ой путь человека разумного. Но
тут произошла осечка. В верхах посчитали данные тестирования неубедительными
и Леву до поры до времени решили оставить  в  качестве  подсудимого  офицера
Флота, издали понаблюдав за ним. А сутки назад произошел надлом.
     - К  счастью  он все еще считает себя Шаталовым и пытается подвести под
свое желание убивать какую-то разумную, человеческую основу -  незаслуженную
обиду, например. Поэтому он никого не тронет, пока не убьет вас.
     - Больше  всего  мне  хочется наблевать вам на колени, ребята, - честно
признался Кирилл.
     Дик поморщился, а Питер пожал плечами:
     - Никто вас с самого начала  не  тянул  за  уши.  Вы  и  сейчас  вправе
отказаться, а я еще раз попробую проникнуть в дом.
     - Что  значит  - проникнуть?, - удивился Кирилл, - заходите в эту дверь
и..., - он осекся.
     - Наконец-то дошло, - вздохнул Дик.
     Дошло, мысленно согласился Кирилл. Из  кухни  вел  коридор,  в  который
выходили  двери  двух спален и гостиной, переходящий в небольшую лесенку, по
которой можно было выбраться на крышу. Он же сразу попал в одну  из  спален,
превращенную в приемный пункт вторсырья. Крот начинал играть Пространством.
     - Это  уже  какая-то  комедия получается, - возмутился Кирилл, - третий
Кирилл Малхонски будет  входить  в  заколдованный  дом.  Я  не  понимаю  его
недоверчивости и его долготерпения.
     - Первая  заповедь  ниндзя  -  терпение,  -  сказал  Питер, - а то, что
делается в голове Крота не понимает никто.  Наша  главная  задача  -  спасти
детей  и  нейтрализовать  Шаталова. Однозначно, что он никого не выпустит из
дома - ни вас, ни семью, поэтому ликвидировать  его  надо  вам,  либо  очень
сильно  его  отвлечь,  пока  мы  проникаем  в  комнату.  Именно поэтому ваша
кандидатура уже изначально нам  подходила  -  вы  проходили  апгрейд.  Хотя,
честно признаюсь, шансов мало.
     - Почему бы вам тогда не взорвать дом?, - спросил Кирилл.
     - А как же семья?
     Такое чадолюбие могло бы умилить женскую аудиторию передачи "Хозяюшка",
но Кирилл  на  эту удочку давно не ловился. Если спецслужбы говорят, что они
хотят спасти людей, то они подразумевают  под  этим  какие-то  свои,  сугубо
прагматичные цели. Над этим стоило поразмыслить, но времени не было.
     - Хорошо, я иду.
     История  повторялась уже в виде фарса. Кирилл снова обошел дом, оставив
Дика и Питера, который начал терять его черты, греться на лавочке, подошел к
окну и прокричал:
     - Ворюга паршивый!  Я  пришел,  хотя  мне  глубоко  наплевать  на  твои
проблемы!  Мне  хочется  лишь снять с тобой интервью, которое будет полезным
для моей карьеры. Впусти меня и отпусти всех остальных, если ты не трусливая
баба. У меня даже оружия нет! Поговорим как мужчина с мужчиной!
     Крот  он  или  землеройка,  но  у  него  должны   сохраниться   обычные
человеческие  реакции  -  мужское  достоинство и злость, нажимая на которые,
Кирилл надеялся получить нужную ему мелодию. Через некоторое  время  реакция
наступила - окно отъехало в боковой паз, между занавесками показалась чья-то
рука  и  поманила  журналиста.  Кирилл  оглянулся  на  расстилающийся позади
пейзаж, изуродованный сварными железяками и подошел к окну.  Лазить  сегодня
по окнам была его судьба. Отставив подвернувшийся цветущий кактус, он тяжело
перебрался  внутрь,  немного поплутал в занавесках и наконец оказался в норе
свихнувшегося Крота.
     Его ждали. Все семейство в ряд расположилось на большом плюшевом диване
- по краям  взрослые,  дети  между  ними.  Лева  Шаталов  слева,  совершенно
безоружный,  справа  -  очень  красивая  блондинка с изуродованными артритом
руками и ногами. Только сейчас Кирилл вспомнил, что  так  и  не  узнал,  как
зовут  жену  и  детей. В руках у женщины была очень удобная кнопочная модель
пятидесятизарядного "Громобоя" с автоматической наводкой и "умными"  пулями.
Неестественно  широкий  хобот "Громобоя" смотрел Кириллу прямо в живот и ему
ничего не оставалось, как только поздороваться.  Оказалось,  что  в  комнате
играла  странная  тягучая  музыка,  наводящая  озноб,  а  все стены завешаны
темно-красными занавесями. Жить здесь было  невозможно.  Подчиняясь  слабому
движению  Проделывателю  Дырок В Сорокасантиметнровой Броне, Кирилл уселся в
кресло и вытянул ноги.
     - Она - Флора, - объяснил Лева, - а дети спят.
     Дети спали очень необычно - чинно сидя между родителями, сложив ладошки
на коленях и во все глаза глядя на Кирилла. Он им дружески подмигнул.
     Флора отложила свое ружье, встала с дивана и, наклонясь  к  самому  уху
Кирилла,  прошептала:  "Он  все  знает".  От  ее  волос  замечательно  пахло
ромашкой, а губы, оставившие поцелуй на его щеке,  были  теплыми  и  сухими.
Снова воцарились тишина и неподвижность.
     У  Кирилла  начался  сильнейший  приступ  "дежа вю" - все это он где-то
когда-то видел, но как это обычно и бывает в таких случаях не мог  вспомнить
- где и когда. Репортаж не получался, так как Кирилл не мог классифицировать
сложившуюся  ситуацию  -  в  Окно  он проходил к террористу, в окно влезал к
сумасшедшему, но ни терроризмом, ни сумасшествием здесь и  не  пахло  -  как
Желтый Тигр он чуял это ясно. Если не знаешь что делать, не делай ничего. Он
и не делал.
     Музыка стала немного стихать и Флора сказала:
     - Послушайте его. Он вам хотел сказать.
     Кирилл вопросительно посмотрел на Шаталова.
     - Тигр,  тигр, огневой, сквозь огонь иди за мной. Не пейте газированной
воды - там слишком много книг.
     - Что вы видели?, - почему-то спросил Кирилл.
     - Вы видели Бога?, - вопросом на вопрос ответил Шаталов.
     Кирилл отрицательно покачал головой.
     - В этом нельзя быть уверенным,  -  наставительно  сказал  Лева,  -  не
видеть  что-то,  это  значит иметь представление об этом "что-то". Вы имеете
представление?
     - Не знаю, - честно признался Кирилл.
     - Он не понял, - горько сказала Флора.
     - Что же тут непонятного, - равнодушно удивился Крот. Он протянул  руку
куда-то  за  диван,  вытащил оттуда литровую бутылку "Пузырьков" и откупорил
ее. Кирилл взял полную чашку и попробовал лимонад. Вкус был  отвратительный.
Он поставил чашку на пол и снова выпрямился в своем кресле.
     - Костры  служат  причиной  лесных  пожаров,  -  удовлетворенно  сказал
Шаталов, - а девушки - причиной аварий, особенно если голова дырявая. Но  он
не  будет  думать, он будет жалеть о записях. Он даже скажет, но не поверит.
Нет, все бесполезно.
     Флора заплакала. Кирилл же  испытывал  странное  чувство  -  абсолютной
адекватности ситуации, хотя она не вписывалась ни в какие разумные рамки. Он
не  испытывал  ни удивления, ни чувства неудобства, которое приходит к тебе,
когда беседуешь с не совсем нормальными людьми. Ему казалось,  что  это  был
вполне связный и разумный разговор, но его смысл ускользал от него, как если
бы  он  взялся  судить  о  книге  прочитав только последний абзац, последнюю
фразу, даже если автор только ради нее и написал роман.
     Кирилл  задумчиво  смотрел  на  Шаталова,  когда  грудь   Крота   стала
расцветать  кровавыми  фонтанчиками,  раздирающими  плоть  и  плотный хлопок
рубашки. Дыры извергли осколки костей, обрывки мышц, кожи, полотна  и  пули,
которые  на  излете  забарабанили  в  грудь  уже  Кирилла.  Удары были очень
болезненными - словно по грудной клетке решились пройтись отбойным  молотком
или  выковать  там  же  лошадиную подкову. От этих ударов Кирилл бился как в
эпилептических  конвульсиях  и   уже   теряя   сознание   видел   опустевшее
окровавленное   место   Крота,   обезображенное   здоровенными   пробоинами,
ворвавшихся в комнату спецназовцев с автоматами  наперевес  и  возглавляемых
Диком и Петером, которого он узнал только по одежде.
     Отмахнувшись  от  назойливого  Андрея, колотившего его по морде, Кирилл
открыл глаза и опасливо посмотрел на свою грудь.  Она  была  вся  изрешечена
пулями  и  сквозь  прорехи  в  кожаной  куртке  виднелись осколки кинокамер,
искрившие провода и изрядно покореженный бронежилет  с  кое-где  застрявшими
пулями.
     - Суки, такой репортаж испортили, - пожаловался Кирилл Андрею и встал с
его помощью из кресла.
     В комнате было пусто, окна широко распахнуты, но в воздухе еще держался
запах пороха. В обнимку они вышли на улицу и уселись на теплый песок.
     - У тебя что-то получилось?, - спросил безнадежно Кирилл.
     - Последнее  что  я  снял - это твою задницу, когда ты залезал в окно и
вышла она замечательно.
     - Ну что ты будешь делать, -  в  сердцах  плюнул  Кирилл,  -  пасть  им
порвать  мало, моргала выколоть, хребет вырвать, чтоб трусы в штаны упали, -
и грязно выругался.
     - О чем вы хоть разговаривали?, - спросил Андрей.
     - Будущее он мне по руке предсказывал, - все еще не  остыв,  огрызнулся
Кирилл.
     Придя  к  себе  в  кабинет, первое что он сделал - это взял молоток и с
остервенением вбил гвоздь  памяти  по  самую  шляпку  в  деревянную  панель,
обезобразив ее при этом многочисленными трещинами и вмятинами от промахов.


        ПАТРИОТ. <i>Клайпеда - Паланга, ноябрь 69-го</i>

     Я   смотрел  на  убегавшие  назад  огни  витрин,  реклам,  окон  домов,
пролетавших машин, уличных фонарей, которые здесь почему-то  никто  не  бил,
темные   силуэты  сосен  и  других,  неопознаваемых  ввиду  опавшей  листвы,
деревьев.
     Мне пришло в голову, что я говорю совсем не так, как  пишу.  Если  этот
мой  нескончаемый  внутренний  диалог  записать,  то  меня  просто обвинят в
графоманстве, засоренности штампами и перлами (типа "ввиду опавшей листвы"),
косноязычии и бедности словарного запаса.  Зато  книги  я  пишу  хорошо.  И,
кстати,  писатели,  как  правило,  плохие  устные  рассказчики.  Все  дело в
несводимости мыслей, речи и письма друг к другу. Человек не думает  словами.
Ему  только кажется, что кто-то в его голове постоянно бормочет всякую чушь.
Человек не выражает свои мысли речью, ибо еще древние  замечали,  что  мысль
изреченная  есть  ложь.  Речь лишь бледная копия настоящих мыслей, за что мы
подчас горько расплачиваемся. А написанное - не мысли и не запись слов,  это
гораздо  большее,  чем  мысли  и  слова. Книгу невозможно хорошо написать по
заданному плану, она - импровизация, она не только  тот,  кто  пишет,  но  и
что-то   гораздо   большее.  Она  даже  не  сюжет.  Попробуйте  взять  книгу
посерьезнее и пересказать вслух то, что в  ней  написано.  Получится  полная
ахинея,  любой  здравомыслящий  человек, покопавшись в своей жизни, найдет в
ней сюжеты покруче, потрагичнее, посмешнее и он пожмет плечами -  как  такая
банальщина может привлечь чье-то внимание?
     А  взять  объем  этих  романов!  Герой  переходит  с  улицы на улицу, а
занимает это полтора десятка страниц. Зато в  иных  местах  годы  его  жизни
умещаются  в  несколько строк. В детстве меня очень угнетала история Ромео и
Джульетты - если не отвлекаться на пересекающие ее другие сюжетные линии, то
вся трагедия укладывается в небольшой абзац. Но затем, прочитав Шекспира,  и
сравнивая  его  с  той  детской  книжкой  в  шесть  страниц, пять из которых
занимали  рисунки  для  раскраски,  я  подумал,  что  анонимный  пересказчик
понравился  мне больше. И зачем Шекспиру понадобился этот Тибальд, Меркуцио,
Бенедикт, Балтазар, какой-то Кизил, эти мамки, няньки и прочие? Наверное уже
в те времена сочинителям платили за лист.
     Я оглянулся на  заднее  сиденье,  на  котором  дрых  Мармелад,  укрытый
шерстяным  пледом в клеточку и выставивший наружу только свой влажный черный
нос. Мне стало завидно - на всю его жизнь его проблемы  были  уже  решены  и
отныне  он будет сыт, одет, обут, обогрет. Будет каждый день гулять на улице
с  противоблошиным  ошейником,  пить  теплое  молоко,  валяться  на  постели
хозяина, ухаживать за симпатичными дворняжками, грызть ножки стульев и рвать
в клочья ценные книги, охранять от нежданных гостей и делать лужи на дешевых
синтетических коврах.
     Копаться  в  собственной  душе,  решать  философские  проблемы,  писать
романы,  подозревать  симпатичных  девушек,  напиваться  до  беспамятства  и
морозить предстательную железу на обледеневшем пляже ему не грозило и он мог
с полным основанием считать себя счастливейшим существом во Вселенной.
     Но собакой мне становиться не хотелось.
     Одри  молчала,  ведя  машину  по  извилистой дороге - мы уже выехали из
Клайпеды и я почувствовал себя неуютно. Вот  ведь,  тоже  странный  парадокс
моего  характера  -  терпеть не могу переезжать с места на место, и вместе с
тем  вон  сколько  проработал  военным  журналистом,  трясясь  по  земным  и
космическим колдобинам в поисках чего-то. Может быть дома?
