за сорт? -- Самый обычный. Но с тройным содержанием кофеина,-- хихикнула Венис. -- Понятно. Все продумано, осечек не произойдет. Когда мне вас будить? -- Без пяти три. У вас теперь -- как это называется? Собачья вахта? -- Нет, собачья вахта будет следующей, с трех до пяти. -- Действительно. Я уже подзабыла, хотя сколько раз сама дежурила. Ну ладно, я пошла. -- Приятных вам снов. -- Спасибо. В спальне фантомы немного изменили свои позиции, да рядом с кофейником, полным свежего напитка, появилась горка бисквитов. Надо будет потом поблагодарить Филомелу за заботу, подумал Морис, углубляясь в роман. Инспектора Кагосиму, накормленного ядовитой рыбой фугу, обмотанного по рукам и ногам колючей проволокой, с камнем на шее и дымящейся динамитной шашкой в зубах злобные гангстеры поставили на краю разверстого канализационного люка, внизу которого, на глубине двухсот ярдов, плавали белые, голубые и просто голодные акулы. Морис, дойдя до конца страницы, полагал на следующей узнать, каким образом Кагосима выпутается из этих мелких неприятностей, но неожиданно ощутил внутри головы знакомое прикосновение. Неужели его вызывали на связь? Очень некстати. Морис посмотрел на медсестер -- они, конечно, не смогут нажаловаться Филомеле, даже если он наплюет на все и отправится домой спать. Просто будет очень неудобно перед хозяйкой, если поутру она обнаружит в своих комнатах двух больных, лежащих на полу, а в третьей палате -- дежурного, в глубоком трансе валяющегося среди зеленой пыли. Хотя, подумал Морис, с другой стороны, можно будет отключиться буквально на мгновение, извиниться перед братьями за невозможность встречи и тут же вернуться назад. Вейвановский отложил книгу в сторону и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Однако не успел он войти в требуемое состояние, как в голове раздался голос куратора: -- Приветствую вас, Младший Брат No 20! Первый этап операции прошел успешно. Выражаю вам благодарность. -- Какой операции? -- не понял Морис. -- Неважно какой. Главное, что гости прибыли и размещены. Теперь ваша задача -- связаться с тем, кто лежит в коме. -- Я, конечно, готов, но как? Морис действительно ни разу не общался с полутрупами. -- Объясняю порядок. Один вы все равно многого не добьетесь, поэтому вам будет оказана помощь извне. Продолжайте погружение в состояние глубокой медитации. Там получите сигнал, как действовать дальше. -- Да, но... -- Все это займет не более десяти земных минут. Мы знаем, что вы на дежурстве. В экстренной ситуации тут же будете возвращены назад, не беспокойтесь. Начинайте! Вейвановский глубоко вздохнул -- то ли от обреченности, то ли для углубления медитации -- и отключился от внешнего мира. *** Густаву показалось, что его пинком вытолкнули наверх из зыбучего песка. Он смутно помнил обрывки длинных бесед, которые велись где-то между этим и тем светом. Единственное, что хорошо отложилось у него в памяти -- разнообразные мучительные ощущения, страдание и полное отсутствие надежды. Вынырнув из беспросветной ямы, он с удивлением обнаружил, что находится внутри комнаты с постелью необычной конструкции, возле которой стоят две женщины. В углу помещения в кресле сидел незнакомый Эшеру мужчина со странным, оцепенелым выражением лица. Густав посмотрел вниз, ожидая увидеть свои ноги, но вместо этого увидел пол. Тела по-прежнему не было. Зато не чувствовалось никакого неудобства: Густава не сжимали, не трамбовали, не пропихивали в игольное ушко. Эшер понял, что он опять бестелесен. -- Здравствуйте! Перед Густавом в воздухе висел светящийся сгусток яйцевидной формы. -- Меня зовут Морис. -- Здравствуйте. Густав Эшер. -- А вы, оказывается, умеете обмениваться мыслями напрямую! Это превосходно. -- Где я нахожусь? -- Планета Земля. Анды. Тупунгато. Дом Филомелы Венис. Возле своего тела. Приглядитесь. Вид у него, правда, не очень аппетитный. -- Это я? -- Густав недоверчиво осмотрел куски демонтированного организма, опутанного трубопроводами. -- К сожалению, да. Вы находитесь без сознания, так как упали с большой высоты и получили тяжелые ранения. Почти несовместимые с жизнью. Эшер начал смутно припоминать, как кто-то ему уже говорил нечто подобное. -- Насколько несовместимые? Морису не приходилось до сих пор выступать в роли врача, приносящего плохие новости пациенту или его родственникам. Он задумался над тем, как бы не травмировать Эшера -- излишние переживания могут повредить выполнению задачи, которую возложил на него куратор. -- Вам повезло: рядом оказался квалифицированный органотехник. Вас буквально по кускам вытащили с того света,-- Вейвановский вовремя вспомнил формулировку Филомелы. -- А сейчас на каком свете я нахожусь? -- В параллельном с обычным и немного наслаивающимся на него. Поэтому вы видите земные предметы, но вас -- никто. Вы замечаете перед собой светящийся кокон? -- Да. -- Это я. Мое земное тело сидит в кресле. -- Как это у вас получается? -- Особые таланты и много тренировки. -- Это вы меня вытащили сюда? Морис решил, что не стоит посвящать Эшера в подробности его появления в астральном мире, организованного куратором при поддержке нескольких коллег. -- Нет. Такие вещи происходят совершенно непредсказуемо. -- По-моему, ничего непредсказуемого не бывает. Давно я в таком виде? -- Часов двенадцать. Может, вы расскажете, что с вами произошло? Здесь рядом лежат еще два тела. -- Можно на них взглянуть? -- Конечно. Вы можете перемещаться на небольшие расстояния совершенно свободно, стоит только пожелать. На всякий случай я буду рядом. Следуйте за мной. Они оказались в соседней комнате, где был раненый с перебитыми ногами. -- Это мой приятель, Стив Макналти. Вчера мы с ним пережили небольшое приключение, отправившись в Сапалу. -- Где это? -- По ту сторону хребта. Мы сами живем -- или жили -- в Кантабиле. К нам пожаловал гость из Оливареса, неожиданно решивший с утра пораньше прогуляться в зоне психовозмущений. Мы пошли искать его и, можно сказать, влипли. Последнее, что я помню,-- как нас завертело в каком-то смерче. -- Он вас отпустил с приличной высоты над моим домом. Вы все свалились на мой ангар, а перед этим сильно ударились о крышу дома. -- Как Стив? -- Нормально. Филомела говорит, что через месяц будет совершенно здоров. Его периодически заливают регенерирующей жидкостью. -- А что с Францем? -- Это третий? -- Да. -- Идемте, покажу. В третьей спальне Густав немного покружил вокруг кровати. -- Лица не видно. Но это, скорее всего, Франц Богенбрум. Он упал вместе с нами? -- Немного позже. -- Да, пожалуй, что он. Больше некому быть. А что говорит ваша Филомела по его поводу? -- Ему повезло больше вас обоих. Полагаю, недели через три будет в норме. -- Что у него на лице? -- Восстанавливающая маска. Он упал головой вниз. -- И не повредил мозги? -- Нет. Вы -- единственный с такой травмой. -- Давайте вернемся ко мне. Я хочу на себя посмотреть. В первой палате Эшер замер возле своего тела. -- Впервые вижу себя со стороны в таком оригинальном ракурсе, да еще и по частям, как вы выразились. Что говорит медицина? -- Взгляните на табло. -- Я ничего не понимаю в этих квадратиках. -- Красный -- это безнадежно поврежденный модуль мозга. Оранжевый -- модуль простаты. -- Я что, опять повредил модуль простаты? -- Нет, это ваша старая травма. Откуда она у вас, кстати? -- Производственное ранение. Давняя история, как-нибудь расскажу. Мы, надеюсь, еще встретимся -- хотя бы в параллельном мире? Морис не знал, предстоят ли им новые встречи, но решил подбодрить Эшера. -- Конечно. Я думаю, что мы еще много раз будем беседовать. -- Кто такая Филомела? -- Моя соседка. По счастливой случайности -- полевой органотехник с обширным опытом. Можете на нее взглянуть. -- Как это сделать? -- Нужно только пожелать. Ее спальня наверху. Поднявшись, они в сером, сумеречном освещении увидели сладко спящую Венис, обнимающую большого мохнатого медведя. -- Так какое все-таки у нее мнение по моему поводу? Есть хоть небольшая надежда? -- Она мне объясняла, но, честно говоря, я не до конца понял. Я не медик. Давайте спустимся вниз, в вашу палату, и там посмотрим вдвоем. -- Коэффициент жизнедеятельности -- одиннадцать процентов,-- после пристального разглядывания табло и собственного растерзанного тела произнес Эшер.-- Мало это или уже терпимо? -- Было меньше,-- подбодрил его Вейвановский.-- Определенный прогресс несомненен. -- Вопрос в том, продлится этот прогресс или же остановится. Надо полагать, я нахожусь в состоянии комы? -- Да. -- Из которой могу не выйти? -- Возможно,-- после небольшой паузы сказал Морис. -- Великолепно. Просто замечательно. На том свете меня тоже не ждет ничего хорошего. -- Вы там уже побывали? -- Такое ощущение, что да. Со мной тоже там кто-то разговаривал -- как мы с вами сейчас -- и особого оптимизма не вселил. Помню, что мне было там скверно, невероятно скверно. -- Что вы еще запомнили? -- А-а, вам интересно, что ждет вас после смерти? Морис прекрасно знал, чт ждет его после смерти. Их пути с Эшером и остальными землянами здесь резко расходились. Но необходимость получения от Густава определенной информации вынуждала идти на уловки: -- Конечно, интересно. То, что вы видели, похоже на описания из книжек? -- Ничуть. Это все мерзко и больно. -- Как? Неужели нет слепящего света? -- Совсем нет. Знаете, я не хочу даже пытаться об этом вспоминать. Мне это крайне неприятно. Извините. Оба замолчали. Морис прикинул, что они разговаривают уже минут семь и что вскоре ему придется возвращаться в свою телесную оболочку -- судя по всему, пока без результатов. Молчание нарушил Густав. -- Занятная ситуация. Из всех окружающих я могу общаться только с вами,-- благодаря вашим особым талантам, как я понял? -- Да. -- И лишь постольку, поскольку я нахожусь в коме? Если вдруг из нее выйду, то какова вероятность, что вновь стану нормальным человеком? -- Очень низкая. Из-за того, что у вас поврежден модуль простаты, не может быть регенерирован мозговой модуль. Вы будете представлять собой... -- Овощ. Мне, кажется, уже говорили. А так как запасных частей давно уже не выпускают, то надеяться не на что. У меня есть одна идея, подскажите ее этой вашей Филомеле. -- Какая идея? -- Используйте Франца Богенбрума в качестве донора. Выпотрошите его по полной схеме. Он это заслужил. -- Вряд ли Венис пойдет на такое. -- Понимаю, понимаю. Это я так сказал, со злости. Не обращайте внимания. Просто передо мной радужные перспективы: провалявшись в коме, стать идиотом и умереть, или же, провалявшись в коме, умереть. Так или иначе, попаду на тот свет, который меня совершенно не прельщает. -- Но, может быть, есть какой-нибудь выход? -- Какой? Избежать смерти? Повернуть время вспять? Морис не ответил. Он ждал, когда Густав Эшер догадается сам. *** Вейвановский, выйдя по окончании дежурства из дома Филомелы, прямиком направился в ангар. Внутри ангара он сквозным зрением бегло осмотрел кабриоджет и, убедившись в отсутствии неисправностей, вытолкал его во двор. Как только Морис сел в кресло пилота, приборная панель замигала огоньками, а вежливый механический голос произнес: "Здравствуйте. Выберите режим пилотирования". Морис выбрал ручной режим -- он знал, как управлять такими машинами, и через мгновение взмыл в небо. На высоте двух миль он начал облет горной цепи в поисках Кантабиле, ориентируясь по вырисованному на панели рельефу с условными значками. Бортовые устройства хранили в памяти старые земные карты с несуществующими уже странами и городами, поэтому Вейвановский сомневался, что кабриоджет покажет местоположение Кантабиле. Но, как ни странно, поселок оказался обозначен кружком, находившимся, к тому же, совсем недалеко от Тупунгато, которое на карте не фигурировало. Оба селения разделял всего лишь один горный хребет с вулканом Майпо посередине. Морис прибавил скорости, устремившись к Кантабиле, а затем начал снижаться. На высоте ста ярдов он облетел поселок, из нескольких десятков домиков пытаясь определить особняк, принадлежащий Густаву Эшеру. Хотя в конце их ночной беседы Эшер подробно описал свой дом и рассказал, как найти его по суше, поиски с