---------------------------------------------------------------
   Пер. С. Шкунаев
   Изд. ХудЛит, Москва, 1977 г.
---------------------------------------------------------------






   ТЕНЬ РИШЕЛЬЕ

   В одном из покоев уже знакомого нам кардинальского дворца, за  столом
с позолоченными углами, заваленным бумагами и  книгами,  сидел  мужчина,
подперев обеими руками голову.
   Позади него в огромном камине горел яркий огонь, в пылающие головни с
треском обваливались на вызолоченную решетку. Свет очага падал сзади  на
великолепное одеяние задумавшегося человека, а лицо его  освещало  пламя
свечей, зажженных в канделябрах.
   И красная сутана, отделанная богатыми, кружевами, и бледный лоб,  ом-
раченный тяжелой думой, и уединенный кабинет, и тишина  пустых  соседних
зал, и мерные шаги часовых на площадке лестницы - все наводило на мысль,
что это тень кардинала Ришелье оставалась еще в своем прежнем жилище.
   Увы, это была действительно только тень великого человека! Ослабевшая
Франция, пошатнувшаяся власть короля, вновь собравшееся с силами  буйное
дворянство и неприятель, переступивший границу, свидетельствовали о том,
что Ришелье здесь больше нет.
   Но еще больше утверждало в мысли,  что  красная  сутана  принадлежала
вовсе не старому кардиналу, одиночество, в котором пребывала эта фигура,
тоже более подобавшее призраку, чем живому человеку: в пустых  коридорах
не толпились придворные, зато дворы были полны стражи; с улицы  к  окнам
кардинала летели насмешки всего города, объединившегося в  бурной  нена-
висти к нему; наконец, издали то и дело доносилась ружейная пальба,  ко-
торая, правда, пока велась впустую, с единственной целью показать карау-
лу, швейцарским наемникам, мушкетерам и солдатам, окружавшим  Пале-Рояль
(теперь и самый кардинальский дворец сменил имя), что у народа тоже есть
оружие.
   Этой тенью Ришелье был Мазарини.
   Он чувствовал себя одиноким и бессильным.
   - Иностранец! - шептал он. - Итальянец! Вот их излюбленные  слова.  С
этими словами они убили, повесили, истребили Кончини. Если бы я  дал  им
волю, они бы и меня убили, повесили, истребили. А какое я им сделал зло?
Только прижал их немного налогами. Дурачье! Они не понимают, что враг их
совсем не итальянец, плохо говорящий по-французски, а разные  краснобаи,
с чистейшим парижским выговором разглагольствующие перед ними.
   - Да, да, - бормотал министр с тонкой улыбкой, казавшейся сейчас неу-
местной на его бледных губах, - да, ваш ропот напоминает мне,  как  неп-
рочна судьба временщика; но если вы это знаете, то знайте же,  что  я-то
не простой временщик! У графа Эссекса был великолепный перстень с  алма-
зами, который подарила ему  царственная  любовница;  а  у  меня  простое
кольцо с вензелем и числом, но это кольцо освящено в церкви  Пале-Рояля.
Им не сломить меня, сколько они ни грозятся. Они не замечают - что, хоть
они и кричат вечно "Долой Мазарини!", я заставляю их кричать также:  "Да
здравствует герцог  Бофор!",  "Да  здравствует  принц  Конде!"  или  "Да
здравствует парламент!". И вот герцог Бофор в Венсене, принц  не  сегод-
ня-завтра угодит туда же, а парламент... (Тут улыбка кардинала преврати-
лась в гримасу такой ненависти, какой никогда не видали на его  ласковом
лице.) Парламент... Посмотрим еще, что сделать с парламентом; за нас Ор-
леан и Монтаржи. О, я спешить не стану; но те, кто начал криком:  "Долой
Мазарини!", в конце концов будут кричать "долой" всем этим людям, каждо-
му по очереди.
   Кардиналу Ришелье, которого они ненавидели, пока он был жив, и о  ко-
тором только и говорят с тех пор, как он умер, приходилось хуже  меня  -
ведь его несколько раз прогоняли, и очень часто он боялся  быть  выгнан-
ным. Меня же королева никогда не прогонит, и если я буду вынужден  усту-
пить народу, то она уступит вместе со мной; если  мне  придется  бежать,
она убежит вместе со мной, и тогда посмотрим, как  бунтовщики  обойдутся
без своей королевы и короля. Ах, не будь я иностранец, будь  я  француз,
будь я дворянин!..
   И он снова впал в задумчивость.
   Действительно, положение было трудное, а истекший день  усложнил  его
еще более. Мазарини, вечно подстрекаемый своей гнусной жадностью,  давил
народ налогами, И народ, у которого, как говорил прокурор Талон, остава-
лась одна душа в теле, и то потому, что ее не продашь с  публичных  тор-
гов, - этот народ, которому громом военных побед хотели заткнуть  глотку
и который убедился, что лаврами он сыт не будет, - давно уже роптал.
   Но это было еще не все. Пока ропщет один только народ, двор, отделен-
ный от него буржуазией и дворянством, не слышит его ропота; но  Мазарини
имел неосторожность затронуть судебное ведомство: он  продал  двенадцать
патентов на должность парламентских  докладчиков!  Между  тем  чиновники
платили за свои места очень дорого; а так как появление двенадцати новых
собратьев должно было снизить цену, то прежние чины соединились и покля-
лись на Евангелии ни под каким видом не допускать  новых  докладчиков  и
сопротивляться всем притеснениям двора; они обязались, в случае если  бы
один из них за неповиновение потерял свою должность, сложиться и возвра-
тить ему стоимость патента.
   Вот какие действия были предприняты с обеих сторон.
   Седьмого января около восьмисот парижских купцов собрались, возмущен-
ные новыми налогами на домовладельцев, и, избрав десять депутатов,  отп-
равили их к герцогу Орлеанскому, который, по своему старому обычаю,  за-
игрывал с народом. Герцог Орлеанский принял их, и они заявили  ему,  что
решили не платить нового налога, хотя бы им пришлось  защищаться  против
королевских сборщиков с оружием в руках. Герцог Орлеанский  выслушал  их
очень благосклонно, обнадежил, посулил поговорить об уменьшении налога с
королевой и напутствовал их, как и полагается принцу, обещанием: "Посмо-
трим".
   С своей стороны, парламентские докладчики девятого  числа  явились  к
кардиналу, и один из них от лица всех остальных говорил так решительно и
смело, что кардинал был изумлен; он отпустил их, сказав,  как  и  герцог
Орлеанский: "Посмотрим"
   И вот, чтобы посмотреть, был созван совет; послали за управляющим фи-
нансами д'Эмери.
   Народ ненавидел этого д'Эмери: во-первых, потому, что он управлял фи-
нансами, а управляющего  финансами  всегда  ненавидят,  во-вторых,  надо
признаться, он этого в самом деле заслуживал.
   Это был сын лионского банкира Партичелли, который  после  банкротства
переменил фамилию и стал называться д'Эмери. Кардинал Ришелье, заметив в
нем большие финансовые способности, представил  его  Людовику  XIII  под
именем д'Эмери и, желая назначить его управляющим  финансами,  расхвалил
его.
   - Чудесно! - ответил король. - Я очень рад, что вы предлагаете д'Эме-
ри на это место, где нужен человек честный. Мне говорили, что вы  покро-
вительствуете мошеннику Партичелли, и я боялся, что  вы  заставите  меня
взять его.
   - Государь, - ответил кардинал, - будьте покойны: Партичелли, о кото-
ром угодно было вспомнить вашему величеству, уже повешен.
   - А, тем лучше! - воскликнул король. - Значит, не  напрасно  называют
меня Людовиком Справедливым.
   И он подписал назначение д'Эмери.
   Этот самый д'Эмери и был теперь управляющим финансами.
   За пим послали от имени министра; он прибежал бледный, перепуганный и
рассказал, что его сына чуть не убили сегодня на дворцовой площади:  его
узнали, окружили и стали поносить за роскошь, в которой жила его жена, -
ее покои были обиты красным бархатом с золотой бахромой.  Она  была  до-
черью Николя Ле-Камю, секретаря с 1617 года, который пришел  в  Париж  с
двадцатью ливрами в кармане, а недавно, оставив  для  себя  сорок  тысяч
ливров ренты, разделил между своими детьми девять миллионов.
   Сына д'Эмери едва не задушили. Один из бунтовщиков предлагал мять его
до тех пор, пока из него не выжмут награбленного золота.
   Управляющий финансами был слишком взволнован происшествием  с  сыном,
чтобы рассуждать спокойно, и совет ничего не решил в этот день.
   На следующий день первый президент парламента  Матье  Моле,  смелость
которого в подобных обстоятельствах, по словам кардинала де Реца, равня-
лась храбрости герцога Бофора и принца Конде, иначе  говоря,  двух  лиц,
считавшихся самыми отважными во всей Франции, - этот первый президент на
другой день тоже подвергся нападению: народ угрожал разделаться с ним за
все учиненное зло. Однако первый президент ответил со своим обычным спо-
койствием, не волнуясь и не выказывая удивления, что  если  смутьяны  не
подчинятся воле короля, то он велит поставить  на  площадях  виселицы  и
тотчас же вздернет на них самых буйных. На это ему сказали, что виселицы
давно пора поставить: они пригодятся, чтобы вздернуть на них судей-лихо-
имцев, покупающих себе милость двора ценой народной нищеты.
   Но и это было еще не все. Одиннадцатого числа, когда королева направ-
лялась к обедне в собор Парижской богоматери, что она  делала  неизменно
каждую субботу, за пей двинулось больше двухсот женщин, крича  и  требуя
справедливости. Впрочем, у них не  было  дурных  намерений:  они  хотели
только стать на колени перед королевой и пробудить в ней сострадание. Но
конвой не допустил их, а королева прошла надменно и гордо, не слушая жа-
лоб.
   После полудня был снова собран совет, и на нем решено было поддержать
авторитет короля; для этой цели на следующий день,  двенадцатого  числа,
было назначено заседание парламента.
   В тот день, с вечера которого мы и начинаем наш рассказ, десятилетний
король, только что выздоровевший от ветряной оспы, ходил благодарить  за
свое исцеление Парижскую богоматерь. Под этим предлогом по  королевскому
приказу были собраны все гвардейцы,  швейцарцы,  мушкетеры  и  выстроены
вокруг Пале-Рояля, вдоль набережных и Нового  моста.  Прослушав  обедню,
король отправился в парламент, где таким образом  неожиданно  состоялось
"королевское заседание", и не только подтвердил все прежние  эдикты,  но
огласил еще пять или шесть новых, один разорительное другого, по  словам
кардинала де Реца: И теперь даже первый президент, который, как мы виде-
ли, держал раньше сторону двора, решительно выступил против того,  чтобы
короля приводили в парламент для стеснения свободы депутатов.
   Но особенно дерзко восстали против новых налогов президент Бланмепиль
и советник Брусель.
   Огласив эдикты, король вернулся в Пале-Рояль. Народ толпился  на  его
пути. Все знали, что он возвращается из парламента, но неизвестно  было,
ходил ли он туда, чтобы защитить народ, или для того, чтобы сильнее при-
теснить его. Вот почему на всем пути его не раздалось ни одного  радост-
ного крика, ни одного приветствия по случаю его выздоровления. Лица  го-
рожан, напротив, были мрачны и беспокойны; на некоторых выражалась  даже
угроза.
   Хотя король вернулся во дворец, войска остались на  своих  местах,  -
боялись, как бы не вспыхнул мятеж, когда станут известны результаты  за-
седания парламента. И правда, едва лишь разнесся слух, что король, вмес-
то того чтобы облегчить налоги, еще более их увеличил,  люди  сейчас  же
стали собираться кучками, послышались громкие жалобы и крики: "Долой Ма-
зарини! Да здравствует Брусель! Да здравствует Бланмениль!"
   Народ знал, что Брусель и Бланмениль говорили в его пользу, и хотя их
красноречие пропало даром, он тем не менее был им благодарен.
   Толпу хотели разогнать, хотели заставить ее замолчать, но, как всегда
бывает в таких случаях, она только разрасталась и крики усиливались.
   Королевским гвардейцам и швейцарцам был отдан приказ не только  сдер-
живать толпу, но и выслать патрули на улицы Сен-Дени и  Сен-Мартен,  где
сборища казались особенно многочисленными и  возбужденными;  тут  в  Па-
ле-Рояле доложили о приезде купеческого старшины.
   Он немедленно был принят и объявил, что если правительство не прекра-
тит своих враждебных действий, то через два часа весь Париж возьмется за
оружие.
   Еще спорили о том, какие следует принять меры, когда вошел  гвардейс-
кий лейтенант Коменж. Лицо его было в  крови,  платье  изодрано.  Увидев
его, королева вскрикнула от изумления и спросила, что с ним случилось.
   А случилось то, что предвидел купеческий старшина:  народ  раздражило
появление солдат. Со всех колоколен ударили в набат. Коменж не растерял-
ся, арестовал какого-то человека, который показался ему одним из главных
бунтарей, и велел, для примера, повесить его на кресте  посреди  площади
Трагуар; солдаты схватили его и потащили,  чтобы  выполнить  приказ.  Но
около рынка на них напала толпа: посыпались камни и удары  алебард.  Мя-
тежник воспользовался минутой, добежал до улицы Менял и скрылся в  доме,
двери которого солдаты тотчас же выломали.
   Однако это грубое насилие оказалось  напрасным:  виновного  нигде  не
могли найти. Коменж поставил караул около дома, а сам с остальными  сол-
датами вернулся во дворец, чтобы доложить обо всем  королеве.  По  всему
пути их преследовали крики и угрозы; несколько человек из его отряда бы-
ли поранены пиками и алебардами, и самому ему камнем рассекли бровь.
   Рассказ Коменжа подтвердил заявление старшины; дело  пахло  серьезным
восстанием, а к нему не были подготовлены. Поэтому кардинал  велел  рас-
пустить в народе слух, что войска выстроены на  набережных  и  на  Новом
мосту только по случаю церемонии и сейчас удалятся. Действительно, к че-
тырем часам дня они все были стянуты  ко  дворцу  Пале-Рояль;  поставили
пост у заставы Сержантов, другой - у Трехсот Слепых, третий -  на  холме
Святого Рока. Во дворах и нижних этажах дворца собрали швейцарцев и муш-
кетеров и стали ждать.
   Вот в каком положении были дела, когда мы ввели  читателя  в  кабинет
кардинала Мазарини, бывший прежде кабинетом Ришелье. Мы видели, в  каком
расположении Духа был кардинал, прислушиваясь к  доносившемуся  до  него
народному ропоту и к далеким ружейным выстрелам.
   Вдруг он поднял голову" нахмурив брови, как человек на что-то  решив-
шийся, взглянул на огромные стенные часы,  которые  сейчас  должны  были
пробить Десять, взял со' стола бывший у него всегда под руками золоченый
свисток и свистнул два раза.
   Бесшумно отворилась скрытая под стенной обивкой дверь;  из  нее  тихо
вышел человек, одетый в черное, и встал за его креслом.
   - Бернуин, - сказал кардинал, даже не оглянувшись, так как знал,  что
на два свистка должен явиться камердинер, - что за мушкетеры дежурят  во
дворце?
   - Черные мушкетеры, монсеньер.
   - Какой роты?
   - Господина де Тревиля.
   - Есть кто-нибудь из офицеров этой роты в передней?
   - Лейтенант д'Артаньян.
   - Надежный, надеюсь?
   - Да, монсеньер.
   - Подай мне мушкетерский мундир и помоги одеться.
   Камердинер вышел так же беззвучно, как вошел, и через минуту вернулся
с платьем.
   В молчаливой задумчивости Мазарини стал снимать свое парадное облаче-
ние, которое надел, чтобы присутствовать на заседании парламента;  затем
натянул военный мундир, который он носил с  известной  непринужденностью
еще в итальянских походах. Одевшись, он сказал:
   - Позови сюда д'Артаньяна.
   Камердинер вышел, на этот раз в среднюю дверь, попрежнему безмолвный,
словно тень.
   Оставшись один, кардинал с удовлетворением посмотрел на себя в зерка-
ло. Он был еще молод - ему только что минуло сорок шесть лет,  -  хорошо
сложен, роста чуть ниже среднего; у него был прекрасный, свежий цвет ли-
ца, глаза, полные огня, большой, но красивый нос,  широкий  гордый  лоб,
русые, слегка курчавые волосы; борода,  темнее  волос  на  голове,  была
всегда тщательно завита, что очень шло к нему.
   Кардинал надел перевязь со шпагой, самодовольно оглядел свои красивые
и выхоленные руки и, отбросив грубые замшевые перчатки, полагающиеся  по
форме, надел обыкновенные - шелковые.
   В эту минуту дверь отворилась.
   - Лейтенант д'Артаньян, - доложил камердинер.
   Вошел офицер.
   Это был мужчина лет тридцати девяти или сорока, небольшого роста,  но
стройный, худой, с живыми умными глазами, с черной бородой,  но  с  про-
седью на голове, что часто бывает у людей, которые прожили жизнь слишком
весело или слишком печально, - в особенности если волосы у них темные.
   Д'Артаньян, войдя в комнату, сразу же  узнал  кабинет  кардинала  Ри-
шелье, где ему пришлось побывать однажды. Видя, что  здесь  никого  нет,
кроме мушкетера его роты, он внимательно посмотрел на этого  человека  и
под одеждой мушкетера сразу же узнал кардинала.
   Д'Артаньян остановился в позе почтительной,  но  полной  достоинства,
как подобает  человеку  из  общества,  привыкшему  часто  встречаться  с
вельможами.
   Кардинал устремил на него взгляд,  скорее  острый,  нежели  глубокий,
рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил:
   - Вы господин д'Артаньян?
   - Так точно, монсеньер, - ответил офицер.
   Кардинал еще раз посмотрел на умную  голову,  на  лицо,  чрезвычайную
подвижность которого обуздали годы и опытность. Д'Артаньян выдержал  ис-
пытание: на него смотрели некогда глаза поострее тех, что подвергали его
исследованию сейчас.
   - Вы поедете со мной, сударь, - сказал кардинал, - или, вернее, я по-
еду с вами.
   - Я к вашим услугам, монсеньер, - ответил д'Артаньян.
   - Я хотел бы лично осмотреть посты у Пале-Рояля. Как вы думаете,  это
опасно?
   - Опасно, монсеньер? - удивился д'Артаньян. - Почему же?
   - Говорят, народ совсем взбунтовался.
   - Мундир королевских мушкетеров пользуется  большим  уважением,  мон-
сеньер, и, в случае надобности, я с тремя  товарищами  берусь  разогнать
сотню этих бездельников.
   - Но вы знаете, что случилось с Коменжем?
   - Господин Коменж - гвардеец, а не мушкетер, - ответил д'Артаньян.
   - Вы хотите сказать, - заметил кардинал, улыбаясь,  -  что  мушкетеры
лучшие солдаты, чем гвардейцы?
   - Каждый гордится своим мундиром, монсеньер.
   - Только не я, - рассмеялся Мазарини. - Вы видите, я променял его  на
ваш.
   - Черт побери! - воскликнул д'Артаньян. - Вы это говорите  из  скром-
ности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня  мундир  вашего  преосвя-
щенства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы  никогда
не надевать другого.
   - Да, только для сегодняшней прогулки он, пожалуй, не очень  надежен.
Бернуин, шляпу!
   Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, ли-
хо заломив набок, и обернулся к д'Артаньяну:
   - У вас в конюшне есть оседланные лошади?
   - Есть, монсеньер.
   - Так едем.
   - Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер?
   - Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как
мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых.
   - Как прикажете.
   - Идите, я следую за вами. Или пег, постойте,  лучше  пройдем  здесь.
Бернуин, посвети нам.
   Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький  вырезной  ключ,
и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во  дворе  Па-
ле-Рояля.



   НОЧНОЙ ДОЗОР

   Десять минут спустя маленький отряд выехал  на  улицу  Добрых  Ребят,
обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого  представления
"Мирам"; теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего лите-
ратуре музыку, шли первые во Франции оперные спектакли.
   Все в городе свидетельствовало о  народном  волнении.  Многочисленные
толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил д'Артаньян, люди
останавливались и смотрели на солдат дерзко и с угрозой. По всему  видно
было, что у горожан  обычное  добродушие  сменилось  более  воинственным
настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На
улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и  неиз-
вестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол.
   Д'Артаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки
ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он  направлял  на  нее
своего коня, даже не крикнув "берегись!"; и, как бы понимая, с каким че-
ловеком она имеет дело, толпа расступалась и  давала  всадникам  дорогу.
Кардинал завидовал этому спокойствию; и хотя  оно  объяснялось,  по  его
мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под  на-
чальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором бла-
горазумие не может отказать беспечной смелости.
   Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часо-
вой:
   - Кто идет?
   Д'Артаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к карау-
лу. Пароль был: Людовик и Рокруа.
   После обмена условными словами д'Артаньян спросил,  не  лейтенант  ли
Коменж командует караулом.
   Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал  с  каким-то
всадником, положив руку на шею лошади. Это был  тот,  кого  искал  д'Ар-
таньян.
   - Господин де Коменж здесь, - сказал д'Артаньян, вернувшись к  карди-
налу.
   Мазарини подъехал к нему, между тем как д'Артаньян из скромности  ос-
тался в стороне; по манере, с какой оба офицера, пеший и  конный,  сняли
свои шляпы, он видел, что они узнали кардинала.
   - Браво, Гито, - сказал кардинал всаднику, - я вижу, что, несмотря на
свои шестьдесят четыре года, вы попрежнему бдительны и преданны. Что  вы
говорили этому молодому человеку?
   - Монсеньер, - отвечал Гито, -  я  говорил  ему,  что  мы  переживаем
странные времена и что сегодняшний день очень напоминает дни Лиги, о ко-
торой я столько наслышался в молодости. Знаете, сегодня на улицах СенДе-
ни и Сен-Мартен речь шла не более не менее, как о баррикадах!
   - И что же ответил вам Коменж, мой дорогой Гито?
   - Монсеньер, - сказал Коменж, - я ответил, что для Лиги  им  кое-чего
недостает, и немалого, - а именно герцога Гиза; да такие вещи и не  пов-
торяются.
   - Это верно, но зато они готовят Фронду [1], как  они  выражаются,  -
заметил Гито.
   - Что такое Фронда? - спросил Мазарини.
   - Они так называют свою партию, монсеньер.
   - Откуда это название?
   - Кажется, несколько дней тому назад советник Башомон сказал в парла-
менте, что все мятежники похожи на парижских школьников,  которые  сидят
по канавам с пращей и швыряют камнями; чуть завидят полицейского -  раз-
бегаются, но как только он пройдет, опять принимаются  за  прежнее.  Они
подхватили это слово и стали называть себя фрондерами, как  брюссельские
оборванцы зовут себя гезами. За эти два дня все стало "по-фрондерски"  -
булки, шляпы, перчатки, муфты, веера; да вот послушайте сами.
   Действительно, в эту самую минуту распахнулось какое-то окно, в  него
высунулся мужчина и запел:
   Слышен ветра шепот,
   Слышен свист порой,
   Это Фронды ропот:
   "Мазарини долой!"
   - Наглец, - проворчал Гито.
   - Монсеньер, - сказал Коменж, который из-за полученных побоев  был  в
дурном настроении и искал случая в отместку за свою шишку нанести  рану,
- разрешите послать пулю этому бездельнику, чтобы научить его не петь  в
другой раз так фальшиво?
   И он уже протянул руку к кобуре на дядюшкином седле.
   - Нет, нет! - воскликнул Мазарини. - Diavolo [2] мой милый  друг,  вы
все дело испортите, а оно пока идет чудесно. Я знаю всех  ваших  францу-
зов, от первого до последнего: поют, - значит, будут платить. Во времена
Лиги, о которой вспоминал сейчас Гито, распевали только мессы, ну и было
очень плохо. Едем, Гито, едем, посмотрим, так ли хорош караул у  Трехсот
Слепых, как у заставы Сержантов.
   И, махнув Коменжу рукой, он подъехал к д'Артаньяну, который снова за-
нял место во главе своего маленького отряда. Следом за ним ехали  карди-
нал и Гито, а немного поодаль остальные.
   - Это правда, - проворчал Коменж, глядя вслед удаляющемуся кардиналу.
- Я и забыл: платить да платить, больше ему ничего не надо.
   Теперь они ехали по улице Сент-Оноре, беспрестанно рассеивая по  пути
кучки народа. В толпе только и разговору было что о новых эдиктах; жале-
ли юного короля, который, сам того не зная,  разоряет  народ;  всю  вину
сваливали на Мазарини; поговаривали о том, чтобы  обратиться  к  герцогу
Орлеанскому и к принцу Конде; восторженно повторяли имена  Бланмениля  и
Бруселя.
   Д'Артаньян беспечно ехал среди народа, как будто он сам и его  лошадь
были из железа; Мазарини и Гито тихо разговаривали;  мушкетеры,  наконец
узнавшие кардинала, хранили молчание.
   Когда по улице Святого Фомы они подъехали к посту Трехсот Слепых, Ги-
то вызвал младшего офицера. Тот подошел с рапортом.
   - Ну, как дела? - спросил Гито.
   - Капитан, - ответил офицер, - все  обстоит  благополучно;  только  в
этом дворце что-то неладно, на мой взгляд.
   И он показал рукой на великолепный дворец, стоявший  там,  где  позже
построили театр Водевиль.
   - В этом доме? - спросил Гито. - Да ведь это особняк Рамбулье.
   - Не знаю, Рамбулье или нет, но только я видел  своими  глазами,  как
туда входило множество подозрительных лиц.
   - Вот оно что! - расхохотался Гито. - Да ведь это поэты!
   - Эй, Гито, - сказал Мазарини, - не отзывайся  так  непочтительно  об
этих господах. Я сам в юности был поэтом и писал стихи на манер Бенсера-
да.
   - Вы, монсеньер?!
   - Да, я. Хочешь, продекламирую?
   - Это меня не убедит. Я не понимаю по-итальянски.
   - Зато когда с тобой говорят по-французски, ты понимаешь, мой славный
и храбрый Гито, - продолжал Мазарини, дружески кладя руку ему на  плечо,
- и какое бы ни дали тебе приказание на этом языке, ты его исполнишь?
   - Без сомнения, монсеньер, как всегда, если, конечно, приказание  бу-
дет от королевы.
   - Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело  ей
предан.
   - Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества.
   - В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке.
   Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе  колонны  с
тем слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата.
   Они проехали по улицам Ришелье и Вильдо к  третьему  посту  на  холме
Святого Рока. Этот пост, расположенный почти у самой  крепостной  стены,
был самым уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало  насе-
лена.
   - Кто командует этим постом? - спросил кардинал.
   - Вилькье, - ответил Гито.
   - Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете,  мы
с ним не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бо-
фора: он в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту
честь.
   - Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав,  потому  что  король,
которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания.
   - Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас.
   Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и,  обменявшись  паролем  с
часовым, вызвал Вилькье.
   Тот подошел к нему.
   - А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. -
Какого черта вы сюда явились?
   - Приехал узнать, что у вас нового.
   - А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазари-
ни!". Ведь это уже не новость: за последнее время мы  привыкли  к  таким
крикам.
   - И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито.
   - По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я
охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет  жалованье,  лишь  бы
король был теперь на пять лет старше!
   - Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше.
   - Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам  от-
давать приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвер-
того, чем сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я  умру  с  удо-
вольствием; но сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось се-
годня с вашим племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы
должность мне там ни дали.
   - Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покой-
ны, я доложу королю о вашей преданности.
   И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
   - Едем, господа; все в порядке.
   - Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем луч-
ше: меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю.  Вы
доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были  добрые
намерения, я все же благодарю вас.
   Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую
песенку.
   Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Ко-
менжа, Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за  него  никто
не постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала  своих  друзей,
что поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все  принятые  им
меры, очень ненадежной и сомнительной.
   В продолжение своей ночной поездки, длившейся около  часа,  кардинал,
расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного че-
ловека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными  уг-
розами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на  те  насмешки,
предметом которых был сам кардинал, казался ему  человеком  необычным  и
достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для  надви-
гающихся в будущем.
   К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо,  и  хотя  он,
Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет че-
рез семьвосемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он
все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды  (он
уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости
И преданности.
   Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться
в этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было об-
ращаться. По некоторым  словам,  произнесенным  лейтенантом  мушкетеров,
кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи  и
слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к  тому,
что каждый из них может наговорить о  самом  себе.  Поэтому,  когда  они
подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался  в  ка-
литку (примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"),  поблаго-
дарил Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе,  сделал  знак  Гито
следовать за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворив-
шему калитку, и исчезли в саду.
   - Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского
капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состои-
те на службе королевы.
   - Да, это так, - ответил Гито.
   - Так вот, мой милый Гито, - продолжал кардинал, - я заметил, что вы,
кроме вашей храбрости, которая не подлежит никакому  сомнению,  и  много
раз доказанной верности, отличаетесь еще и превосходной памятью.
   - Вы это заметили, монсеньер? - сказал гвардейский капитан.  -  Черт,
тем хуже для меня.
   - Почему?
   - Без сомнения, одно из главных достоинств придворного -  это  умение
забывать.
   - Но вы, Гито, не придворный, вы храбрый солдат, один из тех  славных
воинов, которые еще остались от времен Генриха Четвертого и,  к  сожале-
нию, скоро совсем переведутся.
   - Черт побери, монсеньер! Уж не пригласили ли вы меня сюда для  того,
чтобы составить мой гороскоп?
   - Нет, - ответил Мазарини, смеясь, - я пригласил вас, чтобы спросить,
обратили ли вы внимание на нашего лейтенанта мушкетеров?
   - Д'Артаньяна?
   - Да.
   - Мне ни к чему было обращать на него внимание, монсеньер: я уже дав-
но его знаю.
   - Что же это за человек?
   - Что за человек? - воскликнул Гито, удивленный вопросом. - Гасконец.
   - Это я знаю; но я хотел спросить: можно ли ему вполне довериться?
   - Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а  госпо-
дин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы.
   - Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле...
   - Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу.  Мне  говорили,
что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил  больше,
чем требовал его долг.
   - Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и  в
другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких  людях.
Д'Артаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интри-
гу, из которой, по слухам, выпутался очень умело?
   - Монсеньер, по этому поводу, - сказал Гито, который понял, что  кар-
динал хочет заставить его проговориться, - я должен  сказать,  что  мало
верю всяким слухам и выдумкам. Сам я никогда не путаюсь ни в какие  инт-
риги, а если иногда меня и посвящают в чужие, то ведь это не моя  тайна,
и ваше преосвященство одобрит меня за то, что я храню ее ради того,  кто
мне доверился.
   Мазарини покачал головой.
   - Ах, - сказал он, - честное слово, бывают  же  счастливцы  министры,
которые узнают все, что хотят знать.
   - Монсеньер, - ответил Гито, - такие министры не меряют всех людей на
один аршин: для военных дел они пользуются военными людьми, для интриг -
интриганами. Обратитесь к какому-нибудь интригану тех времен, о  которых
вы говорите, и от него вы узнаете, что захотите... за плату, разумеется.
   - Хорошо, - поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь  захо-
дила о деньгах в том смысле, как про них упомянул  Гито,  -  заплатим...
если иначе нельзя.
   - Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека,  участвовав-
шего во всех кознях того времени?
   - Per Bacco! [3] - воскликнул Мазарини, начиная  терять  терпение.  -
Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова!
   - Есть человек, по-моему вполне подходящий, но только  согласится  ли
он говорить?
   - Уж об этом позабочусь я.
   - Ах, монсеньер, не всегда легко заставить говорить человека, предпо-
читающего молчать.
   - Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он?
   - Граф Рошфор.
   - Граф Рошфор?
   - Да, по, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с
ним сталось.
   - Я-то знаю, Гито, - сказал Мазарини.
   - Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего
не знаете?
   - Так вы думаете, - сказал Мазарини, - что этот Рошфор...
   - Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньер. Но, предупреждаю,
это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любим-
цами.
   - Да, да, Гито, - сказал Мазарини, - кардинал был великий человек, но
этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим
советом, и притом сегодня же.
   Оба собеседника подошли в это время ко двору ПалеРояля; кардинал дви-
жением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по
двору, подошел к нему.
   Это был д'Артаньян, ожидавший кардинала по его приказанию.
   - Пойдемте ко мне, господин д'Артаньян, - проговорил  Мазарини  самым
приятным голосом, - у меня есть для вас поручение.
   Д'Артаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестни-
це и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер.
   Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на  листке
бумаги.
   Д'Артаньян стоял и ждал бесстрастно, без  нетерпения  и  любопытства,
словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чу-
жой воли.
   Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью.
   - Господин д'Артаньян, - сказал он, - доставьте немедленно этот ордер
в Бастилию и привезите  оттуда  человека,  о  котором  здесь  говорится.
Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником.
   Д'Артаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не ху-
же любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение  пос-
лышался его отрывистый и спокойный голос:
   - Четырех конвойных, карету, мою лошадь.
   Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по  мосто-
вой.



   ДВА СТАРИННЫХ ВРАГА

   Когда д'Артаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого.
   Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что  офи-
цер приехал с приказом от кардинала по его  повелению,  вышел  встречать
посланца на крыльцо.
   Комендантом Бастилии был в то время г-н дю Трамбле, брат грозного лю-
бимца Ришелье, знаменитого капуцина Жозефа, прозванного "Серым  Кардина-
лом".
   Когда во времена заключения в Бастилии маршала Бассомпьера, просидев-
шего ровно двенадцать лет, его товарищи по несчастью, мечтая о  свободе,
говорили, бывало, друг другу: "Я выйду тогда-то", "А я тогда-то", - Бас-
сомпьер заявлял: "А я, господа, выйду тогда, когда выйдет и господин  дю
Трамбле". Он намекал на то, что после смерти кардинала дю Трамбле  неми-
нуемо потеряет свое место в Бастилии, тогда как он,  Бассомпьер,  займет
свое - при дворе.
   Его предсказание едва не исполнилось, только в другом смысле, чем  он
думал; после смерти кардинала, вопреки  общему  ожиданию,  все  осталось
по-прежнему: г-н Трамбле не ушел, и Бассомпьер тоже чуть не  просидел  в
Бастилии до конца своей жизни.
   Господин дю Трамбле все еще был  комендантом  Бастилии,  когда  д'Ар-
таньян явился туда, чтобы выполнить приказ министра.  Он  принял  его  с
изысканной вежливостью; и так как он собирался как раз  сесть  за  стол,
Яго пригласил и д'Артаньяна отужинать вместе.
   - Я и рад бы, - сказал д'Артаньян, - но, если не ошибаюсь, на конвер-
те стоит надпись: "Очень спешное".
   - Это правда, - сказал дю Трамбле. - Эй, майор, пусть приведут  номер
двести пятьдесят шесть.
   Вступая в Бастилию, узник переставал быть человеком и становился  но-
мером.
   Д'Артаньян невольно вздрогнул, услышав звон ключей; ему не захотелось
даже сойти с лошади, когда он увидел вблизи забранные решетками  окна  и
гигантские стены, на которые он глядел раньше только с той стороны рва и
которые однажды так напугали его лет двадцать тому назад.
   Раздался удар колокола.
   - Я должен вас оставить, - сказал ему дю Трамбле, - меня зовут подпи-
сать пропуск заключенному. До свидания, господин д'Артаньян.
   - Черт меня побери, если я захочу еще раз с тобой свидеться!  -  про-
ворчал д'Артаньян, сопровождая это проклятие самой  сладкой  улыбкой.  -
Довольно пробыть в этом дворе пять минут,  чтобы  заболеть.  Я  согласен
лучше умереть на соломе, что, вероятно, и случится со мной, чем получать
десять тысяч ливров и быть комендантом Бастилии.
   Едва он закончил этот монолог, как появился узник. Увидев его,  д'Ар-
таньян невольно вздрогнул  от  удивления,  но  тотчас  же  подавил  свои
чувства. Узник сел в карету, видимо не узнав д'Артаньяна.
   - Господа, - сказал д'Артаньян четырем мушкетерам,  -  мне  предписан
строжайший надзор за узником, а так как дверцы кареты без замков,  то  я
сяду с ним рядом. Лильбон, окажите любезность, поведите  мою  лошадь  на
поводу.
   - Охотно, лейтенант, - ответил тот, к кому он обратился.
   Д'Артаньян спешился, отдал повод мушкетеру, сел - рядом с  узником  и
голосом, в котором нельзя было расслышать ни малейшего волнения,  прика-
зал:
   - В Пале-Рояль, да рысью.
   Как только карета тронулась, д'Артаньян, пользуясь темнотой, царившей
под сводами, где они проезжали, бросился на шею пленнику.
   - Рошфор! - воскликнул он. - Вы! Это действительно вы! Я не ошибаюсь!
   - Д'Артаньян! - удивленно воскликнул Рошфор.
   - Ах, мой бедный друг! - продолжал д'Артаньян. - Не  видя  вас  пятый
год, я думал, что вы умерли.
   - По-моему, - ответил Рошфор, - мало разницы между мертвым  и  погре-
бенным, а меня уже похоронили или все равно что похоронили.
   - За какое же преступление вы в Бастилии?
   - Сказать вам правду?
   - Да.
   - Ну, так вот: я не знаю.
   - Вы мне не доверяете, Рошфор!
   - Да нет же, клянусь честью! Ведь невозможно, чтобы  я  действительно
сидел за то, в чем меня обвиняют.
   - В чем же?
   - В ночном грабеже.
   - Вы ночной грабитель! Рошфор, вы шутите.
   - Я вас понимаю. Это требует пояснения, не правда ли?
   - Признаюсь.
   - Дело было так: однажды вечером, после попойки у Рейнара, в Тюильри,
с Фонтралем, де Рие и другими, герцог д'Аркур предложил пойти  на  Новый
мост срывать плащи с прохожих; это развлечение, как вы знаете,  вошло  в
большую моду с легкой руки герцога Орлеанского.
   - В ваши-то годы! Да вы с ума сошли, Рошфор!
   - Нет, попросту я был пьян; но все же эту забаву я счел для себя  не-
гожей и предложил шевалье де Рие быть вместе со мной зрителем, а не  ак-
тером и, чтобы видеть спектакль как из ложи, влезть  на  конную  статую.
Сказано - сделано. Благодаря шпорам бронзового всадника, послужившим нам
стременами, мы мигом взобрались на круп, устроились отлично и видели все
превосходно. Уж пять плащей было сдернуто, и так ловко, что  никто  даже
пикнуть не посмел, как вдруг один менее покладистый дуралей вздумал зак-
ричать: "Караул!" - и патруль стрелков  тут  как  тут.  Герцог  д'Аркур,
Фонтраль и другие убежали; де Рие тоже хотел удрать. Я его стал  удержи-
вать; говорю, что никто нас здесь не заметит; не тут-то было, не  слуша-
ет, стал слезать, ступил на шпору, шпора пополам,  он  свалился,  сломав
себе ногу, и, вместо того чтобы молчать, стал вопить благим  матом.  Тут
уж и я соскочил, но было поздно. Я попал в руки стрелков, которые отвез-
ли меня в Шатле, где я и заснул преспокойно в  полной  уверенности,  что
назавтра выйду оттуда. Но миновал день, другой, целая неделя. Пишу  кар-
диналу. Тотчас за мной приходят, отвозят в Бастилию, и вот я здесь  пять
лет. За что? Должно быть, за дерзость, за то, что  сел  на  коня  позади
Генриха Четвертого, как вы думаете?
   - Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это.  Но  вы,  по
всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.
   - Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?
   - К кардиналу.
   - Что ему от меня нужно?
   - Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно к вам
   - Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!
   - Я фаворит! - воскликнул д'Артаньян. - Ах, мой несчастный граф! Я  и
теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать  два  года  тому  назад,
когда, помните, мы встретились в Менге.
   Тяжелый вздох докончил его фразу.
   - Однако же вам дано поручение...
   - Потому что я случайно оказался в передней и кардинал  обратился  ко
мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант  муш-
кетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.
   - Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.
   - А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его
забыл, да, пожалуй, никогда и на знал твердо): "Молния не ударяет в  до-
лины". А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.
   - Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?
   - Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, муж королевы.
   - Муж!
   - Если он не муж ее, то уж наверное любовник.
   - Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!
   - Таковы женщины! - философски заметил д'Артаньян.
   - Женщины - пусть их; но королевы!..
   - Ах, бог ты мой, в этом отношении королевы - женщины вдвойне.
   - А герцог Бофор все еще в тюрьме?
   - По-прежнему. Почему вы об этом спрашиваете?
   - Потому что он был хорош со мной и мог бы мне помочь.
   - Вы-то, вероятно, сейчас ближе к свободе; скорее вы поможете ему.
   - Значит, война?
   - Будет...
   - С Испанией?
   - Нет, с Парижем.
   - Что вы хотите сказать?
   - Слышите ружейные выстрелы?
   - Да. Так что же?
   - Это мирные горожане тешатся в ожидании серьезного дела.
   - Вы думаете, они на что-нибудь способны?
   - Они подают надежды, и если бы у них был предводитель, который бы их
объединил...
   - Какое несчастье быть взаперти!
   - Бог ты мой! Да не отчаивайтесь. Уж если Мазарини  послал  за  вами,
значит, он в вас нуждается; а если он еще нуждается, то смею вас поздра-
вить. Вот во мне, например, уже давно никто не нуждается, и сами видите,
до какого положения это меня довело.
   - Вот еще, вздумали жаловаться!
   - Слушайте, Рошфор, заключим договор...
   - Какой?
   - Вы знаете, что мы добрые друзья.
   - Черт возьми! Эта дружба оставила следы на моем плече три удара шпа-
ги.
   - Ну, так если вы опять будете в милости, не забудьте меня.
   - Честное слово Рошфора, но с тем, что и вы сделаете тоже.
   - Непременно, вот вам моя рука.
   - Итак, как только вам представится случай поговорить обо мне...
   - Я поговорю. А вы?
   - Я тоже. А ваши друзья, о них тоже нужно позаботься?
   - Какие друзья?
   - Атос, Портос и Арамис. Разве вы забыли о них?
   - Почти.
   - Что с ними сталось?
   - Совсем не знаю.
   - Неужели?
   - Клянусь, что так. Как вы знаете, мы расстались. Они живы - вот все,
что мне известно. Иногда получаю от них вести стороной. Но где они, хоть
убейте, не могу вам сказать. Честное слово! Из всех моих друзей остались
только вы, Рошфор.
   - А знаменитый... как его звали, того малого, которого я  произвел  в
сержанты Пьемонтского полка?
   - Планше?
   - Вот, вот! Что же сталось со знаменитым Планше?
   - Он женился на хозяйке кондитерской с улицы Менял; он  всегда  любил
сласти; и так как он сейчас парижский буржуа, то, по  всей  вероятности,
участвует в бунте. Вы увидите, что этот плут будет  городским  старшиной
раньше, чем я капитаном.
   - Полноте, милый Д'Артаньян, не унывайте! Как раз в  тот  миг,  когда
находишься в самом низу, колесо поворачивается и  подымает  тебя  вверх.
Может быть, с сегодняшнего же вечера ваша судьба изменится.
   - Аминь! - сказал Д'Артаньян и остановил карету.
   - Что вы делаете? - спросил Рошфор.
   - Мы приехали, а я не хочу, чтобы видели, как я выхожу из кареты:  мы
с вами незнакомы.
   - Вы правы. Прощайте.
   - До свиданья; помните ваше обещание.
   Д'Артаньян вскочил на лошадь и поскакал впереди.
   Минут пять спустя они въехали во двор Пале-Рояля.
   Д'Артаньян повел узника по большой лестнице через приемную в коридор.
Дойдя до дверей кабинета Мазарини, он уже хотел велеть доложить о  себе,
когда Рошфор положил ему руку на плечо.
   - Д'Артаньян, - сказал Рошфор, улыбаясь, - признаться вам,  о  чем  я
думал всю дорогу, когда мы  проезжали  среди  толпы  горожан,  бросавших
злобные взгляды: на вас и ваших четырех солдат?
   - Скажите, - ответил д'Артаньян.
   - Я думал, что мне стоило только крикнуть: "Помогите!", и вы с  вашим
конвоем были бы разорваны в клочья, а я был бы на свободе.
   - Почему же вы этого не сделали? - сказал д'Артаньян.
   - Да что вы! - возразил Рошфор. - А наша клятва и дружба? Если бы  не
вы, а кто-нибудь другой вез меня, тогда... -
   Д'Артаньян опустил голову.
   "Неужели Рошфор стал лучше меня?" - подумал он и велел доложить о се-
бе министру.
   - Введите господина Рошфора, - раздался нетерпеливый голос  Мазарини,
едва эти два имени были названы, - и  попросите  лейтенанта  д'Артаньяна
подождать: он мне еще нужен.
   Д'Артаньян просиял от этих слов. Как он только что  говорил,  он  уже
давно никому не был нужен, и приказ Мазарини показался ему добрым предз-
наменованием.
   Что до Рошфора, то его эти слова заставили насторожиться. Он вошел  в
кабинет и увидел Мазарини за письменным столом, в скромном платье, почти
таком же, как у аббатов того времени, - только чулки и плащ были  фиоле-
товые.
   Дверь снова закрылась. Рошфор  искоса  взглянул  на  Мазарини,  и  их
взгляды встретились.
   Министр был все такой же, причесанный, завитой, надушенный, и  благо-
даря своему кокетству казался моложе своих лет. Этого нельзя  было  ска-
зать о Рошфоре: пять лет, проведенные  в  тюрьме,  состарили  достойного
друга Ришелье; его черные волосы совсем побелели, а бронзовый цвет  лица
сменился почти болезненной бледностью - так он был изнурен. При виде его
Мазарини слегка покачал головой, словно желая сказать: "Вот человек, ко-
торый, кажется, уже больше ни на что не пригоден". После  довольно  про-
должительного молчания, которое Рошфору показалось бесконечным, Мазарини
вытащил из пачки бумаг развернутое письмо и показал его Рошфору.
   - Я нашел здесь это письмо, в котором вы просите возвратить вам  сво-
боду. Разве вы в тюрьме?
   Рошфор вздрогнул от гнева.
   - Мне кажется, вашему преосвященству это известно лучше, чем кому  бы
то ни было другому, - ответил он.
   - Мне? Нисколько! В Бастилии множество людей,  которых  посадили  еще
при кардинале Ришелье и даже имена которых мне неизвестны.
   - Но со мной дело другое, монсеньер, мое-то имя вы знали, ведь именно
по приказу вашего преосвященства я был переведен из Шатле в Бастилию.
   - Вы так полагаете?
   - Я знаю наверное.
   - Да, припоминаю, действительно. Не отказались ли вы некогда съездить
в Брюссель по делу королевы?
   - А! - сказал Рошфор. - Так вот настоящая причина? А я пять лет ломал
себе голову. Какой же я глупец, что не догадался!
   - Но я вовсе не говорю, что это причина вашего ареста. Поймите  меня,
я спрашиваю вас, только и всего: не отказались ли вы ехать в Брюссель по
делу королевы, тогда как раньше согласились ехать туда по делу покойного
кардинала?
   - Как раз по той причине, что я ездил туда по делам покойного  карди-
нала, я не мог поехать туда же по делам королевы. Я был в Брюсселе в тя-
желую минуту. Это было во время заговора Шале. Я должен был  перехватить
переписку Шале с эрцгерцогом, и меня, узнав там, чуть  не  разорвали  на
куски. Как же я мог туда вернуться? Я погубил бы королеву,  вместо  того
чтобы оказать ей услугу.
   - Ну вот видите, как иногда лучшие намерения истолковываются в дурную
сторону, мой, дорогой Рошфор! Королева увидела в вашем отказе только от-
каз, простой и ясный: ее величество имела много причин быть  вами  недо-
вольной при покойном кардинале!
   Рошфор презрительно улыбнулся.
   - Вы могли бы понять, монсеньер, что раз я хорошо служил Ришелье про-
тив королевы, то именно поэтому я мог бы отлично служить вам против все-
го света после смерти кардинала.
   - Нет, Рошфор, - сказал Мазарини, - я не таков, как Ришелье, стремив-
шийся к единовластию: я простой министр, который не нуждается в  слугах,
будучи сам служу королевы. Вы знаете, что ее величество очень  обидчива:
услышав о вашем отказе, она прочла в нем объявление войны, и, помня, ка-
кой вы сильный, а значит, и опасный человек,  мой  дорогой  Рошфор,  она
приказала мне предупредить вас. Вот каким образом вы очутились в  Басти-
лии.
   - Ну что ж, монсеньер, мне кажется, - сказал Рошфор, - что если я по-
пал в Бастилию по недоразумению...
   - Да, да, - перебил Мазарини, - все еще можно  править;  вы  человек,
способный понять известные дела разобравшись в этих делах, с успехом до-
вести их до конца.
   - Такого мнения держался кардинал Ришелье, и мое восхищение этим  ве-
ликим человеком еще увеличивается оттого, что вы разделяете его мнение.
   - Это правда, - продолжал Мазарини, - кардинал был прежде всего поли-
тик, и в этом он имел большое преимущество  передо  мной.  А  я  человек
простой, прямодушный и этим очень врежу себе; у меня  чисто  французская
откровенность.
   Рошфор закусил губу, чтобы не улыбнуться.
   - Итак, прямо к делу! Мне нужны добрые друзья, верные слуги; когда  я
говорю: мне нужны, это значит, что  они  нужны  королеве.  Я  все  делаю
только по приказу королевы, вы понимаете, а не  так,  как  кардинал  Ри-
шелье, который действовал по собственной прихоти. Потому-то я никогда не
стану великим человеком, как он, но зато я добрый  человек,  Рошфор,  и,
надеюсь, докажу вам это.
   Рошфор хорошо знал этот бархатный голос, в котором по временам слыша-
лось шипение гадюки.
   - Готов вам поверить, монсеньер, - сказал он, - хотя по личному опыту
мало знаком с той добротой, о которой можно было упомянуть вашему преос-
вященству. Не забудьте, монсеньер, - продолжал Рошфор, заметив движение,
от которого не удержался министр, - не забудьте, что я пять лет провел в
Бастилии, и ничто так не искажает взгляда на вещи, как тюремная решетка.
   - Ах, господин Рошфор, ведь я сказал вам, что я не  виновен  в  вашем
заключении. Все это королева... Гнев принца и принцессы, понимаете сами!
Но он быстро проходит, и тогда все забывается...
   - Охотно верю, что она все забыла, проведя пять лет Пале-Рояле, среди
празднеств и придворных, но я-то провел их в Бастилии...
   - Ах, боже мой, дорогой господин Рошфор, не воображайте, будто  жизнь
в Пале-Рояле такая уж веселая. Нет, что вы, что вы! У  нас  здесь  тоже,
уверяю вас, немало бывает неприятностей. Но довольно  об  этом.  Я  веду
приятную игру, как всегда. Скажите: вы на нашей стороне, Рошфор?
   - Разумеется, монсеньер, и ничего лучшего я не желаю, но ведь я ниче-
го не знаю о том, что делается. В Бастилии о политике приходится  разго-
варивать лишь с солдатами да тюремщиками, а вы  не  представляете  себе,
монсеньер, как плохо эти люди осведомлены о событиях. О том, что  проис-
ходило, я знаю только со слов Бассомпьера. Кстати, он все  еще  один  из
семнадцати вельмож?
   - Он - умер, сударь, и это большая потеря. Он был предан королеве,  а
преданные люди редки.
   - Еще бы, - сказал Рошфор, - если и сыщутся, вы сажаете в Бастилию.
   - Но, с другой стороны, - сказал Мазарини, - чем можно доказать  пре-
данность?
   - Делом! - ответил Рошфор.
   - Да, да, делом! - задумчиво проговорил министр. - Но  где  же  найти
людей дела?
   Рошфор тряхнул головой.
   - В них никогда нет недостатка, монсеньер, только вы плохо ищете.
   - Плохо ищу? Что вы хотите сказать этим, дорогой господин Рошфор? По-
учите меня. Вас должна была многому научить дружба с  покойным  кардина-
лом. Ах, какой это был великий человек!
   - Вы не рассердитесь на меня за маленькое нравоучение?
   - Я? Никогда! Вы знаете, мне все можно говорить в лицо.  Я  стараюсь,
чтобы меня любили, а не боялись.
   - Монсеньер, в моей камере нацарапана гвоздем на стене одна  послови-
ца.
   - Какая же это пословица? - спросил Мазарини.
   - Вот она: каков господин...
   - Знаю, знаю: таков лакей.
   - Нет: таков слуга. Эту скромную поправку преданные люди, о которых я
только что вам говорил, внесли для своего личного удовлетворения.
   - Что означает эта пословица?
   - Она означает, что Ришелье умел находить преданных  слуг,  и  целыми
дюжинами.
   - Он? Да на него со всех сторон были направлены кинжалы! Он всю жизнь
только и занимался тем, что отражал наносимые ему удары.
   - Но он все же отражал их, хотя иногда это были жестокие удары. У не-
го были злейшие враги, но были зато и преданные друзья.
   - Вот их-то мне и нужно.
   - Я знал людей, - продолжал Рошфор, подумав, что настала минута сдер-
жать слово, данное д'Артаньяну, - я знал людей, которые были так  ловки,
что раз сто провели проницательного кардинала; были так храбры, что одо-
лели всех его гвардейцев и шпионов; которые без гроша, одни, без  всякой
помощи, сберегли корону на голове одной коронованной особы  и  заставили
кардинала просить пощады.
   - Но ведь люди, о которых вы говорите, - сказал  Мазарини,  усмехаясь
про себя,  потому  что  Рошфор  сам  заговорил  о  том,  к  чему  клонил
итальянец, - совсем не были преданы кардиналу, раз они  боролись  против
него.
   - Нет, потому что иначе они были бы лучше вознаграждены; к несчастью,
они были преданы той самой королеве, для которой вы сейчас ищете  верных
слуг.
   - Но откуда вы все это знаете?
   - Я знаю все это потому, что эти люди в то время были моими  врагами;
потому, что они боролись против меня; потому, что я причинил им  столько
зла, сколько был в состоянии сделать; потому, что они с избытком платили
мне тем же; потому, что один из них, с которым у меня были особые  дела,
нанес мне удар шпагой лет семь тому назад, - это был  уже  третий  удар,
полученный мною от той же руки... Этим мы закончили наконец старые  сче-
ты.
   - Ах, - с восхитительным простодушием вздохнул Мазарини,  -  как  мне
нужны подобные люди!
   - Ну, монсеньер, один из них уже более шести лет у вас под  рукой,  и
вы все шесть лет считали его ни на что не пригодным.
   - Кто же это?
   - Господин д'Артаньян.
   - Этот гасконец! -  воскликнул  Мазарини  с  превосходно  разыгранным
удивлением.
   - Этот гасконец как-то спас одну королеву и заставил  самого  Ришелье
признать себя в делах хитрости, ловкости и изворотливости только подмас-
терьем.
   - Неужели?
   - Все так, как я сказал вашему преосвященству.
   - Расскажите мне поподробней, дорогой господин де Рошфор.
   - Это очень трудно, монсеньер, - ответил тот и с улыбкой.
   - Ну, так он сам мне расскажет.
   - Сомневаюсь, монсеньер.
   - Почему?
   - Потому что это чужая тайна; потому что, как я сказал вам, это тайна
могущественной королевы.
   - И он один совершил этот подвиг?
   - Нет, монсеньер, с ним были трое  друзей  три  храбреца,  помогавших
ему, три храбреца именно таких, каких вы разыскиваете...
   - И эти люди были тесно связаны между собой, говорите вы?
   - Связаны так, словно эти четыре человека составляли  одного,  словно
их четыре сердца бились в одной груди. Зато чего только не натворили они
вчетвером!
   - Мой дорогой господин де Рошфор, вы до крайности раздразнили мое лю-
бопытство. Неужели вы не можете рассказать мне эту историю?
   - Нет, но я могу рассказать вам сказку, чудесную сказку, монсеньер.
   - О, расскажите же, господин де Рошфор. Я ужасно люблю сказки.
   - Вы этого хотите, монсеньер, - сказал Рошфор, стараясь прочесть  ис-
тинные намерения на этом хитром, лукавом лице.
   - Да.
   - В таком случае извольте. Жила была королева, могущественная короле-
ва владеющая одним из величайших в мире государств. Один великий министр
хотел ей сделать очень много зла, потому что  прежде  слишком  желал  ей
добра. Не трудитесь, монсеньер, вы все равно не угадаете имен.  Все  это
происходило задолго до того, как вы явились в государство, где  царство-
вала эта королева. И вот является ко двору  посланник,  такой  красивый,
богатый, изящный, что все женщины сходили по нем с ума, и даже сама  ко-
ролева имела неосторожность подарить ему, - без сомнения,  на  память  о
том, как он исполнял свои дипломатические  поручения,  -  такое  замеча-
тельное украшение, которое ничем нельзя было заменить. Так как оно  было
подарено ей королем, то министр внушил последнему, чтобы он приказал ко-
ролеве явиться на ближайший бал в этом украшении Ну, монсеньер, министр,
конечно, знал из достоверных источников, что украшение было у  посланни-
ка, а сам посланник уехал уже далекодалеко за синие моря. Великая  коро-
лева была на краю гибели, как последняя из своих подданных.  Она  должна
была пасть с высоты своего величия.
   - Еще бы! - сказал Мазарини
   - Так вот, монсеньер, четыре человека решили спасти  ее.  Эти  четыре
человека не были ни принцы, ни герцоги, ни люди влиятельные, ни даже бо-
гачи: это были четыре солдата, у которых не было ничего, кроме  храбрей-
шего сердца, сильной руки и длинной шпаги. Они отправились в  путь.  Ми-
нистр знал об их отъезде и расставил повсюду людей,  чтобы  помешать  им
достигнуть цели. Трое из них были выведены из строя врагами, гораздо бо-
лее многочисленными, чем они; по один добрался до порта, убил или  ранил
пытавшихся его задержать, переплыл море и привез королеве украшение, ко-
торое она в назначенный день могла приколоть к своему плечу. Это чуть не
погубило министра. Что вы скажете об этом подвиге, монсеньер?
   - Великолепно! - проговорил Мазарини задумчиво.
   - Я знаю за ним еще десяток таких дел.
   Мазарини не отвечал: он размышлял
   Прошло несколько минут
   - У вас ко мне нет больше вопросов, монсеньер, - спросил Рошфор.
   - Так д'Артаньян был одним из этих четырех людей, говорите вы?
   - Он-то и вел все дело.
   - А кто были другие?
   - Монсеньер, позвольте мне предоставить д'Артаньяну самому назвать их
вам. Это были его друзья, а не мои; он один только был связан с ними,  а
я даже не знаю их настоящих имен.
   - Вы мне не доверяете, дорогой господин де Рошфор. Ну, все  равно,  я
буду откровенен до конца: мне нужны они, нужен он, нужны все.
   - Начинайте с меня, монсеньер, раз вы послали за мной и  я  здесь,  а
потом уж вы займетесь ими. Не  удивляйтесь  моему  любопытству.  Проведя
пять лет в тюрьме, станешь беспокоиться, куда тебя пошлют.
   - Вы будете моим доверенным лицом, дорогой господин де Рошфор. Вы по-
едете в Венсен, где заключен герцог Бофор,  и  будете  стеречь  его,  не
спуская глаз. Как! Вы, кажется, недовольны?
   - Вы предлагаете мне невозможное, -  ответил  разочарованный  Рошфор,
повесив голову.
   - Как - невозможное? Почему же это невозможно?
   - Потому, что герцог Бофор мой друг; или, вернее, я один из его  дру-
зей; разве вы забыли, монсеньер, что он ручался за меня королеве?
   - Герцог Бофор стал с тех пор врагом государства.
   - Я это допускаю, монсеньер; но так как я не король, не королева и не
министр, то мне он не враг, и я не могу принять ваше предложение.
   - Так вот что вы называете преданностью! Поздравляю вас. Ваша предан-
ность к немногому вас обязывает, господин Рошфор.
   - И затем, монсеньер, вы сами понимаете, что выйти  из  Бастилии  для
того, чтобы перебраться в Венсен, значит, только переменить одну  тюрьму
на другую.
   - Скажите сразу, что вы принадлежите к партии Бофора, - это будет, по
крайней мере, откровенно с вашей стороны.
   - Монсеньер, я так долго сидел взаперти, что  теперь  хочу  примкнуть
только к одной партии, к партии свежего воздуха. Пошлите меня с  поруче-
нием куда хотите, назначьте мне какое угодно дело, но в чистом поле, ес-
ли возможно.
   - Мой милый господин де Рошфор, - сказал насмешливо  Мазарини,  -  вы
увлекаетесь в своем усердии. Вы все еще воображаете себя молодым,  благо
сердце ваше еще молодо; но сил у вас не хватит. Поверьте мне:  все,  что
вам теперь нужно, это отдых. Эй, кто-нибудь!
   - Итак, вы ничего не решили насчет меня, монсеньер?
   - Напротив, я уже решил.
   Вошел Бернуин.
   - Позовите стражника, - сказал он, - и будьте подле меня, -  прибавил
он шепотом.
   Вошел стражник. Мазарини написал несколько слов и отдал записку,  по-
том, кивнув головой, сказал:
   - Прощайте, господин де Рошфор.
   Рошфор почтительно поклонился.
   - Кажется, монсеньер, - сказал он, - меня опять отвезут в Бастилию?
   - Вы очень догадливы.
   - Я возвращаюсь туда, монсеньер, но,  повторяю,  вы  делаете  большую
ошибку, не воспользовавшись мной.
   - Вами, другом моих врагов!
   - Что прикажете делать? Вам следовало сделать меня врагом ваших  вра-
гов.
   - Уж не думаете ли вы, господин де Рошфор, что вы один на свете? Уве-
ряю вас, я найду людей получше вас.
   - Желаю вам удачи, монсеньер.
   - Хорошо, ступайте, ступайте. Кстати: бесполезно писать мне, господин
де Рошфор, - ваши письма все равно затеряются.
   - Оказывается, я таскал каштаны из огня для других, а не для себя,  -
проворчал, выходя, Рошфор. - Уж если д'Артаньян не останется мной  дово-
лен, когда я рас - скажу ему сейчас,  как  расхвалил  его,  то,  значит,
трудно ему угодить. Черт, куда это меня ведут?
   Действительно, Рошфора повели по узенькой лестнице, вместо того чтобы
провести через приемную, где ожидал д'Артаньян. На дворе он увидел каре-
ту и четырех конвойных, но между ними не было его друга.
   "Ах, так! - подумал Рошфор. - Это придает делу совсем другой  оборот.
И если на улицах все так же много народу, то мы постараемся доказать Ма-
зарини, что мы, слава богу, еще способны на нечто лучшее, нежели  сторо-
жить заключенных".
   И он так легко вскочил в карету, словно ему было двадцать пять лет.



   АННА АВСТРИЙСКАЯ В СОРОК ШЕСТЬ ЛЕТ

   Оставшись вдвоем с Бернуином, Мазарини  просидел  несколько  минут  в
раздумье; теперь он знал многое, однако еще не все. Мазарини плутовал  в
игре; как удостоверяет Бриенн, он называл это "использовать свои преиму-
щества". Он решил начать партию с д'Артаньяном не раньше, чем узнает все
карты противника.
   - Что прикажете? - спросил Бернуин.
   - Посвети мне, - сказал Мазарини, - я пойду к королеве.
   Бернуин взял подсвечник и пошел вперед.
   Потайной ход соединял кабинет Мазарини с покоями королевы; этим кори-
дором кардинал в любое время проходил к Анне Австрийской.
   Дойдя по узкому проходу до спальни королевы, Бернуин увидел там  г-жу
Бове. Она и Бернуин были поверенными этой поздней любви. Г-жа Бове пошла
доложить о кардинале Анне Австрийской, которая находилась  в  своей  мо-
лельне с юным королем Людовиком XIV.
   Анна Австрийская сидела в большом кресле, опершись локтем на стол, и,
склонив голову на руку, смотрела на царственного ребенка, который,  лежа
на ковре, перелистывал толстую книгу о войнах и битвах. Анна Австрийская
была королевой, умевшей скучать с царственным величием;  иногда  она  на
целые часы уединялась в своей спальне или молельне и сидела там, не  чи-
тая и не молясь.
   В руках короля был Квинт Курций, история Александра  Македонского,  с
гравюрами, изображающими его великие дела.
   Госпожа Бове с порога молельни доложила о кардинале Мазарини.
   Ребенок приподнялся на одно колено, нахмурил брови и спросил у  мате-
ри:
   - Почему он входит, не испросив аудиенции?
   Анна слегка покраснела.
   - В такое трудное время, как теперь, - сказала она,  -  нужно,  чтобы
первый министр мог в любой час докладывать королеве обо всем,  что  тво-
рится, не возбуждая любопытства и пересудов придворных.
   - Но Ришелье, кажется, так не входил, - настаивал ребенок.
   - Как вы можете знать, что делал Ришелье? Вы бы - ли тогда совсем ма-
леньким, вы не можете этого помнить.
   - Я и не помню, но я спрашивал других, и мне так сказали.
   - А кто вам это сказал?  -  спросила  Анна  с  плохо  скрытым  неудо-
вольствием.
   - Кто? Я знаю, что не надо никогда называть тех, кто отвечает на  мои
расспросы, - ответил ребенок, - не то мне никто больше ничего не скажет.
   В эту минуту вошел Мазарини. Король встал, захлопнул книгу и, положив
ее на стол, продолжал стоять, чтобы заставить стоять и кардинала.
   Мазарини зорко наблюдал эту сцену, пытаясь на основании ее  разгадать
предшествующую. Он почтительно склонился перед королевой и отвесил коро-
лю низкий поклон, на который тот ответил довольно небрежным кивком голо-
вы. Но взгляд матери упрекнул его за это проявление  ненависти,  которою
Людовик XIV с детства проникся к кардиналу, и, в  ответ  на  приветствие
министра, он заставил себя улыбнуться.
   Анна Австрийская старалась прочесть в лице Мазарини причину его  неп-
редвиденного посещения; обычно кардинал приходил к ней, лишь  когда  она
оставалась одна.
   Министр сделал едва заметный знак головой. Королева обратилась к г-же
Бове.
   - Королю пора спать, - сказала она. - Позовите Ла Порта.
   Королева уже раза два или три напоминала маленькому Людовику, что ему
время уходить, но ребенок ласково просил  позволения  остаться  еще.  На
этот раз он ничего не сказал, только закусил губу и побледнел.
   Через минуту вошел Ла Порт.
   Ребенок пошел прямо к нему, не поцеловав матери.
   - Послушайте, Луи, почему вы не простились со мной? - спросила Анна.
   - Я думал, что вы на меня рассердились, ваше величество: вы меня про-
гоняете.
   - Я не гоню вас, но у вас только что кончилась ветряная оспа, вы  еще
не совсем оправились, и я боюсь, что вам трудно засиживаться поздно.
   - Не боялись же вы, что мне будет трудно сегодня идти в  парламент  и
подписывать эти злосчастные указы, которыми народ так недоволен.
   - Государь, - сказал Ла Порт, чтобы переменить разговор, - кому  при-
кажете передать подсвечник?
   - Кому хочешь, Ла Порт, лишь бы не Манчини, - ответил ребенок громко.
   Манчини был маленький племянник кардинала, определенный им к  королю;
последний и на него перенес часть свой ненависти к министру.
   Король вышел, не поцеловав матери и не простившись с кардиналом.
   - Вот это хорошо! - сказал Мазарини. - Приятно видеть, что  в  короле
воспитывают отвращение к притворству.
   - Что это значит? - почти робко спросила королева.
   - Мне кажется, что уход короля не требует пояснений; вообще его вели-
чество не дает себе труда скрывать, как мало он меня любит. Впрочем, это
не мешает мне быть преданным ему, как и вашему величеству.
   - Прошу вас извинить его, кардинал: он еще  ребенок  ж  не  понимает,
сколь многим вам обязан.
   Кардинал улыбнулся.
   - Но, - продолжала королева, - вы, без сомнения, пришли по какому-ни-
будь важному делу? Что случилось?
   Мазарини сел или, вернее, развалился в широком кресле  и  сказал  пе-
чально:
   - Случилось то, что, по всей вероятности, мы будем  вынуждены  вскоре
разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной
в Италию.
   - Почему? - спросила королева.
   - Потому что, как поется в опере "Тисба", - отвечал Мазарини.
   Весь мир враждебен нашей страсти нежной.
   - Вы шутите, сударь! - сказала королева, пытаясь придать своему голо-
су хоть немного прежнего величия.
   - Увы, ваше величество, я вовсе не шучу, - ответил  Мазарини.  -  По-
верьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я  уже
вам сказал:
   Весь мир враждебен нашей страсти нежной. А так как и вы  часть  этого
мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.
   - Кардинал!
   - Ах, боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались
герцогу Орлеанскому пли, вернее, тому, что он говорил вам?
   - А что же он мне говорил?
   - Он говорил вам, ваше величество: "Ваш Мазарини - камень  преткнове-
ния. Удалите его, и все будет хорошо".
   - Чего же вы от меня хотите?
   - О, ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.
   - Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой  писарь  из  Па-
ле-Рояля, любой дворянчик!
   - Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя  людей,
которые вам не нравятся.
   - Скажем лучше, не правятся вам! - воскликнула королева.
   - Мне?
   - Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет
терпела гонения в прошлое царствование?
   - Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые  про-
тив Ришелье.
   - А кто удалил госпожу Отфор, мою верную  подругу,  которая  отвергла
ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?
   - Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою
душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.
   - Кто велел арестовать Бофора?
   - Бофор - мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
   - Вы отлично знаете, кардинал, - сказала королева, - что ваши враги -
мои враги.
   - Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и мо-
ими друзьями.
   - Мои друзья... - покачала королева головой. - Увы! У меня нет больше
друзей.
   - Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни  ва-
ших невзгод?
   - Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как  Мария
Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела постра-
давших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кельне, оставленная
всеми, даже собственным сыном, потому что теперь  все  ее  презирали,  в
свою очередь.
   - Но, быть может, еще есть время,  -  сказал  Мазарини,  -  исправить
ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
   - Что вы хотите сказать?
   - Только то, что сказал: поищите.
   - Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла
бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет
фаворит: вчера это был Шуазн, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь  дру-
гой. Принц Конде послушно идет за своим коадъютором, а тот - за госпожою
де Гемене.
   - Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди  нынешних  дру-
зей.
   - Прежних? - повторила королева.
   - Да, например, среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье  и
даже побеждать его...
   "На что он намекает?" - подумала королева, с  опаской  поглядывая  на
кардинала.
   - Да, - продолжал он, - при некоторых обстоятельствах, с помощью дру-
зей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величест-
ву, отражать нападения этого противника.
   - Я! - воскликнула королева. - Я терпела, и только.
   - Да, - сказал кардинал, - терпели, подготовляя месть,  как  истинная
женщина. Но перейдем к делу. Помните вы Рошфора?
   - Рошфор не был в числе моих друзей: напротив, он мой  заядлый  враг,
верный слуга кардинала. Я думала, что это вам известно.
   - Настолько хорошо известно, - ответил Мазарини, - что  мы  приказали
засадить его в Бастилию.
   - Он вышел оттуда? - спросила королева.
   - Будьте покойны, он и теперь там; я заговорил о нем только для того,
чтобы перейти к другому. Знаете ли вы д'Артаньяна? -  спросил  Мазарини,
глядя на королеву в упор.
   Удар пришелся в самое сердце.
   - Неужели гасконец проболтался? - прошептала Анна Австрийская.
   Потом прибавила громко:
   - Д'Артаньян? Подождите, да, в самом деле, это имя мне знакомо. Д'Ар-
таньян, мушкетер, который любил одну из моих камеристок?  Ее,  бедняжку,
потом отравили.
   - Только и всего? - сказал Мазарини.
   Королева удивленно посмотрела на кардинала.
   - Но, кардинал, кажется, вы подвергаете меня допросу?
   - Во всяком случае, - сказал Мазарини со своей  вечной  улыбкой,  все
тем же сладким топом, - в вашей воле ответить мне или нет.
   - Изложите свои пожелания ясно, и я отвечу на них так  же,  -  начала
терять терпение королева.
   - Ваше величество, - сказал Мазарини, кланяясь, - я желаю,  чтобы  вы
поделились со мной вашими друзьями, как я поделился с вами теми немноги-
ми знаниями и способностями, которыми небо наградило меня. Положение ос-
ложняется, и надо действовать решительно.
   - Опять! - сказала королева. - Я думала, что мы с этим покончили, от-
делавшись от Бофора.
   - Да, вы смотрели только на поток, который грозил смыть все на  пути,
и не оглянулись на стоячую воду. А между тем есть французская  поговорка
о тихом омуте.
   - Дальше, - сказала королева.
   - Я каждый день терплю оскорбления от ваших  принцев  и  титулованных
лакеев, от всяких марионеток, которые не видят, что в моей руке все нити
к ним, и не догадываются, что за  моим  терпеливым  спокойствием  таится
гнев человека, который поклялся в один прекрасный день одолеть их. Прав-
да, мы арестовали Бофора, но из них всех он был  наименее  опасен.  Ведь
остается еще принц Конде...
   - Победитель при Рокруа! Арестовать его?
   - Да, ваше величество, я частенько об этом думаю, но, как говорим мы,
итальянцы, pazienza [4]. А кроме Конде, придется взять герцога  Орлеанс-
кого.
   - Что вы такое говорите? Первого принца крови, дядю короля!
   - Нет, не первого принца крови и не дядю короля, но подлого  заговор-
щика, который в прошлое царствование, подстрекаемый  своим  капризным  и
вздорным характером, снедаемый скукой, разжигаемый  низким  честолюбием,
завидуя тем, кто превосходит его благородством, храбростью, и  злясь  на
собственное ничтожество, именно по причине своего  ничтожества  сделался
отголоском веек злонамеренных толков, душой всяких заговоров, подстрека-
телем  смельчаков,  которые  имели  глупость  поверить  слову   человека
царственной крови и от которых он отрекся, когда они оказались на эшафо-
те. Нет, я говорю не о принце крови и не о дяде короля, а об убийце  Ша-
ле, Монморанси и Сеп-Марса, который в настоящую минуту пытается  сыграть
опять ту же штуку и воображает, что он одержит верх, потому что  у  него
переменился противник, потому что теперь перед ним человек, предпочитаю-
щий не угрожать, а улыбаться. Но он ошибается.  Он  только  проиграл  со
смертью Ришелье, и не в моих интересах оставлять подле королевы этот ис-
точник всех раздоров, человека, с помощью которого старый кардинал двад-
цать лет успешно растравлял желчь покойного короля.
   Анна покраснела и закрыла лицо руками.
   - Я нисколько не желаю унижать ваше величество, - продолжал  Мазарини
более спокойным, но зато удивительно твердым голосом. -  Я  хочу,  чтобы
уважали королеву и уважали ее министра, потому что в глазах всех людей я
не более как министр. Вашему  величеству  известно,  что  я  не  пройдо-
ха-итальянец, как многие меня называют. Необходимо, чтобы это знал  весь
мир так же, как знает ваше величество.
   - Хорошо. Что же я должна сделать? - сказала Анна Австрийская, подчи-
няясь этому властному голосу.
   - Вы должны припомнить имена тех верных, преданных людей, которые пе-
реплыли море вопреки воле Рищелье и, оставляя на пути следы  собственной
крови, привезли вашему величеству одно украшение, которое вам угодно бы-
ло дать Бекингэму.
   Анна величаво и гневно поднялась, словно под действием стальной  пру-
жины, и, глядя на кардинала с гордым достоинством, делавшим ее такой мо-
гущественной в дни молодости, сказала:
   - Вы меня оскорбляете!
   - Я хочу, - продолжал Мазарини,  доканчивая  свою  мысль,  прерванную
движением королевы, - чтобы вы сейчас сделали для вашего мужа то, что вы
сделали когда-то для вашего любовника.
   - Опять эта клевета! - воскликнула королева.  -  Я  думала,  что  она
умерла или заглохла, так как вы до сих пор избавляли меня от нее. Но вот
вы тоже ее повторяете. Тем лучше. Объяснимся сегодня и кончим  раз  нав-
сегда, слышите?
   - Но, ваше величество, - произнес Мазарини, удивленный этим неожидан-
ным проблеском силы, - я вовсе не требую, чтобы вы мне рассказали все.
   - А я хочу вам все рассказать, - ответила Анна Австрийская. - Слушай-
те же. Были в то время действительно  четыре  преданных  сердца,  четыре
благородные души, четыре верные шпаги, которые  спасли  мне  больше  чем
жизнь: они спасли мою честь.
   - А! Вы сознаетесь в этом? - сказал Мазарини.
   - Неужели, по-вашему, только виновный может трепетать за свою  честь?
Разве нельзя обесчестить кого-нибудь, особенно женщину, на основании од-
ной лишь видимости? Да, все было против меня, и я неизбежно должна  была
лишиться чести, а между тем, клянусь вам, я не была виновна. Клянусь...
   Королева стала искать вокруг себя какой-нибудь священный предмет,  на
котором она могла бы поклясться; она вынула из потайного стенного  шкафа
ларчик розового дерева с серебряными инкрустациями и,  поставив  его  на
алтарь, сказала:
   - Клянусь священными реликвиями, хранящимися здесь, - я любила Бекин-
гэма, по Бекингэм не был моим любовником.
   - А что это за священные предметы, на которых  вы  приносите  клятву,
ваше величество? - спросил, улыбаясь, Мазарини. - Как  вам  известно,  я
римлянин, а потому не легковерен. Бывают всякого рода реликвии.
   Королева сняла с шеи маленький золотой ключик и подала его кардиналу.
   - Откройте и посмотрите.
   Удивленный Мазарини взял ключ, открыл ларчик и нашел в нем заржавлен-
ный нож и два письма, из которых одно было запятнано кровью.
   - Что это? - спросил Мазарини.
   - Что это? - повторила Анна Австрийская, царственным жестом простирая
над раскрытым ларчиком руку, которую годы не лишили чудесной красоты.  -
Я вам сейчас скажу. Эти два письма - единственные, которые я писала ему.
А это нож, которым Фелтон убил его. Прочтите письма, и вы  увидите,  лгу
ли я.
   Несмотря на полученное  разрешение,  Мазарини,  безотчетно  повинуясь
чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий  Бе-
кингэм вынул из своей раны и через Ла Порта  переслал  королеве;  лезвие
было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал  смот-
рел на него с минуту, и за это время  королева  стала  бледней  полотна,
покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец  кардинал  с  не-
вольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
   - Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
   - Нет, нет, прочтите, - сказала королева, нахмурив брови, - прочтите.
Я хочу, я требую; я решила покончить с этим  сейчас  же  и  уже  никогда
больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, - прибавила она с  ужас-
ной улыбкой, - что я стану открывать этот ларчик всякий  раз,  когда  вы
возобновите ваши обвинения?
   Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти  машинально
прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить  алмаз-
ные подвески; это было письмо, которое  отвез  д'Артаньян,  оно  поспело
вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем  королева  предупреждала
Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
   - Хорошо, ваше величество, - сказал Мазарини, - на это  нечего  отве-
тить.
   - Нет, - заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку,  -
нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была  неблагодарна  к
людям, которые спасли меня и сделали все, что только могли, чтобы спасти
его; и храброму д'Артаньяну я не пожаловала ничего, а  только  позволила
ему поцеловать мою руку и подарила вот этот алмаз.
   Королева протянула кардиналу свою прелестную руку и показала ему чуд-
ный камень, блиставший на ее пальце.
   - Он продал его в тяжелую минуту, - заговорила  она  опять  с  легким
смущением, - продал для того, чтобы спасти меня во второй раз; за  выру-
ченные деньги он послал гонца к Бекингэму с предупреждением  о  грозящем
ему убийстве.
   - Значит, д'Артаньян знал об этом?
   - Он знал все. Каким образом, не понимаю. Д'Артаньян продал  перстень
Дезэссару; я увидала кольцо у него на руке и  выкупила.  Но  этот  алмаз
принадлежит д'Артаньяну; возвратите ему перстень от меня, и так как,  на
ваше счастье, подле вас находится такой человек, то постарайтесь им вос-
пользоваться.
   - Благодарю вас, ваше величество, - сказал Мазарини, -  я  не  забуду
вашего совета.
   - А теперь, - сказала королева, изнемогая от пережитого  волнения,  -
что еще хотели бы вы узнать у меня?
   - Ничего, ваше величество, - ответил кардинал самым ласковым голосом.
- Умоляю только простить меня за несправедливое подозрение. Но я вас так
люблю, что ревность моя, даже к прошлому, не удивительна.
   Слабая улыбка промелькнула на губах королевы.
   - Если вам не о чем больше спрашивать меня, - сказала она, -  то  ос-
тавьте меня. Вы понимаете, что после такого разговора  мне  надо  побыть
наедине с собой.
   Мазарини поклонился.
   - Я удаляюсь, ваше величество. Но позвольте мне прийти опять.
   - Да, только завтра. И этого времени вряд ли будет достаточно,  чтобы
мне успокоиться.
   Кардинал взял руку королевы, галантно поцеловал ее и вышел.
   Как только он ушел, королева прошла в комнату сына и спросила Ла Пор-
та, лег ли король.
   Ла Порт указал ей на спящего ребенка.
   Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахму-
ренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо  удалилась,  сказав
только камердинеру:
   - Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы  король  приветливей
смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.



   ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ

   Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет,  у  дверей  которого
дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и  не  было  ли
известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком  приказал
слуге удалиться.
   Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю;
утомленный д'Артаньян спал на скамье.
   - Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
   Д'Артаньян не шелохнулся.
   - Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини громче.
   Д'Артаньян продолжал спать.
   Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
   На этот раз д'Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя  в  себя,  сразу
вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
   - Я здесь. Кто меня зовет?
   - Я, - сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
   - Прошу извинения, ваше преосвященство, - сказал д'Артаньян, -  но  я
так устал...
   - Излишне просить извинения, - сказал Мазарини, - вы устали  на  моей
службе...
   Милостивый тон министра привел д'Артаньяна в восхищение.
   - Гм... - процедил он сквозь зубы, - неужели  справедлива  пословица,
что счастье приходит во сне?
   - Следуйте за мной, сударь, - сказал Мазарини.
   - Так, так! - пробормотал д'Артаньян. - Рошфор держал  слово;  только
куда же он, черт возьми, делся?
   Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
   - Господин д'Артаньян, - сказал Мазарини, удобно располагаясь в крес-
ле, - вы всегда казались мне храбрым я славным человеком.
   "Возможно, - подумал д'Артаньян, - но долго же он  собирался  сказать
мне об этом".
   Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини  в  ответ  на
комплимент.
   - Так вот, - продолжал Мазарини, -  пришло  время  использовать  ваши
способности и достоинства.
   В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же  погас-
ла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.
   - Приказывайте, монсеньер, - сказал он, - я рад  повиноваться  вашему
преосвященству.
   - Господин д'Артаньян, - продолжал Мазарини, - в Прошлое царствование
вы совершали такие подвиги...
   - Вы слишком добры, монсеньер, вспоминая об этом. Правда, я  сражался
не без успеха...
   - Я говорю не о ваших военных подвигах, - сказал Мазарини,  -  потому
что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
   Д'Артаньян прикинулся изумленным.
   - Что же вы не отвечаете?.. - сказал Мазарини.
   - Я ожидаю, монсеньер, когда вы соблаговолите объяснить мне, о  каких
подвигах вам угодно говорить.
   - Я говорю об одном приключении... Да вы отлично знаете, что  я  хочу
сказать.
   - Увы, нет, монсеньер! - ответил в совершенном изумлении д'Артаньян.
   - Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных
подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
   "Вот оно что! - подумал гасконец. - Уж не ловушка ли это?  Надо  дер-
жать ухо востро".
   И он изобразил на своем лице такое недоумение, что  ему  позавидовали
бы Мопдори и Бельроз, два лучших актера того времени.
   - Отлично! - сказал, смеясь, Мазарини. - Браво! Недаром мне  сказали,
что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали  для
меня?
   - Все, монсеньер, что вы мне прикажете, - ответил д'Артаньян.
   - Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей  короле-
вы?
   "Положительно, - мелькнуло в голове д'Артаньяна, - он хочет заставить
меня проговориться. Но мы поборемся, Не хитрее же он Ришелье, черт побе-
ри!"
   - Для королевы, монсеньер? Я не понимаю.
   - Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
   - Какие три друга, монсеньер?
   - Те, что были у вас в прежнее время.
   - В прежнее время, монсеньер, - ответил д'Артаньян, - у меня было  не
трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
   - Хорошо, хорошо, господин офицер, - сказал Мазарини. - Скрытность  -
прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытнос-
ти.
   - Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить  безмолвие,  мон-
сеньер, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
   - А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требо-
валось от философа-пифагорейца, и это кажется  мне  вполне  достаточным.
Сегодня вы можете говорить - сама  королева  освобождает  вас  от  вашей
клятвы.
   - Королева? - спросил д'Артаньян с удивлением, которое  на  этот  раз
было непритворным.
   - Да, королева! И доказательством того, что я  говорю  от  ее  имени,
служит ее повеление показать вам этот алмаз, который,  как  ей  кажется,
вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.
   И Мазарини  протянул  руку  к  лейтенанту,  который  вздохнул,  узнав
кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.
   - Правда! - сказал д'Артаньян. - Я узнаю этот  алмаз,  принадлежавший
королеве.
   - Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте  же  мне,  не
разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о ва-
шей судьбе.
   - Действительно, монсеньер, мне совершенно необходимо позаботиться  о
своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
   - Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами  здесь,
ну а где ваши друзья?
   - Не знаю, монсеньер.
   - Как, не знаете?
   - Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную
службу.
   - Но где вы их найдете?
   - Там, где они окажутся. Это уж мое дело.
   - Хорошо. Ваши условия?
   - Денег, монсеньер, денег столько, сколько потребуется на наши предп-
риятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз пе-
ред нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который  я  был
вынужден продать, мы застряли бы в пути.
   - Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! -  сказал  Мазарини.  -
Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что  в  королевской
казне пет денег?
   - Тогда сделайте, как я, монсеньер: продайте королевские алмазы;  по,
верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются  с  малыми
средствами.
   - Хорошо, - сказал Мазарини, - мы постараемся удовлетворить вас.
   "Ришелье, - подумал д'Артаньян, - уже дал бы мне пятьсот пистолей за-
датку".
   - Итак, вы будете мне служить?
   - Да, если мои друзья на то согласятся.
   - Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
   - В одиночку я еще никогда ничего не делал путного,  -  сказал  д'Ар-
таньян, тряхнув головой.
   - Так разыщите их.
   - Что мне сказать им, чтоб  склонить  их  к  службе  вашему  преосвя-
щенству?
   - Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в  зависимости  от  его
характера.
   - Что мне пообещать?
   - Если они послужат мне так, как служили королеве, то  моя  благодар-
ность будет ослепительна.
   - Что мы будем делать?
   - Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.
   - Монсеньер, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо  ос-
ведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство...
   - Когда наступит время действовать, - прервал его Мазарини, -  будьте
покойны, вы все узнаете.
   - А до тех пор?
   - Ждите и ищите ваших друзей.
   - Монсеньер, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма  вероятно.
Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а
путешествия стоят дорого.
   - В мои намерения не входит, - сказал Мазарини, - чтобы вы появлялись
с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком
большого числа окружающих вас людей.
   - И все же, монсеньер, я не могу путешествовать  на  свое  жалованье,
так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я  путе-
шествовать не могу, потому что за  двадцать  два  года  службы  я  копил
только долги.
   Мазарини задумался  на  минуту,  словно  в  нем  происходила  сильная
борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и
взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д'Артаньяну.
   - Возьмите, - сказал он со вздохом, - это на путешествие.
   "Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, - подумал  д'Ар-
таньян - то с тобой еще можно иметь дело"".
   Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
   - Итак, решено, - продолжал кардинал, - вы едете...
   - Да, монсеньер.
   - Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
   - Непременно, монсеньер.
   - Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?
   - Как зовут моих друзей? - повторил д'Артаньян, не решаясь довериться
кардиналу вполне.
   - Да. Пока вы ищете, я наведу справки, со  своей  стороны,  и,  может
быть, кое-что узнаю.
   - Граф де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос,  и  ше-
валье д'Эрбле, теперь аббат д'Эрбле, иначе Арамис.
   Кардинал улыбнулся.
   - Младшие сыновья древних родов, - сказал он, - поступившие в  мушке-
теры под вьмышленными именами, чтобы не  компрометировать  своих  семей!
Длинная шпага и пустой кошелек, - нам это знакомо.
   - Если, бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньер, - отвечал  д'Ар-
таньян, - то осмелюсь пожелать, чтобы Кошелок вашего преосвященства стал
полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной  в
придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном  всю  Францию  и
даже всю Европу, если вам будет угодно.
   - В хвастовстве гасконцы могут потягаться с  итальянцами,  -  сказал,
смеясь, Мазарини.
   - Во всяком случае, - сказал д'Артаньян, улыбаясь так же, как  карди-
нал, - они превзойдут их в бою на шпагах.
   И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему выписан и подписан
самим Мазарини.
   Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно  заглянул  в
мешок.
   - Серебро! - презрительно проговорил он. - Так я и думал! Ах, Мазари-
ни, Мазарини, ты мне не доверяешь, - тем хуже для тебя, это принесет те-
бе несчастье.
   Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
   - Сто пистолей, - пробормотал он, - сто пистолей! Сто пистолей - и  я
владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы  двадцать  тысяч  экю!  Но
считая этою алмаза, - прибавил он, бросая любовные взгляды на  перстень,
который оставил у себя, вместо тою чтобы отдать даАртаньяну, - не считая
этого алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.
   И кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером,  ко-
торый принес ему такой отличный барыш; уложил перстень в  ларец,  напол-
ненный брильянтами всех сортов, потому что кардинал имел слабость к дра-
гоценным камням, и позвал Бернуина,  чтобы  тот  раздел  его,  не  думая
больше ни о криках на улице, ни о ружейных выстрелах, все еще  гремевших
в Париже, хотя было уже около полуночи.
   Д'Артаньян в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостини-
це "Козочка".
   Скажем в нескольких словах, почему д'Артаньян остановил свой выбор на
этом жилище.



   Д'АРТАНЬЯН В СОРОК ЛЕТ

   Увы, с тех пор, как мы в нашем романе "Три  мушкетера"  расстались  с
д'Артаньяном на улице Могильщиков, "N 12,  произошло  много  событий,  а
главное - прошло много лет.
   Не то чтобы д'Артаньян не умел пользоваться обстоятельствами, но сами
обстоятельства сложились не в пользу д'Артаньяна. В пору, когда  он  жил
одной жизнью со своими друзьями, он был молод и мечтателен. Это была од-
на из тех тонких, впечатлительных натур, которые  легко  усваивают  себе
качества других людей. Атос заражал его своим гордым достоинством,  Пор-
тос - пылкостью, Арамис - изяществом. Если бы д'Артаньян продолжал  жить
с этими тремя людьми, он сделался бы выдающимся человеком. Но Атос  пер-
вый его покинул, удалившись в свое маленькое поместье близ Блуа, достав-
шееся ему в наследство; вторым ушел Портос, женившийся на  своей  проку-
рорше; последним ушел Арамис, чтобы принять  рукоположение  и  сделаться
аббатом. И д'Артаньян, всегда представлявший себе  свое  будущее  нераз-
дельным с будущностью своих трех приятелей, оказался одинок и  слаб;  он
но имел решимости следовать дальше путем, на  котором,  по  собственному
ощущению, он мог достичь чего-либо только при условии, чтобы  каждый  из
его друзей уступал ему, если можно так выразиться, немного электрическо-
го тока, которым одарило их небо.
   После производства в лейтенанты одиночество д'Артаньяна только  углу-
билось. Он не был таким аристократом, как Атос,  чтобы  пред  ним  могли
открыться двери знатных домов; он не был так тщеславен, как Портос, чтоб
уверять других, будто посещает высшее общество; не  был  столь  утончен,
как Арамис, чтобы пребывать в своем природном изяществе и черпать его  в
себе самом. Одно время пленительное воспоминание о г-же Бонасье  вносило
в душу молодого человека некоторую поэзию, по, как и все на  свете,  это
тленное воспоминание мало-помалу изгладилось: гарнизонная жизнь  роковым
образом влияет даже на избранные натуры. Из двух противоположных элемен-
тов, образующих личность д'Артаньяна,  материальное  начало  мало-помалу
возобладало, и потихоньку, незаметно для себя, д'Артаньян,  не  видевший
ничего, кроме казарм и лагерей, не сходивший с копя, стал (не знаю,  как
это называлось в ту пору) тем, что в наше  время  называется  "настоящим
служакой".
   Он не потерял природной остроты ума. Напротив, эта острота ума, может
быть, даже увеличилась; по крайней мере, грубоватая оболочка сделала  ее
еще заметнее. Но он направил свой ум не на великое, а на самое  малое  в
жизни, на материальное благосостояние, благосостояние на солдатский  ма-
нер, иначе говоря, он хотел иметь лишь хорошее жилье, хороший стол и хо-
рошую хозяйку.
   И все это д'Артаньян нашел уже шесть лет  тому  назад  на  Тиктонской
улице, в гостинице под вывеской "Козочка".
   С первых же дней его пребывания в этой гостинице хозяйка  ее,  краси-
вая, свежая фламандка, лет двадцати пяти или шести, влюбилась в него  не
на шутку. Легкому роману сильно мешал непокладистый муж, которого  д'Ар-
таньян раз десять грозился проткнуть насквозь шпагой. В одно  прекрасное
утро этот муж исчез, продав потихоньку несколько бочек вина и захватив с
собой деньги и драгоценности. Все думали, что  он  умер;  в  особенности
настаивала на том, что он ушел из этого мира, его  жена,  которой  очень
улыбалась мысль считаться вдовой. Наконец, после трех лет связи, которую
д'Артаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все больше  при-
ятности в своем жилье и хозяйке, тем более что  последняя  предоставляла
ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную претензию  сде-
латься его женою и предложила д'Артаньяну на ней жениться.
   - Ну уж нег! - ответил д'Артаньян. - Двоемужие, милая? Нет! Нет!  Это
невозможно.
   - Но он умер, я уверена.
   - Он был очень неподатливый малый и вернется, чтобы отправить нас  на
виселицу.
   - Ну что ж, если он вернется, вы его убьете; вы такой храбрый и  лов-
кий.
   - Ого, голубушка! Это просто другой способ попасть на виселицу!
   - Значит, вы отвергаете мою просьбу?
   - Еще бы!
   Прекрасная трактирщица была в отчаянии. Она хотела бы признать  д'Ар-
таньяна не только мужем, по и богом: он был такой красивый мужчина и та-
кой лихой вояка!
   На четвертом году этого союза случился поход  во  Франш-Конте.  Д'Ар-
таньян был назначен тоже и стал готовиться в путь. Тут начались  великие
страдания, неутешные слезы, торжественные клятвы в  верности;  все  это,
разумеется, со стороны хозяйки. Д'Артаньян был слишком великодушен, что-
бы не пообещать ничего, и потому он обещал сделать все возможное для ум-
ножения славы своего имени.
   Что до храбрости д'Артаньяна, то она нам уже известна. Он  за  нее  и
поплатился: наступая во главе своей роты, он был ранен в  грудь  навылет
пулей и остался лежать на поле сражения. Видели, как он падал с  лошади,
но не видели, чтобы он поднялся, и сочли его убитым; а те, кто  надеялся
занять его место, на всякий случай уверяли, что он убит  в  самом  деле.
Легко верится тому, во что хочешь верить, ведь в армии, начиная с  диви-
зионных генералов, желающих смерти главнокомандующему, и кончая солдата-
ми, ждущими смерти капрала, всякий желает чьей-нибудь смерти.
   Но д'Артаньян был не такой человек, чтобы дать себя убить так просто.
Пролежав жаркое время дня без памяти на поле сражения, он пришел в  себя
от ночной прохлады, добрался кое-как до деревни, постучался в двери луч-
шего дома и был принят, как всегда и всюду принимают французов, даже ра-
неных: его окружили  нежной  заботливостью  и  вылечили.  Здоровее,  чем
раньше, он отправился в одно прекрасное утро в путь, во Францию, а потом
В Париж, а как только попал в Париж, - на Тиктонскую улицу.
   Но в своей комнате д'Артаньян нашел дорожный мешок с мужскими  вещами
и шпагу, прислоненную к стене.
   "Он возвратился! - подумал д'Артаньян. - Тем хуже Я тем лучше".
   Само собой разумеется, что д'Артаньян имел в виду мужа.
   Он навел справки: лакей новый, новая служанка; хозяйка ушла гулять.
   - Одна? - спросил д'Артаньян.
   - С барином.
   - Так барин вернулся?
   - Конечно, - простодушно ответила служанка.
   "Будь у меня деньги, - сказал себе д'Артаньян, - я ушел; но у меня их
нет, нужно остаться и, последовав совету моей хозяйки, разрушить брачные
планы этого неугомонного загробного жителя".
   Едва он кончил свой монолог (который доказывает, о в  важных  случаях
жизни монолог - вещь самая тественная), как поджидавшая у дверей служан-
ка закричала:
   - А вот и барыня возвращается с барином!
   Д'Артаньян выглянул тоже и увидал вдали, на углу  онмартрской  улицы,
хозяйку, которая шла, опираясь на руку  огромного  швейцарца,  шагавшего
развалистой походкой и приятно напомнившего Портоса его старому другу.
   "Это и есть барин? - сказал про  себя  д'Артаньян,  -  он,  по-моему,
очень вырос".
   И д'Артаньян уселся в зале на самом  видном  месте.  Хозяйка,  войдя,
сразу заметила его и вскрикнула.
   По ее голосу д'Артаньян заключил, что ему рады, Поднялся, бросился  к
ней и нежно поцеловал.
   Швейцарец с недоумением смотрел на бледную как полотно хозяйку.
   - Ах! Это вы, сударь! Что вам угодно? -  спросила  она  в  величайшем
волнении.
   - Этот господин ваш родной брат?  Или  двоюродный?  -  спросил  д'Ар-
таньян, разыгрывая свою роль без малейшего смущения.
   Не дожидаясь ответа, он кинулся обнимать швейцарца, который отнесся к
его объятиям очень холодно.
   - Кто этот человек? - спросил он.
   Хозяйка в ответ только всхлипывала.
   - Кто этот швейцарец? - спросил д'Артаньян.
   - Этот господин хочет на мне жениться, - едва  выговорила  хозяйка  в
промежутке между двумя вздохами.
   - Так ваш муж наконец умер?
   - А фам какое тело? - вмешался швейцарец.
   - Мне до этого большое тело, - ответил д'Артаньян, передразнивая его,
- потому что вы не можете жениться без моего согласия, а я...
   - А фы? - спросил швейцарец.
   - А я этого согласия не дам, - сказал мушкетер.
   Швейцарец покраснел, как пион; на нем был красивый мундир  с  золотым
шитьем, а д'Артаньян был закутан в какой-то серый  плащ;  швейцарец  был
шести футов роста, а д'Артаньян не больше пяти. Швейцарец чувствовал се-
бя дома, и д'Артаньян казался ему незваным гостем.
   - Убередесь ли фы одсюда? - крикнул швейцарец, сильно  топнув  ногой,
как человек, который начинает сердиться всерьез.
   - Я? Как бы не так! - ответил д'Артаньян.
   - Не позвать ли кого-нибудь? - сказал слуга, который не  мог  понять,
как это такой маленький человек оспаривает место у такого большого.
   - Эй, ты! - крикнул д'Артаньян, приходя в ярость и  хватая  парня  за
ухо. - Стой на месте и не шевелись, не то я тебе уши оборву.  А  что  до
вас, блистательный потомок Вильгельма Телля, то вы сейчас же  увяжете  в
узелок ваши вещи, которые мешают мне в моей комнате, и живо  отправитесь
искать себе квартиру в другой гостинице.
   Швейцарец громко расхохотался.
   - Мне уходидь? - сказал он. - Это бочему?
   - А, отлично! - сказал д'Артаньян. - Я вижу,  вы  понимаете  по-фран-
цузски. Тогда пойдемте погулять со мной. Я вам растолкую остальное.
   Хозяйка, знавшая, что д'Артаньян мастер своего дела, начала плакать и
рвать на себе волосы.
   Д'Артаньян обернулся к заплаканной красотке.
   - Тогда прогоните его сами, сударыня, - сказал он.
   - Па! - ответил швейцарец, который не сразу уразумел предложение, ко-
торое ему сделал д'Артаньян. - Па! А фы кто такой, чтоб  бредлагадь  мне
идти гулять с фами?
   - Я лейтенант мушкетеров его величества, - сказал  д'Артаньян,  -  и,
значит, я - ваше начальство. Но так как дело тут не в чинах, а  в  праве
на постой, то обычай вам известен: едем за приказом; кто первый  вернет-
ся, за тем и будет квартира.
   Д'Артаньян увел швейцарца, не слушая воплей хозяйки, сердце  которой,
в сущности, склонялось к прежнему любовнику; но она  была  бы  не  прочь
проучить этого гордеца-мушкетера, оскорбившего ее отказом жениться.
   Противники направились прямо к Монмартрскому рву. Когда  они  пришли,
уже стемнело. Д'Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и
больше не возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.
   - В таком случае вы будете ночевать здесь, - сказал д'Артаньян. - Это
скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
   При этих словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой против-
ника.
   Ему пришлось иметь дело с крепкой рукой, но  его  ловкость  одолевала
любую силу. Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера.  Швейца-
рец был дважды ранен. Из-за холода он не сразу заметил раны,  но  потеря
крови и вызванная ею слабость внезапно принудили его сесть на землю.
   - Так! - сказал д'Артаньян. - Что я вам говорил? Вот вам и досталось,
упрямая голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставай-
тесь тут, я сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, сове-
тую поселиться на улице Монторгейль, в "Кошке с  клубком":  там  отлично
кормят, если только там еще прежняя хозяйка. Прощайте.
   Очень довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнес-
ти пожитки швейцарцу, который все сидел на том же месте, где оставил его
д'Артаньян, и не мог прийти в себя от нахальства противника.
   Слуга, хозяйка и весь дом преисполнились к д'Артаньяну таким благого-
вением, с каким отнеслись бы разве только к Геркулесу, если бы он  снова
явился на землю для свершения своих двенадцати подвигов.
   Но, оставшись наедине с хозяйкой, д'Артаньян сказал ей:
   - Теперь, прекрасная Мадлен, вам известно, чем  отличается  швейцарец
от дворянина. Вы-то сами воли себя как трактирщица. Тем  хуже  для  вас,
так как из-за вашего поведения вы теряете мое уважение и  своего  посто-
яльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить вас, но жить я здесь не стану,
я не квартирую у тех, кого презираю. Эй,  малый,  отнеси  мой  сундук  в
"Бочку Амура" на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
   Произнося эти слова, д'Артаньян был, вероятно, и величествен и трога-
телен. Хозяйка бросилась к его ногам, просила прощения и своей нежностью
принудила его задержаться. Что сказать еще? Вертел крутился, огонь  тре-
щал, прекрасная Мадлен рыдала; д'Артаньян сразу почувствовал соединенное
действие голода, холода и любви; он простил, а простив - остался.
   Вот почему д'Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице "Козочка".



   Д'АРТАНЬЯН В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ, НО ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ  ЗНА-
КОМЫХ ПРИХОДИТ ЕМУ НА ПОМОЩЬ

   Итак, д'Артаньян в раздумье шел к себе домой, с  удовольствием  унося
кошелек кардинала Мазарини и мечтая о прекрасном алмазе, который некогда
принадлежал ему и теперь на мгновенье сверкнул перед ним на пальце  пер-
вого министра.
   "Если бы этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, - думал  он,
- я бы не сходя с места превратил его в деньги  и  купил  маленькое  по-
местье возле отцовского замка; замок этот довольно  приятное  обиталище,
но не имеет при себе никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Из-
биенных Младенцев; затем я величественно дожидался бы, пока какая-нибудь
богатая наследница, соблазненная моей внешностью, предложит мне вступить
с ней в брак; потом у меня появилось бы три  мальчугана:  из  первого  я
сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго - храброго солдата вро-
де Портоса, а из третьего - изящного аббата вроде  Арамиса.  Право,  это
было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду мою, господин де
Мазарини жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою пользу".
   Что сказал бы д'Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини
алмаз для передачи ему!
   Выйдя на Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение;  множество
народу столпилось возле его дома.
   - Ого, - сказал он, - уж не горит ли гостиница "Козочка" или не  вер-
нулся ли и впрямь муж прекрасной Мадлен?
   Оказалось, ни то, ни другие; подойдя ближе,  д'Артаньян  увидел,  что
толпа собралась не перед его домом, а перед соседним. Раздавались крики,
люди бегали с факелами, и при свете этих  факелов  д'Артаньян  разглядел
мундиры.
   Он спросил, что случилось.
   Ему ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на  каре-
ту, ехавшую под конвоем кардинальской гвардии, но явилось  подкрепление,
и горожане обратились в бегство. Их предводитель скрылся в соседнем  до-
ме, и теперь этот дом обыскивают.
   В молодости д'Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты,
и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл  давно  уже  остыл  в
нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от  карди-
нала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в тол-
пу.
   Он пошел в гостиницу без дальнейших  расспросов.  Бывало,  д'Артаньян
всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже  дос-
таточно.
   Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д'Артаньян
сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за  это  непредви-
денное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень  боя-
лась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
   Она хотела завязать с д'Артаньяном разговор, рассказать обо всем слу-
чившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести  туда  бу-
тылку старого бургундского.
   Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, - иначе  говоря,
исполняла все по первому знаку; а так как д'Артаньян на этот раз  собла-
говолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее  обычно-
го.
   Д'Артаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сок-
ращать доходов хозяйки, он удовлетворился  комнаткой  в  верхнем  этаже.
Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас  даже  сказать,  что
эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
   Д'Артаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в  свой  шатер,  когда
хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
   Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком  свой  мешок,
содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы  узнать,  какую
оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и  бутылку  вина,  он
отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
   Все это было сделано д'Артаньяном вовсе не для того, чтобы  предаться
размышлениям, как мог бы предположить читатель, - просто он считал,  что
только делая все по очереди - можно делать все хорошо. Он был голоден  -
он поужинал; потом лег спать.
   Д'Артаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что  ночь  -
добрая советчица: ночью Д'Артаньян спал. Наоборот, именно  по  утрам  он
бывал бодр, сообразителен, и ему приходили в голову самые  лучшие  реше-
ния. Размышлять по утрам он уже давно не  имел  повода,  но  спал  ночью
всегда.
   На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и  за-
шагал по комнате, соображая:
   "В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я по-
лучил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при  осаде
Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в
маленьком поместье, - да, именно так, в маленьком поместье.  Но  где?  Я
как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес  письмо.  Следовало
мне тогда броситься за ним, хотя ветер пес его прямо в  поле.  Но  моло-
дость - большой недостаток... для того, кто уже не молод.  Я  дал  моему
письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им
следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Пе-
рейдем к Портосу...
   Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в  своих
поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью,  я
был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но
я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось  по  моим
следам и чуть не нагнало меня в  Монмеди,  опоздав  всего  на  несколько
дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже  апрель
тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь  ты-
сяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им  воспользоваться.  Надо
отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье".
   Д'Артаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполнен-
ный пергаментами, относившимися к землям д'Артаньяна, которые уже с лиш-
ком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от  радос-
ти. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек ка-
ракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
   Д'Артаньян не стал терять времени попусту  на  перечитыванье  письма,
содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
   Адрес был: "Замок дю Валлон".
   Портос и не подумал дать более точные указания. В  своей  надменности
он думал, что весь свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
   - Проклятый хвастун! - воскликнул Д'Артаньян. - Он нисколько не пере-
менился! А мне именно с него-то и следовало бы начать  ввиду  того,  что
он, унаследовав от  Кокнара  восемьсот  тысяч  ливров,  не  нуждается  в
деньгах. Эх, самого-то лучшего у меня и не будет! Атос так пил, что, на-
верное, совсем отупел. Что касается Арамиса, то он, конечно, погружен  в
свое благочестие.
   Д'Артаньян еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой
значилось следующее:
   "С этой же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в  его  монас-
тырь".
   - В его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Па-
риже. И три тысячи во Франции. К тому же он, может быть, поступая в  мо-
настырь, в третий раз изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богос-
ловии, если б я мог только вспомнить предмет его тезисов, которые он так
рьяно обсуждал в Кревкере с кюре из Мондидье и  настоятелем  иезуитского
монастыря, я бы уже смекнул, какой доктрине он  отдает  предпочтение,  и
вывел бы отсюда, какому святому он мог себя посвятить. А не пойти ли мне
к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во  всевозможные  монастыри,
даже женские? Это действительно мысль, и, может быть, тудато он  и  уда-
лился, как Ахиллес. Да, по это значит с самого начала признаться в своем
бессилии и с первого шага уронить себя во  мнении  кардинала.  Сановники
бывают довольны только тогда, когда ради них делают  невозможное.  "Будь
это вещь возможная, - говорят они нам, - я бы и сам это сделал".  И  са-
новники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я то-
же получил письмо, от милого друга, и он даже просил  меня  оказать  ему
какую-то услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?
   Подумав немного, д'Артаньян подошел к вешалке, где висело его  старое
платье, и стал искать свой камзол 1648 года, а так  как  наш  д'Артаньян
был парень аккуратный, то камзол оказался на крючке. Порывшись в  карма-
нах, он вытащил бумажку: это было письмо Арамиса.
   "Господин д'Артаньян, - писал Арамис, - извещаю вас, что я поссорился
с одним дворянином, который назначил поединок сегодня вечером  на  Коро-
левской площади; так как я - духовное лицо и это  дело  может  повредить
мне, если я сообщу о ном кому-нибудь другому, а не такому верному другу,
как вы, то я прошу вас быть моим секундантом.
   Войдите на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым  фона-
рем вы встретите вашего противника. Я с моим буду под третьим.
   Ваш Арамис"
   На этот раз даже не было прибавлено: "до свидания".
   Д'Артаньян пытался припомнить события:  он  отправился  на  поединок,
встретил там указанного противника, имени которого он так  и  не  узнал,
ловко проткнул ему шпагой руку и подошел к Арамису, который, окончив уже
свое дело, вышел к нему навстречу из-под третьего фонаря.
   - Готово, - сказал Арамис. - Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг,
если вам встретится надобность во мне, вы знаете - я вам всецело предан.
   И, пожав ему руку, Арамис исчез под аркой.
   Выходило, что Д'Артаньян знал о местопребывании Арамиса  столько  же,
сколько и о местопребывании Атоса и Портоса, и  дело  начинало  казаться
ему очень затруднительным, как вдруг ему послышалось, будто в его комна-
те разбили стекло.
   Он сейчас же вспомнил о своем мешке и  бросился  к  шкафчику.  Он  не
ошибся: в ту минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал  в
окно.
   - А, негодяй! - закричал д'Артаньян, приняв его за вора и хватаясь за
шпагу.
   - Сударь! - взмолился этот человек. - Ради бога, вложите шпагу в нож-
ны и не убивайте меня, не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и за-
житочный буржуа, у меня собственный дом.  Меня  зовут...  Ай!  Может  ли
быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин д'Артаньян.
   - Это ты, Планше? - вскричал лейтенант.
   - К вашим услугам, - ответил Планше, сияя, - если только  я  еще  го-
жусь.
   - Может быть, - сказал д'Артаньян. - Но какого черта ты лазишь в семь
часов утра по крышам, да еще в январе месяце?
   - Сударь, - сказал Планше, - надо вам знать... хотя, в сущности, вам,
пожалуй, этого и знать не надо.
   - Что такое? - переспросил д'Артаньян. - Но сперва прикрой окно поло-
тенцем и задерни занавеску.
   Планше повиновался.
   - Ну, говори же! - сказал д'Артаньян, когда тот исполнил приказание.
   - Сударь, скажите прежде всего, - спросил осторожно Планше, - в каких
вы отношениях с господином до Рошфором?
   - В превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!
   - А! Ну тем лучше!
   - Но что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?
   - Видите ли, сударь... Прежде всего нужно вам сказать,  что  господин
де Рошфор в...
   Планше замялся.
   - Черт возьми, - сказал д'Артаньян. - Я отлично знаю, что он в Басти-
лии.
   - То есть он был там, - ответил Планше.
   - Как так был? - вскричал д'Артаньян. - Неужели  ему  посчастливилось
бежать?
   - Ах, сударь, - вскричал, в свою очередь, Планше, - если это,  по-ва-
шему, счастье, то все обстоит благополучно. В  таком  случае  нужно  вам
сказать, что вчера, повидимому, за господином де  Рошфором  присылали  в
Бастилию...
   - Черт! Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.
   - Но, на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы
я узнал вас среди конвойных, то поверьте, сударь, что я  слишком  уважаю
вас, чтобы...
   - Да кончай же, скотина! Что такое случилось?
   - А вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина
де Рошфора пробиралась сквозь толпу народа и конвойные  разгоняли  граж-
дан, поднялся ропот, арестант подумал, что настал удобный момент, сказал
свое имя и стал звать на помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рош-
фора, вспомнил, что он сделал меня сержантом Пьемонтского полка, и  зак-
ричал, что этот узник - друг герцога Бофора. Тут все сбежались,  остано-
вили лошадей, оттеснили конвой. Я успел отворить дверцу, Рошфор выскочил
из кареты и скрылся в толпе. К несчастью, в эту минуту проходил патруль,
присоединился к конвойным, и они бросились на нас. Я отступил к Тиктонс-
кой улице, они за мной, я вбежал в соседний дом, его оцепили,  обыскали,
но напрасно - я нашел в пятом этаже одну сочувствующую нам особу,  кото-
рая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю ночь или около  того  оста-
вался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут возобновить  поиски,
на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать сначала вход,
а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен. Вот  моя
история, и, честное слово, сударь, я буду в отчаянии, если она вам не по
вкусу.
   - Нет, напротив, - сказал д'Артаньян, - право же, я  очень  рад,  что
Рошфор на свободе. Но ты понимаешь, что, попадись ты теперь в руки коро-
левских солдат, тебя без пощады повесят?
   - Как не понимать? Черт возьми! - воскликнул Планше. - Именно это ме-
ня и беспокоит, и вот почему я так обрадовался, что нашел вас; ведь если
вы захотите меня спрятать, то никто этого не сделает лучше вашего.
   - Да, - сказал д'Артаньян. - Я, пожалуй, не против, хоть и рискую  ни
много ни мало, как моим чином, если только дознаются, что я укрываю  мя-
тежника.
   - Ах, сударь, вы же знаете, что я рискнул бы для вас жизнью.
   - Ты можешь даже прибавить, что не раз рисковал ею, Планше. Я забываю
только то, что хочу забыть. Ну а об этом я хочу  помнить.  Садись  же  и
стой спокойно; я вижу, ты весьма выразительно  поглядываешь  на  остатки
моего ужина.
   - Да, сударь, потому что буфет соседки оказался небогат сытными веща-
ми, и я с полудня съел всего лишь кусок хлеба с вареньем. Хоть  я  и  не
презираю сладостей, когда они подаются вовремя и к месту, ужин показался
мне все же чересчур легким.
   - Бедняга! - сказал д'Артаньян. - Ну, ешь, ешь!
   - Ах, сударь, вы мне вторично спасаете жизнь.
   Планше уселся за стол и принялся уписывать за обе щеки, как в  доброе
старое время, на улице Могильщиков.
   Д'Артаньян прохаживался взад и вперед по комнате,  Придумывая,  какую
бы пользу можно было извлечь из Планше  в  данных  обстоятельствах.  Тем
временем Планше добросовестно трудился, чтобы наверстать упущенное  вре-
мя.
   Наконец он испустил тот удовлетворенный вздох голодного человека, ко-
торый свидетельствует, что, заложив  прочный  фундамент,  он  собирается
сделать маленькую передышку.
   - Ну, - сказал д'Артаньян, полагавший, что настало время приступить к
допросу, - начнем по порядку: известно ли тебе, где Атос?
   - Нет, сударь, - ответил Планше.
   - Черт! Известно ли тебе, где Портос?
   - Тоже пет.
   - Черт! Черт! А Арамис?
   - Ни малейшего понятия.
   - Черт! Черт! Черт!
   - Но, - сказал Планше лукаво, - мне известно, где находится Базен.
   - Как! Ты знаешь, где Базен?
   - Да, сударь.
   - Где же он?
   - В соборе Богоматери.
   - А что он делает в соборе Богоматери?
   - Он там причетник.
   - Базен причетник в соборе Богоматери! Ты в этом уверен?
   - Вполне уверен. Я его сам видел и говорил с ним.
   - Он, наверное, знает, где его господин!
   - Разумеется.
   Д'Артаньян подумал, потом взял плащ и шпагу и направился к двери.
   - Сударь, - жалобно сказал Планше. - Неужели вы меня покинете?  Поду-
майте, мне ведь больше не на кого надеяться.
   - Но здесь не станут тебя искать, - сказал д'Артаньян.
   - А если сюда кто войдет? - сказал осторожный Планше. - Никто не  ви-
дел, как я вошел, и ваши домашние примут меня за вора.
   - Это правда, - сказал д'Артаньян. - Слушай, знаешь  ты  какое-нибудь
провинциальное наречие?
   - Лучше того, сударь, я знаю целый язык, - сказал Планше, - я  говорю
по-фламандски.
   - Где ты, черт возьми, выучился ему?
   - В Артуа, где я сражался два года.  Слушайте:  "Goeden  morgen,  myn
heer! Ik ben begeeray te weeten the ge sond hects omstand".
   - Что это значит?
   - "Добрый день, сударь, позвольте  осведомиться  о  состоянии  вашего
здоровья".
   - И это называется язык! - сказал д'Артаньян. -  Но  все  равно,  это
очень кстати.
   Он подошел к двери, кликнул слугу и приказал позвать прекрасную  Мад-
лен.
   - Что вы делаете, сударь, - вскричал Планше,  -  вы  хотите  доверить
тайну женщине!
   - Будь покоен, она не проговорится.
   В эту минуту явилась хозяйка. Она вбежала с радостным лицом,  надеясь
застать д'Артаньяна одного, но, заметив Планше, с удивлением отступила.
   - Милая хозяюшка, - сказал д'Артаньян, - рекомендую вам вашего брата,
только что приехавшего из Фландрии; я его беру к себе на несколько  дней
на службу.
   - Моего брата! - сказала ошеломленная хозяйка.
   - Поздоровайтесь же со своей сестрой, master Петер.
   - Wilkom, zuster! - сказал Планше.
   - Goeden day, hroer! [5] - ответила удивленная хозяйка.
   - Вот в чем дело, - сказал д'Артаньян, - этот человек ваш брат, кото-
рого вы, может быть, и не знаете, но зато знаю я; он приехал из  Амстер-
дама; я сейчас уйду, а вы должны его одеть; когда  я  вернусь,  примерно
через чае, вы мне его представите, и по вашей рекомендации, хотя  он  не
знает ни слова по-французски, я возьму его к себе в услужение,  так  как
ни в чем не могу вам отказать. Понимаете?
   - Вернее, я догадываюсь, чего вы желаете, и этого с меня  достаточно,
- сказала Мадлен.
   - Вы чудная женщина, хозяюшка, и я полагаюсь на вас.
   Сказав это, д'Артаньян подмигнул Планше и отправился в собор  Богома-
тери.



   О РАЗЛИЧНОМ ДЕЙСТВИИ, КАКОЕ ПОЛУПИСТОЛЬ МОЖЕТ ИМЕТЬ НА  ПРИЧЕТНИКА  И
НА СЛУЖКУ

   Д'Артаньян шел по Новому мосту, радуясь, что снова обрел Планше. Ведь
как ни был он полезен доброму малому, но Планше был ему  самому  гораздо
полезней. В самом деле, ничто не могло быть ему приятнее в  эту  минуту,
как иметь в своем распоряжении храброго и сметливого лакея.  Правда,  по
всей вероятности, Планше недолго будет служить  ему;  но,  возвратясь  к
своему делу на улице Менял, Планше будет считать  себя  обязанным  д'Ар-
таньяну за то, что тот, скрыв его у себя, спас ему жизнь, а  д'Артаньяну
было очень на руку иметь связи в среде горожан в то время, когда они со-
бирались начать войну с двором. У него будет свой человек  во  вражеском
лагере. А такой умница, как д'Артаньян, умел всякую мелочь обратить себе
во благо.
   В таком настроении, весьма довольный судьбой  и  самим  собой,  д'Ар-
таньян подошел к собору Богоматери.
   Он поднялся на паперть, вошел в храм и спросил у ключаря, подметавше-
го часовню, не знает ли он г-на Базена.
   - Господина Базена, причетника? - спросил ключник.
   - Его самого.
   - Он прислуживает за обедней, в приделе Богоцы.
   Д'Артаньян вздрогнул от радости. Несмотря на слова Планше, ему не ве-
рилось, что он найдет Базена; по теперь, поймав один конец нити, он  мог
ручаться, что доберется и до другого.
   Он опустился на колени, лицом к этому приделу, чтобы не терять Базена
из виду. По счастью, служилась краткая обедня,  она  должна  была  скоро
кончиться. Д'Артаньян, перезабывший все молитвы и не позаботившийся зах-
ватить с собой молитвенник, стал на досуге наблюдать Базена.
   Вид Базена в новой одежде был, можно сказать, столь  же  величествен-
ный, сколь и блаженный. Сразу видно было, что он достиг или почти достиг
предела своих желаний и что палочка для зажигания  свеч,  оправленная  в
серебро, которую он держал в руке, казалась ему столь же  почетной,  как
маршальский жезл, который Конде бросил, а может быть,  и  не  бросал,  в
неприятельские ряды во время битвы под Фрейбургом.
   Даже физически он преобразился, если можно так выразиться, совершенно
под стать одежде. Все его тело округлилось и приобрело нечто  поповское.
Все угловатости на его лице как будто сгладились. Нос у него был все тот
же, но он тонул в круглых щеках; подбородок незаметно переходил  в  шею;
глаза заплыли, не то что от жира, а от какой-то  одутловатости;  волосы,
подстриженные по-церковному, под скобку, закрывали лоб до самых  бровей.
Заметим кстати, что лоб Базена, даже совсем открытый, никогда не  превы-
шал полутора дюймов в вышину.
   В ту минуту как Д'Артаньян кончил свой осмотр,  кончилась  и  обедня.
Священник произнес "аминь" и удалился, благословив молящихся, которые, к
удивлению д'Артаньяна, все преклонили колена.  Он  перестал  удивляться,
узнав в священнослужителе самого коадъютора, знаменитого Жана-Франсуа де
Гонди, который уже в это время, предчувствуя свою будущую роль, создавал
себе популярность щедрой раздачей милостыни. Для  того  чтобы  увеличить
эту популярность, он и служил иногда ранние обедни,  на  которые  обычно
приходит только простой люд.
   Д'Артаньян, как и все, опустился на колени, принял  причитающееся  на
его долю благословение, перекрестился, но в ту минуту, когда мимо  него,
с возведенными к небу очами, проходил Базен, скромно замыкавший шествие,
д'Артаньян схватил его за полу; Базен опустил глаза  и  отскочил  назад,
словно увидал змею.
   - Господин Д'Артаньян! - воскликнул он. - Vade retro, Satanasi [6]
   - Отлично, милый Базен, - ответил,  смеясь,  офицер,  -  вот  как  вы
встречаете старого друга.
   - Сударь, - ответил Базен, -  истинные  друзья  христианина  те,  кто
споспешествует спасению, а не те, кто отвращает от него.
   - Я вас не понимаю, Базен, - сказал Д'Артаньян, - я не  вижу,  как  я
могу служить камнем преткновения на вашем пути к спасению.
   - Вы забываете, - ответил Базен, - что пытались  навсегда  закрыть  к
нему путь для моего бедного господина; из-за вас  он  губил  свою  душу,
служа в мушкетерах, хотя чувствовал пламенное призвание к церкви.
   - Мой милый Базен, - возразил Д'Артаньян, - вы должны были бы  понять
уже по месту, где меня видите, что я очень переменился: с годами  стано-
вишься разумнее. И так как я не сомневаюсь,  что  ваш  господин  спасает
свою душу, то я хочу узнать от вас, где он находится,  чтобы  он  своими
советами помог и моему спасению.
   - Скажите лучше - чтобы вновь увлечь его в  мир?  По  счастью,  я  не
знаю, где он, так как, находясь в святом месте, я никогда не решился  бы
солгать.
   - Как! - воскликнул Д'Артаньян, совершенно разочарованный.  -  Вы  не
знаете, где Арамис?
   - Прежде всего, - сказал Базен, - Арамис - это  имя'  погибели.  Если
прочесть Арамис навыворот, получится Симара, имя одного из  злых  духов,
и, по счастию, мой господин навсегда бросил это имя.
   - Хорошо, - сказал Д'Артаньян, решившись перетерпеть все, - я ищу  не
Арамиса, а аббата д'Эрбле. Ну же, мой милый Базен, скажите мне, где он.
   - Разве вы не слыхали, господин Д'Артаньян, как я ответил вам, что не
знаю этого?
   - Слышал, конечно; но я отвечу вам, что это невозможно.
   - Тем не менее это правда, сударь, чистая правда, как перед богом...
   Д'Артаньян хорошо видел, что ничего не вытянет из Базена; ясно было -
Базен лжет, но по тому, с каким: жаром и упорством он лгал,  можно  было
легко предвидеть, что он от своего не отступится.
   - Хорошо, - сказал д'Артаньян. - Так как вы не знаете, где живет  ваш
барин, не будем больше говорить о нем и расстанемся друзьями; вот вам  -
полпистоля, выпейте за мое здоровье.
   - Я не пью, сударь, - сказал Базен, величественно отводя руку  офице-
ра. - Это подобает только мирянам.
   - Неподкупный! - проворчал д'Артаньян. - Ну и не везет же мне!
   И так как д'Артаньян, отвлеченный своими размышлениями,  выпустил  из
рук полу Базена, тот поспешил воспользоваться свободой для отступления и
быстро удалился в ризницу; он и там не считал себя вне  опасности,  пока
не запер за собой дверь.
   Д'Артаньян, задумавшись, не двигался с  места  и  глядел  в  упор  на
дверь, положившую преграду между ним и Базеном; вдруг  он  почувствовал,
что кто-то тихонько коснулся его плеча.
   Он обернулся и едва не вскрикнул от удивления, но тот,  кто  до  него
дотронулся пальцем, приложил этот палец к губам в знак молчания.
   - Вы здесь, мой дорогой Рошфор? - сказал д'Артаньян вполголоса.
   - Шш... - произнес Рошфор. - Знали вы, что я освободился?
   - Я узнал это из первых рук.
   - От кого же?
   - От Планше.
   - Как, от Планше?
   - Конечно. Ведь это он вас спас.
   - Планше? Мне действительно  показалось,  что  это  он.  Вот  доказа-
тельство, мой друг, что благодеяние никогда не пропадает даром.
   - А что вы здесь делаете?
   - Пришел возблагодарить господа за свое  счастливое  освобождение,  -
сказал Рошфор.
   - А еще зачем? Мне кажется, не только за этим.
   - А еще за распоряжениями к коадъютору; хочу попробовать,  нельзя  ли
чем насолить Мазарини.
   - Безумец! Вас опять упрячут в Бастилию!
   - Ну нет! Об этом я позабочусь, ручаюсь вам. Уж очень хорошо на  све-
жем воздухе, - продолжал Рошфор, вздыхая полной грудью, - я поеду в  де-
ревню, буду путешествовать по провинции.
   - Вот как? Я еду тоже! - сказал д'Артаньян.
   - А не будет нескромностью спросить, куда?
   - На розыски моих друзей.
   - Каких друзей?
   - Тех самых, о которых вы меня вчера спрашивали.
   - Атоса, Портоса и Арамиса? Вы их разыскиваете?
   - Да.
   - Честное слово?
   - Что же тут удивительного?
   - Ничего! Забавно! А по чьему поручению вы их разыскиваете?
   - Вы не догадываетесь?
   - Догадываюсь.
   - К несчастью, я не знаю, где они.
   - И у вас нет возможности узнать? Подождите неделю, я вам добуду све-
дения, - сказал Рошфор.
   - Неделя - это слишком долго, я должен их найти в три дня.
   - Три дня мало, - сказал Рошфор, - Франция велика.
   - Не беда. Знаете, что значит слово надо? С этим словом можно  многое
сделать.
   - А когда вы начнете поиски?
   - Уже начал.
   - В добрый час!
   - А вам - счастливого пути!
   - Быть может, мы встретимся в дороге?
   - Едва ли.
   - Как знать. У судьбы много причуд.
   - Прощайте.
   - До свидания. Кстати, если Мазарини вспомнит обо мне, скажите, что я
просил вас довести до его сведения, что он скоро увидит, так ли  я  стар
для дела, как он думает.
   И Рошфор удалился с той дьявольской улыбкой на губах, которая  прежде
заставляла д'Артаньяна содрогаться; но на этот раз д'Артаньян не испытал
страха и сам улыбнулся с грустью, которую  могло  вызвать  на  его  лице
только одно-единственное воспоминание. "Ступай, демон, - подумал он, - и
делай что хочешь. Теперь мне все равно: нет второй Констанции в мире".
   Оглянувшись, он увидел Базена, ужо снявшего с себя облачение и разго-
варивавшего с тем ключарем, к которому  д'Артаньян  обратился,  входя  в
церковь. Базен был, повидимому, очень возбужден и быстро размахивал сво-
ими толстыми короткими ручками. Д'Артаньян понял, что  Базен,  вероятно,
внушал ключарю остерегаться его как только возможно.
   Д'Артаньян воспользовался озабоченностью обоих служителей,  незаметно
улизнул из собора и притаился за углом улицы Пивных  Бутылок.  Базен  не
мог пройти так, чтобы д'Артаньян не увидел его из своего тайника.
   Через пять минут после того, как д'Артаньян занял  свой  пост,  Базен
вышел на паперть, озираясь по сторонам, не следит ли кто-нибудь за  ним.
Но он имел неосторожность не заметить нашего офицера в пятидесяти  шагах
от себя, за углом дома, откуда высовывалась только  его  голова.  Видимо
успокоенный, Базен пошел по улице  Богоматери.  Д'Артаньян  выскочил  из
своей засады как раз вовремя, чтобы увидеть, как он повернул в Еврейскую
улицу, затем в улицу Лощильщиков и вошел в приличный по внешности дом. И
офицер наш не усомнился, что достойный причетник обитает именно  в  этом
доме.
   Д'Артаньян поостерегся идти туда за справками,  так  как  привратник,
если только таковой имелся, был, вероятно, предупрежден, а если приврат-
ника не было, то не к кому было и обращаться.
   Поэтому он вошел в кабачок на углу улицы святого Элигия и  улицы  Ло-
щильщиков и спросил глинтвейну. На приготовление этого напитка  требова-
лось добрых полчаса, и Д'Артаньян мог следить за Базеном,  не  возбуждая
ни в ком подозрения. Вдруг он заметил шустрого мальчугана лет  двенадца-
ти-пятнадцати, очень веселого с виду, в котором  он  признал  мальчишку,
виденного им минут двадцать назад в облачении церковного служки. Он  за-
говорил с ним, и так как будущий дьячок не имел  оснований  скрытничать,
то Д'Артаньян узнал, что тот от шести до  девяти  часов  утра  исполняет
обязанности певчего, а с девяти до полуночи служит подручным в кабачке.
   Пока они разговаривали, к дому Базена подвели лошадь. Она была  осед-
лана и взнуздана. Минуту спустя вышел и сам Базен.
   - Ишь ты! - сказал мальчик. - Наш причетник собирается в путь-дорогу.
   - Куда это он собрался? - спросил Д'Артаньян.
   - А я почем знаю!
   - Дам полпистоля, если сумеешь узнать, - сказал Д'Артаньян.
   - Полпистоля, - переспросил мальчик, у которого и глаза  разгорелись,
- если узнаю, куда едет Базен? Это нетрудно. А вы не шутите?
   - Нет, слово офицера. На, смотри, вот полпистоля.
   И он показал ему соблазнительную монету, не давая ее, однако, в руки.
   - Я спрошу у него.
   - Этак ты как раз ничего не узнаешь, - сказал д'Артаньян. -  Подожди,
пока он уедет, а потом уж, черт возьми, спрашивай,  выпытывай,  разузна-
вай. Это твое дело: полпистоля тут.
   И он положил монету обратно в карман.
   - Понимаю, - сказал мальчишка, лукаво улыбаясь, как  умеют  улыбаться
только парижские сорванцы. - Ладно! Подождем!
   Ждать пришлось недолго. Пять минут спустя Базен тронулся рысцой, под-
бодряя лошадь ударами зонтика.
   Базен всегда имел привычку брать с собой зонтик вместо хлыста.
   Едва он повернул за угол Еврейской улицы, мальчик, как  гончая,  пус-
тился по следу.
   Д'Артаньян снова занял прежнее место за столом в полной  уверенности,
что не пройдет и десяти минут, как он узнает все, что нужно.
   И действительно, мальчишка вернулся даже раньше этого срока.
   - Ну? - спросил Д'Артаньян.
   - Готово, - сказал мальчуган, - я все знаю.
   - Куда же он поехал?
   - А про полпистоля вы не забыли?
   - Конечно, нет. Говори скорей.
   - Я хочу видеть монету. Покажите-ка, она не фальшивая?
   - Вот.
   - Хозяин, - сказал мальчишка, - барин просит разменять деньги.
   Хозяин сидел за конторкой. Он дал мелочь и принял полпистоля.
   Мальчишка сунул монеты в карман.
   - Ну а теперь говори, куда он поехал? -  спросил  д'Артаньян,  весело
наблюдавший его проделку.
   - В Нуази.
   - Откуда ты знаешь?
   - Не велика хитрость. Я узнал лошадь мясника, которую Базен иногда  у
него нанимает. Вот я и подумал: не даст же мясник свою лошадь так  себе,
не спросив, куда на ней поедут, - хотя господин Базен вряд  ли  способен
загнать лошадь.
   - А он ответил тебе, что господин Базен...
   - Поехал в Нуази. Да, кажется, это у него вошло в привычку. Он  ездит
туда раза два-три в неделю.
   - А ты знаешь Нуази?
   - Еще бы. Там моя кормилица живет.
   - Нет ли в Нуази монастыря?
   - Еще какой! Иезуитский!
   - Ладно, - сказал Д'Артаньян. - Теперь все ясно.
   - Стало быть, вы довольны?
   - Да. Как тебя зовут?
   - Фрике.
   Д'Артаньян записал имя мальчика и адрес кабачка.
   - А что, господин офицер, - спросил тот, - может  быть,  мне  удастся
еще полпистоля заработать?
   - Возможно, - сказал Д'Артаньян.
   И так как он узнал все, что ему было нужно, он заплатил за глинтвейн,
которого совсем не пил, и поспешил обратно на Тиктонскую улицу.



   О ТОМ, КАК Д'АРТАНЬЯН, ВЫЕХАВ НА ДАЛЬНИЕ ПОИСКИ  ЗА  АРАМИСОМ,  ВДРУГ
ОБНАРУЖИЛ ЕГО СИДЯЩИМ НА ЛОШАДИ ПОЗАДИ ПЛАНШЕ

   Придя домой, Д'Артаньян увидел, что у камина сидит какой-то  человек:
это был Планше, но Планше столь преобразившийся благодаря обноскам,  ос-
тавленным сбежавшим мужем,  что  Д'Артаньян  насилу  узнал  его.  Мадлен
представила его д'Артаньяну на глазах у всех слуг.  Планше  обратился  к
офицеру с какой-то пышной фламандской фразой, тот ответил ему  несколько
слов на несуществующем языке, и договор был заключен. Брат Мадлен посту-
пил в услужение к д'Артаньяну.
   У д'Артаньяна уже был готов план. Он не хотел приехать в Нуази  днем,
боясь быть узнанным. Таким образом, у него оставалось еще свободное вре-
мя: Нуази был расположен всего в трех-четырех милях от Парижа по  дороге
в Мо.
   Он начал с того, что основательно позавтракал. Быть может, это плохое
начало, если собираешься работать головой, но очень хорошее, если хочешь
работать ногами и руками. Потом он переоделся, боясь, чтобы плащ  лейте-
нанта не возбудил подозрений, и выбрал самую прочную и надежную из своих
трех шпаг, которую пускал в ход только в важных случаях. Около двух  ча-
сов он велел оседлать лошадей и в сопровождении Планше выехал через зас-
таву Ла-Виллет. А в соседнем с "Козочкой" доме все еще велись  усердней-
шие поиски Планше.
   Отъехав на полторы мили от Парижа, Д'Артаньян заметил, что нетерпение
заставило его выехать слишком рано, и остановился, чтобы  дать  передох-
нуть лошадям. Гостиница была переполнена людьми довольно подозрительного
вида, готовившимися, по-видимому, предпринять какую-то  ночную  экспеди-
цию. В дверях показался мужчина, закутанный в плащ; заметив  посторонне-
го, он сделал знак двум приятелям, сидевшим за столом, и те вышли к нему
за дверь.
   Д'Артаньян с беспечным видом подошел к трактирщице, похвалил ее  отв-
ратительное монтрейльское вино, задал несколько вопросов о Нуази  и  уз-
нал, что там всего только два больших дома: один принадлежит па -  рижс-
кому архиепископу, и в нем живет сейчас  его  племянница,  герцогиня  де
Лонгвиль; другой, где помещается иезуитский монастырь, был, как водится,
собственностью достойных отцов. Ошибиться было невозможно.
   В четыре часа Д'Артаньян снова отправился в путь; он ехал шагом,  же-
лая прибыть в Нуази, когда уже совсем стемнеет. Ну а когда  едешь  шагом
зимой, в пасмурную погоду, по скучной дороге, нечего больше делать, кро-
ме того, что делает, по словам Лафонтена, заяц в своей норе: размышлять.
Итак, Д'Артаньян размышлял, и Планше тоже. Только, как мы увидим дальше,
размышления их были разного характера.
   Одно слово трактирщицы дало особое  направление  мыслям  д'Артаньяна;
это слово было - имя герцогини де Лонгвиль.
   В самом деле, герцогиня де Лонгвиль могла хоть кого  заставить  заду-
маться: она была одной из знатнейших дам королевства и одной  из  первых
придворных красавиц. Ее выдали замуж за старого герцога де Лонгвиля, ко-
торого она не любила. Сперва она слыла любовницей Колиньи, убитого впос-
ледствии из-за нее на дуэли посреди Королевской площади герцогом де  Ги-
зом; потом говорили об ее слишком нежной дружбе с принцем Конде, ее бра-
том, и стыдливые души придворных были этим сильно смущены; наконец,  го-
ворили, что эта дружба сменилась подлинной и глубокой  ненавистью,  и  в
настоящее время герцогиня де Лонгвиль была, по  слухам,  в  политической
связи с князем де Марсильяком, старшим сыном старого герцога де Ла  Рош-
фуко, которого она старалась натравить на своего брата, господина герцо-
га де Конде.
   Д'Артаньян думал обо всем этом. Он думал, что в Лувре он часто  видел
проходившую мимо него ослепительную,  сияющую  красавицу,  герцогиню  де
Лонгвиль. Он думал об Арамисе, который ничем не лучше его, а  между  тем
был когда-то любовником герцогини де Шеврез, игравшей в прошлое царство-
вание ту же роль, как теперь мадам де Лонгвиль. И он спрашивал себя, по-
чему есть на свете люди, которые добиваются всего, чего желают, будь  то
почести или любовь, между тем как другие застревают на  полдороге  своих
надежд - по вине ли случая, или от незадачливости, или же  изза  естест-
венных помех, заложенных в них самой природой.
   Д'Артаньян вынужден был сознаться, что, несмотря на весь  свой  ум  и
всю свою ловкость, он был и всегда, вероятно, будет в  числе  последних.
Внезапно Планше, подъехав к нему, сказал:
   - Бьюсь об заклад, сударь, что вы думаете о том же, о чем и я.
   - Навряд ли, Планше, - сказал, улыбаясь, Д'Артаньян. - По о чем же ты
думаешь?
   - Я думаю о подозрительных личностях, которые пьянствовали в той хар-
чевне, где мы отдыхали.
   - Ты осторожен, как всегда, Планше.
   - Это инстинкт, сударь.
   - Ну, посмотрим, что тебе говорит твой инстинкт в этом случае?
   - Мой инстинкт говорит мне, что эти люди собрались в харчевне  с  не-
добрыми намерениями; и я раздумывал о том, что мне говорит мой инстинкт,
в самом темном углу конюшни, как вдруг в нее вошел человек, закутанный в
плащ, а за ним еще двое.
   - А а, - сказал д'Артаньян, видя, что рассказ Планше совпадает с  его
собственными наблюдениями. - Ну и что же?
   - Один из них сказал: "Он, наверное, должен быть сейчас в  Нуази  или
должен приехать туда сегодня вечером; я узнал его слугу". - "Ты  в  этом
уверен?" - спросил человек в плаще. "Да, принц!" - был ответ...
   - Принц? - прервал Д'Артаньян.
   - Да, принц! Но слушайте же. "Если он там, то решим, что  с  ним  де-
лать", - сказал второй из собутыльников. "Что с ним делать?" -  повторил
принц. "Да. Он ведь не такой человек, чтоб добровольно сдаться: он  пус-
тит в ход шпагу". - "Тогда придется и вам сделать то же, только  старай-
тесь взять его живьем. Есть ли у нас веревки, чтобы связать его, и тряп-
ка, чтобы заткнуть рот?" - "Все есть". -  "Будьте  внимательны:  он,  по
всей вероятности,  будет  переодет".  -  "Конечно,  конечно,  монсеньер,
будьте покойны". - "Впрочем, я сам там буду и укажу вам". -  "Вы  ручае-
тесь, что правосудие?.." - "Ручаюсь за все", - сказал принц. "Хорошо, мы
будем стараться изо всех сил". После этого они вышли из конюшни.
   - Да какое же это имеет отношение к нам? - сказал Д'Артаньян.  -  Это
одно из тех предприятий, какие затеваются ежедневно.
   - Вы уверены, что оно не направлено против нас?
   - Против нас! С какой стати?
   - Гм! Припомните-ка, что они говорили: "Я узнал его слугу", -  сказал
один; это вполне может относиться ко мне.
   - Дальше?
   - "Он должен быть сейчас в Нуази или приехать туда сегодня  вечером",
- это тоже вполне может относиться к нам.
   - Еще что?
   - Еще принц сказал: "Будьте внимательны: он, по всей вероятности, бу-
дет переодет", - это уж, мне кажется, не оставляет никаких сомнений, по-
тому что вы не в форме офицера мушкетеров, а одеты как простой  всадник.
Ну-ка, что вы на это скажете?
   - Увы, мой милый Планше, - сказал Д'Артаньян со  вздохом,  -  к  нес-
частью, для меня миновала пора, когда принцы искали случая  убить  меня.
Ах, славное то было время! Будь покоен, мы вовсе не нужны этим людям.
   - Уверены ли вы, сударь?
   - Ручаюсь.
   - Ну, так ладно; тогда нечего и говорить об этом.
   И Планше снова поехал позади д'Артаньяна с тем великим доверием,  ко-
торое он всегда питал к своему господину и которое ничуть не ослабело за
пятнадцать лет разлуки.
   Они проехали около мили.
   К концу этой мили Планше снова поравнялся с д'Артаньяном.
   - Сударь, - сказал он.
   - Ну? - отозвался тот.
   - Поглядите-ка, сударь, в ту сторону; не кажется ли вам, что  там,  в
темноте, двигаются тени? Прислушайтесь: по-моему, слышен  лошадиный  то-
пот.
   - Не может быть, - сказал д'Артаньян, - земля размокла от  дождя;  но
после твоих слов мне тоже кажется, что я что-то вижу. - И он  остановил-
ся, вглядываясь и прислушиваясь.
   - Если не слышно топота лошадей,  то,  по  крайней  мере,  слышно  их
ржанье. Слышите?
   Действительно, откуда-то из тьмы до слуха д'Артаньяна донеслось отда-
ленное лошадиное ржанье.
   - Наши молодцы выступили в поход, - сказал он, - до нас это не  каса-
ется. Едем дальше.
   Они продолжали свой путь.
   Через полчаса они достигли первых домов Нуази.  Было  около  половины
девятого, а то и все девять часов вечера.
   По деревенскому обычаю, все уже спали: в деревне не светилось ни  од-
ного огонька.
   Д'Артаньян и Планше продолжали свой путь.
   По обеим сторонам дороги на темно-сером фоне неба выделялись еще  бо-
лее темные уступы крыш. Время от времени за воротами раздавался лай раз-
буженной собаки, или встревоженная кошка стремительно кидалась с середи-
ны улицы и пряталась в куче хвороста, откуда виднелись только  ее  испу-
ганные глаза, горящие, как карбункулы. Казалось, кошки были единственны-
ми живыми существами, обитавшими в деревне.
   Посреди  селения,  на  главной  площади,  темной  массой  возвышалось
большое здание, отделенное от других строений двумя переулками. Огромные
липы протягивали к его фасаду свои сухие  руки.  Д'Артаньян  внимательно
осмотрел здание.
   - Это, - сказал он Планше, - должно быть, замок архиепископа, где жи-
вет красавица де Лонгвиль. Но где же монастырь?
   - Монастырь в конце деревни, я его знаю.
   - Так скачи туда, - сказал д'Артаньян, - пока я  подтяну  подпругу  у
лошади; посмотри, нет ли у иезуитов света в каком-нибудь окне,  а  потом
возвращайся ко мне.
   Планше повиновался и исчез в темноте, между тем как д'Артаньян,  спе-
шившись, стал подтягивать, как и сказал, подпругу.
   Через пять минут Планше вернулся.
   - Сударь, свет есть только в одном окне, выходящем в поле.
   - Гм! - сказал д'Артаньян. - Будь я фрондер, я бы постучался  сюда  и
наверняка нашел бы покойный ночлег; будь я монах, я бы  постучался  туда
и, наверное, получил бы отличный ужин; а мы, очень возможно, заночуем на
сырой земле, между замком и монастырем, умирая от жажды и голода.
   - Да, как знаменитый Буриданов осел, - прибавил Планше. - А все же  -
не постучаться ли?
   - Шш! - сказал д'Артаньян. - Единственный огонек в окне и тот потух.
   - Слышите? - сказал Планше.
   - В самом деле, что это за шум?
   Послышался гул, как от надвигающегося урагана. В ту же минуту из двух
переулков, прилегающих к дому, вылетели два отряда всадников, человек  в
десять каждый, и, сомкнувшись, окружили д'Артаньяна  и  Планше  со  всех
сторон.
   - Ого! - сказал д'Артаньян, обнажая шпагу и прячась за лошадь. Планше
проделал тот же маневр. - Неужели твоя правда и они впрямь добираются до
нас?
   - Вот он! Попался! - закричали всадники  и  бросились  с  обнаженными
шпагами на д'Артаньяна.
   - Не упустите! - раздался громкий голос.
   - Нет, монсеньер! Будьте покойны.
   Д'Артаньян решил, что пора заговорить и ему.
   - Эй, слушайте, - сказал он со своим гасконским акцентом, -  чего  вы
хотите? Что вам надо?
   - Узнаешь сейчас! - заревели всадники хором.
   - Стойте! Стойте! - закричал тот,  которого  назвали  монсеньером.  -
Стойте, говорят вам, это не его голос!
   - То-то! - сказал д'Артаньян. - Что тут, в Нуази,  все  перебесились,
что ли? Но берегитесь, предупреждаю вас;  первому,  кто  приблизится  на
длину моей шпаги, - а она у меня длинная, - я распорю брюхо.
   Предводитель подъехал к нему.
   - Что вы тут делаете? - спросил он надменным голосом, привыкшим пове-
левать.
   - А вы? - спросил д'Артаньян.
   - Повежливее, не то вас проучат как следует! Если я вам себя и не на-
зываю, то все же требую, чтобы вы были почтительны к моему сану.
   - Вы боитесь назвать себя, потому что командуете разбойничьей шайкой,
- сказал д'Артаньян, - но мне, мирно путешествующему  со  своим  лакеем,
нет никаких причин скрывать свое имя.
   - Ладно, ладно! Кто вы?
   - Я назову вам себя, чтобы вы знали, где найти  меня,  сударь,  принц
или монсеньер, как вас там зовут, - ответил гасконец, не желавший,  чтоб
думали, будто он испугался угрозы. - Знаете вы д'Артаньяна?
   - Лейтенанта королевских мушкетеров? - спросил голос.
   - Этого самого!
   - Конечно, знаю.
   - Ну так вы, верно, слышали, что у него крепкая рука и острая шпага?
   - Вы господин д'Артаньян?
   - Я!
   - Значит вы приехали сюда защищать его?
   - Его... Кого его?..
   - Того, кого мы ищем.
   - Я думал попасть в Нуази, а попал, кажется,  в  царство  загадок,  -
сказал д'Артаньян.
   - Отвечайте же, - сказал тот же надменный голос,  -  вы  его  ожидали
здесь под окнами? Вы приехали в Нуази, чтобы защищать его?
   - Я никого не жду, - сказал д'Артаньян, начиная терять терпение, -  и
никого не собираюсь защищать, кроме самого себя; но уж себя-то,  предуп-
реждаю вас, буду защищать не шутя.
   - Хорошо, о" сказал голос, - ступайте отсюда, очистите нам место.
   - Уйти отсюда? - сказал д'Артаньян, планы  которого  нарушались  этим
приказанием. - Не так-то это легко, я изнемогаю от усталости, и моя  ло-
шадь тоже; разве что вы предложите мне ужин и ночлег поблизости.
   - Мошенник!
   - Эй, сударь, осторожнее в выражениях, прошу вас, потому что если  вы
скажете еще словечко в этом роде, то, будь вы маркиз, герцог, принц  или
король, я вам вколочу ваши слова обратно в глотку, слышите!
   - Ну, ну, - сказал предводитель, - невозможно ошибиться, сразу  слыш-
но, что говорит гасконец и, значит, не тот, кого мы ищем. На этот раз не
удалось! Едем! Мы с вами еще встретимся, господин д'Артаньян, - заключил
предводитель, возвышая голос.
   - Да, но уже не при таких удобных для вас обстоятельствах,  -  сказал
насмешливо гасконец. - Быть может, это будет среди белого дня и вы буде-
те один.
   - Ладно, ладно! - сказал голос. - В дорогу, господа!
   И отряд всадников, ворча и ругаясь, исчез в темноте, повернув в  сто-
рону Парижа.
   Д'Артаньян и Планше стояли еще некоторое время настороже; но так  как
шум все удалялся, они вложили шпаги в ножны.
   - Видишь, дурень, - спокойно обратился д'Артаньян  к  Планше,  -  они
вовсе не до нас добирались.
   - А до кого же тогда? - спросил Планше.
   - Ей-ей, не знаю! Да и какое мне дело? У меня другая забота:  попасть
в монастырь к иезуитам. Ну, на коней, и постучимся к ним! Будь  что  бу-
дет, не съедят же они нас, черт побери!
   И д'Артаньян вскочил в седло.
   Планше только что сделал то же самое, как вдруг на  круп  его  лошади
свалилась неожиданная тяжесть, от которой лошадь даже присела на  задние
ноги.
   - Эй, сударь, - закричал Планше, - сзади меня человек сидит.
   Д'Артаньян обернулся и в самом деле увидал на лошади Планше две чело-
веческие фигуры.
   - Нас сам черт преследует! - воскликнул он, обнажая шпагу и собираясь
напасть на новоприбывшего.
   - Нет, милый д'Артаньян, - ответил тот, - это не черт, это я, Арамис.
Скачи галопом, Планше, и в конце деревни сверни влево.
   Планше с Арамисом за спиной поскакал вперед, и д'Артаньян  последовал
за ними, начиная думать, что все это фантастический и бессвязный сон.