     Одри  продолжала коситься на меня и чему-то загадочно улыбалась. Я знал
что у нее для меня есть какой-то сюрприз, но не подавал виду  -  девушка  не
тот  клиент  из  которого  можно вытянуть информацию простыми или каверзными
вопросами.  Она  пока  не  хочет  ничего   говорить   и   самое   лучшее   -
глубокомысленно  молчать,  нахмурив брови и выпятив губы. В конце концов при
ее темпераменте она сама не выдержит и все расскажет.
     Дерево лежало поперек дороги. Кто-то очень долго  примеривался,  прежде
чем  срубить  эту  красавицу-сосну  с трехсотлетним стволом, с мощной густой
кроной и толстыми могучими ветвями, что бы она точно легла  своей  верхушкой
на  занесенный  снегом  асфальт,  превратившись  в  прекрасное  естественное
заграждение против всяких сумасшедших, путешествующих по заброшенным дорогам
Прибалтики на бензиновом автомобиле.
     Одри выключила машину и,  приложив  палец  к  губам,  погасила  свет  в
салоне. Стало очень неуютно - темно, холодно, шум ветра и скрип деревьев. Мы
напряженно  вглядывались  в  ночь,  но ничего особенного не различали - Луна
безнадежно утонула в свинцовой луже низких туч и даже  расширенный  диапазон
зрения  не очень-то помогал. Я приоткрыл окно и принюхался - ничем особенным
не пахло - угадывался  далекий  запах  моря,  похожий  не  щедро  посоленный
спиртовой раствор йода, пахло мокрым снегом, осенним сосновым лесом, прелыми
иголками,  пованивало  (и  вполне  ощутимо) бензином. Впрочем мои рефлексы и
рецепторы были уже  не  к  черту.  Все-таки  основной  информационный  канал
человека  -  это  зрение  и  какие  бы ухищрения не придумывали наши военные
нейрохирурги,  типа  ночного  зрения,  собачьего   обоняния   и   тактильной
чувствительности  слепоглухих,  без  должных тренировок природа быстро берет
свое  -  зачем  тебе  видеть  в  темноте  как  днем  и   различать   ближний
ультрафиолет?  -  старику-отставнику  это  не  к  чему,  будут  лишь  мучать
бессонница и инфракрасные сны. Так что, на тебе минус пять в  оба  глаза.  А
нюхать-то  тебе  что?  Вонь нашей жизни? Дешевый дезодорант наших политиков,
коим они пытаются заглушить стойкий запах дерьма в котором они сидят? Или ты
хочешь на спор отличить в "Голубом банане" геев от лесбиянок, вино  "Шатрез"
95  года  разлива  от  разлива  "Великого  неурожая"? Или, пуще того, хочешь
подработать в Шанхайском спецподразделении, обнюхивая  чемоданы  туристов  в
поисках  гашиша?  Нет,  тебе  нужна  спокойная  старость  без  перестрелок и
потасовок, с легким ароматом холостяцкой яичницы и незабываемым запахом чуть
влажных простыней на которые уже не ляжет ни одна женщина. Так что, на  тебе
хронический насморк, сопли и противный нафтизин.
     Я  достал  платок  и  высморкался.  Одри  открыла дверь и вышла наружу,
впустив в салон жуткий холод. Мармелад спросонья недовольно заворчал,  а  я,
пожав  плечами,  последовал  примеру  своей  спутницы.  Одри  осмотрелась  и
двинулась  вдоль  ствола.  Там  не  было  ничего  подозрительного  -  кто-то
профессионально  подрезал наше дерево лазерным резаком, причем, не рассчитав
мощности, здорово подпалил дерево. К счастью,  мокрый  снег  быстро  погасил
огонь.  Я  потрогал  обгоревший  ствол  и  не  удивился тому, что он был еще
теплым. Я физически ощущал сгустившуюся вокруг  нас  тревожную  атмосферу  и
пока  не  понимал  ее  природы.  Не  в  последнюю очередь из-за скромности и
скептического отношения к  значимости  своей  собственной  персоны,  но  мне
казалось,  что  это  дерево  вряд ли хотели свалить именно на мою голову или
перегородить именно мою мировую линию.
     Оставались трое подозреваемых: Одри,  Мармелад  и  железная  консервная
банка на колесах. Двоих последних я сразу же отбросил - вряд ли Мармелад был
столь  ценной  собачьей  породой  и  вряд  ли на нем проводились запрещенные
мнемонические операции (при первой же встречи  я  внимательно  осмотрел  его
голову  и  не  заметил  никаких  следов трепанации), да и сомнительно, чтобы
недалекий щенок мог бы вместить гигабайты "черной информации". Ну  а  старый
"Мерседес"  еще  меньше  подходил  на роль преступника. Хотя кто его знает -
может местная мафия  пронюхала,  что  в  бензобаке  у  него  хранится  тонна
героина,  а  сам  он сделан из чистого золота. В любом случае, подозреваемым
номер один становилась наша добрая знакомая Одри имярек.
     Подозреваемая сначала внимательно осмотрела срез дерева, шевеля  губами
пересчитала  годовые  кольца, огляделась, прошлась на четвереньках по мокрой
земле, представляющей собой смесь песка и хвойных иголок, что-то разыскивая,
и затем, поднявшись и отряхивая с перчаток и коленей налипшую грязь, подошла
к следователю местной полиции.
     - Никаких следов, - сообщила  она  полицейскому,  мстительно  про  себя
улыбаясь  и  ожидая  удобного  момента,  что бы воткнуть припасенный тесак в
беззащитную спину доверчивого лопуха-следователя.
     Следователь помолчал, разминая затекшую спину, видимо для того, что  бы
нож легче пробил мышцы, и опасливо предложил:
     - Может вернемся в машину, Одри?
     Женщина-вамп,  так  легко  заманившая  в  ловушку  свою жертву и теперь
склонная поиграть ею как кошка с мышкой, как  "черная  вдова",  привлекающая
самца  для  спаривания  и  затем  пожирающая  его,  кровожадно  улыбнулась и
произнесла:
     - Конечно, Кирилл, здесь нам больше делать нечего.
     Однако,   бедолага-следователь,   сохранив   хоть   какое-то    чувство
самосохранения  и  прикрывая  его  неуклюжими  попытками быть джентельменом,
пропустил даму с тесаком вперед себя  и,  судорожно  хватаясь  за  пистолет,
побрел  вслед  за  ней,  туго соображая - как повязать ее в тесной машине (к
слову сказать, на начальном этапе знакомства у него,  в  силу  ревматизма  и
отложения  солей,  даже  полового  акта  с  ней не получилось в салоне этого
автомобиля, не говоря о более  сложных  акробатических  изысках).  Думы  эти
настолько  поглотили  его,  что  очнулся  он  только  в  тепле машины, когда
подозреваемая                могла                 не                 только
убить-зарезать-отравить-изнасиловать-обокрасть-облапошить-сварить и навешать
на  уши  первосортной  лапши,  но  и  доехать  до Москвы автостопом, по пути
концерты давая, чем и кормясь.
     - Что ты об этом думаешь?,  -  спросил  я  девушку,  когда  мы  немного
отогрелись и привели подмороженные мысли в относительный порядок.
     - Меня  тревожит  одно  -  ты  почувствовал  запах  гари?,  - я покачал
головой, - И я нет. Однако дерево свалили недавно  и  запах  должен  был  бы
быть,  -  продолжала размышлять Одри Холмс, - значит, - сделала она вывод, -
его вывели.
     - Потрясающе, - восхитился доктор  Кирилл  Ватсон,  -  вот  что  значит
дедуктивный метод.
     Конечно,  иронизировал  я  напрасно. Еще Юкио Мисима в "Хагарукэ нюмон"
советовал не относиться легкомысленно к легкомысленным словам и поступкам, и
поэтому я быстро понял, что имела в виду моя спутница.
     Свали это дерево браконьеры, они не стали бы  возиться  с  поглотителем
запахов,  хотя соответствующие детекторы, да и просто хорошо натренированный
нос, могли многое сказать по запаху - марку лазерного генератора,  например,
и  количество  человек,  совершивших  это экологическое преступление. У этих
молодчиков, любителей деревянной мебели, на такое ни мозгов, ни  средств  не
хватает и поэтому их ловят пачками в Жемайтиском лесу.
     Здесь  же работали профессионалы. Перекрыв нам дорогу, а именно для нас
предназначалась эта сосна, тут сомнения нет - по дороге проезжала всего лишь
одна машина и логично предположить,  что  и  возвращаться  будет  одна,  они
уничтожили  все  следы,  хотя  сделали это на удивление небрежно. Поваленная
сосна на заброшенной дороге не вызывала  особых  подозрений  у  каких-нибудь
штатских - ну стояла себе триста лет, ну упала от ветра, что ж, поворачиваем
оглобли  в Клайпеду, а утром муниципальные службы разгребут этот завал - это
их почетная обязанность.
     Нам же с Одри эти ляпы сразу бросились в глаза  и  нос  (тут  еще  одно
следствие - значит Одри тоже профессионал и даже больший, чем я). Натурально
повалить   дерево   особых   трудов   не   вызывает,  для  этого  существуют
соответствующие спецкомплекты, и для этого жечь лазером его не надо. Если же
ты прикидываешься браконьером, то зачем уничтожать запах?
     Я восхитился своей проницательностью  и  даже  вроде  как  обрадовался,
когда мне в голову уперся ствол автомата и приглушенный голос пригласил меня
выйти  из  машины.  Боковым  зрением я увидел, что Одри куда-то испарилась с
сиденья водителя и в салоне нахожусь только я один, вальяжно развалившись  в
ложементе, не считая собаки.
     Стараясь  ничему  не удивляться и не делать резких и лишних движений, я
стал  выбираться  через  услужливо  открытую   незнакомцем   дверь   машины,
лихорадочно  вспоминая чему меня учили жизнь и военная Академия и безуспешно
пытаясь проснуться от этого кошмарного сна.
     Вооруженный человек в ближнем бою - слабый противник. Он знает, что  на
его  стороне  большой  перевес и теряет часть осторожности и внимательности.
Мастер "ли чун" вдолбил мне это в голову крепко и ею-то я и нанес удар. Годы
интеллектуального труда придали этой части тела особую силу и быстроту, чего
не скажешь о твердости. Врезавшись во что-то ужасно жесткое и ребристое (как
потом  оказалось  -  в  связку  противопехотных  мин),  я  взвыл  от   боли,
почувствовав  как  свод  черепа дает трещину и "мускулатура" мозга вминается
внутрь, но не ослабил силы удара и неудержимости напора.
     Противник со своим хваленым автоматом не ожидал от меня такой  резвости
и,  успев  всего  лишь пару раз врезать мне по затылку, потерял равновесие и
полетел в кювет. К его чести надо сказать, что он быстро собрался и,  крепко
сжимая  мой  воротник,  попытался  в падении развернуться и подмять меня под
себя.  Отбивная  из  Кирилла   Малхонски   получилась   бы   отменная   будь
прибалтийский  кювет  чуть  поглубже,  а  противник  чуть  порезвее. К моему
большому счастью, мы приземлились в крепких объятиях и ничейном положении  -
на собственные бока лицом друг к другу.
     Тут-то  я  и  разглядел своего визави более внимательно, чуть не заорав
при этом от ужаса - настолько я  забыл  какое  это  неэстетичное  зрелище  -
полный  боекостюм космодесантника, куда входит уродливая дыхательная маска с
усами  теплоуловителей  и  висящими  "соплями"  антидота   и   бактериофага,
подрагивающей  мембраной  противогаза,  до  жути  похожей  на  развороченные
внутренности,  свисающими  по  бокам  лица   плетьми   нейронного   форсажа,
напоминающие   разросшихся   трупных   червей,   с   мозаичными   очками   и
светофильтрами  и  уродливым  наростом  компьютерного  терминала  на  правой
стороне  этой чудовищной рожи, в задачу которой входило не только обеспечить
солдата бесперебойной связью с командным пунктом, электронной картой военных
действий,  расширить  его  светочувствительность,   сделать   "осроухим"   и
"тонконюхим",  увеличить  его  быстродействие  и  сделать нечувствительным к
боли, но  еще  и  напугать  противника,  парализовать  его  волю  и  вызвать
острейший приступ ксенофобии, желательно с рвотой.
     Судя  по  тому, что мои ребра стали подозрительно трещать, в кистях рук
разлилась сильнейшая боль, а в грудь и живот мне упирались сплошные эвересты
железа, на противнике был надет экзоскелет и навешано  всевозможное  оружие,
начиная  со  струнного ножа и кончая комбинационной машиной. Все это сводило
мои шансы увидеть рассвет к нулю.
     Мы продолжали лежать в кювете на мягком песочке,  вдыхая  свежий  запах
осеннего  балтийского  соснового  леса  и  разглядывая  друг  друга,  а  мой
противник  не  спешил  что-либо  предпринимать.  Мне  показалось,  что  этот
насекомоподобный  оскал с интересом энтомолога разглядывает меня, прикидывая
как лучше меня прикончить. Таких вариантов моей быстрой, и не очень,  смерти
имелось такое большое количество, что десантник затруднялся в выборе. Но эта
заминка  мало  чем  могла  мне  помочь  -  держали  меня  крепко  и  все мои
нечеловеческие усилия освободиться ни к чему не приводили - я напоминал  сам
себе великого Того-сана в его легендарной схватке с самим основателем дзю-до
великим Сигарэ Окана.
     Наконец  наступил  долгожданный  многими  болельщиками  момент  -  меня
подняли с земли, отряхнули и, вбив кулак мне под ребра, послали в  ближайшую
сосну.  Со  стороны,  наверное,  это  было весело наблюдать - не каждый день
увидишь взрослого дядю, летающего по лесу словно большой воздушный  мячик  с
гелием.  Надо  было  отдать  должное  подающему  -  сразу  чувствовалась его
волейбольная хватка  и  идеальный  глазомер,  позволивший  ему  очень  точно
рассчитать  баллистическую  траекторию для К.Малхонски, обладающего не очень
хорошими аэродинамическими характеристиками, и  вписать  этот  полусдувшийся
мячик  с  болтающимися  ручками  и  ножками  прямо  в гордость прибалтийских
лесников. Трибуны взорвались аплодисментами, тренер от  радости  запрыгал  и
захлопал в ладоши, а судья хладнокровно засчитал очко.
