вечно не везло. Выкурили по сигарете на стоянке такси, взяли машину и поехали домой по другому маршруту - не через Рижский вокзал и Сущевку, а сразу за ВДНХ повернули на Звездный бульвар, а оттуда выехали на улицу Советской Армии. Когда мы приехали, было уже поздно. И холодно. Нам оставался последний пролет в подъезде, как вдруг она увидела стоящих у ее квартиры ребят. Ни слова не говоря, она подтолкнула меня вниз, (Ницше начиталась -"падающего подтолкни"), показывая, что бег - наше единственное спасение. Мы, конечно, убежали, но, по-моему, за нами никто не гнался. На всякий случай она продержала меня минут тридцать на морозе, после чего у меня в голове стала крутиться "Банька" Высоцкого. Не знаю, почему Катя так боялась их увидеть. Я бы сейчас встретился даже с Аль Капоне, если бы у него с собой был обогреватель! Не выдержав, я робко намекнул, что не прочь вернуться. Дело у ее одноклассников, вероятно, не требовало отлагательств, и они твердо решили дождаться Шкатулку. Короче говоря, мы столкнулись с ними за пять метров до спасительного подъезда, когда никакие средства маскировки уже не помогли бы. - Подожди минутку, - ласково просит Катя. Холод был жуткий, тоска ужасная. Она вернулась, когда прошло тысячу часов, и я допевал последний куплет русской народной песни "Степь да степь кругом". В подъезде я закурил, прижавшись к горячей батарее. Меня развезло, и я стал понимать, что такое лихорадка. Я стоял, курил и надеялся, что какая-то сверхъестественная сила заставит ее положить мне руку на плечо и сказать: "Дима! Все нормально, все хорошо." Но Катя смотрела на меня своим обычным сосредоточенно- отчужденным взглядом и была слишком далека от моих надежд. - Дима! Я устала. Я хочу спать. Вот и все. Прима бездушия. ??? Да будет вам известно, сапоги я в конце концов достал, и хотя они оказались высокими и красными, Шкатулка их полюбила. Не знаю, было ли это причиной, но на какое-то время она подобрела и даже пару раз приглашала меня домой после того, как я провожал ее после вечерних занятий. К тому времени я уже был такой замученный, что даже Катькино общество меня не радовало. Как-то раз, вешая ее брошенное на пол черное Зайцевское яйцевидное пальто, я обнаружил у себя на носке дырку, размером, видать, с николаевский рубль. Я проклинал свою неустроенность и готов был прыгать на одной ноге по квартире, держа рукой разорванную пятку. Вообще-то Катя всегда следила за мной, не позволяя появляться в нечищеных куртках, грязных рубашках и, уж тем более, в драных носках. Но и ее аккуратность могла проявляться в том, что она, увидев выпавшую из шкафа новую шахматную красно-белую кофту, ловко поддевала ее ногой и зашвыривала внутрь. Она считала. что усталость является стопроцентным оправданием для того, чтобы разбрасывать по квартире свои шмотки, в том числе и мои красные сапоги. - Ты посмотри, во что ты их превратила! - я чувствовал себя деспотом-мужем. - Смотри за собой, - отрезала Катя. Дура ты! - парировал я, - представляю, на что ты была бы похожа, если бы жила одна. - Я и так живу одна. Я ни с кем не живу. Верх остроумия. В тот вечер она рассказывала мне про какого-то танцора с тонкими лодыжками, и по ее тону мне показалось, что она уже успела мысленно ему отдаться. ??? Каждый раз, когда я поздно возвращался от Кати, я проклинал все на свете. Я шел пешком от Театра Советской армии до Малого Каретного в надежде увидеть зеленый огонек или что кто-то захочет заработать свой трешник. Четырех-пятичасовой сон меня так изматывал, что я чувствовал, что становлюсь неврастеником. Я бесился, что живу в этой проклятой конуре только из-за того, что она находится недалеко от Кати, и не могу снять приличную хату. На самом-то деле квартира на Малом Каретном была довольно странной и вполне могла нравиться тем представителям слабого пола, кто благоволил ко мне чуть больше чем Катя. Ее восприятие бывало иногда для меня таким неожиданным, что я позволю себе с Вами поделиться: Вы знаете, что такое "Малый Каретный, 14-17", вечером. Это длинный, обшарпанный, не освещенный ни одной лампочкой коридор, который кажется бесконечным из-за неопределенного количества дверей. За каждой дверью - своя жизнь, а, может быть, и нет там ее. И вообще, этот коридор лучше скорее проскочить, он какой-то неуютный, он меня пугает. Зато там есть одна дверь, за которой жизнь еще более таинственна и непонятна. Там все просто и непостижимо одновременно. Там что-то непонятное из стекла и металла дает иллюзию освещенности вместо света, там дым от сигарет льется - почему-то обычное "струится" не очень подходит. Так льется дым Danhill и Marlboro в обычной жизни, и здесь от наших славных "Космос" и болгарских "Интер". Там музыка - или мучительно прекрасная, ускользающая так, что хочется слушать еще, чтобы в следующий раз удержать в себе, не расплескать, или отталкивающе настойчивая, тревожная. Странно, или та, или другая. Вечер на Малом Каретном разорван отдельными страничками романа, отпечатанными на машинке или рукописными, надрывающимися телефоном, шипением отыгравшей первую сторону и не перевернутой пластинки, репликами из-за стены или из-за двери соседки. Этот вечер - мягкий, темно-зеленый и еще бархатный. Я даже знаю, почему - темно-зеленый - из-за сигарет, и бархатный - из- за пола. А вот утро в этой странной квартире - другое, оно пахнет лилиями. Я терпеть не могу утро, но с утром на Малом Каретном я почему-то смиряюсь. Там солнышко всегда... Странно, да? Сразу видно, не Катя Мороз писала. Но не только мысли о квартире нарушали мое внутреннее равновесие. Я сходил с ума из-за того, что нарушил свое пятилетнее табу на спиртное и табак. Я выл от злости, что целыми днями верчусь, как белка в колесе, и что у меня не хватает времени даже на нормальную половую жизнь! Я столько наезживал и нахаживал за день, что результаты давно пора было посылать в книгу дурацких рекордов Гиннеса. Еще хорошо, что у меня рабочий день не нормированный, обычно я освобождаюсь в час-два. Если бы я работал, как все - с восьми до пяти, я бы через неделю застрелился. Но все равно я ничего не успевал. Магазины, прачечные, химчистки, службы быта, стирки вперемешку с театрами, гостями, поездками, развлечениями. Ко всему прочему я еще должен был готовиться в аспирантуру и пробить стену непонимания и невежества старых идиотов, которые делали все возможное, чтобы не дать мне выбраться из того болота, в которое они меня засунули. Но самое главное, для всего этого нужны были деньги! Когда я добирался до постели, я был, как выжатый лимон, и засыпал в момент, когда голова касалась подушки. Пять дней в неделю я встаю вместе с гимном, как и миллионы советских тружеников. Я падаю с