   АББАТ Д'ЭРБЛЕ

   В конце деревни Планше свернул налево, как ему приказал Арамис, и ос-
тановился под освещенным окном. Арамис соскочил на землю и трижды  хлоп-
нул в ладоши. Тотчас же окно растворилось, и оттуда спустилась  веревоч-
ная лестница.
   - Дорогой друг, - сказал Арамис, - если вам угодно подняться, я  буду
счастлив принять вас.
   - Вот как! - сказал д'Артаньян. - Всегда у вас так входят в дом?
   - После девяти вечера поневоле приходится, черт возьми!  Монастырский
устав очень строг!
   - Простите, мой друг, мне послышалось, вы сказали "черт возьми"?
   - Право? - засмеялся Арамис. - Это возможно; вы не можете себе предс-
тавить, дорогой мой, сколько дурных привычек приобретаешь в этих прокля-
тых монастырях и какие скверные манеры у всех этих отцов, с  которыми  я
принужден жить. Что же вы не поднимаетесь?
   - Ступайте вперед, я за вами.
   - "Чтоб указать вам дорогу, ваше величество", - как  сказал  покойный
кардинал покойному королю.
   Арамис проворно вскарабкался по лестнице и в одно мгновение  очутился
в окне.
   Д'Артаньян полез за ним, но медленнее; видно было,  что  пути  такого
рода были ему менее привычны, чем его Другу.
   - Извините, - сказал Арамис, заметив его неловкость, - если б я знал,
что вы окажете мне честь своим посещением, я приказал бы поставить садо-
вую лестницу; а с меня и такой хватает.
   - Сударь, - сказал Планше, когда д'Артаньян почти уже достиг цели,  -
этакий способ хорош для господина Арамиса, кой-как годится для вас, да и
для меня тоже, куда ни шло. Но лошадям по веревочной лестнице ни за  что
не подняться.
   - Отведите их под тот навес, мой  друг,  -  сказал  Арамис,  указывая
Планше на какое-то строение, стоящее среди поля, - там  вы  найдете  для
них овес и солому.
   - А для меня? - спросил Планше.
   - Вы подойдете к этому окну, хлопнете три раза в ладоши, и мы спустим
вам съестного. Будьте покойны, черт побери, здесь не умирают  с  голоду.
Ступайте!
   И Арамис, втянув лестницу, закрыл окно.
   Д'Артаньян с любопытством осмотрел комнату.
   Никогда еще не видал он более воинственно и вместе с тем более изящно
убранного помещения. В каждом углу красовались военные трофеи -  главным
образом шпаги, а четыре большие картины изображали в полном боевом  воо-
ружении кардинала Лотарингского, кардинала Ришелье, кардинала Лавалета и
бордоского архиепископа. Правда, кроме них, ничто не напоминало  о  том,
что это жилище аббата: на стенах шелковая  обивка,  повсюду  алансонские
ковры, а постель с кружевами и пышным покрывалом походила больше на пос-
тель хорошенькой женщины, чем на ложе человека, давшего обет  достигнуть
рая ценой воздержания и умерщвления плоти.
   - Вы рассматриваете мою келью? - сказал Арамис. -  Ах,  дорогой  мой,
извините меня. Что делать! Живу как монах-отшельник. Но что  вы  озирае-
тесь?
   - Не пойму, кто спустил вам лестницу; здесь никого нет, а не могла же
лестница явиться сама собой.
   - Нет, ее спустил Базен.
   - А-а, - протянул д'Артаньян.
   - Но, - продолжал Арамис, - Базен у меня хорошо вымуштрован: он  уви-
дел, что я возвращаюсь не один, и удалился из скромности. Садитесь,  ми-
лый мой, потолкуем.
   И Арамис придвинул д'Артаньяну широкое кресло, в котором  тот  удобно
развалился.
   - Прежде всего вы со мной отужинаете, не правда ли? - спросил Арамис.
   - Да, если вам угодно, и даже с большим удовольствием, - сказал д'Ар-
таньян. - Признаюсь, за дорогу я чертовски проголодался.
   - Ах, бедный друг! - сказал Арамис. - У меня сегодня  скудновато,  не
взыщите, мы вас не ждали.
   - Неужели мне угрожает кревкерская яичница с "теобромом"?  Так  ведь,
кажется, вы прежде называли шпинат?
   - О, нужно надеяться, - ответил Арамис, - что с помощью божьей и  Ба-
зена мы найдем что-нибудь получше в кладовых у достойных отцов иезуитов.
Базен, друг мой! - позвал он, - Базен, подите сюда!
   Дверь отворилась, и явился Базен; но, увидав  д'Артаньяна,  он  издал
восклицание, похожее скорей на вопль отчаяния.
   - Мой милый Базен, - сказал Д'Артаньян, - мне очень приятно видеть, с
какой восхитительной уверенностью вы лжете даже в церкви.
   - Сударь, я узнал от достойных отцов иезуитов, -  возразил  Базен,  -
что ложь дозволительна, когда лгут с добрым намерением.
   - Хорошо, хорошо, Базен. Д'Артаньян умирает с голоду, и я  тоже;  по-
дайте нам ужин, да получше, а главное, принесите хорошего вина.
   Базен поклонился в знак покорности, тяжело вздохнул и вышел.
   - Теперь мы одни, милый Арамис, - сказал д'Артаньян, переводя глаза с
меблировки на хозяина и рассматривая его одежду, чтобы довершить  обзор.
- Скажите мне, откуда свалились вы вдруг на лошадь Планше?
   - Ох, черт побери, - сказал Арамис, - сами понимаете - с неба!
   - С неба! - повторил Д'Артаньян, покачивая головой. - Не похоже, что-
бы вы оттуда явились или чтобы вы туда попали когда-нибудь.
   - Мой милый, - сказал Арамис с самодовольством, какого Д'Артаньян ни-
когда не видывал в нем в те времена, когда он был мушкетером, -  если  я
явился и не с неба, то уж наверное из рая, а это почти одно и то же.
   - Наконец-то мудрецы решат этот вопрос! - воскликнул д'Артаньян. - До
сих пор они никак не могли столковаться относительно точного местонахож-
дения рая: одни помещали его на горе Арарат, другие  -  между  Тигром  и
Евфратом; оказывается, его искали слишком далеко, а он у нас под  боком:
рай - в Нуази-ле-Сек, в замке парижского архиепископа. Оттуда выходят не
в дверь, а в окно; спускаются не по мраморным ступеням лестницы, а  цеп-
ляясь за липовые ветки, и стерегущий его ангел с огненным мечом, мне ка-
жется, изменил свое небесное имя Гавриила на более земное имя принца  де
Марсильяка.
   Арамис расхохотался.
   - Вы по-прежнему веселый собеседник, мой милый, - сказал он, - и ваше
гасконское остроумие вам не изменило. Да, в том, что вы  говорите,  есть
доля правды; но не подумайте только, что я влюблен в  госпожу  де  Лонг-
виль.
   - Еще бы! После того, как вы были так долго возлюбленным  госпожи  де
Шеврез, не отдадите же вы свое сердце ее смертельному врагу.
   - Да, правда, - спокойно ответил Арамис, - когда-то я очень любил эту
милую герцогиню, и, надо отдать ей справедливость, она  была  нам  очень
полезна. Но что делать! Ей пришлось покинуть  Францию.  Беспощадный  был
враг этот проклятый кардинал, - продолжал Арамис, бросив взгляд на порт-
рет покойного министра. - Он приказал арестовать ее и препроводить в за-
мок Лош. Ейбогу, он  отрубил  бы  ей  голову,  как  Шале,  Монморапси  и
Сен-Марсу; но она спаслась, переодевшись мужчиной, вместе со своей  гор-
ничной, бедняжкой Кэтти; у нее было даже, я слыхал, забавное приключение
в одной деревне с каким-то священником, у которого она просила ночлега и
который, располагая всего лишь одной комнатой и приняв госпожу де Шеврез
за мужчину, предложил разделить эту комнату с ней. Она ведь  изумительно
ловко носила мужское платье, эта милейшая Мари. Я не знаю другой  женщи-
ны, которой бы оно так шло; потому-то на нее и написали куплеты:
   Лабуассьер, скажи, на ком... Вы их знаете?
   - Нет, не знаю; спойте, мой дорогой.
   И Арамис запел с самым игривым видом:
   Лабуассьер, скажи, на ком
   Мужской наряд так впору?
   Вы гарцуете верхом
   Лучше нас, без спору.
   Она,
   Как юный новобранец
   Среди рубак и пьяниц,
   Мила, стройна.
   - Браво! - сказал Д'Артаньян. - Вы все еще чудесно поете, милый  Ара-
мис, и я вижу, что обедня не испортила вам голос.
   - Дорогой мой, - сказал Арамис, - знаете, когда я был  мушкетером,  я
всеми силами старался нести как можно меньше караулов; теперь, став  аб-
батом, я стараюсь служить как можно меньше обеден. Но вернемся к  бедной
герцогине.
   - К которой? К герцогине де Шеврез или к герцоги - не де Лонгвиль?
   - ДРУГ мой, я уже сказал, что между мной и герцогиней де Лонгвиль нет
ничего: одни шутки, не больше. Я говорю о герцогине де Шеврез. Вы  виде-
лись с ней по возвращении ее из Брюсселя после смерти короля?
   - Конечно. Она тогда была еще очень хороша.
   - Да, и я тоже как-то виделся с ней в то время; я давал ей превосход-
ные советы, но она не воспользовалась ими; я распинался, уверяя, что Ма-
зарини любовник королевы; она не хотела мне верить, говорила, что хорошо
знает Анну Австрийскую и что та слишком горда,  чтобы  любить  подобного
негодяя. Потом она очертя голову ринулась в заговор  герцога  Бофора,  а
негодяй взял да и приказал арестовать герцога Бофора и изгнать герцогиню
де Шеврез.
   - Вы знаете, - сказал д'Артаньян,  -  она  получила  разрешение  вер-
нуться.
   - Да, и уже вернулась... Она еще наделает глупостей.
   - О, быть может, на этот раз она последует вашим советам?
   - О, на этот раз, - сказал Арамис, - я с ней не видался; она,  навер-
но, сильно изменилась.
   - Не то, что вы, милый Арамис; вы все прежний. У вас все те же  прек-
расные черные волосы, тот же стройный стан и женские руки, ставшие прек-
расными руками прелата.
   - Да, - сказал Арамис, - это правда, я забочусь о своей внешности. Но
знаете, друг мой, я старею: скоро мне стукнет тридцать семь лет.
   - Послушайте, - сказал д'Артаньян, улыбаясь,  -  раз  уж  мы  с  вами
встретились, так условитесь, сколько нам должно быть лет на будущее вре-
мя.
   - Как так? - спросил Арамис.
   - Да, - продолжал д'Артаньян, - в прежнее время я был моложе  вас  на
два или три года, а мне, если не ошибаюсь, уже стукнуло сорок.
   - В самом деле? - сказал Арамис. - Значит, я ошибаюсь, потому что  вы
всегда были отличным математиком. Так по вашему счету выходит,  что  мне
уже сорок три года? Черт возьми! Не проговоритесь об этом в  отеле  Рам-
булье: это может мне повредить.
   - Будьте покойны, - сказал д'Артаньян, - я там не бываю.
   - Да ну?! Но чего застрял там этот скотина Базен? - вскричал  Арамис.
- Живей, болван, поворачивайся! Мы умираем от голода и жажды!
   Вошедший в эту минуту Базен воздел к небу бутылки, которые  держал  в
руках.
   - Наконец-то! - сказал Арамис. - Ну как, все готово?
   - Да, сударь, сию минуту. Ведь не скоро подашь все эти...
   - Потому что вы воображаете, будто на вас все еще церковный  балахон,
и вы только и делаете, что читаете требник. Но предупреждаю вас, что ес-
ли, перетирая церковные принадлежности в своих часовнях,  вы  разучитесь
чистить мою шпагу, я сложу костер из всех ваших икон в  поджарю  вас  на
нем.
   Возмущенный Базен перекрестился бутылкой. Д'Артаньян, пораженный  то-
ном и манерами аббата д'Эрбле, столь непохожими на тон и манеры мушкете-
ра Арамиса, глядел на своего друга во все глаза.
   Базен живо накрыл стол камчатной скатертью и расставил на нем столько
хорошо зажаренных ароматных и соблазнительных  кушаний,  что  д'Артаньян
остолбенел от удивления.
   - Но вы, наверное, ждали кого-нибудь? - спросил он.
   - Гм! - ответил Арамис. - Я всегда готов принять гостя; да к тому  же
я знал, что вы меня ищете.
   - От кого?
   - Да от самого Базена, который принял вас за дьявола и прибежал  пре-
дупредить меня об опасности, грозящей моей душе в случае, если  я  опять
попаду в дурное общество мушкетерского офицера.
   - О, сударь! - умоляюще промолвил Базен, сложив руки.
   - Пожалуйста, без лицемерия. Вы знаете, я этого не люблю. Откройте-ка
лучше окно да спустите хлеб, цыпленка и бутылку вина своему другу  План-
ше: он уже целый час из сил выбивается, хлопая в ладоши под окном.
   Действительно, Планше, задав лошадям овса и соломы, вернулся под окно
и уже три раза повторил условный сигнал.
   Базен повиновался и, привязав к концу веревки три названных предмета,
спустил их Планше. Последний, но требуя большего, тотчас ушел к себе под
навес.
   - Теперь давайте ужинать, - сказал Арамис.
   Друзья сели за стол, и Арамис принялся резать ветчину, цыплят и куро-
паток с мастерством настоящего гастронома.
   - Черт возьми, как вы едите! - сказал д'Артаньян.
   - Да, неплохо. А на постные дни у меня есть разрешение из Рима, кото-
рое выхлопотал мне по слабости моего здоровья господин коадъютор. К тому
же я взял к себе бывшего повара господина Лафолона, знаете, старого дру-
га кардинала, того знаменитого обжоры, который  вместо  молитвы  говорил
после обеда: "Господи, помоги мне хорошо переварить то, чем я так славно
угостился".
   - И все же это не помешало ему умереть от расстройства желудка, - за-
метил" смеясь, д'Артаньян.
   - Что делать? - сказал Арамис с покорностью. - От судьбы не уйдешь.
   - Простите, дорогой мой, но можно вам задать один вопрос?
   - Ну, разумеется, задавайте: вы ведь знаете, между нами нет тайн.
   - Вы разбогатели?
   - О, боже мой, нисколько. Я имею в год двенадцать  тысяч  ливров,  да
еще маленькое пособие в тысячу экю, которое мне выхлопотал принц Конде.
   - Чем же вы зарабатываете эти двенадцать тысяч, - спросил д'Артаньян,
- своими стихами?
   - Нет, я бросил поэзию; так только, иногда сочиняю какие-нибудь  зас-
тольные песни, любовные сонеты или невинные эпиграммы. Я пишу проповеди,
мой милый!
   - Как, проповеди?
   - Замечательные проповеди, уверяю вас. По крайней  мере,  по  отзывам
других.
   - И вы сами их произносите?
   - Нет, я их продаю.
   - Кому?
   - Тем из моих собратьев, которые мечтают сделаться великими  оратора-
ми.
   - Вот как! А вас самого разве никогда не прельщала слава?
   - Разумеется, прельщала, но моя натура одержала верх. Когда я на  ка-
федре и на меня смотрит хорошенькая женщина, то я начинаю на  нее  смот-
реть; она улыбается, я улыбаюсь тоже. Тогда я сбиваюсь с  толку  и  несу
чепуху; вместо того чтобы говорить об адских муках, я говорю  о  райском
блаженстве. Да вот, к примеру, со мной так и случилось в церкви  святого
Людовика в Маре... Какойто дворянин рассмеялся мне прямо в лицо. Я прер-
вал свою проповедь и заявил ему, что он дурак. Прихожане отправились  за
камнями, а я тем временем так настроил собрание, что  камни  полетели  в
дворянина. Правда, наутро он явился ко мне, воображая, что имеет дело  с
обыкновенным аббатом.
   - И какие же последствия имел этот визит? - спросил д'Артаньян,  хва-
таясь за бока от хохота.
   - Последствием было то, что мы назначили на другой  день  встречу  на
Королевской площади. Да ведь вы сами знаете, как было дело, черт возьми!
   - Уж не против ли этого невежи выступал я вашим секундантом? -  спро-
сил д'Артаньян.
   - Именно. Вы видели, как я его отделал.
   - И он умер?
   - Решительно не знаю. Но на всякий случай я дал ему отпущение  грехов
- in articulo mortis [7]. Достаточно убить тело, а душу губить не следу-
ет.
   Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобря-
ет такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
   - Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас  в  зеркале!  А
ведь я вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или  порица-
ния. Будьте добры, принесите-ка нам испанского вина  и  отправляйтесь  в
свою комнату. К тому же мой друг д'Артаньян желает сказать  мне  кое-что
по секрету. Не правда ли, д'Артаньян?
   Д'Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское ви-
но, удалился.
   Оставшись одни, друзья некоторое  время  молчали.  Арамис,  казалось,
предавался приятному пищеварению, а Д'Артаньян  готовился  приступить  к
своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
   Арамис первый прервал молчание.



   ДВА ХИТРЕЦА

   - О чем вы думаете, д'Артаньян, и чему улыбаетесь?
   - Я думаю, - сказал д'Артаньян, - что, когда  выбыли  мушкетером,  вы
всегда смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете
на мушкетера.
   - Это верно, - засмеялся Арамис. - Человек, как вы знаете, мой  доро-
гой д'Артаньян, странное животное, целиком состоящее из противоречий.  С
тех пор как я стал аббатом, я только и мечтаю что о сражениях.
   - Это видно по вашей обстановке: сколько у вас тут рапир, и на  любой
вкус! А фехтовать вы не разучились?..
   - Я? Да я теперь фехтую так же, как фехтовали вы в былое время,  даже
лучше, быть может. Я этим только и занимаюсь целый день.
   - С кем же?
   - С превосходным учителем фехтования, который живет здесь.
   - Как, здесь?
   - Да, здесь, в этом самом монастыре. В  иезуитских  монастырях  можно
встретить кого угодно...
   - В таком случае вы убили бы господина де Мaрсильяка, если бы он  на-
пал на вас один, а не во главе двадцати человек?
   - Непременно, - сказал Арамис, - и даже во главе его  двадцати  чело-
век, если бы только я мог пустить в ход оружие, не боясь быть узнанным.
   "Да он стал гасконцем не хуже меня, черт  побери!"  -  подумал  д'Ар-
таньян и прибавил вслух:
   - Итак, мои милый Арамис, вы спрашиваете, для чего я вас разыскивал?
   - Нет, я этого не спрашивал, - лукаво заметил Арамис, -  но  я  ждал,
когда вы сами мне это скажете.
   - Ну хорошо, так вот, я искал вас единственно для того, чтобы предло-
жить вам возможность убить господина де Марсильяка, когда  вам  заблаго-
рассудится, хотя он и светлейший принц.
   - Так, так, так! Это мысль! - сказал Арамис.
   - Которою я и предлагаю вам воспользоваться, дорогой мой. У вас тыся-
ча экю дохода в аббатстве, да от продажи проповедей вы имеете двенадцать
тысяч. Но скажите: богаты ли вы сейчас? Отвечайте откровенно!
   - Богат? Да я нищ, как Иов! Обшарьте у меня все  карманы  и  ящики  -
больше сотни пистолей и не найдете.
   "Сто пистолей, черт возьми! И это он называет быть нищим, как Иов!  -
подумал д'Артаньян. - Будь они у меня всегда под рукой, я был бы  богат,
как Крез".
   Затем прибавил вслух:
   - Вы честолюбивы?
   - Как Энкелад.
   - Так вот, мой друг, я дам вам возможность стать богатым, влиятельным
и получить право делать все, что вздумается.
   Облачко пробежало по челу Арамиса, такое  же  мимолетное,  как  тень,
пробегающая по ниве в августе месяце; но, как  ни  было  оно  мимолетно,
д'Артаньян все же его заметил.
   - Говорите, - сказал Арамис.
   - Сперва еще один вопрос. Вы занимаетесь политикой?
   В глазах Арамиса сверкнула молния, такая же быстрая, как  тень,  про-
мелькнувшая по его лицу прежде, но все же недостаточно быстрая, чтобы ее
не заметил д'Артаньян.
   - Нет, - ответил Арамис.
   - Тогда любое предложение вам будет на руку, раз сейчас над вами  нет
иной власти, кроме божьей, - засмеялся гасконец.
   - Возможно.
   - Вспоминаете ли вы иногда, милый Арамис, о славных днях нашей  моло-
дости, проведенных среди смеха, попоек и поединков?
   - Да,  конечно,  и  не  раз  жалел  о  них.  Счастливое  было  время!
Delectabile tempus! [8]
   - Так вот, друг мой, эти веселые дни могут повториться, это  счастли-
вое время может вернуться. Мне поручено разыскать моих  товарищей,  и  я
начал именно с вас, потому что вы были душой нашего союза.
   Арамис поклонился скорее из вежливости, чем из благодарности.
   - Опять окунуться в политику! - проговорил Арамис умирающим голосом и
откидываясь на спинку кресла. - Ах, дорогой д'Артаньян, вы  видите,  как
размеренно и привольно течет моя жизнь. А неблагодарность знатных  людей
мы с вами испытали, не так ли?
   - Это правда, - сказал д'Артаньян, - но, может быть, эти знатные люди
раскаялись в своей неблагодарности?
   - В таком случае другое дело. На всякий грех - снисхождение.  К  тому
же вы совершенно правы в одном, а именно - что если уж у нас опять  яви-
лась охота путаться в государственные дела, то сейчас, мне кажется,  са-
мое время.
   - Откуда вы это знаете? Ведь вы не занимаетесь политикой?
   - Ах, боже мой! Хоть я сам и не занимаюсь ею, зато живу в такой  сре-
де, где ею очень занимаются. Увлекаясь поэзией  и  предаваясь  любви,  я
близко сошелся с Саразеном, сторонником господина де Копти, с  Вуатюром,
сторонником коадъютора, и с Буа-Робером, который, с тех пор как не стало
кардинала Ришелье, не стоит ни за кого или, если хотите, стоит сразу  за
всех; так что дела политические не так уж мне чужды.
   - Так я и думал, - сказал д'Артаньян.
   - Впрочем, друг мой, все, что я скажу вам, - это лишь речи  скромного
монаха, человека, который, как эхо, просто повторяет все, что слышит  от
других. Я слышал, что в настоящую минуту кардинал Мазарини очень обеспо-
коен оборотом дел. По-видимому, его распоряжения не пользуются тем  ува-
жением, с каким прежде относились к приказаниям  нашего  былого  пугала,
покойного кардинала, чей портрет вы здесь видите; ибо, что ни говори, а,
нужно признаться, он был великий человек.
   - В этом я вам не буду противоречить, милый Арамис. Ведь это он  про-
извел меня в лейтенанты.
   - Сначала я был всецело на стороне нового кардинала; я говорил  себе,
что министр никогда не пользуется любовью и что, обладая  большим  умом,
какой ему приписывают, он в конце концов все же восторжествует над свои-
ми врагами и заставит бояться себя, что, по-моему, пожалуй,  лучше,  чем
заставить полюбить себя.
   Д'Артаньян кивнул головой в знак того, что  вполне  согласен  с  этим
сомнительным суждением.
   - Вот каково, - продолжал Арамис, - было мое  первоначальное  мнение;
но так как обет смирения, данный мною, обязывает меня не  полагаться  на
собственное мнение, то я навел справки, и вот, мой друг...
   Арамис умолк.
   - Что и вот?
   - И вот, я должен был смирить свою гордыню; оказалось, что я ошибся.
   - В самом деле?
   - Да. Я навел справки, как уже вам говорил, и вот  что  ответили  мне
многие лица, совершенно различных взглядов и намерений: "Господин де Ма-
зарини вовсе не такой гениальный человек, каким вы его  себе  воображае-
те".
   - Неужели? - сказал д'Артаньян.
   - Да. Это ничтожная личность, бывший лакей кардинала Бентиволио,  пу-
тем интриг вылезший в люди; выскочка, человек без имени, он думает не  о
Франции, а только о самом себе. Он награбит денег, разворует казну коро-
ля, выплатит самому себе все пенсии, которые покойный  кардинал  Ришелье
щедро раздавал направо и налево, но ему не суждено управлять страной  ни
по праву сильного, ни по праву человека великого, ни даже по праву чело-
века, пользующегося всеобщим уважением. Кроме того, по-видимому, у этого
министра нет ни благородного сердца, ни благородных манер, это  какой-то
комедиант, Пульчинелле, Панталоне. Вы его знаете? Я совсем не знаю.
   - Гм, - ответил д'Артаньян, - в том, что вы говорите, есть доля прав-
ды.
   - Мне очень лестно, что благодаря природной проницательности мне уда-
лось сойтись во взглядах с вами - человеком, живущим при дворе.
   - Но вы говорили мне о его личности, а не о  его  партии,  не  о  его
друзьях.
   - Это правда. За него стоит королева.
   - А это, мне кажется, уже кое-чего стоит.
   - Но король не за него.
   - Ребенок!
   - Ребенок, который через четыре года будет совершеннолетним.
   - Дело в настоящем.
   - Да, но настоящее не будущее; да и в настоящем он не имеет на  своей
стороне ни парламента, ни народа, то есть -  денег;  ни  дворянства,  ни
знати, то есть - шпаги.
   Д'Артаньян почесал за ухом. Он  должен  был  сознаться,  что  это  не
только глубокая, но и верная мысль.
   - Вот видите, дружище, я еще не потерял своей обычной проницательнос-
ти. Может быть, я напрасно говорю с вами так откровенно: мне кажется, вы
склоняетесь на сторону Мазарини.
   - Я? - вскричал д'Артаньян. - Ничуть!
   - Вы говорили о поручении.
   - Разве я говорил о поручении? В таком случае я плохо выразился. Нет,
я всегда думал то же, что вы. Дела запутались; не бросить ли нам перо по
ветру и не пойти ли в ту сторону, куда ветер  понесет  его?  Вернемся  к
прежней жизни приключений. Нас было четыре смелых рыцаря, четыре связан-
ных дружбой сердца, соединим снова не сердца, - потому что  сердца  наши
всегда оставались неразлучными, - но нашу судьбу и мужество. Представля-
ется случай приобрести нечто получше алмаза.
   - Вы правы, д'Артаньян, совершенно правы, - ответил Арамис, - и дока-
зательство я вижу в том, что у меня самого была та же мысль. Только  мне
она была подсказана другими, так как я не обладаю вашим живым и  неисто-
щимым воображением: в наше время все нуждаются в посредниках.  Мне  было
сделано предложение: коечто из наших былых подвигов  стало  известно,  и
затем, скажу вам откровенно, я проболтался коадъютору.
   - Господину де Гонди, врагу кардинала? - вскричал д'Артаньян.
   - Нет, другу короля, - ответил Арамис, - другу короля, понимаете? Так
вот, требуется послужить королю, а это - долг каждого дворянина.
   - Но ведь король заодно с Мазарини, мой дорогой.
   - На деле - так, но против воли; поступками, но не сердцем. В этом  и
состоит западня, которую враги короля готовят бедному ребенку.
   - Вот как! Но вы предлагаете мне просто-напросто междоусобную  войну,
милый Арамис!
   - Войну за короля.
   - Но король встанет во главе той армии, где будет Мазарини.
   - А сердце его останется в армии, которой будет командовать  господин
де Бофор.
   - Господин де Бофор! Он в Венсенском замке.
   - Разве я сказал - Бофор? Ну, не Бофор, так ктонибудь другой; не  Бо-
фор, так принц Конде.
   - Но принц уезжает в действующую армию, и он всецело предан  кардина-
лу.
   - Гм, гм! - ответил Арамис. - У них сейчас как раз  какие-то  нелады.
Но даже если и не принц, то хотя бы господин до Гонди...
   - Господин де Гонди не сегодня-завтра будет кардиналом; для него исп-
рашивают кардинальскую шапку.
   - Разве не бывало воинственных кардиналов? - сказал Арамис. -  Погля-
дите на стены: вокруг вас четыре кардинала, которые во главе армии  были
не хуже господ Гебрнана и Гассиона.
   - Хорош будет горбатый полководец!
   - Горб скроют латы. К тому же вспомните, Александр хромал, а Ганнибал
был одноглазым.
   - Вы думаете, эта партия доставит вам большие выгоды? - спросил д'Ар-
таньян.
   - Она мне доставит покровительство могущественных людей.
   - И проскрипции правительства?
   - Парламент и мятежи помогут их отменить.
   - Все, что вы говорите, могло бы осуществиться, если б удалось разлу-
чить короля с его матерью.
   - Этого, может быть, добьются.
   - Никогда! - вскричал д'Артаньян с убеждением. - Вы сами тому  свиде-
тель, Арамис, вы, знающий Анну Австрийскую так же хорошо, как я. Думаете
вы, что она когда-нибудь способна забыть, что сын ее опора,  ее  защита,
залог ее благополучия, ее счастья, ее жизни?  Ей  следовало  бы  перейти
вместе с ним на сторону знати и бросить Мазарини; но  вы  знаете  лучше,
чем кто-либо другой, что у нее есть серьезные причины но покидать его.
   - Может быть, вы правы, - задумчиво сказал Арамис. -  Я,  пожалуй,  к
ним не примкну...
   - К ним! А ко мне? - сказал д'Артаньян.
   - Ни к кому. Я священник; какое мне дело до  политики?  У  меня  даже
требника никогда в руках не бывает. Довольно с меня моей клиентуры: про-
дувных остроумцеваббатов и хорошеньких женщин. Чем больше путаницы в го-
сударственных делах, тем меньше шума из-за моих шалостей; все  идет  чу-
десно и без моего вмешательства. Решительно, дорогой друг, я ни  во  что
не стану вмешиваться.
   - Ив самом деле, мой дорогой, - сказал д'Артаньян,  -  меня  начинает
заражать ваша философия. Право, не понимаю, какая муха вдруг меня укуси-
ла! У меня есть служба, которая меня кое-как кормит. После смерти Треви-
ля - бедняга стареет! - я могу стать капиталом.  Это  совсем  не  плохой
маршальский жезл  для  гасконского  дворянина,  младшего  в  роду,  и  я
чувствую, что вообще имею склонность к пище скромной, но ежедневной. Чем
гоняться за приключениями, я лучше приму приглашение Портоса, поеду охо-
титься в его поместье. Вы знаете, у Портоса есть поместье.
   - Как же! Конечно, знаю. Десять миль лесов, болот и лугов; он владыка
гор и долин и тягается с нуайонским епископом за феодальные права.
   "Отлично, - подумал д'Артаньян, - это-то мне и надо было знать.  Пор-
тос в Пикардии".
   - И он носит теперь свою прежнюю фамилию  дю  Валлон?  -  спросил  он
вслух.
   - Да, и прибавил еще к ней фамилию де Брасье; так называется его зем-
ля, которая давала некогда права на баронский титул!
   - Так что мы увидим Портоса бароном?
   - Без сомнения. Особенно хороша будет баронесса Портос!
   Оба приятеля расхохотались.
   - Итак, - заговорил д'Артаньян, - вы не желаете стать сторонником Ма-
зарини?
   - А вы сторонником принцев?
   - Нет. Ну, так не будем ничьими сторонниками и останемся друзьями; не
будем ни кардиналистами, ни фрондерами.
   - Да, - сказал Арамис, - будем мушкетерами.
   - Хотя бы в сутане.
   - Особенно в сутане, - воскликнул Арамис, - в томто и прелесть.
   - Ну, так прощайте, - сказал, вставая, д'Артаньян.
   - Я вас не удерживаю, мой дорогой, - сказал Арамис, - потому что  мне
негде было бы вас положить. А предложить вам ночевать с Планше  в  сарае
было бы неприлично.
   - К тому же я всего в трех милях  от  Парижа.  Лошади  отдохнули,  не
пройдет и часа, как я буду дома.
   Д'Артаньян налил себе последний стакан.
   - За наше доброе старое время!
   - Да,  -  подхватил  Арамис,  -  к  сожалению,  оно  прошло...  Fugit
irreparabile tempus... [9]
   - Ба! Оно, может быть, еще вернется. На всякий случай, если я вам по-
надоблюсь, запомните: Тиктонская улица, гостиница "Козочка".
   - А я - здесь, в иезуитском монастыре. С шести утра до восьми  вечера
- в двери, с восьми вечера до шести утра - через окно.
   - До свиданья, мой дорогой.
   - О, я вас так не отпущу, позвольте мне проводить вас.
   И Арамис взялся за плащ и шпагу.
   "Он хочет удостовериться в моем отъезде", - подумал д'Артаньян.
   Арамис свистнул, но Базен дремал в передней над  остатками  ужина,  и
Арамис принужден был дернуть его за ухо, чтобы разбудить.
   Базен потянулся, протер глаза и попытался опять уснуть.
   - Ну-ка, соня, скорей лестницу.
   - Да она, - сказал Базен, зевая до ушей, - осталась  висеть  в  окне,
лестница-то.
   - Тогда давай садовую лестницу. Не видишь разве, господин  д'Артаньян
с трудом подымался, а спускаться ему будет еще труднее.
   Д'Артаньян хотел было уверить Арамиса, что он отлично  спустится,  но
ему пришла в голову одна мысль, и он промолчал.
   Базен глубоко вздохнул и ушел за лестницей. Через  минуту  хорошая  и
надежная деревянная лестница была приставлена к окну.
   - Вот это так лестница, - сказал д'Артаньян, -  по  такой  и  женщина
поднимется.
   Пристальный взгляд Арамиса, казалось, хотел прочесть его мысли в  са-
мой глубине сердца, но д'Артаньян выдержал этот взгляд  с  замечательным
простодушием.
   К тому же он уже поставил ногу на  первую  ступеньку  и  начал  спус-
каться.
   В один миг он был на земле. Базен остался у окна.
   - Жди тут, - сказал Арамис, - я сейчас вернусь.
   Оба направились к сараю; навстречу им вышел Планше, держа  под  уздцы
лошадей.
   - Превосходно. Вот толковый и расторопный слуга! Не то что мой лентяй
Базен, который ни к черту не годится с тех пор,  как  служит  в  церкви.
Ступайте за нами, Планше, - сказал Арамис, - мы пройдемся пешком до кон-
ца деревни.
   Действительно, друзья прошли всю деревню, толкуя о разных пустяках; у
последнего дома Арамис сказал:
   - Ну, друг мой, идите своим путем. Счастье вам улыбается, не упускай-
те его. Помните, счастье - это куртизанка; обращайтесь с  ним,  как  оно
того заслуживает. Ну а я останусь в своем ничтожестве и при своей  лени.
Прощайте.
   - Итак, значит, решено и подписано: мое предложение вам не подходит?
   - Оно бы мне очень подошло, - сказал Арамис, -  будь  я  человек  как
другие, но, повторяю вам, я весь состою из противоречий: то, что ненави-
жу сегодня, я обожаю завтра, et vice versa [10]. Вы видите,  я  не  могу
принять на себя обязательства, как, например, вы, у которого вполне  оп-
ределенные взгляды.
   "Врешь, хитрец, - сказал себе д'Артаньян, -  наоборот,  ты-то  умеешь
выбрать цель и пробираться к ней тайком".
   - Так до свидания, дорогой, - продолжал Арамис, - и  спасибо  вам  за
добрые намерения, а в особенности за приятные воспоминания, которые ваше
появление пробудило во мне.
   Они обнялись. Планше сидел уже на копе. Д'Артаньян  также  вскочил  в
седло, он и Арамис еще раз пожали друг другу руки.  Всадники  пришпорили
лошадей и поскакали по направлению к Парижу.
   Арамис стоял посреди дороги до тех пор, пока не потерял их из виду.
   Но д'Артаньян, отъехав шагов двести, круто  осадил  лошадь,  соскочил
наземь, бросил поводья Планше и, вынув из кобуры пистолеты,  засунул  их
себе за пояс.
   - Что случилось? - спросил испуганный Планше.
   - То, что, как он ни хитрит, - ответил д'Артаньян, - а меня не одура-
чит. Стой здесь и жди меня, только в стороне от дороги.
   С этими словами д'Артаньян перескочил канаву, шедшую вдоль дороги,  и
пустился через поле, в обход деревни. Он заметил между домом,  где  жила
г-жа де Лонгвиль, и иезуитским монастырем пустырь, окруженный только жи-
вой изгородью.
   Может быть, час назад ему и нелегко было бы отыскать эту изгородь, но
теперь взошла луна, и хотя она время от времени скрывалась за  облаками,
все же можно было довольно ясно видеть дорогу, даже когда луна исчезала.
   Д'Артаньян добрался до изгороди и пошел, крадучись, в ее тени. Прохо-
дя мимо дома, где произошла описанная нами сцена, он заметил,  что  окно
Арамиса освещено; по он был уверен, что Арамис еще не вернулся к себе, а
когда вернется, то вернется не один.
   Действительно, он вскоре услыхал приближающиеся шаги и как будто заг-
лушенные голоса.
   Шаги затихли у изгороди.
   Д'Артаньян опустился на колени, выискивая себе  место,  где  изгородь
была гуще.
   В эту минуту, к великому удивлению д'Артаньяна, появилось  двое  муж-
чин. Но его удивление длилось недолго; он услышал  нежный,  благозвучный
голос. Один из мужчин был женщиной, переодетой в мужское платье.
   - Успокойтесь, милый Репе, - говорил  нежный  голос,  -  это  никогда
больше не повторится. Я обнаружила нечто вроде подземного хода под  ули-
цей: нам стоит только поднять одну плиту возле двери, выход открыт.
   - О, клянусь вам, принцесса, - ответил другой голос, в котором  д'Ар-
таньян узнал голос Арамиса, - если бы ваше доброе  имя  не  зависело  от
этих предосторожностей и если бы я рисковал только собственной жизнью...
   - Да, да, я знаю, вы человек светский и в то же время отважны и храб-
ры. Но вы принадлежите не только мне, вы принадлежите всей нашей партии.
Будьте же осторожны, будьте благоразумны.
   - Я всегда повинуюсь, сударыня, - сказал Арамис, - когда мне приказы-
вают таким приятным голосом.
   Он нежно поцеловал ее руку.
   - Ах! - воскликнул кавалер, обладавший приятным голосом.
   - Что такое? - спросил Арамис.
   - Разве вы не видите, ветер унес мою шляпу!
   Арамис бросился за улетевшей шляпой. Д'Артаньян воспользовался  мину-
той и перешел на другое место, где изгородь была не так густа и  он  мог
свободно рассмотреть таинственного спутника Арамиса. В  этот  миг  луна,
быть может, столь же любопытная, как наш офицер, вышла  изза  облака,  и
при ее нескромном свете д'Артаньян узнал большие голубые глаза,  золотые
волосы и гордую головку герцогини де Лонгвиль.
   Арамис, смеясь, вернулся с одной шляпой в руках, а другой на  голове,
и оба направились к иезуитскому монастырю.
   - Отлично, - сказал, вставая и стряхивая пыль с колен, д'Артаньян,  -
теперь я тебя раскусил: ты фрондер и любовник госпожи де Лонгвиль.



   ГОСПОДИН ПОРТОС ДЮ БАЛЛОН ДЕ БРАСЬЕ ДЕ ПЬЕРФОН

   Благодаря сведениям, полученным от  Арамиса,  д'Артаньян,  помнивший,
что истинная фамилия Портоса была дю Валлон, узнал теперь, что по назва-
нию поместья, которым он владел, он именуется еще де Брасье и что из  за
этого поместья он вел процесс с нуайонским епископом.
   Следовательно, искать его надо было в окрестностях Нуайона, иначе го-
воря, на границе Иль де Франса и Пикардии.
   Свой маршрут д'Артаньян выработал немедленно. Оп отправится в Даммар-
тен, где сходятся две дороги: одна ведет в Суассон, другая - в  Компьен;
тут он наведет справки об имении Брасье и, смотря  по  указанию,  поедет
прямо или свернет влево.
   Планше, который еще не совсем успокоился  относительно  исхода  своей
проделки, объявил, что последует за д'Артаньяном на край света, все рав-
но, поедет ли тот прямо или свернет влево Он упросил только своего бари-
на выехать вечером, так как темнота обеспечивала  ему  большую  безопас-
ность. Д'Артаньян посоветовал ему предупредить жену, чтобы успокоить ее,
по крайней мере, относительно своей  участи,  но  проницательный  Планше
уверенно ответил, что жена его не умрет от беспокойства, если  не  будет
знать об его местонахождении, тогда как оп, Планше, напротив,  зная  не-
воздержанность ее языка, непременно умрет от беспокойства,  если  только
она будет знать, где он находится.
   Эти доводы показались д'Артаньяну настолько вески - ми, что он больше
не настаивал, и в восьмом часу вечера, когда туман на улицах начал  сгу-
щаться, вышел из гостиницы "Козочка" и в сопровождении Планше выехал  из
столицы через заставу Сен-Дени.
   В полночь оба путешественника были в Даммартене.
   Было слишком поздно, чтобы наводить справки Хозяин  постоялого  двора
"Знак креста" уже спал. Д'Артаньян отложил расспросы до завтра.
   Наутро он велел позвать трактирщика. Это был один из тех хитрых  нор-
мандцев, которые не говорят ни да, ни нет и полагают, что уронят себя  в
глазах собеседника,  ответив  без  уверток  на  заданный  вопрос.  Поняв
только, что нужно ехать прямо, д'Артаньян пустился в путь согласно этому
неточному указанию. В девять часов утра он прибыл в Нантеиль  и  остано-
вился там, чтобы позавтракать.
   На этот раз трактирщик был откровенный и славный пикардиец. Признав в
Планше земляка, он без лишних проволочек дал ему нужные разъяснения. По-
местье Брасье находилось в нескольких милях от Вилле-Котре.
   Д'Артаньян знал Вилле Котре, так как два-три  раза  сопровождал  туда
двор. Вилле Котре было в ту пору одной  из  королевских  резиденций.  Он
направился в этот город и остановился, как бывало, в гостинице  "Золотой
дельфин".
   Тут он получил исчерпывающие сведения. Он узнал, что поместье  Брасье
было расположено в четырех милях от города, по что  Портоса  нужно  было
искать вовсе не там.
   Портос действительно вел тяжбу с  нуайонским  епископом  за  поместье
Пьерфоп, граничащее с его землями, утомленный судебной волокитой, в  ко-
торой он ровно ничего не понимал, оп, чтобы покончить с ней, просто  ку-
пил Пьерфоп и таким-то путем к своим двум прежним фамилиям прибавил  еще
третью Он именовался теперь дю Валлон де Брасье де Пьерфон и жил в своем
новом имении.
   За отсутствием другой славы Портос, очевидно, метил в маркизы Караба-
сы.
   Приходилось опять пережидать до завтра. Лошади сделали за день десять
миль и очень устали. Правда, можно  было  взять  других,  по  предстояло
ехать лесом, а Планше, как нам известно, не любил лесов ночью.
   Была и другая вещь, которую не любил Планше, а именно -  пускаться  в
путь натощак: поэтому, проснувшись поутру, д'Артаньян нашел на столе го-
товый завтрак. Трудно было сердиться на такое внимание, и д'Артаньян сел
за стол. Нечего и говорить, что Планше, вернувшись к былым обязанностям,
вернул себе прежнее смирение; поэтому доедать  остатки  со  стола  д'Ар-
таньяна он стыдился не больше, чем г-жа де Мотвиль или  г-жа  де  Фаржи,
доедавшие блюда со стола Анны Австрийской.
   Выехать поэтому удалось только около восьми часов утра. Ошибиться бы-
ло невозможно: следовало ехать  но  дороге,  ведущей  из  Вилле-Котре  в
Компьен, и, миновав лес, свернуть направо.
   Стояло прекрасное весеннее утро; птицы пели на  высоких  деревьях,  и
солнечный свет на лесных прогалинах казался завесой золотистой кисеи.
   Кое-где солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотный свод лист-
вы, и во мраке тонули стволы старых дубов, на которые карабкались, зави-
дев путешественников, проворные белки. Вся природа в это раннее утро ды-
шала радующим сердце ароматом травы, цветов И листьев. Д'Артаньян, кото-
рому надоел смрад Парижа, находил, что человек, который носит имена трех
поместий, нанизанные одно на другое, может быть вполне счастлив в подоб-
ном раю. И он подумал, покачав головой: "Будь я на месте Портоса и  сде-
лай мне д'Артаньян предложение, которое я собираюсь сделать Портосу, уже
понятно, что бы я ответил д'Артаньяну".
   А Планше не думал ничего: он переваривал свой завтрак.
   На опушке леса д'Артаньян увидел указанную ему дорогу, а в конце  до-
роги башни огромного феодального замка.
   - Ого, - проворчал он, - этот  замок,  кажется,  принадлежал  старшей
ветви рода герцогов Орлеанских. Уж не вошел ли Портос в сделку с  герцо-
гом де Лонгвилем?
   - Ай да поместье, сударь! Хорошо управляется! - сказал  Планше.  -  И
если оно принадлежит господину Портосу, то его можно поздравить.
   - Не вздумай только, черт побери,  назвать  его  Портосом,  -  сказал
д'Артаньян, - или даже дю Валлоном. Называй его де Брасье или  де  Пьер-
фон. Ты погубишь все ваше дело.
   По мере приближения к замку, который привлек их внимание,  д'Артаньян
стал убеждаться, что тут не может жить его друг. Башни, хотя и  прочные,
как вчера выстроенные, были пробиты и разворочены, точно какой-то  вели-
кан изрубил их топором.
   Доехав до конца дороги, д'Артаньян увидел у своих ног чудесную  доли-
ну, в глубине которой дремало  небольшое  прелестное  озеро,  окруженное
разбросанными там и сям домами с соломенными и черепичными крышами;  ка-
залось, они почтительно признавали своим сюзереном стоявший тут же  кра-
сивый замок, построенный в начале царствования Генриха IV  и  украшенный
флюгерами с гербом владельца.
   На этот раз д'Артаньян не усомнился, что он перед жилищем Портоса.
   Дорога вела прямо к красивому замку, который рядом со  своим  предком
на горе напоминал современного щеголя рядом с закованным в железо  рыца-
рем времени Карла VII. Д'Артаньян пустил лошадь рысью. Планше поторапли-
вал своего скакуна, стараясь не отстать от хозяина.
   Через десять минут д'Артаньян въехал в аллею, обсаженную  прекрасными
тополями и упиравшуюся в железную решетку с позолоченными остриями и пе-
рекладинами. Посреди этой аллеи какой-то господин весь в зеленом и  раз-
золоченный, как решетка, сидел верхом на толстом низком жеребце.  Справа
и слева от него вытянулись два лакея в ливреях  с  позументами  на  всех
швах; поодаль толпой стояли почтительные крестьяне.
   "Уж не владетельный ли это господин дю Валлон де Брасье де Пьерфон? -
сказал про себя д'Артаньян. - Бог мой, как он съежился с  тех  пор,  как
перестал называться Портосом".
   - Это не может быть он, -  сказал  Планше,  отвечая  на  мысль  д'Ар-
таньяна. - В господине Портосе шесть футов росту, а в этом и пяти не на-
берется.
   - Однако этому господину очень низко кланяются.
   Сказав это, д'Артаньян двинулся по направлению к  жеребцу,  лакеям  и
важному господину. Чем ближе он подъезжал, тем более ему  казалось,  что
он узнает черты его лица.
   - Господи Иисусе! - воскликнул Планше, который тоже как будто признал
его. - Сударь, неужели это он?
   При этом восклицании человек на коне медленно и весьма величаво обер-
нулся, и путешественники увидели во всем блеске круглые  глаза,  румяную
рожу и блаженную улыбку Мушкетона.
   И точно, это был Мушкетон, жирный, пышущий здоровьем  и  довольством.
Узнав д'Артаньяна, он - не то что этот лицемер Базен - поспешно слез  со
своего жеребца и с обнаженной головой пошел навстречу офицеру. И  почти-
тельная толпа круто повернулась к новому светилу, затмившему прежнее.
   - Господин д'Артаньян! Господин д'Артаньян! -  вырвалось  из  толстых
щек Мушкетона, захлебывавшегося от радости. - Господин  д'Артаньян!  Ах,
какая радость для моего господина и хозяина  дю  Валлона  де  Брасье  до
Пьерфона!
   - Милейший Мушкетон! Так твой господин здесь?
   - Вы в его владениях.
   - Но какой же ты нарядный, жирный, цветущий! - продолжал  д'Артаньян,
без устали перечисляя перемены, происшедшие под влиянием благоденствия в
некогда голодном парне.
   - Да, да, слава богу, сударь, - ответил Мушкетон, - я  чувствую  себя
недурно.
   - Что же ты ничего не скажешь своему другу Планше?
   - Планше, друг мой Планше, ты ли это? - вскричал Мушкетон, с распрос-
тертыми объятиями и со слезами на глазах бросаясь к Планше.
   - Я самый, - ответил благоразумный Планше, - я  хотел  только  прове-
рить, не заважничал ли ты.
   - Важничать перед старым другом! Нет, Планше, никогда! Ты этого и сам
не думаешь, или плохо ты знаешь Мушкетона.
   - Ну и хорошо! - сказал Планше, соскочив с лошади и, в свою  очередь,
обнимая Мушкетона. Ты не то что эта каналья Базен, продержавший меня два
часа в сарае и даже не подавший вида, что он знаком со мной.
   И Планше с Мушкетоном расцеловались с чувством,  весьма  растрогавшим
присутствующих, решивших, ввиду высокого положения Мушкетона, что Планше
какой-нибудь переодетый вельможа.
   - А теперь, сударь, - сказал Мушкетон, освободившись от объятий План-
ше, безуспешно пытавшегося сомкнуть руки на спине своего друга, - а  те-
перь, сударь, позвольте мне вас покинуть, так как я не хочу,  чтобы  мой
барин узнал о вашем приезде от кого-либо, кроме меня; он не простит мне,
что я допустил опередить себя.
   - Старый друг! - сказал д'Артаньян, избегая называть Портоса и старым
и новым именем. - Так он еще не забыл меня?
   - Забыть? Это ему-то? - воскликнул Мушкетон. - Да не  проходило  дня,
чтобы мы не ожидали известия о вашем  назначении  маршалом  либо  вместо
господина до Гассиона, либо вместо господина де Бассомпьера.
   На губах д'Артаньяна промелькнула одна из тех редких грустных улыбок,
что остались в глубине его сердца как след разочарований молодости.
   - А вы, мужичье, - продолжал Мушкетон, -  оставайтесь  при  его  сия-
тельстве графе д'Артаньяне и постарайтесь как можно лучше  служить  ему,
пока я съезжу доложить монсеньеру о его приезде.
   И, взобравшись при помощи двух сердобольных душ на  своего  дородного
коня, в то время как более расторопный Планше вскочил без  чужой  помощи
на своего, Мушкетон поскакал по лужайке мелким  галопом,  свидетельство-
вавшим более о прочности спины, чем о быстроте ног его скакуна.
   - Вот хорошее начало! - сказал д'Артаньян. - Здесь нет  ни  тайн,  ни
притворства, ни политики; здесь смеются во все горло, плачут от радости,
у "всех лица в аршин шириной.  Право,  мне  кажется,  что  сама  природа
справляет праздник, что деревья, вместо листьев и цветов, убраны зелены-
ми и розовыми ленточками.
   - А мне, - сказал Планше, - кажется, что я отсюда чую восхитительней-
ший запах жаркого и вижу  почетный  караул  поварят,  выстроившихся  нам
навстречу. Ах, сударь, уж и повар должен быть у господина  де  Пьерфона:
он ведь любил хорошо покушать еще тогда, когда именовался  всего-навсего
Портосом.
   - Стой, - сказал д'Артаньян, - ты меня пугаешь! Если действительность
соответствует внешним признакам, я пропал. Такой счастливый человек  ни-
когда не отступится от своего счастья, и меня ждет неудача, как у Арами-
са.



   КАК Д'АРТАНЬЯН, ВСТРЕТИВШИСЬ С ПОРТОСОМ, УБЕДИЛСЯ, ЧТО НЕ  В  ДЕНЬГАХ
СЧАСТЬЕ

   Д'Артаньян въехал за решетку и очутился перед замком. Едва он  соско-
чил с лошади, как какой-то великан появился на крыльце.  Следует  отдать
должное д'Артаньяну: независимо  от  всяких  эгоистических  соображений,
сердце его радостно забилось при виде высокой фигуры и воинственного ли-
ца, сразу напомнившего ему, какой это храбрый и добрый человек.
   Он взбежал на крыльцо и бросился в объятия Портоса; вся челядь, выст-
роившаяся кружком на почтительном расстоянии, смотрела на  них  с  любо-
пытством. Мушкетон в первом ряду утирал себе глаза. Бедняга не  переста-
вал плакать с той минуты, как узнал д'Артаньяна и Планше.
   Портос взял приятеля за руку.
   - Ах, как я рад опять вас видеть, дорогой д'Артаньян! - воскликнул он
(теперь вместо баритона он говорил басом). - Вы, значит, меня не забыли.
   - Забыть вас? Ах, дорогой дю Валлон, можно ли забыть лучшие дни моло-
дости, и своих верных друзей, и пережитые вместе опасности. Увидя вас, я
припомнил каждый миг нашей былой дружбы.
   - Да, да, - сказал Портос, подкручивая  усы  и  стараясь  придать  им
прежний щегольской вид, который они утратили за время его  затворничест-
ва. - Да, славные дела совершали мы в свое время, - было над  чем  поло-
мать голову бедному кардиналу.
   И он тяжело вздохнул. Д'Артаньян взглянул на него.
   - Во всяком случае, - продолжал томно Портос, - добро пожаловать, до-
рогой друг, вы меня развлечете. Мы затравим завтра зайца в моих  превос-
ходных полях или косулю в моих великолепных  лесах.  Мои  четыре  борзые
слывут самыми легкими в наших краях, а гончие у меня такие,  что  равных
им не найти на двадцать миль в окружности.
   И Портос вздохнул второй раз.
   "Ого! - подумал Д'Артаньян. - Неужели мой приятель не  так  счастлив,
как кажется?"
   - Но прежде всего, - ответил он, - вы  представите  меня  госпоже  дю
Валлон, потому что я помню любезное приглашение, которое вы мне прислали
и в котором она соблаговолила приписать несколько строк.
   Третий вздох Портоса.
   - Я потерял госпожу дю Валлон два года тому назад и до сих пор скорб-
лю об этом. Потому-то я и уехал из моего замка Валлон,  близ  Корбея,  и
поселился в Брасье, а из-за этого переезда в конце концов  прикупил  вот
это именье. Бедная госпожа дю Валлон! - продолжал Портос,  делая  унылую
мину. - У нее был не очень покладистый характер, но под конец она все же
примирилась с моими привычками и вкусами.
   - Значит, вы богаты и свободны? - сказал Д'Артаньян.
   - Увы, - ответил Портос, я вдовец, и у меня сорок тысяч дохода.  Пой-
демте завтракать. Хотите?
   - И очень, - ответил Д'Артаньян. - Утренний воздух возбудил мой аппе-
тит.
   - Да, - заметил Портос, - у меня превосходный воздух.
   Они вошли в замок. Внутри все сверху донизу сияло позолотой:  золоче-
ные карнизы, золоченая резьба, золоченая мебель.
   Накрытый стол ожидал их.
   - Вот видите, - сказал Портос, - так у меня всегда.
   - Черт возьми, я восхищен! Такого стола и у короля не бывает.
   - Да, я слышал, что Мазарини его очень скверно кормит. Отведайте кот-
лет, милый Д'Артаньян. Из собственной баранины.
   - У вас очень нежные бараны, могу вас поздравить.
   - Да, они откармливаются на моих превосходных лугах.
   - Дайте мне еще.
   - Нет, попробуйте лучше зайца. Я убил его вчера в одном из моих запо-
ведников.
   - Черт! Как вкусно! Да вы кормите ваших зайцев, верно, одной  богоро-
дичной травкой!
   - А как вам нравится мое вино? Не правда ли, приятное?
   - Оно превосходно.
   - А тем не менее это местное.
   - В самом деле?
   - Да, небольшой виноградничек на южном склоне горы: он дает  двадцать
мюидов.
   - Великолепный сбор.
   Портос вздохнул в пятый раз. Д'Артаньян считал вздохи Портоса.
   - Но послушайте наконец, - сказал он, желая разрешить эту загадку,  -
можно подумать, друг мой, что вас что-то печалит? Уж не  больны  ли  вы?
Разве здоровье...
   - Превосходно, мой друг, лучше, чем когда-либо: я  убью  быка  ударом
кулака.
   - Значит, семейные огорчения?..
   - Семейные? К счастью, у меня нет семьи.
   - Чем же тогда вызваны ваши вздохи?
   - Я буду откровенен с вами, мой друг, - сказал Портос. -  Я  несчаст-
лив.
   - Вы несчастливы, Портос? Вы, владеющий замками, лугами, холмами, ле-
сами, - вы, имеющий, наконец, сорок тысяч ливров доходу, вы несчастливы?
   - Дорогой мой, - отвечал Портос, - правда, у меня все есть, но я оди-
нок среди всего этого.
   - А, понимаю: вы окружены нищими, знаться с которыми для  вас  унизи-
тельно...
   Портос слегка побледнел и осушил огромный стакан вина со  своего  ви-
ноградника.
   - Нет, не то, - сказал он, - скорее наоборот. Эти мелкопоместные дво-
рянчики, которые все имеют кой-какие титулы и считают себя потомками Фа-
рамонда, Карла Великого или по меньшей мере Гуго Капета. Так как  я  был
новоприбывший, я должен был первый к ним ехать, вначале я так  и  делал;
но вы знаете, мой милый, госпожа дю Валлон... (здесь Портос  словно  по-
перхнулся) госпожа дю Валлон была сомнительная дворянка. Первый раз  она
была замужем, - мне кажется, Д'Артаньян, вам это известно, -  за  стряп-
чим; это, по их мнению, было отвратительно. Они так и выразились:  "отв-
ратительно". Вы понимаете, за такое выражение можно убить тридцать тысяч
человек. Я убил двоих; это заставило остальных замолчать, но не принесло
мне их дружбы. Так что теперь я лишен всякого общества; живу один,  ску-
чаю, дохну с тоски.
   Д'Артаньян улыбнулся; он знал теперь слабое место в готовил удар.
   - Но в конце концов, - сказал он, - вы же сами дворянин и женитьба не
отняла у вас дворянства.
   - Да, но, понимаете, я не принадлежу к исторической знати, как,  нап-
ример, Куси, довольствовавшиеся титулом "сир", или  Роганы,  которые  не
хотели быть герцогами; я вынужден уступать этим людям, которые все графы
и виконты; в церкви, на всех церемониях, всюду  они  пользуются  преиму-
ществами передо мною, и я ничего с этим не могу  поделать.  Ах,  если  б
только я был...
   - Барон, не так ли? - окончил Д'Артаньян фразу приятеля.
   - Ах! - воскликнул Портос, просияв. - Ах, если б я был барон!
   "Отлично, - подумал Д'Артаньян, - тут успех обеспечен".
   - А знаете, дорогой друг, - сказал он Портосу, - этот-то титул, кото-
рого вы так желаете, я и привез вам сегодня.
   Портос подпрыгнул так, что все кругом  затряслось;  две-три  бутылки,
потеряв равновесие, скатились со стола и разбились. Мушкетон прибежал на
шум, и в дверях появился Планше с набитым ртом и салфеткой в руках.
   - Вы меня звали, монсеньер? - спросил Мушкетон.
   Портос сделал знак Мушкетону подобрать осколки стекла.
   - Я рад видеть,  -  сказал  Д'Артаньян,  -  что  этот  славный  малый
по-прежнему при вас.
   - Он мой управляющий, - ответил Портос. -  Он  умеет-таки  обделывать
свои делишки, этот мошенник, сразу видно, - сказал он громко,  -  но,  -
прибавил он, понижая голос, - он мне предан и не покинет меня ни за  что
на свете.
   "И притом зовет тебя монсеньером", - подумал д'Артаньян.
   - Можете идти, Мустон, - сказал Портос.
   - Вы сказали Мустон? Ах, да, понимаю, сокращенное имя, Мушкетон - это
слишком длинно!
   - Да, и к тому же от этого имени за целую милю пахнет казармой. Одна-
ко мы говорили о деле, когда вошел этот дуралей.
   - Да, - сказал Д'Артаньян. - Но отложим разговор до другого  времени,
а то ваши люди могут что-нибудь пронюхать: быть может, тут есть  шпионы.
Вы понимаете, Портос, это дело важное.
   - Черт побери! - проговорил Портос. - Что ж, пойдемте прогуляться  по
парку, для пищеварения.
   - С удовольствием, - сказал д'Артаньян.
   Так как плотный завтрак подошел к концу, они отправились  осматривать
великолепный сад. Каштановые и липовые аллеи окружали участок, по  край-
ней мере, десятин в тридцать. В садках, обсаженных  частой  живой  изго-
родью, резвились кролики, играя в высокой траве.
   - Честное слово, - сказал д'Артаньян, - парк у вас так  же  великоле-
пен, как и все остальное; а если у вас в прудах столько же рыбы, сколько
кроликов в садках, то вы должны быть  счастливейшим  человеком  в  мире,
разке что вы разлюбили охоту и не сумели пристраститься к рыбной ловле.
   - Рыбу ловить, мой друг, я предоставляю Мушкетону: это мужицкое  удо-
вольствие. Охотой же я иногда занимаюсь, другими словами, когда  я  ску-
чаю, то сажусь здесь на мраморной скамейке, приказываю подать мне ружье,
привести Гредине - это моя любимая охотничья собака - и  стреляю  кроли-
ков.
   - Это очень весело, - сказал д'Артаньян.
   - Да, - ответил со вздохом Портос, - это очень весело.
   Д'Артаньян уже перестал считать вздохи Портоса.
   - Потом, - прибавил Портос, - Гредине их отыскивает и сам  относит  к
повару: он хорошо выдрессирован.
   - Какой чудесный пес! - сказал д'Артаньян.
   - Но оставим Гредине, - продолжал Портос. - Если хотите,  я  вам  его
подарю, он мне уже надоел; вернемтесь теперь к нашему делу.
   - Извольте, - сказал д'Артаньян. - Но, дорогой друг, чтобы вы не мог-
ли потом упрекнуть меня в вероломстве, я вас предупреждаю, что вам  при-
дется совершенно изменить образ жизни.
   - Как так?
   - Снова надеть  боевое  снаряжение,  подпоясать  шпагу,  подвергаться
опасностям, оставляя подчас в пути куски своей шкуры, -  словом,  зажить
прежнею жизнью, понимаете?
   - Ах, черт возьми! - пробормотал Портос.
   - Да, я понимаю, что вы избаловались, милый друг; вы отрастили  брюш-
ко, рука утратила прежнюю гибкость, которую, бывало, вы не раз доказыва-
ли гвардейцам кардинала.
   - Ну, рука-то еще не плоха, клянусь вам, - сказал  Портос,  показывая
свою ручищу, похожую на баранью лопатку.
   - Значит, мы будем воевать?
   - Ну, разумеется.
   - А с кем?
   - Вы следите за политикой, мой друг?
   - Я? И не думаю.
   - Тем лучше. Словом, вы за кого: за Мазарини или за принцев?
   - Я просто ни за кого.
   - Иными словами, вы за нас? Тем лучше, Портос,  это  выгоднее  всего.
Итак, мой милый, я вам скажу: я приехал от кардинала.
   Это слово оказало такое действие на Портоса, как будто  был  все  еще
1640 год и речь шла о настоящем кардинале.
   - Ого! Что же угодно от меня его преосвященству?
   - Его преосвященство желает, чтоб вы поступили к нему на службу.
   - А кто сказал ему обо мне?
   - Рошфор. Помните?
   - Еще бы, черт возьми! Тот самый, что, бывало, так досаждал  нам,  по
чьей милости нам пришлось столько гонять по проезжим дорогам! Тот,  кого
вы трижды угостили шпагой, и ему, можно сказать, не зря досталось!
   - Но знаете ли вы, что он стал нашим другом? - спросил д'Артаньян.
   - Нет, не знал. Он, видно, незлопамятен...
   - Вы ошибаетесь, Портос, - возразил д'Артаньян, - это я незлопамятен.
   Портос не совсем понял эти слова, но, как мы знаем, он  не  отличался
сообразительностью.
   - Так вы говорите, - продолжал он, - что граф Рошфор говорил обо  мне
кардиналу?
   - Да, а затем королева.
   - Королева?
   - Чтобы внушить нам доверие к нему, она даже дала ему знаменитый  ал-
маз, помните, который я продал господину Дезэссару и  который,  не  знаю
каким образом, снова очутился в ее руках.
   - Но мне кажется, - заметил  Портос  со  свойственным  ему  неуклюжим
здравомыслием, - она бы лучше сделала, если б возвратила его вам.
   - Я тоже так думаю, - ответил д'Артаньян. - Но что поделаешь, у коро-
лей и королев бывают иногда странные причуды. А так как в конце концов в
их власти богатство и почести и от них исходят деньги и титулы, то и пи-
таешь к ним преданность.
   - Да, питаешь к ним преданность... - повторил  Портос.  -  Значит,  в
настоящую минуту вы преданы?..
   - Королю, королеве и кардиналу. Более того, я поручился и за вас.
   - И вы говорите, что заключили некоторые условия относительно меня?
   - Блестящие, мой дорогой, блестящие. Прежде всего, у вас есть деньги,
не так ли? Сорок тысяч ливров дохода, сказали вы?
   Портос вдруг встревожился.
   - Ну, милый мой, - сказал он, - лишних денег ни  у  кого  не  бывает.
Наследство госпожи дю Валлон несколько запутано, а  я  не  мастер  вести
тяжбы, так что и сам перебиваюсь, как могу.
   "Он боится, что я приехал просить у него  взаймы",  -  подумал  д'Ар-
таньян.
   - Ах, мой друг, - сказал он громко, - тем лучше, если у вас заминка в
делах.
   - Почему: тем лучше? - спросил Портос.
   - Да потому, что его преосвященство даст вам все: земли, деньги,  ти-
тулы.
   - А-а-а! - протянул Портос, вытаращив глаза при последнем слове д'Ар-
таньяна.
   - При прежнем кардинале,  -  продолжал  д'Артаньян,  -  мы  не  умели
пользоваться случаем, а ведь была возможность. Я говорю не о вас: у  вас
сорок тысяч доходу, и вы, по-моему, счастливейший человек на свете...
   Портос вздохнул.
   - Но тем не менее, - продолжал д'Артаньян, - несмотря на  ваши  сорок
тысяч ливров доходу, а может быть, именно в силу этих сорока тысяч  лив-
ров, мне кажется, что маленькая коронка на дверцах вашей кареты выгляде-
ла бы очень недурно, а?
   - Ну разумеется.
   - Так вот, друг мой, заслужите ее: она на конце вашей  шпаги.  Мы  не
повредим друг другу. Ваша цель - титул, моя - деньги...  Мне  бы  только
заработать достаточно, чтобы восстановить Артаньян, пришедший в упадок с
тех пор, как мои предки разорились на крестовых походах, да прикупить по
соседству акров тридцать земли, - больше мне не нужно. Я поселюсь там  и
спокойно умру.
   - А я, - сказал Портос, - хотел бы быть бароном.
   - Вы им будете.
   - А о других наших друзьях вы тоже вспомнили? - спросил Портос.
   - Конечно. Я виделся с Арамисом.
   - А ему чего хочется? Быть епископом?
   - Представьте себе, - ответил д'Артаньян, не желавший  разочаровывать
Портоса, - что Арамис стал монахом и иезуитом и живет  как  медведь;  он
отрекся от всего земного и помышляет только о спасении души. Мои предло-
жения не могли поколебать его.
   - Тем хуже! - сказал Портос. - Он был человек с головой. А Атос?
   - Я еще не видался с ним, но поеду к нему от вас. Не знаете  ли,  где
его искать?
   - Близ Блуа, в маленьком именьице, которое он  унаследовал  от  како-
го-то родственника.
   - А как оно называется?
   - Бражелон. Представьте себе, друг мой, Атос, который и так  родовит,
как император, вдруг еще наследует землю, дающую право на  графский  ти-
тул! Ну на что ему эти графства? Графство де Ла Фер, графство де  Браже-
лон!
   - Тем более что у него нет детей, - сказал д'Артаньян.
   - Гм, я слыхал, что он усыновил  одного  молодого  человека,  который
очень похож на него лицом.
   - Атос, наш Атос, который был добродетелен, как Сципион! Вы с ним ви-
делись?
   - Нет.
   - Ну, так я завтра же повидаюсь с ним и расскажу о вас. Боюсь только,
- но это между нами, - что из-за своей несчастной  слабости  к  вину  он
состарился и опустился.
   - Да, правда, он много пил.
   - К тому же он старше нас всех, - заметил д'Артаньян.
   - Всего несколькими годами; важная осанка очень его старила.
   - Да, это верно. Итак, если Атос будет с нами -  великолепно;  ну,  а
если не будет, мы и без него обойдемся. Мы и вдвоем стоим целой дюжины.
   - Да, - сказал Портос, улыбаясь при воспоминании о своих былых подви-
гах, - но вчетвером мы стоили бы тридцати шести; тем более что дело  бу-
дет не из легких, судя по вашим словам.
   - Не легкое для новичка, но не для нас.
   - А сколько оно продлится?
   - Пожалуй, хватит года на три, на четыре, черт возьми!
   - Драться будем много?
   - Надеюсь.
   - Тем лучше в конце концов, тем  лучше!  -  восклицал  Портос.  -  Вы
представить себе не можете, как мне с той поры, что я сижу здесь, хочет-
ся размять кости! Иной раз, в воскресенье, после церкви, я скачу на коне
по полям и лугам моих соседей в чаянии какой-нибудь доброй  стычки,  так
как чувствую, что она мне необходима; но ничего не случается, мой милый.
То ли меня уважают, то ли боятся, что более вероятно. Мне позволяют  вы-
таптывать с собаками поля люцерны, позволяют над всеми издеваться,  и  я
возвращаюсь, скучая еще больше, вот и все. Скажите мне, по крайней мере,
теперь в Париже уже не так преследуют за поединки?
   - Ну, мой милый, тут все обстоит прекрасно. Нет никаких  эдиктов,  ни
кардинальской гвардии, ни Жюссака и ему подобных  сыщиков,  ничего.  Под
любым фонарем, в трактире, где угодно: "Вы фрондер?" - вынимаешь  шпагу,
и готово. Гиз убил Колиньи посреди Королевской площади, и ничего -  сош-
ло.
   - Вот это славно! - сказал Портос.
   - А затем, в скором времени, - продолжал д'Артаньян, -  у  нас  будут
битвы по всем правилам, с пушками, с пожарами, - все что душе угодно.
   - Тогда я согласен.
   - Даете мне слово?
   - Да, решено! Я буду колотить за Мазарини направо и налево. Но...
   - Что "но"?
   - Пусть он сделает меня бароном.
   - Э, черт возьми! Да это уж решено заранее. Я вам сказал и  повторяю,
что ручаюсь за ваше баронство.
   Получив это обещание, Портос, который никогда не сомневался  в  слове
своего друга, повернул с ним обратно в замок.



   ПОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО ЕСЛИ ПОРТОС БЫЛ НЕДОВОЛЕН СВОЕЙ УЧАСТЬЮ, ТО  МУШКЕ-
ТОН БЫЛ СОВЕРШЕННО УДОВЛЕТВОРЕН СВОЕЮ

   На обратном пути к замку Портос был погружен в мечты о своем  будущем
баронстве, а д'Артаньян размышлял о жалкой природе человека, всегда  не-
довольного тем, что у него есть, и постоянно стремящегося к тому, чего у
него нет. Д'Артаньян, будь он на месте Портоса, счел бы себя счастливей-
шим человеком на свете. А чего недоставало  для  счастья  Портосу?  Пяти
букв, которые он имел бы право писать впереди всех своих имен и фамилий,
да еще коронки, нарисованной на дверцах кареты.
   "Видно, суждено мне, - подумал д'Артаньян, - всю жизнь глядеть напра-
во и налево и так и не увидеть ни разу вполне счастливого лица".
   Но не успел он сделать этот философский вывод, как судьба словно  за-
хотела опровергнуть его. Едва расставшись  с  Портосом,  ушедшим  отдать
кой-какие приказания своему повару, д'Артаньян заметил, что к нему приб-
лижается Мушкетон. Лицо доброго малого, если не считать  легкого  волне-
ния, которое, подобно летнему облачку, не столько омрачало его,  сколько
чуть-чуть затуманивало, казалось лицом вполне счастливого человека.
   "Вот то, чего я искал, - подумал д'Артаньян. - Но,  увы,  бедняга  не
знает, зачем я приехал".
   Мушкетон остановился  на  приличном  расстоянии.  Д'Артаньян  сел  на
скамью и знаком подозвал его к себе.
   - Сударь, - сказал Мушкетон, воспользовавшись позволением, -  я  хочу
вас попросить об одной милости.
   - Говори, мой друг, - сказал д'Артаньян.
   - Я не смею, я боюсь, как бы вы не подумали, что благоденствие испор-
тило меня.
   - Значит, ты счастлив, мой друг? - спросил д'Артаньян.
   - Так счастлив, как только возможно, и все же в ваших  силах  сделать
меня еще счастливее.
   - Что ж! Говори. Если дело зависит только от меня, то считай, что оно
уже сделано.
   - О, сударь, оно зависит только от вас!
   - Я жду.
   - Сударь, милость, о которой я вас прошу, заключается в том, чтоб  вы
называли меня не Мушкетоном, а Мустоном. С тех пор как я имею честь сос-
тоять управляющим его милости, я ношу это имя,  как  более  достойное  и
внушающее почтение моим подчиненным. Вы сами знаете, сударь, как необхо-
дима субординация для челяди.
   Д'Артаньян улыбнулся: Портос удлинял свою фамилию, Мушкетон  укорачи-
вал свою.
   - Так как же, сударь? - спросил, трепеща, Мушкетон.
   - Ну, конечно, мой милый Мустон, конечно,  -  ответил  Д'Артаньян.  -
Будь покоен, я не забуду твоей просьбы и, если тебе угодно, даже не буду
впредь говорить тебе "ты".
   - О! - воскликнул, покраснев от радости, Мушкетон. - Если вы  окажете
мне такую честь, сударь, я буду вам признателен  всю  жизнь.  Но,  может
быть, я прошу уж слишком многого?
   "Увы, - подумал Д'Артаньян. - Это совсем мало по сравнению с теми не-
ожиданными напастями, которые я навлеку на  беднягу,  встретившего  меня
так сердечно!"
   - А вы долго пробудете у нас, сударь? - спросил Мушкетон.
   Лицо его, обретя прежнюю безмятежность, расцвело опять, как пион.
   - Я уезжаю завтра, мой друг, - ответил Д'Артаньян.
   - Ах, сударь, неужели вы приехали только  для  того,  чтобы  огорчить
нас?
   - Боюсь, что так, - произнес Д'Артаньян совсем тихо, и отступавший  с
низкими поклонами Мушкетон его не расслышал.
   Раскаяние терзало д'Артаньяна, несмотря на то что сердце его  изрядно
очерствело.
   Он не сожалел о том, что увлек Портоса на путь, опасный для его жизни
и благополучия, ибо Портос охотно рискнул бы всем этим  ради  баронского
титула, о котором мечтал пятнадцать лет; но Мушкетон-то желал только од-
ного: чтобы его звали Мустоном; так не жестоко ли было отрывать  его  от
блаженной и сытой жизни? Д'Артаньян раздумывал об этом,  когда  вернулся
Портос.
   - За стол, - сказал Портос.
   - Как за стол? - спросил д'Артаньян. - Который же теперь час?
   - Уже второй, мой милый.
   - Ваше обиталище, Портос, просто рай: здесь забываешь  о  времени.  Я
следую за вами, хоть я и не голоден.
   - Идем, идем. Если не всегда можно есть, то пить  всегда  можно;  это
один из принципов бедняги Атоса, и в его правоте я убедился с  тех  пор,
как начал скучать.
   Д'Артаньян, который, как истый гасконец, был по натуре весьма умерен,
по-видимому, не очень верил в правильность аксиомы  Атоса;  все-таки  он
старался по мере сил не отставать от хозяина дома.
   Однако, глядя, как ест Портос, и сам усердно прихлебывая вино,  Д'Ар-
таньян не мог отделаться от мысли о Мушкетоне, тем более  что  Мушкетон,
не прислуживая сам за столом, что при нынешнем положении  было  бы  ниже
его достоинства, то и дело появлялся у дверей и выказывал свою благодар-
ность д'Артаньяну, посылая им вина самые лучшие и самые выдержанные.
   Поэтому, когда за десертом Портос по знаку д'Артаньяна отпустил лаке-
ев и друзья остались вдвоем, д'Артаньян обратился к Портосу:
   - А кто же будет вас сопровождать в поход, Портос?
   - Конечно же, Мустон, - ответил спокойно Портос.
   Д'Артаньян был поражен. Ему уже представилось, как переходит в скорб-
ную гримасу радушная улыбка управителя.
   - А ведь Мустон, - сказал Д'Артаньян, - уже не первой молодости,  мой
милый; к тому же он разжирел и, может быть, утратил навык к боевой служ-
бе.
   - Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет  поки-
нуть меня: он слишком меня любит.
   "О, слепое самолюбие!" - подумал Д'Артаньян.
   - Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот доб-
рый, храбрый, сметливый... как бишь его зовут?
   - Планше. Да, он снова у меня, но теперь он больше не лакей.
   - А кто же?
   - На свои тысячу шестьсот ливров, - помните, те  деньги,  которые  он
заработал при осаде Ла-Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, - он  отк-
рыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.
   - Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?
   - Он немножко напроказил и боится неприятностей.
   И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.
   - Да, милый мой, - сказал Портос, - что, если б ктонибудь сказал  вам
в былое время, что Планше спасет Рошфора, а  вы  потом  укроете  его  от
преследования?
   - Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.
   - Совершенно верно, - согласился Портос, - но что  не  меняется  или,
вернее, что меняется к лучшему - это вино. Отведайте-ка испанское, кото-
рое так ценил наш друг Атос: это херес.
   В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашне-
го меню, а также предполагаемой охоты.
   - Скажи-ка, Мустон, - спросил Портос, - мое оружие в порядке?
   Д'Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.
   - Ваше оружие, монсеньер? - спросил Мушкетон. - Какое оружие?
   - Да мои доспехи, черт возьми!
   - Какие доспехи?
   - Боевые доспехи.
   - Да, монсеньер, - я так думаю, по крайней мере.
   - Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь
у меня самая резвая?
   - Вулкан.
   - А самая выносливая?
   - Баярд.
   - А ты какую больше всего любишь?
   - Я люблю Рюсто, монсеньер, это славная лошадка, мы с  ней  прекрасно
ладим.
   - Она вынослива, не правда ли?
   - Помесь нормандской породы с мекленбургской.  Может  бежать  день  и
ночь без передышки.
   - Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех  лоша-
дей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и
охотничий нож.
   - Значит, мы отправляемся путешествовать? - тревожно  спросил  Мушке-
тон.
   Д'Артаньян, выстукивавший до сих пор неопределенные аккорды,  забара-
банил марш.
   - Получше того, Мустон! - ответил Портос.
   - Мы едем в поход, сударь? - спросил управитель, и розы на  его  лице
сменились лилиями.
   - Мы опять поступаем на военную службу,  Мустон!  -  ответил  Портос,
стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид,  от  которого
они давно отвыкли.
   Едва раздались эти слова, как  Мушкетон  затрепетал;  его  толстые  с
красноватыми прожилками щеки дрожали. Он взглянул на д'Артаньяна с таким
невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без  волне-
ния. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:
   - На службу? На службу в королевской армии?
   - И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких  приключений  -
словом, будем вести прежнюю жизнь.
   Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужас-
ная "прежняя жизнь" и делала "теперешнюю" столь приятной.
   - О, господи! Что я слышу? - воскликнул Мушкетон,  бросая  еще  более
умоляющий взгляд на д'Артаньяна.
   - Что делать, мой  милый  Мустон!  -  сказал  д'Артаньян.  -  Значит,
судьба...
   Несмотря на то что д'Артаньян постарался не назвать его на "ты" и вы-
говорил его имя так, как хотелось Мушкетону,  тот  все  же  почувствовал
удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить
двери.
   - Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, - сказал Портос топом,
которым Дон-Кихот, вероятно, поощрял Санчо  седлать  своего  Серого  для
последнего похода.
   Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить  воз-
душные замки. От славного винца  Мушкетона  д'Артаньяну  уже  мерещились
груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу - голубая лента и  гер-
цогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги
пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.
   На следующее утро, однако,  д'Артаньян  несколько  утешил  Мушкетона,
объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время  вестись  в
самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях
Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфо-
на, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.
   - Но мне кажется, что прежде... - робко начал Мушкетон.
   - О! - сказал д'Артаньян. - Нынче война ведется не так,  как  прежде.
Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.
   Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подт-
вердил ему все, что сказал д'Артаньян.
   - Только, - прибавил он, - в этой войне пленников подчас вешают.
   - Черт возьми, - сказал Мушкетон, - кажется, я все  же  предпочел  бы
осаду Ла-Рошели.
   А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю,  обо-
шел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих бор-
зых, свою свору гончих, Гредине - одним словом, все, чем он владел,  на-
конец трижды угостил д'Артаньяна как нельзя более  пышно  и,  когда  тот
стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.
   - Сделаем так, мой друг, - сказал ему посланец Мазарини. - Мне  нужно
четыре дня, чтобы доехать отсюда до Блуа; день провести там; три или че-
тыре - на возвращение в Париж. Выезжайте отсюда через неделю со всем не-
обходимым; остановитесь на Тиктонской улице, в  гостинице  "Козочка",  и
ждите моего возвращения.
   - Решено, - сказал Портос.
   - Я еду к Атосу без всякой надежды на успех. Но, хоть я и думаю,  что
он никуда не годится, все же нужно соблюдать приличия в  отношении  дру-
зей.
   - Не поехать ли и мне с вами? - сказал Портос. - Это  меня  несколько
развлечет.
   - Возможно, меня тоже. Но вы не успеете сделать нужные приготовления.
   - Правда. Поезжайте, желаю вам успеха. Мне не терпится  приняться  за
дело.
   - Отлично! - сказал д'Артаньян.
   И они расстались на рубеже пьерфонских владений, до  которого  Портос
пожелал проводить своего друга.
   - По крайней мере, - сказал д'Артаньян, скача по дороге на Вилле-Кот-
ре, - я буду не один. Этот молодчина Портос еще исполнен сил. Если  Атос
согласится, отлично. Мы тогда втроем посмеемся над Арамисом, этим  пове-
сой в рясе.
   Из Вилле-Котре он написал кардиналу:
   "Монсеньер, одного я уже могу  предложить  вашему  преосвященству,  а
этот один стоит двадцати. Я еду в Блуа, так как граф де Ла Фер  живет  в
замке Бражелон в окрестностях этого города".
   Затем он поскакал по дороге в Блуа, болтая с Планше,  весьма  развле-
кавшим его в продолжение долгого путешествия.



   ДВА АНГЕЛОЧКА

   Дорога предстояла долгая, но д'Артаньяна это ничуть не тревожило:  он
знал, что его лошади хорошо отдохнули у  полных  яслей  владельца  замка
Брасье. Он спокойно пустился в четырехдневный или пятидневный путь,  ко-
торый ему предстояло проделать в сопровождении верного Планше.
   Как мы уже говорили, оба спутника, чтоб  убить  дорожную  скуку,  все
время ехали рядом, переговариваясь друг с другом. Д'Артаньян мало-помалу
перестал держать себя барином, а Планше понемногу сбросил личину  лакея.
Этот тонкий плут, превратившись в торговца, не раз с сожалением  вспоми-
нал былые пирушки в пути, а также беседы и блестящее общество дворян. И,
сознавая за собой известные достоинства, считал, что унижает себя посто-
янным общением с грубыми людьми.
   Вскоре он снова стал поверенным того,  кого  продолжал  еще  называть
своим барином. Д'Артаньян много лет уже не открывал никому своего  серд-
ца. Вышло так, что эти люди, встретившись снова, отлично поладили  между
собой.
   Да и вправду сказать, Планше был неплохим спутником  в  приключениях.
Он был человек сметливый; не ища особенно опасностей, он не  отступал  в
бою, в чем д'Артаньян не раз имел случай убедиться. Наконец,  он  был  в
свое время солдатом, а оружие облагораживает. Но главное было в том, что
если Планше нуждался в д'Артаньяне, то и сам был ему весьма полезен. Так
что они прибыли в Блуа почти друзьями.
   В пути, постоянно возвращаясь к занимавшей его мысли, д'Артаньян  го-
ворил, качая головой:
   - Я знаю, что мое обращение к Атосу бесполезно и нелепо, но я  обязан
оказать это внимание моему другу, имевшему все задатки  человека  благо-
родного и великодушного.
   - Что и говорить! Господин Атос был истинный дворянин! - сказал План-
ше.
   - Не правда ли? - подхватил д'Артаньян.
   - У него деньги сыпались, как град с неба, - продолжал  Планше,  -  и
шпагу он обнажал, словно король. Помните, сударь,  дуэль  с  англичанами
возле монастыря кармелиток? Ах, как хорош и великолепен был в  тот  день
господин Атос, заявивший своему противнику:  "Вы  потребовали,  чтобы  я
назвал вам свое имя, сударь? Тем хуже для вас, так как теперь  мне  при-
дется вас убить". Я стоял около него и слышал все слово в слово.  А  его
взгляд, сударь, когда он пронзил своего противника, как заранее предска-
зал, и тот упал, не успев и охнуть! Ах, сударь, еще раз скажу:  это  был
истинный дворянин!
   - Да, - сказал д'Артаньян, - это чистейшая правда, но один недостаток
погубил все его достоинства.
   - Да, помню, - сказал Планше, - он любил выпить, или,  скажем  прямо,
изрядно пил. Только и пил он не как другие. Его глаза ничего не  выража-
ли, когда он подносил стакан к губам. Право, никогда молчание не  бывало
так красноречиво. Мне так и казалось, что  я  слышу,  как  он  бормочет:
"Лейся, влага, и прогони мою печаль!" А как он отбивал ножки у рюмок или
горлышки у бутылок! В этом с ним никто бы не мог потягаться.
   - Какое грустное зрелище нас ждет сегодня! - продолжал д'Артаньян.  -
Благородный дворянин с гордой осанкой,  прекрасный  боец,  так  блестяще
проявлявший себя на войне, что все дивились, почему  он  держит  в  руке
простую шпагу, а не маршальский жезл, явится нам  согбенным  стариком  с
красным носом и слезящимися глазами. Мы найдем его где-нибудь на лужайке
в саду; он взглянет на нас мутными глазами и, может быть, даже не узнает
нас. Бог свидетель, Планше, я охотно избежал бы этого грустного зрелища,
- продолжал д'Артаньян, - если бы не хотел доказать свое уважение  слав-
ной тени доблестного графа де Ла Фер, которого мы так любим.
   Планше молча кивнул головой; видно было, что он разделяет все  опасе-
ния своего господина.
   - Вдобавок ко всему, - продолжал д'Артаньян, - дряхлость,  ведь  Атос
теперь уже стар. Может быть, и бедность, потому что  он  не  берег  того
немногого, что имел. И  засаленный  Гримо,  еще  более  молчаливый,  чем
раньше, и еще более горький пьяница, чем его хозяин... Ах,  Планше,  все
это разрывает мне сердце!
   - Мне кажется, что я уже так и вижу, как он пошатывается, едва  воро-
чая языком, - с состраданием сказал Планше.
   - Признаюсь, я побаиваюсь, как бы Атос, охваченный  под  пьяную  руку
воинственным пылом, не принял бы мое предложение. Это будет  для  нас  с
Портосом большим несчастьем, а главное, просто помехой; но мы его бросим
после первой же попойки, вот и все. Он проспится и поймет.
   - Во всяком случае, сударь, - сказал Планше, - скоро  все  выяснится.
Мне кажется, вон те высокие стены, красные от лучей  заходящего  солнца,
это уже Блуа.
   - Возможно, - ответил д'Артаньян, - а эти островерхие, резные колоко-
ленки, что виднеются там в лесу налево, напоминают, по  рассказам,  Шам-
бор.
   - Мы въедем в город?
   - Разумеется, чтоб навести справки.
   - Советую вам, сударь, если мы будем в городе, отведать там сливок  в
маленьких горшочках: их очень хвалят; к сожалению,  в  Париж  их  возить
нельзя, и приходится пить только на месте.
   - Ну так мы их отведаем, будь спокоен, - отвечал д'Артаньян.
   В эту минуту тяжелый, запряженный волами воз, на каких обычно возят к
пристаням на Луаре срубленные в тамошних великолепных лесах деревья, вы-
ехал с изрезанного колеями проселка на большую дорогу, по которой скака-
ли наши всадники. Воз сопровождал человек,  державший  в  руках  длинную
жердь с гвоздем на конце, этой жердью он подбадривал своих  медлительных
животных.
   - Эй, приятель! - окликнул Планше погонщика.
   - Что угодно вашей милости? - спросил крестьянин  на  чистом  и  пра-
вильном языке, свойственном жителям этой местности и  способном  присты-
дить парижских блюстителей грамматики с Сорбоннской площади и  Универси-
тетской улицы.
   - Мы разыскиваем дом графа де Ла Фер, - сказал д'Артаньян. - Приходи-
лось вам слышать это имя среди имен окрестных владельцев?
   Услыша эту фамилию, крестьянин снял шляпу.
   - Бревна, что я везу, ваша милость, - ответил он, - принадлежат  ему.
Я вырубил их в его роще и везу в его замок.
   Д'Артаньян не желал расспрашивать этого человека. Ему было бы  непри-
ятно услышать от постороннего то, о чем он говорил Планше.
   "Замок! - повторил про себя Д'Артаньян. - Замок! А, понимаю. Атос шу-
тить не любит; наверно, он, как Портос, заставил крестьян величать  себя
монсеньером, а свой домишко - замком. У милейшего Атоса рука всегда была
тяжелая, в особенности когда он выпьет".
   Волы шли медленно. Д'Артаньян и Планше ехали позади воза. Наконец та-
кой аллюр им наскучил.
   - Так, значит, эта дорога ведет в замок, - спросил Д'Артаньян  погон-
щика, - и мы можем ехать по ней без риска заблудиться?
   - Конечно, сударь, конечно, - отвечал  тот,  -  можете  ехать  прямо,
вместо того чтоб скучать, плетясь за такими медлительными животными.  Не
проедете и полумили, как увидите справа от себя замок; отсюда не  видно:
тополя его скрывают. Этот замок еще не Бражелон, а  Лавальер.  Поезжайте
дальше. В трех мушкетных выстрелах оттуда будет большой белый дом с  че-
репичной крышей, построенный на холме под огромными  кленами,  -  это  и
есть замок графа де Ла Фер.
   - А как длинна эта полумиля? - спросил Д'Артаньян. - В нашей прекрас-
ной Франции бывают разные мили.
   - Десять минут хода для проворных ног вашей лошади, сударь.
   Д'Артаньян поблагодарил погонщика и дал шпоры коню.  Потом,  невольно
взволнованный при мысли, что снова увидит этого странного человека,  ко-
торый его так любил, который так помог своим словом и примером  воспита-
нию в нем дворянина, он мало-помалу стал сдерживать лошадь  и  продолжал
путь шагом, опустив в раздумье голову.
   Встреча с крестьянином и его поведение дали и Планше повод к  серьез-
ным размышлениям. Никогда еще, ни в Нормандии, ни во Фрапш-Копте,  ни  в
Артуа, ни в Пикардии, - областях, где он больше всего живал, - не встре-
чал он у крестьян такой простоты в обращении, такой  степенности,  такой
чистоты языка. Он готов был думать, что встретил какого-нибудь  дворяни-
на, фрондера, как и он, который по политическим причинам  был  вынужден,
тоже как он, переменить обличие.
   Возчик сказал правду: вскоре  за  поворотом  дороги  глазам  путников
предстал замок Лавальер; а вдали, на расстоянии примерно с четверть  ми-
ли, в зеленой рамке громадных кленов, на фоне густых  деревьев,  которые
весна запушила снегом цветов, выделялся белый дом. Увидев все это, Д'Ар-
таньян, которого нелегко было растрогать, ощутил в сердце своем странный
трепет: такую власть имеют над нами в течение всей пашей жизни впечатле-
ния молодости.
   Планше, не имевший поводов так волноваться и удивленный  возбуждением
своего барина, поглядывал то на д'Артаньяна, то на дом.
   Мушкетер проехал еще несколько шагов и очутился перед решеткой,  сде-
ланной с большим вкусом, который  отличает  металлические  изделия  того
времени.
   За решеткой виднелись отличные огороди и  довольно  просторный  двор,
где лакеи в разнообразных ливреях держали под уздцы горячих верховых ло-
шадей и стояла карета, запряженная парой лошадей местной породы.
   - Мы сбились с дороги, или тот человек обманул нас,  -  сказал  Д'Ар-
таньян. - Не может быть, чтобы здесь жил Атос. Боже мой, неужели он умер
и это имение перешло к какому-нибудь из его родственников! Сойди с лоша-
ди, Планше, и пойди разузнай. Признаюсь, у меня не хватает храбрости.
   Планше соскочил с лошади.
   - Ты скажешь, - продолжал д'Артаньян, - что один дворянин, находящий-
ся здесь проездом, желает засвидетельствовать свое почтение графу де  Ла
Фер, и если ответ будет благоприятный, тогда можешь назвать мою фамилию.
   Планше, ведя лошадь под уздцы, подошел к воротам и позвонил. На  зво-
нок тотчас же вышел седой лакей, несмотря на  свой  возраст  державшийся
вполне прямо.
   - Здесь живет граф де Ла Фер? - спросил Планше.
   - Да, здесь, сударь, - ответил слуга, так как Планше не бы и  одет  в
ливрею.
   - Отставной военный, не так ли?
   - Совершенно верно.
   - У которого был лакей по имени Гримо? - расспрашивал Планше, с обыч-
ной своей осторожностью считавший, что лишняя справка не помешает.
   - Господин Гримо сейчас в отъезде, - ответил лакей,  не  привыкший  к
подобным допросам и начинавший уже оглядывать Планше с головы до ног.
   - В таком случае, - сказал радостно Планше, - я вижу, что это тот са-
мый граф де Ла Фер, которого мы ищем. Откройте мне, пожалуйста, я  хотел
бы доложить графу, что мой господин, его друг, приехал сюда и желает его
видеть.
   - Что же вы раньше этого не сказали? - ответил лакей, отворяя ворота.
- Но где же ваш господин?
   - Он едет за мной.
   Лакей отворил ворота и пропустил Планше. Тот сделал знак д'Артаньяну,
который въехал во двор, испытывая небывалое волнение.
   Взойдя на крыльцо, Планше услыхал, как кто-то говорил в нижней зале:
   - Где же этот дворянин? Отчего вы не проведете его сюда?
   Этот голос, донесшийся до д'Артаньяна, пробудил в его  сердце  тысячу
ощущений, тысячу забытых воспоминаний. Он поспешно  соскочил  с  лошади,
между тем как Планше, с улыбкой на губах, уже подходил к хозяину дома.
   - Да ведь я знаю этого молодца! - сказал Атос, появляясь на пороге.
   - О да, господин граф, вы меня знаете, и я также вас хорошо  знаю.  Я
Планше, господин граф. Планше, помните ли...
   Но тут честный слуга запнулся, пораженный наружностью Атоса.
   - Что? Планше? - вскричал Атос. - Неужели д'Артаньян здесь?
   - Я здесь, мой друг! Я здесь, дорогой Атос! -  пробормотал,  чуть  не
шатаясь, д'Артаньян.
   Теперь и прекрасное, спокойное лицо Атоса изобразило  сильное  волне-
ние. Не спуская глаз с д'Артаньяна, он сделал два быстрых  шага  к  нему
навстречу и нежно обнял его. Д'Артаньян, оправившись от смущения, в свою
очередь, сердечно, со слезами на глазах, обнял друга.
   Тогда Атос, взяв его за руку и крепко сжимая ее в своей,  ввел  д'Ар-
таньяна в гостиную, где находилось несколько гостей. Все встали.
   - Позвольте вам представить, господа, - сказал Атос, - шевалье  д'Ар-
таньяна, лейтенанта мушкетеров его величества, моего искреннего друга  и
одного из храбрейших и благороднейших дворян, каких я знаю.
   Д'Артаньян, как водится, выслушал приветствия присутствующих, ответил
на них, как умел, и присоединился к обществу, а когда прерванный на  ми-
нуту разговор возобновился, принялся рассматривать Атоса.
   Странное дело! Атос почти не постарел. Его прекрасные глаза, без тем-
ных кругов от бессонницы и пьянства, казалось, стали еще  больше  и  еще
яснее, чем прежде. Ею овальное лицо, утратив нервную подвижность,  стало
величавее. Прекрасные и по-прежнему мускулистые, хотя и тонкие  руки,  в
пышных кружевных манжетах, сверкали белизной, как руки на картинах Тици-
ана и Ван-Дейка. Он стал стройней, чем прежде; его широкие, хорошо  раз-
витые плечи говорили о необыкновенной силе. Длинные черные волосы с чуть
пробивающейся сединой, волнистые от природы, красиво  падали  на  плечи.
Голос был по-прежнему свеж, словно Атосу было все еще двадцать пять лет.
Безупречно сохранившиеся прекрасные  белые  зубы  придавали  невыразимую
прелесть улыбке.
   Между тем гости, почувствовав по чуть приметной холодности разговора,
что друзья сгорают желанием остаться наедине, стали с изысканной  вежли-
востью того времени один за другим подниматься  -  прощанье  с  хозяином
всегда было важным делом у людей высшего общества. Но тут со двора  пос-
лышался громкий лай собак, и несколько человек в один голос воскликнули:
   - Вот и Рауль вернулся!
   При имени Рауля Атос взглянул на д'Артаньяна, как бы желая  подметить
любопытство, которое должно было возбудить в том это повое имя. Но Д'Ар-
таньян был так поражен всем виденным, что ничего еще толком не  понимал;
поэтому он довольно безразлично обернулся, когда в гостиную вошел краси-
вый юноша лет пятнадцати, просто, но со вкусом одетый, и  изящно  покло-
нился, сняв шляпу с длинными красными перьями.
   Тем не менее приход этого нового, совершенно неожиданного лица  пора-
зил д'Артаньяна. Множество мыслей зародилось у него в  уме,  подсказывая
ему объяснение перемены в Атосе, казавшейся ему до сих пор необъяснимой.
Поразительное сходство Атоса с молодым человеком проливало свет на тайну
его перерождения. Д'Артаньян стал выжидать, присматриваясь и прислушива-
ясь.
   - Вы уже вернулись, Рауль? - сказал граф.
   - Да, сударь, - почтительно ответил молодой человек, - я исполнил ва-
ше поручение.
   - Но что с вами, Рауль? - заботливо спросил Атос. - Вы бледны  и  как
будто взволнованы.
   - Это потому, что с нашей маленькой соседкой случилось несчастье.
   - С мадемуазель Лавальер? - живо спросил Атос.
   - Что такое? - раздалось несколько голосов.
   - Она гуляла со своей Марселиной в  лесу,  где  дровосеки  обтесывают
бревна; я увидел ее, проезжая мимо, и остановился. Она тоже меня  увиде-
ла, хотела спрыгнуть ко мне с кучи бревен, на которую взобралась, но ос-
тупилась, бедняжка, упала и не могла подняться. Мне кажется, она  вывих-
нула себе ногу.
   - О, боже мой! - воскликнул Атос. - А госпожа дэ Сен-Реми,  ее  мать,
знает об этом?
   - Нет, госпожа де Сен-Реми в Блуа, у герцогини Орлеанской. Я  побоял-
ся, что девочке недостаточно хорошо оказали первую помощь,  и  прискакал
спросить вашего совета.
   - Пошлите кого-нибудь в Блуа, Рауль! Или лучше  садитесь  на  коня  и
скачите туда сами.
   Рауль поклонился.
   - А где Луиза? - продолжал граф.
   - Я доставил ее сюда, граф, и положил у жены Шарло, которая  покамест
заставляет ее держать ногу в воде со льдом.
   Это известие послужило гостям предлогом для ухода.  Они  поднялись  и
стали прощаться с Атосом. Один только старый герцог до Барбье,  двадцать
лет бывший в дружбе с семьей Лавальер, пошел навестить маленькую  Луизу,
которая заливалась слезами; по, увидев Рауля, она отерла свои прелестные
глазки и сейчас же улыбнулась.
   Герцог предложил отвезти ее в Блуа в своей карете.
   - Вы правы, сударь, - согласился Атос, - ей лучше  поскорее  ехать  к
матери; но я уверен, Рауль, что во всем повинно ваше безрассудство.
   - Нет, сударь, клянусь вам! - воскликнула девочка, между тем как юно-
ша побледнел от мысли, что, быть может, он виновник такой беды.
   - Уверяю вас, сударь... - пролепетал Рауль.
   - Тем не менее вы отправитесь в Блуа, - добродушно продолжал граф,  -
и попросите у госпожи де Сен-Реми прощения и себе и мне, а потом  верне-
тесь обратно.
   Румянец снова выступил на щеках юноши. Он спросил взглядом разрешения
у Атоса, приподнял уже юношески сильными руками заплаканную и улыбающую-
ся девочку, которая прижалась к его плечу своей  головкой,  и  осторожно
посадил ее в карету; затем он вскочил  на  лошадь  с  ловкостью  и  про-
ворством опытного наездника и, поклонившись Атосу и д'Артаньяну,  поска-
кал рядом с каретой, не отрывая глаз от ее окна.



   ЗАМОК БРАЖЕЛОН

   Д'Артаньян глядел на эту сцену, вытаращив глаза  и  чуть  не  разинув
рот: все это было так не похоже на то, чего он ожидал,  что  он  не  мог
прийти в себя от изумления.
   Атос взял его под руку и увел в сад.
   - Пока нам готовят ужин, вы мне позволите, не правда ли, друг мой,  -
сказал он, улыбаясь, - несколько разъяснить загадку, над которой вы  ло-
маете себе голову?
   - Разумеется, господин граф, - сказал Д'Артаньян, вновь  почувствовав
то огромное превосходство, которое Атос всегда имел над ним.
   Атос поглядел на него с добродушной улыбкой.
   - Прежде всего, мой милый Д'Артаньян, - сказал Атос, - здесь нет гра-
фа. Если я назвал вас шевалье, то для того лишь, чтобы  представить  вас
моим гостям и чтобы они знали, кто вы такой; но для вас, Д'Артаньян, на-
деюсь, я по-прежнему Атос, ваш товарищ и друг. Может быть, вы  предпочи-
таете церемонность, потому что любите меня меньше, чем прежде?
   - Упаси боже! - воскликнул гасконец с честным молодым порывом,  кото-
рые так редки у людей зрелых.
   - Ну, так вернемся к нашим старым обычаям и для начала  будем  откро-
венны. Вас все здесь удивляет, не правда ли?
   - Чрезвычайно.
   - И больше всего я сам? - с улыбкой прибавил Атос. - Признайтесь.
   - Признаюсь.
   - Я еще молод, не правда ли; несмотря на мои сорок девять  лет,  меня
все еще можно узнать?
   - Напротив, - ответил д'Артаньян, готовый  до  конца  воспользоваться
предложенной Атосом откровенностью, - вы совсем неузнаваемы.
   - Понимаю! - сказал Атос, слегка покраснев.  -  Всему  бывает  конец,
д'Артаньян, и этому сумасбродству, как всему другому.
   - К тому же и ваши денежные дела изменились, как мне кажется. Вы  жи-
вете в довольстве, - ведь этот дом ваш, я полагаю?
   - Да. Это то самое именьице, которое, как я  говорил  вам,  досталось
мне в наследство, когда я вышел в отставку.
   - У вас есть парк, лошади, охота...
   Атос улыбнулся.
   - В парке двадцать акров; но из них часть взята под огороды и службы.
Лошадей у меня всего две; я, понятно, не считаю кургузого  конька,  при-
надлежащего моему лакею. Охота ограничивается четырьмя  ищейками,  двумя
борзыми и одной легавой. Да и вся эта охотничья роскошь заведена не  для
меня, - прибавил Атос, улыбаясь.
   - Понятно, - сказал д'Артаньян, - это для молодого человека, для Рау-
ля.
   И д'Артаньян с невольною улыбкой посмотрел на Атоса.
   - Вы угадали, мой друг, - ответил последний.
   - А этот молодой человек - ваш питомец, ваш крестник,  ваш  родствен-
ник, быть может? Ах, как вы переменились, мой дорогой Атос!
   - Этот молодой человек, - спокойно ответил Атос, -  сирота,  которого
мать подкинула одному бедному сельскому священнику; я вырастил и  воспи-
тал его.
   - И он, вероятно, очень к вам привязан?
   - Я думаю, что он любит меня как отца.
   - И, конечно, исполнен признательности?
   - О, что касается признательности, то она  должна  быть  взаимной:  я
обязан ему столько же, сколько он мне. Я не говорю ему  этого,  но  вам,
д'Артаньян, скажу правду: в сущности, я в долгу у него.
   - Как так? - удивился мушкетер.
   - Конечно, боже мой, как же иначе! Ведь он причина перемены,  которую
вы видите во мне. Я засыхал, как жалкое срубленное дерево, лишенное вся-
кой связи с землей; и только сильная привязанность могла заставить  меня
пустить новые корни в жизнь. Любовница? Я был для  этого  стар.  Друзья?
Вас уже не было со мной. И вот в этом ребенке я вновь обрел все, что по-
терял. Не имея более мужества жить для себя, я стал жить для него.  Нас-
тавления полезны для ребенка, но добрый пример еще лучше. Я подавал  ему
пример, д'Артаньян. Я избавился от своих пороков и открыл в себе  добро-
детели, которые раньше не имел. И полагаю, что не  преувеличиваю,  д'Ар-
таньян. Рауль должен стать совершеннейшим дворянином, какого только наше
обнищавшее время способно породить.
   Д'Артаньян смотрел на Атоса с возрастающим восхищением. Они  прогули-
вались в прохладной тенистой аллее, сквозь  листву  которой  пробивались
косые лучи заходящего солнца. Один из этих золотых  лучей  осветил  лицо
Атоса, глаза которого, казалось, излучали такой же теплый спокойный  ве-
черний свет.
   Неожиданно д'Артаньян вспомнил о миледи.
   - И вы счастливы? - спросил он своего друга.
   Острый взгляд Атоса проник в самую глубину сердца д'Артаньяна и слов-
но прочел его мысли.
   - Так счастлив, как только может быть участлив на земле  человек.  Но
договаривайте вашу мысль, д'Артаньян, ведь вы не все мне сказали.
   - Вы проницательны, Атос, от вас ничего невозможно скрыть,  -  сказал
д'Артаньян. - Да, я хотел вас спросить, не испытываете ли вы порой  вне-
запных приступов ужаса, похожих на...
   - Угрызения совести? - подхватил Атос. - Я  договариваю  вашу  фразу,
мой друг. И да и нет. Я не испытываю угрызений совести, потому  что  эта
женщина, как я полагаю, заслужила понесенную ею кару. Потому  что,  если
бы ее оставили в живых, она, без сомнения, продолжала бы  свое  пагубное
дело. Однако, мой друг, это не значит, чтобы я был убежден в нашем праве
сделать то, что мы сделали. Быть может, всякая  пролитая  кровь  требует
искупления. Миледи уже поплатилась; может  быть,  в  свою  очередь,  это
предстоит и нам.
   - Я иногда думаю то же самое, Атос, - сказал д'Артанья.
   - У этой женщины был, кажется, сын?
   - Да.
   - Вы слыхали о нем что-нибудь?
   - Ничего.
   - Ему, должно быть, теперь двадцать три года, - прошептал Атос.  -  Я
часто думаю об этом молодом человеке, д'Артаньян.
   - Вот странно. А я совсем забыл о нем.
   Атос грустно улыбнулся.
   - А о лорде Винтере вы имеете известия?
   - Я знаю, что он был в большой милости у короля Карла Первого.
   - И, вероятно, разделяет его судьбу, а она  в  настоящий  момент  пе-
чальна. Смотрите, д'Артаньян, - продолжал Атос, - это совершенно  совпа-
дает с тем, что я сейчас сказал. Он пролил кровь Страффорда. Кровь  тре-
бует крови. А королева?
   - Какая королева?
   - Генриетта Английская, дочь Генриха Четвертого.
   - Она в Лувре, как вам известно.
   - Да, и она очень нуждается, не правда ли?  Вовремя  сильных  холодов
нынешней зимой ее больная дочь, как мне говорили, вынуждена  была  оста-
ваться в постели, потому что не было дров. Понимаете ли вы это? - сказал
Атос, пожимая плечами. - Дочь Генриха Четвертого дрожит  от  холода,  не
имея вязанки дров! Зачем не обратилась она к любому из нас, вместо  того
чтобы просить гостеприимства у Мазарини? Она бы ни в чем не нуждалась.
   - Так вы ее знаете, Атос?
   - Нет, но моя мать знавала ее ребенком. Я вам говорил, что  моя  мать
была статс-дамой Марии Медичи?
   - Никогда. Вы ведь не любите говорить о таких вещах, Атос.
   - Ах, боже мой, совсем напротив, как вы сами видите, - ответил  Атос.
- Просто случая не было.
   - Портос не ждал бы его так  терпеливо,  -  сказал,  улыбаясь,  д'Ар-
таньян.
   - У всякого свой нрав, милый д'Артаньян. Портос, если  забыть  о  его
тщеславии, обладает большими достоинствами. Вы с ним виделись с тех пор?
   - Я расстался с ним пять дней тому назад, - сказал д'Артаньян.
   И тотчас же со свойственным гасконцам живым юмором он рассказал о ве-
ликолепной жизни Портоса в его замке Пьерфон. А  разбирая  по  косточкам
Портоса, он задел два-три раза и достойного господина Мустона.
   - Замечательно, - ответил Атос, улыбаясь шуткам своего друга,  напом-
нившим ему их славные дни, - замечательно, что мы тогда сошлись случайно
и до сих пор соединены самой тесной дружбой, невзирая  на  двадцать  лет
разлуки. В благородных сердцах, д'Артаньян, дружба пускает глубокие кор-
пи. Поверьте, только злой человек может отрицать дружбу, и лишь  потому,
что он ее не понимает. А Арамис?
   - Я его тоже видел, по он, мне показалось, был со мной холоден.
   - Так вы виделись с Арамисом? -  сказал  Атос,  пристально  глядя  на
д'Артаньяна. - Право же, вы предприняли паломничество по храмам  дружбы,
говоря языком поэтов.
   - Ну, конечно, - ответил смущенно д'Артаньян.
   - Арамис, вы сами знаете, - продолжал Атос, - по природе  холоден;  к
тому же он постоянно запутан в интригах с женщинами.
   - У него и сейчас очень сложная интрига, - заметил д'Артаньян.
   Атос ничего не ответил.
   "Он не любопытен", - подумал д'Артаньян.
   Атос не только не ответил, но даже переценил разговор.
   - Вот видите, - сказал он, обращая внимание д'Артаньяна  на  то,  что
они уже подошли к замку. - Погуляв часок, мы обошли почти все мои владе-
ния.
   - Все в них очаровательно, а в особенности то, что во всем чувствует-
ся их владелец, - ответил д'Артаньян.
   В эту минуту послышался конский топот.
   - Это Рауль возвращается, он нам расскажет о бедной крошке.
   Действительно, молодой человек весь в пыли показался  за  решеткой  и
скоро въехал во двор; он соскочил с лошади и, передав ее конюху,  покло-
нился графу и д'Артаньяну.
   - Этот господин, - сказал Атос, положив руку на плечо д'Артаньяна,  -
шевалье д'Артаньян, о котором я вам часто говорил, Рауль.
   - Господин д'Артаньян, - сказал юноша,  кланяясь  еще  ниже,  -  граф
всегда называл мне ваше имя, когда хотел привести в пример  отважного  и
великодушного дворянина.
   Этот маленький комплимент тронул сердце д'Артаньяна. Протягивая  руку
Раулю, он отвечал:
   - Мой юный друг, все такие похвалы надо обращать к графу, потому  что
это он воспитал меня, и не его вина, если ученик так  плохо  использовал
ею уроки. Но вы его вознаградите лучше, в этом я  уверен.  Вы  нравитесь
мне, Рауль, и ваша любезность тронула меня.
   Атосу были чрезвычайно приятны эти слова; он благодарно  взглянул  на
д'Артаньяна, потом улыбнулся Раулю той странной улыбкой, которая застав-
ляет детей, когда они ее замечают, гордиться собой.
   "Теперь, - подумал Д'Артаньян, от которого не ускользнула немая  игра
их лиц, - я в этом уверен".
   - Надеюсь, - сказал Атос, - несчастный случай не имел последствий?
   - Еще ничего не известно, сударь. Из-за опухоли доктор ничего не  мог
сказать определенного. Он опасается все-таки, не повреждено  ли  сухожи-
лие.
   - И вы не остались дольше у госпожи де Сен-Реми?
   - Я боялся опоздать к ужину, сударь, и заставить вас ждать себя.
   В эту минуту крестьянский парень, заменявший лакея, доложил, что ужин
подан.
   Атос проводил гостя в столовую. Она была обставлена очень просто,  но
ее окна с одной стороны выходили в сад, а с другой - в оранжерею  с  чу-
десными цветами.
   Д'Артаньян взглянул на сервировку, - она была великолепна; с  первого
взгляда было видно, что это все старинное фамильное серебро. На поставце
стоял превосходный серебряный кувшин. Д'Артаньян подошел, чтобы  посмот-
реть на него.
   - Какая дивная работа! - сказал он.
   - Да, - ответил Атос, - это образцовое произведение  одного  великого
флорентийского мастера, Бенвенуто Челлини.
   - А что за битву оно изображает?
   - Битву при Мариньяно, и как раз то самое мгновение,  когда  один  из
моих предков подает свою шпагу Франциску Первому,  сломавшему  свою.  За
это мой прадед Ангерран де Ла Фор получил орден  святого  Михаила  Кроме
того, пятнадцать лет спустя король, не забывший, что он в  течение  трех
часов бился шпагой своего друга Ангеррана, не  сломав  ее,  подарил  ему
этот кувшин и шпагу, которую вы, вероятно, видели у  меня  прежде;  тоже
недурная чеканная работа. То было время гигантов. Мы все карлики в срав-
нении с теми людьми. Садитесь, д'Артаньян, давайте поужинаем. Кстати,  -
обратился Атос к молодому лакею, подававшему суп, - позовите Шарло.
   Паренек вышел, и спустя минуту вошел тот слуга, и которому наши путе-
шественника обратились по приезде.
   - Любезный Шарло, - сказал ему Атос, - поручаю вашему особенному вни-
манию Планше, лакея господина д'Артаньяна, на все время, пока они  здесь
пробудут. Он любит хорошее вино: ключи от погребов у вас. Ему часто при-
ходилось спать на голой земле, а, вероятно, он по  откажется  от  мягкой
постели, позаботьтесь и об этом, пожалуйста.
   Шарло поклонился и вышел.
   - Шарло тоже милый человек, - сказал Атос.  -  Вот  уже  восемнадцать
лег, как он мне служит.
   - Вы очень заботливы, - сказал д'Артаньян. - Благодарю вас за Планше,
мой дорогой Атос.
   При этом имени молодой человек широко раскрыл глаза  и  посмотрел  на
графа, не понимая, к нему ли обращается д'Артаньян.
   - Это имя кажется вам странным, Рауль? - сказал,  улыбаясь,  Атос.  -
Так звали меня товарищи по оружию. Я носил его в те времена, когда д'Ар-
таньян, еще два храбрых друга и я проявляли свою храбрость у стен Ла-Ро-
шели под начальством покойного кардинала и де  Бассомпьера,  ныне  также
умершего. Д'Артаньяну нравится постарому звать меня этим дружеским  име-
нем, и всякий раз, когда я его слышу, мое сердце трепещет от радости.
   - Это имя было знаменито, - сказал д'Артаньян, -  и  раз  удостоилось
триумфа.
   - Как так, сударь? - спросил Рауль с юношеским любопытством.
   - Право, я ничего не знаю об этом, - сказал Атос.
   - Вы забыли о бастионе Сен-Жерве, Атос, и о той салфетке, которую три
пули превратили в знамя? У меня память получше, я все помню, и сейчас вы
узнаете об этом, молодой человек.
   И он рассказал Раулю случай на бастионе, как раньше Атос  рассказывал
историю своего предка.
   Молодой человек слушал д'Артаньяна так, словно перед ним воочию  про-
ходили подвиги из лучших времен рыцарства, о которых повествуют Тассо  и
Ариосто.
   - Но д'Артаньян не сказал вам, Рауль,  -  заметил,  в  свою  очередь,
Атос, - что он был одним из лучших бойцов того  времени:  ноги  крепкие,
как железо, кисть руки гибкая, как сталь, безошибочный глазомер  и  пла-
менный взгляд, - вот какие качества обнаруживали в нем  противники!  Ему
было восемнадцать лет, только на три года больше, чем вам теперь, Рауль,
когда я в первый раз увидал его в деле, и против людей бывалых.
   - И господин д'Артаньян остался победителем? - спросил гоноша.
   Глаза его горели и словно молили о подробностях.
   - Кажется, я одного убил, - сказал д'Артаньян, спрашивая глазами Ато-
са, - а другого обезоружил или ранил, не помню точно.
   - Да, вы его ранили. О, вы были страшный силач!
   - Ну, мне кажется, я с тех пор не так уж  ослабел,  -  ответил  д'Ар-
таньян, усмехнувшись с гасконским самодовольством. - Недавно еще...
   Взгляд Атоса заставил его умолкнуть.
   - Вот вы полагаете, Рауль, что ловко владеете шпагой, - сказал  Атос,
- но, чтобы вам не пришлось в том жестоко разочароваться, я хотел бы по-
казать вам, как опасен человек, который с ловкостью соединяет хладнокро-
вие. Я не могу привести более  разительного  примера:  попросите  завтра
господина д'Артаньяна, если он не очень устал, дать вам урок.
   - Но, черт побери, вы, милый Атос, ведь и сами хороший учитель и луч-
ше всех можете обучить тому, за что хвалите меня. Не далее  как  сегодня
Планше напоминал мне о знаменитом поединке возле монастыря кармелиток  с
лордом Винтером и его приятелями. Ах, молодой человек, там  не  обошлось
без участия бойца, которого я часто называл первой шпагой королевства.
   - О, я испортил себе руку с этим мальчиком, - сказал Атос.
   - Есть руки, которые никогда не портятся, мой дорогой Атос,  но  зато
часто портят руки другим.
   Молодой человек готов был продолжать разговор хоть всю ночь, по  Атос
заметил ему, что их гость, вероятно, утомлен и нуждается в отдыхе. Д'Ар-
таньян из вежливое и протестовал, однако Атос настоял, чтобы он  вступил
во владение своей комнатой. Рауль проводил его туда.  Но  так  как  Атос
предвидел, что он постарается  там  задержаться,  чтоб  заставить  д'Ар-
таньяна рассказывать о лихих делах их молодости, то через минуту он  за-
шел за ним сам и закончил этот славный вечер  дружеским  рукопожатием  и
пожеланием спокойной ночи мушкетеру.



   ДИПЛОМАТИЯ АТОСА

   Д'Артаньян лег в постель, желая не столько уснуть, сколько остаться в
одиночестве и обдумать все слышанное и виденное за этот вечер.
   Будучи добрым по природе и ощутив к Атосу с первого взгляда  инстинк-
тивную привязанность, перешедшую впоследствии в искреннюю дружбу, он те-
перь был в восхищении, что нашел не опустившегося пьяницу, потягивающего
вино, в грязи и бедности, а человека блестящего ума и в расцвете сил. Он
с готовностью признал обычное превосходство над собою  Атоса  и,  вместо
зависти и разочарования, которые почувствовал бы на его месте менее  ве-
ликодушный человек, ощутил только искреннюю, благородную радость,  подк-
реплявшую самые радужные надежды на исход его предприятия.
   Однако ему казалось, что Атос был не вполне прям  и  откровенен.  Кто
такой этот молодой человек? По словам Атоса, его приемыш, а между тем он
так поразительно похож на своего приемного отца. Что означало  возвраще-
ние к светской жизни и чрезмерная воздержанность, которую он заметил  за
столом? Даже незначительное,  повидимому,  обстоятельство  -  отсутствие
Гримо, с которым: Атос был прежде неразлучен и о котором даже ни разу не
вспомнил, несмотря на то что поводов к тому было  довольно,  -  все  это
беспокоило д'Артаньяна. Очевидно, он не пользовался больше доверием сво-
его друга; быть может, Атос был чем-нибудь связан или даже  был  заранее
предупрежден о его посещении.
   Д'Артаньяну невольно вспомнился Рошфор и слова его в соборе Богомате-
ри. Неужели Рошфор опередил его у Атоса?
   Разбираться в этом не было времени. Д'Артаньян решил завтра же  прис-
тупить к выяснению. Недостаток средств,  так  ловко  скрываемый  Атосом,
свидетельствовал о желании его казаться богаче и выдавал в  нем  остатки
былого честолюбия, разбудить которое не будет стоить большого труда. Си-
ла ума и ясность мысли Атоса делали его человеком  более  восприимчивым,
чем другие. Он согласится на предложение министра с тем  большей  готов-
ностью, что стремление к награде удвоит его природную подвижность.
   Эти мысли не давали д'Артаньяну уснуть, несмотря на усталость. Он об-
думывал план атаки, и хотя знал, что Атос сильный противник, тем не  ме-
нее решил открыть наступательные действия на следующий  же  день,  после
завтрака.
   Однако же он думал и о том, что  при  столь  неясных  обстоятельствах
следует продвигаться вперед с  осторожностью,  изучать  в  течение  нес-
кольких дней знакомых Атоса, следить за  его  новыми  привычками,  хоро-
шенько понять их и при этом постараться извлечь из простодушного  юноши,
с которым он будет фехтовать или охотиться, добавочные сведения,  недос-
тающие ему для того, чтобы найти связь между прежним и  теперешним  Ато-
сом. Это будет нетрудно, потому что личность наставника, наверное, оста-
вила след в сердце и уме воспитанника. Но в то же время д'Артаньян,  сам
будучи человеком проницательным, понимал, в каком  невыгодном  положении
он может оказаться, если какая-нибудь неосторожность  или  неловкость  с
его стороны позволит опытному глазу Атоса заметить его уловки.
   Кроме того, надо сказать, что д'Артаньян, охотно хитривший с  лукавым
Арамисом и тщеславным Портосом, стыдился кривить душой перед Атосом, че-
ловеком прямым и честным. Ему казалось, что если бы он перехитрил Арами-
са и Портоса, это заставило бы их только с большим уважением  относиться
к нему, тогда как Атос, напротив того, стал бы его меньше уважать.
   - Ах, зачем здесь пет Гримо, молчаливого Гримо! - говорил д'Артаньян.
- Я бы многое понял из его молчания. Гримо молчал так красноречиво!
   Между тем в доме понемногу все затихало. Д'Артаньян  слышал  хлопанье
запираемых дверей о ставен. Потом замолкли собаки,  отвечавшие  лаем  на
лай деревенских собак; соловей, притаившийся в густой листве деревьев  в
рассыпавший среди ночи свои мелодичные трели, тоже наконец уснул. В доме
слышались только однообразные звуки размеренных шагов над комнатой д'Ар-
таньяна: должно быть, там помещалась спальня Атоса.
   "Он ходит и размышляет, - подумал д'Артаньян. - Но о чем? Узнать  это
невозможно. Можно угадать все, что угодно, но только не это".
   Наконец Атос, по-видимому, лег в постель, потому что и эти  последние
звуки затихли.
   Тишина и усталость одолели наконец д'Артаньяна; он тоже закрыл  глаза
и тотчас же погрузился в сон.
   Д'Артаньян не любил долго спать. Едва заря позолотила занавески,  как
он соскочил с кровати и открыл окна. Сквозь жалюзи он увидел, что кто-то
бродит по двору, стараясь двигаться бесшумно. По своей привычке  не  ос-
тавлять ничего без внимания, д'Артаньян  стал  осторожно  и  внимательно
всматриваться и узнал гранатовый колет и темные волосы Рауля.
   Молодой человек - так как это был действительно он  -  отворил  дверь
конюшни, вывел гнедую лошадь, на  которой  ездил  накануне,  взнуздал  и
оседлал ее с проворством и ловкостью самого опытного конюха, затем  про-
вел лошадь по правой аллее плодового сада, отворил боковую калитку,  вы-
ходившую на тропинку, вывел лошадь, запер калитку за собой, и д'Артаньян
увидал, поверх стены, как он полетел  стрелой,  пригибаясь  под  низкими
цветущими ветвями акаций и кленов.
   Д'Артаньян еще вчера заметил, что эта тропинка вела в Блуа.
   "Эге, - подумал гасконец, - этот ветреник уже пошаливает!  Видно,  он
не разделяет ненависти Атоса к прекрасному полу. Он не  мог  поехать  на
охоту без ружья и без собак; едва ли он едет по делу,  он  бы  тогда  не
скрывался. От кого он прячется?.. От меня или от отца?.. Я  уверен,  что
граф - отец ему... Черт возьми! Уж это-то я узнаю, поговорю начистоту  с
самим Атосом".
   Утро разгоралось. Д'Артаньян снова услышал все те звуки, которые  за-
мирали один за другим вчера вечером, - все начинало пробуждаться:  ожили
птицы на ветвях, собаки в конурах, овцы на  пастбище;  ожили,  казалось,
даже привязанные к берегу барки на Луаре и, отделясь от берегов, поплыли
вниз по течению. Д'Артаньян, чтоб никого не будить, оставался  у  своего
окна, но, заслышав в замке шум отворяемых дверей и ставен,  он  еще  раз
пригладил волосы, подкрутил усы, по привычке почистил рукавом своею  ко-
лота поля шляпы и сошел вниз. Спустившись с последней ступеньки крыльца,
он заметил Атоса, наклонившегося к земле в позе человека,  который  ищет
затерянную в песке монету.
   - С добрым утром, дорогой хозяин! - сказал д'Артаньян.
   - С добрым утром, милый друг. Как провели ночь?
   - Превосходно, мой друг; да и все у вас тут превосходно: и кровать, и
вчерашний ужин, и весь ваш прием. Но что вы так усердно  рассматриваете?
Уж не сделались ли вы, чего доброго, любителем тюльпанов?
   - Над этим, мой друг, не следует смеяться. В деревне вкусы очень  ме-
няются, и, сам того не замечая, начинаешь любить все то прекрасное,  что
природа выводит на свет из-под земли и чем так пренебрегают в городах. Я
просто смотрел на ирисы: я посадил их вчера у бассейна, а сегодня  утром
их затоптали. Эти садовники такой неуклюжий народ. Ездили за водой и  не
заметили, что лошадь ступает по грядке.
   Д'Артаньян улыбнулся.
   - Вы так думаете? - спросил он.
   И он повел друга в аллею, где отпечаталось  немало  следов,  подобных
тем, от которых пострадали ирисы.
   - Вот, кажется, еще следы,  посмотрите,  Атос,  -  равнодушно  сказал
Д'Артаньян.
   - В самом деле. И еще совсем свежие!
   - Совсем свежие, - подтвердил Д'Артаньян.
   - Кто мог выехать сегодня утром? - спросил с тревогой Атос. - Не выр-
валась ли лошадь из конюшни?
   - Не похоже, - сказал Д'Артаньян, - шаги очень ровные и спокойные.
   - Где Рауль? - воскликнул Атос. - И как могло случиться, что я его не
видел!
   - Ш-ш, - остановил его Д'Артаньян, приложив с улыбкой палец к губам.
   - Что здесь произошло? - спросил Атос.
   Д'Артаньян рассказал все, что видел, пристально следя за лицом хозяи-
на.
   - А, теперь я догадываюсь, в чем дело, - ответил Атос,  слегка  пожав
плечами. - Бедный мальчик поехал в Блуа.
   - Зачем?
   - Да затем, бог мой, чтобы узнать о здоровье маленькой Лавальер. Пом-
ните, той девочки, которая вывихнула себе ногу?
   - Вы думаете? - недоверчиво спросил Д'Артаньян.
   - Не только думаю, но уверен в этом, - ответил Атос. -  Разве  вы  не
заметили, что Рауль влюблен?
   - Что вы? В кого? В семилетнюю девочку?
   - Милый друг, в возрасте Рауля сердце бывает так полно, что необходи-
мо излить его на что-нибудь, будь то мечта или действительность.  Ну,  а
его любовь, - то и другое вместе.
   - Вы шутите! Как? Эта крошка?
   - Разве вы ее не видали? Это прелестнейшее создание. Серебристо-бело-
курые волосы и голубые глаза, уже сейчас задорные и томные.
   - А что скажете вы про эту любовь?
   - Я ничего не говорю, смеюсь и подшучиваю над Раулем; но первые  пот-
ребности сердца так неодолимы, порывы любовной тоски у молодых людей так
сладки и так горьки в то же время, что часто носят все признаки  настоя-
щей страсти. Я помню, что сам в возрасте Рауля влюбился в греческую ста-
тую, которую добрый король Генрих Четвертый подарил моему отцу. Я думал,
что сойду с ума от горя, когда узнал, что история  Пигмалиона  -  пустой
вымысел.
   - Это от безделья. Вы не стараетесь ничем занять Рауля, и он сам ищет
себе занятий.
   - Именно. Я уж подумываю удалить его отсюда.
   - И хорошо сделаете.
   - Разумеется. Но это значило бы разбить его сердце, и он страдал  бы,
как от настоящей любви. Уже года тричетыре тому назад, когда он сам  был
ребенком, он начал восхищаться этой маленькой богиней и угождать  ей,  а
теперь дойдет до обожания, если останется здесь. Дети каждый день вместе
строят всякие планы и беседуют о множестве серьезных вещей, словно им по
двадцать лет и они настоящие влюбленные. Родные маленькой Лавальер  сна-
чала все посмеивались, но и они, кажется, начинают хмурить брови.
   - Ребячество. Но Раулю необходимо рассеяться. Отошлите  его  поскорей
отсюда, не то, черт возьми, он у вас никогда не станет мужчиной.
   - Я думаю послать его в Париж, - сказал Атос.
   - А, - отозвался д'Артаньян и подумал, что настала удобная минута для
нападения. - Если хотите, - сказал он, - мы можем устроить судьбу  этого
молодого человека.
   - А, - в свою очередь, сказал Атос.
   - Я даже хочу с вами посоветоваться относительно одной вещи,  пришед-
шей мне на ум.
   - Извольте.
   - Как вы думаете, не пора ли нам поступить опять на службу?
   - Разве вы не состоите все время на службе, д'Артаньян?
   - Скажу точнее: речь идет о деятельной службе.  Разве  прежняя  жизнь
вас больше не соблазняет и, если бы вас ожидали  действительные  выгоды,
не были бы вы рады возобновить в компании со мной и нашим другом  Порто-
сом былые похождения?
   - Кажется, вы мне это предлагаете? - спросил Атос.
   - Прямо и чистосердечно.
   - Снова взяться за оружие?
   - Да.
   - За кого и против кого? - спросил вдруг Атос, устремив  на  гасконца
свой ясный и доброжелательный взгляд.
   - Ах, черт! Вы слишком торопливы.
   - Прежде всего я точен. Послушайте, д'Артаньян, есть только одно  ли-
цо, или, лучше сказать, одно дело, которому человек, подобный мне, может
быть полезен: дело короля.
   - Вот это сказано точно, - сказал мушкетер.
   - Да, но прежде условимся, - продолжал серьезно Атос. - Если стать на
сторону короля, по-вашему, значит стать на сторону Мазарини, мы  с  вами
не сойдемся.
   - Я не сказал этого, - ответил, смутившись, гасконец.
   - Знаете что, д'Артаньян, - сказал Атос, - не будем  хитрить  друг  с
другом. Ваши умолчания и увертки отлично объясняют мне, по чьему поруче-
нию вы сюда явились. О таком деле  действительно  не  решаются  говорить
громко и охотников на него вербуют втихомолку, потупив глаза.
   - Ах, милый Атос! - сказал д'Артаньян.
   - Вы понимаете, - продолжал Атос, - что я говорю не про вас - вы луч-
ший из всех храбрых и отважных людей,  -  я  говорю  об  этом  скаредном
итальянце-интригане, об этом холопе, пытающемся надеть на голову корону,
украденную из-под подушки, об этом шуте, называющем свою партию  партией
короля и запирающем в тюрьмы принцев крови, потому что он не смеет  каз-
нить их, как делал наш кардинал, великий кардинал. Теперь на этом  месте
ростовщик, который взвешивает золото и, обрезая монеты, прячет  обрезки,
опасаясь ежеминутно, несмотря на свое шулерство, завтра проиграть;  сло-
вом, я говорю о негодяе, который, как говорят, ни в грош не ставит коро-
леву. Что ж, тем хуже для нее! Этот негодяй  через  три  месяца  вызовет
междоусобную войну только для того, чтобы сохранить свои доходы. И к та-
кому-то человеку вы предлагаете мне  поступить  на  службу,  д'Артаньян?
Благодарю!
   - Помилуй бог, да вы стали еще  вспыльчивей,  чем  прежде!  -  сказал
д'Артаньян. - Годы разожгли вашу кровь, вместо того чтобы  охладить  ее.
Кто говорит вам, что я служу этому господину и вас склоняю к тому же?
   "Черт возьми, - подумал он, - нельзя  выдавать  тайну  человеку,  так
враждебно настроенному".
   - Но в таком случае, мой друг, - возразил Атос, - что же означает ва-
ше предложение?
   - Ах, боже мой, ничего не может быть проще. Вы живете  в  собственном
имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности.
У Портоса пятьдесят, а может быть, и шестьдесят тысяч ливров  дохода.  У
Арамиса по-прежнему полтора десятка герцогинь, которые оспаривают друг у
друга прелата, как оспаривали  прежде  мушкетера;  это  вечный  баловень
судьбы. Но я, что я из себя представляю? Двадцать лет ношу латы и рейту-
зы, а все сижу в том же, притом незавидном, чипе, не двигаюсь  ни  взад,
ни вперед, не живу. Одним словом, я мертв. И вот, когда мне  представля-
ется возможность хоть чуточку ожить, вы все подымаете крик: "Это подлец!
Шут! Обманщик! Как можно служить такому человеку?" Эх,  черт  возьми!  Я
сам думаю так же, но сыщите мне кого-нибудь получше или платите мне пен-
сию.
   Атос задумался на три секунды и в  эти  три  секунды  понял  хитрость
д'Артаньяна, который, слишком зарвавшись сначала, теперь обрывал все ра-
зом, чтобы скрыть свою игру. Он ясно видел, что предложение сделано было
ему серьезно и было бы изложено полностью, если бы  он  выказал  желание
выслушать его.
   "Так! - подумал он. - Значит, д'Артаньян - сторонник Мазарини".
   И с этой минуты Атос сделался крайне сдержан.
   Д'Артаньян, со своей стороны, стал еще осторожнее.
   - Но ведь у вас, наверное, есть какие-то намерения? - продолжал спра-
шивать Атос.
   - Разумеется. Я  хотел  посоветоваться  со  всеми  вами  и  придумать
средство что-нибудь сделать, потому что каждому из нас всегда будет  не-
доставать других.
   - Это правда. Вы говорили мне о Портосе. Неужели вы склонили его  ис-
кать богатства? Мне кажется, он достаточно богат.
   - Да, он богат. Но человек так создан, что ему всегда пе хватает  еще
чего-нибудь.
   - Чего же не хватает Портосу?
   - Баронского титула.
   - Да, правда, я и забыл, - засмеялся Атос.
   "Правда! - подумал д'Артаньян. - А откуда он знает? Уж но переписыва-
ется ли он с Арамисом? Ах, если бы мне только это узнать, я бы  узнал  и
все остальное".
   Тут разговор оборвался, так как вошел Рауль. Атос хотел ласково  поб-
ранить его, по юноша был так печален, что у Атоса не  хватило  духу,  он
смолчал и стал расспрашивать, в чем дело.
   - Не хуже ли пашей маленькой соседке? - спросил д'Артаньян.
   - Ах, сударь, - почти задыхаясь от горя, отвечал Рауль, - ушиб  очень
опасен, и, хотя видимых повреждении нет, доктор боится, как  бы  девочка
не осталась хромой на всю жизнь.
   - Это было бы ужасно! - сказал Атос.
   У д'Артаньяна вертелась на языке шутка,  но,  увидев,  какое  участие
принимает Атос в этом горе, он сдержался.
   - Ах, сударь, меня совершенно приводит в отчаяние, - сказал Рауль,  -
то, что я сам виноват во всем этом.
   - Вы? Каким образом, Рауль? - спросил Атос.
   - Конечно, ведь она соскочила с бревна для того, чтобы бежать ко мне.
   - Вам остается только одно средство, милый Рауль: жениться на  ней  и
этим искупить свою вину, - сказал д'Артаньян.
   - Ах, сударь, вы смеетесь над искренним горем, это очень дурно, - от-
ветил Рауль.
   И, чувствуя потребность остаться одному, чтобы выплакаться, он ушел в
свою комнату, откуда вышел только к завтраку.
   Дружеские отношения обоих приятелей нисколько не пострадали от утрен-
ней стычки, а потому они завтракали с большим аппетитом, изредка посмат-
ривая на Рауля, который сидел за столом с влажными от  слез  глазами,  с
тяжестью на сердце и почти не мог есть.
   К концу завтрака было подано два письма, которые Атос прочел с  вели-
чайшим вниманием, невольно вздрогнув  тгри  этом  несколько  раз.  Д'Ар-
таньян, сидевший на другом конце стола и отличавшийся прекрасным  зрени-
ем, готов был поклясться, что узнал мелкий почерк Арамиса. Другое письмо
было написано женским растянутым и неровным почерком.
   - Пойдемте фехтовать, - сказал д'Артаньян Раулю, видя, что Атос жела-
ет остаться один, чтобы ответить на письма или обдумать их. -  Пойдемте,
это развлечет вас.
   Молодой человек взглянул на Атоса; тот утвердительно кивнул головой.
   Они прошли в нижнюю залу, в которой  были  развешаны  рапиры,  маски,
перчатки, нагрудники и прочие фехтовальные принадлежности.
   - Ну как? - спросил Атос, придя к ним через четверть часа.
   - У него совсем ваша рука, дорогой Атос, - сказал д'Артаньян, а  если
бы у него было вдобавок и ваше хладнокровие, не оставалось бы желать ни-
чего лучшего...
   Молодой человек чувствовал себя пристыженным. Если он два-три раза  и
задел руку или бедро д'Артаньяна, то последний раз двадцать кольнул  его
прямо в грудь.
   Тут вошел Шарло и подал д'Артаньяну очень спешное письмо, только  что
присланное с нарочным.
   Теперь пришла очередь Атоса украдкой поглядывать на письмо.
   Д'Артаньян прочел его, по-видимому, без всякого  волнения  и  сказал,
слегка покачивая головой:
   - Вот что значит служба. Ей-богу, вы сто раз  правы,  что  не  хотите
больше служить! Тревиль заболел, и без меня не могут обойтись  в  полку.
Видно, пропал мой отпуск.
   - Вы возвращаетесь в Париж? - живо спросил Атос.
   - Да, конечно, - ответил д'Артаньян. - А разве вы не едете туда же?
   - Если я попаду в Париж, то очень рад буду с вами увидеться, - слегка
покраснев, ответил Атос.
   - Эй, Планше! - крикнул д'Артаньян в дверь. - Через десять  минут  мы
уезжаем. Задай овса лошадям.
   И, обернувшись к Атосу, прибавил:
   - Мне все кажется, будто мне чего то не хватает, и я очень жалею, что
уезжаю от вас, не повидавшись с добрым Гримо.
   - Гримо? - сказал Атос. - Действительно, я тоже удивляюсь, отчего  вы
о нем не спрашиваете. Я уступил его одному из моих друзей.
   - Который понимает его знаки? - спросил д'Артаньян.
   - Надеюсь, - ответил Атос.
   Друзья сердечно обнялись. Д'Артаньян пожал руку Раулю, взял  обещание
с Атоса, что тот зайдет к нему, если будет в Париже, или  напишет,  если
не поедет туда, и вскочил на лошадь. Планше, исправный, как всегда,  был
уже в седле.
   - Не хотите ли проехаться со мной?  -  смеясь,  спросил  Рауля  Д'Ар-
таньян. - Я еду через Блуа.
   Рауль взглянул на Атоса; тот удержал его едва заметным движением  го-
ловы.
   - Нет, сударь, - ответил молодой человек, - я останусь с графом.
   - В таком случае прощайте, друзья мои, сказал д'Артаньян, в последний
раз пожимая им руки. Да хранит вас бог, как говаривали мы, расставаясь в
старину при покойном кардинале.
   Атос махнул рукой на прощание, Рауль поклонился, и Д'Артаньян с План-
ше уехали.
   Граф следил за ними глазами, опершись на  плечо  юноши,  который  был
почти одного с ним роста. Но едва Д'Артаньян исчез за стеной, он сказал:
   - Рауль, сегодня вечером мы едем в Париж.
   - Как! - воскликнул молодой человек, бледнея.
   - Вы можете съездить попрощаться с госпожой де Сен-Реми и передать ей
мой прощальный привет. Я буду ждать вас обратно к семи часам.
   Со смешанным выражением грусти и благодарности на лице молодой  чело-
век поклонился и пошел седлать лошадь.
   А Д'Артаньян, едва скрывшись из поля их зрения,  вытащил  из  кармана
письмо и перечел его:
   "Возвращайтесь немедленно в Париж. Дж. М."
   - Сухое письмо, - проворчал Д'Артаньян, - и не будь приписки, я,  мо-
жет быть, не понял бы его; но, к счастью, приписка есть.
   И он прочел приписку, примирившую его с сухостью письма:
   "Р.S. Поезжайте к королевскому казначею в Блуа, назовите ему вашу фа-
милию и покажите это письмо: вы получите двести пистолей".
   - Решительно, такая проза мне нравится, - сказал Д'Артаньян. - Карди-
нал пишет лучше, чем я думал. Едем, Планше, сделаем  визит  королевскому
казначею и затем поскачем дальше.
   - В Париж, сударь?
   - В Париж.
   И оба поехали самой крупной рысью, на какую только были  способны  их
лошади.



   ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР

   Вот что случилось, и вот каковы были причины, потребовавшие возвраще-
ния д'Артаньяна в Париж.
   Однажды вечером Мазарини, по обыкновению, пошел к королеве, когда все
уже удалились от нее, и, проходя мимо  караульной  комнаты,  из  которой
дверь выходила в одну из его приемных, услыхал громкий  разговор.  Желая
узнать, о чем говорят солдаты, он, по своей привычке, подкрался к двери,
приоткрыл ее и просунул голову в щель.
   Между караульными шел спор.
   - А я вам скажу, - говорил один из них, - что если  Куазель  предска-
зал, то, значит, дело такое же верное, как если б оно уже сбылось. Я сам
его не знаю, но слышал, что он не только звездочет, но и колдун.
   - Черт возьми, если ты его приятель, так будь поосторожнее! Ты оказы-
ваешь ему плохую услугу.
   - Почему?
   - Да потому, что его могут притянуть к суду.
   - Вот еще! Теперь колдунов не сжигают!
   - Так-то оно так, по мне сдается, что еще очень недавно покойный кар-
динал приказал сжечь Урбенл Грандье. Уж я-то знаю об этом: сам стоял  на
часах у костра и видел, как его жарили.
   - Эх, милый мой! Урбен Грандье был не колдун, а ученый, - это  совсем
другое дело. Урбен Грандье будущего не предсказывал. Он знал прошлое,  а
это иной раз бывает гораздо хуже.
   Мазарини одобрительно кивнул головой; однако, желая узнать,  что  это
за предсказание, о котором шел спор, он не двинулся с места.
   - Я не спорю: может быть, Куазель и колдун, - возразил  другой  кара-
ульный, - но я говорю тебе, что если он оглашает наперед свои предсказа-
ния, они могут и не сбыться.
   - Почему?
   - Очень попятно. Ведь если мы станем биться на шпагах и я тебе скажу:
"Я сделаю прямой выпад", ты, понятно, парируешь его. Так и тут. Если Ку-
азель говорит так громко и до ушей кардинала дойдет,  что  "к  такому-то
дню такой-то узник сбежит", кардинал, очевидно, примет меры, и узник  не
сбежит.
   - Полноте, - заговорил солдат, казалось,  дремавший  на  скамье,  но,
несмотря на одолевающую его дремоту, но пропустивший ни слова  из  всего
разговора. - От судьбы не уйдешь. Если герцогу де Бофору суждено удрать,
герцог де Бофор удерет, и никакие меры кардинала тут по помогут.
   Мазарини вздрогнул. Он был итальянец и, значит, суеверен; он поспешно
вошел к гвардейцам, которые при его появлении прервали свой разговор.
   - О чем вы толкуете, господа? - спросил он ласково. - Кажется, о том,
что герцог де Бофор убежал?
   - О нет, монсеньер, - заговорил солдат-скептик. - Сейчас он и не  по-
мышляет об этом. Говорят только, что ему суждено сбежать.
   - А кто это говорит?
   - Ну-ка, расскажите еще раз вашу историю, Сен-Лоран, - обратился сол-
дат к рассказчику.
   - Монсеньер, - сказал гвардеец, - я просто  с  чужих  слов  рассказал
этим господам о предсказании некоего Куазеля,  который  утверждает,  что
как ни крепко стерегут герцога де Бофора, а он убежит  еще  до  троицына
дня.
   - А этот Куазель юродивый пли сумасшедший? -  спросил  кардинал,  все
еще улыбаясь.
   - Нисколько, - ответил твердо веривший в предсказание гвардеец. -  Он
предсказал много вещей, которые сбылись: например,  что  королева  родит
сына, что Колиньи будет убит на дуэли герцогом Гизом, наконец,  что  ко-
адъютор будет кардиналом. И что же, королева родила не только одного сы-
на, но через два года еще второго, а Колиньи был убит.
   - Да, - ответил Мазарини, - по коадъютор еще не кардинал.
   - Нет еще, монсеньер, но он им будет.
   Мазарини поморщился, словно желая сказать: "Ну, шапки-то у  него  еще
нет". Потом добавил:
   - Итак, вы уверены, мой друг, что господин де Бофор убежит?
   - Так уверен, монсеньер, - ответил солдат, - что если  ваше  преосвя-
щенство предложит мне сейчас должность господина де Шавиньи,  коменданта
Венсенского замка, то я ее не приму. Вот после троицы - это дело другое.
   Ничто так не убеждает нас, как глубокая вера  другого  человека.  Она
влияет даже на людей неверующих; а Мазарини не только не был неверующим,
но даже был, как мы сказали, суеверным. И потому он ушел  весьма  озабо-
ченный.
   - Скряга! - сказал гвардеец, который стоял, прислонившись к стене.  -
Он притворяется, будто не верит вашему колдуну, Сен-Лоран, чтобы  только
ничего вам не дать; он еще и к себе не доберется, как заработает на  ва-
шем предсказании.
   В самом деле, вместо того чтобы пройти  в  покои  королевы,  Мазарини
вернулся в кабинет и, позвав Бернуина, отдал приказ завтра  с  рассветом
послать за надзирателем, которого он приставил к де Бофору, и  разбудить
себя немедленно, как только тот приедет.
   Солдат, сам того не зная, разбередил самую больную рапу кардинала.  В
продолжение пяти лет, которые Бофор просидел в тюрьме, не проходило дня,
чтобы Мазарини ее думал о том, что рано ли, поздно ли,  а  Бофор  оттуда
выйдет. Внука Генриха IV в заточении всю жизнь не продержишь, в  особен-
ности когда этому внуку Генриха IV едва тридцать лет от роду.  Но  каким
бы путем он ни вышел из тюрьмы, - сколько ненависти он должен  был  ско-
пыть за время заключения к тому, кто был в этом  повинен;  к  тому,  кто
приказал схватить его, богатого, смелого, увенчанного  славой,  любимого
женщинами и грозного для мужчин; к тому, кто отнял у  него  лучшие  годы
жизни - ведь нельзя же назвать жизнью прозябание в тюрьме! Пока что  Ма-
зарини все усиливал надзор за Бофором. Но он походил на скупца из басни,
которому не спалось возле своего сокровища. Не раз ему  снилось,  что  у
него похитили Бофора, и он вскакивал по ночам. Тогда он  осведомлялся  о
нем и всякий раз, к своему огорчению, слышал, что узник  самым  благопо-
лучным образом пьет, ест, играет и среди игр, вина и песен не  перестает
клясться, что Мазарини дорого заплатит за все те  удовольствия,  которые
насильно доставляют ему в Вепсепе.
   Эта мысль тревожила министра даже во сне, так что, когда в семь часов
Бернуин вошел разбудить его, первыми его словами были:
   - А? Что случилось? Неужели господин де Бофор бежал из Венсена?
   - Не думаю, монсеньер, - ответил Бернуин, которому никогда не изменя-
ла его выдержка. - Во всяком случае, вы сейчас узнаете все новости,  по-
тому что надзиратель Ла Раме, за которым вы послали сегодня утром в Вен-
сенский замок, прибыл и ожидает ваших приказаний.
   - Откройте дверь и введите его сюда, - сказал Мазарини, поправляя по-
душки, чтобы принять Ла Раме, сидя в постели.
   Офицер вошел. Это был высокий и полный мужчина, толстощекий и  предс-
тавительный. Он имел такой безмятежный вид, что Мазарини встревожился.
   - Этот парень, по-моему, очень смахивает на дурака, - пробормотал он.
   Надзиратель молча остановился у дверей.
   - Подойдите, сударь! - приказал Мазарини.
   Надзиратель повиновался.
   - Знаете ли вы, о чем здесь болтают?
   - Нет, ваше преосвященство.
   - Что герцог Бофор убежит из Венсена, если еще не сделал этого.
   На лице офицера выразилось величайшее изумление.  Он  широко  раскрыл
свои маленькие глазки и большой рот, словно впивая шутку, которой  удос-
тоил его кардинал. Затем, но в силах удержаться от  смеха  при  подобием
предположении, расхохотался, да так, что его  толстое  тело  затряслось,
как от сильного озноба.
   Мазарини порадовался этой довольно непочтительной несдержанности,  но
тем не менее сохранил свой серьезный вид.
   Вдоволь насмеявшись и вытерев глаза, Ла Раме решил, что пора  наконец
заговорить и извиниться за свою неприличную веселость.
   - Убежит, монсеньер! Убежит! - сказал он. - Но разве вашему  преосвя-
щенству не известно, где находится герцог де Бофор?
   - Разумеется, я знаю, что он в Венсенском замке.
   - Да, монсеньер, и в его комнате стены в семь футов толщиной, окна  с
железными решетками, и каждая перекладина в руку толщиной.
   - Помните, - сказал Мазарини, - что при некотором терпении можно про-
долбить любую стену и перепилить решетку часовой пружиной.
   - Вам, может быть, неизвестно, монсеньер, что при узнике состоят  во-
семь караульных: четверо в его комнате и четверо в соседней, и они ни на
минуту не оставляют его.
   - Но ведь он выходит из своей комнаты, играет в шары и в мяч.
   - Монсеньер, все эти развлечения дозволены заключенным. Впрочем, если
вам угодно, его можно лишить их.
   - Нет, нет, - сказал Мазарини, боясь, чтобы  его  узник,  лишенный  и
этих удовольствий, не вышел из замка (если он когда-нибудь из него  вый-
дет) еще более озлобленным против него. - Я только спрашиваю, с  кем  он
играет.
   - Он играет с караульным офицером, монсеньер, со мной или  с  другими
заключенными.
   - А не подходит ли он близко к стенам во время игры?
   - Разве вашему преосвященству не известно,  какие  это  стены?  Почти
шестьдесят футов высоты. Едва ли герцогу Бофору так надоела жизнь, чтобы
он рискнул сломать себе шею, спрыгнув с такой стены.
   - Гм! - отозвался кардинал, начиная успокаиваться. - Итак, вы полага-
ете, мой милый господин Ла Раме, что...
   - Что пока герцог не ухитрится превратиться в птичку, я за него руча-
юсь.
   - Смотрите не увлекайтесь, - сказал Мазарини.  -  Господин  де  Бофор
сказал конвойным, отводившим его в замок, будто он не раз думал  о  том,
что может быть арестован, и потому держит в запасе сорок способов бежать
из тюрьмы.
   - Монсеньер, если бы из этих сорока способов был хоть один годный,  -
ответил Ла Раме, - он бы давно был на свободе.
   "Гм, ты не так глуп, как я думал", - пробормотал про себя Мазарини.
   - К тому же не забывайте, монсеньер, что комендант Венсенского  замка
- господин де Шавиньи, - продолжал Ла Раме, -  а  он  не  принадлежит  к
друзьям герцога де Бофора.
   - Да, но господин де Шавиньи иногда отлучается.
   - Когда он отлучается, остаюсь я.
   - Ну а когда вы сами отлучаетесь?
   - О, на этот случай у меня есть один малый, который  метит  сделаться
королевским надсмотрщиком. Этот, ручаюсь вам, стережет на  совесть.  Вот
три недели, как он у меня служит, и я лишь в одном могу упрекнуть его, -
он слишком суров к узнику.
   - Кто же этот цербер? - спросил кардинал.
   - Некий господин Гримо, монсеньер.
   - А что он делал до того, как поступил к вам на службу в замок?
   - Он жил в провинции, набедокурил там по глупости и теперь,  кажется,
рад укрыться от ответственности, надев королевский мундир.
   - А кто рекомендовал вам этого человека?
   - Управитель герцога де Граммона.
   - Так, по-вашему, на него можно положиться?
   - Как на меня самого, монсеньер.
   - И он не болтун?
   - Господи Иисусе! Я долго думал, монсеньер, что он немой: он и  гово-
рит и отвечает только знаками. Кажется, его прежний господин приучил его
к этому.
   - Так скажите ему, милый господин Ла Раме, -  продолжал  кардинал,  -
что если он будет хорошим и верным сторожем, мы закроем глаза на его ша-
лости в провинции, наденем на него мундир, который заставит  всех  отно-
ситься к нему с уважением а в карманы мундира положим  несколько  писто-
лей, чтобы он выпил за здоровье короля.
   Мазарини был щедр на обещания  -  полная  противоположность  славному
Гримо, которого так расхвалил Ла Раме: тот говорил мало, по делал много.
   Кардинал забросал Ла Раме еще кучей вопросов об узнике, о его помеще-
нии, о том, как он спит, как его кормят. На эти вопросы Ла Раме дал  та-
кие исчерпывающие ответы, что кардинал отпустил его почти совсем успоко-
енный.
   Затем, так как было уже девять часов утра, он встал, надушился, одел-
ся и прошел к королеве, чтобы сообщить ей о причинах,  задержавших  его.
Королева, боявшаяся де Бофора не меньше самого кардинала и  почти  столь
же суеверная, заставила его повторить слово в слово все уверения Ла Раме
и все похвалы, которые тот расточал своему помощнику; затем, когда  кар-
динал кончил, сказала вполголоса:
   - Как жаль, что у нас нет такого Гримо для каждого принца.
   - Терпение, - сказал Мазарини со своей итальянской  улыбкой,  -  быть
может, когда-нибудь мы этого и добьемся, а пока...
   - А пока?..
   - Я все же приму кое-какие меры предосторожности.
   И он написал д'Артаньяну, чтобы тот немедленно возвратился.



   ЧЕМ РАЗВЛЕКАЛСЯ ГЕРЦОГ БОФОР В ВЕНСЕНСКОМ ЗАМКЕ

   Узник, наводивший такой страх на кардинала и  смущавший  покой  всего
двора своими сорока способами побега, нимало не  подозревал  о  страхах,
которые внушала в Пале-Рояле его особа.
   Его стерегли так основательно, что он понял  всю  невозможность  выр-
ваться на свободу, и месть его заключалась только в том, что он всячески
поносил и проклинал Мазарини.
   Он даже попробовал было сочинять на него стихи,  по  скоро  принужден
был отказаться от этого. В самом деле, г и де Бофор не только не обладал
поэтическим даром, но даже и прозой изъяснялся с величайшим трудом.  Не-
даром Бло, известный сочинитель сатирических песенок того времени,  ска-
зал про него:
   Гремит он и сверкает в сече,
   Своим врагам внушая страх;
   Когда ж его мы слышим речи,
   У всех усмешка на устах.
   Гастон к сраженьям непривычен,
   Зато слова ему легки.
   Зачем Бофор косноязычен?
   Зачем Гастон лишен руки?
   После этого понятно, почему Бофор ограничивался только бранью и прок-
лятиями.
   Герцог Бофор был внук Генриха IV и Габриэли д'Эстре, такой же добрый,
храбрый и горячий, а главное, такой же гасконец, как его дед, но  далеко
не такой образованный. После смерти Людовика XIV он был некоторое  время
любимцем и доверенным лицом королевы и играл первую роль при дворе; по в
один прекрасный день ему пришлось уступить первое место Мазарини  и  пе-
рейти на второе. А на другой день, так как он был настолько неблагоразу-
мен, что рассердился, и настолько неосторожен, что высказал громко  свое
неудовольствие, королева велела арестовать его и отправить в Венсен, что
и было поручено Гито, тому самому Гито, с которым читатель  познакомился
в начале нашей повести и с которым он  будет  иметь  случай  еще  встре-
титься. Само собой разумеется, что, говоря "королева", мы хотим  сказать
"Мазарини". Таким образом не только избавились от Бофора и его  притяза-
ний, но и совсем перестали считаться с ним, невзирая на его былую  попу-
лярность, и вот он уже шестой год жил в  Венсенском  замке,  в  комнате,
весьма мало подходящей для принца.
   Эти долгие годы, в течение которых мог бы одуматься всякий другой че-
ловек, нисколько не повлияли на Бофора. В самом деле, всякий другой  со-
образил бы, что если бы он не упорствовал в своем намерении  тягаться  с
кардиналом, пренебрегать принцами и действовать в одиночку, без помощни-
ков, за исключением - по выражению кардинала де Реца - нескольких мелан-
холиков, похожих на пустых мечтателей, то уж давно сумел бы  либо  выйти
на свободу, либо приобрести сторонников. Но ничего подобного не приходи-
ло в голову герцогу Бофору. Долгое заключение только еще больше озлобило
его против Мазарини, который получал о нем ежедневно не слишком приятные
для себя известия.
   Потерпев неудачу в стихотворстве, Бофор обратился к живописи и  нари-
совал углем на стене портрет кардинала. Но так  как  его  художественный
талант  был  весьма  невелик  и  не  позволял  ему  достигнуть  большого
сходства, то он, во избежание всяких  сомнений  относительно  оригинала,
подписал внизу: "Ritratto dell'illustrissimo facchino Mazarini" [11].
   Когда г-ну де Шавиньи доложили об этом, он явился с визитом к герцогу
и попросил его выбрать себе какоенибудь другое занятие или,  по  крайней
мере, рисовать портреты, не делая под ними подписей. На другой  же  день
все стены в комнате были испещрены и подписями и портретами. Герцог  Бо-
фор, как, впрочем, и все заключенные, был  похож  на  ребенка,  которого
всегда тянет к тому, что ему запрещают.
   Господину де Шавиньи доложили о приросте профилей. Недостаточно дове-
ряя своему умению и не пытаясь рисовать лицо анфас, Бофор не  поскупился
на профили и превратил свою комнату в настоящую портретную  галерею.  На
этот раз комендант промолчал; но однажды, когда герцог играл во дворе  в
мяч, он велел стереть все рисунки и заново побелить стены.
   Бофор благодарил Шавиньи за внимательность, с какой  тот  позаботился
приготовить ему побольше места для рисования. На этот  раз  он  разделил
комнату на несколько частей и каждую из них посвятил какому-нибудь  эпи-
зоду из жизни Мазарини.
   Первая картина должна была изображать  светлейшего  негодяя  Мазарини
под градом палочных ударов кардинала Бентиволио, у которого он был лаке-
ем.
   Вторая - светлейшего негодяя Мазарини, играющего роль Игнатия  Лойолы
в трагедии того же имени.
   Третья - светлейшего негодяя Мазарини, крадущего портфель первого ми-
нистра у Шавиньи, который воображал, что уже держит его в своих руках.
   Наконец, четвертая - светлейшего  негодяя  Мазарини,  отказывающегося
выдать чистые простыни камердинеру Людовика XIV  Ла  Порту,  потому  что
французскому королю достаточно менять простыни раз в три месяца.
   Эти картины были задуманы слишком широко, совсем не по скромному  та-
ланту художника. А потому он пока ограничился только  тем,  что  наметил
рамки и сделал подписи.
   По для того чтобы вызвать раздражение со  стороны  г-на  де  Шавиньи,
достаточно было и одних рамок с подписями. Он велел предупредить  заклю-
ченного, что если тот не откажется от мысли рисовать задуманные им  кар-
тины, то он отнимет у него всякую возможность работать над  ними.  Бофор
ответил, что, не имея средств стяжать себе военную славу, он хочет прос-
лавиться как художник. За  невозможностью  сделаться  Баярдом  или  Три-
бульцием он желает стать вторым Рафаэлем или Микеланджело.
   Но в один прекрасный день, когда г-н де Бофор гулял в тюремном дворе,
из его комнаты были вынесены дрова, и не только дрова, но и угли,  и  не
только угли, но даже зола, так что, вернувшись, он не  нашел  решительно
ничего, что могло бы заменить ему карандаш.
   Герцог ругался, проклинал, бушевал, кричал, что его хотят уморить хо-
лодом и сыростью, как уморили Пюилоранса, маршала Орнано и великого при-
ора Вандомского. Па это Шавиньи ответил, что герцогу стоит  только  дать
слово бросить живопись или, по крайней мере, обещать не рисовать истори-
ческих картин, и ему сию же минуту принесут дрова и все необходимое  для
топки. Но герцог не пожелал дать этого слова и провел остаток зимы в не-
топленой комнате.
   Больше того, однажды, когда Бофор отправился  на  прогулку,  все  его
надписи соскоблили, и комната стала белой и чистой, а от фресок не оста-
лось и следа.
   Тогда герцог купил у одного из сторожей собаку по имени  Писташ.  Так
как заключенным не запрещалось иметь собак, то Шавиньи  разрешил,  чтобы
собака перешла во владение другого хозяина. Герцог по целым часам  сидел
с ней взаперти. Подозревали, что он занимается ее обучением, но никто не
знал, чему он ее учит. Наконец, когда собака была достаточно выдрессиро-
вана, г-н де Бофор пригласил г-на де Шавиньи и  других  должностных  лиц
Венсена на представление, которое  намеревался  дать  в  своей  комнате.
Приглашенные явились. Комната была ярко освещена; герцог зажег Все  све-
чи, какие только ему удалось раздобыть. Спектакль начался.
   Заключенный выломил из стены кусок штукатурки и  провел  им  по  полу
длинную черту, которая должна была изображать веревку. Писташ, по перво-
му слову хозяина, встал около черты, поднялся на задние лапы и, держа  в
передних камышинку, пошел по черте, кривляясь,  как  настоящий  канатный
плясун. Пройдя раза два-три взад и вперед, он отдал палку герцогу и про-
делал то же самое без балансира.
   Умную собаку наградили рукоплесканиями.
   Представление состояло из трех отделений. Первое кончилось,  началось
второе.
   Теперь Писташ должен был ответить на вопрос: который час?
   Шавиньи показал ему свои часы. Было половина седьмого.  Писташ  шесть
раз поднял и опустил лапу, затем в седьмой раз поднял ее  и  удержал  на
весу. Ответить яснее было невозможно: и солнечные часы не могли бы пока-
зать время точнее. У них к тому же, как всем известно, есть один большой
недостаток: по ним ничего но узнаешь, когда не светит солнце.
   Затем Писташ должен был объявить всему обществу, кто лучший  тюремщик
во Франции.
   Собака обошла три раза всех присутствующих и почтительнейше  улеглась
у ног Шавиньи.
   Тот сделал вид, что находит шутку прелестной, и посмеялся сквозь  зу-
бы, а кончив смеяться, закусил губы и нахмурил брови.
   Наконец, герцог задал Пнсташу очень мудреный вопрос:  кто  величайший
вор на свете?
   Писташ обошел комнату и, не  останавливаясь  ни  перед  кем  из  при-
сутствующих, подбежал к двери и с жалобным воем стал в нее царапаться.
   - Видите, господа, - сказал герцог. - Это изумительное  животное,  не
найдя здесь того, о ком я его спрашиваю,  хочет  выйти  из  комнаты.  Но
будьте покойны, вы все-таки получите ответ. Писташ, друг мой, -  продол-
жал герцог, - подойдите ко мне.
   Собака повиновалась.
   - Так кто же величайший вор на свете? Уж не королевский ли  секретарь
Ле Камю, который явился в Париж с двадцатью ливрами, а теперь имеет  де-
сять миллионов?
   Собака отрицательно мотнула головой.
   - Тогда, быть может, министр финансов Эмерп, подаривший своему  сыну,
господину Торе, к свадьбе ренту в триста тысяч ливров и дом, по  сравне-
нию с которым Тюнльри - шалаш, а Лувр - лачуга?
   Собака отрицательно мотнула головой.
   - Значит, не он, - продолжал герцог. - Ну, поищем еще. Уж не светлей-
ший ли это негодяй Мазарини ди Пишина, скажи-ка!
   Писташ с десяток раз поднял и опустил голову, что должно  было  озна-
чать "да".
   - Вы видите, господа, - сказал герцог,  обращаясь  к  присутствующим,
которые на этот раз не осмелились усмехнуться даже криво, -  вы  видите,
что величайшим вором на свете оказался светлейший  негодяй  Мазарини  ди
Пишипа. Так, по крайней мере, уверяет Писташ.
   Представление продолжалось.
   - Вы, конечно, знаете, господа, - продолжал де Бофор, пользуясь  гро-
бовым молчанием, чтобы объявить программу третьего отделения, - что гер-
цог де Гиз выучил всех парижских собак прыгать через палку в честь  гос-
пожи де Понс, которую провозгласил первой красавицей в  мире.  Так  вот,
господа, это пустяки, потому что собаки не умели делать разделения  (г-н
де Бофор хотел сказать "различия") между той, ради кого надо прыгать,  и
той, ради кого не надо. Писташ сейчас докажет господину коменданту, рав-
но как и всем вам, господа, что он стоит  несравненно  выше  своих  соб-
ратьев. Одолжите мне, пожалуйста, вашу тросточку, господин де Шавиньи.
   Шавиньи подал трость г-ну де Бофору.
   Бофор сказал, держа трость горизонтально на фут от земли:
   - Писташ, друг мой, будьте добры прыгнуть в честь госпожи  де  Монба-
зон.
   Все рассмеялись: было известно, что перед своим заключением герцог де
Бофор открыто состоял любовником госпожи де Монбазон.
   Писташ без всяких затруднений весело перескочил через палку.
   - Но Писташ, как мне кажется, делает то же самое, что и его собратья,
прыгавшие в честь госпожи де Понс, - заметил Шавиньи.
   - Погодите, - сказал де Бофор. - Писташ, друг мой, прыгните  в  честь
королевы!
   И он поднял трость дюймов на шесть выше.
   Собака почтительно перескочила через нее.
   - Писташ, друг мой, - сказал герцог, поднимая  трость  еще  на  шесть
дюймов, - прыгните в честь короля!
   Собака разбежалась и, несмотря на то что трость была довольно  высоко
от полу, легко перепрыгнула через нее.
   - Теперь внимание, господа! - продолжал герцог, опуская  трость  чуть
не до самого пола. - Писташ, друг мой, прыгните в честь светлейшего  не-
годяя Мазарини ди Пишина.
   Собака повернулась задом к трости.
   - Что это значит? - сказал герцог, обходя собаку и  снова  подставляя
ей тросточку. - Прыгайте же, господин Писташ!
   Но собака снова сделала полуоборот и стала задом к трости.
   Герцог проделал тот же маневр и повторил свое приказание. Но на  этот
раз Писташ вышел из терпения. Он яростно бросился на трость,  вырвал  ее
из рук герцога и перегрыз пополам.
   Бофор взял из его пасти обломки и с самым серьезным  видом  подал  их
г-ну де Шавиньи, рассыпаясь в извинениях  и  говоря,  что  представление
окончено, но что месяца через три, если ему угодно будет посетить предс-
тавление, Писташ выучится новым штукам.
   Через три дня собаку отравили.
   Искали виновного, но, конечно, так и не нашли.
   Бофор велел воздвигнуть на могиле собаки памятник с надписью:
   "ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ПИСТАШ, САМАЯ УМНАЯ ИЗ ВСЕХ СОБАК НА СВЕТЕ".
   Против такой хвалы возразить было нечего, и Шавиньи не протестовал.
   Тогда герцог стал говорить во всеуслышанье, что на его собаке  прове-
ряли яд, приготовленный для него самого; и однажды, после обеда, кинулся
в постель, крича, что у него колики и что Мазарини велел его отравить.
   Узнав об этой новой проделке Бофора,  кардинал  страшно  перепугался.
Венсенская крепость считалась очень нездоровым местом: г-жа де  Рамбулье
сказала както, что камера, в которой умерли Пюилоранс, маршал  Орнано  и
великий приор Вандомский, ценится на вес мышьяка, и эти  слова  повторя-
лись на все лады. А потому Мазарини распорядился, чтобы кушанья и  вино,
которые подавались заключенному, предварительно пробовались при нем. Вот
тогда-то и приставили к герцогу офицера Ла Раме в качестве дегустатора.
   Комендант, однако, не простил герцогу его дерзостей, за  которые  уже
поплатился ни в чем не повинный Писташ. Шавиньи был  любимцем  покойного
кардинала; уверяли даже, что он его сын, а  потому  притеснять  умел  на
славу. Он начал мстить Бофору и прежде всею велел заменить его  серебря-
ные вилки деревянными, а стальные ножи - серебряными. Бофор выказал  ему
свое неудовольствие. Шавиньи велел ему передать, что так как кардинал на
днях сообщил г-же де Вандом, что ее сын заключен в замок пожизненно,  то
он, Шавиньи, боится, как бы герцог,  узнав  эту  горестную  новость,  не
вздумал посягнуть на свою жизнь. Недели через две после этого Бофор уви-
дел, что дорога к тому месту, где он играл в мяч, усажена  двумя  рядами
веток, толщиной в мизинец. Когда он спросил, для чего их  насадили,  ему
ответили, что здесь когда-нибудь разрастутся для него тенистые  деревья.
Наконец, раз утром к Бофору пришел садовник и, как бы  желая  обрадовать
его, объявил, что посадил для пего спаржу. Спаржа, как известно,  вырас-
тает даже теперь через четыре года, а в те  времена,  когда  садоводство
было менее совершенным, на это требовалось пять  лет.  Такая  любезность
привела герцога в ярость.
   Он пришел к заключению, что для него наступила пора' прибегнуть к од-
ному из своих сорока способов бегства из тюрьмы, и выбрал для начала са-
мый простой из них - подкуп Ла Раме. Но Ла  Раме,  заплативший  за  свой
офицерский чин полторы тысячи экю, очень дорожил им.  А  потому,  вместо
того чтобы помочь заключенному, он кинулся с докладом к Шавиньи,  и  тот
немедленно распорядился удвоить число часовых, утроить посты и поместить
восемь сторожей в комнате Бофора. С этих пор герцог ходил со свитой, как
театральный король на сцене: четыре человека впереди и четыре позади, не
считая замыкающих.
   Вначале Бофор смеялся над этой строгостью: она  забавляла  его.  "Это
преуморительно, - говорил он, - это меня разнообразит (г-н де Бофор  хо-
тел сказать: "меня развлекает", но, как мы  уже  знаем,  он  говорил  не
всегда то, что хотел сказать). К тому же, - добавлял  он,  -  когда  мне
наскучат все эти почести и я захочу избавиться от них,  то  пущу  в  ход
один из оставшихся тридцати девяти способов".
   Но скоро это развлечение стало для него мукой. Из бахвальства он  вы-
держивал характер с полгода; но в конце концов, постоянно видя возле се-
бя восемь человек, которые садились, когда он садился,  вставали,  когда
он вставал, останавливались, когда он останавливался, герцог начал  хму-
риться и считать дни.
   Это новое стеснение еще усилило  ненависть  герцога  к  Мазарини.  Он
проклинал его с утра до ночи и твердил, что  обрежет  ему  уши.  Положи-
тельно, страшно было слушать его.  И  Мазарини,  которому  доносили  обо
всем, происходившем в Венсене, невольно поглубже натягивал  свою  карди-
нальскую шапку.
   Раз герцог собрал всех сторожей и, несмотря на  свое  неуменье  выра-
жаться толково и связно (неуменье, вошедшее даже в поговорку), обратился
к ним с речью, которая, сказать правду, была приготовлена заранее.
   - Господа! - сказал он. - Неужели вы потерпите,  чтобы  оскорбляли  и
подвергали низостям (он хотел сказать: "унижениям") внука доброго короля
Генриха Четвертого? Черт р-раздери, как говаривал мой дед. Знаете ли вы,
что я почти царствовал в Париже? Под моей охраной находились  в  течение
целого дня король и герцог Орлеанский. Королева в те времена была  очень
милостива ко мне и называла меня честнейшим человеком в государстве. Те-
перь, господа, выпустите меня на свободу. Я пойду в Лувр, сверну шею Ма-
зарини, а вас сделаю своими гвардейцами, произведу всех в офицеры и наз-
начу хорошее жалованье. Черт р-раздери! Вперед, марш!
   Но как ни трогательно было красноречие внука Генриха IV, оно не  тро-
нуло эти каменные сердца. Никто из сторожей и не шелохнулся. Тогда Бофор
обозвал их болванами и сделал их всех своими смертельными врагами.
   Всякий раз, когда Шавиньи приходил к герцогу, - а он являлся  к  нему
раза два-три в неделю, - тот не упускал случая постращать его.
   - Что сделаете вы, - говорил он, - если в один прекрасный  день  сюда
явится армия закованных в железо и вооруженных мушкетами парижан,  чтобы
освободить меня?
   - Ваше высочество, - отвечал с низким поклоном Шавиньи, - у  меня  на
валу двадцать пушек, а в казематах тридцать тысяч зарядов. Я  постараюсь
стрелять как можно лучше.
   - А когда вы выпустите все свои заряды, они всетаки возьмут крепость,
и мне придется разрешить им повесить вас, что мне, конечно, будет крайне
прискорбно.
   И герцог, в свою очередь, отвешивал самый изысканный поклон.
   - А я, вате высочество, - возражал Шавиньи, - как  только  первый  из
этих бездельников взберется на вал или ступит в подземный ход, буду при-
нужден, к моему величайшему сожалению, собственноручно  убить  вас,  так
как вы поручены моему особому надзору и я обязан  сохранить  вас  живого
или мертвого.
   Тут он снова кланялся его светлости.
   - Да, - продолжал герцог. - Но так как эти  молодцы,  собираясь  идти
сюда, предварительно, конечно, вздернут на виселицу Джулио Мазарини,  то
вы не посмеете ко мне прикоснуться и оставите меня в  живых  из  страха,
как бы парижане не привязали вас за руки и за ноги к четверке лошадей  и
не разорвали на части, что будет, пожалуй, еще похуже виселицы.
   Такие кисло-сладкие шуточки продолжались минут десять, четверть часа,
самое большее двадцать минут. Но заканчивался разговор всегда одинаково.
   - Эй, Ла Раме! - кричал Шавиньи, обернувшись к двери.
   Ла Раме входил.
   - Поручаю вашему особому вниманию герцога де Бофора, Ла Раме, - гово-
рил Шавиньи. - Обращайтесь с ним со всем уважением, приличествующим  его
имени и высокому сапу, и потому ни на минуту не теряйте его из виду.
   И он удалялся с ироническим поклоном, приводившим герцога в  страшную
ярость.
   Таким образом, Ла Раме сделался непременным собеседником герцога, его
бессменным стражем, его тенью. Но надо сказать, что  общество  Ла  Раме,
разбитного малого, веселого собеседника и собутыльника, прекрасного  иг-
рока в мяч и, в сущности, славного парня, имевшего, с точки зрения  г-на
де Бофора, только один серьезный недостаток -  неподкупность,  вовсе  не
стесняло герцога и даже служило ему развлечением.
   К несчастью, сам Ла Раме относился к этому иначе.  Хоть  он  и  ценил
честь сидеть взаперти с таким важным узником, но удовольствие иметь сво-
им приятелем внука Генриха  IV  все-таки  не  могло  заменить  ему  удо-
вольствие навещать от времени до времени свою семью.
   Можно быть прекрасным слугой короля и в то же время хорошим  мужем  и
отцом. А Ла Раме горячо любил свою жену и детей, которых видал только  с
крепостных стен, когда они, желая доставить ему утешение как отцу и суп-
ругу, прохаживались по ту сторону рва. Этого, конечно, было слишком  ма-
ло, и Ла Раме чувствовал, что его жизнерадостности  (которую  он  привык
считать причиной своего прекрасного здоровья, не  задумываясь  над  тем,
что она скорее являлась его следствием) хватит ненадолго при таком обра-
зе жизни. Когда же отношения между герцогом и Шавиньи обострились до то-
го, что они совсем перестали видаться, Ла Раме пришел в отчаяние: теперь
вся ответственность за Бофора легла на него одного. А так как  ему,  как
мы говорили, хотелось иметь хоть изредка свободный денек, то он  с  вос-
торгом отнесся к предложению своего приятеля, управителя маршала Граммо-
на, порекомендовать ему помощника. Шавиньи, к которому Ла Раме обратился
за разрешением, сказал, что охотно даст его, если, разумеется,  кандидат
окажется подходящим.
   Мы считаем излишним описывать читателям наружность и характер  Гримо.
Если, как мы надеемся, они не забыли первой части нашей истории, у  них,
наверное, сохранилось довольно ясное представление об этом достойном че-
ловеке, который изменился только тем, что постарел  на  двадцать  лет  и
благодаря этому стал еще угрюмее и молчаливее. Хотя Атос, с тех пор  как
в нем совершилась перемена, и позволил Гримо говорить, но тот, объясняв-
шийся знаками в течение десяти или пятнадцати лет, так привык  к  молча-
нию, что эта привычка стала его второй натурой.



   ГРИМО ПОСТУПАЕТ НА СЛУЖБУ

   Итак, обладающий столь благоприятной внешностью Гримо явился  в  Вен-
сенскую крепость. Шавиньи мнил себя непогрешимым в  уменье  распознавать
людей, и это могло, пожалуй, служить доказательством,  что  он  действи-
тельно был сыном Ришелье, который тоже считал себя знатоком в  этих  де-
лах. Он внимательно осмотрел просителя и пришел к заключению, что  срос-
шиеся брови, тонкие губы, крючковатый нос и выдающиеся скулы Гримо  сви-
детельствуют как нельзя больше в его пользу. Расспрашивая  его,  Шавиньи
произнес двенадцать слов; Гримо отвечал всего четырьмя.
   - Вот разумный малый, я это сразу заметил, - сказал Шавиньи.  -  Сту-
пайте теперь к господину Ла Раме в постарайтесь заслужить его одобрение.
Можете сказать ему, что я нахожу вас подходящим во всех отношениях.
   Гримо повернулся на каблуках и отправился к Ла Раме,  чтобы  подверг-
нуться более строгому осмотру. Понравиться Ла Раме было гораздо трудней.
Как Шавиньи всецело полагался на Ла Раме, так и последнему хотелось най-
ти человека, на которого мог бы положиться он сам.
   Но Гримо обладал как раз всеми качествами, которыми можно  прельстить
тюремного надзирателя, выбирающего себе помощника.  И  в  конце  концов,
после множества вопросов, на которые было дано вчетверо меньше  ответов,
Ла Раме, восхищенный такой умеренностью в словах, весело потер себе руки
и принял Гримо на службу.
   - Предписания? - спросил Гримо.
   - Вот: никогда не оставлять заключенного одного, отбирать у него  все
колющее или режущее, не позволять ему подавать знаки  посторонним  лицам
или слишком долго разговаривать со сторожами.
   - Все? - спросил Гримо.
   - Пока все, - ответил Ла Раме. - Изменятся обстоятельства,  изменятся
и предписания.
   - Хорошо, - сказал Гримо.
   И он вошел к герцогу де Бофору.
   Тот в это время причесывался. Желая досадить Мазарини,  он  не  стриг
волос и отпустил бороду, выставляя напоказ, как ему худо живется  и  как
он несчастен. Но несколько дней тому назад, глядя с  высокой  башни,  он
как будто разобрал в окне проезжавшей мимо кареты черты прекрасной  г-жи
де Монбазон, память о которой была ему все еще дорога. И так как ему хо-
телось произвести на нее совсем другое впечатление, чем на Мазарини,  то
он, в надежде еще раз увидеть ее, велел подать себе свинцовую  гребенку,
что и было исполнено.
   Господин де Бофор потребовал именно свинцовую гребенку, потому что  у
него, как и у всех блондинов, борода была несколько  рыжевата:  расчесы-
вая, он ее одновременно красил.
   Гримо, войдя к нему, увидел гребенку, которую герцог только что поло-
жил на стол; Гримо низко поклонился а взял ее.
   Герцог с удивлением взглянул на эту странную фигуру.
   Фигура положила гребенку в карман.
   - Эй, там! Кто-нибудь! Что это значит?  -  крикнул  Бофор.  -  Откуда
взялся этот дурень?
   Гримо, не отвечая, еще раз поклонился.
   - Немой ты, что ли? - закричал герцог.
   Гримо отрицательно покачал головой.
   - Кто же ты? Отвечай сейчас! Я приказываю!
   - Сторож, - сказал Гримо.
   - Сторож! - повторил герцог. - Только такого висельника и недоставало
в моей коллекции! Эй! Ла Раме... кто-нибудь!
   Ла Раме торопливо вошел в комнату. К несчастью для герцога, Ла  Раме,
вполне полагаясь на Гримо, собрался ехать в Париж; он был уже во дворе и
вернулся с большим неудовольствием.
   - Что случилось, ваше высочество? - спросил он.
   - Что это за бездельник? Зачем он взял мою гребенку и положил к  себе
в карман? - спросил де Бофор.
   - Он один из ваших сторожей, ваше высочество, и очень достойный чело-
век. Надеюсь, вы оцените его так же, как и господин де Шавиньи...
   - Зачем он взял у меня гребенку?
   - В самом деле, с какой стати взяли вы гребенку у его  высочества?  -
спросил Ла Раме.
   Гримо вынул из кармана гребенку, провел по ней пальцами  и,  указывая
на крайний зубец, ответил только:
   - Колет.
   - Верно, - сказал Ла Раме.
   - Что говорит эта скотина? - спросил герцог.
   - Что король не разрешил давать вашему высочеству острые предметы.
   - Что вы, с ума сошли, Ла Раме? Ведь вы же сами принесли мне эту гре-
бенку.
   - И напрасно. Давая ее вам, я сам нарушил свой приказ.
   Герцог в бешенстве поглядел на Гримо, который отдал гребенку Ла Раме.
   - Я чувствую, что сильно возненавижу этого мошенника,  -  пробормотал
де Бофор.
   Действительно, в тюрьме всякое чувство доходит до крайности. Ведь там
все - и люди и вещи - либо враги паши, либо друзья, поэтому там или  лю-
бят, или ненавидят, иногда имея основания, а чаще инстинктивно. Итак, по
той простои причине, что Гримо с первого взгляда понравился Шавиньи и Ла
Раме, он должен был не поправиться Бофору, ибо достоинства, которыми  он
обладал в глазах коменданта и надзирателя, были  недостатками  в  глазах
узника.
   Однако Гримо не хотел с первого дня ссориться с заключенным: ему нуж-
ны были не гневные вспышки со стороны герцога, а упорная, длительная не-
нависть.
   И он удалился, уступив свое место четырем сторожам, которые, покончив
с завтраком, вернулись караулить узника.
   Герцог, со своей стороны, готовил новую проделку,  на  которую  очень
рассчитывал. На следующий день он заказал к завтраку раков и хотел  соо-
рудить к этому времени в своей комнате маленькую виселицу,  чтобы  пове-
сить на ней самого лучшего рака. По красному цвету вареного рака  всякий
поймет намек, и герцог будет иметь удовольствие произвести заочную казнь
над кардиналом, пока не  явится  возможность  повесить  его  в  действи-
тельности. При этом герцога можно будет упрекнуть разве лишь в том,  что
он повесил рака.
   Целый день де Бофор занимался приготовлениями к казни. В тюрьме  каж-
дый становится ребенком, а герцог больше, чем кто-либо другой, был скло-
нен к этому. Во время  своей  обычной  прогулки  он  сломал  нужные  ему
две-три тоненькие веточки и после долгих поисков нашел осколок стекла, -
находка, доставившая ему большое удовольствие, - а  вернувшись  к  себе,
выдернул несколько ниток из носового платка.
   Ни одна из этих подробностей не ускользнула от проницательного взгля-
да Гримо.
   На другой день утром виселица была готова, и, чтобы установить ее  на
полу, герцог стал обстругивать ее нижний конец своим осколком.
   Ла Раме следил за ним с любопытством отца семейства,  рассчитывающего
увидать забаву, которой впоследствии можно будет потешить детей, а четы-
ре сторожа - с тем праздным видом, какой во все времена служил и  служит
отличительным признаком солдата.
   Гримо вошел в ту минуту, когда герцог, еще не совсем обстругав  конец
своей виселицы, отложил стекло и стал привязывать к перекладине нитку.
   Он оросил на вошедшего Гримо быстрый взгляд, в котором еще  было  за-
метно вчерашнее неудовольствие, но тотчас же вернулся  к  своей  работе,
заранее наслаждаясь впечатлением, какое произведет его новая выдумка.
   Сделав на одном конце нитки мертвую петлю, а  на  другом  скользящую,
герцог осмотрел раков, выбрал на глаз самого великолепного и  обернулся,
чтобы взять стекло.
   Стекло исчезло.
   - Кто взял мое стекло? - спросил герцог, нахмурив брови.
   Гримо показал на себя.
   - Как, опять ты? - воскликнул герцог. - Зачем же ты взял его?
   - Да, - спросил Ла Раме, - зачем вы взяли стекло у его высочества?
   Гримо провел пальцем по стеклу и ограничился одним словом:
   - Режет!
   - А ведь он прав, монсеньер, - сказал Ла Раме. - Ах, черт возьми!  Да
этому парню цены нет!
   - Господин Гримо, прошу вас, в ваших собственные интересах, держаться
от меня на таком расстоянии, чтобы я не мог вас достать рукой, -  сказал
герцог.
   Гримо поклонился и отошел в дальний угол комнаты.
   - Полноте, полноте, монсеньер! - сказал Ла Раме. - Дайте мне вашу ви-
селицу, и я обстругаю ее своим ножом.
   - Вы? - со смехом спросил герцог.
   - Да, я. Ведь это вы и хотели сделать?
   - Конечно. Извольте, мой милый Ла Раме. Это выйдет еще забавнее.
   Ла Раме, не понявший восклицания герцога,  самым  тщательным  образом
обстругал ножку виселицы.
   - Отлично, - сказал герцог. - Теперь просверли дырочку в  полу,  а  я
приготовлю преступника.
   Ла Раме опустился на одно колено и стал ковырять пол.
   Герцог в это время повесил рака на нитку. Потом он с  громким  смехом
водрузил виселицу посреди комнаты.
   Ла Раме тоже от души смеялся, сам не зная  чему,  и  сторожа  вторили
ему. Не смеялся один только Гримо. Он подошел к Ла Раме и,  указывая  на
рака, крутившегося на нитке, сказал:
   - Кардинал?
   - Повешенный его высочеством герцогом де Бофором, - подхватил герцог,
хохоча еще громче, - и королевским офицером Жаком-Кризостомом Ла Раме!
   Ла Раме с криком ужаса бросился к виселице, вырвал се из пола и, раз-
ломав на мелкие кусочки, выбросил в окно. Второпях он чуть не бросил ту-
да же и рака, но Гримо взял его у него из рук.
   - Можно съесть, - сказал он, кладя рака себе в карман.
   Вся эта сцена доставила герцогу  такое  удовольствие,  что  он  почти
простил Гримо роль, которую тот в ней сыграл. Но  затем,  подумав  хоро-
шенько о намерениях, которые побудили сторожа так поступить,  и  признав
их дурными, он проникся к нему еще большей ненавистью.
   К величайшему огорчению Ла Раме,  история  эта  получила  огласку  не
только в самой крепости, но и за ее пределами. Г-н де Шавиньи, в глубине
души ненавидевший кардинала, счел долгом рассказать этот забавный случай
двум-трем благонамеренным своим приятелям, а те его немедленно разгласи-
ли.
   Благодаря этому герцог чувствовал себя вполне  счастливым  в  течение
нескольких дней.
   Между тем герцог усмотрел среди своих сторожей  человека  с  довольно
добродушным лицом и принялся его задабривать, тем более что Гримо он не-
навидел с каждым днем все больше. Однажды поутру герцог, случайно остав-
шись наедине с этим сторожем, начал разговаривать с ним, как вдруг вошел
Гримо, поглядел на собеседников, затем почтительно подошел к ним и  взял
сторожа за руку.
   - Что вам от меня нужно? - резко спросил герцог.
   Гримо отвел сторожа в сторону и указал ему на дверь.
   - Ступайте! - сказал он.
   Сторож повиновался.
   - Вы несносны! - воскликнул герцог. - Я вас проучу!
   Гримо почтительно поклонился.
   - Господин шпион, я переломаю вам все кости! - закричал  разгневанный
герцог.
   Гримо снова поклонился и отступил на несколько шагов.
   - Господин шпион! Я задушу вас собственными руками!
   Гримо с новым поклоном сделал еще несколько шагов назад.
   - И сейчас же... сию же минуту! - воскликнул герцог, находя, что луч-
ше покончить разом.
   Он бросился, сжав кулаки, к Гримо, который поспешно вытолкнул сторожа
и запер за ним дверь.
   В ту же минуту руки герцога тяжело опустились на его  плечи  и  сжали
их, как тиски. Но Гримо, вместо того чтобы сопротивляться или позвать на
помощь, неторопливо приложил палец к губам и с  самой  приятной  улыбкой
произнес вполголоса:
   - Те!
   Улыбка, жест и слово были такой редкостью у Гримо, что его высочество
от изумления замер на месте.
   Гримо поспешил воспользоваться этим. Он вытащил из-за подкладки своей
куртки изящный конверт с печатью, который даже после долгого  пребывания
под одеждой г-на Гримо не окончательно утратил свой первоначальный  аро-
мат, и, не произнеся ни слова, подал его герцогу.
   Пораженный еще более, герцог выпустил Гримо в взял письмо.
   - От госпожи де Монбазон! - вскричал он, узнав знакомый почерк.
   Гримо кивнул головою.
   Герцог, совершенно ошеломленный, провел рукой по глазам, поспешно ра-
зорвал конверт и прочитал письмо:
   "Дорогой герцог!
   Вы можете вполне довериться честному человеку, который  передаст  вам
мое письмо. Это слуга одного из наших сторонников, который  ручается  за
него, так как испытал его верность в течение двадцатилетней  службы.  Оп
согласился поступить помощником к надзирателю, приставленному к вам, для
того, чтобы подготовить и облегчить ваш побег  из  Венсенской  крепости,
который мы затеваем.
   Час вашего освобождения близится. Ободритесь же и  будьте  терпеливы.
Знайте, что друзья ваши, несмотря на долгую  разлуку,  сохранили  к  вам
прежние чувства.
   Ваша неизменно преданная вам Мария де Монбазон.
   Подписываюсь полным именем. Было бы слишком самоуверенно с моей  сто-
роны думать, что вы разгадаете после пятилетней разлуки мои инициалы".
   Герцог с минуту стоял совершенно потрясенный. Пять лет  тщетно  искал
он друга и помощника, и наконец, в ту минуту, когда он меньше всего ожи-
дал этого, помощник свалился к нему точно с неба. Он с удивлением взгля-
нул на Гримо и еще раз перечел письмо.
   - Милая Мария! - прошептал он. - Значит, я не  ошибся,  это  действи-
тельно она проезжала в карете. И она не  забыла  меня  после  пятилетней
разлуки! Черт возьми! Такое постоянство встречаешь только  на  страницах
"Астреи". Итак, ты согласен помочь мне, мой милый? - прибавил он,  обра-
щаясь к Гримо.
   Тот кивнул головою.
   - И для этого ты и поступил сюда?
   Гримо кивнул еще раз.
   - А я-то хотел задушить тебя! - воскликнул герцог.
   Гримо улыбнулся.
   - Но погоди-ка! - сказал герцог.
   И он сунул руку в карман.
   - Погоди! - повторял он, тщетно шаря по всем карманам. -  Такая  пре-
данность внуку Генриха Четвертого не должна остаться без награды.
   У герцога Бофора было, очевидно, прекрасное намерение, но в Венсене у
заключенных предусмотрительно отбирались все деньги.
   Видя смущение герцога, Гримо вынул из кармана набитый золотом кошелек
и подал ему.
   - Вот что вы ищете, - сказал он.
   Герцог открыл кошелек и хотел было высыпать все золото в руки  Гримо,
по тот остановил его.
   - Благодарю вас, монсеньер, - сказал он, - мне уже заплачено.
   Герцогу оставалось только еще более изумиться.
   Он протянул Гримо руку. Тот подошел и почтительно поцеловал ее. Арис-
тократические манеры Атоса отчасти перешли к Гримо.
   - А теперь что мы будем делать? - спросил герцог. - С чего начнем?
   - Сейчас одиннадцать часов утра, - сказал Гримо. - В два  часа  попо-
лудни ваше высочество выразит желание сыграть партию в мяч с  господином
Ла Раме и забросит два-три мяча через вал.
   - Хорошо. А дальше?
   - Дальше ваше высочество подойдет к крепостной стене и крикнет  чело-
веку, который будет работать во рву, чтобы он бросил вам мяч обратно.
   - Понимаю, - сказал герцог.
   Лицо Гримо просияло. С непривычки ему было трудно говорить.
   Он двинулся к двери.
   - Постой! - сказал герцог. - Так ты ничего не хочешь?
   - Я бы попросил ваше высочество дать мне одно обещание.
   - Какое? Говори.
   - Когда мы будем спасаться бегством, я везде и всегда буду идти  впе-
реди. Если поймают вас, монсеньер, то дело ограничится только  тем,  что
вас снова посадят в крепость; если же попадусь я, меня самое меньшее по-
весят.
   - Ты прав, - сказал герцог. - Будет по-твоему - слово дворянина!
   - А теперь я попрошу вас, монсеньер, только об  одном:  сделайте  мне
честь ненавидеть меня по-прежнему.
   - Постараюсь, - ответил герцог.
   В дверь постучались.
   Герцог положил письмо и кошелек в карман и бросился на  постель:  все
знали, что он делал это, когда  на  него  нападала  тоска.  Гримо  отпер
дверь. Вошел Ла Раме, только что вернувшийся от кардинала после  описан-
ного нами разговора.
   Бросив вокруг себя пытливый взгляд, Ла Раме удовлетворенно улыбнулся:
отношения между заключенным и его сторожем,  по-видимому,  нисколько  не
изменились к лучшему.
   - Прекрасно, прекрасно, - сказал Ла Раме, обращаясь к Гримо.  -  А  я
только что говорил о вас в одном месте. Надеюсь, что вы  скоро  получите
известия, которые не будут вам неприятны.
   Гримо поклонился, стараясь выразить благодарность, и вышел из  комна-
ты, что делал всегда, когда являлся его начальник.
   - Вы, кажется, все еще сердитесь на бедного парня, монсеньер? - спро-
сил Ла Раме с громким смехом.
   - Ах, это вы, Ла Раме? - воскликнул герцог. - Давно пора! Я  уже  лег
на кровать и повернулся носом к стене, чтобы не поддаться искушению  вы-
полнить свое обещание и не свернуть шею этому негодяю Гримо.
   - Не думаю, однако, чтобы он сказал что-нибудь неприятное вашему  вы-
сочеству? - спросил Ла Раме, тонко намекая на молчаливость своего помощ-
ника.
   - Еще бы, черт возьми! Немой эфиоп! Ей-богу,  вы  вернулись  как  раз
вовремя, Ла Раме. Мне не терпелось вас увидеть!
   - Вы слишком добры ко мне, монсеньер, - сказал  Ла  Раме,  польщенный
его словами.
   - Нисколько. Кстати, я сегодня чувствую себя очень неловким, что, ко-
нечно, будет вам на руку.
   - Разве мы будем играть в мяч? - вырвалось у Ла Раме.
   - Если вы ничего не имеете против.
   - Я всегда к услугам вашего высочества.
   - Поистине вы очаровательный человек, Ла Раме, и я охотно остался  бы
в Венсене на всю жизнь, лишь бы не расставаться с вами.
   - Во всяком случае, ваше высочество, - сказал Ла Раме, - не  кардинал
будет виноват, если ваше желание не исполнится.
   - Как так? Вы виделись с ним?
   - Он присылал за мной сегодня утром.
   - Вот как! Чтобы потолковать обо мне?
   - О чем же ему больше и говорить со мной? Вы мучите его, как  кошмар,
ваше высочество.
   Герцог горько улыбнулся.
   - Ах, если бы вы согласились на мое предложение, Ла  Раме!  -  сказал
он.
   - Полноте, полноте, ваше высочество. Вот вы  опять  заговариваете  об
этом. Видите, как вы неблагоразумны.
   - Я уже говорил вам, - продолжал герцог, - и опять повторяю, что озо-
лочу вас.
   - Каким образом? Не успеете вы выйти из крепости, как все  ваше  иму-
щество конфискуют.
   - Не успею я выйти отсюда, как стану владыкой Парижа.
   - Тише, тише! Ну, можно ли мне слушать подобные речи? Хорош  разговор
для королевского чиновника! Вижу, монсеньер, что придется мне  запастись
вторым Гримо.
   - Ну, хорошо, оставим это. Значит, ты толковал обо мне с  кардиналом?
В следующий раз, как он пришлет за тобой, позволь мне переодеться в твое
платье, Ла Раме. Я отправлюсь к нему вместо  тебя,  сверну  ему  шею  и,
честное слово, если ты поставишь это условием, вернусь назад в крепость.
   - Видно, придется мне позвать Гримо, монсеньер, - сказал Ла Раме.
   - Ну, не сердись. Так что же говорила тебе эта гнусная рожа?
   - Я спущу вам это словечко, - сказал Ла Раме с хитрым видом, - потому
что оно рифмуется со словом вельможа. Что он мне говорил? Велел мне  хо-
рошенько стеречь вас.
   - А почему надо сторожить меня? - с беспокойством спросил герцог.
   - Потому что какой-то звездочет предсказал, что вы удерете.
   - А, так звездочет предсказал это! - сказал герцог, невольно  вздрог-
нув.
   - Да, честное слово! Эти проклятые колдуны сами не знают,  что  выду-
мать, лишь бы пугать добрых людей.
   - Что же отвечал ты светлейшему кардиналу?
   - Что если этот звездочет составляет календари, то я  не  посоветовал
бы его высокопреосвященству покупать их.
   - Почему?
   - Потому что спастись отсюда вам удастся только в том случае, если вы
обратитесь в зяблика или королька.
   - К несчастью, ты прав, Ла Раме. Ну, пойдем играть в мяч.
   - Прошу извинения у вашего высочества, но мне  бы  хотелось  отложить
нашу игру на полчаса.
   - А почему?
   - Потому что Мазарини держит себя не так просто, как ваше высочество,
хоть он и не такого знатного происхождения. Он позабыл пригласить меня к
завтраку.
   - Хочешь, я прикажу подать тебе завтрак сюда?
   - Нет, не надо, монсеньер. Дело в том, что пирожник, живший  напротив
замка, по имени Марто...
   - Ну?
   - С неделю тому назад продал свое заведение парижскому кондитеру, ко-
торому доктора, кажется, посоветовали жить в деревне.
   - Мне-то что за дело?
   - Разрешите досказать, ваше высочество. У этого нового пирожника выс-
тавлены в окнах такие вкусные вещи, что просто слюнки текут.
   - Ах ты, обжора!
   - Боже мой, монсеньер! Человек, который любит хорошо поесть,  еще  не
обжора. По самой своей природе человек ищет совершенства во всем, даже в
пирожках. Так вот этот плут кондитер, увидав, что  я  остановился  около
его выставки, вышел ко мне, весь в  муке,  и  говорит:  "У  меня  к  вам
просьба, господин Ла Раме: доставьте  мне,  пожалуйста,  покупателей  из
заключенных в крепости. Мой предшественник, Марто, уверял меня,  что  он
был поставщиком всего замка, потому я и купил его заведение. А между тем
я водворился здесь уже неделю назад, и, честное слово, господин  Шавиньи
не купил у меня до сих пор ни одного пирожка". - "Должно быть,  господин
Шавиньи думает, что у вас пирожки невкусные", -  сказал  я.  "Невкусные?
Мои пирожки! - воскликнул он. - Будьте же сами судьей, господин Ла Раме.
Зачем откладывать?" - "Не могу, - сказал я, - мне необходимо вернуться в
крепость". - "Хорошо, идите по вашим делам, вы, кажется, и впрямь  торо-
питесь, но приходите через полчаса". - "Через полчаса?" -  "Да.  Вы  уже
завтракали?" - "И не думал". - "Так я приготовлю  вам  пирог  и  бутылку
старого бургундского", - сказал он. Вы понимаете,  монсеньер,  я  выехал
натощак и, с позволения вашего высочества, я хотел... - Ла  Раме  покло-
нился.
   - Ну ступай, скотина, - сказал герцог, - но помни,  что  я  даю  тебе
только полчаса.
   - А могу я обещать преемнику дядюшки Марто, что вы станете его  поку-
пателем?
   - Да, но с условием, чтобы он не присылал мне пирожков с грибами.  Ты
знаешь ведь, что грибы Венсенского леса смертельны для нашей семьи.
   Ла Раме сделал вид, что не понял намека, и вышел из комнаты.  А  пять
минут спустя после его ухода явился караульный офицер, будто  для  того,
чтобы не дать герцогу соскучиться, а на самом деле для того, чтобы  сог-
ласно приказанию кардинала, не терять из виду заключенного.
   Но за пять минут, проведенных в одиночестве, герцог успел еще раз пе-
речесть письмо г-жи де Монбазон, свидетельствовавшее, что друзья не  за-
были его и стараются его освободить. Каким образом? Он еще не знал этого
и решил, несмотря на молчаливость Гримо,  заставить  его  разговориться.
Доверие, которое герцог чувствовал к нему, еще возросло, ибо  он  понял,
почему тот вел себя так странно вначале. Очевидно, Гримо изобретал  мел-
кие придирки с целью заглушить в тюремном начальстве всякое подозрение о
возможности сговора между ним и заключенным.
   Такая хитрая уловка создала у герцога высокое мнение об уме Гримо,  и
он решил вполне довериться ему.



   КАКАЯ БЫЛА НАЧИНКА В ПИРОГАХ ПРЕЕМНИКА ДЯДЮШКИ МАРТО

   Ла Раме вернулся через полчаса, оживленный и  веселый,  как  человек,
который хорошо поел, а главное, хорошо выпил. Пирожки оказались  велико-
лепными, вино превосходным.
   День был ясный, и предполагаемая партия в  мяч  могла  состояться.  В
Венсенской крепости играли на открытом воздухе, и герцогу, исполняя  со-
вет Гримо, нетрудно было забросить несколько мячей в ров.
   Впрочем, до двух часов - условленного срока - он играл  еще  довольно
сносно. Но все же он проигрывал все партии, под этим предлогом прикинул-
ся рассерженным, начал горячиться и, как всегда бывает в таких  случаях,
делал промах за промахом.
   Как только пробило два часа, мячи посыпались в ров, к великой радости
Ла Раме, который насчитывал себе по пятнадцати очков  за  каждый  промах
герцога.
   Наконец промахи так участились, что стало не хватать мячей.  Ла  Раме
предложил послать кого-нибудь за ними. Герцог весьма основательно  заме-
тил, что это будет лишняя трата времени, и, подойдя к краю стены,  кото-
рая, как верно говорил кардиналу Ла Раме, имела не менее шестидесяти фу-
тов высоты, увидел какого-то человека, работавшего в одном из  тех  кро-
шечных огородов, какие разводят крестьяне по краю рвов.
   - Эй, приятель! - крикнул герцог.
   Человек поднял голову, и герцог чуть не вскрикнул от удивления.  Этот
человек, этот крестьянин, этот огородник - был Рошфор, который, по  мне-
нию герцога, сидел в Бастилии.
   - Ну, чего нужно? - спросил человек.
   - Будьте любезны, перебросьте нам мячи.
   Огородник кивнул головою и стал кидать мячи, которые затем  подобрали
сторожа и Ла Раме.
   Один из этих мячей упал прямо к ногам герцога, и так как он,  очевид-
но, предназначался ему, то он поднял его и положил в карман.
   Потом, поблагодарив крестьянина, герцог продолжал игру.
   Бофору в этот день решительно не везло. Мячи летали как попало и  два
или три из них снова упали в ров. Но так как огородник уже ушел и некому
было перебрасывать их обратно, то они так и остались во рву. Герцог зая-
вил, что ему стыдно за свою неловкость, и, прекратил игру.
   Ла Раме был в полном восторге: ему удалось обыграть принца  королевс-
кой крови!
   Вернувшись к себе, герцог лег в постель. Он  пролеживал  почти  целые
дни напролет с тех пор, как у него отобрали книги.
   Ла Раме взял платье герцога под тем предлогом, что оно  запылилось  и
его нужно вычистить; на самом же деле он хотел быть уверенным, что  зак-
люченный не тронется с места. Вот до чего предусмотрителен был Ла Раме!
   К счастью, герцог еще раньше вынул из кармана мяч и спрятал  его  под
подушку.
   Как только Ла Раме вышел и затворил за собою дверь,  герцог  разорвал
покрышку мяча зубами: ему нечем было ее разрезать. Ему даже к столу  по-
давали серебряные ножи, которые гнулись и ничего не резали.
   В мяче оказалась записка следующего содержания:
   "Ваше высочество!
   Друзья ваши бодрствуют, и час вашего освобождения близится. Прикажите
доставить вам послезавтра пирог от нового кондитера, купившего заведение
у прежнего пирожника Марто. Этот новый кондитер - не кто иной,  как  ваш
дворецкий Нуармон. Разрежьте пирог, когда будете одни. Надеюсь,  что  вы
останетесь довольны его начинкой.
   Глубоко преданный слуга вашего высочества как в Бастилии, так и  пов-
сюду,
   граф Рошфор.
   Вы можете вполне довериться Гримо, ваше высочество: это очень смышле-
ный и преданный нам человек".
   Герцог, у которого стали топить печь с тех пор, как он  отказался  от
упражнений в живописи, сжег письмо Рошфора, как раньше, хотя  с  гораздо
большим сожалением, сжег записку г-жи де Монбазон. Он хотел было бросить
в печку и мяч, но потом ему пришло в голову, что  он  еще  может  приго-
диться для передачи ответа Рошфору.
   Герцога стерегли на совесть: подслушав, что он двигается  у  себя,  в
комнату вошел Ла Раме.
   - Что угодно вашему высочеству? - спросил Ла Раме.
   - Я озяб и помешал дрова, чтобы они хорошенько разгорелись, -  сказал
герцог. - Вы знаете, мой милый, что камеры  Венсенского  замка  славятся
своей сыростью. Здесь очень удобно сохранять лед и добывать  селитру.  А
те камеры, в которых умерли Пюилоранс, маршал Орнано и мой дядя, великий
приор, справедливо ценятся на вес мышьяка,  как  выразилась  госпожа  де
Рамбулье.
   И герцог снова лег в постель, засунув мяч еще глубже под подушку.  Ла
Раме усмехнулся. Он был, в сущности, неплохой и добрый человек. Он горя-
чо привязался к своему знатному узнику и был бы в отчаянии,  если  бы  с
тем приключилась какая-нибудь беда. А то, что говорил герцог про  своего
дядю и двух других заключенных, была истинная правда.
   - Не следует предаваться мрачным мыслям, ваше высочество, - сказал Ла
Раме. - Такие мысли убивают скорее селитры.
   - Вам хорошо говорить так, Ла Раме. Если бы я мог  ходить  по  конди-
терским, есть пирожки у преемника  дядюшки  Марто  и  запивать  их  бур-
гундским, как вы, я бы тоже не скучал.
   - Да уж, что правда, то правда, ваше высочество: пироги у  него  пре-
восходные, да и вино прекрасное.
   - Во всяком случае, его кухня и погреб должны  быть  получше,  чем  у
господина де Шавиньи.
   - А кто мешает вам попробовать его стряпню, ваше высочество? - сказал
Ла Раме, попадаясь в ловушку. - Кстати, я обещал ему, что вы станете его
покупателем.
   - Хорошо, - согласился герцог. - Если уж мне суждено просидеть в зак-
лючении до самой смерти, как позаботился довести до моего  сведения  ми-
лейший Мазарини, то нужно же мне придумать какое-нибудь развлечение  под
старость. Постараюсь к тому времени сделаться лакомкой.
   - Послушайтесь доброго совета, ваше высочество, не откладывайте этого
до старости.
   "Каждого человека, как видно, на погибель души и тела  небо  наделило
хоть одним из семи смертных грехов, если не двумя сразу, - подумал  гер-
цог. - Чревоугодие - слабость Ла Раме. Что ж, воспользуемся этим".
   - Послезавтра, кажется, праздник, милый Ла Рамс? - спросил он.
   - Да, ваше высочество, троицын день.
   - Не желаете ли дать мне послезавтра урок?
   - Чего?
   - Гастрономии.
   - С большим удовольствием, ваше высочество.
   - Но для этого мы должны остаться вдвоем. Отошлем сторожей обедать  в
столовую господина де Шавиньи и устроим себе ужин,  заказать  который  я
попрошу вас.
   - Гм! - сказал Ла Раме.
   Предложение было очень соблазнительно, но Ла Раме, несмотря на  невы-
годное мнение о нем Мазарини, был всетаки человек бывалый и знал все ло-
вушки, которые умеют  подстраивать  узники  своим  надзирателям.  Герцог
хвастал не раз, что у него имеется сорок способов побега из крепости. Уж
нет ли тут какой хитрости?
   Ла Раме задумался на минуту, но затем рассудил, что раз обед он зака-
жет сам, значит, ничего не будет подсыпано в кушанья или подлито в вино.
А напоить его пьяным герцогу, конечно, нечего и надеяться; Ла Раме  даже
рассмеялся при таком предположении. Наконец ему пришла на  ум  еще  одна
мысль, решившая вопрос.
   Герцог следил с тревогой за отражением этого внутреннего монолога  на
физиономии Ла Раме. Наконец лицо надзирателя просияло.
   - Ну что ж, идет? - спросил герцог.
   - Идет, ваше высочество, но с одним условием.
   - С каким?
   - Гримо будет нам прислуживать за столом.
   Это было как нельзя более кстати для герцога.
   Однако у него хватило сил скрыть свою радость, и он недовольно нахму-
рился.
   - К черту вашего Гримо! - воскликнул  он.  -  Он  испортит  мне  весь
праздник.
   - Я прикажу ему стоять за вашим стулом, ваше высочество, а так как он
обычно не говорит ни слова, то вы его не будете ни видеть, ни слышать. И
при желании можете воображать, что он находится за сто миль от вас.
   - А знаете, мой милый, что я заключаю из всего этого? -  сказал  гер-
цог. - Вы мне не доверяете.
   - Ведь послезавтра троицын день, ваше высочество.
   - Так что ж из того? Какое мне дело до троицы? Или  вы  боитесь,  что
святой дух сойдет на землю в виде огненных языков,  чтобы  отворить  мне
двери тюрьмы?
   - Конечно, нет, ваша светлость. Но я ведь говорил вам, что предсказал
этот проклятый звездочет.
   - А что такое?
   - Что вы убежите из крепости прежде, чем пройдет троицын день.
   - Так ты веришь колдунам? Глупец!
   - Мне их предсказания не страшней вот этого, - сказал Ла Раме,  щелк-
нув пальцами. - Но монсеньер Джулио  и  в  самом  деле  побаивается.  Он
итальянец и, значит, суеверен.
   Герцог пожал плечами.
   - Ну, так и быть, согласен, - сказал он с прекрасно разыгранным  доб-
родушием. - Тащите вашего Гримо, если уж без этого нельзя  обойтись,  но
кроме него - ни одной души, заботьтесь обо всем сами. Закажите ужин  ка-
кой хотите, я же ставлю только одно условие: чтоб был пирог,  о  котором
вы мне столько наговорили. Закажите его для меня, и пусть преемник Марто
постарается. Пообещайте ему, что  я  сделаю  его  своим  поставщиком  не
только на все время, которое просижу в крепости, но и  после  того,  как
выйду отсюда.
   - Вы все еще надеетесь выйти? - спросил Ла Раме.
   - Черт возьми! - воскликнул герцог. - В  крайнем  случае  хоть  после
смерти Мазарини. Ведь я на пятнадцать лет моложе его. Правда, - с усмеш-
кой добавил он, - в Венсене годы мчатся скорее.
   - Монсеньер! - воскликнул Ла Раме. - Монсеньер!
   - Или же здесь умирают раньше, - продолжал герцог, - что  сводится  к
тому же.
   - Так я закажу ужин, ваше высочество, - сказал Ла Раме.
   - И вы полагаете, что вам удастся добиться успехов от вашего ученика?
   - Очень надеюсь, монсеньер, - ответил Ла Раме.
   - Если только успеете, - пробормотал герцог.
   - Что вы говорите, ваше высочество?
   - Мое высочество просит вас не  жалеть  кошелька  кардинала,  который
соблаговолил принять на себя расходы по нашему содержанию.
   Ла Раме остановился в дверях.
   - Кого прикажете прислать к вам, монсеньер? - спросил он.
   - Кого хотите, только не Гримо.
   - Караульного офицера?
   - Да, с шахматами.
   - Хорошо.
   И Ла Раме ушел.
   Через пять минут явился караульный офицер, и герцог де  Бофор,  каза-
лось, совершенно погрузился в глубокие расчеты шахов и матов.
   Странная вещь человеческая мысль! Какие перевороты производит  в  ней
иногда одно движение, одно слово, один проблеск надежды!
   Герцог пробыл в заключении пять лет, которые тянулись для него страш-
но медленно. Теперь же, когда он вспоминал о прошлом, эти пять лет каза-
лись ему не такими длинными, как те два дня, те сорок восемь часов,  ко-
торые оставались до освобождения.
   Но больше всего хотел бы он узнать, каким образом состоится его осво-
бождение. Ему подали надежду, но от него скрыли,  что  же  будет  в  та-
инственном пироге, что за друзья будут ждать его?  Значит,  несмотря  на
пять лет, проведенные в тюрьме, у него еще есть друзья? В  таком  случае
он действительно был принцем с очень большими привилегиями.
   Он забыл, что в числе его друзей (что было  уж  вовсе  необыкновенно)
имелась женщина. Быть может, она и но отличалась особенной верностью ему
во время разлуки; но она не забыла о нем, а это уже очень много.
   Тут было над чем призадуматься. А потому при игре в шахматы вышло  то
же, что при игре в мяч. Бофор делал промах за промахом и проигрывал офи-
церу вечером так же, как утром проиграл Ла Раме.
   Однако очередные поражения давали  возможность  герцогу  дотянуть  до
восьми часов вечера и кое-как убить три часа. Потом придет ночь, а с ней
и сон.
   Так, по крайней мере, полагал герцог. Но сон -  очень  капризное  бо-
жество, которое не приходит именно тогда  когда  его  призывают.  Герцог
прождал его до полуночи, ворочаясь с боку на бок на своей  постели,  как
святой Лаврентий на раскаленной решетке. Наконец он заснул.
   Но на рассвете он проснулся. Всю ночь мучили его  страшные  сны.  Ему
снилось, что у него выросли крылья. Вполне естественно, что он  попробо-
вал полететь, и сначала крылья отлично его держали.  Но  поднявшись  до-
вольно высоко, он вдруг почувствовал, что не может  больше  держаться  в
воздухе. Крылья его сломались, он полетел вниз, в бездонную пропасть,  и
проснулся с холодным потом на лбу, совершенно разбитый, словно и  впрямь
рухнул с высоты.
   Потом он снова заснул и опять погрузился в лабиринт нелепых, бессвяз-
ных снов. Едва он закрыл глаза, как его воображение, направленное к еди-
ной цели - бегству из тюрьмы, снова стало рисовать  попытки  осуществить
его. На этот раз все шло по-другому. Бофору снилось, что он открыл  под-
земный ход из Венсена. Он спустился в этот ход, а Гримо  шел  впереди  с
фонарем в руках. Но  малопомалу  проход  стал  суживаться.  Сначала  еще
все-таки можно было идти, но потом подземный ход стал так узок, что бег-
лец уже тщетно пытался продвинуться вперед. Стены  подземного  хода  все
сближались, все сжимались, герцог делал неслыханные усилия и все  же  не
мог двинуться с места. А между тем вдали виднелся фонарь Гримо, неуклон-
но шедшего вперед. И сколько герцог ни старался позвать его  на  помощь,
он не мог вымолвить ни слова, подземелье душило его. И вдруг,  в  начале
коридора, там, откуда он вошел, послышались поспешные шаги преследовате-
лей, они все приближались; его заметили, надежда на спасенье пропала.  А
стены словно сговорились с врагами, и чем настоятельней  была  необходи-
мость бежать, тем больше они теснили его. Наконец он  услышал  голос  Ла
Раме, увидал его. Ла Раме протянул руку и, громко расхохотавшись,  схва-
тил герцога за плечо. Его потащили назад, привели в низкую сводчатую ка-
меру, где умерли маршал Орнано, Пюилоранс и его дядя. Три холмика  отме-
чали их могилы, четвертая зияла тут же, ожидая еще один труп.
   Проснувшись, герцог уже напрягал все силы, чтобы  опять  не  заснуть,
как раньше напрягал их, чтобы заснуть. Он был так бледен, казался  таким
слабым, что Ла Раме, вошедший к нему, спросил, не болен ли он.
   - Герцог провел действительно очень тревожную ночь, - сказал одип  из
сторожей, не спавший все время, так как у него  от  сырости  разболелись
зубы. - Он бредил и раза два-три звал на помощь.
   - Что же это с вами, монсеньер? - спросил Ла Раме.
   - Это все твоя вина, дурак! - сказал  герцог.  -  Ты  своими  глупыми
россказнями о бегстве совсем вскружил мне голову, и мне  всю  ночь  сни-
лось, что я, пытаясь бежать, ломаю себе шею.
   Ла Раме расхохотался.
   - Вот видите, ваше высочество, - сказал  он.  -  Это  предостережение
свыше. Я уверен, что вы не будете так неосмотрительны наяву, как во сне.
   - Ты прав, любезный Ла Раме, - ответил герцог, отирая со лба холодный
пот, все еще струящийся, хоть он и давно проснулся. - Я не  хочу  больше
думать ни о чем, кроме еды и питья.
   - Те! - сказал Ла Раме.
   И под разными предлогами он поспешил удалить, одного за другим,  сто-
рожей.
   - Ну что? - спросил герцог, когда они остались одни.
   - Ужин заказан, - сказал Ла Раме.
   - Какие же будут блюда, господин дворецкий?
   - Ведь вы обещали положиться на меня, ваше высочество!
   - А пирог будет?
   - Еще бы. Как башня!
   - Изготовленный преемником Марто?
   - Заказан ему.
   - А ты сказал, что это для меня?
   - Сказал.
   - Что же он ответил?
   - Что постарается угодить вашему высочеству.
   - Отлично, - сказал герцог, весело потирая руки.
   - Черт возьми! - воскликнул Ла Раме. - Какие, однако, успехи  делаете
вы по части чревоугодия, ваше высочество! Ни разу за пять лет я не видал
у вас такого счастливого лица.
   Герцог понял, что плохо владеет собой. Но в эту минуту Гримо,  должно
быть подслушав разговор и сообразив, что надо чем-нибудь отвлечь  внима-
ние Ла Раме, вошел в комнату и сделал знак своему начальнику, словно же-
лая ему что-то сообщить.
   Тот подошел к нему, и они заговорили вполголоса.
   Герцог за это время опомнился.
   - Я, однако, запретил этому человеку входить сюда без моего  разреше-
ния, - сказал он.
   - Простите его, ваше высочество, - сказал Ла Раме, - это я велел  ему
прийти.
   - А зачем вы зовете его, зная, что он мне неприятен?
   - Но ведь, как мы условились, ваше высочество, он будет  прислуживать
за нашим славным ужином! Вы забыли про ужин, ваше высочество?
   - Нет, но я забыл про господина Гримо.
   - Вашему высочеству известно, что без Гримо не будет и ужина.
   - Ну хорошо, делайте, как хотите.
   - Подойдите сюда, любезный, - сказал Ла Раме, - и послушайте,  что  я
скажу.
   Гримо, смотревший еще угрюмее обыкновенного, подошел поближе.
   - Его высочество, - продолжал Ла Раме, - оказал мне честь  пригласить
меня завтра на ужин.
   Гримо взглянул на него с недоумением, словно не понимая, каким  обра-
зом это может касаться его.
   - Да, да, это касается и вас, - ответил Ла Раме на этот немой вопрос.
- Вы будете иметь честь прислуживать нам, а так как,  несмотря  на  весь
наш аппетит и жажду, на блюдах и в бутылках все-таки кое-что  останется,
то хватит и на вашу долю.
   Гримо поклонился в знак благодарности.
   - А теперь я попрошу у вас позволения удалиться, ваше  высочество,  -
сказал Ла Раме. - Господин де Шавиньи,  кажется,  уезжает  на  несколько
дней и перед отъездом желает отдать мне приказания.
   Герцог вопросительно взглянул на Гримо, но тот равнодушно  смотрел  в
сторону.
   - Хорошо, ступайте, - сказал герцог, - только возвращайтесь поскорее.
   - Вероятно, вашему высочеству угодно отыграться после вчерашней  неу-
дачи?
   Гримо чуть заметно кивнул головой.
   - Разумеется, угодно, - сказал герцог. - И берегитесь, Ла Раме,  день
на день не приходится: сегодня я намерен разбить вас в пух и прах.
   Ла Раме ушел. Гримо, не шелохнувшись, проводил его  глазами,  и,  как
только дверь затворилась, вытащил из кармана карандаш и четвертушку  бу-
маги.
   - Пишите, монсеньер, - сказал он.
   - Что писать? - спросил герцог.
   Гримо подумал немного и продиктовал:
   - "Все готово к завтрашнему вечеру. Ждите нас с семи до девяти  часов
с двумя оседланными лошадьми. Мы спустимся из первого окна галереи".
   - Дальше? - сказал герцог.
   - Дальше, монсеньер? - удивленно повторил Гримо. - Дальше подпись.
   - И все?
   - Чего же больше, ваше высочество? - сказал Гримо, предпочитавший са-
мый сжатый слог.
   Герцог подписался.
   - А вы уничтожили мяч, ваше высочество?
   - Какой мяч?
   - В котором было письмо.
   - Нет, я думал, что он еще может нам пригодиться. Вот он.
   И, вынув из-под подушки мяч, герцог подал его Гримо.
   Тот постарался улыбнуться как можно приятнее.
   - Ну? - спросил герцог.
   - Я зашью записку в мяч, ваше высочество, - сказал Гримо, - и  вы  во
время игры бросите его в ров.
   - А если он потеряется?
   - Не беспокойтесь. Там будет человек, который поднимет его.
   - Огородник? - спросил герцог.
   Гримо кивнул головою.
   - Тот же, вчерашний?
   Гримо снова кивнул.
   - Значит, граф Рошфор?
   Гримо трижды кивнул.
   - Объясни же мне хоть вкратце план нашего бегства.
   - Мне ведено молчать до последней минуты.
   - Кто будет ждать меня по ту сторону рва?
   - Не знаю, монсеньер.
   - Так скажи мне, по крайней мере, что пришлют нам в пироге,  если  не
хочешь свести меня с ума.
   - В нем будут, монсеньер, два кинжала, веревка с узлами и груша.
   - Хорошо, понимаю.
   - Как видите, ваше высочество, на всех хватит.
   - Кинжалы и веревку мы возьмем себе, - сказал герцог.
   - А грушу заставим съесть Ла Раме, - добавил Гримо.
   - Мой милый Гримо, - сказал герцог, - нужно отдать тебе  должное:  ты
говоришь не часто, но уж если заговоришь, то слова твои - чистое золото.



   ОДНО ИЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ МАРИ МИШОН

   В то самое время, как герцог Бофор и Гримо замышляли побег из  Венсе-
па, два всадника, в сопровождении слуги, въезжали в  Париж  через  пред-
местье Сен-Марсель. Это были граф де Ла Фер и виконт де Бражелон.
   Молодой человек первый раз был в Париже, и, по правде сказать,  Атос,
въезжая с ним через эту заставу, не позаботился о том, чтобы показать  с
самой лучшей стороны город, с которым был когда-то в большой дружбе. На-
верное, даже последняя деревушка Турени была приятнее на вид, чем  часть
Парижа, обращенная в сторону Блуа. И нужно сказать, к стыду этого  столь
прославленного города, что он произвел весьма посредственное впечатление
на юношу.
   Атос казался, как всегда, спокойным и беззаботным.
   Доехав до Сен-Медарского предместья, Атос, служивший в этом лабиринте
проводником своим спутникам, свернул на Почтовую улицу, потом  на  улицу
Пыток, потом к рвам Святого Михаила, потом на улицу Вожирар.  Добравшись
до улицы Фору, они поехали по ней. На середине ее Атос с улыбкой  взгля-
нул на один из домов, с виду купеческий, и показал на него Раулю.
   - Вот в этом доме, Рауль, - сказал он, - я прожил семь самых счастли-
вых и самых жестоких лет моей жизни.
   Рауль тоже улыбнулся и, сняв шляпу, низко поклонился дому. Он  благо-
говел перед Атосом, и это проявлялось во всех его поступках.
   Что же касается до самого Атоса, то, как мы уже говорили,  Рауль  был
не только средоточием его жизни, во, за исключением старых полковых вос-
поминаний, и его единственной привязанностью. Из этого можно понять  как
глубоко и нежно любил Рауля Атос.
   Путники остановились в гостинице "Зеленая лисица",  на  улице  Старой
Голубятни. Атос хорошо знал ее, так как сотни раз бывал здесь со  своими
друзьями. Но за двадцать лет тут изменилось все, начиная с хозяев.
   Наши путешественники прежде всего позаботились о своих лошадях. Пору-
чая их слугам, они приказали подостлать им соломы, дать овса и  вытереть
ноги и грудь теплым вином, так как эти породистые лошади сделали за один
день двадцать миль. Только после этого, как  надлежит  хорошим  ездокам,
они спросили две комнаты для себя.
   - Вам необходимо переодеться, Рауль, - сказал  Атос.  -  Я  хочу  вас
представить кой-кому.
   - Сегодня? - спросил юноша.
   - Да, через полчаса.
   Рауль поклонился.
   Не столь неутомимый, как Атос, который был точно выкован  из  железа,
Рауль гораздо охотнее выкупался бы сейчас в Сене - он столько о ней нас-
лышался, хоть и склонен был заранее признать ее хуже Луары,  -  а  потом
лечь в постель. Но граф сказал, и он повиновался.
   - Кстати, оденьтесь получше, Рауль, - сказал  Атос.  -  Мне  хочется,
чтобы вы казались красивым.
   - Надеюсь, граф, что дело идет не о сватовстве, -  с  улыбкой  сказал
Рауль, - ведь вы знаете мои обязательства по отношению к Луизе.
   Атос тоже улыбнулся.
   - Нет, будьте покойны, хоть я и представлю вас женщине.
   - Женщине? - переспросил Рауль.
   - Да, и мне даже очень хотелось бы, чтобы вы полюбили ее.
   Рауль с некоторой тревогой взглянул на графа,  по,  увидав,  что  тот
улыбается, успокоился.
   - А сколько ей лет? - спросил он.
   - Милый Рауль, запомните раз навсегда, - сказал Атос, - о таких вещах
не спрашивают. Если вы можете угадать по лицу женщины ее возраст  -  со-
вершенно лишнее спрашивать об этом, если же не можете - ваш вопрос неск-
ромен.
   - Она красива?
   - Шестнадцать лет тому назад она считалась но только самой  красивой,
но и самой очаровательной женщиной во Франции.
   Эти слова совершенно успокоили Рауля. Невероятно было, чтобы Атос со-
бирался женить его на женщине, которая считалась красивой за год до  то-
го, как Рауль появился на свет.
   Он прошел в свою комнату и с кокетством, свойственным юности,  испол-
няя просьбу Атоса, постарался придать себе самый изящный  вид.  При  его
природной красоте это было совсем не трудно.
   Когда он вошел к Атосу, тот оглядел его с отеческой улыбкой, с  кото-
рой в минувшие годы встречал д'Артаньяна. Только в улыбке этой было  те-
перь гораздо больше нежности.
   Прежде всего Атос посмотрел на волосы Рауля и на его руки  и  ноги  -
они говорили о благородном происхождении. Следуя тогдашней  моде,  Рауль
причесался на прямой пробор, и темные волосы локонами падали ему на пле-
чи, обрамляя матово бледное лицо. Серые замшевые перчатки, одного  цвета
со шляпой, обрисовывали его тонкие изящные руки, а сапоги,  тоже  серые,
как перчатки и шляпа, ловко обтягивали маленькие,  как  у  десятилетнего
ребенка, ноги.
   "Если она не будет гордиться им, - подумал Атос, - то  на  нее  очень
трудно угодить".
   Было три часа пополудни - самое подходящее время  для  визитов.  Наши
путешественники отправились по улице Грепель, свернули  на  улицу  Розы,
вышли; на улицу Святого Доминика и остановились  у  великолепного  дома,
расположенного против Якобинского монастыря и украшенного гербами  семьи
де Люинь.
   - Здесь, - сказал Атос.
   Он вошел в дом твердым, уверенным шагом, который  сразу  дает  понять
привратнику, что входящий имеет на это право, поднялся на крыльцо и, об-
ратившись к лакею в богатой ливрее, послал его узнать, может ли герцоги-
ня де Шеврез принять графа де Ла Фер.
   Через минуту лакей вернулся с ответом: хотя герцогиня и не имеет чес-
ти знать графа де Ла Фер, она просит его войти.
   Атос последовал за лакеем через длинную анфиладу комнат и остановился
перед закрытой дверью. Он сделал виконту де Бражелону  знак,  чтобы  тот
подождал его здесь.
   Лакей отворил дверь и доложил о графе де Ла Фер.
   Герцогиня де Шеврез, о которой мы часто упоминали в нашем романе "Три
мушкетера", ни разу не имея случая вывести ее на  сцену,  считалась  еще
очень красивой женщиной. На вид ей можно было дать  не  больше  тридцати
восьми - тридцати девяти лет, тогда как на самом деле ей уже минуло  со-
рок пять. У нее были все те же чудесные белокурые  волосы,  живые  умные
глаза, которые так часто широко раскрывались, когда герцогиня  вела  ка-
кую-либо интригу, и которые так часто смыкала любовь,  и  талия  тонкая,
как у нимфы, так что герцогиню, если не видеть ее лица, можно было  при-
нять за совсем молоденькую девушку, какой она была  в  то  время,  когда
прыгала с Анной Австрийской через тюильрийский ров, лишивший в 1633 году
Францию наследника престола.
   В конце концов это было все то же сумасбродное существо, умевшее при-
давать своим любовным приключениям такую оригинальность, что они служили
почти к славе семьи.
   Герцогиня сидела в небольшом будуаре, окна которого выходили  в  сад.
Будуар этот по тогдашней моде, которую ввела г-жа де Рамбулье, отделывая
свой особняк, был обтянут голубой шелковой материей с розоватыми цветами
и золотыми листьями. Только изрядная кокетка решилась бы в лета герцоги-
ни де Шеврез сидеть в таком будуаре. А она даже не сидела, а  полулежала
на кушетке, прислонившись головою к вышитому ковру, висевшему на стене.
   Опершись локтем на подушку, она держала в руке раскрытую книгу.
   Когда лакей доложил о графе де Ла Фер, герцогиня слегка  приподнялась
и с любопытством посмотрела на дверь.
   Вошел Атос.
   На нем был лиловый бархатный костюм, отделанный шнурками того же цве-
та с серебряными воронеными наконечниками, плащ  без  золотого  шитья  и
черная шляпа с простым лиловым пером.
   Отложной воротник его рубашки был из дорогого кружева; такие же  кру-
жева спускались на отвороты его черных кожаных сапог, а на  боку  висела
шпага с великолепным эфесом, которой на улице Феру так  восхищался  ког-
да-то Портос и которую Атос так ни разу и не одолжил ему.
   В лице и манерах графа де Ла Фер, имя которого только что  прозвучало
как совершенно неизвестное для герцогини де Шеврез, было столько  благо-
родства и изящества, что она слеша привстала  и  предложила  ему  занять
место возле себя.
   Атос поклонился и сел. Лакей хотел было уйти, но Атос знаком  удержал
его.
   - Я имел смелость явиться к вам в дом, герцогиня, - сказал он, - нес-
мотря на то что мы незнакомы. Смелость моя увенчалась успехом,  так  как
вы соблаговолили принять меня. Теперь я прошу вас  уделить  мне  полчаса
для беседы.
   - Я готова исполнить вашу просьбу, граф, - с любезной улыбкой ответи-
ла герцогиня де Шеврез.
   - Но это еще не все. Простите, я знаю и сам, что требую слишком  мно-
гого. Я прошу у вас беседы без свидетелей, и мне бы не  хотелось,  чтобы
нас прерывали.
   - Меня ни для кого нет дома, - сказала герцогиня лакею. - Можете  ид-
ти.
   Лакей вышел.
   На минуту наступило молчание. Герцогиня и ее гость, с первого взгляда
увидевшие, что принадлежат к одному кругу людей, спокойно смотрели  друг
на друга.
   Герцогиня первая прервала молчание.
   - Ну что же, граф? - сказала она, улыбаясь. - Разве вы не  видите,  с
каким нетерпением я жду?
   - А я, герцогиня, я смотрю и восхищаюсь, - ответил Атос.
   - Извините меня, - продолжала герцогиня, - но  мне  хочется  поскорее
узнать, с кем я имею удовольствие говорить. Нет никакого  сомнения,  что
вы бываете при дворе. Почему я никогда не встречала вас там? Может быть,
вы только что вышли из Бастилии?
   - Нет, герцогиня, - с улыбкой сказал Атос, - но, может быть,  я  стою
на дороге, которая туда ведет.
   - Да? В таком случае скажите мне поскорее, кто вы, и уходите, - воск-
ликнула герцогиня с той живостью, которая была в ней так пленительна.  -
Я и без того уже достаточно скомпрометировала себя,  чтобы  запутываться
еще больше.
   - Кто я, герцогиня? Вам доложили обо мне как о графе де Ла Фер, по вы
никогда не слыхали этого имени. В прежнее время я носил другое имя,  ко-
торое вы, может быть, и знали, но, конечно, забыли уже.
   - Все равно, скажите его мне, граф.
   - Когда-то меня звали Атосом.
   Герцогиня взглянула на него удивленными, широко  раскрытыми  глазами.
Было очевидно, что это имя не вполне изгладилось у нее из памяти, хотя и
затерялось среди старых воспоминаний.
   - Атос? - сказала она. - Постойте...
   Она приложила обе руки ко лбу, как бы для того,  чтобы  задержать  на
мгновение множество мелькающих мыслей и разобраться в  их  сверкающем  и
пестром рое.
   - Не помочь ли вам, герцогиня? - с улыбкой спросил Атос.
   - Да, да, - сказала г-жа де Шеврез, уже утомленная этими поисками,  -
вы сделаете мне большое одолжение.
   - Этот Атос был очень дружен  с  тремя  молодыми  мушкетерами:  д'Ар-
таньяном, Портосом и...
   Атос остановился.
   - И Арамисом, - быстро договорила герцогиня.
   - И Арамисом, совершенно верно. Значит, вы еще не забыли этого имени?
   - Нет, - ответила она, - нет. Бедный Арамис! Он был  такой  красивый,
изящный и скромный молодой человек, писавший прелестные стихи.  Говорят,
он плохо кончил?
   - Совсем плохо. Он сделался аббатом.
   - Ах, какая жалость! - сказала герцогиня, небрежно играя  своим  вее-
ром. - Но я, право, очень благодарна вам, граф.
   - За что же?
   - За то, что вы вызвали одно из самых приятных воспоминаний моей  мо-
лодости.
   - А могу я напомнить вам другое?
   - Имеющее связь с этим?
   - И да и нет.
   - Что ж, - сказала г-жа де Шеврез, - говорите. С таким человеком, как
вы, можно ничего не бояться.
   Атос поклонился.
   - Арамис был в очень близких отношениях с одной молоденькой белошвей-
кой из Тура, - сказал он.
   - С белошвейкой из Тура?
   - Да. Ее звали Мари Мишон, и она приходилась ему кузиной.
   - Ах, я знаю ее! - воскликнула герцогиня. - Это та, которой он  писал
во время осады Ла-Рошели, предупреждая ее о заговоре против бедного  Бе-
кингэма!
   - Она самая. Позвольте мне говорить о ней?
   Герцогиня взглянула на него.
   - Да, если вы не будете отзываться о пей  слишком  дурно,  -  сказала
она.
   - Это было бы черной неблагодарностью с моей стороны, - сказал  Атос.
- А, по-моему, неблагодарность не недостаток и не грех, а порок, что го-
раздо хуже.
   - Неблагодарность по отношению к Мари Мишон? И с вашей стороны, граф?
- воскликнула герцогиня, пристально смотря на Атоса и  как  бы  стараясь
прочесть его тайные мысли. - Но разве это возможно? Ведь вы даже не были
знакомы с ней.
   - Кто знает, сударыня? Может быть, и был, - сказал Атос.  -  Народная
пословица гласит, что только гора с горой не сходится, а народные посло-
вицы иной раз изумительно верны.
   - О, продолжайте, продолжайте, - быстро проговорила герцогиня.  -  Вы
не можете себе представить, с каким любопытством я вас слушаю.
   - Вы придаете мне смелости, сударыня, - я буду продолжать. Эта кузина
Арамиса, эта Мари Мишон, эта молоденькая белошвейка,  несмотря  на  свое
низкое общественное положение, была знакома с  блестящей  знатью.  Самые
важные придворные дамы считали ее своим другом, а королева, несмотря  на
всю свою гордость - двойную гордость испанки и австриячки, - называла ее
своей сестрою.
   - Увы! - проговорила герцогиня с  легким  вздохом  и  чуть  заметным,
свойственным ей одной, движением бровей. - С тех пор многое изменилось.
   - И королева была права, - продолжал Атос. - Мари Мишон была действи-
тельно глубоко предана ей, предана до такой степени, что  решилась  быть
посредницей между нею и ее братом, испанским королем.
   - А теперь это вменяют ей в преступление, - заметила герцогиня.
   - Тогда кардинал - настоящий кардинал, не этот - решил в  один  прек-
расный день арестовать бедную Мари Мишон и отправить ее в замок  Лош.  К
счастью, об этом замысле узнали вовремя. Его даже предвидели  и  заранее
условились: королева должна была прислать Мари Мишон молитвенник в зеле-
ном бархатном переплете, если той будет грозить какая-нибудь опасность.
   - Да, именно так, вы хорошо осведомлены.
   - Однажды утром принц де Марсильяк принес Мари книгу в зеленом переп-
лете. Нельзя было терять ни минуты. К счастью, Мари Мишон и ее  служанка
Кэтти отлично умели носить мужской наряд. Принц доставил им платье - до-
рожный костюм для Мари и ливрею для Кэтти, а также двух  отличных  лоша-
дей. Беглянки поспешно оставили Тур и направились в Испанию. Не  решаясь
показываться на больших дорогах, они ехали проселочными,  вздрагивая  от
страха при малейшем шуме, и часто, когда на пути не  встречалось  гости-
ниц, пользовались случайным приютом.
   - Все это правда, истинная правда! - воскликнула герцогиня, хлопая  в
ладоши. - Было бы очень любопытно...
   Она остановилась.
   - Если б я проследил за путешественницами до самого конца? -  спросил
Атос. - Нет, герцогиня, я не позволю себе так злоупотреблять вашим  вре-
менем. Мы доберемся с ними только до маленького селения Рош-Лабейль, ле-
жащего между Тюллем и Ангулемом.
   Герцогиня вскрикнула и с таким изумлением  взглянула  на  Атоса,  что
бывший мушкетер не мог удержаться от улыбки.
   - Подождите, сударыня, - сказал он, - теперь мне остается  рассказать
вам нечто, еще более необычайное.
   - Вы колдун, сударь! - воскликнула герцогиня. - Я  ко  всему  готова,
но, право же... Впрочем, продолжайте.
   - В тот день они ехали долго, дорога была  трудная.  Стояла  холодная
погода - ото было одиннадцатого октября. В селенье не было ни гостиницы,
ни замка, одни только жалкие грязные крестьянские домишки. Между  тем  у
Мари Мишон были самые аристократические привычки:  подобно  своей  сест-
ре-королеве, она привыкла к проветренной спальне и  тонкому  белью.  Она
решилась просить гостеприимства у священника.
   Атос остановился.
   - Продолжайте, - сказала герцогиня. - Я уже говорила вам, что  готова
ко всему.
   - Путешественницы постучались в дверь.  Было  поздно.  Священник  уже
лег. Он крикнул им: "Войдите! Они вошли, так как дверь была незаперта. В
деревнях люди доверчивы. В спальне священника горела лампа. Мари  Мишон,
очаровательная в мужском платье, толкнула дверь, просунула голову в ком-
нату и попросила позволения переночевать. "Пожалуйста, молодой  человек,
- сказал священник, - если вы согласны удовольствоваться остатками моего
ужина и половиною моей комнаты". Путешественницы пошептались  между  со-
бой, и священник слышал, как они громко смеялись. А потом раздался голос
молодого господина или, вернее, госпожи: "Благодарю вас, господин  кюре.
Мне это подходит". - "В таком случае ужинайте, но постарайтесь  поменьше
шуметь. Я тоже не сходил с седла весь день и не  прочь  хорошенько  выс-
паться".
   Удивление герцогини де Шеврез сперва сменилось изумлением,  а  теперь
она была просто ошеломлена. Лицо ее приобрело выражение, которое  невоз-
можно описать никакими словами: видно было, что ей хочется сказать  что-
то, но она молчит из опасения пропустить хоть одно слово своего собесед-
ника.
   - А дальше? - спросила она.
   - Дальше? Вот это действительно самое трудное.
   - Говорите, говорите! Мне можно сказать все. К тому же это меня  нис-
колько не касается, - это дело Мари Мишон.
   - Ах да, совершенно верно! Итак, Мари Мишон поужинала со  своей  слу-
жанкой, а после ужина, пользуясь данным ей позволением, вошла в  спальню
священника. Кэтти уже устроилась на ночь в кресле в передней комнате, то
есть там, где они ужинали.
   - Послушайте! - воскликнула герцогиня. - Если только вы не сам  сата-
на, то я не могу понять, каким образом узнали вы все эти подробности!
   - Мари Мишон была прелестная женщина, - продолжал Атос, - одно из тех
сумасбродных созданий, которым постоянно приходят в голову самые  стран-
ные причуды и которые созданы всем нам на погибель. И вот, когда эта ко-
кетка подумала, что ее хозяин - священник, ей пришло на ум, что под ста-
рость забавно будет иметь одно многих веселых  воспоминаний  еще  лишнее
веселое воспоминание о священнике, попавшем по ее милости в ад.
   - Честное слово, граф, вы меня приводите в ужас.
   - Увы! Бедный священник был не святой Амвросий, а Мари Мишон,  повто-
ряю, была очаровательная женщина.
   - Сударь, - воскликнула герцогиня, хватая Атоса за  руки,  -  скажите
мне сию же минуту, как вы узнали все это, не то я пошлю  в  Августинский
монастырь за монахом, чтобы он изгнал из вас беса.
   Атос рассмеялся.
   - Нет ничего легче, герцогиня. За час до вашего приезда  некий  всад-
ник, ехавший с важным поручением, обратился к этому же самому священнику
с просьбой о ночлеге. Священника как раз позвали к умирающему, и он  со-
бирался ехать на всю ночь не только из дому, но  и  вообще  из  деревни.
Тогда служитель божий, вполне доверяя своему гостю,  который,  мимоходом
заметим, был дворянин, предоставил в его распоряжение свой дом,  ужин  и
спальню. Таким образом Мари Мишон просила  гостеприимства  не  у  самого
священника, а у его гостя.
   - И этот гость, этот путешественник,  этот  дворянин,  приехавший  до
нее?..
   - Был я, граф де Ла Фер, - сказал Атос и, встав,  почтительно  покло-
нился герцогине де Шеврез.
   Герцогиня с минуту молчала в полном изумлении, но вдруг весело расхо-
хоталась.
   - Честное слово, это презабавно! - воскликнула  она.  -  Оказывается,
что эта сумасбродная Мари Мишон нашла больше, чем искала. Садитесь,  лю-
безный граф, и продолжайте ваш рассказ.
   - Теперь мне остается только покаяться, герцогиня. Я уже говорил вам,
что ехал по очень важному делу. На рассвете я тихонько вышел из комнаты,
где еще спал мой прелестный товарищ по ночлегу. В другой комнате  спала,
откинув голову на спинку кресла, служанка, вполне достойная своей госпо-
жи. Ее личико меня поразило. Я подошел поближе и узнал маленькую  Кэтти,
которую наш друг, Арамис, приставил к ее госпоже. Вот  каким  образом  я
догадался, что прелестная путешественница была...
   - Мари Мишон, - живо докончила герцогиня.
   - Мари Мишон, - повторил Атос. - После этого я вышел из дому,  отпра-
вился на конюшню, где меня ждал мой слуга с оседланной лошадью, и мы уе-
хали.
   - И вы больше никогда не бывали в этом  селении?  -  быстро  спросила
герцониня.
   - Я был там опять через год.
   - Мне хотелось еще раз повидать доброго священника. Он был очень оза-
бочен одним совершенно непонятным обстоятельством. За  неделю  до  моего
второго приезда ему подкинули прехорошенького трехмесячного мальчика.  В
колыбельке лежал кошелек, набитый золотом, и записка, в  которой  значи-
лось только: "11 октября 1633 года".
   - То самое число, когда случилось это странное приключение!  -  воск-
ликнула г-жа де Шеврез.
   - Да, и священник ничего не понял; ведь он твердо помнил, что  провел
эту ночь у умирающего, а Мари Мишон уехала из его дома  раньше,  чем  он
вернулся.
   - А знаете ли вы, сударь, - сказала герцогиня, - что Мари Мишон, вер-
нувшись в тысяча шестьсот сорок третьем году во Францию, тотчас же стала
разыскивать ребенка? Она не могла взять его с собой в изгнание, но, вер-
нувшись в Париж, хотела воспитывать его сама.
   - Что же ответил ей священник? - спросил, в свою очередь, Атос.
   - Что какой-то незнакомый ему, но, по-видимому, знатный человек захо-
тел сам воспитать его, обещал позаботиться о нем и увез с собой.
   - Так и было на деле.
   - А, теперь я понимаю! Этот человек были вы, его отец!
   - Тес! Не говорите так громко, герцогиня: он здесь.
   - Здесь! - вскричала герцогиня, поспешно вставая с места. - Он здесь,
мои сын! Сын Мари Мишон здесь! Я хочу видеть его сию же минуту!
   - Помните, что он не знает ни кто его отец, ни кто его мать, -  заме-
тил Атос.
   - Вы сохранили тайну и привезли его сюда, чтобы доставить  мне  такое
счастье? О, благодарю, благодарю вас,  граф!  -  воскликнула  герцогиня,
схватив руку Атоса и пытаясь поднести ее к губам.  -  Благодарю.  У  вас
благородное сердце.
   - Я привел его к вам, сударыня, - сказал Атос, отнимая руку, -  чтобы
и вы, в свою очередь, сделали для него что-нибудь. До сих пор я заботил-
ся о его воспитании, и, надеюсь, из него вышел вполне безупречный дворя-
нин. Но теперь мне снова приходится начать скитальческую,  полную  опас-
ностей жизнь участника политической партии. С завтрашнего дня я пускаюсь
в рискованное предприятие и могу быть убит. Тогда у  него  не  останется
никого, кроме вас. Только вы имеете возможность ввести его  в  общество,
где он должен занять принадлежащее ему по праву место.
   - Будьте спокойны, - сказала герцогиня, - в настоящее время я, к  со-
жалению, не пользуюсь большим влиянием, однако я сделаю  для  него  все,
что в моих силах. Что же касается до состояния и титула...
   - На этот счет вам не надо беспокоиться. На него записано доставшееся
мне по наследству имение Бражелон, а вместе с ним  десять  тысяч  ливров
годового дохода и титул виконта.
   - Клянусь жизнью, вы настоящий дворянин, граф! По мне хочется  поско-
рее увидать нашего молодого виконта. Где он?
   - Рядом, в гостиной. Я сейчас приведу его, если вы позволите.
   Атос пошел было к двери, но герцогиня остановила его.
   - Он красив? - спросила она.
   Атос улыбнулся.
   - Он похож на свою мать, - сказал он.
   И, отворив дверь, Атос знаком пригласил молодого человека войти.
   Герцогиня де Шеврез не могла удержаться  от  радостного  восклицания,
увидав очаровательного юношу, красота и изящество которого  превосходили
все, чего могло ожидать ее тщеславие.
   - Подойдите, виконт, - сказал Атос. - Герцогиня де  Шеврез  разрешает
вам поцеловать ее руку.
   Рауль подошел, мило улыбнулся, опустился, держа шляпу в руке, на одно
колено и поцеловал руку герцогини.
   - Вы, должно быть, хотели пощадить мою застенчивость, граф, -  произ-
нес он, оборачиваясь к Атосу, - говоря, что представляете меня герцогине
де Шеврез. Это наверное, сама королева?
   - Нет, виконт, - сказала герцогиня, глядя на него сияющими от счастья
глазами. Взяв его за руку, она усадила его рядом с собой. -  Нет,  я,  к
сожалению, не королева, потому что если бы была ею, то сию минуту сдела-
ла бы для вас все, чего вы заслуживаете. Но как бы то ни было, -  приба-
вила она, едва удерживаясь от желания поцеловать его чистое чело, - ска-
жите мне, какую карьеру вам бы хотелось избрать?
   Атос смотрел на них обоих с выражением самого глубокого счастья.
   - Мне кажется, герцогиня, - сказал Рауль своим мягким и вместе с  тем
звучным голосом, - что для дворянина возможна только одна карьера -  во-
енная. Господин граф, думается, воспитывал меня с намерением сделать  из
меня солдата и хотел по приезде в Париж представить меня особе,  которая
сможет рекомендовать меня принцу.
   - Да, понимаю. Для вас, молодого воина, было бы очень полезно служить
под начальством такого полководца, как он. Постойте... как бы это устро-
ить? У меня с ним довольно натянутые отношения, так как моя  родственни-
ца, госпожа де Монбазон, в ссоре  с  герцогинею  де  Лонгвиль.  Но  если
действовать через принца де Марсильяка...  Да,  да,  граф,  именно  так.
Принц де Марсильяк - мой старинный друг, и он представит виконта  герцо-
гине до Лонгвиль, которая даст ему письмо к своему брату, принцу.  А  он
любит ее так нежно, что сделает все, чего бы она ни пожелала.
   - Вот и отлично! - сказал граф. - Только разрешите  мне  просить  вас
поторопиться. У меня есть веские причины желать,  чтобы  виконта  завтра
вечером ужо ее было в Париже.
   - Надо ли сообщать о том, что вы принимаете в нем участие, граф?
   - Для его будущности было бы, пожалуй, лучше, чтобы никто даже не по-
дозревал о том, что мы с ним знаем друг друга.
   - О, сударь! - воскликнул Рауль.
   - Вы же знаете, Бражелон, - сказал Атос, - что я ничего не делаю  без
причины.
   - Да, граф. Я знаю, что вы в высшей степени предусмотрительны, и  го-
тов, как всегда, вам повиноваться.
   - Послушайте, граф, оставьте виконта у меня, - сказала герцогиня. - Я
пошлю за князем Марсильяком, который, к счастью, сейчас находится в  Па-
риже, и не отпущу его до тех пор, пока дело не будет слажено.
   - Благодарю вас, герцогиня. Мне  сегодня  придется  побывать  в  нес-
кольких местах, по к шести часам вечера я вернусь  в  гостиницу  и  буду
ждать виконта.
   - А что вы делаете вечером?
   - Мы идем к аббату Скаррону, к которому у меня есть письмо и у  кото-
рого я должен встретить одного из моих друзей.
   - Хорошо. Я тоже заеду на минутку к аббату Скаррону, - сказала герцо-
гиня. - Не уходите оттуда, не повидавшись со мной.
   Атос поклонился и направился к выходу.
   - Неужели со старыми друзьями прощаются так строю, граф? -  спросила,
смеясь, герцогиня.
   - Ах, - прошептал граф, целуя ее  руку.  -  Если  бы  я  только  знал
раньше, какое очаровательное создание Мари Мишон!
   И, вздохнув, он вышел из комнаты.



   АББАТ СКАРРОН

   На улице Турнель был один дом, который в Париже знали все  носильщики
портшезов и все лакеи. А между том хозяин его не был ни вельможа, ни бо-
гач. Там не давали обедов, никогда не играли в карты и почти не танцева-
ли.
   Несмотря на это, все высшее общество съезжалось туда,  и  весь  Париж
там бывал.
   Это было жилище маленького Скаррона.
   У остроумного аббата время проводили весело. Можно было вдоволь  нас-
лушаться разных новостей, которые так остро  комментировались,  разбира-
лись по косточкам и превращались в басни, в эпиграммы, что каждому хоте-
лось провести часок-другой с маленьким Скарроном, послушать, что он ска-
жет, и разнести его слова по знакомым. Многие стремились  сами  вставить
словечко, и если словечко было забавно, они становились желанными гостя-
ми.
   Маленький аббат Скаррон (кстати сказать, он назывался аббатом  только
потому, что получал доход с одною аббатства, а вовсе не потому, что  был
духовным лицом) в молодости жил в Мансе и был одним из самых щеголеватых
пребендариев. Раз, во время карнавала, Скаррон  раздумал  потешить  этот
славный город, душой которого он был. Он велел своему лакею намазать се-
бя с головы до ног медом, потом распорол перину и, вывалявшись  в  пуху,
превратился в какую-то невиданную чудовищную птицу. В этом странном кос-
тюме он отправился делать визиты своим многочисленным  друзьям  и  прия-
тельницам. Сначала прохожие с восхищением смотрели на него, потом послы-
шались свистки, потом грузчики начали его бранить, потом мальчишки стали
швырять в него камнями, и, наконец, Скаррон, спасаясь от обстрела, обра-
тился в бегство; по стоило ему побежать, как все кинулись за ним в пого-
ню. Его окружили со всех сторон, стали мять, толкать, и он, чтобы  спас-
тись от толпы, кинулся в реку. Скаррон плавал, как рыба,  но  вода  была
ледяная. Он был в испарине, простудился, и его, едва он вышел на  берег,
хватил паралич.
   Были испробованы все известные средства, чтобы  восстановить  подвиж-
ность его членов. В конце концов доктора так измучили его, что он выгнал
их всех, предпочитая страдать от болезни, чем от лечения. Затем он пере-
селился в Париж, где о нем уже составилось мнение как о замечательно ум-
ном человеке. Тут он заказал себе кресло своего  собственного  изобрете-
ния, и раз, когда он в этом кресле явился с визитом к Анне  Австрийской,
она, очарованная его умом, спросила, не желает ли он получить  какой-ни-
будь титул.
   - Да, ваше величество, - ответил он, - есть один титул, который я  бы
очень желал получить.
   - Какой же? - спросила Анна Австрийская.
   - Титул "больного вашего величества".
   Желание Скаррона было исполнено. Его стали называть "больным  короле-
вы" и назначили ему пенсию в полторы тысячи ливров. С тех пор  маленький
аббат, которому уже нечего было беспокоиться о  будущем,  зажил  весело,
проживая без остатка все, что получал.
   Но однажды один из близких кардиналу людей намекнул Скаррону, что ему
не следовало бы принимать у себя коадъютора.
   - Почему? - спросил Скаррон. - Кажется, он достаточно высокого проис-
хождения?
   - О, конечно!
   - Любезен?
   - Несомненно.
   - Умен?
   - К несчастью, даже чересчур.
   - Так почему же вы хотите, чтобы я не принимал его?
   - Из-за его образа мыслей.
   - Какого? О ком?
   - О кардинале.
   - Как! - воскликнул Скаррон. - Я не прекращаю знакомства с Жилем Деп-
рео, который плохого мнения обо мне, а вы хотите, чтобы  я  не  принимал
коадъютора, потому что он плохого мнения о ком то другом! Это невозможно
   На этом разговор кончился, и Скаррон из духа  противоречия  стал  еще
чаще видеться с г-ном де Гонди.
   В тот день, до которого мы дошли в нашем рассказе, Скаррону надо было
получить свою пенсию за три месяца. Он, как всегда, дал лакею расписку и
послал его в казначейство. Но на этот раз  там  заявили,  что  "у  госу-
дарства пет больше денег для аббата Скаррона".
   Когда лакей вернулся с этим ответом, у Скаррона сидел герцог де Лонг-
виль, тотчас же предложивший выплачивать ему пенсию  вдвое  больше  той,
которую отнял у пего Мазарини. Но хитрый инвалид предпочел отказаться  и
сделал так, что к четырем часам пополудни весь  город  знал  о  поступке
кардинала. Это было как раз в четверг - приемный день у аббата.  К  нему
повалили толпой, и весь город бешено "фрондировал".
   Атос нагнал на улице Сент-Опоре двух незнакомцев, ехавших по тому  же
направлению, что и он. Они были, как и он, верхом и тоже в сопровождении
лакеев. Один из них снял шляпу и обратился к Атосу:
   - Представьте себе, сударь, этот негодяй Мазарини лишил пенсии бедно-
го Скаррона.
   - Возмутительно! - сказал Атос, тоже снимая шляпу.
   - Сразу видно, что вы благородный человек, сударь, - продолжал  всад-
ник, вступивший в разговор с Атосом. - Этот Мазарини прямо язва.
   - Увы, сударь, - ответил Атос, - именно так!
   И они разъехались, любезно раскланявшись.
   - Очень удачно вышло, что мы будем у аббата Скаррона  именно  сегодня
вечером, - сказал Атос Раулю. - Мы выразим бедняге наше соболезнование.
   - Кто такой этот Скаррон, что из-за  него  волнуется  весь  Париж?  -
спросил Рауль. - Какой-нибудь министр в опале?
   - О нет, виконт, - ответил Атос. - Это просто маленький дворянин,  по
с большим умом. Он попал в немилость к кардиналу за то, что  сочинил  на
него четверостишие.
   - Разве дворяне пишут стихи? - наивно спросил Рауль. - Я полагал, что
это унизительно для дворянина,
   - Да, если стихи плохи, мой милый виконт, - смеясь, ответил  Атос,  -
если же нет, то они доставляют славу. Возьмем к примеру Ротру. И все-та-
ки, - добавил он тоном человека, подающего добрый совет, - лучше,  пожа-
луй, совсем не писать их
   - Значит, аббат Скаррон поэт? - спросил Рауль.
   - Да, имейте это в виду, Рауль. Следите хорошенько за собой у него  в
доме. Объясняйтесь больше жестами, а всего лучше - просто слушайте.
   - Хорошо, сударь.
   - Мне придется вести продолжительный разговор с одним из моих старин-
ных друзей. Это аббат д'Эрбле, о котором я не раз говорил вам.
   - Да, я помню.
   - Подходите к нам время от времени как бы затем,  чтобы  вмешаться  в
наш разговор, но на самом деле ничего не говорите, а главное, не слушай-
те. Эта игра необходима для того, чтобы никто из  посторонних  не  мешал
нам.
   - Хорошо, граф, я в точности исполню ваше желание.
   Атос сделал еще два визита, а в семь часов отправился вместе с Раулем
к аббату Скаррону. Множество экипажей, портшезов, лакеев и лошадей  тес-
нилось на улице Турнель. Атос проложил себе дорогу и в сопровождении Ра-
уля вошел в дом.
   Прежде всего им бросился в глаза Арамис, стоявший около большого, ши-
рокого кресла на колесах. В этом кресле под шелковым балдахином, прикры-
тый парчовый одеялом, сидел маленький человечек, еще не старый, с  весе-
лым, смеющимся лицом, которое иногда  бледнело,  причем,  однако,  глаза
больного не теряли выражения живости, ума и  любезности.  То  был  аббат
Скаррон, всегда веселый, насмешливый, остроумный,  всегда  страдающий  и
почесывающийся маленькой палочкой.
   Вокруг этого подобия кочевой кибитки толпились мужчины и дамы. Комна-
та была чисто прибрана, недурно обставлена. Длинные  шелковые  занавеси,
затканные цветами, когда-то яркими, а теперь несколько полинявшими, зак-
рывали окна. Обивка стен, хоть и скромная,  отличалась  большим  вкусом.
Два вежливых, благовоспитанные лакея почтительно прислуживали гостям.
   Увидав Атоса, Арамис двинулся к нему навстречу,  взяв  его  за  руку,
представил Скаррону, который очень радушно и с большим уважением  встре-
тил нового гостя, а к виконту обратился с остроумным приветствием. Рауль
не произнес в ответ ни слова: он не осмелился состязаться с королем ост-
роумия. Но поклон его был, во всяком случае,  грациозным.  Потом  Арамис
познакомил Атоса с двумя-тремя из своих приятелей, и, после того как тот
обменялся с ними несколькими любезными словами,  легкое  замешательство,
вызванное его приходом, изгладилось, и разговор снова стал общим.
   Через несколько минут, в течение которых Рауль успел освоиться и  ра-
зобраться в топографии общества, дверь снова отворилась, и лакеи доложил
о мадемуазель Поле.
   Атос прикоснулся к плечу виконта.
   - Обратите на нее внимание, Рауль, - сказал он.  -  Это  историческая
личность. Генрих Четвертый был убит в то время, когда ехал к пей.
   Рауль вздрогнул. За последние дни перед ним уже несколько раз припод-
нималась завеса, скрывающая героическое прошлое. Эта женщина, еще  моло-
дая и красивая, знала Генриха IV и говорила с ним!
   Все столпились около мадемуазель Поле, так как она и сейчас пользова-
лась большой известностью. Это была высокая женщина с тонкой, гибкой та-
лией и густыми рыжевато-золотистыми волосами, какие так любил Рафаэль  и
какими Тициан наделял своих Магдалин. За этот цвет волос, а может  быть,
за первенство среди других женщин ее прозвали "львицей".  Да  будет  из-
вестно нашим очаровательным современницам, которые  претендуют  на  этот
фешенебельный титул, что он происходит не  из  Англии,  как  они,  может
быть, думают, по от их прекрасной и остроумной соотечественницы -  маде-
муазель Поле.
   Мадемуазель Поле, не обращая внимания на шепот, поднявшийся  со  всех
сторон ей навстречу, подошла прямо к Скаррону.
   - Итак, вы обеднели, мой милый аббат? - сказала она  спокойно.  -  Мы
узнали об этом сегодня утром у госпожи Рамбулье. Нам сообщил это  госпо-
дин де Грасс.
   - Да, по зато государство обогатилось, -  ответил  Скаррон.  -  Нужно
уметь жертвовать собой для блага отечества.
   - Теперь кардиналу можно будет увеличить свой ежегодный расход на ду-
хи и помаду на полторы тысячи ливров, - заметил какой-то фрондер, в  ко-
тором Атос узнал всадника, встретившегося ему на улице СентОноре.
   - Да, но что скажет на это муза, - заметил Арамис самым медовым голо-
сом, - которая любит золотую середину? Потому что
   Si Virgilio puer aut tolerabile desit
   Hospitium, caderent onmes a crimbus hydrae [12],
   - Отлично! - сказал Скаррон, протягивая руку мадемуазель Поле.  -  Но
хоть я и лишился моей гидры, при мне, по крайней мере, осталась львица.
   В этот вечер все еще более обычного восхищались  остротами  Скаррона.
Все-таки хорошо быть притесняемым. Г-н Менаж приходил от  слов  Скаррона
прямо в неистовый восторг.
   Мадемуазель Поле направилась к своему обычному месту, но, прежде  чем
сесть, окинула всех присутствующих взглядом королевы и на минуту остано-
вила его на Рауле.
   Атос улыбнулся.
   - Мадемуазель Поле обратила на вас внимание, виконт, - сказал  он.  -
Пойдите, приветствуйте ее. Будьте тем, что вы есть  на  самом  деле,  то
есть простодушным провинциалом. Но смотрите не  вздумайте  заговорить  с
нею о Генрихе Четвертом.
   Виконт, краснея, подошел к "львице" и вмешался в толпу  мужчин,  тес-
нившихся вокруг нее.
   Таким образом составились две строго разграниченные группы:  одна  из
них окружала Менажа, другая - мадемуазель Поле. Скаррон присоединялся то
к той, то к другой, лавируя между гостями в своем кресле на колесикам  с
ловкостью опытного лоцмана, управляющего судном среди рифов.
   - Когда же мы поговорим? - спросил Атос у Арамиса.
   - Подождем. Сейчас еще мало народу, мы можем привлечь внимание.
   В эту минуту дверь отворилась, и лакей доложил  о  приходе  г-на  ко-
адъютора.
   Все обернулись, услыхав это имя, которое уже становилось знаменитым.
   Атос тоже взглянул на дверь. Он знал аббата Гонди только по имени.
   Вошел маленький черненький человечек, неуклюжий, близорукий, не знаю-
щий, куда девать руки, которые ловко справлялись только со шпагой и пис-
толетами, - с первого же шага он наткнулся на стол,  чуть  не  опрокинув
его. И все же, несмотря на это, в лице его было нечто величавое  и  гор-
дое.
   Скаррон подъехал к нему на своем кресле. Мадемуазель Поле кивнула ему
и сделала дружеский жест рукой.
   - А! - сказал коадъютор, наскочив на кресло Скаррона и тут только за-
метив его. - Так вы попали в немилость, аббат?
   Это была сакраментальная фраза. Она повторялась сто раз в продолжение
сегодняшнего вечера, и Скаррону приходилось в сотый раз придумывать  но-
вую остроту на ту же тему. Он едва не растерялся, но собрался с силами и
нашел ответ:
   - Господин кардинал Мазарини был так добр, что вспомнил  обо  мне,  -
сказал он.
   - Великолепно! - воскликнул Мепаж.
   - Но как же вы теперь будете принимать нас? - продолжал коадъютор.  -
Если ваши доходы уменьшатся, мне придется сделать вас каноником в соборе
Богоматери.
   - Нет, я вас могу подвести!
   - Значит, у вас есть какие-то неизвестные нам средства?
   - Я займу денег у королевы.
   - Но у ее величества нет ничего, принадлежащего лично  ей,  -  сказал
Арамис. - Ведь имущество супругов нераздельно.
   Коадъютор обернулся с улыбкой и дружески кивнул Арамису.
   - Простите, любезный аббат, вы отстали от моды, и  мне  придется  вам
сделать подарок.
   - Какой? - спросил Арамис.
   - Шнурок для шляпы.
   Все глаза устремились на коадъютора, который вынул из кармана шнурок,
завязанный каким-то особым узлом.
   - А! - воскликнул Скаррон. - Да ведь это праща!
   - Совершенно верно, - сказал коадъютор. - Теперь все делается в  виде
пращи - а ла фронда [13], Для вас, мадемуазель Поле, у меня есть веер  а
ла фронда, вам, д'Эрбле, я могу рекомендовать своего перчаточника, кото-
рый шьет перчатки а ла фронда, а вам, Скаррон, своего булочника, и  при-
том с неограниченным кредитом. Он печет булки а ла фронда, и превкусные.
   Арамис взял шнурок и обвязал им свою шляпу.
   В эту минуту дверь отворилась, и лакей громко доложил:
   - Герцогиня де Шеврез.
   При имени герцогини де Шеврез все встали.
   Скаррон торопливо подкатил свое кресло к двери,  Рауль  покраснел,  а
Атос сделал Арамису знак, и тот сейчас же отошел в амбразуру окна.
   Рассеянно слушая обращенные к ней со всех сторон приветствия,  герцо-
гиня, по-видимому, искала кого-то или что-то. Глаза ее загорелись, когда
она увидела Рауля. Легкая тень задумчивости легла на ее  лицо  при  виде
Атоса, а когда она заметила Арамиса,  стоящего  в  амбразуре  окна,  она
вздрогнула от неожиданности и прикрылась веером.
   - Как здоровье бедного Вуатюра? - спросила она, как бы стараясь отог-
нать нахлынувшие мысли. - Вы ничего не слыхали о нем, Скаррон?
   - Как! Вуатгор болен? - спросил дворянин, беседовавший  с  Атосом  на
улице Сент-Оноре. - Что с ним?
   - Он сел играть в карты, - сказал коадъютор, - по обыкновению, разго-
рячился, но не мог переменить рубашку, так как лакей не захватил  ее.  И
вот бедный Вуатюр простудился и лежит при смерти.
   - Где он играл?
   - Да у меня же. Нужно вам сказать, что  Вуатюр  поклялся  никогда  не
прикасаться к картам. Через три дня он не выдержал и явился ко мне, что-
бы я разрешил его от клятвы. К несчастью, у меня в это время был наш лю-
безный советник Брусель, и мы были заняты очень серьезным  разговором  в
одной из самых дальних комнат. Между тем Вуатюр, войдя в приемную,  уви-
дал маркиза де Люинь за карточным столом в ожидании партнера. Маркиз об-
ращается к нему и приглашает сыграть. Вуатюр отказывается,  говоря,  что
не станет играть до тех пор, пока я не разрешу его от клятвы. Тогда  Лю-
инь успокаивает его обещанием Припять грех на себя.  Вуатюр  садится  за
стол, проигрывает четыреста экю" выйдя на воздух, схватывает  сильнейшую
простуду и ложится в постель, чтобы уже больше не встать.
   - Неужели милому Вуатюру так плохо? - спросил  Арамис  из-за  оконной
занавески.
   - Увы, очень плохо! - сказал Менаж. - Этот великий человек,  по  всей
вероятности, скоро покинет нас - deseret orbem [14].
   - Ну, он-то не умрет, - резко проговорила мадемуазель Поле,  -  и  не
подумает даже. Он, как турок, окружен султаншами. Госпожа де Санто  при-
летела к нему кормить его бульоном, госпожа Ла Ренадо греет ему  просты-
ни, и даже наша приятельница, маркиза Рамбулье,  посылает  ему  какие-то
отвары.
   - Вы, однако, не любите его, моя дорогая парфянка, - сказал,  смеясь,
Скаррон.
   - Какая ужасная несправедливость, мой милый  больной!  -  воскликнула
мадемуазель Поле. - У меня к нему так  мало  ненависти,  что  я  с  удо-
вольствием закажу обедню за упокой его души.
   - Недаром вас прозвали львицей, моя дорогая, - сказала  герцогиня  де
Шеврез. - Вы пребольно кусаетесь.
   - Мне кажется, вы слишком презрительно относитесь к  большому  поэту,
сударыня, - осмелился заметить Рауль.
   - Большой поэт... Он?.. Сразу видно, что - как вы сами сейчас призна-
вались - вы приехали из провинции, виконт, и что никогда не видали  его.
Он большой поэт? Да в нем и пяти футов не будет.
   - Браво! Браво! - воскликнул высокий, худощавый и черноволосый  чело-
век с лихо закрученными усами и огромной рапирой.  -  Браво,  прекрасная
Поле! Пора указать этому маленькому Вуатюру его настоящее место. Я  ведь
кое-что смыслю в поэзии и заявляю во всеуслышание,  что  его  стихи  мне
всегда казались преотвратительным.
   - Кто этот капитан, граф? - спросил Рауль.
   - Господин де Скюдерп.
   - Автор романов "Клелия" и "Кир Великий"?
   - Добрая половина которых написана его сестрой. Вот она разговаривает
с хорошенькой девушкой, там, около Скаррона.
   Рауль обернулся и увидал двух  новых,  только  что  вошедших  посети-
тельниц. Одна из них была прелестная хрупкая девушка с грустным  выраже-
нием лица, прекрасными черными волосами и бархатными  глазами,  похожими
на лиловые лепестки ивана-да-марьи, среди которых блестит золотая чашеч-
ка; другая, под покровительством которой, по-видимому, находилась  моло-
дая девушка, была сухая, желтая, холодная женщина, настоящая дуэнья  или
ханжа.
   Рауль дал себе слово не уходить от аббата Скаррона,  не  поговорив  с
хорошенькой девушкой с чудными бархатными глазами, которая, по какому-то
странному сочетанию мыслей, напомнила ему - хотя  внешнего  сходства  по
было никакого - бедную маленькую Луизу. Она лежала теперь больная в зам-
ке Лавальер, а он, среди всех этих новых лиц, чуть не забыл о ней.
   Между тем Арамис подошел к коадъютору, который, смеясь, шепнул ему на
ухо несколько слов. Несмотря на все свое самообладание, Арамис  невольно
вздрогнул.
   - Смейтесь же, - сказал г-н де Рец, - на нас глядят.
   И он отошел к герцогине де Шеврез, около которой  составился  большой
кружок.
   Арамис притворно засмеялся, чтоб отвести подозрения каких-нибудь  до-
сужих наблюдателей. Увидав, что Атос стоит в амбразуре окна, из  которой
он сам недавно вышел, он обменялся несколькими словами кое с кем из при-
сутствующих и незаметно присоединился к нему.
   Между ними тотчас же завязался оживленный разговор.
   Рауль, как было условленно с Атосом, подошел к ним.
   - Аббат декламирует мне рондо Вуатюра, - громко сказал Атос. - По-мо-
ему, оно несравненно.
   Рауль постоял около них несколько минут, потом отошел к группе, окру-
жавшей герцогиню де Шеврез, к которой присоединились, с  одной  стороны,
мадемуазель Поле, а с другой - мадемуазель Скюдери.
   - Ну-с, - сказал коадъютор, - а я позволю себе не согласиться с  мне-
нием господина Скюдери. Я нахожу, напротив, что Вуатюр -  поэт,  но  при
этом только поэт. Политические идеи ему совершенно несвойственны.
   - Итак?.. - шепотом спросил Атос.
   - Завтра, - быстро ответил Арамис.
   - В котором часу?
   - В шесть.
   - Где?
   - В Сен-Мандэ.
   - Кто вам сказал?
   - Граф Рошфор.
   Тут к ним подошел кто-то из гостей.
   - А философские идеи? - сказал Арамис. - Их тоже нет у бедного Вуатю-
ра. Я совершенно согласен с господином коадъютором: Вуатюр - чистый  по-
эт.
   - Да, в этом отношении он, конечно, замечателен, - заметил  Менаж,  -
но потомство, воздавая  ему  должное,  поставит  ему  в  упрек  излишнюю
вольность стиха. Он, сам того не сознавая, убил поэзию.
   - Убил! Вот настоящее слово! - воскликнул Скюдери.
   - Зато его письма - верх совершенства, - заметила герцогиня  де  Шев-
рез.
   - О, в этом отношении он вполне заслуживает славы, - согласилась  ма-
демуазель Скюдери.
   - Совершенно верно, но только когда он шутит, -  сказала  мадемуазель
Поле. - В серьезном эпистолярном жанре он просто жалок.  И  согласитесь,
что, когда он не груб, он пишет попросту плохо.
   - Признайтесь все же хоть в том, что шутки его неподражаемы.
   - Да, конечно, - сказал Скюдери, крутя ус. - Я нахожу только,  что  у
него вымученный юмор, а шутки пошловаты. Прочитайте,  например,  "Письмо
карпа к щуке".
   - Уж не говоря о том, что лучшие его произведения обязаны своим  про-
исхождением отелю Рамбулье, - заметил Менаж. -  "Зелида  и  Альсидалея",
например.
   - А я, с своей стороны, - сказал Арамис, подходя к  кружку  и  почти-
тельно кланяясь герцогине де Шеврез, которая отвечала ему любезной улыб-
кой, - а я, с своей стороны, ставлю ему в вину еще то, что он держит се-
бя чересчур свободно с великими мира сего. Он позволил себе слишком бес-
церемонно обращаться с принцессе и, с маршалом д'Альбре, с господином де
Шомбером и даже с самой королевой.
   - Как, с королевой! - воскликнул Скюдери и, словно ожидая  нападения,
выставил вперед правую ногу. - Черт побери, я не знал  этого!  Каким  же
образом оказал он неуважение ее величеству?
   - Разве вы не знаете его стихотворения "Я думал"?
   - Нет, - сказала герцогиня де Шеврез.
   - Нет, - сказала мадемуазель Скюдери.
   - Нет, - сказала мадемуазель Поле.
   - Правда, королева, по всей вероятности, сообщила его очень немногим,
- заметил Арамис, - по я получил его из верных рук.
   - И вы знаете это стихотворение?
   - Кажется, могу припомнить.
   - Так прочтите, прочтите! - закричали со всех сторон.
   - Вот как было дело, - сказал Арамис. - Однажды Вуатюр катался вдвоем
с королевой в коляске по парку Фонтенбло. Он притворился, будто задумал-
ся, и сделал это для того, чтобы королева спросила, о чем он думает. Так
оно и вышло. "О чем вы думаете, господин де Вуатюр? - спросила она. Вуа-
тюр улыбнулся, помолчал секунд пять, делая вид, будто импровизирует, и в
ответ произнес:
   Я думал: почести и славу
   Дарует вам сегодня рок,
   Вознаграждая вас по праву
   За годы скорби и тревог,
   Но, может быть, счастливой были
   Вы тогда, когда его..
   Я не хотел сказать - любили,
   Но рифма требует того.
   Скюдери, Менаж и мадемуазель Поле пожали плечами.
   - Погодите, погодите, - сказал Арамис. - В стихотворении три строфы.
   - Или, вернее, три куплета, - заметила  мадемуазель  Скюдери.  -  Это
просто песенка.
   Арамис продолжал:
   Я думал, резвый Купидон,
   Когда-то ваш соратник смелый,
   Сложив оружье, принужден
   Покинуть здешние пределы,
   И мне ль сулить себе успех,
   Задумавшись близ вас, Мария,
   Когда вы позабыли всех,
   Кто был вам предан в дни былые.
   - Не берусь решать, соблюдены ли все правила поэзии в этом куплете, -
сказала гергогиня де Шеврез, - но прошу к  нему  снисхождения  ради  его
правдивости: Госпожа де Отфор и госпожа Сеннесе присоединятся ко мне,  в
случае надобности, не говоря уже о герцоге де Бофоре.
   - Продолжайте, продолжайте, - сказал Скаррон - Теперь мне все  равно.
С сегодняшнего дня я уже не "больной королевы".
   - А последний куплет? Давайте послушаем последний куплет! - попросила
мадемуазель Скюдери.
   - Извольте. Тут уж прямо поставлены собственные имена, так что  никак
не ошибешься:
   Я думал (ибо нам, поэтам,
   Приходит странных мыслей рой):
   Когда бы вы в бесстрастье этом,
   Вот здесь, сейчас, перед собой
   Вдруг Бекингэма увидали,
   Кто из двоих бы в этот миг
   Подвергнут вашей был опале:
   Прекрасный лорд иль духовник?
   По окончании этой строфы все в один голос принялись осуждать дерзость
Вуатюра.
   - А я, - вполголоса проговорила молодая девушка с бархатными глазами,
- имею несчастье находить эти стихи прелестными.
   То же самое думал и Рауль. Он подошел к Скаррону и, краснея, обратил-
ся к нему:
   - Господин Скаррон, я прошу вас оказать мне честь и сообщить, кто эта
молодая девушка, которая не согласна с мнением  всего  этого  блестящего
общества?
   - Ага, мой юный виконт! - сказал Скаррон.  -  Вы,  кажется,  намерены
предложить ей наступательный и оборонительный союз?
   Рауль снова покраснел.
   - Я должен сознаться, что стихи Вуатюра понравились и мне,  -  сказал
он.
   - Они на самом деле хороши, но не говорите этого: у поэтов не принято
хвалить чужие стихи.
   - Но я но имею чести быть поэтом, и я ведь спросил вас...
   - Да, правда, вы спрашивали, кто эта прелестная девушка, не  так  ли?
Это прекрасная индианка.
   - Прошу прощения, сударь, - смущенно сказал Рауль, - но я все-таки не
понимаю, увы, ведь я провинциал.
   - Или, иначе сказать, вы еще не научились говорить  тем  высокопарным
языком, на каком теперь объясняются все. Тем лучше, молодой человек, тем
лучше. И не старайтесь изучить его: не стоит труда. А к тому времени как
вы его изучите, никто, надеюсь, уже не будет так говорить.
   - Итак, вы прощаете меня, сударь, и соблаговолите объяснить, кто  эта
дама, которую вы называете прекрасной индианкой?
   - Да, конечно. Это одно из самых очаровательных существ на свете.  Ее
зовут Франсуаза д'Обинье.
   - Она родственница Агриппы, друга Генриха Четвертого?
   - Его внучка. Она приехала с острова Мартиника, и потому-то я называю
'ее прекрасной индианкой.
   Рауль с удивлением взглянул на молодую девушку. Глаза их встретились,
и она улыбнулась.
   Между тем разговор о Вуатюре продолжался.
   - Скажите, сударь, - сказала Франсуаза д'Обинье, обращаясь к Скаррону
словно для того, чтобы вмешаться в его разговор с виконтом,  -  как  вам
нравятся друзья бедного Вуатюра? Послушайте,  как  они  отделывают  его,
расточая ему похвалы. Один отнимает у него здравый смысл, другой -  поэ-
тичность, третий - оригинальность, четвертый - юмор, пятый  -  самостоя-
тельность, шестой... Боже мой, что же они оставили этому человеку, впол-
не заслужившему славу, как выразилась мадемуазель Скюдерп?
   Скаррон и Рауль рассмеялись.  Прекрасная  индианка,  по-видимому,  не
ожидала, что ее слова произведут такой эффект. Она скромно опустила гла-
за, и лицо ее стало опять простодушно.
   "Она очень умна", - подумал Рауль.
   Атос, все еще стоя в амбразуре окна, с легкой усмешкой  наблюдал  эту
сцепу.
   - Позовите мне графа де Ла Фер, -  сказала  коадъютору  герцогиня  де
Шеврез. - Мне нужно поговорить с ним.
   - А мне нужно, чтобы все считали, что я с ним не разговариваю, - ска-
зал коадъютор. - Я люблю и уважаю его, потому что знаю его  былые  дела,
некоторые по крайней мере, но поздороваться с ним я  рассчитываю  только
послезавтра утром.
   - Почему именно послезавтра утром? - спросила г-жа де Шеврез.
   - Вы узнаете завтра вечером, - ответил, смеясь, кондъютор.
   - Право же, любезный Гонди, вы говорите, как Апокалипсис,  -  сказала
герцогиня. - Господин д'Эрбле, - обратилась она к Арамису, -  не  можете
ли вы сегодня оказать мне еще одну услугу?
   - Конечно, герцогиня. Сегодня, завтра, когда угодно, приказывайте.
   - Так позовите мне графа де Ла Фер, я хочу с ним поговорить.
   Арамис подошел к Атосу и вернулся вместе с ним к герцогине.
   - Вот то, что я обещала вам,  граф,  -  сказала  она,  подавая  Атосу
письмо. - Тому, о ком мы хлопочем, будет оказан самый любезный прием.
   - Как он счастлив, что будет обязан вам, герцогиня.
   - Вам нечего завидовать ему, граф: ведь я сама обязана вам  тем,  что
узнала его, - сказала герцогиня с лукавой улыбкой, напомнившей  Атосу  и
Арамису очаровательную Мари Мишон.
   С этими словами она встала и велела подать карету.  Мадемуазель  Поле
уже уехала, мадемуазель Скюдери собиралась уезжать.
   - Виконт, - обратился Атос к Раулю, - проводите герцогиню де  Шеврез.
Попросите ее, чтобы она, спускаясь по лестнице, оказала вам  честь  опе-
реться на вашу руку, и по дороге поблагодарите ее.
   Прекрасная индианка подошла проститься со Скарроном.
   - Вы уже уезжаете? - спросил он.
   - Я уезжаю одной из последних, как видите. Если вы будете  иметь  из-
вестия о господине де Вуатюре, и в особенности если они  будут  хорошие,
пожалуйста, уведомьте меня завтра.
   - О, теперь он может умереть, - сказал Скаррон.
   - Почему? - спросила девушка с бархатными глазами.
   - Потому что ему уже готов панегирик.
   Они расстались, оба смеясь, но девушка еще раз обернулась и с участи-
ем взглянула на бндного паралитика, который провожал ее любовным взором.
   Мало-помалу толпа поредела. Скаррон как будто но замечал, что некото-
рые из его гостей таинственно шептались о чем-то, что многим из них при-
носили письма и что, казалось, вечер устроен с какой-то тайной целью,  а
совсем не для разговоров о литературе, хотя все время и толковали о ней.
Но теперь Скаррону было все равно. Теперь у него в доме можно было фрон-
дировать сколько угодно. С этого утра, как он сказал, он  перестал  быть
"больным королевы".
   Рауль проводил герцогиню де Шеврез и помог ей сесть в карету. Она да-
ла ему поцеловать свою руку, а потом, под влиянием одного из тех  безум-
ных порывов, которые делали ее такой очаровательной и еще более опасной,
привлекла его к себе и, поцеловав в лоб, сказала:
   - Виконт, пусть мои пожелания и мои поцелуй принесут вам счастье.
   Потом оттолкнула его и велела кучеру ехать в  особняк  Люппь.  Лошади
тронулись. Герцогиня еще раз кивнула из окна Раулю, и оп, растерянный  и
смущенный, вернулся в салоп.
   Атос понял, что произошло, и улыбнулся.
   - Пойдемте, виконт, - сказал он. - Пора ехать. Завтра вы  отправитесь
в армию принца. Спите хорошенько - это ваша последняя мирная ночь.
   - Значит, я буду солдатом! - воскликнул Рауль. - О, благодарю, благо-
дарю вас, граф, от всего сердца!
   - До свидания, граф, - сказал аббат д'Эрбле. - Я отправляюсь к себе в
монастырь.
   - До свидания, аббат, - сказал коадъютор. - Я завтра говорю проповедь
и должен еще просмотреть десятка два текстов.
   - До свидания, господа, - сказал Атос, - а я лягу и просплю  двадцать
четыре часа кряду: я на ногах не стою от усталости.
   Они пожали друг другу руки и, обменявшись последним  взглядом,  вышли
из комнаты.
   Скаррон украдкой следил за ними сквозь занавеси своей гостиной.
   - И ни один-то из них не сделает того, что  говорил,  -  усмехнувшись
своей обезьяньей улыбкой, пробормотал он. - Ну  что  ж,  в  добрый  час,
храбрецы. Как знать! Может быть, их труды вернут мне пенсию... Они могут
действовать руками, это много значит. У меня же, увы, есть только  язык,
по я постараюсь доказать, что и он коечего стоит. Эй, Шампепуа!  Пробило
одиннадцать часов, вези меня в спальню. Право, эта мадемуазель  д'Обинье
очаровательна.
   И несчастный паралитик исчез в своей спальне.  Дверь  затворилась  за
ним, и вскоре огни, один за другим, потухли в салоне на улице Турнель.