     Пока  я съезжал по сосне вниз, адреналин в моей крови наконец-то достиг
критического уровня, кровяное давление резко возросло, в  ушах  зашумело,  в
голове  сработал  химический  спусковой крючок, запуская церебральную сеть и
мир приобрел долгожданную четкость и  яркость.  Все  чувства  обострились  и
мозг,  на  мгновение  перегруженный  хлынувшей в него информацией, пропустил
первый  выстрел.  К  счастью  для   меня,   запутанная   траектория   полета
космического  корабля  "Кирилл  Малхонски"  ввела  в заблуждение этого графа
Ремингтона и здоровенная дыра появилась впритык к моей голове, стоившей  два
миллиона  экю  (именно во столько обходится налогоплательщикам хирургическое
форсирование нейронных структур кадетов  Ауэррибо).  Дерево  содрогнулось  и
около моих ушей оглушительно засвистели щепки.
     В следующее мгновение я уже был далеко от этого места. Если этот парень
не дурак  и  сообразил что к чему, он меня теперь на пушечный выстрел к себе
не подпустит - то, что мне встроили в голову и  спинной  мозг,  болталось  у
него  снаружи  и  существенно  влияло  на  его  быстродействие. Я теперь был
назойливым комаром, надоедливо пищащим и быстро кусающем здоровенного  и  не
очень  поворотливого дядьку с мухобойкой в руках. При соблюдении дистанции и
здоровой доли осторожности,  я  мог  сколь  угодно  долго  выводить  его  из
терпения,  уворачиваясь  от  пуль, но вывести его из строя полностью вряд ли
сумею.
     Я стал забираться в глубь леса,  планируя  зайти  с  тыла  и  прощупать
охотника на сообразительность и крепость нервов. Воздух был непривычно вязок
и   приходилось   прикладывать  много  сил,  чтобы  как  ледокол  раздвигать
вековечные  льды,  и  сосредоточивать  все  внимание,  чтобы   случайно   не
напороться на шальную ветку, которая при такой скорости запросто снесет тебе
голову.  Из  звуков  более-менее  четко  различались  собственные  шаги, все
остальное размазалось в  низкогудящий  фон,  тяжело  давящий  на  барабанные
перепонки  и  не лучшим образом влияющий на психику. Зато на зрение жалоб не
было - было непривычно светло и я только удивлялся почему в такой  солнечный
день  ни  одно  дерево  в  лесу  не  отбрасывает тени. Ну а принюхиваться не
пытался - своего непахнущего противника я не учую, а  вдыхать  с  непривычки
ароматы  леса  не  очень-то  приятно для существа, потерявшего свое обоняние
каких-то двадцать тысяч лет назад.
     Нейронный форсаж потреблял до жути много энергии и я  просто  физически
ощущал,  как  разлагаются  мои  жиры  и углеводы. Для моей мозоли, которую я
натер за годы сидения за письменным столом, это  было  неплохо  -  заставить
себя  делать  по  утрам зарядку я никак не мог, мысли о диете мне претили, а
химические сжигатели жиров я считал варварством. Теперь же я благодарил себя
за леность и обжорство - помимо физической силы, которой у меня уже давно не
было, мне требовался вес, который у меня еще имелся.
     Обливаясь потом в пятиградусный мороз, задыхаясь от  жары  и  чувствуя,
что   от   такого   ускоренного   метаболизма   сердце   начинает  допускать
подозрительные перебои, я трусил по лесу и молил себя не  останавливаться  и
не  приваливаться  к  сосне,  высунув  весь в пене язык, чтобы не дать дубу,
которого в этом бору днем с огнем не сыщешь. В тоже время, что греха  таить,
я чувствовал себя великим героем - я не только перехитрил своего противника,
ловко  прикинувшись  писателем-прозаиком,  который и умеет только про заек и
писать, но и имел все шансы  победить  его,  предварительно  измотав  долгим
бегом. Значит есть еще порох в пороховницах, значит крепка советская власть,
хоть и велик ЕАК, а отступать некуда - позади Клайпеда!
     В  такой  клиническо-самовлюбленной  задумчивости я чуть не выскочил на
дорогу  как  лось  перед  мчащейся  машиной  и,  в  общем-то,  с  такими  же
последствиями - вольный стрелок с большой дороги все так же стоял на шоссе с
автоматом  в руках и пялился на то место, откуда я сбежал мыслею по древу. Я
в нем сразу же разочаровался. Скорость ли у него  была  гораздо  хуже  моей,
либо соображал он туго, но факт остается фактом - он проигрывал мне вчистую.
Правда  при одном условии - если я найду способ его обезвредить, находясь на
расстоянии двадцати шагов от этого чучела. Выбирать особо не приходилось - я
не мог подкрасться к нему и, сделав маягири в печенку, взять его в  плен,  -
сомневаюсь,  что  он  настолько  заторможенный  тип  и  не услышит мои шаги,
поэтому оставалось только подхватить из песка подходящий  кусок  щебенки  и,
прикинув траекторию полета, запустить ее в голову этого остолопа.
     Эффект  меня  поразил - хоть я и ожидал, что этот камень, запущенный со
скоростью, не уступающей скорости пули на  излете,  и  оставит  в  каске,  а
заодно  и  в  черепе  противника,  ощутимую  вмятину, но я не думал, что его
голова взорвется кровавым фейерверком, а  ее  ошметки  тошнотворно  медленно
будут  разлетаться во все стороны, смачно хлюпая при столкновении с соснами,
машиной, асфальтом и К.Малхонски с отвисшей челюстью.
     От потрясения мои физиологические реакции пришли в норму,  время  снова
понеслось  вскачь,  деревья  закачались  как  при  землетрясении на Хокайдо,
холодный ветер ударил в лицо и я в изнеможении опустился на дорогу, чувствуя
слабость во всем теле и боль в обожженной правой руке. От  резкого  перепада
кровяного  давления  у  меня появилось ощущение вакуума в голове и опасение,
что атмосферное давление раздавит черепной свод и вдавит глаза в затылок.
     Чувство вины и раскаяния за невинно убиенного меня пока не посетило и я
надеялся, что оно заблудится где-нибудь по дороге.
     - Помочь?, - поинтересовалась возникшая надо мной Одри.
     - Долго же тебя носило, - поворочал я языком, - за это  время  я  успел
пробежаться  трусцой,  поработать  головой,  похудеть на двадцать килограмм,
потренироваться в бомбометании и убить человека.
     - Больше  всего  в  твоих  приключениях  меня  заинтересовал  последний
эпизод,  заметила Одри, пряча пистолет в висящую подмышкой кобуру, - вряд ли
это мог сделать ты, разве что  психокинетическим  усилием,  тем  более  твой
булыжник, который ты с таким энтузиазмом кинул, попал точно в мою машину. Да
и  вряд  ли  это  человек.  Попала  я ему в висок, не спорю, но человеческие
головы не начинены тротилом.
     Труп, раскинув в последнем приветствии руки, лежал на обочине дороги, а
из остатков шеи в кювет стекала кровь. Одри  присела  но  корточки  рядом  с
останками  и  покопалась  в  сплетении  размозженных  мышц, пучков сосудов и
осколках спинного мозга. Даже  если  это  и  был  киборг,  но  зрелище  было
пренеприятнейшее, а последствия ужасными.
     За  всю свою военную и журналистскую карьеру я ни разу не сталкивался с
боевым применением киборгов - несмотря на свои  невероятные  способности,  с
которыми  не  сравнится  никакой  нейронный форсаж, несмотря на великолепную
физическую   силу,   выносливость,   отличные   логические   показатели    и
феноменальный  К-зубец,  у  них было два существенных недостатка. Во-первых,
они стоили сумасшедшие  деньги,  на  которые  можно  построить  и  оснастить
атакующий  рейдер.  Во-вторых,  их  IQ  оставлял  желать  лучшего  - никакая
совершенная  интеллектроника  не  заменит  мозги,  даже  самого   последнего
пьяницы,  а  одаривать  это  совершенное  оружие на двух ногах искусственным
разумом не приходило в голову даже самому  ярому  "стервятнику".  Мэри  Шели
они, слава Богу, читали.
     Поэтому  на  их  долю выпадали достаточно специфичные операции - где не
требовалось стратегического мышления,  а  требовалось  послушание  куратору,
который  собственно  и  управлял  дистанционно  киборгом,  скорость реакции,
отсутствие  сомнений  в  приказах  и  совести,  и  где  не  выдерживали   ни
человеческий организм, ни железная машина.
     В моей памяти остались две такие операции - зачистка зон бывших ядерных
полигонов,   где   испокон   века   селились   всяческие  уроды  и  мутанты,
терроризировавшие (или НЕ терроризировавшие) мирные человеческие  поселения,
и  освобождение  заложников  на  "Куин  Мэри - 2". В обоих случаях за Ахерон
стояли большие очереди.
     Если мы "замочили" киборга, то я просто не  представляю,  что  в  самое
ближайшее  время случится в этом месте побережья Балтийского моря - эпицентр
ядерного взрыва или массовый захват заложников? В любом  случае  нужно  было
брать ноги в охапку и бежать не оглядываясь до самых Гималаев.
     - Тебе  повезло,  -  сказала,  вставая с асфальта и вытирая испачканные
руки платком, Одри.
     - Потому что я так быстро бегаю?,  -  промямлил  я,  несмотря  на  свое
близкое   к  обморочному  состоянию,  внутренне,  как  маленький  заболевший
ребенок, ожидая похвалу из уст взрослого, даже за самую малость.
     - Потому что он так медленно двигался, - отрезала Одри, -  и  меня  это
очень тревожит.
     Я  постарался не обидеться. Одри права - супермен из меня не ахти какой
и то, что я выжил при встрече с этой машиной-убийцей  ("черный  голем",  как
его  называют  десантники),  было  на девяносто девять процентов невероятным
везением - по всем законам я сейчас  должен  был  лежать  пристреленный  под
сосной,  а  моя  голова  впоследствии  украсила  бы личную коллекцию трофеев
"голема". Когда  первая  радость  прошла,  мое  везение  стало  внушать  мне
опасение и жуткую уверенность, что из огня я попал прямо в полымя.
     Странность  номер один: почему "черный голем", мастер убийства, ниндзя,
упустил К.  Малхонски  -  писателя-прозаика  с  назревающим  пристрастием  к
алкоголю,  отвращением  к  физической  зарядке  и  брюшком, когда хватило бы
легкого взмаха мономолекулярной нити, чтобы разделать этого горе-десантника,
как быка на бойне?
     Странность номер два: зачем на  киборге  надета  вся  эта  дребедень  -
маски, глазки, ушки? Время карнавала, насколько я помню, еще не наступило.
     - Их здесь пятеро, - сказала Одри, когда мы залезли в машину, на капоте
которой теперь красовалась здоровенная вмятина от моего олимпийского броска.
"Мерседес"  уже  не  имел  товарного  вида,  но  хозяйка  тактично  не стала
напоминать мне о моей шалости. Дело действительно было серьезным.
     Одри в очередной раз отключила глупую автоматику  и  мы  погрузились  в
знакомый сумрак.
     - Что  будем  делать,  командир?,  -  спросил  я  задумавшуюся девушку,
безоговорочно  принимая  ее  командование  не  из-за   каких-то   ернических
соображений, а из-за стремления увидеть следующее утро.
     - Кирилл,   я   понимаю,  что  самое  лучшее  из  того,  что  мы  можем
предпринять, это повернуть машину и бежать отсюда сломя голову. Если бы  это
были  обычные  бандиты  или  дезертиры, я так бы не раздумывая и сделала. Но
здесь затевается что-то гораздо более страшное. Поэтому, я считаю, нам  надо
пойти  туда  и  посмотреть, - она махнула в глубь темного леса, где водились
волки, медведи, кабаны,  обреталась  Баба-Яга  и  лешие,  домовые,  русалки,
Кащеи, драконы, людоеды и налоговая инспекция.
     Патриот во мне слегка приоткрыл глаза, затем повернулся на другой бок и
захрапел  с  новой  силой.  Я  попытался  отвесить ему освежающего пинка, но
понял, что это бесполезно - в такую осень даже бурые медведи давно спят.
     - Может стоит связаться с компетентными службами, - осторожно предложил
я, не   желая   вылезать   из   уютного   мирка    этого    комфортабельного
автомобиля-ретро с шикарными кожаными сиденьями, мощной печкой и двигателем,
изящными  обводами  и  наивным  внутренним  дизайном,  из  этого осколка той
древней эпохи, когда машина воспринималась  произведением  искусства,  а  не
чисто функциональным устройством для перемещения тела из точки А в точку Б.
     - Ты  не  поверишь, милый, но я уже пыталась это сделать, - съязвила от
беспокойства моя  милая,  -  но  над  нами  раскинули  такой  замечательный,
большой, водорадионепроницаемый "зонтик".
     Я  со  вздохом  сунул  в  карман  пальто  увесистую болванку трофейного
комбинационного оружия и, желчно завидуя беззаботному  Мармеладу,  в  третий
раз вылез из <i>бронтомеха</i>.
     - Разделимся,   -  предложила  Одри,  -  расстояние  сто  метров,  курс
север-север-восток. Стреляем без предупреждения, Миранды и извинений.
     - В путь, - согласился я и мы пошли.