воздуха были затруднены отсутствием тех ориентиров, которые с земли видны любому пешеходу. После третьего круга Морис уже подумывал над тем, чтобы оставить кабриоджет где-нибудь в горах, а самому спуститься по тропинке, когда внимание его привлек дом, расположенный отдельно от остальных, неподалеку от лагуны. Приземлился Вейвановский довольно неаккуратно: срезал верхушку секвойи, с шумом упавшую поперек дорожки, которая вела от особняка к океану. Выйдя из кабриоджета, Морис подошел к двери и обменялся с сигнализацией условными знаками, сообщенными ему Эшером. Внутри дома он сразу спустился в подвал, где, порыскав по полкам, извлек толстый томик с надписью на обложке: "Интерферотрон (прибор визуализации интерференционных событийных волн). Устройство и правила пользования". Через двадцать минут Морис уже сидел у себя дома в кресле и изучал инструкцию. Составленное Густавом Эшером руководство делилось на три части: в первой излагалась теория (с оглядкой на интеллектуальные возможности заказчика), во второй рассказывалось, как применять интерферотрон на практике, в третьей описывалось содержимое аппарата с перечнем всех узлов и используемых элементов. Собственно, Вейвановского пока интересовал именно заключительный раздел. Засунув книгу под мышку, Морис через кухню перешел в ангар и принялся сверять перечень деталей с тем, что могло оказаться в обширном хозяйстве запасных частей, доставшихся от прежнего владельца дома. Просматривая ящики насквозь, Морис доставал разнообразные блоки, которые, по его представлению, никак не могли функционировать вместе, однако же, гением Густава объединенные в один работающий механизм. Интерферотрон насчитывал свыше полутора тысяч элементов; по оценке Вейвановского, около недели уйдет только на то, чтобы собрать аппарат хотя бы на уровне макета. Кроме того, в устройстве предполагалось осуществить одну очень важную модификацию, на возможность которой в инструкции не содержалось даже намека. Морис понял, что ему в ближайшее время придется очень плотно общаться с изобретателем интерферотрона,-- по крайней мере, в этом он Эшера не обманул. Во время их ночного разговора Густав вкратце поведал о тех обстоятельствах, которые привели к пропаже единственного экземпляра интерферотрона. Вейвановский вызвался было отправиться в Сапалу, но Эшер быстро охладил его пыл: по сравнению с боевым опытом Густава и Стива Морис казался совершенным дилетантом. То, что поиски лишены смысла, Вейвановский убедился сам, когда вылетел из Кантабиле: сделав круг над развалинами Сапалы, он увидел, что от церкви Святого Обрезания Господня осталась лишь груда камней. Морис не имел особых технических знаний и к стоявшей перед ним задаче относился с трепетом. В ангаре он расчистил большой рабочий стол, оборудованный приборами, и начал выкладывать на него все добытые детали по перечню, помечая каждую. Сборка интерферотрона немного облегчалась тем, что отдельные узлы уже были объединены в стандартные блоки, уменьшая таким образом количество деталей до тысячи с небольшим. Аппарат состоял из следующих основных частей: датчики, приемное устройство, накопитель, панорамный преобразователь, модуль визуализации, элементы памяти и управляющий модуль. Эшер рекомендовал Морису пока что заняться сбором комплектующих или поиском аналогов, причем особое внимание уделить расширению памяти. О деталях, необходимых для внесения изменений в конструкцию, Густав обещал сказать позже. Вейвановский пока не столкнулся с трудностями: все необходимое на три четверти обнаружилось прямо в ангаре, а остальное он рассчитывал найти на чердаке или в подвале, где находилось еще около двух сотен ящиков и коробок. Первые триста деталей, поиск которых заполнил весь день, заняли в размеченной на столе сетке участок площадью полтора на полтора фута. Морис успел вписать в квадратики обозначения для нескольких десятков, прежде чем отправился спать перед очередной вахтой. Уходя, он прикрыл стол куском ткани: сквозняком могло сдуть самые мелкие части, кроме того, ему не хотелось посвящать в свою работу Филомелу. По счастью, она его в тот день не беспокоила. В одиннадцать часов вечера Морис вновь стоял на крыльце ее дома, и огонек сигареты все так же светился в дальнем углу. "Добрый вечер",-- сказал огоньку Морис. -- Добрый вечер,-- ответил тот, улетая в кусты. Вид у Филомелы был усталый, успел заметить Морис в освещенной прихожей. -- Как больные? Заставили понервничать? -- участливо спросил он. -- Да. Причем изрядно. -- Что случилось? -- Наш самый тяжелый чуть концы не отдал. Целый час откачивала. -- Как? Почему? -- Не знаю. Остановка сердца. Пришлось его опять немного разбирать. В то время как под руководством Густава Эшера собирается интерферотрон, его самого, словно старый будильник, свинчивают и развинчивают, подумал Морис. -- А как он сейчас? -- Более-менее стабильно. Вы следите за ним внимательно. Вдруг он среди ночи опять соберется помирать. -- Если что-то будет не так, я вас обязательно разбужу. Это медсестры подняли тревогу? -- Да. -- А что остальные пациенты? -- Пытались проснуться, но я им опять пустила снотворное. Дозы должно хватить до утра. У них, во всяком случае, понемногу все восстанавливается. В спальне, где лежал Густав Эшер, Мориса вновь ожидали то же самое кресло и крепкий кофе. -- Я смотрю, сегодня вы не настроены развлекаться детективами,-- сказала Филомела, прочитав название на обложке руководства, которое Морис бросил на сиденье кресла.-- Техникой интересуетесь? -- Да, немного. Для общего развития. -- Что-то мне не приходилось слышать о таком аппарате. Это какой-нибудь курьез из вашей коллекции? -- Нет. Этой штуки больше не существует, есть только ее описание. -- Вы планируете заняться ее реконструкцией? Морис внимательно посмотрел в глаза Филомеле. Была это женская интуиция или особая проницательность, он не знал и выяснять не собирался, памятуя о своем недавнем фиаско с анализом психики. Филомела смотрела на него спокойно и доброжелательно, без всякого подвоха. -- Возможно. Я еще не решил. Для начала хочу почитать теорию. Вдруг это выдумка сумасшедшего ученого, за которую браться не стоит. -- Ну что ж, приятного времяпрепровождения. Я пошла спать. Разбудите без пяти час. -- Хорошо. Спокойной ночи. Филомела обновила обстановку в палате Эшера и ушла в соседние спальни, а через минуту в коридоре послышались ее шаги, удалявшиеся в направлении лестницы. Морис взглянул на табло: жизненный тонус Густава Эшера установился на восьмипроцентной отметке. Придется поторопиться с интерферотроном, а то как бы уважаемый изобретатель не покинул нас раньше времени, подумал Вейвановский, устраиваясь в кресле с книгой. Для начала же действительно не помешало бы ознакомиться с теорией. "Действие интерферотрона основывается на том теоретическом допущении, что происходящие в окружающем мире процессы (включая мыслительные и прочие, традиционно относимые к сфере идеального) представляют собой внешне воспринимаемый продукт взаимодействия базовых элементарных событий, являющихся минимально возможными целостными единицами. Событие -- в учебных целях -- удобно представить в виде круга с поднятым и заостренным центром. Данный пик представляет собой точку актуализации события -- зону, где одиночное событие непосредственно, максимальным образом участвует в образовании явления. Остальная часть круга -- это потенциальный участок неопределенного диаметра, который, в зависимости от степени удаления от центра и положения по отношению к другим событиям, может тем или иным образом оказывать воздействие на другие формируемые явления. Описание события в виде круга с поднятым центром наводит нас на мысль о том, что сложение событий может быть представлено как волновое по своему характеру. Разработчики устройства в своей работе изначально исходили именно из этого допущения, ввиду чего прибор и получил свое нынешнее название: интерферотрон (согласно словарному определению, интерференция -- "явление, наблюдаемое при сложении когерентных волн: усиление волн в одних точках пространства и ослабление в других в зависимости от разности фаз интерферирующих волн"). Естественно, говорить о фазовых характеристиках применительно к событиям лишено смысла. Интерференция понимается здесь как реализация явления вследствие взаимодействия множества событий, причем в формировании одного явления может участвовать любое их количество (мы полагаем, что каждое явление определяется сложением всех событий, однако обоснование данной точки зрения выходит за рамки инструкции). Эти события непосредственно не представлены в нашем мире, находясь за его пределами, равно как и вне остальных любых миров. Интерференция событий приводит к образованию всей совокупности явлений, наблюдаемых в материальном (или идеальном, что одно и то же) мире. Таким образом, любое явление -- суть продукт наложения или взаимодействия различных опорных событий, которые сами по себе недоступны для непосредственного восприятия. Считаем необходимым в самом начале указать, что приводимые в данном теоретическом разделе описания имеют весьма приблизительный характер в силу хотя бы той простой причины, что здесь предпринимается попытка охарактеризовать сущности, находящиеся вне традиционных категорий. С целью облегчить практическое применение интерферотрона, мы неизбежно будем вынуждены несколько вульгаризировать те моменты, усвоение которых в полном объеме может представить трудности для пользователя, в особенности начинающего. Встречающиеся в тексте понятия "ячейка, круг, ярус, траектория" и прочие -- всего лишь грубая, далеко не адекватная передача имеющимся лексическим аппаратом намного более сложных понятий. Итак, в качестве условного изображения события мы приняли круг неопределенного диаметра с пиком в центре. Совокупность всех таких кругов представляет собой событийное клише. Будем считать, что данное клише состоит из множества взаимно пересекающихся слоев, расположенных во всех плоскостях, причем каждую точку внутри клише может пересекать любое количество слоев; иначе говоря, в каждой его точке может присутствовать произвольное количество событий. Событийный слой, то есть условно сгруппированное множество кругов, мы называем ярусом. Ярусы -- это как бы срез внутри клише, облегчающий дальнейшую задачу визуализации явлений. Клише содержит в себе колоссальное (но не бесконечное) количество ярусов и событий, аппаратная и программная визуализация которых потребовала бы огромных ресурсов космического масштаба. Даже скромный по любым меркам период в одну секунду, приложенный к небольшой точке на земном шаре, подразумевает участие в происходящих за данный отрезок времени явлениях такого числа событий, что его цифровое обозначение становится невозможным. События определяют все процессы окружающего мира, от субатомного до межгалактического уровней, в любом аспекте пространства. При этом важно понять, что сам событийный круг, как отмечалось выше, не обладает геометрическими атрибутами, то есть его нельзя измерить. У него нет ни высоты, ни толщины, ни диаметра. Строго говоря, каждый такой круг занимает все пространство внутри клише (также лишенного размеров), однако мы его условно объединяем вместе с другими кругами внутри яруса,-- опять-таки подчеркнем, с сугубо утилитарными целями. Любое явление окружающего мира реализуется вследствие прохождения им через некую последовательность событийных пиков. Эта линия прохождения названа нами траекторией. Каждое явление обладает своей уникальной траекторией -- именно неповторимость этой линии и обусловливает возможность отличать одно явление от другого. Но не следует, однако, понимать, будто это прохождение имеет временне характеристики: времени внутри клише нет. Время -- это субъективно воспринимаемые условия существования объекта (если он способен на такое восприятие), способ его реализации в материальном мире. (Можно выразиться и так: время -- это условная категория, первоначально предназначенная для обозначения неких количественных, но не материальных, затрат, возникающих при перемещения объекта из одной точки