-----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


                                                      Слово не воробей,
                                                      вылетит - не поймаешь.




     Больная  девушка лежала на спине, укутанная по самый подбородок меховым
одеялом.   Черное   ночное   окно   отражало  красноватый  огонь  лампы.  По
закопченным  стенам  хижины  висели  пробочные  балберки,  грузила, остроги,
мережки,   удочки   и   другие   рыбные   снасти.  Над  изголовьем  больной,
прикрепленная   шпилькой,   виднелась   вырезанная   из   журнала  картинка,
изображавшая молодого человека в плаще, отбивающего нападение разбойников.
     Услышав  за  окном  шаги,  девушка  приподнялась на локте. Это, видимо,
стоило  немалых  усилий  ослабевшему  телу,  так  как брови ее, поднявшись и
морщась, выразили мучение. Глаза, однако, светились оживлением.
     - Ну  что?  -  спросила она, прежде чем вошедший успел закрыть дверь. -
Дали тебе "Звезду"?
     - Не  прыгай,  Дзета, - сказал старик Спуль, отставляя в угол ведерко с
пойманной рыбой. - Валяйся себе потихоньку.
     - Ты   просто   невыносим,   отец,  -  сказала  девушка.  Углы  ее  рта
вздрогнули,  а обнажившаяся рука нервно потянула одеяло. - Не понимаю, зачем
меня нужно дразнить! Есть или нет? Скажи честно!
     - Чего  честнее,  -  захохотал  Спуль,  торжественно  замахиваясь,  как
мечом,  длинной  желтенькой  бандеролью  и бережно подавая ее томящейся руке
дочери. - Почта запоздала, видишь ли, на неделю, потому что...
     Дзета   уже  не  слушала.  Она  попробовала  разорвать  бандероль,  но,
ослабев,  в  изнеможении,  с  закружившейся  головой  откинулась на подушку,
крепко зажав в худеньком кулаке драгоценный журнал.
     - Эй,  старуха,  -  тревожно  сказал  Спуль,  -  тебе  ведь  спички  не
переломить,  а  туда  же...  Пусти-ка,  я  сам. - Он взял у дочери "Звезду",
помуслил  палец  и,  словно  вспарывая  рыбу, произвел весьма чинно на столе
деликатную операцию открытия бандероли.
     Затем Спуль приступил к делу.
     - Посмотри  прежде  "Эмиль  и  Араминту",  -  тревожно сказала Дзета. -
Должно  же быть, наконец, продолжение. Не могу же я верить до бесконечности.
Ведь  вот  полгода  прошло,  как  сама  я прочла... помнишь? После того, где
Эмиль  сказал  Араминте:  "Ты,  дорогая,  не  беспокойся. Я возвращусь, и мы
будем счастливы". Да, так там ведь напечатано внизу: "Продолжение следует".
     Она  взволновалась,  как бы предчувствуя, что и на этот раз ожидания ее
будут обмануты.
     Пока   девушка   говорила,   старик  осторожно  перевертывал  страницы,
опасливо  приглядываясь к каждому заголовку. Его широкое, прекрасное наивной
старостью  и  смелыми, но добродушными глазами лицо делалось все растеряннее
по  мере  того, как он приближался к обложке, смущенно бормоча что-то вроде:
"пропустил,   надо  быть",  "вот  поди  найди",  "экое  дело"  -  и  другие,
облегчающие   подавленное   состояние,   слова-вздохи.  Он  сам  был  немало
заинтересован  дальнейшей  судьбой  главных  героев  оборванного  романа, но
стеснялся показывать это.
     - "Моисей  в  пустыне",  рассказ,  -  монотонно говорил он, по временам
вглядываясь   в  петит,  словно  исчезнувший  граф  Эмиль  притаился  как  в
загадочной  картинке, среди букв, - "Волны", стихотворение. "Открытие Южного
полюса",  научно-популярный  очерк.  "Испытание  огнем", очерк средневековой
жизни.  "Про  то, про се", мелочи. "Смесь". "Пейте шоколад"... Хм, Дзета, ты
опять не уснешь... нет, ровнешенько ничего нет!
