лось   как
промежуточное  решение  в   достижении   главной  задачи  --  восстановлении
потерянной технологии  воспроизводства  человеческих особей.  Параллельно  с
нами   другие   лаборатории   в   Гималаях   пытались  по  обрывкам   знаний
реконструировать  целиком саму технологию, но  методы хореоматики здесь мало
чем могли помочь. Горные азиатские массивы  -- очень сложный  район с массой
отклонений и провалов в  психосфере. Мы  поневоле  вынуждены  были  сочетать
привычные способы вытанцовки  с архаичными научными принципами. Органический
кисель   мы  заквашивали   по  рецептам  трехсотлетней  давности,  но  потом
обрабатывали     его    последовательностью     специально     разработанных
музыкально-пластических композиций. В итоге у  нас получился некий слизистый
сгусток, изборожденный морщинами,-- по всем признакам, искусственный мозг.
     Однако тут возникла новая трудность:  мы не могли  установить контакт с
андроидом.  Наш мини-интеллект при включении моментально замыкался  в себе и
на вопросы не  реагировал, как бы мы его ни тормошили. Нельзя сказать, чтобы
он был слишком умен --  его  заданный  коэффициент  развития не  должен  был
превышать 120. Мы не пытались чрезмерно фаршировать его информацией, оставив
зазор для  самообучения и любопытства. Но  почему-то  андроид совершенно  не
интересовался внешним миром. Кроме того, не имея возможности общаться, мы не
могли  установить,   есть  ли  у  нашего  подопечного  хотя  бы  минимальные
проявления эмоций. Бились мы таким  образом над практически готовым изделием
около  двух  месяцев, просрочив  время сдачи  первого  этапа.  Заказчик  уже
начинал нервничать,  а злопыхатели распространяли слухи, будто  мы  попросту
вырастили новую разновидность слизистого грецкого ореха без скорлупы.
     И  вот однажды  меня осенило: а может быть, наш  умник  потому ничем не
интересуется, что слишком доволен собой? Или -- выражаясь более корректно --
его система оказалась  настолько правильна, что он совершенно самодостаточен
и не испытывает ни малейшего желания выходить  за собственные рамки? С точки
зрения андроида, контакт с непредсказуемым, хаотичным внешним  миром означал
бы нарушение внутреннего покоя -- вещь, нежелательная для любого  ума, в том
числе  искусственного.  Так  как сроки  поджимали, я  решил  проверить  свою
догадку на практике: внести  искажение  или ошибку в интеллект андроида. Для
начала  я  чуть-чуть повредил  верхние системные слои.  Андроид при  запуске
отозвался на наше приветствие, но проявил крайнее высокомерие, по-хамски нас
обругав какими-то  загадочными "собачьими свиньями".  Я  внес дополнительные
искажения в те  же слои. Наш мини-интеллект в состоянии, близком к истерике,
стал  жаловаться на то, что  его преследует  кровь замученных им  младенцев.
Стало ясно: требуется воздействие на другие участки сознания, но, по крайней
мере, мы получили хоть какие-то  проявления  эмоций. Я решил  пойти ва-банк:
внести  программный  дефект  в   самое  ядро   системы,   управляющее  всеми
психическими функциями.
     Для этого  я  глубокой  ночью,  без свидетелей, исполнил на столе,  где
стояла   емкость  с  мозгом,   старинный  полузапрещенный  танец  "хип-хоп",
вызывающий необратимую дебилизацию  всего живого  в радиусе тридцати  футов.
Предварительно, естественно, я позаботился о своей безопасности, накачавшись
гиперконсервантом  и  в  течение  тридцати  минут   отплясывая  жигу.  После
внедрения в андроида  губительный  алгоритм  "хип-хопа" развивался  по своей
программе  до  утра,  заражая  мозг.  Я был  как  на  иголках  -- вдруг  наш
мини-интеллект окажется полным кретином или вообще погибнет? К счастью,  все
завершилось благополучно. Андроид, включившись, вежливо с нами поздоровался,
потребовал  завтрак,  свежую  газету,  сигару,  список лучших  ресторанов  и
публичных домов в городе,-- все это, несмотря  на полное отсутствие тела. Он
даже умудрился  отпустить двусмысленный комплимент нашей  лаборантке. Короче
говоря,  перед  нами  был  полноценный  мужчина  в  расцвете  духовных  сил.
Последующие испытания подтвердили,  что  присутствие  встроенного  изъяна  в
системе ей нисколько не повредило. Заказчик был доволен; убывая на  Меркурий
с  андроидом  в  охапке, он  пообещал связаться  немедленно  по  прибытии  и
продолжить  сотрудничество.  К  несчастью,  известный  казус  оборвал всякую
возможность  дальнейшего финансирования работ. Полученный мною опыт, однако,
навел  на   некоторые  размышления.  Во-первых,   как  я  убедился,  залогом
саморазвития любой  стохастической  системы  является  наличие  изначального
глубинного дефекта.
     --  Извините,  Франц,-- прервал его Густав.-- Следует ли понимать,  что
ваши  выводы основаны лишь на  счастливой случайности -- выживании  андроида
после атаки дебилизирующего алгоритма? А если бы он действительно  проснулся
кретином, какова бы в этом случае была достоверность ваших умозаключений?
     --  Стопроцентной.  Из  оставшихся  материалов  я  соорудил   еще  двух
небольших  андроидов:  одного  с  нулевым,  а  другого  --  с  отрицательным
коэффициентом  умственного  развития.  Оба до  воздействия "хип-хопом"  были
столь же замкнуты и неразговорчивы. Но стоило только слегка нарушить им ядро
интеллекта, как начался бурный процесс саморазвития.
     -- Еще  раз извините,  Франц, что прерываю  вас,--  Густав  был  слегка
озадачен,--  но я  как-то с трудом понимаю, что из себя  может  представлять
нулевой или отрицательный коэффициент. Вы не могли бы объяснить подробнее?
     --   Здесь   нет  ничего   сложного,--   пожал   плечами   Богенбрум.--
Отрицательный  интеллект  аналогичен  нашему, только  имеет  противоположную
направленность. Нулевой разум же представляет собой  сознание в чистом виде,
не замутненное никакой информацией. Вот и все.
     --  А-а,--  протянул   Густав.   Он  все  равно   не  уловил  концепцию
отрицательного разума.
     -- Между прочим, оба этих андроида  в своем развитии  устремились  не в
положительном,   а    в   отрицательном   направлении,   причем   темпы   их
интеллектуального   роста   значительно  превысили  показатели  предыдущего,
утраченного, экземпляра. В  кратчайшие сроки они  могли  уже претендовать на
проявления   гениальности.   Отсюда  второй  вывод:  стохастические  системы
тяготеют  к  отрицательному  развитию и именно в этом  направлении достигают
наибольшей эффективности. Положительный рост для них чужд.
     -- У вас имеются обоснования подобным выводам?
     -- Пока что нет. Но, я думаю, с вашей помощью, если вы не откажете, они
скоро появятся. А что это за бунгало, Густав?
     -- Не имею  ни  малейшего понятия. Оно всегда пустовало с того времени,
как я сюда переехал. Хотите посмотреть?
     -- Да, домик на вид симпатичный.
     Франц прислонил велосипед к небольшой секвойе и вместе с Эшером подошел
к  двери  особняка.  Люпус, распознав  чужаков,  спроецировал в их  сознание
угрожающе-предупредительные  сообщения.  Густав,  однако,  как  все   жители
Кантабиле, владел  процедурой-"вездеходом": после нескольких  телодвижений и
междометий двери бунгало распахнулись.  Внутри все выглядело  так, как будто
хозяева только что  отлучились. Свет везде зажегся, автоматика уборки быстро
засосала отложившуюся  кое-где  пыль,  а  холовизор  включился  на  каком-то
развлекательном  канале.  Обстановка была вполне стандартной, но Францу  она
весьма понравилась. Обойдя  бунгало,  он заявил Густаву,  что этот  дом  его
устраивает как нельзя лучше.
     --  Мне еще никогда не  приходилось  жить  в  таких виллах.  Все как-то
перебивался  по гостиницам  или  меблированным  апартаментам. А  меня отсюда
никто не попросит?
     Густав объяснил Богенбруму способ регистрации бунгало на себя -- на тот
случай, если он решит осесть  здесь окончательно. Франц закатил  велосипед в
прихожую и пригласил Густава на чашку кофе.
     -- К  сожалению,  традиционного.  Осмотрюсь  попозже  -- авось, хозяева
что-нибудь припрятали в кладовке.
     Эшер вежливо отказался, сославшись на позднее время и необходимость для
Франца отдохнуть  после  долгого  перехода. Они  договорились встретиться на
следующий  день  утром  у  Стива.  Пожелав  друг другу спокойной ночи, новые
знакомые расстались.
     ***
     <i>"...  не  нова,  но  воспринимается  не  всеми.  У  вас  имеется  некий
ограниченный набор ощущений, позволяющий вам перемещаться в окружающем мире,
воспринимать поступающие извне сигналы, интерпретировать их, принимать на их
основе решения, действовать.  Механика взаимодействия с внешним миром скучна
и  монотонна.  Мир  инерционен --  что вы видите сейчас, будет перед вами  и
ближайшие  пять   минут,   повторится  завтра,  через   год   и  так  далее.
Инерционность и повторяемость --  одни  из  главных свойств  внешнего  мира,
условия  нашего с вами существования.  Мы не можем их оспаривать или менять.
Мы видим мир сквозь  очень  узкую щель, которую  не  в состоянии раздвинуть.
Считайте это  дефектом нашего развития, или особенностью, или преимуществом.
Я склонен полагать,  что это, скорее всего,  дефект.  Внутри  нашего  черепа
находится большой и загадочный орган,  функции которого, похоже,  сводятся к
тому, чтобы не дать нам узнать об окружающем мире сверх того, что необходимо
для повседневной  борьбы  за существование на животном уровне. Вы следите за
моей мыслью?</i>
     <i>--  Да.  Но,   должен  заметить,  с  подобными   размышлениями  я   уже
сталкивался.</i>
     <i>--  Естественно,  об  этом думали многие.  Оригинальных  мыслей,  между
прочим, уже не осталось: мысль -- это ответ на  вопрос, а вопросы чаще всего
задаются  ненужные.  Это  искусство:  знать,   какие  вопросы  позволительно
задавать,  а  какие  нет.  Людям   почему-то  кажется,  что  любые   вопросы
позволительны. Только социальные привычки и опыт ставят на рот кляп: ребенок
может  спросить,  почему  снег не зеленый и не падает вверх,  взрослый таких
вопросов не  задаст --  ему в свое  время уже объяснили,  что задавать такие
вопросы глупо. Планка глупости у всех разная, но, в подавляющем  большинстве
случаев,  низкая. То, что многим кажется  мудростью,  пришедшей с  годами,--
чаще всего выработанный за долгие годы ограничитель, если хотите -- условный
рефлекс, отсекающий определенный набор вопросов, нелепость которых остальные
люди в силу недостаточного возраста  еще не усвоили. А так  как глупость  --
наш самый  большой  общий  знаменатель, то  одни и те  же  вопросы постоянно
повторяются.  Философы и  мыслители  склонны  задавать  самые  бессмысленные
вопросы, но просто над ними нет никого,  кто шлепнул бы их по губам  и велел
молчать.</i>
     <i>--  Следует  ли  понимать,  что  мучительные   поиски   истины,  смысла
существования -- это  тоже всего лишь бесплодный путь, по которому люди идут
вследствие изначально неверно выбранных ориентиров?</i>
     <i>-- Ничего  бесплодного на  самом  деле  не бывает,  просто  плоды  чаще
достаются горькие. Если кому-то поиски смысла жизни позволили скрасить досуг
--  что ж, это  можно только  приветствовать. Особенно если  данная личность
занималась  философскими  или  религиозными  изысканиями  вместо  погони  за
властью, деньгами или славой. Впрочем, сравнительная польза --  предмет тоже
весьма относительный. Мы рискуем сильно отклониться от темы.</i>
     <i>-- Мы и так уже отклонились. Если не ошибаюсь,  разговор вначале  шел о
восприятии внешнего мира.</i>
     <i>-- Ах  да, действительно. Сегодня я рассеян. Завершим эту тему, а потом
вернемся назад. Так вот, кому-то в голову много лет  назад пришел совершенно
бессмысленный  вопрос:  а  зачем  мы  живем?  Этот  человек  стал  тормошить
остальных, но ответа так и не добился. Вопрос же, отличающийся заразительной
нелепостью,  засел в  голове  у многих  поколений, и всевозможные  умники  и
пророки на протяжении веков регулярно пытались сформулировать на него ответ.
Накопилась масса  вариантов, но, поскольку вопрос не перестают задавать и по
сей день, можно полагать, что удовлетворительного ответа не имеется.</i>
     <i>-- Получается, что этот вопрос не следовало вообще задавать?</i>
     <i>-- Естественно.  Свойство  бессмысленных вопросов: на  них можно давать
какие угодно ответы, любой сгодится. К примеру: чтобы обеспечить необходимое
количество  органики  для кладбищенских  растений. Или своей  смертью внести
скромный  вклад  в  увеличение   похоронной  статистики.  Или   же  траурной
церемонией  разнообразить скучный быт своих родственников  и знакомых. Можно
выбрать афористические варианты: жизнь  --  это раскрытый в  вопросе  рот, а
крышка  гроба  его  захлопывает.  Несколько  брутально  звучит, правда.  Вот
вариант  поизящнее:  рождение --  это  вопрос,  а смерть  -- ответ  на него.