пространства в другую, или же изменений, с этим объектом происходящих). Для наглядности приведем следующий пример. Если рассмотреть биографию какой-либо выдающейся личности, жившей в далеком прошлом, то весь ее жизненный путь (иначе говоря, траектория) находится у нас сразу перед глазами. Листая биографическое описание, мы можем свободно перемещаться между страницами, сначала прочитав об обстоятельствах смерти, затем о рождении, потом об учебе в университете, рождении первого ребенка, женитьбе,-- в совершенно произвольном порядке. Мы видим траекторию данного объекта со стороны. Совершенно другое дело, если мы являемся ровесником этой выдающейся личности. Во-первых, в юные годы мы, скорее всего, не знаем, что эта личность впоследствии станет чем-либо знаменитой. Нам неизвестен год ее смерти (вполне вероятно, мы можем умереть раньше ее). Будучи ровесником, в возрасте, скажем, десяти лет, мы не знаем, с кем эта персона намерена сочетаться браком. Субъективность временнго фактора в том и проявляется, что не позволяет нам одинаково хорошо видеть прошедший и будущий участки траектории, создавая иллюзию течения времени, тогда как время -- всего лишь одно из свойств восприятия внешнего мира субъектом, заключенным в своей траектории и ею же являющимся. Поскольку конструкцией интерферотрона не предусмотрено применение за пределами земного шара, рассмотрим принцип траекторий (трасс) на примере нашей планеты. В самом общем плане Земля представляет собой сочетание колоссального количества трасс, ограниченных теми космическими границами, дальше которых она не оказывает какого-либо психического, физического или иного воздействия (хотя на самом деле, любой объект во Вселенной прямо или косвенно -- в силу взаимопроникновения событийных кругов -- влияет на любой другой объект, независимо от их пространственных и временнх характеристик). Это сочетание можно рассматривать как макропучок траекторий. Внутри этого основного пучка находится масса других траекторий. Так, скажем, трассы материков неизбежно ограничены пределами макропучка Земли. Аналогично, географические объекты (озера, леса, горы и пр.) своими траекториями входят в состав более крупного, материкового пучка. Однако, к примеру, событийная траектория реки не ограничивается пределами одного участка суши: в силу природных причин ее трасса не полностью совпадает с трассами морей, океанов, озер и материков. Точно так же человек, всю жизнь проживший в одном городе, будет входить своей траекторией в трассу города (с учетом ряда нюансов, о которых будет рассказано ниже), а человек, совершивший кругосветное путешествие,-- совпадать с траекториями материков и городов лишь некоторыми фрагментами своей трассы. Нахождение объектов или явлений вблизи друг от друга означает, что на каком-то участке внутри событийного клише их траектории проходят рядом. Наблюдаемый нами материальный мир -- всего лишь совокупное расположение трасс объектов вдоль незначительной части ярусов (хотя и огромного -- по любым меркам -- их количества). Всякая траектория, кроме того, захватывает еще и ярусы, непосредственно органами чувств и даже аппаратно не воспринимаемые. Так как интерферотрон предназначается для розыскной работы, иначе говоря, реконструкции преступлений, совершаемых людьми, то сузим приводимые примеры до человека и сферы его деятельности. Трасса любого человека представляет собой сложный ствол (названный нами так для того, чтобы отличать от пучка), проходящий, как указывалось выше, через множество ярусов. Процессы, происходящие с человеком в материальном мире, затрагивают один слой ярусов, в духовном -- другой. Любой аспект деятельности человека -- физические усилия, мысли, эмоции, сверхчувственное восприятие -- может трактоваться как расположение соответствующей части ствола вдоль определенного комплекса ярусов, формирующего данный аспект. В интерферотроне такое разделение представлено в виде горизонтальных хорд, пересекающих перпендикулярный срез ствола на разных высотах: молекулярные процессы, протекающие в организме, показаны как хорды, находящиеся внизу окружности, а высшие проявления психики и интеллекта -- самыми верхними хордами. Заметим, что подобное деление соответствует привычному пониманию: чем меньше размер хорды (независимо от того, вверху или внизу она находится), тем сложнее данный аспект для изучения. Если мы примем за эталон некоего стандартного здорового человека со средними умственными способностями, то срез его ствола выглядит как окружность, сбалансированная относительно всей массы ярусов, вдоль которых обычно проходят траектории Homo sapiens. У индивидуумов с отклонениями может наблюдаться как смещение среза вверх или вниз (что проявляется как особые способности или, наоборот, умственная отсталость), так и неправильная форма окружности (выражающаяся в болезнях, склонности к несчастным случаям, хроническом невезении и пр.). Срез ствола определяет индивидуальные, личностные черты. Протяженность ствола вдоль ярусов определяет продолжительность жизни человека. Сразу оговоримся, что внутри событийного клише нет траекторий с четко выраженными окончанием или началом. Зарождение жизни человека (имеется в виду традиционный естественный, а не фабричный, способ) выглядит как слияние двух ответвлений от стволов родителей. Конец траектории (смерть) представляет собой расщепление: ствол данного индивидуума распадается на несколько трасс, уже между собой не связанных. Некоторые из этих трасс устремляются вверх, к более высоким ярусам, часть же опускается вниз или сливается с другими траекториями. Заметим также, что в пределах одного нерасщепленного ствола можно вычленить отдельные трассы для каждого внутреннего органа (что теоретически позволяет использовать принципы работы интерферотрона в медицинско-диагностических целях), а относительная протяженность каждого сектора ствола, ограниченного хордами, способна указать на диспропорции в развитии личности, например, раннее умственное увядание или, наоборот, здравый рассудок при полном упадке физических сил. Конструкция данного экземпляра интерферотрона по необходимости сопряжена с некоторыми ограничениями: прослеживаются траектории только целостных в психическом плане сущностей. Следует также понимать, что внутри событийного клише ствол пересекается не только по горизонтали, но также огромным числом ярусов под самыми разнообразными углами. Все эти событийные круги участвуют в формировании объектов и явлений не только нашего, но и массы других (параллельных, как их когда-то называли) миров, существующих на нашей планете. В отличие от материального мира, где, согласно классическим догмам, в одной точке не может находиться более одного предмета, внутри событийного клише через каждый круг может проходить произвольное число самых разных трасс, принадлежащих объектам из разных пространств. Концепция событийного клише подразумевает еще одно важное обстоятельство: дискретность окружающего мира. Траектория в действительности представляет собой пунктир, проходящий от одного пика событийного круга к другому, иными словами, в интервалах между этими пиками предметы и явления не существуют, всякий раз возникая заново. Действие интерферотрона и основывается на регистрации данной дискретности. С помощью входящих в комплект устройства датчиков исследуемый объект или субъект анализируется на наличие промежутков между его манифестациями в материальном мире. Подобная единичная манифестация жестко привязана к событийному пику и представляет собой тончайший, минимально возможный срез траектории. По его характеристикам (обозначенным хордами) интерферотрон генерирует предыдущий срез и сравнивает его с имеющимся внутри событийного клише. В случае расхождений происходит коррекция. На основании полученного второго среза устройство генерирует третий, сравнивает его с фактически имеющимся и опять при необходимости осуществляет коррекцию. Так происходит формирование пакета из десяти срезов. В дальнейшем интерферотрон генерирует уже пакеты срезов, а при равномерном характере траектории -- и группы пакетов. Двигаясь к началу траектории, интерферотрон ее таким образом реконструирует -- до момента, определяемого оператором. Как только достигнута определенная точка в истории исследуемого субъекта или объекта, оператор ставит на ней метку и приступает к формированию поля визуализации. Поле визуализации представляет собой реконструкцию смежных по отношению к основной траектории объектов, создающих фон вокруг исследуемого предмета (отсутствие такого поля привело бы к тому, что предмет существовал бы на черном фоне). Упрощенно это поле можно представить как сферу фиксированного радиуса, захватывающую ближайшие к предмету трассы, которые имеют общую направленность с его траекторией вдоль анализируемого множества пиков. Оператор может при необходимости назначить до трех меток для различных объектов, расположенных на максимальной дистанции в пятьдесят ярдов друг от друга (если, например, требуется получить сведения о том, какие действия совершали двое человек, находившихся в одном здании, один из которых был вооружен ножом, а нож этот впоследствии был найден возле трупа другого). Аппаратные ограничения не позволяют пока добиться высокого качества визуализации, даже при подаче сигнала на холовизор, и, хотя начальный этап реконструкции проходит на основе регистрации минимальных временнх единиц, последующее представление воссозданных событий (в традиционном смысле этого слова) осуществляется с шагом в 0,00001 секунды. Данная версия интерферотрона предполагает осуществление ряда предварительных операций до того, как устройство путем анализа дискретности сможет воссоздать траекторию. Участок местности, анализируемый посредством датчиков, первоначально отображается на экране в виде сетки, представляющей собой условный общий ярус для всех предметов, находящихся в пределах этой территории. Оператору предстоит на свое усмотрение отобрать из множества разноцветных ячеек те, которые относятся к интересующему его объекту. Необходимость подобных манипуляций также обусловлена аппаратными ограничениями. Интерферотрон -- для удобства пользования -- предоставляет возможность устанавливать произвольное число меток на ячейках (в отличие от ограниченного их количества для траекторий). Каждая ячейка является условным представлением комплекса явлений. Теоретически устройство позволяет достичь разрешающей способности вплоть до индикации единичного события, однако для решения практических задач, стоящих перед заказчиком, по умолчанию принято следующее разрешение: 1 ячейка " 10999776599679987 явлений. Интерферотрон позволяет варьировать разрешение в небольших пределах, однако размеры сетки на мониторе остаются неизменными (в углу монитора указывается относительное отклонение от стандартной величины). Более подробные теоретические описания содержатся в Приложении (готовится к изданию). Рассмотрим варианты использования интерферотрона на нескольких условных примерах. 1. Задача: требуется установить картину происшедшего. Предположим, что имеется информация о совершении убийства в определенном месте несколько дней назад, причем за истекший срок труп, естественно, полностью разложился и уничтожен автоматическими средствами уборки. Оператор, прибыв на место предполагаемого преступления, получает на экране интерферотрона сетку с ячейками (100100). Отобрав требуемые ячейки, он получает траекторию для данного участка местности. С помощью курсора, ориентируясь по показаниям индикатора времени, оператор выделяет на траектории тот временной отрезок, внутри которого преступление могло произойти с наибольшей степенью вероятности. Установив курсор в начало отрезка, оператор дает команду на визуализацию и в режиме ускоренного просмотра анализирует -- через холовизор или с экрана интерферотрона -- все, что происходило на этом месте в указанный промежуток времени. Если перед ним предстанет картина убийства, оператор записывает ее с обычной скоростью в память интерферотрона для дальнейших следственных действий. 