     - Ну  что это, право! - жалобно воскликнула девушка. - Ты понимаешь тут
что-нибудь?
     Старик  не  ответил. Он был сильно расстроен, Дзета таяла на его глазах
с  каждым  днем.  Болезнь  ее,  как  говорил приезжавший врач, "не поддается
определению".  Он  думал,  что  это  на  нервной почве. Началось с того, что
девушка  стала  страдать  бессонницей,  отсутствием аппетита, а месяц спустя
слегла с признаками сильного истощения.
     - Ее  нужно  развлекать,  -  сказал врач, и Спуль по его совету выписал
"Звезду",  маленький  журнал  с  картинками,  с  невинным,  почти  сказочным
содержанием.
     Отец  и  дочь  свято  верили в то, что каждая печатная строка - правда.
Вымышленных  лиц  в  "Эмиле  и  Араминте"  для  них  не  было. Герои романа,
конечно,  живы,  и  приключения  их  по  мере  шествия  событий  протокольно
описываются  доверенными  сего  дела  - писателями. Роман увлек Дзету нежной
любовью  Эмиля  и  Араминты, девушки, как и она, бедной, но преданной своему
возлюбленному.  Граф  Эмиль,  блестящий  придворный,  отправился  в  Америку
добывать   завещание,   украденное   разбойниками,   и  простодушная  Дзета,
обманутая   извещением:   "Продолжение   следует",   искренно   страдала  от
неизвестности  дальнейших событий. За полгода, как оборвался роман, - потому
ли,  что  автору  надоело  возиться  с  благородным  Эмилем,  по  причине ли
скудности  авансов  в "Звезде", из-за смерти ли романиста, - но только в эти
полгода,   как   думала   Дзета,   все   должно  было  уже  закончиться  или
благополучно, или катастрофой.
     Болезненно  страстно  хотела  она узнать, что случилось, а каждый номер
приносил  ей  новое и новое разочарование. И что главное - в одиноких мечтах
ее,  в  заученном  наизусть  романе  Араминта постепенно превратилась в нее,
Дзету,  а  Эмиль  -  в  того,  который  год назад стал для ее сердца далекой
обетованной  страной.  Случайный  городской  гость  пробыл  несколько дней в
пустыне,  и  Спуль  не  знал,  что  притихшая  и  больная  девушка год назад
смеялась,  крепко  целуясь  в  береговом  кустарнике  с широкоплечим молодым
человеком,  модная  бородка  которого,  мягкие  усы и быстрые ореховые глаза
застряли  неподалеку  от  Хоха (деревня Спуля) благодаря поломке пароходного
колеса.  Он  сказал  Дзете,  что любит полевые цветы и скоро вернется к ним.
И...
     - "Продолжение   следует",  -  невольно  пронеслись  перед  ее  глазами
знакомые буквы.
     "Как его зовут? Акаст. Милый Акаст... милый обманщик".
     Она вытерла мигающие глаза и снова спросила:
     - Отец, какое же твое мнение?
     Спуль раздувал очаг.
     - Я  думаю,  что  его...  ф-ф-ф-фух! щепки сырые... что его сиятельство
граф,  видишь  ли,  -  ф-ф-фух!  - отдал распоряжение... Сварить тебе рыбки,
Дзета? Ну, затрещало.
     - Какое распоряжение?
     - А чтобы... этого... его не пропечатывали.
     - Ну  вот!  - Она стала смотреть на огонь. - Если он терпел и знал, что
о нем все до сих пор написано... Не понимаю. Зачем запрещать теперь?
     Меж    ними    возгорелся    легкий   спор.   Старик   доказывал,   что
высокопоставленные  люди  имеют свои резоны - публиковать или не публиковать
их  приключения; а Дзета утверждала, что здесь замешана какая-то неизвестная
дама,  которая  влюблена в Эмиля и которой, мстительных ради целей, хочется,
чтобы  бедная  Араминта пребывала в неизвестности относительно судьбы своего
возлюбленного.
     - Если  бы  поговорить  с  тем человеком, который писал это! - сказала,
вздыхая,  девушка.  -  "Дон-Эстебан"  -  сказано  там.  Роман  Дон-Эстебана.
Писатели, наверное, все знают... Уж я бы у него выспросила.
