к," - взгляд замер и не желал продвигаться дальше.
Сама  статья  была  непонятной.  В  ней  водителям  советовали  поторопиться
получить права  нового образца. Причем  тут треугольник,  Коля никак не  мог
догадаться.  Но на всякий случай он вылез из-за стола и направился в большую
комнату. Там,  в буфете, хранились  всевозможные  документы.  В том  числе и
папины водительские права.
     На  указанном месте треугольника не оказалось.  Ни на удостоверении, ни
под  ним.  Не  в  силах  поверить,  Коля  начал  ворошить  кипу  инструкций,
скопившихся от многочисленной техники,  большинство из которой  уже доживало
свой  век в кладовке или у бабушки на даче. Коля отодвинул  в сторону книжку
про  стиральную   машину  "Вятка-автомат",  положил  на  нее  инструкцию  на
холодильник  "Бирюса",  пролистал  руководство  для  телевизора "Хитачи"  на
английском и немецком языках. Не находился треугольник, да и все тут.
     Но  мысли отталкивались  от  треугольника  и  неизменно возвращались  к
палочкам.
     Веня  утверждал, что  палочки закоротило.  Есть такая  вещь -  короткое
замыкание. Что это такое, Коля убедился год назад на урове труда, когда он с
Костей Лесниковым  строили из проводов  и разных  штучек электрическую цепь.
Примотать проводки  к контактам  вилки  было  нетрудно. Подсоединить  те  же
проводки к выключателю и патрону лампочки вроде  бы тоже дело наипростейшее.
Но  когда  смелая  Костина рука  воткнула  вилку в  розетку,  оказалось, что
провода  каким-то  образом  не захватывали так и  не загоревшуюся  лампочку.
Розетка   оплавилась,  провода   задымились,   подскочивший   учитель  труда
переключил рубильник на своем столе  и влепил Коле с Костей по трояку.  Коля
даже обиделся незаслуженной оценке, ведь цепь собирали под преподавательским
присмотром. Теперь  вот  какие-то невидимые провода миновали  несвершившиеся
желания и замкнули палочки сами на себя.
     Теперь электричество - пройденный этап. Завтра  на труде Коле предстоит
выстругивать новую  столешницу. И  ему еще  повезло. Сначала  педсовет хотел
содрать с Колиных  родителей новую  парту. И  дома Коле  попало.  А за  что?
Парту-то Пашка испортил. Но как это теперь доказать? Свидетелей не осталось.
Все все позабыли. И  печку, и костер, и  железную  болванку, которая чуть не
разнесла всю школу. Когда  раздался  первый удар, то  народ со  всех  этажей
ринулся  к  Колиному  классу. Но теперь  никто  ничего не  помнил. Все тогда
разошлись по местам, на свои уроки и факультативы. Досталось только тем, кто
выскочил из класса, да Коле за парту. Все были живы и здоровы, но Коле никто
помочь не мог.
     Стопка документов иссякла. Последним в ней оказался папин комсомольский
билет. Коля расстроенно передвинул  пачку бумаг на исходное место и взглянул
на пол.
     Треугольник лежал там.  То ли он выскользнул от  неосторожного Колиного
движения. То  ли  скрывался  за  ножкой  буфета, где мог спрятаться  десяток
жестяных  гоночных  автомобильчиков.  Прятался,  прятался,  а  теперь  решил
вылезти, раз уж Коля сам не смог догадаться.
     "Последствия,"  -  значилось в  дымке  серебра,  по  которой  пробегали
черно-зеленые переливы. Последствия  чего? Неисправных палочек? Исчезновения
большого  треугольника? Случая  в  классе.  От случая  последствия остались,
правда,  маленькие,  незаметные для  непосвященных.  Сева  внезапно  полюбил
авиамоделизм   и  этим  же  днем  отправился   во   Дворец  творчества  юных
записываться в  кружок  авиаторов.  Серега,  невзирая на  смешки  приятелей,
прикупил в  киоске видеокассету "Любимые мультфильмы", где  был собран  весь
сборник про Гену,  Чебурашку и старуху Шапокляк. С Олегом  видимых изменений
не  произошло. С  Владяном  тоже. Но  Владян-то,  Владян! Он, хоть и остался
таким  же подленьким и вредным, ничегошеньки  не помнил  про палочки, словно
никогда  не  держал их кривыми  пальцами своих  загребущих рук. А Пашка  ему
почему-то не  рассказывал.  Колю это устраивало,  потому что  самые  мерзкие
мысли, которые можно воплотить с помощью палочек,  приходили на ум почему-то
именно  Владяну.  Сейчас-то  стало  поспокойнее.  Лежат  у  Пашки  на  столе
оранжевые палочки с белыми  извилинами. И белые  палочки лежат с  оранжевыми
прожилками. Лежат палочки и никому не  мешают. Никакого вреда от них. Правда
и пользы тоже никакой.
     Коля вернулся к столу, в ящике  которого лежали палочки. Теперь рядом с
ними примостился и маленький треугольник.
     "На свете есть конец всему,  конец любви конец стаданьям, но  нет конца
воспоминаньям!" - этот треугольник оказался поэтом. Да вот беда, поэзию Коля
никогда не понимал.
     Да  и  какие  могут  быть  стихи,  когда голова  пухнет  от  печали  по
утраченному могуществу?  Ни стихи,  ни остальное  домашнее задание. Впрочем,
оно сейчас  волновало Колю меньше всего. Алгебру можно закончить на перемене
или списать, если повезет, у той же Светки Белорусских.
     Умные мысли никак не приходили. Других  подсказок треугольник не давал.
Коля  рассмотрел  все предыдущие  треугольники, но буковки  уже исчезли. Меж
поверхностями колыхался только серебряный туман.
     Коля вздохнул  и вернулся к реальности.  И в качестве первого  шага  во
взрослую  жизнь  без  палочек он  решил собрать учебники на  завтра.  Еще  в
начальной школе  учительница  приучала  их всегда  иметь  нужный учебник под
рукой  и строго отчитывала,  если кто-то приходил  на  урок без учебника.  В
пятом  классе  Колька каждый день  таскал в школу все  выданные учебники - и
нужные, и ненужные. Целый месяц таскал, пока над ним не начали прикалываться
даже девчонки  из параллельных  классов. Но Коля терпел. Где-то  в потаенных
комнатках его сознания продолжал жить неприятный холодок воспоминаний.
     Во втором классе случилась с ним ужасная история. Вечером,  собираясь в
школу, Коля никак не мог найти учебник естествознания. Самое страшное - было
непонятно, оставил ли его Коля в школе, дал ли кому-то и забыл забрать (хотя
маловероятно), а может его попросту  украли те, кто  в  свое  время потеряли
свои  учебники. Коля  расстроился  до слез.  Всю ночь  ему  снились учебники
естествознания,  которые он  находил  в самых неожиданных  местах  дома и на
улице.  Проснулся  Коля  с  больной  головой  и диким  страхом,  потому  что
ПО-НАСТОЯЩЕМУ  учебник  так  и  не  нашелся.  Идти  в  школу  представлялось
совершенно  невозможным делом. На естествознании учительница выведет бедного
провинившегося Колю к доске и на виду всего класса устроит разнос, а потом с
треском  выставит  растеряху  в  коридор.  И  поделом,  не  теряй  учебники.
Катастрофа неминуемо  наплывала. После завтрака Коля в последний раз обыскал
все полки  и  в  отчаянии глянул  между  этажеркой и письменным столом.  Там
стояла старая зеленая раскладушка, в складках которой и запутался утраченный
учебник. В школу Коля летел как на крыльях.
     Подперев   голову,   Коля   вспоминал,   поглаживая  восемь   маленьких
треугольников. Он  лениво прошелся  взглядом по полкам, перевел его  на гору
пластилиновых человечков, затем вернул  чуть обратно. Раскладушка  стояла на
своем месте. Наклонив голову, почти как тогда, во втором классе, Коля глянул
в глубину меж  аллюминевых  закруглений  и маленьких тугих  пружинок. Далеко
внизу, где материя делала изгиб белела светлая полоска. Не веря своим глазм,
Коля наклонился и дрожащими пальцами вытянул еще одну палочку.
     Через секунду на столешнице  лежала фиолетовая "Alpen Gold"  с изюмом и
орехами.  Коле не  хотелось шоколада.  Но  проверить  дополнительную палочку
стоило  немедленно.  Как  она  там  оказалась?  Нет,  Коля  напрочь  утратил
возможность соображать. Да и стоило ли тратить время на пустяки? Склонившись
над   столом,  Коля  взволнованно  вращал   новой  палочкой  над  четверкой,
утратившей былую силу. Когда цветные прожилки исчезли с  белых  и  оранжевых
полосок,  Коля  тут  же  испытал шоколадками каждую  в  отдельности.  Первая
подарила ему клубничную,  вторая  - банановую,  третья - бежевую, на которой
была  нарисована  чашечка  дымящегося  кофе.  Загадывая  желание   последней
палочке, Коля решил  разнообразить  меню.  Получившаяся шоколадка  оказалась
апельсиновой и не "Alpen Gold", а "Mauxion".
     И  тут   Колю  пронзила   неприятная  мысль.   Может  он   поторопился,
разблокировав  свои  палочки?  А  что  сейчас  происходит  с  Пашкиными?  Не
вернулась ли сила и к ним? И что лучше: пять палочек и  постоянная опасность
утраты или одна-единственная,  про  которую  никто не знает? Но пять палочек
грели Колину душу. И еще в нем  родилась маленькая  надежда: а  вдруг, ну  а
вдруг Пашка уже забросил свои палочки куда подальше и вернулся  с потерявшим
память  Владяном к делам  прежней компахи. Надежда была совершенно безумной,
но  чем  больше   Коля  обкатывал   ее  в   мыслях,  тем  больше  проникался
уверенностью, что так все и обстоит на самом деле.
     Хлопнула дверь. Ноги весело топали по лестнице,  перепрыгивая через две
ступеньки. Сказка вернулась.
     Восемь треугольников задрожали, придвинулись друг к другу и  слились  в
один большой. Серебряной косынкой  он бесшумно подполз к  краю и скользнул в
темную глубину ящика.

        Глава 33,
     <i>в которой Коля не внял предостережениям</i>

     Коля  не  любил ходить  этой  дорогой.  Но  соседнюю  улицу как  всегда
перекопали  в  самый неподходящий  момент и  пришлось идти  через  сумрачный
закоулок. Шел Коля в аптеку  за  аскорбинкой для сестренки. Ничего не стоило
крутануть  палочку и  заказать хоть тонну  аскорбиновой кислоты. Но было две
проблемы. Во-первых,  аскорбинка  требовалась  в  порошках, а не  в  больших
сладких  таблетках.  Порошки  Коля представлял слабо.  Во-вторых, аскорбинка
хоть  и  сладкое,  но  самое  настоящее  лекарство.   И   пока  существовала
вероятность, что  палочки,  а может  и сам Коля что-то напутают  и сестренка
получит  вместо  лекарства отраву, то... Нет, Коля покрылся холодным потом и
выкинул  все страшные  картины из головы. Пусть  уж  лучше  он  сбегает.  Не
развалится ведь, хоть и лень, конечно, привык уж с палочками.