   СЕН-ДЕНИ

   Рано утром, едва начало светать, Атос встал с постели и приказал  по-
дать платье. Он был еще бледнее обыкновенного и казался сильно  утомлен-
ным. Видно было, что он не спал всю ночь. Во всех движениях этого  твер-
дого, энергичного человека чувствовалась теперь какая-то вялость и нере-
шительность.
   Атос был озабочен приготовлениями к отъезду Рауля  и  хотел  выиграть
время. Прежде всего  он  вынул  из  надушенного  кожаного  чехла  шпагу,
собственноручно вычистил ее, осмотрел клинок  и  попробовал,  крепко  ли
держится эфес.
   Потом он положил в сумку Рауля кошелек с  луидорами,  позвал  Оливена
(так звали слугу, приехавшего с ними из Блуа) и велел ему уложить дорож-
ный мешок, заботливо следя, чтобы тот не забыл чего-нибудь и  взял  все,
что необходимо для молодого человека, уходящего в поход.
   В этих сборах прошло около часа. Наконец, когда все было готово, Атос
отворил дверь в спальню Рауля и тихонько вошел к нему.
   Солнце уже взошло, и яркий свет лился в комнату через большие,  широ-
кие окна: Рауль вернулся поздно и забыл опустить занавеси. Он спал,  по-
ложив руки под голову. Длинные черные волосы спускались на лоб,  влажный
от испарины, которая, подобно крупным жемчужинам, выступает на лице  ус-
талых детей.
   Атос подошел и, наклонившись, долго с нежной грустью смотрел на  юно-
шу, который спал с улыбкой на губах, с полуопущенными веками, под покро-
вом своего ангела-хранителя, навевавшего на него сладкие сны.  При  виде
такой щедрой и чистой юности Атос невольно замечтался. Перед ним пронес-
лась его собственная юность, вызывая в его душе  полузабытые  сладостные
воспоминания, подобные скорее запахам, чем мыслям. Между его  прошлым  и
настоящим лежала глубокая пропасть. Но полег воображения - полет ангелов
и молний. Оно переносит через моря, где мы чуть не погибли, через  мрак,
в котором исчезли наши иллюзии, через бездну, поглотившую наше  счастье.
Первая половина жизни Атоса была разбита женщиной; и он с ужасом думал о
том, какую власть могла бы получить любовь и над этой нежной и вместе  с
тем сильной натурой.
   Вспоминая о пережитых им самим страданиях, он представлял  себе,  как
будет страдать Рауль, и нежная жалость, проникшая в его сердце,  отрази-
лась во влажном взгляде, устремленном на юношу.
   В эту минуту Рауль очнулся от своего  безоблачного  сна  без  всякого
ощущения тяжести, тоски и усталости: так просыпаются люди нежного душев-
ного склада, так просыпаются птицы. Глаза его встретились с глазами Ато-
са. Он, должно быть, понял, что происходило в душе этого человека,  под-
жидавшего его пробуждения, как любовник ждет пробуждения своей  любовни-
цы, потому что и во взгляде Рауля выразилась бесконечная любовь.
   - Вы были здесь, сударь? - почтительно спросил он.
   - Да, Рауль, я был здесь, - сказал граф.
   - И вы не разбудили меня?
   - Я хотел, чтобы вы дольше поспали, мой друг. Вчерашний  вечер  затя-
нулся, и вы, наверно, очень утомились.
   - О, как вы добры! - воскликнул Рауль.
   Атос улыбнулся.
   - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
   - Отлично. Совсем отдохнул и очень бодр.
   - Ведь вы еще растете, - продолжал Атос с пленительной отеческой  за-
ботливостью зрелого человека к юноше. - В ваши годы особенно устают.
   - Извините меня, граф, - сказал Рауль, смущенный такой заботливостью,
- я сейчас оденусь.
   Атос позвал Оливена, и в самом деле, через десять минут, с той  пунк-
туальностью, которую Атос, привыкший к военной  службе,  передал  своему
воспитаннику, молодой человек был совершенно готов.
   - А теперь, Оливен, - сказал молодой человек лакею, - уложите мои ве-
щи.
   - Они уже уложены, Рауль, - сказал Атос. - Я смотрел сам,  как  сумку
укладывали, у вас будет все необходимое. Ваши вещи уже во вьюках,  мешок
лакея тоже, если только мои приказания исполнены.
   - Все сделано, как изволили приказать, сударь, -  ответил  Оливен.  -
Лошади ждут у крыльца.
   - А я спал! - воскликнул Рауль. - Спал в то время, как вы хлопотали и
заботились обо всех мелочах. О, право же, вы слишком добры ко мне!
   - Значит, вы любите меня немножко? Я надеюсь, по  крайней  мере...  -
сказал Атос почти растроганно.
   - О, - задыхающимся голосом проговорил Рауль, стараясь сдержать охва-
тивший его порыв нежности, - бог свидетель, что я глубоко люблю и уважаю
вас!
   - Посмотрите, не забыли ли вы чего-нибудь, - сказал Атос, озираясь по
сторонам, чтобы скрыть свое волнение.
   - Кажется, ничего, - ответил Рауль.
   - У господина виконта нет шпаги, - нерешительно прошептал Оливен, по-
дойдя к Атосу. - Вы приказали мне вчера вечером убрать ту, что он  носил
всегда.
   - Хорошо, - ответил Атос, - об этом я позабочусь сам.
   Рауль не обратил внимания на этот краткий разговор и, сходя с лестни-
цы, несколько раз поглядел на Атоса, чтобы узнать, не настало  ли  время
для прощания. Но Атос не смотрел на него.
   У крыльца стояли три верховые лошади.
   - Значит, и вы поедете со мной? - воскликнул Рауль, просияв.
   - Да, я провожу вас немного, - ответил Атос.
   Глаза юноши радостно заблестели, и он легко вскочил на свою лошадь.
   Атос не спеша сел на свою, предварительно шепнув несколько  слов  ла-
кею, который, вместо того чтобы следовать за ними, снова вошел в дом.
   Рауль, радуясь тому, что граф будет сопровождать его, не заметил  или
притворился, будто не заметил происшедшего.
   Путники проехали Новый мост, свернули на набережную или,  вернее,  на
ту дорогу, которая в те времена называлась Пепиповым Водопоем, и поехали
вдоль стен Большого замка. Около улицы Сен-Дени лакей нагнал их.
   Разговор не вязался. Рауль с болью  чувствовал,  что  минута  разлуки
приближается. Граф еще накануне переговорил с ним обо всем и сделал  все
нужные распоряжения. Но взгляд его становился все нежнее, а в тех немно-
гпх словах, которые он произносил, слышалось все больше любви. Время  от
времени он обращался к Раулю с каким-нибудь советом  или  замечанием,  в
которых проступала вся его заботливость о нем.
   Когда они, выехав из города через  заставу  Сен-Дени,  поравнялись  с
обителью францисканцев, Атос взглянул на лошадь Рауля.
   - Смотрите, Рауль, - сказал он, - я вам уже не раз говорил, и  вы  не
должны этого забывать, так как только плохой наездник не помнит об этом.
Вы видите, ваша лошадь утомлена и уже вся в мыле, а моя так  свежа,  как
будто ее только что вывели из конюшни. Она станет тугоуздой, вы  слишком
крепко натягиваете поводья. Заметьте, что от  этого  вам  будет  гораздо
труднее управлять лошадью. А очень часто жизнь всадника зависит от быст-
роты, с какой его слушается лошадь. Подумайте только, что  через  неделю
вы будете ездить уже не в манеже, а на поле битвы... Посмотрите-ка сюда,
- прибавил он, чтобы сгладить мрачный характер своего замечания,  -  вот
поле, где было бы хорошо поохотиться на куропаток.
   Рауль поспешил воспользоваться уроком, данным ему Атосом. Его в  осо-
бенности тронула деликатность, с какой тот его преподал.
   - Кстати, я заметил кое-что, - сказал Атос. - Когда вы  стреляете  из
пистолета, вы чересчур вытягиваете руку, а при  таком  положении  трудно
добиться меткости выстрела. Вот почему вы недавно промахнулись три  раза
из двенадцати.
   - А вы попали все двенадцать раз, - улыбаясь, сказал Рауль.
   - Да, потому что я сгибал руку так, что для  кисти  получалась  точка
опоры в локте. Вы понимаете, что я хочу сказать, Рауль?
   - Да, сударь. Я потом сам пробовал стрелять по вашему совету и достиг
полного успеха.
   - Да, вот еще, - сказал Атос. - Фехтуя, вы сразу начинаете с  нападе-
ния. Я понимаю, что этот недостаток свойствен  вашему  возрасту;  но  от
движения тела шпага при нападении всегда несколько отклоняется в  сторо-
ну, и если ваш противник окажется человеком хладнокровным, ему  нетрудно
будет сразу же остановить вас простым отводом или даже прямым ударом.
   - Да, вы не раз побивали меня таким ударом, сударь. Но далеко не вся-
кий обладает вашей ловкостью и смелостью.
   - Какой, однако, свежий ветер! - сказал Атос. - Это  уже  предвестник
зимы. Кстати, если вы будете в сражении, а это, наверное, случится,  так
как молодой главнокомандующий, ваш будущий начальник, любит запах  поро-
ха, помните, что если лам придется биться с  противником  один  на  один
(это случается сплошь да рядом, в особенности с нашим братом  кавалерис-
том), никогда не стреляйте первый. Тот, кто стреляет первый, почти всег-
да делает промах, так как стреляет из страха остаться  безоружным  перед
вооруженным противником. А в то время как он будет  стрелять,  поднимите
свою лошадь на дыбы: этот прием несколько раз спасал мне жизнь.
   - Я непременно воспользуюсь им, хотя бы из признательности к вам.
   - Что там такое? - сказал Атос. - Кажется, поймали браконьеров?.. Так
и есть. Еще одно очень важное обстоятельство, Рауль. Если вас  ранят  во
время нападения и вы упадете с лошади, то старайтесь,  насколько  хватит
сил, отползти в сторону от пути, которым проходил ваш полк. Он может по-
вернуть обратно, и тогда вы погибнете под копытами  лошадей.  Во  всяком
случае, если будете ранены, немедленно же напишите мне или попросите ко-
го-нибудь написать. Мы люди опытные, знаем толк в ранах, - с улыбкой до-
бавил он.
   - Благодарю вас, сударь, - ответил растроганный Рауль.
   - А, вот и Сен-Дени! - пробормотал Атос.
   Они подъехали к городским воротам, около которых стояло двое часовых.
   - Вот еще молодой господин; должно быть, тоже едет в армию, -  сказал
один из них, обращаясь к товарищу.
   Атос обернулся. Все, что хотя бы косвенно касалось Рауля, интересова-
ло его.
   - Почему вы так думаете? - спросил он.
   - Я сужу по его виду, сударь, - отвечал часовой. - Да и годы его под-
ходящие. Это уже второй сегодня.
   - Значит, сегодня здесь проехал такой же молодой человек,  как  я?  -
спросил Рауль.
   - Да, очень важный и в богатом вооружении. Должно быть, из  какой-ни-
будь знатной семьи.
   - Вот у меня и попутчик, сударь, - сказал Рауль, - но, увы, он не за-
менит мне того, с кем я расстаюсь.
   - Не думаю, чтобы вам удалось догнать его, Рауль, - сказал Атос. - Он
успеет порядком опередить вас, так как  мы  некоторое  время  задержимся
здесь: мне нужно поговорить с вами.
   - Как вам будет угодно, сударь.
   На улицах было много народу по случаю праздника. Подъехав к старинной
церкви, в которой служили раннюю мессу, Атос остановил лошадь.
   - Войдемте, виконт, - сказал он, - а вы, Оливен, подержите лошадей  и
дайте мне шпагу.
   Он взял у слуги шпагу, и оба вошли в церковь. Атос подал Раулю святую
воду. В сердце отца нередко таится зернышко заботливой нежности любовни-
ка к своей возлюбленной.
   Молодой человек коснулся руки Атоса и, склонившись, перекрестился.
   Между тем Атос шепнул что-то одному из церковных сторожей, и тот  по-
шел ко входу в склеп.
   - Идемте за ним, Рауль, - сказал Атос.
   Сторож открыл решетку королевской усыпальницы и остановился на  верх-
ней ступеньке, в то время как Атос и Рауль спустились вниз. На последней
площадке лестницы горела серебряная лампада, под которой стоял на  дубо-
вом помосте катафалк с гробом, покрытым бархатным покровом, расшитым зо-
лотыми лилиями.
   Горе, переполнявшее сердце молодого человека, и величие храма  подго-
товили его к тому, что он увидел. Он медленно и  торжественно  сошел  по
лестнице и остановился с обнаженной головой  перед  останками  последнею
короля, которые по полагалось опускать в могилу, где  покоились  предки,
пока не умрет его преемник; эти останки пребывали здесь для того,  чтобы
напоминать человеческому тщеславию, нередко столь заносчивому на  тропе:
"Прах земной, я ожидаю тебя".
   На минуту наступило молчание.
   Потом Атос поднял руку и показал на гроб.
   - Вот временная гробница, - сказал он, - человека слабого и ничтожно-
го, но в царствование которого совершалось  множество  великих  событий.
Над этим королем всегда бодрствовал дух другого человека, как эта лампа-
да всегда горит над саркофагом, всегда освещает его. Он-то и был настоя-
щим королем, а этот только призраком, в которого он вкладывал свою душу.
   То царствование минуло, Рауль; грозный министр,  столь  страшный  для
своего господина, столь ненавидимый им, сошел в могилу и увел  за  собой
короля, которого он не хотел оставлять на земле без себя, из страха, не-
сомненно, чтобы тот не разрушил возведенного им здания. Для всех  смерть
кардинала явилась освобождением, и я сам -  так  слепы  современники!  -
несколько раз препятствовал замыслам этого  великого  человека,  который
держал Францию в своих руках и по своей воле то душил (с,  то  давал  ей
вздохнуть свободно. Если он в своем грозном гневе не стер в порошок меня
и моих друзей, то, вероятно, для того, чтобы сегодня я мог сказать  вам:
Рауль, умейте отличать короля от королевской власти. Когда вы не  будете
знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым
принципом, выбирайте принцип, в котором все.
   Рауль, мне кажется, я вижу вашу жизнь в туманной дымке будущего. Она,
по-моему, будет лучше нашей. У нас был министр без короля, у  вас  будет
наоборот - король без министра. Поэтому вы сможете служить королю, почи-
тать и любить его. По если этот король станет тираном, потому что  могу-
щество доводит иногда до головокружения и толкает к тирании, то  служите
принципу, почитайте и любите принцип, то есть то,  что  непоколебимо  на
земле.
   - Я буду верить в бога, сударь, - сказал Рауль, - я буду уважать  ко-
ролевскую власть, я буду служить королю, и, если уж умирать, я  постара-
юсь умереть за лих. Так ли я понял вас?
   Атос улыбнулся.
   - Вы благородный человек, - сказал он. - Вот ваша шпага.
   Рауль опустился на одно колено.
   - Ее носил мой отец, храбрый и честный дворянин, - продолжал Атос.  -
Потом она перешла ко мне, и не раз покрывалась она славой, когда моя ру-
ка держала ее эфес, а ножны висели у пояса. Быть может,  эта  шпага  еще
слишком тяжела для вашей руки, Рауль, но тем лучше: вы приучитесь  обна-
жать ее только в тех случаях, когда это действительно будет нужно.
   - Сударь, - сказал Рауль, принимая шпагу из рук Атоса, - я обязан вам
всем, по эта шпага для меня драгоценнее всех подарков, какие  я  получал
от вас. Клянусь, что буду носить ее с честью и тем докажу вам свою  бла-
годарность.
   И он с благоговением поцеловал эфес шпаги.
   - Хорошо, - сказал Атос. - Встаньте, виконт, к обнимите меня.
   Рауль встал и кинулся в объятия Атоса.
   - До свидания, - прошептал Атос, чувствуя, что сердце его  разрывает-
ся. - До свидания, и не забывайте меня.
   - О, никогда, никогда! - воскликнул Рауль.  -  Клянусь  вам,  сударь,
что, если дойдет до беды, я погибну с вашим именем на устах, и  мысль  о
вас будет моей последней мыслью!
   Атос, желая скрыть свое волнение, быстро поднялся  по  лестнице,  дал
сторожу золотой, преклонил колена пред алтарем и  быстро  вышел  на  па-
перть, возле которой их ждал Оливен с лошадьми.
   - Оливен, - сказал Атос, - подтяните немножко портупею виконта, а  то
его шпага опускается слишком низко. Так, хорошо. Вы отправитесь с викон-
том и останетесь с ним до тех пор, пока вас не догонит  Гримо.  Слышите,
Рауль? Гримо - наш старый слуга, человек храбрый и осторожный. Он  будет
сопровождать вас.
   - Хорошо, сударь, - сказал Рауль.
   - Ну, на коня! Я хочу посмотреть, как вы поедете.
   Рауль повиновался.
   - Прощайте, Рауль, - сказал Атос. - Прощайте, дитя мое.
   - Прощайте, сударь, - воскликнул юноша. - Прощайте, мой дорогой  пок-
ровитель!
   Атос, не в силах вымолвить слово, махнул рукой, и Рауль так и тронул-
ся в путь, но надевая шляпы.
   Атос стоял неподвижно, следя за ним глазами до тех пор, пока  молодой
человек не скрылся за поворотом.



   ОДИН ИЗ СОРОКА СПОСОБОВ БЕГСТВА ГЕРЦОГА БОФОРА

   Время тянулось страшно медленно как для герцога  Бофора,  так  и  для
тех, кто подготовлял его побег. Но дли узника оно тянулось особенно мед-
ленно. Иные люди, с жаром затевая какое-нибудь опасное предприятие, ста-
новятся все хладнокровнее по мере того, как подходи г время  его  выпол-
нять. Герцог был не таков. Его пылкая отвага вошла в  поговорку,  а  те-
перь, после пятилетнего вынужденного  бездействия,  он  словно  подгонял
время и неустанно призывал тот миг, когда можно  будет  начать  действо-
вать. Не говоря о планах, которые он намерен был привести  в  исполнение
по выходе ил тюрьмы, - планах, надо признаться, довольно смутных и неоп-
ределенных, - он с удовольствием думал о том, что уж одно бегство его из
крепости будет началом мщения. Своим побегом он насолит Шавиньи, которо-
го он терпеть не мог за все его мелочные притеснения, и  еще  больше  он
насолит Мазарини, своему смертельному врагу, повинному во всех его стра-
даниях, которого он страстно ненавидел. Герцог явно соблюдал пропорцию в
своих чувствах к коменданту и министру, к подчиненному и к хозяину.
   Затем, прекрасно зная внутреннюю жизнь Пале-Рояля и  отношения  между
королевой и кардиналом, Бофор представлял себе, сидя в тюрьме, весь дра-
матизм сцены, которая произойдет, когда от кабинета Мазарини  до  покоев
королевы пронесется слух: "Герцог Бофор бежал!" Думая об этом, он сладко
улыбался. Ему мерещилось, что он уже вышел  из  стен  крепости,  вдыхает
чистый воздух лесов и полей, пришпоривает доброго коня и кричит  во  все
горло: "Я свободен!"
   Правда, когда он приходил в себя, перед ним были все те же стены  его
тюрьмы, в десяти шагах сидел Ла Раме, от безделья щелкавший пальцами,  а
в передней пили и хохотали солдаты.
   С этой ненавистной действительностью его примиряло - так велико чело-
веческое непостоянство! - только хмурое лицо Гримо,  которое  он  сперва
возненавидел и в котором воплотилась позднее единственная  его  надежда.
Гримо казался ему теперь Антиноем.
   Нечего говорить, что все это было лишь игрой разгоряченного воображе-
ния узника. Гримо был все тот же. Он пользовался полным доверием Ла  Ра-
ме, который полагался на него больше, чем на себя; сам Ла Раме,  как  мы
уже говорили, чувствовал некоторую слабость к герцогу.
   Потому-то предстоящий ужин с Бофором так радовал добряка Ла Раме.  Ла
Раме страдал лишь одним недостатком - он любил хорошо покушать:  пирожки
показались ему восхитительными, вино превосходным. А теперь преемник дя-
дюшки Марто обещал приготовить пирог не с дичью, а с фазаном, и подать к
нему не маконское вино, а шамбертен. Пир будет роскошный и покажется еще
лучше в обществе такого собеседника, как этот милый принц, который  при-
думывает такие уморительные проделки над Шавиньи и так смешно потешается
над Мазарини. Все это  делало  для  Ла  Раме  наступающий  троицын  день
действительно одним из четырех самых больших годовых праздников.
   А потому Ла Раме ждал шести часов с таким же нетерпением, как и  гер-
цог.
   Он с самого утра начал хлопотать о всех мелочах и, по  решаясь  поло-
житься ни на кого другого, отправился лично к преемнику  дядюшки  Марто.
Тот превзошел самого себя. Он показал ему пирог чудовищной величины, ук-
рашенный сверху гербом Бофора. В нем еще не было начинки, но рядом лежа-
ли две куропатки и фазан, щедро нашпигованные и толстые, как подушки для
булавок. При виде их у Ла Раме потекли слюнки, и он вернулся к  герцогу,
весело потирая руки.
   К довершению удачи, де Шавиньи, полагаясь на Ла Раме, уехал с утра  в
гости, и Ла Раме стал, таким образом, заместителем коменданта крепости.
   Что касается Гримо, то он был угрюмее обычного.
   Утром герцог предложил Ла Раме сыграть партию в мяч. Грилю знаком дал
ему попять, чтобы он внимательно следил за всем, и пошел впереди, указы-
вая путь, по которому нужно будет идти вечером.
   Для игры в мяч была отведена так называемая площадка  в  малом  дворе
замка. Это было малолюдное место, и часовых здесь ставили только  на  то
время, когда до Бофор выходил играть. Да и эта предосторожность казалась
излишнею из-за высоты стен.
   Чтобы добраться до этого дворика,  приходилось  отпереть  три  двери,
причем каждая отиралась особым ключом.
   Придя на площадку, Гримо как бы невзначай сел на стену возле  бойницы
и спусгил ноги наружу; очевидно, в этом месте будет прикреплена веревоч-
ная лестница.
   Все это было ясно для герцога, но - с этим никто но станет спорить  -
совершенно непонятно для Ла Раме.
   Игра началась. Па этот раз де Бофор был  в  ударе,  и  мячи  попадали
именно туда, куда он хотел, как будто он клал их  руками.  Ла  Раме  был
разбит наголову.
   Четыре караульных, пришедшие вместе с ним, поднимали мячи. Когда игра
кончилась, де Бофор, подшучивая над неловкостью Ла  Раме,  дал  сторожам
два луидора, чтобы они выпили за его здоровье вместе с остальными своими
четырьмя товарищами.
   Сторожа обратились за разрешением к Ла Раме, который  позволил  отлу-
читься, по только не теперь, а вечером. До тех пор ему самому предстояло
много хлопот, и он хотел, чтобы в его отсутствие заключенный не оставал-
ся без присмотра.
   Такое распоряжение было как нельзя более удобно для герцога. Если  бы
он мог действовать по своему усмотрению, то и тогда не мог бы все устро-
ить лучше, чем это сделал его страж.
   Наконец пробило шесть часов. Ужин был назначен на семь, но  стол  был
накрыт и кушанья поданы. На буфете стоял громадный пирог с гербом герцо-
га, и по его подрумяненной корочке видно было, что он испечен на славу.
   Остальные блюда не уступали пирогу.
   Всем не терпелось: сторожам - поскорее идти в кабачок, Ла Раме - при-
няться за угощение, а герцогу - бежать.
   Один Гримо оставался, как всегда, бесстрастным. Можно было  подумать,
что Атос вышколил его именно в предвидении этого важного случая.
   Минутами герцогу, глядевшему на него, казалось, будто все это сон,  и
он не верил, что эта мраморная статуя оживет в нужный момент и  в  самом
деле поможет ему.
   Ла Раме отпустил сторожей, посоветовав им выпить за здоровье  принца.
Когда они ушли, он запер все двери, положил ключи  в  карман  и  показал
герцогу на стол, как бы говоря:
   - Не угодно ли?
   Герцог взглянул на Гримо, Гримо взглянул на часы.  Было  только  чет-
верть седьмого, а побег был назначен ровно в семь. Оставалось ждать  еще
три четверти часа.
   Чтобы протянуть время, герцог сделал вид, что сильно увлечен  книгой,
которую он читал, и попросил позволения докончить главу. Ла Раме подошел
к нему и заглянул через плечо, чтобы узнать, какая книга может заставить
принца забыть про ужин, когда на стол уже подано. Это были "Комментарии"
Цезаря. Сам Ла Раме, несмотря на запрещение Шавиньи, принес  их  герцогу
несколько дней тому назад.
   Тут Ла Раме дал себе зарок на будущее не переступать тюремных правил.
   В ожидании ужина он откупорил бутылки и понюхал пирог.
   В половине седьмого герцог встал и торжественно произнес:
   - Поистине, Цезарь был величайшим человеком древности.
   - Вы находите, ваше высочество? - спросил Ли Раме.
   - Да.
   - Ну, а я ставлю Ганнибала выше.
   - Почему так, добрейший Ла Раме? - спросил герцог.
   - Потому что он не писал книг, - улыбаясь, ответил Ла Раме.
   Герцог понял намек и сел за стол, пригласив Ла Раме занять место нап-
ротив себя.
   Тот не заставил себя просить.
   Нет ничего выразительнее лица человека, любящего поесть, в ту минуту,
как он приступает к вкусному блюду. И когда Ла Раме взял  тарелку  супу,
поданную ему Гримо, на его лице появилось выражение самого полного  бла-
женства.
   Герцог с улыбкой взглянул на него.
   - Черт р-раздери! - воскликнул он. - Знаете что, Ла Раме? Если  бы  в
настоящую минуту кто-нибудь сказал мне, что на свете есть человек счаст-
ливее вас, я бы ни за что не поверил.
   - И, честное слово, вы правы, ваше высочество, - сказал  Ла  Раме.  -
Признаюсь, когда я голоден, для меня нет ничего лучше  славно  накрытого
стола, а если к тому же меня угощает внук Генриха Четвертого, то вы  по-
нимаете, что оказываемая честь удваивает наслаждение от пищи.
   Герцог поклонился. Гримо, стоявший за стулом Ла  Раме,  чуть  заметно
улыбнулся.
   - Право, милейший Ла Раме, никто не умеет так ловко говорить  компли-
менты, как вы, - сказал герцог.
   - Нет, монсеньер, это не комплименты, - с чувством ответил Ла Раме. -
Я в самом деле говорю только то, что думаю.
   - Значит, вы все-таки питаете ко мне маленькую привязанность?
   - Я бы никогда не утешился, если бы вы покинули Венсен! -  воскликнул
Ла Раме.
   - Вот так предательство! (Герцог хотел сказать: "преданность".)
   - А что вам делать на свободе, ваше высочество? - сказал Ла  Раме.  -
Вы опять наделаете  сумасбродств,  очередное  ваше  безумство  рассердит
двор, и вас посадят в Бастилию вместо Венсена. Господин Шавиньи не  осо-
бенно любезен, не спорю, - продолжал он, смакуя мадеру, - но господин дю
Трамбле еще хуже.
   - Неужели? - спросил герцог, забавляясь  оборотом,  который  принимал
разговор, и посматривая на часы. Никогда еще, казалось ему, - стрелки не
двигались так медленно.
   - А чего же другого ждать от брата капуцина,  вскормленного  в  школе
Ришелье? - воскликнул Ла Раме. -  Ах,  ваше  высочество,  поверьте  мне,
большое счастье, что королева, которая всегда желала вам добра, - я  так
слышал, по крайней мере, - заключила вас в Венсен. Здесь есть  все,  что
угодно: прекрасный воздух, отличный стол, место для прогулки, для игры в
мяч.
   - Послушать вас, Ла Раме, так я  неблагодарный  человек,  потому  что
стремлюсь вырваться отсюда.
   - В высшей степени неблагодарный, ваше высочество. Впрочем,  ведь  вы
никогда не думали об этом всерьез?
   - Ну нет! Должен признаться, что время от времени,  хотя  это,  может
быть, и безумие с моей стороны, я всетаки подумываю о бегстве.
   - Один из ваших сорока способов, монсеньер?
   - Ну да!
   - Так как мы говорим теперь по душам, - сказал Ла Раме, -  то,  может
быть, ваше высочество согласится открыть мне один из этих сорока  спосо-
бов?
   - С удовольствием, - ответил герцог. - Гримо, подайте пирог.
   - Я слушаю, - сказал Ла Раме.
   Он откинулся на спинку кресла, поднял стакан и, прищурившись, смотрел
на солнце сквозь рубиновую влагу.
   Герцог взглянул на часы. Еще десять минут, и они прозвонят семь раз.
   Гримо поставил пирог перед принцем. Тот взял свой  нож  с  серебряным
лезвием, но Ла Раме, боясь, что он испортит такое красивое блюдо,  подал
ему свой, стальной.
   - Благодарю, Ла Раме, - сказал герцог, беря нож.
   - Ну, монсеньер, так каков же этот знаменитый способ? - сказал надзи-
ратель.
   - Хотите, я открою вам план, на который я больше всего рассчитывал  и
который собирался исполнить в первую очередь?
   - Да, да, именно его.
   - Извольте, - сказал принц, приготовляясь взрезать  пирог.  -  Прежде
всего я надеялся, что ко мне приставят такого милого человека,  как  вы,
Ла Раме.
   - Хорошо! Он у вас есть, ваше высочество. Потом?
   - И я этим очень доволен.
   Ла Раме поклонился.
   - Потом я думал вот что, - продолжал герцог, - если меня будет сторо-
жить такой славный малый, как Ла Раме, я постараюсь, чтобы кто-нибудь из
друзей, дружба моя с которым ему неизвестна, рекомендовал ему в помощни-
ки преданного мне человека: с этим человеком мы столкуемся, и он мне по-
может бежать.
   - Так, так! Недурно придумано! - сказал Ла Рамо.
   - Не правда ли? - подхватил принц. - Можно было  бы  рекомендовать  в
помощники слугу какого-нибудь храброго дворянина, ненавидящего Мазарини,
как ненавидят его все честные люди.
   - Полноте, ваше высочество, - сказал Ла Раме. - Но будем  говорить  о
политике.
   - Когда около меня окажется такой человек, - продолжал принц,  -  он,
если только будет достаточно ловок, сумеет добиться полного  доверия  со
стороны моего надзирателя. А если тот станет доверять ему, мне можно бу-
дет сноситься с друзьями.
   - Сноситься с друзьями? - воскликнул Ла Рамо. - Каким же это образом?
   - Да самым простым - хотя бы, например, во время игры в мяч.
   - Во время игры в мяч? - проговорил Ла Раме, настораживая уши.
   - Конечно, почему же нет? Я могу бросить мяч в ров, где его  поднимет
один человек. В мяче будет зашито письмо. А когда я с  крепостной  стены
попрошу его перебросить мне мяч назад, он бросит другой. В  этом  другом
мяче тоже будет письмо. Мы обменяемся мыслями, и никто ничего  не  заме-
тит.
   - Черт возьми! - сказал Ла Раме, почесывая затылок.  -  Черт  возьми!
Хорошо, что вы предупредили меня об этом, ваше высочество. Я  буду  сле-
дить за людьми, поднимающими мячи.
   Герцог улыбнулся.
   - Впрочем, я и тут еще не вижу большой беды, - продолжал Ла  Раме.  -
Это только способ переписки.
   - Это уже кое-что, по-моему!
   - Но далеко еще не все.
   - Простите! Положим, я напишу одному из друзей:  "Ждите  меня  в  та-
кой-то день и час по ту сторону рва с двумя верховыми лошадьми"!
   - Ну а дальше? - с некоторым беспокойством сказал Ла Раме. - Эти  ло-
шади ведь не крылатые и не взлетят за вами на стену.
   - Эх, бог ты мой, - сказал небрежно герцог, - дело вовсе  не  в  том,
чтоб лошади взлетели на стену, а в том, чтобы я  имел  то,  на  чем  мне
спуститься со стены.
   - Что именно?
   - Веревочную лестницу.
   - Отлично, - сказал Ла Раме с принужденным смехом, - по ведь веревоч-
ная лестница не письмо, ее ведь не перешлешь в мячике.
   - Ее можно переслать в чем-нибудь другом.
   - В другом, в чем другом?
   - В пироге, например.
   - В пироге? - повторил Ла Раме.
   - Конечно. Предположим, что мой дворецкий Нуармон снял кондитерскую у
дядюшки Марто...
   - Ну? - спросил Ла Раме, задрожав.
   - Ну а Ла Раме, большой лакомка, отведав его пирожки, нашел, что  они
у нового кондитера лучше, чем у старого, и предложил мне попробовать.  Я
соглашаюсь, по с тем условием, чтобы и Ла Раме  отобедал  со  мной.  Для
большей свободы за обедом он отсылает сторожа и  оставляет  прислуживать
нам одного только Гримо. А Гримо прислан сюда одним из моих  друзой,  он
мой сообщник и готов помочь мне во всем. Побег назначен  ровно  на  семь
часов. И вот, когда до семи часов остается всего несколько минут...
   - Несколько минут... - повторил Ла Раме, чувствуя, что  холодный  пот
выступает у него на лбу.
   - ...Когда до семи часов остается всего  несколько  минут,  я  снимаю
верхнюю корочку с пирога, - продолжал герцог, и он именно так и  сделал,
- и нахожу в нем два кинжала, веревочную лестницу и кляп.  Я  приставляю
один кинжал к груди Ла Раме и говорю ему: "Милый друг, мне  очень  жаль,
но если ты крикнешь или хоть шевельнешься, я заколю тебя!"
   Как мы сказали, герцог сопровождал свои слова действиями.  Теперь  он
стоял возле Ла Раме, приставив кинжал к его груди, с выражением, которое
не позволяло тому, к кому он обращался, сомневаться в его решимости.
   Между тем Гримо, как всегда безмолвный, извлек из пирога другой  кин-
жал, лестницу и кляп.
   Ла Раме с ужасом глядел на эти предметы.
   - О ваше высочество! - воскликнул он, взглянув  на  герцога  с  таким
растерянным видом, что будь это в другое время, тот наверное расхохотал-
ся бы. - Неужели у вас достанет духу убить меня?
   - Нет, если ты не помешаешь моему побегу.
   - Но, монсеньер, если я позволю вам бежать, я буду нищий!
   - Я верпу тебе деньги, которые ты заплатил за свою должность.
   - Вы твердо решили покинуть замок?
   - Черт побери!
   - И, что бы я вам ни сказал, вы не измените вашего решения?
   - Сегодня вечером я хочу быть на свободе.
   - А если я стану защищаться, буду кричать, звать на помощь?
   - Тогда, клянусь честью, я убью тебя.
   В эту минуту пробили часы.
   - Семь часов, - сказал Гримо, до тех пор не промолвивший ни слова.
   - Семь часов, - сказал герцог. - Ты видишь, я запаздываю.
   Для успокоения совести Ла Раме сделал легкое движение.
   Герцог нахмурил брови, и надзиратель почувствовал, что острие  кинжа-
ла, проткнув платье, готово пронзить ему грудь.
   - Хорошо, ваше высочество, довольно! - воскликнул он. - Я не  тронусь
с места.
   - Поспешим, - сказал герцог.
   - Монсеньер, прошу вас о последней милости, - сказал Ла Раме.
   - Какой? Говори скорее!
   - Свяжите меня, монсеньер!
   - Зачем?
   - Чтобы меня не приняли за вашего сообщника.
   - Руки! - сказал Гримо.
   - Нет, не так, за спиной, за спиной.
   - Но чем?
   - Вашим поясом, ваше высочество.
   Герцог снял пояс, и Гримо постарался покрепче связать руки, как и хо-
тел Ла Раме.
   - Ноги! - сказал Гримо.
   Ла Раме вытянул ноги, и Гримо, разорвав салфетку на  полосы,  в  одну
минуту скрутил их.
   - Теперь шпагу, - сказал Ла Раме, - привяжите эфес к ножнам.
   Герцог оторвал лепту от штанов и исполнил желание своего стража.
   - А теперь, - сказал несчастный Ла Раме, - засуньте грушу мне в  рот,
прошу вас, иначе меня будут судить за то, что я не кричал.  Засовывайте,
монсеньер, засовывайте.
   Гримо уже хотел было исполнить просьбу Ла Раме, но тот знаком остано-
вил его.
   - Говори! - приказал герцог.
   - Если я погибну из-за вас, ваше высочество, - сказал Ла Раме, - пос-
ле меня останется жена и четверо детей. Не забудьте об этом.
   - Будь спокоен. Засовывай, Гримо.
   В одно мгновение Ла Раме заткнули рот, положили его на пол и  опроки-
нули несколько стульев: нужно было придать комнате такой  вид,  будто  в
ней происходила борьба. Потом Гримо вынул из карманов Ла Раме все ключи,
отпер двери камеры и, выйдя с герцогом, тотчас же замкнул дверь  двойным
поворотом. Затем оба побежали по галерее, выходящей на малый  двор.  Три
двери были отперты и снова заперты с поразительной  быстротой,  делавшей
честь проворству Гримо. Наконец они добрались до дворика, где  играли  в
мяч. Он был пуст, часовых не было, у окон никого.
   Герцог бросился к стене. По ту сторону рва стояли три всадника с дву-
мя запасными лошадьми. Герцог обменялся с ними знаком, -  они  поджидали
именно его.
   Тем временем Гримо прикрепил лестницу. Вернее, это была даже не лест-
ница, а клубок шелкового шнура с палкой на конце. На палку садятся  вер-
хом, и клубок разматывается сам собою от тяжести сидящего.
   - Спускайся, - сказал герцог.
   - Раньше вас, ваше высочество? - спросил Гримо.
   - Конечно. Если попадусь  я,  меня  могут  только  опять  посадить  в
тюрьму; если попадешься ты, тебя, наверное, повесят.
   - Правда, - сказал Гримо и, сев верхом на палку, начал  свой  опасный
спуск. Герцог с невольным ужасом следил за ним. Внезапно, когда до земли
оставалось всего футов пятнадцать, шнур оборвался,  и  Гримо  полетел  в
ров.
   Герцог вскрикнул, но Гримо даже не застонал.  Между  тем  он,  должно
быть, сильно расшибся, потому что остался лежать без движения на месте.
   Один из всадников, соскочив с лошади, спустился в ров и подвязал Гри-
мо под мышки веревку. Двое его товарищей взялись за другой конец и пота-
щили Гримо.
   - Спускайтесь, ваше высочество, - сказал человек во рву, - тут не бу-
дет и пятнадцати футов, и мягко - трава!
   Герцог быстро принялся за дело. Ему пришлось потруднее Гримо. У  него
не было палки, и он вынужден был спускаться на руках с высоты пятидесяти
футов. Но, как мы уже говорили, герцог был ловок, силен и  хладнокровен.
Не прошло и пяти минут, как он ужо повис на конце шнура. До земли  оста-
валось действительно не больше пятнадцати футов. Герцог выпустил шнур  и
спрыгнул благополучно, прямо на ноги.
   Он быстро вскарабкался по откосу рва. Там встретил  его  Рошфор.  Два
других человека были ему незнакомы. Бесчувственного  Гримо  привязали  к
лошади.
   - Господа, я поблагодарю вас позднее, - сказал принц,  -  теперь  нам
дорога каждая минута. Вперед, друзья, за мной!
   Он вскочил на лошадь и понесся во весь опор,  с  наслаждением  вдыхая
свежий воздух и крича с неописуемой радостью:
   - Свободен!.. Свободен!.. Свободен!..



   Д'АРТАНЬЯН ПОСПЕВАЕТ ВОВРЕМЯ

   Приехав в Блуа, д'Артаньян получил деньги, которые Мазарини, горя не-
терпением поскорее увидать его, решился выдать ему в счет  будущих  зас-
луг.
   Расстояние от Парижа до Блуа обыкновенный всадник проезжает в  четыре
дня. Д'Артаньян подъехал к заставе Сен-Дени в полдень на третий день,  а
в прежнее время ему потребовалось бы на это не больше двух дней. Мы  уже
видели, что Атос, выехавший тремя часами позднее его, прибыл в Париж  на
целые сутки раньше.
   Планше совсем отвык от таких прогулок, и Д'Артаньян  упрекнул  его  в
изнеженности.
   - По ведь мы сделали сорок миль в три дня!  -  воскликнул  Планше.  -
По-моему, это очень недурно для кондитера!
   - Неужели ты окончательно превратился в торговца,  Планше,  -  сказал
д'Артаньян, - и намерен прозябать в своей лавчонке  даже  теперь,  после
того как мы встретились?
   - Гм! Не все же созданы для такой деятельной жизни, как вы, сударь, -
возразил Планше. - Посмотрите хоть на господина Атоса. Кто узнает в  нем
того храбреца и забияку, которого мы видели двадцать лет тому назад?  Он
живет теперь как настоящий помещик. Да и на самом деле, сударь, что  мо-
жет быть лучше спокойной жизни?
   - Лицемер! - воскликнул д'Артаньян. - Сразу видно, что ты подъезжаешь
к Парижу, а в Париже тебя ждут веревка и виселица.
   Действительно, они уже подъезжали к заставе. Планше, боясь  встретить
знакомых, которых у него на этих улицах было множество, надвинул на гла-
за шляпу, а д'Артаньян закрутил усы, думая о Портосе, поджидавшем его на
Тиктонской улице. Он придумывал, как  бы  отучить  его  от  гомерических
пьерфонских трапез и немножко сбить с него владетельную спесь.
   Обогнув угол Мопмартрской улицы, д'Артаньян увидал в  окне  гостиницы
"Козочка" Портоса. Разодетый в великолепный,  расшитый  серебром  камзол
небесно-голубого цвета, он зевал во весь рот, так что прохожие  останав-
ливались и с почтительным изумлением глядели на красивого, богатого гос-
подина, которому, по-видимому, ужасно наскучило и богатство и величие.
   Портос тоже сразу заметил д'Артаньяна и Планше, как только они  пока-
зались из-за угла.
   - А, д'Артаньян! - воскликнул он. - Слава богу, вот и вы!
   - Здравствуйте, любезный друг, - сказал д'Артаньян.
   Кучка зевак в одну минуту собралась поглазеть на господ,  перекликав-
шихся между собой, пока сбежавшиеся конюхи брали их лошадей  под  уздцы.
Но д'Артаньян нахмурил брови, а Планше сердито замахнулся, и это  быстро
заставило рассеяться толпу, которая становилась тем гуще, чем меньше по-
нимала, ради чего она собралась.
   Портос уже стоял на крыльце.
   - Ах, милый друг, - сказал он, - как здесь скверно моим лошадям.
   - Вот как! - сказал д'Артаньян. - Мне от души жаль  этих  благородных
животных.
   - Да и мне самому пришлось бы плохо, если бы не хозяйка, -  продолжал
Портос, самодовольно покачиваясь на своих толстых ногах. - Она очень не-
дурна и умеет понимать шутки. Не будь этого, я, право же, перебрался  бы
в другую гостиницу.
   Прекрасная Мадлен, вышедшая в это время тоже, отступила и  побледнела
как смерть, услыхав слова Портоса. Она  думала,  что  сейчас  повторится
сцена, происшедшая когда-то у д'Артаньяна с швейцарцем. Но, к  ее  вели-
чайшему изумлению, д'Артаньян и ухом не повел при замечании  Портоса  и,
вместо того чтобы рассердиться, весело засмеялся.
   - Я понимаю, любезный друг! - сказал он. - Где  же  Тиктонской  улице
равняться с Пьерфонской долиной! Но успокойтесь, я покажу  вам  местечко
получше.
   - Когда же?
   - Черт возьми! Надеюсь, что очень скоро.
   - А, прекрасно!
   При этом восклицании Портоса за  дверью  послышался  слабый  стон,  и
д'Артаньян, соскочивший с лошади, увидал рельефно  выступающий  огромный
живот Мушкетона. Взгляд у него был жалобный, и глухие  стенания  вырыва-
лись из его груди.
   - Должно быть, эта гнусная гостиница  оказалась  неподходящей  и  для
вас, любезный Мустон? - спросил д'Артаньян, то ли сочувствуя  Мушкетону,
то ли подшучивая над ним.
   - Он находит здешний стол отвратительным, - сказал Портос.
   - Кто же мешает ему приняться за дело самому,  как,  бывало,  в  Шан-
тильи?
   - Здесь это невозможно, сударь,  -  грустно  проговорил  Мушкетон.  -
Здесь нет ни прудов принца, в которых ловятся такие  чудесные  карпы,  и
лесов его высочества, где попадаются нежные куропатки. Что  же  касается
до здешнего погреба, то я внимательно осмотрел его, и, право, он  немно-
гого стоит.
   - Я охотно пожалел бы вас, господин Мустон, - сказал д'Артаньян, - не
будь у меня другого, гораздо более неотложного дела... Любезный дю  Вал-
лон, - прибавил он, отводя Портоса в сторону, - я очень рад, что вы  при
полном параде: мы сию же минуту отправимся к кардиналу.
   - Как? Неужели? - воскликнул ошеломленный Портос, широко открыв  гла-
за.
   - Да, мой друг.
   - Вы хотите меня представить?
   - Вас это пугает?
   - Нет, но волнует.
   - Успокойтесь, мои дорогой, это не прежний кардинал. Этот не подавля-
ет своим величием.
   - Все равно, д'Артаньян, вы понимаете - двор!
   - Полноте, друг мой, теперь пет двора.
   - Королева!
   - Я чуть было не сказал, что теперь нет королевы. Королева? Не беспо-
койтесь: мы ее не увидим.
   - Вы говорите, что мы сейчас же отправимся в ПалеРояль?
   - Сейчас же, - сказал д'Артаньян, - по чтобы не было задержки, я поп-
рошу вас одолжить мне одну из ваших лошадей.
   - Извольте. Все четыре к вашим услугам.
   - О, в этот раз я удовольствуюсь только одной.
   - А возьмем мы с собой слуг?
   - Да. Возьмите Мушкетона, это не помешает. Что же касается Планше, то
у него есть свои причины не являться ко двору.
   - А почему?
   - Гм! Он не в ладах с его преосвященством.
   - Мустон! - крикнул Портос. - Оседлайте Вулкана и Баярда.
   - А мне, сударь, прикажете ехать на Рюсто?
   - Нет, возьми хорошую лошадь, Феба или Гордеца. Мы поедем с  парадным
визитом.
   - А! - с облегчением вздыхая, сказал Мушкетон. -  Значит,  мы  поедем
только в гости?
   - Ну да, Мустон, только и всего, - ответил Портос.  -  Но  на  всякий
случай положите нам в кобуры пистолеты. Мои уже заряжены и лежат в сумке
у седла.
   Мушкетон глубоко вздохнул: что за парадный визит,  который  надо  де-
лать, вооружась до зубов?
   - Вы правы, д'Артаньян, - сказал Портос, провожая глазами своего ухо-
дившего дворецкого и любуясь им. - Достаточно взять одного Мустона, -  у
него очень представительный вид.
   Д'Артаньян улыбнулся.
   - А вы разве не будете переодеваться? - спросил Портос.
   - Нет, я поеду так, как есть.
   - Но ведь вы весь в поту и пыли, и ваши башмаки забрызганы грязью!
   - Ничего, этот дорожный костюм только докажет кардиналу, как я спешил
явиться к нему.
   В эту минуту Мушкетон вернулся с тремя  оседланными  лошадьми.  Д'Ар-
таньян вскочил в седло легко, точно после недельного отдыха.
   - Эй! - крикнул он Планше. - Мою боевую шпагу!
   - А я взял придворную, - сказал Портос, показывая  свою  короткую,  с
золоченым эфесом шпагу.
   - Возьмите лучше рапиру, любезный друг.
   - Зачем?
   - Так, на всякий случай. Поверьте мне, возьмите ее.
   - Рапиру, Мустон! - сказал Портос.
   - Вы словно на войну собираетесь, сударь! -  воскликнул  Мушкетон.  -
Если нам предстоит поход, пожалуйста, не скрывайте этого от меня. Я,  по
крайней мере, хоть приготовлюсь.
   - Вы знаете, Мустон, - сказал д'Артаньян, - что с нами  всегда  лучше
быть готовым ко всему. У вас плохая память, вы забыли, что мы  не  имеем
обыкновения проводить ночи за серенадами и танцами?
   - Увы, это истинная правда! - проговорил Мушкетон, вооружаясь с голо-
вы до ног. - Я действительно забыл.
   Они поехали крупной рысью и в четверть  восьмого  были  около  карди-
нальского дворца. По случаю троицына дня на улицах было очень много  на-
роду, и прохожие с удивлением смотрели на  двух  всадников,  из  которых
один казался таким чистеньким, точно его только что вынули из коробки, а
другой был весь покрыт пылью и грязью, словно сейчас  прискакал  с  поля
битвы.
   Зеваки глазели и на Мушкетона. В те времена роман "Дон-Кихот"  был  в
большой славе, и прохожие уверяли, что это Санчо, потерявший своего гос-
подина, но нашедший взамен его двух других.
   Войдя в приемную, д'Артаньян очутился среди знакомых;  во  дворце  на
карауле стояли как раз мушкетеры его полка. Он показал служителю  письмо
Мазарини и попросил немедленно доложить о себе.
   Служитель поклонился и прошел к его преосвященству.
   Д'Артаньян обернулся к Портосу, и ему показалось, что тот  вздрогнул.
Он улыбнулся и шепнул ему:
   - Смелее, любезный друг, не смущайтесь! Поверьте, орел уж давно  зак-
рыл свои глаза, и мы будем иметь дело с простым  ястребом.  Советую  вам
держаться так прямо, как на бастионе Сен-Жерве, и не особенно низко кла-
няться этому итальянцу, чтобы не уронить себя в его мнении.
   - Хорошо, хорошо, - ответил Портос.
   Возвратился служитель.
   - Пожалуйте, господа, - сказал он. - Его преосвященство ожидает вас.
   Мазарини сидел у себя в кабинете, просматривая список лиц, получающих
пенсии и бенефиции, и старался сократить его, вычеркивая побольше  имен.
Он искоса взглянул на д'Артаньяна и Портоса. Глаза его радостно  блесну-
ли, но он притворился совершенно равнодушным.
   - А, это вы, господин лейтенант! - сказал он. - Вы  отлично  сделали,
что поспешили. Добро пожаловать.
   - Благодарю вас, монсеньер. Я весь к вашим услугам, так же как госпо-
дин дю Валлон, мой старый друг, тот самый, который некогда, желая скрыть
свое знатное происхождение, служил под именем Портоса.
   Портос поклонился кардиналу.
   - Великолепный воин! - сказал Мазарини.
   Портос повернул голову направо, потом налево и с большим достоинством
расправил плечи.
   - Лучший боец во всем королевстве, монсеньер, - сказал Д'Артаньян.  -
Многие подтвердили бы вам это, если бы только они могли еще говорить.
   Портос поклонился д'Артаньяну.
   Мазарини любил рослых солдат почти так же, как позднее любил их Фрид-
рих, король прусский. Он с восхищением оглядел мускулистые руки, широкие
плечи и внимательные глаза Портоса. Ему казалось, что он видит перед со-
бой во плоти и крови спасение своего поста и умиротворение  государства.
Это напомнило ему, что прежде содружество мушкетеров состояло из четырех
человек.
   - А что же ваши два других, товарища? - спросил он.
   Портос открыл рот, полагая, что пора наконец и ему вставить словечко.
Но Д'Артаньян взглядом остановил его.
   - Наши друзья не могли приехать сейчас, - сказал он. - Они  присоеди-
нятся к нам позже.
   Мазарини слегка кашлянул.
   - А господин дю Валлон не так занят, как они, и согласен вернуться на
службу?
   - Да, монсеньер, и из одной только преданности к вам, ибо господин де
Брасье богат.
   - Богат? - повторил Мазарини. Это было  единственное  слово,  имевшее
привилегию всегда внушать ему уважение.
   - Пятьдесят тысяч ливров годового дохода, - сказал Портос.
   Это была первая произнесенная им фраза.
   - Так, значит, из одной только преданности ко мне? - проговорил Маза-
рини со своей лукавой улыбкой. - Из одной только преданности?
   - Ваше преосвященство как будто не совсем верит в это слово? -  спро-
сил Д'Артаньян.
   - А вы, господин гасконец? - сказал Мазарини, облокотясь  на  стол  и
опершись подбородком на руки.
   - Я? Я верю в преданность, ну, например, как верят имени, данному при
святом крещении, которого еще  недостаточно  одного,  без  названия  по-
местья. Конечно, бывают люди, более или менее преданные, но я  предпочи-
таю, чтобы в глубине их преданности скрывалось еще кое-что другое.
   - А что хотел бы скрывать в глубине своей преданности ваш друг?
   - Мой друг, ваше  преосвященство,  владеет  тремя  великолепными  по-
местьями: дю Валлон в Корбее, де Брасье в Суассоне и де Пьерфон в Валуа.
Так вот ему бы хотелось, чтобы одному из поместий было присвоено  наиме-
нование баронства.
   - Только и всего? - сказал Мазарини и весь сощурился от радости,  что
можно будет вознаградить преданность Портоса, не развязывая кошелька.  -
Ну, мы устроив это.
   - И я буду бароном? - воскликнул Портос, делая шаг вперед.
   - Я уже говорил, что будете, - сказал д'Артаньян,  удерживая  его  на
месте, - и его преосвященство подтверждает вам это.
   - А чего желаете вы, господин д'Артаньян? - спросил Мазарини.
   - В будущем сентябре, монсеньер, исполнится двадцать лет с  тех  пор,
как кардинал Ришелье произвел меня в лейтенанты.
   - Да. И вам хочется, чтобы кардинал Мазарини произвел вас в капитаны?
   Д'Артаньян поклонился.
   - Ну что же, в этом нет ничего  невозможного.  Посмотрим,  посмотрим,
господа! А теперь, какую службу предпочитаете вы, господин дю Валлон?  В
городе или в деревне?
   Портос раскрыл рот, но д'Артаньян снова перебил его.
   - Господин дю Валлон, так же как и я, больше всею любит что-нибудь из
ряду вон выходящее, какие-нибудь предприятия, которые считаются безумны-
ми и невозможными.
   Эта хвастливая речь пришлась Мазарини по вкусу. Он задумался.
   - А я, откровенно говоря, рассчитывал дать вам своего рода поручение,
связанное с пребыванием на одном месте, - наконец сказал он.  -  У  меня
есть кое-какие опасения... Но что это?
   В приемной послышался какой-то шум и громкий говор, и в ту же  минуту
дверь в кабинет распахнулась. Вбежал покрытый пылью и грязью офицер.
   - Господин кардинал! Где господин кардинал? - кричал он.
   Мазарини подумал, что его хотят убить, и подался назад вместе со сво-
им креслом. Д'Артаньян и Портос выступили вперед и  заслонили  кардинала
от вошедшего.
   - Послушайте, сударь, - сказал Мазарини, - что это вы  врываетесь  ко
мне, точно в трактир?
   - Только два слова, монсеньер! - сказал тот, к  кому  относилось  это
замечание. - Мне необходимо немедленно и с глазу на глаз переговорить  с
вами. Я де Пуэн, караульный офицер Венсенского замка.
   По бледному, расстроенному лицу офицера Мазарини понял, что тот  при-
вез какое-то важное известие, и знаком велел д'Артаньяну и Портосу отой-
ти и сторопу.
   Они ушли в глубь кабинета.
   - Говорите, говорите скорей! - сказал Мазарини. - Что случилось?
   - Случилось, ваше преосвященство, то, что герцог де Бофор  убежал  из
Венсенской крепости.
   Мазарини вскрикнул и, побледнев еще больше, чем офицер, привезший эту
весть, откинулся без сил на спинку кресла.
   - Убежал! - повторил оп. - Герцог де Бофор убежал!
   - Я был на валу и видел, как он бежал.
   - И вы не стреляли?
   - Он был вне пределов ружейного выстрела, монсеньер.
   - Что же делал господин Шавиньи?
   - Он был в отлучке.
   - А Ла Раме?
   - Его нашли связанным в комнате герцога. Во рту у него  был  кляп,  а
рядом валялся кинжал.
   - Ну а этот его помощник?
   - Он оказался сообщником герцога и бежал вместе с ним.
   Мазарини застонал.
   - Монсеньер, - сказал д'Артаньян, подходя к кардиналу.
   - Что такое?
   - Мне кажется, что вы, ваше преосвященство, теряете драгоценное  вре-
мя.
   - Что это значит?
   - Если вы сейчас же пошлете погоню за герцогом, его, быть может,  еще
удастся задержать. Франция велика: до ближайшей границы не меньше шести-
десяти миль.
   - А кого мне послать за ним? - сказал Мазарини.
   - Меня, черт возьми!
   - И вы поймаете его?
   - Почему же нет?
   - Вы беретесь задержать герцога де Бофора, вооруженного и окруженного
сообщниками?
   - Если бы вы приказали мне поймать дьявола, монсеньер, я  схватил  бы
его за рога и привел к вам.
   - Я тоже, - сказал Портос.
   - И вы? - сказал Мазарини, с изумлением смотря на них. - Но ведь гер-
цог не сдастся без отчаянного сопротивления.
   - Ну что же, бой - так бой! - воскликнул д'Артаньян, и глаза его зас-
веркали. - Мы уж давно не бились, не правда ли, Портос?
   - Бой - так бой, - сказал Портос.
   - И вы надеетесь догнать его?
   - Да, если наши лошади будут лучше, чем у них.
   - В таком случае берите всех солдат, каких найдете здесь, и  поезжай-
те!
   - Это ваш приказ, монсеньер?
   - Даже письменный, за моей подписью, - сказал Мазарини, взяв лист бу-
маги и написав на нем несколько слов.
   - Прибавьте еще, монсеньер, что мы имеем право  брать  всех  лошадей,
какие нам встретятся на пути.
   - Конечно, конечно, - сказал Мазарини, - служба короля! Вот вам  при-
каз, поезжайте!
   - Слушаю, монсеньер.
   - Господин дю Валлон, - сказал Мазарини, - ваше  баронство  сидит  на
одном коне с Бофором. Вам остается лишь поймать его. Вам, любезный  гос-
подин д'Артаньян, я не обещаю ничего, но вы  можете  требовать  от  меня
все, что захотите, если доставите герцога живым или мертвым.
   - На коней, Портос! - воскликнул д'Артаньян, хватая  за  руку  своего
друга.
   - Я готов, - с величайшим спокойствием сказал Портос.
   Они спустились с широкой лестницы, прихватывая по дороге встречавших-
ся солдат и крича: "На коней, на коней!"
   Их набралось человек десять.
   Д'Артаньян и Портос вскочили на Вулкана и Баярда. Мушкетон сел на Фе-
ба.
   - За мной! - крикнул д'Артаньян.
   - Вперед! - добавил Портос.
   И  пришпоренные  копи  помчались,  точно  бешеный  вихрь,  по   улице
Сент-Оноре.
   - Ну, господин барон, - сказал д'Артаньян, - я обещал дать вам случай
подраться и, как видите, исполнил свое обещание.
   - Да, капитан, - ответил Портос.
   Они оглянулись. Мушкетон, вспотевший больше, чем: его  лошадь,  летел
за ними на изрядном расстоянии. Позади  него  скакали  галопом  десятеро
солдат.
   Испуганные горожане выбегали из домов. Встревоженные собаки провожали
всадников громким лаем.
   На углу кладбища Святого Иоанна д'Артаньян сбил с ног какого-то чело-
века. Но не такое это было событие, чтобы стоило  ради  него  останавли-
ваться, и всадники продолжали нестись вперед, словно у  лошадей  выросли
крылья.
   Увы, на свете нет ничтожных событий, и, как мы увидим дальше, это ма-
ленькое происшествие едва не погубило монархию.



   НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ

   Так промчались они по всему Сент-Антуанскому предместью и выехали  на
Венсенскую дорогу. Вскоре они оказались за городом, миновали лес и  очу-
тились в виду деревни.
   Лошади горячились все больше и больше, и ноздри их стали красней рас-
каленной печи. Д'Артаньян, все время пришпоривая своего коня, скакал фу-
та на два впереди Портоса; Мушкетон отставал от них на длину двух  лоша-
дей. Солдаты неслись за ними следом, насколько позволяла резвость коней.
   С вершины холма д'Артаньян увидел у крепости,  со  стороны  Сен-Мора,
группу лиц, стоявших на ту сторону рва. Он понял, что заключенный  спус-
тился в этом месте и что там можно кое-что разузнать. В  пять  минут  он
был у цели; туда же один за другим подскакали и остальные.
   Все столпившиеся тут люди были очень заняты. Они смотрели на веревку,
болтавшуюся еще из бойницы и оборвавшуюся на высоте  футов  двадцати  от
земли; измеряли глазами вышину стен и обменивались всевозможными предпо-
ложениями. По валу взад и вперед ходили растерянные часовые.
   Отряд солдат под командой сержанта отгонял народ от того  места,  где
герцог сел на лошадь.
   Д'Артаньян прямо подскакал к сержанту.
   - Господин офицер, здесь стоять не приказано.
   - Этот приказ меня не касается. Послана ли погоня за беглецами?
   - Да, господин офицер, но, к несчастью, у них отличные лошади.
   - А сколько их?
   - Четверо, да пятого увезли раненого.
   - Четверо! - сказал д'Артаньян, взглянув на Портоса. -  Слышишь,  ба-
рон, их только четверо.
   Радостная улыбка озарила лицо Портоса.
   - А сколько времени они в пути?
   - Два часа пятнадцать минут, господин офицер.
   - Два часа пятнадцать минут? Это пустяки. Ведь у нас хорошие  лошади,
не так ли, Портос?
   Портос вздохнул; он подумал о том, что ждет его бедных лошадей.
   - Отлично! - сказал д'Артаньян. - А в какую сторону они направились?
   - Этого не приказано говорить, господин офицер,
   Д'Артаньян вытащил из кармана бумагу.
   - Приказ короля, - сказал он.
   - В таком случае поговорите с комендантом.
   - А где комендант?
   - В отъезде.
   Кровь бросилась в голову д'Артаньяну.  Брови  его  сдвинулись,  виски
покраснели.
   - А, негодяй, - вскричал он, - ты вздумал надо мной смеяться!  Постой
же!
   Он развернул бумагу. Одной рукой поднес ее к носу сержанта, а  другой
достал пистолет из кобуры и взвел курок.
   - Приказ короля, говорят тебе! Читай и отвечай, или я  размозжу  тебе
голову! По какой дороге они поехали?
   Сержант понял, что д'Артаньян не шутит.
   - По Вандомской, - ответил он.
   - А через какие ворота они выехали?
   - Через ворота Сен-Мор.
   - Если ты меня обманываешь, негодяй, - сказал д'Артаньян, - ты завтра
же будешь повешен.
   - А вы, если их догоните, уж не вернетесь меня  вешать,  -  проворчал
солдат.
   Д'Артаньян пожал плечами и, махнув конвою, пришпорил лошадь.
   - За мной, господа! За мной! - крикнул он,  направляясь  к  указанным
воротам парка.
   Теперь, когда герцог уже убежал, привратник счел  нужным  крепко-нак-
репко запереть ворога; чтобы заставить его отпереть их, пришлось  с  ним
обойтись так же, как с сержантом. На это ушло еще десять минут.
   Преодолев последнее препятствие, отряд помчался с прежней быстротой.
   Но не все лошади неслись теперь с прежним пылом, некоторые  не  могли
выдержать такой безумной скачки. Через час три остановились; одна пала.
   Д'Артаньян, летевший без оглядки, не заметил ничего. Портос со  своим
обычным спокойствием сказал ему о случившемся.
   - Только бы нам двоим доехать, - сказал д'Артаньян, - ведь их  только
четверо.
   - Правда, - сказал Портос.
   И он вонзил шпоры в бока своего коня.
   За два часа лошади, не останавливаясь, сделали двадцать лье, ноги  их
стали дрожать, они взмылились,  пена  клочьями  облепила  всадников,  их
одежда пропиталась лошадиным потом.
   - Остановимся на минуту, пусть передохнут несчастные животные, - ска-
зал Портос.
   - Нет, лучше загоним их; загоним, только приедем вовремя,  -  ответил
Д'Артаньян. - Я вижу свежие следы: не прошло и четверти  часа,  как  они
проскакали.
   И в самом деле, края дороги были взрыхлены  лошадьми.  При  последних
отблесках зари еще видны были следы подков.
   Помчались дальше, по через две мили упала лошадь Мушкетона.
   - Вот, - сказал Портос, - вот и Феб погиб.
   - Кардинал заплатит вам за него тысячу пистолей.
   - О, я выше этого.
   - Вперед, галопом!
   - Да, если сможем.
   Действительно, лошадь д'Артаньяна остановилась, у нее захватило дыха-
ние, и последний удар шпор, вместо того чтобы сдвинуть ее с места,  зас-
тавил ее упасть.
   - Черт! - воскликнул Портос. - Вот и Вулкан без ног.
   - Ах, дьявольщина, - вскричал д'Артаньян, хватаясь за голову, - какая
задержка! Дайте мне вашу лошадь, Портос. Но что вы делаете, черт вас по-
бери?
   - Ей-ей, я падаю, то есть, вернее, падает мои Баярд.
   Д'Артаньян хотел заставить лошадь подняться, пока Портос  выпутывался
из стремян, но увидел, что у нее кровь выступила из ноздрей.
   - Третья! - проговорил он. - Теперь все кончено.
   В эту минуту послышалось ржаньо.
   - Тише! - крикнул д'Артаньян.
   - Что такое?
   - Где-то вблизи лошадь.
   - Это кто-нибудь из отставших нагоняет нас.
   - Нет, это впереди нас.
   - А, это дело другое, - отозвался Портос, прислушиваясь  в  направле-
нии, указанном д'Артаньяном.
   - Сударь! - раздался голос Мушкетона, который, бросив на дороге  пав-
шую лошадь, пешком догнал своего господина. - Феб не выдержал и...
   - Молчать! - сказал Портос.
   В самом деле, в эту минуту с ночным ветерком донеслось во второй  раз
ржанье.
   - Это в пятистах шагах отсюда, впереди нас, - сказал д'Артаньян.
   - Точно так, сударь, - сказал Мушкетон, - шагов через пятьсот  отсюда
будет охотничий домик.
   - Мушкетон, твои пистолеты! - сказал д'Артаньян.
   - Они у меня в руках, сударь.
   - Портос, достаньте ваши.
   - Вот они.
   - Отлично, - сказал д'Артаньян, вынимая свои. - Теперь вы  понимаете,
Портос?
   - Не очень-то.
   - Мы едем по делу короля.
   - Ну и что же?
   - Для королевской службы мы захватим этих лошадей.
   - Правильно, - заметил Портос.
   - Итак, ни слова - и за дело.
   Они шли втроем, безмолвные, как тени. За поворотом дороги они увидели
свет, мерцавший между деревьями.
   - Вот дом, - шепнул д'Артаньян. - Предоставьте мне действовать,  Пор-
тос, и делайте то же, что я.
   Перебегая от дерева к дереву, они, никем  не  замеченные,  подкрались
шагов на двадцать к дому. При свете фонаря, висевшего под  навесом,  они
разглядели четырех с виду отличных лошадей. Слуга переседлывал их;  поб-
лизости лежали седла и уздечки.
   Д'Артаньян поспешно подошел к нему, сделав своим спутникам знак оста-
ваться несколько позади.
   - Я покупаю этих лошадей, - сказал он слуге.
   Тот с удивлением оглянулся на него, но не сказал ни слова.
   - Разве ты не слышишь, дурак? - продолжал д'Артаньян.
   - Слышу, разумеется, - был ответ.
   - Почему же ты не отвечаешь?
   - Эти лошади не продажные.
   - Тогда я их беру, - сказал д'Артаньян.
   И он положил руку на ближайшую к нему лошадь. Оба его спутника,  поя-
вившиеся в эту минуту, сделали то же самое.
   - Но, господа, - вскричал слуга, - эти лошади  только  что  пробежали
шесть миль, и не прошло еще получаса, как они расседланы.
   - Полчаса - отдых вполне достаточный: они будут только бодрее.
   Конюх стал звать на помощь. Какой-то человек, видимо управляющий, вы-
шел, когда д'Артаньян и его спутники уже надевали седла на лошадей.
   Управляющий попробовал прикрикнуть на них.
   - Любезный друг, если вы скажете хоть слово, я пущу вам пулю в лоб, -
сказал д'Артаньян.
   Он погрозил пистолетом, потом засунул его под мышку и продолжал  свое
дело.
   - Но, сударь, - сказал управляющий, - знаете ли вы, что  лошади  при-
надлежат герцогу Монбазону?
   - Тем лучше, - ответил д'Артаньян, - тогда это должны быть добрые ко-
пи.
   - Но, сударь, - продолжал управляющий, осторожно пятясь  к  двери,  -
предупреждаю вас, я позову сейчас моих людей.
   - А я своих, - сказал д'Артаньян. - Я лейтенант королевских  мушкете-
ров. Десять моих солдат едут следом за мной. Слышите, они  скачут?  Пос-
мотрим, чья возьмет.
   Ровно ничего не было слышно, но управляющий боялся и прислушиваться.
   - Вы готовы, Портос? - спросил д'Артаньян.
   - Я кончил.
   - А вы, Мустон?
   - Я тоже.
   - Так на копей, едем!
   Все трое вскочили на лошадей.
   - Ко мне! - кричал управляющий. - Ко мне, люди! Несите карабины!
   - В путь, - скомандовал д'Артаньян, - сейчас начнется пальба.
   Все трое понеслись, как вихрь.
   - Ко мне! - ревел управляющий, между тем как конюх бежал к  соседнему
зданию.
   - Осторожней, не застрелите ваших лошадей!  -  крикнул  д'Артаньян  и
разразился смехом.
   - Пли! - отвечал управляющий.
   Свет, подобный молнии, осветил дорогу.
   Одновременно с выстрелом всадники услышали  свист  пуль,  пролетевших
мимо.
   - Они стреляют, как лакеи, - сказал  Портос.  -  Во  времена  Ришелье
стреляли лучше. Вы помните Кревкерскую дорогу, Мушкетон?
   - Ах, сударь, правая ягодица у меня и сейчас побаливает.
   - Вы полагаете, д'Артаньян, что мы напали на верный след?
   - Черт возьми! Разве вы не слыхали?
   - Чего?
   - Что эти лошади принадлежат Монбазону?
   - Ну?
   - Ну а господин Монбазон - муж госпожи Монбазон.
   - А дальше?
   - А госпожа Монбазон - любовница господина де Бофора.
   - А, понимаю, - сказал Портос, - она приготовила подставы на пути?
   - Именно!
   - И мы гонимся за герцогом на лошадях, на которых он только что  ска-
кал?
   - Дорогой Портос, вы изумительно догадливы,  -  сказал  д'Артаньян  с
обычной своей двусмысленной улыбкой.
   - Да, уж я таков! - подтвердил Портос.
   Так скакали они целый час; бока лошадей были в пене, животы в крови.
   - Э, что я вижу? - сказал д'Артаньян.
   - Счастье ваше, если вы вообще что-нибудь видите в такую темную ночь,
- заметил Портос.
   - Искры!
   - Я тоже заметил, - сказал Мушкетон.
   - Неужели мы их нагнали?
   - Павшая лошадь! - сказал д'Артаньян, осаживая своего коля, шарахнув-
шегося в сторону. По-видимому, они тоже выбились из сил.
   - Мне кажется, скачут всадники, - заметил Портос, склоняясь  к  гриве
своей лошади.
   - Не может быть.
   - Их много.
   - Тогда другое дело.
   - Еще одна лошадь, - сказал Портос.
   - Пала?
   - Нет, околевает.
   - Оседланная пли без седла?
   - Оседланная.
   - Значит, это они.
   - Смелее! Они в наших руках!
   - Но, если их много, - возразил Мушкетон, - то не они в наших  руках,
а мы в их.
   - Ба, - сказал д'Артаньян, - они решат, что мы сильнее их, потому что
гонимся за ними; струсят и рассеются.
   - Наверно, - подтвердил Портос.
   - О, посмотрите! - воскликнул д'Артаньян.
   - Да, опять искры; на этот раз и я видел, - сказал Портос.
   - Вперед, вперед! - пронзительно крикнул д'Артаньян. - Через пять ми-
нут начнется потеха.
   И они снова помчались вперед. Лошади, обезумевшие от боли  и  бешеной
погони, летели по темной дороге. Вдали на фоне неба зачернелась уже  ка-
кая-то плотная масса.



   ВСТРЕЧА

   Так мчались они еще минут десять.
   Вдруг две черные точки отделились от темной массы  и  стали  расти  и
приближаться, постепенно принимая форму двух всадников.
   - Ого, - сказал д'Артаньян, - они направляются к нам.
   - Тем хуже для них, - заметил Портос.
   - Кто идет? - раздался хриплый голос.
   Наши всадники неслись, не останавливаясь  и  не  отвечая.  Послышался
лязг шпаг, вынимаемых из ножен, и щелканье пистолетных  курков,  которые
взводили оба призрачных всадника.
   - Держись! - скомандовал д'Артаньян.
   Портос понял и так же, как д'Артаньян, достал левой рукой пистолет из
кобуры; оба они тоже взвели курки.
   - Кто идет? - раздался второй окрик. - Ни шага дальше или смерть вам!
   - Эге! - ответил Портос, задыхаясь от пыли и сжав зубы. - Мы и не та-
ких видывали.
   При этих словах две тени загородили дорогу, и отблеск звезд засверкал
на дулах наведенных пистолетов.
   - Назад, - крикнул д'Артаньян, - или умрете вы!
   Два пистолетных выстрела были ответом на эту угрозу; но наши всадники
неслись с такой быстротой, что в этот же миг налетели на врагов. Раздал-
ся третий выстрел, сделанный в упор д'Артаньяном, и его противник рухнул
наземь; Портос же с такой силой наскочил на своего, что хотя  тот  успел
отбить его шпагу, но от толчка полетел с лошади шагов на десять в сторо-
ну.
   - Прикончи его, Мушкетон! Прикончи! - крикнул Портос. И  он  бросился
вперед бок о бок со своим другом, который продолжал погоню.
   - Ну как? - спросил Портос.
   - Я раздробил своему голову, - сказал д'Артаньян. - А вы?!
   - Я своего только сбросил с лошади. Но слышите?..
   Послышался выстрел из карабина: Мушкетон на скаку исполнил приказание
своего господина.
   - Ну-ну, - сказал д'Артаньян. - Дела идут хорошо. Первая ставка  нами
бита.
   - Да, - сказал Портос. - А вот и новые игроки.
   Действительно, еще два всадника отделились от главной группы и быстро
помчались, чтобы преградить д'Артаньяну и Портосу дорогу.
   На этот раз д'Артаньян даже не стал ждать, чтобы с ним заговорили.
   - Дорогу! - закричал он первый. - Дорогу!
   - Что вам нужно? - спросил один голос.
   - Герцога! - заревели в один голос Портос и д'Артаньян.
   Взрыв хохота раздался в ответ, по смех тотчас сменился стоном:  д'Ар-
таньян насквозь проткнул весельчака своей шпагой.
   В то же мгновение раздались сразу два выстрела: это Портос и его про-
тивник выстрелили друг в друга.
   Д'Артаньян оглянулся и увидел Портоса рядом с собой.
   - Браво, Портос, кажется, вы его убили, - сказал он.
   - Боюсь, что попал только в лошадь.
   - Что же делать, дорогой мой! Не каждый раз попадаешь в яблочко, и не
стоит горевать, раз мишень все же задета. Но, черт возьми,  что  с  моей
лошадью?
   - С вашей лошадью? Она падает, - сказал Портос, останавливая свою.
   Действительно, лошадь д'Артаньяна  споткнулась,  припала  на  колени,
захрипела и повалилась на бок.
   Пуля первого противника д'Артаньяна угодила ей  в  грудь.  Д'Артаньян
выругался так, что небу стало жарко.
   - Не нужна ли вам, сударь, лошадь? - спросил Мушкетон.
   - Еще бы не нужна, черт возьми! - вскричал д'Артаньян.
   - Извольте.
   - Но откуда, черт тебя дери, у тебя две лошади? - спросил д'Артаньян,
вскакивая на одну из них.
   - Их хозяева убиты, я решил, что они могут нам пригодиться, и  забрал
их.
   Тем временем Портос снова зарядил свой пистолет.
   - Готовься! - крикнул д'Артаньян. - Вот еще двое.
   - Однако их хватит, верно, на всю ночь! - заметил Портос.
   Действительно, еще двое всадников устремились на них.
   - Сударь, - сказал Мушкетон, - тот, кого вы сбросили, встает.
   - Почему ты не поступил с ним так же, как с первым?
   - Руки были заняты, сударь: я держал лошадей.
   Раздался выстрел, и Мушкетон жалобно вскрикнул.
   - Ах, сударь, - сказал он, - в другую, прямо в другую половину!  Сов-
сем под пару к выстрелу на Амьенской дороге.
   Портос, словно лев, ринулся назад и налетел  на  своего  спешившегося
противника, схватившегося за шпагу. Но прежде чем тот успел вынуть ее из
ножен, Портос рукоятью своей рапиры нанес ему такой страшный удар по го-
лове, что он упал, как бык под дубиной мясника.
   Мушкетон со стонами сполз с копя, так как полученная рапа не позволя-
ла ему сидеть верхом.
   Увидав всадников, д'Артаньян остановился и  зарядил  пистолет;  кроме
того, у луки седла его новой лошади оказался карабин.
   - Вот и я, - сказал Портос. - Будем ждать или нападем сами?
   - Нападем, - сказал д'Артаньян.
   - Нападем! - сказал Портос.
   Они пришпорили своих лошадей. Всадники были но более как  в  двадцати
шагах от них.
   - Именем короля! - крикнул д'Артаньян. - Пропустите нас!
   - Королю тут нечего делать! - возразил голос суровый, но звучный, ис-
ходивший словно из облака, так как всадник совсем исчезал в клубах пыли.
   - Отлично, посмотрим, - сказал д'Артаньян, - не раскроется ли и здесь
дорога королю.
   - Ну, посмотрите, - отвечал тот же голос.
   Два выстрела раздались почти  одновременно.  Один  был  сделан  д'Ар-
таньяном, другой противником Портоса. Пуля д'Артаньяна сбила шляпу с его
врага; пуля противника Портоса пронзила горло его лошади, и та со стоном
повалилась на землю.
   - В последний раз: куда вы едете? - проговорил все тот же голос.
   - К черту! - ответил д'Артаньян.
   - Ах, так! Будьте покойны, вы к нему попадете.
   Д'Артаньян увидел, что на него направляется дуло мушкета; у  него  не
было времени рыться в кобуре. Он вдруг вспомнил совет, данный  ему  ког-
да-то Атосом, и поднял на дыбы свою лошадь. Пуля угодила ей прямо в  жи-
вот.  Д'Артаньян  почувствовал,  как  она  опускается  под  ним,  и   со
свойственным ему изумительным проворством спрыгнул в сторону.
   - Вот как! - насмешливо проговорил обладатель звучного  голоса.  -  У
нас, оказывается, лошадиная бойня, а не сражение для мужчин. Шпагу наго-
ло, сударь, шпагу наголо!
   Он соскочил с лошади.
   - За шпагу? Отлично, - сказал д'Артаньян, - это дело по мне.
   В два прыжка д'Артаньян очутился перед своим  противником;  их  шпаги
скрестились. Д'Артаньян с обычной ловкостью пустил в ход свой  излюблен-
ный прием - терц.
   Портос же, стоя на коленях позади своей лошади, корчившейся в  предс-
мертных муках, держал в каждой руке по пистолету.
   Между д'Артаньяном и его противником завязался  бой.  Д'Артаньян,  по
своему обыкновению, нападал решительно, но на этот раз он  имел  дело  с
такой сильной и умелой рукой, что был просто озадачен.  Дважды  отбитый,
д'Артаньян отступил на шаг; его противник не  двинулся  с  места;  д'Ар-
таньян опять подступил к нему и снова прибег к своему приему.  Оба  про-
тивника наносили удары, но неудачно; искры дождем сыпались со шпаг.
   Наконец д'Артаньян решил, что пора прибегнуть к другому своему излюб-
ленному приему - к обману. Он очень ловко применил  его  и  с  быстротой
молнии нанес удар, казалось, неотразимой силы. Удар был отбит.
   - Черт возьми! - воскликнул он со своим гасконским акцентом.
   При этом восклицании противник его отскочил назад и пригнулся,  забыв
о незащищенной голове и стараясь разглядеть в темноте лицо  д'Артаньяна.
Д'Артаньян, опасаясь, не хитрость ли это, держался начеку.
   - Берегитесь, - сказал между тем Портос своему противнику, - у меня в
запасе два заряженных пистолета.
   - Тем больше причин вам стрелять первому.
   Портос выстрелил; точно молнией осветилось поле битвы.
   При этом свете два других противника разом вскрикпули.
   - Атос! - воскликнул д'Артаньян.
   - Д'Артаньян! - вскричал Атос.
   Атос поднял шпагу, д'Артаньян опустил свою.
   - Арамис! - крикнул Атос. - Не стреляйте.
   - А! Это вы, Арамис! - воскликнул Портос и бросил свой пистолет.
   Арамис сунул свой в кобуру и вложил шпагу в ножны.
   - Сын мой! - сказал Атос, протягивая руку д'Артаньяну.  (Так  называл
он ею прежде в минуты нежности.)
   - Атос, - сказал д'Артаньян, ломая себе руки, - неужели вы его  защи-
щаете? А я поклялся привезти его живого или мертвого. Ах, теперь я обес-
чещен.
   - Убейте меня, - сказал Атос, обнажая грудь, - если честь ваша нужда-
ется в моей смерти.
   - О, горе мне! Горе мне! - восклицал д'Артаньян. - Только одпн  чело-
век мог остановить меня, и надо же было, чтобы судьба его-то и поставила
на моем пути. Что скажу я кардиналу?
   - Вы скажете ему, сударь, - ответил громкий голос, покрывший все  ос-
тальные, - что он послал против меня двух человек, которые одни только и
могли победить четверых, сражаться, без ущерба для себя,  один  на  один
против графа де Ла Фер и шевалье д'Эрбле и сдаться только полусотне про-
тивников.
   - Принц! - сказали в один голос Атос и Арамис, отходя в сторону и да-
вая дорогу герцогу де Бофору.
   Портос и д'Артаньян тоже сделали шаг назад.
   - Пятьдесят человек, - пробормотали д'Артаньян и Портос.
   - Оглянитесь, господа, если не верите, - сказал герцог,  -  я  думал,
что вас двадцать человек, и вернулся со всем моим отрядом.  Мне  надоело
это бегство и тоже захотелось поработать  шпагой;  а  вас,  оказывается,
всего только двое.
   - Да, монсеньер, двое, - сказал Атос, - но, как вы сами сказали,  эти
двое стоят двадцати.
   - Ну, господа, отдайте ваши шпаги, - сказал герцог.
   - Наши шпаги? - воскликнул д'Артаньян, подымая голову и приходя в се-
бя. - Наши шпаги? Никогда.
   - Никогда! - повторил Портос.
   Между окружающими произошло движение.
   - Погодите, монсеньер, - сказал Атос. - Два слова.
   Он подошел к принцу, тот наклонился к нему, и он что-то шепнул ему.
   - Как вам угодно, граф, - сказал принц. -  Я  слишком  многим  обязан
вам, чтобы отказать в вашей первой просьбе. Отойдите, господа,  -  обра-
тился он к своей свите. - Господа д'Артаньян и дю Валлон, вы свободны.
   Приказание было немедленно исполнено. Д'Артаньян и Портос очутились в
центре большого круга.
   - Теперь, д'Эрбле, - сказал Атос, - сойдите с лошади и подойдите  сю-
да.
   Арамис спешился и подошел к Портосу, Атос подошел к д'Артаньяну.  Те-
перь все четверо были снова вместе.
   - Друзья, - сказал Атос, - вы все еще жалеете, что не  пролили  нашей
крови?
   - Нет, - сказал д'Артаньян, - мне больно, что  мы  идем  друг  против
друга, мы, которые были всегда вместе. Мне больно, что мы в  двух  враж-
дебных лагерях. Ах, теперь ни в чем не будет у нас успеха!
   - Да, теперь конец всему, - отозвался Портос.
   - Так переходите к нам! - сказал Арамис.
   - Молчите, д'Эрбле, - остановил его Атос. - Подобных  предложений  не
делают таким людям, как эти господа. Если они примкнули к партии Мазари-
ни, значит, этого требовала их совесть, так же как наша велела нам стать
на сторону принцев.
   - И вот сейчас мы враги! Тьфу, пропасть! Кто  мог  этого  ожидать?  -
сказал Портос.
   Д'Артаньян ничего не сказал, а только вздохнул.
   Атос взглянул на них обоих, взял их за руки и сказал:
   - Это дело серьезное, и у меня сердце болит, точно  вы  его  пронзили
насквозь. Да, мы разошлись, вот великая и печальная истина, но мы еще не
объявили друг другу воины. Быть может, мы сумеем договориться; необходи-
ма еще одна, последняя встреча.
   - Что касается меня, - сказал Арамис, - я на ней настаиваю.
   - Я согласен, - гордо ответил д'Артаньян.
   Портос наклонил голову в знак одобрения.
   - Назначим же место свидания, - продолжал Атос,  -  удобное  для  нас
всех, и, встретившись в последний раз, сговоримся  окончательно  относи-
тельно нашего взаимного положения и действий.
   - Хорошо! - отвечали трое остальных.
   - Значит, вы со мной согласны? - спросил Атос.
   - Всецело.
   - Отлично. Место?
   - Королевская площадь вам подходит? - спросил д'Артаньян.
   - В Париже?
   - Да.
   Атос и Арамис переглянулись. Арамис кивнул головой в знак согласия.
   - Королевская площадь, пусть будет так, - сказал Атос.
   - А когда?
   - Завтра вечером, если вам угодно.
   - Вы к этому времени вернетесь?
   - Да.
   - В котором часу?
   - В десять часов вечера. Удобно это вам?
   - Отлично.
   - И тогда будет или мир, или война: но, по крайней мере, друзья, наша
честь не пострадает, - сказал Атос.
   - Увы, - вздохнул д'Артаньян, - что касается нас,  то  наша  воинская
честь погибла.
   - Д'Артаньян, - задумчиво сказал Атос, - клянусь вам, мне больно, что
вы можете думать об этом в то время, как я думаю только о  том,  что  мы
скрестили с вами наши шпаги. - Да, - прибавил он, печально  качая  голо-
вой, - вы правильно сказали: горе нам. Идемте, Арамис.
   - А мы, Портос, - сказал д'Артаньян, - вернемся теперь  со  стыдом  к
кардиналу.
   - А главное, скажите ему, - послышалось вдруг, - что я не так уж стар
и еще гожусь для дела.
   Д'Артаньян узнал голос Рошфора.
   - Чем я могу быть вам полезен, господа? - спросил принц.
   - Засвидетельствуйте, что мы сделали все возможное, ваше высочество.
   - Будьте покойны, это будет сделано. Прощайте, господа, мы скоро уви-
димся с вами, надеюсь, под Парижем, а может быть, и в  самом  Париже,  и
тогда вы сможете расплатиться за сегодняшнюю неудачу.
   С этими словами герцог, махнув рукой на прощанье, пустил свою  лошадь
галопом и вместе со своей свитой скрылся в темноте.  Все  стихло.  Д'Ар-
таньян и Портос остались одни на большой дороге, да еще какой-то человек
держал в поводу двух лошадей.
   Думая, что это Мушкетон, они подошли к нему.
   - Кого я вижу! - воскликнул д'Артаньян. - Это ты, Гримо?
   - Гримо! - повторил Портос.
   Гримо знаком показал двум друзьям, что они не ошиблись.
   - А чьи же это лошади? - спросил д'Артаньян.
   - Кто их дарит нам? - спросил Портос.
   - Граф де Ла Фер.
   - Атос, Атос, - прошептал д'Артаньян, - вы помнили обо всем; вы поис-
тине благородный человек.
   - В добрый час! Я уж боялся, что мне доведется всю дорогу  идти  пеш-
ком, - сказал Портос.
   И он вскочил на лошадь; д'Артаньян был уже в седле.
   - Но куда же ты едешь, Гримо? - спросил д'Артаньян.  -  Ты  покидаешь
своего господина?
   - Да, - сказал Гримо, - я еду к виконту де Бражелону,  во  фландрскую
армию.
   Они молча двинулись по Парижской дороге. Но вдруг послышались  стоны,
доносившиеся, как им показалось, из канавы.
   - Что это такое? - спросил д'Артаньян.
   - Это Мушкетон, - сказал Портос.
   - Да, да, сударь, это я, - раздался жалобный голос, и  какая-то  тень
зашевелилась на краю дороги.
   Портос бросился к своему управляющему, к которому был искренне привя-
зан.
   - Ты опасно ранен, милый мой Мустон? - спросил он.
   - Мустон! - повторил Гримо, раскрыв глаза от изумления.
   - Нет, сударь, думаю, что нет; только я ранен в очень неудобное  мес-
то.
   - Так что ты верхом ехать не можешь?
   - Что вы, сударь, куда уж тут!
   - А пешком идти можешь?
   - Постараюсь добраться до первого дома.
   - Как быть? - сказал д'Артаньян. - Нам необходимо вернуться в Париж.
   - Я позабочусь о Мушкетоне, - сказал Гримо.
   - Спасибо, добрый Гримо, - ответил Портос.
   Гримо соскочил с лошади и подал руку своему старому другу, который со
слезами на глазах оперся на нее. Но Гримо не мог взять в толк, чем  выз-
ваны эти слезы: радостью ли встречи с ним или болью от рапы.
   Между тем д'Артаньян и Портос молча продолжали свой путь в Париж.
   Спустя три часа их обогнал верховой, весь в пыли: то был курьер  гер-
цога, везший письмо кардиналу, в котором, как было обещано, принц свиде-
тельствовал, что сделали д'Артаньян и Портос.
   Мазарини провел очень дурную ночь, получив письмо,  в  котором  принц
сам извещал его, что он на свободе и начинает с ним смертельную борьбу.
   Кардинал перечитал это письмо раза три, затем сложил и, кладя в  кар-
ман, сказал:
   - Одно меня утешает: хоть д'Артаньян и упустил принца, но, по крайней
мере, гонясь за ним, задавил Бруселя. Решительно, гасконец бесценный че-
ловек; даже неловкость его служит мне на пользу.
   Кардинал говорил о человеке, которого сбил с ног д'Артаньян у кладби-
ща Святого Иоанна в Париже. Это был не кто иной, как советник Брусель.



   СОВЕТНИК БРУСЕЛЬ

   Но, к несчастью для Мазарини, на которого и так валились все напасти,
советник Брусель не был задавлен.
   Он действительно переходил не спеша через улицу Сент-Оноре, когда бе-
шено мчавшаяся лошадь д'Артаньяна задела его и опрокинула в  грязь.  Как
"мы уже сказали, д'Артаньян не обратил внимания на столь ничтожное собы-
тие. Он вполне разделял глубокое и презрительное безразличие,  проявляе-
мое в те времена дворянством, особенно военным дворянством, по отношению
к буржуазии. Поэтому-то он остался нечувствителен к  несчастью,  приклю-
чившемуся с человеком в черной одежде, хотя и был его  причиной.  Прежде
чем бедняга Брусель успел крикнуть, вооруженные всадники, как буря, про-
неслись мимо. Тогда только прохожие услыхали его стоны.
   Люди сбежались, увидели раненого, стали расспрашивать,  кто  он,  где
живет. Как только он сказал, что его зовут Брусель, что он советник пар-
ламента и живет на улице Сен-Ландри, толпа разразилась криком,  ужасным,
грозным криком, который напугал несчастного  советника  не  меньше,  чем
промчавшийся над ним ураган.
   - Брусель! - вопили кругом. - Брусель, отец наш! Защитник наших прав!
Брусель, друг народа, убит, растоптан негодяями кардиналистами!  На  по-
мощь! К оружию! Смерть им!
   В одно мгновение толпа запрудила улицу; остановили первую  попавшуюся
карету, чтобы везти советника, но кто-то заметил, что тряска может  уси-
лить боль и ухудшить состояние раненого; другие предложили  отнести  его
на руках, - предложение было встречено с восторгом и принято единодушно.
Сказано - сделано. Народ, грозный и вместе с том кроткий, поднял  совет-
ника и унес его, подобно сказочному гиганту, с ворчанием баюкающему кар-
лика в своих объятиях.
   Брусель не сомневался в любви парижан; три года он возглавлял оппози-
цию не без тайной надежды добиться когда-нибудь популярности. Это  столь
своевременное выражение чувств его обрадовало и  преисполнило  гордости,
ибо оно показывало меру его влияния. Но этот триумф был омрачен тревога-
ми. Помимо того что ушибы причиняли ему немалую боль, на  каждом  перек-
рестке он дрожал, как бы не появился эскадрон гвардейцев или  мушкетеров
и не разогнал толпу. Что сталось бы с бедным триумфатором в свалке!
   Перед его глазами все еще стояли пролетавшие люди  и  лошади,  словно
смерч, словно буря, опрокинувшая его одним своим порывом, и он  повторял
слабым голосом: "Торопитесь, дети мои: я очень страдаю".
   После каждой такой жалобы вокруг него с новой силой раздавались вопли
и проклятия.
   Не без труда удалось протиснуться к дому Бруселя. Все жители квартала
бросились к окнам и дверям, привлеченные шумом толпы, наводнившей улицу.
В окне дома Бруселя появилась старая служанка, которая кричала изо  всех
сил, и пожилая женщина, которая горько плакала. Обе они с  явной  трево-
гой, хотя и выражаемой разными способами, расспрашивали толпу, из  кото-
рой отвечали им лишь громкими нечленораздельными криками.
   Но едва только возле дома появился несомый восемью  людьми  советник,
бледный, с погасшим взором, как добрая госпожа Брусель упала в  обморок,
а служанка, воздев руки к небу, бросилась по лестнице  навстречу  своему
хозяину. "Господи, господи, - кричала она, - хоть бы Фрике был  здесь  и
сбегал за доктором!"
   Фрике был здесь. Где же обойдется дело без парижского сорванца?
   Фрике, разумеется, воспользовался троицыным днем, чтобы выпросить от-
пуск у хозяина таверны. В отпуске ему отказать было нельзя, так  как  по
условию он получал свободу по большим праздникам, четыре раза в году.
   Фрике находился во главе шествия. Он, конечно, сам подумал, что  надо
бы сбегать за доктором" но в конце концов гораздо веселее  было  кричать
во всю глотку: "Убили господина Бруселя! Господина Бруселя, отца народа!
Да здравствует господин Брусель! - чем шагать одному по темным улицам  и
тихо сказать человеку в темном камзоле: "Пойдемте, господин доктор,  со-
ветник Брусель нуждается в вашей помощи".
   К несчастью, Фрике, игравший в шествии видную роль,  имел  неосторож-
ность взобраться на оконную решетку, чтобы подняться над толпой.  Често-
любие его погубило: мать заметила его и послала за доктором.
   Затем она схватила советника в охапку и собралась тащить его  наверх,
но на лестнице советник неожиданно встал на ноги  и  заявил,  что  может
подняться и сам. Он просил служанку только об одном: уговорить народ ра-
зойтись. Но та не слушала его.
   - О мой бедный хозяин! Дорогой мой хозяин! - кричала она.
   - Да, милая, да, Наннета, - бормотал Брусель, пытаясь ее утихомирить,
- успокойся, все это пустяки.
   - Как я могу успокоиться, когда вас раздавили, растоптали,  растерза-
ли!
   - Да нет же, нет, - уговаривал ее Брусель, - ничего не случилось.
   - Как же ничего, когда вы весь в грязи! Как же ничего,  когда  у  вас
голова в крови! Ах, господи, господи, бедный мой хозяин!
   - Замолчи наконец! - сказал Брусель. - Замолчи!
   - Кровь, боже мой, кровь, - кричала Наннета.
   - Доктора! Хирурга! Врача! - ревела толпа. - Советник Брусель  умира-
ет! Мазаринисты убили его!
   - Боже мой, - восклицал Брусель в отчаянии, -  изза  этих  несчастных
мой дом сожгут!
   - Подойдите к окну и покажитесь им, хозяин!
   - Нет, уж от этого я воздержусь, - ответил  Брусель.  -  Показываться
народу - это дело королей. Скажи им, что мне лучше, Наннета,  скажи  им,
что я пойду но к окну, а в постель, и пусть они уходят.
   - А зачем вам нужно, чтобы они ушли? Ведь они собрались в вашу честь.
   - Ах! Неужели ты не понимаешь, что меня из-за них повесят? -  твердил
в отчаянии Брусель. - Видишь, вот и советнице стало дурно!
   - Брусель! Брусель! - вопила толпа. - Да здравствует Брусель! Доктора
Бруселю!
   Поднялся такой шум, что опасения Бруселя не замедлили оправдаться. На
улице появился взвод гвардейцев и ударами прикладов разогнал беззащитную
толпу.
   При первом крике: "Гвардейцы, солдаты! - Брусель, боясь, как  бы  его
не приняли за подстрекателя, забился в постель,  не  сняв  даже  верхней
одежды.
   Благодаря вмешательству гвардейцев старой Наннете, после троекратного
приказа Бруселя, удалось наконец закрыть наружную дверь.  Но  едва  лишь
она заперла дверь и поднялась к хозяину, как кто-то громко постучался.
   Госпожа Брусель, придя в себя, разувала своего мужа, сидя у его ног и
дрожа как лист.
   - Посмотрите, кто там стучит, Наннета, - сказал Брусель, - и не впус-
кайте чужих людей.
   Наннета выглянула в окно.
   - Это господин президент, - сказала она.
   - Ну, его стесняться нечего, откройте дверь.
   - Что они с вами сделали, милый Брусель? - спросил, входя,  президент
парламента. - Я слышал, вас чуть не убили!
   - Они явно покушались на мою жизнь, - ответил Брусель  со  стоической
твердостью.
   - Бедный друг! Они решили начать с вас. Но каждого из нас ждет та  же
участь. Они не могут победить нас всех вместе и решили погубить  каждого
порознь.
   - Если только я поправлюсь, - сказал Брусель, - я,  в  свою  очередь,
постараюсь раздавить их тяжестью своего слова.
   - Вы поправитесь, - сказал Бланмениль, - и они дорого заплатят за это
насилие.
   Госпожа Брусель плакала горючими слезами, Наннета бурно рыдала.
   - Что случилось? - воскликнул, поспешно входя в комнату,  красивый  и
рослый молодой человек. - Отец ранен?
   - Перед вами жертва тирании, - ответил Бланмениль, как петый  спарта-
нец.
   - О! - вскричал молодой человек. - Горе тем, кто тронул вас, батюшка!
   - Жак, - произнес советник, - пойдите лучше за доктором, друг мой.
   - Я слышу крики на улице, - сказала служанка, - наверное,  это  Фрике
привел доктора. Нет, кто-то приехал в карете!
   Бланмениль выглянул в окно.
   - Это коадъютор! - воскликнул он.
   - Господин коадъютор! - повторил Брусель. - Ах, боже мой, да  пустите
же, я пойду к нему навстречу!
   И советник, забыв о своей ране, бросился бы встретить г-на  де  Репа,
если бы Бланмениль не остановил его.
   - Ну-с, дорогой Брусель, - сказал коадъютор, входя, - что  же  случи-
лось? Говорят о засаде, об убийстве? Здравствуйте, господин  Бланмениль.
Я заехал за своим доктором и привез его вам.
   - Ах, сударь! - воскликнул Брусель. - Вы оказываете мне слишком высо-
кую честь! Действительно, меня опрокинули и растоптали мушкетеры короля.
   - Вернее, мушкетеры кардинала, - возразил коадъютор. - Вернее,  маза-
ринисты. Но они поплатятся за это, будьте покойны. Не правда ли,  госпо-
дин Бланмениль?
   Бланмениль хотел ответить, как вдруг отворилась дверь, и лакей в пыш-
ной ливрее доложил громким голосом:
   - Герцог де Лонгвиль.
   - Неужели? - вскричал Брусель. - Герцог здесь? Какая честь для меня!
   - Ах, монсеньер! Я пришел, чтобы оплакивать участь нашего доблестного
защитника, - сказал герцог. - Вы ранены, милый советник?
   - Что с того! Ваше посещение излечит меня, монсеньер.
   - Но все же вы страдаете?
   - Очень, - сказал Брусель.
   - Я привез своего врача, - сказал герцог, - разрешите ему войти.
   - Как! - воскликнул Брусель.
   Герцог сделал знак лакею, который ввел человека в черной одежде.
   - Мне пришла в голову та же мысль, герцог, - сказал коадъютор.
   Врачи уставились друг на друга.
   - А, это вы, господин коадъютор? Друзья народа встречаются  на  своей
территории...
   - Я был встревожен слухами и поспешил сюда. Но я думаю, врачи  немед-
ленно должны осмотреть нашего славного советника.
   - При вас, господа? - воскликнул смущенный Брусель.
   - Почему же нет, друг мой? Право, мы хотим поскорей узнать, что с ва-
ми.
   - Ах, боже мой, - сказала г-жа Брусель, - там снова шумят!
   - Похоже на приветствия, - сказал Бланмениль, подбегая к окну.
   - Что там еще? - вскричал Брусель, побледнев.
   - Ливрея принца де Конти, - воскликнул Бланмениль,  -  сам  принц  де
Конти!
   Коадъютор и герцог де Лонгвиль чуть не  расхохотались.  Врачи  хотели
снять одеяло с Бруселя. Брусель остановил их. В эту минуту  вошел  принц
де Конти.
   - Ах, господа, - воскликнул он, увидя коадъютора, -  вы  предупредили
меня! Но не сердитесь, дорогой Брусель. Как только  я  услышал  о  вашем
несчастье, я подумал, что быть может, у вас нет врача, и привез вам сво-
его. Но как вы себя чувствуете? Почему говорили об убийстве?
   Брусель хотел ответить, но не нашел слов: он был  подавлен  оказанной
ему честью.
   - Ну-с, господин доктор, приступайте, - обратился принц  де  Конти  к
сопровождавшему его человеку в черном.
   - Да у нас настоящий консилиум, господа, - сказал один из врачей.
   - Называйте это, как хотите, - сказал принц, -  но  поскорей  скажите
нам, в каком состоянии наш дорогой советник.
   Три врача подошли к кровати. Брусель натягивал одеяло изо  всех  сил,
но, несмотря на сопротивление, его раздели и осмотрели.
   У него было только два ушиба: на руке и на ляжке.
   Врачи переглянулись, не понимая,  зачем  понадобилось  созвать  самых
сведущих в Париже людей ради такого пустяка.
   - Ну как? - спросил коадъютор.
   - Ну как? - спросил принц.
   - Мы надеемся, что серьезных последствий не будет, - сказал  один  из
врачей. - Сейчас мы удалимся в соседнюю комнату и установим лечение.
   - Брусель! Сообщите о Бруселе! - кричала толпа. - Как здоровье Брусе-
ля?
   Коадъютор подошел к окну" При виде его толпа умолкла.
   - Друзья мои, успокойтесь! - крикнул он. - Господин Брусель вне опас-
ности. Но он серьезно равен и нуждается в покое.
   Тотчас же  на  улице  раздался  крик:  "Да  здравствует  Брусель!  Да
здравствует коадъютор!"
   Господин де Лонгвиль почувствовал ревность и тоже подошел к окну.
   - Да здравствует Лонгвиль! - закричали в толпе.
   - Друзья мои, - сказал герцог, делая приветственный знак рукой, - ра-
зойдитесь с миром. Не нужно таким беспорядком радовать наших врагов.
   - Хорошо сказано, господин герцог, - сказал Брусель, - вот  настоящая
французская речь.
   - Да, господа парижане, - произнес принц де Конти, тоже подходя к ок-
ну за своей долей приветствий. - Господин Брусель просит вас  разойтись.
К тому же ему необходим покой, и шум может повредить ему.
   - Да здравствует принц де Конти! - кричала толпа.
   Принц поклонился.
   Все три посетителя простились с советником, и толпа, которую они рас-
пустили именем Бруселя, отправилась их провожать. Они достигли уже набе-
режной, а Брусель с постели все еще кланялся им вслед.
   Старая служанка была поражена всем происшедшим и смотрела на  хозяина
с обожанием. Советник вырос в ее глазах на целый фут.
   - Вот что значит служить своей стране по  совести,  -  удовлетворенно
заметил Брусель.
   Врачи после часового совещания предписали класть на ушибленные  места
примочки из соленой воды.
   Весь день к дому подъезжала карета за  каретой.  Это  была  настоящая
процессия. Вся Фронда расписалась у Бруселя.
   - Какой триумф, отец мой! - восклицал юный сын советника. Он не пони-
мал истинных причин, толкавших их людей к его отцу, и  принимал  всерьез
всю эту демонстрацию.
   - Увы, мой милый Жак, - сказал Брусель, - боюсь, как бы  не  пришлось
слишком дорого заплатить за этот  триумф.  Наверняка  господин  Мазарини
составляет сейчас список огорчений, доставленных ему по моей милости,  и
предъявит мне счет.
   Фрике вернулся за полночь: он никак не мог разыскать врача.



   ЧЕТВЕРО ДРУЗЕЙ ГОТОВЯТСЯ К ВСТРЕЧЕ

   - Ну что? - спросил Портос, сидевший во дворе гостиницы "Козочка",  у
д'Артаньяна, который возвратился из Пале-Рояля с вытянутой и угрюмой фи-
зиономией. - Он дурно вас принял, дорогой д'Артаньян?
   - Конечно, дурно. Положительно, это просто скотина! Что вы там едите,
Портос?
   - Как видите, макаю печенье в испанское вино. Советую и вам делать то
же.
   - Вы правы. Жемблу, стакан!
   Слуга, названный этим звучным  именем,  подал  стакан,  и  д'Артаньян
уселся возле своего друга.
   - Как же это было?
   - Черт! Вы понимаете, что выбирать выражения не приходилось. Я вошел,
он косо на меня посмотрел, я пожал плечами и сказал ему: "Ну, монсеньер,
мы оказались слабее". - "Да, я это знаю, расскажите подробности". Вы по-
нимаете, Портос, я не мог рассказать детали, не называя наших друзей;  а
назвать их - значило их погубить.
   "Еще бы! Монсеньер, - сказал я, - их было  пятьдесят,  а  нас  только
двое". - "Да, - ответил он, - но это не помешало вам обменяться  выстре-
лами, как я слышал". - "Как с той, так и с другой стороны потратили нем-
ного пороху, вот и все". - "А шпаги тоже увидели дневной  свет?"  -  "Вы
хотите сказать, монсеньер, ночную тьму?" - ответил я. "Так, -  продолжал
кардинал, - я считал вас гасконцем, дорогой мой". - "Я гасконец,  только
когда мне везет, мопсеньер". Этот ответ, как видно, ему  понравился:  он
рассмеялся. "Впредь мне наука, - сказал он, -  давать  своим  гвардейцам
лошадей получше. Если бы они поспели за вами и каждый из них  сделал  бы
столько, сколько вы и ваш друг, - вы сдержали бы слово  и  доставили  бы
мне его живым или мертвым".
   - Ну что ж, мне кажется, это неплохо, - заметил Портос.
   - Ах, боже мой, конечно, нет, дорогой мой. Но как это  было  сказано!
Просто невероятно, - перебил он свой рассказ, - сколько это печенье пог-
лощает вина. Настоящая губка! Жемблу, еще бутылку!
   Поспешность, с которой была принесена бутылка,  свидетельствовала  об
уважении, которым пользовался д'Артаньян в заведении.
   Он продолжал:
   - Я уже уходил, как он опять подозвал меня и спросил: "У вас три  ло-
шади были убиты и загнаны?" - "Да, монсеньер". - "Сколько они стоят?"
   - Что же, это по-моему, похвальное намерение, - заметил Портос.
   - Тысячу пистолей, - ответил я.
   - Тысячу пистолей! - вскричал Портос. - О, это чересчур,  и  если  он
знает толк в лошадях, он должен был торговаться.
   - Уверяю вас, ему этого очень хотелось, этому скряге. Он подскочил на
месте и впился в меня глазами. Я тоже посмотрел на него. Тогда он  понял
и, сунув руку в ящик, вытащил оттуда билеты Лионского банка.
   - На тысячу пистолей?
   - Ровно на тысячу, этакий скряга, ни на пистоль больше.
   - И они при вас?
   - Вот они.
   - Честное слово, по-моему, он поступил как порядочный человек, - ска-
зал Портос.
   - Как порядочный человек? С людьми, которые не только рисковали из-за
него своей шкурой, но еще оказали ему большую услугу!
   - Большую услугу, какую же? - спросил Портос.
   - Еще бы, я, кажется, задавил ему одного парламентского советника.
   - Как! Это тот черный человечек, которого вы сшибли с ног у кладбища?
   - Именно, мой милый. Понимаете ли, он очень мешал ему. К несчастью, я
не раздавил его в лепешку. Он, по-видимому, выздоровеет и  еще  наделает
кардиналу неприятностей.
   - Вот как! А я еще осадил мою лошадь, которая чуть было не смяла его.
Ну, отложим это до следующего раза...
   - Он должен был, скупец, заплатить мне за этого советника!
   - Но ведь вы не совсем его задавили? - заметил Портос.
   - А! Ришелье все равно сказал бы: "Пятьсот экю за советника!" Но  до-
вольно об этом. Сколько вам стоили ваши лошади, Портос?
   - Эх, друг мой, если б бедный Мушкетон был здесь, он  назвал  бы  вам
точную цену в ливрах, су и денье.
   - Все равно, скажите хоть приблизительную, с точностью до десяти экю.
   - Вулкан и Баярд мне стоили каждый около  двухсот  пистолей,  и  если
оценить Феба в полтораста, то это, вероятно, будет полный счет.
   - Значит, остается еще четыреста пятьдесят пистолей, -  сказал  д'Ар-
таньян удовлетворенно.
   - Да, - ответил Портос, - но не забудьте еще сбрую.
   - Это правда, черт возьми! А сколько стоит сбруя?
   - Если положить сто пистолей на три лошади, то...
   - Хорошо, будем считать, сто пистолей, - прервал д'Артаньян. - У  нас
остается еще триста пятьдесят.
   Портос кивнул головой в знак согласия.
   - Отдадим пятьдесят хозяйке в счет нашего содержания и поделим  между
собой остальные триста.
   - Поделим, - согласился Портос.
   - В общем, грошовое дело, - пробормотал д'Артаньян, пряча свои  биле-
ты.
   - Гм... - сказал Портос, - это уж всегда так. Но скажите-ка...
   - Что?
   - Он совершенно обо мне не спрашивал?
   - Ну как же! - воскликнул д'Артаньян, боясь обескуражить своего друга
признанием, что кардинал ни словом о нем не обмолвился. - Он сказал...
   - Что он сказал? - подхватил Портос.
   - Подождите, я хочу припомнить его подлинные слова. Он сказал: "Пере-
дайте вашему другу, что он может спать спокойно".
   - Отлично, - сказал Портос. - Ясно как день, что все-таки он  собира-
ется сделать меня бароном.
   В этот момент на соседней церкви пробило девять часов.
   Д'Артаньян вздрогнул.
   - В самом деле, - сказал Портос, - бьет девять, а в  десять,  как  вы
помните, у нас свидание на Королевской площади.
   - Молчите, Портос, - нетерпеливо воскликнул д'Артаньян, - не  напоми-
найте мне об этом. Со вчерашнего дня я сам не свой. Я не пойду.
   - Почему? - спросил Портос.
   - Потому что мне очень тяжело видеть снова двух людей, по вине  кото-
рых провалилось наше предприятие.
   - Но ведь ни тот, ни другой не одержали над нами верх.  Мой  пистолет
был еще заряжен, а вы стояли оба лицом к лицу со шпагами в руке.
   - Да, - сказал д'Артаньян, - но не кроется ли в свидании...
   - О, вы так не думаете, д'Артаньян.
   Это была правда. Д'Артаньян не считал Атоса  способным  на  обман,  а
просто искал предлога, чтобы увильнуть от свидания.
   - Надо идти, - сказал великолепный сеньор де Брасье. - Иначе они  по-
думают, что мы струсили. Ах, мой друг, раз мы бесстрашно выступили вдво-
ем против пятидесяти противников на большой дороге, то  мы  можем  смело
встретиться с двумя друзьями на Королевской площади.
   - Да, да, - сказал д'Артаньян, - я это знаю; но они примкнули к  пар-
тии принцев, не предупредив нас о том. Атос и Арамис провели меня, и это
меня тревожит. Вчера мы узнали правду. А  вдруг  сегодня  откроется  еще
чтонибудь?
   - Вы в самом деле не доверяете им? - спросил Портос
   - Арамису - да, с тех пор как он стал аббатом. Вы представить себе не
можете, мои дорогой, чем он теперь стал. По его мнению, мы  загораживаем
ему дорогу к сану епископа, и он, пожалуй, не прочь нас устранить.
   - Арамис - другое дело; тут я не удивился бы, - сказал Портос.
   - Пожалуй, господин де Бофор вздумает захватить нас.
   - Это после того, как мы были у него в руках и  он  отпустил  нас  на
свободу? Впрочем, будем осторожны, вооружимся и возьмем с собой Планше с
его карабином.
   - Планше - фрондер, - сказал д'Артаньян.
   - Черт бы побрал эту гражданскую войну! - воскликнул Портос -  Ни  на
кого нельзя положиться: ни на друзей, ни на прислугу. Ах, если бы бедный
Мушкетон был здесь! Вот кто никогда бы меня не покинул.
   - Да, пока вы богаты. Эх, мой друг, не междоусобные войны разъединяют
пас, а то, что мы больше не двадцатилетние юноши,  то,  что  благородные
порывы молодости угасли, уступив место голосу холодного расчета,  внуше-
ниям честолюбия, воздействию эгоизма Да, вы правы, Портос; пойдем на это
свидание, по пойдем хорошо вооруженные. Если мы не пойдем,  они  скажут,
что мы струсили Эй, Планше! - крикнул д'Артаньян.
   Явился Планше
   - Вели оседлать лошадей и захвати карабин.
   - Но, сударь, на кого же мы идем?
   - Ни на кого. Это простая мера предосторожности на  случай,  если  мы
подвергнемся нападению
   - Знаете ли вы, сударь, что было покушение на доброго советника  Бру-
селя, этого отца народа?
   - Ах, в самом деле? - спросил д'Артаньян.
   - Да, но он вполне вознагражден: народ на руках отнес его  домой.  Со
вчерашнего дня дом его битком набит Его  посетили  коадъютор,  Лонгвиль,
принц де Копти; герцогиня де Шеврез и госпожа де  Вандом  расписались  у
него в числе посетителей Теперь стоит ему захотеть.
   - Ну что он там захочет?
   Планше запел:
   Слышен ветра шепот,
   Слышен свист порой
   Эго Фронды ропот
   "Мазарини долой!"
   - Нет ничего странного, что Мазарини было бы более по сердцу, если бы
я совсем задавил его советника, - хмуро бросил д'Артаньян Портосу.
   - Вы понимаете, сударь, что если вы просите меня захватить мой  кара-
бин для какого-нибудь предприятия вроде того, какое  замышлялось  против
господина Бруселя.
   - Нет, нет, будь спокоен. Но откуда у тебя все эти подробности?
   - О, я получил их из верного источника - от Фрике.
   - От Фрике? - сказал д'Артаньян. - Это имя мне знакомо.
   - Это сын служанки Бруселя, молодец парень; за пего можно  поручиться
- при восстании он своего не упустит.
   - Не поет ли он на клиросе в соборе Богоматери? - спросил д'Артаньян.
   - Да, ему покровительствует Базен.
   - Ах, знаю, - сказал д'Артаньян, - и он прислуживает  в  трактире  на
улице Лощильщиков.
   - Совершенно верно.
   - Что вам за дело до этого мальчишки? - спросил Портос.
   - Гм, - сказал д'Артаньян, - я уж раз получил от него хорошие  сведе-
ния, и при случае он может доставить мне и другие.
   - Вам, когда вы чуть не раздавили его хозяина!
   - А откуда он это узнает?
   - Правильно.
   В это время Атос и Арамис  приближались  к  Парижу  через  предместье
Сент-Антуан. Они отдохнули в дороге и теперь спешили, чтобы не  опоздать
на свидание. Базен один сопровождал их. Гримо, как помнят читатели,  ос-
тался ухаживать за Мушкетоном, а затем должен был ехать прямо к молодому
виконту Бражелону, направляющемуся во фландрскую армию.
   - Теперь, - сказал Атос, - нам нужно зайти в какую-нибудь  гостиницу,
переодеться в городское платье, сложить шпаги и пистолеты  и  разоружить
нашего слугу.
   - Отнюдь нет, дорогой граф. Позвольте мне не только не согласиться  с
вашим мнением, но даже попытаться склонить вас к моему.
   - Почему?
   - Потому что свидание, на которое мы идем, - военное свидание.
   - Что вы хотите этим сказать, Арамис?
   - Что Королевская площадь - это только продолжение Вандомской  проез-
жей дороги и ничто другое.
   - Как! Наши друзья...
   - Стали сейчас нашими опаснейшими врагами, Атос... Послушайтесь меня,
не стоит быть слишком доверчивым, а в особенности вам.
   - О мой дорогой д'Эрбле!..
   - Кто может поручиться, что д'Артаньян не винит нас в своем поражении
и не предупредил кардинала? И что кардинал не воспользуется этим  свида-
нием, чтобы схватить нас?
   - Как, Арамис, вы думаете, что д'Артаньян и Портос  приложат  руку  к
такому бесчестному делу?
   - Между друзьями, вы правы, Атос, это было бы бесчестное дело, но  по
отношению к врагам это только военная хитрость.
   Атос скрестил руки и поник своей красивой головой.
   - Что поделаешь, Атос, - продолжал Арамис, - люди уж так  созданы,  и
не всегда им двадцать лет. Мы, как вы знаете, жестоко  задели  самолюбие
д'Артаньяна, слепо управляющее его поступками. Он был побежден. Разве вы
не видели, в каком он был отчаянии на той дороге? Что касается  Портоса,
то, может быть, его баронство зависело от удачи всего дела. Но мы встали
ему поперек пути, и на этот раз баронства ему не видать. Кто  поручится,
что пресловутое баронство не зависит от  нашего  сегодняшнего  свидания?
Примем меры предосторожности, Атос.
   - Ну а если они придут безоружными? Какой позор для пас, Арамис?
   - О, будьте покойны, дорогой мой, ручаюсь вам, что этого не случится.
К тому же у нас есть оправдание: мы прямо с дороги, и мы мятежники.
   - Нам думать об оправданиях! Об оправданиях перед д'Артаньяном и Пор-
тосом! О Арамис, Арамис, - сказал Атос, грустно качая головой. - Клянусь
честью, вы делаете меня несчастнейшим из людей.  Вы  отравляете  сердце,
еще не окончательно умершее для дружеских чувств. Поверьте, лучше  бы  у
меня его вырвали из груди. Делайте, как хотите, Арамис. Я же  пойду  без
оружия, - закончил он.
   - Нет, вы этого не сделаете. Я не пущу вас так. Изза  вашей  слабости
вы можете погубить не одного человека, не Атоса, не графа де Ла Фер,  но
дело целой партии, к которой вы принадлежите и которая на вас  рассчиты-
вает.
   - Пусть будет по-вашему, - грустно ответил  Атос.  И  они  продолжали
свой путь.
   Едва только по улице Па-де-ла-Мюль подъехали они к решетке  пустынной
площади, как заметили под сводами, около улицы  Святой  Екатерины,  трех
всадников.
   Это были д'Артаньян и Портос, закутанные в плащи, из-под которых тор-
чали их шпаги. За ними следовал Планше с мушкетом через плечо.
   Увидев их, Атос и Арамис сошли с лошадей.
   Д'Артаньян и Портос сделали то же самое. Д'Артаньян, заметив, что Ба-
зен, вместо того чтобы держать трех лошадей на поводу, привязывает их  к
кольцам под сводами, приказал и Планше сделать так же.
   Затем - двое с одной стороны и двое с другой, сопровождаемые слугами,
они двинулись навстречу друг другу и, сойдясь, вежливо раскланялись.
   - Где угодно будет вам, господа, выбрать место для  нашей  беседы?  -
сказал Атос, заметив, что многие прохожие останавливаются  и  глядят  на
них, словно ожидая, что сейчас разыграется одна из тех  знаменитых  дуэ-
лей, воспоминание о которых еще свежо было в памяти парижан,  в  особен-
ности живших на Королевской площади.
   - Решетка заперта, - сказал Арамис, - но если вы любите тень деревьев
и ненарушаемое уединение, я достану ключ в особняке Роган, и мы устроим-
ся чудесно.
   Д'Артаньян стал вглядываться в темноту, а Портос даже просунул голову
в решетку, пытаясь разглядеть чтонибудь во мраке.
   - Если вы предпочитаете другое место, - своим  благородным,  чарующим
голосом сказал Атос, - выбирайте сами.
   - Я думаю, что если только господин д'Эрбле достанет ключ, лучше это-
го места не найти.
   Арамис сейчас же пошел за ключом, успев, однако, шепнуть Атосу, чтобы
он не подходил очень близко к д'Артаньяну и Портосу; по тот, кому он по-
дал этот совет, только презрительно улыбнулся и подошел к своим  прежним
друзьям, не двигавшимся с места.
   Арамис действительно постучался в  особняк  Роган  и  скоро  вернулся
вместе с человеком, говорившим:
   - Так вы даете мне слово, сударь?
   - Вот вам, - сказал Арамис, протягивая ему золотой.
   - Ах, вы не хотите дать мне слово, сударь! - сказал привратник, качая
головой.
   - В чем мне ручаться? - отвечал Арамис. - Я вас уверяю, что в настоя-
щую минуту эти господа - паши друзья.
   - Да, конечно, - холодно подтвердили Атос, д'Артаньян и Портос.
   Д'Артаньян слышал разговор и понял, в чем дело.
   - Вы видите? - сказал он Портосу.
   - Что такое?
   - Он не хочет дать слово.
   - В чем?
   - Этот человек просит Арамиса дать слово, что мы явились  на  площадь
не для поединка.
   - И Арамис не захотел дать слово?
   - Не захотел.
   - Так будем осторожны.
   Атос не спускал с них глаз, пока они говорили. Арамис открыл  калитку
и посторонился, чтобы пропустить вперед д'Артаньяна  и  Портоса.  Входя,
д'Артаньян зацепил эфесом шпаги за решетку и  принужден  был  распахнуть
плащ. Под плащом обнаружились блестящие дула его пистолетов, на  которых
заиграл лунный свет.
   - Вы видите? - сказал Арамис, дотрагиваясь одной рукой до плеча Атоса
и указывая другой на арсенал за поясом д'Артаньяна.
   - Увы, да! - сказал Атос с тяжелым вздохом.
   И он пошел за ними. Арамис вошел последним и запер за собой  калитку.
Двое слуг остались на улице и, словно тоже испытывая  недоверие,  держа-
лись подальше друг от друга.



   КОРОЛЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

   В молчании все четверо направились на середину площади. В  это  время
лупа вышла из-за туч, и так как на открытом месте их  легко  было  заме-
тить, они решили свернуть под липы, где тень была гуще.
   Кое-где там стояли скамейки. Они остановились около одной из них.  По
знаку Атоса д'Артаньян и Портос сели. Атос и Арамис продолжали стоять.
   Наступило молчание; каждый испытывал замешательство перед  неизбежным
объяснением.
   - Господа, - заговорил Атос, - наше присутствие на этом свидании  до-
казывает силу нашей прежней дружбы. Ни один не уклонился, значит, ни од-
ному из нас не в чем упрекнуть себя.
   - Послушайте, граф, - ответил д'Артаньян, - вместо того  чтобы  гово-
рить комплименты, которых, быть может, не заслуживаем ни мы, ни вы, луч-
ше объяснимся чистосердечно.
   - Я ничего так не желаю, - ответил Атос. - Я говорю искренне, скажите
же откровенно и вы: можете ли вы в чем-нибудь упрекнуть меня или  аббата
д'Эрбле?
   - Да, - сказал д'Артаньян. - Когда я имел честь видеться с вами в ва-
шем замке Бражелон, я сделал вам предложение, которое было  хорошо  вами
понято. Но, вместо того чтобы ответить мне, как другу, вы провели  меня,
как ребенка, и этой восхваляемой вами дружбе был нанесен удар не  вчера,
когда скрестились наши шпаги, а раньше, когда вы притворялись у  себя  в
замке?
   - Д'Артаньян, - с кротким упреком проговорил Атос.
   - Вы просили меня быть откровенным, -  продолжал  д'Артаньян,  -  из-
вольте. Вы спрашиваете меня, что я думаю, и я вам это говорю. А теперь я
обращаюсь к вам, господин аббат д'Эрбле. Я говорил с вами, как говорил с
графом, и вы так же, как он, обманули меня.
   - Поистине, вы странный человек, - сказал Арамис. - Вы явились ко мне
с предложениями, но разве вы их мне сделали? Нет, вы старались  выведать
мои секреты - и только. Что я вам тогда сказал? Что Мазарини ничтожество
и что я не буду ему служить. Вот и все. Разве я вам сказал, что не  буду
служить никому другому? Напротив, я, как мне кажется,  дал  вам  попять,
что я на стороне принцев. Насколько мне помнится, мы с вами даже  преве-
село шутили над возможностью такого вполне вероятного случая, что карди-
нал поручит вам арестовать меня. Принадлежите вы к какой-нибудь  партии?
Бесспорно, да. Почему же и нам тоже нельзя примкнуть к другой партии?  У
вас была своя тайна, у нас - своя. Мы не поделились ими; тем лучше,  это
доказывает, что мы умеем хранить тайны.
   - Я ни в чем не упрекаю вас, - сказал д'Артаньян, - и  если  коснулся
вашего образа действий, то только потому, что граф де Ла Фер заговорил о
дружбе.
   - А что вы находите предосудительного в моих  действиях?  -  надменно
спросил Арамис.
   Кровь сразу бросилась в голову д'Артаньяну. Он встал и ответил:
   - Я нахожу, что они вполне достойны питомца иезуитов.
   Видя, что д'Артаньян поднялся, Портос встал также. Все четверо стояли
друг против друга с угрожающим видом.
   При ответе д'Артаньяна Арамис сделал  движение,  словно  хотел  схва-
титься за шпагу.
   Атос остановил его.
   - Д'Артаньян, - сказал он, - вы пришли сюда  сегодня,  еще  не  остыв
после нашего вчерашнего приключения. Я надеялся, д'Артаньян, что в вашем
сердце найдется достаточно величия духа и двадцатилетняя  дружба  устоит
перед минутной обидой самолюбия. О, скажите мне, что это так! Можете  ли
вы упрекнуть меня в чем-нибудь? Если я виноват, я  готов  признать  свою
вину.
   Глубокий, мягкий голос Атоса сохранил свое прежнее действие на  д'Ар-
таньяна, тогда как голос Арамиса, становившийся в минуты дурного настро-
ения резким и крикливым, только раздражал его. В ответ он сказал Атосу:
   - Я думаю, граф, что еще в замке Бражелон вам следовало открыться мне
и что аббат, - оказал он на Арамиса, - должен был сделать  это  в  своем
монастыре; тогда я не бросился бы в предприятие, в котором вы должны бы-
ли стать мне поперек дороги. Но из-за моей сдержанности не следует  счи-
тать меня глупцом. Если бы  я  захотел  выяснить,  какая  разница  между
людьми, которые к аббату д'Эрбле приходят по веревочной лестнице, и  те-
ми, которые являются к нему по деревянной, я бы заставил его говорить.
   - Как вы смеете вмешиваться! - воскликнул Арамис,  бледнея  от  гнева
при мысли, что, может быть, д'Артаньян подглядел его с  г-жой  де  Лонг-
виль.
   - Я вмешиваюсь в то, что меня касается, и умею делать вид,  будто  не
замечаю того, до чего мне нет дела. Но я ненавижу лицемеров,  а  к  этой
категории я причисляю мушкетеров, изображающих из себя аббатов, и  абба-
тов, прикидывающихся мушкетерами. Вот, - прибавил он, указывая на Порто-
са, - человек, который разделяет мое мнение.
   Портос, не произносивший до сих пор ни звука, ответил одним словом  и
одним движением. Он сказал: "Да", и взялся за шпагу.
   Арамис отскочил назад и извлек из ножен свою.  Д'Артаньян  пригнулся,
готовый напасть или защищаться.
   Тогда Атос свойственным ему одному спокойным и повелительным движени-
ем протянул руку, медленно взял свою шпагу вместо с  ножнами,  переломил
ее на колене и отбросил обломки в сторону.
   Затем, обратившись к Арамису, он сказал:
   - Арамис, сломайте вашу шпагу.
   Арамис колебался.
   - Так надо, - сказал Атос и прибавил более тихим в мягким голосом:  -
Я так хочу.
   Тогда Арамис, побледнев еще больше, но покоренный этим жестом и голо-
сом, переломил в руках гибкое лезвие, затем скрестил  на  груди  руки  и
стал ждать, дрожа от ярости.
   То, что они сделали, принудило отступить д'Артаньяна и Портоса. Д'Ар-
таньян совсем не вынул шпаги, а Портос вложил свою обратно в ножны.
   - Никогда, - сказал Атос, медленно поднимая к небу правую руку, - ни-
когда, клянусь в этом перед богом, который видит и слышит нас в эту тор-
жественную ночь, никогда моя шпага не скрестится с вашими, никогда я  не
кину на вас гневного взгляда, никогда в сердце моем по шевельнется нена-
висть к вам. Мы жили вместе, нснавпдоли и любили вместе. Мы вместе  про-
ливали кровь, и, может быть, прибавлю я,  между  нами  есть  еще  другая
связь, более сильная, чем дружба: мы связаны общим преступлением. Потому
что мы все четверо судили, приговорили к смерти и  казнили  человеческое
существо, которое, может быть, мы не имели права отправлять на тот свет,
хотя оно скорее принадлежало аду, чем этому миру. Д'Артаньян,  я  всегда
любил вас, как сына. Портос, мы десять лет спали рядом,  Арамис  так  же
брат вам, как и мне, потому что Арамис любил вас, как я люблю и буду лю-
бить вас вечно. Что значит для вас Мазарини, когда мы заставляли  посту-
пать по-своему такого человека, как Ришелье! Что для нас  тот  или  иной
принц, для нас, сумевших сохранить королеве ее корону! Д'Артаньян, прос-
тите, что я скрестил вчера свою шпагу с вашей. Арамис просит  в  том  же
извиненья у Портоса. После этого ненавидьте меня, если можете,  но  кля-
нусь, что, несмотря на вашу  ненависть,  я  буду  питать  к  вам  только
чувство уважения и дружбы. А теперь вы, Арамис, повторите мои  слова.  И
затем, если наши старые друзья этого желают и вы желаете того же,  расс-
танемся с ними навсегда.
   Наступила минута торжественного молчания, которое было прервано  Ара-
мисом.
   - Клянусь, - сказал он, глядя спокойно и прямо, хотя голос его дрожал
еще от недавнего волнения, - клянусь, я по питаю больше ненависти к моим
былым товарищам. Я сожалею, что бился с вами, Портос. Клянусь далее, что
не только шпага моя никогда не направится на вашу грудь, но что  даже  в
самой сокровенной глубине моего сердца но найдется впредь и следа непри-
язни к вам. Пойдемте, Атос.
   Атос сделал движение, чтобы уйти.
   - О пет, нет! Не уходите! - вскричал Д'Артаньян, увлекаемый одним  из
тех неудержимых порывов, в которых сказывалась его горячая кровь и  при-
родная прямота души. - Не уходите, потому что  я  тоже  хочу  произнести
клятву. Клянусь, что я отдам последнюю каплю моей крови, последний живой
лоскут моей плоти, чтобы сохранить уважение  такого  человека,  как  вы,
Атос, и дружбу такого человека, как вы, Арамис.
   И он бросился в объятия Атоса.
   - Сын мой, - произнес Атос, прижимая его к сердцу.
   - А я, - сказал Портос, - я не клянусь ни в чем, но  я  задыхаюсь  от
избытка чувств, черт возьми! Если бы мне пришлось сражаться против  вас,
мне кажется я скорее дал бы себя проткнуть насквозь, потому что я никог-
да никого не любил, кроме вас, в целом свете.
   И честный Портос, заливаясь слезами, бросился в объятия Арамиса.
   - Друзья мои, - сказал Атос, - вот на что я надеялся, вот чего я ждал
от таких сердец, как ваши. Да, я уже сказал и повторяю еще  раз:  судьбы
наши связаны нерушимо, хотя пути наши и разошлись. Я уважаю ваши  взгля-
ды, Д'Артаньян, я уважаю ваши убеждения, Портос. Хотя  мы  сражаемся  за
противоположные цели, - останемся друзьями!  Министры,  принцы,  короли,
словно поток, пронесутся и исчезнут, междоусобная  война  погаснет,  как
костер, но мы, останемся ли мы теми же? У меня  есть  предчувствие,  что
да.
   - Да, - сказал Д'Артаньян, - будем всегда мушкетерами, и пусть  нашим
единственным знаменем будет знаменитая салфетка бастиона  Сен-Жерве,  на
которой великий кардинал велел вышить три лилии.
   - Да, - сказал Арамис, - сторонники ли мы кардинала или фрондеры,  не
все ли равно? Останемся навсегда друг другу добрыми секундантами на дуэ-
лях, преданными друзьями в важных делах, веселыми товарищами в веселье.
   - И всякий раз, - сказал Атос, - как нам случится встретиться в  бою,
при одном слове "Королевская площадь!" возьмем шпагу в левую руку и про-
тянем друг другу правую, хотя бы это было среди кровавой резни.
   - Вы говорите восхитительно! - сказал Портос.
   - Вы величайший из людей и целой головой выше нас  всех!  -  вскричал
д'Артаньян.
   Атос улыбнулся с несказанной радостью.
   - Итак, решено, - сказал он. - Ну, господа, ваши руки.  Христиане  ли
вы хоть сколько-нибудь?
   - Черт побери! - воскликнул Д'Артаньян.
   - Мы будем ими на этот раз, чтобы сохранить верность нашей клятве,  -
сказал Арамис.
   - Ах, я готов поклясться кем угодно, хоть самим Магометом,  -  сказал
Портос. - Черт меня подери, если я когда-нибудь был  так  счастлив,  как
сейчас.
   И добрый Портос принялся вытирать все еще влажные глаза.
   - Есть ли на ком-нибудь из вас крест? - спросил Атос.
   Портос и д'Артаньян переглянулись и покачали головами, как люди, зас-
тигнутые врасплох.
   Арамис улыбнулся и снял с шеи алмазный крестик на нитке жемчуга.
   - Вот, - сказал он.
   - Теперь, - продолжал Атос, - поклянемся на этом кресте, который нес-
мотря на алмазы, все-таки крест, - поклянемся, что бы ни случилось, веч-
но сохранять дружбу. И пусть эта клятва свяжет не только нас, но и наших
потомков. Согласны вы на такую клятву?
   - Да, - ответили все в один голос.
   - Ах, предатель! - шепнул д'Артаньян на ухо Арамису. -  Вы  заставили
нас поклясться на кресте фрондерки!