     - Хочешь посмотреть "Звезду"? - спросил Спуль, кончив есть.
     Он  примостился  уже  было на краю кровати с журналом в руках, но Дзета
нерешительно покачала головой:
     - Я  не  буду смотреть картинки. Отец, - робко прибавила она, помолчав,
- если хочешь, почитай мне конец... там, где остановились.
     - Опять? Вчера ведь читали, Дзета.
     - Ну что ж... жалко тебе?
     Спуль  взял  с  полки  старый,  замызганный  номерок  и,  смотря поверх
страницы,  -  так  как  наизусть  знал  развернутое, - отбарабанил далеко не
нежным голосом:
     "Араминта,  обливаясь  слезами,  обняла  Эмиля  за шею, и ее прекрасное
лицо наполнило сердце героя состраданием и любовью.
     - Не  плачь, бесценная возлюбленная, - сказал Эмиль, - беру в свидетели
небо  и  землю,  что  вернусь  к  радостям  семейной жизни с тобой. Мне надо
только  преодолеть коварный замысел дяди, вручившего жестокому атаману Грому
завещание  моего  отца.  Не  беспокойся,  дорогая.  Я  вернусь,  и  мы будем
счастливы".
     "Продолжение следует", - хмуро закончил старик.
     - Дзета!
     Девушка  лежала  навзничь,  уткнув лицо в мокрые от слез ладони. Она не
откликнулась.  Скоро  дыхание  ее  стало  ровнее,  тише,  и  сон,  вызванный
непосильным  волнением,  положил  свою  теплую  руку на ее маленькую горячую
голову.




     После  рассказанного в течение добрых десяти дней, на протяжении тысячи
верст,  одинокая  старческая фигура - с платком вокруг черной от солнца шеи,
в  высоких  сапогах,  в  страшной  трубообразной  шляпе  и красной шерстяной
блузе,  -  совершала,  не останавливаясь, перемещение от одной точки земного
шара к другой, пока не появилась на площади Амбазур.
     Сначала  фигура  сидела  на  одном  из  звеньев длинного речного плота,
затем  путешествовала  верст  пятьдесят  от берега к берегу другой реки, где
села  на  пароход, а с парохода, дней пять спустя, в шумный вагон, который к
вечеру  десятого  дня  доставил  благополучно фигуру на упомянутую блестящую
площадь.
     Было  без четверти пять, когда в передней "Звезды" раздался неуверенный
короткий   звонок,  и  редакционный  сторож,  злобно  открыв  дверь,  увидел
живописную  фигуру  Спуля,  благоговейно  созерцающего эмалевую дощечку, где
строгими  черными буквами возвещалось, что секретарь "Звезды" сидит за своей
конторкой ровно от трех до пяти - ни секунды более или менее.
     - Подписка  внизу, - отрывисто, подражая редактору, заявил сторож, - да
затворяй двери, дед!
     - Послушай-ка,  паренек,  -  таинственно  зашептал Спуль, продвигаясь в
переднюю,  -  я,  видишь  ты,  дальний...  Мне,  видишь,  нужно поговорить с
вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?
     - Вот,  надо  быть,  к  вам пришел, - сказал сторож, приотворяя дверь в
комнату секретаря. - Я, хоть убей, не понимаю этого человека.
     Секретарь  "Звезды",  желчный толстенький господин, измученный флюсом и
корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.
     - От  кого?  -  процедил  он  сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким,
словно оскорбленным, голосом. - Стихи? Проза? Рисунки?
     - Как  бы  мне, - запинаясь, проговорил старик, - потолковать малость с
господином Дон-Эстебаном?
     - А! Фельетонист?
     - Может  быть...  может  быть, - кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, - не
знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.
     - В  трактире, - сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался
с  той  стороны  за  дверную  ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и
крикливо  адресовал:  -  "Голубиная  почта"! Трактир на той стороне площади!
Вот где ваш Дон-Эстебан!
     Старик  печально  надел  шляпу.  Он  не понимал ничего: ни ободранности
темной,  грязной  редакции,  где,  однако,  знают  о жизни герцогов и князей
больше,   чем  их  прислуга;  ни  того,  почему  надо  идти  в  трактир;  ни
раздражительности  толстенького  господина. У Спуля был такой обескураженный
вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.