     С левой стороны тянулась самая обыкновенная пятиэтажка. А вот по правую
сторону между гаражами высилось одинокое сухое дерево с уродливо обломанными
почти у самого ствола ветвями.
     "Мертвое дерево,  - подумал Коля,  отводя  взгляд.  - То  самое, насчет
которого меня предупреждали."
     Дерево выглядело зловеще и  Коле это не понравилось. В конце  концов  в
жизни и  так получалось, что надо  бояться слишком многих людей. А  теперь в
разряд  Колиных  врагов  попадало  еще  и дерево, пусть  даже  мертвое. Коля
остановился и принялся разглядывать  сухое  дерево, желая  отскать хоть одну
живую веточку. При  ярком свете морщинистая  кора выглядела серой и угрюмой.
Недружелюбной ни для Коли, ни для всего оставшегося человечества.
     "Оно,"  - решил  Коля и  совсем  уж было хотел отправиться дальше,  как
происходящее понравилось ему еще меньше.
     - Чего испугался, дурак, - сказал Коля себе под нос. Переулок пустовал,
поэтому  благодарные  слушатели  не бежали  со  всех  сторон, чтобы  внимать
каждому  Колиному  слову. Но слушатели сейчас  не требовались. Сейчас  самым
важным для Коли свершением стало бы полное прекращение деревобоязни.
     - Ну, - продолжил Коля трудный разговор с самим собой. - Разве это оно?
Просто похоже.  В  общем, такое  же, но не  оно.  Давай, подойди  к  нему  и
притронься. А то будешь всю жизнь трястись от страха.
     Коля еще размышлял, надо  ли, а ноги уже  вели  его к  дереву. Когда до
мрачного ствола оставалось каких-то пять шагов, из-за дерева  навстречу Коле
шагнула длинная фигура в сером плаще.
     - А зздравсствуй, мальчик Коля,  -  вежливо поприветствовал Колю хозяин
Темных Стекол и протянул руку. Но протянул не для того, чтобы пожать Колину,
а для того, чтобы опустить на Колино плечо и превратиться в якорную цепь для
удержания Коли от поспешного бегства.
     - Здравствуйте, - осторожно выдавил Коля. Он  еще надеялся  на  то, что
все завершится благополучно, что сейчас эта тяжелая рука исчезнет с плеча, и
побежит мальчик  Коля  в самую обыкновенную аптеку  и там ему продадут самую
обыкновенную  аскорбинку, чтобы  Колина  сестренка  получила  положенную  по
возрасту порцию витаминов.
     Но у хозяина имелись на Колю совершенно другие планы.
     -  Не  пора ли нам пора, - ехидно заметил он. - Помнишь, я говорил тебе
про  ззамок?  Так вот,  тот, кому ссуждено  внессти  в его  облик посследнюю
детальку,  уже в пути. Время ззамирает. Время  осстанавливаетсся. Но у  меня
ессть маленький припассец. Так  что, мальчик Коля, как поют в ваших  сстарых
фильмах "Пора в путь-дорогу".
     - Но почему  я?  - пролепетал Коля, оглядываясь по сторонам и собираясь
сбежать.
     - Ну сскажем, потому что, Коля-Николай, в твоем имени нет буквы "С".
     -  А что  не  так  с  буквой  "С"? - спросил Коля, готовясь  к рывку  и
скоростному спринту.
     -  Мы  не первый  раз  всстречаемсся сс тобой, Коля.  Я удивлен.  Ты не
ззаметил, что я двою эту букву? Либо ты не внимателен, либо врешь. И сскорее
я поверю второму.
     - Ну двоите, ну и что? - продолжал  разговор Коля,  мысленно приседая и
вывертываясь из под тяжелой руки.
     - А тебе приятно, Коля, делать то, что у тебя ну никак не  получаетсся?
- задал ответный вопрос хозяин.
     - Нет, - коротко ответил Коля и подумал про себя. - "Досчитаю до десяти
и деру". Пора было делать отмашку и начинать стартовый отсчет.
     - Вот и мне неприятно, - задумчиво сказал хозяин. - Ссначала я ззаменял
ее на букву "З", но потом и она исспортилассь. А  после они переплелиссь,  и
это досставило мне масссу неудобсств. В тех месстах, где имена  имеют  цену,
для меня "Ззахар"  вполне может превратитьсся в "Ссахар".  А ты бы не желал,
мальчик  Коля,  увидеть,  как  один изз твоих  на  тот момент лучших друззей
беззвоззвратно превращаетсся в мешок ссахара?
     "Семь,"  -  чуть  не  сказал  Коля  вслух,  пришлось  на  время  отсчет
приостановить,  так  как хозяин  явно  выдерживал  паузу, дожидаясь  Колиной
реакции.
     -  Не желал  бы,  -  сурово сказал  Коля  и перед  глазами возник Веня,
превращающийся в  сахар. Хотя нет Веня пожалуй превратится... А во что может
превратится Веня?..
     - Пришлоссь  привыкать, - кивнул хозяин. - Хотя одни добрые люди как-то
поссоветовали мне  не ломать голову, а  попроссту ззаменить букву "З" цифрой
"3". Обещали найти рецепт и для "С", да только я ждать их не сстал.
     Коля  тем временем  вспоминал детский мультик  про  Пишичитая, где  его
тезка поссорился с буквой "К"  и та  исчезла отовсюду и  даже из  его имени,
отчего на голову нарисованного  Коли  свалилась куча неприятностей.  Так что
замечания хозяина могли иметь смысл. А отсчет?! Коля же совершенно забыл про
отсчет!
     "Восемь," - произнес он про себя, отогнав посторонние мысли.
     - Вот и мне не хотелоссь бы, чтобы изз-зза неправильно произзнессенного
сслова мой  друг  превратилсся бы в... ну сскажем, в некое подобие  отбивной
котлеты.
     "Девять," - прозвучало внутри у Коли.
     -  А тебя, Коля-Николай,  я могу  ззвать ссовершенно  беззопассно.  Для
твоей перссоны. И для моей,  к сслову ссказать. А в том мире мне  часстенько
придетсся наззывать тебя по имени. Не так ли, Коля?
     -  Нет,  -  прокричал  Коля  вместо  слова "десять",  резко  присел  и,
крутанувшись,  бросился прочь от  хозяина, чьи  серебряные глаза таились  за
Темными Стеклами.
     Бежать было весело и легко. Словно Коля  превратился в птицу свободного
полета, которая могла  лететь куда угодно  и не тратить времени  на изучение
истории и  русского  языка. Словно за углом  Колю ждал праздничный карнавал,
где в первых местах  веселого шествия кто-то добрый и заботливый  приготовил
для Коли лучшее местечко.
     Так  и несся  Коля,  так и летел,  стуча  подошвами  по потрескавшемуся
асфальту.  И душа его  пела  торжественные  марши  без лишних  и  совершенно
ненужных  слов, руки  махали  в  такт  движению,  а  глаза  постреливали  по
сторонам, пока не заметили на левом плече нечто странное.
     Сначала Коле показалось, что в плечо коготками вцепилась черная летучая
мышь.  Но  приглядевшись,  Коля  понял,  что  же  такое  примостилось на его
многострадальном плече. За одну секунду, за одно короткое мгновение ока Коля
обрушился с высот торжества в мрачную бездну отчаяния. Потому что не летучая
мышь сидела  на  плотной  ткани куртки  китайского производства, а вольготно
разлеглась  пятерня  в черной  перчатке. Не вывернулся Коля из под хозяйской
руки, не сбежал.  И сразу ноги стали ватными,  а бег перешел в заплетающиеся
шаги.
     Неведомая сила дернула Колю назад, затормозила, а потом потянула грозно
и  неумолимо.  Не прошло и  минуты, как  снова  стоял  Коля рядом с  длинной
фигурой в сером  плаще,  словно и не убегал никуда. Хозяин медленно  почесал
щеку пальцами руки, принявшей свои нормальные размеры.
     "Вот  оно  что  значит  -  у  нас  руки длинные,"  -  вздохнул  Коля  и
приготовился к трепке.
     - Так  на  чем мы  осстановилиссь,  Коля? -  весело  спросил  хозяин. -
По-моему, вссе-таки  на причинах  моего  выбора  именно твоей  личноссти для
нашего ссовмесстного пути.
     Весь  его вид  показывал,  что  да,  бывают у  двух  друзей трудности в
общении, но ведь  не  рвать же из-за подобных  пустячков  друг друга, словно
неполадившие собачата. Ведь  не звери же они  в конце-то  концов. Надо уметь
ценить дружбу  и  прощать, чтобы в середине пути на  привале душевно спеть в
унисон: "Сделать нам, друзья, предстоит больше, чем сделано..."
     - Итак, в твоем имени дейсствительно нет буквы "С". Усстраивает ли тебя
такая причина?
     - Нет, - зло крикнул Коля и чуть не расплакался.
     - Конечно, - сухо, по-деловому согласился  хозяин. - На ссвете миллионы
мальчиков сс именами "Коля", "Веня" и даже "Павел". Но выбрал-то я тебя.
     И на это Коле сказать было нечего.
     - Так вот, Коля, теперь о главном. Поссмотри на меня...
     Коля посмотрел.
     - Видишь мои очки?
     Коля беззвучно кивнул.
     -  Рассскажу  по дороге, - внезапно вспомнил о  своих  планах хозяин. -
Пойдем-ка.
     Пятерня снова оказалась на Колином плече  и сжала  его плотно и тяжело,
как  слесарные  тиски в  школьных мастерских. Еще не больно, но утверждающе,
что боль рядом и может появиться в любую  секунду. Хозяин шагнул за дерево и
уверенно двинулся  в просвет между гаражей. Коля безропотно поплелся за ним.
Он чувствовал, что если запоздает с шагом хоть на чуть-чуть, то черные тиски
сожмутся и  разворотят  Колино плечо. Хозяин уйдет вдаль,  а Коля  останется
лежать на тропинке словно куча металлического хлама, еще недавно скользившая
по дорогам в виде красивого автомобиля.
     - Итак, мои очки, -  продолжил хозяин, мерно ступая по утоптанной земле
и с хрустом  вдавливая в  ее поверхность разноцветные  бутылочные осколки. -
Ззамечу, Коля, что большинсство людей носсит очки, пуссть даже они на  них и
не  видны.  У  кого-то они ззеленые, чтобы в  душе жило вечное  лето. Кто-то
одевает роззовые. Ззнаешь, Коля, как видитсся мир ссквоззь роззовые очки?