кровати и двадцать раз отжимаюсь от пола. 6.05 - бегу в ванную, умываюсь и минут пять торчу под абсолютно ледяным душем. Вы попробуйте зимой, в холодной квартире, в 6 утра, с похмелья постоять пять минут под ледяным душем - вашим телодвижениям позавидует любая индийская танцовщица! Во время этой процедуры я заливаю половину коридора, бужу всех соседей и оставляю мокрые следы по всей квартире. Пью кофе, одеваюсь и выхожу постоянно в 6.30. От своего дома до м. Пушкинской я дохожу ровно за шесть минут. Если у меня ночует кто- нибудь из моих друзей - Скорпион, Португалец или Казимир Алмазов, и на следующий день мне на работу, то каждый из них дает себе слово, что эта ночь, проведенная у меня, - последняя. Такого темпа никто не выдерживает. Когда я выхожу из дому, начинается кошмар - вот уже полгода меня преследует одна и та же песня, и я знаю, на какую дорожную плиту попадает тот или иной слог куплета. Я и так ни черта не соображаю от шести до семи, а тут еще эта песня, которая прилепилась, как банный лист! Ее все время передают в 6.15 в "Гимнастике": Ну почему ко мне ты равнодушна? Ну почему ты смотришь свысока? - удивляется Андрей Миронов. Только выйду из дома - начинается. "Ну поче-му (левой) ко мне (правой) ты равно-ду- (левой) - шна? Я уже знаю, на каком месте будет нога на му в слове "почему", и на каком на слоге ка ("свысока"). Я еще год вот так похожу утром, в ритме вальса, на 3/4, и в "Кащенко" будет на одного инженера больше. В электричке, куда я заваливаюсь в 7.00, я прошу человек десять из вагона разбудить меня через сорок минут и засыпаю мертвецким сном вне зависимости от позы. После лагерей и ночных смен прекрасно могу спать стоя, как лошадь. ??? 14 февраля, четверг. Я ездил в этот день в г. Видное. Возвращаясь, зашел к майору Пятнице. Туда позвонил Хан и сказал, что они с женой не прочь развлечься. - Хан! Мы можем съездить в "Арбат", - предложил я. - Не-ет, "Арбат" ломает, уж очень бардачный кабак. - Хочу в бардачный, -заорала в трубку его пресловутая жена. - Ладно, пойдем в "Арбат", - смирился Хан, только ты нам такси оплатишь? - Оплачу, -ответил я. (Каков вопрос - таков ответ.) Пока мы ждали Хана, а он опоздал минут на сорок, майор Пятница объяснил Укропу - поэтическому физику (или физическому поэту), автору песни "Крутится волчок" и Мартышкиному спонсору - как бумажным клеем заклеить резину на колесе и как использовать красное вино в качестве замены тормозной жидкости. После длинного Show мы с Ханом гуляли по ресторану и, конечно, "совершенно случайно" встретили Мартышку. Я познакомил их. Через пару минут подошел Укроп, забрал Мартышку, и они уехали. Нельзя сказать, что он испытывал явное удовольствие от нашего с ней знакомства. - Что-то она мне не по кайфу, какая-то она прямоволосая, - поморщился Хан. Можно подумать, что Мартышка собиралась отдаться ему в фойе ресторана и загвоздка была только в структуре ее волос. - Ты так же разбираешься в женской красоте, как свинья в апельсинах, - польстил я Хану. Мартышка была удивительно хороша. В ее огромных темных, слегка подтянутых кверху глазах светилась не наглость всезнающей проститутки, а что-то такое невинно-сексуальное и добродетельно- эротическое. Своей необычной походкой, - казалось, будто она ходит боком, - Мартышка заслужила себе если не славу, то уж во всяком случае, яркую индивидуальность - не спутаешь ни с кем. Мне рассказывали, что Мартышкины поклонники, приходя в цирк уже после ее ухода, обычно спрашивали: "А где та девушка, которая боком ходит?" Но, несмотря на всю ее привлекательность, в ней было что-то плебейское. Я даже не могу сказать что. Может быть нос, или уши, а может, то, что она действительно была похожа на обезьянку. Так что сравнение мытищенской Мартышки с бальзаковской г-жой дю Валь-Нобль было чисто условным. А уж Катино замечание, что Вивьен Ли в роли Скарлетт напоминает Мартышку, и вовсе не льстит англичанке. ??? Я уже три дня не видел Катю, и к субботе настроение стало совсем поганым. Я зашел к Хану. Особого восторга по поводу моих контактов со Шкатулкой Хан никогда не выражал, гораздо больше по душе ему была западногерманская Клара - как никак, а все-таки "бундеса". Хановский скептицизм приводил меня в чувство и возвращал с небес на землю. В свое время я платил ему тем же, но он все равно женился. В этот день мы смотрели "Банзай", и, хотя на мелодраму он похож не был, на меня нашла чертова сентиментальность, от которой я не мог отделаться весь вечер. Я не знаю, отчего возник этот приступ меланхолии, но факт то, что когда Хан с Картиной уже легли спать, я заправил слезами авторучку и сел писать. - Ты что, уже совсем больной? - спросонья пробурчала Картина. - Да иди ты... - Нет, ну правда, что ты там пишешь? - Письмо Шкатулке. - А давай напишем вместе. - Давай. Так мы сели писать любовные письма Кате Мороз. Лимит 5 минут. Мат запрещен. Картина Родионова - от моего имени - Кате Мороз. Душенька моя! Моя мозглявая козочка Катенька Мороз! Жду-не дождусь того момента, когда смогу назвать тебя своею и прижать к своей сильной волосатой груди твою нежную лебединую грудку! 0!.. 0!.. Одна мысль об этом лишает меня сна, моя телочка! По ночам я ворочаюсь и все думаю, как ты там, с кем ты. Но нет! Не могла любовника пригреть эта чистая грудка! 0! Как я страдаю!!! Я убью его! Убью тебя! Убью, может быть, и себя самого! Но ты, гадина, жертвы моей не достойна. Я не ем, не сплю, забросил физкультуру и лить стал с горя. Но я, я, любимая, не достоин твоей любви! Намедни на конюшне, что насупротив рынка за цирком, поимел я ненароком подругу твою Мартышку, хоть и страдал при этом ужасно - Попутал нечистый. А все ты, с..с..обаака повинна, что отказываешь мне, молодцу, в законном моем удовольствии. А чаще все хожу в "Космос", пью горькую, да гадаю, не потопиться ли мне в бассейне тамошнем и покончить разом жизнь свою бесшабашную, что постыла мне без тебя, моя курочка. Целую тебя в твой теплый еще от моей ласки животик. Жду ответа, как соловей лета. P.S. А ты, паскуда, если хоть раз мне изменяла, я тебе руки- ноги пообломаю и матку на голову твою глупую натяну. От собственного смеха Картина прослезилась и так родилась Легенда о6 утраченной нежности, или аромат вина В маленьком домике на берегу пруда было светло и тихо. Ловко работая спицами, Жара вязала чулок, и веселые петли ложились под ее рукой причудливым ровным узором. На окне под хрустальным чехлом цвела роза, и имя ее было Нежность, но Жара об этом не знала. По временам она прерывала работу, чтобы немного пусть хотя бы разочек постоять на голове - как истая женщина, она ценила разнообразие, и тогда непослушный клубочек скатывался у нее с колен и исчезал в траве за порогом, словно тонкая нить Ариадны манила ее за собой, навстречу Любимому. Она часто была с ним жестока, - Жара сознавала это сама, -и порой без причин терзала Любимого, заставляя мучиться беспрестанными муками ревности - все эти Виллксы и Эшли Луи!. Но сердце у Жары было, в общем, доброе, и меру терзаний она угадывала всегда, кроме, пожалуй, случая, когда потерямши рассудок от горя, Любимый ударил ее по щеке свернутым в жгут журналом "Работница", внутренним жарким своим чутьем. Но беспечен бывал и он, - как тогда, когда бросил ее холодным декабрьским утром на произвол шоферу такси, одну и без копейки. 