   ПАРОМ НА УАЗЕ

   Мы надеемся, что наши читатели не совсем забыли молодого путешествен-
ника, оставленного нами по дорого во Фландрию. Потеряв  из  виду  своего
покровителя, который, стоя перед старинной церковью, провожал его глаза-
ми, Рауль пришпорил лошадь, чтобы избавиться от грустных мыслей и скрыть
от Оливена волнение, исказившее его лицо.
   Все же одного часа быстрой езды оказалось достаточно, чтобы  рассеять
печаль, омрачавшую живое воображенние молодого человека. Неведомое досе-
ле наслаждение полной свободой, наслаждение, которое имеет свою прелесть
даже для того, кто никогда не тяготился своей зависимостью, золотило для
него небо и землю, в особенности же тот отдаленный горизонт жизни, кото-
рый мы зовем своим будущим. Все же  после  нескольких  попыток  завязать
разговор с Оливеном юноша почувствовал, что  долгое  время  вести  такую
жизнь ему будет очень скучно. Разглядывая  проездом  разные  города,  он
вспоминал ласковые, поучительные, глубокие беседы графа: теперь никто не
сообщит ему об этих городах таких ценных сведений, какие получил  бы  он
от Атоса, образованнейшего и занимательнейшего собеседника.
   Еще одно воспоминание печалило Рауля. Подъезжая к городку  Лувру,  он
увидел прятавшийся за стеною тополей маленький замок,  который  до  того
напомнил ему замок Лавальер, что он остановился и смотрел на него  минут
десять, затем, грустно вздохнув, поехал дальше, не ответив Оливену, поч-
тительно осведомившемуся о причинах такого внимания к незнакомому  дому.
Вид внешних предметов - таинственный  проводник,  который  сообщается  с
тончайшими нитями нашей памяти и иногда, помимо пашей  воли,  пробуждает
ее. Эти нити, подобно нити Ариадны, ведут нас по лабиринту  мыслей,  где
мы иногда теряемся, гоняясь за тенями прошлого, именуемыми воспоминания-
ми. Так, вид этого замка отбросил Рауля на пятьдесят  миль  к  западу  и
заставил его припомнить всю свою жизнь, от момента прощания с  маленькой
Луизой до того дня, когда он увидел ее впервые.  Каждая  группа  дубков,
каждый флюгер на черепичной крыше напоминал ему, что он не приближается,
а, наоборот, с каждым шагом все больше и больше удаляется от друзей сво-
его детства и, может быть, покинул их навсегда.
   Наконец, не умея справиться со своей  подавленностью  и  печалью,  он
спешился, велел Оливену отвести лошадей в небольшой трактир, видневшийся
впереди при дороге на расстоянии мушкетного выстрела от них. Он сам  ос-
тался подле красивой группы каштанов в цвету, вокруг которых жужжали рои
пчел, и приказал Оливену прислать ему с трактирщиком бумагу и чернил  на
стол, точно нарочно здесь для этого поставленный.
   Оливен покорно поехал дальше, и Рауль сел, облокотясь, за стол,  уст-
ремив рассеянный взгляд на чудесный пейзаж, на зеленые поля и рощи и  от
времени до времени стряхивая с  головы  цвет  каштана,  падавший,  точно
снег. Рауль просидел так минут десять и уж  совсем  углубился  в  мечты,
когда вдруг он заметил странную фигуру с  багровым  лицом,  с  салфеткой
вместо передника и с другой салфеткой под мышкой, поспешно приближающую-
ся к нему с бумагой, пером и чернилами в руках.
   - Ах, ах, - сказало это видение, - видно, у вас, дворян, у всех  одни
и те же мысли. Не больше четверти часа назад молодой господин  на  такой
же красивой лошади и такого же барского вида, как вы, и, наверное, ваше-
го возраста, остановился около этих деревьев, велел принести сюда стол и
стул и пообедал здесь вместе с пожилым  господином,  должно  быть  своим
воспитателем. Они съели целый паштет без остатка и выпили до дна бутылку
старого маконского вина. Но, по счастью, у нас есть еще запасной  паштет
и такое же вино, так что, если вашей милости угодно приказать...
   - Нет, друг мой, - сказал Рауль, улыбаясь, - в настоящий  момент  мне
нужно лишь то, о чем я просил. Мне только хотелось бы, чтобы чернила бы-
ли черные, а перо хорошее. В таком случае  я  готов  заплатить  за  перо
столько, сколько стоит вино, а за чернила - сколько стоит паштет.
   - Тогда я отдам вино и паштет вашему слуге, - отвечал трактирщик, - а
перо и чернила вы получите в придачу.
   - Делайте, как хотите, - сказал Рауль, только еще  начинавший  знако-
миться с этой особой породой людей, которые состояли раньше в содружест-
ве с разбойниками большой дороги, а теперь, когда разбойники повывелись,
с успехом их заменили.
   Хозяин, успокоившись насчет платы, поставил на стол чернила,  перо  и
бумагу. Перо случайно оказалось сносным, и Рауль принялся за письмо. Хо-
зяин продолжал стоять перед ним, с невольным восхищением  глядя  на  это
очаровательное лицо, такое кроткое и вместе с тем строгое. Красота всег-
да была и будет великой силой.
   - Этот не таков, как тот, что сейчас проехал, - сказал хозяин  Оливе-
ну, который подошел осведомиться, не нужпо ли чего-нибудь Раулю. - У ва-
шего хозяина совсем нет аппетита.
   - Три дня тому назад у него был аппетит, но что поделаешь, с позавче-
рашнего дня он потерял его.
   Оливен и хозяин направились в трактир. Оливен, по  обычаю  слуг,  до-
вольных своим местом, рассказал трактирщику все, что, по его мнению, мог
рассказать о молодом дворянине.
   Рауль между тем писал следующее:
   "Сударь, после четырех часов езды я остановился, чтобы написать  вам,
ибо каждую минуту я чувствую ваше отсутствие и беспрестанно готов  обер-
нуться, чтобы ответить вам, как если бы вы  были  здесь  и  говорили  со
мной. Я был так потрясен отъездом и так огорчен нашей разлукой, что  мог
только весьма слабо выразить вам всю ту любовь и благодарность,  которые
я питаю к вам. Вы прощаете меня, не правда ли,  ведь  ваше  великодушное
сердце поняло все, что происходило в моем. Пишите мне, прошу  вас:  ваши
советы - часть моего существования. Кроме того, осмелюсь вам сказать,  я
очень обеспокоен: мне кажется, вы сами готовитесь к  какому-то  опасному
предприятию, о котором я не решился вас расспрашивать, раз вы сами мне о
нем ничего не сказали. Вы видите, мне крайне необходимо получить от  вас
письмо. С тех пор как вас нет здесь, подле меня, я каждую  минуту  боюсь
наделать ошибок.
   Вы были мне могущественной опорой, и сейчас,  клянусь  вам,  я  очень
одинок.
   Не будете ли вы так добры, сударь, если получите  известия  из  Блуа,
сообщить мне несколько слов о моей маленькой подруге мадемуазель де  Ла-
вальер, здоровье которой накануне нашего отъезда, как вы помните, внуша-
ло опасения.
   Вы понимаете, мой дорогой воспитатель, как мне дороги и ценны  воспо-
минания о времени, проведенном вместе с вами. Я надеюсь, что и вы изред-
ка вспоминаете обо мне, и если вам иногда меня недостает, если  вы  хоть
немного сожалеете о моем отсутствии, - я буду счастлив  узнать,  что  вы
почувствовали мою любовь и преданность и что я сумел  показать  их  вам,
когда имел радость жить с вами вместе".
   Окончив письмо, Рауль почувствовал, что на душе у него стало  спокой-
нее. Убедившись, что ни Оливен, ни хозяин за ним  не  подсматривают,  он
запечатлел на письме поцелуй - немая и  трогательная  ласка,  о  которой
способно было догадаться сердце Атоса,  когда  он  станет  распечатывать
конверт.
   Тем временем Оливен съел свой паштет и выпил бутылку вина. Лошади то-
же отдохнули. Рауль знаком подозвал хозяина, бросил на стол экю, вскочил
на лошадь и в Сен-Лисе сдал письмо на почту.
   Отдых, подкрепивший как всадников, так и лошадей, позволил им продол-
жать путь без остановок. В Вербери Рауль велел Оливену справиться о  мо-
лодом дворянине, который, по словам трактирщика, ехал впереди них.  Тот,
оказывается, проехал всего лишь три четверти часа тому назад, но у  него
была отличная лошадь, и он ехал очень быстро.
   - Постараемся догнать его, - сказал Рауль Оливену. - Он едет,  как  и
мы, в армию и будет мне приятным спутником.
   Было четыре часа, когда Рауль приехал в Компьеп, Здесь он пообедал  с
большим аппетитом и снова принялся расспрашивать о молодом  путешествен-
нике. Подобно Раулю, тот останавливался в гостинице "Колокол и бутылка",
лучшей в Компьене, и, уезжая, говорил, что заночует в Нуайоне.
   - Едем ночевать в Нуайон, - сказал Рауль.
   - Сударь, - почтительно заявил Оливен, - разрешите мне заметить  вам,
что мы уже сегодня утром сильно утомили наших лошадей.  Я  думаю,  лучше
будет переночевать здесь и выехать завтра рано утром.  Десять  миль  для
первого перехода достаточно.
   - Граф де Ла Фер желает, чтобы я торопился, -  возразил  Рауль,  -  и
чтобы я догнал принца на четвертый день утром. Доедем  до  Нуайона,  это
будет такой же переезд, какие мы делали, когда ехали из Блуа в Париж. Мы
прибудем туда в восемь часов. Лошади будут отдыхать целую ночь, а завтра
в пять часов утра поедем дальше.
   Оливен не посмел противоречить и последовал за Раулем,  ворча  сквозь
зубы:
   - Ладно, ладно, тратьте весь ваш пыл в  первый  день.  Завтра  вместо
двенадцати миль вы сделаете десять, послезавтра пять, а  дня  через  три
окажетесь в постели. Придется-таки вам отдохнуть. Все вы, молодые  люди,
хвастунишки.
   Видно, Оливен не прошел школы, в которой воспитались Планше и Гримо.
   Рауль и в самом деле чувствовал усталость, но ему хотелось  проверить
свои силы. Воспитанный в правилах, Атоса и много раз слышавший от него о
переездах в двадцать пять миль, он и тут желал походить на  своего  нас-
тавника. Д'Артаньян, этот железный человек, казалось, созданный из  нер-
вов и мускулов, также пленял его воображение.
   И он все погонял и погонял своего коня, несмотря на доводы Оливена.
   Они свернули на живописную проселочную дорогу, которая, как им сказа-
ли, на целую милю сокращала путь к парому. Въехав на небольшой холм, Ра-
уль увидел перед собой реку. На берегу виднелась группа всадников, гото-
вившихся к переправе. Не сомневаясь, что это молодой дворянин  со  своей
свитой, Рауль окликнул их, но было еще слишком далеко, чтобы  они  могли
его услышать. Тогда, несмотря на усталость лошади, Рауль погнал ее гало-
пом. Однако пригорок скоро скрыл от его  взора  всадников,  а  когда  он
взобрался на возвышенность, то паром уже отчалил и направился к противо-
положному берегу.
   Видя, что он опоздал и ему не удастся переправиться вместе с  другими
путешественниками, Рауль остановился, поджидая Оливена.
   В эту минуту с реки донесся крик. Рауль обернулся в ту сторону, отку-
да он послышался, и прикрыл рукой глаза  от  слепящих  лучей  заходящего
солнца.
   - Оливен! - крикнул он. - Что там случилось?
   Раздался второй крик, еще громче первого.
   - Канат оборвался, сударь, - ответил Оливен, - и паром понесло по те-
чению. Но что это там в воде? Как будто барахтается что-то.
   - Ясно, - воскликнул Рауль, всматриваясь в поверхность реки, ярко ос-
вещенной солнцем, - это лошадь и всадник!
   - Они тонут! - крикнул Оливен.
   Он не ошибся. У Рауля тоже не оставалось сомнений - на реке случилось
несчастье, и какой-то человек тонул. Он отпустил поводья и пришпорил ло-
шадь, которая, почувствовав одновременно боль и свободу, перескочила че-
рез перила, огораживавшие пристань, и бросилась в реку, далеко  разбрыз-
гивая воду и пену.
   - Что вы делаете! - вскричал Оливен. - Боже мой!
   Рауль направил лошадь прямо к утопавшему. Впрочем, это было для  него
дело привычное. Он вырос на берегах Луары, был взлелеян, можно  сказать,
ее волнами и сотни раз переправлялся через нее верхом  и  вплавь.  Атос,
желая сделать в будущем из виконта солдата, поощрял такие забавы.
   - О, боже мой, - в отчаянии кричал Оливен, - что сказал бы граф, если
бы он вас видел!
   - Граф поступил бы, как я, - ответил Рауль, изо всех сил понукая свою
лошадь.
   - А я, а я! - кричал побледневший Оливен, в отчаянии мечась по  бере-
гу, - Как же я-то переправлюсь?
   - Прыгай, трус, - ответил ему Рауль, продолжая плыть.
   Затем он крикнул путешественнику, который в двадцати  шагах  от  него
барахтался в воде:
   - Держитесь, держитесь! Я спешу к вам на помощь!
   Оливен подъехал к берегу, оробел, осадил лошадь, повернул  назад,  но
наконец, устыдившись, тоже бросился вслед за Раулем, хоть  и  твердил  в
страхе:
   - Я пропал, мы погибли.
   А тем временем паром несся по течению. С него раз  -  давались  крики
людей.
   Мужчина с седыми волосами бросился с парома в воду и бодро плыл к то-
нувшему. Он подвигался медленно, потому что ему приходилось плыть против
течения.
   Рауль уже подплывал к гибнущему. Но лошадь и всадник, с которых он не
спускал глаз, быстро погружались в воду. Только ноздри лошади  были  еще
видны над водою, а всадник выпустил поводья и, закинув голову,  протяги-
вал руки. Еще минута, и они исчезнут.
   - Мужайтесь! Смелей! - крикнул Рауль. - Смелей!
   - Поздно, - проговорил молодой человек, - поздно!
   Вода покрыла его голову, заглушив голос. Рауль бросился с лошади, по-
кинув ее на произвол судьбы, и в дватри взмаха рук был  уже  подле  нес-
частного. Он схватил лошадь за удила и приподнял ее голову из воды.  Жи-
вотное вздохнуло свободнее и, словно поняв, что ему  пришли  на  помощь,
удвоило усилия. Тотчас Рауль схватил руку молодого человека и положил ее
на гриву, за которую она и ухватилась так цепко, как  хватаются  утопаю-
щие. Теперь Рауль был уверен, что всадник не выпустит из  рук  гривы,  и
всецело занялся лошадью, направляя ее к противоположному берегу, помогая
ей рассекать волны и подбадривая ее криками.
   Внезапно лошадь споткнулась о песчаную отмель и встала на ноги.
   - Спасен! - воскликнул седой господин, тоже становясь на ноги.
   - Спасен, - тихо пробормотал молодой человек, выпуская гриву и  падая
с седла на руки Рауля.
   Рауль был всего в десяти шагах от берега.  Он  вынес  на  землю  бес-
чувственного молодого человека, положил на траву, расшнуровал воротник и
расстегнул застежки камзола.
   Минуту спустя старик был возле них.
   Наконец и Оливен  добрался  до  берега  после  бессчетного  множества
крестных знамений.
   Люди, оставшиеся посреди реки, принялись направлять  паром  к  берегу
при помощи шеста, который нашелся у них.
   Мало-помалу благодаря заботам Рауля и сопровождавшего всадника госпо-
дина мертвенно-бледные щеки молодого  человека  покрылись  румянцем.  Он
открыл глаза, и его блуждающий взор скоро остановился на том,  кто  спас
его.
   - Ах! - воскликнул он. - Я искал вас. Без вас я  был  бы  уже  мертв,
трижды мертв.
   - Но можно и воскреснуть, как вы видите, - отвечал Рауль.  -  Мы  все
отделались только хорошей ванной.
   - О, как мне благодарить вас! - воскликнул старый господин.
   - А, вы здесь, мой добрый Арменж? Я очень напугал вас, не правда  ли?
Но вы сами виноваты. Вы были моим наставником, почему же вы  не  научили
меня лучше плавать?
   - Ах, граф! - сказал старик. - Если бы с вами случилось несчастье,  я
никогда бы не посмел явиться на глаза маршалу.
   - Но как же это случилось? - спросил Рауль.
   - Как нельзя проще, - ответил тот, кого называли графом. - Мы  переп-
лыли уже больше трети реки, как вдруг канат оборвался, и моя лошадь, ис-
пугавшись крика и суетни паромщиков, прыгнула в воду. Я плохо  плаваю  и
не отважился в воде слезть с лошади. Вместо  того  чтобы  помочь  ей,  я
только стеснял ее движения и великолепнейшим образом утопил бы себя, ес-
ли бы вы не подоспели вовремя, чтобы вытащить меня из воды. Отныне,  су-
дарь, если вы согласны, мы связаны на жизнь и на смерть.
   - Сударь, - сказал Рауль, низко кланяясь, - уверяю вас, я весь к  ва-
шим услугам.
   - Меня зовут граф де Гиш, - продолжал молодой человек. - Мой  отец  -
маршал де Граммон. Теперь, когда вы знаете, кто  я,  окажите  мне  честь
назвать себя.
   - Я виконт де Бражелон, - сказал Рауль, краснея оттого, что не может,
подобно графу де Гишу, назвать имя своего отца.
   - Ваше лицо, виконт, ваша доброта и ваша смелость привлекают меня. Вы
уже заслужили мою глубокую признательность. Обнимемся и будем друзьями.
   - Я тоже полюбил вас от всего сердца, - ответил Рауль, обнимая графа,
- располагайте мною, прошу вас, как преданным другом.
   - Теперь скажите мне, виконт, куда вы направляетесь? - спросил Гиш.
   - В армию принца, граф.
   - И я тоже, - радостно воскликнул юноша. - Тем лучше, значит мы вмес-
те получим боевое крещение.
   - Отлично! Любите друг друга! - сказал воспитатель. - Вы оба  молоды,
вы, наверное, родились под одной звездой,  и  вам  суждено  было  встре-
титься.
   Молодые люди улыбнулись доверчиво, как и свойственно молодости.
   - Теперь, - сказал воспитатель, - вам надо переодеться. Ваши слуги, -
я отдал им приказание, как только они сошли с парома, - должно быть, уже
в гостинице. Сухое белье и вино вас согреют, идемте.
   Молодые люди не возражали. Напротив, они нашли такое предложение  ве-
ликолепным и тотчас же вскочили на своих лошадей, любуясь  друг  другом.
Действительно, оба они были юноши с гибкими, стройными фигурами,  благо-
родными, открытыми лицами, кротким и гордым взглядом, прямодушной и тон-
кой улыбкой. Гишу было лет восемнадцать, но ростом он был не  выше  пят-
надцатилетнего Рауля. Они невольно протянули друг другу руки и,  пришпо-
рив коней, поехали бок о бок до самой гостиницы. Один находил  радостной
и прекрасной жизнь, которой чуть было не лишился, другой благодарил  бо-
га, что успел уже в своей жизни сделать нечто такое, что  должно  понра-
виться его опекуну.
   Только один Оливен не совсем был доволен прекрасным поступком  своего
барина. Выжимая рукава и полы своего камзола, он думал, что остановка  в
Компьене избавила бы его не только от этого приключения, по и от просту-
ды и ревматических болей - неизбежных его последствий.



   СТЫЧКА

   Пребывание в Нуайоне было непродолжительным. Все спали глубоким сном.
Рауль велел разбудить себя, если приедет Гримо, но Гримо не приехал. Ло-
шади, без сомнения, тоже оценили восьмичасовой полный отдых и предостав-
ленную им роскошную подстилку из соломы. В пять часов утра де Гиша  раз-
будил Рауль, который пришел пожелать ему доброго утра. Наскоро позавтра-
кав, к шести часам они сделали уже две мили.
   Беседа молодого графа представляла живейший интерес для  Рауля.  Юный
граф много рассказывал, а Рауль больше слушал. Воспитанный в Париже, где
Рауль провел всего один день, да еще при дворе, которого Рауль не видал,
де Гиш со своими пажескими проказами и двумя дуэлями, в которые он ухит-
рился ввязаться, невзирая на эдикты, а главное - несмотря на надзор сво-
его наставника, был для Рауля занимательнейшим собеседником. Рауль побы-
вал в Париже только у Скаррона, и он назвал до Гишу лиц, которых он  там
видел. Гиш знал всех - госпожу де Нельян, мадемуазель д'Обинье, мадемуа-
зель де Скюдери, мадемуазель Поле, г-жу де Шеврез - и принялся остроумно
их всех высмеивать. Рауль очень боялся, как бы он не вздумал смеяться  и
над герцогиней де Шеврез, к которой он сам чувствовал искреннюю и глубо-
кую симпатию. Но, инстинктивно  ли  или  из  расположения  к  герцогине,
только де Гиш рассыпался в похвалах ей. От этих похвал  дружба  Рауля  к
графу усилилась.
   Затем разговор перешел на любовь и на ухаживанье за дамами. Тут  Бра-
желону тоже пришлось больше слушать, чем говорить. Он и слушал и,  прос-
лушав три-четыре довольно прозрачных рассказа, подумал, что граф, как  и
он, скрывает в сердце какую-то тайну.
   Гиш, как мы сказали, воспитывался при дворе, и все интриги двора были
ему известны. Рауль много слышал о дворе от графа де Ла Фер, только двор
этот сильно изменился с того времени, как Атос его видел. Поэтому  расс-
казы графа де Гиша содержали много совершенно нового для  его  спутника.
Беспощадный и остроумный, молодой граф разобрал всех  по  косточкам.  Он
рассказал о былой любовной связи между г-жой де Лонгвиль  и  Колиньи;  о
столь роковой для последнего дуэли на Королевской  площади,  на  которую
г-жа де Лонгвиль смотрела из окна;  о  повой  ее  связи  с  князем  Мар-
сильяком, ревновавшим ее до того, что он хотел бы  перестрелять  всех  и
каждого, даже ее духовника, аббата д'Эрбле; о любовных  интригах  принца
Уэльского с герцогиней де Монпансье, племянницей покойного короля, столь
прославившейся впоследствии своим тайным браком с  Лозеном.  Даже  самой
королеве досталось изрядно, и кардинал Мазарини тоже получил  свою  долю
насмешек.
   День пролетел незаметно. Воспитатель графа, весельчак, человек светс-
кий, исполненный учености "по самую макушку", как выражался его  ученик,
не раз напомнил Раулю глубокую образованность и насмешливое, меткое ост-
роумие Атоса. Но никто, по мнению Рауля, не мог сравниться с  графом  де
Ла Фер в изяществе, тонкости и благородстве языка  и  манер.  Ездоки  на
этот раз берегли своих лошадей больше вчерашнего и в четыре часа  спеши-
лись в Аррасе. Путники приближались к театру войны и  решили  пробыть  в
этом городе до следующего  утра,  потому  что  испанские  отряды  часто,
пользуясь ночной темнотою, отваживались делать нападения даже в  окрест-
ностях Арраса.
   Французская армия стояла между Понт-а-Марком и Валансьеном, загибаясь
к Дуэ. Сам принц, по слухам, находился в Бетюне.
   Неприятельская армия занимала местность от Касселя до Куртре,  и  так
как грабежи и всякого рода насилия были нередки, то несчастное погранич-
ное население покидало свои уединенные жилища и спасалось в  укрепленных
городах, где оно могло рассчитывать на убежище и защиту. Аррас был пере-
полнен беженцами.
   Говорили о предстоящей битве,  которая  должна  была  быть  решающей.
Принц будто бы до сих пор только маневрировал в  ожидании  подкреплений,
которые теперь прибыли. Молодые люди были очень рады,  что  поспели  так
вовремя.
   Они поужинали и легли спать в одной комнате. Они были в том возрасте,
когда дружба завязывается быстро. Им уже казалось, что  они  знают  друг
друга со дня рождения и никогда не захотят расстаться.  Вечер  прошел  в
разговорах о войне; слуги чистили оружие; молодые люди заряжали пистоле-
ты на случай стычки. На следующий день  оба  проснулись  огорченные,  им
снилось, что они приехали слишком поздно и не смогут участвовать в  бит-
ве. Распространился слух, что принц Конде очистил  Бетюн  и  отступил  к
Карвену, оставив, впрочем, в Бетюне гарнизон. По так как это известие не
было достоверным, то молодые люди решили продолжать свой путь на  Бетюн,
рассчитывая, что дорогой они всегда смогут свернуть  вправо  и  ехать  в
Карвен.
   Воспитатель графа де Гиша, знавший в совершенстве местность,  предло-
жил поехать проселочной дорогой, лежавшей посередине  между  дорогами  в
Лапе и в Бетюн. В Аблене можно будет все разузнать, а для Гримо они  ос-
тавили маршрут. Около семи часов все отправились в путь. Юный  и  пылкий
Гиш с увлечением говорил Раулю:
   - Нас сейчас трое, и с нами трое слуг. Слуги паши хорошо вооружены, и
ваш мне кажется довольно стойким.
   - Я никогда не видел его в деле, - ответил Рауль, - но  он  бретонец:
это обещает многое.
   - Да, да, - отвечал Гиш, - я уверен, что при случае и он сумеет стре-
лять. Мои же люди надежные, бывавшие в походах с моим отцом.  Итак,  нас
шестеро воинов. Если мы натолкнемся на маленький  неприятельский  отряд,
равный по численности нашему или даже немного больше нашего, неужели  мы
не нападем на них, Рауль?
   - Разумеется, нападем, - ответил виконт.
   - Тише, тише, молодые люди, - вмешался в разговор воспитатель, -  вот
о чем размечтались! А инструкции, которые мне даны, граф! Вы забыли, что
мне приказано доставить вас к принцу целым и невредимым. Когда будете  в
армии, лезьте под пули, если вам угодно. А до тех пор я,  как  главноко-
мандующий, приказываю вам отступать и сам повернусь тылом, завидев  хоть
один вражеский шлем.
   Гиш и Рауль переглянулись с улыбкой. Местность становилась все лесис-
тее.  От  времени  до  времени  встречались  небольшие   группы   бежен-
цев-крестьян, которые гнали перед собой скот и везли на тележках или та-
щили на себе самое ценное из своего имущества.
   До Аблена доехали без приключений. Там навели справки и  узнали,  что
принц действительно покинул Бетюн и теперь находится между  Камбреном  и
Вапти. Опять оставив маршрут для Гримо, они отправились кратчайшей доро-
гой, которая через полчаса привела маленький  отряд  на  берег  ручейка,
впадающего в Лис.
   Местность, вся изрезанная изумрудно-зелеными лощинками, была восхити-
тельна. Случалось, их тропа пересекала небольшие рощицы. Каждый раз  при
въезде в такую рощицу воспитатель, опасаясь засады, высылал вперед  двух
слуг в качестве авангарда. Сам он вместе с молодыми  людьми  представлял
главные силы армии, а Оливен, с карабином наготове, прикрывал тыл. Через
некоторое время вдали показался довольно густой лес;  за  сто  шагов  от
этого леса Арменж принял обычные меры предосторожности и  выслал  вперед
двух слуг.
   Слуги скрылись в зарослях. Молодые люди и воспитатель, весело болтая,
ехали за ними шагах в ста. Оливен держался сзади приблизительно на таком
же расстоянии. Вдруг загремели ружейные выстрелы.  Воспитатель  крикнул:
"Стой!" Молодые люди повиновались и остановили лошадей. В ту  же  минуту
они увидели мчавшихся назад слуг.
   Молодые люди, горя нетерпением  узнать,  в  чем  дело,  поспешили  им
навстречу. Воспитатель последовал за ними.
   - Вам преградили путь? - быстро спросили молодые люди.
   - Нет, не то, - отвечали слуги, - должно быть, нас даже и не  замети-
ли. Выстрелы раздались в ста шагах перед нами, видимо, в самой чаще  ле-
са, и мы вернулись за указаниями.
   - Мое указание, - сказал Арменж, - и даже мой приказ -  отступить!  В
этом лесу, быть может, засада.
   - И вы ничего не видели? - спросил граф своих слуг.
   - Я видел как будто всадников в желтом, спускавшихся по руслу реки, -
ответил один из них.
   - Так, - сказал воспитатель, - мы наткнулись на отряд  испанцев.  На-
зад, скорей назад!
   Молодью люди обменивались взглядами, как бы советуясь друг с другом.
   В эту минуту послышался выстрел из пистолета, за которым  последовали
крики, призывавшие на помощь.
   Молодые люди переглянулись еще раз, убедились, что ни тот, ни  другой
не расположен отступать, и, в то время как воспитатель уже повернул свою
лошадь, бросились вперед.
   Рауль крикнул:
   - За мной, Оливен!
   А Гиш:
   - За мной, Юрбен и Бланше!
   И, прежде чем Арменж успел опомниться от изумленния, они уже  исчезли
в лесу.
   Пришпоривая лошадей, молодые люди выхватили пистолеты.
   Через пять минут они, по-видимому, приблизились к месту, откуда  раз-
давались крики. Тогда они сдержали лошадей и стали продвигаться с  осто-
рожностью.
   - Тише, - сказал де Гиш, - всадники.
   - Да, трое верхом и трое спешившихся.
   - Что они делают? Вы видите?
   - Мне кажется, они обыскивают раненого или убитого человека.
   - Вероятно, какое-нибудь подлое убийство, - сказал де Гиш.
   - Но ведь это же солдаты, - возразил Бражелон.
   - Да, но убежавшие из армии, почти грабители с большой дороги.
   - Пришпорим, - сказал Рауль.
   - Пришпорим, - повторил де Гиш.
   - Стойте! - вскричал бедный воспитатель. - Умоляю вас!..
   Но молодые люди не слушали ничего. Они помчались один быстрее  друго-
го, и крики воспитателя только предупредили испанцев.
   Трое всадников немедленно бросились к ним навстречу, в то  время  как
остальные продолжали обирать двух путешественников, ибо, подъехав ближе,
молодые люди увидели не одно, а два лежащих тела.
   На расстоянии десяти шагов Гиш выстрелил первый и промахнулся.  Испа-
нец, устремившийся на Рауля, выстрелил тоже, и Рауль почувствовал в  ле-
вой руке боль, как от удара хлыстом. Шага за четыре от врага он  выстре-
лил; испанец, пораженный в грудь, раскинул руки и упал навзничь на  круп
лошади, которая, закусив удила, понесла.
   В ту же минуту Рауль, точно в тумане, увидел дуло мушкета, направлен-
ное в него. Он вспомнил совет Атоса и с быстротою молнии поднял на  дыбы
свою лошадь. Раздался выстрел. Лошадь отпрыгнула в сторону, ноги ее под-
косились, и она грохнулась наземь, примяв ногу Рауля.
   Испанец бросился к нему, схватил мушкет за дуло и  замахнулся,  чтобы
прикладом раздробить ему голову.
   К несчастью, Рауль находился в таком положении, что не  мог  вытащить
ни шпаги из ножен, ни пистолета из кобуры. Он увидел, как приклад взвил-
ся над его головой, в невольно зажмурил глаза. Но в эту  минуту  де  Гиш
одним скачком налетел на испанца и приставил ему пистолет к горлу.
   - Сдавайтесь, - сказал он, - или смерть вам.
   Мушкет вывалился из рук солдата, и он тотчас сдался.
   Гиш подозвал одного из своих слуг, поручил ему  стеречь  пленного,  с
приказанием пустить пулю в лоб, если  тот  сделает  малейшую  попытку  к
бегству, и, спрыгнув с лошади, подошел к Раулю.
   - Ну, граф, - сказал Рауль с улыбкой,  хотя  бледность  обличала  его
волнение, неизбежно при первой схватке, - вы быстро  расплачиваетесь  со
своими долгами. Но захотели долго быть мне обязанным. Если б  не  вы,  -
прибавил он, повторяя слова графа, - я был бы теперь трижды мертв.
   - Мой противник убежал, - отвечал Гиш, - и дал мне возможность прийти
вам на помощь. Но вы, кажется, серьезно ранены! Я вижу, вы весь в крови!
   - Мне как будто, - ответил Рауль, - оцарапало руку. Помогите мне выб-
раться из-под лошади, и затем, надеюсь, ничто не помешает нам продолжать
путь.
   Д'Арменж и Оливен слезли с коней и стали оттаскивать лошадь, бившуюся
в агонии.
   Раулю удалось вынуть ногу из стремени и высвободить ее из-под лошади.
Через секунду он был на ногах.
   - Ничего не повредили? - спросил Гиш.
   - По счастью, ничего, уверяю вас, - ответил Рауль. - Но что сталось с
несчастными, которых эти негодяи хотели убить?
   - Мы приехали слишком поздно. По-видимому, они их убили и убежали  со
своей добычей. Мои слуги около трупов.
   - Пойдем посмотрим, вдруг они еще живы, и мы можем им помочь, -  ска-
зал Рауль. - Оливен, мы получили в наследство двух лошадей, но я потерял
своего копя. Возьмите себе лучшую из двух лошадей, а мне дайте вашу.
   И они направились к месту, где лежали жертвы.



   МОНАХ

   Двое мужчин лежали на земле. Один, пронзенный тремя пулями, лежал ли-
цом вниз и плавал в собственной крови. Он был мертв. Другого слуги прис-
лонили к дереву, он горячо молился, подняв глаза к  небу.  Пуля  пробила
ому верхнюю часть бедра.
   Молодые люди подошли сначала к мертвому и переглянулись с удивлением.
   - Это священник, - сказал Бражелон. - На голове у  него  тонзура.  О,
негодяи! Поднять руку на священнослужителя!
   - Пожалуйте сюда, сударь, - сказал  Юрбен,  старый  солдат,  участник
всех походов кардинала-герцога. - Тому уже ничем не поможешь, а вот это-
го еще, пожалуй, можно спасти.
   Раненый печально улыбнулся.
   - Меня спасти? Нет, - сказал он. - Но помочь мне умереть - да.
   - Вы священник? - спросил Рауль.
   - Нет.
   - Мне показалось, что ваш несчастный товарищ  принадлежал  к  церкви,
поэтому я вас об этом спросил, - сказал Рауль.
   - Это бетюнский священник. Он хотел отвезти в надежное место  священ-
ные сосуды и казну своей церкви; принц оставил наш город, и, может быть,
завтра его займут испанцы. Так как все знали, что  неприятельские  шайки
рыщут в окрестностях и план, задуманный священником, опасен, то никто не
отважился сопровождать его. Тогда я предложил свои услуги.
   - Эти негодяи напали на вас! Они стреляли в священника!
   - Господа, - сказал раненый, оглядываясь, - я сильно страдаю, по  мне
все же хотелось бы, чтобы меня перенесли в какой-нибудь дом.
   - Где бы вам могли помочь? - спросил де Гиш.
   - Нет, где бы я мог исповедаться.
   - Но, может быть, - сказал Рауль, - вы вовсе не  так  опасно  ранены,
как думаете?
   - Сударь, - отвечал раненый, - поверьте мне, нельзя терять ни минуты.
Пуля пробила шейку бедренной кости в проникла в живот.
   - Вы лекарь? - спросил де Гиш.
   - Нет, - сказал умирающий, - по я немного понимаю в ранениях и  знаю,
что моя рана смертельна. Постарайтесь же перенести меня куда-нибудь, где
бы я мог найти священника, или возьмите на себя труд привести его  сюда,
и бог вознаградит вас. Нужно спасти мою душу, - тело уже погибло.
   - Умереть за исполнением доброго дела! Это невозможно, бог вам  помо-
жет.
   - Господа, - сказал раненый, собирая все своп силы и стараясь встать,
- ради бога, не будем терять время в  пустых  разговорах.  Помогите  мне
добраться до ближайшей деревни или поклянитесь вашим  вечным  спасением,
что вы пришлете сюда первого монаха,  первого  священника,  которого  вы
встретите. Но, - прибавил он с отчаянием, - едва ли кто отважится  прий-
ти: ведь все знают, что испанцы бродят в окрестностях, и я умру без  по-
каяния. О господи, господи! - воскликнул раненый с таким ужасом в  голо-
се, что молодые люди вздрогнули. - Ты не допустишь этого!  Это  было  бы
слишком ужасно.
   - Успокойтесь, - сказал Гиш - клянусь вам, вы получите утешение,  ко-
торого просите. Скажите нам только, есть ли здесь  поблизости  какое-ни-
будь жилье, где мы могли бы попросить помощи, или  деревня,  куда  можно
послать за священником?
   - Благодарю вас, да вознаградит вас господь. В  полумиле  отсюда,  по
этой же дороге, есть трактир, а через милю  примерно  дальше  -  деревня
Грене. Поезжайте к тамошнему священнику. Если не застанете его дома, об-
ратитесь в августинский монастырь, последний дом сверни направо, и  при-
веди ко мне монаха. Монаха или священника, все равно, лишь бы он имел от
святой церкви право отпускать грехи in articulo mortis [15].
   - Господин д'Арменж, - сказал де Гиш, - останьтесь при раненом и наб-
людайте, чтобы его перенесли как можно осторожнее. Прикажите сделать но-
силки из веток и положите на них все наши плащи. Двое слуг понесут  его,
а третий для смены пусть идет рядом. Мы поедем виконт и я, за  священни-
ком.
   - Поезжайте, граф, - ответил воспитатель. - Но, ради  всего  святого,
не подвергайте себя опасности.
   - Не беспокойтесь. К тому же на сегодня мы  уже  спасены.  Вы  знаете
правило: non bis in idem [16].
   - Мужайтесь, - сказал Рауль раненому, - мы исполним вашу просьбу.
   - Да благословит вас бог, - ответил умирающий с выражением величайшей
благодарности.
   Молодые люди помчались в указанном направлении, а  воспитатель  графа
де Гиша занялся устройством носилок.
   Минут через десять граф и Рауль завидели гостиницу.
   Не сходя с лошади, Рауль вызвал хозяина, предупредил его, что к  нему
сейчас принесут раненого, и велел ему приготовить все нужное  для  пере-
вязки: кровать, бинты, корпию. Кроме того, Рауль попросил хозяина,  если
тот знает поблизости лекаря или хирурга, послать за ним и пообещал  воз-
наградить посыльного. Хозяин, видя двух богато одетых  юношей,  пообещал
все, о чем его просили, в молодые люди, убедившись, что приготовления  к
приему раненого начались, поскакали дальше в Грене.
   Они проехали больше мили и завидели уже крыши домов,  крытые  красной
черепицей, ярко выделявшиеся среди окружающей зелени, как вдруг показал-
ся едущий им навстречу верхом на муле бедный монах,  которого,  судя  по
его широкополой шляпе и серой шерстяной рясе, они приняли за августинца.
На этот раз случай посылал именно то, чего они искали. Они  подъехали  к
монаху.
   Это был человек лет двадцати двух  или  трех,  которого  аскетическая
жизнь делала на вид гораздо старше. Он был бледен, но это была не та ма-
товая бледность, которая красит лицо, а какая-то  болезненная  желтизна.
Его короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы,  были  светло-русые;
бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми.
   - Позвольте вас спросить, - с обычной вежливостью  обратился  к  нему
Рауль, - вы священник?
   - А вы зачем спрашиваете? - безразлично, почти грубо ответил монах.
   - Чтобы знать, - надменно ответил де Гиш.
   Незнакомец ударил мула пятками и продолжал свой путь.
   Де Гиш одним скачком очутился впереди него и преградил ему дорогу.
   - Отвечайте, - сказал он. - Вас спросили  вежливо,  а  каждый  вопрос
требует ответа.
   - Я полагаю, что имею право говорить или не говорить,  кто  я  такой,
первому встречному, которому вздумается меня спрашивать.
   Де Гиш с великим трудом подавил в себе яростное  желание  пересчитать
кости монаху.
   - Прежде всего, - сказал он, - мы не первые встречные: мой друг - ви-
конт де Бражелон, а я - граф до Гиш. Затем мы  спрашиваем  вас  об  этом
вовсе не из прихоти: раненый, умирающий человек нуждается в помощи церк-
ви. Если вы священник, я приглашаю вас из человеколюбия  последовать  за
нами, чтобы помочь этому человеку. Если же вы не священник - тогда  дру-
гое дело; предупреждаю вас из учтивости, которая, видимо, вам вовсе нез-
накома, что я готов проучить вас за дерзость.
   Монах смертельно побледнел и улыбнулся так странно, что у  Рауля,  не
спускавшего с него глаз, сердце сжалось от этой улыбки, как от оскорбле-
ния.
   - Это какой-нибудь испанский или фламандский шпион, - сказал он, хва-
таясь за пистолет.
   Быстрый, как молния, угрожающий взгляд был ответом Раулю.
   - Так что же, - продолжал де Гиш, - вы будете отвечать?
   - Я священник, - сказал человек.
   И лицо его стало опять бесстрастным.
   - В таком случае, отец, - сказал Рауль, вкладывая пистолет обратно  в
кобуру и принуждая себя говорить почтительно, -  раз  вы  священник,  то
вам, как сказал уже мой друг, представляется случай исполнить свой долг.
Сейчас должны принести встреченного нами раненого, которого мы  поместим
в ближайшей гостинице. Он просит  священника.  Наши  слуги  сопровождают
его.
   - Я поеду туда, - сказал монах.
   И он ударил мула пятками.
   - А если вы не поедете, - сказал де Гиш, - то, поверьте, наши  лошади
в силах догнать вашего мула. А мы можем велеть схватить вас  всюду,  где
бы вы ни были. И тогда, клянусь вам, расправа  будет  коротка:  нетрудно
найти дерево и крепкую веревку.
   Глаза монаха снова сверкнули, но и только. Он повторил опять: "Я пое-
ду туда", и двинулся по дороге.
   - Поедем за ним, - сказал де Гиш, - это будет вернее.
   - Я и сам хотел вам это предложить, - ответил Рауль.
   И молодые люди направились вслед за монахом,  стараясь  держаться  за
ним на расстоянии пистолетного выстрела. Минут через пять монах оглянул-
ся, как бы желая убедиться, следят ли за ним.
   - Видите, - сказал Рауль, - как мы хорошо  сделали,  что  поехали  за
ним.
   - Ужасное лицо у этого монаха! - сказал де Гиш.
   - Ужасное! - повторил Рауль. - В особенности его выражение; эти  жел-
тые волосы, тусклые глаза, эти губы, проваливающиеся при  каждом  слове,
которое он произносит...
   - Да, - сказал де Гиш, которого менее, чем Рауля, поразили  эти  под-
робности, потому что он разговаривал, в то  время  как  Рауль  занимался
наблюдением. - Да, странное лицо. По, знаете, все эти монахи  подвергают
себя таким уродующим человека мучениям! От постов они бледнеют,  бичева-
ние делает их лицемерными, а глаза их тускнеют от слез:  они  оплакивают
житейские блага, которых лишились и которыми мы наслаждаемся.
   - Как бы то ни было, - сказал Рауль, - бедняга получит своего священ-
ника. Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовни-
ка. Я, признаться, привык к священникам совсем другого вида.
   - Видите ли, - сказал де Гиш, - он из странствующих монахов, что про-
сят милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с  неба.  По
большей части это иностранцы - шотландцы, ирландцы, датчане. Мне  иногда
показывали таких.
   - Столь же безобразных?
   - Нет, но все же достаточно отвратительных.
   - Какое несчастье для бедного раненого умирать на руках  у  подобного
монаха!
   - Положим, разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает,  а  от
бога, - сказал Гиш. - Но, признаюсь, я предпочел бы умереть  без  покая-
ния, чем иметь дело с таким духовником. Вы согласны со мной,  не  правда
ли, виконт? Я видел, вы поглаживали ручку вашего пистолета,  словно  вам
хотелось размозжить ему голову.
   - Да, граф, странная вещь, которая вас удивит: при виде этого челове-
ка  я  почувствовал  неописуемый  ужас.  Вам  приходилось   когда-нибудь
повстречать змею?
   - Никогда, - сказал де Гиш.
   - Со мной это часто случалось в наших  лесах  возле  Блуа.  Помнится,
когда я в первый раз увидел змею и она, извиваясь,  посмотрела  на  меня
своими тусклыми глазками, покачивая головой и высовывая язык, я  поблед-
нел и замер на месте, словно зачарованный, пока граф де Ла Фер...
   - Ваш отец? - спросил де Гиш.
   - Нет, мой опекун, - ответил Рауль, краснея.
   - Ну, ну?
   - ...Пока граф де Ла Фер не сказал мне: "Ну что же, Бражелон,  скорей
за шпагу!" Тогда я подбежал к гадине и рассек ее пополам в  тот  момент,
когда она, шипя, поднялась на хвосте, чтобы броситься  на  меня.  Уверяю
вас, такое же чувство я испытал при виде этого человека, когда  он  ска-
зал: "А вы зачем спрашиваете?" - и посмотрел на меня.
   - И вы сожалеете, что не рассекли его пополам, как ту змею?
   - Ну да, почти что, - сказал Рауль.
   Они были уже недалеко от гостиницы, когда увидали на дороге приближа-
ющуюся с другой стороны процессию во главе с  д'Арменжем.  Два  человека
несли умирающего, третий вел лошадей.
   Молодые люди прибавили ходу.
   - Вот раненый, - сказал де Гиш, проезжая мимо  августинца.  -  Будьте
так добры, поторопитесь немного, сеньор монах!
   Рауль постарался проехать по дороге как можно дальше от монаха, отво-
рачиваясь от него с омерзением.
   Теперь молодые люди ехали не позади августинца, а впереди  него.  Они
поспешили к раненому и сообщили ему радостное известие.  Умирающий  при-
поднялся, чтобы посмотреть в указанном направлении, увидел монаха, кото-
рый приближался, подгоняя мула, и с лицом, просветленным радостью, опять
опустился на носилки.
   - Теперь, - сказали молодые люди, - мы сделали для вас все, что  мог-
ли, и так как мы спешим в армию принца, то будем продолжать наш путь. Вы
извините нас, не правда ли? Говорят, что готовится сражение, и мы не хо-
тели бы явиться на следующий день после него.
   - Поезжайте, молодые сеньоры, - сказал раненый, - в будьте  благосло-
венны за вашу заботу. Вы поистине сделали для меня все, что было в ваших
силах. Я могу только сказать вам еще раз: да хранит бог вас и всех близ-
ких вашему сердцу.
   - Мы поедем вперед, - сказал де Гиш своему воспитателю, - а вы  дого-
ните нас по дороге в Камбрен.
   Трактирщик ждал у дверей. Он все приготовил - постель, бинты,  корпию
- и послал конюха за лекарем в ближайший город Ланс.
   - Хорошо, - сказал трактирщик, - все будет сделано, как вы приказали.
Но сами-то вы разве не остановитесь, чтобы перевязать вашу рану? -  при-
бавил он, обращаясь к Бражелону.
   - О, моя рана пустячная, - отвечал виконт. -  Успею  заняться  ею  на
следующей остановке. Прошу вас об одном: если проедет верховой и спросит
вас о молодом человеке на рыжей лошади, в сопровождении лакея, - скажите
ему, что вы меня видели, что я поехал дальше и рассчитываю обедать в Ма-
зенгарбе, а ночевать в Камбрене. Этот верховой - мой слуга.
   - Не лучше ли будет для большей верности спросить его имя  и  назвать
ему ваше? - сказал хозяин.
   - Лишняя предосторожность не повредит, - ответил Рауль. - Меня  зовут
виконт де Бражелон, а его - Гриме.
   В это время с одной стороны принесли раненого, а  с  другой  подъехал
монах. Молодые люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между
тем слез с мула и велел отвести его в конюшню, не расседлывая.
   - Сеньор монах, - сказал де Гиш, - хорошенько исповедуйте этого чело-
века и не беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено.
   - Благодарю вас, сударь, - ответил монах с той же улыбкой, от которой
Бражелон содрогнулся.
   - Едемте, граф, - сказал Рауль, испытывавший инстинктивное  отвращние
к августинцу. - Едемте, мне здесь как-то не по себе.
   - Благодарю вас еще раз, прекрасные сеньоры, - сказал раненый,  -  не
забывайте меня в своих молитвах.
   - Будьте покойны, - ответил де Гиш и  пришпорил  своего  коня,  чтобы
догнать Рауля, отъехавшего уже шагов на двадцать.
   В это время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и  хозяйка  стояли  на
ступеньках перед дверью.
   Несчастный раненый, видимо, испытывал страшные мучения, во его волно-
вала только одна мысль: идет ли за ним монах.
   При виде бледного, окровавленного человека хозяйка схватила  мужа  за
руку.
   - Что случилось? - спросил тот. - Уж не дурно ли тебе?
   - Нет, но ты посмотри на него, - сказала хозяйка,  указывая  мужу  на
раненого.
   - Да, мне кажется, ему очень плохо.
   - Я не об этом, - продолжала хозяйка, вся дрожа, - я спрашиваю  тебя,
узнаешь ли ты его?
   - Этого человека? Постой...
   - А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, - сказала жена.
   - В самом деле! - воскликнул хозяин. - Горе нашему дому!  Это  бывший
бетюнский палач!
   - Бывший бетюнский палач! - прошептал молодой монах,  останавливаясь,
и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался  исповедо-
вать.
   Д'Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания.
   - Сеньор монах, - сказал он, - настоящий ли  это  палач  или  бывший,
все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас про-
сит: ваш поступок от этого будет еще достойнее.
   Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слу-
ги уложили умирающего на кровать.
   Увидав служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли  и
затворили за собой дверь.
   Д'Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на  коней  и  рысью
пустились по дороге вслед за Раулем и его  спутником,  уже  исчезнувшими
вдали.
   Когда воспитатель и его свита уже скрылись из вида, перед  гостиницей
остановился новый путник.
   - Что вам угодно, сударь? -  спросил  побледневший  хозяин,  все  еще
взволнованный своим открытием.
   Путник знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади  и  сделал
движение, каким чистят лошадь.
   - Черт возьми, - пробормотал хозяин, - а этот вот, кажется, еще и не-
мой. Где хотите вы пить? - спросил он громко.
   - Здесь, - сказал путешественник, указывая на стол.
   "Оказывается, я ошибся, - подумал хозяин. - Он не совсем немой".
   Он поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и  поставил  их  на
стол перед своим молчаливым посетителем.
   - Угодно ли вам, сударь, еще чего-нибудь? - спросил он.
   - Да, - ответил путешественник.
   - Что же вам угодно?
   - Узнать, не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом
на рыжей лошади, в сопровождении слуги.
   - Виконт де Бражелон? - спросил хозяин.
   - Именно.
   - Значит, вас зовут господин Гримо?
   Приезжий утвердительно кивнул головой.
   - Так вот, - сказал хозяин, - ваш молодой барин  был  здесь  четверть
часа тому назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене.
   - А сколько отсюда до Мазенгарба?
   - Две с половиной мили.
   - Благодарю вас.
   Гримо, убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим  молодым
барином, успокоился, отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча.
   Он поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова,
как страшный крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим.
   Гримо вскочил.
   - Что это такое? - спросил он. - Откуда этот крик?
   - Из комнаты раненого, - ответил хозяин.
   - Какого раненого? - спросил Гримо.
   - Бывший бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли
сюда, и сейчас он исповедуется августинскому монаху. Он,  видно,  сильно
страдает.
   - Бывший бетюнский палач! - пробормотал Гримо, напрягая память. - Че-
ловек лет под шестьдесят, высокий широкоплечий, смуглый, волосы и борода
черные?
   - Так, так, только борода поседела, а волосы стали совсем  белые.  Вы
его знаете? - спросил хозяин.
   - Я видел его один раз, - сказал Гримо, лицо которого омрачилось  при
этом воспоминании.
   Тут вбежала хозяйка, вся дрожа.
   - Ты слышал? - спросила она мужа.
   - Да, - ответил тот с беспокойством поглядывая на дверь.
   Крик повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий,  протяж-
ный стон.
   Все трое в ужасе переглянулись.
   - Надо посмотреть, что там такое, - сказал Гримо.
   - Можно подумать, что там кого-нибудь душат, - пробормотал хозяин.
   - Господи Иисусе! - воскликнула его жена, крестясь.
   Гриме говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился
к двери и с силой толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку.
   - Отворите! - крикнул хозяин. - Отворите, сеньор монах, отворите  сию
же минуту!
   Ответа не последовало.
   - Отворите, или я вышибу дверь! - крикнул Гримо.
   Никакого ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу,  слу-
чайно стоявшую в углу. Он подсунул ее под дверь, и,  прежде  чем  хозяин
успел помешать, дверь соскочила с петель. Комната  была  залита  кровью,
сочившейся через тюфяк. Раненый уже не мог говорить,  а  только  хрипел.
Монах исчез.
   - А монах? - вскричал хозяин. - Где же монах?
   Гримо бросился к открытому окну, выходившему во двор.
   - Он выскочил отсюда! - воскликнул он.
   - Вы думаете? - переспросил испуганный хозяин. -  Эй,  посмотрите,  в
конюшне ли мул монаха!
   - Мула пет! - крикнул слуга, к которому был обращен этот вопрос.
   Гримо нахмурился, а хозяин, сложив руки, как  для  молитвы,  опасливо
оглядывался. Жена его даже побоялась войти в комнату и, объятая страхом,
осталась стоять за дверью.
   Гримо подошел к раненому и вгляделся в суровые, резкие черты его  ли-
ца, вызвавшего в нем такое страшное воспоминание.
   Наконец после минуты мрачного и немого созерцания он сказал:
   - Нет сомнения: это он.
   - Жив ли он еще? - спросил хозяин.
   Гримо вместо ответа расстегнул камзол на умирающем, чтобы  послушать,
бьется ли сердце. Хозяин с женой также подошли. Но  вдруг  они  отшатну-
лись. Хозяин закричал в ужасе, Гримо побледнел.
   В грудь палача слева по самую рукоятку был всажен кинжал.
   - Бегите за помощью, - сказал Гримо. - Я побуду здесь.
   Хозяин с растерянным видом вышел из комнаты, жена его  убежала,  едва
заслышав крик мужа.



   ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ

   Вот что произошло.
   Как мы видели, монах не по доброй воле, а, напротив, весьма  неохотно
последовал за раненым, которого ему  навязали  столь  странным  образом.
Быть может, он попытался бы бежать, если б было возможно. Но угрозы  мо-
лоды к людей, слуги, оставшиеся позади в гостинице и, несомненно,  полу-
чившие соответствующий приказ, а быть может, и свои собственные  сообра-
жения побудили монаха разыграть роль духовника до  конца,  не  выказывая
открыто своего неудовольствия.
   Войдя в комнату, он подошел к изголовью раненого.
   Быстрым взглядом, свойственным умирающим, которым каждая минута доро-
га, палач посмотрел в лицо того, кто должен был быть его утешителем.
   Он сказал с нескрываемым удивлением:
   - Вы еще очень молоды, отец мой.
   - В моем звании люди не имеют возраста, - сухо ответил монах.
   - О отец мой, говорите со мной не так сурово, - сказал раненый,  -  я
нуждаюсь в друге в последние минуты жизни.
   - Вы очень страдаете? - спросил монах.
   - Да, душой еще сильное, чем телом.
   - Мы спасем вашу душу, - сказал монах. - Но действительно ли  вы  бе-
тюнский палач, как я сейчас слышал?
   - Вернее, - поспешно ответил раненый, боясь, без  сомнения,  лишиться
из-за этого имени последней помощи, о которой просил, -  вернее,  я  был
им. Теперь я больше не палач. Уже пятнадцать лет, как я  сложил  с  себя
эту должность. Я еще присутствую при казнях, но сам не казню, о нет!
   - Значит, вас тяготит ваша должность?
   Палач глубоко вздохнул.
   - Пока я лишал жизни во имя закона и правосудия, мое дело  не  мешало
мне спать спокойно, потому что я был под покровом правосудия  и  закона.
Но с той ужасной ночи, когда я послужил орудием личной мести и с  гневом
поднял меч на божие создание, с того самого дня... -
   Палач остановился и в отчаянии покачал головой.
   - Говорите, - сказал монах и присел в ногах кровати, потому  что  его
внимание было уже привлечено таким необычным началом.
   - Ах, - воскликнул умирающий с порывом долго скрываемого и,  наконец,
прорвавшегося страдания, - я старался заглушить угрызения совести  двад-
цатью годами доброй жизни. Я отучил себя от  жестокости,  привычной  для
того, кто проливал кровь. Я никогда не жалел своей жизни, если представ-
лялся случай спасти жизнь тем, кто находился в опасности. Я сохранил  не
одну человеческую жизнь взамен той,  которую  отнял.  Это  еще  не  все.
Деньги, которые я приобрел, состоя на службе, я роздал  бедным;  я  стал
усердно посещать церковь; люди, прежде избегавшие меня, привыкли ко мне.
Все меня простили, некоторые даже полюбили. Но я думаю, что бог не прос-
тил меня, и каждую ночь встает передо мною тень этой женщины.
   - Женщины! Так вы убили женщину? - воскликнул монах.
   - И вы тоже, - воскликнул палач, - употребили это слово, которое пос-
тоянно звучит у меня в ушах: "убили"! Значит, я убил,  а  не  казнил.  Я
убийца, а не служитель правосудия!
   И он со стоном закрыл глаза.
   Монах, без сомнения, испугался, что он умрет, не открыв больше  ниче-
го, и поспешил сказать:
   - Продолжайте, я еще ничего не знаю. Когда вы окончите свой  рассказ,
мы - бог и я - рассудим вас.
   - О отец мой! - продолжал палач, не открывая глаз, словно  он  боялся
увидеть что-то страшное. - Это ужас, который я не в силах победить, уси-
ливается во мне в особенности ночью и на воде. Мне кажется, что рука моя
тяжелеет, будто я держу топор; что вода  окрашивается  кровью;  что  все
звуки природы - шелест деревьев, шум ветра, плеск  волн  -  сливаются  в
плачущий, страшный, отчаянный голос, который кричит мне:  "Да  свершится
правосудие божье!"
   - Вред, - прошептал монах, качая головой.
   Палач открыл глаза, сделал усилие, чтобы повернуться к молодому чело-
веку, и схватил его за руку.
   - Бред! - повторил он. - Вы говорите: бред! О нет, потому что  именно
вечером я бросил ее тело в реку, потому что слова,  которые  шепчет  мне
совесть, - те самые слова, которые я повторял в  своей  гордыне.  Будучи
орудием человеческого правосудия, я возомнил себя орудием небесной спра-
ведливости.
   - Но как это случилось? Расскажите же, - попросил монах.
   - Однажды вечером ко мне явился человек и передал приказ. Я  последо-
вал за ним. Четверо других господ, ждали меня. Я надел маску, и они уве-
ли меня с собой. Мы поехали. Я решил отказаться, если дело, которого  от
меня потребуют, окажется несправедливым. Проехали мы  пятьшесть  миль  в
угрюмом молчании, почти не обменявшись ни одним словом. Наконец они  по-
казали мне в окно небольшого домика на женщину, которая сидела у  стола,
облокотившись, и сказали мне: "Вот та, которую нужно казнить".
   - Ужасно! - сказал монах. - И вы повиновались?
   - Отец мой, она была чудовищем, а не женщиной. Говорят, она  отравила
своего второго мужа, пыталась убить своего деверя,  бывшего  среди  этих
людей. Она незадолго перед тем отравила одну молодую женщину,  свою  со-
перницу, а когда она жила в Англии, по ее проискам, говорят, был заколот
любимец короля.
   - Бекингэм! - воскликнул монах.
   - Да, Бекингэм.
   - Так она была англичанка, эта женщина?
   - Нет, она была француженка, но вышла замуж в Англии.
   Монах побледнел, отер свой лоб и встал, чтобы запереть дверь на  зад-
вижку. Палач подумал, что он покидает его, и со стоном упал на кровать.
   - Нет, нет, я здесь, - поспешно подходя к  нему,  произнес  монах.  -
Продолжайте. Кто были эти люди?
   - Один был иностранец, - кажется,  англичанин.  Четверо  других  были
французы и в мушкетерской форме.
   - Их звали?.. - спросил монах.
   - Я не знаю. Только все они называли англичанина милордом.
   - А эта женщина была красива?
   - Молода и красива. О, прямо красавица! Я словно сейчас вижу, как она
молит о пощаде, стоя на коленях и подняв ко мне бледное лицо. Я  никогда
не мог понять потом, как я решился отрубить эту прекрасную голову.
   Монах, казалось, испытывал странное волнение. Он дрожал  всем  телом.
Видно было, что он хочет задать один вопрос и не решается.
   Наконец, сделав страшное усилие над собой, он сказал:
   - Как звали эту женщину?
   - Не знаю. Как я вам сказал, она была два раза замужем,  и,  кажется,
один раз в Англии, а второй - во Франции.
   - И она была молода?
   - Лет двадцати пяти.
   - Хороша собой?
   - Необычайно.
   - Белокурая?
   - Да.
   - С пышными волосами, падавшими на плечи, не так ли?
   - Да.
   - Выразительный взор?
   - Да, она могла, когда хотела, смотреть так.
   - Необыкновенно приятный голос?
   - Откуда вы это знаете?..
   Палач приподнялся на локте и испуганными глазами  поглядел  на  смер-
тельно побледневшего монаха.
   - И вы убили ее! - сказал монах. - Вы послужили оружием для этих низ-
ких трусов, которые не осмелились убить ее сами! Вы не сжалились над  ее
молодостью, ее красотой, ее слабостью! Вы убили эту женщину?
   - Увы! - ответил палач. - Я говорил вам, отец мои, что в этой женщине
под ангельской наружностью скрывался адский дух, и когда  я  увидел  ее,
когда я вспомнил все зло, которое она мне сделала...
   - Вам! Что же такое она могла вам сделать?
   - Она соблазнила и погубила моего брата, священника. Он бежал  с  нею
из монастыря.
   - Твой брат бежал с ней?
   - Да. Мой брат был ее первым любовником. Она была  виновна  в  смерти
моего брата. Не глядите на меня так, отец мой. Неужели я так тяжко  сог-
решил и вы не простите меня?
   Монах с трудом справился со своим волнением.
   - Да, да, - сказал он, - я прощу вас, если вы мне скажете всю правду.
   - Все, все! - воскликнул палач.
   - Тогда говорите. Если она соблазнила вашего  брата...  вы  говорите,
она соблазнила его... если она была виновна, да, вы так сказали, она бы-
ла виновна в его смерти. Тогда, - закончил монах, - вы должны  знать  ее
девичье имя.
   - О, боже мой, боже мой, - стонал палач, - мне кажется, что я умираю!
Дайте скорее отпущение, отец мой, отпущение!
   - Скажи ее имя, - крикнул монах, - и я отпущу тебе твои грехи!
   - Ее звали... господи, сжалься надо мной, - шептал  палач,  падая  на
подушку, бледный, в смертельном трепете.
   - Ее имя, - повторял монах, наклоняясь над ним,  словно  желая  силой
вырвать у него это имя, если бы тот отказался назвать его, - ее имя, или
ты не получишь отпущения!
   Умирающий, казалось, собрал все свои силы. Глаза монаха сверкали.
   - Анна де Бейль, - прошептал раненый.
   - Анна де Бейль? - воскликнул монах, выпрямляясь и вздымая руки. - Ты
сказал: Анна де Бейль, не так ли?
   - Да, да, так, так ее звали... а теперь дайте мне  отпущение,  ибо  я
умираю.
   - Мне дать тебе отпущение? - вскричал монах со  смехом,  от  которого
волосы на голове умирающего стали дыбом. - Мне дать тебе отпущение? Я не
священник!
   - Вы не священник! Так кто же вы? - вскричал палач.
   - Я это сейчас скажу тебе, несчастный!
   - О господи! Боже мой!
   - Я Джон Френсис Винтер!
   - Я вас не знаю, - сказал палач.
   - Погоди, ты узнаешь меня. Я Джон Френсис Винтер, - повторил он, -  и
эта женщина была...
   - Кто же?
   - Моя мать!
   Палач испустил тот первый, страшный крик, который все слышали.
   - О, простите меня, простите,  -  шептал  он,  -  если  не  от  имени
божьего, то от своего; если не как священник, то как сын простите меня.
   - Тебя простить! - воскликнул мнимый монах. - Бог, может  быть,  тебя
простит, но я - никогда!
   - Сжальтесь, - сказал палач, простирая к нему руки.
   - Нет жалости к тому, кто сам не имел сострадания. Умри  в  отчаянии,
без покаяния, умри и будь проклят.
   И, выхватив из-под рясы кинжал, он вонзил его в грудь несчастного.
   - Вот тебе мое отпущение грехов! - воскликнул он.
   Тогда-то послышался второй крик, слабее первого, за которым  последо-
вали стоны.
   Палач, приподнявшийся было, упал навзничь. А монах, оставив кинжал  в
ране, подбежал к окну, открыл его, спрыгнул на цветочную  клумбу,  проб-
рался в конюшню, взял мула, вывел его через заднюю  калитку,  доехал  до
первой рощи, сбросил там свое монашеское одеяние, достал из мошка костюм
всадника, переоделся, дошел пешком до первой почтовой станции, взял  ло-
шадь и вскачь помчался в Париж.



   ГРИМО ЗАГОВОРИЛ

   Гримо остался наедине с палачом; трактирщик побежал за лекарем, а же-
на его молилась у себя.
   Через минуту раненый открыл глаза.
   - Помогите! - прошептал он. - Помогите! Боже мой! Боже  мой!  Неужели
на этом свете не найти мне друга, который помог бы мне жить или умереть?
   И он с усилием положил руку себе на грудь. Рука наткнулась на рукоят-
ку кинжала.
   - А! - сказал он, словно припомнив что-то, и опустил руку.
   - Не падайте духом, - сказал Гримо. - Послали за лекарем.
   - Кто вы? - спросил раненый, широко раскрытыми глазами смотря на Гри-
мо.
   - Старый знакомый, - сказал Гримо.
   - Вы?
   Раненый пытался припомнить черты говорившего с ним.
   - При каких обстоятельствах мы с вами встречались? - спросил он.
   - Двадцать лет тому назад однажды ночью мой господин явился за вами в
Бетюн и повез вас в Армантьер.
   - Я узнал вас, - сказал палач, - вы один из четырех слуг...
   - Да.
   - Как вы здесь очутились?
   - Проезжая мимо, я остановился в гостинице,  чтобы  дать  передохнуть
лошади. Мне сказали, что бетюнский палач лежит здесь раненый, и вдруг вы
закричали. Мы прибежали на первый крик, а после второго выломали дверь.
   - А монах? - спросил палач. - Вы видели монаха?
   - Какого монаха?
   - Который был здесь со мной?
   - Нет, его уже не было здесь. Должно быть, он выскочил в окно. Неуже-
ли это он нанес вам удар?
   - Да, - сказал палач.
   Гримо приподнялся, чтобы выйти.
   - Что вы хотите сделать?
   - Догнать его.
   - Не надо, прошу вас.
   - Почему?
   - Он отомстил мне, и хорошо сделал. Теперь, надеюсь, бог помилует ме-
ня... ведь я искупил свою вину...
   - Объясните, в чем дело, - сказал Гримо.
   - Та женщина, которую ваши господа и вы заставили меня убить...
   - Миледи?
   - Да, миледи. Действительно, вы ее так называли.
   - Но что общего между миледи и монахом?
   - Это была его мать.
   Гримо пошатнулся, он глядел на умирающего мрачными,  почти  безумными
глазами.
   - Его мать? - повторил он.
   - Да, его мать.
   - Так он знает эту тайну?
   - Я принял его за монаха и открылся ему на исповеди.
   - Несчастный! - воскликнул Гримо, у которого  холодный  пот  выступил
при одной мысли о возможных последствиях такого разоблачения. - Несчаст-
ный! Надеюсь, вы никого не назвали?
   - Я не назвал ни одного имени, потому что ни одного не знаю; я сказал
ему только девичью фамилию его матери, поэтому он и  догадался.  Но  ему
известно, что его дядя был в числе людей, произнесших ей приговор.
   И он упал в изнеможении. Гримо хотел помочь ему и протянул руку к ру-
коятке кинжала.
   - Не касайтесь меня, - сказал раненый. - Если вы - тащите  кинжал,  я
умру.
   Рука Гримо замерла в воздухе, затем он ударил себя по лбу и сказал:
   - Но если этот человек узнает когда-нибудь имена этих людей,  то  мой
господин погиб!
   - Торопитесь, торопитесь! - воскликнул палач. - Предупредите его, ес-
ли он жив еще. Предупредите его товарищей... Поверьте, эта ужасная исто-
рия не закончится моей смертью.
   - Куда он ехал? - спросил Гримо.
   - В Париж.
   - Кто остановил его?
   - Двое молодых дворян, направляющихся в армию; одного  из  них  зовут
виконтом де Бражелоном; так, я слышал, называл его спутник.
   - И этот молодой человек привел к вам монаха?
   - Да.
   Гримо поднял глаза к небу.
   - Такова, значит, воля всевышнего, - сказал он.
   - Без сомнения, - подтвердил раненый.
   - Это ужасно, - прошептал Гримо. Но все же эта женщина заслужила свою
участь. Ведь вы тоже так считаете?
   - В минуту смерти преступления других кажутся очень малыми в  сравне-
нии со своими собственными.
   И, закрыв глаза, раненый в изнеможении упал на подушку.
   Гримо колебался между состраданием, запрещавшим  ему  оставить  этого
человека без помощи, и страхом, повелевавшим ему  скакать  немедленно  с
неожиданной вестью к графу де Ла Фер. Вдруг в коридоре послышались шаги,
вошел трактирщик с лекарем, которого наконец отыскали.
   Следом за ними явилось несколько любопытных, так как молва о странном
происшествии начала распространяться.
   Лекарь подошел к умирающему, находившемуся, казалось, в забытьи.
   - Прежде всего надо удалить кинжал из груди, - сказал он, многозначи-
тельно качая головой.
   Гримо вспомнил слова раненого и отвернулся.
   Лекарь расстегнул  камзол,  разорвал  рубашку  умирающего  и  обнажил
грудь.
   Кинжал был погружен по самую рукоятку. Лекарь взялся за нее  и  потя-
нул. По мере того как он вынимал кинжал, глаза раненого раскрывались все
больше и больше, и взгляд их становился ужасающе неподвижным. Когда лез-
вие было все извлечено из раны, красноватая пена показалась на губах ра-
неного. Он тяжело вздохнул. Кровь хлынула потоком из раны; умирающий  со
странным выражением устремил свой взгляд на Гримо, захрипел и тотчас  же
испустил дух.
   Гримо поднял облитый кровью кинжал, который, вызывая ужас всех  окру-
жающих, лежал на полу, сделал знак хозяину выйти с  ним,  расплатился  с
щедростью, достойной его господина, и вскочил на лошадь.
   Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он  подумал,
что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от
него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и  объяснение
не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановил-
ся перед "Коронованным мулом", единственной гостиницей в Мазенгарбе.
   С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал.
   Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От  мрачного  ут-
реннего происшествия на лицах  молодых  людей  еще  сохранилось  облачко
грусти, которое никак не могла рассеять веселость д'Арменжа,  привыкшего
наблюдать подобные зрелища глазами философа.
   Внезапно дверь отворилась и вошел Гримо, бледный, весь в пыли  и  еще
забрызганный кровью несчастного раненого.
   - Гримо, мой дорогой, - воскликнул Рауль, - наконец-то ты здесь!  Из-
вините меня, господа, это не слуга, это друг.
   И подбежав к нему, продолжал:
   - Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того,  как
мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три
дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На те-
бе кровь! Откуда эта кровь?
   - В самом деле, кровь! - сказал граф, вставая. - Вы ранены, мой друг?
   - Нет, сударь, - сказал Гримо, - это не моя кровь.
   - Чья же? - спросил Рауль.
   - Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер  у
меня на руках.
   - У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой?
   - Да, - сказал Гримо.
   - Ведь это бывший палач из Бетюна.
   - Да, знаю.
   - Так ты раньше знал его?
   - Да.
   - Он умер?
   - Да.
   Молодые люди переглянулись.
   - Что ж делать, господа, - сказал д'Арменж, - это закон природы,  ко-
торого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его  рану,  я  решил,
что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз  требовал
монаха.
   При слове "монах" Гримо побледнел.
   - Ну, за стол, за стол, - сказал д'Арменж, который, как  и  все  люди
его времени, а тем более его возраста, не терпел, чтобы трапеза прерыва-
лась чувствительными разговорами.
   - Да, да, вы правы. Ну, Гримо, вели себе подать, заказывай,  распоря-
жайся, а когда отдохнешь, мы потолкуем.
   - Нет, сударь, - сказал Гримо, - я не могу оставаться ни одной  мину-
ты. Я должен сейчас же ехать в Париж.
   - Как, в Париж? Ты ошибаешься, это Оливен туда  поедет,  а  ты  оста-
нешься.
   - Напротив, Оливен останется, а я поеду. Я нарочно для этого и  прис-
какал, чтобы вам об этом сообщить.
   - Почему такая перемена?
   - Этого я не могу вам сказать.
   - Объясни, пожалуйста.
   - Не могу.
   - Что это еще за шутки!
   - Вы знаете, виконт, что я никогда не шучу.
   - Да, но я знаю также приказание графа де Ла Фер, чтобы  вы  остались
со мной, а Оливен вернулся в Париж. Я следую распоряжениям графа.
   - Но не при данных обстоятельствах, сударь.
   - Уж не собираетесь ли вы ослушаться меня?
   - Да, сударь, потому что так надо.
   - Значит, вы упорствуете?
   - Значит, я уезжаю. Желаю счастья, господин виконт.
   Гримо поклонился и направился к двери.
   Рауль, разгневанный и вместе с тем обеспокоенный, побежал  за  ним  и
схватил его за руку.
   - Гримо, останьтесь, я хочу, чтобы вы остались.
   - Значит, вы желаете, - сказал Гримо, - чтобы я дозволил убить графа?
   Он снова поклонился, готовясь выйти.
   - Гримо, друг мой, - сказал виконт, - вы так не уедете, вы не остави-
те меня в такой тревоге. О Гримо, говори, говори, ради самого неба.
   И Рауль, шатаясь, упал в кресло.
   - Я могу сказать вам только одно... Тайна, которой вы у меня  допыты-
ваетесь, не принадлежит мне. Вы встретили монаха?
   - Да.
   Молодые люди с ужасом посмотрели друг на друга.
   - Вы привели его к раненому?
   - Да.
   - И вы имели время его разглядеть?
   - Да.
   - И узнаете его, если опять встретите?
   - О да, клянусь в том, - сказал Рауль.
   - И я тоже, - сказал де Гиш.
   - Если когда-нибудь вы встретите его где бы то ни было, по дороге, на
улице, в церкви, все равно где, наступите на него ногой и раздавите  без
жалости, без сострадания, как раздавили бы змею, гадину, ехидну.  Разда-
вите и не отходите, пока не убедитесь, что он мертв. Пока он жив,  жизнь
пята людей будет в опасности.
   И, воспользовавшись изумлением и ужасом, охватившими  его  собеседни-
ков, Гримо, не прибавив больше ни слова, поспешно вышел из комнаты.
   - Ну, граф, - сказал Рауль, обращаясь к де Гишу, - не  говорил  ли  я
вам, что этот монах производит на меня впечатление гада?
   Через две минуты, заслышав на дороге лошадиный топот, Рауль  поспешил
к окну. Это Гримо возвращался в Париж. Он приветствовал виконта,  взмах-
нув шляпой, и вскоре исчез за поворотом дороги.
   Дорогой Гримо думал о двух вещах: первое - что если ехать так быстро,
его лошадь не выдержит и десяти миль; второе - что у него нет денег.
   Но если Гримо говорил мало, то изобретательность его  от  того  стала
только сильнее. На первой же почтовой станции он продал свою лошадь и на
вырученные деньги нанял почтовых лошадей.



   КАНУН БИТВЫ

   Рауля оторвал от его грустных мыслей хозяин  гостиницы,  стремительно
вбежавший в комнату, где произошла только что описанная: нами  сцепа,  с
громким криком:
   - Испанцы! Испанцы!
   Это было достаточно важно, чтобы заставить позабыть все другие  забо-
ты. Молодые люди расспросили хозяина и узнали, что  неприятель  действи-
тельно надвигается через Гуден и Бетюн.
   Пока д'Арменж отдавал  приказания  снарядить  отдохнувших  лошадей  к
отъезду, оба молодых человека взбежали к верхним окнам дома, откуда было
видно далеко кругом, и действительно заметили начинавшие выдвигаться  на
горизонте, со стороны Марсена и Ланса, многочисленные  отряды  пехоты  и
кавалерии. На этот раз то была не бродячая шайка беглых солдат, но целая
армия.
   Ничего другого не оставалось, как последовать разумному совету  д'Ар-
менжа и поспешно отступить.
   Молодые люди быстро спустились вниз. Д'Арменж уже сидел на коне. Оли-
вен держал в поводу лошадей молодых господ, а слуги графа стерегли плен-
ного испанца, сидевшего на маленькой лошадке, нарочно для  него  куплен-
ной. Руки пленного из предосторожности были связаны.
   Маленький отряд рысью направился к Камбрену, где предполагали застать
принца. Но тот еще накануне отступил оттуда в Ла-Бассе,  получив  ложное
донесение, будто неприятель должен перейти Лис около Эстсра,
   Действительно, обманутый этим известием, принц отвел свои  войска  от
Бетюна и собрал все свои силы между Вьей-Шапель и  Ла-Вапти.  Он  только
что с маршалом до Граммоном осмотрел линию войск и, вернувшись,  сел  за
стол, расспрашивая сидевших с ним офицеров, которым  он  поручил  добыть
разные сведения. Но никто по мог сообщить ему ничего положительного. Уже
двое суток, как неприятельская армия исчезла, словно испарилась.
   А известно, что никогда неприятельская армия не бывает так близка,  а
следовательно, и опасна, как в тот миг, когда она вдруг бесследно  исче-
зает. Поэтому принц был, против обыкновения, мрачен и озабочен, когда  в
комнату вошел дежурный офицер и сообщил маршалу Граммону, что кто-то же-
лает с ним говорить.
   Герцог де Граммон взглядом попросил у принца разрешения и вышел.
   Принц проводил его глазами, и его пристальный взгляд  остановился  на
двери. Никто не решался промолвить слово, боясь прервать  его  размышле-
ния.
   Вдруг раздался глухой гул. Принц стремительно встал и протянул руку в
ту сторону, откуда донесся шум. Этот звук был ему хорошо знаком: то  был
пушечный выстрел.
   Все поднялись за ним.
   В эту минуту дверь отворилась.
   - Монсеньер, - произнес маршал де Граммон, с радостным лицом входя  в
комнату, - не угодно ли будет вашему высочеству  разрешить  моему  сыну,
графу де Гишу, и его спутнику, виконту де Бражелону, войти сюда и  сооб-
щить нам сведения о неприятеле, которого мы ищем, а они уже нашли.
   - Разумеется! - живо воскликнул принц. - Разрешаю  ли  я?  Не  только
разрешаю, но хочу этого. Пусть войдут.
   Маршал пропустил вперед молодых людей, очутившихся  лицом  к  лицу  с
принцем.
   - Говорите, господа, - сказал принц, ответив на их поклон.  -  Прежде
всего рассказывайте, а уж потом обменяемся обычными  приветствиями.  Для
нас всех в настоящую минуту самое важное - поскорее узнать, где находит-
ся неприятель и что он делает.
   Говорить, конечно, следовало графу де Гишу: он был не  только  старше
возрастом, но еще и был представлен принцу отцом. К  тому  же  он  давно
знал принца, которого Рауль видел в первый раз.
   Граф де Гиш рассказал принцу все, что они видели из окон гостиницы  в
Мазенгарбе.
   Тем временем Рауль с любопытством  смотрел  на  молодого  полководца,
столь прославившегося уже битвами при Рокруа, Фрейбурге и Нортлингене.
   Людовик Бурбонский, принц Конде, которого после смерти его отца, Ген-
риха Бурбонского, называли для краткости и по обычаю того времени просто
"господином принцем", был молодой человек лет двадцати шести или семи, с
орлиным взором (agl'occhi grifani, как говорит Данте), крючковатым носом
и длинными пышными волосами в локонах; он был среднего роста, но  хорошо
сложен и обладал всеми качествами  великого  воина,  то  есть  быстротою
взгляда, решительностью и баснословной отвагой. Это, впрочем, не  мешало
ему быть в то же время человеком очень элегантным и остроумным, так что,
кроме революции, произведенной в военном деле его новыми  взглядами,  он
произвел также революцию в Париже среди придворной молодежи,  естествен-
ным вождем которой был и которую, в  противоположность  щеголям  старого
двора, бравшим себе за образцы Бассомпьера, Беллегарда и  герцога  Ангу-
лемского называли "петиметрами".
   Выслушав первые слова графа де Гиша и заметив, откуда  донесся  выст-
рел, принц понял все. Неприятель, очевидно, перешел Лис у  Сен-Венапа  и
шел на Ланс, без сомнения намереваясь овладеть этим городом  и  отрезать
французскую армию от Франции. Пушки, грохот которых  доносился  до  них,
временами покрывая другие выстрелы, были орудиями крупного калибра,  от-
вечавшими на выстрелы испанцев и лотарингцев.
   Но как велики были силы неприятеля? Был ли это  один  только  корпус,
имевший целью отвлечь на себя французские войска, или вся армия?
   Таков был последний вопрос принца, на который до Гиш не мог ответить.
   Между тем этот вопрос был весьма существен, и на  пего  именно  принц
более всего желал получить точный, определенный и ясный ответ.
   Тогда Рауль, преодолев естественную робость, невольно охватившую  его
в присутствии принца, решился выступить вперед.
   - Не позволите ли мне, монсеньер, сказать по этому  поводу  несколько
слов, которые, может быть, выведут вас из затруднения? - спросил он.
   Принц обернулся к нему и одним взглядом окинул его с ног  до  головы;
он улыбнулся, увидев перед собой пятнадцатилетнего мальчика.
   - Конечно, сударь, говорите, - сказал он, стараясь смягчить свой рез-
кий и отрывистый голос, точно он обращался к женщине.
   - Монсеньер мог бы расспросить пленного  испанца,  -  ответил  Рауль,
покраснев.
   - Вы захватили испанца? - вскричал принц.
   - Да, монсеньер.
   - В самом деле, - произнес де Гиш, - я и забыл про него.
   - Это вполне попятно, граф, ведь вы и захватили его в плен, -  произ-
нес Рауль, улыбаясь.
   При этих лестных для его сына словах старый маршал оглянулся  на  ви-
конта с благодарностью, между тем как принц воскликнул:
   - Молодой человек прав, пусть приведут пленного!
   Затем он отвел де Гиша в сторону и расспросил, каким образом был зах-
вачен испанец, а также - кто этот молодой человек.
   - Виконт, - сказал он, обращаясь к Раулю, - оказывается, у  вас  есть
письмо ко мне от моей сестры, герцогини де Лонгвиль, по я вижу,  что  вы
предпочли зарекомендовать себя сами, дав мне хороший совет.
   - Монсеньер, - ответил Рауль, снова краснея, - я не  хотел  прерывать
важного разговора вашего высочества с графом. Вот письмо.
   - Хорошо, - сказал принц, - вы отдадите мне его после. Пленный здесь;
займемся наиболее спешным.
   Действительно, привели пленного. Это был один из водившихся еще в  то
время наемников, которые продавали свою кровь всем, желавшим ее  купить,
и вся жизнь которых проходила в плутовстве и грабежах. С  того  момента,
как он был взят в плен, он не произнес ни одного слова, так  что  захва-
тившие его даже не знали, к какой нации он принадлежит.
   Принц посмотрел на него с чрезвычайным недоверием.
   - Какой ты нации? - спросил он.
   Пленный произнес несколько слов на иностранном языке.
   - Ага! Он, кажется, испанец. Говорите вы по-испански, Граммон?
   - По правде сказать, монсеньер, очень плохо.
   - А я совсем не говорю, - со смехом сказал принц. - Господа, - приба-
вил он, обращаясь к окружающим, - не найдется ли между вами  кто-нибудь,
кто говорил бы поиспански и согласился быть переводчиком?
   - Я, монсеньер, - ответил Рауль.
   - А, вы говорите по-испански?
   - Я думаю, достаточно для того, чтобы исполнить приказание вашего вы-
сочества в настоящем случае.
   Все это время пленный стоял с самым равнодушным и невозмутимым видом,
словно вовсе не понимал, о чем идет речь.
   - Монсеньер спрашивает вас, какой вы нации, - произнес молодой  чело-
век на чистейшем кастильском наречии.
   - Ich bin ein Deutscher [17], - отвечал пленный.
   - Что он бормочет? - воскликнул принц. - Что это еще за  новая  тара-
барщина?
   - Он говорит, что он немец, монсеньер, - отвечал Рауль. - Но я в этом
сомневаюсь, так как акцент у него плохой и произношение неправильное.
   - Значит, вы говорите и по-немецки? - спросил принц.
   - Да, монсеньер, - отвечал Рауль.
   - Достаточно, чтобы допросить его на этом языке?
   - Да, монсеньер.
   - Допросите его в таком случае.
   Рауль начал допрос,  который  только  подтвердил  его  предположение.
Пленный не понимал или делал вид, что не понимает вопросов Рауля, а  Ра-
уль тоже плохо понимал его ответы, представлявшие  какую-то  смесь  фла-
мандского и эльзасского наречий. Тем не менее, несмотря  на  все  усилия
пленного увернуться от настоящего допроса, Рауль понял  наконец  по  его
произношению, к какой нации он принадлежит.
   - Non siete spagnuolo, -  сказал  он,  -  non  siete  tedesco,  siete
italiano [18].
   Пленный вздрогнул и закусил губу.
   - Ага, это и я понимаю отлично, - сказал принц  Конде,  -  и  раз  он
итальянец, то я буду продолжать допрос сам.  Благодарю  вас,  виконт,  -
продолжал он, смеясь, - отныне я назначаю вас своим переводчиком,
   Но пленник был так же мало расположен отвечать на итальянском  языке,
как и на других. Он хотел одного - увернуться от вопросов и потому делал
вид, что не знает ничего: ни численности неприятеля, ни имени  командую-
щего, ни направления, в котором движется армия.
   - Хорошо, - сказал принц, который понял причину  этого  поведения.  -
Этот человек был схвачен во время грабежа и убийства. Он мог  бы  спасти
свою жизнь, если бы отвечал на вопросы, но он не хочет говорить.  Увести
его и расстрелять.
   Пленник побледнел. Два солдата, сопровождавшие его, взяли его под ру-
ки и повели к двери, между тем как принц обратился к маршалу де Граммону
и, казалось, уже забыл о данном им приказании.
   Дойдя до порога, пленник остановился. Солдаты, знавшие только  данный
им приказ, хотели силой вести его дальше.
   - Одну минуту, - сказал вдруг пленный по-французски, - я готов  отве-
чать, монсеньер.
   - Ага! - воскликнул принц, рассмеявшись. - Я знал, что этим кончится.
Мне известен отличный  способ  развязывать  языки.  Молодые  люди,  вос-
пользуйтесь им, когда сами будете командовать.
   - Но при условии, - продолжал пленный, - чтобы ваше высочество обеща-
ли даровать мне жизнь.
   - Честное слово дворянина, - сказал принц.
   - В таком случае спрашивайте меня, монсеньер.
   - Где армия перешла Лис?
   - Между Сен-Венаном и Эром.
   - Кто командует армией?
   - Граф Фуонсальданья, генерал Век и сам эрцгерцог.
   - Какова ее численность?
   - Восемнадцать тысяч человек при тридцати шести орудиях.
   - Куда она идет?
   - На Ланс.
   - Вы видите, господа? - воскликнул принц с торжествующим видом, обра-
щаясь к маршалу де Граммону и другим офицерам.
   - Да, монсеньер, - сказал маршал, - вы угадали все, что только  может
угадать человеческий ум.
   - Призовите Ле Плеси, Бельевра, Вилькье и д'Эрлака, - сказал принц. -
Соберите войска, находящиеся по эту сторону Лиса, и пусть они будут  го-
товы выступить сегодня ночью: завтра, по всей вероятности, мы нападем на
неприятеля.
   - Но, монсеньер, - заметил маршал де Граммон, - подумайте о том,  что
если мы даже соберем все наши наличные силы, то у нас будет едва тринад-
цать тысяч человек.
   - Господин маршал, - возразил принц, бросая на до Граммона особенный,
ему одному свойственный взгляд, - малыми  армиями  выигрываются  большие
сражения.
   Затем он обернулся к пленному.
   - Увести этого человека и не спускать с него глаз. Его жизнь  зависит
от тех сведении, которые он нам сообщил; если они верны, он получит сво-
боду; если же нет, он будет расстрелян.
   Пленного увели.
   - Граф де Гиш, - продолжал принц, - вы давно не виделись с вашим  от-
цом. Останьтесь при нем. А вы, - обратился он к Раулю, - если  не  очень
устали, то следуйте за мной.
   - Хоть на край света, монсеньер! - пылко воскликнул  Рауль,  успевший
уже проникнуться восхищением к этому  молодому  полководцу,  казавшемуся
ему столь достойным своей славы.
   Принц улыбнулся. Он презирал лесть, но очень ценил горячность.
   - Пойдемте, сударь, - сказал он, - вы хороший  советчик,  в  этом  мы
только что убедились. Завтра мы увидим, каковы вы в деле.
   - А что вы мне прикажете сейчас, монсеньер? - спросил маршал.
   - Останьтесь, чтобы принять войска, я сам явлюсь за ними или дам  вам
знать через курьера, чтобы вы их привели. Двадцать гвардейцев на  лучших
лошадях - вот все, что мне сейчас нужно для конвоя.
   - Этого очень мало, - заметил маршал.
   - Достаточно, - возразил принц. - У вас хорошая лошадь,  господин  де
Бражелон?
   - Моя лошадь была убита сегодня утром, монсеньер, и я пока  взял  ло-
шадь моего слуги.
   - Выберите себе  лошадь  из  моей  конюшни.  Только  не  стесняйтесь!
Возьмите ту, какая покажется вам  лучшей.  Сегодня  вечером  она,  может
быть, вам понадобится, а завтра уже наверное.
   Рауль не заставил просить себя дважды; он знал,  что  истинная  учти-
вость по отношению к начальнику, в особенности  если  этот  начальник  -
принц, - повиноваться немедленно и беспрекословно. Он прошел в  конюшню,
выбрал себе андалузского, буланой масти коня,  сам  оседлал  и  взнуздал
его, - так как Атос советовал ему в серьезных случаях не доверять никому
этого важного дела, - и явился к принцу.
   Принц уже садился на коня.
   - Теперь, сударь, - сказал он Раулю, - дайте письмо, которое вы  при-
везли.
   Рауль подал письмо принцу.
   - Держитесь близ меня, - сказал тот.
   Затем принц дал шпоры, зацепил поводья за луку седла  (как  он  делал
всегда, когда желал иметь руки свободными), распечатал  письмо  г-жи  де
Лонгвиль и помчался галопом по дороге в Ланс. Рауль и  небольшой  конвой
следовали за ним. Между тем нарочные с приказом собрать  войска  неслись
карьером по всем направлениям.
   Принц читал письмо на скаку.
   - Сударь, - сказал он через несколько минут, - мне пишут о вас  много
лестного; я, со своей стороны, могу сказать вам только, что за  это  ко-
роткое время успел составить о вас самое лучшее мнение.
   Рауль поклонился.
   Между тем по мере их приближения к Лансу пушечные  выстрелы  раздава-
лись все ближе и ближе. Принц глядел  в  сторону  этих  выстрелов  прис-
тальным взглядом хищной птицы. Казалось, его взор проникал  сквозь  чащу
деревьев, закрывавших от него горизонт.
   Время от времени ноздри принца раздувались, словно он торопился вдох-
нуть запах пороха, и он дышал так же тяжело, как его лошадь.
   Наконец пушечный выстрел раздался совсем близко, - очевидно, до  поля
сражения оставалось не больше мили. Тут, за поворотом дороги, показалась
деревушка Оней.
   Жители ее были в большом смятении. Слухи о жестокости испанцев  расп-
ространились повсюду и нагнали на всех страху. Женщины бежали из деревни
в Витри, и на месте осталось только несколько мужчин.
   Завидев принца, они поспешили к нему. Один из них узнал его.
   - Ах, монсеньер, - сказал он, -  вы  прогоните  этих  испанских  без-
дельников и лотарингских грабителей?
   - Да, - отвечал принц, - если ты согласишься служить мне проводником.
   - Охотно, монсеньер. Куда прикажете, ваше высочество, проводить вас?
   - На какое-нибудь возвышенное место, откуда я мог бы  видеть  Ланс  и
его окрестности.
   - О, в таком случае я знаю, что вам нужно.
   - Я могу довериться тебе, ты хороший француз?
   - Я старый солдат, был при Рокруа, монсеньер.
   - Ах, - сказал принц, подавая крестьянину свой кошелек, - вот тебе за
Рокруа. Что же, нужна тебе лошадь или ты предпочитаешь идти пешком?
   - Пешком, монсеньер, пешком; я все время служил в пехоте. Кроме того,
я намерен вести ваше высочество по таким дорогам, где вам самим придется
спешиться.
   - Хорошо, едем, - сказал принц, - не будем терять времени.
   Крестьянин побежал вперед  и  в  ста  шагах  от  деревни  свернул  на
узенькую дорожку, терявшуюся в глубине красивой долины.  Около  полумили
продвигались они под прикрытием деревьев. Выстрелы раздавались так близ-
ко, что казалось, каждую секунду мимо может просвистать ядро. Наконец им
попалась тропинка, уводившая в сторону от дороги и извивавшаяся по скло-
ну горы. Проводник направился по этой тропинке, пригласив принца  следо-
вать за ним. Тот сошел с коня, приказал спешиться одному из адъютантов и
Раулю, а остальным ждать его, держась настороже, и начал  взбираться  по
тропинке.
   Минут через десять они достигли развалин  старого  замка  на  вершине
холма, откуда открывался широкий вид на окрестности.  Всего  в  четверти
мили от них виден был Ланс, защищающийся из последних сил, а  перед  ним
вся неприятельская армия.
   Принц одним взглядом окинул всю местность от Лапса до  Вими.  В  одно
мгновение в голове его созрел весь план сражения, которое должно было на
следующий день вторично спасти Францию от нашествия. Он вынул  карандаш,
вырвал из записной книжки листок и написал на нем:
   "Любезный маршал!
   Через час Ланс будет во власти неприятеля. Явитесь ко мне и приведите
всю армию. Я буду в Вандене и сам расположу ее на  позициях.  Завтра  мы
отберем Ланс и разобьем неприятеля".
   Затем, обратившись к Раулю, сказал:
   - Сударь, скачите во весь опор к господину де  Граммону  и  передайте
ему эту записку.
   Рауль поклонился, взял записку, быстро спустился с горы,  вскочил  на
лошадь и помчался галопом.
   Четверть часа спустя он явился к маршалу.
   Часть войска уже прибыла, другую часть ожидали с минуты на минуту.
   Маршал де Граммон принял командование над всей наличной пехотой и ка-
валерией и направился по дороге к Вандену, оставив герцога де  Шатильона
дожидаться остальной армии.
   Вся артиллерия была уже в сборе и выступила тотчас же.
   Было семь часов вечера, когда маршал явился в назначенный пункт,  где
принц уже ожидал его. Как в предвидел Конде, Ланс был занят  неприятелем
почти немедленно вслед за отъездом Рауля.
   Прекращение канонады возвестило об этом событии.
   Стали дожидаться ночи. В сгущающейся темноте все  прибывали  затребо-
ванные принцем войска. Был отдан приказ не бить в барабаны и не  трубить
в трубы.
   В девять часов совсем стемнело, но слабый сумеречный свет еще  озарял
равнину. Принц стал во главе колонны, и она безмолвно двинулась в путь.
   Пройдя деревню Оней, войска увидели Ланс. Несколько домов были объяты
пламенем, и до солдат доносился глухой шум, возвещавший об агонии  горо-
да, взятого приступом.
   Принц назначил каждому его место. Маршал де Граммон должен был коман-
довать левым флангом, опираясь на Мерикур; герцог де Шатильон  находился
в центре, а сам принц занимал правое крыло,  впереди  деревни  Оней.  Во
время битвы диспозиция войск должна была остаться той же. Каждый,  прос-
нувшись на следующее утро, будет уже там, где ему надлежало действовать.
   Передвижение войск произошло в глубоком молчании  и  с  замечательной
точностью. В десять часов все были уже на местах, а в половине  одиннад-
цатого принц объехал позиции и отдал приказы на следующий день.
   Помимо других распоряжений, особое внимание начальства было  обращено
на три приказа, за точным соблюдением которых  оно  должно  было  весьма
строго следить. Первое - чтобы отдельные отряды  сообразовались  друг  с
другом и чтобы кавалерия и пехота шли в одну линию, сохраняя между собой
первоначальные расстояния. Второе - чтобы в атаку шли не иначе  как  ша-
гом. И третье - ждать, чтобы неприятель первый начал стрельбу.
   Графа де Гиша принц предоставил в распоряжение его отца, оставив Бра-
желона при себе, но молодые люди попросили разрешения провести эту  ночь
вместе, на что принц охотно дал свое согласие.
   Для них была поставлена палатка около палатки маршала. Хотя они  про-
вели утомительный день, ни тому, ни другому не хотелось спать.
   Канун битвы - важный и торжественный момент даже для старых солдат, а
тем более для молодых людей,  которым  предстояло  впервые  увидеть  это
грозное зрелище.
   Накануне битвы думается о тысяче вещей, которые до того были  забыты,
а теперь приходят на память. Накануне битвы люди, до тех  пор  равнодуш-
ные, становятся друзьями, а друзья - почти братьями.
   Естественно, что если в душе таится более нежное чувство, оно в такой
момент достигает наибольшей силы.
   Можно было предположить, что каждый из молодых людей переживал подоб-
ные чувства, потому что через минуту они уже сидели в разных  углах  па-
латки и писали что-то, положив бумагу  себе  на  колени.  Послания  были
длинные, и все четыре страницы, одна за другой, покрывались мелким  убо-
ристым почерком.
   Когда письма были наконец написаны, каждое было вложено в два конвер-
та, так что узнать имя особы, которой адресовалось  письмо,  можно  было
только разорвав первый конверт. Затем с улыбкой они обменялись письмами.
   - На случай, если со мной произойдет беда, - сказал Бражелон, переда-
вая свое письмо другу.
   - На случай, если я буду убит, - сказал де Гиш.
   - Будьте покойны, - в один голос ответили оба.
   Затем они обнялись по-братски, завернулись в свои плащи и заснули тем
безмятежным молодым сном, каким спят птицы, дети и цветы.



   ОБЕД НА СТАРЫЙ ЛАД

   Второе свидание бывших мушкетеров было не столь торжественным и гроз-
ным, как первое. Атос, со свойственной ему мудростью, решил, что лучше и
скорее всего они сойдутся за столом; в то время как его друзья, зная его
благопристойность и трезвость, не решались и заикнуться об одной из  тех
веселых пирушек, какие они некогда устраивали в  "Еловой  шишке"  или  у
"Еретика", он первый предложил собраться за накрытым  столом  и  повесе-
литься с непринужденностью, некогда поддерживавшей в них доброе согласие
и  единодушие,  за  которое  их   справедливо   называли   "неразлучными
друзьями".
   Предложение это всем понравилось, в особенности д'Артаньяну, которому
очень хотелось воскресить веселые дни молодости с их кутежами и дружными
беседами. Его тонкий живой ум давно не находил себе удовлетворения,  пи-
таясь, по его выражению, лишь низкосортной пищей.  Портос,  готовившийся
стать бароном, был рад случаю поучиться у Атоса и Арамиса хорошему  тону
и светским манерам. Арамис не прочь был узнать у д'Артаньяна  и  Портоса
новости Пале-Рояля и вновь расположить к себе, на всякий случай, предан-
ных друзей, не раз, бывало, выручавших его своими непобедимыми и верными
шпагами в стычках с врагами.
   Только Атос ничего не ждал от других, а повиновался лишь чувству чис-
той дружбы и голосу своего простого и великого сердца.
   Условились, что каждый укажет свой точный адрес и по зову  одного  из
них все соберутся в знаменитом своей кухней трактире "Отшельник" на  Мо-
нетной улице. Первая встреча была назначена на ближайшую среду,  на  во-
семь часов вечера.
   В этот день четверо друзей явились с замечательной точностью в назна-
ченное время, хотя подошли с разных сторон. Портос  пробовал  новую  ло-
шадь; д'Артаньян сменился с дежурства в Лувре; Арамис приехал после  ви-
зита к одной из своих духовных дочерей в этом квартале; Атосу же,  посе-
лившемуся на улице Генего, было до трактира рукой подать. И все, к обще-
му изумлению, встретились у дверей "Отшельника". Атос появился от Нового
моста, Портос - с улицы Руль, д'Артаньян - с улицы  ФосеСен-Жермен-л'Ок-
серуа, наконец Арамис - с улицы Бетизи.
   Первые приветствия, которыми обменялись старые друзья, были несколько
натянутыми - именно потому, быть может, что каждый  старался  вложить  в
свои слова побольше чувства. Пирушка началась довольно вяло. Видно было,
что д'Артаньян принуждает себя смеяться, Атос - пить, Арамис - рассказы-
вать, а Портос - молчать. Атос первый заметил общую неловкость и  прика-
зал, в качестве верного средства, подать четыре бутылки шампанского.
   Когда он, со свойственным ему спокойствием, отдал это приказание, ли-
цо гасконца сразу прояснилось, а морщины на  лбу  Портоса  разгладились.
Арамис удивился. Он знал, что Атос не только не пьет больше, но чувству-
ет почти отвращение к вину.
   Его удивление еще более увеличилось, когда он увидел, что Атос  налил
себе полней стакан вина и выпил его залпом, как в былые  времена.  Д'Ар-
таньян сразу же наполнил и опрокинул свой стакан. Портос и Арамис чокну-
лись. Бутылки мигом опустели. Казалось, собеседники  спешили  отделаться
от всяких задних мыслей.
   В одно мгновение это великолепное средство рассеяло последнее  облач-
ко, которое еще омрачало их сердца. Четыре приятеля сразу стали говорить
громче, перебивая друг друга, и расположились за столом, как кому  каза-
лось удобнее. Вскоре - вещь неслыханная! - Арамис расстегнул два  крючка
своего камзола. Увидав это, Портос расстегнул на своем все до  последне-
го.
   Сражения, дальние поездки, полученные и нанесенные удары были вначале
главной темой разговоров. Затем заговорили о глухой борьбе,  которую  им
некогда приходилось вести против того, кого они называли теперь "великим
кардиналом".
   - Честное слово, - воскликнул, смеясь, Арамис, - мне кажется, мы  до-
вольно уже хвалили покойников. Позлословим теперь немного насчет  живых.
Мне бы хотелось посплетничать о Мазарини. Разрешите?
   - Конечно, - вскричал д'Артаньян со смехом, -  расскажите!  Я  первый
буду аплодировать, если ваш рассказ окажется забавным.
   - Мазарини, - начал Арамис, - предложил одному вельможе, союза с  ко-
торым он домогался, прислать письменные условия, на  которых  тот  готов
сделать ему честь вступить с ним в соглашение. Вельможа, который не имел
большой охоты договариваться с этим  пустомелей,  тем  не  менее  скрепя
сердце написал свои условия и послал их Мазарини. В числе  этих  условий
было три, не поправившиеся последнему, и он предложил принцу  за  десять
тысяч экю отказаться от них.
   - Ого! - вскричали трое друзей. - Это не слишкомто щедро, и он мог не
бояться, что его поймают на слове. Что же сделал вельможа?
   - Он тотчас же послал Мазарини пятьдесят тысяч ливров с просьбой  ни-
когда больше не писать ему и предложил дать еще двадцать тысяч, если Ма-
зарини обяжется никогда с ним не разговаривать.
   - Что же Мазарини? Рассердился? - спросил Атос.
   - Приказал отколотить посланного? - спросил Портос.
   - Взял деньги? - спросил д'Артаньян.
   - Вы угадали, д'Артаньян, - сказал Арамис.
   Все залились таким громким смехом,  что  явился  хозяин  гостиницы  и
спросил, не надо ли им чего-нибудь.
   Он думал, что они дерутся.
   Наконец общее веселье стихло.
   - Разрешите пройтись насчет де Бофора? - спросил  д'Артаньян.  -  Мне
ужасно хочется.
   - Пожалуйста, - ответил Арамис, великолепно  знавший,  что  хитрый  и
смелый гасконец никогда ни в чем не уступит ни шагу.
   - А вы, Атос, разрешите?
   - Клянусь честью дворянина, мы посмеемся, если ваш анекдот забавен.
   - Я начинаю. Господин де Бофор, беседуя с одним из друзей принца Кон-
де, сказал, что после размолвки Мазарини  с  парламентом  у  него  вышло
столкновение с Шавиньи и что, зная  привязанность  последнего  к  новому
кардиналу, он, Бофор, близкий по своим взглядам к старому кардиналу, ос-
новательно оттузил Шавиньи. Собеседник, зная, что Бофор горяч  на  руку,
не очень удивился и поспешил передать этот рассказ принцу. История полу-
чила огласку, и все отвернулись от Шавиньи. Тот тщетно пытался  выяснить
причину такой к себе холодности, пока наконец кто-то не решился  расска-
зать ему, как поразило всех то, что он позволил  Бофору  оттузить  себя,
хотя тот и был принцем. "А кто сказал, что Бофор поколотил меня? - спро-
сил Шавиньи. "Он сам", - был ответ. Доискались источника слуха, и  лицо,
с которым беседовал Бофор, подтвердило под  честным  словом  подлинность
этих слов. Шавиньи, в отчаянии от такой клеветы  и  ничего  не  понимая,
объявляет друзьям, что он скорее умрет, чем снесет это  оскорбление.  Он
посылает двух секундантов к принцу спросить того,  действительно  ли  он
сказал, что оттузил Шавиньи. "Сказал и готов повторить еще  раз,  потому
что это правда", - отвечал принц. "Монсеньер, - сказал один из секундан-
тов, - позвольте заметить вашему высочеству, что побои, нанесенные  дво-
рянину, одинаково позорны как для того, кто их получает, так и для того,
кто их наносит. Людовик Тринадцатый не  хотел,  чтобы  ему  прислуживали
дворяне, желая сохранить право бить своих лакеев". -  "Но,  -  удивленно
спросил' Бофор, - кому были нанесены побои и кто говорит об  ударах?"  -
"Но ведь вы сами, монсеньер, заявляете, что побили..." - "Кого?" -  "Ша-
виньи". - "Я?" - "Разве вы не сказали, что оттузили его?" - "Сказал".  -
"Ну а он отрицает это". - "Вот еще! Я его изрядно  оттузил.  И  вот  мои
собственные слова, - сказал герцог де Бофор со своей обычной  важностью:
- Шавиньи, вы заслуживаете глубочайшего порицания за помощь, оказываемую
вами такому пройдохе, как Мазарини. Вы..." - "А, монсеньер,  -  вскричал
секундант, - теперь я понимаю: вы хотели сказать - отделал?" - "Оттузил,
отделал, не все ли равно, - разве это не одно и то же? Все эти ваши  со-
чинители слов ужасные педанты".
   Друзья много смеялись над филологической  ошибкой  Бофора,  словесные
промахи которого были так часты, что вошли в поговорку.
   Было решено, что партийные пристрастия раз и навсегда  изгоняются  из
дружеских сборищ, и что д'Артаньян  и  Портос  смогут  вволю  высмеивать
принцев, с тем что Атосу и Арамису будет дано  право,  в  свою  очередь,
честить Мазарини.
   - Право, господа, - сказал д'Артаньян, обращаясь к Арамису и Атосу, -
вы имеете полное основание недолюбливать Мазарини, потому  что,  клянусь
вам, и он, с своей стороны, вас не особенно жалует.
   - В самом деле? - сказал Атос. - Ах, если бы мне  сказали,  что  этот
мошенник знает меня по имени, то я попросил бы перекрестить меня заново,
чтобы меня не заподозрили в знакомстве с ним.
   - Он не знает вас по имени, но знает по вашим  делам.  Ему  известно,
что какие-то два дворянина принимали деятельное участие в побеге Бофора,
и он велел разыскать их, ручаюсь вам в этом.
   - Кому велел разыскать?
   - Мне.
   - Вам?
   - Да, еще сегодня утром он прислал за мной, чтобы спросить, не разуз-
нал ли я что-нибудь.
   - Об этих дворянах?
   - Да.
   - И что же вы ему ответили?
   - Что я пока еще ничего не узнал, но зато собираюсь обедать  с  двумя
лицами, которые могут мне кое-что сообщить.
   - Так и сказали? - воскликнул Портос, и все его широкое лицо  расплы-
лось в улыбке. - Браво! И вам ни чуточки не страшно, Атос?
   - Нет, - отвечал Атос. - Я боюсь не розысков Мазарини.
   - Чего же вы боитесь? Скажите, - спросил Арамис.
   - Ничего, по крайней мере в настоящее время.
   - А в прошлом? - спросил Портос.
   - А в прошлом - это другое дело, - произнес  Атос  со  вздохом.  -  В
прошлом и будущем.
   - Вы боитесь за вашего юного Рауля? - спросил Арамис.
   - Полно! - воскликнул д'Артаньян. - В первом деле никто не гибнет.
   - Ни во втором, - сказал Арамис.
   - Ни в третьем, - добавил Портос. - Впрочем,  даже  убитые  иной  раз
воскресают: доказательство - наше присутствие здесь.
   - Нет, господа, - сказал Атос, - не Рауль меня  беспокоит:  он  будет
вести себя, надеюсь, как подобает  дворянину,  а  если  и  падет,  то  с
честью. Но вот в чем дело: если с ним случится несчастье, то...
   Атос провел рукой по своему бледному лбу.
   - То?.. - спросил Арамис.
   - То я усмотрю в этом возмездие.
   - А, - произнес д'Артаньян, - я понимаю, что вы хотите сказать.
   - Я тоже, - сказал Арамис. - Но только об этом не надо думать,  Атос:
что прошло, тому конец.
   - Я ничего не понимаю, - заявил Портос.
   - Армантьерское дело, - шепнул ему д'Артаньян.
   - Армантьерское дело? - переспросил Портос.
   - Ну, помните, миледи...
   - Ах да, - сказал Портос, - я совсем забыл эту историю.
   Атос посмотрел на него своим глубоким взглядом.
   - Вы забыли, Портос? - спросил он.
   - Честное слово, забыл, - ответил Портос, - это было давно.
   - Значит, это не тяготит вашу совесть?
   - Нисколько! - воскликнул Портос.
   - А вы что скажете, Арамис?
   - Если уж говорить о совести, то этот случай кажется мне подчас очень
спорным.
   - А вы, д'Артаньян?
   - Признаться, когда мне вспоминаются эти ужасные дни, я думаю  только
об окоченевшем теле несчастной госпожи Бонасье. Да, - прошептал он, -  я
часто сожалею о несчастной жертве, но никогда не мучусь угрызениями  со-
вести из-за ее убийцы.
   Атос недоверчиво покачал головой.
   - Подумайте о том, - сказал ему Арамис, - что если вы  признаете  бо-
жественное правосудие и его участие в делах земных, то, значит, эта жен-
щина была наказана по воле божьей. Мы были только орудиями, вот и все.
   - А свободная воля, Арамис?
   - А что делает судья? Он тоже волен судить или оправдать  и  осуждает
без боязни. Что делает палач? Он владыка своей руки и казнит без угрызе-
ний совести.
   - Палач... - прошептал Атос, словно остановившись на каком-то  воспо-
минании.
   - Я знаю, что это было ужасно, - сказал д'Артаньян, - но  если  поду-
мать, сколько мы убили англичан, ларошельцев, испанцев и даже французов,
которые не причинили нам никакого зла, а только целились в нас и  прома-
хивались или скрещивали с нами оружие менее ловко и удачно, чем мы, если
подумать об этом, то я, со своей  стороны,  оправдываю  свое  участие  в
убийстве этой женщины, даю вам честное слово.
   - Теперь, когда вы мне все напомнили, - сказал Портос, - я точно вижу
перед собой всю эту сцену: миледи стояла вон там, где  сейчас  вы,  Атос
(Атос побледнел); я стоял вот так, как д'Артаньян. При мне  была  шпага,
острая, как дамасский клинок... Помните, Арамис, вы часто  называли  эту
шпагу Бализардой... И знаете что? Клянусь вам всем троим, что если бы не
подвернулся тут палач из Бетюна... кажется, он был из  Бетюна?..  -  да,
да, именно из Бетюна - да, так вот, я сам отрубил бы голову этой злодей-
ке, и рука моя не дрогнула бы. Это была ужасная женщина.
   - А в конце концов, - сказал Арамис тем философски  безразличным  то-
ном, который он усвоил себе, вступив в духовное звание, и в котором было
больше безбожия, чем веры в бога, - в конце концов  -  зачем  думать  об
этом? Что сделано, то сделано. В смертный час мы покаемся в этом  грехе,
и господь лучше нашего рассудит, был ли это грех, преступление или  доб-
рое дело. Раскаиваться, говорите вы? Нет, нет! Клянусь честью и крестом,
если я и раскаиваюсь, то только потому, что это была женщина.
   - Самое успокоительное, - сказал д'Артаньян, - что от всего этого  не
осталось и следа.
   - У нее был сын, - произнес Атос.
   - Да, да, я помню, - отвечал д'Артаньян, - вы  сами  говорили  мне  о
нем. Но кто знает, что с ним сталось. Конец змее, конец и  змеенышу.  Не
воображаете ли вы, что лорд Винтер воспитал  это  отродье?  Лорд  Винтер
осудил бы и сына так же, как осудил мать.
   - В таком случае, - сказал Атос, - горе Винтеру, ибо ребенок-то ни  в
чем не повинен.
   - Черт меня побери, ребенка, наверное, нет в живых! - воскликнул Пор-
тос. - Если верить д'Артаньяну, в этой ужасной стране такие туманы...
   Несколько омрачившиеся собеседники готовы были улыбнуться такому  со-
ображению Портоса, но в 'этот миг на лестнице послышались шаги, и кто-то
постучал в дверь.
   - Войдите, - сказал Атос.
   Дверь отворилась, и появился хозяин гостиницы.
   - Господа, - сказал он, - какой-то человек спешно желает видеть одно-
го из вас.
   - Кого? - спросили все четверо.
   - Того, кого зовут графом де Ла Фер.
   - Это я, - сказал Атос. - А как зовут этого человека?
   - Гримо.
   Атос побледнел.
   - Уже вернулся! - произнес он. - Что же могло случиться с Бражелоном?
   - Пусть он войдет, - сказал д'Артаньян, - пусть войдет.
   Гримо уже поднялся по лестнице и ждал у дверей. Оп вбежал в комнату и
сделал трактирщику знак удалиться.
   Тот вышел и закрыл за собой дверь. Четыре  друга  ждали,  что  скажет
Гримо. Его волнение, бледность, потное лицо и запыленная одежда  показа-
ли, что он привез какое-то, важное и ужасное известие.
   - Господа, - произнес он наконец, - у этой  женщины  был  ребенок,  и
этот ребенок стал мужчиной. У тигрицы был детеныш, тигр вырвался и  идет
на вас. Берегитесь.
   Атос с меланхолической улыбкой взглянул на своих друзей. Портос  стал
искать у себя на боку шпагу, которая висела на стене.  Арамис  схватился
за нож. Д'Артаньян поднялся с места.
   - Что ты хочешь сказать, Гримо? - воскликнул д'Артаньян.
   - Что сын миледи покинул Англию, что он во Франции и  едет  в  Париж,
если еще не приехал.
   - Черт возьми! - вскричал Портос. - Ты уверен в этом?
   - Уверен, - отвечал Гримо.
   Воцарилось долгое молчание. Гримо, едва державшийся на ногах, в изне-
можении опустился на стул.
   Атос налил стакан шампанского и дал ему выпить.
   - Что же, - в конце концов сказал д'Артаньян,  -  пусть  себе  живет,
пусть едет в Париж, мы не таких еще видывали. Пусть является.
   - Да, конечно, - произнес Портос, любовно поглядев на свою  шпагу,  -
мы ждем его, пусть пожалует.
   - К тому же это всего-навсего ребенок, - сказал Арамис.
   - Ребенок! - воскликнул Гримо. - Знаете ли вы, что сделал этот  ребе-
нок? Переодетый монахом, он выведал всю  историю,  исповедуя  бетюнского
палача, а затем, после исповеди, узнав все, он вместо  отпущения  грехов
вонзил палачу в сердце вот этот кинжал. Смотрите, на нем еще не  обсохла
кровь - еще двух суток не прошло, как он вынут из раны.
   С этими словами Гримо положил на стол кинжал, оставленный  монахом  в
груди палача.
   Д'Артаньян, Портос и Арамис сразу вскочили и бросились к  своим  шпа-
гам.
   Один только Атос продолжал спокойно и задумчиво сидеть на месте.
   - Ты говоришь, что он одет монахом, Гримо?
   - Да, августинским монахом.
   - Как он выглядит?
   - По словам трактирщика, он моего роста, худой, бледный, с светло-го-
лубыми глазами и светловолосый.
   - И... он не видел Рауля? - спросил Атос.
   - Напротив, они встретились, и виконт сам привел его к постели умира-
ющего.
   Атос встал и, не говоря ни слова, снял со стены свою шпагу.
   - Однако, господа, - воскликнул д'Артаньян с деланным смехом,  -  мы,
кажется, начинаем походить на девчонок. Мы,  четыре  взрослых  человека,
которые не моргнув глазом шли против целых армий, мы дрожим теперь перед
ребенком!
   - Да, - сказал Атос, - но этот ребенок послан самою судьбою.
   И они все вместе поспешно покинули гостиницу.



   ПИСЬМО КАРЛА ПЕРВОГО

   Теперь попросим читателя переправиться через Сену  и  последовать  за
нами в монастырь кармелиток на улице Святого Якова.
   Утро. Часы бьют одиннадцать. Благочестивые сестры только что отслужи-
ли мессу за успех оружия Карла I. Из церкви вышли женщина и молодая  де-
вушка, обе одетые в черное, одна - как вдова, другая - как сирота, и на-
правились в свою келью. Войдя туда, женщина преклонила колени  на  дере-
вянную крашеную скамеечку перед распятием, а молодая девушка стала  поо-
даль, опершись на стул, и заплакала.
   Женщина, видно, была когда-то хороша собой, но  слезы  преждевременно
ее состарили. Молодая девушка была прелестна,  и  слезы  делали  ее  еще
прекрасней. Женщине можно было дать лет сорок, а молодой девушке не  бо-
лее четырнадцати.
   - Господи, - молилась женщина, - спаси моего мужа, спаси моего сына и
возьми мою печальную и жалкую жизнь.
   - Боже мой, - прошептала молодая девушка, - спаси мою мать.
   - Ваша мать ничего не может для вас сделать в этом мире, Генриетта, -
сказала, обратись к ней, молившаяся женщина. - У вашей матери нет  более
ни трона, ни мужа, ни сына, ни средств, ни друзей. Ваша мать, бедное ди-
тя мое, покинута всеми.
   С этими словами женщина упала в объятия быстро подбежавшей  дочери  и
сама разразилась рыданиями.
   - Матушка, будьте тверды! - успокаивала ее девушка.
   - Ах, королям приходится тяжело в  эту  годину,  -  произнесла  мать,
опустив голову на плечо своей дочери. - И никому нет до нас дела в  этой
стране, каждый думает только о своих делах. Пока ваш брат был здесь,  он
еще поддерживал меня, но он уехал и не может даже подать вести о себе ни
мне, ни отцу. Я заложила последние драгоценности, продала все свои  вещи
и ваши платья, чтобы заплатить жалованье слугам, которые иначе отказыва-
лись сопровождать его. Теперь мы вынуждены жить за счет монахинь. Мы ни-
щие, о которых заботится бог.
   - Но почему вы не обратитесь к вашей сестре, королеве? - спросила мо-
лодая девушка.
   - Увы, моя сестра - королева более не королева. Ее именем правит дру-
гой. Когда-нибудь вы поймете это.
   - Тогда обратитесь к вашему племяннику, королю. Хотите, я поговорю  с
ним? Вы ведь знаете, как он меня любит, матушка.
   - Увы, мой племянник пока только называется королем, и, как вы  знае-
те, - Ла Порт много раз говорил нам это, -  он  сам  терпит  лишения  во
всем.
   - Тогда обратимся к богу, - сказала молодая девушка, опускаясь на ко-
лени возле матери.
   Эти две молящиеся рядом женщины были дочь и внучка Генриха IV, жена и
дочь Карла I Английского.
   Они уже кончали свою молитву, когда в дверь кельи тихонько  постучала
монахиня.
   - Войдите, сестра, - сказала старшая из женщин,  вставая  с  колен  и
отирая слезы.
   Монахиня осторожно приотворила дверь.
   - Ваше величество благоволит простить меня, если я помешала ее молит-
ве, - сказала она, - в приемной ждет иностранец; он прибыл из  Англии  и
просит разрешения вручить письмо вашему величеству.
   - Письмо? Может быть, от короля! Известия о вашем отце, без сомнения!
Слышите, Генриетта?
   - Да, матушка, слышу и надеюсь.
   - Кто же этот господин?
   - Дворянин лет сорока или пятидесяти.
   - Как его зовут? Он сказал свое имя?
   - Лорд Винтер.
   - Лорд Винтер! - воскликнула королева. - Друг  моего  мужа!  Впустите
его, впустите.
   Королева бросилась навстречу посланному и с жаром схватила его за ру-
ку.
   Лорд Винтер, войдя  в  келью,  преклонил  колено  и  вручил  королеве
письмо, вложенное в золотой футляр.
   - Ах, милорд! - воскликнула королева. - Вы приносите  нам  три  вещи,
которых мы давно уже не видали: золото, преданность друга  и  письмо  от
короля, нашего супруга и повелителя.
   Лорд Винтер в ответ только поклонился; волнение не давало ему  произ-
нести ни слова.
   - Милорд, - сказала королева, указывая на письмо, - вы понимаете, что
я спешу узнать содержание этого письма.
   - Я удаляюсь, ваше величество, - отвечал лорд Винтер.
   - Нет, останьтесь, - сказала королева, - мы прочтем письмо  при  вас.
Разве вы не понимаете, что мне надо о многом вас расспросить?
   Лорд Винтер отошел в сторону и молча стал там.
   Между тем мать и дочь удалились в амбразуру окна и, обнявшись, начали
жадно читать следующее письмо:
   "Королева и дорогая супруга!
   Дело близится к развязке. Все войска, которые мне сохранил бог,  соб-
рались на поле около Несби, откуда я наспех пишу  это  письмо.  Здесь  я
ожидаю армию моих возмутившихся подданных, чтобы в  последний  раз  сра-
зиться с ними. Если мне удастся победить, борьба  затянется;  если  меня
победят, то я погиб окончательно. Я желал бы  в  этом  последнем  случае
(увы, в нашем положении надо все предвидеть!) попытаться достигнуть  бе-
регов Франции. Но примут ли там, захотят ли там принять несчастного  ко-
роля, который послужит пагубным примером в стране, уже  волнуемой  граж-
данскою смутою? Ваш ум и ваша любовь будут моими  советчиками.  Податель
этого письма на словах передаст вам то, что я не решаюсь  доверить  воз-
можным случайностям. Он объяснит вам, чего я жду от вас. Ему же я  пору-
чаю передать детям мое благословение и выразить вам чувство безграничной
любви, моя королева и дорогая супруга".
   Письмо это было подписано вместо "Карл, король" - "Карл, пока еще ко-
роль".
   Винтер, следивший за выражением лица королевы при чтении этого груст-
ного послания, заметил все же, что ее глаза загорелись надеждой.
   - Пусть он перестанет быть королем! - воскликнула королева.  -  Пусть
он будет побежден, изгнан, осужден, лишь бы остался жив! Увы, трон в на-
ши дни слишком опасен, чтобы я желала моему супругу занимать его.  Одна-
ко, милорд, говорите, - продолжала королева, - только не скрывайте ниче-
го. В каком положении король? Так ли оно безнадежно, как ему представля-
ется?
   - Увы, государыня, его положение еще безнадежнее, чем он сам  думает.
Его величество слишком великодушен, чтобы  замечать  ненависть,  слишком
благороден, чтобы угадывать измену. Англия охвачена безумием, и,  боюсь,
прекратить его можно, только пролив потоки крови.
   - А лорд Монтроз? - спросила королева. - До меня дошли слухи  об  его
больших и быстрых успехах, о победах, одержанных при Инверлеши,  Олдоне,
Олфорте и Килсите. После этого, как я слышала, он  двинулся  к  границе,
чтобы соединиться с королем.
   - Да, государыня, но на границе его встретил Лесли.  Монтроз  искушал
судьбу своими сверхъестественными деяниями, и удача изменила ему. Разби-
тый при Филиппе, Монтроз должен был распустить остатки своих войск и бе-
жать, переодевшись лакеем. Теперь он в Бергене, в Норвегии.
   - Да хранит его бог! - произнесла королева. - Все же утешительно, что
человек, столько раз рисковавший своею жизнью ради нас, находится в  бе-
зопасности. Теперь, милорд, я знаю настоящее положение короля Оно безна-
дежно. Но скажите, что вы должны передать мне от моего царственного суп-
руга?
   - Ваше величество, - отвечал лорд Винтер, - король желает,  чтобы  вы
постарались узнать истинные намерения короля и королевы по  отношению  к
нему.
   - Увы! Вы сами знаете, - сказала королева, - король  еще  ребенок,  а
королева - слабая женщина. Все в руках Мазарини.
   - Неужели он хочет сыграть во Франции ту же роль, какую Кромвель  иг-
рает в Англии?
   - О нет. Это изворотливый и хитрый итальянец,  который,  быть  может,
мечтает о преступлении, но никогда на него не решится.  В  противополож-
ность Кромвелю, на стороне которого обе палаты, Мазарини в своей  борьбе
с парламентом находит поддержку только у королевы.
   - Тем более для него оснований  помочь  королю,  которого  преследует
парламент.
   Королева с горечью покачала головой.
   - Если судить по его отношению ко мне, - сказала она, -  то  кардинал
не сделает ничего, а может быть, даже будет против нас. Наше  пребывание
во Франции уже тяготит его, а тем более будет тяготить  его  присутствие
короля. Милорд, - продолжала Генриетта, грустно улыбнувшись, - тяжело  и
даже стыдно признаться, но мы провели зиму в Лувре без денег, без белья,
почти без хлеба и часто вовсе не вставали с постели из-за холода.
   - Ужасно! - воскликнул лорд Винтер. - Дочь Генриха Четвертого, супру-
га короля Карла! Отчего же, ваше величество, вы не обратились ни к  кому
из нас?
   - Вот какое гостеприимство оказывает королеве министр, у которого ко-
роль хочет просить гостеприимства для себя.
   - Но я слышал, что поговаривали о  браке  между  принцем  Уэльским  и
принцессой Орлеанской, - сказал лорд Винтер.
   - Да, одно время я на это надеялась. Эти дети полюбили друг друга, но
королева, покровительствовавшая вначале их любви, изменила свое  отноше-
ние, а герцог Орлеанский, который вначале содействовал их сближению, те-
перь запретил своей дочери и думать об этом союзе. Ах, милорд, - продол-
жала королева, не утирая слез, - лучше бороться, как король, и  умереть,
как, может быть, умрет он, чем жить из милости, подобно нам.
   - Мужайтесь, ваше величество, - сказал лорд Винтер.  -  Не  отчаивай-
тесь. Подавить восстание в соседнем государстве - в интересах  французс-
кой короны, ибо во Франции тоже неблагополучно. Мазарини - государствен-
ный человек и поймет, что необходимо оказать помощь королю Карлу.
   - Но уверены ли вы, - с сомнением сказала королева, - что вас не опе-
редили враги короля?
   - Кто, например? - спросил лорд Винтер.
   - Разные Джойсы, Приджи, Кромвели.
   - Портные, извозчики, пивовары! О ваше  величество,  я  надеюсь,  что
кардинал не собирается вступать в союз с подобными людьми.
   - А кто он сам? - сказала королева Генриетта.
   - Но ради чести короля, чести королевы...
   - Хорошо. Будем надеяться, что он сделает что-нибудь ради  их  чести.
Преданный друг всегда красноречив, милорд, и вы  почти  успокоили  меня.
Подайте мне руку и отправитесь к министру.
   - Ваше величество, - возразил лорд Винтер, склоняясь перед королевой,
- вы оказываете мне слишком большую честь.
   - Но что, если он откажет, - сказала королева  Генриетта,  остановив-
шись, - а король проиграет битву?
   - Тогда его величество найдем приют в Голландии, где, как  я  слышал,
находится его высочество принц Уэльский.
   - А может ли король рассчитывать, что у него много  таких  слуг,  как
вы, чтобы помочь ему спастись?
   - Увы, немного, ваше величество, - сказал лорд Винтер, -  но  мы  все
предусмотрели, и я явился за союзниками во Францию.
   - За союзниками! - произнесла королева, качая головой.
   - Ваше величество, - возразил лорд Винтер, - только бы мне найти моих
старых друзей, и я ручаюсь за успех.
   - Хорошо, милорд, - произнесла королева с мучительным сомнением чело-
века, долго находившегося в несчастии. - Едемте - и да услышит вас бог.
   Королева села в карету. Лорд Винтер, верхом, в сопровождении двух ла-
кеев, поехал рядом.



   ПИСЬМО КРОМВЕЛЯ

   В ту минуту, как королева Генриетта выезжала из монастыря кармелиток,
направляясь в Пале-Рояль, какой-то всадник сошел с коня  у  ворот  коро-
левского дворца и объявил страже, что имеет сообщить нечто важное карди-
налу Мазарини.
   Хотя кардинал и был очень труслив, все же доступ к нему  был  сравни-
тельно легок: он часто нуждался в разных указаниях и сведениях со сторо-
ны. Действительные затруднения начинались не у первой двери; да и вторую
тоже можно было легко пройти, но зато у третьей, кроме караула и лакеев,
всегда бодрствовал верный Бернуин, цербер, которого нельзя было  умилос-
тивить никакими словами, как и нельзя было  околдовать  никакой  веткой,
хотя бы золотой.
   Итак, каждый, кто  просил  или  требовал  у  кардинала  аудиенции,  у
третьей двери должен был подвергнуться форменному допросу.
   Всадник, привязав свою лошадь к решетке двора,  поднялся  по  главной
лестнице и обратился к караулу в первой зале.
   - Проходите дальше, - отвечали, не поднимая глаз, караульные, занятые
игрою кто в карты, кто в кости, и очень довольные случаем показать,  что
лакейские обязанности их не касаются.
   Незнакомец прошел в следующую залу. Эта зала охранялась мушкетерами и
лакеями.
   Незнакомец повторил свой вопрос.
   - Есть у вас бумага, дающая право на аудиенцию?  -  спросил  один  из
придворных лакеев, подходя к просителю.
   - У меня есть письмо, но не от кардинала Мазарини.
   - Войдите и спросите господина Бернуина, - сказал служитель и отворил
дверь в третью комнату.
   Случайно ли в этот раз, или это было его обычное место, но за  дверью
как раз стоял сам Бернуин, который, конечно, все слышал.
   - Я, сударь, тот, кого вы ищете, - сказал он. - От кого у вас  письмо
к его высокопреосвященству?
   - От генерала Оливера Кромвеля, - отвечал вновь прибывший. - Сообщите
это его высокопреосвященству и спросите, может ли он принять меня.
   Он стоял с мрачным и гордым видом, свойственным пуританам.
   Бернуин, осмотрев молодого человека испытующим взглядом с ног до  го-
ловы, вошел в кабинет кардинала и передал ему слова незнакомца.
   - Человек с письмом от Оливера Кромвеля? - переспросил кардинал. -  А
как он выглядит?
   - Настоящий англичанин, монсеньер, светловолосый с  рыжеватым  оттен-
ком, скорее рыжий, с серо-голубыми, почти  серыми  глазами;  воплощенная
надменность и непреклонность.
   - Пусть он передаст письмо.
   - Монсеньер требует письмо, - сказал Бернуин, возвращаясь из кабинета
в приемную.
   - Монсеньер получит письмо только от меня, из рук в руки,  -  отвечал
молодой человек, - а чтобы вы убедились, что у меня  действительно  есть
письмо, вот оно, смотрите.
   Бернуин осмотрел печать и, увидев, что письмо действительно от  гене-
рала Оливера Кромвеля, повернулся, чтобы снова войти к Мазарини.
   - Прибавьте еще, - сказал ему молодой человек, - что я не простой го-
нец, а чрезвычайный посол.
   Бернуин вошел в кабинет и через несколько секунд возвратился.
   - Войдите, сударь, - сказал он, отворяя дверь.
   Все эти хождения Бернуина взад и  вперед  были  необходимы  Мазарини,
чтобы оправиться от волнения, вызванного в нем известием о письме  Кром-
веля. Но, несмотря на всю проницательность, он все-таки не мог догадать-
ся, что заставило Кромвеля вступить с ним в сношения.
   Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной
руке, а письмо в другой.
   Мазарини встал.
   - У вас, сударь, - сказал он, - есть верительное письмо ко мне?
   - Да, вот оно, монсеньер, - отвечал молодой человек.
   Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:
   "Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит  это  верительное
письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того,
у него есть другое, конфиденциальное письмо к его преосвященству.
   Оливер Кромвель",
   - Отлично, господин Мордаунт, - сказал Мазарини, -  давайте  мне  это
другое письмо и садитесь.
   Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его  кардиналу
и сел.
   Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время  дер-
жал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку,  он  на-
чал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по  опы-
ту, что мало кому удается скрыть от него  что-либо,  когда  он  начинает
расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.
   - Вы очень молоды, господин Мордаунт, - сказал он, - для трудной роли
посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.
   - Монсеньер, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается,
считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.
   - Что это значит, сударь? - спросил Мазарини. - Я вас не понимаю.
   - Я говорю, монсеньер, что год страданий должен считаться за два, а я
страдаю уже двадцать лет.
   - Ах, так, я понимаю, - сказал Мазарини, - у вас  нет  состояния,  вы
бедны, не правда ли?
   И он подумал про себя: "Эти английские революционеры сплошь  нищие  и
неотесанные мужланы".
   - Монсеньер, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов,  но
у меня его отняли.
   - Значит, вы не простого звания? - спросил Мазарини с удивлением.
   - Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я  носил  свое
имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.
   - Как же вас зовут?
   - Меня зовут Мордаунт, - отвечал молодой человек, кланяясь.
   Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.
   Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим  внима-
нием, чем вначале.
   Молодой человек казался совершенно бесстрастным.
   "Черт бы побрал этих пуритан, - подумал Мазарини, - все они точно ка-
менные".
   Затем он спросил:
   - Но у вас есть родственники?
   - Да, есть один, монсеньер.
   - Он, конечно, помогает вам?
   - Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он  приказы-
вал лакеям прогнать меня.
   - О, боже мой, дорогой господин Мордаунт! - воскликнул Мазарини,  на-
деясь своим притворным состраданием  завлечь  молодого  человека  в  ка-
кую-нибудь ловушку. - Боже мой! Как трогателен ваш рассказ!  Значит,  вы
ничего не знаете о своем рождении?
   - Я узнал о нем очень недавно.
   - А до тех пор?
   - Я считал себя подкидышем.
   - Значит, вы никогда не видали вашей матери?
   - Нет, монсеньер, когда я был ребенком, она три раза заходила к  моей
кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как  если  бы  это
было вчера.
   - У вас хорошая память, - произнес Мазарини.
   - О да, монсеньер, - сказал молодой человек с таким выражением, что у
кардинала пробежала дрожь по спине.
   - Кто же вас воспитывал? - спросил Мазарини.
   - Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала
меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала  мне  имя  моего
родственника, о котором ей часто говорила моя мать.
   - Что же было с вами потом?
   - Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор
из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский  лад,  передал
мне все свои знания и помог мне искать родных.
   - И ваши поиски...
   - Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.
   - Вы узнали, что сталось с вашей матерью?
   - Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником  при  со-
действии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл
Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.
   - А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите  ко-
роля?
   - Да, монсеньер, я его ненавижу! - сказал молодой человек.
   Мазарини был поражен тем, с  каким  дьявольским  выражением  произнес
Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за  прилива  крови,
лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.
   - Ваша история ужасна, господин Мордаунт,  -  сказал  Мазарини,  -  и
очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень  могущественному
человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим,
нетрудно получить любые сведения.
   - Монсеньер, хорошей ищейке достаточно показать малейший след,  чтобы
она распутала его до конца.
   - А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником?  -
спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди прибли-
женных Кромвеля.
   - Благодарю вас, монсеньер, я поговорю с ним лично.
   - Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?
   - Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.
   - Значит, у вас есть средство смягчить его?
   - У меня есть средство заставить себя бояться.
   Мазарини посмотрел на молодого человека, но молния, сверкнувшая в его
глазах, заставила кардинала потупиться; затрудняясь продолжать  подобный
разговор, он вскрыл письмо Кромвеля.
   Мало-помалу глаза молодого человека снова потускнели и стали бесцвет-
ны, как всегда; глубокая  задумчивость  охватила  его.  Прочитав  первые
строки, Мазарини решился украдкой взглянуть на своего собеседника, чтобы
убедиться, не следит ли тот за выражением  его  лица:  однако  Мордаунт,
по-видимому, был вполне равнодушен.
   - Плохо поручать дело человеку, который занят только своими делами, -
пробормотал кардинал, чуть заметно пожав плечами. -  Посмотрим,  однако,
что в этом письме.
   Вот подлинный текст письма:
   "Его высокопреосвященству монсеньеру кардиналу Мазарини. Я желал  бы,
монсеньер, узнать ваши намерения в отношении нынешнего положения  дел  в
Англии. Оба государства слишком близкие соседи, чтобы Францию не  затра-
гивало положение дел в Англии, точно так же как и  нас  затрагивает  то,
что происходит во Франции. Англичане почти  единодушно  восстали  против
тирании короля Карла и его приверженцев. Поставленный общественный дове-
рием во главе этого движения, я лучше, чем кто-либо, вижу его характер и
последствия. В настоящее время я веду войну и намерен дать королю  Карлу
решительную битву. Я ее выиграю, так как на моей  стороне  надежды  всей
нации и благоволение божие. Когда я выиграю эту битву, то королю уже  не
на что будет рассчитывать ни в Англии, ни в Шотландии, и, если он не бу-
дет захвачен в плен или убит, то постарается переправиться  во  Францию,
чтобы навербовать себе войска и раздобыть оружие и деньги.  Франция  уже
дала приют королеве Генриетте и этим, без сомнения,  помимо  своей  воли
поддержала очаг неугасающей гражданской войны на моей родине. Но короле-
ва Генриетта - дочь французского короля, и Франция обязана была дать  ей
приют. Что же касается короля Карла, то это другое дело: приютив  его  и
оказав ему поддержку, Франция тем самым  выразила  бы  свое  неодобрение
действиям английского народа и повредила бы столь существенно Англии  и,
в частности, намерениям того правительства, которое Англия  предполагает
у себя установить, что подобное отношение было бы равнозначащим открытию
враждебных действий..."
   Дойдя до этого места, встревоженный Мазарини снова оторвался от  чте-
ния и украдкой взглянул на молодого человека.
   Тот по-прежнему был погружен в свои размышления.
   Мазарини вернулся к письму.
   "... Поэтому мне необходимо знать, монсеньер,  чего  мне  надлежит  в
настоящем случае ждать от Франции. Хотя  интересы  этого  государства  и
Англии направлены в противоположные стороны,  тем  не  менее  они  более
близки, чем это можно было бы предположить. Англия нуждается во внутрен-
нем спокойствии, чтобы довести до конца дело своего освобождения от  ко-
роля. Франция нуждается в таком же спокойствии, чтобы укрепить трон сво-
его юного монарха. Как вам, так и нам нужен внутренний мир,  к  которому
мы уже близки благодаря энергии нашего нового правительства.
   Ваши нелады с парламентом, ваши несогласия с принцами, которые сегод-
ня борются за вас, а завтра против вас,  упорство  народа,  руководимого
коадъютором, председателем парламента Бланменилем и советником Бруселем,
весь этот беспорядок, господствующий во всех отраслях управления, должен
побудить вас опасаться возможности войны, ибо тогда Англия, воодушевлен-
ная новыми идеями, может заключить союз с  Испанией,  которая  уже  ищет
этого союза. Поэтому я полагаю, монсеньер, зная ваше благоразумие  и  то
исключительное положение, которое вы  занимаете  вследствие  сложившихся
обстоятельств, что вы предпочтете обратить все силы на  внутреннее  уст-
ройство Франции и предоставите новому английскому правительству  сделать
то же. Этот ваш нейтралитет должен состоять именно в том, что вы удалите
короля Карла с французской территории и не будете помогать  ни  оружием,
ни деньгами, ни войсками этому королю, совершенно чуждому вашей стране.
   Мое письмо вполне конфиденциально, почему я его и посылаю  с  челове-
ком, пользующимся моим особым доверием. Ваше высокопреосвященство оценит
соображение, заставившее меня послать это письмо раньше, чем  обратиться
к мерам, которые будут мною приняты в зависимости от обстоятельств. Оли-
вер Кромвель полагает, что голос разума дойдет скорее до такого выдающе-
гося ума, каким обладает кардинал Мазарини, чем до королевы, женщины бе-
зусловно твердой, но исполненной пустых предрассудков относительно свое-
го рождения и своей божественной власти.
   Прощайте, монсеньер. Если в течение двух недель я не  получу  ответа,
то буду считать это письмо недействительным.
   Оливер Кромвель"
   - Господин Мордаунт, - сказал кардинал громким  голосом,  словно  для
того, чтобы разбудить замечтавшегося посла, - мой ответ  на  это  письмо
будет тем удовлетворительнее для генерала Кромвеля, чем  больше  я  буду
уверен, что никто о нем не узнает. Ожидайте ответа  в  Булони-сюр-Мер  и
обещайте мне отправиться туда завтра утром.
   - Обещаю вам это, монсеньер, - отвечал Мордаунт. - Но сколько же дней
я должен буду ожидать ответа вашего преосвященства?
   - Если вы не получите его в течение десяти дней, можете ехать.
   Мордаунт поклонился.
   - Я еще не кончил, сударь, - сказал Мазарини. Ваши личные  дела  меня
глубоко тронули. Кроме того, письмо генерала Кромвеля  делает  вас,  как
посла, лицом, значительным в моих глазах. Еще раз спрашиваю вас: не могу
ли я для вас что-нибудь сделать?
   Мордаунт подумал мгновенье, видимо колеблясь;  затем  решился  что-то
сказать, но в эту минуту поспешно вошел Бернуин, наклонился к уху карди-
нала и шепнул ему:
   - Монсеньер, королева Генриетта в сопровождении какого-то английского
дворянина только что прибыла в Пале-Рояль.
   Мазарини подскочил в кресле; это не ускользнуло от внимания  молодого
человека и заставило его удержаться от признания.
   - Сударь, - сказал ему кардинал, - вы поняли меня, не так ли? Я  наз-
начил вам Булонь, так как мне кажется, что выбор французского города для
вас безразличен. Если вы предпочитаете другой город, назовите его  сами.
Но вы легко поймете, что, подверженный всяческим воздействиям, от  кото-
рых я уклоняюсь лишь благодаря осторожности, я хотел бы, чтобы  о  вашем
пребывании в Париже никто не знал.
   - Я уеду, монсеньер, - сказал Мордаунт, делая несколько шагов  к  той
двери, в которую вошел.
   - Нет, не сюда, не сюда! - торопливо воскликнул кардинал. - Пройдите,
пожалуйста, через эту галерею, оттуда вы легко выйдете  на  лестницу.  Я
хотел бы, чтобы никто не видел, как вы выйдете, так  как  наше  свидание
должно остаться тайной.
   Мордаунт последовал за Бернуином, который проводил его в соседнюю за-
лу и передал курьеру, указав ему дверь, через которую надлежало выйти.
   Затем Бернуин поспешил вернуться к своему господину, чтобы  ввести  к
нему королеву Генриетту, уже проходившую через стеклянную галерею.