Подобных   псевдозначительных  высказываний   можно  наплодить  неисчислимое
количество,  чем,  собственно, многие  и  занимались. Кажется, я начинаю  им
уподобляться; покончу с  афоризмами. Рассуждая в  более широком плане, можно
сказать, что человек -- это вопросно-ответная машина. Я не имею в виду здесь
философствования   или    бытовую   любознательность.   Это   характеристика
мировосприятия организма,  его способ существования. Познание  происходит по
принципу "вопрос-ответ". Когда  вы  на  что-то смотрите,  то посылаете через
зрение запрос. Через глаза к вам приходит и ответ: данный предмет  (явление)
представляет  из  себя  то-то   и  то-то,  имеет  цвет  и  форму.  Когда  вы
прикасаетесь к  чему-либо рукой, то направляете  тактильный  запрос, получая
через руку ответ: данный предмет шероховат  или гладкий,  колется или режет,
безопасен   или  убивает.  Со  слухом  аналогично:  уши  --   это  постоянно
действующий  запрос,  обращенный  ко внешнему миру.  Обоняние  действует как
вопрос с каждым вдохом. Мы получаем ответ  от внешнего мира относительно его
свойств  именно в  соответствии со  сформированным  органами чувств  набором
вопросов. Этот набор в  готовом  виде  существует от рождения,  лишь немного
модифицируясь  воспитанием.  Отклонения от  стандартного  набора встречаются
достаточно часто --  у гениев, сумасшедших, провидцев. Их мозг задает другие
вопросы, соответственно, получая  другие ответы. В голове у  них формируется
иная  картина мира,  а  оставшаяся  часть  человечества начинает им по этому
поводу  завидовать.  Им  -- это,  конечно,  не сумасшедшим.  Все хотят  быть
пророками или гениями, хотя  грань между ними и полоумными весьма зыбкая. Но
так  как  невозможно научиться тому,  чтобы стать гением и пророком,  то  их
истребляют  --  из   чувства  зависти   и  раздражения,  конечно,  а   потом
возвеличивают, поскольку мертвым никто не завидует.</i>
     <i>Итак, какой-нибудь мистик в результате  долгих  и  мучительных процедур
(молитв,  поста,  самоистязаний,  приема наркотических  средств  и  прочего)
начинает видеть нечто, представляющееся ему высшей  реальностью. Эти вспышки
или озарения обычно кратковременны и  объясняются  тем, что часть  мозгового
аппарата,  участвующая  в  постановке  вопросов,  оказывается  на  мгновение
отключенной.  Щель, через  которую мы  воспринимаем мир, у мистиков и гениев
немного изменяется либо  смещается, чаще всего  временно. У сумасшедших  это
отверстие,  видимо,  смещено  постоянно. Но у  всех --  как  гениев,  так  и
полоумных -- по-прежнему остается щелью, и это следует хорошо запомнить.</i>
     <i>-- Так что же, мистический опыт не имеет никакой ценности?</i>
     <i>--  Абсолютно.  В  чем  ценность  опыта, который невозможно  повторить?
Ничтожная. Хотя мистики пытались составить подробные инструкции насчет того,
как  достичь  "просветленного"  состояния,  толку  от этих указаний  нет.  В
стремлении увидеть эту альтернативную реальность приходится подвергать  себя
таким  издевательствам,  что  подавляющая  часть  населения  эти  инструкции
игнорирует. Напрасны уверения "просветленных" личностей в том, будто наш мир
--  иллюзия, скрытый  органами чувств, и достаточно эту иллюзию сорвать, как
занавеску, чтобы перед нами  открылась истинная реальность. Представим  себе
гипотетическую  ситуацию:  подавляющее  большинство  людей  живет  в  режиме
постоянного просветления, считая это  единственной возможной реальностью.  У
них  в  глазах хроническое сияние, в ушах  -- космический  шум, божественная
любовь разливается  по всему телу, пульсирующие потоки проносятся сквозь все
вокруг.  Мир светится и  вибрирует. В  таком ощущении проходит вся  жизнь,--
люди, естественно,  свыкаются с  таким взглядом на вещи, спокойно  занимаясь
повседневными  делами: добывают  пищу, размножаются  и так далее. Неожиданно
появляется пророк, который вследствие  хронического голодания, эпилепсии или
тяжелой   родовой   травмы   начинает   видеть   мир   (причем  проблесками!
исключительно  как мгновенные озарения!) точно  так  же,  как  мы с вами. Он
старается убедить остальных, что, оказывается, на самом-то деле все выглядит
иначе! Раздаются и  другие голоса  в его поддержку -- поэты пишут о каком-то
темном и  жестоком "настоящем" мире, где ничего не светится и не пульсирует,
а космический  гам  не действует  на нервы. Причем  увидеть  этот мир можно,
только пройдя  массу труднейших испытаний. Возникает небольшая группа людей,
некая  клика  ясновидцев  (на  самом деле  -- шарлатанов),  якобы  владеющая
рецептом  проникновения в этот мир. Остальное население начинает нервничать,
так как  кто-то его в чем-то опередил.  Но поскольку реальность эта остается
недостижимой,  то  волей-неволей  приходится  мириться со своей ущербностью.
По-моему, большинство людей интуитивно делает правильный выбор,  оставаясь в
рамках своего  родного мира и  понимая, что  никаких других реальностей нет,
есть только разновидности иллюзий.</i>
     <i>-- Кажется, что-то в этом духе говорят старые религии.</i>
     <i>-- Возможно,-- не знаю, подробно этим не интересовался. В конце концов,
что такое реальность? Ощущаемая нами иллюзия? А что такое иллюзия? Кажущееся
проявление реальности? Или  одна из граней реальности? И кажущееся для кого?
И в чем  качественная разница между  тем, что кажется, и тем, что якобы есть
на  самом  деле? Граница  очень размыта, вернее, отсутствует. Никто не может
охарактеризовать реальность иначе,  чем то, что мы ощущаем как нечто внешнее
по  отношению  к себе. Но ощущаем это  мы сквозь ту  же самую узкую щель  --
стандартную для  нас,  так называемых  нормальных людей, блуждающую  --  для
прочих ясновидцев и ненормальных. Можно  сказать так:  иллюзия у всех общая,
только угол зрения на нее разный. Даже если бы разные пророки видели  разные
миры совершенно по-своему, был бы наверняка один объединяющий фактор.</i>
     <i>-- Какой же?</i>
     <i>-- Инерционность. Без нее невозможно накопление  и передача информации.
А что  есть наша жизнь, как не  накопление и передача информации?  Я не могу
знать,  что  увижу,  если,  допустим,  разорву свою  щель  восприятия, и мир
обрушится на меня  без всяких  дозирующих  клапанов.  Скорее  всего, ничего:
внешний, непознаваемый в нашей обыденности мир -- это нечто, где отсутствует
инерция, я его попросту не увижу. У меня будет нулевое восприятие, так как я
изначально  --  в  силу конструкции  организма  --  могу оперировать  только
инерционными понятиями. Скажем  упрощенно: мир  без  инерции -- это  мир без
прошлого.  На  самом-то  деле у нас с вами нет  ничего,  кроме прошлого.  Мы
как-то не задумываемся  над тем, что живем  не в настоящем, а в прошлом. То,
что кажется нам настоящим,-- фактически уже прошедшее, случившееся несколько
мгновений  назад  и  только сейчас добравшееся  до  нас  по  каналам  нашего
восприятия. Мы видим  падающий камень, но на самом деле  он уже упал, а наши
глаза, приняв  за  несколько  мгновений  до  этого  какой-то объем  световых
колебаний, через  сетчатку направили  необработанные сигналы в мозг, который
перевернул картинку (мы  все  видим  верх ногами),  рассортировал  ощущения,
сопоставил их с  имеющимися  шаблонами и определил поступивший  к нему поток
информации  как визуальное  представление устремившегося к земле  камня.  То
есть,  событие уже состоялось, а нам оно  кажется  происходящим  сейчас. Это
можно сравнить с доходящим  до  Земли светом звезд, давным-давно угасших. Мы
их  видим, но их уже не существует. Аналогично с тактильными  ощущениями: вы
ощупываете  предмет, в  силу привычки  думая,  что воспринимаете его сейчас.
Однако нет -- вы  ощупываете то, что ушло в прошлое и в данный момент уже не
существует.</i>
     <i>Чтобы  воспринимать  настоящее,  мы  должны видеть  будущее,  причем  с
опережением,  равным моменту инерции.  А  так  -- у  нас  нет  ничего, кроме
прошедшего.  Настоящее  уже  ушло,  превратилось в  прошлое,  а  будущее нам
недоступно. Особенности нашей  конструкции,  не более. Мы  оперируем  только
собственными ощущениями, иначе говоря, иллюзиями. Нам только кажется, что мы
воспринимаем  мир  в  динамике.  На  самом  деле  мы  оперируем   статичными
фантомами, которые с некоей  дискретностью, определяемой  быстродействием  и
разрешающей  способностью  мозга,  поступают  к  нам  из  прошлого.  Иллюзия
динамики  создается по принципу  кинематографа:  двадцать  четыре раздельных
кадра  в  секунду  сливаются  в непрерывное  зрелище,  опять-таки  благодаря
инерции, присущей мозговой деятельности.</i>
     <i>-- Я вас все-таки не понимаю. Почему именно инерция?</i>
     <i>--  Это наш с  вами способ  существования  и одновременно -- восприятие
мира. Все вокруг -- движение и торможение,  то  есть проявление  одной  силы
инерции. Так, во всяком случае, видится через нашу щель. Это,  между прочим,
даже не двери восприятия, скорее, театральный бинокль. Мы и воспринимаем мир
только  лишь потому,  что он инерционен и фиксируется сознанием.  У нас есть
возможность накапливать  и интерпретировать ощущения -- опять-таки благодаря
инерции. С  нашего  угла зрения  на реальность предметы и явления  сохраняют
относительную продолжительность во  времени, поэтому  опознаются, отделяются
от других, классифицируются. А что есть инерция, как не продолжительность во
времени? Она  -- неотъемлемое условие нашего существования,  нашей  механики
познания. Для нас объекта, не имеющего инерции, попросту не существует,-- он
не фиксируется  сознанием, вы  ничему не можете его сопоставить.  Да  и само
существование  можно  определить  как  наличие  инерции.  Если уж говорить о
совершенном внешнем мире, не зависящем от наших ощущений, мире по-настоящему
реальном,  то это нечто,  не имеющее инерции,  то  есть  мир  потенциальный,
непроявленный..."</i>
     Несколько страниц было вырвано.
     <i>"... двери для того  и запечатаны, чтобы никто  не пробовал их открыть.
Но нет  же,-- обязательно отыщется какой-нибудь авантюрист, который  захочет
провинтить  в  них  дырочку  или  подобрать  отмычку,  будто  за  ними   его
обязательно  ожидает  невероятное  открытие. Однако  все, что  он  увидит  в
замочную скважину,-- это трудно объяснимые, отрывочные, бессвязные фрагменты
совершенно  инородных явлений (для  того, кстати,  они  спрятаны за  прочной
дверью),  адекватно  воспринимаемых только существами с другой организацией,
так сказать, с другой пропускной щелью.  Двери плотно  закрыты, не пытайтесь
их взламывать!</i>
     <i>-- Но как же относиться тогда  к тем, кто  родился с  некими особенными
способностями, с даром ясновидения  или  целительства,  например? Они же  не
виноваты в своем таланте?</i>
     <i>--  Конечно,  нет. Как  физиономии и фигуры у всех разные,  так и  щель
восприятия  колеблется в ту  или иную сторону,-- незначительно, естественно.
Вы и  в  изуродованном обрубке-калеке всегда опознаете человека,  аналогично
вариации  этой  щели не  приводят  к  тому,  что  личности,  имеющие  особые
отклонения в восприятии окружающего мира, то  есть с сильно  смещенной щелью
восприятия,  уж  очень  разительно  отличаются  от  всех  остальных. Они  не
чудотворцы, не боги и  не демоны. Они необычны только в глазах окружающих --
вы  сами  приписываете им невероятные  способности,  чаще всего связанные  с
гаданием, ясновидением или лечением. То есть, они уникальны ровно настолько,
насколько им удалось произвести  впечатление на  своих  современников,  а их
способности обычно сбалансированы изъянами,-- если что-то дается с избытком,
то пропорционально  отнимается в  другом месте. Человек  --  это емкость  со
строго фиксированным, одинаковым для  всех объемом (я не  имею  в виду объем
желудка  или кровообращение, естественно). Мы  все  отштампованы  по  одному
шаблону,  но  в его  пределах  возможны  некоторые  отклонения. Если  что-то
выпирает,  то  где-то соответственно убавлено. Красавчик всегда  оказывается
дураком.  Интеллектуала можно соплей  перешибить. Гений --  обычно сифилитик
или половой извращенец,  если не успевает умереть  от  туберкулеза.  Кстати,
последние  лет  двести  гении  перевелись полностью -- очевидно, в  связи  с
триумфом  антибиотиков.   Ясновидящие  склонны   к   истерикам,  хроническим
недомоганиям,  да  и  вообще  их  предсказания  носят  чаще всего  настолько
туманный характер, что гарантированно сбываются.</i>
     <i>Эти люди с особыми склонностями  представляют собой  аномалию.  Поэтому
живут  они  недолго  и  несчастливо,  если  только  им  не  удается  вовремя
избавиться  от  своих  уникальных дарований,-- тогда  они  могут дотянуть до
почтенного возраста.  Причуды ума --  это явно не то, ради чего нас  создала
природа  или какой-нибудь там  высший конструктор. Основная масса  населения
ведет полурастительное -- в интеллектуальном  плане -- существование, вполне
этим обходясь. Все равно  траектория одна и та же -- от родильной  палаты до
кладбища.</i>
     <i>Не забывайте, что жизнь в основном  уходит на обслуживание собственного
организма,  а не на  умственные забавы, философствование, поиски неведомого.