     - Зайди  в  "Голубиную  почту",  дед,  -  жалостливо  сказал  он, - там
спроси:  где  тут  сидит  Акаст?  Потому что, видишь, пишет-то он под именем
одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.
     С  холодом  и  тяжестью  недоверия  к своему положению Спуль переступил
порог   "Голубиной   почты".   Здесь   его   не   мучили;   слуга,  услышав:
"Дон-Эстебан",  вытащил  палец из соусника и ткнул им в направлении большого
стола,  за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных,
чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.
     - Кто  из  вас,  добрые  господа...  - начал Спуль, но сбился. - Не тут
ли... Который здесь господин писатель Дон-Эстебан?
     - Я,  -  сказал  высокий  в накидке и серой широкополой шляпе. - Откуда
ты,  одетый  в  первобытные одежды, странник Киферии? Кто указал тебе путь в
жилище  богов?  Бессмертных  ты  или  смертных  дел древний глашатай? Сядь и
скажи, Гекуба, что тебе в моем имени?
     - Господин,  -  сказал  Спуль,  -  послушайте-ка  меня... Уж, право, не
знаю,  как  это  вам  все  объяснить,  в  точку-то самую, а только, изволите
видеть, без вас в этом деле, вижу, не обойтись.
     И  вот,  путаясь  и волнуясь, поощряемый сначала возгласами и смехом, а
затем  общим  молчанием,  рыбак  рассказал  Акасту,  как в глухом, пустынном
уголке  дикой  реки читалась с трепетным напряжением, со страхом и радостью,
с  опасениями  и  облегчениями  история  любви  блистательного графа Эмиля и
Араминты, дочери угольщика.
     - Дзета-то,  дочка  моя,  -  говорил  Спуль, - хлопочет об них не знамо
как,  прямо  так  и  скажу: надрывается Дзета. А тут и застопорило, да целых
полгода...  этого... никаких известий. Здоровому, так скажем, каприз, потому
его  сиятельство  может  ведь свои резоны иметь... а больному - горе; только
ей,  бедняге,  Дзете-то,  и радости было, что мечтала, будто граф женится на
той  барышне. И выходит теперь одно-единственное мучение... как принесу это,
"Звезду",  ну,  вроде  ребенка  моя Дзета: "Опять, - говорит, - нет ничего".
Читай  ей  вот  опять  про  старое,  где  прощались.  Меня  измаяла,  и сама
извелась;  да  не  встает;  хоть бы гуляла или что: слаба, видишь... Ну, я и
поехал.  Чего  там? Сердце-то ведь того... Думаю, разузнаю у вас. Так что на
вас вся надежда...
     Старик замолчал; Акаст, опустив глаза, водил пальцем по скатерти.
     - Вот  тебе  и  макулатура,  Акаст, - серьезно сказал сутулый человек в
синих очках. - Что ты об этом думаешь?
     Акаст поднял голову.
     - Вы  приехали  как  раз вовремя, Спуль, - сказал он, протягивая рыбаку
полный  стакан. - Теперь все известно. Эмиль... впрочем, придите сюда завтра
к этому же времени. Дела графа блестящи.
     - Ну-те?! - повеселел Спуль. - Значит, благополучно?
     - Просто прекрасно. Лучше нельзя.
     - И пропечатано?
     - Конечно. Завтра я дам вам конец романа, и вы отвезете его домой.
     Спуль встал.
     - Так  я рад, что и сидеть никак не могу, - засуетился он, ища шляпу. -
Я  и  то  думал: где же и знать, как не здесь? Я ведь грамотный. "Идти уж, -
думаю,  -  так  уж  по  самой  по  первой  линии! По прямой то есть! Приду".
Кончину  и  причину,  значит, представите? Ангел вы, господин Дон-Эстебан...
ну - запрыгал старик!
     Он  вышел,  то оборачиваясь и пятясь, чтобы еще раз отвесить поклон, то
спотыкаясь о тесно расставленные стулья.
     - За здоровье Дзеты! - сказал Акаст, поднимая стакан.