2. Задача: требуется установить причастность лица к совершению преступления. Предположим, что заказчиком задержано некое лицо, подозреваемое в совершении преступления, однако время и обстоятельства его неизвестны. Оператор, прибыв на место предполагаемого преступления...". Морис не планировал заниматься сыскной деятельностью, тем более что страдания и подвиги инспектора полиции Фумио Кагосимы произвели на него неизгладимое впечатление. Он пролистал руководство: теоретическая часть на этом завершалась, далее следовали подробные хореоматические указания. Вейвановский вполне справедливо посчитал, что, поскольку аппарат примет иной, отличный от первоначального, вид, то нет особой необходимости вникать в тонкости работы утерянного экземпляра и изучать нестандартные танцевальные фигуры. Теоретические рассуждения Густава Эшера вызвали у Мориса непреодолимый приступ зевоты. Ему показалось даже, что обе медсестры посмотрели на него осуждающе. Вейвановский срочно заглотнул две чашки кофе подряд и сверился со временем. Скоро предстояло идти за Филомелой. Он встал, потянулся и подошел к постели больного. Густав был радикально демонтирован, как будто на него напала стая хищных патологоанатомов. Но сердце, вынесенное, судя по всему, для удобного доступа прямо к краю постели, продолжало ритмично сокращаться, а тонус прочно держался на восьмипроцентной отметке. Точно в назначенное время Вейвановский постучал в дверь спальни Филомелы. "Иду",-- послышался бодрый голос, и через мгновение Венис уже была в коридоре. -- Вы не спали? -- спросил Морис. -- Нет. Взяла почитать дурацкую книжонку, из тех, что внизу, и не смогла оторваться. Типичная бабская мелодрама, но очень занимательная. Наверное, к старости я становлюсь сентиментальной. -- Боже мой, вам ли говорить о старости! Вы выглядите просто великолепно! -- осмелился на комплимент Вейвановский. Филомела пропустила комплимент мимо ушей, так как именно в это время, войдя в палату, приступила к внимательному изучению табло. -- Немного хуже, чем вчера вечером, но гораздо лучше, чем сегодня днем,-- суммировала она свои впечатления.-- Со сборкой пока повременим. Пусть полежит в виде макета. Судьбы изобретателей и их машин иногда поразительно совпадают, подумал Морис. -- Вы полагаете, у него опять может остановиться сердце? Венис пожала плечами. -- Все может быть. Сегодня в течение часа оно останавливалось четырежды. Без всяких видимых причин. А потом пошло, как ни в чем не бывало. Так что следите за ним,--Филомела кивнула в сторону кровати,-- внимательно. И читайте легкие занимательные книги! От этих инструкций заснуть недолго. Вас отпустить на технический перерыв? -- Нет, спасибо, пока нет необходимости. -- Тогда счастливо оставаться. -- Спокойной ночи. Бросайте роман и ложитесь спать. -- Попробую. Но он очень интересный. Хотя и ясно, что в конце -- неизбежная свадьба,-- улыбнулась Филомела. Венис ушла; Морис со вздохом уселся в кресло, раскрыв инструкцию на теоретическом разделе,-- он ее так и не усвоил целиком с первого раза, в связи с чем намеревался при встрече с Эшером, запланированной на три часа ночи, задать несколько вопросов. *** Густав вновь вынырнул из какой-то густой глины. Обстановка в спальне была все той же: фантомы у постели, где в зеленой жиже плавало попурри из человеческих фрагментов, оцепенелый Морис в кресле и его астральный кокон, парящий под потолком. -- Здравствуйте! --приветственно засветился кокон. Густав поздоровался в ответ. -- Сегодня были крупные проблемы,-- сказал Морис. -- С интерферотроном? -- Нет, с вами. -- Что случилось? -- Вы сегодня умирали четыре раза в течение одного часа. Разве вы не помните? Густав задумался. Откуда-то из сознания всплыло неясное воспоминание о том, как его прессовали, мучили, затем бросали и вновь принимались истязать. Эшер содрогнулся: он должен был избежать новых пыток любыми способами. Густав был также уверен в своем жутком, безобразном конце по окончании мучений, причем сказать, откуда в нем взялась эта убежденность, он вряд ли смог бы. -- Кажется, припоминаю. -- Поэтому у вашего тела такой разбросанный вид. Густав посмотрел на себя, и зрелище это не доставило ему удовольствия. -- Как идет работа над аппаратом? -- Следуйте за мной, я покажу. Они переместились в ангар, где Морис подвел своего собеседника к столу с деталями. -- Вот все, что удалось пока насобирать. -- Очень неплохо. Еще два-три дня, и можно будет приступать к сборке. Вам, то есть мне, необычайно повезло, что здесь оказался такой обширный склад старых деталей. Что говорит обо мне врач? -- Она не знает, как объяснить внезапные остановки сердца. -- То есть, это может произойти опять в любой момент? -- Не исключено. -- Будем надеяться, что повезет. Вам все понятно из инструкции? -- Что касается устройства -- более-менее. Теория мне не вполне ясна. -- Какое у вас образование? Морис призадумался. Квалификация астрального воина -- наемного убийцы, скорее всего, не произвела бы на Эшера благоприятного впечатления. -- В армии я был младшим техником. -- В каких войсках? -- Это был секретный отряд эзотерических технологий. -- Оттуда у вас способность к общению с полумертвецами? -- Да. -- А со спящими вы можете разговаривать? -- Не знаю, пока не пробовал. -- Я на тот случай, если вдруг удастся выйти из комы. Вы же не сможете общаться со мной, так сказать, в нормальном состоянии,-- я буду идиотом. -- Да, в бодрствующем виде от вас многого не добьешься. -- При сборке аппарата -- если вы еще не отказались от этих намерений -- у вас неизбежно будут возникать трудности. Как вы думаете со мной консультироваться, если на все разъяснения у вас имеется не более десяти минут в сутки? Морис уже думал над этим и собирался выпросить у куратора возможность общаться с Эшером по необходимости, даже днем. Насколько он понимал, те силы, посредством которых он до сих пор выходил на связь с коматозным изобретателем, не будут обременены такой просьбой. -- Я постараюсь увеличить это время. -- Каким образом? -- Более глубоким погружением в медитационный транс,-- сымпровизировал Морис. -- Кроме того, можно понять, для чего мне нужен интерферотрон: я хочу вырваться из западни. Но вам-то он зачем? -- Из любопытства. Я никогда еще не сталкивался с такими машинами. Здесь Вейвановский не кривил душой. Интерферотрон действительно его заинтересовал. Но самой главной причиной было недвусмысленное распоряжение иерарха: собрать устройство и ждать дальнейших указаний. Зачем куратору и стоящим за ним всемогущим силам понадобилось скромное творение рук человеческих, Морис не понимал. -- А вы хоть представляете, к чему может привести неосторожное применение интерферотрона? -- спросил Эшер. -- Вообще-то нет. Неужели от просмотра может что-либо произойти? -- Ах да, забыл вам сказать. От простого разглядывания картинок, конечно, ничего не случится. Я -- с вашей помощью, естественно -- собираюсь ввести функцию изменения событий. -- Вы имеете в виду те, что составляют клише? -- Нет, эти изменить нельзя. Они совершенно недоступны. Можно только менять их проекцию в нашем мире, то есть ячейки. -- В инструкции на это нет даже намека. -- Конечно. В зависимости от аудитории я рассказываю об интерферотроне и принципах его действия по-разному. Зачем об этом знать полицейским? Я с самого начала предполагал, что при небольшой переделке интерферотрон сможет воздействовать на траектории, но, само собою, не стал проверять этого на практике. А теперь, когда у меня безвыходное положение, мне остается надеяться только на вашу помощь в изменении собственной трассы. -- Вы уверены, что это не вызовет цепной реакции? -- Никто ни в чем никогда не может быть уверен. Запомните это. Я могу рисковать: хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Вы готовы рискнуть вместе со мной? Мориса на данном этапе биографии не тянуло к подвигам. Но, похоже, высокие иерархи готовы были поучаствовать в этой авантюре, причем с большим желанием. -- Готов. -- Вы уверены, что вам нечего терять? Вейвановский быстренько подвел свой жизненный баланс. -- Совершенно нечего. И в этом он был, несомненно, прав. -- Превосходно. Так какие у вас были неясности при чтении инструкции? -- У меня в голове не укладывается вся эта картина с кругами, клише, срезами. Вообще-то Морис, прочитав теоретический раздел повторно, уже почти все уразумел. Но ему хотелось подтвердить некоторые догадки. -- Я объясню вам это очень упрощенно. Вы когда-нибудь видели старые съемки индийских йогов? -- Это те, что ели стекло и поклонялись пророку Мохаммеду? -- Стекло они, действительно, могли жевать, но насчет Мохаммеда вы ошибаетесь. Данная ошибка была вполне простительна: ислам со всеми его материальными символами и святынями как злостная и непримиримая религия был полностью искоренен во второй половине XXI века -- вместе с четвертью населения планеты. Даже холовизор не имел в своих анналах текста корана (как, впрочем, и большей части других "священных" книг: организованные, массовые религии вымерли). Густав продолжал разъяснения: -- Я имел в виду те съемки, где они лежат на досках, утыканных гвоздями. Видели такое? -- Да, приходилось,-- Морис несколько лет назад смотрел по холовизору документальный сериал под названием "Ужасы средневековья. Кошмары XX века". -- Так вот, представьте себе доску, из которой остриями вверх торчит огромное количество гвоздей. Они вбиты очень плотно, один к одному. Представили? -- Да. -- Это и есть событийное клише, вернее, один его слой. А теперь представьте, что на гвоздях лежит сосиска. -- Сосиска? -- Да. Обычная сосиска. Это траектория любого объекта. Каждому острию соответствует тончайший срез сосиски, эдакое колечко. Тоньше его ничего быть не может. Теперь постарайтесь представить следующее. Доска с гвоздями начинает вращаться относительно своего, скажем, условного центра. Крутится влево-вправо, вверх-вниз, под всеми углами. Что у нас в итоге получится? -- Насколько я помню геометрию,-- шар. -- Правильно. Сколько возможных положений существует у доски внутри шара? -- Бесконечно много. -- В принципе правильно. Просто я не люблю понятия "бесконечность". -- Почему? -- Во-первых, я вполне обхожусь без него. Это касается и теории интерферотрона. Во-вторых, убедиться в существовании бесконечности невозможно. -- А число "пи"? Бесконечные дроби? -- Человеческие выдумки. Лишенные основания абстракции. Даже наш воображаемый шар -- это вполне конечная единица. Как он может вмещать в себя бесконечное количество положений доски? Но продолжим. Если вы внимательно читали руководство к интерферотрону, то заметили там понятие "дискретности". -- Заметил. -- Хорошо. Сосиска, которая вам кажется целой и непрерывной, на самом деле прерывиста. Она существует только на острие гвоздей, между ними ее не существует. Но почему она -- сосиска? -- Как почему? Вы сами ее туда положили. -- Нет, я не это имел в виду. То, что траектория представляет собой сосиску, определяется не только одним слоем остриев. Представим, что внутри шара одновременно существуют все возможные положения этих гвоздей, полученные путем вращения. Сколько таких остриев может проходить через траекторию сосиски? -- Очень много. -- Вы, наверное, по привычке чуть не подумали: "бесконечно много". Вы почти правы -- остриев в любой точке внутри шара действительно получается необозримое количество. Так много, что в интерферотроне поневоле приходится прибегать к увеличению и огрублению. И на сосиску, вернее, на ее проявление в материальном мире как сосиски влияет не только острия, к которым привязаны срезы, а все остальные острия, оказавшиеся в этой точке и стоящие под всевозможными углами. Более того: аналогичные слои гвоздей идут друг за другом плотными параллельными и перпендикулярными рядами. Если мы раскрутим вокруг центра и их, то шар получится весьма разросшимся и невероятно сложным, с массой взаимопроникновений. Это даже, строго говоря, будет не шар. Но для наших сугубо практических целей примем, что у нас имеется шар с очень плотной начинкой. Я назвал этот шар событийным клише: явления отпечатываются с него. Как типографские оттиски: картинку на бумаге вы видите, а матрицу -- нет. А еще я иногда в разговорах называю клише "слоеным пирогом". Для вас -- с гвоздями. -- Я так понимаю, что размножать слои можно сколько угодно? -- Вполне. Сместите центр вращения чуть-чуть в сторону и проделайте те же условные манипуляции. Но я сделал не случайное предупреждение в инструкции: применять интерферотрон только в пределах нашей планеты. Остальные слои могут уходить за пределы Земли, а нас это особо не интересует. Остриев -- или, выражаясь, согласно инструкции, "событийных пиков" -- и здесь более чем достаточно, причем расположены они с определенным шагом. -- Каким? -- Не знаю. Размеров здесь нет. Достаточно, что такой интервал имеется и позволяет получать дискретные срезы. У этих гвоздей, кроме того, очень широкие шляпки, но они не видны. -- А это как? -- Ну, представьте, что острия -- железные, а шляпки -- из газа. Каждый гвоздь вбит строго в определенном месте, один к одному, так что шляпки, если бы были твердыми, не поместились. Но они воздействуют друг на друга и на остальные острия. -- Получается, на каждый кусок сосиски, то есть срез, влияет масса факторов? -- Конечно. -- Это так сложно. -- Это невообразимо сложно. А что, наш мир устроен просто? Вы подумайте только, сколько явлений происходит на одном квадратном дюйме вашей руки: кровообращение, жизнь микробов, бактерий, шевеление волосков, потоотделение, постоянное размножение и смерть клеток, обмен веществ, терморегуляция. А теперь представьте себе это все на молекулярном уровне: каждое дрожание субатомной частицы -- тоже явление. Плюс к этому вдоль вашей руки туда-сюда ходят радиоволны, на нее падают фотоны, ее бомбардируют атомы окружающей среды. Интерферотрон в принципе позволяет отслеживать траектории всего, но я ограничился целостными в психическом плане сущностями. Этого вполне достаточно: желающие могут проследить биографию любого микроорганизма. -- Вы написали, что времени внутри клише не существует. -- Да, сейчас я вам объясню. -- Не надо, это мне понятно. Но раз нет времени, то нет и причинно-следственных связей? Я правильно рассуждаю? Густав сразу не нашелся, что ответить. Этот теоретический аспект он как-то упустил из виду. -- Подождите, я сейчас соображу,-- после заминки отправил мысль Эшер. Вейвановский предложил ему подумать по пути, пока они будут перемещаться назад в спальню. -- Как-никак, я на дежурстве. Мне нужно за вами приглядывать,-- объяснил он.-- И хотя времени у нас сегодня побольше, за учеными беседами оно летит быстро. Лимит, выделенный куратором в эту ночь, составлял двадцать минут. -- Вы знаете, мне все же непривычно смотреть на себя и на вас со стороны. Такое впечатление, будто нас четверо,-- признался Эшер, когда они вернулись в комнату. -- Почти по инструкции. Как там у вас написано? "Расщепление траектории"? -- пошутил Морис. -- Ну это вы чересчур. Я имел в виду смерть, распад физической личности. -- Прекрасно понимаю, что вы имели в виду. Интересно, как выглядела бы на экране траектория одного человека, если бы на самом деле оказалось, что после смерти он опять воплощается? Трасса расщепляется, потом сходится, в конце опять расслаивается... -- Наверное, вид у нее был бы как у гирлянды сосисок. В разговоре наступила пауза. Пока Густав размышлял над пространственно-временными проблемами, Морис решил наведаться к Филомеле -- посмотреть, не грозит ли им с Эшером внезапный визит после того, как будет завершено чтение дамского романа. Венис безмятежно спала, крепко сдавив руками горло крупноразмерного плюшевого зайца. Наверное, ей снится бывший муж, подумал Вейвановский, опускаясь к месту своей вахты, где его уже ждал возбужденный Эшер: кокон изобретателя переливался пурпурными оттенками. -- Хотел бы вас поблагодарить, Морис! -- За что? -- Ваше замечание натолкнуло меня на очень интересные размышления, которыми я хочу с вами поделиться. Вы не будете против? Это как раз станет ответом на ваш вопрос. -- Готов вас внимательно выслушать. -- Отлично, мне потребуется все ваше внимание. Действительно, отсутствие времени внутри "слоеного пирога" заставляет по-иному взглянуть на причинно-следственные связи, столь привычные в нашем материальном мире. Рассмотрим следующую стандартную ситуацию: один человек стреляет в другого из торсана. От второго, естественно, остается только легкий дымок. С обыденной точки зрения выстраивается следующий ряд причин и последствий: первый нажимает на кнопку торсана, в результате чего тот выстреливает торсионный заряд; заряд этот летит по направлению к жертве, попадает в нее и, как итог, разносит ее на молекулы. Здесь у нас, условно говоря, имеется три сосиски: два человека и торсан. У всех трех -- совпадающие траектории, за исключением жертвы, которая расщепилась после попадания в нее заряда. Совпадающие, конечно, не в смысле занятия одних и тех же остриев, а в том, что все трое находятся внутри некоего более вместительного пучка, ну, например, комнаты, где произошел выстрел. Нет, выражусь иначе: их трассы проходят параллельно и местами совпадают, из-за чего они могут друг с другом взаимодействовать. Обзовем эту общую направленность, скажем, вектором, хотя это не совсем правильно. -- Почему? -- Вектор подразумевает что-то прямое, а трассы неизбежно извилисты. -- Но они же находятся внутри общего пучка? То есть, для всех них есть высший вектор, задающий им общую направленность движения, внутри которой их индивидуальные вектора могут отклоняться? -- Верно! Исключительно правильное замечание. Не удержусь от сравнения: макропучок -- это труба с водой, внутри которой индивидуальные потоки, бурля и перемешиваясь, несутся в один конец. Вот только внутри "слоеного пирога", конечно же, движения никакого нет, мы можем лишь говорить об объединяющем векторе, который, собственно, и позволяет наблюдать материальные явления вокруг. Но вернемся к нашей ситуации. Разобьем ее на четыре явления: нажатие кнопки, вылет заряда, попадание его в жертву, исчезновение последней. Мы с вами -- посторонние наблюдатели, видящие хронологически именно такую последовательность. Это означает, что и наши с вами вектора внутри "слоеного пирога" совпадают с векторами участников события, имея, кроме того, общую направленность, о которой мы уже сказали. У всех людей вектора имеют такую объединяющую направленность, поэтому они и воспринимают почти одинаково все, что вокруг них происходит. -- То есть, субъективное время у всех совпадает? -- Есть небольшие индивидуальные отличия, но в целом можно ответить утвердительно. Теперь давайте представим описанную выше ситуацию глазами наблюдателя, находящегося внутри макропучка, но имеющего совершенно противоположный вектор. Он увидит этот инцидент в обратном порядке: из воздуха появляется человек; от него в раструб торсана влетает заряд; второй человек, приняв этот заряд, нажимает кнопку и убирает торсан. Где здесь причина и следствие? Они начисто отсутствуют в нашем понимании. Но для этого наблюдателя с противоположным вектором именно такой порядок и выстроится в причинно-следственную связь! Его субъективное время, то есть следование сознания вдоль траектории примет именно такой, абсурдный с нашей точки зрения, порядок вещей за единственно возможный и логичный! Предположим, что у нас есть еще один наблюдатель, трасса которого проходит зигзагами или пунктиром, но в одном направлении с участниками происшествия. Он может увидеть, как первый человек нажимает на кнопку, затем выпасть из этой ситуации и вернуться к тому моменту, когда второй исчез. Если он знает, что такое торсан, то может прийти к некоторым умозаключениям. Ну а если не знает? Если для него это -- нечто вроде портсигара? Тогда между нажатием кнопки и исчезновением он не сможет установить никакой зависимости. Он может подумать, что второй человек просто ушел. -- Такие пунктирные или зигзагообразные траектории как раз были свойственны заказчику вашего интерферотрона. Только прибывала полиция всегда уже после того, как все явления произошли, и ей, кроме умозаключений, ничего больше не оставалось. -- Причем в большинстве случаев эти догадки были ошибочны. Но вернемся к нашей ситуации. Мы условно разбили ее на четыре этапа. Каждый из них привязан к какому-то пучку событий внутри клише. Последовательность явлений, как мы уже договорились считать, воспринимается субъективно, в зависимости от направленности вектора индивидуальной траектории. Ведь внутри "слоеного пирога" нет никаких координат и точек отсчета: трассы пролегают во всех направлениях, и каждая содержит свою систему координат внутри себя. Соответственно, причинно-следственные связи также имеют исключительно субъективный характер или иначе выражаясь, эти связи могут быть проложены от одного явления к другому совершенно произвольным способом. Явления можно тасовать как колоду карт: любой порядок имеет такое же право на существование, как и все остальные. -- Хорошее сравнение -- колода карт. В нашем мире после двойки следует тройка, четверка и так далее, причем это порядок кажется единственно возможным, а в другом мире отсчет может начинаться, скажем, с семерки, после которой следует король, затем пятерка. Не говоря уже о массе вариантов, обусловленных разностью мастей. -- Да, причем каждое явление -- или карта -- существует столь же независимо и самостоятельно, как и все остальные. Если из полной колоды изъять, например, бубновую двойку, то это вовсе не означает, что вся последующая бубновая масть должна исчезнуть вместе с ней. Аналогично, если мы из описанной ранее последовательности четырех явлений изымем только одно, все остальные сохранятся в неприкосновенности. -- Не на этом ли предположении основываются ваши планы по изменению собственной траектории? -- В том числе. -- А вам не хотелось бы заодно и изменить свой вектор? Попасть в параллельный мир, так сказать? -- Особого желания нет. Вдруг я окажусь в двух- или одномерном пространстве? Кроме того, я уже, по-моему, где-то побывал, находясь при смерти. Вследствие чего и горю желанием так изменить свою трассу, чтобы вновь туда не попасть. Вы задавали вопрос о том, не приведет ли это к цепной реакции. Думаю, ответ теперь очевиден. -- Если ваша теория о том, что в каждой точке внутри клише может находиться любое количество пиков и, соответственно, произвольное число явлений, верна, то от перемещения вашей траектории ничего особенного произойти не может. Допустим, я, используя интерферотрон, передвигаю вашу трассу на другие пики. Тогда, если все закончится благополучно, вы неожиданно окажетесь в полном здравии и, возможно, у себя дома. Филомела будет удивлена пропажей пациента, и на этом все закончится. -- Надеюсь, что так оно и случится. -- Я тоже надеюсь, что мироздание сохранится в неизменном виде. Между прочим, Густав, отсутствие причинно-следственных связей внутри событийного клише делает бессмысленными также такие понятия, как вина, ответственность и многие другие. Эшер задумался, но через полминуты кокон его опять жизнерадостно замерцал. -- Вне всякого сомнения! Вся человеческая мораль основывается на том, что между явлениями -- которые, как мы установили, существуют абсолютно независимо, дискретно и могут проходиться или, иначе говоря, субъективно ощущаться в любой последовательности -- имеются жестко обусловленные связи. Человек, убивший другого из торсана, по нашим понятиям, виноват. Но это всего лишь одна из многочисленных точек зрения, всего лишь один вектор. Если другой наблюдатель, в согласии со своим вектором движется в противоположном направлении, то у него убитый исчезает до выстрела. Виноват ли тогда тот, кто нажал на кнопку торсана? Это заодно отметает всякие вопросы относительно свободы и возможности выбора. Все явления зафиксированы. Нам только кажется, что мы принимаем решения ,-- на самом деле все уже существует, и наше сознание обречено жестко перемещаться по своей трассе. Замечу, что сама мысль о свободе выбора некорректна. О такой свободе уместно говорить только тогда, когда существует возможность одновременно производить все действия, между которыми совершается выбор. То