     Ориентация и бесшумное  пересечение  лесных  массивов  -  первое,  чему
обучают  кадетов  в Ауэррибо, собранных со всех уголков Солнечной системы. И
не потому, что так любят  лес  или  дают  вторую  гражданскую  специальность
лесничего.  Лес  - это то место, где человек ближе всего оказывается к своим
корням, к своим истокам, когда он  был  нем,  лохмат  и  безоружен,  но  уже
обладал  совершенным разумом и целым букетом давно утраченных способностей -
телепатией,  обонянием,  ночным  зрением,  предвидением,  интуицией,  тонким
слухом  и  везением. Поэтому многомесячная одиночная лесная робинзонада была
направлена на восстановление утерянного человеком  сорок  тысяч  лет  назад,
когда одному лентяю пришла в голову идея технологического прогресса.
     Былые  навыки  возвращались  ко  мне. Лоск цивилизации быстро обдирался
ветвями и боковым ветром, несущим ледяную крошку, и я  почувствовал  радость
освобождения от жестких условностей нашего общества, от чуждых человеческому
существу  проблем,  от  боли  ложной  совести и бремени фальшивого долга, от
масок  и  ролей  грандиозного  людского  театра,  в  котором  каждый  играет
собственную пьесу, но ни в коем случае не живет. Так чувствует себя варлок в
полнолуние,  ощущая как в нем просыпаются древние инстинкты и ломают хрупкую
поверхность разума и когда мученический крест нашей цивилизации -  категория
"надо"  проваливается  в  небытие,  и лишь категория "хочу" начинает править
первобытным миром.
     Правда, что вне человеческого  общества,  наедине  с  природой  человек
быстро дичает. Но это не правда, что с грязью цивилизованности он утрачивает
способность  любить,  сопереживать,  заботиться  о  ближнем  и  страдать. Не
правда, что он утрачивает гуманизм. Наша цивилизация беспардонно  присвоила,
как  самое  величайшее  свое достижение, истину, что человек человеку друг и
брат, забыв об имманентности этого постулата человеческому естеству, которое
во все времена пренебрежительно называлось звериным и скотским.  Первобытные
племена  кроманьонцев очень редко воевали друг с другом и в этом, и в других
смыслах были намного цивилизованнее нас.
     Забавно бежать по лесу с оружием в руках и уверенностью в  сердце,  что
применишь  его  в  первой же острой ситуации и размышлять при этом о природе
человеческого гуманизма. Это настолько меня рассмешило, что я засмеялся  про
себя. Нервы мои были на взводе.
     В  километре  от заброшенного шоссе располагался очищенный от всяческой
растительности свежий пятачок диаметром  метров  пятьсот.  Кто-то  настолько
постарался  уничтожить  несколько  десятков  корабельных  сосен, что никаких
следов их былого здесь произрастания, типа пеньков, хвои,  сучьев,  а  также
спиленных  стволов  (не  в  космос  же  их запустили) не осталось. Неведомые
трудяги-лесорубы забрали не только древесную породу, но заодно  захватили  с
собой  полуметровый  слой  почвы.  На мое счастье атмосферный воздух на этом
месте они оставили в покое.
     Прижимаясь к дереву и стремясь слиться с окружающей чернотой, я  набрал
на  панели код, комбинационный модуль заурчал и нагрелся, набирая из вакуума
необходимую энергию для трансформации и вскоре я держал в  руках  компактный
гранатомет.  Вообще-то  я  собирался  получить  банальный автомат, но видимо
перепутал кнопки.
     Взвалив трубу на плечо, я прильнул к поисковому окошечку автоматической
наводки. В створе ста двадцати градусов маячило одиннадцать целей.  Пять  из
них  довольно  быстро  передвигались,  остальные  не проповедовали активного
образа жизни. Только сейчас мне пришло в  голову,  что  я  не  спросил  Одри
откуда она узнала, что здесь находится еще пять чужаков. Наверное унюхала. С
ними  мне  все было ясно - умное оружие их старательно отслеживало и, если я
не улечу от отдачи, поразит всех  одним  махом.  Неподвижные  цели  вызывали
опасение. Я не мог их идентифицировать и это могло быть что угодно - начиная
от нейтронной бомбы и кончая тульскими самоварами осколочного действия.
     Где-то  на  периферии  створа  находилась  Одри.  Она тоже разглядывала
раскинувшуюся перед ней загадку и не предпринимала никаких действий.
     Наш  эскадрон  гусар  летучих  до  сих   пор   оставался   незамеченным
неприятелем.  Наши  кони  тихонько  ржали,  переступая  с  копыта на копыто,
яростные и разгоряченные в предвкушении предстоящей атаки, спокойный  усатый
бригадир,  склонясь  к седлу, дымил носогрейкой, распространяя в округе вонь
плохого самосада, гусары же тихо матерились сквозь зубы, поглаживая  лошадей
по шеям и с нетерпением хватаясь за пистолеты и сабли.
     Ночной  лес  оставался  безмолвным  и даже шум ветра смолк. От нервного
напряжения мне показалось, что я оглох, но тут же в мои  уши  вонзился  крик
Одри:
     - Стреляй, Кирилл! Стреляй вверх!
     Это  было  совсем  не  то,  что  я  ожидал.  Военная привычка мгновенно
выполнять  приказы   давно   уступила   место   интеллигентской   склонности
поразмышлять  о  том,  нужно  ли  это  делать, как, каким образом и кому это
выгодно. Для гражданской жизни это было  неплохо,  но  в  эпицентре  военных
действий промедление смерти подобно. И поэтому я безнадежно опоздал.
     Когда  я  наконец  соизволил поднять свою тупую башку, в небе уже вовсю
разыгрывалось апокалипсическое действо. Стало  светло.  Кто-то  колоссальным
консервным   ножом  вырезал  в  осеннем  пироге  дождевых  туч  неровную,  с
зазубринами дыру, обнажив черноту звездного неба с сияющей  Луной  и  яркими
звездами. Затем нож так же неаккуратно прошелся и по этой декорации, оставив
половинку  Луны  в  небе,  а  все остальное отправив вслед за прибалтийскими
облаками. И в эту последнюю дыру на нынешний вечер ударил внеземной свет.
     Я  упал  на  колени,  ослепленный,  оглушенный  и   раздавленный   этим
невозможным  зрелищем,  прижимая  к  груди свою несчастную пукалку, и не мог
оторваться от того, что было так хорошо мне знакомо.
     В небесную  дыру  заглядывал  величественный,  грязно-розовый,  весь  в
лохмотьях  облаков  и  ураганов,  с красной проплешиной Пятна Юпитер. По его
телу ползли горошины спутников - Европы, Титана, Ио, Амальтеи, отбрасывающие
на тело гиганта глубокие  черные  тени.  Очаг  мятежа  в  Солнечной  системе
пожаловал в гости на старушку Землю. Но постепенно на гигант наползала тень,
дыра  на  доли секунд стала черной, потом в ней зажглись бортовые огни и вот
уже в этот  небесный  колодец  начал  протискиваться  истинный  гость  этого
званного  обеда с фейерверками. Черный треугольник стремительно рос, пока не
вписался в первый круг небес и тогда он заискрился, по  нему  побежали  огни
святого  Эльма,  зазмеились  грозовые  разряды, он стал терять свою черноту,
окрашиваясь в серо-стальной цвет, и я сразу  узнал  хищные  обводы  военного
крейсера.
     Весь  этот  фильм  ужасов прокручивался всего лишь несколько секунд, но
момент,  когда  я  своим  гранатометом  мог  нарушить   тонкую   фокусировку
тахионного колодца, давно миновал.
     В  моей душе нарастало удивительное для моего теперешнего Я отчаяние от
недоделанной работы, от невыполненного долга, от неисполненного приказа.  Ну
что  мне  от  всего этого? Как далеки от меня все эти бои местного значения,
все эти частности войны, все эти мелкие судьбы случайных прохожих и собак. Я
писатель, я философ, я стратег.  Мне  важны  глобальные  тенденции,  мировые
проблемы и течения, а не конкретные грязь, пот и кровь.
     Плача  от  своего бессилия, я поднялся с земли, цепляясь за грубую кору
дерева, раздирая в кровь руки и ломая ногти. Потом с трудом взвалил на плечо
гранатомет и, опираясь на спасительный ствол спиной, стал механически давить
на курок. Каждый залп еще плотнее вбивал меня в промерзшую сосну,  не  давая
согнуться  и  упасть на землю, плечо онемело от ударов ствольного фиксатора,
глаза и кожу обжигали раскаленные выхлопы изрыгаемых этой страшной  игрушкой
ракет, а вся лежащая передо мной местность превратилась в филиал Ада.
     Взрывы слились в непрерывный ураганный рев, стена огня сначала охватила
деревья,  а  затем  перекинулась  на  почву.  Его факел вздымался до неба и,
казалось, начал лизать брюхо крейсера, оставляя на нем полосы копоти.
     Сначала было жарко, потом - горячо, и в конце  концов  огонь  проник  в
меня  самого,  сжигая  внутренности.  Где-то, на другой планете, раздавались
выстрелы Одри - вряд ли она прикрывала меня,  в  таком  аду  не  выживет  ни
человек,  ни  киборг,  и скорее всего она палила в меня, стремясь прекратить
мое безумствование.  Но  я  только  довольно  смеялся  сожженными  губами  и
чувствовал себя Зевсом-громовержцем.
     Наконец мое тело не выдержало такой непереносимой боли (сам же я ничего
не ощущал)  и  гранатомет  замолчал,  перестав  извлекать  из Великого Ничто
вполне конкретные ракеты, и уткнулся раскаленным докрасна хоботом  в  землю.
По  сухой хвое побежали огоньки. Упал я и в этот раз очень удачно - на спину
и в огне разгоравшегося не на шутку пожара мог досмотреть действо до  самого
конца в мельчайших подробностях.
     Крейсер  был  готов  открыть  ответный  огонь  -  его  брюхо вспучилось
огневыми люками, готовыми обильно полить гостеприимный уголок обоймами ракет
и водопадами напалма. Он уже выходил из тахионного колодца,  когда  небесная
дыра  начала стремительно сжиматься. Звездное небо и потерявшийся кусок Луны
как  ножом  срезали  оружейную  палубу,   радиолокационные   сети,   решетки
призрак-эффекта  и  сомкнулись  на  самом  сердце  корабля - аннигиляционной
камере. Взрыв потряс все основы Вселенной и я увидел в первый и, надеюсь,  в
последний  раз в своей жизни, как по окружающему меня миру побежали взрывные
волны, словно это была лужа, в которую угодил здоровенный камень.
     На секунду канал в последний раз раскрылся и покореженный крейсер  стал
падать  на  громадное  блюдо  Юпитера,  словно  сухой осенний лист на мокрый
асфальт улиц. Оставшийся в нашем мире обломок закрутился, накренился и  стал
соскальзывать по наклонной кривой в сторону моря.
     Когда  я  снова  открыл  глаза, все уже закончилось. Я лежал на спине и
таращился в расстилающийся  наверху  звездный  пейзаж  с  чернотой  космоса,
Млечным  путем,  яркими и тусклыми звездами и шикарным метеоритным дождем. Я
смотрел вверх и размышлял почему человек до сих пор не достиг звезд.
     А ведь для этого у нас все есть. Есть туннельные  двигатели,  способные
за  квант  времени  перебрасывать  материю из одной точки Вселенной в другую
независимо от расстояния между ними. Есть надежные корабли, способные  нести
большой  груз  и  массу  людей  с достаточным комфортом. Есть умные машины и
сильные  помощники,  есть  знания  об  окружающем  мире  и   есть   насущная
необходимость в прорыве в Сверхдальнее Внеземелье.
     Нет лишь одного - желания.
     Видимо  в природе припасен какой-то хитрый закон, не дающий агрессивным
цивилизациям распространяться дальше своего дома.  Они  либо  убивают  себя,
либо  погрязают  в  междоусобных сварах, словно пауки в банке, снова и снова
скатываясь на низшие ступени варварства.
     Мне всегда нравилась идея Кантианского Мира. Наш мир, наша Вселенная не
являются аристотелевыми по логике и римановыми по метрике. В ее основе лежит
не математика, а - философия, и именно философия Канта. Мы сами, как вещи  в
себе,  предопределяем  свое  полное непонимание как друг друга, что блестяще
подтверждает наша агрессивность и ксенофобия, так и окружающего мира, о  чем
свидетельствуют   наши  безумные  эксперименты  со  временем,  искусственным
интеллектом и тахионами.
     Пространство и время не существуют сами по себе, а являются лишь нашими
чистыми воззрениями, иначе как  объяснить  туннельный  эффект  на  микро-  и
макроуровне,  мгновенно  разносящий  смерть по всему Внеземелью? К этим двум
постулатам   Кантианского   Мира,    к    трансцедентальной    эстетике    и
трансцедентальной  аналитике  мы  как-то  притерпелись,  с грехом пополам, с
большими  ошибками  и  оговорками,  и  если  не  приняли,  то  признали   их
объективное существование.
     Но  вот  трансцендентальная  этика  внушает  нам ужас и отвращение. Нам
кажется  безумным,  неправильным,  противоречащим   всем   мировым   законам
утверждение,  что такие чисто человеческие категории нравственности, которые
мы испокон веков всегда стремились загнать в  прокрустово  ложе  полезности,
также внутренне присущи Вселенной, как и мировые константы.
     Но человеческая история и красота этой идеи убеждают меня.



        ДЕСАНТНИК. <i>Европа (Внешние Спутники), октябрь 57-го</i>


     В десантном отсеке их было двенадцать - третья часть десантно-штурмовой
группы.  Как  апостолов, подумал Кирилл. А их "тайную вечерю" возглавлял сам
Иисус  в  лице  сержанта  -  квадратного  мужика  двухметрового   роста   со
смиренно-зверским выражением на лице.
     Он  сидел  напротив  Кирилла,  задрав  ногу  на  ногу  и  в этом тесном
помещении его  полуметровый  говнодав  с  ребристой  каучуковой  подошвой  и
подковой   на  каблуке,  содранной  с  копыта  лошади  каких-то  невероятных
размеров, маячил у самого носа журналиста, закрывая ему весь обзор  и  радуя
его обаяние непередаваемой вонью.