0! Жара не умела прощать обиды! И Любимый платил сполна. Он молил, унижался и ждал, готовый пожертвовать всем достоинством, сном, карьерой, но она говорила "НЕТ". Он был в ярости. Крик его жег, как удар бича! Но она отвечала "НЕТ". И когда, призвав в помощники Разум, он подолгу пытался ее убедить, ОНА ВСЕ РАВНО ГОВОРИЛА "НЕТ"! И он уходил, согбенный под тяжестью своей непосильной ноши. И, наконец, совсем обезумев, он ей крикнул с вершины холма: - Девственность - чемодан без ручки! Тяжело нести - жалко бросить! Но она отвечала только, что не будет знаток пить залпом дорогой и густой ликер, от кого-то услышанной фразой. И Любимый ушел, как обычно, печальный. Он молил о жалости, сочувствии, понимании, -но ответ его ждал один. И тогда холодным ноябрьским утром ОН ПРЕДЛОЖИЛ ЕЙ ДЕНЕГ! И Жара согласилась. "Я отдамся за миллион", спокойно произнесла она, обнажая в холодной усмешке свои мелкие белые зубки. И он понял, что добудет ей деньги. Ну, конечно! Как не понял он раньше. МИЛЛИОН!!! Миллион он отдаст за ее улыбку -за пустую улыбку этой глупой бездушной куклы! Этой ведьмы! Этой ссс-обаки! Ведь это была любовь. Он отдал бы ей все Целый мир, с берегами и островами. Ей же нужен всего миллион, И на одно лишь мгновение он вдруг увидел всю бездну, изначально их разделявшую. "Я принесу тебе деньги", -глухо проговорил он и ушел, показав широкую спину. И прикрыв за Любимым дверь, она смутно расслышала - дзинь! - То разбилась внезапно Нежность, Что росла на ее окне В непонятном хрустальном бокале... ??? Хан - Кате Мороз. (Импровизация на тему песни "Айсберг") Здравствуй, Айсберг! Я не терплю зиму. Не переношу снег, холод, мороз. Да, именно мороз. Дрожь пробегает по телу, когда я чувствую мороз - я вспоминаю тебя. Но ничего на свете не может разбудить во мне столько желания, столько страдания, столько любви, как мороз. Я хочу жить где-нибудь на Севере, например, на Аляске - жаль, что ее продали американцам, чтобы постоянно помнить о тебе. Когда тебя нет рядом, я могу часами разговаривать с тобой, слушать тебя, желать. Но ты холодна ко мне. Ты полностью оправдываешь свою фамилию и, встречаясь с тобой, я теряюсь. Почва - снег уходит из- под ног, мне скользко. Будь ты проклята! Я люблю тебя только в разлуке с тобой. Я понимаю, что стоит мне подойти к тебе близко, обнять тебя, и я превращусь в кусок льда. А я хочу быть океаном желания и омывать 9/10 твоего тела, мой айсберг, а 1/10 пусть принадлежит миру. Прощай. ??? К счастью, у меня не осталось образца моей ереси, но через несколько дней я написал новую. То, что я написал, было в форме письма, но такого, какое я бы в жизни не отправил. Мне кажется, это было единственное, что я написал абсолютно искренне за все время нашего знакомства. Если позволите, маленькое вступление. Иные редкие дни я отмечаю в своем дневнике. И каждый раз мне кажется, что при соответствующих обстоятельствах, он может попасть в чужие руки. То же обстоит и с письмами. Нежелание, а может и боязнь, что кто-нибудь узнает о моих подлинных мыслях или чувствах независимо от меня самого приводит к изменению формы и стиля, которые начинают играть роль большую, чем содержание. И так как мне не хотелось бы самому быть слишком открытым, то открытым становится письмо или дневник. А отсюда уже недалеко от позерства. Пишешь от первого лица, но как бы со стороны. Надеешься, что самоирония поможет сохранить объективность, но она, как ни странно, лишь помогает выставляться. Эти несколько предложений были написаны ночью: Так уж повелось, что "Space" побуждает меня к изложению своих мыслей на бумаге. Так было четыре года назад. В этой же квартире я уже испытывал подобные чувства, точно так же слушал "Space" и писал письмо... Мартышка, чтоб ей пусто было, мне рассказала достаточно. Так много, что мне хватит, вероятно, не на один месяц. Я боялся каждого ее слова о тебе, и она говорила все больше и больше! Я уже не мог ее остановить. Но когда начались подробности вашего празднования Нового Года, я не выдержал. Вне себя от бессильной ярости и злобы я трахнул твою бедную подружку, чтоб хоть на некоторое время губами заткнуть ей рот! Но, как говорится, "слово не воробей". Твоя измена меня доконала. Сейчас, по прошествии времени, у меня уже не хватает сил на какие-то "яркие" эмоции, - я просто устал. Я устал от бесконечного пережевывания твоих мельком брошенных слов, устал от твоей холодности, твоего эгоизма; мне просто не за что зацепиться... Меня взбесило твое обращение с одним моим другом, во всяком случае, в той трактовке, в каком оно мне было преподнесено. Милая Катя! Найди себе, если получится, конечно, другого идиота, который бы тратил на тебя столько сил, энергии, который любил бы тебя так, как я, и не имел даже крупицы благодарности за это. ??? - Поехали видак посмотрим, - разбудил меня утром Хан. - Лучше поехали в "Казахстан". Там Пугачевское варьете. Стиль new wave. О варьете в "Казахстане" мне давно рассказывали балетные девки. - А где это? - В Домодедово. - Что? Ты с ума сошел! Какое к черту Домодедово! Это полтора часа только туда. Лучше позвони своему чуваку с видео, и пусть он нас пригласит. Но меня как раз и привлекало то, что "Казахстан" находится далеко. Я получу три часа времени для разговора с Катей. Мне нужен был не "Казахстан" и не варьете, пусть даже из "Лидо", а мягкий автобус-экспресс, идущий из аэровокзала в аэропорт. В сентябре 1981 года я ездил в Домодедово чуть ли не через день, провожая Анечку, которую тогда еще любил. Но каждый раз находилась объективная причина, мешающая отлету - опоздание, забытые вещи, плохая примета и нежелание расставаться. Я очень люблю аэропорты. Но хорошо, что мы не поехали туда. На самом деле "Казахстан" находится не в аэропорту, а в городе Домодедово. Я нарвался бы на очередной скандал, в котором Хан с женой приняли бы участие не меньшее, чем Катя. - Я пойду смотреть видео, только если пойдет смотреть Шкатулка. Хочешь, Хан, приглашай ее сам. Я звонить не буду. Я приглашал Шкатулку только тогда, когда был стопроцентно уверен, что она согласится. Во всех