     Коля знал. Он любил ездить  в таких трамваях, где кабина  водителя была
отгорожена  от  простых  пассажиров  дверью  не  с  простым  стеклом и не  с
темно-фиолетовым, а  с  розовым. И тогда любой  пасмурный день превращался в
солнечный. Сияние розового солнца щедро заливало и дороги, и стены домов,  и
людей, не оставляя для тени даже  малейшего островка.  И жило в том  розовом
мире нечто невидимое, но несказанно прекрасное. Жаль только, что приходилось
выходить из вагона  под все то же пасмурное  небо. Нет, Коля не отказался бы
носить розовые очки. Но  заявись в таких в школу и сразу же прославишься как
самый распоследний идиот.
     - Ззнаешь, -  хозяин понял  Колю  без слов. - Раззные очки носсят люди.
Ссиние,  ссерые, коричневые в крапинку. Но ззнаешь, Коля, что их объединяет,
людей-очкариков?
     Коля промолчал.
     - Тот ссамый миг, когда  по очкам досстаетсся кирпичом. Ты думаешь, они
начинают видеть мир в исстинных цветах? Как бы не  так, Коля. Глазза ззабиты
оссколками  и  вечной болью. А вссе потому, что кому-то когда-то вззбрело  в
голову увидеть мир в роззовом цвете. Или в ззеленом.
     Люди ссами выбирают исскаженное видение мира. Кому интерессен дождливый
день или полуторамесячная пурга? Нет, Коля, вссем хочетсся рассцветить ссвой
мир. Приукрассить. А когда ссвоих крассок не хватает, в ход идут очки. Потом
уже глазза привыкают  к этим очкам и не могут увидеть мир  реальный,  такой,
каков он ессть на ссамом деле. И ессли очки теряютсся, то глазза жмурятсся и
не желают ссмотреть, пока сснова не окажутсся за привычными сстеклами.
     -  А  ваши  очки?  -  не  утерпел  Коля.  Не  то, чтобы  он  уж  сильно
интересовался  Темными  Стеклами,  но  молчаливо   шагать,  когда  тревожное
волнение и ожидание чего-то страшного рвут тебя на части, совсем невмоготу.
     - О,  Коля,  мои очки  вовсе не  такие простые. Как  ты заметил,  в них
вставлены  Темные  Стекла.  Поэтому  очень  важно то,  с  какой  стороны  ты
находишься.  Погляди-ка,  Коля, на них  со своей  стороны. Что ты видишь? Не
надо,  я скажу  тебе  сам.  Ты видишь свое отражение, только  искаженное  до
уродливой  степени. В них ты  даже  хуже, чем есть на самом деле. А люди  не
любят  такие зеркала, где они выглядят хуже, чем сами себя представляют. Они
уносят их подальше от себя в  маленькие домики и  называют места их хранения
"Комната Смеха".  Мол, вот мы  какие, сами над собой  умеем  смеяться.  Пять
минут-то  чего не посмеяться. Даже десять минут. Но захочется ли тебе, Коля,
смотреть  в  такие  зеркала  каждую  минуту?  Все  знают,  что  мир  глуп  и
несовершеннен,  но каково осознавать себя  таким же глупым и  несовершенным.
Или еще хуже.
     Ну а  по ту  сторону, Коля, все  иначе. Там  все краски  в цене. Стекла
повышают  контрастность.  Я   вижу  мир  таким,  какой  он  есть,  глупым  и
несовершенным. До самых мельчайших подробностей. Но я  уже по ту сторону. Не
я живу  для мира, а мир для меня. Так что в мои  Стекла  никогда  не попадет
кирпич, хотя  я сам  могу выпускать кирпичи  по  чужим стеклышкам постоянно.
Темные Стекла дают  особое видение. Ничто в этом мире не ускользнет от тебя,
Коля. Все будет как на ладони. Есть правда одно "но"...
     Коля напрягся. Из речи хозяина неожиданно исчезло раздвоение буквы "С".
Коля  не   знал:   стоило  ли   этому  радоваться  или  напротив,  уже  пора
насторожиться.
     - Некоторые любят сгущать контрастность. Они без удержу крутят ее ручку
и превращают мир в абсолютную тьму, а сами,  потеряв  возможность разглядеть
хоть  что-то  в  получившемся  мраке, слепнут.  Темные Стекла превращаются в
круглые очки слепца без всякого пути назад.  Так  что во всем надо соблюдать
меру. Но мы с тобой, Коля, знаем меру.
     Коле показалось, что глаз за Темными Стеклами подмигнул, но в следующую
секунду Коля понял,  что это не глаз подмигнул, а согнулось Колино отражение
вслед за  настоящим  Колей,  запнувшимся  об кирпич.  Вокруг  лежали сотни и
тысячи  бутылочных  осколков.  Казалось,  что   сюда  привели   целый  район
несчастных  людей  в цветных  очках,  чтобы показательно  разбить им  стекла
кирпичом.
     - Мне кажется, - неохотно заметил Коля, -  что куча народа  отправилась
бы по ту сторону, если бы вы только их позвали.
     - Умнеешь, Коля, - обрадовался хозяин, да только вот  его губы никак не
желали складываться в приветливую улыбку. - Подходим к  следующей остановке.
За нами пошли бы сотни. Да что там сотни. Тысячи, миллионы! Но только, чтобы
оказаться по ту сторону  Темных Стекол надо понадобиться Темным Стеклам. Как
понадобился когда-то я. Меня  ведь тоже позвали в  путь. Давным-давно,  но я
помню... -  голос помрачнел и  обрел какую-то  новую  силу.  -  А  еще  надо
оказаться  достойным.  Скажи-ка,  Коля,  ведь  это  так  приятно,  оказаться
достойным чего-то. Люди так желают оказаться достойными.  Счастливой судьбы,
скажем, или настоящих  друзей, или, когда вырастают, великой и вечной любви.
Но не пытаются стать достойными, а выстраивают себе  сказки. Про космические
путешествия к дальним галактикам.  Про прекрасных и вечно юных принцесс. Про
несметные сокровища. И выстраивая сказки, сами себе роют ямы, так как каждая
ими  созданная  сказка  только  подчеркивает  убогость  мира,  в котором  им
довелось  жить.  Мира  бедного,  грязного,  проданного и  перепроданного.  В
котором  не  осталось места  ни  звездолетам, ни  принцессам,  ни затерянным
кладам. А ведь хочется все это отыскать? Ух и хочется!
     Хозяин замолк и губы  его  сложились в ломаную линию такого  ужасающего
вида,  что  Коля немедленно задал вопрос,  чтобы только исчезла эта линия из
мира, по которому пока шагал Коля.
     - А почему вы теперь правильно выговариваете "С"?
     - Точно? -  переспросил хозяин и Коля с радостью  увидел, как линия губ
размыкается,  выпуская новые  и  новые  слова.  -  Знай же,  Коля,  если  ты
воспринимаешь мою речь нормально,  значит  ты  и  мир  стал  воспринимать  в
истинном  свете,  без  искажений. Поздравляю!  Не каждому  это  удается  так
быстро. Искренне поздравляю. Теперь смелее, всего один маленький шажок, и ты
за Темными Стеклами, ибо нет ничего ценнее, чем видеть мир неискаженным.
     - Значит, сказки вредны?
     - Не все.  Те,  что мешают тебе  жить. Ты создаешь сказки. Люди создают
сказки.  И  играют,  играют,  играют  в  них   всю  свою  жизнь.   А  жизнь,
Коля-Николай, это не сказка.  Далеко не сказка. Но ведь  легче одеть  очки и
выстроить себе миражи.
     - Миражи... - уныло произнес  Коля. То  ли  ему  читали  мораль,  то ли
объясняли  что-то важное,  которое,  как и  всякое  другое важное,  казалось
обыкновенной моралью.
     -  А  ты,  Коля, не  строишь  миражи. И когда вырастешь, станешь делать
верные оценки. А это, Коля-Николай,  полезное качество в  жизни, в НАСТОЯЩЕЙ
жизни.  Если  ты  встанешь  за  Темные  Стекла,  то  они  помогут  тебе Коля
оценивать. Ты будешь знать, когда люди врут, а когда говорят правду, и когда
думают, что говорят правду. Ты проникнешь в потаенные мысли и будешь  видеть
не только слова, но и чувства вложенные в них и скрытые за ними.
     Тоска охватывала Колю. Они давно уже выбрались  из лабиринта  гаражей и
шагали  по вроде бы знакомой  улице. Но  мир стал каким-то другим.  Буквы на
вывесках расплывались и не давали себя прочитать. Люди смотрели на Колю, как
на пустое место, и  можно было удивляться тому,  что никто еще не попробовал
пройти сквозь  него. Обычные гастрономы и  аптеки, в каждой из которых можно
купить аскорбинку, отгораживались от Коли стеклянной  стеной. Мир  оставался
где-то сбоку, в стороне  от  той  дороги  по которой шагал  хозяин,  скрытый
Темными Стеклами, и вел Колю, которому оставалось до Стекол несколько шагов.
     Хозяин торжественно обратил свое лицо к Коле:
     - Ты не боишься миражей.  Если бы ты только знал, Коля, сколько миражей
выстраивают себе люди и как их боятся.
     Коля пока еще не понимал, что такое миражи и почему так замечателен тот
факт,  что Коля не может  их  строить.  Ему хотелось домой.  Пусть ругают за
аскорбинку, пусть полгода не выпускают из квартиры, пусть заставляют учиться
на одни пятерки. Только бы вернуться. Прямо сейчас.
     Но в данную  минуту  мир сгущался вокруг Коли.  Небо снизилось почти до
крыш и  выгнулось  темной  дугой.  Дома  сплотились  и  промежутки  исчезли,
превратив  здания в одну длиннющую стену без конца и  без края. В две стены,
так как  с домами  на другой стороне  улицы  творилась та  же история. Стены
накренились над Колей  и  состыковались с  небом. Мир превращался  в длинный
темный туннель, уводящий за горизонт, словно в Черную Дыру.

        Глава 34,
     <i>в которой Лена дарит замку новую жизнь</i>

     На этот  раз Лена  сразу представила  перед собой  тот  зал,  в котором
хранились потаенные книги. Правая рука  вращала палочку, а в левой был зажат
гном. Лена взяла  его  с  собой на всякий  случай, если ее снова  занесет  в
темные  коридоры. Кроме  того,  гном  пригодился  бы, если  новой встречи  с
черепом не  избежать.  Может  быть  черепа боятся гномов.  Лена  конечно  не
чувствовала  уверенность  в  правильности  своей  догадки,  но  лучше пускай
боятся.
     Гном ворочался  и  что-то недовольно  бурчал,  порывавшись выбраться на
свободу. Его шевеления и звуки совершенно не давали Лене сосредоточиться, но
когда она открыла глаза, то увидела перед собой начавший забываться зал.
     Длинный  стол  с блюдами кухонь  всего мира вновь  тянулся по  середине
сумрачного помещения. Окна  с витражами по  прежнему были закрыты  и Лена не
могла  понять: вечер ли уже или на дворе серый  пасмурный день. Свечи  сияли
своими серебряными язычками.