есть, убийца из нашего примера истинно свободен не тогда, когда принимает решение, убивать ему другого или нет, а в том случае, если он выстрелит из торсана и одновременно не выстрелит. Применительно к событийному клише это выглядело бы следующим образом: в каждой точке явлений существует масса ответвлений для данной траектории, то есть вариантов развития ситуации, и от некоего руководящего центра внутри траектории зависело бы, в какое ответвление или даже несколько ответвлений свернуть. Но такого нет. Всегда происходит что-то одно. Человек не раздваивается, не расслаивается. Даже мысли его, роящиеся в мозгу и создающие иллюзию выбора,-- тоже жестко привязанные к событийным пикам явления. -- Если бы полиция знала, что интерферотрон, которым она пользовалась для установления вины подозреваемых, на самом деле основывается на таких теоретических постулатах, которые отрицают саму возможность вины и наказания. -- Именно поэтому в инструкции я не углублялся в философские рассуждения. Да и полицейским было бы тяжело смириться с мыслью о том, что любой преступник не более повинен в своем злодеянии, чем потерпевший. Просто трассы их пролегли таким образом, что в какой-то точке один из них был обречен что-то сделать с другим -- зарезать, задушить, ограбить, избить,-- а жертва не могла всего этого избежать, поскольку ей изначально положено было стать жертвой. -- Представляю себе выражение их лиц, если бы вы, запустив интерферотрон, сказали им: "Уважаемые господа! В данной точке зафиксировано такое схождение явлений, которое в своей совокупности наблюдается как преступление. Оно не может не быть совершено. Оно существует независимо от того, кто его совершает. Абсолютно случайно через эту точку проходят индивидуальные траектории людей, которые вынуждены были, как актеры, принять на себя роли участников этого инцидента". -- Или что-нибудь в таком духе,-- подхватил Густав.-- "Жестокая рука судьбы толкнула на необходимость преступления подозреваемого Х и одновременно подставила под его нож горло потерпевшего Y. Оба они ни в чем не виноваты". Наверное, меня тут же увезли бы в сумасшедший дом. -- Может быть. Есть еще один вопрос, который я хотел бы задать. -- Внимательно слушаю. -- Интерферотрон дает возможность просматривать будущее. Для него же, как я понимаю, нет никакой разницы, где пролегает траектория? -- В принципе, да. -- Следовательно, до того, как поворачивать вашу траекторию, мы могли бы посмотреть, есть ли в будущем у нее изменения? -- Да,-- несколько неуверенно ответил Эшер. -- Если такие изменения есть, то, значит, у нас все получится. А если нет -- то, соответственно, не стоит и браться за это дело. Я правильно рассуждаю? Вейвановский не получил ответа на свой вопрос: в этот момент кокон Густава Эшера внезапно исчез. Решив, что лимит времени на разговоры с изобретателем исчерпан, Морис вернулся в свое тело, выпил кофе и вновь принялся листать инструкцию к интерферотрону. *** Вейвановский никогда не читал фантастических романов и неизменно игнорировал фантастические фильмы, изредка показывавшиеся по холовизору. Очевидно, поэтому он столь трепетно отнесся к парадоксам, связанным с путешествиями по времени,-- в отличие от поклонников жанра, отличавшихся легкомысленным подходом к этим вопросам и готовых проглотить любую несуразицу. Ведь, с какой бы точки зрения ни рассматривать намерения Густава Эшера, он, выражаясь обыденным языком, собирался изменить свое прошлое или будущее. Высыпая на рабочий стол очередную порцию раздобытых деталей, Морис размышлял над теми последствиями, которые могли бы возникнуть в случае удачной реализации планов изобретателя. Хорошо, думал он, предположим, Эшер меняет свою трассу через несколько недель, когда я соберу, запущу интерферотрон и научусь им управлять. Скорее всего, сейчас на срезе его траектории по хордам видно, что Густав -- глубоко больной человек почти без перспектив выздороветь. Далее его траектория расщепляется (Эшер умирает), и последующий путь или даже группа путей ведут в такие районы внутри событийного клише, которые у изобретателя ничего, кроме глубокого ужаса, не вызывают. Какие намерения могут у него быть? Первое, сугубо лечебное. Эшер каким-то образом подправляет свой срез: перемещает его центр от, условно говоря, "больных" ярусов к нормальным. Для этого он может наведаться к той точке в своем прошлом, где был совершенно здоров, сравнить срезы и попробовать скопировать или спроецировать "эталонный" срез в настоящее. Если все произойдет успешно, Эшер неожиданно для окружающих из коматозного идиота превратится в здорового человека. Да, но при этом сохраняется ситуация с расщеплением траектории, когда Густав попадает в какие-то жуткие места. Поэтому лечебное намерение неотделимо от следующего, связанного не с подменой среза трассы, а с ее поворотом, причем в зависимости от того, на каком участке своей индивидуальной траектории Эшер начнет осуществлять ее смещение, возникают различные последствия. Лучше всего будет, если Густав изменит направленность уже расщепленного пучка, вернее, той его части, которая ведет к неприемлемым ярусам. Тогда смещение траектории, вероятнее всего, не отразится на окружающем мире. Но сможет ли определить Эшер, куда направлен каждый расслоившийся фрагмент его посмертной траектории и каких ярусов следует избегать? Будут ли они в состоянии увидеть на экране интерферотрона что-нибудь, хотя бы отдаленно имеющее признаки их материального мира? А если это будет какой-нибудь хаос элементарных частиц, психических волн или мыслей? Если этот мир, куда уже одной ногой ступал Густав, вообще не имеет никаких свойств? Какие нити из пучка тогда нужно будет выгибать? Да и сколько их вообще, этих нитей? Может быть, Эшер расщепится на несколько миллионов соломинок,-- что тогда с ними делать? И вдруг Густав узнает, что смерть от какой-нибудь нелепой случайности настигнет его через месяц? Станет ли он покорно дожидаться своей участи? Весьма непонятные варианты возникнут, если Густав решит изменить какой-либо прошлый участок своей траектории. Предположим, он отклоняет свою трассу, начиная с того момента, когда его в церкви засасывает смерч. Тогда Эшер, соответственно, не падает вниз головой на крышу дома, и они с Морисом как бы не знакомятся вообще. Да, но куда деть тогда факт появления интерферотрона? Ведь если Вейвановский и Эшер незнакомы, то, выходит, интерферотрону неоткуда появиться -- по чьим инструкциям Морис собирает аппарат? Каким же образом тогда была изменена траектория Густава, если аппарата не было? Морис даже перестал рассортировывать на столе детали, подавленный неожиданной тяжестью этого парадокса. Знает ли об этих противоречиях Эшер? Сможет ли он разрешить их, дать вразумительные ответы на тот рой вопросов, который поселился в голове у Мориса? Если Эшер сместит свою трассу еще раньше, до того рокового похода, с кем тогда Стив бродил по Сапале? Траектории Богенбрума и Макналти ведь пока никто менять не собирается. Как исчезновение Эшера отразится на их воспоминаниях? Да и могли ли без участия Густава происходить все те события в Сапале, вследствие которых Макналти оказался в Тупунгато? Неужели в памяти Стива вместо приятеля останется некое безмолвное темное пятно или даже провал? А кого все это время лечила Филомела, если Густав здесь даже не появлялся? Вейвановский подумал, что не мешало бы спросить куратора, догадывается ли тот о грозящих от применения интерферотрона парадоксах. Наверняка у высших иерархов нашелся бы на это ответ. Взвесив, однако, все "за" и "против", Морис решил куратора не беспокоить. Вдруг иерархам нужно что-нибудь подправить не в этом мире, а совершенно другом. В конце концов, его никто не посвящал в подробности планов, разработанных начальством, а за чрезмерное любопытство вполне можно схлопотать. Но при очередном разговоре надо будет прямо обо всем спросить Эшера. Для Мориса оставался также невыясненным один практический аспект: за счет каких энергетических источников изобретатель собирался воздействовать на событийные ячейки? Неужели только посредством психической энергии, и именно этим объясняется настоятельная просьба Густава Эшера отправиться в Оливарес, высказанная во время первого разговора? Спустя два с половиной часа Морис завершил разметку очередной порции деталей, и, накрыв стол тканью, принялся за ремонт гравитоплана. Поездка в Оливарес предполагала некоторые грузовые операции, а в небольшой кабриоджет те вещи, которые просил привезти Эшер, не поместились бы даже в сжатом виде. Открыв люк гравитоплана, Вейвановский поднялся на борт и, не обращая внимания на дежурные извинения стюардессы, проследовал прямо в кабину пилота. Здесь действительно было очень грязно: Морис оставил дверь открытой, чтобы домашняя автоматика уборки навела порядок. Вместительный багажный отсек пустовал, за исключением оборудованной подъемником небольшой грузовой тележки крайне примитивного вида. Такие в свое время имелись на всех гравитопланах на случай непредвиденной посадки в местах, где багажной автоматики не было. Вейвановский с удовлетворением отметил, что эта тележка ему придется весьма кстати в Оливаресе, а размеры отсека позволят набить его массой полезных вещей, которых в заброшенном городе должно оказаться более чем достаточно. Вернувшись в кабину пилота, Морис нашел ее сияюще чистой. Устройство гравитоплана и управление им были ему хорошо знакомы: несколько раз в качестве наемного убийцы приходилось пользоваться старыми средствами передвижения, чтобы потом бросать их, заметая следы. В кабине Морис понажимал несколько кнопок и панелей, открывая доступ к узлам машины, нуждавшимся в ремонте. Выйдя из гравитоплана, он бросил рассеянный взгляд на рабочий стол: к интерферотрону чего-то не хватало. Лишь шестью часами позже, когда ремонт торсионной тяги был почти закончен, Вейвановского неожиданно осенило: уходя утром от Филомелы, он забыл в кресле первые две части инструкции, отсоединенные от перечня деталей. Вечером он обнаружил их на том же месте и утром отнес в ангар, где начал сборку интерферотрона, чередуя ее с ремонтом гравитоплана. Дежурства проходили спокойно; Филомела потчевала Макналти и Богенбрума усыпляющими средствами, а Эшер больше не предпринимал попыток остановить свое сердце. У всех троих графики жизнедеятельности потихоньку возрастали. Ночью в установленное время коконы Густава и Мориса встречались, и изобретатель давал неофиту ответы на будоражившие того вопросы, понемногу снимая с него непосильный груз парадоксов. Вейвановский попробовал связаться с куратором, чтобы походатайствовать о дополнительном времени для разговоров, но тот не отвечал. Такое случалось и раньше -- начальство вполне могло быть завалено работой в каком-нибудь совершенно провинциальном углу галактики. И хотя отмеренных на беседы с Густавом двадцати минут обычно не хватало, сборка интерферотрона параллельно с ремонтом летательного аппарата шли планомерно, без загвоздок. Через четыре дня гравитоплан был готов к полету, а все пространство рабочего стола в пристройке занял прикрытый тканью макет интерферотрона. Морис не рискнул запускать изобретение Эшера самостоятельно, не будучи уверенным в своей хореоматической подготовке, тем более что Густав советовал привлечь к работе с устройством Стива -- после окончательного выздоровления последнего. Сборка интерферотрона по-прежнему проходила в тайне; Вейвановский надеялся, что Филомела забыла об увиденной инструкции. Она однажды невзначай спросила Мориса о том, как обстоят дела с его хобби и не сильно ли утомляют его дежурства. "Сплю почти весь день. До других дел руки не доходят",-- дал он, как ему показалось, очень ловкий ответ. Вторым лицом, от которого надлежало скрывать интерферотрон, был Франц Богенбрум. Густав не смог дать вразумительных объяснений, чем вызвано такое желание, заметив только, что "из-за этой скотины" его разобрали по винтикам и что как только Франц оклемается, пусть Филомела вытолкает его отсюда ко всем чертям. "Если Стив его раньше не укокошит",-- в заключение выразил надежду Эшер. Таким