остальных случаях это делали мои друзья. Вероятно, отказывать им Кате было неудобно, а если и случалось, то приходилось хотя бы что-то объяснять. Но им Шкатулка не отказывала. Наверно, моим друзьям было просто на нее наплевать, и у них не было "комплекса Кати Мороз". А мне и отказать не грех и объяснять не обязательно - переживу. Я ведь ее люблю. И Катя, как Скарлетт, держала эту любовь Дамокловым мечом у меня над головой. Хан позвонил, пригласил, одолжил у нее двадцать рублей и договорился, что я за ней зайду. Пока моя (нет, не моя) красавица одевала приталенное сиреневое платье с красным поясом, я пригласил еще и майора Пятницу (у них в армии такие фильмы не показывали). Мы должны были встретиться на станции "Парк культуры". Хан, вероятно, в предвкушении порнухи, целовался с женой, проявляя при этом усердие гораздо большее, чем она. Он иссосал ее вконец! Потом Хан вспомнил, что он бывший танцор и показал, как он умеет делать кабриоль. - Выворотней, выворотней! - подключилась Шкатулка. Хан попробовал еще раз, нога у него подвернулась, и он со всего размаху трахнулся задницей о бетонные плиты метрополитена. (По поводу выворотности: после общения с Шкатулкой у меня появилась привычка. Теперь я хожу и стою так, что угол между моими ступнями, который, вероятно, является внешним, но не фактическим показателем выворотности, составляет не менее 100°). Хозяин видеомагнитофона жил на Кропоткинской улице, в старом доме, подъезд которого явно ассоциировался с 37-м годом. Это был молодой, симпатичный, преуспевающий советский бизнесмен, о которых публикуют статьи "Видеопетля" и "Видеобезумие". Но хозяин, очевидно, статей не читал, брал по червонцу с рыла и задабривал клиентов спитым чаем и бутербродами с колбасой. За десятку можно было смотреть пока глаза не вылезут. Картина - хранительница семейного очага и символ практицизма (кстати, найдя, во мне ярого союзника) - заявила, что "за свой чирик она высидит здесь до будущего года". Мы посмотрели четыре фильма: "Опасный дьявол", "Кровавый магнум", Savage weekend, "Большое событие" и пару музыкальных программ. "Опасный дьявол" - английский вариант "Фантомаса". Дьявол - красавец-мужчина и супермен вместе со своей подружкой - сногсшибательной блондинкой, совершают невероятные ограбления и в конце концов приводят Британию на грань финансовой катастрофы. Дьявол плавает, как рыба, поднимается на присосках по отвесной стене, занимается любовью в стоге денежных купюр, стреляет изумрудами из ожерелья, в огне не горит, в воде не тонет. В конце фильма на него выливается расплавленное золото, и он превращается в статую. Сногсшибательная блондинка плачет над наконец-то поверженным Дьяволом, а он подмигивает ей из-под теплоизоляционного костюма. "Кровавый Магнум" оказался американским детективом о том, как инспектор полиции разыскивает убийцу своей сестры. Тихоня Луиза, сестра инспектора, притворяется на вечеринке мертвой с целью разыграть своего преподавателя - врача и, как оказалось, любовника. Но такие шутки даром не проходят и спустя некоторое время ее на самом деле завалили. Братец-инспектор, ища убийцу, использует не самые законные средства для получения информации. Полфильма он гоняется за всеми на длиннющем дредноуте - не детектив, а реклама автомобилей. Потом оказывается, что у Луизы самой рыльце в пушку - в Монреале она со своим любовником убила канделябром богатую канадку и похитила у нее ожерелье. Этот любовник очень страдал после смерти Луизы, а потом оказалось, что это он ее отравил. Не фильм, а империалистическая муть, показывающая "их нравы: Карл у Клары украл кораллы!" Savage weekend не был дублирован, его переводила Картина. Судя по тому, что происходило на экране и Картининым комментариям, фильм был о любви. Интригующее начало. Симпатичный бородатый джентльмен гонится по лесу за молодой, красивой, но почему-то, раздетой леди, держа в руках цепную бензопилу. Леди орет, как резаная, и, видимо, не без оснований. Потом действие переносится в Лондон. Группа молодых англичан собирается провести уикенд в глухом и заброшенном уголке Британии. Муж главной героини остается дома, ссылаясь на неприятности по службе; жена уезжает с его друзьями. Место, действительно, оказалось необитаемым, за исключением одного сельского жителя (мы прозвали его механизатором). Во время прогулки на лодке по местной речушке механизатор поведал туристам легенду о якобы проживающем здесь маньяке-убийце, который в это время появляется на экране (им оказывается все тот же бородатый джентльмен с пилой). На сей раз он тихо и незаметно подкрадывается к ничего не подозревающей паре, предающейся прелестям любви на лоне природы, и оглушает юношу. После этого он несколько раз проверяет, что крепче - его голова или камень, и лицо юноши медленно покрывается кровью, пульсирующей из горла. Девицу маньяк тоже не обошел вниманием. Он притащил ее к себе в сарай, который напоминал камеру пыток, и аккуратно уложил, зажав запястья стальными хомутами. Горло бабы оказалось прямо под плоским, как лопата, косым ножом такой, я бы сказал, миниатюрной гильотинки. После этого маньяк разодрал на ней платье и выжег раскаленной железной кочергой у нее на груди начальную букву своего имени "Н" - Непгу (правда, без кавычек). Запах паленого мяса просочился через экран. Сразу после окончания рассказа механизатора один из сидящих в лодке как-то неловко наступил на рыболовный крюк, и он полностью залез ему в ступню. Затем минут пять крупным планом показывают, как они все вместе вытаскивают этот крюк. Фильм очень красочный, на протяжении всего фильма звучит разнообразная музыка. Английская компания, как советские студенты в стройотряде, словно с цепи сорвалась, - все выходные они трахали друг друга на пляже, в лесу, в коровнике и в свинарнике. Появление нового действующего лица - человека в маске - не снижает остроты сюжета. Постепенно человек в маске расправляется с каждым отдыхающим. Способы убийств выдают профессионала-новатора. Первую молодую и преуспевающую жертву он задушил и подтянул с помощью системы подвижных блоков к крыше сарая. Вероятно, имитируя самоубийство. Вторая жертва была разодрана каким-то серпом. Но особенно оригинальным и тонким было вот какое убийство: стоит молодой человек перед зеркалом и причесывается, сбоку к нему подходит человек в маске и до упора втыкает ему в ухо спицу (как видите, оригинальным и тонким было и орудие убийства). Неприятное ощущение. Натурально и естественно показана агония пострадавшего: несколько минут перед тем, как затихнуть, его била мелкая дрожь. Прекрасный кадр - лежит человек со спицей в ухе и трясется, как в лихорадке. Его любовницу убийца привязал в подвале в