Если  подсчитать,  сколько  усилий  забирает  у  вас поддержание  в  рабочем
состоянии собственного  тела и удовлетворение его всевозможных потребностей,
то, согласитесь, вывод напрашивается один: вы существуете только ради вашего
тела. Ваши  мозговые функции  природу  мало интересуют: крокодил не замрет в
восхищении  перед  выдающимся умом профессора  астрономии,  а  запросто  его
скушает,  тогда  как  мускулистый   дикарь  от  крокодила  убежит.   Поэтому
проявление выдающихся умственных способностей и особые  таланты -- не  более
чем разные узоры на  лепестках миллионов цветов, растущих на одном лугу. Вам
ведь совершенно все равно, какую  ромашку общипывать при гадании? А вдруг на
ней было тридцать лепестков и  она считалась гением среди остальных ромашек,
имеющих десять-пятнадцать лепестков?  А ромашка  с буро-коричневой серединой
была мессией, в отличие от остальных, с желтой серединой?</i>
     <i>-- Давайте предоставим ромашкам самим выбирать себе гениев и вернемся к
людям.</i>
     <i>-- Пожалуйста. Я сейчас изложу свои сугубо  субъективные умозаключения,
а ваше дело -- соглашаться с ними или отвергать.</i>
     <i>--  По-моему,  вы только занимаетесь тем, что  излагаете  ваши  глубоко
личные гипотезы.</i>
     <i>-- Если бы было наоборот, вы не сидели бы рядом со мной в этой камере и
не записывали  мои разглагольствования на диктофон. Философскими сочинениями
завалены полки книжных магазинов -- берите, читайте.</i>
     <i>-- Да,  но не всех философов приговаривают  в наше  время к высшей мере
наказания.   В    вашем   деле   есть   медицинско-психологический   аспект.
Судебно-медицинский, выражаясь точнее.</i>
     <i>--  Вы  ошибаетесь, если  думаете,  что  за оставшиеся  несколько  дней
сумеете составить мой психологический портрет -- ради вашей  диссертации или
на потеху студентам-юристам. Те полудетские схемы, которые  вы применяете  в
ваших  исследованиях,  никогда не  позволят вам  подступиться  к  тому,  что
творится у меня в голове.</i>
     <i>--  Для  криминалистических  целей  той  малости,  что мы о  вас сможем
узнать, будет  вполне  достаточно.  Ваша  персона не настолько  значительна,
чтобы посвящать в детали наших бесед широкий круг лиц. Папка с расшифровками
магнитозаписей будет представлена начальству,  которое вряд ли пролистнет ее
дальше первых трех страниц,  затем  отправится в  архив, где покроется пылью
или плесенью, а впоследствии, к концу срока хранения, будет сожжена.</i>
     <i>--  Значит,  с  таким же  успехом мы можем  обсуждать  погоду. Не  вижу
смысла..."</i>
     Здесь в книге опять отсутствовало несколько листов.
     <i>"... воспользуюсь очередным  сравнением, которое,  естественно, немного
оглупляет  саму  идею.  Уподобим  человека  теннисному  мячику, с  той  лишь
разницей,  что  внутри,  в  самом  центре  этого  мячика,   находится  некая
воспринимающая сердцевина.  На  эту  сердцевину  падает свет сквозь дырочку,
проделанную  в  боку  мячика.  Эта  дырочка  --  та  самая  щель  восприятия
(возможно, через нее мяч еще и накачивают).  Она может находиться немного  в
другом месте,--  тогда на  сердцевину  спроецируется  другая картинка.  Щель
может иметь различные размеры у  разных мячиков,  и в  этом случае кто-то из
них окажется шизофреником, кто-то --  пророком, поэтом или прорицателем. Но,
помните, главное: диаметр у  всех мячиков строго фиксирован. Шаблон одинаков
--  на фабрике их всех делали по одной схеме, при  этом стремились  добиться
определенной упругости, прыгучести,  прочности и износостойкости. Умственные
способности вообще не  учитывались,  их появление у мячиков, скорее всего,--
досадная  случайность. А если  мячик захочет увидеть окружающий  мир  таким,
каким он  есть, весь и  сразу, а не через  узкую  щель,  то тогда необходимо
взять нож  и  полностью срезать у  мяча всю оболочку.  Естественно, от  мяча
тогда ничего  не  останется, одни  лохмотья, которыми в теннис не  сыграешь.
Поэтому и дырочка такая маленькая, чтобы мячик  прыгал, выполняя свои сугубо
теннисные задачи, а не восторгался (или ужасался) окружающим миром..."</i>
     Он  немного задремал  и выронил книгу,  которая, соскользнув по одеялу,
упала  на  пол.  Нагнувшись,  он  поднял  ее,  раскрыл  на первой попавшейся
странице и продолжил чтение.
     <i>"...  сплошные  дефекты.  Если бы существовала  всеобъемлющая  наука  о
законах  мироздания,  ее  следовало  назвать  дефектологией.  Земля:  пример
тотального  абсурда.  Хотите  сказать, мне недоступен высший смысл творения?
Почему?  Я  --  часть  самого  творения,  разве  у  меня  может  быть  иная,
противоречащая  логика? Если  да, то неизбежно следующее: придется признать,
что я неподконтролен Богу, иначе говоря, принадлежу какому-нибудь совершенно
другому создателю или попал сюда  случайно,  из  другой Вселенной. Но таких,
как я, были и будут, наверное, миллиарды. Впрочем, по логике старых религий,
человек  давно уже вышел из повиновения, и обескураженный Бог вынужден мягко
призывать его  к  заключению  контракта:  будь хорошим  мальчиком (девочкой,
евнухом), тогда попадешь в рай. Что мешало тебе с самого начала сделать всех
хорошими?  Собственное  неумение?  Но зачем  в  таком  случае  сваливать  на
человека свои ошибки? Почему мы должны за все расплачиваться? И, кстати, что
такого  замечательного в этом  раю? Если  предлагаете  контракт, то,  будьте
добры, озвучьте ваши предложения,  а не заставляйте доверчивый народ гадать,
что  его ожидает по выполнении всех условий. Так не  ведут дела даже в самой
захудалой туристической фирме. Казалось бы, чего проще:  устройте вселенское
шоу  в доказательство своего существования, предъявите вашу продукцию -- рай
-- потенциальным  заказчикам, однако нет,  мы  будем кокетливо прятаться  от
глаза человека. Говорите,  всем  в  раю будет хорошо? Всем никогда не бывает
одновременно хорошо  вместе. Изготовитель Адама и Евы с проклятиями изгоняет
их  из  рая потому,  что его  собственная разработка  оказалась  уязвимой от
козней им же самим  созданного пресмыкающегося.  Говорят, до Евы была Лилит.
Куда  она делась? Бог сжигает Содом и  Гоморру, где спроектированные им люди
развлекались,  как  могли,  в  силу  своих  конструктивных  особенностей.  А
устройство  Потопа? Не  стоит  удивляться, что люди обладают многочисленными
изъянами: строить  человечество на столь скудном генетическом материале, как
Ной с потомством,-- даже дети знают, что  кровосмешение ведет  к вырождению.
Да  что  говорить о людях? Бог  не  в состоянии управлять своими  ближайшими
ассистентами.  Ангелы  стали  путаться  с  дщерями  земными,--  пришлось  их
кастрировать.  Зачем-то  понадобилось  придумывать  дьявола:   очевидно,  по
извечному  принципу   создания  трудностей   себе  самому,   дабы  было  что
мужественно   преодолевать.  Кстати,   сатана   во   многом  оказался  более
преуспевающим менеджером и оброс  многочисленной клиентурой. Задвинутому  на
второй  план  дьяволом  Богу перепадает  лишь то,  что  всласть  нагрешившее
население раз в неделю, или  того реже,  вспоминает его в церкви.  Тщедушная
попытка напомнить  о  себе Иисусом,  которого,  не  успел  он раскрыть  рот,
благодарный  народ  приколачивает  гвоздями  к столбу.  Зато  сколько  потом
удобных поводов  для  пьянства  и  чревоугодия: Рождество, Пасха.  А бред  о
непорочном зачатии? Любое зачатие  порочно,  поскольку  человек -- в  полном
соответствии с Божьим  проектом --  насквозь порочен и  дефектен.  Сама идея
размножения  пропитана  идиотизмом.  Самец,  утомительно окучивающий  самку,
делающую вид, что секс ей ни к чему, хотя хочется ничуть не меньше. Механика
полового акта  вообще  анекдотична: всякую  честную девицу в  первую брачную
ночь  тянет на  рвоту при  виде того, что  в  нее  собираются ввести. Девять
месяцев беременности,  во  время которых беспомощная  самка деформируется до
безобразия,  после чего с  муками исторгает из себя еще более беспомощный  и
бесформенный продукт.  Дети,  любить  которых  невозможно, но  все почему-то
стараются: так принято. Как можно  любить  эти неуправляемые, бессмысленные,
зловонные образования? Простой тест на пригодность человека к существованию:
роди ребенка и оставь его в поле или лесу. Что от него  останется через пару
дней?  Хорошо, что  семья  рухнула:  это  был  вынужденный союз  двух калек,
знающих, что поодиночке -- в силу  своих дефектов  -- они не управятся. Дети
вырастают  и  уезжают  от родителей подальше,  навещая  их  только  в минуту
финансовых  затруднений.  Сейчас хоть смерть  приняла благообразные формы, а
раньше? Ходячие трупы, лишь по ошибке задержавшиеся в этом  мире, вызывающие
омерзение  у любого встречного.  Почему Бог  не  выбрал  модель  образцового
однополого общества, где каждый  индивидуум размножается почкованием, умирая
в полном расцвете сил в  строго отмеренные, неизменные сроки? Почему человек
настолько зависит от  малейших капризов  природы того  самого  земного шара,
куда   его   целенаправленно   поселили?   Зачем   необходимо   каждый   год
организовывать  все  новые эпидемии,  изобретать  все новые  болезни,  чтобы
миллионами  косить  свое  собственное   произведение?  Неужели  нельзя  было
встроить  какие-нибудь  ограничители, а не заставлять каждого самца выделять
за  свою  жизнь  миллиарды  сперматозоидов  и  содержать  его  в  постоянной
готовности наброситься на любую желающую подругу? Дефекты, дефекты; везде --
непродуманность, ошибки,  абсурд. Может, кто-то  скажет,  что  пребывание  в
человеческой  шкуре  -- временное  и главное  путешествие  начинается  после
смерти?  Но  я уверен,  в иных мирах --  точно такой же бред,  беспорядок  и
бессмыслица. Да  и зачем нас морить здесь?  Неужели нельзя было спланировать
мироздание так, чтобы обойтись без инкубатора  и  скотомогильника? Боженька,
наверное,  скрытый садист, если  решил, что особо ценные  для него  качества
можно  получить  только  от всласть намучившегося  населения.  А  эта угроза
Армагеддона?   Бред   какой-то:  Бог   прямым   текстом   признает   наличие
неподчиняющихся ему  сил,  то есть,  иначе  говоря, собственное бессилие,  и
намерен  в  ходе  большой  драки  (где он  все  равно победит,--  непонятно,
впрочем, тогда, зачем  эту драку устраивать) уничтожить почти всех созданных
им детей земных, вся вина которых в том лишь, что они не нравятся  родителю.
Богу мало, что люди всю жизнь мучаются в сотворенном им питомнике. Он должен
еще устраивать среди  них  прополку,  тем  самым  признавая свои  никудышные
способности сеятеля.</i>
     <i>Человек инстинктивно ощущает свою дефектность и льнет к стаду. Но стадо
также само по себе беспомощно и вынуждено искать себе главаря -- мерзавца по
определению, потому что, будучи ничуть не лучше,  ставит себя выше таких же,
как  он,  калек. Затем  группы мерзавцев сами  собираются в свои руководящие
стада и выбирают себе поводырей, поводыри -- своих начальников, и так до тех
пор, пока не теряется смысл этой иерархии, и остается тупое  подчинение толп
дефективной воле, проявляемой сборищем высокопоставленных  подонков.  Однако
правящие  подонки  тоже  страдают  от дефектов, и, чтобы подавить  комплексы
неполноценности  и  доказать свое  право содержать  стадо  в узде, регулярно
устраивают  бои  друг  с  другом,  единственным  итогом  которых  становится
причинение  своим подчиненным массам еще  большего  урона.  Для этого, между
прочим, было  придумано  насквозь лживое понятие  "родины".  "Родина" -- это
всего лишь эвфемистическое обозначение  национальной бюрократической машины,
которую  положено всем стадом  защищать  от  внешней угрозы. После очередной
бойни    искалеченные    толпы,   неспособные    самостоятельно    устранить
новообразованный  ущерб, вновь  с  надеждой взирают  на  повелителей.  Смена
поводырей  происходит только тогда,  когда их дефектность  станет вопиющей и
значительно превысит  средний  уровень идиотизма по стаду. Я глубоко уверен,
что  любой  политик  непременно состоит из  трех  слагаемых: вора, негодяя и
идиота.</i>
     <i>-- Но как же в таком случае быть с  популярностью, которой эти деятели,
очевидно, пользовались у народа?</i>
     <i>--  Очень просто.  Населению свойствен еще больший идиотизм.  Любые так
называемые  "демократические"  процедуры  эпохи  позднего  средневековья  --
выборы,  референдумы   --  всего  лишь  фиксировали  массовое  кретиническое
сознание. Заметьте, что всякий свежевыбранный вождь,  дорвавшись до  власти,
тут же  начинал  вести  себя в соответствии  с доминирующей слагаемой.  Если
президент  или премьер --  идиот, то счастлив просто дурачиться перед  любой
аудиторией, дома  и  за  рубежом, а  вместо  него  казнокрадством и  аферами
занимаются  другие. Если  он  --  вор,  то  занят хищениями,  и  ему некогда
паясничать перед избирателями. Если вождь -- негодяй, то давит соперников, а
заодно и избравшее его население внутри страны, строя завоевательские планы,
но не  забывая при этом поворовывать. Впрочем, у политиков к одной слагаемой
так или иначе подмешиваются  две  другие. Наиболее  распространено сочетание
вора и негодяя, обеспечивающее государственным мужам максимум выживаемости.</i>
     <i>-- Надо сказать, у вас весьма пессимистичный взгляд на вещи.</i>
     <i>-- Точнее  будет сказать --  циничный. Я еще и мизантроп в придачу. Вся
наша  история   --   недоразумение.  Возьмите  любую  детскую  энциклопедию,
пролистайте исторический раздел. Сплошные массовые убийства,  казни,  пытки.