образом, интерферотрон под покрывалом дожидался, когда им сможет заняться Макналти, а, если верить прогнозам главного врача, произойти это могло не раньше чем через три недели. Морис был доволен результатами своих трудов. Если бы первые испытания под наблюдением Стива прошли успешно, то после окончательной сборки интерферотрон в своем новом воплощении представлял бы собой плоский металлический чемоданчик с шифрующим замком. В прошлое ушла куча датчиков: их роль выполнял кусок металлизированного синтетического полотна, в структуру которого Морис удачно внедрил все необходимые зондирующие элементы. Теперь вместо того, чтобы проявлять ловкость жонглера, достаточно было просто подбросить вверх полотно, которое тут же раскрывалось куполом на высоте десяти футов над землей. Храниться оно должно было в небольшой нише внутри корпуса, а запасной кусок предусмотрительно вкладывался в выемку на дне. После включения интерферотрон показывал бы уже не сетку ячеек (хотя возможность такой демонстрации оставалась), а окружающую местность в радиусе двадцати ярдов. Оператору полагалось выделить интересующие кусок территории или объект, а затем в возникавшем на экране хитросплетении траекторий выбрать необходимые. Интерферотрон по-прежнему воссоздавал прошлое или показывал будущее. Функции же изменения трасс и воздействия на отдельные ячейки были запрятаны достаточно глубоко: на этом настаивал Эшер, опять-таки из соображений безопасности. Морис, соглашаясь с изобретателем, все-таки не мог понять, от кого или чего Густав оберегает интерферотрон,-- остатки населения планеты, на его взгляд, явно не могли представлять никакой угрозы. "Как будто все вокруг -- сплошные профессора физики. Даже полиция не могла разобраться в этой вещи, которая, собственно, для нее же и предназначалась. Интересно, встречу я хоть одну живую душу в Оливаресе?" -- размышлял Морис при взлете. Он сидел в правом сиденье,-- кабина неизвестно зачем имела два места для пилотов, хотя при желании весь земной шар можно было бы облететь на гравитоплане за шесть часов. Перед ним на информационном табло выстраивался рельеф гор: в отличие от кабриоджета, здесь показывались не устаревшие картографические данные, а реальная местность. Вейвановский выбрал скорость 200 миль в час и высоту полета в три мили, что, как он полагал, должно было обезопасить его от всяких случайностей в виде неожиданно возникающих горных пиков. В этом темпе он должен был достичь Оливареса спустя полчаса. За время своей жизни в Тупунгато Морис не проявлял интереса к существованию других колоний, полагая, что на незатопленных территориях должно было набраться как минимум с десяток поселков. Однако по восточную сторону он за двадцать минут полета насчитал всего два. Из интереса он переключил табло в режим индикации человеческих организмов и удивился, увидев, что оба селения безлюдны. "Ваш кофе",-- перед Морисом в низком поклоне стояла стюардесса с подносом в руках. Вейвановский пробормотал слова благодарности и взял чашку. В этот миг стюардесса с подносом исчезла, а у Мориса потемнело в глазах и сперло дыхание. Он судорожно схватился обеими руками за горло. "Отсутствие психонастройки",-- тревожно замигало табло. Состояние полуобморока продолжалось секунд пять, после чего вновь возникшая чашка упала Вейвановскому на брюки, обильно залив их кофе: экипажам гравитопланов в рейсе полагался мощный заряд бодрости. Морис выругался и, стряхивая капли жидкости, приник к карте: этот опасный участок был практически на окраине Оливареса. Неужели в городе люпусы начали выходить из строя? По правилам психотехники, в любом случае должна была обеспечиваться минимальная напряженность поля, даже если бы перестали работать девять десятых психостанций, тогда как один люпус перекрывал участок площадью в двадцать квадратных миль. Гардероб Вейвановского был весьма скромен,-- брюки военного покроя входили в число немногих прочных предметов одежды, сохранившихся от прежних времен, а качество автоматической стирки давно уже оставляло желать лучшего. Поэтому, притормозив гравитоплан в центре Оливареса, Морис запросил люпус о том, где в городе имеются антикварные магазины готового платья и обуви. Получив список адресов, он начал их систематический облет. На улицах Оливареса кипела деятельность элементалов, вырвавшихся наружу в результате пробоев в психосреде: возле домов суетились толпы троллей, гоблинов и гномов. У входа в первый магазин, куда направился Морис, происходило нечто вроде массовой манифестации кобольдов, и он решил немного изменить свой план. Подняв гравитоплан высоко вверх, Вейвановский начал облет самых высоких зданий в городе,-- поручение Эшера поневоле пришлось выполнять первым. Покружив пару минут, Морис заметил на верхушке девятиэтажного небоскреба небольшой нарост пирамидальной формы и посадил машину рядом с ним. Он выкатил из багажного отсека транспортную тележку, открыл люк и сошел по трапу прямо к пирамидке, под прочными стенками укрывавшей действующий люпус. Психостанции традиционно размещались на возвышенностях,-- Морис прикинул, что еще штуки три в Оливаресе он обязательно должен был найти. Защиты от посторонних посягательств люпусы практически не имели: никому и в голову не приходило, что их могут украсть или пытаться повредить. Поднатужившись, Вейвановский отбросил набок защитную надстройку. Перед ним во всей наготе предстал люпус -- последний оплот цивилизации, один из скромных тружеников, в меру своих возможностей обеспечивавших существование и досуг вымирающей человеческой расе. Люпус имел вид непроницаемо черного конуса высотой два фута. Морису раньше никогда не доводилось воровать психостанции: схватившись за край основания, он еле-еле смог ее приподнять. Похоже, конструкторы применили особое внутреннее уплотнение, что сократило габариты люпуса при неизменном весе, который Вейвановский оценил в фунтов двести пятьдесят-триста. Подогнав тележку, Морис слегка наклонил психостанцию и просунул в образовавшуюся щель полозья подъемника, после чего вращением рукоятки домкрата немного приподнял люпус над поверхностью крыши. Затем он накренил тележку, и черный конус плавно съехал на ее площадку. Вскоре психостанция стояла в багажном отделении гравитоплана -- не без обильно пролитого пота и проклятий, особенно активно исторгавшихся, когда Морис заталкивал свой груз наверх по трапу. Несколько минут рыскания над Оливаресом выявили едва заметную шишку на площадке одиннадцатиэтажного дома, стоявшего в шести милях от точки, где был обнаружен первый люпус. Вейвановский потерял еще фунт веса, но багажный отсек пополнился новой добычей. Через полчаса поисков гравитоплан был нагружен еще четырьмя пси-станциями -- больше, чем ожидал найти в городе Морис. Эшер не уточнял, какое число люпусов ему понадобится для создания требуемой напряженности психического поля, сказав только: "Чем больше, тем лучше". Подлетев к антикварной одежной лавке, Вейвановский удовлетворенно заметил, как испарились элементалы: имея за спиной шесть психостанций, можно было рассчитывать на отсутствие всяких сюрпризов. В лавке Морис, не обращая внимания на вопли протеста со стороны автоматики и угрозы вызвать полицию, полностью заархивировал весь товар до размеров небольшого пакета и забросил в гравитоплан. То же самое он проделал еще в двадцати магазинах, пяти винотеках, букинистических салонах и одном весьма обширном историко-архивном супермаркете. Багажное отделение при этом заполнилось едва ли на треть. На вылете из Оливареса Морис из чистого любопытства включил индикатор присутствия людей и узнал, что в разоренном им городе осталось еще семь жителей, сбившихся в плотную кучку на северной окраине. Разоренном в полном смысле слова, так как почти вся архитектура Оливареса была хореоматической и без люпусов мгновенно развалилась, не говоря уже о том, что усилиями гостя из Тупунгато население планеты вполне могло сократиться на тех самых семь человек, оказавшихся без психополя. Вейвановский не ощутил ни малейшего сожаления по этому поводу: один-два люпуса еще кое-где работали, а их местоположение горожане, если им хватало сообразительности, могли определить сами по сохранившимся высотным постройкам. По дороге домой Морис наведался в безлюдные поселки и изъял оттуда еще несколько никому не нужных психостанций, доведя их численность в багажнике до одиннадцати. *** В одиннадцать часов вечера он стоял на крыльце дома Филомелы с огромным букетом цветов и небольшим пакетом в руках. Венис, открыв дверь на звонок, приятно удивилась: "Морис, неужели вы решили разыграть из себя галантного кавалера?" -- Прошу вас принять этот скромный подарок,-- вручив цветы, продемонстрировал ей пакет Вейвановский.-- Полагаю, у вас в доме найдется достаточно вместительная комната, где я мог бы распаковать его содержимое. -- Постараюсь найти. Спасибо за подарок, но что в нем? -- Филомела явно была заинтригована. -- Немного мелочей, которые, я надеюсь, доставят вам удовольствие,-- сдержанно ответил Вейвановский. Просторная комната нашлась по соседству со спальней Венис на втором этаже. Морис попросил Филомелу немного подождать за дверью, а сам в это время деархивировал подарок, который в нормальном виде оказался несколькими шкафами, плотно набитыми настоящими -- не холовизионными -- книгами, в основном дорогими альбомами по искусству. -- Прошу вас, Филомела,-- сказал Морис, распахнув дверь. -- Боже мой! -- всплеснула руками Венис.-- Книги! Неужели старинные? -- А как же! Стал бы я вам делать подарок, рассыпающийся в пыль! -- Невозможно поверить! Откуда они у вас? Подержите, пожалуйста,-- Филомела отдала цветы Морису, подбежала к шкафу и вытащила первый попавшийся том. Это было роскошное иллюстрированное издание "Гопак-сутра. Эротические боевые танцы арийских племен начала XXII века". Венис раскрыла книгу, и с пожелтевших страниц в глаза ей бросился текст: "... положено было исполнять исключительно по утрам, так как все остальное время суток мужчины арийских племен находились в состоянии тяжелого алкогольного опьянения. Отсюда и название танцев, фиксирующее тот краткий промежуток времени между желанием похмелиться и осуществлением этого желания, когда женщины-арийки могли овладеть своими партнерами, несмотря на отчаянное сопротивление последних". Филомела бережно поставила издание на полку и взяла следующее, называвшееся "Тайны Древнего Египта. Приготовление мумий в домашних условиях". Это была книга в подарок школьникам, со множеством картинок раскрывавшая все тонкости мумификации на различных примерах -- от насекомых до домочадцев. -- Признавайтесь, Морис,-- испытующе посмотрела на него Венис, захлопнув фолиант.-- Вы, наверное, ограбили и убили какого-нибудь библиофила из соседнего поселка? -- Ну что вы, Филомела. Как можно такое обо мне подумать? Я всего лишь взял то, на что уже никто не претендует,-- ответил Вейвановский, имея заранее заготовленную версию о происхождении библиотеки.-- Сегодня днем я решил опробовать очередной летательный аппарат из своей коллекции и выяснил, что к северу от нас есть абсолютно опустевшие поселки. Книги я реквизировал оттуда. Как вы понимаете, они уже никогда никому не понадобятся. -- Вы меня не обманываете? -- Венис продолжала смотреть на него с подозрением. -- Похоже, вы с большей готовностью поверили бы мне, если бы я признался в убийстве и ограблении, совершенных исключительно ради вашего подарка? Спешу разочаровать: даже для этого я не пойду на преступление. Слова Мориса немного успокоили Филомелу. -- Ладно, будем считать, что за вами грехов не водится. Еще раз благодарю. Мне этого,-- Венис обвела комнату рукой,-- надолго хватит. Хорошо, что в мире еще остались прочные вещи. И жаль, что ваш замечательный букет обречен вскоре исчезнуть. -- Почему же обречен? -- изобразил непонимание Морис. -- Как почему? -- в свою очередь удивилась Филомела.