позе "мостик" к циркулярной пиле так, что зубья пилы оказались у нее в талии; запитал пилу с выключателем освещения и ушел. Приходит в подвал тот, хребет которого в последствии разодрали серпом, и включает свет: визг пилы, разлетающиеся обрывки мышц, кровища и восточная музыка в стиле индийского фольклора. В конце концов оказывается, что человеком в маске был вовсе не маньяк, а муж. Тот, который остался дома. Выяснив таким образом отношения с друзьями, он снимает маску, забирает жену и уходит с ней. Но не тут-то было. Навстречу им попадается механизатор, запавший в главную героиню. Между ними происходит битва. Не на жизнь, а на смерть: Они сражались два часа, И не кончался ратный пыл, С обоих пот ручьями тек, И каждый невредимым был. И когда механизатору уже почти удалось перерезать мужу горло допотопным мечом на экране появляется маньяк Генри со своей знаменитой пилой. Мелкими шажками, осторожно он подбирается к ничего не видящим бойцам и всаживает работающую пилу в хребет механизатора. Итого: в живых остаются маньяк Генри, красивая женщина и цепная пила. Мы ушли часов в одиннадцать, и я поехал провожать Шкатулку. От Рижской пошли пешком. Снежные пушинки падали на ее ресницы, пальто, шапочку, но не таяли, а так и продолжали лежать белыми хлопьями~ Я развернул ее и прижал к себе. Шкатулка таяла, и ей было лень сопротивляться... ??? Мартышкин рассказ ползал по моему сознанию до 10-го марта, пока по нему не был нанесен сильнейший удар. Моя молодая красивая лань постоянно ускользала, но я фатально верил, что настигну ее. Мне казалось, что, как Сизиф всю жизнь катит в гору свой камень, так и я до конца дней своих буду пробираться с засученными рукавами, в грязных сапогах, с изодранным колючками акаций лицом и слипшимися волосами, держа в руках автомат "Узи", сквозь дебри девственного леса, преследуя безоружную, невинную жертву. Но длинноногая лань не собиралась сдаваться, она манила в туманы лимана, появляясь и исчезая, словно Жар-птица, и в конце концов загнала меня в такую трясину, что я позавидовал белорусским партизанам. Но ничего не могло остановить меня, - преследуя Катю Мороз, я вломился бы даже в хранилище золотого запаса США. Меня пробовали отговаривать: ни к чему, мол, как баран, долбить непробиваемые ворота, - но это все равно, что объяснять каннибалу преимущества французской диеты. Отказ от Кати тождественен отказу от существования. Следовательно, для достижения цели хороши все средства. Включая насилие. Меня оправдывает моя любовь. Моя Морозомания. Но есть минус: навязывание чувств (любовный империализм) вступает в непримиримое противоречие с понятием свободы и прав человека. В то же время есть плюс: свобода, алкоголь и никотин хороши для Кати Мороз лишь в малых дозах, злоупотребление может привести к летальному исходу. Вывод: ограничение личной свободы в связи с любовной экспансией Катя должна воспринять с философской снисходительностью Эпиктета. Кстати, о насилии. 20-го февраля, среда. Праздничный ужин у Хана. Ужина не было. Был ликер Cointreau и игра "Эрудит". За проявленную эрудицию и внесение в русско-советский лексикон несколько необычных неологизмов, таких, как, например, "вьеб", не мешало бы нам вручить медаль им. Ожегова (или Даля). Одну на всех. Зимний вечер. Равнодушно-усталый голос таксиста. Пещерные страсти первобытного человека, пробужденные французским ликером. - Кто еще будет тебя так любить? Ты же умрешь без меня. - Никто. Умру, наверное. Но до смерти еще далеко, и я был не прочь ускорить ее приближение. - Я погрею ручку. Рука между ножек. Чуть выше коленок. Мужчина ведет себя так, как позволяет ему женщина. Я подвинул руку поближе. Молчание. Прошел еще несколько сантиметров и вспомнил анекдот о натурщице Пикассо ("Молодой человек! Я натурщица Пикассо. То, что Вы ищите, находится у меня за левым ухом!") - Прекрати немедленно, - произнесла Катя так тихо, что я не услышал. Левая рука инстинктивно бросается вслед за правой. Черная прядь падает на черные бездонные глаза. Глаза загнанного зверька. Но не дикой серны, а маленькой рыси, попавшей в капкан - испуг, страх и злоба. Такси не лучшее место для столь решительных действий и я, пощекотав себе нервы 117-ой статьей, поспешно ретировался. Настроение улучшилось. Я понял, что при первом же удобном случае я ее все-таки сломлю. Впечатление о ее недоступности совершенно иллюзорно. Она доступна. Для тех, кто не спрашивает разрешения, и кому она безразлична. Принципиально, ее может уложить в постель любой. С ее выхолощенной нравственностью, инертностью и инфантильными эрзац взглядами это не так сложно. Сложно только мне. Да и то вряд ли... ??? Прошла неделя. 27 февраля, среда, 18.30. М. "Кировская". Свидание. Театр. "Современник". Вместо "Спешите делать добро" - "Наедине со временем". Катя недовольна - она уже смотрела этот спектакль. Вот непруха! Позлилась на меня, - как будто я могу вылечить заболевших артистов, - и успокоилась. Тусклый спектакль с липкими нравоучениями. Сижу я да гадаю. Но не "любит - не любит", а "пойдет - не пойдет". Жду конца - курить хочу. Выходим на улицу. - Пойдем выпьем, Катя. - Пойдем. Останавливаю в стороне такси: - На Малый Каретный, пожалуйста, - тихо говорю, чтобы моя Катя не услышала. Ехать нам минут пять. Катя сидит в своей обычной позе - ноги соединены и согнуты в коленях, скрещены у щиколоток и отставлены в сторону - красивая поза, мне всегда она очень нравилась. А я уткнулся носом в переднее сиденье, верчу ногой и губы кусаю - жду, когда Катя скажет, что домой ко мне не пойдет. Чистопрудный - Рождественский - Трубная. - Дима! Я к тебе домой не пойду. Закрыл я глаза и слышу голос внутренний: "Представь, что это не она - все будет нормально". Страстной - Колобки - Малый Каретный. Выходим из такси. - Катя, милая! - говорю, - я тебя знаю почти два года. Черт возьми, неужели я не могу пригласить тебя выпить со мной? Поверит - не поверит. Смотрю на нее честно-пречестно и думаю: "Сейчас я тебя оттрахаю, как врага народа!" Что у нее там в мозгах перевернулось или не сработало - не знаю. Но она согласилась. Я тихо закрыл за собой дверь, но Манька учуяла, что я не один и высунула из двери голову. - Здрасьте, - прохрипела она и сделала книксен. Я чуть не помер. "Новенькая, - подумала Манька, - и хорошенькая. Сейчас этот садюга ее трахнет." Я вспомнил, как месяц назад она постучала ко мне в пять утра. Как раз тогда, когда у меня была Мартышка. Я понимал, что эта ночь мне даром не пройдет. Звуковые эффекты Мартышкиного сладострастия разбудили пьяную Маньку, которой вставать в шесть утра. Она была одна, и чужой кайф перед подъемом вряд ли мог поднять ей настроение. Так что, когда послышался стук в