     - Леночка, - запросился гном на волю. - Уже все?
     - Все, все, -  примирительно сказала Лена, разжимая  пальцы и собираясь
поставить гнома на пол.
     -  Нет-нет, - протестовал гном. - Что  это  там такое длинное,  что там
такое манящее. Не стол ли там с апельсинами, мандаринами и бананами?
     - Стол, - согласилась Лена, мучительно  вспоминая, в каком именно шкафу
осталась книга про Черную Гору с загнутым листком.
     - Так  неси же  меня скорее туда!  - возвестил гном,  поражаясь Лениной
недогадливости.
     Лена  безропотно  подошла  к  столу  и  поставила  своего  спутника  на
блестящую  от времени  доску  столешницы.  Гном  три раза прыгнул,  а  потом
бросился на  разведку,  сразу  же затерявшись  в  лабиринте блюд,  салатниц,
соусниц, кувшинов и  маленьких бутылочек, похожих  на  "Спрайт",  когда  тот
продавался  еще в стеклянной посуде. Убедившись, что гном скучать  не будет,
Лена осмотрела стол.
     Распластанный в  ее прошлый визит поросенок отсутствовал. Лена даже  не
помнила точно,  где он лежал, когда она впервые прибыла  в замок. Но кушаний
нисколько  не убавилось. От их изобилия во рту появился целый водопад слюны,
но Лена тут же прогнала вредные мыслишки. Времени на еду терять не хотелось.
Поесть,  пусть и не так хорошо, можно было и дома. Подхватив с блюда персик,
налившийся с одной стороны темно-бордовым цветом, Лена поспешила за колонны.
     Камень, украшавший самую толстую книгу, сразу бросился в глаза. Книга с
золотой  виньеткой,  повествующая  об  особенностях  различных  грибов, тоже
стояла   на  месте.  Оставалось  разыскать  здесь  самую  интересную,  самую
захватывающую  книгу.  На  скучных уроках Лена разрисовывала тетради Черными
Горами.  Самая великолепная  композиция  красовалась на  внутренней странице
дневника. Для нее Лена использовала не только шариковую ручку, но и оттенила
рисунок  фиолетовым  карандашом.  Гора  смотрелась  ПО-НАСТОЯЩЕМУ  объемной.
Хотелось  даже погладить картину, чтобы  ощутить шероховатость камней.  А  к
горе  из пустоты  протянулся тонюсенький,  почти  неразличимый  мостик. Так,
несколько бледных черточек с  легкой  окантовкой по краям. Лена  даже хотела
показать  рисунок  Вене, но  так и  не сумела  преодолеть  смущение. Ей  все
казалось, что  Веня  непременно раскритикует  Ленины  способности и от этого
картинка снова станет плоской. Поэтому Лена, сидя на задней парте, то и дело
открывала  дневник, любовалась на свою  картину и тут же начинала рисовать в
тетради новую композицию.
     Дома  Лене  рисовать совершенно не хотелось.  Она  придумывала начало и
финал истории про поход трех гоблинов за эльфийским мечом.  Гоблины были  не
злые и не тупые.  В  детстве их похитили цыгане  и  продали эльфам,  которые
научили  приемышей  многим запретным искусствам.  Платой за знания и  служил
этот поход,  по земле, на которую не  могла ступить ни одна эльфийская нога.
Там  даже воздух  представлял  сущую отраву для  нежного  организма  эльфов.
Прежде чем сочинять дальше, Лена  попробовала вызнать  у  гнома, бывал ли он
сам  в  этой пещере и видел ли легендарный меч. Гном удивленно  таращился на
Лену, словно  не понимая, как  ее могут  заботить такие пустяки, и переводил
разговор  на  минералы,  которые  он встречал в разных горах, не обязательно
черных. Или на мандарины, которые убывали со стремительной быстротой. Иногда
гном соглашался на менее дешевые фрукты. И мальчишки, поставлявшие провиант,
радовались неимоверно. Нет, гнома не  интересовали  Черные Горы.  Ни та, про
которую Лена придумала историю, ни настоящая, сказание о которой хранилось в
Ленином замке.
     Лена все равно считала  замок  своим.  И  дома, и  сейчас. Ведь не было
никого  в  этих сумрачных залах, кроме Лены. Про череп девочка  старалась не
вспоминать. Гном ведь тоже, появившись здесь, не заоглядывался по  сторонам,
ища хозяев, а сразу  начал освоение пищевых плацдармов.  В отличии  от гнома
Лена не стала тратить время на еду. Кто  знает, сколько времени оставалось у
Лены?  Потратит она его на  всякие  пустяки  и  упустит реальную возможность
проверить свою догадку.
     Глаза Лены уже отыскали  заветный корешок, но руки  сжимали  персик, от
которого Лена уже успела два раза откусить. Ну не выбрасывать же его теперь.
Девочка  торопливо  доела  сочную  мякоть и  вытерла пальцы носовым платком,
потому что нет хуже дела, чем хватануть белые страницы книги липкими руками,
навечно оставив о себе память грязными отпечатками. Затем ее  взор заметался
по сторонам, потому что  кончики большого и указательного пальцев продолжали
сжимать острые  углы  обсосанной  косточки.  Бросить  косточку  на  пол  или
зашвырнуть на шкаф казалось кощунством. А секунды убегали и убегали .
     Тогда  Лена завернула косточку в  платок и  спрятала в  карман, с  глаз
подальше. Теперь можно заняться книгой. Лена осторожно взяла  ее  в  руки  и
уселась на пол. Книга была толстой и чтение  предстояло  долгое. Раньше Лена
хотела  на время  забрать книгу с собой,  но потом подумала,  что это пахнет
самым настоящим воровством. Даже если она угодила в замковую библиотеку,  то
никто ей не выписывал читательский билет. Лена задумчиво  провела пальцем по
темно-зеленой  обложке,   пересыпанной  потускневшими  и   почти  стершимися
золотыми  искорками.  Сейчас   она   узнает,   насколько  настоящая  история
интереснее, чем сложившаяся у Лены.
     Отсутствующий  уголок загнутой страницы  отчетливо  проступал на ровной
поверхности  спрессовавшихся  листов.  Лена   осторожно  подцепила  трещинку
ноготком и раскрыла книгу, чтобы перечитать запавший в душу фрагмент.
     Но что это! Страница оказалась совершенно пустой. Ни единого  слова, ни
единой  буковки.  Лена  судорожно  принялась  листать   страницы.  Везде  ее
встречали идеально чистые листы. Книга подвела Лену. Обманула. Не дождалась,
чтобы показать  свою историю, от которой  остался  маленький обрывок, прочно
засевший  у  Лены  в  голове.  Девочка увеличила  скорость.  Теперь  она  не
перелистывала за уголки, а просто прижала весь  пласт листов большим пальцем
и выпускала из него одну страницу  за  другой.  На  короткий миг с очередной
страницы  мелькнул  текст.  Или Лене  показалось?  Она  перехватила  книгу и
раскрыла примерно на середине, сразу же угадав.
     "Венька  -  предатель!"  -  поясняла  книга,  утратившая  захватывающую
историю про Черную Гору и легендарный меч.
     - Что пишет пресса? - поинтересовался гном, подскочивший сзади.
     Лена резко захлопнула книгу, не желая раскрывать гному тайну.
     - Ничего  особенного,  - сказала  девочка и, вскочив, втиснула книгу на
место.  Сразу же в  ее руках оказалась  книга  с  золотой виньеткой.  Но все
описания грибов  с крошечными иллюстрациями  напрочь исчезли. Снова  и снова
пустые листы.  И  как насмешка,  надпись  на  развороте  центрального  блока
"Венька - предатель."
     Гному  было  не  видно  и  он нетерпеливо  подпрыгивал,  слезно  умоляя
показать. Лена испуганно  поставила книгу обратно.  Теперь она боялась книг,
потому  что  все  они сговорились. Все они  водили дружбу с  тем  загадочным
субъектом, чьи глаза прятались за темными стеклами. Записнушка с обложкой из
кожи, лежащая в Ленином кармане, вещала его волю.
     - Леночка, - верещал гном внизу. - Я тоже хочу посмотреть книжечку. Дай
мне ее. Там картинки занимательные, да?
     Он  споткнулся и затих, растирая  ушибленное колено. Наступила  тишина.
Тишина  спустилась  с  сумрачным  высот  потолка. Тишина просочилась  извне,
сквозь  щели закрытых окон.  Тишина выползала  из темных  закоулков  шкафов.
Что-то неправильно было  на этот раз в замке. Лена не знала, в чем дело.  Но
срочно требовалось что-то сделать. Срочно.
     Она бросилась к  окну. Звука  шагов не слышалось, словно она  бежала по
мягкому ковру. Лена  задергала  створки, но  те,  не издав ни  скрежета,  ни
скрипа,  остались на месте,  как приклееные. Лена в  три прыжка подскочила к
столу,  хватанула  первую  попавшуюся  вазочку  (в  ней  оказалось  вишневое
варенье) и с размаху шмякнула об пол.
     Ни единого звука. Вазочка  подпрыгнула, перевернулась  и  покатилась по
полу,  замерев  в десятке шагов от Лены.  Варенье  не  вытекло из прозрачной
чаши,  а  осталось  неподвижным  словно застывшая  пластмасса. Лена отчаянно
ткнула пальцем в гуся, лежащего  на блестящем металлическом блюде, а затем в
яблоки,  которые  окружали  зажаренную  птицу.  И  гусь, и  яблоки  казались
холодными окаменевшими статуэтками.
     Что-то было не  так.  Звуки умерли,  как умерли  и  истории во всех без
исключения книгах. Как умирали  огоньки свечей, превратившиеся из  лепестков
серебряных  цветов в крохотных едва различимых светлячков. Витражи на  окнах
более не казались разноцветными.
     Срочно  требовался звук,  хотя  бы один.  Но  такой,  чтобы он  казался
естественным в этом странном замке,  который  не  пропускал в  свои владения
многие-многие вещи.
     - Радио! - воскликнула Лена.
     Гном повернул  голову к ней, а затем завертелся по сторонам, разыскивая
уже привычную для него говорящую коробочку.
     Нет, радио не подходило. Если в замке не бывает ни стиральных машин, ни
холодильников, то откуда, скажите вы мне, здесь возьмется самое обыкновенное
радио. Нет и еще раз нет. Радио в этот зал категорически вход воспрещен.
     Но  что еще могло послужить источником звука? Источником естественным и
необходимым. Сознание Лены заметалось в переплетениях картин,  где  коридоры
замка плавно переходили в комнату  Лениной  квартиры, а длинный стол тянулся
через всю кухню и только тогда уж оказывался в зале, где стояла сейчас Лена.
Откуда   еще  могут   доноситься  звуки,  которые   рождаются  без   всякого
вмешательства Лены?
     Дятел!  Вот бы  его сюда! Но  палочка, по крайней мере  одна,  не могла
вызвать из ниоткуда живую  птицу. Звонкие  удары  крепкого клюва  продолжали
жить  где-то  между двумя  мирами.  Они  стали ритмичными, более  мягкими  и
наконец трансформировались в тиканье будильника.