Груды  тел  заложников,  эпидемии,  мародерствующие армии. Уместен ли  здесь
оптимизм?  У  меня  часто  закрадывается  подозрение,  что  человечество  --
неудачная  курсовая работа какого-нибудь межгалактического студента, и скоро
строгий преподаватель, проверив ее, в гневе отправит на уничтожение.</i>
     <i>-- Но не все же так безрадостно.  Ведь были, очевидно, какие-то светлые
пятна. Возьмем,  к  примеру, искусство --  живопись или музыку. Какой  полет
мысли! Какие возвышенные чувства! Вы слушали третью симфонию Вагнера?</i>
     <i>-- Вагнер не писал симфоний.</i>
     <i>-- Как так -- "не писал"? У меня есть каталог...</i>
     <i>-- ... составленный фирмой звукозаписи, которая сама же и соорудила всю
эту вавилонскую фонотеку  с помощью бесхитростных компьютерных  программ под
названиями "КиберМалер", "ТехноМоцарт  Турбо", "Хачатутрис"  и так  далее. К
вашему  сведению:  когда  запасы классической  музыки несколько десятков лет
назад оказались исчерпаны, их решили пополнить, учитывая спрос, именно таким
способом. Сначала в каталогах указывали на  отличие между авторскими опусами
и,  скажем так,  производными,  но  впоследствии  все  смешалось,--  средний
потребитель  все  равно  не  ощущает  разницы. Я уверен:  вы  --  счастливый
обладатель всех шести опер Бетховена, десяти ораторий Стравинского и полного
цикла балетов Шуберта.  Не  стоит  по  этому  поводу  огорчаться.  Некоторые
образцы машинного искусства ничуть не хуже оригиналов. Да и какая разница, в
конце концов: музыка -- тот же товар, если он  вам нравится, пользуйтесь  на
здоровье,  не  спрашивая, что  да  откуда. Из стоящих  у  вас дома на  полке
альбомов  по  живописи  более двух третей  --  фальсификации, однако это  не
помешало  вам наслаждаться  "полетом мысли"  художника. Картины  Малевича  и
Мондриана  компьютер  генерирует вообще без  участия человека,  со скоростью
пятьдесят полотен в секунду.</i>
     <i>Любое   проявление  человеческой  деятельности,   будь  то  наука   или
искусство,--  всего лишь  бесплодные попытки преодолеть свои  изъяны, но при
этом  количество  дефектов нарастает лавинообразно. Наука бодро плодит новые
изобретения,  призванные облегчить  жизнь, но лишь увеличивающие смертельную
опасность:  средства передвижения сталкиваются, падают и взрываются; бытовые
предметы при малейшей неосторожности могут покалечить или убить кого угодно;
лекарства помогают от  одного  недуга (может быть), но  распахивают организм
для сотен  других  болячек,  внося  непредсказуемые  изменения; "улучшенные"
продукты  питания разъедают тело изнутри;  а  истинным  триумфом цивилизации
можно  считать  созданный для  защиты населения  необъятный арсенал  средств
уничтожения   населения.  Искусство  --   попытка  подняться   над   ужасами
повседневности, но  попытка ущербная,  хотя  бы  в  силу  того,  что  лучшие
произведения созданы гениями, то есть особями, дефектными по определению. Да
и  назначение  искусства  весьма  сомнительно и  сводится  лишь  к  поставке
наслаждений для  ищущего отдушину человечества.  Да, именно наслаждений:  не
надо изображать  из  себя эстета, имитирующего  необходимость  приобщения  к
неким возвышенным  идеям. Скажите просто: я ощущаю экстаз от лосося на пару,
бокала  шампанского,  Марселя  Пруста и симфоний Моцарта.  Другому  на вашем
месте  будет приятно от отбивной с  кровью,  хорошей дозы секса, вестерна по
"ящику"  и  рок-н-ролла.  Даже   самые  мучительно  сложные,  трагические  и
безнадежные  сочинения  предназначены доставлять наслаждения  --  публике  с
мазохистским  уклоном.  Да  и благородный смысл  искусства как-то  теряется,
когда какой-нибудь сержант,  начитавшись  комиксов  и нажравшись пива, после
громовой   отрыжки  нажимает  на  кнопку  и  отправляет  посылку  с  ядерным
содержимым рвануть над городом, где рафинированный профессор  под звуки Баха
в своем кабинете упоенно размышляет над судьбами человечества. Бог -- любого
определения и классификации --  явно недоработал. В последнее  время он даже
стал,  руками  человека,  сводить свое  творение  на  нет.  Наивные  экологи
полагают, будто злые и недалекие люди уничтожают природу. Как будто  человек
существует  отдельно   от  нее  или  сам   приобрел   функции  божественного
распорядителя! Нет, гибель природы заложена в самой системе,  а  мы -- всего
лишь  тупое  орудие в  руках неумелого строителя.  Вот,  пожалуйста, скоро с
природой будет покончено,  и везде  заплещется океан. Можно  попытаться меня
убедить, что только  наша  планета не  удалась, а в остальной Вселенной дела
обстоят  на редкость удачно.  Я  должен скакать от  восторга на одной ножке,
воздавая хвалу Богу  из-за того, что, хотя  вся моя жизнь --  вымершему коту
под   хвост,   где-то,  в  какой-нибудь  занюханной  галактике,  цивилизация
папоротников развивается гармонично,  делая  необычайные успехи? Тем  более,
что никто не спешит по этому поводу  с доказательствами. Зрелище кучи тускло
светящихся звезд не вдохновляет  на молитвы во  славу Господа. Все равно  их
всех  засосет  очередная  черная  дыра  --  еще  одно доказательство  Божьей
сметливости, в соответствии с которой, нужно все долго строить, чтобы тут же
отправить на переработку. У Бога все убого, вот вам дежурная присказка..."</i>
     Старые философы для Стива были  наилучшим  снотворным. Он всегда брал с
собой на  ночь  в кровать что-нибудь из груды прочных, но слегка потрепанных
книг, оставшихся в  кабинете от  прежнего  владельца.  Вот и  на  этот  раз,
прихватив  старинный  том с бесконечными  диалогами живших много  лет  назад
мудрецов, он  пролистал несколько страниц,  зевнул пару  раз и вскоре крепко
заснул. Желудок его больше не беспокоил.
     ***
     Стив и  Густав  курили, выпуская такое количество дыма, что  в гостиной
только  угадывались  контуры  предметов,  а  люпус даже поинтересовался,  не
случился ли  в доме пожар. Автоматика уборки уже в который раз всасывала дым
и  освежала воздух, но интенсивно продуваемые толстенные мексиканские сигары
неизменно брали верх.
     --  Мне  кажется, все приличия  давно уже нарушены. Он мог  бы  заранее
связаться  с  нами по  холофону и  отменить встречу, а  не опаздывать  таким
вопиющим  образом.  Впрочем, если он не придет,  это  следует  рассматривать
просто как нежелание с  нами общаться или  своеобразную манеру прощания. Кто
знает, возможно, наша компания не пришлась ему по душе.
     --   Вчера  ничто  на  это  не  указывало.   Напитки   ему  определенно
понравились.
     -- И ты, конечно, просветил его насчет устройства интерферотрона?
     -- Ну, разумеется, он сам проявил интерес.
     --  Который  мог  угаснуть после полутора  или двух  часов  объяснений.
Надеюсь, лекция не была особенно затяжной?
     Густав   вздохнул,  скрывшись  в  табачном   облаке.  Его   разъяснения
действительно могли  оказаться утомительными --  перебирая  в голове события
вчерашнего вечера,  Эшер вспомнил,  что, как ему  показалось, Богенбрум пару
раз всхрапнул  во время его  монолога.  Перспектива коротать  дни в компании
резонера и архивариуса, пусть даже и владеющих волшебным сезамом напитков,--
вряд ли это кого-нибудь  прельстит. Богенбрум мог с  утра пораньше,  оседлав
велосипед, скрыться в неизвестном направлении.
     -- Даже если бы мой рассказ ему наскучил, Богенбрум не из тех, кто стал
бы  безропотно терпеть.  Мне  он показался  достаточно энергичным  и  прямым
человеком.  Да и бунгало ему пришлось  по вкусу. Кроме того, он сам говорил,
что нуждается в нескольких днях отдыха после перехода через горы.
     --  Скорее, он больше  нуждается в нескольких  десятках  миль,  которые
надежно отделили бы его от нашего общества. Я советовал бы тебе аннулировать
его   регистрацию  бунгало  --  кто  знает,  может,  домик  еще  понадобится
очередному пришельцу с  гор. Только  давай  договоримся, что в следующий раз
ходом светских бесед буду управлять я.
     --  По-моему, мы  делаем  поспешные выводы.  А вдруг  с  ним что-нибудь
случилось?
     -- Ради бога, Густав,  что может произойти с человеком за эти несколько
часов в нашей глуши? Попробуй связаться с ним по холофону, не исключено, что
он после вчерашней передозировки проснуться не в состоянии.
     Эшер вызвал на связь  бунгало, где заночевал Богенбрум,  однако с  того
конца никто не ответил.
     --  Вот  видишь,  Густав,  наш  гость  попросту  предпочел  без  лишних
церемоний  исчезнуть. Придется тебе  теперь  топать  к  домику и  заниматься
регистрационными делами. Могу составить компанию, если ты не против.
     Густав  не  возражал, и вскоре они стояли  у порога  бунгало.  Макналти
чертыхался -- по дороге он  поскользнулся на тропинке и упал в жидкую грязь.
Теперь поневоле пришлось  бы заходить в  дом, чтобы привести себя в порядок.
Густав поднес руку к пластине вызова и услышал, как внутри бунгало холовизор
громко оповестил о  появлении гостей: "Господин Богенбрум, к вам  пожаловали
господа Макналти и Эшер". Никакой реакции или  звуков после этого изнутри не
последовало.
     --  Похоже, Стив,  там  действительно никого нет. Отойди, пожалуйста, я
открою дверь.
     Процедура снятия регистрации требовала участия только одного  человека,
чтобы  новый пароль случайно  не  попал  в чужие  руки.  Хотя эта  церемония
происходила совершенно безмолвно,  к тому же,  Густав сделал лишь  несколько
легких движений головой, требования безопасности  диктовали, чтобы в радиусе
десяти ярдов не было посторонних. Стив скрылся за толстым стволом секвойи.
     --  Готово!  --  воскликнул Эшер,  и  дверь бунгало  открылась.  К  его
удивлению, велосипед Богенбрума стоял в прихожей в том же самом положении, в
котором он его оставил накануне. Густав проследовал дальше в гостиную, затем
зашел  в спальню. Здесь  он увидел раскрытый  рюкзак  Франца  и его вещи  на
прикроватном столике. Самого хозяина не было.
     -- Ау, Франц! --  присоединился к поискам Стив. Вдвоем они спустились в
подвал,  но там было совершенно  пусто. Затем они  обошли бунгало вокруг, но
никаких следов Богенбрума не обнаружили.
     -- Ну и загадка! Куда же он мог  подеваться? Вещи на месте, значит,  он
не  уехал и  далеко уйти не мог.  Может быть, соседи  знают?  -- предположил
Стив.
     --  Вряд ли. Ближайший заселенный дом отсюда  в  минутах десяти ходьбы.
Впрочем,   если    предположить,   что   Богенбрум   отличается   повышенной
общительностью  и  любознательностью,  то нельзя  исключать его пребывания в
гостях где-нибудь рядом. Не думаю, чтобы он именно сейчас  предпочел морские
ванны  нашему  обществу, поэтому  придется совершить  обход окрестных домов.
Богенбрум  мог  еще  попытаться осмотреть  какую-нибудь  бесхозную  виллу  и
пострадать  от  охранной  автоматики.  Или  споткнуться  по  дороге, упасть,
сломать ногу, руку, шею. Так или иначе, придется исследовать окрестности.
     -- Давай  сначала запросим люпус,-- предложил Стив.-- Может быть, Франц
оставил какие-нибудь указания.
     --  И то  верно,--  согласился Густав. Он вдвоем со Стивом  задал через
холовизор несколько вопросов  с  разнообразными формулировками,  но ответ на
них всех свелся  к тому, что "господин  Богенбрум вышел из дому в 6 часов 52
минуты утра, не оставив никаких указаний".
     -- Ранняя пташка,--  заметил  Стив.-- Итак, куда  направим наши  стопы?
Обойдем для начала все ближайшие бунгало?
     -- Пожалуй. Только приведи себя в порядок.
     -- Ах да, я забыл. Одну минуту.
     Густав вышел во  двор,  а вскоре дверь бунгало закрылась  за вычищенным
Стивом. Приятели подошли к следующему дому, находившемуся в сотне ярдов,  но
при  их приближении  сработала  сигнализация:  виллу окружила  непроницаемая
силовая стена, пружиной отбросившая непрошеных гостей далеко в сторону.
     --  Я  думаю,  Богенбрум  вполне  мог получить  контузию  или  потерять
сознание, если его швырнуло на какое-нибудь дерево,-- сказал Густав, потирая
ушибленное  колено. Стив приземлился в зловонную  лужу застоявшейся дождевой
воды и  вновь измазался в грязи. Осмотрев себя, он заметил, что Франца можно
было  бы  попробовать поискать по  запаху,  так  как  луж  вокруг  полно,  и
поинтересовался, много ли еще вокруг таких защищенных домов.
     -- Не  больше десятка,-- ответил Эшер.-- Только не могу сказать  точно,
где есть защита,  а  где  нет.  У тебя  сегодня  удачно получаются  прыжки и
падения. Решил на старости лет заняться акробатикой?
     Они  обошли силовой  барьер по  кругу,  но никаких следов своего нового
знакомого  не  увидели.   Следующая  вилла  оказалась  более  гостеприимной,
позволив  пройти  внутрь благодаря  примененному  Стивом  ключу-"вездеходу".
Здесь на  полу  возвышалась  куча  зеленоватой  пыли  --  вероятно,  останки
предыдущих хозяев. Признаков пребывания Франца по-прежнему не было  заметно.