     Кирилл,  зажатый  с  двух  сторон  хрупкими  плечами  радиста-амбала  и
пулеметчика-тяжеловеса, не рыпался, не возмущался, по-христиански снося  все
то,   что   у   десантников  называлось  "пропиской".  Для  23-ей  ДШГ  1-го
Космического Флота он был новичком. Хотя он был знаменит,  бывал  во  многих
горячих  точках,  воевал  и  проливал  кровь,  здесь  и сейчас он был никто.
"Муравьям" было наплевать на все его заслуги - действительные и  мнимые.  Он
был гражданским - это раз, он не был с ними в операциях - это два. А воевать
он мог у себя в постели с женой, а ранения получать, поскользнувшись на мыле
в  ванной,  хренов  гражданский  шпак.  А  поэтому пока он с ними не пройдет
боевого крещения, не прольет своей кровушки за  общее  дело,  не  пойдет  на
самое  крутое  задание  и не наложит при этом в святые десантные штаны, он -
никто и не достоин ни капли сочувствия или удобства.
     В сочувствии Кирилл не нуждался, а удобств здесь не было ни  для  кого.
Они сидели в отсеке, представляющим положенный на бок трехметровый цилиндр с
подобием  скамеечек  вдоль  стен  и  скудным  освещением от ртутных ламп под
потолком. Напряжение в бортовой сети корабля, идущего  в  режиме  "призрак",
постоянно прыгало и этот металлический аппендикс то погружался в темноту, то
освещался  синим  светом.  Все  это  очень  напомнило  Кириллу  покойницкую,
заполненную трупами висельников.
     Один торец цилиндра открывался в коридор рейдера,  а  второй  скрывался
под  грудой амуниции - оружия, кислородных баллонов и тюков с гидрокостюмами
- в системе Юпитера им предстояло немного понырять. Десантники  сидели  друг
напротив  друга  и,  стараясь  не  шуметь, занимались своими делами - кто-то
спал, кто-то чистил оружие, кто-то молился, беззвучно шевеля губами и воздев
очи к потолку.
     Сержант Борис Муравьев из-за ботинка разглядывал журналиста и про  себя
матерился.  Журналиста  ему  навязали  в  самый  последний момент погрузки в
Плисецке и, будь его воля, он послал бы его куда подальше.  Но  командованию
было  угодно,  чтобы  десант  на  Европу  прогремел  во  всех теленовостях и
сержанту намекнули, что самый важный человек в его команде - вот этот  самый
штатский и совсем неплохо бы ему остаться в живых.
     Борис  так  не  думал.  Плохое  дело - вводить в великолепно отлаженный
механизм новую непроверенную деталь. Где слабо, там и рвется. Сколько раз он
убеждался в этом, но разве начальству это объяснишь? Взять хотя бы последний
случай на Меркурии. "Благодаря" подобному же  идиоту-новичку-наблюдателю  из
Штаба  Космических  Сил  его взвод чуть весь не полег в Кипящей Луже, спасая
его никчемную жизнь. Приказ есть приказ. Тогда он спас эту штабную  крысу  и
кто  виноват  в  том,  что  этот  бедолага  уже  на  борту рейдера умудрился
споткнуться на ровном месте и сломать  себе  одно-два-три-четыре  ребра?  На
этот раз Борис зарекся - каждый сам за себя: штатский за себя, десантники за
себя,  и  если  тот  замерзнет-утонет-отравится-подстрелится  он  за  это не
отвечает. А гауптвахта только закаляет воинский характер.
     Шел уже четвертый час полета. Три десантных рейдера "Пингвин", "Морж" и
"Дельфин"  стартовали  с  корабля-носителя  "Суровый",   висящем   в   поясе
астероидов  под  прикрытием  безымянной  полуторакилометровой глыбы на самой
границе, разделяющей Планетарный Союз и Внешние  Спутники,  к  Юпитеру.  Они
имели  задачу  скрытно  проскользнуть к планете-гиганту и взять под контроль
Европейский Космодромный комплекс "Водолей".  Для  этого  рейдеры  несли  на
своих    бортах    десантно-штурмовую   группу   специально   обученных   на
военно-морских  базах  Земли  "тюленей",  так   как   штурмовать   космодром
предполагалось из-под воды.
     Полетное   время   подходило   к   концу.  Рейдеры  шли  по  вражескому
пространству,    нашпигованному    шпионами,    ловцами    и    патрульными,
просвечиваемому  тысячами РЛС и гравитационными искателями, но до сих пор их
не обнаружили. За это следовало благодарить конструкторский гений безымянных
трудяг ВПК, создавших маскировочную систему  "призрак",  да  пилотов,  умело
пользующихся своим преимуществом.
     Кирилл  перебирал  в  уме  пункты  боевого  задания, сочинял репортаж и
пытался  отделаться  от  нехороших  предчувствий,  изучая  рельеф   борисова
ботинка.  Все  продолжали молчать - это была традиция: по поверьям разговоры
могли привлечь старуху с косой.
     Электронные часы над люком отсчитывали последние секунды и когда на них
загорелись нули, сержант негромко сказал:
     - Пора, ребята.
     Десантники зашевелились, разминая затекшие тела и пытаясь  восстановить
полусферичность  зада,  ставшего за долгие часы сидения абсолютно плоским. С
лязгом открылась крышка "кастрюли" и внутрь заглянул один из пилотов:
     - Добро пожаловать на Европу, ребята. Мы  сели  без  шума  в  расчетной
точке, так что можете работать спокойно.
     - Спасибо,  братишка,-  кивнул  Борис  и  выбрался  в коридор, оттеснив
пилота и изо всех сил вжимая голову в плечи, дабы не  врезаться  в  трубы  и
провода, бегущие под потолком.
     Десантники построились в коридоре и сержант начал инструктаж:
     - Слушайте   меня  внимательно,  повторять  не  буду,  -  прорычал  он,
пристально глядя на Кирилла - ему это и предназначалось,  -  порядок  таков:
одеваемся  по  полной  выкладке  и  на  лед. Дыру прожигают "пингвины", наша
задача - выгрузка оборудования и наружное наблюдение. Под ногами не мешаться
и слушать только мои указания и приказы капитана Вейсмюллера.  Утопите  хоть
один автомат - голову оторву. Все, время пошло.
     Снаружи  стояла  местная ночь - самая яркая звезда небосвода Европы уже
зашла, да и толку от нее здесь было мало, так как здесь всегда,  даже  когда
его  не  было  видно  правил бал Юпитер - бело-розовый красавец, затмевающий
звезды, заполняющий все небо, завораживающий узорами бушующей атмосферы.  Но
он  должен был взойти через пару часов и пока ничто не отвлекало десантников
от работы - звезды такие же как на Земле, только поярче и побольше.
     Конусы рейдеров  обозначили  вершины  равностороннего  треугольника,  в
центре  которого  был  раскинут  маскировочный  купол.  Под ним монтировался
боевой лазер "Огонек"- им и предполагалось  прожечь  лед.  Толщина  ледяного
панциря Европы оценивалась порядка 4-5 метров и проткнуть его огненной иглой
не  представляло  никакой  трудности, вся сложность состояла лишь в том, что
мощный выброс пара мог привлечь внимание  патрулей  ВС.  Антонио  Вейсмюллер
надеялся,  что  инженерный  расчет  окажется  верным  и  купол  поглотит всю
испаряемую воду.
     Десантники работали точно как муравьи, подтверждая  свое  неофициальное
прозвище,  -  неутомимо,  слажено  и  без  суеты.  Одна из групп монтировала
установку,  "муравьи"   подтаскивали   оборудование,   оружие,   газовые   и
кислородные   баллоны  к  будущей  полынье,  собирали  "скаты"  -  подводные
транспортные  средства,  заимствованные  у  ВМФ  и   модернизированные   для
необычных  условий  Европы - вакуума и жидкой воде. Десять человек из отряда
"пингвинов" залегли  вокруг  места  посадки  на  случай  если  сюда  занесет
какого-нибудь шального геолога или просто туриста.
     По  прямой  отсюда до космодрома было совсем немного по земным меркам -
всего лишь двести сорок три километра. В мирных условиях пройти их  по  льду
не  представляло  никаких  проблем - садись в конвертоплан и через час ты на
месте - перед тобой вырастают купола  "Водолея"  и  блеск  посадочного  поля
слепит  твои  глаза.  Сейчас же такое путешествие по льду хорошо вооруженной
группы было делом фантастическим и безнадежным. Разведчики  показывали,  что
космодром  был  отлично защищен со льда и космоса многочисленными патрулями,
наледными  батареями  и  криогенами.  Инфильтрация  даже  пары  человек,  по
расчетам  аналитиков  из  Стратегических Служб, требовало таких колоссальных
затрат, что не окупалось никакими победами.
     Кирилл носился по всему полю, снимая выгрузку и приготовление к  спуску
под  воду  и  лишь  на  десятой  минуте  сообразил,  что снимает невидимок -
мимикрия скафандров была бесподобной и без цифровых фильтров их засечь и тем
более заснять - невозможно. В сердцах чуть не плюнув на  лицевой  щиток,  он
исправил  свою  ошибку, но начальные кадры были утеряны безвозвратно - он не
мог крикнуть "Стоп! Дубль второй" и начать  все  заново  -  таковы  издержки
журналистики, точнее - честной журналистики.
     Он стремился запечатлеть все в подробностях и никому при этом не мешая,
что удавалось  с трудом, но к своей гордости Кирилл мог похвалиться, что при
этом его никто не послал куда подальше. Журналистский опыт говорил ему,  что
девяносто  процентов  материала обкромсает он сам, а еще девяносто процентов
от оставшихся - редактор, так что в новостийный блок пойдет  лишь  ничтожная
часть заснятого - несколько минут из многочасовой одиссеи. Но из оставшегося
можно будет смонтировать великолепный фильм, что впрочем и было его основной
целью  - героический фильм о героических людях, без лакировки, с натуральной
кровью, грязью и матом. Обычные люди, гражданские и военные, таких зрелищ не
любят, но критики к этой категории не  относятся  и  просто  обожают  правду
жизни  на  экране,  хотя  если такую правду преподнести им не на экране, а в
жизни, отправив их в тот же рейд на Европу, то они будут очень недовольны.
     Кириллу вспомнилось, как один из его фильмов  о  действиях  в  Иордании
конфедеральных  войск  против  фундаменталистов  показали  в  той дивизии, о
которой он и снимал. Эта идиотская идея пришла в голову какого-то  советника
из  политотдела,  который  эту  войну  наблюдал на экране своего телевизора,
получал боевые награды за доблесть (в  чьей-то  постели,  надо  полагать)  и
хвастал  в  женском  обществе  своими  зубодробительными приключениями. Даже
Кирилл, привычный к подобным зрелищам в натуре, считал что фильм жуткий и не
пригоден к показу в этой аудитории - фанатики творили на поле боя такое, что
волосы вставали дыбом и содержимое желудка выворачивалось наружу: живые мины
сдавались в плен и затем  проглоченные  криогены  срабатывали  и  превращали
окружающих  в  ледяные мумии, камикадзе направляли свои самолеты, начиненные
динамитом, на позиции конфедератов и солдаты становились пылающими,  орущими
сумасшедшими, давно запрещенные "мозголомы" запускались в действие, разрушая
психику как чужих, так и своих.
     На  премьеру  пришли командование дивизии, средний и младший офицерский
состав и все с женами. Рядовым и детям повезло -  их  не  пригласили,  решив
сделать  просмотр  элитарным.  Автор  фильма  сказал перед началом несколько
ничего не значащих фраз, поблагодарил  за  помощь,  оказанную  при  съемках,
сорвал  аплодисменты  и  тихо  исчез  из  этих мест. Как потом рассказывали,
военные и их половинки сначала были в восторге, узнавая  себя  на  экране  а
потом стали с руганью и плачем покидать зал. Нескольких слабонервных женщин,
имеющих весьма смутное представление о профессии мужа, пришлось определить в
психиатрическую  клинику. "Это что же такое, - ругался один из пострадавших,
- я там в песках жарился, давил на себе вшей  и  боялся  что  мне  отстрелят
задницу  и  вот  прихожу  в  это... кино, надеясь утешиться тем, что из меня
сделали героем. А мне там опять показывают как я жарюсь,  давлю  и  как  мне
отстреливают  задницу  и  я  чувствую  себя  вовсе  не  героем,  а полнейшим
идиотом!" Впрочем это был самый благосклонный отзыв.
     Наконец  "Огонек"  запалили  и  первая  часть   операции   вступила   в
завершающую  фазу.  На  "скаты" все было погружено, принайтовано и наступило
некоторое затишье - Антонио Вейсмюллер и Борис Муравьев о чем-то  совещались
на  командной  частоте,  оператор управлял лазерной установкой, а десантники
расселись на льду, передыхая и накапливая  силы  перед  погружением.  Кирилл
прошел  в купол и стал наблюдать как лед Европы, превращаясь в пар, отступал
перед напором когерентного  излучения  и  оседая  на  всем,  что  находилось
внутри,  превращался в иней. На потолке стремительно росли сталактиты, грозя
заполнить все пространство, и Кирилл по собственной инициативе стал  сбивать
их   и   выволакивать   сосульки   наружу.   К   нему  тут  же  подключились
бездельничающие десантники.
     На дне туннеля заплескалась вода.
     - Семь метров, - подвел итог оператор со странной фамилией Бобс.
     Капитан покачал головой:
     - Черт бы побрал этих яйцеголовых. А еще обещали выбрать  самое  тонкое
место!  Потеряли  лишних  восемь  минут.  Ладно,  спасибо  что  на  скалу не
наткнулись. Сержант, командуйте погрузку.
     В мгновение ока купол был убран, лазер  разобран  и  все  погружено  на
корабли.  Рейдеры  окутались  радужным  сиянием  и исчезли. Люди остались на
льду.
     Приливное действие Юпитера  разогревало  океан  Европы  до  плюс  шести
градусов  по  Цельсию,  позволяя ему под ледяным панцирем оставаться жидким.
Никакой свет не проникал через лед и сейчас десантникам предстояло нырнуть в
мир абсолютной темноты. Никто из расы людей еще не бывал там, никто не знал,
что там есть и есть ли там что-то кроме воды -  у  человечества  были  более
важное  задачи,  а  может  ему  просто не хватало мужество погрузиться в эту
бездну.