     - Часы! - крикнула Лена гному и тот вопросительно вскинул голову.
     - Здесь есть часы? - спросила его Лена.
     - Часы... - протянул гном, - по-моему нет тут никаких часов.
     Он продолжал дуться на Лену за то, что она не позволила ему заглянуть в
книжку, но Лена сейчас находилась не в том настроении, чтобы замечать гномьи
обиды.
     В  замке не хватало часов.  Без них время словно  остановилось. В любом
замке  долны быть часы. Быть и  бить, отмечая минуты, дни, годы,  столетия и
эпохи.  И Лена поняла, что  она должна их  нарисовать  в  уме и воплотить  в
жизнь.
     - Лена, - гном повис на брючине ее джинс. - Леночка, что ты задумала?!
     - Часы, - ликующе  поделилась с ним Лена. - Сейчас здесь будут часы. Не
будильник, нет. Настоящие башенные часы.
     - Не  надо, Леночка,  - тревожно заверещал гном. - Оставь  все так, как
есть. Не наш ведь замок! Нельзя тут ничего менять! Ты даже не представляешь,
к каким последствиям это может привести.
     Но Лену уже нельзя было остановить.
     - Пускай, - прошептала  она. - Я их сделаю. Они будут не в этом зале, а
над ним, на следующем этаже. И тогда... Тогда замок точно станет моим.
     -  Леночка, ос-та-но-вись! - вопил  гном, пробуя  забраться  повыше, но
палочка уже крутилась пальцами правой руки.
     Панорама поплыла перед глазами Лены, словно  впереди надулся гигантский
мыльный  пузырь. В  глубине  родилась  тревога. Лена  не  знала,  сможет  ли
единственная палочка  осилить настоящие  башенные  часы.  Но  она желала  их
появления всей душой, всем сердцем.
     И тут  она  услышала  тиканье.  Приглушенное, но  отчетливое.  Часы уже
появились и  начали  отмерять секунды.  Именно  начали. Они словно запустили
время, заснувшее здесь в смертельной дреме. И замок снова стал живым. Из под
Лениных туфелек вылетали смачные удары шагов. Варенье из опрокинутой вазочки
растекалось на полу бесформенным  пятном. Но это нисколько не заботило Лену.
Теперь все шло как надо. И  может быть... Может быть  замок все-таки стал ее
собственностью.
     Теперь  оставалось проверить книги. Лена  подскочила к ближайшему шкафу
и, не глядя,  выдернули  первую попавшуюся книгу. Лена даже  не  заметила ни
цвет   обложки,   ни  названия.  Пальцы   торопливо  пролистнули   несколько
испещренных буковками страниц. От  волнения надписи  расплывались и Лена  не
могла прочитать ни слова. Поэтому  она  листала и листала, стремясь отыскать
хоть что-то понятное и знакомое.
     Она остановилась  только  когда наткнулась на  картинку. Там была такая
красотулечка,  что хоть  вырезай  и на стенку  вешай. Девушка стояла, искоса
поглядывая на Лену,  возле домика, увитого до самой крыши зеленым плющом или
чем-то  на него похожим.  Портрет был  от  пояса  и  выше,  поэтому  девушка
получилась  довольно отчетливо и Лена могла разглядеть каждую  складочку  ее
прелестного платья. За девушкой раскинулся  холм, поросший зеленой травой. И
Лена пристально  начала  изучать  каждый  завиток  травы,  надеясь  отыскать
скрытую овечку или  целое стадо. Раньше в детских журналах  часто печатались
картинки с надписями "Отыщи снегурочку" или "Найди, где  прячется белоснежка
и  семь гномов". Здесь же под картинкой  надпись  сообщала:  "Путь на  север
через  Лесной Холм."  Никаких тебе "найди"  или  "отыщи". Лена не поверила и
прошлась по холму еще раз. Но  овечка так и не обнаружилась. Может она здесь
и не планировалась, а может Лена смотрела не слишком внимательно.
     Девочка обиделась и пролистнула страницу, напоследок скользнув взглядом
по  ясному  небу  цвета  морской волны,  на  которм  уже  зажглась  лучистая
ярко-зеленая   звезда.    Гном   уже   успокоился,   перестал   настороженно
прислушиваться к тиканью и ждать ужасных  опасностей.  Он уже скакал  вокруг
девочки с настойчивыми воплями.
     - Покажи, - требовал он. - Общественность имеет право знать!
     В  этой книге  пока не  встретилось ничего такого, чего знать гномам не
полагалось. Поэтому Лена уселась на пол и  положила  книгу перед  собой так,
чтобы и гному было видно. А тут и вторая картинка появилась.
     Прежде  всего  Лену привлекла  величественная  крепость,  сложенная  из
розовых камней. Башни заслоняли почти всю верхнюю часть рисунка. В просветах
между  ними  мягко  светилось  восходное  небо.  Художник  рисовал  крепость
тщательно. Объемным  выглядели каждое окошко, каждая черепичка. Прямо взгляд
невозможно оторвать от  такой крепости.  И только потом Лена перевела взгляд
чуть  правее,   где  была  нарисована  кудрявенькая  девушка.  Девичье  лицо
выглядело настороженным и немного расстроенным, словно  она обиделась на то,
что Лена так  обделила ее своим вниманием. Девушка напоминала  фотомодельку.
Только модели не ходят в пышных средневековых платьях.
     - Принцесса! - восторженно прошептал гном.  Леной  он  так  никогда  не
восхищался.
     -  Много  ты  понимаешь,  -  фыркнула  девочка  и поскорее перелистнула
страницу.
     -  Понимаю! - разозлился гном. - В  принцессах-то  я разбираюсь.  Я  их
специально  изучал.  По  предсказаниям  я,  когда  вырасту  большой,  должен
жениться на принцессе. Глянь-ка, еще одна.
     Рука  Лены  замерла.  Гном  не  ошибся: первый  план следующей  картины
занимала   девушка.  Картину  пронизывало   закатное  настроение.   Лена  не
разглядела  панорамы  пылающего   горизонта,  поскольку  девушка   требовала
пристального  внимания и  даже не сама  девушка,  сколько  блестящая  лента,
протянувшаяся над глазами  и обхватившая  волосы  за исключением  некоторого
числа непослушных прядей.  Лена задумалась, можно  ли  такую  ленту  назвать
банданой.
     - Красивая, - вздохнул гном. - От такой бы я точно не отказался.
     - Он бы не отказался, - передразнила гнома Лена. - Больно ты ей нужен.
     - Нужен!  - возмутился гном. - Да я такому огромному количеству  народа
нужен. Ты и представить не сможешь.
     -  А  ей  не  нужен,  -  сказала  Лена,  словно  строгая учительница  и
перевернула страницу.
     - Постой-постой, - завопил гном. Но Лена листала книгу все дальше. Гном
убедился, что  против силы не попрешь и даже отвернулся от Лены.  Лене стало
его немножечко жаль.
     - Смотри, - сказала она. - Я еще одну принцессу разыскала.
     Но  гном, наказывая  Лену, не желал смотреть  на  принцесс. Ну  и  зря,
очередная  принцесса Лене показалась очень даже симпатичной. Лена вздохнула,
вот  бы стать  такой, когда  вырастет. А  лицо не  так уж  и  отличалось  от
Лениного.  По  крайней  мере  так  казалось с  первого взгляда. Но уж такого
платья  Лене  и  не снилось. Оно было сделано из голубого атласа  или шелка.
Нежные кружева скрывали тонкую шею  принцессы. С плеч спускались симпатичные
складочки,  а  на  груди  был вышит  темно-синий вензель. Ну  можно ли  себя
чувствовать принцессой без такого вот платья?!
     И волосы были хороши. Блестящие. Голубые. Но не как у идиотки Мальвины,
которую  без особого  труда  можно было  спутать  с барашком,  а  длинные  и
гладкие.
     Чтобы не расстроиться еще больше, Лена стала листать дальше.
     - Вот еще принцесса, - сказала она гному, обнаружив следующую картинку.
     - А я и не принцесса, - сказала девушка, улыбнувшись.
     Стиль картинки сильно отличался  от прежних. Художник соткал портрет из
серебряных линий. А потом картинка взяла и ожила.
     Гном сразу же заинтересовался происходящими  событиями и даже ухватился
за уголок страницы.
     - Ого, - воскликнул  он.  -  Гляди,  Лена, что тут написано.  "Та,  что
укажет гному дорогу." Ты и в самом деле покажешь мне дорогу?
     - Почему бы и нет, - улыбнулось симпатичное личико, заставив перетекать
серебряные  черточки  с  места  на место.  -  Дождись  меня  и  дорога  тебе
обеспечена.
     - Когда? - ахнул гном.
     - Скоро-скоро,  - пообещала девушка. - Ближайшая ночь,  которую  я буду
знаменовать,   называется  ночью   Путешествий   и   Путешественников.   Или
Путешественников  и  Путешествий. Здесь от перестановки слагаемых  сумма  не
меняется. Так вот, гномик...
     - Я не гномик, - обиделся гном.
     -  Ну хорошо, - заманчиво подмигнула девушка. -  Так вот, эта ночь тебе
очень  подходит.  Запомни.  Как только  появится мой портрет, сосчитай число
локонов на моем лице. Соедини число с точкой начала времени и получишь время
прихода ночи. Только запомни - на портрете я буду другой. Совершенно другой.
     - Запомню, - пообещал гном.
     - А теперь, Лена, -  обратилась  серебряная красавица к  девочке. -  Не
могла бы ты в срочном порядке закрыть книгу и поставить на место.
     - Зачем?
     - Мне  было бы неприятно очутиться на полу после того,  как ты выронишь
книгу из рук.
     - Выроню? Почему выроню?
     -   От  испуга,  Леночка,  от   испуга.  Так  что  ставь   на  место  и
поторапливайся.
     Лена обиделась и с размаху захлопнула книгу.
     -  Осторожнее,  -  заволновался  гном.  -  Знаешь,  кто  это был?  Сама
Предзнаменовательница!
     - Ну  и что, -  сухо  сказала Лена, ставя книгу на место.  - Чего это я
должна так сильно напугаться, что уроню книгу на пол?
     Гном не успел ответить. Замок  содрогнулся.  И еще раз.  И еще.  Кто-то
громадный направлялся к залу. Кто-то громадный был  очень недоволен тем, что
Лена   запустила   время.   Кто-то   громадный   собирался   разделаться   с
нарушительницей и разделаться немедленно.
     - Палочка! - запищал гном. - Вращай палочку!
     Лена  подхватила  золотую искорку и завращала палочку в  бешеном темпе.