   МАЗАРИНИ И КОРОЛЕВА ГЕНРИЕТТА

   Кардинал встал и поспешно пошел  навстречу  английской  королеве.  Он
встретил ее посреди стеклянной галереи, примыкавшей к его кабинету.
   Мазарини тем охотнее выказал свою почтительность к этой королеве, ли-
шенной королевского блеска и свиты, что не мог не чувствовать своей вины
за проявляемую им скупость и бессердечие.
   Просители умеют придавать своему лицу любое выражение, и дочь Генриха
IV улыбалась, идя навстречу тому, кого она презирала и ненавидела.
   "Скажите, - подумал Мазарини, - какое кроткое лицо! Уж не  пришла  ли
она запять у меня денег?"
   При этом он бросил беспокойный взгляд на крышку своего сундука и даже
повернул камнем вниз свой перстень, так как блеск  великолепного  алмаза
привлекал внимание к его руке, белой и красивой. На беду, этот  перстень
не обладал свойством волшебного кольца  Гигеса,  которое  делало  своего
владельца невидимым, когда он его поворачивал.
   А Мазарини очень хотелось стать в эту минуту невидимым,  так  как  он
догадывался, что королева Генриетта явилась к нему с  просьбой.  Раз  уж
королева, с которой он так плохо обходился, пришла с улыбкой вместо  уг-
розы на устах, то ясно, что она явилась в качестве просительницы.
   - Господин кардинал, - сказала царственная гостья, - я думала сначала
поговорить с королевой, моей сестрой, о деле,  которое  привело  меня  к
вам, но потом решила, что политика скорее дело мужское.
   - Государыня, - ответил Мазарини, - поверьте, я глубоко  смущен  этим
лестным для меня предпочтением вашего величества.
   "Он чересчур любезен, - подумала королева, - неужели он догадался?"
   Они вошли в кабинет. Кардинал предложил королеве кресло и, усадив ее,
сказал:
   - Приказывайте самому почтительному из ваших слуг.
   - Увы, сударь, - возразила королева, - я разучилась приказывать и на-
училась просить. Я являюсь к вам с просьбой и буду бесконечно счастлива,
если вы исполните ее.
   - Я слушаю вас, ваше величество, - сказал Мазарини.
   - Господин кардинал, - начала королева Генриетта, - дело идет  о  той
войне, которую мой супруг, король, ведет против своих возмутившихся под-
данных. Но, может быть, вы не знаете, - прибавила  королева  с  грустной
улыбкой, - что в Англии сражаются и что в скором  времени  война  примет
еще более решительный характер?
   - Я ничего не знаю, ваше величество, - поспешно сказал кардинал, соп-
ровождая свои слова легким пожатием плеч. - Увы, наши собственные  войны
поглощают все время и внимание такого слабого и  неспособного  министра,
как я.
   - В таком случае, господин кардинал, могу вам сообщить, что Карл Пер-
вый, мой супруг, готовится к решительному бою. В случае неудачи (Мазари-
ни повернулся в кресле) - надо все предвидеть, - продолжала королева,  -
в случае неудачи он желает удалиться во Францию и жить здесь в  качестве
частного лица. Что вы на это скажете?
   Кардинал внимательно ее выслушал, причем ни один мускул на  его  лице
не дрогнул и не выдал испытываемых им чувств. Его улыбка осталась  такой
же, как всегда: притворной и льстивой. Когда королева кончила, он сказал
своим вкрадчивым голосом:
   - Ваше величество, думаете ли вы, что Франция, сама находящаяся  сей-
час в состоянии бурного волнения, может служить  спасительной  пристанью
для низвергнутого короля? Корона и так непрочно держится на голове коро-
ля Людовика Четырнадцатого. По силам ли будет ему двойная тяжесть?
   - Я-то, кажется, была не очень обременительна, - перебила королева  с
горькой улыбкой. - Я не прошу, чтобы для моего супруга  сделали  больше,
чем было сделано для меня. Вы видите, мы очень скромные властители.
   - О, вы - это другое дело, - поспешно вставил кардинал, чтобы не дать
договорить королеве. - Вы дочь Генриха Четвертого, этого замечательного,
великого короля...
   - Что, однако же, не мешает вам отказать в гостеприимстве  его  зятю,
не так ли, сударь? А вы должны были бы вспомнить, что когда-то этот  за-
мечательный, великий король, изгнанный так же, как,  быть  может,  будет
изгнан мой муж, просил помощи у Англии, и Англия не отказала ему. А ведь
королева Елизавета не приходилась ему племянницей.
   - Peccato! [19] - воскликнул Мазарини, сраженный этой  простой  логи-
кой. - Ваше величество не понимает меня и плохо истолковывает мои  наме-
рения; это, должно быть, оттого, что я плохо объясняюсь по-французски.
   - Говорите по-итальянски, сударь. Королева Мария Медичи,  наша  мать,
научила нас этому языку раньше, чем кардинал, ваш предшественник, отпра-
вил ее умирать в изгнании. Если бы этот  замечательный,  великий  король
Генрих, о котором вы сейчас говорили, был жив, он бы немало удивился то-
му, что столь глубокое преклонение перед  ним  может  сочетаться  с  от-
сутствием сострадания к его семье.
   Крупные капли пота выступили на лбу Мазарини.
   - О, это почитание и преклонение так велики и  искренни,  ваше  вели-
чество, - продолжал Мазарини, не пользуясь разрешением королевы  переме-
нить язык, - что если бы король Карл Первый - да хранит его бог от  вся-
кого несчастья! - явился во Францию, то я предложил  бы  ему  свой  дом,
свой собственный дом. Но увы, это было бы ненадежное убежище.  Когда-ни-
будь народ сожжет этот дом, как он сжег дом маршала д'Анкра. Бедный Кон-
чино Кончини! А между тем он желал только блага Франции.
   - Да, монсеньер, так же как и вы, - с иронией произнесла королева.
   Мазарини, сделав вид, что не понял этой двусмысленности, им же  самим
вызванной, продолжал оплакивать судьбу Кончино Кончини.
   - Но все же, монсеньер, - произнесла королева с нетерпением, - что вы
мне ответите?
   - Ваше величество, - заговорил Мазарини еще ласковей, - разрешите мне
дать вам совет. Но, конечно, прежде чем взять на себя  эту  смелость,  я
повергаю себя к вашим стопам, готовый сделать все, что вам будет угодно.
   - Говорите, сударь, - отвечала Генриетта. - Такой мудрый человек, как
вы, несомненно даст мне хороший совет.
   - Поверьте мне, ваше величество, король должен защищаться  до  самого
конца.
   - Он это и делает, сударь, и последнее сражение, которое  он  намерен
дать, располагая значительно меньшими силами, чем его противник, доказы-
вает, что он не собирается сдаваться без боя. Но все же, если  он  будет
побежден...
   - Что же, ваше величество, в этом случае, - я  понимаю,  что  слишком
смело с моей стороны давать советы вашему величеству,  -  но,  по-моему,
король не должен покидать своего государства. Отсутствующих королей ско-
ро забывают. Если он удалится во Францию, его дело пропало.
   - Но, - сказала королева, - если таково ваше  мнение  и  вы  действи-
тельно принимаете участие в моем муже, окажите ему хоть какую-нибудь по-
мощь: я продала все до последнего брильянта. У меня нет  больше  ничего,
вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было, сударь. Если бы у меня оста-
валась хоть какая-нибудь драгоценность, то я бы купила на нее дров, и мы
с дочерью не страдали бы от холода зимой.
   - Ах, государыня, - воскликнул Мазарини, - вы,  ваше  величество,  не
знаете, чего требуете от меня. Король, прибегающий к иноземным  войскам,
чтобы вернуть себе трон, тем самым признается, что  он  не  ищет  больше
поддержки в любви своих подданных.
   - Перейдемте к делу, господин кардинал! - воскликнула королева, кото-
рой надоело следить за этим изворотливым умом в лабиринте слов, в  кото-
ром он и сам запутался. - Ответьте мне, да или нет: пошлете ли вы помощь
королю, если он останется в Англии? Окажете ли  вы  ему  гостеприимство,
если он явится во Францию?
   - Ваше величество, - отвечал кардинал с деланной  искренностью,  -  я
надеюсь доказать вам, насколько я вам предан и как сильно я желаю помочь
вам в деле, которое вы принимаете так близко к сердцу.  После  этого,  я
думаю, ваше величество, вы перестанете сомневаться в моем  усердии  слу-
жить вам.
   Королева кусала губы, с трудом сдерживая нетерпение.
   - Итак, - сказала она наконец, - что же вы намерены делать?  Говорите
же!
   - Я тотчас же пойду посоветоваться с королевой, затем  мы  немедленно
внесем этот вопрос на обсуждение парламента.
   - С которым вы во вражде, не так ли? Вы поручите Бруселю сделать док-
лад по этому вопросу? Довольно, господин кардинал, довольно.  Я  понимаю
вас. Впрочем, я не права. Идите в парламент; ведь от  этого  парламента,
враждебного королям, дочь великого Генриха Четвертого, которого  вы  так
почитаете, получила единственную помощь, благодаря которой она не умерла
от голода и холода в эту зиму.
   С этими словами королева встала, величественная в своем негодовании.
   Кардинал с мольбой протянул к ней руки.
   - Ах, ваше величество, ваше величество, как плохо вы меня знаете!
   Но королева Генриетта, даже не обернувшись в сторону того, кто проли-
вал эти лицемерные слезы, вышла из кабинета, сама открыла дверь и, прой-
дя мимо многочисленной охраны его преосвященства, толпы придворных, спе-
шивших к нему на поклон, и всей роскоши  враждебного  двора,  подошла  к
одиноко стоявшему лорду Винтеру и взяла его под руку. Несчастная короле-
ва, уже почти развенчанная, перед которой все еще склонялись из этикета,
могла опереться только на одну эту руку.
   - Ну что ж, - сказал Мазарини,  оставшись  один,  -  это  мне  стоило
большого труда, да и не легкую пришлось играть роль. Но  я  все-таки  не
сказал ничего ни одному, ни другой. Однако этот Кромвель - жестокий  го-
нитель королей; сочувствую его министрам, если  только  он  когда-нибудь
заведет их! Бернуин!
   Бернуин вошел.
   - Пусть посмотрят, во дворце ли еще тот стриженый молодой  человек  в
черном камзоле, которого вы недавно вводили ко мне.
   Бернуин  вышел.  Во  время  его  отсутствия  кардинал  занялся  своим
кольцом; он снова повернул его камнем вверх, протер  алмаз,  полюбовался
его игрой, и так как оставшаяся на реснице слеза застилала  ему  зрение,
он качнул головой, чтобы стряхнуть ее.
   Бернуин возвратился вместе с Коменжем, который был в карауле.
   - Монсеньер, - сказал Коменж, - когда я провожал молодого человека, о
котором спрашивает ваше преосвященство, он подошел  к  стеклянной  двери
галереи и с удивлением посмотрел через нее на  что-то,  должно  быть  на
картину Рафаэля, которая висит против дверей, задумался и затем спустил-
ся по лестнице. Если не ошибаюсь, он сел на серую лошадь и выехал из во-
рот дворца. Но разве монсеньер не идет к королеве?
   - Для чего?
   - Господин де Гито, мой дядя, только что сказал мне, что у  ее  вели-
чества есть известия из армии.
   - Хорошо, я поспешу к королеве.
   В эту минуту явился Вилькье, посланный королевой за кардиналом.
   Коменж сказал правду. Мордаунт действительно  поступил  так,  как  он
рассказывал. Проходя по галерее, параллельной большой  стеклянной  гале-
рее, он увидел лорда Винтера, ожидавшего, чтобы королева  Генриетта  за-
кончила свои переговоры.
   Молодой человек сразу остановился, но вовсе не потому, что его  пора-
зила картина Рафаэля, а словно пригвожденный чем-то ужасным, увиденным в
галерее. Глаза его расширились, по телу пробежала  дрожь.  Казалось,  он
вотвот перескочит через стеклянную преграду, отделявшую его от врага,  и
если бы Коменж мог видеть, с каким выражением ненависти  глаза  молодого
человека были устремлены на лорда Винтера, то он ни на минуту  не  усом-
нился бы в том, что этот английский дворянин смертельный враг лорда.
   Но Мордаунт остановился. Он, по-видимому,  размышлял;  потом,  вместо
того чтобы уступить первоначальному порыву и прямо подойти к Винтеру, он
медленно сошел вниз по лестнице, опустив голову, вышел из дворца, сел  в
седло, а на углу улицы Ришелье остановил лошадь и устремил взоры на  во-
рота дворца, ожидая появления кареты королевы.
   Ждать ему пришлось недолго, так как королева пробыла  у  Мазарини  не
более четверти часа; но эти четверть часа ожидания показались ему  целой
вечностью.
   Наконец тяжеловесная колымага, называвшаяся в те времена  каретой,  с
грохотом выехала из ворот; лорд Винтер по-прежнему сопровождал ее верхом
и, наклонясь к дверце, разговаривал с королевой.
   Лошади рысью направились к Лувру, и карета вьехала в  ворота.  Уезжая
из монастыря кармелиток, королева Генриетта велела своей  дочери  отпра-
виться в Лувр и ждать ее в этом дворце, где они жили так долго и который
покинули потому лишь, что собственная бедность казалась им  еще  тяжелее
среди раззолоченных зал.
   Мордаунт последовал за экипажем и, увидев, что он скрылся под темными
арками дворца, отъехал в сторону, прижался вместе с лошадью к стене,  на
которую падала тень, и замер неподвижно среди  барельефов  Жана  Гужона,
сам похожий на конную статую. Тут он стал ждать, как ждал у Пале-Рояля.



   КАК НЕСЧАСТНЫЕ ПРИНИМАЮТ ИНОГДА СЛУЧАЙ ЗА ВМЕШАТЕЛЬСТВО ПРОВИДЕНИЯ

   - Что же, ваше величество? -  спросил  лорд  Винтер,  когда  королева
отослала своих слуг.
   - Случилось то, что я предвидела, милорд.
   - Он отказывается?
   - Разве я не говорила вам этого заранее?
   - Кардинал отказывается принять короля, Франция отказывает в  гостеп-
риимстве несчастному государю! Но ведь это неслыханно, ваше величество!
   - Я не сказала - Франция, милорд; я сказала - кардинал, а он даже  не
француз
   - Но как же королева, видели ли вы ее?
   - Это бесполезно, - сказала королева Генриетта, печально качая  голо-
вой, - королева никогда не скажет "да", если кардинал сказал "нет". Раз-
ве вы не знаете, что этот итальянец ведет все дела, как внутренние,  так
и внешние? Скажу вам более: я нисколько не удивлюсь, если окажется,  что
Кромвель предупредил нас. Кардинал имел смущенный вид,  разговаривая  со
мной, но он твердо стоял на своем отказе. А потом, заметили вы это ожив-
ление, эту беготню, эти озабоченные лица в Пале-Рояле? Уж не получены ли
какие-нибудь известия, милорд?
   - Только не из Англии, ваше величество. Я так спешил, что,  по-моему,
невозможно было опередить меня. Я выехал  всего  три  дня  назад,  чудом
пробрался через армию пуритан и поехал с моим слугой Тони на почтовых, а
этих лошадей мы купили уже здесь, в Париже. Кроме того, прежде чем риск-
нуть на что-нибудь, король подождет ответа вашего величества, в  этом  я
уверен.
   - Вы сообщите ему, милорд, - сказала королева печально, - что я ниче-
го не могу для него сделать, что я выстрадала  не  меньше  его,  а  даже
больше и вынуждена есть сухой хлеб в изгнании и просить гостеприимства у
притворных друзей, которые смеются над моими слезами. Королю же придется
пожертвовать своей жизнью и умереть, как и подобает королю.  Я  поеду  к
нему и умру вместе с ним.
   - Ваше величество, - воскликнул лорд Винтер, - вы  предаетесь  отчая-
нию! Быть может, у нас еще остается надежда.
   - У нас нет больше друзей, милорд. Во всем свете у нас пет иного дру-
га, кроме вас. Боже мой, боже мой! - воскликнула Генриетта, подняв глаза
к небу. - Неужели ты взял к себе все благородные  сердца,  какие  только
были на земле.
   - Надеюсь, что нет, ваше величество, - задумчиво ответил лорд Винтер,
- я уже говорил вам о тех четверых людях.
   - Но что могут сделать четыре человека?
   - Четыре преданных человека, четыре человека, готовых умереть,  могут
многое, поверьте мне, ваше величество, и те, о которых я говорю,  многое
сделали когда-то.
   - Где же эти четыре человека?
   - Вот этого-то я и не знаю. Уже более двадцати лет, как я потерял  их
из виду, но каждый раз, как король был в опасности, я думал о них.
   - Эти люди были вашими друзьями?
   - В руках одного из них была моя жизнь, и он подарил  мне  ее.  Я  не
знаю, остался ли он моим другом, но я, по крайней мере, с  тех  пор  ему
друг.
   - Эти люди во Франции, милорд?
   - Полагаю, что да.
   - Назовите их. Может быть, я слышала их имена и помогу  вам  отыскать
их.
   - Один из них назывался шевалье д'Артаньян.
   - О милорд, если не ошибаюсь, шевалье д'Артаньян состоит  лейтенантом
гвардии. Я слышала это имя, но будьте с ним осторожны; я боюсь, он впол-
не предан кардиналу.
   - Это было бы величайшим несчастьем, - сказал лорд Винтер, - я  готов
думать, что над нами действительно тяготеет проклятие.
   - Но остальные, - возразила королева, ухватившись  за  эту  последнюю
надежду, как хватается потерпевший кораблекрушение за обломок корабля, -
остальные трое, милорд...
   - Имя второго я слышал случайно, так как, прежде чем сразиться с  на-
ми, эти четыре дворянина сказали нам свои имена. Второго звали  граф  де
Ла Фер. Что касается остальных двух, то, так как я  привык  называть  их
вымышленными именами, я забыл настоящие.
   - Боже мой! Между тем так необходимо было бы отыскать их,  -  сказала
королева, - раз вы говорите, что эти достойные дворяне могли бы быть по-
лезны королю.
   - О да! - воскликнул лорд Винтер. - Это те самые люди. Выслушайте ме-
ня, ваше величество, и постарайтесь вспомнить, не слыхали ли вы  о  том,
как королева Анна Австрийская была однажды спасена от  величайшей  опас-
ности, какой когда-либо подвергалась королева?
   - Да, в пору ее любовной интриги с Бекингэмом, какая-то история с ал-
мазами.
   - Совершенно верно. Эти люди и спасли тогда королеву. Невольно горько
улыбнешься при мысли, что если имена этих людей вам незнакомы, то только
потому, что о них позабыла королева, королева, которой следовало бы сде-
лать их первыми сановниками государства.
   - Надо отыскать их, милорд. Но что могут сделать четыре человека  или
даже, вернее, трое? Повторяю вам, на д'Артаньяна нельзя рассчитывать.
   - Одной доблестной шпагой будет меньше, но у нас останется  еще  три,
не считая моей. Четыре преданных человека около короля, чтобы  оберегать
его от врагов, поддерживать в бою, помогать  советами,  сопровождать  во
время бегства, - этого достаточно, конечно, не для того,  чтобы  сделать
его победителем, но чтобы спасти его, если он будет побежден,  и  помочь
ему переправиться через море. Что бы там ни говорил Мазарини,  но,  дос-
тигнув берегов Франции, ваш царственный супруг найдет убежище  и  приют,
как находят их морские птицы в бурю.
   - Ищите, милорд, ищите этих дворян, и если вы их разыщете,  если  они
согласятся отправиться с вами в Англию, я подарю каждому из них по  гер-
цогству в тот день, когда мы вернем себе трон, и,  кроме  того,  столько
золота, сколько потребуется, чтобы купить Уайтхолский дворец. Ищите  же,
милорд, ищите, заклинаю вас!
   - Я охотно бы искал их, ваше величество, - отвечал лорд Винтер, -  и,
без сомнения, нашел бы, но у меня так мало времени. Ваше величество, вы,
конечно, не забыли, что король ждет вашего ответа, и ждет с трепетом.
   - В таком случае мы погибли! - воскликнула королева в  порыве  отчая-
ния.
   В это мгновение отворилась дверь, и  появилась  принцесса  Генриетта.
При виде ее королева, с великим героизмом матери, нашла в себе силы  по-
давить слезы и сделала знак лорду Винтеру переменить разговор.
   Как ни старалась она скрыть свое волнение, оно не ускользнуло от вни-
мания молодой девушки. Она остановилась на пороге, вздохнула  и  обрати-
лась к матери:
   - Отчего вы без меня всегда плачете, матушка?
   Королева постаралась улыбнуться.
   - Вот, милорд, - сказала она вместо ответа, - я все же кое-что  выиг-
рала с тех пор, как почти перестала быть королевой: мои дети теперь  зо-
вут меня матерью, а не государыней.
   Затем она обратилась к дочери.
   - Чего вы хотите, Генриетта? - спросила она.
   - Матушка, какой-то всадник только что прибыл в Лувр и просит  разре-
шения засвидетельствовать вашему величеству свое почтение; он прибыл  из
армии и говорит, что у него есть письмо к вам от маршала де Граммона.
   - Ах, - обратилась королева к Винтеру, - это один  из  преданных  нам
людей. Но вы замечаете, дорогой милорд, как плохо нам служат.  Моя  дочь
должна сама докладывать о посетителях и вводить их!
   - Ваше величество, пощадите, - сказал лорд Винтер,  -  вы  разбиваете
мне сердце.
   - Кто этот всадник, Генриетта? - спросила королева.
   - Я видела его в окно; это молодой человек лет шестнадцати, его зовут
виконт де Бражелон.
   Королева с улыбкой кивнула головой. Молодая принцесса отворила дверь,
и на пороге появился Рауль.
   Он сделал три шага к королеве и преклонил колено.
   - Государыня, - сказал он, - я привез вашему величеству письмо от мо-
его друга графа де Гиша, который сообщил мне, что имеет честь состоять в
числе преданных слуг вашего величества. Письмо это содержит  важное  из-
вестие вместе с выражением его глубокого почтения.
   При имени графа де Гиша краска залила щеки молодой принцессы. Короле-
ва строго взглянула на нее.
   - Ведь вы сказали мне, что письмо от маршала де Граммона,  Генриетта?
- сказала она.
   - Я так думала, ваше величество, - пролепетала принцесса.
   - Это моя вина, ваше величество, - сказал Рауль,  -  я  действительно
велел доложить, что прибыл от маршала де Граммона. Но он ранен в  правую
руку и не мог писать сам, поэтому граф де Гиш служил ему секретарем.
   - Значит, было сражение? - спросила королева, знаком предлагая  Раулю
подняться.
   - Да, ваше величество, - отвечал молодой человек, вручая письмо подо-
шедшему лорду Винтеру, который передал его королеве.
   Услышав о том, что произошло сражение, молодая принцесса открыла было
рот, чтобы задать вопрос, который, без сомнения, мучил  ее,  но  удержа-
лась, и только румянец понемногу сбежал с ее щек.
   Королева заметила ее волнение, и материнское сердце, видимо, все  по-
няло, так как она снова обратилась к Раулю.
   - С молодым графом де Гишем не случилось никакого несчастья? -  спро-
сила она. - Ведь он не только один из наших преданных слуг, как он  ска-
зал вам, он также и один из наших друзей.
   - Нет, ваше величество, - отвечал Рауль, - напротив, в этот  день  он
покрыл себя славой и был удостоен большой чести: сам принц обнял его  на
поле битвы.
   Принцесса захлопала в ладоши, но тотчас же, устыдившись столь  явного
выражения своей радости, отвернулась и наклонила лицо к вазе  с  розами,
делая вид, что вдыхает их аромат.
   - Посмотрим, что нам пишет граф, - сказала королева.
   - Я имел честь доложить вашему величеству, что он пишет от имени сво-
его отца.
   - Да, сударь.
   Королева распечатала письмо и прочла:
   "Ваше величество!
   Будучи лишен возможности сам писать вам вследствие  раны,  полученной
мною в правую руку, я пишу вам рукой моего сына, который, как вы знаете,
столь же преданный слуга ваш, как и его отец, и сообщаю вам, что мы  вы-
играли битву при Лансе. Эта победа, очевидно, усилит влияние Мазарини  и
королевы на дела всей Европы. Пусть ваше  величество,  если  только  вам
угодно выслушать мой совет, воспользуется этим, чтобы добиться у  прави-
тельства помощи вашему августейшему супругу. Виконт де Бражелон, который
будет иметь честь вручить вам это письмо, друг моего сына, недавно спас-
ший, по всей видимости, ему жизнь. Это дворянин, которому ваше величест-
во может вполне довериться, в случае если вам угодно будет передать  мне
какой-нибудь приказ устно или письменно.
   Имею честь оставаться с глубоким почтением.
   Маршал де Граммон",
   Когда королева читала то место письма, где говорилось об услуге, ока-
занной графу Раулем, тот не мог удержаться, чтобы не взглянуть в сторону
молодой принцессы, и заметил, как в  ее  глазах  промелькнуло  выражение
бесконечной к нему признательности. Не было никакого сомнения: дочь  ко-
роля Карла I любила его друга.
   - Битва при Лансе выиграна, - сказала королева. -  Какие  счастливые:
они выигрывают битвы! Да, маршал де Граммон прав, это улучшит  положение
их дел, по я боюсь, что это нисколько не поможет нам; скорее,  быть  мо-
жет, повредит! Вы привезли самые свежие новости,  сударь,  -  продолжала
королева, - и я очень благодарна вам за то, что вы поспешили мне их дос-
тавить. Без вас, без этого письма, я узнала бы их только  завтра,  может
быть, даже послезавтра, узнала бы последней в Париже.
   - Ваше величество, - сказал Рауль, - Лувр - второй дворец, в  котором
получено это известие. Еще никто не знает о битве. Я обещал графу де Ги-
шу вручить вашему величеству это письмо прежде даже, чем  обниму  своего
опекуна.
   - Ваш опекун тоже де Бражелон? - спросил лорд Винтер. - Я  знал  ког-
да-то одного Бражелона, жив ли он еще?
   - Нет, сударь, он умер, и от него-то, кажется, мой опекун, его  близ-
кий родственник, унаследовал землю и это имя.
   - А как зовут вашего опекуна? - спросила королева, невольно  принимая
участие в красивом юноше.
   - Граф де Ла Фер, ваше величество, - ответил молодой человек, склоня-
ясь перед королевой.
   Лорд Винтер вздрогнул от удивления, а королева с радостью  посмотрела
на него.
   - Граф де Ла Фер! - воскликнула она. - Не это ли имя вы мне называли?
   Винтер не мог поверить своим ушам.
   - Граф де Ла Фер! - воскликнул он, в свою очередь. - О сударь,  отве-
чайте мне, умоляю вас: не тот ли это дворянин, которого я знал когда-то?
Красивый и смелый, он служил в мушкетерах Людовика Тринадцатого,  и  те-
перь ему должно быть лет сорок семь, сорок восемь?
   - Да, сударь, именно так.
   - Он служил под вымышленным именем?
   - Да, под именем Атоса. Еще недавно я слышал, как его друг д'Артаньян
называл его этим именем.
   - Это он, ваше величество, это он! Слава богу! Он в Париже? - спросил
лорд Винтер Рауля.
   Затем, снова обратясь к королеве, сказал:
   - Надейтесь, надейтесь - само провидение за нас, раз оно помогло  мне
найти этого смелого дворянина таким чудесным образом. Где же  он  живет,
сударь? Скажите, прошу вас.
   - Граф де Ла Фер живет на улице Генего, в гостинице "Карл Великий".
   - Благодарю вас, сударь. Предупредите этого достойного  друга,  чтобы
он был дома: я сейчас явлюсь обнять его.
   - Сударь, я с удовольствием исполню вашу просьбу, если ее  величеству
угодно будет отпустить меня.
   - Идите, господин виконт де Бражелон, - сказала королева, - и  будьте
уверены в нашем к вам расположении.
   Рауль почтительно склонился перед королевой и принцессой,  поклонился
лорду Винтеру и вышел.
   Королева и лорд Винтер продолжали некоторое время разговаривать впол-
голоса, чтобы молодая принцесса не могла слышать,  но  эта  предосторож-
ность была совершенно излишней, так как принцесса была всецело поглощена
своими мыслями.
   Когда Винтер собрался уходить, королева сказала ему:
   - Послушайте, милорд, я сохранила этот алмазный крест, оставшийся мне
от матери, и эту звезду святого Михаила, полученную мною  от  мужа.  Они
стоят около пятидесяти тысяч ливров. Я поклялась скорее умереть от голо-
да, чем расстаться с этими вещами. Но теперь, когда эти две драгоценнос-
ти могут принести пользу моему супругу и его защитникам,  ими  надо  по-
жертвовать. Возьмите их  и,  если  для  вашего  предприятия  понадобятся
деньги, продайте их без колебания, милорд. Но если вы  найдете  средство
сохранить их мне, то знайте, милорд, я почту это за  величайшую  услугу,
какую только может оказать королеве дворянин, и тот, кто в дни  благопо-
лучия принесет мне их, будет благословлен мною и моими детьми
   - Ваше величество, - отвечал лорд Винтер, - вы имеете во  мне  самого
преданного слугу. Я немедленно отнесу в надежное место эти вещи, которые
ни за что не взял бы, если бы у нас оставалось хоть что-нибудь от нашего
имущества, но наши имения конфискованы, наличные деньги  иссякли,  и  мы
тоже вынуждены отдавать последнее Через час я буду у графа де Ла Фер,  а
завтра, ваше величество, вы получите положительный ответ.
   Королева протянула лорду Винтеру руку, которую тот почтительно  поце-
ловал Затем она обернулась к дочери.
   - Милорд, - сказала она, - вам поручено передать что-то этой  девочке
от ее отца
   Лорд Винтер недоумевал, не понимая, что хочет сказать королева.
   Тогда принцесса Генриетта, краснея и улыбаясь, подошла к нему и подс-
тавила лоб
   - Скажите моему отцу, - произнесла она, - что, король или беглец, по-
бедитель или побежденный, могущественный или бедняк, он всегда найдет во
мне самую покорную и преданную дочь
   - Я знаю это, ваше высочество, - сказал лорд Винтер, коснувшись губа-
ми лба Генриетты
   Затем он вышел. Проходя один, без провожатых, по просторным, темным и
пустынным покоям, этот царедворец, пресыщенный пятидесятилетним пребыва-
нием при дворе, не мог удержаться от слез.



   ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

   Слуга Винтера ожидал его у ворот с лошадьми. Он сел на лошадь  и  за-
думчиво направился домой, время от времени оглядываясь на мрачный  фасад
Лувра. Вдруг он заметил, что от дворцовой ограды отделился всадник и по-
ехал за ними, держась на некотором расстоянии. Лорд Винтер вспомнил, что
еще раньше видел подобную же тень - при выезде из Пале-Рояля.
   Его слуга, ехавший в нескольких шагах позади, тоже заметил всадника и
с беспокойством на него поглядывал.
   - Тони, - произнес лорд Винтер, знаком подозвав к себе слугу.
   - Я здесь, ваша светлость.
   И слуга поехал рядом со своим господином.
   - Заметили вы человека, который следует за нами?
   - Да, милорд.
   - Кто это?
   - Не знаю, но он следует за вашей светлостью  от  самого  Пале-Рояля,
остановился у Лувра, дождался вашего выхода и опять поехал за нами.
   "Какой-нибудь шпион кардинала, - подумал лорд Винтер. - Сделаем  вид,
что не замечаем этого надзора".
   Лорд Винтер пришпорил лошадь и углубился в лабиринт улиц,  ведущих  к
его гостинице, расположенной около Маре. Лорд жил долгое время на  Коро-
левской площади и теперь опять поселился близ своего старого жилища.
   Незнакомец пустил свою лошадь в галоп.
   Винтер остановился у гостиницы и поднялся к себе, решив не терять  из
виду шпиона. Но, кладя на стол шляпу и перчатки, он вдруг увидел в  зер-
кале, висевшем над столом, человеческую фигуру, появившуюся на порою.
   Он обернулся. Перед ним стоял Мордаунт.
   Лорд Винтер побледнел и замер на месте. Мордаунт стоял у дверей,  не-
подвижный и грозный, как статуя Командора.
   Несколько мгновений царило ледяное молчание.
   - Сударь, - произнес наконец лорд Винтер, - я, кажется, дал  уже  вам
ясно понять, что это преследование мне надоело. Удалитесь, или я  позову
слуг, чтобы вас выгнали, как в Лондоне. Я вам не дядя, я вас не знаю.
   - Ошибаетесь, дядюшка, - ответил Мордаунт своим хриплым и насмешливым
голосом. - На этот раз вы меня не выгоните, как сделали это  в  Лондоне.
Не посмеете. Что же касается того, племянник я вам или нет, - вы,  пожа-
луй, призадумаетесь, прежде чем  отрицать  это  теперь,  когда  я  узнал
кое-что, чего не знал год назад.
   - Мне нет дела до того, что вы узнали, - сказал лорд Винтер.
   - О, вас это очень касается, дядюшка, я уверен, да и вы  сами  сейчас
согласитесь со мной, - прибавил Мордаунт с улыбкой, от которой у его со-
беседника пробежала по спине дрожь - В первый раз, в Лондоне, я  явился,
чтобы спросить вас, куда девалось мое состояние. Во второй раз я явился,
чтобы спросить вас, чем запятнано мое имя. В этот раз я являюсь  к  вам,
чтобы задать вопрос, еще страшнее прежних. Я являюсь, чтобы сказать вам,
как господь сказал первому убийце: "Каин, что сделал ты с  братом  своим
Авелем?" Милорд, что сделали вы с вашей сестрой, которая была  моей  ма-
терью?
   Лорд Винтер отступил перед огнем его пылающих глаз.
   - С вашей матерью? - произнес он.
   - Да, с моей матерью, милорд, - ответил молодой человек, твердо  кив-
нув головой.
   Лорд Винтер сделал страшное усилие над собой  и,  почерпнув  в  своих
воспоминаниях новую пищу для ненависти, воскликнул:
   - Узнавайте сами, несчастный, что с нею сталось, вопрошайте преиспод-
нюю; быть может, там вам ответят.
   Молодой человек сделал несколько шагов вперед и, став  лицом  к  лицу
перед лордом Винтером, скрестил на груди руки.
   - Я спросил об этом у бетюнского палача, - произнес он  глухим  голо-
сом, с лицом, побелевшим от боли и гнева, - и  бетюнский  палач  ответил
мне.
   Лорд Винтер упал в кресло, словно пораженный молнией, и тщетно  искал
слов для ответа.
   - Да, не так ли? - продолжал молодой человек. - Это слово все  объяс-
няет. Оно ключ, отмыкающий бездну. Моя мать получила наследство от мужа,
и вы убили мою мать. Мое имя обеспечивало за  мной  право  на  отцовское
состояние, и вы лишили меня имени, а отняв у меня имя,  вы  присвоили  и
мое состояние. После этого не удивительно, что вы не  узнаете  меня,  не
удивительно, что вы отказываетесь признать меня. Конечно, грабителю неп-
ристойно называть своим племянником человека, им ограбленного, и  убийце
непристойно называть своим племянником того, кого он сделал сиротой.
   Слова эти произвели действие обратное тому, которого ожидал Мордаунт.
Лорд Винтер вспомнил, какое чудовище была миледи. Он встал, спокойный  и
суровый, сдерживая своим строгим взглядом яростный взгляд молодого чело-
века.
   - Вы хотите проникнуть в эту ужасную тайну, сударь? -  сказал  он.  -
Извольте. Узнайте же, какова была та женщина, отчета о которой вы требу-
ете у меня. Эта женщина, без сомнения, отравила  моего  брата  и,  чтобы
наследовать мое имущество, намеревалась умертвить и меня. Я могу это до-
казать. Что вы на это скажете?
   - Я скажу, что это была моя мать!
   - Она заставила человека, до тех пор справедливого и  доброго,  зако-
лоть герцога Бекингэма. Что вы скажете  об  этом  преступлении,  доказа-
тельства которого я также имею?
   - Это была моя мать!
   - Вернувшись во Францию, она отравила в монастыре августинок в Бетюне
молодую женщину, которую любил ее враг. Не докажет ли вам это преступле-
ние справедливость возмездия? У меня есть доказательства этого  преступ-
ления.
   - Это была моя мать! - с еще большей силой вскричал молодой человек.
   - Наконец, отягченная убийствами и развратом, ненавистная всем и  бо-
лее опасная, чем кровожадная пантера, она пала под ударами людей, никог-
да раньше не причинявших ей ни малейшего вреда, но доведенных ею до  от-
чаянья. Ее гнусные поступки  повинны  в  том,  что  эти  люди  стали  ее
судьями, и тот палач, которого вы видели и который,  по  вашему  мнению,
рассказал вам все, должен был рассказать, как он дрожал от радости,  что
может отомстить за позор и самоубийство своего  брата.  Падшая  девушка,
неверная жена, чудовищная сестра,  убийца,  отравительница,  губительная
для всех людей, знавших ее, для народов, у которых она  находила  приют,
она умерла, проклятая небом и землей. Вот какова была эта женщина.
   Из груди Мордаунта вырвалось давно сдерживаемое рыдание. Краска зали-
ла его бледное лицо. Он стиснул кулаки, лицо его покрылось потом, и  во-
лосы поднялись, как у Гамлета.
   - Замолчите, сударь! - вскричал он в ярости. - Это была моя  мать.  Я
но хочу знать ее беспутства, ее пороков, ее преступлений. Я знаю, что  у
меня была мать и что пятеро мужчин, соединившись против  одной  женщины,
скрытно, ночью, тайком убили ее, как низкие трусы. Я знаю, что вы были в
их числе, сударь, вы, мой дядя, были там, вы, как и другие, и даже гром-
че других, сказали: "Она должна умереть". Предупреждаю вас, слушайте хо-
рошенько, и пусть мои слова врежутся в вашу память, чтобы вы их  никогда
не забывали. В этом убийстве, которое лишило меня всего, отняло  у  меня
имя, сделало меня бедняком, превратило в развращенного, злого  и  беспо-
щадного человека, в нем я потребую отчета прежде всего у вас, а затем  и
у ваших сообщников, когда я их найду.
   С ненавистью в глазах, с пеной у рта, протянув руку вперед,  Мордаунт
сделал еще один угрожающий шаг к лорду Винтеру.
   Тот, положив руку на эфес шпаги, сказал с улыбкой человека, привыкше-
го в течение тридцати лет играть жизнью и смертью:
   - Вы хотите убить меня? В таком случае я признаю вас своим  племянни-
ком, ибо вы, значит, и в самом деле достойный сын своей матери.
   - Нет, - отвечал Мордаунт, сделав нечеловеческое усилие, чтобы  осла-
бить страшно напрягшиеся мускулы всего тела. - Нет, я не убью вас -  те-
перь, по крайней мере, - ибо без вас мне не открыть остальных. Но  когда
я их найду, то трепещите, сударь: я заколол бетюнского  палача,  заколол
его без всякой жалости и сострадания, а он был наименее виновным из всех
вас.
   С этими словами молодой человек вышел и спустился по лестнице, с виду
настолько спокойный, что никто не обратил на него  внимания.  На  нижней
площадке он прошел мимо Тони, стоявшего у перил и  готового  по  первому
зову своего господина кинуться к нему.
   Но лорд Винтер не позвал его. Подавленный, ошеломленный,  он  остался
стоять на месте, напряженно вслушиваясь. Только услышав топот удалявшей-
ся лошади" он упал на стул и сказал:
   - Слава богу, что он знает только меня.



   ОТЕЦ И СЫН

   В то время как у лорда Винтера происходила эта  ужасная  сцена,  Атос
сидел в своей комнате у окна, облокотившись на стол, подперев голову ру-
ками, и, не спуская глаз с Рауля, жадно слушал рассказ молодого человека
о его приключениях в дороге и о подробностях сражения.
   Красивое, благородное лицо Атоса говорило о неизъяснимом счастье, ка-
кое он испытывал при рассказе об этих первых, таких свежих и чистых впе-
чатлениях. Он упивался звуками молодого взволнованного голоса, как слад-
кой мелодией. Он забыл все, что было мрачного в прошлом  и  туманного  в
будущем. Казалось, приезд любимого сына обратил все опасения в  надежды.
Атос был счастлив, счастлив, как никогда еще.
   - И вы принимали участие в этом большом сражении, Бражелон? - спросил
бывший мушкетер.
   - Да.
   - И бой был жестокий, говорите вы?
   - Принц лично водил войска в атаку одиннадцать раз.
   - Это великий воин, Бражелон.
   - Это герой! Я не терял его из виду ни на минуту.  О,  как  прекрасно
называться принцем Конде и со славой носить это имя!
   - Спокойный и блистательный, не так ли?
   - Спокойный, как на параде, и блистательный, как на балу. Мы пошли на
врага; нам запрещено было стрелять первыми, и с  мушкетами  наготове  мы
двинулись к испанцам, которые занимали возвышенность. Подойдя к  неприя-
телю на тридцать шагов, принц обернулся к солдатам. "Дети, - сказал  он,
- вам придется выдержать жестокий залп; по  затем,  будьте  уверены,  вы
легко разделаетесь с ними". Была такая тишина, что не только  мы,  но  и
враги слышали эти слова. Затем, подняв шпагу, он скомандовал:  "Трубите,
трубы!"
   - Отлично, при случае вы поступите так же, не правда ли, Рауль?
   - Сомневаюсь, сударь, это было слишком прекрасно,  слишком  величест-
венно. Когда мы были уже всего в двадцати шагах от неприятеля, их мушке-
ты опустились на наших глазах, сверкая на солнце, точно  одна  блестящая
линия. "Шагом, дети, шагом, - сказал принц, - наступает пора".
   - Было вам страшно, Рауль? - спросил граф.
   - Да, - простодушно сознался молодой человек, -  я  почувствовал  ка-
кой-то холод в сердце, и при команде "пли", раздавшейся  по-испански  во
вражеских рядах, я закрыл глаза и подумал о вас.
   - Правда, Рауль? - спросил Атос, сжимая его руку.
   - Да, сударь. В ту же минуту раздался такой залп, будто разверзся ад,
и те, кто не был убит, почувствовали жар пламени. Я открыл глаза,  удив-
ляясь, что не только не убит, но даже не ранен. Около трети людей эскад-
рона лежали на земле изувеченные, истекающие  кровью.  В  этот  миг  мой
взгляд встретился со взглядом принца. Я думал уже только о том,  что  он
на меня смотрит, пришпорил лошадь и очутился в неприятельских рядах.
   - И принц был доволен вами?
   - По крайней мере, он так сказал, когда поручил  мне  сопровождать  в
Париж господина Шатильона, посланного, чтобы сообщить королеве о  победе
и доставить захваченные знамена. "Отправляйтесь, - сказал мне  принц,  -
неприятель не соберется с силами раньше двух педель. До тех пор  вы  мне
не нужны. Поезжайте, обнимите тех, кого вы любите и  кто  вас  любит,  и
скажите моей сестре, герцогине де Лонгвиль, что я благодарю ее за  пода-
рок, который она мне сделала, прислав вас". И вот я  поехал,  -  добавил
Рауль, глядя на графа с улыбкой, полной любви, - я думал, что вы  будете
рады видеть меня.
   Атос привлек к себе молодого человека и крепко поцеловал в  лоб,  как
целовал бы молодую девушку.
   - Итак, Рауль, - сказал он, - вы теперь на верном пути. Ваши друзья -
герцоги, крестный отец - маршал Франции, начальник - принц  крови,  и  в
первый же день по возвращении вы были приняты двумя королевами. Для  но-
вичка это великолепно.
   - Ах да, сударь! - воскликнул Рауль. - Вы напомнили мне об одной  ве-
щи, о которой я чуть не забыл, торопясь рассказать вам о своих подвигах.
У ее величества королевы Англии был  какой-то  дворянин,  который  очень
удивился и обрадовался, когда я произнес ваше имя. Он назвал себя  вашим
другом, спросил, где вы остановились, и скоро явится к вам.
   - Как его зовут?
   - Я не решился спросить его об  этом,  сударь.  Хотя  он  объясняется
по-французски в совершенстве, но по его произношению я предполагаю,  что
это англичанин.
   - А! - произнес Атос и наклонил голову, как бы стараясь припомнить.
   Когда он поднял глаза, то, к своему изумлению, увидел человека, стоя-
щего в двери и растроганно смотрящего на него.
   - Лорд Винтер! - воскликнул он.
   - Атос, мой друг!
   Оба дворянина крепко обнялись. Затем Атос взял гостя за руки и  прис-
тально посмотрел на него.
   - Но что с вами, милорд? - спросил он. - Вы, кажется, столь же опеча-
лены, сколь я обрадован.
   - Да, мой друг. Скажу даже больше: именно ваш радосный вид увеличива-
ет мои опасения.
   С этими словами лорд Винтер осмотрелся кругом, точно ища  места,  где
бы им уединиться. Рауль понял, что друзьям надо  поговорить  наедине,  и
незаметно вышел из комнаты.
   - Ну, вот мы и одни, - сказал Атос. - Теперь поговорим о вас.
   - Да, пока мы одни, поговорим о нас обоих, - повторил лорд Винтер.  -
Он здесь.
   - Кто?
   - Сын миледи.
   Атос вздрогнул при этом слове, которое, казалось,  преследовало  его,
как роковое эхо; он поколебался мгновение, затем, слегка нахмурив брови,
спокойно сказал:
   - Я знаю это.
   - Вы это знаете?
   - Да. Гримо встретил его между Бетюном и Аррасом и примчался  предуп-
редить меня о том, что он здесь.
   - Значит, Гримо видел его?
   - Нет, но он присутствовал при кончине одного человека, который видел
его.
   - Бетюнского палача! - воскликнул лорд Винтер.
   - Вы уже знаете об этом? - спросил Атос с удивлением.
   - Этот человек сейчас сам был у меня, - отвечал лорд Винтер, - и ска-
зал мне все. Ах, друг мой, как это было ужасно! Зачем мы  не  уничтожили
вместе с матерью и ребенка?
   Атос, как все благородные натуры, никогда не  выдавал  своих  тяжелых
переживаний. Он таил их в себе, стараясь пробуждать в других только бод-
рость и надежду. Казалось, его личная скорбь претворялась в его  душе  в
радость для других.
   - Чего вы боитесь? -  сказал  он,  побеждая  рассудком  инстинктивный
страх, охвативший его в первый момент. - Разве мы не в силах защищаться?
Затем, разве этот молодой человек стал профессиональным  убийцей,  хлад-
нокровным злодеем? Он мог убить бетюнского палача в  порыве  ярости,  но
теперь его гнев утолен.
   Лорд Винтер грустно улыбнулся и покачал головой.
   - Значит, вы забыли, чья кровь течет в нем? - сказал он.
   - Ну, - возразил Атос, стараясь, в свою  очередь,  улыбнуться,  -  во
втором поколении эта кровь могла утратить свою свирепость.  К  тому  же,
друг мой, провидение предупредило нас, чтобы мы были осторожны. Нам  ос-
тается только ждать. А теперь, как я уже сказал, поговорим  о  вас.  Что
привело вас в Париж?
   - Важные дела, о которых вы узнаете со временем. Но что я  слышал  от
ее величества английской  королевы!  Д'Артаньян  -  сторонник  Мазарини?
Простите меня за откровенность, друг мой; я  не  хочу  оскорблять  имени
кардинала и всегда уважал ваше мнение: неужели и вы преданы этому  чело-
веку?
   - Д'Артаньян состоит на службе, - сказал Атос, - он солдат и  повину-
ется существующей власти. Д'Артаньян не богат и должен жить на свое  жа-
лованье лейтенанта. Такие богачи, как вы, милорд, во Франции редки.
   - Увы! - произнес лорд Винтер. - В настоящую минуту я так же беден  и
даже беднее его. Но вернемся к вам.
   - Хорошо. Вы хотите знать, не мазаринист ли я? Нет, тысячу  раз  нет.
Вы тоже извините меня за откровенность, милорд.
   Лорд Винтер встал и крепко обнял Атоса.
   - Благодарю вас, граф, - сказал он, - благодарю за это радостное  со-
общение. Вы видите, что я счастлив, я почти помолодел. Да, значит, вы не
мазаринист! Отлично. Впрочем, иначе не могло и быть. Но простите мне еще
один вопрос: свободны ли вы?
   - Что вы понимаете под словом свободен?
   - Я спрашиваю: не женаты ли вы?
   - Ах, вот что! Нет, - ответил Атос, улыбаясь.
   - Этот молодой человек, такой красивый, такой изящный и элегантный...
   - Это мой воспитанник, который даже не знает своего отца.
   - Превосходно. Вы все тот же Атос, великодушный и благородный.
   - О чем бы вы хотели еще спросить, милорд?
   - Портос и Арамис по-прежнему ваши друзья?
   - И Д'Артаньян тоже, милорд. Нас по-прежнему четверо друзей,  предан-
ных друг другу. Но когда дело доходит до того, служить ли кардиналу  или
бороться против него, иначе говоря, быть мазаринистом или фрондером,  мы
остаемся вдвоем.
   - Арамис на стороне д'Артаньяна? - спросил лорд Винтер.
   - Нет, - отвечал Атос, - Арамис делает мне честь разделять мои  убеж-
дения.
   - Можете ли вы устроить мне встречу с этим вашим другом, таким  милым
и умным?
   - Конечно, когда только вы пожелаете.
   - Он изменился?
   - Он стал аббатом, вот и все.
   - Вы пугаете меня. Его положение,  наверно,  заставляет  его  отказы-
ваться от всяких рискованных предприятий.
   - Напротив, - сказал Атос, улыбаясь, - с тех пор как он стал аббатом,
он еще более мушкетер, чем прежде. Вы увидите настоящего Галаора.  Хоти-
те, я пошлю за ним Рауля?
   - Благодарю вас, граф, в этот час его может не оказаться дома, но раз
вы полагаете, что можете ручаться за него...
   - Как за самого себя.
   - Не согласитесь ли вы привести его завтра в десять часов на Луврский
мост?
   - Ага! - произнес Атос с улыбкой. - У вас дуэль?
   - Да, граф, и прекрасная дуэль; дуэль, в которой и вы  примете  учас-
тие, я надеюсь.
   - Куда мы пойдем, милорд?
   - К ее величеству королеве Англии, которая поручила  мне  представить
ей вас, граф.
   - Ее величество знает меня?
   - Я знаю вас.
   - Вот загадка, - произнес Атос. - Но все равно, раз  вы  знаете,  как
она разгадывается, с меня довольно. Не окажете ли вы мне честь отужинать
со мной, милорд?
   - Благодарю вас, граф, - отвечал лорд Винтер. - Признаюсь,  посещение
этого молодого человека отбило у меня аппетит и, вероятно, прогонит сон.
С какою целью явился он во Францию? Во всяком случае, не для того, чтобы
встретиться со мной, так как он не знал о моем путешествии. Этот молодой
человек пугает меня, от него надо ждать кровавых дел.
   - А что он делает в Англии?
   - Он один из самых ярых сектантов, сторонников Оливера Кромвеля.
   - Кто привлек его на сторону Кромвеля? Ведь его отец и мать были, ка-
жется, католиками.
   - Ненависть, которую он питает к королю.
   - К королю?..
   - Да, король объявил его незаконнорожденным, отнял у  него  имения  и
запретил ему носить имя Винтера.
   - Как же он теперь зовется?
   - Мордаунт.
   - Пуританин, и вдруг, переодетый монахом, путешествует один по  доро-
гам Франции!
   - Переодетый монахом, говорите вы?
   - Да, вы не знали этого?
   - Я знаю только то, что он сам сказал мне.
   - Да, именно в этом платье он принял исповедь, - да простит мне  гос-
подь, если я богохульствую, - исповедь бетюнского палача.
   - Теперь я обо всем догадываюсь: он послан Кромвелем.
   - К кому?
   - К Мазарини. И королева верно угадала, что нас опередили. Теперь для
меня все ясно. До свиданья, граф, до завтра.
   - Ночь темна, - сказал Атос, видя, что лорд Винтер встревожен  более,
чем хочет показать, - а у вас, может быть, нет с собою слуги?
   - Со мной Тони, славный малый, хоть и простак.
   - Эй, Оливен, Гримо, Блезуа, возьмите мушкеты  и  позовите  господина
виконта.
   Блезуа был тот рослый малый, полулакей, полукрестьянин,  которого  мы
видели в замке Бражелон, когда он пришел доложить, что обед подан;  Атос
дал ему прозвище по имени его родины.
   Через пять минут явился Рауль.
   - Виконт, - сказал Атос, - вы проводите милорда до его гостиницы. Ни-
кому не позволяйте приближаться к нему в пути.
   - О граф, - произнес лорд Винтер, - за кого вы меня принимаете!
   - За иностранца, который не знает Парижа, - отвечал Атос, - и которо-
му виконт покажет дорогу.
   Лорд Винтер пожал ему руку.
   - Гримо, - сказал затем Атос, - ты пойдешь впереди и, смотри, остере-
гайся монаха.
   Гримо вздрогнул, затем кивнул головой и стал спокойно дожидаться отп-
равления в путь, с безмолвным  красноречием  поглаживая  приклад  своего
мушкета.
   - До завтра, граф, - сказал Винтер.
   - До завтра, милорд.
   Маленький отряд направился к улице Святого Людовика.  Оливен  дрожал,
как Созий, при каждом проблеске неверного  света.  Блезуа  был  довольно
спокоен, так как не предполагал никакой опасности.  Тони,  ни  слова  не
знавший по-французски, шел молча, озираясь по сторонам.
   Лорд Винтер и Рауль шли рядом и разговаривали.
   Гримо, согласно приказанию Атоса, шел впереди с факелом в одной  руке
и мушкетом в другой. Дойдя до гостиницы лорда  Винтера,  он  постучал  в
дверь кулаком и, когда дверь отворили, молча поклонился милорду.
   Назад шли в том же порядке. Проницательный взгляд  Гримо  не  заметил
ничего подозрительного, кроме какойто тени, которая притаилась  на  углу
улицы Генего и набережной. Ему показалось, что  он  уже  раньше  заметил
этого ночного соглядатая. Гримо бросился к нему, но не успел настигнуть:
человек, как тень, скрылся в маленьком переулке, а входить в него  Гримо
счел неразумным.
   Атосу было сообщено об успехе экспедиции, и, так как было уже  десять
часов вечера, все разошлись по своим комнатам.
   На другое утро, открыв глаза, граф увидел Рауля у  своего  изголовья.
Молодой человек, уже совершенно одетый, читал новую книгу Шаплена.
   - Вы уже встали, Рауль? - удивился граф.
   - Да, - отвечал молодой человек, немного смутившись, - я плохо спал.
   - Вы, Рауль, вы плохо спали! Значит, вы были чемто озабочены? - спро-
сил Атос.
   - Вы скажете, сударь, что я слишком тороплюсь вас  покинуть;  ведь  я
приехал только вчера, но...
   - Разве у вас только два дня отпуска, Рауль?
   - Нет, у меня десять дней отпуска, и я собираюсь не в армию.
   Атос улыбнулся.
   - Так куда же, - спросил он, - если только это не тайна,  виконт?  Вы
теперь почти взрослый, ибо участвовали уже в сражении и приобрели  право
бывать, где вам угодно, не спрашиваясь у меня,
   - Никогда, сударь! - воскликнул Рауль. - Пока я  буду  иметь  счастье
называть вас своим покровителем, я не признаю  за  собой  права  освобо-
диться от опеки, которой я так дорожу. Мне только хотелось провести один
день в Блуа. Вы смотрите на меня, вы готовы смеяться надо мной?
   - Нет, нисколько, - сказал Атос, подавляя вздох, - нет, я не  смеюсь,
виконт. Вам хочется побывать в Блуа, это так естественно.
   - Значит, вы мне разрешаете? - воскликнул Рауль радостно.
   - Конечно, Рауль.
   - И вы не сердитесь в душе?
   - Вовсе нет. Почему бы мне сердиться на то, что доставляет  вам  удо-
вольствие?
   - Ах, сударь, как вы добры! - воскликнул Рауль и хотел было броситься
на шею Атосу, но из почтительности удержался.
   Атос сам раскрыл ему объятия.
   - Итак, я могу отправиться?
   - Если угодно, хоть сейчас.
   Рауль сделал несколько шагов к двери, но остановился.
   - Сударь, - сказал он, - я подумал об  одной  вещи:  рекомендательным
письмом к принцу я ведь обязан герцогине де  Шеврез,  которая  была  так
добра ко мне.
   - И вы должны поблагодарить ее, не так ли, Рауль?
   - Да, мне кажется. Но, впрочем, я поступлю, как решите вы.
   - Поезжайте мимо особняка Люинь, Рауль, и спросите, не может ли  гер-
цогиня принять вас. Мне приятно видеть, что вы не забываете правил  веж-
ливости. Вы возьмете с собой Гримо и Оливена.
   - Обоих? - удивился Рауль.
   - Да, обоих.
   Рауль поклонился и вышел.
   Когда дверь за ним затворилась и его веселый и звонкий голос, звавший
Гримо и Оливена, послышался на дворе, Атос вздохнул.
   "Скоро же он меня покидает! - подумал он, покачав головою. -  Ну  что
ж, он повинуется общему закону. Такова природа человека -  он  стремится
вперед. Очевидно, он любит этого ребенка. Но вдруг он будет любить  меля
меньше оттого, что любит других?"
   Атос должен был сознаться, что не ожидал такого скорого  отъезда,  но
радость Рауля заполнила и сердце Атоса.
   В десять часов все было готово к отъезду. В то время как Атос смотрел
на Рауля, садившегося на копя, к нему явился слуга от герцогини де  Шев-
рез. Герцогиня приказала сообщить графу де Ла  Фер,  что  она  узнала  о
возвращении своего молодого протеже, о его поведении на поле сражения  и
хотела бы лично его поздравить.
   - Передайте герцогине, - сказал Атос, - что виконт уже садится на ло-
шадь, чтобы отправиться в особняк Люинь.
   Затем, дав еще раз наставления Гримо, Атос сделал знак Раулю, что  он
может ехать.
   Хорошенько обдумав все,  Атос  пришел  к  заключению,  что,  пожалуй,
отъезд Рауля из Парижа в такое время даже к лучшему.



   ЕЩЕ ОДНА КОРОЛЕВА ПРОСИТ ПОМОЩИ

   Атос решил с утра предупредить Арамиса и  послал  с  письмом  Блезуа,
единственного слугу, оставшегося при нем.
   Блезуа застал Базена в тот момент, когда тот надевал свой стихарь: он
в этот день служил в соборе Богоматери.
   Атос наказал Блезуа постараться лично повидать Арамиса. Блезуа,  дол-
говязый и простодушный малый, помнивший только  данное  ему  приказание,
спросил аббата д'Эрбле и, несмотря на уверения Базена, что того пет  до-
ма, так настаивал, что Базен вышел из себя. Блезуа, видя перед собой че-
ловека, одетого в церковное платье, предположил, что под  такой  одеждой
скрываются  христианские  добродетели,  то  есть  терпение  и  снисходи-
тельность, а потому, несмотря на возражения Базена, хотел пройти в  ком-
наты.
   Но Базен, сразу превращавшийся в слугу мушкетера, как только  начинал
сердиться, схватил метлу и отколотил Блезуа, приговаривая:
   - Вы оскорбили церковь, мой друг, вы оскорбили церковь!
   В эту минуту дверь, ведущая в спальню, осторожно приоткрылась, и  по-
казался Арамис, потревоженный непривычным шумом.
   Базен почтительно опустил метлу одним  концом  вниз  (он  видел,  что
привратник в соборе ставит так свою  алебарду),  а  Блезуа,  укоризненно
взглянув на цербера, вынул из кармана письмо и подал его Арамису.
   - От графа де Ла Фер? - спросил Арамис. - Хорошо.
   Затем он ушел к себе, не спросив даже о причине шума.
   Блезуа печально вернулся в гостиницу "Карла Великого". На вопрос Ато-
са о данном ему поручении Блезуа рассказал, что с ним случилось.
   - Дурень, - сказал Атос, смеясь, - ты, значит, не сказал, что  явился
от меня?
   - Нет, сударь.
   - А что сказал Базен, когда узнал, что ты мой слуга?
   - Ах, сударь, он передо мной всячески извинялся и заставил  меня  вы-
пить два стакана прекрасного муската с превосходным печеньем; по все-та-
ки он чертовски груб. А еще причетник, тьфу!
   "Ну, - подумал Атос, - раз Арамис получил мое письмо, то  он  явится,
как бы он ни был занят".
   В десять часов Атос, с обычной своей точностью, был на Луврском  мос-
ту. Там он встретился с лордом Винтером, подошедшим одновременно с ним.
   Они подождали около десяти минут.
   Лорд Винтер начал опасаться, что Арамис не придет вовсе.
   - Терпение, - сказал Атос, не спускавший глаз с  улицы  Бак,  которая
вела к мосту, - терпение, вот какой-то аббат дает  тумака  прохожему,  а
теперь раскланивается с женщиной. Это, наверное, Арамис.
   Действительно, это был он. Молодой горожанин, зазевавшийся на  ворон,
наскочил на Арамиса и забрызгал его грязью. Арамис, не долго думая, уда-
ром кулака отшвырнул его шагов на десять. В это же время проходила  одна
из его духовных дочерей, и, так как она была молода и хороша собой, Ара-
мис приветствовал ее самой любезной улыбкой.
   Через минуту Арамис подошел к ним.
   Встреча его с лордом Винтером была, конечно, самая сердечная.
   - Куда же мы пойдем? - спросил Арамис. - Что у нас,  дуэль,  что  ли,
черт возьми? Я не захватил с собою шпаги, и мне  придется  вернуться  за
нею домой.
   - Нет, - отвечал лорд Винтер, - мы посетим английскую королеву.
   - А, отлично, - произнес Арамис. - А какая цель  этого  посещения?  -
спросил он шепотом у Атоса.
   - По правде сказать, не знаю; может быть, от нас  потребуют  засвиде-
тельствовать что-нибудь.
   - Не по тому ли проклятому делу? - сказал Арамис. -  В  таком  случае
мне не чересчур хочется идти; нас, наверное, там проберут, а я не  люблю
этого, с тех пор как сам пробираю других.
   - Если бы это было так, - сказал Атос, - то уж никак не  лорд  Винтер
вел бы нас к ее величеству: ему бы тоже досталось, ведь он был с нами.
   - Ах да, это правда. Ну, идем.
   Достигнув Лувра, лорд Винтер прошел вперед один;  впрочем,  у  дверей
был только один привратник. При дневном свете Атос, Арамис  и  сам  лорд
Винтер заметили, как ужасно запущено жилище, которое скаредная благотво-
рительность кардинала предоставила несчастной королеве.  Огромные  залы,
лишенные мебели, покрытые трещинами стены, на которых местами еще  блес-
тела позолота лепных украшений, окна, неплотно закрывающиеся, а то и без
стекол, полы без ковров, нигде ни караула, ни лакеев - вот что бросилось
в глаза Атосу. Он обратил на это внимание своего спутника, молча толкнув
его локтем и указывая глазами на окружающую их нищету.
   - Мазарини живет получше, - сказал Арамис.
   - Мазарини почти король, - возразил Атос, - а королева Генриетта  уже
почти не королева.
   - Если бы вы пожелали острить, Атос, - сказал Арамис, - то, право,  я
уверен, превзошли бы беднягу Вуатюра.
   Атос улыбнулся.
   Королева ждала их с явным нетерпением, так как едва они вошли в  зал,
смежный с ее комнатой, она сама появилась на пороге, чтобы встретить  их
- своих новых придворных, посланных ей судьбой в несчастье.
   - Войдите, господа, - сказала она. - Добро пожаловать.
   Они вошли и остались стоять. Королева знаком пригласила их  сесть,  и
Атос первый подал пример повиновения. Он был серьезен и спокоен, но Ара-
мис был вне себя: его возмущало бедственное положение королевы, то  тут,
то там его взор встречал все новые следы нищеты.
   - Вы любуетесь окружающей меня роскошью? - спросила королева Генриет-
та, окидывая комнату грустным взглядом.
   - Прошу прощения у вашего величества, - отвечал Арамис, - но я не мо-
гу скрыть своего негодования, видя, как при французском дворе  обходятся
с дочерью Генриха Четвертого.
   - Ваш друг не военный? - спросила королева у лорда Винтера.
   - Это аббат д'Эрбле, - отвечал тот.
   Арамис покраснел.
   - Ваше величество, - сказал он, - я аббат, это верно, но не по  своей
склонности. Я никогда не чувствовал призвания к рясе. Моя сутана держит-
ся только на одной пуговице, и я всегда рад стать снова мушкетером.  Се-
годня утром, не зная, что мне предстоит честь представиться вашему вели-
честву, я вырядился в это платье, но тем не менее ваше величество найдет
во мне человека, который, как самый преданный слуга, исполнит любое ваше
приказание.
   - Шевалье д'Эрбле, - заметил лорд Винтер, - один  из  тех  доблестных
мушкетеров его величества короля  Людовика  Тринадцатого,  о  которых  я
рассказывал вашему величеству. А это благородный граф де Ла Фер, -  про-
должал лорд Винтер, обернувшись к Атосу, -  высокая  репутация  которого
хорошо известна вашему величеству.
   - Господа, - сказала королева, - несколько лет тому назад у меня было
дворянство, армия и казна; по одному моему знаку все это было  готово  к
моим услугам. Вы, вероятно, поражены тем, что меня окружает теперь. Что-
бы привести в исполнение план, который должен спасти мне жизнь,  у  меня
есть только лорд Винтер, с которым нас связывает двадцатилетняя  дружба,
- и вы, господа, которых я вижу в первый раз и знаю только как своих со-
отечественников.
   - Этого достаточно, - сказал Атос с глубоким поклоном, -  если  жизнь
трех людей может спасти вашу.
   - Благодарю вас, господа, - сказала королева. - Вот  письмо,  которое
король прислал мне с лордом Винтером. Читайте.
   Атос и Арамис стали отказываться.
   - Читайте, - повторила королева.
   Атос стал читать вслух уже известное нам письмо, в котором Карл спра-
шивал, будет ли ему предоставлено убежище во Франции.
   - Ну и что же? - спросил Атос, дочитав письмо.
   - Ну и он отказал, - сказала королева.
   Друзья обменялись презрительной усмешкой.
   - А теперь, сударыня, что надо сделать? - спросил Атос.
   - Значит, вы испытываете сожаление к моим бедствиям? - сказала  коро-
лева растроганно.
   - Я имею честь просить ваше величество указать мне и господину д'Эрб-
ле, чем мы можем послужить вам; мы готовы.
   - Ах, у вас действительно благородное сердце!  -  горячо  воскликнула
королева, а лорд Винтер посмотрел на нее, как бы желая сказать: "Разве я
не ручался за них?"
   - Ну а вы, сударь? - спросила королева у Арамиса.
   - А я, сударыня, - ответил тот, - я всегда без единого вопроса после-
дую за графом всюду, куда он пойдет, даже на смерть; но если  дело  кос-
нется службы вашему величеству, то, - прибавил он, глядя на  королеву  с
юношеским жаром, - я постараюсь обогнать графа.
   - Итак, господа, - сказала королева, - если вы согласны оказать услу-
гу несчастной королеве, покинутой всем миром, вот что надо сделать.  Ко-
роль сейчас один, если не считать нескольких дворян, которых  он  каждый
день боится потерять; он окружен шотландцами, которым не доверяет,  хотя
он сам шотландец. С тех пор как лорд Винтер его  покинул,  я  умираю  от
страха. Может быть, я прошу у вас слишком многого, тем более что не имею
никакого права просить. Но молю вас, поезжайте в Англию,  проберитесь  к
королю, будьте его друзьями, охраняйте его, держитесь около него во вре-
мя битвы, следуйте за ним в дом, где он живет и  где  ежечасно  строятся
козни, более опасные, чем пули и мечи, - и взамен этой  жертвы,  которую
вы мне принесете, я обещаю не награду, - нет, это слово может  оскорбить
вас, - я обещаю любить вас как сестра и оказывать вам предпочтение перед
всеми другими, кроме моего мужа и детей, клянусь в этом!..
   И королева медленно и торжественно подняла глаза к небу.
   - Ваше величество, - спросил Атос, - когда нам отправляться?
   - Значит, вы согласны! - радостно воскликнула королева.
   - Да, ваше величество. Мы принадлежим вам душой и  телом.  Но  только
ваше величество слишком милостивы, обещая нам дружбу, которой мы не зас-
луживаем.
   - О, - воскликнула королева, тронутая до слез. - Вот первый  проблеск
радости и надежды за последние пять лет. Спасите моего мужа, спасите ко-
роля, и хотя вас не соблазняет земная награда за такой прекрасный посту-
пок, позвольте мне надеяться, что я еще увижу вас и смогу лично отблаго-
дарить. Нет ли у вас каких-нибудь пожеланий? Отныне я ваш  друг,  и  так
как вы займетесь моими делами, то я должна позаботиться о ваших.
   - Я могу только просить ваше величество молиться за  нас,  -  отвечал
Атос.
   - А я, - сказал Арамис, - одинок, и мне некому  больше  служить,  как
вашему величеству.
   Королева дала им поцеловать свою руку, а  затем  тихо  сказала  лорду
Винтеру:
   - Если у вас не хватит денег, милорд, то не задумывайтесь ни  минуты,
сломайте оправу драгоценностей, которые я вам дала, выньте камни и  про-
дайте их какомунибудь ростовщику.  Вы  получите  за  них  пятьдесят  или
шестьдесят тысяч ливров. Истратьте их, если будет нужно. Благородные лю-
ди должны быть обставлены так, как они того заслуживают, то есть  по-ко-
ролевски.
   У королевы было приготовлено два письма: одно - написанное ею, а дру-
гое - ее дочерью Генриеттой. Оба письма были  адресованы  королю  Карлу.
Одно письмо она дала Атосу, другое Арамису, чтобы  каждому  было  с  чем
представиться королю, если обстоятельства их разлучат,  Затем  все  трое
вышли.
   Сойдя вниз, лорд Винтер остановился.
   - Идите, господа, в свою сторону, - сказал он, - я пойду в свою, что-
бы не возбуждать подозрений, а вечером в девять часов встретимся у ворот
Сен-Дени. Мы поедем на моих лошадях, а когда они выбьются из сил,  -  на
почтовых. Еще раз благодарю вас, дорогие друзья, от своего  имени  и  от
имени королевы.
   Они пожали друг другу руки. Лорд Винтер  отправился  домой  по  улице
Сент-Оноре, Арамис и Атос пошли вместе.
   - Ну что, - сказал Арамис, когда они остались одни, - что вы  скажете
об этом деле, дорогой граф?
   - Дело скверное, - отвечал Атос, - очень скверное,
   - Но вы взялись за него с жаром.
   - Как и всегда взялся бы за любое благородное дело, дорогой  д'Эрбле.
Короли сильны дворянством, но и дворяне сильны при королях.  Будем  под-
держивать королевскую власть, этим мы поддерживаем самих себя.
   - Нас там убьют, - сказал Арамис. - Я ненавижу англичан,  они  грубы,
как и все люди, пьющие пиво.
   - Разве лучше остаться здесь, - возразил Атос, - п отправиться в Бас-
тилию или в казематы Венсенской крепости за  содействие  побегу  герцога
Бофора? Право, Арамис, нам жалеть нечего, уверяю вас. Мы избегнем тюрьмы
и поступим как герои; выбор нетруден.
   - Это верно. Но в каждом деле, мой дорогой, надо начинать с  вопроса,
очень глупого, я это знаю, по неизбежного: есть ли у вас деньги?
   - Около сотни пистолей, которые прислал мой арендатор накануне нашего
отъезда из Бражелона; из них мне половину надо оставить  Раулю:  молодой
дворянин должен жить достойным образом. Значит, у меня около  пятидесяти
пистолей. А у вас?
   - У меня? Я уверен, что если выверну все карманы и обшарю все  ящики,
то не найду и десяти луидоров. Счастье, что лорд Винтер богат.
   - Лорд Винтер в настоящее время разорен, так как его доходы  получает
Кромвель.
   - Вот когда барон Портос пригодился бы, - заметил Арамис.
   - Вот когда пожалеешь, что д'Артаньян не с нами, - сказал Атос.
   - Какой толстый кошелек!
   - Какая доблестная шпага!
   - Соблазним их!
   - Нет, Арамис, эта тайна принадлежит не  нам.  Поверьте  мне,  мы  не
должны никого посвящать в нее. Кроме того, поступив так, мы показали бы,
что не полагаемся на свои силы. Пожалеем про себя, но не будем  об  этом
говорить вслух.
   - Вы правы. Чем вы займетесь до вечера? Мне-то придется похлопотать -
надо отложить два дела.
   - А можно отложить эти два дела?
   - Черт возьми, приходится!
   - Какие же это дела?
   - Во-первых, нанести удар шпагой коадъютору, которого я встретил вче-
ра у госпожи Рамбулье и который вздумал разговаривать со  мной  каким-то
странным тоном.
   - Фи, ссора между духовными лицами! Дуэль между союзниками!
   - Что делать, дорогой граф! Он забияка, и я тоже; он вечно вертится у
дамских юбок, я тоже; ряса тяготит его; и мне, признаться, она  надоела.
Иногда мне даже кажется, что он Арамис, а я коадъютор, так  много  между
нами сходства. Этот Созий мне надоел, он вечно заслоняет меня. К тому же
он бестолковый человек и погубит наше дело. Я убежден, что если бы я дал
ему такую же оплеуху, как сегодня утром тому горожанину,  что  забрызгал
меня, это сильно бы изменило состояние дел.
   - А я, дорогой Арамис, - спокойно ответил Атос, - думаю, что это  из-
менило бы только состояние лица господина де  Репа.  Поэтому  послушайте
меня, оставим все, как оно есть; да теперь ни вы, ни он не  принадлежите
более самим себе: вы принадлежите английской королеве, а  он  -  Фронде.
Итак, если второе дело, которое вы должны отложить, не важнее первого...
   - О, второе дело очень важное.
   - В таком случае выполняйте его сейчас.
   - К несчастью, не в моей власти выполнить его, когда мне хотелось бы.
Оно назначено на вечер, попозже.
   - А, понимаю, - сказал Атос с улыбкой, - в полночь?
   - Почти.
   - Что же делать, дорогой друг, это дело из таких, которые можно отло-
жить, и вы его отложите, тем более что по возвращении у вас будет доста-
точное оправдание...
   - Да, если я вернусь.
   - А если не вернетесь, то не все ли вам равно? Будьте же  благоразум-
ным, Арамис. Вам уже не двадцать лет, друг мой.
   - К великому моему сожалению. О, если бы  мне  было  только  двадцать
лет!
   - Да, - произнес Атос, - сколько глупостей вы бы тогда еще  наделали!
Однако нам пора расстаться. Мне надо еще сделать два визита  и  написать
письмо. Зайдите за мной в восемь часов, а лучше давайте поужинаем вместе
в семь?
   - Отлично, - сказал Арамис. - Мне надо сделать двадцать визитов и на-
писать столько же писем.
   На этом они расстались. Атос нанес визит госпоже де Вандом, расписал-
ся в числе посетителей у герцогини де Шеврез и написал д'Артаньяну  сле-
дующее письмо:
   ""Дорогой друг, я уезжаю с Арамисом по важному делу. Хотел  бы  прос-
титься с вами, но не имею времени. Помните, я пишу вам,  чтобы  еще  раз
подтвердить вам свою любовь.
   Рауль поехал в Блуа и ничего не знает о моем отъезде;  присматривайте
за ним в мое отсутствие, сколько можете, и если в течение  трех  месяцев
от меня не будет известий, то скажите ему, чтобы он вскрыл  запечатанный
пакет на его имя, который он найдет в Блуа в  моей  бронзовой  шкатулке.
Посылаю вам ключ от нее.
   Обнимите Портоса от имени Арамиса и моего. До свиданья, а может быть,
прощайте".
   Письмо это он послал с Блезуа.
   В условленный час Арамис явился. Он был одет для дороги, со шпагой на
боку - той старой шпагой, которую он так часто обнажал и которую  теперь
особенно стремился обнажить.
   - Вот что, - сказал он, - я думаю, напрасно мы уезжаем так, не  оста-
вив хоть несколько прощальных строк Портосу и д'Артаньяну.
   - Все уже сделано, дорогой друг, - ответил Атос, - я подумал об  этом
и простился с ними за вас и за себя.
   - Вы удивительный человек, дорогой граф, - воскликнул  Арамис,  -  вы
ничего не забываете!
   - Ну что, вы примирились с вашим путешествием?
   - Вполне, и теперь, обдумав все, я даже рад, что покидаю Париж на это
время.
   - И я тоже, - сказал Атос. - Я только жалею, что не мог обнять  д'Ар-
таньяна, но этот дьявол хитер и, наверное, догадался бы о наших планах.
   Они кончали ужинать, когда вернулся Блезуа.
   - Сударь, вот ответ от господина д'Артаньяна, - сказал он.
   - Но ведь я не просил ответа, дурак, - возразил Атос.
   - Я и не ждал ответа, но он велел меня вернуть и вручил мне вот это.
   С этими словами Блезуа подал маленький, туго набитый, звенящий  кожа-
ный мешочек.
   Атос раскрыл его и сначала вынул оттуда следующую записку:
   "Дорогой граф!
   Лишние деньги в путешествии не помешают, в особенности если путешест-
вие затевается месяца на три. Вспомнив наши прежние тяжелые времена, по-
сылаю вам половину моих наличных денег: это на тех, что мне удалось  вы-
тянуть у Мазарини, поэтому умоляю вас, не тратьте их на какое-нибудь  уж
очень дрянное дело.
   Я никак не верю тому, чтобы мы могли вовсе больше не увидеться. С ва-
шим сердцем и вашей шпагой пройдешь везде. Поэтому  до  свиданья,  а  не
прощайте. Рауля я полюбил с первой встречи, как родного сына. Тем не ме-
нее искренне молю небо, чтобы мне не пришлось стать ему отцом, хотя я  и
гордился бы таким сыном.
   Ваш д'Артаньян"
   Р.S. Само собой разумеется, что пятьдесят луидоров, которые я вам по-
сылаю, предназначаются как вам, так и Арамису, как Арамису, так и вам".
   Атос улыбнулся, и его красивые  глаза  затуманились  слезой.  Значит,
д'Артаньян, которого он всегда любил, любит его по-прежнему, хотя и стал
мазаринистом!
   - Честное слово, тут пятьдесят луидоров,  -  сказал  Арамис,  высыпая
деньги из кошелька на стол, - и все с портретом  Людовика  Тринадцатого!
Что вы намерены с ними делать, граф, оставите или отошлете обратно?
   - Конечно, оставлю, Арамис. Даже если б я не нуждайся в деньгах, и то
оставил бы их. Что предлагается от чистого сердца, надо принимать с чис-
тым сердцем. Возьмите себе двадцать пять, а остальные двадцать пять дай-
те мне.
   - Отлично. Я очень рад, что вы одного мнения со мной Ну что же, в до-
рогу?
   - Хоть сейчас, если желаете. Но разве вы не берете с собой слугу?
   - Нет, этот дуралей Базен имел глупость,  как  вы  знаете,  сделаться
причетником в соборе и теперь не может отлучиться.
   - Хорошо, вы возьмете Блезуа, который мне не нужен, так  как  у  меня
есть Гримо.
   - Охотно, - ответил Арамис
   В эту минуту Гримо появился на порою.
   - Готово, - произнес он со своей обычной краткостью.
   - Итак, едем, - сказал Атос.
   Лошади были действительно уже оседланы, слуги тоже готовы  были  тро-
нуться в путь.
   На углу набережной они повстречали запыхавшегося Базена.
   - Ах, сударь, - воскликнул он, - слава богу, что я поспел вовремя.
   - В чем дело?
   - Господин Портос только что был у вас и оставил вам вот это, сказав,
что надо передать вам спешно и непременно до вашего отъезда.
   - Хорошо, - сказал Арамис, принимая от Базена кошелек. - Что  же  это
такое?
   - Подождите, господин аббат, у меня есть письмо.
   - Я уже сказал тебе, что если ты еще раз назовешь меня иначе, чем ше-
валье, я тебе все кости переломаю! Давай письмо!
   - Как же вы будете читать? - спросил Атос. - Ведь здесь темно, как  в
погребе.
   - Сейчас, - сказал на это Базен и, вынув огниво, зажег витой  огарок,
которым зажигал свечи в соборе.
   Арамис распечатал письмо и прочел:
   "Дорогой д'Эрбле!
   Я узнал от д'Артаньяна, передавшего мне привет от вас и от  графа  де
Ла Фер, что вы отправляетесь в экспедицию,  которая  продолжится  месяца
два или три. Так как я знаю, что вы не любите просить у друзей, то пред-
лагаю вам сам. Вот двести пистолей, которыми вы можете располагать и ко-
торые вы возвратите, когда вам будет угодно. Не бойтесь  стеснить  меня:
если мне понадобятся деньги, я могу послать за ними в любой из моих зам-
ков. В одном Брасье у меня лежит двадцать тысяч ливров золотом.  Поэтому
если я не посылаю вам больше, то только из опасения, что  большую  сумму
вы откажетесь принять. Обращаюсь к вам потому, что,  как  вы  знаете,  я
немного робею невольно перед графом де Ла Фер, хотя люблю его  от  всего
сердца. То, что я предлагаю вам, само собой разумеется,  я  предлагаю  и
ему.
   Преданный вам, в чем, надеюсь,  вы  не  сомневаетесь,  дю  Валлон  де
Брасье де Пьерфон".
   - Ну, - промолвил Арамис, - что вы на это скажете?
   - Я скажу, дорогой д'Эрбле, что было бы почти  грешно  сомневаться  в
провидении, имея таких друзей.
   - Итак?
   - Итак, разделим пистоли Портоса, как мы разделили уже луидоры  д'Ар-
таньяна.
   Дележ был произведен при свете витой свечки Базена, и оба друга  отп-
равились дальше.
   Через четверть часа они были у ворот Сен-Дени, где  лорд  Винтер  уже
ожидал их.



   ГДЕ ПОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПЕРВЫЙ ПОРЫВ - ВСЕГДА ПРАВИЛЬНЫЙ

   Трое друзей поехали по Пикардийской дороге, хорошо им знакомой и выз-
вавшей у Атоса и Арамиса немало ярких воспоминаний из времен их молодос-
ти.
   - Если бы Мушкетон был с нами, - сказал Атос, когда они достигли того
места, где у них был спор с каменщиками, - как бы он задрожал,  проезжая
здесь. Вы помните, Арамис? Ведь это здесь он получил знаменитую пулю.
   - Честное слово, я не осудил бы его, - отвечал Арамис, - меня  самого
дрожь пробирает при этом воспоминании; посмотрите, вон  за  тем  деревом
место, где я думал, что мне пришел конец.
   Поехали дальше.
   Скоро и Гримо кое-что припомнил. Когда проезжали мимо той  гостиницы,
где когда-то они вместе со своим господином учинили  такой  великолепный
разгром, Гримо подъехал к Атосу и, указывая на отдушину погреба, сказал:
   - Колбасы!
   Атос рассмеялся. Собственная юношеская проделка показалась ему теперь
такой же забавной, как если бы ему рассказали о чужой.
   Проведя в пути два дня и ночь, под вечер,  при  великолепной  погоде,
прибыли они в Булонь, в те времена почти пустынный город,  расположенный
весь на возвышенности; того, что называется теперь "нижним городом", еще
не существовало. Булонь была мощной крепостью.
   - Господа, - сказал лорд Винтер, когда они  подъехали  к  воротам,  -
поступим так же, как в Париже: въедем порознь, чтобы не  возбуждать  по-
дозрений. Я знаю здесь один трактир; он мало посещается,  и  хозяин  его
предал мне всей душой. Туда я и направлюсь, там  должны  быть  для  меня
письма, а вы поезжайте в любую гостиницу, - например, в гостиницу "Шпаги
Великого Генриха". Отдохните и через два часа будьте на  пристани;  наше
судно, наверное, нас ожидает.
   Так и порешили. Винтер продолжал свой путь вдоль наружного вала, что-
бы въехать в город через другие ворота, оба же друга въехали в те  воро-
та, перед которыми они находились. Проехав  шагов  двести,  они  увидели
гостиницу, о которой говорил Винтер.
   Лошадей покормили, не расседлывая; слуги сели ужинать, так  как  было
уже поздно; господа, торопившиеся на судно, велели им  прийти  на  прис-
тань, запретив разговаривать с кем бы то ни было. Это  запрещение  каса-
лось, конечно, только Блезуа, потому что для Гримо оно уже  давно  стало
излишним.
   Атос и Арамис направились в гавань. Их запыленная одежда, а также из-
вестная непринужденность в манерах и движениях, по которой всегда  можно
отличить людей, привыкших к путешествиям, привлекли внимание  нескольких
гуляющих. На одного из них, по-видимому, появление Арамиса и Атоса  про-
извело особенно сильное впечатление.
   Этот человек, на которого и они обратили внимание - по тем же  причи-
нам, по каким их самих замечали другие, одиноко ходил взад и  вперед  по
дамбе. Увидя их, он уже не спускал с них глаз и, видимо, горел  желанием
заговорить с ними. Он был молод и бледен, с очень светлыми глазами,  ко-
торые, как глаза тигра, меняли цвет в зависимости от того, на кого  взи-
рали; его походка, несмотря на медленность и неуверенность  при  поворо-
тах, была тверда и смела; одет он был во все черное и довольно ловко но-
сил длинную шпагу.
   Выйдя на дамбу, Атос и Арамис остановились  посмотреть  на  небольшую
лодку, вполне снаряженную и привязанную к свае.
   - Это, без сомнения, наша, - сказал Атос.
   - Да - отвечал Арамис, - а вон то судно готовится к отплытию и, веро-
ятно, отвезет нас по назначению. Только бы лорд Винтер не заставил  себя
ждать. Здесь оставаться совсем не весело: не видно ни одной женщины.
   - Тише, - произнес Атос, - нас слушают.
   Действительно, бледный молодой человек,  который  уже  несколько  раз
проходил мимо двоих друзей, пока они рассматривали  лодку,  услышав  имя
лорда Винтера, остановился. Правда, это могло быть случайностью, так как
лицо его сохраняло полное равнодушие.
   - Господа, - обратился он к ним, поклонившись очень вежливо и  непри-
нужденно, - простите мне мое любопытство, но вы,  кажется,  приехали  из
Парижа или, во всяком случае, не здешние?
   - Да, мы из Парижа, сударь, - ответил Атос так же вежливо. - Чем могу
служить?
   - Не будете ли вы так добры сказать мне, сударь, - продолжал  молодой
человек, - правда ли, что кардинал Мазарини уже больше не министр?
   - Вот странный вопрос, - произнес Арамис.
   - Он и министр и не министр, - отвечал Атос. - Половина Франции  ста-
рается его прогнать, но разными интригами и  обещаниями  он  привлек  на
свою сторону другую половину; это может продолжаться очень долго, как вы
сами понимаете.
   - Итак, сударь, - сказал незнакомец, - он не бежал и не  находится  в
тюрьме?
   - Нет, по крайней мере, в настоящее время.
   - Крайне вам признателен, господа, за вашу любезность, - произнес мо-
лодой человек, отходя.
   - Что вы скажете об этом допросчике? - спросил Арамис.
   - Я скажу, что это либо скучающий провинциал, либо шпион,  собирающий
сведения.
   - И вы так отвечали ему?
   - Я не имел основания поступить иначе. Он был вежлив со мной, и я был
вежлив с ним.
   - Но все же, если это шпион...
   - Что же может сделать шпион? Теперь не времена Ришелье, когда по од-
ному подозрению запирались гавани.
   - Все-таки вы напрасно так отвечали ему, -  сказал  Арамис,  провожая
глазами молодого человека, фигура которого понемногу скрывалась за дюна-
ми.
   - А вы, - возразил Атос, - забываете, что сами  поступили  еще  более
неосторожно, произнеся имя лорда Винтера. Разве вы не заметили, что этот
молодой человек остановился имение тогда, когда услышал его имя?
   - Тем более следовало предложить ему идти своей дорогой, когда он об-
ратился к вам.
   - То есть затеять ссору? Я опасаюсь ссор, когда меня где-нибудь ждут,
- ведь и ссора может меня задержать. Кроме того, давайте-ка я вам кое  в
чем признаюсь: мне самому хотелось рассмотреть молодого человека  побли-
же.
   - Для чего?
   - Арамис, вы будете смеяться надо мной, Арамис,  вы  скажете,  что  я
вечно твержу одно и то же, что мне мерещится со страху...
   - Но в чем же дело?
   - На кого похож этот молодой человек?
   - С какой стороны? С хорошей или с дурной? - спросил, смеясь, Арамис.
   - С дурной и настолько, насколько мужчина может иметь сходство с жен-
щиной.
   - А, черт возьми! - воскликнул Арамис. - Вы заставляете меня призаду-
маться. Нет, конечно, дорогой друг, вам не мерещится, и я сам вижу,  что
вы правы. Этот тонкий впалый рот, эти глаза, которые  словно  повинуются
только рассудку, а не сердцу... Это какой-нибудь ублюдок миледи.
   - Вы смеетесь, Арамис?
   - Просто по привычке. Ибо, клянусь вам, я не более  вашего  хотел  бы
встретить этого змееныша на нашей дороге.
   - Вот и Винтер! - воскликнул Атос.
   - Отлично. Теперь недостает только наших лакеев, они что-то  запазды-
вают, - заметил Арамис.
   - Нет, - возразил Атос, - я уже вижу их. Они идут  в  двадцати  шагах
позади милорда. Я узнал Гримо по его длинным ногам и задранной вверх го-
лове. Тони несет наши карабины.
   - Значит, мы отплываем в ночь? - спросил Арамис, оглядываясь  на  за-
пад, где от солнца оставалось уже только золотистое  облачко,  понемногу
таявшее в море.
   - Вероятно, - отвечал Атос.
   - Вот дьявол, - произнес Арамис, - я и днем-то недолюбливаю  море,  а
ночью тем более. Этот шум волн, рев ветра, ужасная качка... Признаюсь, я
предпочел бы сидеть сейчас в монастыре в Нуази.
   Атос улыбнулся своей печальной улыбкой,  думая,  очевидно,  совсем  о
другом, и направился навстречу лорду Винтеру.
   Арамис последовал за ним.
   - Что же с вашим другом? - спросил Арамис. - Он похож  на  одного  из
тех грешников в дантовском аду, которым сатана  свернул  шеи  и  которые
смотрят на свои пятки. Какого черта он все оглядывается?
   Заметив их тоже, лорд Винтер ускорил шаг и подошел к ним с  необычай-
ной поспешностью.
   - Что с вами, милорд? - спросил Атос. - Отчего вы так запыхались?
   - Нет, ничего, - отвечал лорд Винтер, - только когда я проходил  мимо
дюн, мне показалось...
   Он опять оглянулся. Атос посмотрел на Арамиса.
   - Однако едемте, - воскликнул лорд Винтер, - едемте, лодка, вероятно,
уже ожидает нас, а вот и наше судно стоит на якоре. Видите вы его? Я хо-
тел бы уже быть на борту.
   Он опять оглянулся.
   - Вы забыли что-нибудь? - спросил Арамис.
   - Нет, я просто озабочен.
   - Он видел его, - шепнул Арамису Атос.
   Тем временем они подошли к лестнице, у  которой  стояла  лодка.  Лорд
Винтер велел сначала сойти слугам с оружием и носильщикам с  багажом,  а
уж затем стал спускаться сам.
   В эту минуту Атос заметил человека, который шел по берегу параллельно
дамбе и спешил к противоположному концу гавани, расположенному  шагах  в
двадцати от них, как будто намереваясь оттуда следить за их отъездом.
   Хотя уже стемнело, Атосу все же показалось, что это тот  самый  чело-
век, который обращался к нему с вопросами.
   "Ого, - подумал он про себя, - уж не шпион ли это в самом деле  и  не
собирается ли он помешать нашему отъезду?"
   - Видимо, он замышляет что-то против нас, - сказал Атос. - Мы все-та-
ки отчалим, а когда будем в открытом море, пусть пожалует к нам.
   С этими словами Атос вскочил в лодку, которая сразу отошла от причала
и стала быстро удаляться под ударами весел четырех сильных гребцов.
   Молодой человек между тем продолжал идти по берегу,  немного  обгоняя
лодку. Она должна была пройти по узкому проходу между концом дамбы,  где
находился только что засветившийся маяк, и скалой, торчавшей на  берегу.
Издали они видели, как молодой человек взбирался  на  эту  скалу,  чтобы
оказаться над лодкой, когда она будет проходить мимо.
   - Решительно, этот молодой человек - шпион, - сказал Арамис Атосу.
   - Какой молодой человек? - спросил лорд Винтер, оборачиваясь к ним.
   - Да тот, который все ходил сзади, заговорил с нами и теперь  ожидает
нас вон там. Вы видите?
   Лорд Винтер посмотрел в ту сторону, куда указывал Арамис.  Маяк  ярко
освещал проход, по которому они плыли, нависавшую скалу и на ней  фигуру
молодого человека, стоявшего с обнаженной головой и скрещенными руками.
   - Это он! - воскликнул лорд Винтер, хватая Атоса за руку. -  Это  он!
Мне уже раньше показалось, что я узнал его, и я не ошибся.
   - Кто он? - спросил Арамис.
   - Сын миледи, - отвечал Атос.
   - Монах! - воскликнул Гримо.
   Молодой человек услышал эти слова. Можно было подумать, что он  хочет
броситься вниз, до того он свесился со скалы.
   - Да, это я, дядюшка! - крикнул он. - Я, сын  миледи!  Я,  монах!  Я,
секретарь и друг Кромвеля! И я знаю теперь вас и ваших спутников!
   В лодке было три человека безусловно храбрых, в мужестве которых ник-
то бы не усомнился. Но все же, услышав этот голос, увидев это лицо,  они
почувствовали, как дрожь пробежала по их спинам. А у Гримо волосы подня-
лись дыбом и обильный пот выступил на лбу.
   - Ага, - сказал Арамис, - так это племянник, это монах,  сын  миледи,
как он сам говорит!
   - Увы, да, - прошептал лорд Винтер.
   - Хорошо, подождите, - сказал Арамис.
   И с ужасным хладнокровием, появлявшимся у него в решительные  минуты,
он взял один из мушкетов, что держал Тони, зарядил его  и  прицелился  в
человека, стоявшего на скале, подобно ангелу тьмы.
   - Стреляйте! - крикнул Гримо вне себя.
   Атос схватил дуло карабина и не дал выстрелить.
   - Черт бы вас побрал! - вскричал Арамис. - Я так хорошо в него прице-
лился. Я всадил бы ему пулю прямо в грудь.
   - Довольно того, что мы убили мать, - глухо произнес Атос.
   - Его мать была негодяйка, причинившая зло всем нам и нашим близким.
   - Да, но сын ничего нам не сделал.
   Гримо, привставший было, чтобы увидеть результат выстрела, махнул ру-
кой и в отчаянье опустился на скамью.
   Молодой человек разразился хохотом.
   - А, так это вы! - крикнул он. - Это вы, теперь-то я вас знаю!
   Его резкий смех и грозные слова пронеслись над  лодкой  и,  унесенные
ветром, замерли в отдаленье.
   Арамис содрогнулся.
   - Спокойствие, - сказал Атос. - Что за черт! Или  мы  перестали  быть
мужчинами?
   - Ну нет, - возразил Арамис, - только ведь это истинный демон.  Спро-
сите дядю, не был ли я прав, собираясь освободить его от  такого  милого
племянника?
   Винтер ответил только вздохом.
   - Все было бы кончено, - продолжал Арамис. - Право,  Атос,  я  боюсь,
что из-за вашего благоразумия я сделал порядочную глупость.
   Атос взял лорда Винтера под руку  и,  стараясь  переменить  разговор,
спросил:
   - Когда мы прибудем в Англию?
   Но лорд Винтер не расслышал его слов и ничего не ответил.
   - Послушайте, Атос, - сказал Арамис, - может  быть,  еще  не  поздно?
Смотрите, он все еще там.
   Атос нехотя обернулся: ему, очевидно, было тягостно смотреть на этого
молодого человека. Действительно, тот все еще стоял на скале,  озаренный
светом маяка.
   - Но что он делает в Булони? - спросил  рассудительный  Атос,  всегда
доискивавшийся причин и мало заботившийся о следствиях.
   - Он следил за мной, он следил за мной, - сказал лорд Винтер, на этот
раз услышав слова Атоса, так как они совпали с его мыслями.
   - Если бы он следил за вами, мой друг, - возразил Атос, - он знал  бы
о нашем отъезде; а, по  всей  вероятности,  он,  напротив,  явился  сюда
раньше нас.
   - Ну, тогда я ничего не понимаю! - произнес англичанин,  качая  голо-
вой, как человек, считающий бесполезной борьбу с сверхъестественными си-
лами.
   - Положительно, Арамис, - сказал Атос, - мне кажется, что я  напрасно
удержал вас.
   - Молчите, - сказал Арамис, - я бы заплакал сейчас, если бы умел.
   Гримо что-то глухо ворчал, словно разъяренный зверь.
   В это время их окликнули с судна. Лоцман, сидевший у руля, ответил, и
лодка подошла к шлюпу.
   В одну минуту пассажиры, их слуги и багаж были на борту. Капитан ждал
только их прибытия, чтобы отойти. Едва они вступили на палубу, как судно
снялось с якоря и направилось в Гастингс, где им предстояло высадиться.
   В эту минуту три друга невольно еще раз оглянулись на скалу, на кото-
рой по-прежнему виднелась грозная тень.
   Затем, в ночной тишине, до них долетел угрожающий голос:
   - До свиданья, господа, увидимся в Англии!



   МЕССА ПО СЛУЧАЮ ПОБЕДЫ ПРИ ЛАНСЕ

   То оживление, которое королева Генриетта заметила во дворце и причину
которого она тщетно пыталась разгадать, было  вызвано  ланской  победой.
Вестником этой победы принц Конде послал герцога  Шатильона,  немало  ей
содействовавшего; ему же было поручено развесить под сводами собора  Бо-
гоматери двадцать два знамени, взятых у лотарингцев и испанцев.
   Известие это имело самое важное значение: борьба с парламентом разре-
шалась в пользу двора. Вводя без соблюдения должной формы налоги,  вызы-
вавшие протест парламента, правительство заявляло,  что  они  необходимы
для поддержания чести Франции, и сулило победы над  неприятелем.  А  так
как после битвы при Нордлингене не случалось ничего,  кроме  неудач,  то
парламенту легко было требовать объяснений у Мазарини по поводу этих по-
бед, вечно обещаемых и все откладываемых на будущее. Но на этот раз ожи-
дания сбылись, был одержан успех, и успех полный. Поэтому всем было  яс-
но, что двор празднует двойную победу: победу над внешним врагом и побе-
ду над врагами внутренними. Даже  юный  король,  получив  это  известие,
воскликнул:
   - Ага, господа парламентские советники, послушаем, что вы скажете те-
перь!
   За эти слова королева прижала к сердцу своего царственного сына,  вы-
сокомерный и своевольный нрав  которого  так  хорошо  соответствовал  ее
собственному.
   В тот же вечер был созван совет, на который пригласили: маршала де Ла
Мельере и г-на де Вильруа, потому что они были мазаринистами; Шавиньи  и
Сегье, потому что они ненавидели парламент, а также Гито и Коменжа,  по-
тому что они были преданы королеве.
   Что было решено на этом совете, осталось тайной. Узнали только, что в
ближайшее воскресенье в соборе Богоматери состоится торжественная  месса
по случаю победы при Лансе.
   Поэтому в следующее воскресенье парижане проснулись в веселом настро-
ении. Благодарственная месса в те времена была большим  событием;  тогда
не злоупотребляли такими торжественными церемониями, и  они  производили
подобающее впечатление. Даже солнце, казалось, принимало участие в  тор-
жестве; оно ослепительно сверкало, золотя мрачные башни собора, уже  пе-
реполненного огромными толпами народа. Самые темные улицы старого города
приняли праздничный вид, и вдоль набережных вытянулись длинные  вереницы
горожан, ремесленников, женщин и детей, направляющихся в собор Богомате-
ри, подобно реке, текущей вспять к своим истокам.
   Лавки были пусты, дома заперты. Всякому хотелось посмотреть на  моло-
дого короля, на его мать и на пресловутого кардинала Мазарини,  которого
все до того ненавидели, что никто не хотел лишить себя  случая  на  него
полюбоваться.
   Полнейшая свобода царила среди этой бесчисленной народной массы. Вся-
кие мнения высказывались открыто, и, если можно так выразиться, в народе
трезвонили о бунте, а тысячи колоколов со всех церквей трезвонили о мес-
се. Порядок в городе поддерживался самими горожанами.  Ничьи  угрозы  не
мешали единодушному проявлению  всеобщей  ненависти  и  не  замораживали
брань на устах.
   Все же около восьми часов утра полк гвардии  королевы,  под  командой
Гито и его помощника и племянника Коменжа, с трубачами  и  барабанщиками
впереди, стал развертываться  между  Пале-Роялем  и  собором.  Горожане,
всегда падкие до военной музыки и блестящих мундиров, спокойно  смотрели
на этот маневр.
   Фрике нарядился в этот день по-праздничному, и под  предлогом  флюса,
которым он мгновенно обзавелся, засунув за щеку бесчисленное  количество
вишневых косточек, получил от своего начальника Базена отпуск  на  целый
день. Сначала Базен ему отказал: он был не в духе, вопервых, оттого, что
Арамис уехал, не сказав ему куда, затем потому, что был вынужден прислу-
живать на мессе по случаю победы, которой он  сам  никак  не  мог  радо-
ваться. Базен, как мы знаем, был фрондер, и если бы  при  подобном  тор-
жестве причетник мог отлучиться, как простой мальчик из хора, то  Базен,
конечно, обратился бы к архиепископу с той же просьбой, с какой обратил-
ся к нему Фрике. Итак, сначала он отказал наотрез. Но тогда, на глазах у
Базена, опухоль Фрике так выросла в объеме,  что  стала  угрожать  чести
всего хора, который был бы, несомненно, опозорен таким уродством.  Базен
в конце концов, хотя и ворча, уступил. Едва выйдя из собора, Фрике  вып-
люнул всю свою опухоль и сделал в сторону Базена один из тех жестов, ко-
торые обеспечивают за парижскими мальчишками превосходство над  мальчиш-
ками всего мира. Он, понятно, освободился  и  от  своих  обязанностей  в
трактире под предлогом, что ему надо прислуживать на мессе в соборе.
   Итак, Фрике был свободен, и, как мы уже сказали, он нарядился в самое
роскошное свое платье. Главным украшением его особы была шапка, один  из
тех не поддающихся описанию колпаков, которые представляют нечто среднее
между средневековым беретом и шляпой времен Людовика XIII. Этот  замеча-
тельный головной убор смастерила ему мать: по прихоти ли или за  нехват-
кой одинаковой ткани, она мало заботилась о подборе красок; и потому это
чудо шляпочного искусства XVII века было с одной стороны желтое с  зеле-
ным, а с другой - белое с красным. Но Фрике, вообще любивший  разнообра-
зие в тонах, только гордился этим.
   Отделавшись от Базена, Фрике бегом направился к Пале-Роялю и прибежал
туда как раз в ту минуту, когда  из  ворот  дворца  выходил  гвардейский
полк. Так как Фрике явился сюда для того, чтобы насладиться  зрелищем  и
послушать музыку, то он сейчас же присоединился  к  музыкантам  и  начал
маршировать рядом с ними, сначала изображая  барабанный  бой  с  помощью
двух грифельных досок, затем подражая губами звукам трубы с  искусством,
которое не раз доставляло ему похвалу любителей подражательной музыки.
   Этого развлечения хватило от заставы Сержантов до Соборной площади, и
Фрике все время испытывал истинное наслаждение. Но когда полк пришел  на
место и роты вошли в Старый город и, развернувшись, построились до само-
го конца улицы Святого Христофора, вблизи улицы Кокатри, где жил  совет-
ник Брусель, Фрике вспомнил, что он еще не завтракал,  и  задумался  над
тем, куда бы ему направить свои стопы для выполнения этого важного  акта
в программе дня. По зрелом размышлении он решил поесть за счет советника
Бруселя.
   Поэтому он пустился бегом, запыхавшись прибежал к  дому  советника  и
стал стучать в дверь.
   Ему отворила его мать, старая служанка Бруселя.
   - Что тебе надо, бездельник, - спросила она, - и почему ты не в собо-
ре?
   - Я был там, мамаша Наннета, - ответил Фрике, - но я видел,  что  там
происходят вещи, о которых следовало бы предупредить господина  Бруселя.
И с разрешения господина Базена - вы ведь знаете господина Базена, наше-
го причетника? - я пришел сюда, чтобы поговорить с господином Бруселем.
   - Что же ты хочешь сказать господину Бруселю, обезьяна?
   - Я хочу поговорить с ним лично.
   - Этого нельзя: он работает.
   - Ну, я подожду, - сказал Фрике, которого это устраивало  тем  лучше,
что он знал, как использовать свое время.
   С этими словами он быстро поднялся по ступеням крыльца, обогнав  Нан-
нету.
   - Что ж тебе надо наконец от господина Бруселя? - спросила она.
   - Я хочу сказать ему, - отвечал ей Фрике, крича во всю глотку, -  что
с той стороны идет целый гвардейский волк. А так как  все  говорят,  что
двор настроен против господина Бруселя, то я пришел предупредить,  чтобы
он был настороже.
   Брусель услышал слова юного плута  и,  растроганный  таким  усердием,
спустился в нижний этаж; он действительно работал у себя в кабинете,  во
втором этаже.
   - Мой друг, - сказал он, - что нам за дело до гвардейского полка? Ты,
верно, с ума сошел, что поднял такой переполох? Разве ты не знаешь,  что
эти господа всегда так делают и что по пути  короля  всегда  выстраивают
рядами этот полк?
   Фрике изобразил на своем лице удивление и начал  мять  в  руках  свою
шапку.
   - Ничего нет удивительного, что вы это знаете, господин Брусель,  вам
ведь известно все, - сказал он, - но я, клянусь богом, ничего не знал  и
думал услужить вам. Не сердитесь на меня за это, господин Брусель.
   - Напротив, мой милый, напротив, твое усердие мне нравится.  Наннета,
- обратился Брусель к служанке, - достаньте-ка абрикосы, которые присла-
ла нам госпожа де Лонгвиль из Нуази, и дайте полдюжины вашему сыну вмес-
те с краюхой свежего хлеба.
   - Ах, благодарю вас, - воскликнул Фрике, - благодарю вас. Я  как  раз
очень люблю абрикосы.
   Брусель прошел к своей жене и попросил подать ему завтрак. Было поло-
вина десятого. Советник подошел к окну. Улица была совершенно  пустынна,
но издали доносился, подобно морскому прибою, глухой шум  народа,  толпы
которого, волна за волной, затопляли площадь и улицы вокруг собора Бого-
матери.
   Шум этот еще усилился, когда явился д'Артаньян с ротой  мушкетеров  и
расположился у входа в собор, чтобы держать караул. Он предложил Портосу
воспользоваться случаем посмотреть церемонию, и Портос приехал на лучшей
из своих лошадей, в парадной форме, в качестве почетного мушкетера,  ка-
ким некогда был д'Артаньян. Сержант роты, старый солдат времен испанских
войн, узнал в Портосе своего бывшего товарища и сообщил своим  подчинен-
ным о высоких заслугах этого великана, гордости прежних мушкетеров  Тре-
виля. Поэтому Портоса встретили не только радушно - на него  смотрели  с
восхищением.
   В десять часов пушечный выстрел из Лувра возвестил о  выезде  короля.
Позади гвардейцев, неподвижно стоявших с мушкетами в руках, толпа  зако-
лыхалась, как колышутся деревья, когда буйный вихрь склоняет  и  теребит
их верхушки. Наконец в раззолоченной карете показался король  с  короле-
вой. За ними следовали в десяти каретах придворные дамы, чины  королевс-
кого дома и весь Двор.
   - Да здравствует король! - закричали со всех сторон.
   Юный король важно выглянул из окна кареты, сделал довольно  приветли-
вое лицо и даже чуть приметно кивнул головой, что вызвало новые  востор-
женные крики толпы.
   Процессия подвигалась вперед очень медленно, и на переезд от Лувра  к
Соборной площади ей понадобилось около  получаса.  Здесь  все  прибывшие
один за другим вошли под обширные своды сумрачного храма, и богослужение
началось.
   В то время как члены двора занимали свои места в соборе, карета,  ук-
рашенная гербами Коменжа, выделилась из вереницы придворных  экипажей  и
медленно отъехала в конец улицы Святого Христофора,  совершенно  безлюд-
ной. Здесь четыре гвардейца и полицейский офицер, сопровождавшие эту тя-
желовесную колымагу, вошли в нее, затем полицейский офицер опустил штор-
ки и сквозь предусмотрительно проделанное отверстие стал  глядеть  вдоль
улицы, словно поджидая кого-то.
   Все были заняты церемонией, так что ни карета,  ни  предосторожности,
принятые сидевшими в ней, не привлекли ничьего внимания.
   Только зоркий глаз Фрике мог бы их заметить, но Фрике лакомился свои-
ми абрикосами, примостившись на карнизе одного из домов в ограде собора.
Оттуда он мог видеть короля, королеву и Мазарини, а мессу  слушать  так,
как если бы он сам прислуживал в соборе.
   К концу богослужения королева, заметив, что Коменж стоит  около  нее,
ожидая подтверждения приказа, данного перед отъездом из  Лувра,  сказала
вполголоса:
   - Ступайте, Коменж, и да поможет вам бог.
   Коменж тотчас же вышел из собора и направился по улице Святого  Хрис-
тофора. Фрике, заметив такого великолепного офицера в сопровождении двух
гвардейцев, из любопытства отправился за ними - тем охотнее что богослу-
жение почти тотчас кончилось и король с королевой уже садились в карету.
   Как только Коменж показался в конце улицы Кокатри, сидевший в  карете
полицейский офицер сказал два слова кучеру. Тот тронул лошадей, и  колы-
мага подъехала к дому Бруселя. Как раз в ту же минуту к  дверям  подошел
Коменж; он постучался.
   Фрике стоял за спиной Коменжа, поджидая, когда откроют дверь.
   - Ты что тут делаешь, плут? - спросил его Коменж.
   - Жду, чтобы войти к господину Бруселю, господин  офицер,  -  ответил
Фрике с тем простодушным видом, какой умеют принимать при случае парижс-
кие мальчишки.
   - Значит, он здесь живет? - спросил Коменж.
   - Да, сударь.
   - А который этаж он занимает?
   - Весь дом, - отвечал Фрике, - это его дом.
   - Но где же он сам обыкновенно находится?
   - Работает он во втором этаже, а завтракает и обедает в нижнем.  Сей-
час он, вероятно, обедает, так как уже полдень.
   - Хорошо.
   В это время дверь отворили, и на вопрос Коменжа  лакей  ответил,  что
Брусель дома и сейчас действительно обедает. Коменж пошел вслед за лаке-
ем, а Фрике пошел вслед за Коменжем.
   Брусель сидел за столом со своей семьей. Напротив него сидела его же-
на, по обеим сторонам - две дочери, а в конце стола сын Бруселя, Лувьер;
с ним мы уже познакомились, когда с советником случилось на  улице  нес-
частье, после которого он уже успел вполне оправиться.  Чувствуя  теперь
себя совершенно здоровым, он лакомился великолепными фруктами,  прислан-
ными ему г-жой де Лонгвиль.
   Коменж, удержав за руку лакея, собиравшегося уже открыть дверь и  до-
ложить о нем, сам отворил ее и застал эту семейную картину.
   При виде офицера Брусель немного смутился, но, так как тот ему вежли-
во поклонился, он встал и ответил на поклон.
   Несмотря, однако, на эту обоюдную вежливость, на лицах женщин отрази-
лось беспокойство. Лувьер побледнел и с нетерпением ожидал, чтобы офицер
объяснился.
   - Сударь, - сказал Коменж, - я к вам с приказом от короля.
   - Отлично, сударь, - отвечал Брусель, - какой же это приказ?
   И он протянул руку.
   - Мне поручено арестовать вас, сударь, - сказал Коменж тем же тоном и
с прежней вежливостью, - и если вам угодно будет поверить мне на  слово,
то вы избавите себя от труда читать эту длинную бумагу и  последуете  за
мной.
   Если бы среди этих добрых людей, мирно собравшихся за столом, ударила
молния, это произвело бы меньшее потрясение. Брусель задрожал и отступил
назад. В те времена быть арестованным по немилости короля  было  ужасной
вещью. Лувьер бросился было к своей шпаге, лежавшей на стуле в углу ком-
наты, но взгляд Бруселя, сохранившего самообладание, удержал его от это-
го отчаянного порыва. Госпожа Брусель, отделенная от мужа столом,  зали-
лась слезами, а обе молодые девушки бросились отцу на шею.
   - Идемте, сударь, - сказал Коменж. - Поторопитесь: надо  повиноваться
королю.
   - Но, сударь, - возразил Брусель, - я болен и не могу идти под  арест
в таком состоянии; я прошу отсрочки.
   - Это невозможно, - отвечал Коменж, - приказ ясен и должен  быть  ис-
полнен немедленно.
   - Невозможно! - воскликнул Лувьер. - Берегитесь, сударь, не  доводите
нас до крайности.
   - Невозможно! - раздался крикливый голос в глубине комнаты.
   Коменж обернулся и увидел там Наннету, с метлой  в  руках.  Глаза  ее
злобно горели.
   - Добрейшая Наннета, успокойтесь, - сказал Брусель, - прошу вас.
   - Быть спокойной, когда арестовывают моего хозяина, опору, защитника,
отца бедняков? Как бы не так! Плохо вы меня знаете! Не угодно ли вам уб-
раться? - закричала она Коменжу.
   Коменж улыбнулся.
   - Послушайте, сударь, - сказал он, - обращаясь к Бруселю, - заставьте
эту женщину замолчать и следуйте за мной.
   - Заставить меня замолчать? Меня?! Меня?! - кричала Наннета. - Как бы
не так! Уж не вы ли заставите? Руки  коротки,  королевский  петушок.  Мы
сейчас посмотрим!
   Тут Наннета подбежала к окну, распахнула его и закричала таким  прон-
зительным голосом, что его можно было услышать с паперти собора:
   - На помощь! Моего хозяина арестовывают! Советпика Бруселя  арестовы-
вают! На помощь!
   - Сударь, - сказал Коменж, - отвечайте мне немедленно: угодно вам по-
виноваться или вы собираетесь бунтовать против короля?
   - Я повинуюсь, я повинуюсь, сударь! -  воскликнул  Брусель,  стараясь
освободиться от объятий дочери и удерживая взглядом сына, всегда готово-
го поступить по-своему.
   - В таком случае, - сказал Коменж, - велите замолчать этой старухе.
   - А! Старухе! - вскричала Наннета.
   И она принялась вопить еще сильнее, вцепившись обеими руками в переп-
лет окна.
   - На помощь! Помогите советнику Бруселю! Его хотят арестовать за  то,
что он защищал народ! На помощь!
   Тогда Коменж схватил Наннету в охапку и потащил прочь от окна.  Но  в
ту же минуту откуда-то с антресолей другой голос завопил фальцетом:
   - Убивают! Пожар! Разбой! Убивают Бруселя! Бруселя режут!
   Это был голос Фрике. Почувствовав поддержку, Наннета  с  новой  силой
принялась вторить ему.
   В окнах уже начали появляться головы  любопытных.  Из  глубины  улицы
стал сбегаться народ, привлеченный этими криками, сначала по одному,  по
два человека, затем группами и, наконец, целыми толпами. Все видели  ка-
рету, слышали крики, но не понимали, в чем дело. Фрике выскочил из  ант-
ресолей прямо на крышу кареты.
   - Они хотят арестовать господина Бруселя! - закричал он. -  В  карете
солдаты, а офицер наверху.
   Толпа начала громко роптать, подбираясь к лошадям. Два гвардейца, ос-
тавшиеся в сенях, поднялись наверх, чтобы помочь Коменжу, а те,  которые
сидели в карете, отворили ее дверцы и скрестили пики.
   - Видите? - кричал Фрике. - Видите? Вот они!
   Кучер повернулся и так хлестнул Фрике кнутом, что тот завыл от боли.
   - Ах ты, чертов кучер, - закричал он, - и ты туда же? Погоди-ка!
   Он снова вскарабкался на антресоли и оттуда стал бомбардировать куче-
ра всем, что попадалось под руку.
   Несмотря на враждебные действия  гвардейцев,  а  может  быть,  именно
вследствие их, толпа зашумела еще больше и придвинулась к лошадям. Самых
буйных гвардейцы заставили отступить ударами пик.
   Шум все усиливался; улица не могла уже вместить зрителей, стекавшихся
со всех сторон. Под напором стоящих позади пространство, отделявшее тол-
пу от кареты и охраняемое страшными пиками солдат, все сокращалось. Сол-
дат, стиснутых, точно живой стеной, придавили к ступицам колес и стенкам
кареты. Повторные крики полицейского офицера: "Именем короля!" - не ока-
зывали никакого действия на эту грозную толпу и  только,  казалось,  еще
больше раздражали ее. Внезапно на  крик:  "Именем  короля!  -  прискакал
всадник. Увидев, что военным приходится плохо, он  врезался  в  толпу  с
шпагой в руках и оказал гвардейцам неожиданную помощь.
   Это был юноша лет пятнадцати - шестнадцати, бледный от гнева. Он, так
же как и гвардейцы, спешился, прислонился спиной к дышлу, поставил перед
собой лошадь как прикрытие, вынул из седельной кобуры два  пистолета  и,
засунув их за пояс, начал наносить удары шпагой  с  ловкостью  человека,
привыкшего владеть таким оружием.
   В течение десяти минут этот молодой человек  один  выдерживал  натиск
толпы.
   Наконец появился Коменж, подталкивая вперед Бруселя.
   - Разобьем карету! - раздались крики в толпе.
   - Помогите! - кричала старая служанка.
   - Убивают! - вторил ей Фрике, продолжая осыпать гвардейцев всем,  что
ему попадало под руку.
   - Именем короля! - кричал Коменж.
   - Первый, кто подойдет, ляжет на месте! - крикнул Рауль и, видя,  что
его начинают теснить, кольнул острием  своей  шпаги  какого-то  верзилу,
чуть было его не задавившего. Почувствовав боль, верзила с воплем отсту-
пил.
   Это действительно был Рауль. Возвращаясь из Блуа, где - как он и обе-
щал графу де Ла Фер - провел только пять дней,  он  решил  взглянуть  на
торжественную церемонию и направился кратчайшим путем к  собору.  Но  на
углу улицы Кокатри толпа увлекла его за собой. Услышав крик: "Именем ко-
роля! - и вспомнив завет Атоса, он бросился сражаться за  короля,  помо-
гать его гвардейцам, которых теснила толпа.
   Коменж почти втолкнул в карету Бруселя и сам вскочил вслед за ним.  В
то же мгновение сверху раздался выстрел из  аркебузы.  Пуля  прострелила
шляпу Коменжа и раздробила руку одному из гвардейцев. Коменж поднял  го-
лову и сквозь дым увидел в окне второго этажа угрожающее лицо Лувьера.
   - Отлично, сударь, - крикнул Коменж, - я еще поговорю с вами!
   - И я также, сударь, - отвечал Лувьер, - еще посмотрим,  кто  из  нас
поговорит громче.
   Фрике и Наннета продолжали вопить; крики, звук  выстрела,  опьяняющий
запах пороха произвели на толпу свое действие.
   - Смерть офицеру! Смерть! - загудела она.
   Толпа бросилась к карете.
   - Еще один шаг, - крикнул тогда Коменж, подняв шторки, чтобы все мог-
ли видеть внутренность кареты, и приставив к груди Бруселя шпагу, -  еще
один шаг, и я заколю арестованного. Мне приказано  доставить  его  живым
или мертвым, я привезу его мертвым, вот и все.
   Раздался ужасный крик. Жена и дочери Бруселя с мольбой протягивали  к
народу руки.
   Народ понял, что этот бледный, но очень  решительный  на  вид  офицер
поступит, как сказал. Угрозы продолжались, но толпа отступила.
   Коменж велел раненому гвардейцу сесть в карету и приказал другим зак-
рыть дверцы.
   - Гони во дворец! - крикнул он кучеру, еле живому от страха.
   Кучер стегнул лошадей, те рванулись вперед, и толпа расступилась.  Но
на набережной пришлось остановиться. Карету опрокинули,  толпа  сбила  с
ног лошадей, смяла, давила их.
   Рауль, пеший, - он не успел вскочить на лошадь, - устал, так же как и
гвардейцы, наносить удары плашмя и начал действовать острием своей  шпа-
ги, как они острием своих  пик.  Но  это  страшное,  последнее  средство
только разжигало бешенство толпы. Там и сям начали мелькать дула  мушке-
тов и клинки рапир; раздалось несколько выстрелов, сделанных, без сомне-
ния, в воздух, но эхо  которых  все  же  заставляло  все  сердца  биться
сильнее; из окон в солдат бросали чем попало. Раздавались голоса,  кото-
рые слышишь лишь в дни восстаний, показались лица, которые видишь только
в кровавые дни. Среди ужасного шума все чаще  слышались  крики:  "Смерть
гвардейцам!", "В Сену офицера!" Шляпа Рауля была измята, лицо окровавле-
но; он чувствовал, что не только силы, но и сознание начинает  оставлять
его; перед его глазами носился какой-то красный туман, и сквозь этот ту-
ман он видел сотни рук, с угрозой протянутых к нему и  готовых  схватить
его, упади он только. Коменж в опрокинутой карете рвал на себе волосы от
ярости. Гвардейцы не могли подать никакой помощи, им  приходилось  защи-
щаться самим. Казалось, все погибло и толпа вот-вот  разнесет  в  клочья
лошадей, карету, гвардейцев, приспешников королевы, а может быть, и  са-
мого пленника, как вдруг раздался хорошо знакомый Раулю голос, и широкая
шпага сверкнула в воздухе. В ту же минуту толпа заколыхалась,  расступи-
лась, и какой-то офицер в форме мушкетера, все сбивая с  ног,  опрокиды-
вая, нанося удары направо и налево, подскакал к Раулю  и  подхватил  его
как раз в тот момент, когда юноша готов был упасть.
   - Черт возьми! - вскричал офицер. - Неужели они убили  его?  В  таком
случае горе им!
   И он обернулся к толпе с таким грозным и свирепым  видом,  что  самые
ярые бунтовщики попятились, давя ДРУГ Друга, а многие покатились в Сену.
   - Господин д'Артаньян, - прошептал Рауль.
   - Да, черт побери! Собственной персоной и,  кажется,  к  счастью  для
вас, мой юный друг! Эй, вы, сюда! - крикнул он, поднявшись на  стременах
и подняв шпагу, голосом и рукой подзывая поневоле отставших от него муш-
кетеров. - Разогнать всех! Бери мушкеты, заряжай, целься!
   Услышав это приказание, толпа стала таять так быстро, что  сам  д'Ар-
таньян не мог удержаться от гомерического смеха.
   - Благодарю вас, д'Артаньян, - сказал Коменж, высовываясь до половины
из опрокинутой кареты. - Благодарю также вас, молодой человек. Ваше имя?
Мне надо назвать его королеве.
   Рауль уже собирался ответить, но д'Артаньян поспешно  шепнул  ему  на
ухо:
   - Молчите, я отвечу за вас.
   Затем, обернувшись к Коменжу, сказал:
   - Не теряйте времени, Коменж, вылезайте из кареты, если можете, и ве-
лите подать вам другую.
   - Но откуда же?
   - Черт подери, да возьмите первую, которую встретите на Новом  мосту;
сидящие в ней будут чрезвычайно счастливы, я полагаю, одолжить свою  ка-
рету для королевской службы.
   - Но, - возразил Коменж, - я не знаю...
   - Идите скорее, иначе через пять минут все это  мужичье  вернется  со
шпагами и мушкетами. Вас убьют, а вашего пленника освободят.  Идите.  Да
вот как раз едет карета.
   Затем, снова наклонившись к Раулю, он шепнул:
   - Главное, не говорите вашего имени.
   Молодой человек посмотрел на него с удивлением.
   - Хорошо, я бегу за ней, - крикнул Коменж, -  а  если  они  вернутся,
стреляйте.
   - Нет, ни в коем случае, - возразил  д'Артаньян.  -  Наоборот,  пусть
никто и пальцем не шевельнет. Если сейчас сделать хоть один выстрел,  за
него придется слишком дорого расплачиваться завтра.
   Коменж, взяв четырех гвардейцев и столько же мушкетеров,  побежал  за
каретой. Он высадил седоков и привел экипаж.
   Но когда пришлось переводить Бруселя из разбитой кареты в другую, на-
род, увидев того, кого он называл своим благодетелем,  поднял  неистовый
шум и снова надвинулся.
   - Проезжайте! - крикнул д'Артаньян. - Вот  десять  мушкетеров,  чтобы
сопровождать вас, а я оставлю себе двадцать, чтобы сдерживать толпу. По-
езжайте, не теряя ни одной минуты. Десять человек к Коменжу!
   Десять человек отделились от отряда, окружили новую карету  и  помча-
лись галопом.
   Когда карета скрылась, крики усилились. Более  десяти  тысяч  человек
столпились на набережной, на Новом мосту и в ближайших улицах.
   Раздалось несколько выстрелов. Один мушкетер был ранен.
   - Вперед! - скомандовал д'Артаньян, кусая усы.
   И с двадцатью мушкетерами он ринулся на всю эту массу парода, которая
отступила в полном беспорядке. Один только человек остался  на  месте  с
аркебузой в руке.
   - А, - сказал этот человек, - это ты! Ты хотел убить его?! Погоди же!
   Он прицелился в д'Артаньяна, карьером несшегося на него.
   Д'Артаньян пригнулся к шее лошади. Молодой человек выстрелил, и  пуля
сбила перо на шляпе д'Артаньяна. Лошадь, мчавшаяся во весь опор, налете-
ла на безумца, пытавшегося остановить бурю, и  отбросила  его  к  стене.
Д'Артаньян круто осадил свою лошадь, и в то время как мушкетеры  продол-
жали атаку, он с поднятой шпагой повернулся к  человеку,  сбитому  им  с
ног.
   - Ах, сударь! - воскликнул Рауль, вспомнив, что он видел молодого че-
ловека на улице Кокатри. - Пощадите его: это его сын.
   Рука д'Артаньяна, готовая нанести удар, повисла в воздухе.
   - А, вы его сын? - сказал он. - Это другое дело.
   - Я сдаюсь, сударь, - произнес Лувьер,  протягивая  д'Артаньяну  свою
разряженную аркебузу.
   - Нет, нет, не сдавайтесь, черт возьми! Напротив, бегите, и как можно
скорее. Если я вас захвачу, вас повесят.
   Молодой человек не заставил повторять этот совет. Он проскользнул под
шеей лошади и исчез за углом улицы Генего.
   - Вы вовремя удержали мою руку, - сказал д'Артаньян Раулю,  -  не  то
ему пришел бы конец. И, право, узнав потом, кто он, я очень  бы  пожалел
об этом.
   - Ах, сударь, - произнес Рауль, - позвольте мне поблагодарить вас  не
только за этого бедного парня, но и за себя: я сам  был  на  волосок  от
смерти, когда вы подоспели.
   - Бросьте, бросьте, молодой человек, не утруждайте себя речами.
   И д'Артаньян достал из кобуры фляжку с испанским вином.
   - Глотните-ка вот этого, - сказал он Раулю.
   Рауль отхлебнул вина и собрался снова благодарить д'Артаньяна.
   - Дорогой мой, - возразил ему тот, - мы поговорим об этом после.
   Затем, видя, что мушкетеры очистили набережную от Нового моста до на-
бережной Святого Михаила и возвращаются обратно, он поднял шпагу  вверх,
чтобы они ускорили шаг.
   Мушкетеры рысью подъехали к нему; тотчас же с другой стороны подъеха-
ли те десять человек, которых он послал с Коменжем.
   - Ну, - произнес д'Артаньян, обращаясь к ним, - не случилось  ли  еще
чего-нибудь?
   - Ах, сударь, - отвечал сержант, - опять поломка! Проклятая карета!
   Д'Артаньян пожал плечами.
   - Нет, проклятое дурачье, - сказал он. - Уж  если  выбираешь  карету,
так выбирай прочную, а карета, в которой хотят везти арестованного  Бру-
селя, должна выдержать десять тысяч человек.
   - Что прикажете, господин лейтенант?
   - Примите отряд и отведите его в казармы.
   - Значит, вы поедете один?
   - Конечно! Не думаете ли вы, что мне нужен конвой?
   - Но...
   - Отправляйтесь.
   Мушкетеры удалились, д'Артаньян остался вдвоем с Раулем.
   - Ну как, болит у вас что-нибудь? - спросил он.
   - Да, сударь. У меня голова тяжелая и словно в огне.
   - Что же такое с вашей головой? - сказал д'Артаньян, снимая  с  Рауля
шляпу. - А, контузия.
   - Да, кажется, мне попали в голову цветочным горшком.
   - Канальи! - воскликнул д'Артаньян. - Но на вас шпоры? Вы  были  вер-
хом?
   - Да, я сошел с лошади, чтобы защищать господина Коменжа, и ее кто-то
захватил. Да вот и она.
   Действительно, в эту минуту показалась лошадь Рауля, на которой  ска-
кал галопом Фрике, размахивая своей четырехцветной шапкой и крича:
   - Брусель! Брусель!
   - Эй, стой, плут! - крикнул ему д'Артаньян. - Давай сюда лошадь.
   Фрике услышал, но сделал вид, что слова не дошли  до  него,  и  хотел
продолжать свой путь.
   Д'Артаньян собирался было погнаться за ним, но потом решил не  остав-
лять Рауля одного. Поэтому он ограничился только тем, что вынул из кобу-
ры пистолет и взвел курок.
   У Фрике было острое зрение и  тонкий  слух;  заметив  движение  д'Ар-
таньяна и услышав щелканье курка, он сразу остановил лошадь.
   - Ах, это вы, господин офицер, - произнес он, подъезжая. -  Право,  я
очень рад, что вас встретил.
   Д'Артаньян внимательно посмотрел на Фрике и узнал в нем  мальчишку  с
улицы Лощильщиков.
   - А, это ты, плут! - сказал он. - Иди-ка сюда.
   - Да, это я, господин офицер, - отвечал Фрике с самым невинным видом.
   - Значит, ты переменил занятие? Ты не поешь больше в хоре и не  прис-
луживаешь в трактире, а крадешь лошадей, а?
   - Ах, господин офицер, как можете вы так говорить? - воскликнул  Фри-
ке. - Я искал владельца этой лошади, молодого красивого дворянина, храб-
рого, как Цезарь... - Тут он сделал вид, что только что заметил Рауля. -
Да вот, если не ошибаюсь, и он. Сударь, вы не забудете меня,  не  правда
ли?
   Рауль опустил руку в карман.
   - Что вы хотите сделать? - спросил его д'Артаньян.
   - Дать этому славному мальчику десять ливров, - отвечал Рауль,  выни-
мая из кармана пистоль.
   - Десять пинков в живот, - сказал д'Артаньян.  -  Убирайся,  плут,  и
помни, что я знаю, где тебя искать.
   Фрике, не рассчитывавший отделаться так дешево, в два прыжка пролетел
с набережной на улицу Дофипа и скрылся из виду. Рауль сел  на  свою  ло-
шадь, и они вместе с д'Артаньяном, оберегавшим его,  как  сына,  поехали
шагом по направлению к Тиктонской улице.
   Всю дорогу они слышали вокруг себя глухой ропот и отдаленные  угрозы,
но при виде этого офицера, такого воинственного, и его внушительной шпа-
ги, висевшей на темляке у него под рукой, все расступались.
   Они доехали без всяких приключений до гостиницы "Козочка".
   Красотка Мадлен сообщила д'Артаньяну, что Планше  вернулся  и  привез
Мушкетона, который геройски перенес операцию извлечения пули и чувствует
себя так хорошо, как только позволяет рана.
   Д'Артаньян велел позвать Планше, но, сколько его ни звали, ответа  не
было: Планше скрылся.
   - Ну, так давайте вина! - приказал д'Артаньян.
   Когда вино было подано и они снова остались вдвоем, д'Артаньян  обра-
тился к Раулю.
   - Вы довольны собой, не так ли? - сказал он, с улыбкой глядя в  глаза
юноши.
   - Конечно, - отвечал Рауль. - Мне кажется, я исполнил свой долг. Раз-
ве я не защищал короля?
   - А кто вам сказал, что надо защищать короля?
   - Это мне сказал граф де Ла Фер.
   - Да, короля. Но сегодня вы защищали не короля, а  Мазарини,  что  не
одно и то же.
   - Однако, сударь...
   - Вы сделали ужасный промах, молодой человек. Вы вмешались не в  свое
дело.
   - Но вы же сами...
   - Я - это другое дело: я должен повиноваться своему капитану.  А  ваш
начальник - это принц Конде. Запомните это:  других  начальников  у  вас
нет. Хорош молодой безумец,  готовый  стать  мазаринистом  и  помогающий
арестовать Бруселя! Молчите об этом, по крайней мере, а то  граф  де  Ла
Фер будет вне себя.
   - Значит, вы думаете, что граф де Ла Фер рассердился бы на меня?
   - Думаю ли я? Да я в этом уверен! Не будь этого, я бы только поблаго-
дарил вас, потому что, в сущности, вы потрудились  для  нас.  Сейчас  не
ему, а мне приходится бранить вас, и поверьте, это вам дешевле  обойдет-
ся. Впрочем, - продолжал д'Артаньян, - я только пользуюсь правом,  кото-
рое ваш опекун передал мне, дорогой мой мальчик.
   - Я не понимаю вас, сударь.
   Д'Артаньян встал, вынул из письменного стола письмо и подал его  Рау-
лю.
   Рауль пробежал письмо, и взгляд его затуманился.
   - О, боже мой! - воскликнул он, поднимая свои красивые глаза, влажные
от слез, на д'Артаньяна. - Граф уехал из Парижа, не повидавшись со мной!
   - Он уехал четыре дня тому назад.
   - Но, судя по письму, он подвергается смертельной опасности?
   - Вот еще выдумали! Он  подвергается  смертельной  опасности!  Будьте
спокойны. Он уехал по делу и скоро вернется. Надеюсь, вы не имеете ниче-
го против того, что я временно буду вашим опекуном?
   - Конечно, нет, господин д'Артаньян! - воскликнул Рауль. -  Вы  такой
благородный человек, и граф де Ла Фер так вас любит!
   - Что же, любите и вы меня также; я не буду вам докучать, но при  ус-
ловии, что вы будете фрондером, мой юный друг, и ярым фрондером.
   - А могу я по-прежнему видаться с госпожой де Шеврез?
   - Конечно, черт возьми! И с коадъютором, и с госпожой де Лонгвиль.  И
если бы здесь был милейший Брусель, которого вы так опрометчиво  помогли
арестовать, то я сказал бы вам:  извинитесь  поскорей  перед  господином
Бруселем и поцелуйте его в обе щеки.
   - Хорошо, сударь, я буду вас слушаться, хотя и не понимаю вас.
   - Нечего тут и понимать. А вот, - продолжал д'Артаньян, обернувшись к
двери, - и господин дю Валлон, который является в  порядком  разодранной
одежде.
   - Да, но зато я ободрал немало шкур взамен, - возразил Портос, весь в
поту и в пыли. - Эти  бездельники  хотели  отнять  у  меня  шпагу.  Черт
возьми! - продолжал гигант с обычным спокойствием. -  Какое  волнение  в
народе! Но я уложил на месте больше двадцати человек эфесом своей  Бали-
зарды. Глоток вина, д'Артаньян!
   - Рассудите нас, - сказал гасконец, наливая Портосу стакан до  краев.
- Когда выпьете, вы скажете нам ваше мнение.
   Портос осушил стакан одним глотком, поставил его на стол и вытер усы.
   - О чем? - спросил он.
   - Да вот господин Бражелон, - отвечал д'Артанъян, - во что бы  то  ни
стало хотел помочь аресту Бруселя, и я с трудом удержал  его  от  защиты
Коменжа.
   - Черт возьми! - произнес Портос. - Что сказал бы опекун, если бы уз-
нал это?
   - Вы видите! - воскликнул д'Артаньян. - Нет, фрондируйте,  мой  друг,
фрондируйте и помните, что я заменяю графа во всем.
   Он звякнул своим кошельком, затем, обратясь к Портосу, спросил:
   - Вы поедете со мной?
   - Куда? - отвечал Портос, наливая себе второй стакан вина.
   - Засвидетельствовать наше почтение кардиналу.
   Портос проглотил второй стакан с таким же спокойствием, как и первый,
взял шляпу, оставленную им на стуле, и последовал за д'Артаньяном.
   Рауль же, совершенно ошеломленный тем, что он слышал,  остался  дома,
так как д'Артаньян запретил ему выходить из комнаты, пока волнение в на-
роде не уляжется.