Густав и Стив обошли еще несколько домов, но поиски были безрезультатны.
     -- Послушай,  Густав, может, сведем  пока розыск к обитаемым домам? Где
тут ближайшие соседи? -- выйдя из ванной, поинтересовался Стив. Они проникли
внутрь небольшого псевдорыцарского  замка и решили тут немного  передохнуть,
тем более что Макналти явно нуждался в очередной чистке одежды.
     --  Кажется  мы упустили  из  виду еще одну возможность,-- сквозь клубы
сигарного  чада задумчиво  произнес Густав.  Он сидел  в грандиозном кожаном
кресле,  засунув ноги в камин, где полыхало безопасное декоративное пламя.--
Франц встал очень рано, еще семи не было. А вдруг он пошел к океану купаться
и попал в пасть какому-нибудь монстру?
     --  Или  был  похищен  драконом.  Взорван  мухомором.  Съеден   хищными
огурцами. Шансов  пропасть  без вести в наше спокойное послевоенное время --
пруд  пруди.  У меня  есть идея. Предлагаю тебе продемонстрировать  действие
твоего  гениального  прибора   в  конкретной   розыскной  ситуации.  Раскинь
датчиками, авось  что-нибудь да прояснится.--  Стив  бодро  опорожнил  бокал
бренди.
     Густав  задумался. Он  уже давно не  запускал интерферотрон  и  не  был
уверен,    что    после   длительного    перерыва    устройство    сохранило
работоспособность.
     -- Видишь ли, Стив...-- начал было Густав, но тот его перебил.
     --  Прекрасно все  вижу  и понимаю твои  сомнения. Обещаю, что если  ты
потерпишь фиаско, никому об этом не расскажу. Замечу только, что давно хотел
попросить  у  тебя  практического  подтверждения  всем  твоим  увлекательным
историям. Я этого  заслужил  на правах постоянного и безропотного слушателя.
Небольшая демонстрация  безграничных возможностей интерферотрона придаст мне
новый запас  сил, чтобы по очередному кругу слушать твои рассказы. Мне также
не хочется больше упражняться в  сальто и кульбитах,-- для клоунской карьеры
я уже староват.
     Густава  слегка  задели  саркастические  интонации Стива,  и  он  решил
утереть ему нос.
     -- Хорошо, если ты  так настаиваешь, давай прогуляемся ко мне  домой за
прибором. Много времени это не займет.
     -- Я почти  готов,  только  обсохну еще чуть-чуть. Предлагаю  по дороге
сделать небольшой крюк и наведаться  в бунгало,  где ночевал Франц. Вдруг он
объявился, но не может туда попасть?
     Богенбрума  возле  бунгало  не  оказалось,  не  было  его  и возле дома
Макналти, куда на  всякий случай наведались  приятели.  Вскоре они прибыли к
особняку  Эшера. Войдя  в дом, друзья  сразу направились на  кухню, где была
дверь в подвал. Открыв ее и спустившись по невысокой лестнице, они оказались
в  маленьком  помещении  с занавешенными книжными стеллажами, гимнастической
стенкой,  гирями,  штангой, какими-то  коробками и  образцами  антиквариата,
которые  не  смогли  увезти  с собой  предыдущие владельцы  коттеджа. Густав
направился в дальний угол и, отдернув занавеску, достал с полки чемоданчик.
     -- А вот мои "бесплодные усилия любви".
     -- Я представлял его себе более компактным. Вид у твоего интерферотрона
довольно архаичный, надо сказать.
     -- Зато это выделяет его на фоне  всей современной техники. И ветром не
унесет. Миниатюризация должна иметь свои пределы.
     Густав откинул крышку и  провел пальцем по панели. Экран интерферотрона
тускло засветился.
     --  Ого,  жив  курилка! Теперь  остается найти  датчики,  если  удастся
вспомнить, куда я их засунул.
     Густав пошарил на полке, извлек  оттуда две небольшие пирамидки,  затем
запустил руку на соседнюю полку. Уколов там палец о какой-то кусок хлама, он
достал еще один датчик и небольшой кубик -- музыкальный бокс.
     -- Еще одна пара, и мы полностью готовы к работе.
     Остальные датчики Эшер найти так и не смог, хотя осмотрел все стеллажи,
залезал по гимнастической лестнице на верхние полки и открывал все коробки.
     --  Вот незадача! Неужели я их забыл в Оливаресе? --  сокрушался Густав
на обратном пути к бунгало.
     -- Но аппарат ведь работоспособен? -- поинтересовался Стив.
     --  Да, что-нибудь он обязательно  высветит,  просто разрешение, скорее
всего, будет низким, или в показе событий окажутся разрывы.
     --  А сколько времени  тебе понадобится,  чтобы  смастерить недостающие
датчики?
     --  Около часа.  Надо  еще  вспомнить,  как  это  делается,  залезть  в
инструкцию,  которую,  между  прочим, мы  с собой не взяли.  Попробуем  пока
обойтись имеющимися средствами.  Итак, нам известно, что  Богенбрум вышел из
дому без восьми минут семь.
     С этими словами  Эшер, не  обращая внимания на  предупреждения люпуса о
недопустимости вторжения в частный дом, поставил  интерферотрон возле порога
бунгало, открыл крышку и  поводил пальцами  по внутренней плоскости.  Прибор
ответил розоватым свечением экрана.
     --  Стив,  отойди,  пожалуйста,  чуть-чуть  в  сторону,--  обратился  к
приятелю Густав.-- Мне понадобится место для ритуала.
     Макналти  послушно отошел на  несколько шагов. Эшер достал  из  кармана
музыкальный кубик,  повертел  его  руках, затем  потер  его  ребро. Заиграла
какая-то  восточная  музыка,--  как  показалось Стиву,  североиндийская рага
"билашкани тоди", исполняемая дуэтом ситара и сарода. Густав уселся на траву
рядом  с интерферотроном и начал немелодично подпевать, размахивая в воздухе
руками.   Стив   послал   запрос   люпусу,  желая   узнать,   какую   именно
хореоматическую  последовательность  применяет Эшер.  Оказалось, что  Густав
использует  стандартную  процедуру   из   учебника,  лишь   немного  изменив
музыкальный  аккомпанемент  -- сократив  рагу  минут на  пять.  На следующий
направленный Макналти запрос люпус ответил, что в данной точке не обнаружено
возмущений психосферы. Впрочем,  чрезмерно доверять  подобной  информации не
стоило,--  люпусы  оперировали  старыми  данными.  Но  Стив  был   готов   к
неожиданностям, прихватив  с  собой на всякий  случай стандартное инженерное
приспособление: дудочку.
     Экран интерферотрона был виден Стиву неполностью -- Густав закрывал его
плечом. Но вот Эшер вскочил, сбросил обувь и стал босиком выплясывать вокруг
интерферотрона.  Картинка  на мониторе  изменилась:  появились  разноцветные
концентрические  круги, пересекаемые яркими линиями. Густав  продолжал танец
еще  несколько  минут,   пока  экран   не  заполнился  пульсирующими  серыми
разводами, после  чего достал из  кармана  датчики и подбросил их в  воздух.
Пирамидки упали на землю, а монитор погас. Эшер выругался и выключил музыку.
     --   В  чем   дело,  Густав?  Не   хватает  датчиков?  --  сочувственно
поинтересовался Стив.
     --  Нет,  это  только  моя оплошность. Разучился  их правильно  метать.
Придется  заново начинать  всю церемонию.  Надо только сбросить  психическую
настройку среды, чтобы не вышло казуса. Дудочка у тебя с собой?
     -- Да,  здесь,-- Стив достал из-за пазухи небольшую  продольную флейту,
вырезанную  из  слоновой кости.  Густав  вынул такой  же  инструмент, только
потяжелее, сделанный из черного дерева.
     -- Начнем на счет "три". Готов? Раз, два, три!
     Они вдвоем  начали  дуть в  свои  инструменты,  издавая  звуки, которые
неспециалисту   могли  бы  показаться   шумом.   Однако   это   была  научно
разработанная додекафоническая  пьеса,  применявшаяся  для снятия  излишнего
психического  возбуждения,  или, как  говорили  хореоматики,  для "обнуления
среды". Несмотря на кажущуюся хаотичность мелодии,  Эшер и Макналти играли в
четкий  унисон --  знание этой процедуры  было  обязательным  для выпускника
любого университета. Закончив музицирование,  они прикрыли глаза и некоторое
время стояли неподвижно, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.
     -- Что скажешь, Стив? Вроде бы чисто.
     -- Кто его знает. Может, еще подудим? Так, на всякий случай.
     -- Давай. Осторожность не помешает.
     Стив и Густав приложили флейты  к губам, в точности повторив обнуляющую
пьесу.  Сочтя состояние  психосреды  на этот раз вполне благоприятным,  Эшер
вновь принялся активизировать интерферотрон. По законам хореоматики, в одном
и  том  же  месте  до  заката солнца  нельзя  было  использовать  одинаковую
комбинацию. Поэтому Эшер переключился на  шаманское топтание, сопровождаемое
смесью из  эскимосских напевов и записей песен китов. Стив вновь наблюдал за
процедурой на отдалении. В  отсутствие шаманского бубна Густав  хлопал  себя
флейтой  по  ягодицам,   издавая  гортанные  возгласы.  Когда  на   мониторе
показались серые пульсации, Эшер запустил датчики,  но на этот раз по-иному:
нагнувшись низко, лицом  чуть не  упираясь в пах,  и метнув пирамидки из-под
зада  обеими  руками, просунув их между расставленных  ног.  Датчики немного
покачались в  воздухе и начали кружиться над интерферотроном. Густав поманил
рукой Стива.
     -- Взгляни на экран.
     На  дисплее  серая  рябь  постепенно  собиралась в  небольшие  комочки,
соединенные между собой тонкими нитями. Эшер комментировал происходящее.
     -- Сейчас ты  видишь формирование  событийной сетки, где  сгруппировано
все,  что  происходило на  этом месте за последние три  месяца.  Сфокусируем
аппарат на сегодняшнем утре,-- с этими словами Густав начал чертить какие-то
фигуры на  пластине интерферотрона,-- кажется, этот пучок относится к  нему.
Выделим  некоторые зависимости.  Так, эта ячейка,  судя  по всему,  ведет  к
Францу.  Координатные показатели  в углу говорят,  что действие  происходило
между пятью и девятью часами. Уберем некоторые посторонние наводки.
     Густав продолжал манипуляции.
     -- Между прочим, Стив,-- обратившись к Макналти, Густав увидел, что тот
зачарованно смотрит в экран и на его слова не реагирует.-- Эй, Стив, очнись!
Самое интересное -- впереди.
     Макналти вздрогнул и помотал головой, приходя в себя.
     -- Прости, Густав. Я немного задумался.
     -- Так вот, Стив, искусство владения интерферотроном заключается в том,
чтобы знать, какие именно цепочки выбрать из огромного множества. Без ложной
скромности скажу:  интуиция  и опыт  позволяют  мне практически  безошибочно
получать требуемую картинку. Пожалуйста:  сейчас мы  узнаем, что происходило
на пороге этого бунгало в шесть часов пятьдесят две минуты.
     На экране появилось двухмерное, слегка размытое изображение.
     -- Я встроил  возможность помощи, так что при возникновении затруднений
можно прямо у интерферотрона получить ответ на некоторые вопросы.  Подробные
разъяснения -- в инструкции.
     Картинка  после нескольких постукиваний Густава по управляющей пластине
стала немного четче; в верхнем правом углу появилось обозначение времени. До
выхода Франца из дому оставалось менее сорока секунд. Эшер еще несколько раз
прикоснулся к пластине и с сожалением произнес:
     --  Похоже,   нам   придется  побегать   за  Богенбрумом.  Зона  показа
интерферотрона,  или  пятно,  как я  его  называю,  ограничено  пятьюдесятью
ярдами.
     Дверь  бунгало  на мониторе открылась, на пороге  показался  Богенбрум,
одетый в  майку и спортивные трусы. Он посмотрел на небо, затем по сторонам,
потянулся,  зевнул и  сделал несколько  шагов  по  дорожке, которая  вела  к
океану. Эшер прикоснулся к панели; угол зрения переместился вверх, показывая
местность  с  высоты  двадцати  футов. Богенбрум пошел  назад  к  бунгало  и
несколько секунд стоял лицом к двери, почти не двигаясь.
     -- Он забыл закрыть дверь и вернулся, чтобы  установить защиту, которая
сработала, когда мы пытались ее открыть. Как видишь, Богенбрум оделся легко.
Он  явно не собирался идти к кому-нибудь в гости, тем  более что еще слишком
рано, и, скорее всего, вышел просто прогуляться,-- комментировал Густав.
     Богенбрум вернулся  на тропинку и стал удаляться в направлении  океана.
Спустя минуту он растаял в голубоватой пелене, скрывавшей часть пейзажа.
     -- Что это было? Утренний туман? -- спросил Макналти.
     -- Нет,-- улыбнулся Густав.-- Богенбрум вышел  за пределы пятна. Больше
прибор  ничего  не  покажет. Теперь  мы последуем за  Францем  до  ближайшей
развилки. Не думаю, чтобы он сошел с дорожки: везде после дождя такая грязь.
     Эшер  выключил  интерферотрон; пирамидки, вращаясь медленными  кругами,
опустились на землю.
     -- Стив, возьми датчики, а  я захвачу все остальное,-- с  этими словами
Густав захлопнул крышку интерферотрона и засунул в карман музыкальный бокс.
     Они пошли вниз по той же дорожке, на которой исчез Богенбрум. Ближайшая
развилка оказалась на  краю обрыва. Отсюда  одна тропинка  вела вправо  -- к
основной  массе домиков Кантабиле, другая -- вниз, к океану, а третья --  на
юг, к скалам. Густав включил интерферотрон, с особой осторожностью подбросив
датчики, чтобы они в случае неудачного запуска не свалились  с обрыва. После
пяти  минут интенсивного  фокстрота, который  Густав отплясал под нестройный
негритянский  джаз,  приятели  увидели  на экране,  как Богенбрум  стоит  на
развилке, осматриваясь по сторонам.