Уже  очутившись  на диване  в своей квартире,  она  с грустью  подумала, что
история  про  Черную  Гору  так и  осталась  непрочитанной.  Когда  ее  рука
разжалась, то на ладони не  оказалось палочки. Не оказалось ее и на ковре, и
под диваном. Лишь у кресла валялся обломок  самой обыкновенной пластмассовой
линейки. И почему-то Лене почудилось, что на сей раз она сумела проникнуть в
замок без всякой палочки.

        Глава 35,
     <i>в которой Колины и Пашкины пути пересекаются</i>

     Пашка шел по  улице, пялясь по  сторонам,  и разве что  не  свистел  от
полного счастья. В кармане лежала пачка "Кэмела", пальцы рук впитывали сотни
капелек с боков запотевшей банки пива, в  голове властвовало ощущение полной
свободы. Жить  стоило. Тем более, стоило жить, потому что в кармане валялось
четыре волшебные палочки, позволявшие всяческим  полезным вещичкам  исчезать
из разных недоступных мест и становиться Пашкиной собственностью. Пять минут
назад Пашка сделал себе пачку  баксов и теперь правый карман брюк оттягивала
приятная  тяжесть.  Не  менее  приятная тяжесть  холодила  живот.  Новенький
кожаный   ремень   с   выдавленным  на  железяке  "Lee"  прижимал  к  животу
пневматическую   пушку.  Пашка  не  удосужился  прочитать  название   фирмы,
изготовившей чудо техники. Его больше заботило,  чтобы  данная вещичка могла
палить  и пульками, и  металлическими  шариками. Шарики - дело нужное. Месяц
назад  Пашка  видел  как большой  парень таким вот  шариком пробил черепушку
здоровенной  собаченции,  рывшейся  в  мусорной  куче.  Теперь и  Пашка  мог
пострелять  вволю. В собак  он палить не стал  бы, хотя.... Пашка вдруг ярко
представил, как  огромная овчарка набрасывается на  него, клацая  клыками  и
брызгая  слюной.  Одним  точным  движением  выхватывается  пистолет и  разит
наповал.  И вот  собака  уже лежит  мордой  в грязи,  а  слюна  окрашивается
розовым. Если владелец взбеленится, можно и ему по ходикам шмальнуть. Нечего
собак распускать.  Вот только собаки, как чувствовали, что  сегодня на Пашку
нападать не стоило. И поэтому  пушка продолжала лежать под свитером. Ведь не
по голубям же стрелять. Но Пашка опробует пистоль. В ближайшие  выходные они
с Владяном уедут за город и там настреляются. Владян тоже наверняка  захочет
такой же...  Здорово, что  он позабыл про палочки, и  теперь  их единоличным
хозяином был  Пашка.  А  может стоило  сразу  заказать  Калашникова?  Но  из
автомата  Пашке  пока  стрелять  не  доводилось,  а  вот  из   пневматики  и
газового...
     Мысли   об   оружии,  созданном  при   помощи  волшебства,   замерли  и
улетучились, потому  что Пашкин  взгляд вперился  в  Кольку,  через которого
Пашке эти волшебные  палочки и достались. Часть из них Колька украл и теперь
можно  было  тряхануть его и забрать  их снова  себе. Колька еще  сява,  ему
палочки иметь не положено.
     Тут Пашка взглянул правее  и выше. С одного  взгляда  он понял: палочки
забрать будет проблематично. Рядом с Колей вышагивал худой верзила в плаще и
темных  очках, хотя лето  закончилось  почти полмесяца назад.  Сначала Пашка
подумал, что  верзила просто  движется параллельным  курсом. Но  на  Пашкину
ошибку явно указывала рука, лежащая на Колькином плече.
     Пашка хотел пройти мимо, но внезапно ему стало не по себе. Вид у Коляна
был  неважнецкий. Глаза  закатились.  Губы  покрылись  белым  налетом.  Руки
болтались, как у Буратино. А не  торчал ли Коля, пока его куда-то настойчиво
вели?
     И Пашка притормозил. Кольку он не любил. Слюнявые люди на свете жить не
должны. Слюнявые  люди только  стонут  и больше  от них  никакого проку. Тем
более Колька подло украл часть Пашкиных палочек, подло использовал их против
Пашки и подло убежал. Тем не менее, что-то не нравилось Пашке в том как Колю
безропотно  уводили в  неизвестном  направлении. Пашка развернулся и побрел,
сверля спину черноочкового изучающим взглядом.
     Верзила запнулся, замедлил  ход, запнулся  еще раз,  а потом четко, как
танцор диско, развернулся.
     - В чем дело? - прозвучал вопрос.
     Пашка нагло уставился в бледное лицо, полускрытое черными стеклами.  На
вопросы  лохов  отвечать  необязательно.  Пускай лохи разговаривают  сами  с
собой. Лохи только  и умеют,  что болтать. Настоящие дела делают не  лохи, а
пацаны.
     - Так в чем  же дело, Павел  Афанассьевич? -  губы  верзилы сложились в
перевернутую улыбку.
     Пашке  стало  не по себе от такой  гримассы.  Но он не стал,  как лохи,
раззявив   рот,  булькать:  "А  как  вы  узнали  мое  имя?"  Верзила  владел
информацией  и  с этим  следовало считаться. Это Пашка уже понимал. Вот ведь
как бывает  на белом свете, добавь к лоховскому вопросу искорку знания, и ты
уже не знаешь что на  него ответить, потому  что без  ответной искорки любой
ответ прозвучит в лоховской манере.
     -  Нам  можно идти, Павел  Афанасьевич?  - поинтересовался  верзила.  В
голосе  его   сквозило   неприкрытое  издевательство.  Если   бы  Пашка  мог
дотянуться,  то  непременно  врезал бы по  этим  проклятым  стеклам.  Только
дотянешься тут, как же. И отвечать-то надо. Скажешь "да", так спрашивается -
зачем  задерживал.  Скажешь "нет", так  ведь  за базар  придется отвечать. И
Пашка ухватился за спасительное:
     - А закурить есть?
     -  Разумеетсся,  Павел  Афанассьевич,  -  длинные  пальцы  извлекли  из
Пашкиного кармана "Кэмел" и вручили Пашке сигарету, затем захлопнули пачку и
убрали  ее  опять  же в Пашкин  карман.  Вот вроде  и все,  можно  удаляться
восвояси, как забитый  лось.  Но нахальство не позволяло Пашке сдвинуться  с
места Нахальство, оставшееся со вчерашнего вечера.
     Вчера  они компахой  сидели на полуразрушенной  трамвайной  остановке и
горланили  кто во  что горазд. А когда подошел трамвай,  Филипок, заметивший
лиловую  блузу  кондуктора,   заорал,  что  есть   мощи:  "Ка-а-андуктор  не
спешит..."  Кондукторша  за  стеклом  вздрогнула  и  недобро  покосилась  на
компаху. "Ка-а-андуктор па-а-анимает, -  восторженно взвыла компаха, - что с
девушкою я прощаюсь навсегда." Остальные пассажиры смотрели в окна рассеянно
и куда-то  мимо, стараясь  не  встречаться с компахой  взглядами.  А компаха
искала взгляды. Искала настойчиво и вызывающе, но никто не рискнул встретить
их уверенные глаза. Только прохожий замедлил свой шаг и  стал бурчать: "Чего
разорались.  Не   маленькие..."  Но  компаха   не   настроена  была  слушать
нравоучения. "Иди, дядя, - мягко посоветовал  настырному прохожему Щеглов  с
рябым неприветливым лицом. - Иди отседа." И дядя пошел. А что он мог сделать
компахе? Скорее  компаха  могла  сделать  с дядей что-нибудь такое, что  ему
совершенно  не  понравилось  бы.  И  дядя  оказался  понятливым, совсем  как
кондуктор из песни.
     Пашка не претендовал  на  славу самого голосистого певца, но ему  и  не
требовалось орать громче всех. Ему вполне было достаточно этого неописуемого
чувства абсолютной свободы, когда  можно делать все, что придет в голову,  и
никто, ну совершенно никто, не посмеет ничего вякнуть в ответ. Кусочек этого
чувства  грел  Пашку  и сейчас и  не давал отступить, хотя теперь перед  ним
высилась фигура  поопаснее, чем  просто случайный  прохожий.  Но даже  такой
верзила... Что он может сделать с Пашкой. Обругать? Так и Пашка его обругает
не хуже.  Стукнуть?  Пусть  сначала  поймает,  а  там еще поглядим, кто кому
настучит  по харе. Пинаться-то Пашка тоже  умеет неплохо. Единственное,  что
продолжало  его  смущать,  верзила  знал  Пашкино  имя-отчество  и при  этом
оставался темной лошадкой для самого Пашки. Оставалось соблюдать дистанцию и
продолжать проверочку незнакомца.
     Того, видимо, тоже что-то смущало в Пашке.  Он поставил Колю, глядящего
вдаль пустыми глазами, себе за спину, а сам нагнулся над Пашкой. Тот чуть не
отпрыгнул назад, как  самый последний лох. Но  верзила  не  собирался лапать
Пашку. Он покосился на нетронутую сигарету и ехидно заметил:
     -  Нет, Павел Афанассьевич, не ссигареты васс интерессуют.  По  крайней
мере   ссейчасс.  Но  не   беда.   Два  хороших  человека  вссегда   ссумеют
договоритьсся, не правда ли? Что вы сскажете нассчет палочек?
     Пашка снова промолчал. Не  орать  же  как  малолетка:  "Палочек?  Каких
палочек? Не  знаю  я никаких  палочек!"  Соврешь,  тут-то  тебя  и прижмут к
стенке,  тут-то и  свернут  башку,  ведь серьезные  люди не базарят попусту.
Серьезные люди  должны иметь  привычку отвечать  за  каждое слово.  Пусть уж
лучше верзила отвечает и за себя, и за Пашку.
     - Молчим, Павел Афанассьевич? Может прибавить вам палочек, да и дело сс
концом. Лишние-то палочки вам не помешают! А нам сс Колей они уж ни к чему.
     На  сей раз длинные пальцы полезли в карман Коляну. А  тот, дурак, даже
не сопротивлялся.  Попробовал бы кто-то полезть  в карман  Пашке. Пашка даже
улыбнулся насмешливо  от такой картины, но  улыбочку тут же сдуло. Сразу же,
как  только Пашка вспомнил, что минуту назад эти  пальчики  беспрепятственно
отметились и в его кармане.
     Ладонь   незнакомца   замерла  вблизи   Пашкиного   лица.  А   на   ней
спокойнехонько лежали четыре... Нет! Целых пять палочек! И верзила ничуть не
возражал против того, что Пашка  вот прямо сейчас заберет  их и уйдет  своей
дорогой.
     Но  Пашка не торопился  хватануть палочки. Его покупали. А пять палочек
стоили дорого. Очень дорого. Возможно, намного дороже, чем невмешательство в
Колькины дела.  И если  цена изначально  оказывалась  выше, то  когда-нибудь
Пашку перехватит такой же  вот верзила и заставит расплачиваться. Может даже
с процентами. По виду верзилы можно предположить, что Пашкин  счетчик станет
щелкать ежедневно. Зачем же  самостоятельно становиться шариком в лохотроне.