   НИЩИЙ ИЗ ЦЕРКВИ СВ. ЕВСТАФИЯ

   Д'Артаньян нарочно не отправился с Коменжем прямо в Пале-Рояль, чтобы
дать ему время сообщить кардиналу  о  выдающихся  услугах,  которые  он,
д'Артаньян, вместе со своим другом, оказал в это утро партии королевы.
   Поэтому оба они были великолепно приняты кардиналом, который  нагово-
рил им кучу любезностей и намекнул, между прочим, на то, что оба они на-
ходятся уже на полпути к тому, чего добиваются, то есть д'Артаньян  -  к
чину капитана, а Портос - к титулу барона.
   Д'Артаньян предпочел бы всему этому деньги, так как он знал, что  Ма-
зарини щедр на обещания, но тут на их исполнение, и потому  считал,  что
посулами кардинала не прокормишься; однако, чтобы не разочаровать Порто-
са, он сделал вид, что очень доволен.
   В то время как два друга были у кардинала, королева вызвала его к се-
бе. Кардинал решил, что это отличный случай усилить рвение  обоих  своих
защитников, доставив им возможность услышать изъявление благодарности от
самой королевы. Он знаком предложил им последовать за собой.  Д'Артаньян
и Портос указали ему на свои запыленные и изодранные платья, но кардинал
отрицательно покачал головой.
   - Ваши платья, - сказал он, - стоят больше,  чем  платья  большинства
придворных, которых вы встретите у королевы, потому что это  ваш  боевой
наряд.
   Д'Артаньян и Портос повиновались.
   В многочисленной  толпе  придворных,  окружавших  в  этот  день  Анну
Австрийскую, царило шумное оживление, ибо как-никак  одержаны  были  две
победы: одна над испанцами, другая над народом. Бруселя удалось спокойно
вывезти из Парижа, и в эту минуту он находился, вероятно, уже в Сен-Жер-
менской тюрьме, а Бланмениль, которого арестовали одновременно с  Брусе-
лем, но без всякого шума и хлопот, был заключен в Венсенский замок.
   Коменж стоял перед королевой, расспрашивавшей его о подробностях экс-
педиции. Все присутствующие внимательно слушали,  как  вдруг  отворилась
дверь и следом за кардиналом в залу вошли д'Артаньян и Портос.
   - Ваше величество, - сказал Коменж, подбегая к д'Артаньяну, - вот кто
может все рассказать вам лучше, чем я, так как это мой  спаситель.  Если
бы не он, я бы сейчас болтался в рыбачьих сетях где-нибудь около СенКлу,
ибо меня хотели ни более ни менее, как бросить  в  реку.  Рассказывайте,
д'Артаньян, рассказывайте!
   С тех пор как д'Артаньян стал лейтенантом мушкетеров,  ему  не  менее
сотни раз приходилось бывать в одной комнате с королевой, но ни разу еще
она с ним не заговорила.
   - Отчего же, сударь, оказав мне такую услугу, вы молчите?  -  сказала
королева.
   - Ваше величество, - отвечал д'Артаньян, - я могу сказать только, что
моя жизнь принадлежит вам и что я буду истинно счастлив в тот день, ког-
да отдам ее за вас.
   - Я знаю это, сударь, знаю давно, - сказала Анна Австрийская. -  Поэ-
тому я рада, что могу публично выразить вам  мое  уважение  и  благодар-
ность.
   - Позвольте мне, ваше величество, - сказал д'Артаньян, - часть их ус-
тупить моему другу, как и я, - он сделал ударение на этих словах, - ста-
рому мушкетеру полка Тревиля; он совершил чудеса храбрости.
   - Как зовут вашего друга? - спросила королева.
   - Как мушкетер, - сказал д'Артаньян, - он носил имя Портоса (королева
вздрогнула), а настоящее его имя - кавалер дю Валлон.
   - Де Брасье де Пьерфон, - добавил Портос.
   - Этих имен слишком много, чтобы я могла запомнить  их  все;  я  буду
помнить только первое, - милостиво сказала королева.
   Портос поклонился, а д'Артаньян отступил на два шага назад.
   В эту минуту доложили о прибытии коадъютора.
   Раздались возгласы удивления. Хотя в это самое утро коадъютор  произ-
носил в соборе проповедь, ни для кого не  было  тайной,  что  он  сильно
склоняется на сторону фрондеров. Поэтому Мазарини,  попросив  парижского
архиепископа, чтобы его племянник выступил с проповедью, очевидно,  имел
намерение сыграть с г-ном де Рецем шуточку  на  итальянский  манер,  что
всегда доставляло ему удовольствие.
   Действительно, едва выйдя из собора, коадъютор узнал  о  случившемся.
Он, правда, поддерживал сношения с главарями Фронды,  но  не  настолько,
чтобы ему нельзя было отступить в случае, если бы двор предложил ему то,
чего он добивался и к чему его звание коадъютора было только  переходной
ступенью. Г-н де Рец хотел стать архиепископом вместо своего дяди и кар-
диналом, как Мазарини. От народной партии он вряд ли мог  ожидать  таких
подлинно королевских милостей. Поэтому он отправился  во  дворец,  чтобы
поздравить королеву с победой при Лансе, решив действовать за или против
двора, в зависимости от того, хорошо или плохо будут приняты  его  позд-
равления.
   Итак, доложили о коадъюторе. Он вошел, и веселые придворные с  жадным
любопытством уставились на него, ожидая, что он скажет.
   У коадъютора одного было не меньше ума, чем у всех собравшихся  здесь
с целью посмеяться над ним. Его речь была так искусно  составлена,  что,
несмотря на все желание присутствующих подтрунить над ней, им решительно
не к чему было придраться. Закончил он выражением  готовности,  по  мере
своих слабых сил, служить ее величеству.
   Все время, пока коадъютор говорил, королева, казалось, с большим удо-
вольствием слушала его приветствие, но когда оно закончилось  выражением
готовности служить  ей,  к  чему  вполне  можно  было  придраться,  Анна
Австрийская обернулась, и шутливый взгляд, брошенный ею в сторону любим-
цев, явился для них знаком, что она выдает коадъютора им  на  посмеяние.
Тотчас же посыпались придворные шуточки. Ножан-Ботен, своего рода домаш-
ний шут, воскликнул, что королева очень счастлива найти в  такую  минуту
помощь в религии. Все расхохотались.
   Граф Вильруа сказал, что не понимает, чего еще можно опасаться, когда
по одному знаку коадъютора на защиту двора против парламента и парижских
горожан явится целая армия священников, церковных швейцаров и сторожей.
   Маршал де Ла Мельере выразил сожаление, что в случае, если  бы  дошло
до рукопашного боя, господина коадъютора нельзя было бы узнать по  крас-
ной шляпе, как узнавали по белому перу на шляпе Генриха IV в  битве  при
Иври.
   Гонди с видом спокойным и строгим принял на себя всю бурю смеха,  ко-
торую он мог сделать роковой для весельчаков.  Затем  королева  спросила
его, не имеет ли он еще что-нибудь прибавить к своей прекрасной речи.
   - Да, ваше величество, - ответил коадъютор, - я  хочу  попросить  вас
хорошенько подумать, прежде чем развязывать гражданскую  войну  в  коро-
левстве.
   Королева повернулась к нему спиной, и смех кругом возобновился.
   Коадъютор поклонился и вышел, бросив на кардинала,  не  сводившего  с
него глаз, один из тех взглядов, которые так хорошо понимают смертельные
враги. Взгляд этот пронзил  насквозь  Мазарини;  почувствовав,  что  это
объявление войны, он схватил д'Артаньяна за руку и шепнул ему:
   - В случае надобности вы, конечно, узнаете  этого  человека,  который
только что вышел, не правда ли?
   - Да, монсеньер, - отвечал тот.
   Затем, в свою очередь, д'Артаньян обернулся к Портосу.
   - Черт возьми, - сказал он, - дело портится. Не люблю ссор между  ду-
ховными лицами.
   Гонди между тем шел по залам дворца, раздавая по пути благословения и
чувствуя злую радость от того, что даже слуги его врагов преклоняют  пе-
ред ним колени.
   - О, - прошептал он, перешагнув порог дворца, - неблагодарный,  веро-
ломный и трусливый двор! Завтра ты у меня по-другому засмеешься.
   Вернувшись домой, коадъютор узнал от слуг, что его  ожидает  какой-то
молодой человек. Он спросил, как зовут этого человека,  и  вздрогнул  от
радости, услышав имя Лувьера.
   Поспешно пройдя к себе в кабинет, он действительно  застал  там  сына
Бруселя, который после схватки с гренадерами был весь в крови и  до  сих
пор не мог прийти в себя от ярости. Единственная мера  предосторожности,
которую он принял, идя в архиепископский дом, заключалась в том, что  он
оставил свое ружье у одного из друзей.
   Коадъютор подошел к нему и протянул ему руку. Молодой человек  взгля-
нул на него так, словно хотел прочесть в его душе.
   - Дорогой господин Лувьер, - сказал коадъютор, - поверьте, что я при-
нимаю действительное участие в постигшей вас беде.
   - Это правда? Вы говорите серьезно? - спросил Лувьер.
   - От чистого сердца, - отвечал Гонди.
   - В таком случае, монсеньер, пора перейти от слов к делу:  монсеньер,
если вы пожелаете, через три дня мой отец будет выпущен из тюрьмы, а че-
рез полгода вы будете кардиналом.
   Коадъютор вздрогнул.
   - Будем говорить прямо, - продолжал Лувьер, - и откроем  наши  карты.
Из одного лишь христианского милосердия не раздают  в  течение  полугода
тридцать тысяч экю милостыни, как это сделали вы: это было бы уж  черес-
чур бескорыстно. Вы честолюбивы, и это понятно: вы человек выдающийся  и
знаете себе цену. Что касается меня, то я ненавижу двор  и  в  настоящую
минуту желаю одного - отомстить. Поднимите духовенство и народ,  которые
в ваших руках, а я подниму парламент и буржуазию. С этими четырьмя  сти-
хиями мы в неделю овладеем Парижем, и тогда, поверьте мне, господин  ко-
адъютор, двор из страха сделает то, чего не хочет сделать теперь по доб-
рой воле.
   Коадъютор, в свою очередь, пристально посмотрел на Лувьера.
   - Но, господин Лувьер, ведь это значит, что вы просто-напросто  пред-
лагаете мне затеять гражданскую войну?
   - Вы сами подготовляете ее уже давно, монсеньер,  и  случай  для  вас
только кстати.
   - Хорошо, - сказал коадъютор, - но вы понимаете, что над этим еще на-
до хорошенько подумать?
   - Сколько часов требуется вам для этого?
   - Двенадцать часов, сударь. Это не слишком много.
   - Сейчас полдень; в полночь я буду у вас.
   - Если меня еще не будет дома, подождите.
   - Отлично. До полуночи, монсеньер.
   - До полуночи, дорогой господин Лувьер.
   Оставшись один, Гонди вызвал к себе всех  приходских  священников,  с
которыми был знаком лично. Через дна часа у него собралось тридцать свя-
щенников из самых многолюдных, а следовательно, и самых беспокойных при-
ходов Парижа. Гонди рассказал им о нанесенном ему в Пале-Рояле оскорбле-
нии и передал им все  шутки,  которые  позволили  себе  Ботен,  граф  де
Вильруа и маршал дела Мельере. Священники спросили его, что им  надлежит
делать.
   - Это просто, - сказал коадъютор. - Вы,  как  духовный  отец,  имеете
влияние на ваших прихожан. Искорените в них этот несчастный предрассудок
- страх и почтение к королевской власти; доказывайте вашей  пастве,  что
королева - тиран, и повторяйте это до тех пор, пока не убедите  их,  что
все беды Франции происходят из-за Мазарини, ее соблазнителя и любовника.
Принимайтесь за дело сегодня же, немедленно и через три дня сообщите мне
результаты. Впрочем, если кто-нибудь из вас может дать мне  хороший  со-
вет, то пусть останется, я с удовольствием послушаю.
   Остались три священника: приходов Сен-Мерри, св. Сульпиция и св. Евс-
тафия. Остальные удалились.
   - Значит, вы думаете оказать мне более существенную помощь, чем  ваши
собратья? - спросил Гонди у оставшихся.
   - Мы надеемся, - отвечали те.
   - Хорошо, господин кюре Сен-Мерри, начинайте вы.
   - Монсеньер, в моем квартале проживает один  человек,  который  может
быть вам весьма полезен.
   - Кто такой?
   - Торговец с улицы Менял, имеющий огромное влияние на мелких  торгов-
цев своего квартала.
   - Как его зовут?
   - Планше. Недель шесть тому назад он один устроил целый бунт, а затем
исчез, так как его искали, чтобы повесить.
   - И вы его отыщете?
   - Надеюсь; я не думаю, чтобы его схватили. Я духовник его жены, и ес-
ли она знает, где он, то и я узнаю.
   - Хорошо, господин кюре, поищите этого человека, и если найдете, при-
ведите ко мне.
   - В котором часу, монсеньер?
   - В шесть часов вам удобно?
   - Мы будем у вас в шесть часов, монсеньер.
   - Идите же, дорогой кюре, идите, и да поможет вам бог.
   Кюре вышел.
   - А вы что скажете? - обратился Гонди к кюре св. Сульпиция.
   - Я, монсеньер, -  отвечал  тот,  -  знаю  человека,  который  оказал
большие услуги одному очень популярному вельможе; из него выйдет  отлич-
ный предводитель бунтовщиков, и я могу его вам представить.
   - Как зовут этого человека?
   - Граф Рошфор.
   - Я тоже знаю его. К несчастью, его нет в Париже.
   - Монсеньер, он живет в Париже, на улице Кассет.
   - С каких пор?
   - Уже три дня.
   - Почему он не явился ко мне?
   - Ему сказали... простите, монсеньер...
   - Заранее прощаю, говорите.
   - Ему сказали, что вы собираетесь принять сторону двора.
   Гонди закусил губу.
   - Его обманули, - сказал он. - Приведите его ко мне в  восемь  часов,
господин кюре, и да благословит вас бог, как и я вас благословляю.
   Второй кюре вышел.
   - Теперь ваша очередь, - сказал коадъютор, обращаясь к последнему ос-
тавшемуся. - Вы также можете мне предложить что-нибудь вроде  того,  что
предложили только что вышедшие?
   - Нечто лучшее, монсеньер.
   - Ого! Не слишком ли вы много на себя берете? Один предложил мне куп-
ца, другой графа; уж не предложите ли вы мне принца?
   - Я вам предложу нищего, монсеньер.
   - А, понимаю, - произнес Гонди, подумав. - Вы правы,  господин  кюре;
нищего, который поднял бы весь легион бедняков со всех перекрестков  Па-
рижа и заставил бы их кричать на всю Францию, что это Мазарини довел  их
до сумы.
   - Именно такой человек у меня есть,
   - Браво. Кто же это такой?
   - Простой нищий, как я уже вам сказал, монсеньер, который просит  ми-
лостыню и подает святую воду на ступенях церкви святого Евстафия уже лет
шесть.
   - И вы говорите, что он пользуется большим влиянием среди своих  соб-
ратьев?
   - Известно ли монсеньеру, что нищие тоже имеют свою организацию,  что
это нечто вроде союза неимущих против имущих, союза,  в  который  каждый
вносит свою долю и который имеет своего главу?
   - Да, я уже кое-что слыхал об этом, - сказал коадъютор.
   - Так вот, человек, которого я вам предлагаю, - главный старшина  ни-
щих.
   - А что вызнаете о нем?
   - Ничего, монсеньер; мне только кажется, что  его  терзают  угрызения
совести.
   - Почему вы так думаете?
   - Двадцать восьмого числа каждого месяца  он  просит  меня  отслужить
мессу за упокой одной особы, умершей насильственной смертью. Я еще вчера
служил такую обедню.
   - Как его зовут?
   - Майяр. Но я думаю, что это не настоящее его имя,
   - Могли бы мы сейчас застать его на месте?
   - Без сомнения.
   - Так пойдемте посмотрим на вашего нищего, господин кюре; и  если  он
таков, как вы говорите, то действительно именно вы нашли для нас настоя-
щее сокровище.
   Гонди переоделся в светское платье, надел широкополую мягкую шляпу  с
красным пером, опоясался шпагой, прицепил шпоры к сапогам, завернулся  в
широкий плащ и последовал за кюре.
   Коадъютор и его спутники прошли по улицам, ведущим из архиепископско-
го дворца к церкви св. Евстафия, внимательно изучая  настроение  народа.
Народ был явно возбужден, но, подобно рою взбудораженных пчел, не  знал,
что надо делать. Ясно было, что если у него не окажется  главарей,  дело
так и закончится одним лишь ропотом.
   Когда они пришли на улицу Прувер, кюре указал рукой на церковную  па-
перть.
   - Вот, - сказал он, - этот человек; он на своем месте,
   Гонди посмотрел в указанную сторону и  увидел  нищего,  сидевшего  на
стуле; возле него стояло небольшое ведро, а в руках он держал кропило.
   - Что, он по особому праву сидит здесь? - спросил Гонди.
   - Нет, монсеньер, - отвечал кюре, - он купил у своего предшественника
место подателя святой воды.
   - Купил?
   - Да, эти места продаются; он, кажется, заплатил за свое  сто  писто-
лей.
   - Значит, этот плут богат?
   - Некоторые из них, умирая, оставляют  тысяч  двадцать  или  тридцать
ливров, иногда даже больше.
   - Гм! - произнес со смехом Гонди. - А я и не знал, что, раздавая  ми-
лостыню, так хорошо помещаю свои деньги.
   Они подошли к паперти; когда кюре и коадъютор вступили на первую сту-
пень церковной лестницы, нищий встал и протянул свое кропило.
   Это был человек лет шестидесяти пяти - семидесяти, небольшого  роста,
довольно плотный, с седыми волосами и хищным выражением  глаз.  На  лице
его словно отражалась борьба противоположных начал: дурных  устремлений,
сдерживаемых усилием воли или же раскаянием.
   Увидев сопровождавшего кюре шевалье, он слегка вздрогнул и  посмотрел
на него с удивлением.
   Кюре и коадъютор прикоснулись к кропилу концами пальцев и перекрести-
лись; коадъютор бросил серебряную монету в  шляпу  нищего,  лежавшую  на
земле.
   - Майяр, - сказал кюре, - мы пришли с этим господином, чтобы  погово-
рить с вами
   - Со мной? - произнес нищий. - Слишком много чести для бедняка, пода-
ющего святую воду.
   В голосе нищего слышалась ирония, которой он не мог скрыть и  которая
удивила коадъютора.
   - Да, - продолжал кюре, видимо привыкший к такому тону, - да, нам хо-
телось узнать, что вы думаете о сегодняшних событиях и что вы слышали  о
них от входивших и выходивших из церкви.
   Нищий покачал головой.
   - События очень печальные, господин кюре, и, как всегда, они падут на
голову бедного народа. Что же касается разговоров, то все выражают  неу-
довольствие, все жалуются; но сказать "все" - значит" в  сущности,  ска-
зать "никто".
   - Объяснитесь, мой друг, - сказал Гонди.
   - Я хочу сказать, что все эти жалобы, проклятия могут вызвать  только
бурю и молнии, но гром не грянет, пока не найдется предводитель, который
бы направил его.
   - Друг мой, - сказал Гонди, - вы мне кажетесь человеком очень сметли-
вым; не возьметесь ли вы принять участие в маленькой гражданской  войне,
если она вдруг разразится, и не окажете ли вы помощь такому  предводите-
лю, если он сыщется, вашей личной властью и влиянием, которые вы  приоб-
рели над своими товарищами?
   - Да, сударь, но только с тем условием, что эта война будет  одобрена
церковью и, следовательно, приведет меня к цели, которой я добиваюсь, то
есть к отпущению грехов.
   - Эту войну церковь не только одобряет, но и будет руководить ею. Что
же касается отпущения грехов, то у нас есть парижский архиепископ, имею-
щий большие полномочия от римской курии, есть даже коадъютор, наделенный
правом давать полную индульгенцию; мы вас ему представим.
   - Не забудьте, Майяр, - сказал кюре, - что  это  я  рекомендовал  вас
господину, который очень могуществен и которому я в  некотором  роде  за
вас поручился.
   - Я знаю, господин кюре, - отвечал нищий, - что вы всегда были  добры
ко мне; поэтому я приложу все старания, чтобы услужить вам.
   - Вы думаете, что ваша власть над товарищами действительно так  вели-
ка, как сказал мне господин кюре?
   - Я думаю, что они питают ко мне известное уважение, -  сказал  нищий
не без гордости, - и что они не только сделают все, что я им прикажу, но
и последуют за мной всюду.
   - И вы можете поручиться мне за пятьдесят человек, ничем не  занятых,
горячих и с такими мощными глотками, что когда они начнут орать:  "Долой
Мазарини!", стены Пале-Рояля падут, как пали некогда стены Иерихона?
   - Я думаю, - сказал нищий, - что мне можно поручить дело потруднее  и
посерьезнее этого.
   - А, - произнес Гонди, - значит, вы беретесь устроить  за  одну  ночь
десяток баррикад?
   - Я берусь устроить пятьдесят и защищать их, если нужно будет.
   - Черт возьми! - воскликнул Гонди. - Вы говорите с уверенностью,  ко-
торая меня радует, и так как господин кюре мне ручается за вас...
   - Да, ручаюсь, - подтвердил кюре.
   - В этом мешке пятьсот пистолей золотом; распоряжайтесь ими по своему
усмотрению, а мне скажите, где вас можно встретить сегодня в десять  ча-
сов вечера.
   - Для этого надо выбрать какой-нибудь возвышенный пункт,  чтобы  сиг-
нал, данный с него, увидели бы во всех кварталах Парижа.
   - Хотите, я предупрежу викария церкви святого Иакова? Он проведет вас
в одну из комнат башни, - предложил кюре.
   - Отлично, - сказал нищий.
   - Итак, - произнес коадъютор, - сегодня в десять часов вечера, и, ес-
ли я останусь вами доволен, вы получите второй мешок с пятьюстами писто-
лей.
   Глаза нищего засверкали от жадности, которую он постарался скрыть.
   - Сегодня вечером, сударь, - отвечал он, - все будет готово.
   Он отнес свой стул в церковь, поставил рядом  с  ним  ведро,  положил
кропило, окропил себя святой водой из каменной чаши, словно  не  доверяя
той, что была у него в ведре, и вышел из церкви.



   БАШНЯ СВ. ИАКОВА

   До шести часов коадъютор побывал везде, где ему надо было, и  возвра-
тился в архиепископский дворец.
   Ровно в шесть ему доложили о кюре прихода СенМерри.
   - Просите, - сказал коадъютор.
   Вошел кюре в сопровождении Планше.
   - Монсеньер, - сказал кюре, - вот тот, о ком я  имел  честь  говорить
вам.
   Планше поклонился с видом человека, привыкшего бывать в  хороших  до-
мах.
   - Вы хотите послужить делу народа? - спросил его Гоцли.
   - О, конечно, - отвечал Планше, - я фрондер в душе. Монсеньер не зна-
ет, что я уже приговорен к повешению.
   - За что?
   - Я отбил у слуг Мазарини одного  знатного  господина,  которого  они
везли обратно в Бастилию, где он просидел уже пять лет.
   - Как его зовут?
   - Монсеньер хорошо знает его: это граф Рошфор.
   - Ах, в самом деле, - сказал коадъютор, - я слышал об  этой  истории.
Мне говорили, что вы взбунтовали целый квартал.
   - Да, почти что так, - самодовольно произнес Планше.
   - Ваше занятие?
   - Кондитер с улицы Менял.
   - Объясните мне, как, при таком мирном занятии, у вас возникли  такие
воинственные наклонности?
   - А почему вы, монсеньер, будучи духовным лицом, принимаете  меня  со
шпагой на бедре и шпорами на сапогах?
   - Недурной ответ, - произнес Гонди со смехом. - Но знаете ли, у меня,
несмотря на мою рясу, всегда были воинственные наклонности.
   - А я, монсеньер, прежде чем стать  кондитером,  прослужил  три  года
сержантом в Пьемонтском полку,  а  прежде  чем  прослужить  три  года  в
Пьемонтском полку, был полтора года слугой у господина д'Артаньяна.
   - У лейтенанта мушкетеров? - спросил Гонди.
   - У него самого, монсеньер.
   - Но, говорят, он ярый мазаринист?
   - Гм, - промычал Планше.
   - Что вы хотите сказать?
   - Ничего, монсеньер. Господин д'Артаньян состоит на службе, и его де-
ло защищать Мазарини, который ему платит, а наше дело, дело горожан, на-
падать на Мазарини, который нас грабит.
   - Вы сметливый малый, мой друг. Могу ли я на вас рассчитывать?
   - Кажется, - отвечал Планше, - господин кюре уже поручился вам за ме-
ня.
   - Это верно, но я предпочитаю, чтобы вы сами подтвердили это.
   - Вы можете рассчитывать на меня, монсеньер, если только речь идет  о
том, чтобы произвести смуту в городе.
   - Именно о том. Сколько человек можете вы набрать за ночь?
   - Двести мушкетов и пятьсот алебард.
   - Если в каждом квартале найдется человек, который сделает то же  са-
мое, завтра у нас будет настоящее войско.
   - Без сомнения.
   - Согласны вы повиноваться графу Рошфору?
   - Я пойду за ним хоть в ад, - говорю без шуток, так  как  считаю  его
способным туда отправиться.
   - Браво!
   - По какому признаку можно будет отличить друзей от врагов?
   - Каждый фрондер прикрепит к шляпе соломенный жгут.
   - Отлично. Приказывайте.
   - Нужны вам деньги?
   - Деньги никогда не мешают, монсеньер. Если их нет,  то  можно  обой-
тись, а если они есть, то дело пойдет от этого быстрее и лучше.
   Гонди подошел к сундуку и достал из него мешок.
   - Вот пятьсот пистолей - сказал он. - Если дело пойдет хорошо, завтра
можете получить такую же сумму?
   - Я дам вам, монсеньер, подробный отчет в расходах, - сказал  Планше,
взвесив мешок на руке.
   - Хорошо. Поручаю вам кардинала.
   - Будьте покойны, он в надежных руках.
   Планше вышел. Кюре с минуту задержался,
   - Вы довольны, монсеньер? - спросил он.
   - Да, этот человек показался мне дельным малым.
   - Он сделает больше, чем обещал.
   - Тем лучше.
   Кюре догнал Планше, который ждал его на лестнице. Через десять  минут
доложили о кюре св. Сульпиция.
   Едва дверь отворилась, как в кабинет Гонди вбежал граф Рошфор.
   - Вот и вы, дорогой граф! - воскликнул коадъютор, протягивая руку.
   - Итак, вы решились наконец, монсеньер? - спросил Рошфор.
   - Я решился давно, - отвечал Гонди.
   - Хорошо. Не будем тратить слов. Вы сказали, и я вам  верю  Итак,  мы
устроим Мазарини бал.
   - Да... я надеюсь.
   - А когда начнутся танцы?
   - Приглашения разосланы на эту ночь, - сказал коадъютор, - но скрипки
заиграют только завтра утром.
   - Вы можете рассчитывать на меня и на пятьдесят солдат,  которых  мне
обещал шевалье д'Юмьер на случай, если они понадобятся.
   - Пятьдесят солдат!
   - Да. Он набирает рекрутов и одолжил мне их; на тот случай,  если  по
окончании праздника среди них окажется нехватка,  я  обязался  поставить
недостающее количество.
   - Отлично, дорогой Рошфор; но это еще не все.
   - Что же еще? - спросил Рошфор, улыбаясь.
   - Куда вы дели герцога Бофора?
   - Он в Вандоме и ждет от меня письма, чтобы возвратиться в Париж.
   - Напишите ему, что уже можно.
   - Значит, вы уверены, что все пойдет хорошо?
   - Да, но пусть он спешит, ибо, как только парижане взбунтуются, у нас
явятся, вместо одного, десять принцев, которые пожелают стать  во  главе
движения. Если он опоздает, место может оказаться занятым.
   - Могу я говорить от вашего имени?
   - Да. Конечно.
   - Могу я ему сказать, чтобы он на вас рассчитывал?
   - Несомненно.
   - И вы передадите ему полную власть?
   - Да, в делах военных, что же касается политики...
   - Все знают, что он в ней не силен.
   - Пусть он предоставит мне самому добиваться кардинальской шляпы.
   - Вам ее хочется иметь?
   - Раз я уже вынужден носить шляпу, фасон которой мне  не  к  лицу,  -
сказал Гонди, - то я желаю, по крайней мере, чтобы она была красная.
   - О вкусах и цветах не спорят, - произнес Рошфор со смехом. - Ручаюсь
вам за его согласие.
   - Вы напишете ему сегодня вечером?
   - Да, но я лучше пошлю гонца.
   - Через сколько дней он может явиться?
   - Через пять.
   - Пусть явится. Он найдет большие перемены.
   - Желал бы я этого.
   - Ручаюсь вам!
   - Итак?
   - Идите соберите ваших пятьдесят человек и будьте готовы.
   - К чему?
   - Ко всему.
   - Какой у нас условный знак?
   - Соломенный жгут на шляпе.
   - Хорошо. До свиданья, монсеньер.
   - До свиданья, дорогой граф.
   - А, Мазарини, Мазарини, - повторял Рошфор, уводя с собой кюре, кото-
рому не удалось вставить в разговор ни одного слова, -  ты  увидишь  те-
перь, так ли я стар, чтобы не годиться для дела!
   Было половина десятого, и коадъютору требовалось не меньше  получаса,
чтобы дойти от архиепископского дома до башни св. Иакова.
   Подходя к ней, коадъютор заметил в одном из самых верхних окон свет.
   - Хорошо, - сказал он, - наш старшина нищих на своем месте,
   Коадъютор постучал в дверь. Ему отворил сам викарий; со свечой в руке
он проводил его на верх башни. Здесь викарий  указал  ему  на  маленькую
дверь, поставил свечу в угол и спустился вниз.
   Хотя в двери торчал ключ, тем не менее Гонди постучал.
   - Войдите, - послышался из-за двери голос нищего.
   Гонди вошел. Податель святой воды из церкви св. Евстафия ожидал  его,
лежа на каком-то убогом одре.
   При виде коадъютора он встал.
   Пробило десять часов.
   - Ну что, - спросил Гонди, - ты сдержал слово?
   - Не совсем, - отвечал нищий.
   - Как так?
   - Вы просили у меня пятьдесят человек, не правда ли?
   - Да, и что же?
   - Я доставлю вам две тысячи.
   - Ты не хвастаешь?
   - Угодно вам доказательство?
   - Да.
   В комнате горели три свечи: одна на окне, выходившем на Старый город,
другая на окне, обращенном к Пале-Роялю, а третья на окне, выходившем на
улицу Сен-Дени.
   Нищий молча погасил, одну за другой, все три свечи.
   Коадъютор очутился во мраке, так как комната освещалась теперь только
неверным светом луны, которая проглядывала сквозь густые темные  облака,
серебря их края.
   - Что ты сделал? - спросил коадъютор.
   - Я дал сигнал.
   - Какой сигнал?
   - Сигнал строить баррикады.
   - Ага!
   - Когда вы выйдете отсюда, вы увидите моих людей за работой. Смотрите
только будьте осторожны, чтобы не сломать себе ногу, споткнувшись о про-
тянутую через улицу цепь, или не провалиться в какую-нибудь яму.
   - Хорошо. Вот тебе еще столько, сколько ты уже получил. Теперь помни,
что ты предводитель и не напейся.
   - Уже двадцать лет я не пью ничего, кроме воды.
   Нищий взял мешок с деньгами, и коадъютор услышал, как он тут же начал
перебирать и пересыпать золотые монеты.
   - А, - произнес Гонди, - ты, кажется, порядочный скряга  и  сребролю-
бец.
   Нищий вздохнул и бросил мешок.
   - Неужели, - воскликнул он, - я всегда останусь таким же, как был,  и
не избавлюсь от моей страсти? О, горе! О, суета!
   - Ты все-таки возьмешь эти деньги?
   - Да, но я клянусь употребить все, что останется, на 'добрые дела.
   Лицо его было бледно и искажено, словно он выдерживал какую-то  внут-
реннюю борьбу.
   - Странный человек, - прошептал Гонди.
   Он взял шляпу и направился к выходу, как вдруг заметил, что нищий за-
городил ему дорогу.
   Первой мыслью коадъютора было, что нищий что-то замыслил против него,
но тот упал на колени и с мольбой протянул к нему руки.
   - Монсеньер, - воскликнул нищий, - прежде чем уйти отсюда, дайте  мне
благословение, умоляю вас!
   - Монсеньер? - повторил Гонди. - Мой друг,  ты,  кажется,  принимаешь
меня за кого-то другого.
   - Нет, монсеньер, я принимаю вас за того, кто вы на  самом  деле,  за
господина коадъютора; я узнал вас с первого взгляда.
   Гонди улыбнулся.
   - Ты просишь у меня благословения? - сказал он,
   - Да, я нуждаюсь в нем.
   В тоне, которым нищий произнес эти слова, слышалась  такая  униженная
мольба, такое глубокое раскаяние, что Гонди тотчас же  протянул  руку  и
дал просимое благословение со всею искренностью, на какую был способен.
   - Теперь, - сказал он, - между нами установилась невидимая  связь.  Я
благословил тебя, и ты стал для меня священным, как и я для тебя.  Расс-
кажи мне, не совершил ли ты какого-нибудь преступления против человечес-
ких законов, от которых я мог бы тебя защитить?
   Нищий покачал головой.
   - Преступленье, совершенное мною, монсеньер, не предусмотрено челове-
ческими законами, и вы можете освободить меня от  кары  за  него  только
частыми благословениями.
   - Будь откровеннее, - сказал коадъютор, - ведь ты не всегда занимался
этим ремеслом?
   - Нет, монсеньер, я занимаюсь им только шесть лет.
   - А прежде где ты был?
   - В Бастилии.
   - А до Бастилии?
   - Я скажу вам это тогда, монсеньер, когда вы будете исповедовать  ме-
ня.
   - Хорошо. В какой бы час дня или ночи ты ни  позвал  меня,  помни,  я
всегда готов дать тебе отпущение.
   - Благодарю вас, монсеньер, - глухо сказал нищий, - но я еще не готов
к принятию его.
   - Хорошо. Пусть так. Прощай же.
   Коадъютор взял свечу, спустился с лестницы и вышел в задумчивости.



   БУНТ

   Было около одиннадцати часов вечера. Гонди не прошел и ста  шагов  по
улицам Парижа, как заметил, что вокруг происходит что-то необычайное.
   Казалось, весь город населен был фантастическими существами: какие-то
молчаливые тени разбирали мостовую, другие подвозили и опрокидывали  по-
возки, третья рыли канавы, в  которые  могли  провалиться  целые  отряды
всадников. Все эти таинственные личности озабоченно и  деловито  сновали
взад и вперед, подобно демонам, занятым какой-то неведомой работой.  Это
нищие из Двора Чудес, агенты подателя святой воды с паперти  св.  Евста-
фия, готовили на завтра баррикады.
   Гонди не без страха смотрел на этих темных людей, этих ночных  работ-
ников, и задавал себе вопрос: в состоянии ли он будет потом  снова  заг-
нать их в трущобы, откуда сам их вызвал? Когда кто-нибудь из них прибли-
жался к нему, ему хотелось перекреститься.
   Он дошел до улицы Сент-Оноре, потом свернул в  Железные  ряды.  Здесь
было по-другому. Торговцы перебегали от одной лавки к  другой.  Двери  и
ставни, как будто запертые, на деле были только прикрыты и часто отворя-
лись, чтобы впустить или выпустить какого-нибудь человека с таинственной
ношей. Это торговцы, имевшие оружие, раздавали его безоружным.
   Особенно обращал на себя внимание один человек, который переходил  от
двери к двери, сгибаясь под тяжестью целой груды шпаг, мушкетов и друго-
го оружия, которое он раздавал на завтра.  Фонарь  осветил  его,  и  ко-
адъютор узнал Планше.
   Затем коадъютор вышел по Монетной улице на набережную. Группы горожан
в черных и серых плащах, - в зависимости от принадлежности к высшей  или
низшей буржуазии, - стояли неподвижно. Изредка кто-нибудь  переходил  от
одной группы к другой. Все эти черные и серые плащи сзади приподнимались
от скрытых под ними шпаг, а спереди от дул мушкетов и аркебуз.
   Дойдя до Нового моста, коадъютор увидел, что мост  охраняется  карау-
лом; здесь к нему подошел какой-то человек.
   - Кто вы? - спросил этот человек. - Не похоже, чтобы вы были  из  на-
ших.
   - Это вам так кажется оттого, что вы не узнаете своих друзей, дорогой
господин Лувьер, - отвечал коадъютор, приподымая шляпу.
   Лувьер узнал его и поклонился.
   Продолжая свой путь, коадъютор прошел до  Нельской  башни.  Здесь  он
увидел целую вереницу людей, пробиравшихся вдоль стен. Можно было  поду-
мать, что это процессия призраков, так как все они были закутаны в белью
плащи. Достигнув одного пункта, эти призраки один за другим внезапно ис-
чезали, словно сквозь землю проваливались. Притаившись в углу, Гонди ви-
дел, как исчезли таким способом все, кроме последнего.
   Этот последний осмотрелся кругом, видимо с целью убедиться в том, что
за ним и его товарищами никто не следит, и, несмотря на темноту, заметил
Гонди. Он подошел и приставил пистолет ему к горлу.
   - Ну, ну, господин Рошфор! - смеясь, сказал коадъютор. -  Не  следует
шутить с огнестрельным оружием.
   Рошфор узнал голос.
   - Ах, это вы, монсеньер? - воскликнул он.
   - Да, собственной персоной. Но скажите, каких это людей отправили  вы
в преисподнюю?
   - Это мои пятьдесят рекрутов от шевалье  д'Юмьера,  что  должны  были
поступить в легкую кавалерию; вместо мундиров они получили белые плащи.
   - Куда же вы пробираетесь?
   - К одному моему другу, скульптору; мы спускаемся в люк, через  кото-
рый к нему доставляют мрамор.
   - Очень хорошо, - сказал. Гонди.
   Они обменялись рукопожатием, потом Рошфор  тоже  спустился  в  люк  и
плотно притворил его за собой.
   Коадъютор возвратился домой. Был второй час ночи. Он  открыл  окно  и
стал прислушиваться.
   По всему городу слышался какой-то странный, непонятный шум;  чувство-
валось, что в темных улицах происходит что-то необычайное и жуткое.  Из-
редка слышался словно рев приближающейся бури или мощного прибоя. Но все
было смутно, неясно и не находило разумного объяснения: звуки эти  похо-
дили на подземный гул, предшествующий землетрясению.
   Приготовления к восстанию длились всю ночь. Проснувшись на другое ут-
ро, Париж вздрогнул: он не узнал самого себя. Он походил  на  осажденный
город. На баррикадах виднелись вооруженные с головы до ног люди,  грозно
поглядывавшие во все стороны. Там и  сям  раздавалась  команда,  шныряли
патрули, происходили аресты. Всех появлявшихся  на  улицах  в  шляпах  с
перьями и с вызолоченными шпагами тотчас останавливали и заставляли кри-
чать: "Да здравствует Брусель! Долой Мазарини!" - а тех, кто  отказывал-
ся, подвергали издевательствам, оскорбляли, даже  избивали.  До  убийств
дело еще не доходило, но чувствовалось, что к этому уже вполне готовы.
   Баррикады были построены вплоть до самого Пале  -  Рояля.  На  прост-
ранстве от улицы Добрых Ребят до Железного рынка, от улицы Святого  Фомы
до Нового моста и от улицы Ришелье до заставы Сент-Оноре  сошлось  около
десяти тысяч вооруженных людей; те из них,  что  находились  поближе  ко
дворцу, уже задирали неподвижно стоявших вокруг  Пале-Рояля  гвардейских
часовых. Решетки за часовыми были накрепко заперты, но эта  предосторож-
ность делала их положение довольно опасным. По всему городу ходили толпы
человек по сто, по двести ободранных и изможденных нищих, которые носили
полотнища с надписью: "Глядите на народные страдания".  Везде,  где  они
появлялись, раздавались негодующие крики, нищих  же  было  столько,  что
крики слышались отовсюду.
   Велико было удивление Анны Австрийской и Мазарини, когда им  доложили
утром о том, что Старый город в лихорадочном волнении,  несмотря  на  то
что вчера в нем царило полное спокойствие; ни она, ни он не  хотели  ве-
рить этому, заявляя, что поверят только собственным глазам и ушам. Перед
ними распахнули окно: они увидели, услышали и убедились.
   Мазарини пожал плечами и попытался изобразить на своем лице презрение
ко всему этому простонародью, но заметно побледнел и в страхе побежал  в
свой кабинет, где поспешил запереть в шкатулки золото и драгоценности  и
надеть наиболее ценные перстни себе на пальцы.  Что  касается  королевы,
то, взбешенная и предоставленная самой себе, она позвала маршала  де  Ла
Мельере и приказала ему, взяв столько солдат, сколько он найдет  нужным,
узнать, что значат эти "шутки".
   Маршал был человек беспечный и бесстрашный; к тому же, как все  воен-
ные, он питал презрение к народу. Он взял  полтораста  человек  и  хотел
пройти с ними через Луврский мост, но здесь его встретил Рошфор со свои-
ми пятьюдесятью новобранцами и с полуторатысячной толпой  горожан.  Про-
биться не было никакой возможности.
   Маршал даже и не пытался сделать это. Он направился вдоль набережной.
Но у Нового моста он наткнулся на Лувьера с горожанами. На этот раз мар-
шал решился атаковать, но был встречен мушкетными выстрелами, а из  окон
на него и его спутников посыпался град камней.
   Он отступил, оставив на месте трех человек, и направился к рынку,  но
здесь его встретил Планше с алебардистами. Алебарды  угрожающе  топорщи-
лись. Он решил, что без труда пробьется сквозь эту толпу горожан в серых
плащах, но серые плащи держались стойко, и маршал вынужден был отступить
на улицу Сент-Оноре, оставив на поле сражения еще четырех  солдат,  уло-
женных без липшего шума холодным оружием.
   Не посчастливилось маршалу и на улице Сент-Оноре; здесь ему прегради-
ли путь баррикады нищего с паперти св. Евстафия; их обороняли не  только
вооруженные мужчины, но даже женщины и дети. Фрике с пистолетом  и  шпа-
гой, полученными им от Лувьера, собрал целую шайку таких же, как он, ша-
лопаев, а те подняли невообразимый шум и гам.
   Маршалу этот пункт показался слабо защищенным, и он решил здесь  про-
биться. Он велел двадцати солдатам спешиться и  разобрать  баррикаду,  а
сам с оставшимися кавалеристами решил  обеспечить  им  защиту.  Двадцать
солдат двинулись сокрушать препятствие, но едва  они  приблизились,  как
изо всех щелей между наваленными бревнами и опрокинутыми повозками  под-
нялась жестокая стрельба, а через несколько мгновений,  услышав  пальбу,
появились с одной стороны - Планше с алебардистами, а с другой -  Лувьер
с горожанами...
   Маршал де Ла Мельере попал между двух огней.
   Он был храбр и решил умереть на месте.  Началась  схватка;  раздались
крики и стоны раненых. Солдаты, обладая опытом, стреляли более метко, но
горожане, подавлявшие своей численностью, отвечали им  ураганным  огнем.
Люди падали вокруг маршала, как в битвах при Рокруа или при Лериде.  Его
адъютанту Фонтралю перебили руку, а сам маршал едва  усидел  на  лошади,
которая бесилась от боли, получив пулю в шею. Наконец в тот момент, ког-
да и самый храбрый начинает дрожать и на лбу у него проступает  холодный
пот, толпа вдруг с криком: "Да здравствует коадъютор!" - расступилась, и
появился Гонди. Он спокойно шел среди перестрелки, облаченный в  рясу  и
плащ, раздавая благословения направо и налево с таким  невозмутимым  ви-
дом, словно выступал во главе церковной процессии.
   Все опустились на колени.
   Маршал, узнав его, поспешил к нему навстречу.
   - Выведите меня отсюда, ради бога, - воскликнул он, - а то они разор-
вут в клочья и меня, и моих людей.
   Кругом стоял такой шум, что, казалось, и грома небесного не услышать,
но Гонди поднял руку, и все тотчас же затихло.
   - Дети мои, - сказал коадъютор, обращаясь к толпе, - вы ошиблись  от-
носительно намерений маршала де Ла Мельере. Он берется, возвратившись  в
Лувр, просить у королевы от вашего имени освобождения нашего Бруселя. Не
так ли, маршал? - добавил Гонди, обернувшись к маршалу.
   - Черт возьми! - воскликнул тот. - Конечно, берусь. Я не думал  отде-
латься так дешево.
   - Он дает вам слово дворянина, - сказал Гонди.
   Маршал поднял руку в знак обещания.
   - Да здравствует коадъютор! - закричала  толпа.  Некоторые  закричали
даже: "Да здравствует маршал!" - но единодушное  всего  звучало:  "Долой
Мазарини!"
   Толпа расступилась и открыла проход на улицу СентОноре. Баррикада ра-
зомкнулась, и маршал с остатками своего отряда отступил,  предшествуемый
Фрике и его товарищами, из которых одни  подражали  барабанному  бою,  а
другие - звукам труб.
   Шествие было почти триумфальное. Но как только отряд прошел, баррика-
да снова сомкнулась. Маршал с ума сходил от бессильной ярости.
   Тем временем Мазарини, как мы уже сказали, сидел у себя в кабинете  и
приводил в порядок свои дела. Он велел позвать  д'Артаньяна,  хотя  мало
надеялся, что тому удалось проникнуть во дворец, ибо он не был дежурным.
Но через десять минут лейтенант мушкетеров появился на пороге кабинета в
сопровождении неизменного Портоса.
   - Входите, входите, д'Артаньян! - воскликнул кардинал.  -  Очень  рад
вас видеть, так же как и вашего друга. Что происходит в  этом  проклятом
Париже?
   - Ничего хорошего, монсеньер, - отвечал д'Артаньян, качая головой.  -
Город охвачен восстанием. Когда мы с господином дю Валлоном  только  что
переходили через улицу Монторгейль, то, несмотря на мой мундир, а  может
быть, именно из-за него, нас хотели заставить кричать:  "Да  здравствует
Брусель!" - и еще кое-что... Сказать ли вам, монсеньер?
   - Говорите, говорите.
   - "Долой Мазарини!" Представьте себе, какая дерзость!
   Мазарини улыбнулся, однако сильно побледнел.
   - И вы закричали? - спросил он.
   - О нет, - сказал д'Артаньян, - у меня совсем пропал голос, а у  гос-
подина дю Валлона объявилась сильнейшая хрипота. Тогда, монсеньер...
   - Что тогда? - спросил Мазарини.
   - Взгляните только на мою шляпу и плащ.
   Д'Артаньян указал на четыре дыры от пуль в плаще в две в  шляпе.  Что
касается одежды Портоса, то у него весь бок был разорван ударом  алебар-
ды, а перо на шляпе было срезано пистолетной пулей.
   - Diavolo! - воскликнул Мазарини, с наивным изумлением глядя на  двух
друзей. - Я бы закричал.
   В эту минуту шум и гам послышались совсем близко.
   Мазарини отер пот со лба и посмотрел вокруг. Ему очень  хотелось  по-
дойти к окну, но он не решался.
   - Посмотрите, д'Артаньян, что там происходит, - попросил он.
   Д'Артаньян беспечно подошел к окну и взглянул наружу.
   - Ого! - произнес он. - Что это значит? Маршал де Ла Мельере  возвра-
щается без шляпы. У Фонтраля рука на перевязи, несколько солдат  ранено,
лошади в крови. Однако... Что это делают караульные? Они прицеливаются и
сейчас дадут залп!
   - Им дан приказ стрелять в толпу, если она приблизится к Пале-Роялю.
   - Если они выстрелят, все погибло! - воскликнул д'Артаньян.
   - А решетки?
   - Решетки! Они не продержатся и пяти минут. Их сорвут, изломают,  ис-
коверкают. Не стреляйте, черт возьми! - крикнул д'Артаньян, быстро  рас-
пахивая окно.
   Но было уже поздно:  д'Артаньяна  за  шумом  не  услышали.  Раздалось
три-четыре мушкетных выстрела, и поднялась перестрелка. Слышно было, как
пули щелкали о стены дворца. Одна просвистела мимо д'Артаньяна и разбила
зеркало, у которого Портос в эту минуту любовался собой.
   - О! О! - воскликнул кардинал. - Венецианское зеркало!
   - Ах, монсеньер, - сказал на это д'Артаньян, спокойно закрывая  окно,
- не плачьте, пока еще не стоит, вот через час во всем дворце  не  оста-
нется, надо думать, ни одного зеркала, ни венецианского, ни парижского.
   - Что же делать, как вы думаете?
   - Да возвратить им Бруселя, раз они его требуют. На что он вам, в са-
мом деле? Какой прок от парламентского советника?
   - А вы как полагаете, господин дю Валлон? Что бы вы сделали?
   - Я бы вернул Бруселя.
   - Пойдемте, господа, я поговорю об этом с королевой.
   В конце коридора он остановился.
   - Я могу на вас рассчитывать, не правда ли, господа?
   - Мы не меняем хозяев, - сказал д'Артаньян. - Мы  у  вас  на  службе:
приказывайте, мы повинуемся.
   - Подождите меня здесь, - сказал Мазарини и, обойдя кругом,  вошел  в
гостиную через другую дверь.



   БУНТ ПЕРЕХОДИТ В ВОССТАНИЕ

   Кабинет, куда вошли д'Артаньян и Портос, отделялся от гостиной  коро-
левы только портьерой, через которую можно было слышать  то,  что  рядом
говорилось, а щелка между двумя половинками портьеры, как  ни  была  она
узка, позволяла видеть все, что там происходило.
   Королева стояла в гостиной, бледная от гнева; однако она  так  хорошо
владела собой, что можно было подумать, будто она не испытывает никакого
волнения. Позади нее стояли Коменж, Вилькье и Гито, а дальше -  придвор-
ные, мужчины и дамы.
   Королева слушала канцлера Сегье, того самого,  который  двадцать  лет
тому назад столь жестоко ее преследовал. Он рассказывал, как его  карету
разбили и как он сам, спасаясь от преследователей, бросился в дом госпо-
дина О., в который тотчас же ворвались бунтовщики и  принялись  там  все
громить и грабить. К счастью, ему удалось пробраться в маленькую  камор-
ку, дверь которой была скрыта под обоями, и какая-то старая женщина  за-
перла его там вместе с его братом, епископом Мо. Опасность была  велика,
из каморки он слышал угрозы приближающихся бунтовщиков,  и,  думая,  что
пробил его последний час, он стал исповедоваться перед братом,  готовясь
к смерти, на случай, если их убежище откроют. Но, к  счастью,  этого  не
случилось: толпа, думая, что он выбежал через другую дверь на улицу, по-
кинула дом, и ему удалось свободно выйти. Тогда он переоделся  в  платье
маркиза О. и вышел из дома, перешагнув через трупы полицейского  офицера
и двух гвардейцев, защищавших входную дверь.
   В середине рассказа вошел Мазарини и, неслышно  подойдя  к  королеве,
стал слушать вместе с другими.
   - Ну, - сказала королева, когда, канцлер кончил свой рассказ,  -  что
вы думаете об этом?
   - Я думаю, ваше величество, что дело очень серьезно.
   - Какой вы мне дали бы совет?
   - Я дал бы вам совет, ваше величество, только не осмеливаюсь.
   - Осмельтесь, - возразила королева с горькой  усмешкой.  -  Когда-то,
при других обстоятельствах, вы были гораздо смелее.
   Канцлер покраснел и пробормотал что-то.
   - Оставим прошлое и вернемся к настоящему, - добавила королева. - Ка-
кой совет вы хотели мне дать?
   - Мой совет, - отвечал канцлер нерешительно, - выпустить Бруселя.
   Королева побледнела еще больше, и лицо ее исказилось.
   - Выпустить Бруселя? - воскликнула она. - Никогда!
   В эту минуту в соседней зале раздались шаги, и  на  пороге  гостиной,
без доклада, появился маршал де Ла Мельере.
   - А, маршал! - радостно воскликнула Анна Австрийская. -  Надеюсь,  вы
образумили этот сброд?
   - Ваше величество, - отвечал маршал, - я потерял троих людей у Нового
моста, четверых у Рынка, шестерых на углу улицы Сухого Дерева и двоих  у
дверей вашего дворца, итого пятнадцать. Кроме того, я привел с собой де-
сять - двенадцать человек ранеными. Моя шляпа осталась  бог  весть  где,
сорванная пулей; по всей вероятности, я остался бы там же, где моя  шля-
па, если бы господин коадъютор не подоспел ко мне на выручку.
   - Да, - промолвила королева, - я бы очень удивилась, если бы эта кри-
воногая такса не оказалась во всем этом замешана.
   - Ваше величество, - возразил де Ла Мельере с улыбкой, - не  говорите
при мне о нем плохо; я слишком хорошо помню услугу, которую он мне  ока-
зал.
   - Отлично, - сказала королева, - будьте ему благодарны,  сколько  вам
угодно, но меня это ни к чему не обязывает Вы целы и  невредимы,  а  это
все, что мне надо, вы вернулись, и теперь вы тем более желанный гость.
   - Это так, ваше величество, но я вернулся под тем условием, что пере-
дам вам требования народа.
   - Требования! - сказала Анна Австрийская, нахмурив брови. - О  госпо-
дин маршал, вы, вероятно, находились в  очень  большой  опасности,  если
взяли на себя такое странное поручение!
   - Эти слова были сказаны с иронией, которая не ускользнула от  марша-
ла.
   - Простите, ваше величество, - отвечал он, - я не адвокат, а  человек
военный, и потому, быть может, выбираю не те  выражения;  я  должен  был
сказать, "желание" народа, а не "требования". Что же касается замечания,
которым вы удостоили меня, то, по-видимому, вы желали сказать, что я ис-
пугался.
   Королева улыбнулась.
   - Да, признаюсь, ваше величество, я боялся, и это случилось  со  мной
лишь третий раз в жизни, а между тем я участвовал в  двенадцати  больших
боях и не помню уж в скольких схватках и стычках. Да, я испытал страх, и
мне не так страшно даже в присутствии вашего величества, невзирая на ва-
шу грозную улыбку, как перед всеми этими чертями, которые проводили меня
до самых дверей и которые бог весть откуда взялись.
   - Браво, - прошептал д'Артаньян на ухо Портосу, - хорошо сказано.
   - Итак, - сказала королева, кусая губы, между тем  как  окружающие  с
удивлением переглядывались, - в чем же состоит желание моего народа.
   - Чтобы ему возвратили Бруселя, ваше величество, - ответил маршал.
   - Ни за что! - воскликнула королева. - Ни за что!
   - Как угодно вашему величеству, - сказал маршал, кланяясь и делая шаг
назад.
   - Куда вы, маршал? - удивленно спросила королева.
   - Я иду передать ваш ответ тем, кто его ждет, ваше величество.
   - Останьтесь. Я не хочу, это будет иметь вид переговоров с  бунтовщи-
ками
   - Ваше величество, я дал слово, - возразил маршал.
   - И это значит...
   - Что если вы меня не арестуете, я должен буду вернуться к народу.
   В глазах Анны Австрийской сверкнула молния
   - О, за этим дело не станет! - сказала она - Мне случалось  арестовы-
вать особ и более высоких, чем вы. Гито!
   При этих словах Мазарини поспешно подошел к королеве
   - Ваше величество, - сказал он, - если мне  позволительно  тоже  дать
вам совет.
   - Отпустить Бруселя? Если так, вы можете оставить свой совет при  се-
бе.
   - Нет, - отвечал Мазарини, - хотя этот совет,  может  быть,  не  хуже
других.
   - Что же вы посоветуете?
   - Позвать коадъютора.
   - Коадъютора? - воскликнула королева. - Этого интригана и бунтовщика?
Ведь он и устроил все это!
   - Тем более, ваше величество. Если он устроил этот бунт, он же сумеет
и усмирить его
   - Поглядите, ваше величество, - сказал Коменж, стоявший у окна - Слу-
чай как раз благоприятствует вам. Сейчас коадъютор  благословляет  народ
на площади Па-леРояля
   Королева бросилась к окну
   - В самом деле, - сказала она. - Какой лицемер, посмотрите!
   - Я вижу, - заметил Мазарини, - что все преклоняют пред  ним  колена,
хотя он только коадъютор; а будь я на его месте, они разорвали бы меня в
клочья, хоть я и кардинал. Итак, я настаиваю, государыня, на моем  жела-
нии (Мазарини сделал ударение на этом слове), чтобы ваше величество при-
няли коадъютора.
   - Почему бы и вам не сказать: на своем требовании? - сказала  короле-
ва, понизив голос.
   Мазарини только поклонился
   Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову.
   - Господин маршал, - сказала она, - приведите ко  мне  господина  ко-
адъютора.
   - А что мне ответить народу? - спросил маршал.
   - Пусть потерпят, - отвечала Анна Австрийская, - ведь терплю же я.
   Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни сло-
ва, поклонился и вышел.
   Д'Артаньян повернулся к Портосу.
   - Ну, чем же все это кончится?
   - Увидим, - невозмутимо ответил Портос.
   Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.
   Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились  Д'Артаньян
и Портос.
   Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.
   Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.
   - Ваше величество, - сказал маршал, - господин Гонди поспешил  испол-
нить ваше приказание.
   Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась,
холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.
   Гонди почтительно склонился перед ней.
   - Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? - спросила она наконец.
   - Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, - отвечал коадъютор.
   - Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен  к
восстанию! - воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться
перед коадъютором, которого она - быть может не без  причины  -  считала
зачинщиком всего. - Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и
кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому ко-
нец.
   - Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать  мне
только это? - холодно спросил Гонди.
   - Нет, мой милый коадъютор, - вмешался в  разговор  Мазарини,  -  вас
пригласили для того, чтобы узнать ваше  мнение  относительно  неприятных
осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.
   - Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего  совета?
- произнес коадъютор, изображая удивление.
   - Да, - сказала королева - все так пожелали.
   - Итак, - сказал он, - вашему величеству угодно...
   - Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы,  -  поспешил
досказать Мазарини.
   Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.
   - На месте ее величества, - спокойно произнес Гонди, - я не колеблясь
возвратил бы им Бруселя.
   - А если я не возвращу его, - воскликнула королева, - то что произой-
дет, как вы думаете?
   - Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, - сказал
маршал.
   - Я спрашиваю не вас, - сухо и не оборачиваясь ответила королева, - я
спрашиваю господина Гонди.
   - Если ваше величество спрашивает меня, - сказал коадъютор с  прежним
спокойствием, - то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.
   Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые  глаза,  казалось,
готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени
сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она  почти
испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приу-
чила к таким домашним сценам.
   - Возвратить Бруселя! - вскричала королева с гневной усмешкой. -  Хо-
роший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.
   Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не  заде-
вали его, как и вчера насмешки, по ненависть и жажда мщения скоплялись в
глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом
приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.
   Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.
   - Что же, - сказал он наконец, - это хороший совет, вполне дружеский.
Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или  мертвым,  и  все
было бы кончено.
   - Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это  правда,  но
не так, как вы полагаете, монсеньер, - возразил Гонди.
   - Разве я сказал: "живым или мертвым"? Это просто такое выражение. Вы
знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы,  госпо-
дин коадъютор, так хорошо говорите и пишете.
   - Вот так заседание государственного совета, - сказал д'Артаньян Пор-
тосу, - мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-друго-
му.
   - В бастионе Сен-Жерве.
   - И там, и в других местах.
   Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием:
   - Если ваше величество не одобряет моего совета, - сказал он,  -  то,
очевидно, оттого, что вам известен лучший путь. Я  слишком  хорошо  знаю
мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы  предположить,  что
столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может  повести
за собой революцию.
   - Итак, по вашему мнению, - возразила с усмешкой испанка, кусая  губы
от гнева, - вчерашнее возмущение, превратившееся  сегодня  в  восстание,
может завтра перейти в революцию?
   - Да, ваше величество, - ответил серьезно Гонди.
   - Послушать вас, сударь, так можно подумать, что народы утратили вся-
кое почтение к законной власти.
   - Этот год несчастлив для королей, - отвечал Гонди, качая головой.  -
Посмотрите, что делается в Англии.
   - Да, но, к счастью, у нас во Франции нет Оливера Кромвеля, -  возра-
зила королева.
   - Кто знает, - сказал Гонди, - такие люди подобны молнии: о них узна-
ешь, когда они поражают.
   Все вздрогнули, и воцарилась тишина.
   Королева прижимала обе руки к груди. Видно было,  что  она  старается
подавить сильное сердцебиение.
   - Портос, - шепнул д'Артаньян, - посмотрите хорошенько на этого  свя-
щенника.
   - Смотрю, - отвечал Портос, - что дальше?
   - Вот настоящий человек!
   Портос с удивлением взглянул на своего друга; очевидно, он не  вполне
понял, что тот хотел сказать.
   - Итак, - безжалостно продолжал коадъютор, - ваше  величество  примет
надлежащие меры. Но я предвижу, что они будут ужасны и  лишь  еще  более
раздражат мятежников.
   - В таком случае, господин коадъютор, вы, который имеете  власть  над
ними и считаетесь нашим другом, - иронически сказала королева, - успоко-
ите их своими благословениями.
   - Быть может, это будет уже слишком поздно, - возразил Гонди  тем  же
ледяным тоном, - быть может, даже я потеряю всякое влияние на них, между
тем как, возвратив Бруселя, ваше величество сразу пресечет мятеж и полу-
чит право жестоко карать всякую дальнейшую попытку к восстанию.
   - А сейчас я не имею этого права? - воскликнула королева.
   - Если имеете, воспользуйтесь им, - отвечал Гонди.
   - Черт возьми, - шепнул д'Артаньян Портосу, - вот  характер,  который
мне нравится; жаль, что он не министр и я служу не ему, а  этому  ничто-
жеству Мазарини. Каких бы славных дел мы с ним наделали!
   - Да, - согласился Портос.
   Королева между тем знаком предложила всем выйти, кроме Мазарини. Гон-
ди поклонился и хотел выйти с остальными.
   - Останьтесь, сударь, - сказала королева.
   "Дело идет на лад, - подумал Гонди, - она уступит".
   - Она велит убить его, - шепнул д'Артаньян Портосу, - но,  во  всяком
случае, не я исполню ее приказание; наоборот, клянусь  богом,  если  кто
покусится на его жизнь, я буду его защищать.
   - Хорошо, - пробормотал Мазарини, садясь в кресло, - побеседуем.
   Королева проводила глазами выходивших. Когда дверь  за  последним  из
них затворилась, она обернулась. Было видно, что она делает  невероятные
усилия, чтобы преодолеть свой гнев; она обмахивалась веером, подносила к
носу коробочку с душистой смолой, ходила взад и вперед. Мазарини сидел в
кресле и, казалось, глубоко задумался. Гонди, который начал тревожиться,
пытливо осматривался, ощупывал кольчугу под своей рясой и время от  вре-
мени пробовал под мантией, легко ли вынимается из пожен короткий испанс-
кий нож.
   - Теперь, - сказала наконец королева, становясь перед коадъютором,  -
теперь, когда мы одни, повторите ваш совет, господин коадъютор.
   - Вот он, ваше величество: сделать вид, что вы хорошо  все  обдумали,
признать свою ошибку (не это ли признак сильной власти?), выпустить Бру-
селя из тюрьмы и вернуть его народу.
   - О! - воскликнула Анна Австрийская. - Так унизиться? Королева я  или
нет? И этот сброд, который кричит там, не толпа ли моих подданных? Разве
у меня нет друзей и верных слуг? Клянусь святой девой, как говорила  ко-
ролева Екатерина, - продолжала она, взвинчивая себя все больше и больше,
- чем возвратить  им  этого  проклятого  Бруселя,  я  лучше  задушу  его
собственными руками.
   С этими словами королева, сжав кулаки, бросилась к Гонди, которого  в
эту минуту она ненавидела, конечно, не менее, чем Бруселя.
   Гонди остался недвижим. Ни один мускул на его лице не дрогнул; только
его ледяной взгляд, как клинок, скрестился с яростным взором королевы.
   - Этого человека можно было бы исключить из списка живых, если бы при
дворе нашелся новый Витри и в эту минуту вошел в  комнату,  -  прошептал
д'Артаньян. - Но прежде, чем он напал бы на этого  славного  прелата,  я
убил бы такого Витри. Господин кардинал был бы мне за это только  беско-
нечно благодарен.
   - Тише, - шепнул Портос, - слушайте.
   - Ваше величество! - воскликнул кардинал, хватая Анну Австрийскую  за
руки и отводя ее назад. - Что вы делаете!
   Затем прибавил по-испански:
   - Анна, вы с ума сошли. Вы ссоритесь, как мещанка, вы,  королева.  Да
разве вы не видите, что в лице этого священника перед  вами  стоит  весь
парижский народ, которому опасно наносить в  такую  минуту  оскорбление?
Ведь если он захочет, то через час вы лишитесь короны. Позже, при лучших
обстоятельствах, вы будете тверды и непоколебимы,  а  теперь  не  время.
Сейчас вы должны льстить и быть ласковой, иначе вы покажете  себя  самой
обыкновенной женщиной.
   При первых словах, произнесенных кардиналом  по-испански,  д'Артаньян
схватил Портоса за руку и сильно сжал ее; потом, когда  Мазарини  умолк,
тихо прибавил:
   - Портос, никогда не говорите кардиналу, что я  понимаю  по-испански,
иначе я пропал и вы тоже.
   - Хорошо, - ответил Портос.
   Этот суровый выговор, сделанный с тем красноречием,  каким  отличался
Мазарини, когда говорил по-итальянски или по-испански (оп совершенно те-
рял его, когда говорил по-французски), кардинал произнес с таким  непро-
ницаемым липом, что даже Гонди, каким он ни был искусным  физиономистом,
не заподозрил в нем ничего, кроме просьбы быть более сдержанной.
   Королева сразу смягчилась: огонь погас в ее глазах, краска сбежала  с
лица, и губы перестали дышать гневом. Она села и, опустив  руки,  произ-
несла голосом, в котором слышались слезы:
   - Простите меня, господин коадъютор, я так страдаю, что  вспышка  моя
понятна. Как женщина, подверженная слабостям  своего  пола,  я  страшусь
междоусобной войны; как королева, привыкшая к всеобщему  повиновению,  я
теряю самообладание, едва только замечаю сопротивление моей воле.
   - Ваше величество, - ответил Гонди с поклоном, - вы ошибаетесь, назы-
вая мой искренний совет сопротивлением. У вашего величества есть  только
почтительные и преданные вам подданные. Не против королевы настроен  на-
род, он только просит вернуть Бруселя, вот и все, возвратите ему  Брусе-
ля, он будет счастливо жить под защитой ваших законов,  -  прибавил  ко-
адъютор с улыбкой.
   Мазарини, который при словах "не против королевы настроен народ"  на-
вострил слух, опасаясь, что Гонди заговорит на  тему  "Долой  Мазарини",
был очень благодарен коадъютору за его сдержанность и поспешил прибавить
самым вкрадчивым тоном:
   - Ваше величество, поверьте в этом господину  коадъютору,  который  у
нас один из самых искусных политиков; первая же вакантная  кардинальская
шляпа будет, конечно, предложена ему.
   "Ага, видно, ты здорово нуждаешься во мне, хитрая  лиса",  -  подумал
Гонди.
   - Что же он пообещает нам, - сказал тихо д'Артаньян, -  в  тот  день,
когда его жизни будет угрожать опасность? Черт возьми! Если он так легко
раздает кардинальские шляпы, то будем наготове, Портос, и завтра же пот-
ребуем себе по полку. Если гражданская война продлится еще год, я  зака-
зываю себе золоченую шпагу коннетабля.
   - А я? - спросил Портос.
   - Ты, ты потребуешь себе жезл маршала де Ла Мельере, который  сейчас,
кажется, не особенно в фаворе.
   - Итак, - сказала королева, - вы серьезно опасаетесь народного  восс-
тания?
   - Серьезно, ваше величество, - отвечал Гонди, удивленный тем, что они
все еще топчутся на одном месте - Поток прорвал плотину, и я боюсь,  как
бы он не произвел великих разрушений.
   - А я нахожу, - возразила королева, - что в таком случае надо создать
новую плотину. Хорошо, я подумаю.
   Гонди удивленно посмотрел на Мазарини, который  подошел  к  королеве,
чтобы поговорить с нею. В эту минуту на  площади  Пале-Рояля  послышался
шум.
   Гонди улыбнулся. Взор королевы воспламенился. Мазарини сильно поблед-
нел.
   - Что еще там? - воскликнул он.
   В эту минуту в залу вбежал Коменж.
   - Простите, ваше величество, - произнес он, - но народ  прижал  кара-
ульных к ограде и сейчас ломает ворота. Что прикажете делать?
   - Слышите, ваше величество? - сказал Гонди.
   Рев волн, раскаты грома, извержение вулкана даже  сравнить  нельзя  с
разразившейся в этот момент бурей? криков.
   - Что я прикажу? - произнесла королева.
   - Да, время дорого.
   - Сколько человек приблизительно у нас в ПалеРояле?
   - Шестьсот.
   - Приставьте сто человек к королю, а остальными разгоните этот сброд.
   - Ваше величество, - воскликнул Мазарини, - что вы делаете?
   - Идите и исполняйте, - сказала королева.
   Коменж, привыкший, как солдат, повиноваться без рассуждений, вышел.
   В это мгновение послышался сильный треск; одни  ворота  начали  пода-
ваться.
   - Ваше величество, - снова воскликнул Мазарини -  вы  губите  короля,
себя и меня!
   Услышав этот крик, вырвавшийся  из  трусливой  души  кардинала,  Анна
Австрийская тоже испугалась. Она вернула Коменжа.
   - Слишком поздно, - сказал Мазарини, хватаясь за  голову,  -  слишком
поздно.
   В это мгновение ворота уступили натиску толпы, и во дворе послышались
радостные крики. Д'Артаньян схватился за шпагу и  знаком  велел  Портосу
сделать то же самое.
   - Спасайте королеву! - воскликнул кардинал, бросаясь к коадъютору.
   Гонди подошел к окну и открыл его. На дворе была уже громадная  толпа
народа с Лувьером во главе.
   - Ни шагу дальше, - крикнул коадъютор, - королева подписывает приказ!
   - Что вы говорите? - воскликнула королева.
   - Правду, - произнес кардинал, подавая королеве перо и бумагу. -  Так
надо.
   Затем прибавил тихо:
   - Пишите, Анна, я вас прошу, я требую.
   Королева упала в кресло и взяла перо...
   Сдерживаемый Лувьером, народ не двигался с места, по продолжал гневно
роптать.
   Королева написала: "Начальнику Сен-Жерменской тюрьмы приказ выпустить
на свободу советника Бруселя". Потом подписала.
   Коадъютор, следивший за каждым движением королевы, схватил бумагу  и,
потрясая ею в воздухе, подошел к окну.
   - Вот приказ! - крикнул он.
   Казалось, весь Париж испустил радостный крик. Затем послышались  кри-
ки: "Да здравствует Брусель! Да здравствует коадъютор!"
   - Да здравствует королева! - крикнул Гонди.
   Несколько голосов подхватили его возглас, но голоса эти были слабые и
редкие.
   Может быть,  коадъютор  нарочно  крикнул  это,  чтобы  показать  Анне
Австрийской всю ее слабость.
   - Теперь, когда вы добились того, чего хотели, - сказала  она,  -  вы
можете идти, господин Гонди.
   - Если я понадоблюсь вашему величеству, - произнес коадъютор с покло-
ном, - то знайте, я всегда к вашим услугам.
   Королева кивнула головой, и коадъютор вышел.
   - Ах, проклятый священник! - воскликнула Анна Австрийская, протягивая
руки к только что затворившейся двери. - Я отплачу тебе  за  сегодняшнее
унижение!
   Мазарини хотел подойти к ней.
   - Оставьте меня! - воскликнула она. - Вы не мужчина.
   С этими словами она вышла.
   - Это вы не женщина, - пробормотал Мазарини.
   Затем, после минутной задумчивости, он  вспомнил,  что  д'Артаньян  и
Портос находятся в соседней комнате и, следовательно, все слышали. Маза-
рини нахмурил брови и подошел к портьере. Но когда он ее поднял, то уви-
дел, что в кабинете никого нет.
   При последних словах королевы д'Артаньян схватил Портоса  за  руку  и
увлек его за собой в галерею.
   Мазарини тоже прошел в галерею и увидел там двух друзей, которые спо-
койно прогуливались.
   - Отчего вы вышли из кабинета, д'Артаньян? - спросил Мазарини.
   - Оттого, что королева приказала  всем  удалиться,  -  отвечал  д'Ар-
таньян, - и я решил, что этот приказ относится к нам, как и к другим.
   - Значит, вы здесь уже...
   - Уже около четверти часа, - поспешно ответил д'Артаньян, делая  знак
Портосу не выдавать его.
   Мазарини заметил этот взгляд и понял, что д'Артаньян все видел и слы-
шал; но он был ему благодарен за ложь.
   - Положительно, д'Артаньян, - сказал он, - вы тот человек,  какого  я
ищу, и вы можете рассчитывать, равно как и ваш друг,  на  мою  благодар-
ность.
   Затем, поклонившись обоим с самой приятной улыбкой, он вернулся  спо-
койно к себе в кабинет, так как с появлением Гонди шум на  дворе  затих,
словно по волшебству.



   В НЕСЧАСТЬЕ ВСПОМИНАЕШЬ ДРУЗЕЙ

   Анна Австрийская в страшном гневе прошла в свою молельню.
   - Как, - воскликнула она, ломая свои прекрасные руки, -  народ  смот-
рел, как Конде, первый принц крови, был арестован моею свекровью, Марией
Медичи; он видел, как моя свекровь, бывшая регентша, была изгнана карди-
налом; он видел, как герцог Вандомский, сын Генриха Четвертого, был зак-
лючен в крепость; он молчал, когда унижали, преследовали, заточали таких
больших людей... А теперь из-за какого-то Бруселя... Боже, что  происхо-
дит в королевстве?
   Сама  того  не  замечая,  королева  затронула  жгучий  вопрос.  Народ
действительно не сказал ни слова в защиту принцев и поднялся за Бруселя:
это потому, что Брусель был плебей, и, защищая его,  народ  инстинктивно
чувствовал, что защищает себя.
   Мазарини шагал между тем по кабинету, изредка поглядывая на  разбитое
вдребезги венецианское зеркало.
   - Да, - говорил он, - я знаю, это печально, что  пришлось  так  усту-
пить. Ну что же, мы еще отыграемся. Да и что такое Брусель? Только  имя,
не больше.
   Хоть Мазарини и был искусным политиком, в данном  случае  он  все  же
ошибался. Брусель был важной особой, а не пустым звуком.
   В самом деле, когда Брусель  на  следующее  утро  въехал  в  Париж  в
большой карете и рядом с ним сидел Лувьер, а на запятках стоял Фрике, то
весь народ, еще не сложивший оружия, бросился к нему  навстречу.  Крики:
"Да здравствует Брусель!", "Да здравствует наш отец! - оглашали  воздух.
Мазарини слышал в этих криках свой смертный приговор. Шпионы кардинала и
королевы приносили со всех сторон  неприятные  вести,  которые  кардинал
выслушивал с большой тревогой, а королева со  странным  спокойствием.  В
уме королевы, казалось, зрело важное решение, что еще увеличивало беспо-
койство Мазарини. Он хорошо знал гордую  монархиню  и  опасался  роковых
последствий решения, которое могла принять Анна Австрийская.
   Коадъютор пользовался теперь в парламенте большим влиянием,  чем  ко-
роль, королева и кардинал, вместе взятые. По его совету был издан парла-
ментский эдикт, приглашавший народ сложить оружие и разобрать баррикады;
он знал теперь, что достаточно одного часа, чтобы народ снова  вооружил-
ся, и одной ночи, чтобы снова воздвиглись баррикады.
   Планше вернулся в свою лавку, уже не боясь быть повешенным: победите-
лей не судят, и он был убежден, что при первой  попытке  арестовать  его
народ за него вступится, как вступился за Бруселя.
   Рошфор вернул своих новобранцев шевалье  д'Юмьеру;  правда,  двух  не
хватало, но шевалье был в душе фрондер и не  захотел  ничего  слушать  о
вознаграждении.
   Нищий возвратился на паперть св. Евстафия; он  опять  подавал  святую
воду и просил милостыню. Никто не подозревал, что эти  руки  только  что
помогли вытащить краеугольный камень из-под здания монархического строя.
   Лувьер был горд и доволен. Он отомстил ненавистному Мазарини и немало
содействовал освобождению своего отца из тюрьмы; его имя со страхом пов-
торяли в ПалеРояле, и он, смеясь, говорил отцу, снова  водворившемуся  в
своей семье:
   - Как вы думаете, отец, если бы я теперь попросит! у  королевы  долж-
ность командира роты, исполнила бы она мою просьбу?
   Д'Артаньян воспользовался наступившим затишьем, чтобы отослать в  ар-
мию Рауля, которого с трудом удерживал дома во время волнения,  так  как
он непременно хотел сражаться на той или на другой стороне. Сначала  Ра-
уль не соглашался, но когда Д'Артаньян произнес имя графа де Ла Фер, Ра-
уль, сделав визит герцогине де Шеврез, отправился обратно в армию.
   Один Рошфор не был доволен исходом дела. Он письмом пригласил герцога
Бофора приехать, и тот мог теперь явиться, но - увы! - в  Париже  царило
спокойствие.
   Рошфор отправился к коадъютору, чтобы посоветоваться, не написать  ли
принцу, чтобы тот задержался. Немного подумав, Гонди ответил:
   - Пусть себе принц едет.
   - Значит, не все еще кончено? - спросил Рошфор.
   - Мы только начинаем, дорогой граф.
   - Почему вы так думаете?
   - Потому что я знаю королеву: она не захочет признать себя  побежден-
ной.
   - Значит, она что-то готовит?
   - Надеюсь.
   - Вы что-нибудь знаете?
   - Я знаю, что она написала принцу Конде, прося его  немедленно  оста-
вить армию и явиться в Париж.
   - Ага! - произнес Рошфор. - Вы правы, пусть герцог Бофор приезжает.
   Вечером того дня, когда  происходил  этот  разговор,  распространился
слух, что принц Конде прибыл.
   В самом приезде не было ничего необыкновенного, а между тем он  наде-
лал много шуму. Произошло это вследствие болтливости герцогини де  Лонг-
виль, узнавшей, как передавали, кое что от самого принца Конде, которого
все обвиняли в более чем братской привязанности к своей сестре, герцоги-
не.
   Таким образом, раскрылось, что королева строит какие-то козни.
   В самый вечер прибытия принца наиболее осведомленные граждане, эшеве-
ны и старшины кварталов, уже ходили по своим знакомым, говоря всем:
   - Почему бы нам не взять короля и не поместить его в городской  рату-
ше? Напрасно мы предоставляем его воспитание нашим  врагам,  дающим  ему
дурные советы. Если бы он, например, воспитывался под руководством  гос-
подина коадъютора, то усвоил бы себе национальные принципы  и  любил  бы
народ.
   Всю ночь в городе чувствовалось глухое оживление, а наутро снова поя-
вились серые и черные плащи, патрули из вооруженных  торговцев  и  шайки
нищих.
   Королева провела ночь в беседе с глазу на глаз с принцем  Конде;  его
ввели к ней в полночь в молельню, откуда он вышел только около пяти  ча-
сов утра.
   В пять часов королева прошла в кабинет кардинала: она  еще  не  ложи-
лась, а кардинал уже встал.
   Он писал ответ Кромвелю, так как прошло уже  шесть  дней  из  десяти,
назначенных им Мордаунту.
   "Что же, - думал он, - я заставлю его немного подождать. Но ведь гос-
подин Кромвель лучше других знает, что такое революция, и извинит меня".
   Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф  своего  ответа,
когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет  с  апарта-
ментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время
приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
   Королева бы на в домашнем платье, но она  еще  могла  позволить  себе
быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и  Нипон  де  Лапкло,
долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза
ее сияли от радости.
   - Что случилось, ваше величество, - спросил  несколько  обеспокоенный
Мазарини, - у вас такой торжествующий и довольный вид?
   - Да, Джулио, - ответила она, - я могу торжествовать, так  как  нашла
средство раздавить эту гидру.
   - Вы великий политик, моя королева, - сказал Мазарини. - Какое же  вы
нашли средство?
   Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
   - Они хотят отобрать у меня короля, вы знаете это? - сказала  короле-
ва.
   - Увы, да. А меня повесить.
   - Они не получат короля.
   - Значит, и меня не повесят, benone [20].
   - Слушайте, я хочу уехать с вами и увезти с собой короля. Но я  хочу,
чтобы это событие, которое сразу изменит наше положение, произошло  так,
чтоб о нем знали только трое: вы, я и еще третье лицо.
   - Кто же это третье лицо?
   - Принц Конде.
   - Значит, он приехал? Мне сказали правду!
   - Да. Вчера вечером.
   - И вы с ним уже виделись?
   - Мы только что расстались.
   - Он принимает участие в этом деле?
   - Он дал мне этот совет.
   - А Париж?
   - Принц принудит его к сдаче голодом.
   - Ваш проект великолепен. Но я вижу одно препятствие.
   - Какое?
   - Невозможность осуществить его.
   - Пустые слова. Нет ничего невозможного.
   - Да, в мечтах.
   - Нет, на деле. Есть у нас деньги?
   - Да, немного, - сказал Мазарини, боясь, чтобы  Анна  Австрийская  не
заставила его раскошелиться.
   - Есть у нас войско?
   - Пять или шесть тысяч человек.
   - Хватит у нас мужества?
   - Безусловно.
   - Значит, дело нетрудное. О, понимаете ли вы, Джулио? Париж, этот не-
навистный Париж, проснувшись без короля и королевы, увидит, что его  пе-
рехитрили, что ему грозит осада и голод, что у него нет  другой  защиты,
кроме его вздорного парламента и тощего, кривоногого коадъютора!
   - Прекрасно, прекрасно, - произнес Мазарини, - я понимаю,  какое  это
произведет действие, но не вижу средств привести ваш план в исполнение.
   - Я найду средство.
   - Вы знаете, что это означает? Междоусобная война, война ожесточенная
и беспощадная!
   - Да, да, война, - сказала Анна Австрийская, - и я хочу обратить этот
мятежный город в пепел; я залью пожар кровью; я  хочу,  чтобы  ужасающий
пример заставил вечно помнить и преступление, и постигшую его  кару.  О,
как я ненавижу Париж!
   - Успокойтесь, Анна, что за кровожадность! Будьте осторожны;  времена
Малатесты и Каструччо Кастракани прошли.  Вы  добьетесь  того,  что  вас
обезглавят, прекрасная королева, а это будет жаль.
   - Вы смеетесь?
   - Ничуть не смеюсь. Война с целым народом опасна. Поглядите на своего
брата Карла Первого; ему пришлось плохо, очень плохо.
   - Да, но мы во Франции, и я испанка.
   - Тем хуже, per Baccho [21], тем хуже; я предпочел бы, чтобы вы  были
француженкой, а я французом: тогда нас не так бы ненавидели.
   - Во всяком случае, вы одобряете мой план?
   - Да, если только его возможно осуществить.
   - Конечно, возможно. Говорю вам: готовьтесь к отъезду!
   - Ну, я-то всегда к нему готов, но только мне никак  не  удается  уе-
хать... и на этот раз я вряд ли уеду.
   - А если я уеду, поедете вы со мной?
   - Постараюсь.
   - Вы меня убиваете своей трусостью, Джулио. Чего вы боитесь?
   - Многого.
   - Например?
   Лицо Мазарини было все время насмешливым. Теперь оно омрачилось.
   - Анна, - сказал он, - вы женщина и можете оскорблять мужчин, так как
уверены в своей безнаказанности. Вы обвиняете меня в трусости, но  я  не
так труслив, как вы, ибо не хочу бежать. Против кого восстал народ? Про-
тив вас или против меня? Кого он хочет повесить? Вас пли меня?  А  я  не
склоняюсь перед бурей, хоть вы и обвиняете меня в трусости. Я не  сорви-
голова, это не в моем вкусе, по я тверд. Берите пример  с  меня:  меньше
шума и больше дела. Вы громко кричите, - значит, ничего  но  достигнете.
Вы хотите бежать...
   Мазарини пожал плечами, взял королеву под руку и подвел ее к окну.
   - Смотрите, - сказал он.
   - Что? - спросила королева, ослепленная своим упрямством.
   - Ну, что же вы видите в это окно? Если глаза меня не обманывают, там
горожане в панцирях и касках, с добрыми мушкетами, как во времена  Лиги;
и они смотрят на это окно так внимательно, что увидят вас, если вы  под-
нимете занавеску. Теперь посмотрите в другое окно. Что вы видите? Воору-
женный алебардами народ, который караулит выходы. Все ворота, двери, да-
же отдушины погребов охраняются, и я скажу вам, как говорил мне Ла  Раме
о Бофоре: "Если вы не птица и не мышь, вы не выйдете отсюда".
   - Но ведь Бофор бежал!
   - Хотите и вы бежать таким же способом?
   - Значит, я пленница?
   - Конечно! - воскликнул Мазарини. - Я уже битый час вам  это  доказы-
ваю.
   С этими словами кардинал преспокойно сел за стол и занялся письмом  к
Кромвелю.
   Анна, трепеща от гнева и вся красная от негодования, вышла из кабине-
та, сильно хлопнув дверью. Мазарини даже не обернулся. Вернувшись к  се-
бе, королева бросилась в кресло и залилась  слезами.  Вдруг  ее  осенила
мысль.
   - Я спасена! - воскликнула она, вставая. - О да, я знаю человека, ко-
торый сумеет увезти меня из Парижа; я слишком долго не вспоминала о нем.
Да, - продолжала она задумчиво, по в каком-то радостном  возбуждении,  -
как я неблагодарна. Я двадцать лет оставляла в забвении человека,  кото-
рого давно должна была бы сделать маршалом Франции. Моя свекровь осыпала
золотом, почестями и ласками Кончини, который погубил ее; король  сделал
Витри маршалом Франции за убийство; а я даже не вспоминала и оставила  в
бедности этого благородного д'Артаньяна, который меня спас.
   Она подбежала к письменному  столу  и  поспешно  набросала  несколько
слов.



   СВИДАНИЕ

   Д'Артаньян спал эту ночь в комнате Портоса, как  все  ночи  с  начала
возмущения. Шпаги свои они держали у изголовья,  а  пистолеты  клали  на
стол так, чтобы они были под рукой.
   Под утро д'Артаньяну приснилось, что все небо покрылось желтым  обла-
ком, из которого полил золотой дождь, и что он подставил свою шляпу  под
кровельный желоб.
   Портосу снилось, что дверца его кареты оказалась слишком мала,  чтобы
вместить его полный герб.
   В семь часов их разбудил  слуга  без  ливреи,  принесший  д'Артаньяну
письмо.
   - От кого? - спросил гасконец.
   - От королевы, - отвечал слуга.
   - Ого! - произнес Портос, приподымаясь на постели. - Ну и что там?
   Д'Артаньян попросил слугу пройти в соседнюю  комнату  и,  как  только
дверь затворилась, вскочил с постели и поспешно прочел  записку.  Портос
смотрел на него, выпучив глаза и не решаясь заговорить.
   - Друг Портос, - сказал наконец д'Артаньян, протягивая ему письмо,  -
вот наконец твой баронский титул и мой капитанский патент. Читай и  суди
сам.
   Портос протянул руку, взял письмо и прочел дрожащим голосом:
   "Королева желает переговорить  с  господином  д'Артаньяном,  которого
просит последовать за подателем этого письма".
   - Что же, - произнес Портос, - я не вижу тут ничего особенного.
   - А я вижу, и очень много, - возразил Д'Артаньян. - Если  уж  позвали
меня, то, значит, дела плохи. Подумай, что должно было произойти,  чтобы
через двадцать лет королева вспомнила обо мне!
   - Правда, - согласился Портос.
   - Наточи свою шпагу, барон, заряди пистолеты и  задай  лошадям  овса.
Ручаюсь, что еще сегодня у нас будет дело; а главное - никому ни слова.
   - Не готовят ли нам западню, чтобы избавиться от нас? - спросил  Пор-
тос, уверенный, что его будущее величие уже теперь многим не дает покоя.
   - Если это западня, - возразил д'Артаньян, - то я ее  разгадаю,  будь
покоен. Если Мазарини итальянец, то я гасконец.
   Д'Артаньян в один миг оделся. Портос, по-прежнему лежавший в постели,
уже застегивал ему плащ, когда в дверь снова постучали.
   Вошел другой слуга.
   - От его преосвященства кардинала Мазарини, - произнес он.
   Д'Артаньян посмотрел на Портоса.
   - Дело осложняется, - сказал тот. - С чего же начинать?
   - Не беда, - отвечал Д'Артаньян, прочитав записку  кардинала,  -  все
устраивается отлично - его преосвященство назначает мне  свидание  через
полчаса.
   - А, тогда все в порядке.
   - Друг мой, - сказал Д'Артаньян, обращаясь к слуге, -  передайте  его
преосвященству, что через полчаса я буду к его услугам.
   Слуга поклонился и вышел.
   - Хорошо, что этот не видал того, - заметил д'Артаньян.
   - Значит, ты думаешь, они прислали за тобой не по одному  и  тому  же
делу?
   - Не думаю, а уверен в этом.
   - Однако, Д'Артаньян, торопись. Не забывай, что тебя ждет королева, а
после королевы кардинал, а после кардинала я.
   Д'Артаньян позвал слугу Анны Австрийской.
   - Я готов, мой друг, - сказал он, - проводите меня.
   Слуга провел его окольными улицами, и через несколько минут они всту-
пили через маленькую калитку в дворцовый сад, а затем по потайной  лест-
нице д'Артаньяна ввели в молельню королевы.
   Лейтенант мушкетеров испытывал безотчетное волнение: в  нем  не  было
больше юношеской самоуверенности, и благодаря приобретенной им опытности
он понимал всю важность совершающихся событий.
   Через минуту легкий шум нарушил тишину молельни.  Д'Артаньян  вздрог-
нул, увидев, как чья то рука приподымает портьеру. По форме,  белизне  и
красоте он узнал эту руку, которую ему однажды, так давно, дозволили по-
целовать.
   В молельню вошла королева
   - Это вы, господин Д'Артаньян, - сказала  она,  устремив  на  офицера
ласковый и в то же время грустный взгляд. -  Это  вы,  и  я  вас  узнаю.
Взгляните и вы на меня, я королева. Узнаете вы меня?
   - Нет, ваше величество, - ответил д'Артаньян.
   - Разве вы забыли уже, - сказала Анна Австрийская тем чарующим тоном,
какой она умела придать своему голосу, когда хотела этого, - как некогда
одной королеве понадобился храбрый и преданный дворянин и как она  нашла
этого дворянина? Для этого дворянина, который, быть может,  думает,  что
его забыли, она сохранила место в глубине своего сердца. Знаете вы это?
   - Нет, ваше величество, я этого не знаю, - сказал мушкетер.
   - Тем хуже, сударь, - произнесла Анна Австрийская, - тем хуже; я хочу
сказать - для королевы, так как ей опять понадобилась такая же храбрость
и преданность.
   - Неужели, - возразил Д'Артаньян, - королева, окруженная такими  пре-
данными слугами, такими мудрыми советниками, такими выдающимися по  зас-
лугам и положению людьми, удостоила обратить свой взор на простого  сол-
дата?
   Анна поняла скрытый упрек, который только смутил, но не рассердил ее.
Самоотверженность и бескорыстие гасконского дворянина много раз  застав-
ляли ее чувствовать угрызения совести, он превзошел ее благородством.
   - Все, что вы говорите о людях, окружающих меня, может быть и  верно,
- сказала она, - но я могу довериться только вам, господин Д'Артаньян. Я
знаю, что вы служите господину кардиналу, но послужите немного мне, и  я
позабочусь о вас. Скажите, не согласились ли бы вы сделать для  меня  то
же, что сделал некогда для королевы дворянин, вам неизвестный.
   - Я сделаю все, что прикажет ваше величество, - сказал Д'Артаньян.
   Королева на минуту задумалась; в ответе мушкетера ей послышалась  из-
лишняя осторожность
   - Вы, может быть, любите спокойствие? - спросила она.
   - Я не знаю, что это такое: я никогда не отдыхал, ваше величество.
   - Есть у вас друзья?
   - У меня их было трое: двое покинули Париж, и я не знаю, где они  на-
ходятся. Со мной остался только один, по этот человек, кажется, из  тех,
что знали дворянина, о котором ваше величество удостоили рассказать мне.
   - Отлично! - сказала королева. - Вы вдвоем с вашим другом стоите  це-
лой армии.
   - Что я должен сделать, ваше величество?
   - Приходите еще раз, в пять часов, и я вам скажу; во не  говорите  ни
единой душе о свидании, которое я вам назначила.
   - Слушаюсь, ваше величество.
   - Поклянитесь на распятии.
   - Ваше величество, я никогда не нарушал своего слова. Что  я  сказал,
то сказал.
   Королева, не привыкшая к такому языку, необычному в устах ее придвор-
ных, вывела заключение, что д'Артаньян вложит все свое усердие в  испол-
нение ее плана, в осталась этим очень довольна. На самом деле  это  была
одна из хитростей гасконца, подчас желавшего скрыть под личиной солдатс-
кой резкости и прямоты свою проницательность.
   - Ваше величество ничего мне больше сейчас не прикажет? - спросил он.
   - Нет, - отвечала Анна Австрийская, - до пяти часов вы свободны и мо-
жете идти.
   Д'Артаньян поклонился и вышел.
   "Черт возьми, - подумал он, - я, кажется, и в самом деле им очень ну-
жен".
   Так как полчаса уже прошло, то он прошел по внутренней галерее и пос-
тучался к кардиналу.
   Бернуин впустил его.
   - Я к вашим услугам, монсеньер, - произнес д'Артаньян, входя в  каби-
нет кардинала.
   По своему обыкновению, он сразу осмотрелся кругом и заметил, что  пе-
ред Мазарини лежит запечатанный конверт. Но конверт этот  лежал  верхней
стороной вниз, так что нельзя было рассмотреть, кому он адресован.
   - Вы от королевы? - спросил Мазарини, пытливо поглядывая на  мушкете-
ра.
   - Я, монсеньер? Кто вам это сказал?
   - Никто, но я знаю.
   - Очень сожалею, но должен сказать вам, монсеньер, но вы  ошибаетесь,
- бесстыдно заявил гасконец, помнивший данное им Анне Австрийской обеща-
ние.
   - Я сам видел, как вы шли по галерее.
   - Это оттого, что меня провели по потайной лестнице.
   - А зачем?
   - Не знаю; вероятно, тут какое-нибудь недоразумение.
   Мазарини знал, что нелегко заставить д'Артаньяна сказать то, чего тот
не хочет говорить; поэтому он на время отказался от попыток проникнуть в
его тайну.
   - Поговорим о моих делах, - сказал кардинал, - раз о своих  вы  гово-
рить не желаете.
   Д'Артаньян молча поклонился.
   - Любите вы путешествовать? - спросил Мазарини.
   - Я почти всю жизнь провел в дороге.
   - Вас ничто в Париже не удерживает?
   - Меня ничто не может удержать, кроме приказа свыше.
   - Хорошо. Вот письмо, которое надо доставить по адресу.
   - По адресу, монсеньер? Но я не вижу никакого адреса.
   Действительно, на конверте не было никакой надписи.
   - Письмо в двух конвертах, - сказал Мазарини.
   - Понимаю. Я должен вскрыть верхний, когда прибуду в назначенное  мне
место.
   - Совершенно верно. Возьмите его и отправляйтесь. У  вас  есть  друг,
господин дю Валлон, которого я очень ценю. Возьмите его с собой.
   "Черт возьми, - подумал д'Артаньян, - он знает, что мы  слышали  вче-
рашний разговор, и хочет удалить нас из Парижа".
   - Вы колеблетесь? - спросил Мазарини.
   - Нет, монсеньер, я тотчас же отправлюсь. Но только я  должен  попро-
сить вас об одной вещи.
   - О чем же? Говорите.
   - Пройдите к королеве, ваше преосвященство.
   - Когда?
   - Сейчас.
   - Зачем?
   - Чтобы сказать ей следующее: "Я посылаю д'Артаньяна по одному  делу,
и он должен сейчас же отправиться в путь".
   - Видите, вы были у королевы! - сказал Мазарини.
   - Я уже имел честь докладывать вашему преосвященству, что тут,  веро-
ятно, какое-нибудь недоразумение.
   - Что это значит? - спросил кардинал.
   - Могу я повторить вашему преосвященству мою просьбу?
   - Хорошо, я иду. Подождите меня здесь.
   Мазарини взглянул, не забыл ли он какого-нибудь ключа в замке, и  вы-
шел.
   Прошло десять минут, в течение которых д'Артаньян тщетно пытался  ра-
зобрать сквозь наружный конверт адрес на письме.
   Кардинал возвратился бледный и, видимо, озабоченный. Он молча  подсел
опять к письменному столу и начал что-то обдумывать.  Д'Артаньян  внима-
тельно следил за ним, стараясь прочесть его мысли. Но лицо кардинала бы-
ло столь же непроницаемо, как конверт пакета, который он отдал  мушкете-
ру.
   "Эге! - подумал д'Артаньян. - Он, кажется, сердит. Уж не на меня  ли?
Он размышляет. Не собирается ли он отправить  меня  в  Бастилию?  Только
смотрите, монсеньер, при первом же слове, которое вы скажете, я вас  за-
душу и сделаюсь фрондером. Меня повезут с триумфом, как Бруселя, и  Атос
назовет меня французским Брутом. Это будет недурно".
   Пылкое воображение гасконца уже рисовало ему  всю  выгоду,  какую  он
сможет извлечь из такого положения.
   Но он ошибся. Мазарини заговорил с ним ласковее прежнего.
   - Вы правы, дорогой д'Артаньян, - сказал он, - вам еще нельзя ехать.
   "Ага", - подумал д'Артаньян.
   - Верните мне, пожалуйста, письмо.
   Д'Артаньян подал письмо. Кардинал проверил, цела ли печать.
   - Вы мне понадобитесь сегодня вечером, - сказал Мазарини. - Приходите
через два часа.
   - Через два часа, монсеньер, - возразил д'Артаньян, - у меня назначе-
но свидание, которое я не могу пропустить.
   - Не беспокойтесь, - сказал Мазарини, - это по одному и тому же делу.
   "Прекрасно, - подумал д'Артаньян, - я так и думал".
   - Итак, возвращайтесь в пять часов и приведите с собой милейшего гос-
подина дю Валлона. Но только оставьте его в приемной: я хочу  поговорить
с вами наедине.
   Д'Артаньян молча поклонился, думая про себя:
   "Оба дают одно и то же приказание, оба назначают одно и то же  время,
оба в Пале-Рояле. Понимаю. Вот тайна, за которую господин де Гонди  зап-
латил бы сто тысяч ливров".
   - Вы задумались? - спросил Мазарини с тревогой.
   - Да, я думаю о том, надо ли нам вооружиться или нет.
   - Вооружитесь до зубов, - сказал кардинал.
   - Хорошо, монсеньер, будет исполнено.
   Д'Артаньян поклонился, вышел и поспешил домой передать  своему  другу
лестные отзывы Мазарини, чем доставил Портосу несказанное удовольствие.



   БЕГСТВО

   Несмотря на признаки волнения в городе, Пале-Рояль представлял  самое
веселое зрелище, когда д'Артаньна явился туда к пяти  часам  дня.  И  не
удивительно: раз королева возвратила народу Бруселя и Бланмениля, ей те-
перь действительно нечего было бояться, потому что народу больше  нечего
было от нее требовать. Возбуждение горожан было остатком недавнего  вол-
нения: надо было дать ему время утихнуть, подобно тому как после бур  и:
требуется иногда несколько дней для того, чтобы море совсем успокоилось.
   Устроено было большое празднество, поводом к которому послужил приезд
ланского победителя. Приглашены были принцы и принцессы; уже  с  полудня
двор наполнился их каретами. После обеда у королевы должна  была  состо-
яться игра.
   Анна Австрийская пленяла всех в этот день своим умом и  грацией;  ни-
когда еще не видели ее такой веселой. Жажда  мести  придавала  блеск  ее
глазам и озаряла лицо улыбкой.
   Когда встали из-за стола, Мазарини скрылся.  Д'Артаньян  уже  был  на
своем посту, дожидаясь кардинала в передней. Тот появился с сияющим  ли-
цом, взял его за руку и ввел в кабинет.
   - Мой дорогой д'Артаньян, - сказал министр, садясь,  -  я  окажу  вам
сейчас величайшее доверие, какое только министр может оказать офицеру.
   Д'Артаньян поклонился.
   - Я надеюсь, - сказал он, - что министр окажет мне  его  безо  всякой
задней мысли и в полном убеждении, что я действительно достоин доверия.
   - Вы достойнее всех, мой друг, иначе бы я к вам не обратился.
   - В таком случае, - сказал д'Артаньян, -  признаюсь  вам,  монсеньер,
что я уже давно жду подобного случая. Скажите же мне скорее то, что  со-
бирались сообщить.
   - Сегодня вечером,  любезный  д'Артаньян,  -  продолжал  Мазарини,  -
судьба государства будет в ваших руках.
   Он остановился.
   - Объяснитесь, монсеньер, я жду.
   - Королева решила проехаться с королем в СенЖермен.
   - Ага, - сказал д'Артаньян, - иначе говоря, королева хочет уехать  из
Парижа.
   - Вы понимаете, женский каприз...
   - Да, я очень хорошо понимаю, - сказал д'Артаньян.
   - За этим-то она и призвала вас к себе сегодня утром и приказала  вам
снова явиться в пять часов.
   - Стоило требовать с меня клятвы, что я никому не скажу об этом  сви-
дании, - прошептал д'Артаньян. - О, женщины! Даже будучи королевами, они
остаются женщинами!
   - Вы, может быть, не одобряете этого маленького путешествия,  дорогой
господин д'Артаньян? - спросил Мазарипп с беспокойством.
   - Я, монсеньер? - сказал д'Артаньян. - А почему бы?
   - Вы пожимаете плечами.
   - Это у меня такая привычка, когда я говорю с самим собой, монсеньер.
   - Значит, вы одобряете?
   - Я не одобряю и не осуждаю, монсеньер: я только жду  ваших  приказа-
ний.
   - Хорошо. Итак, я остановил свои выбор на вас. Я вам поручаю  отвезти
короля и королеву в Сен-Жермен.
   "Ловкий плут!" - подумал д'Артаньян
   - Вы видите, - продолжал Мазарини, видя  бесстрастие  д'Артаньяна,  -
как я вам уже говорил, в ваших руках будет судьба государства.
   - Да, монсеньер, и я чувствую всю ответственность такою поручения.
   - Но все же вы предлагаете его?
   - Я согласен на все.
   - Вы считаете это дело возможным?
   - Все возможно.
   - Могут на вас напасть дорогой?
   - Весьма вероятно.
   - Как же вы поступите в этом случае?
   - Я пробьюсь сквозь ряды нападающих.
   - А если не пробьетесь?
   - В таком случае - тем хуже для них: я пройду по их трупам.
   - И вы доставите короля и королеву здравыми и невредимыми в  Сен-Жер-
мен?
   - Да.
   - Вы ручаетесь жизнью?
   - Ручаюсь.
   - Вы герой, мой дорогой! - сказал Мазарини, с  восхищением  глядя  на
мушкетера.
   Д'Артаньян улыбнулся.
   - А я? - спросил Мазарини после минутного молчания, пристально  глядя
на д'Артаньяна.
   - Что, монсеньер?
   - Если я тоже захочу уехать?
   - Это будет труднее.
   - Почему так?
   - Ваше преосвященство могут узнать.
   - Даже в этом костюме? - сказал Мазарини.
   И он сдернул с кресла  плащ,  прикрывавший  полный  костюм  всадника,
светло-серый с красным, весь расшитый серебром.
   - Если ваше преосвященство переоденетесь, тогда будет легче.
   - А! - промолвил Мазарини, вздохнув свободнее.
   - Но вам придется сделать то, что, как вы недавно говорили, вы сдела-
ли бы на нашем месте.
   - Что такое?
   - Кричать: "Долой Мазарини!"
   - Я буду кричать.
   - По-французски, на чистом французском языке,  монсеньер.  Остерегай-
тесь плохого произношения. В Сицилии убили шесть тысяч анжуйцев  за  то,
что они плохо говорили по-итальянски. Смотрите, чтобы французы не отпла-
тили вам за сицилийскую вечерню.
   - Я постараюсь.
   - На улице много вооруженных людей, - продолжал Д'Артаньян, - уверены
ли вы, что никто не знает о намерении королевы?
   Мазарини задумался.
   - Для изменника, монсеньер, ваше предложение было бы как нельзя более
на руку; все можно было бы объяснить случайным нападением.
   Мазарини вздрогнул; но он рассудил, что  человек,  собирающийся  пре-
дать, не станет предупреждать об этом.
   - Потому-то, - живо ответил он, - я и доверяюсь не первому  встречно-
му, а избрал себе в проводники именно вас.
   - Так вы не едете вместе с королевой?
   - Нет, - сказал Мазарини.
   - Значит, позже.
   - Нет, - снова ответил Мазарини.
   - А! - сказал д'Артаньян, начиная понимать.
   - Да, у меня свои планы: уезжая вместе с королевой, я только увеличи-
ваю опасность ее положения; если я уеду после королевы, ее отъезд  угро-
жает мне большими опасностями. К тому же, когда королевская  семья  очу-
тится вне опасности, обо мне могут позабыть: великие мира сего  неблаго-
дарны.
   - Это правда, - сказал д'Артаньян, невольно бросая  взгляд  на  алмаз
королевы, блестевший на руке Мазарини.
   Мазарини заметил этот взгляд и тихонько повернул свой перстень  алма-
зом вниз.
   - И я хочу, - прибавил Мазарини с тонкой улыбкой, - помешать им  быть
неблагодарными в отношении меня.
   - Закон христианского милосердия, - сказал д'Артаньян, - предписывает
нам не вводить ближнего в соблазн.
   - Вот именно потому я и хочу уехать раньше их, - добавил Мазарини.
   Д'Артаньян улыбнулся: он слишком хорошо знал итальянское лукавство.
   Мазарини заметил его улыбку и воспользовался моментом.
   - Итак, вы начнете с того, что поможете мне выбраться из  Парижа,  не
так ли, дорогой д'Артаньян?
   - Трудная задача, монсеньер! - сказал д'Артаньян, принимая свой преж-
ний серьезный вид.
   - Но, - сказал Мазарини, внимательно следя за каждым  движением  лица
д'Артаньяна, - вы не делали таких оговорок, когда дело шло  о  короле  и
королеве.
   - Король и королева - мои повелители, монсеньер, - ответил  мушкетер.
- Моя жизнь принадлежит им. Если они ее требуют, мне нечего возразить.
   "Это правда, - пробормотал Мазарини. - Твоя жизнь мне не принадлежит,
и мне следует купить ее у тебя, не так ли?"
   И с глубоким вздохом он начал поворачивать перстень алмазом наружу.
   Д'Артаньян улыбнулся.
   Эти два человека сходились в одном - в лукавстве. Если бы они так  же
сходились в мужестве, один под руководством другого совершил бы  великие
дела.
   - Вы, конечно, понимаете, - сказал Мазарини, - что если я  требую  от
вас этой услуги, то собираюсь и - отблагодарить за нее.
   - Только собираетесь, ваше преосвященство? - спросил д'Артаньян.
   - Смотрите, любезный д'Артаньян, - сказал Мазарини, снимая перстень с
пальца, - вот алмаз, который был когда-то вашим. Справедливость требует,
чтобы я его вам вернул: возьмите его, умоляю.
   Д'Артаньян не заставил Мазарини повторять; он взял перстень,  посмот-
рел, прежний ли в нем камень, и, убедившись в чистоте  его  воды,  надел
его себе на палец с несказанным удовольствием.
   - Я очень дорожил им, - сказал Мазарини, провожая камень взглядом,  -
но все равно, я отдаю его вам с большой радостью.
   - А я, монсеньер, принимаю его с не меньшей радостью. Теперь  погово-
рим о ваших делах. Вы хотите уехать раньше всех?
   - Да, хотел бы.
   - В котором часу?
   - В десять.
   - А королева, когда она поедет?
   - В полночь.
   - Тогда это возможно: сначала я вывезу вас, а затем, когда вы  будете
вне города, вернусь за королевой.
   - Превосходно. Но как же мне выбраться из Парижа?
   - Предоставьте это мне.
   - Даю вам полную власть, возьмите конвой, какой найдете нужным.
   Д'Артаньян покачал головой.
   - Мне кажется, это самое надежное средство, - сказал Мазарини.
   - Для вас, монсеньер, но не для королевы.
   Мазарини прикусил губы.
   - Тогда как же мы поступим? - спросил он.
   - Предоставьте это мне, монсеньер.
   - Гм! - сказал Мазарини.
   - Предоставьте мне все решать и устраивать...
   - Однако же...
   - Или ищите себе другого, - прибавил Д'Артаньян, поворачиваясь к нему
спиной.
   "Эге, - сказал Мазарини про себя, - он, кажется, собирается  улизнуть
с перстнем".
   И он позвал его назад.
   - Д'Артаньян, дорогой мой Д'Артаньян! - сказал он ласковым голосом.
   - Что прикажете, монсеньер?
   - Вы отвечаете мне за успех?
   - Я не отвечаю ни за что; я сделаю все, что смогу.
   - Все, что сможете?
   - Да.
   - Ну хорошо, я вам вверяюсь.
   "Великое счастье!" - подумал д'Артаньян.
   - Итак, в половине десятого вы будете здесь?
   - Я застану ваше преосвященство готовым?
   - Разумеется, я буду готов.
   - Итак, решено. Теперь не угодно ли вам, монсеньер, чтобы я повидался
с королевой?
   - Зачем?
   - Я желал бы получить приказание из собственных уст ее величества.
   - Она поручила мне передать его вам.
   - Но она могла забыть что-нибудь.
   - Вы непременно хотите ее видеть?
   - Это необходимо, монсеньер.
   Мазарини колебался с минуту. Д'Артаньян стоял на своем.
   - Ну хорошо, - сказал Мазарини, - я проведу вас к ней, но ни слова  о
нашем разговоре.
   - Все останется между нами, монсеньер, - сказал
   Д'Артаньян.
   - Вы клянетесь молчать?
   - Я никогда не клянусь. Я говорю "да" или "нет" и  держу  свое  слово
как дворянин.
   - Я вижу, мне придется слепо на вас положиться.
   - Это будет самое лучшее, поверьте мне, монсеньер.
   - Идемте, - сказал Мазарини.
   Мазарини ввел д'Артаньяна в молельню королевы, затем велел ему  обож-
дать.
   Д'Артаньян ждал недолго. Через пять минут вошла королева  в  парадном
туалете. В этом наряде ей едва можно было дать тридцать  пять  лет;  она
все еще была очень красива.
   - Это вы, Д'Артаньян! - сказала она с любезной улыбкой.  -  Благодарю
вас, что вы настояли на свидании со мной.
   - Простите меня, ваше величество, - сказал д'Артаньян, - но  я  хотел
получить приказание из ваших собственных уст.
   - Вы знаете, в чем дело?
   - Да, ваше величество.
   - Вы принимаете поручение, которое я на вас возлагаю?
   - Принимаю с благодарностью.
   - Хорошо, будьте здесь в полночь.
   - Слушаю, ваше величество.
   - Д'Артаньян, - сказала королева, - я слишком хорошо знаю ваше беско-
рыстие, чтобы говорить вам сейчас о моей благодарности, но, клянусь вам,
я не забуду эту вторую услугу, как забыла первою.
   - Ваше величество вольны помнить или забывать, я не  понимаю,  о  чем
угодно говорить вашему величеству.
   И д'Артаньян поклонился.
   - Ступайте, - сказала королева с очаровательнейшей улыбкой, - ступай-
те и возвращайтесь в полночь.
   Движением руки она отпустила д'Артаньяна, и он удалился; но,  выходя,
он бросил взгляд на портьеру, из-за которой появилась королева, и из-под
нижнего края драпировки заметил кончик бархатного башмака.
   "Отлично, - подумал он, - Мазарини подслушивал, не выдам  ли  я  его.
Право, этот итальянский паяц не стоит того, чтобы ему служил честный че-
ловек".
   Несмотря на это, д'Артаньян точно явился на свиданье; в половине  де-
сятого он вошел в приемную.
   Бернуин ожидал его и ввел в кабинет.
   Он нашел кардинала переодетым для поездки верхом. Он был очень красив
в этом костюме, который носил, как мы уже говорили, с  большим  изящест-
вом.
   Однако он был очень бледен, и его пробирала дрожь.
   - Вы один? - спросил Мазарини.
   - Да, ваше преосвященство.
   - А добрейший дю Валлон? Разве он не доставит нам  удовольствия  быть
нашим спутником?
   - Конечно, монсеньер, он ожидает нас в своей карете.
   - Где?
   - У калитки дворцового сада.
   - Так мы поедем в его карете?
   - Да, монсеньер.
   - И без других провожатых, кроме вас двоих?
   - Разве этого мало? Даже одного из нас было бы достаточно.
   - Право, дорогой д'Артаньян, ваше хладнокровие меня просто пугает.
   - Я думал, напротив, что оно должно вас ободрить.
   - А Бернуина разве мы не возьмем с собой?
   - Для него нет места, он догонит ваше преосвященство.
   - Нечего делать, - сказал Мазарини, - приходится  вас  во  всем  слу-
шаться.
   - Монсеньер, еще есть время одуматься, - сказал д'Артаньян. - Это це-
ликом во власти вашего преосвященства.
   - Нет, нет, едем, - сказал Мазарини.
   И оба спустились по потайной лестнице;  Мазарини  опирался  на  д'Ар-
таньяна, и д'Артаньян чувствовал, как дрожала рука кардинала.
   Они прошли через двор Пале-Рояля, где еще стояло несколько карет  за-
поздавших гостей, вошли в сад и достигли калитки.
   Мазарини хотел отомкнуть ее своим ключом, но  рука  его  дрожала  так
сильно, что он никак не мог попасть в замочную скважину.
   - Позвольте мне, - сказал д'Артаньян.
   Мазарини дал ему ключ; д'Артаньян отпер и положил ключ себе в карман;
он рассчитывал воспользоваться им на обратном пути.
   Подножка была опущена, дверца открыта; Мушкетон стоял у дверцы.  Пор-
тос сидел внутри кареты.
   - Входите, монсеньер, - сказал д'Артаньян.
   Мазарини не заставил просить себя дважды и быстро вскочил в карету.
   Д'Артаньян вошел вслед за ним. Мушкетон захлопнул дверцу  и,  кряхтя,
взгромоздился на запятки. Он пробовал отвертеться от  этой  поездки  под
предлогом своей раны, которая еще давала себя чувствовать, но д'Артаньян
сказал ему:
   - Оставайтесь, если хотите, мой дорогой Мустон, но предупреждаю  вас,
что Париж запылает этой ночью.
   Мушкетон не расспрашивал больше и заявил, что  готов  последовать  за
своим господином и за д'Артаньяном хоть на край света.
   Карета поехала спокойной рысью, не внушавшей ни малейшего подозрения,
что ее седоки очень спешат. Кардинал отер себе лоб носовым платком и ог-
ляделся.
   Слева от него сидел Портос, справа д'Артаньян.  Каждый  охранял  свою
дверцу и служил кардиналу защитой.
   На переднем сиденье, против них, лежали две пары пистолетов: одна пе-
ред Портосом, другая перед д'Артаньяном. Кроме того, у обоих друзей было
по шпаге.
   В ста шагах от Пале-Рояля карету остановил патруль.
   - Кто едет? - спросил начальник.
   - Мазарини! - с хохотом ответил д'Артаньян.
   Волосы стали дыбом на голове кардинала.
   Шутка пришлась горожанам по вкусу; видя карету без гербов  и  конвоя,
они никогда бы не поверили в возможность такой смелости.
   - Счастливого пути! - крикнули они.
   Карету пропустили.
   - Что скажете, монсеньер, о моем ответе? - спросил д'Артаньян.
   - Вы умный человек! - воскликнул Мазарини.
   - Да, конечно, - сказал Портос, - я понимаю...
   На середине улицы Пти-Шан второй патруль остановил карету.
   - Кто идет? - крикнул начальник.
   - Откиньтесь, монсеньер, - сказал д'Артаньян.
   Мазарини так запрятался между двумя приятелями, что совершенно исчез,
скрытый ими.
   - Кто идет? - с нетерпением повторил тот же голос.
   Д'Артаньян увидел, что лошадей схватили под уздцы. Он наполовину  вы-
сунулся из кареты.
   - Эй, Планше! - сказал он.
   Начальник подошел. Это был действительно Планше; д'Артаньян узнал го-
лос своего бывшего лакея.
   - Как, сударь, - сказал Планше, - это вы?
   - Да, я, любезный друг. Портос ранен ударом шпаги, и я везу его в его
загородный дом в Сен-Клу.
   - Неужели? - сказал Планше.
   - Портос, - продолжал д'Артаньян, - если вы можете еще говорить,  мой
дорогой Портос, скажите хоть словечко нашему доброму Планше.
   - Планше, мой друг, - сказал Портос страдающим голосом, -  мне  очень
плохо; если встретишь врача, будь добр, пришли его ко мне.
   - Боже мой, какое несчастье! - воскликнул Планше. - Как же это случи-
лось?
   - Я тебе после расскажу, - сказал Мушкетон.
   Портос сильно застонал.
   - Вели пропустить нас, Планше, - шепнул ему д'Артаньян, - иначе мы не
довезем его живым: у него задеты легкие, мой друг.
   Планше покачал головой, как бы желая сказать: "В  таком  случае  дело
плохо!"
   Затем обратился к своим людям:
   - Пропустите, это друзья.
   Карета тронулась, и Мазарини, затаивший дыхание, вздохнул свободно.
   - Разбойники! - прошептал он.
   Около заставы Сент-Оноре им попался третий отряд; он состоял из людей
подозрительной наружности, похожих скорее всего на  бандитов,  это  была
команда нищего с паперти св. Евстафия.
   - Готовься, Портос! - сказал д'Артаньян.
   Портос протянул руку к пистолетам.
   - Что такое? - спросил Мазарини.
   - Монсеньер, - сказал д'Артаньян, - мы,  кажется,  сделали  в  дурную
компанию.
   К дверце подошел человек, вооруженный косой.
   - Кто идет? - спросил этот человек.
   - Эй, любезный, - сказал д'Артаньян, - разве  ты  не  узнаешь  карету
принца?
   - Принца или не принца, все равно, отворяйте! - сказал человек. -  Мы
стережем ворота и не пропускаем никого, не узнав, кто едет.
   - Что делать? - спросил Портос.
   - Надо проехать, черт возьми! - сказал д'Артаньян.
   - Но как это сделать? - спросил Мазарини.
   - Или они расступятся, или мы их переедем. Кучер, гони!
   Кучер взмахнул кнутом.
   - Ни шагу дальше, - сказал тот же человек, имевший вид начальника,  -
а то я перережу ноги вашим лошадям.
   - Жаль, черт возьми! - сказал Портос. - Эти лошади  обошлись  мне  по
сто пистолей каждая.
   - Я заплачу вам по двести, - сказал Мазарини.
   - Да, но, перерезав им ноги, они перережут нам глотку.
   - С этой стороны тоже кто-то лезет, - сказал Портос. - Убить его, что
ли?
   - Да, кулаком, если можете; стрелять будем  только  в  самом  крайнем
случае.
   - Могу, - сказал Портос.
   - Так отворяйте, - сказал д'Артаньян человеку с косой, беря  один  из
своих пистолетов за дуло и готовясь ударить врага рукояткой.
   Тот подошел.
   Пока он приближался, д'Артаньян, чтобы ему легче было  нанести  удар,
высунулся наполовину из дверцы, и глаза его встретились с глазами  нище-
го, освещенного светом фонаря.
   Должно быть, нищий узнал мушкетера,  потому  что  страшно  побледнел;
должно быть, и д'Артаньян узнал его, потому что волосы его встали дыбом.
   - Д'Артаньян! - воскликнул нищий, отступая. - Д'Артаньян!  Пропустите
их.
   Вероятно, д'Артаньян ответил бы ему, но в эту минуту послышался тяже-
лый удар, точно кто обухом хватил по голове быка: это Портос  прихлопнул
подошедшего к нему человека.
   Д'Артаньян обернулся и увидел несчастного, лежавшего в четырех  шагах
от них.
   - Теперь гони что есть духу! - крикнул он кучеру. - Гони, гони!
   Кучер полоснул коней кнутом, благородные животные рванулись. Послыша-
лись крики сбиваемых с ног людей. Затем карета подскочила  два  раза,  -
под нее попал человек: колеса проехали по чему-то круглому и подавшемуся
под ними.
   Все затаили дыхание. Карета пролетела через заставу.
   - В Кур-ла-Рен! - крикнул Д'Артаньян кучеру.
   Потом, обратившись к Мазарини, сказал:
   - Ну, монсеньер, можете прочесть пять раз "Отче наш" и шесть раз "Бо-
городицу", чтобы поблагодарить бога за ваше избавление; вы  спасены,  вы
свободны.
   Мазарини только простонал в ответ: он не верил в такое чудо.
   Через пять минут карета остановилась. Они приехали в Кур-ла-Рен.
   - Довольны ли вы, монсеньер, своим конвоем? - спросил мушкетер.
   - Я в восхищении, господа, - сказал  Мазарини,  отваживаясь  высунуть
голову из кареты. - Теперь сделайте то же для королевы.
   - Это будет гораздо легче, - сказал Д'Артаньян, выскочив из кареты. -
Дю Валлон, поручаю вам его преосвященство.
   - Будьте покойны, - сказал Портос, протягивая Руку.
   Д'Артаньян взял руку Портоса и пожал ее.
   - Ай! - вскричал Портос.
   Д'Артаньян с изумлением посмотрел на своего друга.
   - Что с вами?
   - Я, кажется, вывихнул себе кисть, - ответил Портос.
   - Черт возьми, вы всегда колотите как сослепу.
   - Еще бы: ведь мой противник уже навел на меня дуло пистолета. А  вы,
как вы разделались с вашим?
   - О, я имел дело не с человеком, - сказал д'Артаньян.
   - Ас кем же?
   - С призраком.
   - Ну и что же?
   - Ну, я заговорил его.
   Не вдаваясь в  дальнейшие  объяснения,  д'Артаньян  взял  с  передней
скамьи пистолеты, засунул их - себе за пояс, завернулся в плащ и, не же-
лая возвращаться той же дорогой, направился к заставе Ришелье.



   КАРЕТА КОАДЪЮТОРА

   Вместо того чтобы возвращаться через заставу  СентОноре,  д'Артаньян,
располагая временем, сделал круг и вернулся в Париж  через  заставу  Ри-
шелье.
   У ворот к нему подошли, чтобы узнать, кто он. Увидя по  его  шляпе  с
перьями и обшитому галунами плащу, что он офицер мушкетеров, его окружи-
ли, требуя, чтобы он кричал: "Долой  Мазарини!"  Сначала  это  его  лишь
слегка встревожило; но когда он понял, чего от него хотят,  он  закричал
таким громким голосом, что самые требовательные остались довольны.
   Он шел по улице Ришелье, раздумывая о том, как увезти королеву, пото-
му что нечего было и думать везти ее в карете с государственным  гербом.
Вдруг у ворот дома г-жи де Гемене он заметил экипаж.
   Его озарила счастливая мысль.
   "Вот, черт возьми, славно будет", - подумал он и, подойдя  к  карете,
посмотрел на гербы на дверцах и на ливрею кучера, сидевшего  на  козлах.
Осмотреть это ему было тем легче, что кучер спал, держа в руках вожжи.
   "Это карета коадъютора, - произнес Д'Артаньян  про  себя.  -  Честное
слово, я начинаю думать, что само провидение за нас".
   Он тихонько сел в карету и дернул за шелковый шнурок, конец  которого
был намотан на мизинец кучера.
   - В Пале-Рояль! - сказал он.
   Кучер, сразу очнувшись, повез в указанное место, не  подозревая,  что
приказание было дано ему не его господином. Швейцар во дворце  собирался
уже запирать ворота, но, увидев великолепный  экипаж,  решил,  что  едет
важная особа, и пропустил карету, которая остановилась у крыльца, Только
тут кучер заметил, что на запятках нет лакеев.
   Думая, что коадъютор послал их за чем-нибудь, он соскочил с козел  и,
не выпуская вожжей из рук, подошел к дверце.
   Д'Артаньян тоже выскочил из экипажа, и в ту минуту, когда  испуганный
кучер, не узнавая своего господи и а, попятился назад,  он  схватил  его
левой рукой за ворот, а правой приставил ему пистолет к груди.
   - Пикни только, и конец тебе! - сказал д'Артаньян.
   По выражению лица говорившего кучер увидал, что попал  в  западню,  и
застыл, разинув рот и вытаращив глаза.
   Два мушкетера прохаживались по двору; д'Артаньян окликнул их.
   - Белвер, - сказал он одному, - сделайте одолжение, возьмите у  этого
молодца вожжи, сядьте на козлы, подвезите карету к потайной  лестнице  и
подождите меня там; это - по королевскому приказу.
   Мушкетер знал, что его лейтенант не станет шутить, когда дело касает-
ся службы; он повиновался, не говоря ни слова, хотя приказание и показа-
лось ему странным.
   Затем, обратившись ко второму мушкетеру, д'Артаньян прибавил:
   - Дю Верже, помогите мне отвести этого человека в падежное место.
   Мушкетер подумал, что лейтенант  арестовал  какогонибудь  переодетого
принца, поклонился и, обнажив саблю, сделал знак, что готов.
   Д'Артаньян пошел по лестнице; за ним шел его пленник, а за  пленником
мушкетер; они прошли переднюю и вошли в прихожую Мазарини.
   Бернуин с нетерпением ожидал известий о своем господине.
   - Ну что, сударь? - спросил он.
   - Все идет как нельзя лучше, мой милый Бернуин; но вот человек, кото-
рого надо бы спрятать в надежное место...
   - Куда именно, сударь?
   - Куда угодно, только бы окна были с решетками, а двери с замками.
   - Это можно, сударь, - сказал Бернуин.
   И бедного кучера отвели в комнату с решетчатыми окнами, весьма смахи-
вавшую на тюрьму,
   - Теперь, любезный друг, - сказал д'Артаньян, - не угодно ли вам  ра-
зоблачиться и передать мне вашу шляпу и плащ?
   Кучер, разумеется, не оказал никакого сопротивления. К тому же он был
так поражен всем случившимся, что шатался и заикался, как пьяный.  Д'Ар-
таньян передал одежду камердинеру.
   - Теперь, дю Верже, - сказал он, - посидите с  этим  человеком,  пока
Бернуин не придет и не откроет дверь; сторожить придется довольно долго,
и это, я знаю, очень скучно, но вы понимаете, - прибавил он важно, - это
по королевскому приказу.
   - Слушаю, - ответил мушкетер, видя, что дело серьезное.
   - Кстати, - сказал д'Артаньян, - если этот человек попытается  бежать
или станет кричать, заколите его.
   Мушкетер кивнул головой в знак того, что в точности исполнит приказа-
ние.
   Д'Артаньян вышел, уведя с собой Бернуина.
   Пробило полночь.
   - Проведите меня в молельню королевы, - сказал д'Артаньян. - Доложите
ой, что я там, и положите этот узел вместе с заряженным мушкетом на коз-
лы кареты, ожидающей у потайной лестницы.
   Бернуин ввел д'Артаньяна в молельню; тот уселся  и  принялся  размыш-
лять.
   В Пале-Рояле все шло своим обычным чередом. В десять  часов,  как  мы
сказали, почти все гости разъехались. Те,  которые  должны  были  бежать
вместе с королевой, были предупреждены; им было назначено прибыть  между
полуночью и часом ночи в Кур-ла-Рен.
   В десять часов Анна Австрийская прошла к королю. Его  младшего  брата
только что уложили спать, а юный Людовик, в ожидая своей очереди, забав-
лялся, расставляя в боевом порядке оловянных солдатиков - занятие,  дос-
тавлявшее ему большое удовольствие. Два пажа играли вместе с ним.
   - Ла Порт, - сказала королева, - пора укладывать его величество.
   Король стал уверять, что ему еще не хочется спать, и просил у  матери
позволения поиграть еще немного, но королева настаивала:
   - Разве вы не едете завтра в шесть утра купаться в Конфлан,  Луи?  Вы
ведь сами, кажется, просили об этом?
   - Вы правы, ваше величество, - сказал король, - и я готов  удалиться,
если вы соблаговолите поцеловать меня. Ла Порт, дайте свечу  шевалье  де
Куалену.
   Королева приложилась губами к белому гладкому лбу, который  царствен-
ный ребенок важно подставил ей.
   - Заспите поскорее, Луи, - сказала королева, - потому  что  вас  рано
разбудят.
   - Постараюсь, чтобы сделать вам приятное, - сказал  юный  Людовик,  -
хотя мне вовсе не хочется спать.
   - Ла Порт, - сказала тихонько Анна Австрийская, - почитайте его вели-
честву какую-нибудь книгу поскучнее, по сами не раздеваетесь.
   Король вышел с шевалье де Куаленом, который нес  подсвечник.  Другого
пажа увели домой. Королева вернулась к себе. Ее придворные дамы  -  г-жа
де Брежи, г-жа де Бомон, г-жа де Мотвиль и ее сестра Сократила, прозван-
ная так за свою мудрость, только что принесли в гардеробную  остатки  от
обеда, которыми она обычно ужинала.
   Королева отдала приказания, поговорила об обеде, который давал  в  ее
честь через два дня маркиз Вилькье, указала лиц, которых она хотела  ви-
деть в числе приглашенных, назначила на послезавтра поездку в  Валь-деГ-
рас, где она собиралась помолиться, и приказала Берингену, своему  глав-
ному камердинеру, сопровождать ее туда.
   Поужинав с придворными дамами, королева заявила, что очень устала,  и
прошла к себе в спальню. Г-жа де Мотвиль, дежурная в этот вечер,  после-
довала за нею, чтобы помочь ей раздеться. Королева легла в постель,  ми-
лостиво поговорила с г-жой де Мотвиль несколько минут и отпустила ее.
   В это самое мгновение д'Артаньян въезжал в  ПалеРояль  в  карете  ко-
адъютора.
   Минуту спустя кареты придворных дам выехали из дворца,  и  ворота  за
ними замкнулись.
   Пробило полночь.
   Через пять минут Бернуин постучался в спальню  королевы,  пробравшись
по потайному ходу кардинала,
   Анна Австрийская сама отворила дверь.
   Она была уже одета, то есть  надела  чулки  и  закуталась  в  длинный
пеньюар.
   - Это вы, Бернуин? - сказала она. - Д'Артаньян здесь?
   - Да, ваше величество, он в молельне и ждет,  когда  ваше  величество
будете готовы.
   - Я готова. Скажите Ла Порту, чтобы он разбудил и одел короля, а  за-
тем пройдите к маршалу Вильруа и предупредите его от моего имени.
   Королева прошла в свою молельню, освещенную одной лампой  из  венеци-
анского стекла. Здесь она увидела д'Артаньяна,  который  стоя  дожидался
ее.
   - Это вы? - сказала она.
   - Так точно, ваше величество.
   - Вы готовы?
   - Готов, ваше величество.
   - А господин кардинал?
   -  Он  проехал  благополучно  и  дожидается   вашего   величества   в
Кур-ла-Рен.
   - Но в какой карете мы поедем?
   - Я все предусмотрел. Карета дожидается вашего величества внизу.
   - Пройдемте к королю.
   Д'Артаньян поклонился и последовал за королевой.
   Юный Людовик был уже одет, только еще без башмачков и камзола; он был
удивлен и засыпал вопросами одевавшего его Ла Порта, который отвечал ему
только:
   - Ваше величество, так приказала королева.
   Постель короля была раскрыта, и видны были простыни, до того изношен-
ные, что кое-где светились дырки.
   Это было тоже одно из проявлений скаредности Мазарини.
   Королева вошла; д'Артаньян остановился на  пороге.  Ребенок,  заметив
королеву, вырвался из рук Ла Порта и подбежал к ней.
   Королева сделала знак д'Артаньяну подойти.
   Д'Артаньян повиновался.
   - Сын мой, - сказала Анна Австрийская,  указывая  ему  на  мушкетера,
стоявшего спокойно с непокрытой головой, - вот господин д'Артаньян,  ко-
торый храбр, как один из старинных рыцарей, о которых вы любите  слушать
рассказы моих дам. Запомните его имя и всмотритесь  в  него  хорошенько,
чтобы не позабыть его лица, потому что сегодня он окажет нам большую ус-
лугу.
   Юный король посмотрел на офицера своими большими  гордыми  глазами  и
повторил:
   - Господин д'Артаньян?
   - Да, мой сын.
   Юный король медленно поднял свою маленькую руку и протянул ее  мушке-
теру; тот опустился на одно колено и поцеловал ее.
   - Господин д'Артаньян, - повторил Людовик. - Хорошо, ваше величество,
я запомню.
   В эту минуту послышался приближавшийся шум.
   - Что это такое? - спросила королева.
   - Ого! - ответил д'Артаньян, навострив свой чуткий  слух  и  проница-
тельный взгляд. - Это шум восставшего народа.
   - Надо бежать, - сказала королева.
   - Ваше величество предоставили мне руководить этим  делом;  надо  ос-
таться и узнать, чего хочет народ.
   - Господин д'Артаньян!
   - Я отвечаю за все.
   Ничто не заражает так быстро, как уверенность. Будучи сама полна силы
и мужества, королева хорошо умела ценить эти качества в других.
   - Распоряжайтесь, - сказала она, - я полагаюсь на вас.
   - Разрешите ли вы, ваше величество, во всем, касающемся  этого  дела,
отдавать приказания от вашего имени?
   - Можете.
   - Что им еще надо? - спросил король.
   - Мы это сейчас узнаем, ваше величество, - сказал д'Артаньян.
   Он поспешно вышел из комнаты.
   Шум все возрастал; казалось, он наполнял  весь  ПалеРояль.  Со  двора
неслись невнятные крики. Там, очевидно, вопили и негодовали.
   Полуодетые король, и королева и Ла Порт стояли на месте не  шевелясь,
прислушивались и ожидали, что будет.
   Вбежал Коменж, несший в эту ночь дворцовый караул. У него было  около
двухсот солдат во дворе и в конюшнях, он мог предоставить их в  распоря-
жение королевы.
   - Что там происходит? - спросила королева у  д'Артаньяна,  когда  тот
вернулся.
   - Ваше величество, прошел слух,  что  королева  оставила  Пале-Рояль,
увезя с собой короля. Народ хочет убедиться, что это  не  так,  грозя  в
противном случае разнести дворец.
   - О, это уже слишком! - сказала королева. - Я им покажу, как я  уеха-
ла.
   Д'Артаньян увидел по выражению лица королевы, что она собирается  от-
дать какое-то жестокое приказание. Он подошел к ней и сказал шепотом:
   - Ваше величество, вы по-прежнему доверяете мне?
   Его слова заставили ее вздрогнуть.
   - Да, - сказала она. - Вполне доверяю.
   - Согласитесь ли вы, ваше величество, последовать моему совету?
   - Говорите.
   - Отошлите Коменжа, ваше величество, и прикажите  ему  запереться  со
своей командой в караульной и на конюшнях.
   Коменж бросил на д'Артаньяна завистливый взгляд, каким  всякий  прид-
ворный встречает возвышение нового человека.
   - Вы слышали, Коменж? - сказала королева.
   Д'Артаньян подошел к нему; со свойственной ему  проницательностью  он
понял его беспокойный взгляд.
   - Извините меня, Коменж, - сказал он. - Мы  оба  слуги  королевы,  не
правда ли? Сейчас моя очередь послужить ей, не завидуйте же мне  в  этом
счастии.
   Коменж поклонился и вышел.
   "Вот и нажил себе нового врага! - подумал д'Артаньян.
   - Что же теперь делать? - спросила королева, обращаясь к д'Артаньяну.
- Вы слышите, шум не утихает, даже, наоборот, усиливается.
   - Ваше величество, - ответил д'Артаньян, - народ хочет видеть короля.
Нужно показать его этим людям.
   - Как показать? Где же? С балкона?
   - Нет, ваше величество, здесь, в постели, спящего.
   - О ваше величество, господин д'Артаньян вполне прав! - воскликнул Ла
Порт.
   Королева подумала и улыбнулась, как женщина,  которой  знакомо  прит-
ворство.
   - В самом деле, - прошептала она.
   - Ла Порт, - сказал д'Артаньян, возвестите пароду через дворцовую ре-
шетку, что желание его будет исполнено и что через  пять  минут  они  не
только увидят короля, но увидят его в  постели;  прибавьте,  что  король
спит и что королева просит прекратить шум, чтобы не разбудить его.
   - Но не всех же впускать сюда? Депутацию из трехчетырех  человек,  не
правда ли?
   - Всех, ваше величество.
   - Но они задержат нас до рассвета, подумайте об этом!
   - Не более четверти часа. Я отвечаю за все, ваше величество. Поверьте
мне, я знаю народ: это взрослый ребенок, которого  надо  только  прилас-
кать. Перед спящим королем он будет нем, тих и кроток, как ягненок.
   - Ступайте, Ла Порт, - сказала королева.
   Юный король подошел к матери.
   - Зачем исполнять то, чего требуют эти люди? - сказал он.
   - Так надо, дитя мое, - сказала Анна Австрийская.
   - Но ведь если мне говорят "так надо", - значит, я больше не король?
   Королева онемела.
   - Ваше величество, - обратился к нему д'Артаньян, - разрешите  задать
вам один вопрос.
   Людовик XIV обернулся, удивленный, что с ним  осмелились  заговорить.
Королева сжала руку мальчика.
   - Говорите, - сказал он.
   - Случалось ли вашему величеству, когда вы играли в  парке  Фонтенбло
или во дворе Версальского дворца, увидеть вдруг, что небо покрылось  ту-
чами и услышать раскаты грома?
   - Да, конечно.
   - Так вот, эти раскаты грома, как бы ни хотелось еще поиграть  вашему
величеству, говорили: "Ваше величество, надо идти домой".
   - Конечно, так. Но ведь мне говорили, что гром - это голос божий.
   - Прислушайтесь же, ваше величество, к шуму народа, и вы поймете, что
он очень похож на гром.
   Действительно, в эту минуту ночной ветер донес к ним страшный шум.
   Вдруг все смолкло.
   - Вот, государь, - продолжал д'Артаньян,  -  сейчас  народу  сказали,
будто вы спите. Вы видите теперь, что вы еще король.
   Королева с удивлением смотрела на этого странного  человека,  который
по своему поразительному мужеству был равен храбрейшим воинам,  а  своей
хитростью и умом превосходил всех дипломатов.
   Вошел Ла Порт.
   - Ну что, Ла Порт? - спросила королева.
   - Ваше величество, - ответил он, - предсказание господина д'Артаньяна
исполнилось: они успокоились, как по волшебству. Сейчас им отворят воро-
та, и через пять минут они будут здесь.
   - Ла Порт, - сказала королева, - что, если бы вы  уложили  в  постель
одного из ваших сыновей вместо короля? Мы могли бы тем временем уехать.
   - Если ваше величество приказывает, - мои сыновья, как  и  я,  готовы
служить королеве.
   - Нет, - сказал д'Артаньян, - не делайте этого, потому что среди  них
могут оказаться люди, знающие его величество в лицо. Если  заметят  под-
лог, все пропало.
   - Вы опять правы, вполне правы, -  сказала  Анна  Австрийская.  -  Ла
Порт, уложите короля.
   Ла Порт уложил короля, не раздевая, в постель и закрыл по плечи одея-
лом.
   Королева наклонилась над ним и поцеловала его в лоб.
   - Притворитесь спящим, Луи, - сказала она.
   - Хорошо, - ответил король, - но я не хочу, чтобы хоть  один  из  них
дотронулся до меня.
   - Ваше величество, я стою здесь, - сказал  д'Артаньян,  -  и  ручаюсь
вам, что если кто-нибудь осмелится на такую дерзость, он  поплатится  за
нее жизнью.
   - Теперь что делать? - спросила королева. - Я слышу, они идут.
   - Ла Порт, выйдите к ним и повторите еще раз, чтобы  они  не  шумели.
Ваше величество, ожидайте здесь, у двери. Я стану у изголовья короля  и,
если надо будет, умру за него.
   Ла Порт вышел; королева стала у портьеры, а д'Артаньян  спрятался  за
полог кровати.
   Послышалась глухая, осторожная поступь множества людей; королева сама
приподняла портьеру, приложив палец к губам.
   Увидев королеву, люди почтительно остановились.
   - Входите, господа, входите! - сказала королева.
   Толпа колебалась, словно устыдись. Они ожидали сопротивления, готови-
лись ломать решетку и разогнать часовых; между тем ворота  сами  отвори-
лись перед ними, и короля - по крайней мере, на первый взгляд - охраняла
только мать.
   Шедшие впереди зашептались и хотели уйти.
   - Входите же, господа! - сказал Ла Порт. - Королева разрешает.
   Тогда один из них, посмелее других, отважился переступить порог и во-
шел на цыпочках. Все остальные последовали его примеру, и комната напол-
нилась бесшумно, так, как если бы эти люди были самые покорные и предан-
ные придворные. Далеко за дверью виднелись головы тех, которые, не  имея
возможности войти, подымались на цыпочки.
   Д'Артаньян видел все сквозь дыру, которую он  сделал  в  занавесе;  в
первом из вошедших он узнал Планше.
   - Вы желали видеть короля, - обратилась к нему королева, поняв, что в
этой толпе он был вожаком, - и мне захотелось самой  показать  вам  его.
Подойдите, посмотрите и скажите, похожи ли мы на людей, желающих бежать.
   - Конечно, нет, - ответил  Планше,  несколько  удивленный  неожиданно
оказанной ему честью.
   - Скажите же моим  добрым  и  верным  парижанам,  -  продолжала  Анна
Австрийская с улыбкой, значение которой Д'Артаньян сразу понял, - что вы
видели короля, спящего в своей кроватке, и королеву, готовую  тоже  лечь
спать.
   - Скажу, ваше величество, и все, кто со мной, подтвердят это, но...
   - Что еще? - спросила Анна Австрийская.
   - Простите меня, ваше величество, - сказал Планше, - но верно ли, что
в постели сам король?
   Анна Австрийская вздрогнула.
   - Если есть среди вас кто-нибудь, кто видел короля, - сказала она,  -
пусть он подойдет и скажет, действительно ли это его величество.
   Один человек, закутанный в плащ, закрывавший лицо, подошел, наклонил-
ся над постелью и посмотрел.
   У д'Артаньяна промелькнула мысль, что человек этот  замышляет  недоб-
рое, и он уже положил руку на шпагу; но от движения, которое сделал этот
человек, наклоняясь, лицо приоткрылось, и д'Артаньян узнал коадъютора.
   - Это действительно король, - сказал тот, поднимая голову. - Да  бла-
гословит господь его величество!
   И все эти люди, вошедшие озлобленными,  теперь  с  чувством  смирения
благословили царственного ребенка.
   - Теперь, друзья мои, - сказал Планше, - поблагодарим королеву и уда-
лимся.
   Все поклонились и вышли по очереди, так же бесшумно, как вошли. План-
ше, вошедший первым, уходил последним.
   Королева остановила его.
   - Как вас зовут, мой друг? - сказала она.
   Планше обернулся, очень удивленный таким вопросом.
   - Да, - продолжала королева, - принять вас я считаю такой же  честью,
как если бы приняла принца, и мне бы хотелось знать ваше имя.
   "Да, - подумал Планше, - чтобы отделать меня, как  принца.  Благодарю
покорно!"
   Д'Артаньян затрепетал, как бы Планше, поддавшись на лесть, словно во-
рона в басне, не назвал своего имени, и королева не узнала,  что  Планше
служил у него.
   - Ваше величество, - почтительно ответил Планше,  -  меня  зовут  Дю-
лорье, к услугам вашего величества.
   - Благодарю вас, господин Дюлорье, - сказала королева. - А чем вы за-
нимаетесь?
   - Я торгую сукном, ваше величество, на улице Бурдоне.
   - Это все, что мне хотелось знать, -  сказала  королева.  -  Премного
обязана вам, любезный Дюлорье; мы еще увидимся.
   - Прекрасно, - прошептал Д'Артаньян, отводя полог, - Планше не дурак;
сразу видно, что прошел хорошую школу.
   Различные участники этой странной комедии с минуту смотрели  друг  на
друга, не говоря ни слова. Королева все еще стояла у дверей,  д'Артаньян
наполовину высунулся из своего убежища, король, приподнявшись на  локте,
готов был снова лечь при малейшем шуме, который указал бы на возвращение
толпы; по шум не приближался, а, напротив, удалялся, становился все сла-
бее и, наконец, совсем затих.
   Королева вздохнула. Д'Артаньян отер свой влажный лоб. Король соскочил
с постели и сказал:
   - Едем!
   В эту минуту показался Ла Порт,
   - Ну что? - спросила королева.
   - Ваше величество, я проводил их до самых ворот, -  отвечал  камерди-
нер. - Они объявили своим товарищам, что видели короля  и  что  королева
говорила с ними, и теперь они расходятся, гордые и довольные.
   - О негодяи! - прошептала королева. - Они дорого поплатятся  за  свою
дерзость!
   Затем, обратясь к д'Артаньяну, прибавила:
   - Сударь, ни от кого не получала я лучших советов.  Продолжайте:  что
нам теперь делать?
   - Ла Порт, - сказал Д'Артаньян, - закончите туалет его величества.
   - Значит, мы можем ехать? - спросила королева.
   - Когда вашему величеству будет угодно:  вам  остается  только  спус-
титься по потайной лестнице; я буду ждать у выхода.
   - Ступайте, - сказала королева, - я следую за вами.
   Д'Артаньян сошел вниз; карета была на месте, и мушкетер сидел на коз-
лах.
   Д'Артаньян взял узел, положенный Бернуином в ногах мушкетера;  в  нем
лежали шляпа и плащ кучера господина Гонди. Д'Артаньян накинул  на  себя
плащ и надел шляпу.
   Мушкетер сошел с козел.
   - Идите, - сказал ему Д'Артаньян, - освободите вашего товарища, кото-
рый стережет кучера. Затем садитесь оба  на  лошадей,  отправляйтесь  на
Тиктонскую улицу, в гостиницу "Козочка", возьмите там мою лошадь  и  ло-
шадь господина дю Валлона, оседлайте и снарядите их  по-походному  и  на
поводу приведите их из Парижа в Кур-ла-Рен. Если в Кур-ла-Рен вы уже ни-
кого не застанете, поезжайте в Сен-Жермен. Все  это  -  по  королевскому
приказу.
   Мушкетер приложил руку к шляпе и пошел исполнять полученные  приказа-
ния.
   Д'Артаньян сел на козлы. За поясом у него была пара пистолетов, в но-
гах лежал мушкет, позади - обнаженная шпага.
   Вышла королева; за нею шли король и герцог Анжуйский, его брат.
   - Карета коадъютора! - вскричала королева, отступая на шаг.
   - Да, ваше величество, - сказал д'Артаньян, - но  садитесь  смело;  я
сам правлю.
   Королева села в карету. Король и его брат вошли вслед за нею  и  сели
по бокам.
   - Входите, Ла Порт, - сказала королева.
   - Как, ваше величество? - сказал камердинер. - В одну карету с вашими
величествами?
   - Сегодня не до этикета, дело идет о спасении  короля.  Садитесь,  Ла
Порт.
   Ла Порт повиновался.
   - Опустите занавески, - сказал Д'Артаньян.
   - А не покажется ли это подозрительным? - спросила королева.
   - Будьте покойны, ваше величество, - сказал д'Артаньян, - у меня  го-
тов ответ.
   Занавески были опущены, и карета быстро покатила по улице Ришелье.  У
заставы вышел навстречу караул из двенадцати человек; впереди шел  стар-
ший с фонарем в руке.
   Д'Артаньян сделал ему знак подойти.
   - Вы узнаете карету? - спросил он сержанта.
   - Нет, - ответил тот.
   - Посмотрите на герб.
   Сержант поднес фонарь к дверце.
   - Это герб коадъютора! - сказал он.
   - Тес! Он там вдвоем с госпожой Гемене.
   Сержант расхохотался.
   - Пропустить! - приказал он. - Я знаю, кто это.
   Потом, подойдя к опущенной занавеске, сказал:
   - Желаю приятно провести время, монсеньер.
   - Нахал! - крикнул ему Д'Артаньян. - Из-за вас я потеряю место!
   Заскрипели ворота, и Д'Артаньян, увидев перед собой открытую  дорогу,
стегнул изо всей силы по лошадям, которые понеслись крупной рысью.
   Через пять минут они настигли карету кардинала.
   - Мушкетон! - крикнул Д'Артаньян. - Подними занавески в карете ее ве-
личества.
   - Это он! - сказал Портос.
   - Кучером! - воскликнул Мазарини.
   - И в карете коадъютора! - прибавила королева.
   - Черт возьми, господин Д'Артаньян, - сказал Мазарини  -  вы  золотой
человек.