дверь, я тут же представил, как будут вытекать помои из ведра, одетого мне на голову. Но Манька была без ведра и даже без сковородки. Она приложила палец к губам и тихо попросила: - Покажи мне девицу, которая так орет, - выражение ее лица выдавало смесь удивления с сочувствием. Манька посмотрела на свою соперницу и покачала головой: - Несчастная. И ушла. Катя подала пальто, и я повесил его в шкаф. - Я сапоги снимать не буду - так похожу. - Походи. - У тебя сегодня прилично, не то, что в прошлый раз. Я налил ей и себе дежурного шампанского. Когда мы наедине, от ее гордости и высокомерия не остается и следа. Куда все девается? Да и у меня злость пропала. Нету злости. Мысль, правда, промелькнула: "Сейчас я тебе, скотина, неверная, покажу!" Но на самом-то деле -чего я ей могу показать? Жалко ее стало - дура она набитая. Лучше уж я ей книжку почитаю. Запрещенную. Л. Шапиро "КПСС". Зачитался я - даже забыл, зачем Катю привел. Такую литературу почитаешь - забудешь, как тебя зовут. Читаю вслух и курю. Весь рот забит слюной - не знаю, куда плюнуть. Плюнул на книжку, глотнул шампанского. Эта квартира все- таки или изба-читальня? Засунул антисоветчину за шкаф, поднял Шкатулку на руки и положил на кровать. - Лежи тихо, Катя, и слушай меня. Ты долго еще, дрянь такая, будешь надо мной издеваться? Все равно ведь будешь моею! Я присосался к ее губам. Попробовал языком раздвинуть зубы - не поцелуй, а издевательство над сексом. Не губы, а дольки засохшего апельсина. От такого интима не влечет, а воротит. Я вдруг представил себе, как я трахаю Катю. Я очень отчетливо это представил. Начнутся охи-вздохи, она будет бояться залететь, выражение лица из непроницаемого станет влюбленно-покорным. Я буду ласков, буду говорить, что люблю ее все это время, что никогда ее не брошу. Потом у меня лопнет терпение, и я стану пошлить и ругаться матом. И еще я не менее отчетливо представил себе, как я думаю: "Неужели ради ЭТОГО я столько времени страдал и мучился?!" Я представил, как я бегу в пять утра на Центральный рынок и покупаю рублей на пятьдесят роз. Катя просыпается, а на постели розы. Может, конечно, она сексуальна, но я очень в этом сомневаюсь. Как только я представляю Катю в постели, в мозгу возникает забытый образ Поли Грушницкой. Та тоже была какая-то флегматичная, холодная, развратная и пошлая. Я помню, как она за час выпила две бутылки шампанского, выкурила пачку Danhill, и за это время успела рассказать о всех, с кем она спала. Мне запомнилось как Португалец трахнул ее на квартире своего друга. Потом он сам мне обо этом рассказывал. Их рассказы были абсолютно не похожи. Катя лежала в сапогах на кровати, чуть запрокинув голову, придавленная моим боком и самолюбием. Черты лица уже не казались мне божественными: мордочка круглая, нижние зубы неровные, губы бесцветные, подбородок тяжелый. Остались только глаза и кожа. - Димочка! Я тебя умоляю! Я тебя умоляю! Отпусти меня, - ныла Шкатулка. Мне и самому уже не в кайф. Музыки нет - не могу я без музыки. Настроение не в дугу - с таким настроением только на поминки. А главное - не выспался я, спать хочу жутко и вставать завтра, как всегда - какой уж тут секс! Потом как-нибудь трахну. - Дима, поздно уже, проводи меня, пожалуйста. Она была подавлена и растеряна. Я спустился с ней по кольцу до Самотеки и стал ловить такси. Засыпаю прямо на ходу. Хорошо, что она хоть живет рядом. ??? 28-го февраля. Последний день зимы. В этот день Забор должен был отмечать свой день рождения. Хлопотать он начал за несколько дней и первое, что сделал, -это попросил меня договориться о месте чествования -гостинице "Космос". Я не знал, как Света из Бюро пропусков отнесется к проведенной у меня ночи, после того, как проспится, поэтому, на всякий случай, перестал появляться в гостинице. Прошло три недели, и я решил, что этого достаточно. Вооружившись пятью гвоздиками, я пришел в "Космос" и обнаружил, что опасения были напрасны, - Света обрадовалась моему появлению (или гвоздикам) и выписала пропуск на шесть человек. ...Забегая немного вперед, Последнее, что сказала в этот день Катя, было: "Дима! Ты должен обязательно описать сегодняшний вечер. Обязательно!" Я согласился, но обещание отложил на неопределенное будущее, написав только в качестве маленького вступления нижеследующее: Я никогда еще не писал по заказу. В голове все время вертится фраза "кто платит, тот и заказывает". Заказывает Катя, она мой работодатель. Правда, не платит. Я полагаю, внесение коммерческой нотки в этот литературный суррогат значительно повысило бы его качество. Я мог бы, конечно, выразить протест против несправедливого обращения заказчика с наемной силой - то бишь, со мной. Или устроить забастовку и демонстрацию. Но я не делаю этого. Просто знаю, что все протесты, забастовки и демонстрации, как, впрочем, и людные другие проявления возмущения, отправятся в форме цилиндра в не столь отдаленное место вслед за знаменитой иронией. Я бы сам описал этот необычный вечер, если Ры его окончание имело для меня хоты какое-то отношение к сеансу. В конечном счете ведь именно секс в гораздо большей степени, чем все остальное, побуждает меня к действию. Я уже писал, как я понимаю и люблю доброго доктора из Вены... Прошло четыре месяца, и теперь я могу продолжить. Я не стал заходить за ней в институт, потому что иначе она затаскала бы меня по своим чертовым магазинам. Если Катя идет к маршрутке у м. Новослободской - это к Марьинскому мосторгу, если к троллейбусу - это к парикмахерской на маникюр, если к трамваю - это домой, если пешком - это к хорошему настроению. Я не знаю, какая она в постели, но в магазинах она, как рыба в воде: ткани, кремы, шампуни, очереди, лосьоны, ковры, толпища, светильники, паласы, фарфор, БВЛ. Заехал после работы домой, побрился, помылся (один мой приятель всегда в этом слове между буквами "о" и "м" вставлял в скобках букву "д"; обул (вы думаете белые тапки? - нет! новые, купленные по Шкатулкиному наущению, немецкие туфли на липучках, натянул сутюженные вельветовые джинсы, что выше - не помню, и поехал к Кате. Позвонил из автомата напротив дома (я всегда звонил ей перед приходом; без звонка являлся лишь дважды, после десятидневных перерывов - 10-го января и 10-го апреля), и - о, чудо! - Катя дома. Не убежала, не исчезла, не кинула, и, действительно, собирается пойти со мной на день рождения, - воистину кто-то большой в лесу сдох! Катька, как ненормальная, бегала по квартире - здоровая, энергии хоть отбавляй, а девать некуда, - успевая играть в быстром темпе "Элизе", показывать мне свои новые сюрреалистические картинки - шедевры заживо гибнущей Нади Рушевой, подбирать коэффициенты в окислительно-восстановительных