     Стемнело,  когда "Дон-Эстебан", присев дома к столу, вспомнил остановку
буксирного   парохода,   на   котором,   спасаясь   от   полуголодной  жизни
провинциального  репортера,  перекочевывал  бесплатно к центрам цивилизации.
Вспомнил  он  веселую  Дзету  -  знакомство  с  ней  у  плотов,  где девушка
полоскала  белье,  и  ее доверчивые слова: "Раз вы говорите, что приедете, -
чего  же еще?" Затем Акаст вспомнил "Эмиля и Араминту" - роман, шитый белыми
нитками,  ради  нужды,  и  властно  оборванный издателем, сказавшим однажды:
"Довольно.  Строчек  вы  выгоняете много, а конца не предвидится". Погрустив
обо  всем этом, мысленно улыбнувшись больной Дзете и думая о читательской ее
душе  с  тем  пристальным,  глубоким  вниманием, какое сопутствует серьезным
решениям,  -  Акаст  взял  перо, бумагу, старательно превратил белые листы в
строчки,  украшающие судьбу влюбленных помпезной свадьбой, стряхнул с колена
изрядную кучу папиросного пепла и, зайдя в типографию, сказал метранпажу:
     - Дорогой генерал свинца, наберите это к утру.
     - Редакционно?
     - Ну...  между  нами.  Кстати, я вам обещал два литра коньяку. Коньяк у
меня.  Вы  всегда  сможете  его  получить. Эта рукопись мне нужна самому - в
наборе. Поняли?
     - Ничего  не  понял.  Коньяк  есть  -  вот  это я понял. Хорошо, будьте
покойны!
     После  этого  прошло десять дней, в течение которых одинокая старческая
фигура  с  драгоценным  печатным  оттиском  в  зашитом кармане и с письмом в
сапоге   перемещалась   с  одной  точки  земного  шара  к  другой,  пока  не
постучалась у дверей старого маленького дома деревни Хох.
     - Ну,  тетка, - сказал Спуль старухе-соседке, в его отсутствие ходившей
за   больной,  -  ступай-ка  пока.  Потом  поболтаем.  Дзета!  Дело-то  ведь
выгорело!  Прочти-ка  это  письмо!  Сам  Дон-Эстебан  написал  тебе!  "Я,  -
говорит, - уважаю читателей!" Вот как!
     Говоря  это,  он трудился над распарыванием кармана. Меж тем изумленная
и счастливая девушка, едва переводя дух, прочла:
     "Дорогая  Дзета!  Я  очень  виноват,  но  дела  с графом Эмилем страшно
мешали  мне  приехать  или  хотя  написать.  Прости.  Знай,  что я тот самый
писатель,  чей  роман  о  незаслуженно страдавшей Араминте ты читала с таким
увлечением  и  который ты дочитаешь теперь, потому что я передал твоему отцу
продолжение  и  окончание. Я скоро приеду; лучшей жены для писателя, чем ты,
нигде не найти. Крепко целую. Твой - виноватый - Акаст".
     - Что  там  в  письме, Дзета? - спросил старик, разглаживая сверстанный
оттиск.
     - Что  там?  - сказала девушка. - Самое простое письмо. Здравствуйте да
прощайте,  так,  ничего... вежливо. Знаешь, я хочу есть. Дай-ка мне молока и
хлеба... Нет, ты отрежь потолще. Теперь читай... ну же!
     Пока  Спуль  читал,  девушка  боролась  с  волнением  и,  окончательно,
наконец,  победив его, громко, довольная, засмеялась, когда, воодушевляясь и
притоптывая ногой, Спуль проголосил последние строки:
     "...их  свадебное путешествие длилось два месяца, после чего граф Эмиль
и  его  молодая  жена поселились в замке Арктур, на берегу моря, вспоминая в
счастливые  эти  дни  все  приключения  и опасности, испытанные Эмилем среди
шайки бандитов, потерпевших заслуженное и грозное наказание".




     "Продолжение  следует". Впервые - "Синий журнал", 1917, Э 5. Печатается
по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль, 1927.

                                                                    Ю.Киркин

Популярность: 23, Last-modified: Wed, 14 May 2003 08:39:19 GmT