-- Уж не хотите ли вы сказать, что, рискуя жизнью, собирали эти цветы в горах, а затем проявили тонкий вкус, укладывая их в букет? Разве это не получено по холовизионному каталогу? -- Отрицать не стану, цветы я действительно заказал обычным способом. Но вы на всякий случай поставьте их в воду, а что будет с ними дальше,-- посмотрим. -- Вы меня все больше интригуете. Неужели вы их каким-нибудь лаком покрыли? -- Понюхайте. Пахнут они лаком? Филомела поднесла букет к лицу. -- Нет. Ну что ж, подождем. А теперь пойдем к нашим больным,-- с этими словами Венис направилась к двери. -- Неужели бы вам не хотелось бы взять что-нибудь почитать из вашей ново библиотеки? -- Пока нет. Я уже третий день на ночь листаю один готический роман. -- От которого к утру не остается и следа? -- Естественно. -- На вашем месте я бы предпочел что-нибудь более основательное. -- Морис, огромное вам спасибо за книги, но за них я возьмусь завтра. Вы когда-нибудь читали готические романы? -- Не доводилось. -- На редкость увлекательно. Немного архаично, но даст фору любой дамской слезоточивой книжонке. Обещаю однако, что завтра начну осваивать ваш подарок. -- Ловлю вас на слове. Если обнаружится что-нибудь особо выдающееся, дайте знать. Я тогда выклянчу у вас почитать. -- Само собою разумеется. Насколько я понимаю, вы не успели даже бегло просмотреть эти книги? -- Филомела открыла дверь в палату Густава Эшера. -- У меня не оставалось времени после перелета. Признаюсь: невероятно хотелось спать. Не перестаю удивляться, глядя на вас: вы всегда так свежо, так замечательно выглядите, несмотря на все эти тяготы,-- попытался польстить Морис. -- Ах, оставьте,-- махнула рукой Венис.-- Если вы заметили, я продолжаю понемногу собирать нашего самого капризного больного в единое целое. Густав действительно приобрел достаточно приемлемый вид, за исключением распахнутой грудной клетки, которую Филомела держала открытой на случай экстренной реанимации, и головы, облепленной заживляющей маской. Теперь у его постели дежурила одна медсестра. -- Надеюсь, и эта ночь будет спокойной. Спасибо вам, Морис. Было очень приятно. Мне уже давно не делали подарков,-- Филомела прижала букет к груди. -- А я за свою жизнь почти никогда не делал подарков. Так что если я в чем-то нарушил этикет,-- будьте, пожалуйста, великодушны,-- сказал Морис.-- Мне просто хотелось хоть как-нибудь отблагодарить вас за ваши хлопоты. -- Насколько я разбираюсь в приличиях, с вашей стороны нарушений не было. А к хлопотам я привычна. Видели бы вы меня лет семьдесят назад, посреди полевого госпиталя с сотнями раненых. Так что об этом,-- Венис кивнула в сторону Эшера,-- нечего даже говорить. Счастливо оставаться! -- И вам -- приятных готических ужасов. Филомела в ответ укоризненно покачала головой и ушла в соседнюю палату. Недочитанная с прошлого дежурства "Смерть на Курильских островах" дожидалась Вейвановского на столике возле кресла, рядом с традиционным усиленным кофе. Инспектор Кагосима, с ног до головы обмотанный липкой лентой, свисал вниз головой с дула заминированного русского танка, который полным ходом приближался к жерлу действующего вулкана. До взрыва оставалось пять секунд, до конца детектива -- двадцать страниц. Угнавшая вертолет отважная девушка Петровна (конкубина русского президента и двукратный олимпийский чемпион по метанию молота), пронесясь на бреющем полете, одной рукой подхватила инспектора, и, прижав к своей необъятной груди, жарко зашептала: "Фумичек, любимый! Наконец-то мы вместе!" Инспектору, не знавшему русского языка, показалось, что он упал в кипящую лаву. Через десять минут Морис завершил чтение 134-го (из 250) тома похождений отважного сыщика и пошел в гостиную за следующим. Ввиду удовлетворительного состояния здоровья пациентов он уже мог позволить себе на дежурстве некоторые вольности: выйти на крыльцо подышать ночным воздухом, посмотреть холовизор (не внедряясь глубоко в зрелище), побродить для разминки по дому. В гостиной Морис увидел, что принесенный им букет стоял в вазе на самом видном месте: Филомела, похоже, решила провести наглядную проверку на прочность. Вейвановский обратился к холовизору, порыскал по каталогам, и возле букета появилось собрание сочинений Энн Рэдклифф. Стоявшие в гравитоплане люпусы обеспечивали поле такой силы, что доставленный заказ не должен был рассыпаться,-- Морис поэтому собирался предложить Филомеле не вскакивать каждые два часа, а спать нормально. Свое же дежурство он полагал нести и дальше, выпросив лишь у хозяйки дома небольшой диван, на котором можно было бы временами, между чтением или фильмами, подремать под неусыпным оком медсестры. Погрязшая в готическом романе Филомела не спала и на стук Мориса быстро вышла из спальни, но, спустившись вниз, направилась не к больным, а прямиком в гостиную. Цельный вид букета ее поразил. Труды Рэдклифф в сувенирном исполнении (рисовая бумага, переплет из лосиной кожи, движущиеся гравюры) тоже произвели сильное впечатление. -- Это что -- очередная порция из вашей дневной добычи? -- Нет. Я аккуратно выполняю обязанности ночного санитара и домой не отлучаюсь. Книги доставлены по "холовешке". -- Неужели и они не рассыплются? Морис пожал плечами: -- Вполне вероятно. -- Вы меня не разыгрываете? Может быть, вы их тайно обновляете, пока я лежу в спальне? -- Это легко проверить. На обратном пути я занесу их в вашу комнату. Утром сами все увидите. Заодно взгляните на состояние той книги, которую вы сейчас столь увлеченно читаете. Я также могу перенести в вашу спальню вазу, если запах цветов не будет мешать. Филомела молча вышла из гостиной; Морис последовал за ней. У дверей в палату Богенбрума она резко остановилась и, повернувшись к Вейвановскому, сказала: -- Кажется, я догадалась. Вы стащили люпус из поселка. Может, даже не один. Это так? -- От вас ничего нельзя утаить,-- развел тот руками.-- Вы безусловно правы. -- Там точно не осталось людей? -- Могу рассказать. Как вы думаете, сколько селений между Тупунгато и Оливаресом? -- Не знаю. С десяток, наверное, наберется. -- Я тоже так думал. Их всего пять, и они необитаемы. Всю дорогу я смотрел по датчику. Больше всего народу в городе. Целых семь человек. "А может быть, уже и никого",-- подумал про себя Морис, но свои догадки озвучивать не стал. -- Следовательно, менять каждые два часа обстановку в палатах нет необходимости? -- Филомела оперативно делала заключения. -- Я сам хотел вам об этом сказать завтра -- или это уже сегодня -- вечером. Просто не хотел торопить события. Но от дежурств не отказываюсь. -- А я бы и не стала вас от них освобождать,-- строго сказала Венис.-- У меня тут пока что палаты интенсивной терапии, и ночные сиделки обязательны. -- Единственное, о чем я хотел бы попросить, так это заменить кресло на небольшой диван. Мне теперь дозволяется немного вздремнуть на вахте? Филомела задумалась. -- Да, можете. Но не увлекайтесь. И прислушивайтесь к соседним спальням. Диван, к тому же, я вам поставлю только завтра -- то есть сегодня -- вечером. Пока что я не убедилась окончательно в прочности холовизионных поставок. Если они продержатся сутки -- тогда изменим график. А до этого момента все будет по-прежнему. Разбудите меня в три. Морис слегка поклонился в знак согласия. Венис обновила обстановку в лазарете и ушла к себе, прихватив по дороге пятитомник Рэдклифф. Следующие два часа Вейвановский, несмотря на изрядное количество употребленного кофе, провел в состоянии полудремы и с трудом успел прийти в себя, чтобы разбудить Филомелу. После ее обхода он вышел на связь с Эшером. -- Чем порадуете, Морис? -- Поездка, на мой взгляд, была весьма успешной. Я насобирал одиннадцать люпусов. -- Превосходно! Они все в рабочем состоянии? -- Похоже, что да. -- Вы проверяли? -- Средств для проверки у меня не было, но после изъятия каждого окрестная архитектура сильно менялась. -- Представляю. Мы со Стивом устроили в Сапале грандиозный погром. Но я так и не смог понять, где находятся психостанции на западе. Очевидно, спрятаны где-то в горах, потому что дома вокруг в основном двухэтажные, а в Кантабиле, в частности, напряженность пси-поля довольно невелика. -- Пять штук я как раз снял в поселках на востоке. -- Надеюсь, никто не пострадал? -- Вымирание человечества в Андах, оказывается, протекает быстрее, чем я полагал. Поселки совершенно необитаемы. Кроме Тупунгато и Оливареса, признаков жизни нигде не обнаружено, а в самом городе менее десятка жителей. -- Вы их не оставили без средств к существованию? -- Я решил не трогать несколько высотных домов. -- Ну и чудесно. Что говорит обо мне Филомела? -- Сегодня мы вас не обсуждали. Я сделал ей несколько подарков и, похоже, она все еще не может свыкнуться с тем, что синтезированные предметы больше не разваливаются. -- Да, действительно, я как-то упустил этот эффект из виду. Меня больше занимают другие проблемы. Так, что у нас на графике? Кокон Густава повернулся к прикроватному табло и после изучения индикаторов жизнерадостно замерцал: -- Мой личный рекорд! Пятнадцать процентов! Как поживают остальные? -- Я к ним не заглядывал. Думаю, неплохо. -- Венис по-прежнему не знает, кто ее пациенты? -- Я держу ее в неведении относительно наших разговоров. -- Насчет интерферотрона она тоже не догадывается? -- Заметила однажды, что я читал инструкцию на дежурстве. Не думаю, чтобы технические трактаты интересовали ее больше, чем мелодраматические романы, в чтение которых она сейчас погружена. Во всяком случае, каких-либо настораживающих вопросов она не задавала. -- Отлично. Это совершенно не женского ума дело. Все знакомые мне дамы, неосторожно попросившие меня рассказать об интерферотроне, на второй минуте разъяснений впадали в летаргию. -- Возможно, дело в талантах рассказчика. -- Ценю вашу иронию, но у вас признаков летаргии за последние дни что-то не замечалось. Какие виды на выздоровление у Стива? -- Пока прогноз не менялся. Богенбрум придет в норму раньше вас двоих. -- Сразу укажите ему дорогу в необитаемые поселки. Даже если я идиотом вернусь в Кантабиле, мне не хотелось бы, чтобы он своим присутствием отравлял мое растительное существование. Забыл спросить: где вы держите психостанции? -- Они закрыты в багажном отсеке гравитоплана. -- Не выгружайте их. -- Придется куда-то лететь? -- Мне будет спокойнее, если они пока останутся под замком. -- Я тоже хотел вас спросить. За счет каких энергоресурсов вы собираетесь смещать траекторию? -- Самых мощных -- психических. -- И больше ничего не потребуется? -- По моим оценкам -- ничего. Но не думайте, что все так просто. Люпусы нужно будет расставить особым образом. Каким -- пока не скажу. -- Вы мне не доверяете? -- Я вам доверяю, но о количестве доставленных психостанций узнал от вас только что. Количество определяет конфигурацию. Мне нужно будет подумать над расстановкой, а на все размышления у меня имеется лишь двадцать минут в сутки. -- Если вам нужно время для расчетов, то скажите, и я не буду вам надоедать. -- Вы обиделись? -- Нет. Я и так последние дни злоупотреблял вашим вниманием, требуя ответов на всевозможные глупые вопросы. -- Вовсе они не глупые. Их до вас задавали постоянно, но никто не мог дать вразумительного ответа. Объяснение можно получить, опираясь исключительно на мою теорию. Вот увидите, как только Стив займется интерферотроном вплотную, его начнут одолевать те же самые сомнения. -- А вы разве не говорили с ним на эти темы? -- Парадоксы, связанные с путешествием во времени, мы не обсуждали. Надеюсь, вы ему сможете все квалифицированно разъяснить. -- Постараюсь. Но у меня есть еще один вопрос. Не хотел бы вас отвлекать, поэтому ответите мне на него после того, как рассчитаете позиции люпусов. -- Спрашивайте сейчас. До сих пор мне удавалось разрешать ваши сомнения сразу. -- Хорошо. Скажите тогда, откуда появились траектории внутри событийного клише? -- Как откуда? Они были всегда. -- Вы в этом абсолютно уверены? Эшер не нашелся, что сказать. На самом деле, это был тот самый каверзный вопрос, на который у него не было готового ответа и над которым он интенсивно размышлял последние месяцы. Густав вовсе не был уверен, что траектории действительно существовали всегда. Даже самое слово "всегда" применительно к событийному клише, где времени не существует, для Эшера выглядело некорректно. Всегд