реакциях и постоять на голове. Что характерно, последнее, - в прямом смысле слова. Вы, вообще, можете себе представить?! Красавица и умница, танцует и рисует, вяжет и играет, химичит и поет! Воспитание - безукоризненное, будущее - блестящее! Не влюбиться в такую девушку может только циничное, холодное, бездушное, тупорылое животное! - Быстрей Катя, мы уже опоздали! - Успеем. Не подгоняй меня, а то вообще не пойду. Опаздываем на полчаса. В такси Шкатулка сказала, что хотела на выходные слетать с мамой в Тбилиси, но, по простоте душевной, вместо того, чтобы "закосить", попросила субботу за свой счет - и пролетела. Подъезжаем к "Космосу". Стоит жена именинника, две подруги жены именинника, именинника нет. - А где Забор? - Поехал домой за паспортом. - Зачем? - За паспортом. - Да зачем он ему, черт его дери? - В гостиницу не пускают без паспорта. Пока мы ждали Забора, я таскал за собою по "Космосу", как по музею, девиц, и, кажется, один с четырьмя выглядел неплохо. Потом мне это надоело, и я решил всех четырех куда-нибудь сбагрить. Мне показалось, что валютный бар, в случае отсутствия валюты, вполне можно использовать, как зал ожидания. Я отвел туда девиц, прикидывая, успеют ли их забрать до приезда Забора. Не успели. А жаль. Ну, ничего, в другой раз заберут, - нечего шляться по режимным гостиницам. Приехал Забор, злой, как собака. Я представляю, в день рождения смотаться из "Космоса" на тачке в Медведково и обратно, взять чертов паспорт и, приехав, увидеть, что он ему нужен, как зайцу профсоюз. Сам виноват, не будет пороть горячку, надо было нас дожидаться, Если я сказал, что приду, значит, приду. Мы с Катькой сунули ему трехтомник Шишкова "Емельян Пугачев", и он успокоился. Катька была ужасно красивая, на нее заглядывались все мужики. Ну вот, каждый обязательно должен вперить свой похотливый взгляд. Скоты! Я попробовал ее подколоть несколько раз, но она вся ушла в себя, и мои колкости облетали ее, как огненные флюиды. Слава шведам, если только это они придумали шведский стол! Завтрак стоит 1 р. 2б коп., обед - 4,50, ужин - 3,90. Гости накинулись на еду, как какие-нибудь троглодиты. Какая уж тут к чертям воспитанность! Плевать, уплачено. - Забор, - начал я, подняв фужер с шампанским, - ты заметил, что та система ценностей, которую мы себе создали за последние годы, стала давать сбои. В ней явно что-то разладилось. Методы, которые мы применяем для осуществления задуманного, уже не проходят. Мы перестали видеть дальше собственного носа. Наш консерватизм погубил нас, мы безнадежно отстали. Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане "Калинка" как трибуну для выражения своих политических взглядов. Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане "Калинка" как трибуну для выражения своих политических взглядов. - ...но мы выкрутимся. Я верю, Забор, в нашу рациональность и наш прагматизм. Я желаю тебе побыстрее преодолеть тот замкнутый круг, в котором мы волею судеб все оказались. Эта оптимистическая концовка напомнила мне приход долгожданного подкрепления в финальной сцене спектакля, когда все участники драмы уже перебиты. К этому времени приглашенные выпили принесенную, естественно, с собой, водку и купленное (ладно уж) в баре шампанское. Стали просить еще. Шкатулка, съев штук пять желе, начала доказывать Забору, что звери в цирке - звери, а не переодетые в шкуру люди. В возникшем споре большинство присутствующих, наплевав на юбиляра, приняло сторону Кати. Решив реабилитироваться, Забор притащил на стол вазу с кукурузными хлопьями человек на сорок. Слово взяла Юля - большеглазая подружка Заборовской жены. Я отметил, что у нее чувственный рот и положил на нее глаз. Юля стала рассказывать, как один ее знакомый приглашал домой девочек, обещая показать им говорящего то ли попугая, то ли крокодила -я уже точно не помню. Помню, мне показалось, что про крокодила в ванной я уже где-то слышал. Когда гости обожрались до такой степени, что стали стряхивать пепел в чужие тарелки, я понял, что надо вставать. Не знаю, выполнила ли в этот день план "Калинка", но мы сделали все возможное, чтобы нет. Что-то сегодня должно было произойти. Я взял Забора и пошел с ним в "Орбиту" заказывать коктейли. В бар мы прошли уже порядочно окосевшие, сели в самом центре, и к нам, как тьфу ты, черт, чуть не написал "как мухи на говно", - стали слетаться иностранцы. Ну, не к нам, а к нашим бабам, но это неважно. "Два мужика с четырьмя бабами - куда им столько?" - наверно, решили гости Союза. Слева и справа подсели какие-то то ли арабы, то ли французы и стали угощать шампанским. С этого момента я уже плохо соображал, потому что стал с ними говорить по-английски. Музыка гремела на весь бар, и я постукивал ногой в такт челентановской "Сюзанне". То ли французы, то ли арабы не знали ни слова по-русски, но были коммуникабельны, как народовольцы. - Девочки хотят Champaign, - говорю. - И айсу побольше, -добавила Катя. Я выпил коктейль и налил шампанское. Один франко-араб уже усадил Лену на колени, обещая что-то привезти ей из Марселя. По-моему, он был летчик. Или говорил, что летчик. Второй арабо- француз почему-то по-русски спросил у Юли во время танца, коренная ли она москвичка. Потом он подсел ко мне и долил еще шампанского. Он был настоящий друг, этот франкофон, и по-русски говорил, как бог, но глаза у него все равно были хитрые. Я уже не удивился бы, если сам заговорил по-арабски. - А ты был в "Буревестнике"? - спросил меня хитрый араб. - Да, да! Был я в "Буревестнике"! - воскликнул я, вспомнив всех знакомых арабов, латинов и негров вместе взятых. - Я сто раз был в "Буревестнике"! - А может ты знал Саида? - Саида? Конечно знал! Он был моим молочным братом. - А что с ним сейчас? - Убили, убили Саида. Под Саброй и Шатилой убили. - Не может быть? - Может! Подожди, я расскажу тебе про Саида. Дай мне потанцевать с любимой девушкой! Я уже не боялся танцевать с Катей, хотя она занималась хореографией всю жизнь, а я имел такое же отношение к танцам, как зять египетского фараона к Бородинской битве. Я танцевал с ней первый раз в жизни. Это был наш первый танец, и я чуть не рехнулся от счастья. Я готов был облобызать весь свет и даже больше. Ансамбль пел Yesterday лучше, чем Beatles! Я был так счастлив, как никогда в жизни. О, Боже! Я хотел, чтобы танец никогда не кончался. Я поцеловал Катю в ухо. - Катя, Катя! Я люблю тебя! Шкатулка улыбалась, чуть опустив краешки губ. Я уже был совершенно пьян. Вместо хитрого араба появился другой - интеллигентный, в очках -аспирант. Он сразу заверил меня в своей преданности до гробовой доски: - Друг моего друга - мой друг! - провозгласил подвыпивший аспирант. А это кто - твоя