     --  Если  он решил окунуться в океан, то, боюсь, это было его последнее
купание,-- мрачно сказал Эшер.
     Богенбрум решительной  походкой стал  спускаться  к океану,  после чего
опять  растворился в тумане. Вслед за Францем Эшер и Макналти вышли на берег
океана,  недалеко  от того места,  где  недавно  после  музажа  Густав столь
неудачно  выкупался.   Никаких  признаков  морских  трагедий   на  песке  не
наблюдалось, и Эшер, изящно вальсируя, включил интерферотрон. Экран показал,
как Богенбрум спустился по дорожке  к океану, подошел к воде, затем потрогал
ее ногой.  Температура  оказалась  для  него  подходящей, так  как он  резво
сбросил с  себя всю одежду и с разбега нырнул. На мониторе было заметно, как
недалеко от берега в воде что-то виднелось.
     -- Что ты делаешь, Густав? -- в недоумении спросил Макналти, глядя, как
Густав вдруг стал быстрыми движениями перемещать угол обзора поближе к этому
непонятному предмету.-- Мы же пропустим самое главное!
     --  Не волнуйся, всегда  можно сдать назад и посмотреть  заново с любой
точки,--  пробормотал Эшер, фокусируя интерферотрон на, как выяснилось через
несколько  секунд, том  же самом валуне,  хоботов которого  он  недавно  еле
избежал.-- Ну что ж, Стив, одним знакомым у нас меньше.
     -- Почему?
     -- Сейчас сам все увидишь,-- с этими словами Густав вернул точку обзора
в исходное  положение, а время показа опять  установил на  момент  появления
Богенбрума из голубой пелены.
     На мониторе  Франц  повторно  сошел по дорожке, разделся и скрылся  под
водой. Прошло секунд двадцать. Богенбрум не всплывал. За исключением прибоя,
картинка  на  экране интерферотрона  была  совершенно  неподвижной.  Эшер  и
Макналти напряженно всматривались в монитор, но Франц никак не показывался.
     -- Это еще что такое?! -- вдруг воскликнул Стив, ткнув пальцем в темную
массу, неожиданно вынырнувшую из воды.
     -- Хищный камень,  которому я позавчера чуть  не попал в пасть.  Боюсь,
Богенбруму не повезло,-- печально заметил Густав.
     Валун  поднялся над водой  на высоту десяти футов. Несмотря на нечеткое
изображение,  друзья  увидели,  как  камнеподобное  животное  вращает  своим
единственным  глазом  и шевелит челюстями,--  очевидно,  пережевывая  свежую
добычу. На макушке зверя что-то розовело.
     -- Что это у него на голове? Ты можешь подвести камеру поближе, Густав?
-- спросил Стив, но Эшер уже и так тер пластину, пытаясь увеличить картинку.
Вблизи,  с  расстояния  в  несколько   ярдов,  стало  видно,  что  это  была
человеческая кисть, державшаяся за холку животного.
     Валун, пожевав,  смачно выплюнул  комок водорослей. Одновременно с этим
на  его макушке появилась вторая  рука,  а вскоре  и Франц целиком, который,
спортивно  отжавшись  за спиной зверя,  вскарабкался ему на голову  и  начал
усиленно  сморкаться, выгоняя попавшую в  пазухи воду. Вид  у Богенбрума был
совершенно  спокойный.  Отсморкавшись,  он  растянулся   на  камне,   словно
собираясь  загорать.  Валун  поднял  глаз кверху и,  как  показалось Эшеру и
Макналти,  ухмыльнулся,  после  чего  выстрелил  из своих боков  несколькими
длинными  хоботами. Брызги  привлекли  внимание Франца,  сначала  поднявшего
голову, а затем вставшего  во  весь рост,  чтобы  посмотреть на это явление.
Камень еще больше растянул свой рот в улыбке  и вдруг резко тряхнул головой,
отчего  Богенбрум  потерял  равновесие и свалился  в воду прямо перед мордой
зверя.
     -- Сейчас он его точно сожрет,-- сказал Эшер.
     Хоботы, словно морские змеи,  устремились  к месту  падения Богенбрума.
Франц вынырнул лицом к камню, замахал руками, что-то воскликнул и вновь ушел
под  воду. На экране было видно, как хоботы  сомкнулись у него  над головой;
вода  забурлила,  и,  наконец,  через  несколько  мучительных  (для  Эшера и
Макналти) мгновений  над  поверхностью появился  плотно  опутанный  хоботами
Франц. Зверь  приподнял  его поближе  к своей  морде;  Богенбрум,  выпростав
правую  руку, погрозил валуну кулаком. Густав и Стив были готовы к тому, что
камень  сейчас засунет его в  пасть, однако  вместо этого хоботы  раскрутили
Богенбрума и  подбросили высоко в воздух. Франц весьма неэстетично плюхнулся
в океан, но был вновь выужен.
     -- В кошки-мышки играется. Зверек с фантазией,-- пробурчал Стив.
     Обмотанный хоботами  Франц был опять поднесен к морде чудовища и что-то
ему  прокричал. В ответ камень перевернул его вверх ногами, слегка потряс, а
затем аккуратно поставил себе на макушку  -- вверх головой. Хоботы разошлись
в  стороны;  Богенбрум  вновь  улегся  загорать.  Валун  почему-то  не  стал
сбрасывать с головы Франца, разрывать его на куски и запихивать в пасть, как
того ожидали Стив и  Густав. Вместо этого он мирно шевелил  хоботами в воде,
распускал их веером и собирал вместе, а  Богенбрум продолжал принимать  свои
солнечные ванны у него на темени. Так прошло несколько минут.
     --  Что-то  я  не понимаю.  Этого зверя как, уже  покормили с утра?  --
нарушил молчание Стив.
     Богенбрум перевернулся и лег на  живот. Валун  перестал шевелить своими
конечностями, прикрыл глаз и, судя по всему,  задремал. Прошло еще некоторое
время. Камень, похоже, не собирался  есть Богенбрума,  явно не будучи против
того,  чтобы  Франц  загорал у него на голове. Спустя  минут пять  Густав не
выдержал  неподвижного характера этой идиллии  и  потер пластину,  прокрутив
события  вперед.  Индикатор  времени  внизу  экрана показал,  что  двадцатью
минутами  позже никаких событий  в отношениях между камнем и  Богенбрумом не
произошло: в лучах утреннего  солнца оба заснули,  причем  титанический храп
Франца почти целиком заглушал мирное сопение валуна.
     Уснувшее животное понемногу наклоняло  свою голову,  и через  некоторое
время спящий Франц скатился в воду. Валун проснулся от брызг, попавших ему в
морду,  зашевелил  конечностями,  а  Богенбрум   вынырнул  и  что-то  весело
прокричал  зверю. Следующая  четверть  часа представляла собой некий цирк на
воде:  Франц  вовсю играл  с хоботами, то пружиня на них,  как на батуте, то
балансируя, как на бревне, или же  перепрыгивая через них. Животное, судя по
улыбке  во всю  пасть, было этим  необычайно довольно, услужливо  подставляя
хоботы Богенбруму.  Закончив веселиться, Франц вышел из воды, дружески пожал
по  очереди все протянутые к нему хоботы, помахал  валуну рукой,  оделся  и,
поднявшись по тропинке,  скрылся  в голубой пелене. Камень на  прощание тоже
помахал своими конечностями, после чего, улыбаясь, ушел под воду.
     --  Похоже, что  Богенбрум  принципиально несъедобен,-- суммировал свои
впечатления  от  увиденного  Стив. Густав же  был  слегка обескуражен  -- он
ожидал более простой и быстрой развязки, заранее мысленно похоронив Франца в
океанской  пучине.   Он  чувствовал,  что  попал  в  глупое  положение   как
неудавшийся пророк. Ему к тому же стало стыдно своей позавчерашней трусости.
     -- Конечно, просто  замечательно, что  так  все мило  обошлось.  Вопрос
только  в  том,  куда  же  делся  Богенбрум?  Придется  тебе, Густав,  опять
запускать  аппарат.   Кажется,  благодаря  Францу  ты  за  сегодняшний  день
полностью восстановишь профессиональную форму.
     Эшер молча запихал датчики в карманы, засунул под мышку интерферотрон и
зашагал к обрыву. Стив прихватил музыкальный ящичек. Они поднялись наверх, и
Эшер, ударившись в яростный канкан, включил интерферотрон. Пирамидки были им
запущены  лихим  жестом,  со  свистом унесшись  высоко вверх,--  Стиву  даже
показалось, что они не вернутся и ему с  Густавом придется собирать их между
кактусов.
     Возникнув  из  тумана,  Богенбрум  остановился  на  распутье,  повертел
головой в разные  стороны, затем  решительным  шагом  направился  на  юг. По
дороге он остановился возле куста можжевельника и отломал небольшую ветку.
     -- Куда его опять черти понесли,-- пробормотал Эшер.
     -- Кто  знает, может быть, у  него здесь масса  знакомых  из подводного
мира. Будем надеяться, что он не пойдет за скалы,-- сказал Стив.
     Густав  тоже  на это надеялся:  за скалами дорожка вела к  Сапале  с ее
нарушенной психосредой. Богенбрум вскоре исчез с экрана,  и  Эшер  прокрутил
события на интерферотроне немного вперед, ожидая  появления  возвращающегося
Франца.  Ни через  полчаса,  ни  через  час он  не вернулся. Густав  поездил
временнм  окном интерферотрона взад-вперед, но Богенбрум так и не показался.
Эшер  и Макналти понимали, что  Франца, без  всякого специального снаряжения
оказавшегося в зоне психовозмущения, ждут приключения куда посерьезнее,  чем
морские аттракционы с  ручными животными. Даже близкое знакомство с голодным
акуляром  может  показаться спасительным избавлением  по  сравнению  с  теми
ловушками, которые способна расставить шизофреническая природа.
     ***
     Стив похлопал себя по карманам:
     --  Кажется,  все  взял.  Как  ты думаешь,  стоит ли  мне брать вытяжку
мандрагоры?
     Густав   засовывал   интерферотрон,   датчики,   музыкальный   бокс   с
дополнительными  вкладышами  на  дно просторного рюкзака. Он  уже  был почти
полностью   экипирован  --  подобно  Стиву,  в  традиционный  боевой  черный
комбинезон, высокие ботинки  на  бесшумной  мягкой подошве и шлем, наподобие
тех, что в  средневековье  надевали  мотоциклисты -- и перепоясан сбруей,  к
которой были прикреплены всевозможные хореоматические орудия, в  том  числе:
рыцарский меч, флейта, щит, наваха, аэрозольный распылитель, две соединенные
цепью палочки из железного дерева, перламутровый кадуцей, а также торсионный
аннигилятор или, как его обычно называли, "торсан".
     -- Обязательно возьми. В Сапале  и раньше была жуткая  атмосфера, а что
там сейчас творится -- никому не известно.
     Под атмосферой  Эшер,  естественно, подразумевал  не воздушные циклоны.
Несколько  часов  назад  они  вдвоем со Стивом  обогнули скалу, за которой в
южном  направлении  скрылся  Богенбрум,  и  почти  вплотную подошли к  этому
заброшенному курортному городку. Интерферотрон показал, как Франц вступил на
территорию  Сапалы, растворяясь  в  языках  розового пламени --  так аппарат
показывал  аномалии  психосреды.  Густав  пояснил  Стиву,  что  в аномальных
условиях  его прибор  не  действует,  хотя нельзя  исключать наличия  внутри
Сапалы относительно спокойных участков,  на которых можно было бы попытаться
включить интерферотрон  и прояснить судьбу Франца. Никаких следов Богенбрума
на  окраине  городка  заметно не  было,  а  идти  без защитной экипировки  в
городок,  куда   действие  люпусов  не  распространялось,  Стиву  и  Густаву
представлялось слишком опрометчивым. Эшер был совершенно озадачен:
     --  Ведь  я  же  предупреждал  его, что  здесь очень опасно, даже  тебя
приводил в пример. Даже если он академик хореоматики, зачем так глупо  лезть
в западню! Сколько он может протянуть без консервантов?
     Стив задумался.
     -- Часов пять-шесть. Иначе говоря, ему осталось жить два-три часа.
     Оценивающе  посмотрев  на уходившую  вверх  по  склону горы,  обманчиво
спокойную главную улицу Сапалы, приятели решили вернуться  домой, достать из
кладовок  все  свое  хореоматическое  штурмовое  оборудование, оставшееся от
прежних времен, и предпринять попытку вытащить Франца. Стив, предыдущие годы
всячески отказывавшийся составить Густаву компанию для экспедиции  в Сапалу,
на сей раз  сам  предложил  немедленно идти туда  вызволять Богенбрума. Эшер
пытался отговорить его, ссылаясь на отсутствие у Стива боевого опыта, но тот
возразил:
     -- Хотя я и не афишировал данное обстоятельство,  за моими плечами, тем
не менее,--  пятнадцать лет службы  в  штурмовых отрядах, причем  достаточно
насыщенной. А идти в Сапалу до сих пор мне не хотелось потому, что одно дело
-- праздные прогулки, но совсем другое -- спасение человека.
     Густав  тоже  лет  двадцать  провел в ударных танцбригадах и  знал, как
вести себя в неординарной психосреде. Из Оливареса, кроме интерферотрона, он
привез  полный набор  штурмовика:  психонепробиваемый комбинезон,  несколько
защитных  шлемов,  гримуары,  амулеты и талисманы,  остро отточенные кремни,
небольшие  известковые  статуэтки  Венеры,  раковины каури, идолы  Бафомета,
четки, вырезанные  из орешника  палочки, несколько  комплектов  карт таро  и
многое другое. Все  это было сжато до  размеров небольшой  шкатулки,  долгие
годы мирно лежавшей  на нижней  полке  в  подвале,  но после  деархивирующей
паваны предстало в своем первоначальном виде  доверху набитого инструментами
рюкзака.  Макналти  тоже был вооружен до зубов -- кроме стандартных,  у него
была масса индивидуальных  орудий, как то: особым образом выплавленные куски
свинца, засушенная  человеческая голова, древние пробирки с плацентой, жезлы
из  деревьев  фарабаха  и  бибитаке, аэрозоли на основе  старинных  фекалий,
черные  бобы, бутылочки с коньячным спиртом и сморщенные  плоды  цитрусового
растения, называвшегося на Востоке "рукой Будды".