     Глядя вниз на воду, уже покрытую тонким слоем льда,  Кирилл  чувствовал
как  в  нем  растет  ужас.  Это была великолепная операция - по остроумности
замысла, тщательности  технической  подготовки  и  наглости,  но  она  могла
сорваться из-за человеческого фактора - страх овладел не только журналистом,
но  и  десантниками.  Они стояли вокруг полыньи, одинаково безличные в своих
скафандрах и в своем страхе и ни  один  не  решался  первым  прыгнуть  вниз.
Сколько  продолжалось  это  противостояние  Кирилл  не  засек,  но он ощутил
наступление критического момента - сейчас кто-то начнет спускаться  вниз  по
спущенным   в  воду  канатам,  подавая  пример  остальным  и  выводя  их  из
психологического ступора,  либо  они  отвернуться  от  завораживающей  дыры,
похожей  на  глаз кобры, и разбредутся по льду, не смея и не умея рассказать
друг другу, что произошло с каждым из них в  эти  минуты,  в  какие  глубины
страха они заглянули и не смогли преодолеть его.
     Кирилл  автоматически  снимал  эту сцену и лишь по случайности оказался
напротив того человека, который  первым  стал  спускаться  вниз  по  ледяной
шахте,  ловко  перебирая  канат  и упираясь шипованными ботинками в отвесную
стену, оставляя  на  зеркале  льда  аккуратные  треугольные  дырочки.  Жизнь
побежала  по неподвижным фигурам, они зашевелились, задвигались, но никто не
спешил последовать примеру смельчака - все ждали пока он погрузится в воду.
     Десантник не стал спускаться по канату до самого низа  -  на  последней
трети пути он отпустил его и солдатиком вошел в воду. Она сомкнулась над его
головой,  по ее черной глади побежали круги и быстро успокоились. Потянулись
долгие мгновения ожидания.
     Наконец  показался  над  водой  блестящий  шлем,  с  небольшим   нимбом
испаряющейся воды и в наушниках зазвучал голос Бориса:
     - Ныряйте,  братишки. Здесь темно как у ...хм.. в жопе, но вода теплая.
Купальный сезон можете считать открытым.
     - Борис, что там под водой?, - поинтересовался Вейсмюллер.
     Сержант помолчал, видимо подбирая  приличные  выражения  для  описаний.
Сравнения с разными частями негритянского тела употреблять было бы не совсем
уместно,  так  как  капитан  Антонио Вейсмюллер относился к чернокожей части
населения Земли.
     - Очень темно, сэр, глубина - порядка километра, головой не стукнешься,
если нырнуть. Никаких живых организмов  не  видно,  так  что  рыбалка  здесь
отвратительная.
     Кирилл дослушивал этот диалог уже на пути к воде и мучительно размышлял
- правильно ли он делает, ведь наверху тоже можно снять неплохие кадры. Хуже
некуда  -  снимать  в одиночку, от твоих глаз может ускользнуть многое, да и
быть в  двух  местах  одновременно  затруднительно.  Увы,  такова  плата  за
эксклюзив,  риск  и секретность. Он долго упрашивал Тодора Веймара пустить с
ним Андрея, сопровождавшего его в почти всех одиссеях и отлично знающего что
и  где  снимать,  но  Веймар  категорически  не  согласился,  мотивируя  это
общеизвестной  истиной:  что  знают  двое,  то  знает  и  последняя свинья в
свинарнике.
     Уже погрузившись в воду, Кирилл понял почему его страх если  не  исчез,
то  сильно  убавился  -  эта  колоссальная  космическая ванна теперь не была
пуста,  в  ней  бултыхался  такой  родной  в  своей  солдатской  грубости  и
ограниченности сержант Муравьев, распугивая (или привлекая) местных чудовищ.
Тьма окружила его со всех сторон. Она не была похожа на тьму космоса - в ней
не   висели  многочисленные  звезды  и  планеты,  хоть  как-то  скрашивающие
одиночество космонавта, не походила она и на темноту глубин земных океанов -
человек, погружающийся там, всегда знал что его встретит.
     Этот же мрак был <i>а б с о л ю т н о ч  у  ж  о  й</i>  и  приходилось
прилагать изрядные усилия дабы не спустить с короткой привязи свою фантазию,
не  населить его своими страхами и в конце концов не умереть от ужаса или не
сойти с ума.
     Глаза адаптировались и в толще воды засияла пара  огоньков  -  плечевой
маячок  сержанта  и  конец спускового каната. Затем света стало больше - это
были спущены дополнительные веревки и по ним в океан спускались солдаты.
     Наверху  заработали  лебедки,  опуская  "скаты"  с  грузом.  Когда  все
погрузились,  группа прикрытия разобрала оставшиеся механизмы, бросая детали
прямо в воду, положив  зачин  загрязнению  уже  внеземных  океанов,  закрыла
полынью  пленкой  под  цвет  льда  и  нырнула вслед за остальными. Теперь по
внешнему виду площадки никто не смог бы догадаться, что здесь исчезла в воде
десантная группа противника.
     Бортовые огни машин  хорошо  освещали  пространство  в  радиусе  метров
десяти  и  Кирилл  отметил,  что никто не уходит за его границы. Да и он сам
курсировал вдоль световой сферы, запечатлевая происходящее со  всех  сторон.
Он  был опытным акванавтом - три года назад он увлекся морем и снимал сюжеты
о китовых пастбищах, тайнах моря, рифах и русалках, не вылезая из  под  воды
месяцами.  Он  вспомнил  как  первый раз, еще в бытность курсантом, плавал с
аквалангом. Это было  летом  на  Канарах,  денег  у  него  было  в  обрез  -
стипендиями  курсантов  не  баловали  и  ему  пришлось  идти  под  воду не с
современными "акулами", а со старинными баллонами. Первое  ощущение  Кирилла
было  -  что  ему  не  хватает воздуха и пришлось сделать несколько глубоких
вздохов, чтобы избавиться от фантомной асфиксии,  и  усилием  воли  подавить
зачатки  паники.  Через  несколько  минут  он  забыл  о  страхе, поглощенный
ощущением свободного полета и красотой подводного мира.
     Он настолько увлекся работой и воспоминаниями,  что  не  сразу  услышал
обращенные к нему слова Бориса:
     - Малхонски,  черт  вас дери, вы что - оглохли? Хватит плавать там, как
акула  около  мяса.  Немедленно  занимайте  место  во  втором  "скате"   или
оставайтесь здесь навсегда.
     - Есть, сэр,- отозвался Кирилл, отдал честь и поплыл к машине.
     Капитан  и  радист  расположились  в  головном  "скате",  а сержант - в
замыкающем. Пилоты проверяли  работу  бортовых  систем  и  настраивались  на
секретный навигационный спутник "Антей", который должен был направлять их на
цель.  На  внутренней  поверхности  шлемов  наконец  загорелись  изображение
маршрута с горящими точками их нынешнего положения  и  положения  космодрома
"Водолей", пошел отсчет и капитан дал команду двигаться.
     Заработали  водометные  двигатели  и  "скаты" двинулись в путь. Они шли
лесенкой,  пропуская  турбулентный  поток  ведомого  по  правому  борту,   и
ориентируясь  на  его  огни.  Скорость  быстро росла и в этом мире безмолвия
наконец-то появились внешние звуки - рев выбрасываемой воды и  удары  мелкой
взвеси  о  корпуса  людей. Величину и изменение скорости движения можно было
ощутить только по току воды, так как других ориентиров здесь не было  -  все
тонуло  во  мгле и даже лучи прожекторов, методично прощупывающих окружающий
слой воды, вязли в ее толще.  Постепенно  скорость  выросла  настолько,  что
всем,  кроме  пилотов,  сидящих  за  спектралитовыми  обтекателями, пришлось
уткнуться в собственные колени, чтобы голову не оторвало встречным потоком.
     Рельеф дна океана Европы был снят геодезическими спутниками Союза еще в
начале века и карты эти много лет  благополучно  размагничивались  в  файлах
Министерства   геодезии   и   планетографии.   Однажды  их  извлекли,  когда
планировали  строительство  европейского  космодрома,  но   тогда   они   не
пригодились  -  было  решено  строить прямо на льду, не выискивая подходящую
гору, которая бы выходила на поверхность ледяного панциря, что было  гораздо
разумнее и экономичнее - резать камень совсем не тоже самое что плавить лед,
да  и  расположение  не на тверди планетной было безопаснее - замерзшая вода
почти   не   сотрясалась   многочисленными   планетотрясениями,   вызванными
внутренней активностью Европы и соседством самой крупной планеты в Солнечной
системе,   раздирающими  дно  местного  океана.  Поэтому  океаническое  ложе
напоминало русские горки - нагромождение скал, пронизывающих  толщу  воды  и
кое-где  проламывающих  ледовый  щит,  выходя из вечной тьмы под свет звезд,
перемежающиеся долинами с  сильными  глубинными  течениями,  провалами,  дна
которых  не  мог  прощупать  даже  эхолот,  и  извергающимися вулканическими
семействами.
     Что скрывалось там? Магма  раскаленного  ядра?  Мертвые  камни?  Жизнь,
приспособившаяся к чудовищным условиям соседства льда, темноты, воды, огня и
вакуума?  Что  мог  породить  этот  мир?  Слепых  и  холодных  созданий, чья
единственная цель была выжить в таком суровом месте, пожирая себе подобных и
размножаясь, продлевая свое существование без смысла  и  пользы,  в  надежде
дать начало более совершенным существам. Впрочем, эта участь любой эволюции.
     Думать  о подобных вещах, стиснутым со всех сторон темнотой, уткнувшись
в свои колени, было жутко. Тьма и дискомфорт усугубляли невеселые  раздумья,
доводя  их до той грани, за которой человек терял самого себя, превращаясь в
лишенное разума существо. Так амеба, почувствовав в капле  кристаллик  соли,
бросается прочь от него прямо в водоворот хищной коловратки.
     Приходилось постоянно напоминать себе, что в водяном аду ты не один и с
тобой   рядом   два  десятка  вооруженных  людей,  закаленных  во  всяческих
передрягах, прошедших шесть адских кругов  и  попавших  в  последний,  самый
трудный круг отлично подготовленными.
     Но  предательские  сомнения все равно лезли в голову: да, они прекрасно
натасканы на преодоление опасностей,  но  опасностей  человеческого  мира  -
войну  и  природные  стихии.  А  где гарантия, что мы не столкнемся с чем-то
совсем другим, непостижимым, непонятным, нечеловеческим  и  поэтому  опаснее
любых опасностей?
     До  этого  планеты  и  спутники  принимали нас более чем благосклонно -
нигде нас не встретила чужая жизнь и лишь чужая  стихия  противостояла  нам:
радиация,  разряженная  атмосфера  или  отсутствие  ее,  космический  холод,
вулканы, землетрясения, да еще убежденность, что человек  человеку  -  волк,
собирали свою дань жизнями. Но это не может продолжаться долго - уверенность
человечества  в  том,  что оно одиноко во Вселенной, есть лишь разновидность
глобального эгоцентризма, поразившего земную цивилизацию. Мы убеждаем  себя,
что  мы одни и все звезды принадлежат нам, в глубине души больше всего боясь
в один прекрасный день разубедиться в этом.
     Кирилл отвлекся от своих мыслей, почувствовав, что "скат" замедляет ход
и давление встречного потока воды ослабло настолько, что можно без опасности
для своей жизни поднять голову, распрямить затекшую спину и шею и,  наконец,
осмотреться.  Это  не  было  прибытием  -  курсограф  указывал:  до цели еще
пятьдесят восемь километров. Осмотревшись, Кирилл понял причину замедления -
окружающее пространство разительно переменилось и в освещаемую  прожекторами
сферу   кроме  воды  стали  вламываться  безжизненные  скалы.  Топографы  не
удосужились  подыскать  названия  более-менее  заметным  выступам  Европы  и
поэтому хребет, в отроги которого они сейчас вошли, был безымянным и капитан
Вейсмюллер решил взять на себя роль первооткрывателя:
     - Внимание  всем, - объявил он, - начинается конкурс на лучшие названия
возвышенностям дна европейского океана. Комиссия в  составе  меня,  сержанта
Муравьева и журналиста Малхонски рассмотрит все поступившие предложения.
     - Одно  замечание,  капитан,  - подключился Борис,- свои имена и клички
своих собак не предлагать. Что-то мне не хочется, что  бы  в  моих  мемуарах
упоминался Блохастый холм и Пик Поросенка.
     - Принимается,  -  согласились  все  и наступили минуты раздумий, после
чего обрушился тайфун предложений.
     Комиссия взопрела, споря  и  принимая  предлагаемые  названия,  отметая
неподходящие  и попросту неприличные, и наконец подвела первые итоги. Хребет
было решено назвать Драконовым,  самые  высокие  пики  -  Аякс  и  Бертольд,
действующий  вулкан, лежащий в двухстах километрах от их маршрута, но тем не
менее присутствующий на их картах, назвали Гефестом.  Кирилл  посмеялся  над
таким  комиксово-античным  смешением,  но промолчал. Если уж брать Землю, то
все ее географические названия  можно  признать  неудачными,  устаревшими  и
искажающими истинную картину мира, что уж говорить о каком-то спутнике.
     Несмотря  на  обширность  территории, отображаемой на щитках их шлемов,
карты имели большой изъян - предел разрешения их был слишком низок,  что  бы
доверить  компьютерам управление машинами и приходилось полагаться на опыт и
быстроту  реакции  пилотов  "скатов".  Задержка  эта  была  предусмотрена  и
десантники не выходили из графика движения.