подруга? - Чужая, -говорю. - Разве она не хочет на тебе жениться? - Не хочет, получше ищет. - Если она не будет на тебе жениться, я ее убью! - Спасибо! - Не за что. Это для меня сплошной пустяк! -араб прекрасно говорил по-русски. -Кстати, если ты учился в МХТИ, ты обязательно должен был знать Хамида. Я допил шампанское и услышал над ухом голос Пугачевой: "Знаю, милый, знаю, что с тобой!" Я вскочил, как ужаленный. Но не тут-то было. Катя уже кружилась со стройным, одетым во все черное французом. Я обалдел! Слева лепетал араб о Махмудах, Саидах и Рашидах. Все поплыло. Я проклинал Паулса и Резника, которые пишут такие длинные песни. "Сколько раз спасала я тебя!" Никогда в жизни я еще не испытывал такой ревности. В тот момент я ненавидел всю Францию во главе с Франсуа Миттераном. Я не мог встать, потому что все вертелось перед глазами в какой-то дикой пляске: Юля, на которую я положил глаз, Лена, падкая на иностранцев, Катя с молодым, стройным западноевропейцем, Забор, раскручивающий гостей Страны Советов, его жена в виде омута с чертями, проститутки, комитетчики, конторщики, разносчики, фарцовщики, валютчики, поручики. - Знаю! - заорал я интеллигентному арабу прямо в очки. - Знаю я Хамида, Халеда, Мустафу, и Ибрагима я тоже знаю! Знаю я полковника Каддафи, а с Гамалем Абделем Насером я вместе посещал кружок по вышиванию. Я знал всех арабов, учащихся в совке за последние пятьдесят лет! Идиот! Ты видишь, у меня бабу увели! - Не расстраивайся, дорогой! Ты же должен знать, если она не будет твоя жена, я ее прирежу. На этот раз его речь показалась мне не лишенной смысла. - Режь. Европеец доводит Шкатулку до кресла - галантный, скотина. - Француз? -спрашиваю. - Итальянец! Ну точно, итальянец. Типичный террорист из "Красных бригад". Мало того, что они, подонки, пристрелили Альдо Моро, так еще этот скот танцует с моей девушкой! Оказывается, он уже битый час за нами наблюдает, и зовут его, подлеца, Ренато. Я счел уместным заметить Кате, что если она с ним еще раз потанцует, я им обоим отверну головы. Тогда террорист принес еще шампанского, и мы приняли его в нашу дружную русско-французско-арабо-еврейскую семью. В конце концов мы напились до такой степени, что вопрос о том, когда нас заберут, стал всего лишь вопросом времени. Лена взасос целовалась с арабским летчиком компании "Эйр-Франс", хитрый алжирец все еще выяснял у Юли ее место рождения, а Катя орала на весь бар: - Не суй мне "Яву"! Давай "Данхилл"! Нас было уже человек пятьдесят, и все были в пополаме, орали, смеялись и плевали кто куда. - Как Ваше имя, девушка? - Юлия. Юлия - это Джулия. Джулия -почти что Джульетта. Где Джульетта, там Ромео. - Ромео! - Заорал мне Забор на весь "Космос", Номерки давай, скотина, сейчас заберут! - Спокойно, Забор, дай допить! Кстати, меня зовут Антуан. - Антуан ты или Ромео, мне наплевать. А номерочки давай сюда! Мы выползли из бара и стали одеваться. Хитрый араб отвел меня в сторону и спросил, как бы он мог со мной встретиться. Я дал ему Хановский телефон. Ренато, прощаясь с Забором, так поцеловал его, что тот сразу же решил ему отдаться. Мало того, что итальянец был красным бригадистом, так он еще оказался голубым педерастом. Мы вышли на улицу и от холода стали трезветь. Так просто эта попойка не могла закончиться. Кого-то обязательно должны были забрать. И точно. Забрали Лену. Вместе с Ренато. Мы уже подошли почти к стоянке такси, когда итальянец настиг нас. Он в два счета объяснился с Леной и повел ее назад в гостиницу. Я понял, что для любви с первого взгляда языковых барьеров не существует. - Стой дура! Заберут ведь! Ты же комсомолка! - кричали мы ей вслед. Лена дернулась, обернулась, в ее взгляде было "последнее прости". Она взяла Ренато под руку и быстро зашагала в сторону гостиницы. В общем, комсомол комсомолом, а итальянцы на дороге не валяются. Тем более, двустволки. Прощай, Лена!.. ??? 1 марта. Пятница. К концу недели я был вконец измотан, но пятница всегда оказывалась самым тяжелым днем. Меня, как пружину, растягивали от Москвы до Электроуглей, и я всеми силами рвался назад в Москву. Сколько я не скрывал, на работе все знали об этой моей слабости. И самым страшным наказанием была для меня ссылка куда-нибудь подальше от Новослободской. Но я должен был быть любыми путями в институте без пятнадцати четыре, чтобы "случайно" встретиться с Катей. Но в эту пятницу я так и не смог сорваться и проторчал до шести часов в Кучино, организуя вывоз диапсида. 2 марта. Суббота. Я постарался выспаться. Я хотел заставить себя поспать подольше. Вы же должны понимать, что значит суббота для скромного советского инженера с пятидневной рабочей неделей. Сначала я, как обычно, не мог заснуть в предвкушении намеченной встречи с Катей, а потом, конечно, не мог встать. Мы должны были утром пойти в театр, и меня опять охватила предвстречная лихорадка. Что одеть? - Одеть нечего. Цветы купить? - Денег нет. Платок носовой не забудь. - Нет платка. Побриться? - Побриться. Тупым лезвием. Прибежал в институт, весь в мыле. Словил Катьку у дверей кафедры и сунул ей какой-то фрукт. - Дима, а я не могу так рано уйти. Еще только полдвенадцатого, а у меня рабочий день до четырех. "Спокойно, - сказал я себе, - иначе сдохнешь". "Сгорю ли я в горниле страсти иль закалят меня напасти?" Через несколько минут Катя продефилировала мимо своей стервозной начальницы с видом большевиков, покидающих меньшевистскую конференцию. В такси я собрался с духом и осторожно намекнул, что, "быть может, вечер тоже проведем вместе", мол, "все-таки суббота, день нерабочий". Но Катя недвусмысленным жестом полностью разрушила мою надежду -"нет". Подъехали к "Современнику". Хан с женой опоздал, как всегда, а спектакль ничего. Мне понравился. Какая-нибудь провинциальная газетка написала бы, что он обличает ханжество и алкоголизм. В общем, спектакль про провинцию. Он так и называется: "Провинциальные анекдоты". Да, ладно, черт с ним со спектаклем. Хотите - посмотрите сами. В театре встретили двух близняшек Раю Куропову и Лилю Зак. Я их люблю обеих. Но они какие-то невезучие. Хуже, чем я. Если мужику не везет - это полбеды. Но если бабе - это конец. Личной жизни. (Через два дня одна из них позвонила мне и сказала, что я, как всегда, выбрал себе самую красивую. Я покусывал телефонную трубку и не спорил!.. продолжение не следует Май-июль 1985 г. Москва. ? Московский технологический институт ? Хусепе де Рибера. "Святая Инесса". ? Задушил. ? В позе стула стоишь у стенки, через пять минут начинаешь трястись. ? Ползая по плацу, образуя схему Московского метрополитена. ? Бромистый калий ? Глисты (см. Медицинскую энциклопедию 1973 г.) ? Общевойсковой батальон химической защиты