     -- Что из музыки берешь с собой? -- поинтересовался Стив.
     --  Обычный  набор  плюс Томас  де  Хартман, Гурджиев,  Райли,  Лигети,
Шульце, Суботник. Также кое-что из нововенской школы, в основном, Веберн.
     -- Ого, впечатляющий список. Готовишься к серьезным боям?
     --  Не  то  чтобы  готовлюсь, но  предполагаю, что не все будет просто.
Боюсь,  нам  придется  облазить всю Сапалу,  а это не  променад. Ты упаковал
консервант?
     -- Хорошо, что напомнил.  Я все думал -- чего-то  не хватает, и не  мог
вспомнить, чего именно. Сколько взять?
     -- Бери весь.
     Стив удивленно поднял брови:
     -- Но этого запаса хватит как минимум на неделю! Ты серьезно полагаешь,
что мы там застрянем так надолго?
     -- Конечно,  нет. Мы  поделим его  поровну  --  в  случае, если  кто-то
останется без экипировки,  на двоих --  или троих  -- хватит остатка,  чтобы
вернуться. Так, я почти готов, заказывай самокаты.
     Стив прикрыл глаза, вызывая в голове командное меню  холовизора,  отдал
мысленное распоряжение, и через несколько  секунд с  холовизионной панели  в
его гостиной свалились на пол один за другим два крохотных детских  скутера.
Густав изумился:
     --  Это  еще  что  такое? Как  мы  на них поедем?  Даже  рюкзак  некуда
поставить!
     Стив  раздраженно  пнул ногой  один из  скутеров,  от  которого  тут же
отвалилось сиденье.
     -- Я же заказывал стандартные военные самокаты! У люпуса, видно, совсем
уже мозги набекрень! Сейчас еще раз попробую.
     Макналти  сосредоточился,  прикрыв   глаза.   Спустя  мгновение  панель
выплюнула два ярко-красных прогулочных мопеда. Эшер рассмеялся:
     -- Люпус, похоже, выполняет твои сокровенные желания. Сколько лет ты не
катался на детском  велосипеде? Двести  -- двести  двадцать?  Ну  ладно, эти
вполне сгодятся, дорога недальняя.
     Густав  и  Стив, приторочив  к  багажникам рюкзаки, выкатили  мопеды из
дому.
     --  Полетим  баллистически  или  прокатимся  по  дорожке?  --   спросил
Макналти.
     -- Кататься особо некогда, вылетаем,-- ответил Густав и, сев на  мопед,
указал люпусу пункт назначения -- точку за сто ярдов до границы Сапалы. Стив
синхронизировал траекторию полета своей машины с мопедом Эшера, и вскоре они
взмыли  высоко в воздух, после чего начали снижаться. Приземление получилось
весьма жестким: система плавной посадки  почему-то не сработала, от удара об
землю  мопеды  развалились,  однако  ни  Стив,  ни Густав  не  пострадали,--
сработало противоударное силовое поле, непременный атрибут  любого  средства
передвижения.  Приятели натянули рюкзаки и остаток  пути  до  границы Сапалы
проделали  быстрым шагом, часто останавливаясь и  вслушиваясь  внутрь  себя.
Возле дорожного знака с обозначением "Сапала" Густав сбросил рюкзак:
     -- Все, дальше начинается. Доставай консервант.
     Стив  снял свою поклажу, залез в боковой карман рюкзака и достал оттуда
два небольших золотистых цилиндра. Густав взял один из них, и, поднеся его к
шее,  сел  на  землю.  Консервант  всегда  вводился  через  сонную  артерию,
процедура  эта была  очень  болезненной, обычно  приводя  к  кратковременной
потере  сознания.  Эшер  сдавил  цилиндр,  громко  вскрикнул  и  без  чувств
повалился  в траву. Стива  это зрелище не  испугало,--  старые штурмовики не
боялись боли. Он снял шлем, сел рядом с Густавом, затем вдавил  аппликатор в
горло.   Ничего  не  произошло.  Макналти,  внимательно   осмотрев  цилиндр,
обнаружил, что тот пришел в негодность -- вероятно,  от старости. Заказывать
гиперконсервант через холовизор не имело смысла, более того, было опасно для
жизни, поэтому  все  пользовались старыми запасами. Стив  перебрал с десяток
доз, прежде  чем  нашел  исправный  аппликатор.  Воткнув его в  артерию,  он
завопил  и  стал кататься по дорожке, однако сознание не  потерял. Чувствуя,
как  действие  консерванта  начинает  распространяться по  всему  телу, Стив
подумал, что Эшер оказался  прав: остатков консерванта, если их распределить
даже на двоих, хватило бы от силы на сутки.
     ***
     Морис  в  понедельник  с  утра  решил  осмотреть старинные транспортные
устройства, беспорядочно  сваленные в  пристройке к  его особняку.  Судя  по
всему,  прежний  хозяин  питал  слабость к  древним  средствам передвижения,
занимаясь их ремонтом и восстановлением, на что указывали внушительный набор
инструментов, масса запасных  частей непонятного назначения и обилие коробок
с  деталями.  Здесь  были  и  допотопные  трекболиды,  и астроландо, и  даже
кабриоджет -- почти все в исправном состоянии. Венцом коллекции, над которым
восстановительная работа,  судя по  всему,  шла до самого отъезда владельца,
был  рейсовый  гравитоплан.  За  время пребывания в  Тупунгато  Вейвановский
наведывался  сюда всего лишь  раза  три:  в первый  раз  обходя  свои  новые
владения, затем спустя  несколько лет,  когда  кто-то из соседей  попросил у
него на время стратофаэтон. Машину так и не отдали, однако Морис решил,  что
настаивать на  ее возвращении, скорее  всего, не имеет смысла: при последнем
посещении  пристройки   обнаружилось,  что   стратофаэтон  был  одолжен  без
тормозного блока, оказавшегося в отдельном ящике.
     Пристройка представляла собой просторный  ангар-мастерскую  с  широкими
воротами, надежно защищенными  тройной системой сигнализации  (Морис раскрыл
ее почти сразу, даже не обращаясь к люпусу), но попасть в нее  можно было  и
из  кухни.  Какие-то  блоки, упакованные в  прочные  деревянные ящики,  были
складированы в  подвале и на  чердаке, но Вейвановский в  них не заглядывал.
Техника  его  никогда  особо  не   увлекала:   устройство  любого  механизма
становилось  ему  ясно   после  нескольких  минут  созерцания,--  Морис  был
натренирован  видеть  любую  вещь  целиком   и   насквозь.  Походив   вокруг
разобранного гравитоплана,  он догадался, что прежний  хозяин  никак не  мог
наладить  систему  охлаждения  левитационного  двигателя  --  вокруг  машины
остались  брошенными несколько  раскрытых ящиков с  деталями, а  на  рабочем
столе в разобранном виде  лежал кулер. Такие гравитопланы не выпускались уже
лет  двести,  и проблемы с  запчастями, естественно,  были неизбежны. Морис,
повертев  кулер  в  руках, понял, что ремонт пошел  по  неправильному  пути:
механизм был  вполне  исправен, поломка,  скорее всего, произошла  в  другом
месте.   Отойдя   от   гравитоплана   на   несколько  футов,  Морис   слегка
расфокусировал  глаза и  внутренним  зрением начал  исследовать внутренности
машины.  Осмотр занял  несколько минут,  при этом было обнаружено  несколько
более крупных неисправностей.  Вейвановский оценил, что ему с его первичными
навыками  механика  понадобилось бы  пару  дней,  чтобы привести  аппарат  в
порядок. Затем его заинтересовал  небольшой  троллер, висевший на стене. Это
было маломощное,  бесколесное (как  весь  транспорт последних трех столетий)
устройство, вернее, просто штырь с сиденьем, предназначавшийся для разъездов
по фиксированным  внутригородским  маршрутам  с  высотой  парения  до сорока
футов. Морис снял троллер с крюка и легким толчком направил его к воротам.
     Выкатив троллер  во двор  и  усевшись  на  него,  Морис  прикоснулся  к
командной  панели,  которая  высветила  фразу  "нет  маршрута", затем  сразу
погасла. Вейвановский опять потрогал  панель;  троллер ответил:  "я  же ясно
сказал,  что нет  маршрута". Эту машину  проектировали  хамы, подумал Морис,
сильным пинком отправляя троллер  назад в ангар, где тот,  грохоча,  упал на
ящики с деталями. Затем  для осмотра был извлечен трекболид -- транспорт для
любителей  острых  ощущений,   внешне  представлявший  собой  крупное  яйцо.
Убедившись в  исправности машины, Морис откинул крышку трекболида и забрался
внутрь.  Едва он сел  на  небольшое сиденье, как его сразу окутало  мягким и
одновременно упругим веществом; перед глазами вспыхнуло информационное табло
с рельефной картой  окрестностей Тупунгато. Через секунду  над  картой  были
прочерчены пунктиром несколько парабол, представлявших допустимые для данной
местности траектории. Морис выбрал  максимальную высоту подъема, составившую
пять миль, и установил самую низкую точку подхвата -- сто ярдов над  землей.
Трекболид, получив команду,  тихо зашипел, крышка над  головой Вейвановского
плотно закрылась,  и аппарат, набирая скорость, стал уноситься вверх. Морис,
благодаря  амортизирующему  действию   внутреннего  слоя,  почти  не  ощущал
перегрузок,  наблюдая  через  ставший  прозрачным корпус, как  внизу,  среди
безграничного океана, в микроскопическую пылинку превращался Тупунгато,  а в
узкую  полоску   --   остальные   обитаемые  территории.  Светящаяся  точка,
обозначавшая  на табло движение по траектории, почти  приблизилась к вершине
параболы. До  момента  выхода  оставалось совсем  недолго.  Трекболид  начал
торможение, перед глазами Вейвановского загорелись цифры отсчета: 9, 8, 7...
     На  нулевой отметке трекболид  замер, перевернулся, распахнул крышку  и
отправил  Мориса в  свободное  падение,  предварительно окутав его  защитным
покрытием.  Тем не  менее,  он  сквозь  предохранительный слой  почувствовал
прикосновение  ледяной   атмосферы.  В  ушах  стоял   свист,  земля   быстро
приближалась, и  Морис, шмыгая  носом,  подумал  о  том, что  человечество с
непонятным упорством изыскивает себе странные способы развлечений: прыжки со
столбов, обвязавшись  лианами или упругим канатом; парашюты;  дельтапланы --
все  лишь затем, чтобы  по-детски  одурачить  силу  притяжения, а не  честно
превратиться в мешок костей от удара об землю, как положено всем, кроме птиц
и  насекомых. В начале полета Вейвановского также  одолевали сомнения насчет
того,  что он сможет  приземлиться  в  заданной точке,-- уж больно крошечным
виделся  сверху  городок. Трекболид  следовал  за Морисом,  находясь  высоко
вверху, но на последней миле снижался уже параллельно с  ним, а за несколько
мгновений до точки подхвата оказался под  Вейвановским, услужливо раскрылся,
приняв  его в свое  пружинистое нутро  и гася ускорение. Спуск на оставшиеся
сто ярдов прошел в комфортабельном торможении; приземлившись точно на том же
месте, откуда начался полет, трекболид высветил на табло слова благодарности
и выпустил Мориса наружу.
     -- Привет, Морис!
     -- Привет!
     Перед  Вейвановским,  улыбаясь, стояла  Филомела Венис,  жившая в  доме
напротив.
     -- Осматриваете коллекцию?
     Морис неопределенно хмыкнул. Он был не  мастер  на светские беседы, тем
более что за весь  срок жизни в  Тупунгато с  Филомелой он перекинулся  лишь
несколькими незначащими фразами, сдержанно здороваясь при редких встречах.
     -- Я из окна увидела, как вы улетели на трекболиде. Не страшно было?
     -- Да нет.
     -- Будете испытывать остальные машины?
     -- Не знаю, пока не решил.
     -- А можно посмотреть на них?
     -- Конечно, пожалуйста.
     В ангаре Филомела с выражением заинтересованности на лице несколько раз
обошла  гравитоплан,  заглянула  в его  разобранные внутренности и  деловито
похлопала машину по корпусу.
     -- А что с ним? Я гляжу, вы надумали заняться ремонтом?
     -- Вообще-то я пока ничего тут не трогал, просто смотрю, что к чему.
     --  У  одного моего хорошего знакомого, можно даже сказать, мужа,  была
почти такая же коллекция.
     -- И что с ним -- с ней -- сейчас?
     -- Погибли в войну.
     -- Очень жаль...
     --  Это  было  почти  сто  пятьдесят  лет  назад,  так  что  можете  не
соболезновать. Мы и так уже были на грани развода. Можно заглянуть внутрь?
     -- Да, конечно.
     Филомела   откинула   люк  и  поднялась   в   салон   гравитоплана   по
выскользнувшей из аппарата дорожке. Вейвановский последовал  за  ней. Внутри
машины зажегся неяркий свет; приятный женский голос произнес:
     -- Добро пожаловать на борт гравитоплана компании "Атропос"!
     -- Обожаю эти старомодные церемонии,-- отозвалась Филомела.
     Салон  гравитоплана  вмещал  десять   пассажиров,  впереди  за  дверцей
находилась  небольшая кабина  пилота, в которой, в общем-то,  не было особой
необходимости, так как машины всегда перемещались по строго заданной трассе.
Сзади  было  отделение для  багажа и  отсек  двигателя. Филомела  с  размаху
плюхнулась в кресло, которое  тут же ее мягко  обволокло. Панель холовизора,
расположенная в  центре салона, засветилась, и  перед  Морисом в полный рост
предстал фантом  стюардессы -- в  золотистой набедренной повязке, туфлях  на
высоком каблуке, с сияющей татуировкой "Атропос" на левой ягодице.