     Теперь  пустоты  и  темноты  не было - прожектора то и дело высвечивали
близкие скалы, изъеденные трещинами,  пронизанные  пещерами,  обезображенные
осыпями, долины, заваленные каменными глыбами, превращающими их в запутанные
лабиринты.  Цвета не было, как у старинного телевизора - только черный, куда
свет не доходил, белые вспышки на скальных породах,  наводящие  на  мысль  о
драгоценностях  и  все  оттенки  серого  у освещенных камней. Тишины тоже не
было. До этого  на  общем  канале  после  дискуссии  о  названиях  никто  не
переговаривался,  теперь  же  всех  поразил  приступ болтовни, как маленьких
детей, оставшихся одни дома без родителей и пытающихся развеять  свой  страх
одиночества  и  отвлечь  себя  от  пугающих мыслей и шорохов Буки в платяном
шкафу беседой друг с другом.
     Кирилл прислушивался к раздающемуся из наушников многоголосию, с трудом
сдерживая себя от того, что  бы  влиться  в  этот  шум  своими  вопросами  и
рассказами,  шутками  и  анекдотами,  смехом  и цоканьем языка от восхищения
услышанным. Ему показалось, что развязав язык он продемонстрирует свой страх
и неуверенность и окажется тем маленьким мальчиком, который до сих пор жил в
глубине его души и которого он старался если  не  изжить,  то  спрятать  под
грузом  воспоминаний  о  себе как о сильном мужчине, без слабостей, соплей и
сентиментов.
     Антонио Вейсмюллер и Борис Муравьев не сразу оказались в курсе событий,
занятые спорами о "Чань".
     - Он затонул где-то здесь,  -  говорил  Борис  капитану,  -  мы  первые
спустились под воду и у нас все шансы найти его.
     - Вообще-то у нас другое задание, - усмехнулся Антонио.
     - Конечно,  капитан,  но  ведь  никто  потом  не  сможет  нам  отказать
покопаться здесь пару дней, тем более что от желающих отбоя не будет.
     Вейсмюллер помолчал.
     - Я сомневаюсь, что желающих будет много. Ты наверное  слышал  байки  о
том, что на "Чань" напало какое-то чудовище и уволокло его под лед?
     - Это все ерунда!
     - Так вот, Борис, говорю тебе как другу - это не ерунда.
     Борис   слушал   историю  о  том,  как  действительно  погиб  китайская
экспедиция и ему снова было страшно. Значит в  этих  глубинах  действительно
кто-то  есть,  кто-то  способный  погубить космический корабль, преодолевший
миллионы километров до здешних  мест,  избежав  тысячи  опасностей  космоса:
радиацию,  метеориты,  астероидный пояс, чудовищное притяжение Юпитера. И он
узнает об этом только сейчас, когда невозможно предпринять каких-то защитных
мер, когда нельзя даже вернуться назад, потому что никто их там не ждет. Это
поезд только в один конец.
     - Капитан, сержант, - включился на их канал пилот головного "ската",  -
послушайте общую частоту. Там черт знает что твориться.
     <i>"... все это конем"
     "Нам говорят: вы, ребята, поспокойней..."
     "Вот и весь уют, вот и вся война!"</i>
     Борис  в  полном  обалдении  слушал  этот бред. Он не верил своим ушам,
решив что эта грязная космическая лужа и прочие "чани" все-таки доконали его
крепкую  психику  и  безупречное  здоровье  и  он  докатился   до   слуховых
галлюцинаций, как последний алкоголик.
     - Ты  слышишь что-нибудь на канале?, - толкнул он локтем сидящего рядом
пилота.
     Пилот Вирджиния Лемке  разозлилась  -  она  не  любила  фамильярностей,
особенно  в  такой напряженной ситуации, когда все внимание сосредоточено на
приборах, а в голове крутится единственная мысль -  не  пропороть  бы  брюхо
"ската"  о  шальной  незамеченный камень. Но субординация заставила подавить
раздражение и переключиться с  командного  канала  на  "общак".  Ей  тут  же
захотелось  смеяться, услышав треп этих базарных баб, которые выдают себя за
мужиков только потому, что у них что-то висит между ног.
     <i>" Если честно - не люблю я прогрессоров. Даже  сами  прогрессоры  не
любят себя."
     " Мужик, а, мужик..."</i>
     Вирджиния  попыталась ухватить нить чьего-нибудь связного разговора, но
не сумела: когда разговаривает двадцать человек, причем громкость голосов не
зависит от  того  далеко  ли  от  тебя  говорящий  или  рядом,  сделать  это
невозможно.
     - Распустили  вы  их,  сэр,  -  со  злорадством  сообщила  она  Борису,
отключившись от словесного бедлама.
     Борис включил усилитель и заорал так, что у всех заложило уши:
     - Немедленно прекратить все разговоры!
     Шум не стих, но на его фоне прорезался чей-то изумленный голос:
     - Черт побери, сэр, но мы  все  молчим.  Это  не  наши  голоса!  Сейчас
говорит рядовой Картон, сэр. Переключитесь на вспомогательный канал.
     Там была тишина. Заговорил капитан Вейсмюллер:
     - Сержант, проведите перекличку личного состава.
     Он  вслушивался  в  голоса  своих  ребят  и затем перешел на загадочную
передачу. Включив  голосовой  анализатор,  он  еще  раз  убедился,  что  это
действительно голоса НЕ его солдат.
     Кирилл,  как  и  все,  оглох  от вопля Бориса, но, учитывая сложившуюся
обстановку, можно было  простить  сержанту  секундную  утрату  самоконтроля.
Назвавшись  при  перекличке  и  не  рискуя  ввязываться  в препирательства с
начальством, требуя от них если не пресс-конференции, посвященную  загробным
голосам  в  глубинах европейского океана, то хотя бы короткого пресс-релиза,
дабы  удовлетворить  желтую  журналистику  и  подтвердить  приверженность  к
гласности,  о  возможных причинах данного феномена, он подождал пока пройдет
звон в ушах и стал слушать фантомную передачу, пытаясь отыскать в  ней  если
не  смысл,  то  хотя  бы  ключ  к  тому,  кто  вещал  на  секретной  частоте
десантно-штурмовой группы.
     Но тайная надежда ощутить себя то ли Эйнштейном, то ли Шерлоком Холмсом
и, выйдя на командирский канал, преподнести разгадку  данного  инцидента  на
блюдечке  зазнавшимся  десантникам,  скоро покинула его . Набор произносимых
фраз был бессодержателен - казалось их нарезали из всяческих  мыльных  опер,
приправили  пустыми  разговорами,  посыпали  отрывками из ненаписанных книг,
хорошенько перемешали и  получившийся  винегрет  выдали  в  эфир  совершенно
случайно  на секретном канале. И если на Земле любую радио- или телепередачу
и ее автора можно было опознать по  многим  характеристикам:  стиль,  манера
подачи,  качество  шуток,  голос,  в  конце-концов,  то  здесь этот номер не
проходил - о стиле, манере, шутках говорить не приходилось, так как эфир нес
полнейший бред, а  узнать  знакомый  голос  в  многоголосице  передачи  было
невозможно.
     Радист  Артур  Войцеховский,  по прозвищу "Фаза", тоже ломал голову над
этой загадкой, но с иной стороны. Его интересовало  КАК  можно  организовать
такую передачу технически или какое явление могло донести ее до них.
     <i>"О-ля-ля, птичка, о-ля-ля"
     "В свою очередь сеньора Валера пригласила..."</i>
     Он  перебрал  все  возможные, а затем и невозможные варианты и пришел к
выводу, что никогда не должен был узнать  о  существовании  сеньоры  Валера,
которая пригласила неизвестно кого неизвестно куда.
     Вообще-то, по сути, этот феномен очень напоминал "голос пустоты". Как и
всякий  опытный  радист, налетавший в космосе достаточное количество часов и
отстоявший несметное количество вахт, он не раз натыкался на эту передачу  и
тем  не  менее она всякий раз производила на него (да и на любого слушателя)
неизгладимое впечатление. Имя первого человека, услышавшего  раздающийся  из
динамиков  приемника  непонятный,  непохожий  ни на один человеческий голос,
заунывно читающий то ли молитву, то ли стихи, причем сопровождающиеся адской
музыкой, история для нас не сохранила - видимо он кончил свои дни в психушке
или скромно умолчал о своем открытии, дабы туда не  загреметь,  но  слухи  и
предания  о "голосе пустоты" распространились среди космонавтов со скоростью
света. Надо сказать, что космонавты, как и моряки, народ очень  суеверный  и
склонный   к  той  разновидности  народного  творчества,  которая  именуется
сказками, поэтому неудивительно, что ни один из них не решался записать  эти
загадочные космические передачи, а ученые в "штурманские байки" не верили.
     Потом,  когда  кто-то  из яйцеголовых все-таки умудрился поймать "голос
пустоты", было много шума. Кричали что это братья по разуму, что это Господь
Бог, что это эхо Большого Взрыва, но доказать  так  ничего  не  удалось.  Но
постепенно  к  этой загадке остыли, забыли и только старые космические волки
по-прежнему пугали  молодежь  "голосом",  приносящем,  по  поверьям,  гибель
кораблю.
     Однако, в отличие от классического варианта здесь вещание шло на земных
и вполне   понятных  языках,  хотя  устрашающей  загадочности  ему  было  не
занимать.
     В таком духе полного непонимания и некомпетенции  в  области  фантомных
передач Артур доложился Вейсмюллеру.
     - Ты уверен?, - спросил капитан, выслушав доводы радиста.
     - Ну,  - замялся Артур,- стопроцентной гарантии не может дать даже бог.
Я не посвящен  в  секретные  разработки  военных  институтов,  но  по  моему
подобной техники еще не изобрели. Да и зачем Спутникам такие сложности? Если
они  навели  на  нас  передачу, то им известно наше местоположение и рабочие
каналы. Имея такие данные  им  ничего  не  стоит  нас  уничтожить.  Не  вижу
никакого смысла в передаче.
     - Тогда что же это такое?
     - Во  всяком  случае  это  не  военная  акция,  сэр. Вероятнее какой-то
неизвестный феномен системы Юпитера.
     Борис был несогласен с Артуром. Он мог бы  привести  тысячу  причин  по
которым  европейцы  не могут пока атаковать их. Во-первых, вряд ли на Европе
есть атомная бомба  -  ядерный  потенциал  Спутников  ограничен  (но  вполне
достаточен  для  превращения  Земли  в  подобие  Спутников),  и они не будут
рисковать даже одним зарядом.  К  тому  же  радиация  отравит  океан  и  они
лишаться  источника  питьевой  воды  и  тогда  войне  конец и без всякого их
участия. Вариант с бомбой отпадает, а обычная взрывчатка  их  не  возьмет  в
глубинах.  Во-вторых,  что  бы перехватить прекрасно обученную и вооруженную
группу нужны такие же профессионалы, а на Европе их очень малое число (да  и
об  уровне их подготовки у Бориса было самое нелестное мнение - деревенщина,
одним словом). Так что вариант психологической атаки был самым оптимальным.
     До начала операции сержант был уверен в  своих  солдатах  как  в  самом
себе,  но  первые сомнения зародились у него, когда они стояли над прорубью,
не смея нырнуть вниз. И это его "тюлени"! Лучшие солдаты! Элита  космических
частей! Что же случилось с вами (с нами, поправил себя Борис)? Гранит нашего
характера  дал  трещину,  мы  струсили.  И  теперь  эта трещина стремительно
расширяется.
     Как  и  всякий  хороший  командир  Борис  чувствовал  настроение  своих
подчиненных.  Это  необходимо,  что  бы тех, кто находился в данный момент в
пике своей физической и психологической формы посылать в самые горячие места
боя, а тех, у кого, как чуял сержант, возникли временные проблемы -  щадить,
держа их на подхвате. Сейчас же Борис не мог разделить группу на "сильных" и
"слабых"  -  остались  только слабые и кого теперь посылать первыми вверх по
водозаборным  трубам  прорубаться  через  фильтры,  подавлять  сопротивление
охраны и брать контроль над диспетчерской? Ответ был только один - никого.
     Будь  его воля, он отменил бы операцию еще наверху. Но начальство редко
принимает тонкости психологии подчиненных. Впрочем попытка не пытка.
     - Антонио, у нас есть возможность вернуться?
     - Шутишь?,- поинтересовался Вейсмюллер.
     - Нисколько - я не уверен в боеспособности своих солдат. Этот  океан  и
эти голоса их доконали.
     - Кто тебе об этом сказал?
     - Никто.  Я  это  чувствую. Самое лучшее, что мы можем сейчас сделать -
повернуть оглобли и вызвать "призраки".
     - Ты паникуешь, сержант. И ты меня не убедил. Но даже если бы я с тобой
согласился, вернуться мы все равно не смогли бы.  На  наш  сигнал  никто  не
откликнется,   разве   что   сами   Спутники.  С  момента  погружения  мы  -
самодеятельная группа патриотов-фанатиков, не имеющих никакого  отношения  к
Флоту  и  действующие  по  своей  инициативе.  И  если  мы провалимся, Земля
открестится от нас. Еще два дня назад подписан приказ о нашем увольнении  из
Вооруженных Сил. У нас билет в один конец и не говори, что ты это не знал.
     - Кто нам поверит, что мы туристы?, - с горечью сказал Борис.
     - А  вот  на этот случай с нами журналист - ну скажи: в какую серьезную
операцию военные берут с собой представителя  прессы?  Только  ненормальные,
желающие  не  только  прославиться,  но  и заработать кучу бабок на фильме о
своих  зубодробительных  приключениях.  Все,  отбой  дискуссии,  выходим  на
равнину.
     Голоса стихли как только они миновали хребет.
     Донный  прожектор,  высвечивающий  близкое  дно  с  валунами  и узкими,
черными из-за своей глубины, тектоническими разломами лучом  поляризованного
света,  внезапно  потерял  опору  и  стал  расти  в  глубину, тщетно пытаясь
нащупать подошву гор.  Бесполезно  -  они  снова  парили  над  невообразимой
бездной без света, без жизни.