   КАК Д'АРТАНЬЯН И ПОРТОС ВЫРУЧИЛИ ОТ ПРОДАЖИ СОЛОМЫ: ОДИН - ДВЕСТИ ДЕ-
ВЯТНАДЦАТЬ, А ДРУГОЙ - ДВЕСТИ ПЯТНАДЦАТЬ ЛУИДОРОВ

   Мазарини хотел ехать немедленно в Сен-Жермен, по  королева  объявила,
что будет ждать лиц, которым назначила в Кур-ла-Рен свидание. Она только
предложила кардиналу обменяться местами с  Ла  Портом.  Кардинал  охотно
согласился и пересел из одной кареты в другую.
   Слух о том, что король собирался выехать в эту ночь из Парижа,  расп-
ространился не без причины: десять или двенадцать человек были посвящены
в эту тайну с шести часов вечера, и, как они ни были  осторожны,  им  не
удалось скрыть своих приготовлений к отъезду. Кроме того, у  каждого  из
них было несколько близких людей; а так как ни один  из  отъезжавших  не
сомневался, что королева покидает Париж с самыми мстительными замыслами,
то каждый предупредил своих друзей или родственников.  Поэтому  слух  об
отъезде облетел город с быстротой молнии.
   Первою вслед за каретой королевы приехала карета принца; в пей  нахо-
дились г-н Конде с супругой и вдовствующая принцесса, его мать. Их обеих
разбудили среди ночи, и они не знали, в чем дело.
   Во второй карете были герцог Орлеанский, герцогиня, их дочь  и  аббат
Ла Ривьер, неразлучный фаворит и ближайший советник герцога.
   В третьей, наконец, прибыли г-н де Лонгвиль и  принц  Конти,  зять  и
брат принца Кондо. Они подошли к карете короля и королевы и  приветство-
вали ее величество.
   Королева заглянула в карету, дверцы которой остались открыты, и  убе-
дилась, что она пуста.
   - А где же госпожа де Лонгвиль? - спросила она.
   - В самом деле, где же моя сестра? - спросил принц Конде.
   - Герцогиня нездорова, ваше величество, - ответил герцог де Лонгвиль,
- и поручила мне принести ее извинения вашему величеству.
   Анна бросила быстрый взгляд на Мазарини, который ответил ей едва  за-
метным кивком.
   - Что вы на это скажете? - спросила королева.
   - Скажу, что она осталась заложницей у парижан, - ответил кардинал.
   - Почему она не приехала? - тихо спросил принц у брата.
   - Молчи! - ответил тот. - У нее, наверное, есть на то основания.
   - Она губит пас, - сказал принц.
   - Она нас спасет, - ответил Конти.
   Кареты подъезжали одна  за  другой.  Маршал  де  Ла  Мельере,  маршал
Вильруа, Гито, Вилькье, Коменж съехались одновременно; явились  также  и
оба мушкетера, ведя на поводу лошадей д'Артаньяна и  Портоса.  Последние
тотчас же сели на коней. Кучер Портоса сменил д'Артаньяна на козлах  ко-
ролевской кареты, а Мушкетон занял его место и,  по  известной  читателю
причине, правил стоя, подобно древнему Автомедону.
   Королева, которую все время отвлекали разные мелочи,  искала  глазами
д'Артаньяна, но гасконец, со свойственной ему предусмотрительностью, уже
скрылся в толпе.
   - Отправимся вперед, - сказал он Портосу, - и запасемся хорошим поме-
щением в Сен-Жермене, потому что никто о нас не позаботится. Я очень ус-
тал.
   - А меня страшно клонит ко  сну,  -  ответил  Портос.  -  И  подумать
только, что дело обошлось без малейшей стычки. Право, эти парижане прос-
то дураки.
   - Лучше сказать, что мы ловко провели их, - сказал д'Артаньян.
   - Пожалуй.
   - А как ваша рука?
   - Лучше. Но как вы думаете, теперь они от нас не ускользнут?
   - Кто?
   - Ваш чин и мой титул?
   - Думаю, что нет, готов даже поручиться за это. Впрочем, если  о  нас
забудут, я напомню.
   - Я слышу голос королевы, - сказал  Портос.  -  Она,  кажется,  хочет
ехать верхом.
   - О, ей, может быть, и очень хочется, но только...
   - Что?
   - Кардинал не захочет. Господа, - продолжал д'Артаньян,  обращаясь  к
двум мушкетерам, - сопровождайте карету королевы и не отходите  от  две-
рец. А мы поедем вперед подготовить помещение.
   И д'Артаньян поскакал вместе с Портосом в СенЖермен.
   - Едемте, господа! - сказала королева.
   Карета королевы тронулась, а за нею потянулись  остальные  экипажи  и
более пятидесяти всадников.
   В Сен-Жермен прибыли без всяких происшествий. Выходя из кареты, коро-
лева увидала стоявшего у подножки принца  Конде,  который,  сняв  шляпу,
протянул ей Руку.
   -  Какой  сюрприз  ожидает  парижан  завтра  утром!  -  сказала  Анна
Австрийская, и лицо ее так и сияло.
   - Это война, - ответил принц.
   - Ну что ж, война так война. Разве победитель при Рокруа, Нордлингене
и Лансе не с нами?
   Принц поклонился в знак благодарности.
   Было три часа ночи. Королева первая вошла в замок; все последовали за
нею. В ее свите было около двухсот человек.
   - Господа, - сказала, смеясь, королева, - располагайтесь в замке,  он
просторен, места хватит на всех. Только нас сюда не ждали, и мне сообщи-
ли сейчас, что здесь всего три кровати; одна для короля, другая для  ме-
ня...
   - А третья для Мазарини, - тихонько заметил принц.
   - Значит, мне придется спать на полу? - спросил Гастон  Орлеанский  с
беспокойной улыбкой.
   - Нет, монсеньер, - отвечал Мазарини, - третья кровать  предназначена
вашему высочеству.
   - А вы? - спросил принц.
   - Я совсем не лягу, - сказал Мазарини, - я должен работать.
   Гастон велел указать ему, где комната с кроватью, нисколько не  забо-
тясь о том, где и как поместятся его жена и дочь.
   - Ну а я все-таки лягу, - сказал д'Артаньян. - Пойдемте со мной, Пор-
тос.
   Портос пошел за  д'Артаньяном,  как  всегда  полагаясь  на  изобрета-
тельность своего друга.
   Они шли рядом по замковой площадке. Портос с  недоумением  глядел  на
д'Артаньяна, который высчитывал что-то на пальцах.
   - Четыреста штук по пистолю за каждую, это составляет четыреста  пис-
толей.
   - Да, - сказал Портос, - четыреста; но откуда возьмутся эти четыреста
пистолей?
   - Пистоля мало, - продолжал д'Артаньян, - скажем - по луидору.
   - Что по луидору?
   - Четыреста по луидору - выходит четыреста луидоров.
   - Четыреста? - спросил Портос.
   - Да, их двести человек, и каждому надо, по крайней мере, две. По две
на человека, всего четыреста.
   - Но чего?
   - Слушайте, - сказал д'Артаньян.
   И так как кругом было множество всякого народа, с удивлением  глазев-
шего на приезд двора, он досказал свою мысль на ухо Портосу.
   - Понимаю, - сказал Портос, - отлично понимаю. По двести луидоров  на
брата, это недурно. Но что скажут об этом после?
   - Пусть говорят что угодно. Да про нас не узнают.
   - Кто же займется раздачей?
   - А на что у нас Мушкетон?
   - А моя ливрея? - сказал Портос. - Ее могут узнать.
   - Он вывернет ее наизнанку.
   - Вы, как всегда, правы, мой дорогой! - воскликнул Портос. -  Откуда,
черт возьми, вечно являются у вас мысли?
   Д'Артаньян улыбнулся. Оба друга свернули в первую улицу. Портос  пос-
тучался в дом направо, а д'Артаньян в дом налево.
   - Соломы! - потребовали они.
   - У нас нет, сударь, - ответили хозяева, отворившие ворота, - обрати-
тесь к торговцу сеном.
   - А где его искать?
   - Последние ворота по этой улице.
   - Направо или налево?
   - Налево.
   - А можно в Сен-Жермене достать еще у кого-нибудь соломы?
   - Да. У хозяина трактира "Коронованный ягненок" и у фермера Гро-Луи.
   - Где они живут?
   - На улице Урсулинок.
   - Оба?
   - Оба.
   - Хорошо.
   Друзья постарались разузнать адреса второго и третьего так же  точно,
как и адрес первого. Затем д'Артаньян отправился к торговцу сеном и при-
обрел у него полтораста связок соломы - все, что у того было, -  за  три
пистоля. Вслед за тем он отправился к трактирщику, где  застал  Портоса,
купившего двести связок примерно за столько же. Наконец, фермер Луи про-
дал им сто восемьдесят связок. Все вместе составило  четыреста  тридцать
связок.
   Больше соломы в Сен-Жермене не было.
   На эти закупки ушло не больше  получаса.  Мушкетону  дали  надлежащие
указания и поручили вести эту импровизированную торговлю. Ему было  при-
казано не уступать солому дешевле, чем по луидору за связку. Таким обра-
зом, ему вручили соломы на четыреста тридцать луидоров.
   Мушкетон только качал головой, ничего не понимая в затее  двоих  дру-
зей.
   Д'Артаньян, взвалив на себя три связки соломы, вернулся в замок,  где
все, дрожа от холода и клюя носом, с завистью  посматривали  на  короля,
королеву и герцога Орлеанского, отдыхавших на своих походных кроватях.
   Появление д'Артаньяна вызвало всеобщий смех в большом зале, но  д'Ар-
таньян и виду не подал, что заметил насмешки. Он принялся устраивать се-
бе ложе из соломы с такой ловкостью и с таким веселым видом,  что  глаза
разгорелись у всех этих людей, страшно хотевших спать и не знавших,  как
бы устроиться.
   - Солома! - восклицали они. - Солома! Где можно достать соломы?
   - Хотите, я покажу? - сказал Портос.
   И он проводил желающих к Мушкетону, который щедро раздавал солому  по
луидору за связку. Нашли, что это немного дорого; по когда очень хочется
спать, кто по заплатит двух-трех луидоров за  несколько  часов  крепкото
сна?
   Д'Артаньян десять раз подряд устраивал и уступал свою постель, а  так
как предполагалось, что оп, как и все другие,  заплатил  по  луидору  за
связку, то ему менее чем за полчаса перепало десятка три луидоров. К пя-
ти часам утра за связку соломы давали восемьдесят луидоров,  но  ее  уже
нельзя было достать.
   Д'Артаньян приберег для себя четыре связки. Он запер на ключ комнату,
где он их спрятал, положил ключ себе в карман и пошел с Портосом  прини-
мать деньги от Мушкетона, который честно, как подобает порядочному  при-
казчику, вручил им четыреста тридцать луидоров, припрятав себе еще  сот-
ню.
   Мушкетон, не знавший, что творилось в замке,  сам  дивился,  как  ему
раньше не пришло в голову торговать соломой.
   Д'Артаньян положил золото в шляпу и на обратном  пути  рассчитался  с
Портосом. На долю каждого пришлось по двести пятнадцать луидоров.
   Тут Портос, заметив, что сам остался без соломы, вернулся к  Мушкето-
ну; но Мушкетон продал все до последней соломинки и даже самому себе ни-
чего не оставил. Тогда Портос обратился к д'Артаньяну который  благодаря
своим четырем связкам заранее предвкушал предстоящее наслаждение и с ув-
лечением готовил себе такую мягкую, пышную и теплую постель, что ей  по-
завидовал бы сам король, если бы он не спал сладко на своей собственной.
   Д'Артаньян ни за какие деньги не пожелал разрушить свою  постель  для
Портоса, но за четыре луидора, которые Портос тут же отсчитал ему,  сог-
ласился разделить с ним свое ложе.
   Он положил шпагу у изголовья, пистолеты сбоку, разостлал плащ  в  но-
гах, бросил на плащ шляпу и с наслаждением растянулся на хрустевшей  со-
ломе. Он начал уже вкушать сладкие сновидения, которые навевали ему  на-
житые в четверть часа двести девятнадцать луидоров, как вдруг  у  дверей
залы раздался голос, заставивший его вскочить.
   - Господин д'Артаньян! - кричали за дверью. - Господин д'Артаньян!
   - Здесь, - отвечал Портос, - здесь!
   Портос смекнул, что если д'Артаньян уйдет, то постель вся  достанется
ему одному.
   Вошел офицер.
   Д'Артаньян приподнялся на локте.
   - Вы господин Д'Артаньян? - спросил офицер.
   - Да, сударь. Что вам угодно?
   - Я пришел за вами.
   - От кого?
   - От его преосвященства.
   - Скажите монсеньеру, что я лег спать и что дружески советую ему сде-
лать то же.
   - Его преосвященство не ложился спать и не ляжет, Он немедленно  тре-
бует вас к себе.
   - Черт бы побрал этого Мазарини! Даже заснуть  вовремя  не  умеет!  -
пробормотал д'Артаньян. - Что ему от меня нужно? Уж не хочет ли он  про-
извести меня в капитаны? Если в этом дело, я, так и быть, его прощу.
   Мушкетер, ворча, встал, взял шпагу, шляпу, пистолеты и плащ и  после-
довал за офицером. Между тем Портос, оставшись единственным  обладателем
постели, постарался расположиться в ней столь же удобно, как его ДРУГ.
   - Д'Артаньян, - сказал кардинал, увидя  мушкетера,  которого  он  так
некстати вызвал, - я не забыл, с каким усердием вы мне служили,  и  хочу
вам доказать это.
   "Неплохое начало", - подумал д'Артаньян.
   Мазарини смотрел на мушкетера и заметил, как прояснилось его лицо.
   - Ах, монсеньер...
   - Д'Артаньян, - сказал он, - вы очень хотите быть капитаном?
   - Да, монсеньер.
   - А ваш друг по-прежнему желает быть бароном?
   - В эту минуту, монсеньер, ему снится, что он уже барон.
   - В таком случае, - сказал Мазарини, вынимая из портфеля письмо,  ко-
торое он уже показывал д'Артаньяну, - возьмите эту депешу и отвезите  ее
в Англию.
   Д'Артаньян взглянул на конверт: адреса не было.
   - Можно узнать, кому я должен вручить ее?
   - Вы узнаете это, приехав в Лондон;  только  в  Лондоне  вы  вскроете
верхний конверт.
   - А какие будут мне инструкции?
   - Повиноваться во всем тому, кому адресовано это письмо.
   Д'Артаньян хотел продолжить расспросы, по Мазарини прибавил:
   - Вы поедете прямо в Булонь; там в гостинице "Герб Англии" вы найдете
молодого дворянина по имени Мордаунт.
   - Хорошо, монсеньер. Что же я должен сделать с этим дворянином?
   - Следовать за ним, куда он вас поведет.
   Д'Артаньян с недоумением посмотрел на кардинала.
   - Теперь вы знаете все, - сказал Мазарини, - поезжайте.
   - Поезжайте! Это легко сказать: "поезжайте", - возразил д'Артаньян. -
Но чтобы ехать, нужны деньги, а их у меня нет.
   - А! - сказал Мазарини, почесав за ухом. - Вы говорите, у вас нет де-
нег?
   - Да, монсеньер.
   - А тот алмаз, что я дал вам вчера? - сказал он.
   - Я хочу сохранить его на память о вашем преосвященстве.
   Мазарини вздохнул.
   - В Англии жизнь дорога, монсеньер, а в особенности для чрезвычайного
посла.
   - Гм! - произнес Мазарини. - Это очень воздержанный  народ,  и  после
революции там все живут скромно. Но не будем спорить.
   Он выдвинул ящик и вынул кошелек.
   - Что вы скажете о тысяче экю?
   Д'Артаньян презрительно оттопырил нижнюю губу.
   - Скажу, монсеньер, что этого мало, ведь я, конечно, поеду не один.
   - Я так и думал, - ответил Мазарини. - С вами поедет дю Валлон,  этот
достойный дворянин. После вас, любезный д'Артаньян,  я  больше  всех  во
Франции люблю и уважаю его.
   - В таком случае, монсеньер, - сказал д'Артаньян, указывая  на  коше-
лек, который Мазарини не выпустил еще из рук, - если вы его так любите и
уважаете, то... понимаете ли...
   - Извольте, на его долю я прибавлю еще двести экю.
   "Скряга!" - подумал д'Артаньян.
   - Но после нашего возвращения, по крайней мере,  можем  мы  рассчиты-
вать, Портос на титул, а я на чин? - прибавил он громко.
   - Слово Мазарини.
   "Я предпочел бы другую клятву", - подумал д'Артаньян, а вслух сказал:
   - Могу я засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве?
   - Ее величество спит, - поспешно ответил Мазарини, - да  и  вам  надо
ехать немедленно. Поезжайте же.
   - Еще одно слово, монсеньер. Если там, куда я еду, будут драться, мне
драться тоже?
   - Вы поступите так, как прикажет вам лицо, к которому я вас посылаю.
   - Хорошо, монсеньер, - сказал д'Артаньян, протягивая руку к кошельку,
- честь имею кланяться.
   Д'Артаньян не торопясь опустил кошелек в свой широкий карман и, обра-
тясь к офицеру, сказал:
   - Будьте добры, сударь, разбудить от имени его преосвященства  госпо-
дина дю Валлона и передать ему, что я жду его в конюшне.
   Офицер тотчас же побежал с поспешностью, которая выдавала д'Артаньяну
его заинтересованность в этом деле.
   Портос только что растянулся один на постели и уже, по своей  привыч-
ке, начал мелодично храпеть, как вдруг почувствовал удар по плечу.
   Решив, что это д'Артаньян, он даже не пошевельнулся.
   - От кардинала, - сказал офицер.
   - А? - сказал Портос, широко раскрыв глаза. - Что вы говорите?
   - Я говорю, что его преосвященство посылает вас в Англию и что госпо-
дин д'Артаньян уже ждет вас в конюшне.
   Портос глубоко вздохнул, встал, взял шляпу, пистолеты, шпагу и плащ и
вышел, с сожалением оглянувшись на постель, где рассчитывал  так  сладко
отдохнуть.
   Не успел он повернуть спину, как офицер уже расположился на  постели,
и едва Портос переступил порог, как его преемник захрапел  во  всю  силу
своих легких. Это было вполне естественно:  из  всех  постояльцев  замка
только оп, король, королева да Гастон Орлеанский спали даром.



   ВЕСТИ ОТ АРАМИСА

   Д'Артаньян направился прямо в конюшню. Светало. В  стойлах  он  нашел
свою лошадь и лошадь Портоса; однако в кормушках было пусто. Он сжалился
над бедными животными и пошел в угол конюшни, где виднелось немного  со-
ломы, уцелевшей, по-видимому, от ночного опустошения; вдруг, собирая но-
гой солому, он наткнулся концом сапога на что-то большое и круглое.  Это
был человек, который, получив удар,  вероятно  в  чувствительное  место,
вскрикнул и, поднявшись на колени, стал  протирать  глаза.  Перед  д'Ар-
таньяном был Мушкетон, который, оставшись без соломы, отнял ее  у  лоша-
дей.
   - Живее, Мушкетон! - крикнул д'Артаньян. - В дорогу, в дорогу!
   Узнав голос друга своего господина, Мушкетон вскочил, но, поднимаясь,
выронил несколько золотых, незаконно нажитых ночью.
   - Ого! - сказал д'Артаньян, поднимая один из золотых и поднося его  к
носу. - Какой странный запах у этого золота! Оно пахнет соломой.
   Мушкетон густо покраснел и так смутился, что гасконец расхохотался  и
сказал ему:
   - Портос рассердился бы, милейший мой Мушкетон,  но  я  тебя  прощаю;
пусть это золото послужит лекарством для твоей раны. Ну, живей в путь!
   Мушкетон тотчас же повеселел, быстро оседлал лошадь своего  господина
и, но слишком морщась, уселся на свою.
   Тем временем явился и Портос с очень кислым видом.  Он  удивился  как
нельзя больше бодрости д'Артаньяна и веселости Мушкетона.
   - А, вот оно что? - сказал он. - Вы, значит, с чином, а я барон?
   - Мы едем за грамотами, - сказал д'Артаньян, - Мазарини  подпишет  их
после нашего возвращения.
   - А куда мы едем? - спросил Портос.
   - Прежде всего в Париж, - ответил д'Артаньян. -
   Мне нужно там устроить кое-какие дела.
   - Хорошо, едем в Париж, - сказал Портос.
   И они оба поскакали в Париж.
   Подъехав к заставе, они были поражены боевым видом столицы. Народ во-
пил около разбитой вдребезги кареты; рядом стояли  пленники,  пытавшиеся
бежать из Парижа, - какой-то старик и две женщины.
   Напротив, когда д'Артаньян и Портос попросили, чтобы их пропустили  в
город, толпа выразила им свой полный восторг. Их приняли  за  дезертиров
королевской партии и хотели привлечь на свою сторону.
   - Что делает король? - спрашивали они.
   - Спит.
   - А испанка?
   - Десятый сон видит.
   - А проклятый итальянец?
   - Бодрствует. Держитесь крепче; если они уехали, то, конечно, не  без
умысла. Но так как, в сущности, сила на вашей стороне, - продолжал д'Ар-
таньян, - то стоит ли вам обижать стариков и женщин? Принимайтесь  лучше
за настоящее дело.
   В толпе с удовольствием выслушали эти слова и отпустили дам,  которые
поблагодарили д'Артаньяна красноречивым взглядом.
   - Теперь вперед! - скомандовал д'Артаньян.
   И они продолжали свой путь, пробираясь сквозь баррикады, перескакивая
через цепи, тесня людей, расспрашивая и отвечая на вопросы.
   На площади Пале-Рояля д'Артаньян увидел сержанта, который обучал  во-
енному делу пять-шесть сотен горожан. Это был Планше, использовавший для
городской милиции опыт, полученный на службе в Пьемонтском полку.
   Проходя мимо д'Артаньяна, он узнал своего бывшего хозяина.
   - Здравствуйте, господин Д'Артаньян, - сказал он с гордым видом.
   - Здравствуйте, господин Дюлорье, - ответил д'Артаньян.
   Планше остановился и вытаращил на д'Артаньяна глаза.  Видя,  что  на-
чальник остановился, первый ряд остановился тоже, а за ним  и  остальные
ряды.
   - Эти горожане ужасно смешны, - сказал д'Артаньян Портосу и направил-
ся дальше.
   Минут через пять они спешились у гостиницы "Козочка".
   Прекрасная Мадлен бросилась навстречу д'Артаньяну.
   - Любезная госпожа Тюркен, - сказал д'Артаньян, -  если  у  вас  есть
деньги, закопайте их поскорее; если есть  драгоценности,  припрячьте  их
немедленно; если есть должники, выжмите из них деньги; если есть  креди-
торы, не платите им.
   - Почему так? - спросила Мадлен.
   - Потому что Париж будет превращен в груду пепла, подобно Вавилону, о
котором вы, должно быть, слышали.
   - И вы оставляете меня в такую минуту!
   - Сейчас же, - сказал д'Артаньян.
   - Куда же вы отправляетесь?
   - Ах, вы оказали бы мне огромную услугу, сообщив мне это.
   - О, боже мой, боже мой!
   - Нет ли у вас писем для меня? - спросил д'Артаньян, делая своей  хо-
зяйке знак рукой, чтобы она перестала причитать, так  как,  мол,  всякие
жалобы все равно бесполезны.
   - Есть письмо, которое только что пришло.
   Она подала его д'Артаньяну.
   - От Атоса! - воскликнул д'Артаньян, узнав твердый  и  острый  почерк
своего друга.
   - А! - сказал Портос. - Посмотрим-ка, что он пишет.
   Д'Артаньян распечатал письмо и прочел!
   "Дорогой д'Артаньян, дорогой дю Валлон, мои добрые друзья,  быть  мо-
жет, я в последний раз шлю вам весть о себе. Нам с Арамисом очень не по-
везло, во бог, мужество и воспоминание о нашей дружбе поддерживают  нас,
Позаботьтесь о Рауле. Поручаю вам бумаги, которые находятся  в  Блуа,  и
если через два с половиной месяца вы не получите от меня известий, озна-
комьтесь с их содержанием. Обнимите виконта от всего  сердца  за  вашего
преданного друга Атоса".
   - Я думаю, черт возьми, что я обниму его, - сказал д'Артаньян, -  тем
более что это нам по пути. Если, по несчастью, он лишится бедного Атоса,
он станет моим сыном.
   - И моим единственным наследником, - прибавил Портос.
   - Посмотрим, что еще пишет Атос.
   "Если на пути вашем встретится некий господин Мордаунт, остерегайтесь
его. Я не могу сказать вам больше в письме.
   - Мордаунт! - с удивлением произнес д'Артаньян.
   - Мордаунт! - сказал Портос. - Хорошо, будем помнить. Но  посмотрите,
здесь еще приписка от Арамиса.
   - В самом деле, - сказал д'Артаньян и прочел:
   "Мы скрываем от вас место нашего пребывания, дорогие друзья, зная ва-
шу братскую преданность и будучи вверены,  что  вы  явились  бы  умереть
вместе с нами".
   - Черт возьми! - прервал его Портос так яростно, что Мушкетон подско-
чил на другом конце комнаты. Значит, жизнь их в опасности.
   Д'Артаньян продолжал:
   "Атос завещает вам Рауля, а я завещаю вам месть. Если бы, по счастью,
вам попался в руки некий Мордаунт, велите Портосу отвести его в  сторону
и свернуть ему шею. В письме я не смею говорить подробнее.
   Арамис".
   - Ну, это не такое уж трудное дело, - сказал Портос.
   - Напротив, - мрачно сказал д'Артаньян, - оно невыполнимо.
   - Почему?
   - Потому что мы едем именно к этому Мордаунту в Булонь и вместе с ним
отправимся в Англию.
   - Ну а что, если вместо этого Мордаунта мы поедем к нашим друзьям?  -
сказал Портос с таким выразительным жестом, что это  испугало  бы  целую
армию.
   - Я уж сам об этом подумываю, - сказал д'Артаньян. - Но на письме нет
ни числа, ни штемпеля.
   - Это верно, - сказал Портос.
   И он забегал по комнате, жестикулируя, как сумасшедший,  и  поминутно
вытаскивая на треть шпагу из ножен.
   Что касается д'Артаньяна, то он стоял с унылым видом, и на  лице  его
была глубокая печаль.
   - Ах, как это нехорошо, - говорил он. - Атос  нас  оскорбляет,  желая
умереть один. Это нехорошо.
   Мушкетон, видя отчаяние обоих друзей, заливался слезами в своем углу.
   - Довольно, - сказал д'Артаньян, - все это горю  по  поможет.  Поедем
проститься с Раулем, как мы уже решили. Быть может, и он получил  извес-
тие от Атоса.
   - В самом деле, это мысль! - воскликнул Портос. - Право, мой  дорогой
д'Артаньян, не знаю, как вам это удается, по у вас всегда являются прек-
расные мысли. Поедем проститься с Раулем.
   Они сели на коней и поехали. Приехав на улицу СенДени, друзья застали
там большое стечение парода. Герцог Бофор только что прибыл из  Вандома,
и коадъютор представлял его восхищенным и радостным парижанам.
   С герцогом Бофором во главе они считали себя теперь непобедимыми.
   Друзья свернули  в  переулок,  чтобы  не  встречаться  с  принцем,  и
подъехали к заставе Сен-Дени.
   - Правда ли, - спросили часовые у наших всадников, - что Бофор  прие-
хал в Париж?
   - Конечно, правда, - ответил д'Артаньян, - и он послал нас  навстречу
своему отцу, господину до Вандому, который тоже сюда едет.
   - Да здравствует Бофор! - крикнули часовые.
   Они почтительно расступились,  чтобы  пропустить  посланцев  великого
принца.
   Выехав из города, наши герои, не знавшие усталости и никогда  не  па-
давшие духом, понеслись во весь опор; их лошади летели, а они не  перес-
тавая говорили об Атосе в Арамисе.
   Мушкетон испытывал невообразимые муки, по как добрый  слуга  утешался
сознанием, что оба его господина тоже немало страдают, хотя и  по-друго-
му. Ибо он уже привык смотреть на д'Артаньяна как на своего второго гос-
подина и повиновался ему даже лучше и быстрее, нежели Портосу.
   Лагерь французской армии был расположен между Сент-Омером  и  Ламбом.
Друзья сделали крюк до самого лагеря и подробно рассказали  про  бегство
короля и королевы, о чем до армии дошли пока только смутные  слухи.  Они
нашли Рауля близ его палатки лежащим на охапке сипа, из  которой  лошадь
его потихоньку щипала клочок за клочком. Глаза  молодого  человека  были
красны, и он казался очень печальным. Маршал Граммон и граф до Гиш  вер-
нулись в Париж, и бедный юноша остался совершенно один.
   Подняв глаза, Рауль увидел перед собой двух всадников, смотревших  на
него; он узнал их и устремился к ним с распростертыми объятиями.
   - А, это вы, дорогие друзья! -  воскликнул  он.  -  Вы  за  мной?  Вы
возьмете меня с собой? Не имеете ли вы известий от моего опекуна?
   - А разве вы не получали от него писем? - спросил у молодого человека
д'Артаньян.
   - Увы, пет, сударь, и я, право, не знаю, что с ним сталось. Я  беспо-
коюсь, так беспокоюсь, что готов плакать.
   И действительно, две крупные слезы скатились по загорелым щекам  юно-
ши.
   Портос отвернулся в сторону, чтобы его доброе круглое лицо не  выдало
того, что делалось у него на сердце.
   - Что за черт! - сказал д'Артаньян,  растроганный  больше,  чем  ког-
да-либо. - Не отчаивайтесь, мой друг; хотя вы не получали писем от  гра-
фа, зато мы получили... одно...
   - А, в самом деле? - воскликнул Рауль.
   - И даже очень успокоительное, - сказал д'Артаньян, видя,  какую  ра-
дость принесло молодому человеку это известие.
   - Оно с вами? - спросил Рауль.
   - Да, то есть оно было со мной, - сказал д'Артаньян, делая  вид,  что
ищет его. - Подождите, оно должно быть здесь, в моем кармане. Он пишет о
своем возвращении. Не так ли, Портос?
   Хотя д'Артаньян и был гасконец, он все же не хотел взять на себя  од-
ного бремя этой лжи.
   - Да, - сказал Портос, кашляя.
   - О, покажите мне ею письмо! - сказал молодой человек.
   - Да я только что читал его. Неужели я потерял его? Ах, черт  возьми,
у меня порвался карман.
   - О да, господин Рауль, - сказал Мушкетон, - и письмо было такое уте-
шительное. Господа читали мне его, и я плакал от радости.
   - Но, по крайней мере, господин д'Артаньян,  вы  знаете,  где  он?  -
спросил Рауль, и лицо его слегка прояснилось.
   - Ну еще бы! - сказал д'Артаньян. - Конечно, знаю. Но только это тай-
на.
   - Не для меня же, наверное?
   - Нет, не для вас, и я вам скажу, где он.
   Портос удивленно воззрился на д'Артаньяна.
   "Куда бы, черт возьми, подальше заслать его, чтобы Рауль не вздумал к
нему отправиться", - пробормотал про себя д'Артаньян.
   - Ну, так где же он, сударь? - спросил Рауль своим  нежным,  ласковым
голосом.
   - В Константинополе.
   - У турок? - воскликнул Рауль. - Боже мой, что вы говорите!
   - А что, это вас пугает? - сказал д'Артаньян - Ба, что  значат  турки
для таких людей, как граф де Ла Фер и аббат д'Эрбле?
   - А его друг с ним? - сказал Рауль. - Это меня всетаки успокаивает.
   "Как он умен, этот дьявол д'Артаньян!  -  думал  Портос,  восхищенный
хитростью своего друга.
   - А теперь, - продолжав д'Артаньян, спеша переменить разговор, -  вот
вам пятьдесят пистолей, присланных от графа с тем же курьером.  Полагаю,
что у вас больше нет денег и что они будут вам очень кстати.
   - У меня еще есть двадцать пистолей.
   - Все равно берите, будет семьдесят.
   - А если вам нужно еще... - сказал Портос, опуская руку в карман.
   - Благодарю вас, - отвечал Рауль, краснея, - тысячу раз благодарю.
   В эту минуту показался Оливен.
   - Кстати, - сказал д'Артаньян так, чтобы лакей мог его слышать, - до-
вольны ли вы Оливеном?
   - Да, ничего себе.
   Оливен, сделав вид, что ничего не слышит, вошел в палатку.
   - А чем он грешит, этот плут?
   - Большой лакомка, - сказал Рауль.
   - О сударь! - сказал Оливен, выступая вперед при этом обвинении.
   - Немного вороват.
   - О сударь, помилуйте!
   - А главное, ужасный трус.
   - О сударь, что вы, помилуйте! За что вы меня позорите?
   - Черт побери! - вскричал д'Артаньян. - Знай, Оливен, что такие люди,
как мы, не держат у себя в услужении трусов. Ты можешь обкрадывать свое-
го господина, таскать его сладости и пить его вино, но - черт возьми!  -
ты не смеешь быть трусом, или я отрублю тебе уши. Посмотри на Мушкетона,
скажи ему, чтобы он показал тебе свои честно заработанные рапы, и  смот-
ри, какую печать достоинства наложила на его чело свойственная ему храб-
рость.
   Мушкетон был на седьмом небе и охотно обнял бы д'Артаньяна,  если  бы
только посмел. Пока же он дал себе слово умереть за него при первом под-
ходящем случае.
   - Прогоните этого плута, Рауль, - сказал д'Артаньян, - ведь  если  он
трус, он когда-нибудь обесчестит себя.
   - Господин Рауль называет меня трусом, - воскликнул Оливен, - за  то,
что я отказался его сопровождать, когда на днях он хотел драться с  кор-
нетом из полка Граммона.
   - Оливен, лакей всегда должен слушаться своего  господина,  -  строго
сказал д'Артаньян.
   И, отведя его в сторону, прибавил:
   - Ты хорошо сделал, если господин твой был неправ, и вот тебе за  это
экю; но если его когда-нибудь оскорбят, а ты не дашь  себя  четвертовать
за него, то я отрежу тебе язык и вымажу им твою физиономию. Запомни это.
   Оливен поклонился и опустил экю в карман.
   - А теперь, мой друг Рауль, - сказал д'Артаньян,  -  мы  уезжаем,  дю
Валлон и я, в качестве посланников. Я  не  могу  сказать  вам,  с  какой
целью: я этого и сам еще не знаю. Но если  вам  что-нибудь  понадобится,
напишите Мадлен Тюркен, в гостиницу "Козочка" на Тиктонскоп улице, и бе-
рите у нее деньги, как у своего банкира, но только умеренно, потому что,
предупреждаю вас, ее кошелек набит все же но так туго, как у д'Эмери.
   Он обнял своего  временного  воспитанника  и  передав  его  в  мощные
объятия Портоса. Грозный великан поднял его на воздух и прижал к  своему
благородному сердцу.
   - Теперь в дорогу! - сказал д'Артаньян.
   И они снова направились в Булонь, куда  прибыли  к  вечеру  на  своих
взмыленных лошадях.
   В десяти шагах от  того  места,  где  они  остановились,  прежде  чем
въехать в город, стоял молодой человек, весь  в  черном;  он,  казалось,
поджидал кого-то и, завидя и, уже не спускал с них глаз.
   Д'Артаньян подошел к нему и, заметив, что он глядит на него  в  упор,
сказал:
   - Эй, любезный, я не люблю, чтобы меня так мерили с ног до головы.
   - Милостивый государь, - произнес молодой человек, не отвечая на рез-
кость д'Артаньяна, - скажите, пожалуйста, не из Парижа ли вы?
   Д'Артаньян подумал, что это какой-нибудь любопытный, которому хочется
разузнать столичные новости.
   - Да, сударь, - отвечал он помягче.
   - Не собираетесь ли вы остановиться в гостинице "Герб Англии"?
   - Да, сударь.
   - Не имеете ли вы поручений от его преосвященства кардинала Мазарини?
   - Да, сударь.
   - В таком случае, - сказал молодой человек, - у вас есть до меня  де-
ло. Я Мордаунт.
   - А, - прошептал д'Артаньян, - тот самый, которого Атос советует  мне
остерегаться.
   - А, - пробормотал Портос, - тот самый, которого Арамис  просит  меня
придушить.
   Оба внимательно посмотрели на молодого человека.
   Тот неправильно истолковал их взгляд.
   - Вы сомневаетесь в моей личности? - сказал он. - В  таком  случае  я
готов представить вам доказательства.
   - Нет, не надо, - сказал д'Артаньян, - мы отдаем себя в ваше распоря-
жение.
   - Тогда, господа, поедемте, не откладывая ни минуты -  сказал  Морда-
унт. - Сегодня последний день отсрочки, которой просил у меня  кардинал.
Судно готово, и если бы вы не явились, я бы уехал без  вас,  потому  что
генерал Оливер Кромвель с нетерпением ждет моего возвращения.
   - Ага! - сказал д'Артаньян. - Значит,  мы  едем  к  генералу  Оливеру
Кромвелю?
   - Разве у вас нет письма к нему? - спросил молодой человек.
   - У меня есть письмо, наружный конверт которого я должен был  вскрыть
только в Лондоне; по так как вы сообщили, кому оно  адресовано,  то  нет
надобности это откладывать.
   Д'Артаньян разорвал конверт.
   Письмо действительно было адресовано:  "Господину  Оливеру  Кромвелю,
командующему армией английского народа".
   "Вот странное поручение!" - подумал д'Артаньян.
   - Кто этот Оливер Кромвель? - спросил тихонько Портос.
   - Бывший пивовар, - ответил д'Артаньян.
   - Не задумал ли Мазарини нажиться на пиве, вроде как мы на соломе?  -
спросил Портос.
   - Скорее, скорее, господа, - нетерпеливо воскликнул Мордаунт. - Едем-
те!
   - Вот как, даже не поужинав, - сказал Портос. - Разве Кромвель не мо-
жет подождать немного?
   - Да, по я... - сказал Мордаунт.
   - Что вы? - спросил Портос.
   - Я очень спешу.
   - О, если речь идет о вас, - сказал Портос, - то это меня не  касает-
ся, и я поужинаю с вашего позволения или без оного.
   Мутный взгляд молодого  человека  вспыхнул  и,  казалось,  готов  был
сверкнуть молнией, но он удержался.
   - Сударь, - продолжал д'Артаньян, - надо извинить проголодавшихся пу-
тешественников. К тому же наш ужин задержит нас недолго. Мы  поскачем  в
гостиницу, а вы идите пешком на пристань. Мы только  перехватим  кусочек
чего-нибудь и поспеем на пристань в одно время с вами.
   - Как вам будет угодно, господа, только не опоздайте, - сказал Морда-
унт.
   - Так-то будет лучше, - пробормотал Портос.
   - Как зовется ваше судно? - спросил д'Артаньян.
   - "Стандарт".
   - Отлично. Через полчаса мы будем на борту.
   И приятели, пришпорив коней, поскакали к гостинице "Герб Англии".
   - Ну, что вы скажете об этом молодом человеке? -  спросил  д'Артаньян
на скаку.
   - Скажу, что он мне очень не нравится, - отвечал Портос, -  и  что  у
меня все время чесались руки последовать совету Арамиса.
   - Берегитесь, Портос. Он посланный генерала Кромвеля, и  нас  примут,
думаю, не очень любезно, если мы заявим, что свернули шею его доверенно-
му лицу.
   - Все равно, - сказал Портос, - я хорошо знаю, что Арамис дает только
хорошие советы.
   - Слушайте, - сказал д'Артаньян, - когда наша миссия  будет  законче-
на...
   - Ну?
   - Если он привезет нас обратно во Францию...
   - Тогда?
   - Тогда мы посмотрим.
   Тут приятели доехали до гостиницы  "Герб  Англии",  где  поужинали  с
большим аппетитом. Вслед за тем они немедленно отправились на пристань.
   Бриг уже готов был поднять паруса. На палубе его они увидели Мордаун-
та, который нетерпеливо шагал взад и вперед.
   - Прямо невероятно, - сказал  д'Артаньян,  когда  лодка  везла  их  к
"Стандарту", - до чего этот молодой человек похож на  кого-то,  не  могу
только вспомнить, на кого именно.
   Они подъехали к трапу и через минуту были на палубе.
   Но лошадей переправить на бриг было труднее, чем людей,  и  бриг  мог
сняться с якоря только в восемь часов вечера.
   Молодой человек сгорал от нетерпения и приказал поднять все паруса.
   Портос, разбитый после трех бессонных ночей и семидесяти миль, проде-
ланных верхом, ушел к себе в каюту и тотчас заснул.
   Д'Артаньян, преодолевая свое отвращение к  Мордаунту,  стал  прогули-
ваться с ним по палубе, рассказывая ему тысячу мелочей и пытаясь вызвать
его на откровенность.
   Мушкетона терзала морская болезнь.



   "ШОТЛАНДЕЦ КЛЯТВУ ПРЕСТУПИЛ, ЗА ГРОШ ОН КОРОЛЯ СГУБИЛ"

   А теперь предоставим "Стандарту" спокойно плыть не в Лондон, как  ду-
мали д'Артаньян и Портос, а в Даргем, куда Мордаунт  должен  был  напра-
виться, согласно распоряжениям, полученным из Англии во время его пребы-
вания в Булони, и перенесемся в королевский лагерь, расположенный на бе-
регу Тайна, близ юрода Ньюкасла.
   Здесь, между двумя реками, рядом с границей Шотландии, но еще на анг-
лийской земле, раскинулись палатки маленькой армии.  Полночь.  Воины,  в
которых по их голым ногам, коротким юбкам, пестрым пледам и перу на  ша-
почках легко признать шотландских горцев, скучаю г, стоя на часах. Луна,
пробиваясь сквозь густые тучи, всякий раз озаряет  мушкеты  часовых;  и,
залитые ее светом, отчетливей выступают стены, крыши и колокольни  горо-
да, который Карл I только что сдал парламентским  войскам,  так  же  как
Оксфорд и Ньюарк, еще державшие ею сторону в надежде на примирение.
   В одном конце лагеря, возле огромной  палатки,  битком  набитой  шот-
ландскими офицерами, собравшимися на военный совет под предводительством
старого графа Левена, их командира, положив правую руку на  шпагу,  спит
на траве человек, одетый в платье для верховой езды.
   В пятидесяти шагах от него другой человек, так же одетый,  разговари-
вает с часовым-шотландцем. Хотя он и иностранец, он,  видимо,  настолько
привык к английскому языку, что понимает ответы своего собеседника,  го-
ворящего на пертском наречии.
   Когда в Ньюкасле пробило час пополуночи, спавший пробудился; потянув-
шись, как делает человек, открывающий глаза после глубокого сна, он вни-
мательно осмотрелся кругом и, увидев, что он один, встал, подошел к  то-
му, кто беседовал с часовым, и затем пошел дальше. Другой, надо  думать,
окончил свои расспросы, потому что через минуту простился  с  часовым  и
непринужденно направился туда же, куда и первый.
   Тот ждал его в тени палатки, стоявшей на дороге.
   - Ну что, мой друг? - сказал он на чистейшем  французском  языке,  на
каком когда-либо говаривали между Руапом и Туром.
   - А то, мой друг, что нельзя терять ни минуты, надо предупредить  ко-
роля.
   - Что случилось?
   - Долго рассказывать. К тому же вы  сейчас  сами  услышите.  Малейшее
слово, произнесенное здесь, может все  погубить.  Пойдем  разыщем  лорда
Винтера.
   И оба направились в противоположный конец лагеря. Но так как весь ла-
герь занимал площадь не более чем в пятьсот  квадратных  футов,  то  они
быстро оказались у палатки того, кого искали.
   - Твой господин спит, Топи? - спросил по-английски один из них у слу-
ги, лежавшего в первом отделении палатки, заменявшем переднюю.
   - Нет, господин граф, не думаю, - ответил слуга -  Разве  что  заснул
совсем недавно, так как он больше двух часов ходил взад и  вперед,  вер-
нувшись от короля. Они затихли только минут десять тому назад;  впрочем,
вы можете сами посмотреть, - прибавил слуга, пропуская их в палатку.
   Действительно, Винтер сидел перед отверстием, служившим окном, вдыхая
ночной воздух и меланхолически следя глазами за луной,  мелькавшей,  как
мы только что говорили, среди больших черных туч.
   Друзья подошли к лорду Винтеру, который, подперев голову рукой, смот-
рел на небо. Он не слышал, как они вошли, и оставался в том  же  положе-
нии, пока не почувствовал прикосновения к своему плечу. Тогда  он  обер-
нулся, узнал Атоса и Арамиса и протянул им руку.
   - Заметили вы, какого кровавого цвета сегодня луна? - сказал оп.
   - Нет, - ответил Атос. - Она показалась мне такой же, как всегда.
   - Посмотрите вы, сударь, - продолжал Винтер.
   - Признаюсь, - произнес Арамис, - что я, как и граф де Ла Фер, не ви-
жу в ней ничего особенного.
   - Граф, - промолвил Атос, - в таком опасном положении нужно  смотреть
на землю, а не в небо. Хорошо ли вы знаете наших шотландцев и уверены вы
в них?
   - В шотландцах? - спросил Винтер. - В каких шотландцах?
   - О, боже мой, - сказал Атос, - в наших, в тех, которым доверился ко-
роль, в шотландцах графа Лечена.
   - Нет, - ответил Винтер и затем прибавил: - Вы, значит, совсем но ви-
дите этого красноватого отлива на всем небе?
   - Нисколько, - ответили вместе Атос и Арамис.
   - Скажи ка, - продолжал Винтер, занятый все той же мыслью, - говорят,
во Франции ость предание, что накануне своей  смерти  Генрих  Четвертый,
играя в шахматы с Бассомпьером, видел кровавые пятна на шахматной доске?
   - Да, - сказал Атос, - и маршал мне самому несколько раз  рассказывал
об этом.
   - Так, - прошептал Винтер, - а на следующий день Генрих Четвертый был
убит.
   - Но какая связь между этим видением Генриха  Четвертого  и  вами?  -
спросил Арамис.
   - Никакой, господа. Я сумасшедший, право, что занимаю вас такими глу-
постями; ваше появление в моей палатке в такой час  показывает,  что  вы
принесли мне какую-то важную весть.
   - Да, милорд, - произнес Атос, - я желал бы поговорить с королем.
   - С королем? Но он спит.
   - Мне нужно сообщить ему нечто весьма важное.
   - Разве нельзя отложить это до завтра?
   - Нет, он должен немедленно узнать, в чем  дело.  Боюсь,  что,  может
быть, и сейчас уже поздно.
   - Пойдемте, господа, - сказал Винтер.
   Палатка Винтера стояла рядом с королевской; нечто вроде коридора сое-
диняло их. Этот коридор охранялся не часовыми, а доверенным камердинером
Карла I, так что в случае надобности король мог в ту же минуту  снестись
со своим верным слугой.
   - Эти господа пройдут со мною, - сказал Винтер.
   Лакей поклонился и пропустил.
   Действительно, уступая непреодолимой потребности в сне,  король  Карл
заснул на походной кровати, в своем черном камзоле  и  высоких  сапогах,
расстегнув пояс и положив возле себя  шляпу.  Вошедшие  приблизились,  и
Атос, шедший впереди, с минуту  молча  всматривался  в  это  благородное
бледное лицо, обрамленное длинными черными волосами, прилипшими к вискам
от пота во время тяжелого сна, и покрытое синими жилками, которые, каза-
лось, набухли от слез под усталыми глазами.
   Атос глубоко вздохнул; этот вздох разбудил короля, -  так  легок  был
его сон.
   Он открыл глаза.
   - А! - сказал он, приподымаясь на локте. - Это вы, граф де Ла Фер?
   - Да, ваше величество, - ответил Атос.
   - Вы бодрствуете, когда я сплю? И вы хотите сообщить мне какую-нибудь
новость?
   - Увы! Вы, ваше величество, изволили верно угадать, - ответил Атос.
   - Значит, новость дурная? - спросил король с грустной улыбкой.
   - Да, ваше величество.
   - Все равно, я всегда рад вас  видеть,  добро  пожаловать,  вы,  кого
оторвала от отечества преданность, что не знает страха невзгод, вы,  ко-
торого прислала мне Генриетта, - какова бы ни была ваша весть,  говорите
смело.
   - Ваше величество, Кромвель прибыл сегодня ночью в Ньюкасл.
   - А! - сказал король. - Чтобы сразиться со мною?
   - Нет, ваше величество, чтобы купить вас.
   - Что вы говорите?
   - Я говорю, ваше величество, что вы должны шотландской армии четырес-
та тысяч фунтов стерлингов.
   - Невыплаченного жалованья? Да, я знаю. Ужо около года мои храбрые  и
верные шотландцы бьются только чести ради.
   Атос улыбнулся.
   - Честь - прекрасная вещь, ваше величество, но им  надоело  сражаться
за нее, и сегодня ночью они продали вас за двести тысяч фунтов, то  есть
за половину того, что вы были им должны.
   - Невозможно, - воскликнул король, - чтобы шотландцы  продали  своего
короля за двести тысяч фунтов!
   - Продали же иудеи своего бога за тридцать сребреников!
   - Какой же Иуда совершил этот гнусный торг?
   - Граф Левей.
   - Вы убеждены в этом, граф?
   - Я слышал это своими собственными ушами.
   Король глубоко вздохнул, словно сердце его разрывалось, и закрыл лицо
руками.
   - О, шотландцы, - сказал он, - шотландцы,  которых  я  считал  такими
верными! Шотландцы, которым я доверился, когда  мог  бежать  в  Оксфорд!
Шотландцы, мои земляки, мои братья! Но уверены ли вы в этом, граф?
   - Я прилег за палаткой графа Левена и, приподняв полотно, все слышал,
все видел.
   - Когда же должен совершиться этот подлый торг?
   - Сегодня утром. Вы видите, ваше величество, нельзя терять времени.
   - К чему же нам время, раз вы говорите, что я продан?
   - Надо переправиться через Тайн в Шотландию, к лорду Монтрозу,  кото-
рый вас не продаст.
   - А что мне делать в Шотландии? Вести партизанскую войну? Это  -  не-
достойно короля.
   - Возьмите пример с Роберта Брюса, ваше величество.
   - Нет, нет! Борьба слишком затянулась. Если они продали  меня,  пусть
они меня выдадут. Да падет на них вечный позор этой измены.
   - Ваше величество, - сказал Атос, - быть может, так следует поступить
королю, но не мужу и отцу. Я явился от имени вашей супруги и вашей доче-
ри, и от их лица, а также от лица двух других  ваших  детей,  которые  в
Лондоне, я говорю вам: "Живите, ваше величество, так угодно богу!"
   Король встал, стянул пояс, прицепил к  нему  шпагу  и,  вытирая  свой
влажный лоб, сказал:
   - Хорошо! Что же нужно делать?
   - Ваше величество, есть ли у вас во всей армии хоть один полк, на ко-
торый вы могли бы положиться?
   - Винтер, - сказал король, - можно ли положиться на  верность  вашего
полка?
   - Ваше величество, они люди, а люди стали очень слабы или злы. Я  на-
деюсь на их верность, но не ручаюсь за нее; я доверил бы им  собственную
жизнь, но не решаюсь доверить им жизнь вашего величества.
   - Что поделаешь? - сказал Атос. - Если нет полка, зато есть трое нас,
преданных вам людей, и этого будет достаточно. Садитесь  на  коня,  ваше
величество, и поезжайте с нами; мы переправимся  через  Тайн,  достигнем
Шотландии и будем в безопасности.
   - Вы того же мнения, Винтер? - спросил король.
   - Да, ваше величество.
   - А вы, д'Эрбле?
   - Тоже, ваше величество.
   - Будь по-вашему. Отдайте приказания, Винтер.
   Винтер вышел, а король стал оканчивать свой туалет. Первые лучи  зари
уже начинали проникать в щели палатки, когда Винтер вернулся.
   - Все готово, ваше величество, - сказал он.
   - А мы? - спросил Атос.
   - Гримо и Блезуа ожидают вас с уже оседланными лошадьми.
   - В таком случае, - сказал Атос, - не будем терять ни минуты. Едем!
   - Едем, - повторил король.
   - Ваше величество, - сказал Арамис, - не известите ли вы  ваших  дру-
зей?
   - Моих друзей? - сказал Карл I, грустно качая головой. - У  меня  нет
больше друзей, кроме вас троих: старого друга,  никогда  не  забывавшего
меня в течение двадцати лет, и двух других, дружба которых не старше не-
дели, по которых я никогда не забуду. Едем, господа, едем.
   Король вышел из палатки, и лошадь его была уже оседлана. Это был конь
буланой масти, на котором король ездил уже три года и которого очень лю-
бил.
   Увидав его, конь радостно заржал.
   - А, - сказал король, - я был неправ. Вот еще если не  друг,  то,  по
крайней мере, живое существо, которое меня любит. Ты останешься мне  ве-
рен, Артус, не правда ли?
   Конь, как будто понимая слова, приблизил свои дымящиеся ноздри к лицу
короля, поднял губу и радостно оскалил белые зубы.
   - Да, да, - сказал король, лаская его, - хорошо, Артус, я тобой дово-
лен.
   С легкостью, стяжавшей ему славу лучшего наездника Европы, Карл вско-
чил на коня и, обернувшись к Атосу, Арамису и Винтеру, крикнул:
   - Ну, господа, я жду вас!
   Но Атос стоял неподвижно, устремив глаза вдаль и  указывая  рукой  на
черную линию, тянувшуюся вдоль берега Тайна и вдвое превосходившую длину
лагеря.
   - Что это за линия? - сказал Атос, которому остатки  ночной  темноты,
боровшейся с первыми лучами дня, не давали ясно  различать  предметы.  -
Что это за линия? Я вчера ее не видал.
   - Это, вероятно, туман, поднявшийся с реки, - сказал король.
   - Нет, ваше величество, это что-то поплотнее тумана.
   - Действительно, там какая-то красноватая полоса, - сказал Винтер.
   - Это неприятель вышел из Ньюкасла и окружает нас! - воскликнул Атос.
   - Неприятель? - сказал король.
   - Да, неприятель. Мы опоздали. Смотрите,  смотрите!  Видите  вы  там,
около города, как блестят на солнце "железные ребра"?
   Так называли кирасиров, из которых Кромвель образовал свою гвардию.
   - А! - сказал король. - Сейчас мы увидим, действительно ли  мои  шот-
ландцы изменили мне!
   - Что вы хотите делать? - воскликнул Атос.
   - Дать приказ к наступлению и раздавить этих подлых мятежников.
   И король, пришпорив лошадь, понесся к палатке графа Левена.
   - За ним! - сказал Атос.
   - За ним! - повторил Арамис.
   - Не ранен ли король? - сказал Винтер. - Я  вижу  на  земле  кровавые
пятна.
   И он бросился вслед за двумя друзьями. Атос остановил его.
   - Ступайте соберите ваш полк, - сказал он. - Я чувствую, что он  сей-
час нам понадобится.
   Винтер повернул назад, меж тем как друзья продолжали свой путь.
   Через две секунды король был у палатки главнокомандующего шотландской
армией. Он соскочил с лошади и вошел.
   Генерал был окружен старшими командирами.
   - Король! - воскликнули они, вставая и недоуменно переглядываясь.
   Действительно, Карл стоял перед ними в шляпе, хмуря  брови  и  ударяя
хлыстом по сапогу.
   - Да, господа, - сказал он, - король! Король пришел потребовать у вас
отчета в том, что происходит.
   - Что случилось, ваше величество? - спросил граф Левей.
   - Случилось то, - сказал король гневно, - что генерал Кромвель прибыл
сегодня ночью в Ньюкасл. Вы знали об этом и не уведомили  меня.  Неприя-
тель выступает из города и заграждает нам переправу через Тайн; ваши ча-
совые должны были видеть эти движения, и вы скрыли это от меня. Вы подло
продали меня парламенту за двести тысяч фунтов, но об этой сделке  меня,
к счастью, предупредили. Вот что случилось, господа. Отвечайте  или  оп-
равдывайтесь, так как я обвиняю вас.
   - Ваше величество, - проговорил, запинаясь, граф Левен, - ваше  вели-
чество, это ложный донос.
   - Я своими глазами видел, как неприятельская армия развернулась между
моим лагерем и Шотландией, - сказал король. - Я почти могу сказать,  что
собственными ушами слышал, как вы обсуждали условия сделки.
   Шотландские командиры снова переглянулись и, в свою очередь, нахмури-
лись.
   - Ваше величество, - пробормотал Левен, сгорая от стыда, - ваше вели-
чество, мы готовы представить вам все доказательства.
   - Я требую только одного, - сказал король, - постройте армию в боевой
порядок и ведите ее на неприятеля.
   - Это невозможно, ваше величество, - отвечал граф.
   - Как невозможно? А что же этому мешает? - воскликнул Карл I.
   - Вашему величеству известно, что мы заключили перемирие с английской
армией, - ответил граф.
   - Если и было перемирие, то английская армия нарушила его,  выйдя  из
города, где, по условию, она должна  была  оставаться.  Поэтому,  говорю
вам, вы должны пробиться со мной сквозь эту армию и вернуться в  Шотлан-
дию, а если вы этого не сделаете, тогда выбирайте себе  любое  из  имен,
которыми человечество клеймит презренных и низких людей: вы  или  трусы,
или изменники.
   Глаза шотландцев засверкали, и, как часто бывает в подобных  случаях,
нестерпимое чувство стыда породило в них предельную наглость.
   Два предводителя кланов подошли с двух сторон К королю и сказали:
   - Да, мы обещали избавить Шотландию и Англию от того, кто  уже  двад-
цать пять лет выжимает кровь и золото из Англии и Шотландии. Мы обещали,
и мы сдержим наше слово. Король Карл Стюарт, вы наш пленник.
   И оба одновременно протянули руки, чтобы схватить короля. Но не успе-
ли они прикоснуться к нему, как уже оба  лежали  на  земле  -  один  без
чувств, а другой мертвый.
   Атос оглушил одного прикладом пистолета, а  Арамис  проткнул  другого
шпагой.
   И пока граф Левен с остальными предводителями отступали в ужасе перед
этой неожиданной подмогой, точно с неба свалившейся тому, кого  они  уже
считали своим пленником, Атос и Арамис увлекли короля из  палатки  клят-
вопреступников, куда он так неосторожно вошел, и,  вскочив  на  лошадей,
которых слуги держали наготове, все трое поскакали обратно к королевской
палатке.
   Проезжая, они заметили Винтера, спешившего со  своим  полком.  Король
сделал ему знак, чтобы он следовал за ними.



   МСТИТЕЛЬ

   Все четверо вошли в  палатку;  у  них  не  было  еще  никакого  плана
действий, и надо было сразу его выработать.
   Король упал в кресло.
   - Я погиб! - сказал он.
   - Нет, ваше величество, - ответил Атос, - вам только изменили.
   Король глубоко вздохнул.
   - Изменили, изменили шотландцы,  среди  которых  я  родился,  которых
всегда любил больше англичан! О, негодяи!
   - Ваше величество, - сказал Атос, - теперь не время для  укоров,  те-
перь надо показать себя королем и дворянином. Смелее, государь,  смелее!
Здесь перед вами, по крайней мере, три человека, которые вам не изменят,
можете быть покойны. Ах, если бы нас было пятеро! - пробормотал он,  ду-
мая о д'Артаньяне и Портосе.
   - Что вы говорите? - спросил Карл, поднимаясь с места.
   - Я говорю, ваше величество, что осталось только одно  средство.  Ми-
лорд Винтер ручается или почти ручается, - не будем придираться  к  сло-
вам, - за свой полк. Он станет во главе этого полка; мы окружим ваше ве-
личество, пробьемся сквозь армию Кромвеля и достигнем Шотландии.
   - Есть еще одно средство, - сказал Арамис. - Один из нас  наденет  на
себя платье короля и сядет на его коня: пока все будут гнаться  за  ним,
король может ускользнуть.
   - Мысль недурна, - сказал Атос, - и если его величеству  угодно  ока-
зать одному из нас эту честь, мы будем ему искренне благодарны.
   - Что вы скажете об этом совете, Винтер? - спросил король, с  востор-
гом глядя на этих двух людей, готовых принять на себя все удары, грозив-
шие ему.
   - Я скажу, ваше величество, что если есть  средство  спасти  вас,  то
только то, которое предлагает господин д'Эрбле. Потому я смиренно умоляю
ваше величество как можно скорее сделать между нами выбор, так как  вре-
мени терять нельзя.
   - Но если я соглашусь, то это принесет смерть  или  по  меньшей  море
темницу тому, кто займет мое место?
   - Нет, это принесет честь тому, кто вас спасет! - воскликнул Винтер.
   Король со слезами на глазах посмотрел на своего старого  друга,  снял
орден Святого Духа, который носил, желая оказать внимание двум сопровож-
давшим его французам, и надел его на шею  Винтеру,  который  на  коленях
принял этот пагубный для него знак королевской дружбы и доверия.
   - Это справедливо, - сказал Атос, - он служит дольше нас.
   Король, услышав эти слова, обернулся со слезами на глазах.
   - Господа, - сказал он, - подождите минуту, у меня и для вас есть  по
ленте.
   Он подошел к шкафу, где хранились его личные ордена, и взял две ленты
ордена Подвязки.
   - Эти ордена не для нас, - сказал Атос.
   - Почему? - сказал король.
   - Это почти королевские ордена, а мы простые дворяне.
   - Найдите мне сердце благородней вашего на любом престоле,  -  сказал
король. - Нет, нет, вы несправедливы к себе, и я  считаю  своей  обязан-
ностью воздать вам должное. На колени, граф!
   Атос преклонил колени. Король надел на него  ленту,  как  полагается,
слева направо; затем, подняв шпагу, вместо  обычной  формулы:  "Посвящаю
вас в рыцари, будьте храбры, верны и честны", произнес:
   - Вы храбры, верны и честны, я посвящаю вас в рыцари, граф.
   Потом, обратившись к Арамису, сказал:
   - Теперь ваша очередь, шевалье.
   Та же церемония, с теми же словами, повторилась. Между тем  Винтер  с
помощью оруженосцев снял с себя медные латы, чтобы  больше  походить  на
короля.
   Окончив обряд с Атосом и Арамисом, король обнял обоих друзей.
   - Ваше величество, - сказал Винтер, к которому в предвкушении велико-
го подвига вернулась вся его сила и мужество, - мы готовы.
   Король посмотрел на трех рыцарей.
   - Значит, надо бежать? - сказал он.
   - Бегство сквозь ряды неприятельской армии, ваше величество, - сказал
Атос, - во всех странах называется атакой.
   - Итак, я умру со шпагой в руке, - сказал Карл.  -  Господин  граф  и
господин шевалье, если я опять стану королем...
   - Ваше величество уже оказали нам больше чести, чем полагается  прос-
тым дворянам, и теперь мы ваши должники. Но не будем терять времени,  мы
его и так уже слишком много потратили.
   Король в последний раз протянул руку всем троим, обменялся шляпами  с
Винтером и вышел.
   Полк Винтера выстроился на площадке, несколько возвышавшейся над всем
лагерем. Король в сопровождении трех друзей направился к этой площадке.
   Шотландский лагерь, казалось, наконец проснулся; солдаты вышли из па-
латок и начали строиться, как для битвы.
   - Видите, - сказал король, - может быть, они раскаялись и готовы идти
в бой.
   - Если они раскаялись, ваше величество, - сказал Атос, - то они  пой-
дут за нами.
   - Хорошо, - сказал король. - Что теперь делать?
   - Разглядим неприятеля, - сказал Атос.
   И взоры маленькой группы тотчас устремились  на  полосу,  которую  на
рассвете они приняли было за туман. Теперь первые лучи солнца ясно обна-
руживали, что это армия, построенная в боевом порядке. Воздух был  проз-
рачен, каким он обычно бывает в этот час утра. Можно было отчетливо раз-
личить полки, знамена, даже цвет мундиров и масть лошадей.
   В это время на небольшом холме перед неприятельским фронтом показался
коренастый и плотный человек небольшого роста;  его  окружало  несколько
офицеров. Он направил подзорную трубку на группу, в которой был король.
   - Ваше величество, этот человек знает вас в лицо? - спросил Арамис.
   Карл улыбнулся.
   - Этот человек - Кромвель, - сказал он.
   - В таком случае надвиньте шляпу, государь, чтобы он не заметил  под-
мены.
   - Ах, сколько времени потеряно! - сказал Атос.
   - Так скомандуйте, - сказал король, - и двинемся на них.
   - Разве не вы будете командовать, ваше величество? - спросил Атос.
   - Нет, я назначаю вас моим главнокомандующим, - сказал король.
   - Тогда послушайте, милорд, - произнес Атос. - Прошу вас, ваше  вели-
чество, отойдите на минутку в сторону. То, о чем мы будем  говорить,  не
касается вашего величества.
   Король улыбнулся и отошел на три шага.
   - Вот что я предлагаю, - продолжал Атос. - Мы разделим  наш  полк  на
два эскадрона: вы станете во главе одного; его величество и  мы  поведем
второй. Если ничто не преградит нам путь, мы атакуем все  вместе,  чтобы
пробиться сквозь неприятельскую линию и переправиться через  Тайн  вброд
или вплавь; если же мы встретим непреодолимую преграду,  то  вы  и  ваши
солдаты ляжете все до последнего, а мы с королем  будем  продолжать  наш
путь. Мы доберемся до берега, хотя бы пришлось прорваться через  тройной
ряд врагов, если только ваш эскадрон выполнит свой долг.
   - На коней! - сказал Винтер.
   - На копей! - повторил Атос. - Все обдумано и решено.
   - Итак, господа, вперед! - сказал король. - И да будет нашим лозунгом
старинный боевой клич французов: "Монжуа и Сен-Дени!" Клич  Англии  оск-
вернен теперь устами изменников.
   Они вскочили на коней: Винтер на королевского коня,  король  на  коня
Винтера. Лорд Винтер стал во главе первого эскадрона, а король с  Атосом
по правую руку и Арамисом по левую, стал во главе второго.
   Вся шотландская армия смотрела на эти приготовления неподвижно,  мол-
ча, со стыдом. Несколько офицеров вышли из рядов и сломали свои шпаги.
   - Прекрасно, - сказал король, - это меня утешает, они не все изменни-
ки.
   В этот момент раздался голос Винтера.
   - Вперед! - крикнул он.
   Первый эскадрон двинулся. За ним последовал  второй,  спустившийся  с
площадки. Полк латников, приблизительно равный им по  численности,  раз-
вернулся за холмом и во весь опор понесся им навстречу.
   Король указал на него Атосу и Арамису.
   - Ваше величество, - сказал Атос, - мы предвидели это,  и  если  люди
Винтера исполнят свой долг, то этот маневр неприятеля, вместо того чтобы
погубить, спасет нас.
   В эту минуту раздалась команда Винтера, покрывая собой топот  и  фыр-
канье несущихся лошадей:
   - Сабли наголо!
   При этой команде все сабли блеснули, как молния.
   - Вперед! - крикнул тоже король, опьяненный  этим  видом.  -  Вперед,
сабли наголо!
   Но этой команде, пример которой подал сам король, повиновались только
Атос и Арамис.
   - Нас предали, - тихо сказал король.
   - Подождем еще, - произнес Атос, - может быть, они не  узнали  голоса
вашего величества и ждут приказания своего эскадронного командира.
   - Разве они не слышали команды своего полковника? Но смотрите,  смот-
рите! - воскликнул король, круто осаживая коня и хватая за повод  лошадь
Атоса.
   - Трусы! Негодяи! Изменники! - слышался голос Винтера.
   Его солдаты уже покидали свои ряды, разбегаясь во все стороны по  по-
ляне.
   Около него осталось не более пятнадцати человек, ожидавших  вместе  с
ним атаки латников Кромвеля.
   - Умрем вместе с ними! - вскричал король.
   - Умрем! - повторили Атос и Арамис.
   - Ко мне, все верные королю! - крикнул Винтер.
   Этот голос долетел до двух друзей, которые помчались галопом.
   - Не давать пощады! - крикнул по-французски в  ответ  Винтеру  другой
голос, заставивший их вздрогнуть.
   Услышав этот голос, Винтер побледнел и замер на месте.
   Это был голос всадника, летевшего на великолепном вороном коне в ата-
ку во главе английского полка, который он в пылу опередил шагов  на  де-
сять.
   - Это он! - прошептал Винтер, устремив на него глаза и опустив руку с
саблей.
   - Король! Король! - закричали несколько англичан,  обманутых  голубой
лентой и буланой лошадью Винтера. - Взять его живым!
   - Нет, это не король! - воскликнул всадник. - Не давайте  себя  обма-
нуть. Не правда ли, лорд Винтер, ведь вы не король? Вы мой дядя?
   С этими словами Мордаунт (ибо это был он) направил дуло пистолета  на
Винтера. Раздался выстрел. Пуля пронзила грудь старого лорда;  он  подп-
рыгнул на седле и упал на руки Атоса, прошептав:
   - Мститель!
   - Вспомни мою мать! - проревел Мордаунт и  полетел  дальше,  уносимый
бешено скачущей лошадью.
   - Негодяй! - крикнул Арамис и навел на него пистолет  почти  в  упор,
когда он проносился мимо. Но пистолет дал осечку, и выстрела не последо-
вало.
   Между тем весь полк уже обрушился  на  нескольких  оставшихся  людей.
Обоих французов окружили, смяли, стиснули. Убедившись, что Винтер  умер,
Атос выпустил из рук его труп и, обнажив шпагу, воскликнул:
   - Вперед, Арамис, за честь Франции!
   И двое англичан, стоявших поблизости, упали мертвыми, пораженные уда-
рами Атоса и Арамиса.
   В то же время раздалось громовое "ура!", и тридцать клинков  блеснуло
над их головами.
   Вдруг из толпы англичан вырвался человек, одним прыжком очутился око-
ло Атоса, сжал его своими мощными руками и вырвал у него шпагу,  прошеп-
тав ему на ухо:
   - Молчите! Сдайтесь! Сдаться мне - не значит сдаться.
   В ту же секунду какой-то великан схватил за обе руки Арамиса, который
тщетно старался вырваться из его страшных объятий.
   - Сдавайтесь! - произнес он, пристально глядя на пего.
   Арамис поднял голову, Атос обернулся.
   - Д'Арт... - хотел воскликнуть Атос, но гасконец зажал ему рот рукой.
   - Сдаюсь! - сказал Арамис, протягивая свою шпагу Портосу.
   - Стреляйте, стреляйте! - кричал Мордаунт, возвращаясь  к  группе,  в
которой были два друга.
   - Зачем стрелять? - сказал полковник. - Все сдались.
   - Это сын миледи, - сказал Атос д'Артаньяну.
   - Я узнал его.
   - Это монах, - сказал Портос Арамису.
   - Знаю.
   Между тем ряды победителей расступились. Д'Артаньян держал  за  повод
лошадь Атоса, Портос - лошадь Арамиса. Каждый  старался  отвести  своего
пленника подальше от поля битвы.
   Когда они отъехали, очистилось место, где лежал труп Винтера.  Движи-
мый чувством ненависти, Мордаунт отыскал его и, наклонившись  с  лошади,
посмотрел на него с отвратительной улыбкой.
   Атос, как он ни был спокоен, протянул руку к кобурам, где лежали  его
пистолеты.
   - Что вы делаете? - вскричал Д'Артаньян.
   - Дайте мне убить его.
   - Мы все погибли, если вы хоть одним движением покажете,  что  знаете
его.
   Он обернулся к молодому человеку и крикнул:
   - Славная добыча! Славная добыча, дорогой Мордаунт!  Каждому  из  нас
двоих досталось по пленнику. Каждому но  кавалеру  ордена  Подвязки,  ни
больше, ни меньше.
   - Эге, - воскликнул Мордаунт, глядя кровожадными глазами на  Атоса  и
Арамиса, - да ведь это, кажется, французы?
   - Ей-богу, не знаю. Вы француз? - спросил д'Артаньян Атоса.
   - Да, - с достоинством ответил тот.
   - Ну вот, вы попались в плен к своему соотечественнику.
   - А король? - с горечью спросил Атос. - Где король?
   Д'Артаньян сильно сжал руку Атоса и сказал:
   - Он в наших руках.
   - Да, - прибавил Арамис, - благодаря гнусной измене.
   Портос стиснул руку своего друга и сказал ему с улыбкой:
   - Э, сударь, на войне ловкость значит не меньше, чем сила. Смотрите.
   Действительно, в эту минуту  эскадрон,  который  должен  был  служить
прикрытием королю в его бегстве, двигался навстречу  английскому  полку,
окружая короля. Карл шел пешком в  центре  образовавшегося  вокруг  него
пустого пространства. Он был спокоен на вид, но ясно было, чего это  ему
стоило. Пот капал с лица его, и он отирал  себе  виски  и  губы  носовым
платком, на котором всякий раз, как он отнимал его ото  рта,  появлялось
пятно крови.
   - Вот он, Навуходоносор! - крикнул один из латников Кромвеля,  старый
пуританин, глаза которого загорелись при виде того, кого называли  тира-
ном.
   - Как вы сказали, Навуходоносор? - спросил Мордаунт с  ужасной  улыб-
кой. - Нет, это Карл Первый, добрый король Карл, который обкрадывал сво-
их подданных, чтобы наследовать их имущество.
   Карл поднял глаза на дерзкого юношу, но не узнал его. Однако  спокой-
ное, величавое выражение его лица заставило Мордаунта отвести взгляд.
   - Здравствуйте, господа! - сказал король двум французам,  которых  он
увидел в руках д'Артаньяна и Портоса. - Какой  печальный  день!  Но  это
все-таки но ваша вина. Где же мой старый Винтер?
   Друзья отвернулись и промолчали.
   - Там же, где и Страффорд! - сказал резким голосом Мордаунт.
   Карл вздрогнул: злодей попал в цель. Страффорд был вечным упреком со-
вести короля, тенью, омрачавшей его дни, и кошмаром его ночей.
   Король посмотрел вокруг себя и увидел у ног своих труп Винтера.
   Он не вскрикнул, не уронил ни одной слезы; только лицо его побледнело
еще больше. Он стал на одно колено, приподнял голову Винтера,  поцеловал
его в лоб и, сняв с него недавно надетую им ленту Святого Духа, благого-
вейно повязал ее опять себе на грудь.
   - Так Винтер убит? - спросил Д'Артаньян, устремив глаза на труп.
   - Да, - сказал Атос, - и к тому же своим племянником.
   - Значит, одного из нас уже не стало! - прошептал Д'Артаньян.  -  Мир
праху его: он был храбрый человек.
   - Карл Стюарт! - сказал командир английского полка, подойдя к королю,
надевшему свои королевские регалии. - Вы сдаетесь?
   - Полковник Томлисон, - ответил Карл, - король  не  сдается.  Человек
уступает силе, вот и все.
   - Вашу шпагу!
   Король вынул шпагу и сломал ее о колено.
   В эту минуту промчалась лошадь без всадника, вся в пене, со  сверкаю-
щими глазами и раздутыми ноздрями; узнав голос своего господина, она ос-
тановилась около него и радостно заржала. Это был Артус.
   Король улыбнулся, потрепал ее рукой по шее и легко вскочил в седло.
   - Едемте, господа, - сказал он, - ведите меня куда угодно.
   Затем, обернувшись, прибавил:
   - Подождите, мне показалось, что Винтер шевельнулся. Если он жив еще,
то, ради всего святого, не покидайте этого благородного рыцаря.
   - О, будьте спокойны, король Карл, - сказал Мордаунт, - пуля  пробила
ему сердце.
   - Не говорите ни слова, не двигайтесь, не бросайте ни одного  взгляда
на меня и на Портоса, - сказал д'Артаньян Атосу и Арамису. -  Миледи  не
умерла, душа ее живет в теле этого дьявола.
   Отряд направился к городу, уводя с собой царственного пленника; но на
половине дороги адъютант генерала Кромвеля привез приказание  полковнику
Томлисону препроводить короля в Гольденбайский замок.
   Немедленно полетели курьеры оповестить Англию и всю Европу,  что  ко-
роль Карл Стюарт взят в плен генералом Оливером Кромвелем.



   ОЛИВЕР КРОМВЕЛЬ

   - Вы идете к генералу? - спросил Мордаунт у д'Артаньяна и Портоса.  -
Не забудьте, что он приглашал вас к себе после сражения.
   - Сначала мы отведем наших пленников в надежное место, - сказал д'Ар-
таньян. - Знаете, за каждого из этих дворян мы получим по полторы тысячи
пистолей.
   - О, будьте покойны, - сказал Мордаунт, тщетно стараясь смягчить сви-
репое выражение своего лица. - Мои кавалеристы будут хорошо стеречь  их,
ручаюсь вам за это.
   - Но я их сберегу еще лучше, - возразил д'Артаньян.  -  Впрочем,  для
этого нужна только хорошая комната с часовыми или просто их честное сло-
во, что они не будут делать попыток к бегству. Я сейчас  распоряжусь,  а
затем мы будем иметь честь представиться генералу и  выслушать,  что  он
прикажет передать его преосвященству.
   - Значит, вы скоро уезжаете? - спросил Мордаунт.
   - Наше посольство кончилось, и ничто не удерживает нас в Англии, если
великому человеку, к которому мы посланы, угодно будет отпустить нас.
   Молодой человек закусил губу и, наклонившись к сержанту,  сказал  ему
на ухо:
   - Ступайте за этими людьми и не теряйте их из виду, а когда  узнаете,
где они помещаются, возвращайтесь к городским воротам и там ждите меня.
   Сержант сделал знак, что приказание будет исполнено.
   Потом Мордаунт, вместо того чтобы провожать в город всю толпу пленни-
ков, отправился на холм, откуда Кромвель смотрел на битву из  раскинутой
для него палатки.
   Он запретил пускать к себе кого бы то ни было;  но  часовой,  знавший
Мордаунта как одного из ближайших сподвижников генерала, решил, что зап-
рещение не касается этого молодого человека.
   Мордаунт приподнял занавеску и увидел Кромвеля, который сидел за сто-
лом, спиной к нему, закрыв лицо обеими руками.
   Слышал Кромвель его шаги или нет, но только он не обернулся.
   Мордаунт продолжал стоять на пороге.
   Наконец Кромвель поднял отяжелевшую голову  и,  словно  почувствовав,
что кто-то стоит за его спиной, медленно оглянулся назад.
   - Я сказал, что хочу остаться один! - вскричал  он,  увидев  молодого
человека.
   - Я не думал, что это запрещение касается меня, - сказал Мордаунт.  -
Но если вы приказываете, я готов удалиться.
   - А, это вы, Мордаунт! - сказал Кромвель, и взор его,  послушный  его
воле, прояснился. - Раз уж вы зашли, оставайтесь.
   - Я пришел вас поздравить.
   - Поздравить? С чем?
   - Со взятием в плен Карла Стюарта. Теперь вы властелин Англии.
   - Я был им в большей мере два часа тому назад.
   - Как так, генерал?
   - Англия нуждалась во мне, чтобы избавиться от тирана.  Теперь  он  в
плену. Вы его видели?
   - Да, генерал.
   - Как он себя ведет?
   Мордаунт с минуту колебался, затем истина невольно  сорвалась  с  его
языка.
   - Он спокоен и полон достоинства, - сказал он.
   - Что он сказал?
   - Несколько прощальных слов своим друзьям.
   - Своим друзьям? -  пробормотал  Кромвель.  -  Неужели  у  него  есть
друзья?
   Затем прибавил вслух:
   - Он защищался?
   - Нет, генерал, его все покинули, кроме трех или четырех  человек;  у
него не было возможности защищаться.
   - Кому он отдал свою шпагу?
   - Никому; он сломал ее.
   - Он поступил хорошо; по еще лучше бы сделал,  если  бы  направил  ее
против себя.
   Наступило короткое молчание.
   - Командир полка, охранявшего короля Карла, кажется, убит?  -  сказал
Кромвель, пристально глядя на Мордаунта.
   - Да, генерал.
   - Кто его убил?
   - Я.
   - Как его звали?
   - Лорд Винтер.
   - Ваш дядя! - воскликнул Кромвель.
   - Мой дядя? - ответил Мордаунт. - Изменники Англии мне не родственни-
ки.
   Кромвель с минуту задумчиво смотрел на молодого человека; затем  ска-
зал с глубокой грустью, которую так хорошо изображает Шекспир:
   - Мордаунт, вы беспощадный слуга.
   - Когда господь повелевает, - сказал Мордаунт, -  лельзя  рассуждать.
Авраам поднял нож на Исаака, который был его сыном.
   - Да, - сказал Кромвель, - но господь не допустил этого  жертвоприно-
шения.
   - Я смотрел вокруг себя, - отвечал Мордаунт, - но нигде не  видел  ни
козла, ни ягненка, запутавшегося в кустах.
   Кромвель наклонил голову.
   - Вы железный человек, Мордаунт, - сказал он. - А как вели себя фран-
цузы?
   - Как герои, - сказал Мордаунт.
   - Да, да, - пробормотал Кромвель, - французы хорошо дерутся,  и  если
моя подзорная труба не обманула меня, мне кажется, я видел их  в  первых
рядах.
   - Совершенно верно, - сказал Мордаунт.
   - Но все же позади вас, - сказал Кромвель.
   - Это не их вина, моя лошадь была лучше.
   Снова наступило молчание.
   - А шотландцы? - спросил Кромвель.
   - Они сдержали слово, - сказал Мордаунт, - и по тронулись с места.
   - Презренные! - пробормотал Кромвель.
   - Их офицеры желают вас видеть, генерал.
   - Мне некогда. Им заплатили?
   - Сегодня ночью.
   - Так пусть они убираются, возвращаются в свои горы и там скроют свой
позор, если горы достаточно для этого высоки. Между мной и ими все  кон-
чено. Можете идти, Мордаунт!
   - Прежде чем удалиться, - сказал Мордаунт, - я хотел бы  задать  вам,
генерал, несколько вопросов и обратиться к вам, моему начальнику, с  од-
ной просьбой.
   - Ко мне?
   Мордаунт поклонился.
   - Я пришел к вам, моему герою, моему отцу, моему  покровителю,  чтобы
спросить вас: довольны ли вы мною?
   Кромвель с удивлением посмотрел на него.
   Молодой человек хранил бесстрастное выражение лица.
   - Да, - сказал Кромвель, - с тех пор, как я вне знаю,  вы  не  только
исполняли ваш долг, но, более того, были верным другом, искусным посред-
ником и отличным солдатом.
   - Вы не забыли, генерал, что мне первому пришла в голову мысль  всту-
пить в переговоры с шотландцами о выдаче короля?
   - Да, эта мысль была ваша. Я еще не настолько презираю людей.
   - Был ли я хорошим послом во Франции?
   - Да, вы добились от Мазарини всего, чего я хотел.
   - Не защищал ли я всегда горячо вашу славу и ваши интересы?
   - Пожалуй, даже слишком горячо: в этом я вас только что упрекнул.  Но
к чему такие вопросы?
   - Я хочу вам сказать, милорд, что настала минута, когда вы одним сло-
вом можете вознаградить меня за всю мою службу.
   - А, - протянул Кромвель с легким оттенком презрения, - это правда. Я
и забыл, что всякая услуга требует награды, а вы оказали  мне  услугу  и
еще не вознаграждены.
   - Вы можете наградить меня сейчас же, превыше всех моих надежд.
   - Каким образом?
   - Награды не придется искать далеко, она у меня почти в руках.
   - Что же это за награда? - спросил Кромвель. - Хотите денег? Или  же-
лаете получить чин? Должность губернатора?
   - Вы исполните мою просьбу, милорд?
   - Посмотрим сначала, в чем она состоит.
   - Когда вы говорили мне: "Вам предстоит  исполнить  одно  поручение",
разве я отвечал вам: "Посмотрим сначала, в чем оно состоит"?
   - Но если ваше желание окажется неисполнимым?
   - Когда вы приказывали мне что-нибудь исполнить,  отвечал  ли  я  вам
хоть раз: "Это невозможно"?
   - Но такое предисловие позволяет думать...
   - О, будьте покойны, милорд, - сказал Мордаунт просто, - моя  просьба
вас не разорит.
   - Ну, хорошо, - сказал Кромвель, - обещаю исполнить ее,  если  только
это в моей власти. Говорите.
   - Милорд, - сказал Мордаунт, - сегодня захвачены в плен два сторонни-
ка короля, отдайте их мне.
   - Что же, они предложили большой выкуп? - спросил Кромвель.
   - Напротив, милорд, я думаю, что они бедны.
   - Так это ваши друзья?
   - Да, - воскликнул Мордаунт, - это мои друзья, дорогие друзья,  я  за
них жизнь отдам.
   - Хорошо, Мордаунт, - сказал Кромвель, обрадованный, что может  изме-
нить к лучшему свое мнение о молодом человеке. - Хорошо, я отдаю их  те-
бе, не спрашивая даже их имени. Делай с ними что хочешь.
   - Благодарю вас, милорд, -  воскликнул  Мордаунт,  -  благодарю!  Моя
жизнь отныне принадлежит вам, и даже отдав ее, я все еще останусь в дол-
гу перед вами. Благодарю вас, вы щедро заплатили за мою службу.
   - Он бросился к ногам Кромвеля и поцеловал его руку, несмотря на соп-
ротивление пуританского генерала, не желавшего или делавшего вид, что не
желает таких царских почестей.
   - Как, - сказал Кромвель, на секунду задерживая его в  свою  очередь,
когда тот поднялся, - вы не желаете никакой другой награды, ни чинов, ни
денег?
   - Вы дали мне все, чего я мог желать, милорд, с сегодняшнего дня мы с
вами в расчете.
   И Мордаунт с радостью в сердце и во взоре выбежал из палатки  генера-
ла.
   Кромвель проводил его глазами.
   - Он убил своего дядю! - пробормотал он. - Увы, вот какие у меня слу-
ги! Быть может, этот юноша, который ничего не требует  или  делает  вид,
что ничего не требует, выпросил у меня в конце концов пред лицом всевыш-
него больше, чем те, что посягают на золото государства и хлеб бедняков.
Никто не служит мне даром. Мой пленник Карл, быть может, еще имеет  дру-
зей, а у меня их нет.
   И он со вздохом снова погрузился в свои  мысли,  прорванные  приходом
Мордаунта.



   ДВОРЯНЕ

   В то время как Мордаунт направился к палатке Кромвеля,  д'Артаньян  и
Портос повели своих пленников в отведенный им для постоя дом в Ньюкасле.
   Предупреждение, сделанное Мордаунтом сержанту, не ускользнуло от гас-
конца, и он сделал глазами знак Атосу и Арамису, чтобы они соблюдали ве-
личайшую осторожность. Поэтому Атос а Арамис, шагая рядом со своими  по-
бедителями, хранили молчание, что было вовсе нетрудно им сделать, потому
что оба они были заняты своими мыслями.
   Мушкетон несказанно удивился, увидев с порога  дома  четырех  друзей,
сопровождаемых сержантом и десятком солдат. Он протер себе глаза, не ве-
ря, что идут Атос и Арамис, но наконец должен был  признать  непреложный
факт. Он уже  собрался  было  разразиться  восклицаниями,  ьогда  Портос
взглядом, не допускающим возражений, приказал ему молчать.
   Мушкетон словно прирос к земле, ожидая объяснений столь странного по-
ведения; особенно поразило его то, что друзья как будто не узнавали друг
друга.
   Д'Артаньян и Портос привели Атоса и Арамиса в предоставленный им  ге-
нералом Кромвелем дом, где они поселились накануне.  Он  стоял  на  углу
улицы, и при нем был маленький садик, а на повороте в соседний  переулок
- конюшни.
   Окна нижнего этажа, как это часто бывает в  маленьких  провинциальных
городах, были с решетками, совсем как в тюрьме.
   Друзья пропустили пленников вперед и задержались на пороге,  приказав
Мушкетону отвести четырех лошадей в конюшню.
   - Отчего мы не заходим с ними? - спросил Портос.
   - Оттого, - ответил Д'Артаньян, - что сначала надо узнать, чего нужно
от нас сержанту сего десятком солдат.
   Сержант со своими людьми расположился в саду.
   Д'Артаньян спросил, что им нужно и почему они не уходят.
   - Нам приказано, - сказал сержант, - помогать вам стеречь ваших плен-
ников.
   На это нечего было возразить; оставалось только поблагодарить за  та-
кое любезное внимание. Д'Артаньян поблагодарил сержанта и дал ему крону,
чтобы тот выпил за здоровье генерала Кромвеля.
   Сержант ответил, что пуритане не пьют, и опустил крону в карман.
   - Ах, - сказал Портос, - какой ужасный день, дорогой Д'Артаньян!
   - Что вы говорите, Портос! Вы называете  несчастным  день,  когда  мы
нашли наших друзей?
   - Да, по при каких обстоятельствах?
   - Положение сложное, - сказал Д'Артаньян, - но все  равно,  зайдем  в
дом и постараемся что-нибудь придумать.
   - Наши дела запутались, - сказал Портос, - и я понимаю теперь, почему
Арамис так усердно советовал мне задушить этого ужасного Мордаунта.
   - Тише, - сказал д'Артаньян, - не произносите этото имени.
   - Но ведь я говорю по-французски, - сказал Портос, - а они англичане.
   Д'Артаньян посмотрел на Портоса с восхищением,  которого  заслуживала
подобная наивность.
   Но так как Портос продолжал смотреть на него, ничего не  понимая,  то
Д'Артаньян толкнул его вперед, говоря:
   - Войдем.
   Портос вошел первым, Д'Артаньян последовал за ним; он тщательно запер
дверь и по очереди прижал к своей груди обоих друзей.
   Атос был погружен в глубокую печаль. Арамис молча посматривал  то  на
Портоса, то на д'Артаньяна, и взгляд его был так выразителен, что  д'Ар-
таньян понял его.
   - Вы хотите знать, как случилось, что мы очутились здесь?  Боже  мой,
это нетрудно угадать. Мазарини  поручил  нам  передать  письмо  генералу
Кромвелю.
   - Но как вы очутились вместе с Мордаунтом? - спросил Атос.  -  С  тем
самым Мордаунтом, которого я вам советовал остерегаться.
   - И которого я вам рекомендовал задушить, Портос? - сказал Арамис.
   - Опять таки по вине Мазарини. Кромвель послал Мордаунта к  Мазарини,
а Мазарини послал нас к Кромвелю. Роковое совпадение.
   - Да, Д'Артаньян, вы правы, но это совпадение нас разлучает и  губит.
Что ж, дорогой Арамис, не будем более говорить об этом и подчинимся  на-
шей участи.
   - Напротив, будем говорить, черт возьми! Ведь мы же условились никог-
да не покидать друг друга, даже находясь во враждебных лагерях.
   - Да, уж действительно враждебных, - сказал,  улыбаясь,  Атос.  -  Но
скажите мне, какому делу вы здесь служите?  Ах,  Д'Артаньян,  подумайте,
что из вас только делает этот гнусный Мазарини! Знаете ли  вы,  в  каком
преступлении вы сегодня оказались повинны? В пленении короля, его позоре
и смерти.
   - Ого! - сказал Портос. - Вы полагаете?
   - Вы преувеличиваете, Атос, - произнес д'Артаньян - До этого еще дело
не дошло.
   - Вы ошибаетесь: мы очень близки к этому. Для чего  арестуют  короля?
Того, кого уважают как властителя, по покупают как раба. Неужели вы  ду-
маете, что Кромвель заплатил, двести - тысяч фунтов за то, чтобы восста-
новить его на престоле? Друзья мои, они убьют его, и это еще  наименьшее
преступление, какое они могут совершить. Лучше отрубить  голову  королю,
чем ударить его по лицу.
   - Не спорю, это в конце концов возможно, - сказал  д'Артаньян.  -  Но
что нам до этого? Я здесь потому, что я солдат, потому, что я служу моим
начальникам, то есть тем, кто мне платит жалованье. Я  присягал  повино-
ваться и повинуюсь. Но вы, не приносившие присяги, как вы сюда попали  и
какому делу служите?
   - Благороднейшему на свете делу, - ответил Атос, -  защите  и  охране
угнетенного короля. Друг, супруга и дочь его оказали нам высокую  честь,
призвав нас на помощь. Мы служили ему, насколько позволили нам наши сла-
бые силы, и усердия у нас было больше, чем возможностей. Вы можете  дер-
жаться, д'Артаньян, иных взглядов, можете смотреть на  вещи  иначе,  мой
друг. Я не стану вас разубеждать, но я вас порицаю.
   - О! - сказал д'Артаньян. - Да какое мне дело в конце концов до того,
что англичанин Кромвель взбунтовался против своего короля - шотландца. Я
француз, и меня все это не касается.  Как  вы  можете  делать  меня  от-
ветственным за других?
   - В самом деле, - подтвердил Портос.
   - Но вы дворянин, все дворяне - братья, а короли всех стран -  первые
из дворян. А вы, д'Артаньян, потомок древнего рода, человек  со  славным
именем и храбрый солдат, вы помогаете предать короля пивоварам, портным,
извозчикам. Ах, д'Артаньян! Как солдат вы, может  быть,  исполнили  свой
долг, но как дворянин вы виноваты.
   Д'Артаньян молча жевал стебелек цветка, не зная,  что  ему  ответить.
Стоило ему отвернуться от Атоса, как он встречал взор Арамиса.
   - И вы, Портос, - продолжал Атос, как  бы  сжалившись  над  смущенным
д'Артаньяном, - вы, лучшая душа, лучший друг, лучший  солдат  на  свете;
вы, который по своему сердцу достойны были бы родиться на ступенях тропа
и которого мудрый король рано или поздно вознаградит,  вы,  мой  дорогой
Портос, дворянин по всем своим поступкам, привычкам, по своей храбрости,
- вы столь же виновны, как д'Артаньян.
   Портос покраснел, по скорее от удовольствия,  которое  доставили  ему
похвалы Атоса, чем от смущения. И все же, опустив голову и как бы созна-
вая свое унижение, он сказал:
   - Да, да, я думаю, вы правы, дорогой граф.
   Атос встал.
   - Полно, - сказал он, подходя к д'Артаньяну и протягивая ему руку,  -
полно, не дуйтесь, дорогой сын мой; все, что я сказал вам, было  сказано
если не отеческим тоном, то, по крайней мере, с отеческой  любовью.  По-
верьте, мне было бы легче просто поблагодарить вас за то, что вы  спасли
мне жизнь, и не проронить ни слова о моих чувствах.
   - Разумеется, разумеется, Атос, - отвечал д'Артаньян, горячо  пожимая
ему руку, - но не  все,  черт  побери,  способны  на  такие  возвышенные
чувства. Кто еще из разумных людей покинет  свой  дом,  Францию,  своего
воспитанника, прелестного юношу (мы его видели в лагере),  и  полетит  -
куда? - на помощь гнилой, подточенной червями монархии, которая  вот-вот
должна рухнуть, как старая лачуга? Чувство, о котором вы  говорите,  ко-
нечно, прекрасно, оно до того прекрасно, что почти  недоступно  простому
смертному.
   - Каково бы оно ни было, д'Артаньян, - ответил Атос, не поддаваясь на
хитрость своего друга, с чисто гасконской  изворотливостью  намекнувшего
на отеческую привязанность Атоса к Раулю, - каково бы оно  ни  было,  вы
хорошо сознаете в глубине вашего сердца, что оно справедливо. Но,  вино-
ват, я забыл, что спорю с человеком, у которого я в плену. Д'Артаньян, я
ваш пленник; обращайтесь со мной как с пленником.
   - Черт возьми! - сказал Д'Артаньян. - Вы отлично знаете, что  недолго
пробудете у меня в плену.
   - Конечно, - сказал Арамис, - с нами, без сомнения, поступят так  же,
как с теми, что были взяты под Филипго.
   - А как с ними поступили? - спросил д'Артаньян.
   - Половину повесили, а остальных расстреляли, - ответил Арамис.
   - Нет, ручаюсь вам, - сказал д'Артаньян, - что, пока во мне останется
хоть капля крови, вы не будете ни повешены, ни  расстреляны.  Пусть  они
только попробуют! Да что говорить! Видите вы эту дверь, Атос?
   - Да.
   - Вы выйдете из нее, когда вам будет угодно. С этой минуты вы и  Ара-
мис свободны, как воздух.
   - Узнаю вас, мой милый д'Артаньян, - ответил Атос. - Но вы  здесь  не
хозяин: за этой дверью стоит караул, д'Артаньян, это вам хорошо  извест-
но.
   - Ну, вы с ними справитесь, - сказал Портос. - Много ли их тут? С де-
сяток, не больше.
   - Это пустяк для нас четверых, по для двоих слишком  много.  Нет,  уж
раз мы разделились, мы должны погибнуть. Вспомните роковой  пример:  вы,
д'Артаньян, столь непобедимый, и вы, Портос, такой сильный и храбрый, вы
потерпели неудачу на Вандомской дороге. Теперь настал черед мой и Арами-
са. А ведь этого никогда с нами не бывало прежде, когда мы  все  четверо
были заодно. Умрем же, как умер Винтер. Что касается  меня,  я  заявляю,
что согласен бежать только вчетвером.
   - Это невозможно, - сказал д'Артаньян. - Мы на службе у Мазарини.
   - Я это знаю и не стану уговаривать вас. Мои доводы не подействовали,
и, должно быть, они были плохи, если не подействовали на такие благород-
ные сердца, как у вас и у Портоса.
   - Да, если бы они и могли подействовать, - сказал Арамис, - лучше  не
ставить в ложное положение таких дорогих нам друзей,  как  д'Артаньян  и
Портос. Будьте покойны, господа, мы не посрамим вас своею  смертью.  Что
касается меня, то я горжусь тем, что встану под пулю или даже  пойду  на
виселицу с вами, Атос. Ибо никогда еще вы не  проявляли  столько  благо-
родства, как сейчас.
   Д'Артаньян молчал; окончив грызть стебелек, он принялся за свои  ног-
ти.
   - Почему вы воображаете, что вас убьют? - заговорил он наконец.  -  С
какой стати? Какая польза в вашей смерти? К тому же вы паши пленники.
   - Безумец, трижды безумец! - воскликнул Арамис. - Да разве ты не зна-
ешь Мордаунта? Я обменялся с ним только одним взглядом и  сразу  увидел,
что мы обречены.
   - Право, мне очень жаль, что я не последовал вашему совету, Арамис, и
не задушил его! - сказал Портос.
   - Дался вам этот Мордаунт! - воскликнул д'Артаньян.  -  Черт  возьми!
Пусть он только попробует подойти ко мне поближе, я  раздавлю  его,  как
гадину. Зачем бежать, этого вовсе не требуется; ручаюсь вам, вы здесь  в
такой же безопасности, как были двадцать лет тому  назад  вы,  Атос,  на
улике Феру, а вы, Арамис, на улице Вожирар.
   - Смотрите, - сказал Атос, протягивая руку  к  одному  из  решетчатых
окон, освещавших комнату, - сейчас все разъяснится; вот и он.
   - Кто?
   - Мордаунт.
   Действительно, посмотрев в ту сторону, куда указывал Атос, д'Артаньян
увидел скачущего галопом всадника.
   Д'Артаньян бросился вон из комнаты.
   Портос хотел последовать за ним.
   - Оставайтесь здесь, - сказал ему д'Артаньян, - и не выходите наружу,
пока не услышите, что я выбиваю на двери пальцами барабанную дробь.



   ГОСПОДИ ИИСУСЕ

   Подъехав к дому, Мордаунт увидел д'Артаньяна, сидевшего на пороге,  и
солдат, которые, не снимая оружия, расположились отдохнуть  на  траве  в
садике.
   - Эй, - закричал он прерывающимся  голосом,  запыхавшись  от  быстрой
скачки, - пленники еще здесь?
   - Да, сударь, - отвечал сержант, живо вскакивая на ноги и поднося ру-
ку к шляпе; солдаты последовали его примеру.
   - Отлично, отправьте их немедленно с конвоем из  четырех  человек  ко
мне на квартиру.
   Четверо солдат приготовились исполнить приказание.
   - Что вам угодно? - спросил д'Артаньян, принимая насмешливый вид, хо-
рошо знакомый нашим читателям. - Объясните, пожалуйста, в чем дело?
   - В том, - ответил Мордаунт, - что я приказал четырем конвойным взять
пленников, захваченных сегодня утром, и отвести их ко мне на квартиру.
   - А почему это? - спросил д'Артаньян. - Извините за  любопытство,  но
вы сами понимаете, что мне любопытно знать причину такого распоряжения.
   - А потому, что эти пленники принадлежат мне,  -  высокомерно  заявил
Мордаунт, - и я могу распоряжаться ими по своему усмотрению.
   - Позвольте, позвольте, молодой человек, - прервал его д'Артаньян,  -
мне кажется, вы ошибаетесь: пленники обычно принадлежат тем, кто их зах-
ватил, а не тем, кто при этом присутствовал. Вы могли захватить  милорда
Винтера, вашего дядю, если не ошибаюсь; но вы  предпочли  убить  его,  и
прекрасно. Мы с дю Валлоном тоже могли бы убить этих двух дворян, но  мы
предпочли взять их в плен; что кому нравится.
   Губы Мордаунта побелели.
   Д'Артаньян, поняв, что дело принимает дурной оборот,  забарабанил  на
двери гвардейский марш.
   При первых же тактах этой музыки Портос вышел и стал рядом с  товари-
щем, причем ноги его упирались в порог, а голова доставала до притолоки.
   Маневр этот не ускользнул от Мордаунта.
   - Сударь, - заговорил он, начиная горячиться,  -  вате  сопротивление
бесполезно. Эти пленники только что отданы мне моим  славным  покровите-
лем, главнокомандующим Оливером Кромвелем.
   Эти слова как громом поразили д'Артаньяна. В висках у него застучало,
в глазах помутилось; он понял жестокий умысел молодого человека,  и  его
рука невольно потянулась к эфесу.
   Портос молча следил за д'Артаньяном, готовый последовать его примеру.
   Этот взгляд Портоса скорее встревожил, чем  ободрил  д'Артаньяна;  он
уже раскаивался, что прибегнул к помощи грубой силы Портоса, когда  надо
было действовать главным образом хитростью.
   "Открытое сопротивление, - быстро подумал он,  -  погубит  нас  всех;
друг мой, д'Артаньян, докажи этому змеенышу, что ты не только умнее,  но
и хитрее его".
   - Ах, - произнес он, почтительно кланяясь Мордаунту, - отчего  вы  не
сказали этого раньше, сударь? Так, вы явились к  нам  от  имени  Оливера
Кромвеля, знаменитейшего полководца нашего времени?
   - Да, я прямо от него, - сказал Мордаунт, слезая с лошади и передавая
ее одному из солдат.
   - Что же вы не сказали этого раньше,  молодой  человек?  -  продолжал
д'Артаньян. - Вся Англия принадлежит Оливеру Кромвелю, и раз вы требуете
пленников от его имени, мне остается только повиноваться. Берите их, су-
дарь, они ваши.
   Мордаунт успокоился, а потрясенный Портос с недоумением  взглянул  на
д'Артаньяна и уже раскрыл рот, чтобы заговорить.
   Но д'Артаньян наступил ему на ногу, и Портос сразу догадался, что его
товарищ ведет какую-то хитрую игру.
   Мордаунт, держа в руке шляпу, уже ступил на порог и готовился  пройти
мимо двух друзей в комнату, подав знак своим четырем солдатам  следовать
за ним.
   - Виноват, - остановил его д'Артаньян, с любезной улыбкой кладя  руку
на плечо молодого человека. - Если славный генерал Оливер Кромвель отдал
вам наших пленников, то, конечно, он письменно закрепил акт передачи?
   Мордаунт круто остановился.
   - Вероятно, он дал вам записку на мое имя, хоть  какой-нибудь  клочок
бумаги, подтверждающий, что вы действуете от его имени?  Будьте  любезны
вручить мне эту бумажку: она послужит мне оправданием выдачи моих сооте-
чественников. Иначе, вы понимаете, хоть я и убежден в чистоте  намерений
генерала Оливера Кромвеля, все это получилось бы весьма неблаговидно.
   Сознавая свой промах, Мордаунт отступил назад и свирепо посмотрел  на
д'Артаньяна, на что тот ответил ему самой любезной и дружеской улыбкой.
   - Вы мне не верите, сударь? - спросил Мордаунт. - Это оскорбление.
   - Я! - вскричал д'Артаньян. - Чтобы я сомневался в ваших словах,  лю-
безный господин Мордаунт! Сохрани боже! Я вас считаю достойным и  безуп-
речным дворянином. Но позвольте мне быть вполне откровенным, - продолжал
д'Артаньян с простодушным выражением лица.
   - Говорите, сударь, - сказал Мордаунт.
   - Господин дю Валлон богат: у него сорок тысяч ливров годового  дохо-
да, а потому он не гонится за деньгами. Я буду говорить только о себе.
   - Что же дальше, сударь?
   - Так вот, сударь, я не богат. У нас в Гаскони бедпость не  считается
пороком. Там нет богатых людей, и даже блаженной памяти  Генрих  Четвер-
тый, король гасконский, подобно его величеству Филиппу Четвертому, коро-
лю всей Испании, никогда не имел гроша в кармане.
   - Кончайте, сударь, - прервал его Мордаунт, - вижу, к  чему  клонится
ваша речь, и если моя догадка правильна,  я  готов  устранить  это  пре-
пятствие.
   - О, я всегда считал вас умным человеком, - сказал д'Артаньян. -  Так
вот в чем дело, уж признаюсь вам откровенно. Я простой офицер, выслужив-
шийся из рядовых Я зарабатываю на жизнь только своей шпагой, а это  зна-
чит, что на мою долю всегда выпадает больше ударов, чем  банковых  биле-
тов. Сегодня мне удалось захватить двух французов, кажется  людей  знат-
ных, двух кавалеров ордена Подвязки, и я мысленно говорил себе:  "Теперь
я богат". Я сказал: двух, потому что в таких случаях дю Валлон, как  че-
ловек состоятельный, всегда уступает мне своих пленников.
   Простодушная болтовня д'Артаньяна окончательно  успокоила  Мордаунта.
Он улыбнулся, сделав вид, что понимает, о чем хлопочет француз, и  мягко
ответил:
   - Я сейчас доставлю вам письменный приказ  вместе  с  двумя  тысячами
пистолей. Но позвольте мне теперь же увезти пленников.
   - Не могу, - возразил д'Артаньян. - Что вам стоит подождать какие-ни-
будь полчаса? Я люблю порядок,  сударь,  и  привык  выполнять  все  фор-
мальности.
   - Вы забываете, сударь, - резко заметил Мордаунт, - что я  здесь  ко-
мандую и могу применить силу.
   - Ах, сударь, - сказал д'Артаньян, любезно улыбаясь Мордаунту, - сра-
зу видно, что хотя мы с господином дю Валлоном имели  честь  путешество-
вать в вашем обществе, вы, к сожалению, все же нас еще мало  знаете.  Мы
дворяне, и к тому же вдвоем способны справиться с вами и вашими  десятью
солдатами. Прошу вас, господин Мордаунт, не упрямьтесь;  когда  со  мной
идут напролом, я тоже становлюсь на дыбы и делаюсь упрям, как бык, а мой
товарищ, господин дю Валлон, - продолжал д'Артаньян, -  бывает  в  таких
случаях еще упрямее и злее. Прошу вас также не забывать, что мы  посланы
сюда кардиналом Мазарини, который является представителем  короля  Фран-
ции. Таким образом, в данный момент мы представляем в своем лице  короля
и кардинала и в качестве послов - неприкосновенны. Я не сомневаюсь,  что
это обстоятельство хорошо известно Оливеру Кромвелю,  который  столь  же
великий политик, как и полководец. Добудьте же у него письменный приказ.
Ведь это вам ничего не стоит, любезный господин Мордаунт!
   - Да, письменный приказ, - подтвердил Портос, начинавший понимать за-
мысел д'Артаньяна. - Больше ничего мы не требуем.
   Несмотря на все свое желание пустить в ход силу, Мордаунт хорошо  по-
нял основательность доводов д'Артаньяна. К тому же ему внушала  уважение
репутация д'Артаньяна, и, вспомнив о его утренних подвигах, он  призаду-
мался. Не зная, какие дружеские отношения связывали  четырех  французов,
он поверил, что д'Артаньян хлопочет только о выкупе, и это рассеяло  все
его опасения.
   Поэтому он решил не только достать письменное  предписание  Кромвеля,
но и вручить д'Артаньяну две тысячи пистолей, -  сумма,  в  которую  сам
Мордаунт оценил обоих пленников.
   Он вскочил на лошадь и, приказав сержанту зорко следить за  пленника-
ми, поскакал обратно и вскоре исчез.
   - Превосходно! - сказал д'Артаньян. - Четверть часа, чтобы доехать до
палатки, и столько же на возвращение. Это больше, чем нам нужно.
   Не меняя выражения лица, д'Артаньян повернулся к Портосу. Со  стороны
можно было подумать, что он продолжает прерванный разговор.
   - Друг мой, Портос, - сказал он, глядя в упор на товарища,  -  выслу-
шайте меня внимательно... Во-первых, ни слова нашим друзьям о  том,  что
вы сейчас слышали. Пусть они не подозревают о нашей услуге.
   - Хорошо, понимаю, - сказал Портос.
   - Ступайте в конюшню и разыщите там Мушкетона; оседлайте вместе с ним
лошадей, вложите пистолеты в кобуры и выведите коней из конюшни в  боко-
вую улицу, так, чтобы только осталось вскочить в седло. Об остальном по-
забочусь я сам.
   Портос, всецело доверяя ловкости своего друга, не возразил ни слова.
   - Я иду, - ответил он. - Только не зайти ли мне к ним в комнату?
   - Нет, это лишнее.
   - В таком случае будьте добры захватить мой кошелек, я оставил его на
камине.
   - Будьте покойны.
   Портос направился своим ровным, спокойным шагом к конюшие.  Когда  он
проходил мимо солдат, те, хоть он и был французом, с невольным  восхище-
нием посмотрели на его огромный рост и атлетическое сложение.  За  углом
дома он встретил Мушкетона и велел ему следовать за собой.
   Тем временем д'Артаньян вернулся к своим друзьям, продолжая насвисты-
вать песенку, которую он затянул, как только ушел Портос.
   - Дорогой Атос, я обдумал ваши слова и пришел к  заключению,  что  вы
правы. Теперь я жалею, что ввязался в это дело.  Вы  правы:  Мазарини  -
плут. Потому я решил бежать вместе с вами. Излишне  об  этом  толковать;
будьте наготове. Не забудьте захватить свои шпаги: они - в углу и  могут
вам пригодиться дорогой. Да, а где же кошелек Портоса? Вот он, отлично.
   И д'Артаньян положил кошелек к себе в карман. Двое друзей с  недоуме-
нием смотрели на него.
   - Что тут удивительного, скажите на милость? - продолжал  д'Артаньян.
- Я заблуждался, и Атос открыл мне глаза. Вот и все. Подойдите сюда.
   Оба друга приблизились.
   - Видите эту улицу? - спросил д'Артаньян. -  Туда  приведут  лошадей.
Выйдя из дверей, вы повернете налево, вскочите на коней,  и  дело  будет
сделано. Не заботьтесь ни о чем и ждите сигнала. Им будет мой крик "Гос-
поди Иисусе!"
   - Но вы даете слово бежать вместе с нами, д'Артаньян? - спросил Атос.
   - Клянусь богом.
   - Хорошо, - сказал Арамис, - я вас понял: при словах: "Господи  Иису-
се!" - мы выходим из комнаты, прокладываем себе дорогу, бежим к лошадям,
садимся верхом и скачем во весь опор. Так?
   - Великолепно.
   - Видите, Арамис, я всегда вам говорил, что д'Артаньян  -  лучший  из
нас всех, - сказал Атос.
   - Ну вот, теперь вы мне льстите! - воскликнул д'Артаньян. - Позвольте
откланяться.
   - Но ведь вы бежите с нами, не так ли?
   - Разумеется. Не забудьте сигнал: "Господи Иисусе".
   И д'Артаньян вышел из комнаты тем  же  спокойным  шагом,  насвистывая
прежнюю песенку с того места, на котором прервал ее, входя к товарищам.
   Солдаты одни играли, другие спали, а двое сидели в стороне и  фальши-
выми голосами тянули псалом: "Super fliimina Babylonis" [22].
   Д'Артаньян подозвал сержанта.
   - Послушайте, любезный, генерал Кромвель прислал  за  мной  господина
Мордаунта. Я отправляюсь к нему и прошу вас зорко стеречь наших пленных.
   Сержант сделал знак, что не понимает по-французски.
   Тогда д'Артаньян с  помощью  жестов  постарался  объяснить  ему  свою
просьбу.
   Сержант утвердительно закивал головой.
   Д'Артаньян направился в конюшню и нашел там всех лошадей, в том числе
и свою, оседланными.
   - Возьмите каждый под уздцы по две лошади, - сказал он Портосу и Муш-
кетону, - и, выйдя из конюшни, поверните налево, чтоб Атос и Арамис мог-
ли увидеть вас из окна.
   - И тогда они выйдут? - спросил Портос.
   - Сразу же.
   - Вы не забыли мой кошелек?
   - Будьте покойны.
   - Отлично!
   Портос и Мушкетон, ведя каждый по две лошади,  отправились  к  своему
посту.
   Между тем д'Артаньян, оставшись один, взял огниво, высек огонь и  за-
жег им небольшой кусок трута. Затем он вскочил в  седло  и,  подъехав  к
открытым воротам, остановился посреди солдат. Тут, лаская лошадь  рукою,
он вложил маленький кусочек зажженного трута ей в ухо.
   Только такой хороший наездник, как д'Артаньян, мог решиться на подоб-
ное средство. Почувствовав ожог, лошадь заржала от  боли,  поднялась  на
дыбы и заметалась, как бешеная.
   Солдаты, чтобы она их не задавила, бросились врассыпную.
   - Ко мне! Ко мне! - кричал д'Артаньян. - Держите! Держите! Моя лошадь
взбесилась!
   Действительно, глаза лошади налились кровью, и она вся покрылась  пе-
ной.
   - Ко мне! - продолжал кричать д'Артаньян, видя, что солдаты не  реша-
ются подойти. - Ко мне! Помогите, она меня убьет. Господи Иисусе!
   Едва д'Артаньян произнес эти слова, как дверь домика отворилась и от-
туда выбежали Атос и Арамис со шпагами в руках. Благодаря выдумке  д'Ар-
таньяна путь оказался свободным.
   - Пленники убегают! Пленники убегают! - вопил сержант.
   - Держите! Держите! - закричал д'Артаньян, отпуская поводья.
   Разгоряченный конь бросился вперед, сбив с ног двухтрех солдат.
   - Стой! Стой! - кричали солдаты, хватаясь за оружие.
   Но пленники были уже на лошадях и, не теряя ни мгновенья, поскакали к
ближайшим городским воротам. Посреди улицы они заметили Гримо и  Блезуа,
которые разыскивали своих господ по всему городу.
   Атос одним знаком объяснил все своему Гримо, и слуги тотчас же присо-
единились к маленькому отряду, который вихрем  мчался  по  улице.  Д'Ар-
таньян скакал позади всех, подстрекая товарищей своими криками. Беглецы,
как призраки, пролетели в ворота мимо стражи, которая, растерявшись,  не
успела остановить их, и очутились в открытом поле.
   Между тем солдаты продолжали кричать: "Стой! Стой!", а сержант, дога-
давшись, что его одурачили, рвал на себе волосы.
   В эту минуту вдали показался всадник,  который  приближался  галопом,
размахивая листом бумаги.
   Это был Мордаунт, возвращавшийся с письменным приказом Кромвеля.
   - Где пленники? - вскричал он, соскакивая с лошади.
   Сержант не в силах был говорить; он молча указал Мордаунту на распах-
нутую дверь в пустую комнату.
   Мордаунт бросился на крыльцо, понял все, испустил крик, словно у него
вырвали сердце, и упал без чувств на каменные ступени.



   ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО В САМЫХ ЗАТРУДНИТЕЛЬНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ХРАБРЫЕ
ЛЮДИ НЕ ТЕРЯЮТ МУЖЕСТВА, А ЗДОРОВЫЕ ЖЕЛУДКИ - АППЕТИТА

   Маленький отряд несся карьером вперед, переправился вброд через  нез-
накомую речку и оставил влево от себя город, который Атос считал  Дарге-
мом. За всю дорогу всадники не проронили ни одного слова и  ни  разу  не
оглянулись назад.
   Наконец они заметили небольшой лесок и, в последний раз пришпорив ло-
шадей, устремились в него.
   Здесь, за густой завесой зелени, скрывавшей их от взоров  преследова-
телей, они остановились, чтобы обсудить положение. Лошадей, не расседлы-
вая и не разнуздывая, дали прогулять двум лакеям, а Гримо  поставили  на
часах.
   - Позвольте обнять вас, мой друг! - сказал Атос д'Артаньяну. - Вы наш
спаситель, и мы гордимся вами, как истинным героем.
   - Атос прав: я тоже по могу на вас надивиться, - добавил Арамис, сжи-
мая его в своих объятиях. - Чего бы вы  только  не  совершили,  с  вашим
умом, верным глазом и железной рукой, служа порядочному человеку!
   - Теперь, - сказал гасконец, - когда дело кончилось  благополучно,  я
готов принять ваши похвалы и любезности за себя и за Портоса. Времени  у
нас достаточно, продолжайте в том же духе.
   Слова д'Артаньяна напомнили друзьям о том, что они были обязаны своим
спасением также Портосу, и они горячо пожали ему руку.
   - Теперь все дело в том, - сказал Атос, - чтобы не бежать как  угоре-
лым куда глаза глядят. Нужно выработать план действий. Что нам  предпри-
нять?
   - Что нам предпринять? Черт возьми, это решить нетрудно!
   - Если нетрудно, так скажите, д'Артаньян.
   - Мы должны добраться до ближайшей  гавани  и,  сложив  наши  скудные
средства, нанять на них корабль, который отвезет нас во Францию. Лично я
жертвую на это все свои деньги до последнего гроша. Жизнь - самое ценное
сокровище, а наша жизнь, надо сказать правду, висит сейчас на волоске.
   - А ваше мнение, дю Валлон? - спросил Атос.
   - Я вполне согласен с д'Артаньяном, - сказал Портос. - Эта  Англия  -
отвратительная страна.
   - Вы твердо решили уехать? - спросил Атос д'Артаньяна.
   - Разумеется, черт возьми, - сказал тот. - Не вижу, что бы могло меня
удержать здесь.
   Атос переглянулся с Арамисом.
   - Что же, поезжайте, друзья мои, - сказал тот со вздохом.
   - Как - поезжайте? - спросил д'Артаньян. - Вы хотите сказать: поедем?
   - Нет, мой друг, - сказал Атос. - Мы должны расстаться.
   - Расстаться! - вскричал д'Артаньян, пораженный этой неожиданной  но-
востью.
   - Ба! - произнес Портос. - Зачем нам расставаться, раз мы вместе?
   - Потому что вы данное вам поручение исполнили и можете, даже  должны
вернуться во Францию, а мы своего дела не завершили.
   - Как - не завершили? - спросил д'Артаньян,  с  удивлением  глядя  на
Атоса.
   - Да, мой друг, - кротко, но твердо ответил Атос. - Мы приехали  сюда
защищать короля Карла; мы его плохо берегли, и теперь  нам  надо  спасти
его.
   - Спасти короля? - воскликнул д'Артаньян, переводя изумленный взор  с
Атоса на Арамиса.
   Тот только утвердительно кивнул головой.
   Д'Артаньян с глубоким состраданием посмотрел на обоих друзей: у  него
явилась мысль, что они помешались.
   - Неужели вы говорите серьезно, Атос? - сказал д'Артаньян.  -  Король
окружен целым войском, которое ведет его в Лондон. Войском этим команду-
ет мясник или сын мясника полковник Гаррисон. Сразу по прибытии короля в
Лондон начнется суд. За это я могу поручиться, так как достаточно слышал
об этом из уст самого Кромвеля и знаю, что произойдет.
   Атос снова переглянулся с Арамисом.
   - По окончании процесса приговор будет немедленно приведен в исполне-
ние, - продолжал д'Артаньян. - О, господа пуритане не любят  откладывать
дело в долгий ящик!
   - А как вы думаете, к чему приговорят короля? - спросил Атос.
   - Боюсь, что к смертной казни: мятежники слишком яростно  боролись  с
Карлом Первым, чтобы надеяться на его прощение, и им остается только од-
но средство - уничтожить его. Разве вы не знаете, что сказал Кромвель во
время посещения Парижа, когда ему показали  Венсенский  замок,  где  был
заключен принц Вандом?
   - Что же он сказал? - спросил Портос.
   - Когда имеешь дело с принцами, прикасаться можно только к их голове.
   - Я слышал об этом, - сказал Атос.
   - Так неужели вы думаете, что теперь, захватив короля, он отступит от
своего правила?
   - О нет, я вполне с вами согласен. Но тем больше оснований  не  поки-
дать короля, когда ему угрожает такая опасность.
   - Атос, вы начинаете сходить с ума!
   - Нет, мой друг, - кротко возразил дворянин. - Лорд Винтер приехал за
нами во Францию и привел нас к королеве Генриетте. Ее величество оказала
нам честь, пригласив меня и д'Эрбле для защиты своего супруга;  мы  дали
королеве слово, и этим словом отдали ей все. Мы отдали в ее распоряжение
свою силу, свои способности - словом, свою жизнь. Мы теперь должны сдер-
жать свое слово. Как вы полагаете, д'Эрбле?
   - Да, - подтвердил Арамис, - мы обещали.
   - Затем, - продолжал Атос, - у нас есть еще другая причина;  слушайте
хорошенько. Все во Франции прогнило и пришло в упадок. У нас есть  деся-
тилетний король, который сам еще не знает, чего хочет; у нас есть  коро-
лева, ослепленная своей запоздалой страстью; у нас есть министр,  управ-
ляющий Францией, как огромной фермой, то есть занятый только тем, как бы
выжать из нее побольше золота с помощью итальянского лукавства и интриг;
у нас есть принцы, которые стоят в эгоистической  оппозиции  и  добьются
только того, что урвут у Мазарини немного золота или  клочок  власти.  Я
служил им не потому, что люблю их (богу  известно,  что  я  ценю  их  не
больше, чем они стоят, а стоят они немного),  но  по  убеждению.  Сейчас
другое дело; здесь я встретил на своем  пути  истинное  несчастье,  нес-
частье, постигшее короля и затрагивающее судьбы всей Европы; и  я  решил
служить этому королю. Если нам удастся спасти его, это будет  прекрасно;
если мы умрем за него, это будет благородно.
   - Но ведь вы наперед знаете, что погибнете, - сказал д'Артаньян.
   - Мы боимся, что да, и скорбим лишь о том, что умрем вдали от вас.
   - Что же вы будете делать в чужой, враждебной стране?
   - В молодости я путешествовал по Англии и  говорю  по-английски,  как
англичанин; Арамис тоже немного знает этот язык. О, если бы  вы  были  с
нами, друзья мои! Объединившись вновь после двадцатилетней  разлуки,  мы
вчетвером с вами, д'Артаньян, и с вами, Портос, могли  бы  сразиться  не
только с Англией, но с целыми тремя королевствами.
   - И вы обещали королеве Генриетте, - продолжал д'Артаньян  раздражен-
но, - проникнуть в лондонский Тауэр, перебить сто тысяч солдат  и  побе-
дить, несмотря на волю всего народа и честолюбие  такого  человека,  как
Кромвель? Вы не видали этого человека - ни  вы,  Атос,  ни  вы,  Арамис.
Знайте, это гениальный человек, который очень напоминает мне нашего кар-
динала - не этого, а того, великого. Не берите же на себя слишком много.
Умоляю вас, милый Атос, не жертвуйте собой  напрасно.  Когда  я  на  вас
смотрю, вы кажетесь мне благоразумным человеком; но  послушать  вас,  вы
совсем сумасшедший. Помогите же мне, Портос! Что  вы  думаете  об  этом?
Скажите откровенно.
   - Ничего хорошего, - ответил Портос.
   - Послушайте, - продолжал д'Артаньян, досадуя, что Атос прислушивает-
ся не к его словам, а к своему внутреннему голосу. - Я  никогда  не  даю
плохих советов. Так вот, поверьте мне, ваша миссия закончена,  закопчена
с честью. Вернитесь во Францию с нами!
   - Друг мой, - сказал Атос, - паше решение непоколебимо.
   - Быть может, у вас есть какие-нибудь другие побуждения,  которых  мы
не знаем?
   Атос улыбнулся.
   Д'Артаньян сердито хлопнул себя по ляжке и принялся  приводить  самые
убедительные доводы, какие только могли прийти ему в голову. Но  на  все
его слова Атос улыбался - спокойно и ясно, а Арамис только  качал  голо-
вой.
   - Ну, хорошо же! - воскликнул наконец д'Артаньян, выходя из  себя.  -
Пусть будет по-вашему! Раз уж вы непременно этого хотите, ляжем  костьми
в этой гнусной стране, где вечно холодно, где  туман  считается  хорошей
погодой, дождь - туманом, а поток - дождем, где солнце похоже на луну, а
луна на сыр. Впрочем, если уж надо умереть, то  не  все  ли  равно  где:
здесь или в другом месте?
   - Но не забывайте, дорогой друг, - сказал Атос, - что здесь  придется
умереть раньше срока.
   - Ба! Немного раньше, немного позже, стоит ли об этом говорить?
   - А я так удивляюсь, что мы все еще живы, - произнес  задумчиво  Пор-
тос.
   - Не беспокойтесь, Портос, смерть не заставит себя ждать,  -  отвечал
д'Артаньян. - Значит, решено, и если Портос не имеет ничего против...
   - Я, - сказал Портос, - готов на все, что вам угодно... К тому  же  я
нахожу прекрасным то, что сейчас говорил граф де Ла Фер.
   - Но ваша будущность, д'Артаньян? Ваши честолюбивые надежды, Портос?
   - Наша будущность, наши честолюбивые надежды! - ответил д'Артаньян  с
каким-то лихорадочным возбуждением. - Где уж нам этим заниматься, раз мы
спасаем короля? Когда король будет спасен, соберем всех его друзей,  ра-
зобьем наголову пуритан, завоюем Англию, вернемся с  королем  в  Лондон,
усадим его на престол...
   - И он сделает нас герцогами и пэрами, - добавил Портос, и глаза  его
радостно заблестели, хотя такое будущее и походило на сказку.
   - Или он забудет нас, - произнес д'Артаньян.
   - О! - промолвил Портос.
   - А разве этого по бывало, друг Портос? Мне кажется, мы  оказали  не-
когда Анне Австрийской услугу, немногим уступающую той, которую мы наме-
реваемся  оказать  Карлу  Первому.  А  это  по  помешало  королеве  Анне
Австрийской забыть нас на целые двадцать лет.
   - И все же, д'Артаньян, - сказал Атос, - разве вы жалеете о том,  что
оказали ей услугу?
   - О нот! - сказал д'Артаньян. - Признаюсь даже, что  воспоминание  об
этом утешало меня в самые неприятные минуты моей жизни.
   - Вот видите, д'Артаньян, государи часто бывают неблагодарны, по  бог
никогда.
   - Знаете, Атос, - сказал д'Артаньян, - мне кажется, что  если  бы  вы
встретили на земле черта, вы и его умудрились бы затащить с собой на не-
бо.
   - Итак?.. - сказал Атос, протягивая руку д'Артаньяну.
   - Итак, решено, - сказал д'Артаньян. - Я нахожу, что Англия  прелест-
ная страна, и я в ней остаюсь, по только с одним условием.
   - С каким?
   - Чтобы меня не заставляли учиться английскому языку.
   - Теперь, друг мой, - произнес торжественно Атос, - клянусь  всевидя-
щим богом и своим незапятнанным именем, что провидение отныне за  нас  и
что мы все четверо вернемся во Францию.
   - Аминь, - сказал д'Артаньян. - Но, сознаюсь, я уверен как раз в  об-
ратном.
   - Ах, этот д'Артаньян! - заметил Арамис. - Он  так  похож  на  парла-
ментскую оппозицию, которая говорит "нет", а делает "да".
   - И тем временем спасает отечество, - промолвил Атос.
   - Ну, теперь, когда все решено, - сказал Портос, потирая руки, - пора
подумать и об обеде. Если память мне не изменяет, мы всегда обедали, да-
же при самых опасных обстоятельствах.
   - Стоит говорить об обеде в стране, где лакомятся вареной  бараниной,
запивая ее пивом! Кой черт занес вас в такую страну, Атос? Ах, извините,
- добавил с улыбкой д'Артаньян, - я и забыл, что вы уже не Атос. Но  все
равно. Каковы же ваши планы насчет обеда, Портос?
   - Мой план?
   - Да, у вас есть какой-нибудь план?
   - Нет. Я голоден, вот и все.
   - Черт возьми, я тоже голоден, но одного  голода  мало.  Нужно  найти
что-нибудь съедобное, и если вы не собираетесь жевать траву вместе с ло-
шадьми...
   - Ах, - произнес Арамис, который менее Атоса был равнодушен ко  всему
земному, - помните, каких прекрасных устриц мы едали в Парпальо?
   - А баранину с солончаковых пастбищ? - прибавил Портос, облизываясь.
   - Но ведь с нами, - сказал д'Артаньян, - наш друг  Мушкетон,  который
так услаждал нашу жизнь в Шантильи.
   - Это правда, - согласился Портос, - у нас есть Мушкетон,  по  с  тех
пор, как он сделался управляющим, он стал ужасно неповоротлив. Пригласим
его все же. Эй, Мустон! - ласково позвал Портос, желая задобрить  своего
слугу.
   Мушкетон явился. У него был весьма жалкий вид.
   - Что с вами, милейший Мустон? - спросил д'Артаньян. - Вы больны?
   - Нет, сударь, я очень голоден, - ответил Мушкетон.
   - Ну вот, по этому самому делу мы вас и позвали, милейший Мустон.  Не
можете ли вы поймать в силок несколько таких же чудесных кроликов и  ку-
ропаток, из которых вы  делали  превкусные  соусы  в  гостинице...  черт
возьми, не могу вспомнить ее названия.
   - В гостинице... - сказал Портос. - Черт возьми, я тоже не могу  при-
помнить.
   - Это неважно. И с  помощью  лассо  несколько  бутылок  старого  бур-
гундского, которое так быстро вылечило вашего барина от ушиба?
   - Увы, сударь! - возразил Мушкетон. - Боюсь, что такие  вещи  в  этой
ужасной стране - редкость. Я думаю, что нам всего  лучше  прибегнуть  к"
гостеприимству владельца домика, который виден там на опушке леса.
   - Как? Здесь поблизости есть дом? - спросил д'Артаньян.
   - Да, сударь, - ответил Мушкетон.
   - Отлично. Пусть будет по-вашему, мой друг, пойдем  просить  обеда  у
владельца этого дома. Господа, что вы на это скажете? Не находите ли  вы
совет Мушкетона разумным?
   - А если владелец окажется пуританином? - спросил Арамис.
   - Тем лучше, черт возьми! - ответил д'Артаньян. - Если он  пуританин,
мы сообщим ему, что короля взяли в плен, и он в честь этого события  на-
кормит нас белыми курами.
   - А если он окажется роялистом? - заметил Портос.
   - В таком случае мы с самым траурным видом ощиплем у него черных кур.
   - Счастливый вы человек, д'Артаньян, - сказал Атос, невольно улыбаясь
находчивости неунывающего гасконца, - в любом положении способны балагу-
рить.
   - Что поделаешь! - отвечал д'Артаньян. - Я родился в стране, где небо
всегда безоблачно.
   - Не то что здесь, - сказал Портос,  протягивая  вперед  руку,  чтобы
проверить, действительно ли его щеку задела дождевая капля.
   - Едем, едем, - сказал д'Артаньян, - вот еще одна причина, чтобы пус-
титься в путь... Эй, Гримо!
   Гримо явился.
   - Ну, Гримо, мой друг, не заметили ли вы чего-нибудь? - спросил д'Ар-
таньян.
   - Ничего, - отвечал Гримо.
   - Глупцы! - сказал Портос. - Они даже не проследуют нас. О,  будь  мы
на их месте!
   - Да, они дали промах, - сказал д'Артаньян. - Я охотно перекинулся бы
парой слов с Мордаунтом в  этой  маленькой  Фиваиде.  Посмотрите,  какое
удобное место, чтобы уложить человека.
   - Положительно, господа, - сказал Арамис, - я нахожу, что сыну далеко
до матери.
   - Эх, милый друг, подождите! - сказал Атос. - Не прошло и двух часов,
как мы с ним расстались, и он еще не знает, в какую сторону мы поехали и
где мы. Мы скажем, что он уступает своей матери, только тогда, когда вы-
садимся во Франции, если нас здесь не убьют или не отравят.
   - А пока давайте пообедаем, - сказал Портос.
   - О да, - сказал Атос. - Я страшно голоден.
   - Я тоже, - прибавил д'Артаньян.
   - Смерть черным курам! - воскликнул Арамис.
   И четверо друзей, руководимые Мушкетоном, направились к домику,  сто-
явшему на опушке леса. К ним вернулась их обычная беспечность,  так  как
они снова были вместе и в полном ладу, как сказал Атос.



   ТОСТ В ЧЕСТЬ ПАВШЕГО КОРОЛЯ

   Чем ближе подъезжали наши беглецы к дому, тем больше была избита  до-
рога, словно перед ними только что пронесся значительный конный отряд. У
самой двери следы были еще заметнее: видно, отряд делал здесь привал.
   - Ну, конечно, - сказал д'Артаньян, - дело ясное: здесь прошел король
со своим конвоем.
   - Черт возьми! - воскликнул Портос. - В таком случае  они  все  здесь
съели!
   - Ну, вот еще! - сказал д'Артаньян. - Хоть одну-то курицу нам остави-
ли.
   Он соскочил с лошади и постучался. Никто не отвечал.
   Тогда он толкнул дверь, которая оказалась незапертой, и  увидел,  что
первая комната была совершенно не та.
   - Ну что? - спросил Портос.
   - Я никого не вижу, - отвечал д'Артаньян. - Ах!
   - Что такое?
   - Кровь!
   При этом слове три друга соскочили с лошадей и вошли в первую  комна-
ту. Д'Артаньян уже отворил дверь в следующую, и по  выражению  его  лица
было ясно, что он заметил нечто необычайное.
   Друзья подошли к нему и увидели молодого человека, лежащего на полу в
луже крови. Видно было, что он хотел добраться до кровати, но у него  не
хватило сил, и он упал.
   Атос первый подошел к несчастному; ему показалось, что раненый  шеве-
лится.
   - Ну что? - спросил д'Артаньян.
   - То, - сказал Атос, - что если он и умер, Так  совсем  недавно,  так
как тело еще теплое. Но нет, его сердце бьется. Эй, дружище!
   Раненый вздохнул. Д'Артаньян зачерпнул ладонью воды и плеснул  ему  в
лицо.
   Человек открыл глаза, попытался поднять голову  и  снова  уронил  ее.
Атос попробовал прислонить его голову к своему колену, по  заметил,  что
рана нанесена немного выше  мозжечка  и  череп  раскроен.  Кровь  лилась
ручьем.
   Арамис смочил полотенце и приложил его к ране. Холод привел  раненого
в чувство, и он снова открыл глаза.
   Он с удивлением смотрел на этих людей, которые, казалось, жалели  его
и старались по мере возможности подать ему помощь.
   - С вами друзья, - сказал ему Атос по-английски, - успокойтесь и, ес-
ли вы в силах, расскажите нам, что случилось.
   - Король, - пробормотал раненый, - король в плену!
   - Вы видели его? - спросил Арамис тоже по-английски.
   Раненый ничего не ответил.
   - Будьте спокойны, - продолжал Атос, - мы верные слуги его  величест-
ва.
   - Вы говорите правду? - спросил раненый.
   - Клянемся честью!
   - Так я могу вам все сказать?
   - Говорите.
   - Я брат Парри, камердинера его величества.
   Атос и Арамис вспомнили, что этим именем лорд Виптер  называл  лакея,
которою они встречали в королевской палатке.
   - Мы знаем его, - сказал Атос, - он всегда находился при короле.
   - Да, да, - продолжал раненый. - Так вот, увидя, что  король  взят  в
плен, он вспомнил обо мне. Когда они проезжали мимо моего  дома,  он  от
имени короля потребовал остановки. Просьба была исполнена. Сказали, буд-
то король проголодался. Его ввели в эту комнату, чтобы он  здесь  пообе-
дал, и поставили часовых у дверей и под окнами. Парри знал эту  комнату,
потому что несколько раз навещал меня во время пребывания его величества
в Ньюкасле. Ему было известно, что из комнаты есть подземный ход в  пог-
реб, а оттуда в плодовый сад. Он сделал мне знак. Я  понял.  Но,  должно
быть, часовые заметили и насторожились. Не  зная,  что  они  подозревают
нас, я горел только одним желанием - спасти его величество.  Решив,  что
нельзя терять времени, я вышел будто бы за дровами.  Я  пошел  подземным
ходом в погреб, с которым сообщался люк, и приподнял головой одну доску.
Пока Парри тихонько запирал дверь на задвижку, я сделал королю знак сле-
довать за мной. Но,  увы,  он  не  соглашался,  точно  ему  претило  это
бегство. Парри умолял его, я тоже убеждал  его,  со  своей  стороны,  не
упускать такого случая. Наконец он уступил нашим просьбам и решился пос-
ледовать за мной. К счастью, я шел впереди, а король в нескольких  шагах
позади. Вдруг в подземелье передо мной выросла огромная  тень.  Я  хотел
крикнуть, чтобы предупредить короля, но не успел. Я  почувствовал  такой
удар, точно целый дом обрушился на мою голову, и упал без сознания.
   - Вы добрый и честный англичанин! Верный слуга короля! - сказал Атос.
   - Когда я пришел в себя, я все еще лежал на том же месте. Я дотащился
до двора. Король и его конвой уехали. Целый час, быть может, я употребил
на то, чтобы добраться сюда. Но тут силы оставили меня, и я снова лишил-
ся чувств.
   - Ну а теперь как вы себя чувствуете?
   - Очень плохо, - отвечал раненый.
   - Можем ли мы чем-нибудь помочь вам? - спросил Атос.
   - Помогите мне лечь в постель. Я думаю, это облегчит меня.
   - Есть ли с вами кто-нибудь, кто бы мог за вами ухаживать?
   - Моя жена в Даргеме, я жду ее с минуты на минуту. Ну а вам-то самим,
не нужно ли вам чего?
   - Мы, собственно, заехали к вам с намерением подкрепиться.
   - Увы, они все взяли! В доме нет ни куска хлеба.
   - Слышите, д'Артаньян? - сказал Атос. - Нам придется искать  обеда  в
другом месте.
   - Мне теперь все равно, - сказал д'Артаньян, - я больше не голоден.
   - И я тоже, - сказал Портос.
   Они перенесли раненого на постель и позвали Гримо, который  перевязал
рану. На службе у четырех друзей Гримо приходилось  столько  раз  делать
перевязки и компрессы, что он приобрел некоторый опыт в хирургии.
   Тем временем беглецы вернулись в первую комнату и стали совещаться  о
том, что им делать.
   - Теперь, - сказал Арамис, - мы знаем самое  главное:  король  и  его
стража проехали здесь; значит, нам надо направиться в другую  сторону...
Согласны вы с этим, Атос?
   Атос не отвечал; он был погружен в размышления.
   - Да, - сказал Портос, - поедем в другую сторону. Следуя за  отрядом,
мы нигде уже не найдем съестного и в конце концов умрем с голоду. Что за
проклятая страна эта Англия! Первый раз в жизни  я  остаюсь  без  обеда,
Обед - любимейшая из моих трапез.
   - А как вы думаете, д'Артаньян? - сказал Атос. -  Согласны  ли  вы  с
мнением Арамиса?
   - Отнюдь нет, - сказал д'Артаньян. - Я держусь противоположного  мне-
ния.
   - Как, вы хотите следовать за отрядом? - сказал испуганный Портос.
   - Нет, ехать вместе с ним.
   Глаза Атоса заблестели от радости.
   - Ехать с отрядом! - воскликнул Арамис.
   - Дайте высказаться д'Артаньяну; вы знаете, что он хороший  советчик,
- сказал Атос.
   - Без сомнения, - сказал д'Артаньян, - нам следует  ехать  туда,  где
нас не будут искать. А никому не придет в голову искать нас среди  пури-
тан. Потому примкнем к пуританам.
   - Отлично, мой друг, отлично! Великолепный совет! - сказал Атос. -  Я
только что хотел его подать, но вы опередили меня.
   - Значит, вы с этим согласны? - спросил Арамис.
   - Да, они будут думать, что мы хотим выбраться из  Англии,  и  станут
искать нас в портах. Тем временем мы успеем доехать с королем до  Лондо-
на, а там нас уже не разыщут. В городе с миллионным населением  нетрудно
затеряться. Я уж не говорю, - прибавил Атос, бросив взгляд на Арамиса, -
о тех возможностях, которые предоставляет нам такое путешествие.
   - Да, - сказал Арамис, - понимаю.
   - А я решительно ничего не понимаю, - сказал Портос, - но это  неваж-
но: если д'Артаньян и Атос оба за это, значит, ничего лучшего не  приду-
маешь.
   - Однако же, - спросил Арамис, - не вызовем ли мы подозрений  у  пол-
ковника Гаррисона?
   - Черт возьми! - сказал д'Артаньян. - На  него-то  я  и  рассчитываю.
Полковник Гаррисон наш приятель. Мы видели его раза два у генерала Кром-
веля. Он знает, что мы были присланы к нему из Франции  самим  Мазарини.
Он будет видеть в нас друзей. К тому же он,  кажется,  сын  мясника,  не
правда ли? Ну, Портос покажет ему, как убить быка одним ударом кулака, а
я - как повалить вола, схватив его за рога. Этим мы приобретем его  пол-
ное доверие.
   Атос улыбнулся.
   - Вы лучший товарищ, какого я встречал, д'Артаньян, - сказал он, про-
тягивая руку гасконцу, - и я очень счастлив, что вновь  обрел  вас,  мой
дорогой сын.
   Как известно, в приливе дружеской нежности Атос всегда называл  д'Ар-
таньяна сыном.
   В это мгновенье Гримо вышел  из  комнаты.  Рана  была  перевязана,  и
больной чувствовал себя лучше.
   Друзья простились с ним и спросили, не даст ли он им каких-нибудь по-
ручений к брату.
   - Попросите его, - отвечал этот честный человек, -  передать  королю,
что меня не совсем убили. Хоть я и маленький человек, я уверен, что  его
величество сожалеет обо мне и упрекает себя в моей смерти.
   - Будьте покойны, - сказал д'Артаньян, - он узнает  об  этом  сегодня
же.
   Маленький отряд продолжал свой путь. Сбиться с дороги было  невозмож-
но, так как следы ясно были видны на равнине.
   Часа два они ехали безмолвно; вдруг д'Артаньян, бывший впереди, оста-
новился на повороте дороги.
   - Ага! - воскликнул он. - Вот и они.
   Действительно, большой отряд всадников виднелся в полумиле от них.
   - Друзья мои, - сказал д'Артаньян, - отдайте ваши шпаги Мушкетону; он
возвратит их вам, когда будет нужно. Не забывайте, что вы наши пленники.
   Затем они пришп