     -- Строгая униформа,-- заметил Морис.
     --  Мы  рады, что вам у  нас нравится,-- заученно произнес  фантом.-- К
сожалению,  мы  сейчас  не  имеем  возможности  предложить вам  рейс  по  не
зависящим от нас обстоятельствам. Компания "Атропос"  надеется,  что в самом
скором времени  мы  сможем  возобновить  сообщение.  А  пока  мы  будем рады
предложить вам прохладительные напитки.
     После  этих  слов  стюардесса испарилась. На  кресле  перед самым носом
Филомелы вырисовался  небольшой  поднос  с угощением, который она  брезгливо
отодвинула в сторону. Поднос начал падать на пол,  но, не долетев нескольких
дюймов, исчез.  Венис  встала из кресла, прошлась по салону,  открыла кабину
пилота, но тут же ее захлопнула:
     -- Ну и пылища! Туда, наверное, никто никогда не заглядывал.
     -- Боюсь, что, кроме вас, больше и не заглянет.
     -- Почему? Разве вы не собираетесь привести в порядок свою коллекцию?
     --  Это не  моя коллекция.  Она досталась  мне вместе  со всем домом от
предыдущего хозяина. Я ею  нисколько  не  дорожу, поскольку к  ее  собиранию
никаких усилий  не прикладывал. Более  того, не представляю, кому  она может
быть сейчас интересна.
     Венис вздохнула.
     -- Да, пожалуй. Здесь в Тупунгато уж определенно никому.
     Они вышли из пристройки во двор. Филомела заглянула внутрь трекболида и
пощупала сиденье.
     -- Редкая вещь. Их, по-моему, выпускали совсем недолго.
     -- Не могу сказать. Кажется, да, всего лишь  лет сорок-пятьдесят. Потом
было не до развлечений.
     -- Это точно, не до развлечений. Тогда при взлете запросто сбить могли.
     Слегка   заглянув  в   мысли   Филомелы,  Морис  не  обнаружил   ничего
примечательного:  обычная  домохозяйка.  Холовизор  наверняка  ей  наскучил,
захотелось  выйти  поболтать  с  кем-нибудь еще,  кроме  остальных  соседей,
успевших надоесть и с  большинством  из которых  уже успела перессориться за
все годы безвылазного прозябания  в Тупунгато. Морис, правда, был совершенно
неподходящей   для   этих  целей  компанией,  не  умея  поддерживать  долгие
бессодержательные разговоры  -- "общаться", как это здесь называли. Конечно,
за  два  с лишним столетия  у каждого накопилось  столько  воспоминаний, что
рассказов хватило бы лет на десять,  а если пережевывать чужие истории, то и
на все  тридцать.  Но все  это настолько скучно и монотонно...  Вейвановский
отправил в сознание Филомелы мысль, вернее, даже не мысль, а жгучее желание.
     Венис чуть вздрогнула  и  отпрянула от трекболида.  Она часто задышала,
глаза ее широко раскрылись -- в них виднелась плохо сдерживаемая страсть.
     -- Морис, вас можно попросить об одном одолжении?
     -- Конечно. Чем могу помочь?
     -- Вы обещаете, что не будете смеяться надо мной?
     -- Почему я должен над вами смеяться?
     "Скорей,  скорей",--  подумал  Вейвановский.  Он  ощутил  что-то  вроде
легкого касания в голове --  сигнал вызова от своих братьев. Необходимо было
выйти с ними на связь, а для этого требовались время и уединение.
     -- Господи, мне так стыдно,-- Венис закрыла лицо руками.
     --  Не  стесняйтесь,  к  любой  вашей  просьбе  я   отнесусь  с  полным
пониманием.
     Филомела  опустила  руки,  отвела  лицо  в  сторону  и  закусила  губу,
переживая процесс внутренней борьбы.
     "Ну же, давай",-- пришпоривал ее Морис.
     -- Я обещаю вам, Морис, что вы потом не пожалеете.
     -- Я в этом нисколько не сомневаюсь.
     Филомела еще немного помолчала, потом выпалила:
     -- Разрешите мне прокатиться на трекболиде!
     "Наконец-то",-- удовлетворенно подумал Вейвановский и ответил:
     --  С удовольствием! Неужели я кажусь настолько неприступным,  что ваша
скромная просьба нуждалась в такой прелюдии?
     --  Но я вас  раньше  ни  о  чем  не  просила!  Мы ведь  даже почти  не
разговаривали!
     -- У  меня действительно скверный, нелюдимый  характер,  но  прийти  на
помощь  даме  --  долг джентльмена.  Я видел,  как вы страстно  желаете этой
прогулки на трекболиде.
     Филомела слегка покраснела.
     -- Но,  дорогая Филомела,--  надеюсь, вы не будете  против,  если я так
стану вас называть, госпожа Венис?
     -- Ничуть,-- дама потупила глаза.
     -- Так  вот, дорогая Филомела,  вам не кажется что подобный аттракцион,
уместный для нравов прошлых  столетий, может оказаться  слишком опасным  для
наших современников, хотя и более просвещенных, но уже успевших отвыкнуть от
грубых удовольствий?
     Морис подумал,  что становится вычурно многословен и  что с Венис  пора
закругляться.
     --  Можете  за  меня  не  волноваться.  Я люблю  грубые  и  мучительные
наслаждения,-- Венис кончиком  языка  выразительно провела  по  краю верхних
зубов,-- к тому же, при своем бывшем муже я летала десятки раз.
     -- В таком случае не смею препятствовать вашему досугу,--  Морис слегка
поклонился.
     --  Вы  так любезны,--  прошептала  Филомела,  забираясь  в  трекболид.
Вейвановский подал ей  руку,  и Венис на  мгновение -- совершенно  нечаянно,
надо полагать -- прильнула к нему своим упругим бюстом, после чего энергично
захлопнула  за  собой  крышку.  Внутри  машины  Филомела  сразу  исчезла  за
амортизирующим слоем, и сквозь полупрозрачный корпус была видна только часть
ее лица, скрытая табло с траекториями. Венис пошевелила губами, затем, ткнув
в табло пальцем, отдала  команду.  Морис  поднял  было  руку, чтобы помахать
даме, но Филомела  уже не обращала на него внимания. Трекболид загудел, стал
молочно-белого цвета, потом, покраснев, с натужным  ревом  стал подниматься.
Откуда-то из глубин памяти к Вейвановскому пришла фраза:  "... перерыв между
повторными запусками --  не менее трех часов...". Он вздохнул и направился в
ангар.
     Закрыв изнутри  дверь  пристройки, он  вышел  на кухню,  проследовал  в
гостиную, после чего поднялся на  второй этаж, где  были кабинет  и спальня.
Отсюда  из галереи  небольшая  лесенка вела наверх, на чердак,  облюбованный
Морисом  для медитаций. Захлопнув чердачный люк, Морис подошел  к  слуховому
окну  и,  открыв  его,  увидел  в  бледном  зимнем  небе тусклый  полумесяц.
"Отлично",-- подумал он:  луна помогала быстрее отключаться.  Морис подвинул
поближе к окну плетеный коврик, уселся на него в позу лотоса и закрыл глаза.
Братья вновь напомнили о себе легким прикосновением, скорее даже дуновением.
Вейвановский посидел минут  пять, но сосредоточиться не удавалось -- встреча
с  госпожой Венис немного нарушила привычный ход вещей, к тому же  полет  на
трекболиде пощекотал нервы. Хрустнув суставами,  он  лег  навзничь. Покой  и
отрешенность по-прежнему  не  приходили.  Морис привстал,  протянул  руку  к
небольшому  ящичку старинной работы,  стоявшему  на полу  рядом с  ковриком,
открыл его и достал бутылку водки с высоким стаканом. Наполнив стакан на две
трети, он залпом  все выпил,  затем поводил  рукой в ящике  и извлек из него
древний  сухарик,  который   есть  не  стал,  а  начал  в  него   интенсивно
внюхиваться.  Бросив  сухарик назад  в  шкатулку  и  откинувшись на  коврик,
Вейвановский тут же перешел в состояние возвышенного просветления.
     -- Привет, Морис! -- раздался голос Филомелы.
     Вейвановский чуть не выпал из транса, однако вспомнил, что брат Фил был
большим шутником.
     -- И охота тебе, Фил, так меня пугать! -- укоризненно сказал Морис.
     --  А  с  чего  это  ты  вдруг  стал  таким  пугливым? Жизнь  на  Земле
размягчила?  Пора, пора, братец  Морис, вновь браться за оружие! -- вмешался
брат Якоб.
     Они находились в некоей  промежуточной,  не  имевшей качеств зоне между
земной  реальностью  и   остальным   доступным  для  их  восприятия   миром.
Вейвановский почувствовал, что к их обществу понемногу присоединяются другие
братья.
     -- Что случилось, почему этот сверхурочный сбор? -- спросил Морис.
     --  Не волнуйся,  ничего экстренного. Просто  иерархи, как  обычно,  не
справляются  и бросили нас доделывать за  себя грязную работу. Мы все вместе
уже окончательно из сил выбились,  решили тебя позвать на подмогу,-- ответил
Фил.-- Времени нам дали слишком мало.
     -- А что за проблема?
     -- Очередной конец света. Ты же знаешь, иерархи не в состоянии грамотно
организовать  ни одно светопреставление. У них вечно куски  предыдущего мира
просачиваются  в  следующий. Они начинают все  громить, крушить, не  обдумав
ничего  как  следует,  а  потом  вызывают  нас для  расчистки  территории,--
разъяснил брат Ояма.
     Неуклюжесть  космических  инстанций  была  притчей во  языцех  во  всей
Вселенной. Братья и масса их коллег из остальных галактик  давно уже поняли,
что чем выше по властной  лестнице находилась  та или иная  сила, тем глупее
она  была. Таков был неумолимый иерархический закон природы.  Самые крупные,
космогонические силы отличались просто хроническим кретинизмом.  После того,
что они обычно  вытворяли на просторах Вселенной, требовалось  вмешательство
целых  армий низовых исполнителей, ликвидировавших последствия и  кое-как, в
меру своих скромных возможностей,  восстанавливавших  общий баланс. Куратор,
вызывавший  Мориса   и  братьев   на  инструктаж,  часто  ставил  им  задачи
извиняющимся  тоном,  явно стыдясь непроходимого идиотизма  спущенных сверху
приказов,  а  в конце  всегда  добавлял, что,  поскольку  пониманию  братьев
недоступен весь замысел иерархов,  более  того, он  совершенно секретен, они
(братья) должны без лишних вопросов самоотверженно  броситься на  выполнение
полученных указаний,  ощущая гордость  от возможности  внести  свой скромный
вклад в общее дело.
     Типичным примером непродуманного  планирования  и исполнения были концы
света, периодически организуемые на всех планетах. Непосредственным  поводом
для их проведения обычно был тайный визит инспекторов (отставных иерархов --
древних,  дряхлых   и  злобных)  в  составе  странствующей  межгалактической
комиссии  на  тот  или  иной объект звездной  системы.  По итогам  посещения
готовился доклад с разгромными выводами и требованиями, во-первых,  сместить
или  уничтожить  всех   местных   управленцев   (богов,   как  они  виделись
непосвященным  обитателям  планет,  а на самом деле -- назначаемых иерархами
служащих среднего  звена); во-вторых, радикально  оздоровить  обстановку  на
планете.   Под   оздоровлением,   собственно,  понимался   апокалипсис.  Это
"оздоровление" могло происходить  в различных  формах: столкновение небесных
тел,  потоп,  хронические землетрясения,  обледенение и  прочие  катаклизмы.
Однако  исполнение   апокалипсиса  неизменно  поручалось  настолько  грубым,
примитивным и необузданным  силам, оставлявшим  после себя такую кашу, что в
последнее время  все  чаще приходилось  привлекать  специальные  бригады для
приведения галактических объектов в  "предбожеский", т. е. готовых к  приему
очередной  партии  управленцев, вид. В состав такой команды входили и братья
Мориса, что особого энтузиазма у них не вызывало.
     Недавно очередная комиссия  проехалась  по  объектам солнечной системы,
как обычно, придя к выводу о необходимости полного  обновления. По  счастью,
отставные  иерархи  не дошли в  своих рекомендациях до того, чтобы  взрывать
Солнце, но обратили внимание  на недопустимость  посторонней  колонизации --
имелось в виду распространение человеческой расы на соседние  планеты. После
их  визита  была проведена  серия  астероидных  бомбежек,  выкосившая чахлые
ростки цивилизации на Юпитере, Венере и Марсе. Луну пока трогать не стали --
ею  решили  заняться немного позже, в ходе оздоровления обстановки на Земле,
да и поселенцев там было очень мало. Характер  намечаемого  оздоровления был
неясен: братья не могли знать в  точности о планах высшего командования, так
как имели доступ, или, как его еще называли, окно или шлюз, только к  своему
непосредственному куратору. Деяния высших сил могли наблюдаться, но общаться
напрямую с  этими  силами  было  невозможно.  Куратор  располагал выходом на
своего  непосредственного начальника, которого Морис и братья уже  не  могли
видеть, а этот начальник -- окном на  своего иерарха, и  так далее, по  всей
невероятно  растянутой   цепочке   подчиненности.  Аналогичная  субординация
существовала  в обратном направлении -- до мельчайших, почти бессознательных
сил.
     Бюрократическое  устройство Вселенной, таким  образом, основывается  на
том, что  любое  звено имеет только  три  окна: для общения  с  начальником,
подчиненными  и равными.  По этому  же  принципу человек на  Земле  не может
общаться с муравьями  или, скажем, вулканом -- для этого требуются некоторые
промежуточные силы, что-то вроде переводчиков (как их называли в  древности,
духов или  демонов). Впрочем, как бывает  при переводе,  передача информации
через несколько промежуточных звеньев оборачивается потерями  и искажениями.
Братья совершенно  не  были  уверены, что их  куратор излагает волю иерархо