     Глядя  вниз,  Кириллу вспомнился Ницше: <i>"Когда ты смотришь в бездну,
помни, что и бездна смотрит на тебя."</i> Бездна завораживала. Звездное небо
тоже завораживает человека чернотой и бездонностью, но россыпь звезд не дает
смотрящему провалиться в пропасть, становясь опорой для глаз и души. Небо не
гипнотизирует своей великой пустотой, а  если  кто-то  все  же  поддастся  и
впадет в гипнотический транс, то он никак не сможет упасть в небо, утонуть в
вакууме,  минуя  звезды,  планеты  и  галактики, не имея опоры и возможности
ухватиться за что-то, что бы эту  опору  приобрести.  Он  не  может  упасть,
надежно  прикованный  гравитацией  к  своей  планете, а те, кто в силу своей
профессии, не скован тяготением, вряд ли смотрит в небо, а если  и  смотрит,
то   не   поддается   его   очарованию   -  человек  никогда  не  занимается
профессионально тем, что вызывает в нем романтическую дрожь.
     Здесь же все по-другому: здесь  нет  опоры  для  глаз  и  ты  явственно
ощущаешь  как  проваливаешься в бездну, пытаясь достичь несуществующего дна,
как  тебя  затягивает,  гипнотизирует  чернота,  так  похожая   на   черноту
человеческих  зрачков,  подтверждая  слова философа. И гравитация здесь - не
твой союзник, оберегающий от опрометчивого  шага,  она  не  держит  тебя  на
поверхности,  а  наоборот  -  толкает к краю и тянет вниз, куда ты уже готов
упасть. То же самое ощущаешь, стоя  на  двухдюймовом  карнизе  сотого  этажа
здания,  когда  холодный  гранит  за  твоей  спиной, в который ты вжимаешься
вспотевший спиной, вдруг начинает наклоняться и  сталкивает  тебя  навстречу
глазеющей толпе на дне каменного ущелья.
     Кирилл покрепче ухватил поручень и сильнее втиснулся в кресло, борясь с
ощущением,  что сейчас он перевалиться через невысокий борт "ската" и начнет
вечное свободное падение. Сколько он просидел, пялясь в черноту, неизвестно,
так как он не засек момента входа в транс, зато Кирилл точно отметил  время,
когда внизу в непроглядной до сих пор темноте стали разгораться огни.
     "Скаты" шли медленно, прощупывая эхолокаторами окружающее пространство.
Где-то  здесь  находились  заборные  трубы  космодрома,  но  так как никаких
ориентиров поблизости  от  них  не  могло  и  быть,  десантникам  предстояло
прочесать  около  квадратного километра нижней поверхности льда, надеясь что
такие поиски не затянутся надолго, если учесть, что искать придется в полной
темноте. Основная надежда  была  на  акустиков,  могущих  запеленговать  шум
водяных насосов.
     А  в  глубине  происходило  что-то  непонятное.  Там  разгорался  свет.
Поначалу это были лишь разноцветные  точки,  перемигивающиеся  в  темноте  и
наконец-то  делающие  ее  похожей  на  звездное  небо.  Но  очень быстро это
сходство прошло - огни стали увеличиваться в размерах и становясь  все  ярче
приближались  к  поверхности  океана.  Их  было  множество - всяческих форм,
цветов и размеров и они  занимали  все  видимое  пространство  под  парящими
"скатами".
     Лихорадочно  снимая  это  фантастическое  зрелище,  Кирилл искал слова,
пытаясь описать увиденное на диктофон: гроздья? соцветия? колонии?  сияющие?
сверкающие?  блистающие?  непонятные?  пугающие?  страшные? Они всплывали из
бездны, освещая все вокруг своим фосфоресцированием, окрашивая темноту, лед,
людей и их машины мягкими пастельными цветами.
     Через  несколько  минут  пастель  сменилась  более  резкими  и   яркими
оттенками  и Кириллу внезапно показалось, что он висит вниз головой над ярко
освещенной Солнцем ледяной  поверхностью,  переливающейся  под  его  лучами,
ровной  и  гладкой,  как  колоссальное  зеркало  и  лишь  вдали искореженной
какими-то безобразными выростами из ржавого металла.  Это  и  были  водоводы
европейского космодрома.
     Машины  медленно  дрейфовали в сторону искомых труб, люди, потрясенные,
молчали, завороженные этим пришествием чужой жизни, а  светящиеся  обитатели
океана  Европы  поднимались все ввысь. Одно или два из мириады этих созданий
совсем  близко  миновали  второй  "скат".  Протянув  руку,  Кирилл  мог   бы
дотронуться  до  сияющего  всеми цветами радуги нечто, напоминающего изящную
радиаллярию, сотканную из живого света, но он  побоялся  -  кто  знает,  что
можно от них ожидать.
     Радиаллярия  проплыла мимо и, как и ее собратья, прицепилась к ледяному
навесу, став похожей  на  великолепную  люстру.  Тысячи,  миллионы  созданий
расселись   на   льду,   превратив  его  потрясающий  потолок  какого-нибудь
фешенебельного ресторана или театра. Они ярко освещали стометровый слой воды
и лишь глубже все еще сохранялась тьма.
     "Скаты" наконец причалили к трубам, но никто не  спешил  покинуть  свои
места, стремясь досмотреть спектакль до конца.
     И тут бездна зашевелилась.
     Никто  потом  из  оставшихся  в живых не смог объяснить эту фразу, хотя
каждый, не сговариваясь, употребил ее на допросах. Скорее всего это было  не
визуальное   впечатление,   так  как  глаза,  несмотря  на  свет  идущий  от
люстроподобных созданий, мало что могли различить в глубинной темноте,  а  -
подсознательное  ощущение присутствия чего-то колоссального, спавшего на дне
миллиарды лет и, внезапно разбуженного вторжением людей, решившего подняться
вверх, под "люстры".
     И ужас, подобный ужасу маленьких землероек, ощутивших сначала еще почти
незаметное подрагивание почвы,  постепенно  перерастающие  в  более  сильные
ритмичные  толчки,  возвещающее о приближении зубастого колосса тиранозавра,
от которого не было никакого спасения, от которого нельзя  было  убежать  на
своих  маленьких  лапках  и  уж  тем более ими защититься, и можно было лишь
надеяться, уткнув мордочку в землю, что безжалостный убийца не заметит  тебя
с   высоты  своего  шестиметрового  роста,  этот  генетический  ужас  первых
млекопитающих обуял людьми.



        ПРЕСТУПНИК. <i>Паланга-Европа (Внешние Спутники),  октябрь  57-го  - ноябрь 69-го.</i>


     Только  сейчас  я  понял как мне хорошо. Грязная и мокрая одежда была с
меня снята и мое тело блаженствовало в  чем-то  до  невозможности  мягком  и
теплом.  Обожженные  руки оказались замотанными в бинты, а сломанное плечо -
запаковано  в  гипс.  Кожа  на  лице,  покрытым  "аннигиляционным"  загаром,
восстанавливалась   под  толстым  слоем  биологической  суспензии.  Судя  по
нанесенным мне увечьям, поверхностной терапией дело не  ограничилось  и  мне
вкололи сильное болеутоляющее, отчего я и пребывал в философском настроении.
     Когда зрение совсем наладилось, я увидел, что лежу в походной палатке с
прозрачным верхом и микроклиматом. Сквозь потолок виднелись не только звезды
(интересно,  а  куда  подевались тучи?), но и всполохи полевых прожекторов и
бортовые огни барражирующих на низкой высоте вертолетов.
     Армия, как всегда, подоспела вовремя.
     Я мог себе представить, что творилось  в  округе.  Сюда  наверняка  уже
стянули  все  дивизии  Прибалтийского  военного  округа  и  теперь за каждым
деревом сидел армеец, на каждом проселке дежурил танковый расчет, а во  всех
хуторах от тайги до Балтийских морей шли повальные обыски.
     Что  бы  вы  не  говорили,  ребята,  как  бы  вы не называли доблестные
вооруженные силы - Силами Самообороны, Миротворческими Силами,  Ограниченным
Контингентом  по  постройке детских садиков или, даже, - Ансамблем армейской
песни  и  плясок,  а  хоть  бейте  меня  загипсованного,  хоть  режьте  меня
перебинтованного,  а  армии, какой бы она не была, нужно воевать. Это закон,
такой же, как женщине нужно рожать, а мужчине каждый день бриться.
     Некий аноним удивляется  -  почему  за  сорок  тысяч  лет  человеческой
цивилизации  нам выпало немногим более года мирных дней? Но позвольте, а что
же делать регулярной армии? Целину пахать на танках? Тунца ловить подводными
лодками? На рейдерах к звездам летать?
     Если армия не воюет, она гниет и разлагается, какие  бы  деньги  вы  не
вбухивали  на ее содержание и поддержку боеготовности. И поэтому выбор у нас
невелик - либо разжигаем большие и мелкие, но контролируемые, конфликты, где
наша армия демонстрирует  свое  умение  и  силу  духа,  а  мы  тем  временем
отплевываемся  от  обвинений  в милитаризме, вмешательстве в дела суверенных
государств и государственном терроризме. Либо, сидя на своем гороховом поле,
с грустью наблюдаем как лучшие заклятые друзья поворовывают, а то и  внаглую
умыкивают ваши стручки. Лично я голосую за мир.
     Скосив   глаза,   я  увидел,  что  в  палатке  на  складном  стульчике,
закутавшись в красно-коричневый плед и понурив голову, сидит Одри.
     - Одри, - просипел я обожженной глоткой и делая попытку приподняться, -
только не говори, что ты сестра милосердия.
     Одри вскочила, скинув плед, встала  по  стойке  смирно,  вытянувшись  в
струнку отдала честь и приложив ладони к округлым девичьим бедрам, и заорала
на всю палатку:
     - Одри  Мария Дейл ван Хеемстаа, уполномоченный по делам МАГАТЭ, личный
номер 007-ОХ/21121969, сэр!
     - Вольно, - пробормотал я и снова рухнул на кровать.
     - Тебя, может быть, наградят, - сообщила Одри, пытаясь меня подбодрить,
- за заслуги перед Отечеством.
     - За что?, - тупо поинтересовался свежеподжаренный спаситель  Отечества
К.Малхонски.
     - За   предотвращение   террористической   акции   со  стороны  Внешних
Спутников. Ты очень удачно, спалив всего лишь  поллеса,  уничтожил  приемные
станции и схлопнул туннель.
     Какие  же они дураки, идиоты, придурки! Сидели же на своих Спутниках, в
ус не дули, втихоря пожиная плоды Детского Перемирия. Контрабандили бы  себе
потихоньку,  с обоюдного согласия Союза и Спутников, дожидаясь пока на Земле
не исчерпают последнее ведро нефти и не переплавят последней кусок  руды.  А
там  глядишь,  и  неофициальное  прекращение  войны  перешло бы в официально
признанный статус Внешних Спутников. Надо было только ждать!
     <i>А ты в этом уверен? Уверен, что Земля продолжала бы пассивно ожидать
пока мятежники вернуться в лоно метрополии?  Ждать  манны  небесной,  сквозь
пальцы  наблюдая  как  кто-то,  но  только не Директорат, делает миллиардные
состояния, и еще при этом вынуждено поощрять этих пиратов и нуворишей? Да ты
рехнулся  и,  к  тому  же,  ничего  не  понимаешь  в  политэкономии,  жалкий
недожаренный спаситель Отечества К.Малхонски!</i>
     Но  ты не учитываешь общественное мнение. А ведь именно оно уже однажды
приостановило войну. Да,  о  Детском  Перемирии  уже  забыли.  К  сожалению,
массовое  сознание отличается короткой памятью и редкостной внушаемостью, но
это может сыграть и в нашу пользу.  Я  бы  им  напомнил,  что  это  такое  -
священная  война,  дранг нах космос. Я бы их мордой ткнул во все это дерьмо.
Разве не для этого я последние дни мечусь из стороны в сторону, ищу то,  что
не  хотел  бы  больше  никогда не найти, а уж тем более писать и монтировать
весь этот наш позор, всю эту  нашу  хваленую  войну,  если  бы  были  другие
обстоятельства, а на дворе - лето, а не последняя осень.
     <i>Ха,   ха,   ха!  Великий  Кирилл  Малхонски  единственной  книжонкой
останавливает глобальную войну. Вы слишком  уж  самоуверенны,  герр  Кирилл.
Никто   не   отрицает  -  в  свое  время  вы  были  модным  писателем,  чему
способствовали особые обстоятельства вашей биографии, налет скандальности  и
отложенный смертный приговор. Но с тех пор много воды утекло. Вы отправились
в   добровольную  ссылку,  мучаемые  комплексом  вины  за  свою  неожиданную
популярность и полную поддержку вашего творчества  со  стороны  ненавистного
Директората.  Вы-то  гордо  ожидали  всеобщей травли, гонений за ваши жуткие
диффамации, вы примеряли на  себя  облачение  непонятого  святого,  Великого
старца.  Но  Директор по идеологии Оливия Перстейн-Обухова рассудила гораздо
мудрее. И вы заткнулись.</i>
     Все так,  все  так.  Но  ведь  что-то  надо  делать.  Пусть  совершенно
безнадежное,  пусть  нелепое  или  даже  вредное.  Это  как в нашем паршивом
демократическом  голосовании  -  надо  голосовать  не  за  того,   за   кого
большинство  или  ради  того,  чтобы  не  допустить  к  власти  еще  худшего
кандидата, надо выбирать так, как велят твои убеждения,  даже  если  у  этих
убеждений нет ни одного шанса на победу.
     На  мое счастье Одри избавила меня от общения с армейцами. Ее показаний
вполне хватило, да и спорить с  одной  из  могущественейших  организаций  на
Земле,  в  чьем ведении находились контроль за каждым граммом расщепляющихся
материалов - начиная от электростанций и кончая термоядерными  запалами  для
аннигиляционных бомб, никому не хотелось и нас отпустили с миром.
     Дорогу  уже  расчистили.  Мы  только  выгуляли  обезумевшего от радости
Мармелада, скормили ему сухой  армейский  паек  и  двинулись  в  путь  через
обгоревший лес, многочисленные патрули, импровизированные заставы и засеки.
     Уже  совсем  рассвело,  когда  мы  миновали  стоящий на окраине Паланги
громадный, облупившийся от времени плакат, грозно предупреждавший, что въезд
на  машинах  с  двигателями  внутреннего  сгорания  в  черту  города  строго
зап