Может Колян  тоже  задолжал и  его уже  сейчас  повели  на разборки. Чертовы
палочки.  Этак  ведь и его,  Пашку,  в  один  прекрасный  день  выдернут  из
привычной  жизни  и  уведут  невесть куда  к невесть кому.  А такому верзиле
Пашкина компаха нипочем. За  ним стоит  куда более крутая крыша. И Пашка  не
купился, но и не отступил. Теперь  за Коляна  стоило заступиться  из чувства
солидарности.
     - Не-а, - замотал головой Пашка, - свои есть. Чужого не надо.
     Кроить палочки  не стоило.  Судя  по  всему,  верзила  знал  о Пашкиной
четверке.
     Незнакомец удивился и убрал руку.
     -  Сстранная  вы личноссть,  Павел  Афанассьевич,  -  сказал  он  своим
беспристрастным голоском. - И ума-то  не ссказать  что много. И ссиленки еще
не те. И наглоссть-то невеликая.  А на ногах  сстоите твердо. В  ссказки,  в
миражи вссякие не верите. И не уведешь-то  васс. И очки  даже не наденешь. В
чем причина, не ззнаете?
     Коротким  выражением  Пашка  пояснил,  что  ни  миражи,  ни  сказки его
нисколечки не волнуют. И что настырному мужику неплохо бы отпустить Колю.
     -  А, иззвините, Павел Афанассьевич, -  издевался верзила,  -  ессли не
отпущу,  то  что  мне гроззит.  Вы  наверняка ссуровы  в  ссвоем  гневе. Вон
ссловечки-то какие просскакивают.
     И ничего не мог сделать Пашка. Как тот вчерашний прохожий. Но сдаваться
он не любил, проигрывать тем более. Вот и  тянул время, не желая  признавать
свое поражение.
     -  И ззачем он вам? - делано удивлялся верзила, сунув палочки в  карман
Колиной куртки и  мощным  рывком поставив Колю перед Пашкой.  - Вы же враги?
Школу ссвою родную чуть не раззнесли общими уссилиями.
     Пашка  не  отвечал. Отвечать на явные  издевательства,  значит себя  не
уважать, а врезать по ноге, обутой в блестящую  лаковую туфлю пока рановато.
Да и не хотелось ему отвечать.  Совсем  близко от  его лица  темнели  Колины
глаза. Зрачки исчезли. Их наполнял  мутный колышущийся туман. Не это ли цена
за палочки?  Тогда  к  черту такое  волшебство. Наварить миллион  баксов, да
закинуть палочки в реку, чтобы уж никому, да навсегда.
     - Ну что  же вы, Павел Афанассьевич, - веселился верзила, чувствуя свое
превосходство. - Палочки не желаем, тогда может...
     Фраза  оборвалась.  Пашка  вдруг   понял:   что-то  изменилось.  Что-то
невероятно важное для этого верзилы.
     -  Темные  Стекла! -  глухо  воскликнул похититель.  - В  ззамке кто-то
другой. Другой кто-то в ззамке.
     Последнее предложение прозвучало почти жалостливо.
     Внезапно верзила отцепился от Колиного плеча, завертелся  юлой и унесся
прочь, словно небольшой  черный вихрь.  Пашка стоял  и оторопело смотрел  на
опустевшее место. Он понимал, что ему дико повезло. И внутри что-то радостно
раскручивалось, совсем как ковровая дорожка на летном  поле в честь прибытия
самого важного генерала.
     Коля начал приходить в себя.  Пашка догадался об  этом по глазам. Туман
за  блестящими  оболочками  рассеивался. Из  тумана  постепенно  проявлялись
черные расширенные  зрачки,  затопившие  почти  всю серую  радужку. Одна  из
палочек заманчиво торчала  из кармана. Не составляло особого труда подойти и
выхватить. И не только ее, а все пять. Тогда Пашка стал бы обладателем целых
девяти  палочек. С девятью-то можно развернуться во всю мощь. Но по каким-то
неясным причинам Пашка засмущался. Может  быть завтра. Может быть часа через
два он подойдет  к Наркоте и стребует свою  долю  за  чудесное спасение.  Но
только не сейчас, когда в Колькиных глазах танцуют клочки противного тумана.
     Пашка  хлопнул  Наркоту  по  плечу.  Тот вздрогнул,  мотнул  головой  и
уставился на  Пашку, видимо  начиная что-то  припоминать. На  ногах он стоял
неплохо,  значит до  дома  докостыляет.  Пашка  был в этом  твердо уверен  и
поэтому повернулся спиной к манящим соблазнам и рванул  ускоренным  шагом  в
первый  попавшийся двор. Он уже не видел, что Коля развернулся и смотрел ему
вслед удивленным взглядом.
     Тоннель  исчез.  Коля не мог точно отсчитать миг,  когда  небо унеслось
ввысь, а  дуги стен  снова превратились в строгие вертикали. Хозяин  сбежал.
Коля догадывался, что это  Пашка прогнал хозяина, но каким способом и, самое
главное, почему, понять  не мог. Палочки  продолжали  лежать в  кармане. Все
пять.  И  это  тоже  озадачивало.  В  ногах  чувствовалась  слабость.  Горло
пересохло.
     "Аскорбинка!  -  вспомнил Коля.  - Мне  же нужна  аскорбинка,  пока  не
закрылась аптека."
     Мысли прояснились. Ноги встали  на  верный курс и слаженно  затопали  в
нужном направлении. На  свете творилось  множество  странных вещей и одна из
них только  что произошла с Колей.  Коле  повезло -  приключения закончились
благополучно. Сказка сделала паузу и на время отпустила Колю. Сколько у него
осталось этого времени? Голова чуть  кружилась,  очертания деревьев и  домов
расплывались.   Из  верхнего  окна  пятиэтажки  долетала   печальная  песня.
"Ми-и-ира-а-ажи-и,   -   заливались  девчоночьи  голоса  под   неразборчивое
сопровождение отрывистого баритона. -  Это наша-а  жи-и-изнь.  Это  наша-а-а
жи-и-и-изнь."

        Глава 36,
     <i>в которой в Пашке происходят полезные изменения</i>

     Пашка  никак  не  мог успокоиться  после неожиданной  победы.  Вслед за
Колькиным спасением ему вдруг дико захотелось  помочь кому-нибудь еще. Пашка
шел по  самому  центру  улицы  и  переваривал  новое для себя ощущение. Надо
сказать, оно ему нравилось. Следовало поискать возможности, чтобы поддержать
это непонятное чувство, как угасающий  костер.  Но никто  не  подворачивался
Пашке из разряда  беспомощных и  неудачливых. Только  в сказках на  обочинах
стоят бабушки,  ждущие,  чтобы их перевели через  дорогу. В действительности
бабушки не  любят терять  время  даром  и  вовсю  рискуют  своей  жизнью, не
дожидаясь  канувших  в  вечность  пионеров.  В помощи  нуждались  разве  что
сурового вида мужики, разгружавшие из крытого фургона мебельный гарнитур. Но
туда Пашка соваться не стал.  Всяко  ясно, что мужики трудились не за так  и
своей долей с Пашкой делиться не собирались.
     И  тут пристальный Пашкин  взгляд  узрел бабушку.  Самую  настоящую.  С
авоськой  и  с палочкой. Бабушка задумчиво посматривала по сторонам, а перед
ней проносился бесконечный ряд машин, то и дело притормаживая. Пробка еще не
образовалась,  но  вот-вот  могла  состояться.  А бабушка, видимо,  не могла
набраться смелости  вступить на опасную  территорию. Пашка, на всякий случай
сплюнув,  немедленно  возник  рядом  с  ней.  Бабушкин  юркий  взор  тут  же
повтречался с Пашкиными глазами и не отпустил их.
     - А скажи-ка, мальчик, где здесь рыночек?
     За мальчика  Пашка обиделся, но решил вида не  подавать. Рыночков нынче
развелось немало и ближайший из них как раз находился по ту сторону дороги.
     - Вон, бабушка, вон там. Я и сам туда собираюсь.
     Пашка не кривил душой, он частенько любил потолкаться на рынках.
     - Пойдем, милок, раз по пути.
     Сухонькая ручонка крепко вцепилась в Пашкины пальцы. Тот  и  оглянуться
не  успел,  как оказался на проезжей части.  Старушка,  обретя  цель,  ловко
виляла меж  тормозящих  иномарок,  вытаскивая  еще  не успевшего  вникнуть в
обстановку Пашку практически из под колес.
     - Бабушка, - опомнился Пашка, - может в подземный переход?
     -  Ничего,  -  бодро  оборвала Пашкины  намерения  бойкая  старушка.  -
Пропустят! Рабочего человека завсегда пропустят!
     Так  вот  и  пробирались  два  рабочих  человека  сквозь  автомобильные
джунгли. Путешествие закончилось благополучно, и бабуля, кивнув на прощание,
сразу же начала прицениваться к морковке. Пашка оторопело топтался на месте.
Эра робких бабушек ушла  в вечность вместе с пионерами. Теперь старушки сами
кого хочешь переведут через дорогу. Вот так всегда: желаешь совершить что-то
хорошее, а  не для кого. Пашке  даже расхотелось рассматривать киоски, и  он
побрел обратно во двор,  наливаясь грустью  и печалью. Во дворе на лавочке в
точно таком же настроении сидел Димка.
     Единственной настоящей страстью Димки был обмен. Он и с Колей год назад
познакомился на этой почве. Сидел Коля во дворе, скучал,  на облака смотрел,
а тут  подходит к нему  худенький второклассник с блестящими карими  глазами
под  соломенной  копной  волос  и  без  всяких   подготовительных   действий
объявляет:
     - Давай меняться! Твои часы на мой ножик.
     Коле как-то сразу  не понравился предмет обмена. Часы ему достались еще
от дедушки.  Корпус  был  хоть  и  безбожно  исцарапан, но  все еще  сверкал
позолотой. Секундная стрелка бойко перескакивала  с деления на деление, часы
исправно отмеряли дни месяца и дни  недели, а внутри находилось  аж двадцать
шесть камней, чем не мог похвалиться ни ждин часовой механизм в классе. Да и
что  теперь  выпускали за часы. Электронные,  одноразовые, которые  годились
только для того, чтобы их выкрасить, да  выбросить, даром, что  на  корпусах
горели  золотые  буквы  "SHARP"  или  "Levi's".  На  их фоне  Колина "Слава"
казалась  чем-то монументальным. Даже папа,  относя очередную  "Электронику"
обратно  в магазин, вздыхал и завистливо  косился на Колю. Жалел,  наверное,
что  часы достались не  ему.  Но теперь уж поздно, теперь  Коля  с часами не
расстанется. А тут за его легендарные часы предлагают какой-то глупый ножик.
Да  Коля   не  согласился  бы  отдать  их  даже  за  толстенный  швейцарский
"Victorinox" с пилой, плоскогубцами и увеличительным стеклом, а тут ему суют
какое-то барахло с одним лезвием, погнутым шилом и уродливой отверткой.
     Таким  образом  ножик и  часы остались у их  прежних хозяев, а  на лицо
нового  Колькиного  знакомого  наползла грустная  улыбка  неудачника.  Димке
невероятно хотелось  хоть  чем-нибудь обменятся, и Коля, разумеется,  не мог
пройти мимо чужой беды. После оживленных торгов многочисленную армию Колиных
солдатиков  покинула  маленькая  фигурка  знаменосца  и  неказистый  круглый
пехотинец со  смешным автоматом.  Последний раньше  восседал в  компании еще
пятерых точно  таких  же  на  чьей-то  угловатой пластмассовой БМП, но после
сражений затерялся в барханах песочницы, где Коля его разыскал и мобилизовал
в  свои  вооруженные  силы.  Теперь ему верой  и правдой предстояло  служить
Димке.   А  Колин   автопарк   пополнился  восхитительной,  самой  настоящей
коллекционной  моделью  "Жигулей",  у  которой  открывались  все  дверцы,  и
"Волгой",   правда   пластмассовой,   но   какой-то  удивительно   легкой  и
стремительной.  Радостный  Коля  утащил  свои  новые  приобретения  домой  и
торжествовал до  самого вечера,  пока не  затрезвонил  звонок у входа  и  на
пороге не объявилась Димкина мама, возмущенная  столь неравноценным обменом.
Пришлось  вернуть  дивные  автомобильчики и получить  обратно  знаменосца  и
неказистика,  но  знакомство на  этом не иссякло.  И теперь, выходя во двор,
Коля дружески кивал Димке и даже подумывал, а не пригласить ли его, несмотря
на малый возраст и страсть к обменам, в штаб.
     Димка тем  временем совершенствовал свои обменные способности  и достиг
неслыханных  успехов. Но  последний  случай надолго  вывел его из колеи. Два
превосходных  ярких вкладыша от жвачки с заграничными гоночными автомобилями
Димка вытребовал за то, что  красивая алая ручка перейдет на несколько  дней
шестикласснику Вене.  Но дни  шли,  а Веня не торопился возвращать  ручку. И
теперь Димка грустно  думал, а не перейдут ли незаметно  "несколько дней"  в
"навсегда". Самое  страшное было  то, что  ручка принадлежала  папе. Ему  на
работе  подарили  прозрачный  оранжевый  пакетик,  в котором  лежало  девять
разноцветных ручек.  Хоть  папа и дорожил подарком, но всегда позволял брать
Димке  какую-нибудь  ручку, а  то и две за раз во  временное пользование. Но
временное  пользование на то и временное, что когда-нибудь ручки приходилось
возвращать. Папа уже несколько раз спрашивал про ручку, а Димке и сказать-то
было нечего, потому что Веня словно исчез.
     Иногда Димка выбирался из  коридора второго этажа, где располагался его
третий "А" класс, на лестничную  площадку и, задрав голову, тревожно смотрел
вверх сквозь  лестничные пролеты. Веня с  Димкиной ручкой был где-то там. Но
Анна Федоровна строго-настрого запретила подниматься на верхние этажи. Димка
знал,  что  на  третьем  и четвертом  этажах имеют право  находиться  только
старшеклассники,  которым  разрешалось  бродить и  по всей  школе.  Но Димка
понимал, что ему предстоит учиться целый год, чтобы заслужить это право. Вся
жизнь  малышей  проходила  на  втором   этаже:  и  учеба,  и  построения,  и
праздничные вечера. Раз в  неделю  им дозволялось  спускаться  вниз на  урок
физкультуры в зал,  расположенный на первом этаже. Димка и физкультуру любил
за  то, что  ей  предшествовал поход по первому этажу.  Говорили, что наглый
Вася Семкин  не раз бегал наверх,  но  Димка не верил. Он сам  бывал наверху
только  один  раз, в конце  первого  класса, когда они,  одетые  в  нарядные
костюмчики, поздравляли  одиннадцатиклассников, окончивших школу.  Димка  не
помнил тот день во всех подробностях. Помнил только великое множество цветов
и воздушных  шаров. И то,  как он  сам вручает  здоровенному выпускнику свой
воздушный шар и еще значок с "Ну, погоди!"
     Значок  был совершенно замечательным.  Он представлял  собой  крохотное
зеркальце, кидающее  на парту не простые солнечные зайчики, а  разноцветные.
Стоило понаклонять значок из стороны  в сторону, поймав солнечный лучик, как
на  парте  тут  же   вытягивались   длиннющие  отражения  красного  волка  и
зелено-голубоватого  зайчишки.  Опытный   в  торговых   делах   Вася  Семкин
уважительно посматривал на  значок и  заявлял  во  всеуслышанье,  что,  мол,
значок  этот  - редкость  неимоверная, и что таких сейчас  уже не выпускают.
Димка не помнил, на что именно он выменял этот значок, но почему-то отдавать
его тому, кто уже никогда не придет в школу, было не жалко.
     Да,  это был единственный раз, когда Димка побывал наверху, где  учился
злой Веня, закроивший  ручку.  Сейчас  Димка  отдал  бы  всю  свою коллекцию
вкладышей за то, чтобы повстречаться  с  Веней  и получить  красавицу с алой
пастой  обратно.  Но  вкладыши  не  помогали,  Веню  больше  не заносило  на
малышовый второй этаж, а может ручка понравилась и ему самому.
     Пашка приземлился на лавочку.
     - Ну? - спросил он малыша. - В чем проблемы?
     - Ручка, - вздохнул Димка.
     Он  подозревал, что  Пашка  не  поможет. Но  ведь  ничего  страшного не
случится, если  Димка расскажет  про ручку.  А на время рассказа в нем будет
жить надежда, что ручка вернется.
     - Что  ручка? -  вопросительно уставился  Пашка  на  раскрытую  Димкину
ладонь. - Болит?
     - Нет! - удивился Димка. Ему казалось, что  весь мир давно  уже в курсе
случившейся с ним беды.
     - А чего стонешь?
     - Забрали, - вздохнул Димка. - Красивую такую. Алую.
     - А, - догадался Пашка, - писалку отобрали.
     - Отобрали, - согласился Димка.
     - Кто? - наливаясь гневом за обиженного малыша, возмутился Пашка.
     - Да Венька, - махнул рукой Димка, как бы прощаясь  со своей ручкой, но
на деле продолжая надеяться.
     Венька? Венька? Пашка погрузился в воспоминания.
     - Пожалуй, знаю я одного козла, которого тоже Венькой зовут, - произнес
он.
     - А где он живет?! - обрадовался Димка.
     - Адрес-то мне откедова знать.
     Димка  снова  погрустнел.  Звездочка  надежды  обернулась  черной дырой
отчаяния.
     - Он еще с Колькой  дружит, -  поделился он своими соображениями.  -  С
Колькой из того подъезда.
     - Так чего ты у Кольки не спросишь?
     - Да, он большой. Больно надо ему со мной возиться.
     - Будет возиться, - мстительно заулыбался Пашка. - Теперь будет.
     За Колькой образовался должок,  и Кольке придется его отдавать, побегав
за  Димкиной  ручкой.  Проще  конечно  завтра  припереть  Веню  к  стенке  и
вытребовать пропажу, но Пашке хотелось немедленных действий. На его  счастье
чудеса  продолжались. Из за угла, нелепо размахивая  руками, выбрался Венька
своей  собственной персоной. Увидев Пашку, он  притормозил. На  Димку он  не
обратил никакого внимания.
     - Этот? - процедил Пашка сквозь зубы.
     - Да, - чуть слышно согласился Димка.
     - Сюда иди, - распорядился Пашка.
     Венины ноги замедлили ход и начали спотыкаться.
     - Ну, что встал? Ковыляй сюда.
     В  любое  другое время  Веня фыркнул  бы, да прошел  мимо, но малыш  на
скамейке вызывал у Вени какие-то смутные  воспоминания.  И  Веня остановился
перед Пашкой.
     - Ручку у него забирал? - сурово спросил Пашка.
     - А, ручку! - радостно вспомнил Веня. - Сейчас верну.
     - Вот-вот, - удовлетворенно произнес Пашка. - Сейчас верни.
     - Нету, - Веня хлопнул по карману и удивился. - А, - вспомнил он, - я ж
ее дома оставил.
     - Так чего стоишь, - распорядился Пашка, - неси давай.
     Веню  как  ветром  сдуло.  Казалось, секунд  через  пять  он прибежит и
протянет Димке уже почти что утраченную  ручку. Но прошла минута, за ней еще
одна,  а  Веня так и не возвращался.  Время тянулось невыносимо медленно для
Димки. Через пять минут он не выдержал и понимающе прошептал:
     - Он не вернет.
     - Я ему не  верну, - грозно заметил Пашка и по его тону сразу  обретали
реальные контуры  те  неприятности,  которым  предстояло свалиться на Венины
плечи в случае невозвращения.
     - Правда? - восхитился Димка.
     - Правда, - снисходительно подтвердил Пашка, наполняясь  положительными
эмоциями. Впервые в жизни на него смотрели с надеждой. Впервые в жизни Пашка
находился в роли хорошего, а Венька в  роли плохого. И Пашке такое положение
дел нравилось. Палочками он  мог  тут же сотворить для маленького Димки хоть
дюжину алых ручек, но тогда подвига не получалось. А Пашке хотелось подвига.
Хоть самого ерундовского, но настоящего.
     Во двор вынесся Венька и  протянул  Димке ручку. Его.  Алую. Совершенно
целехонькую.
     - Извини, Димка, - сказал он. - Совсем память отшибло. Забыл.
     Но Димка не смотрел на  Веньку. Он даже не смотрел на вновь  обретенную
ручку. Его  восхищенный  взор уставился на Пашку, словно перед Димкой  сидел
самый настоящий волшебник. Пашка улыбался. Ведь никогда с ним не происходило
такое. Вроде как пустячок, но приятно.
     Колька издалека увидел компанию у лавочки и  напугался. Ему показалось,
что Пашка  начал устраивать разборки с Веней из-за  Коли. Но  постойте, ведь
Пашка здорово выручил его сегодня. Значит, он как бы уже не  враг. Или он не
враг  для Коли, а для Вени, треснувшего его по руке, Пашка оставался врагом.
Но почему-то Коля уже не боялся Пашку, да и не только Пашку. По этой причине
он не стал огородами проскальзывать к подъезду, а смело подошел к скамейке.
     Увидев знакомое лицо,  счастливый Димка заулыбался  еще шире. Коля тоже
несмело  улыбнулся навстречу.  Пашка  продолжал  сидеть в  эйфории. Грустным
оставался только Веня. За всеми делами он совершенно позабыл про алые звезды
на новеньких  самолетах.  Ведь не выманишь теперь у Димки эту алую ручку, ни
за  что  не  выманишь.  Придется   теперь  летать  Вениной  эскадрилье,  как
нерусской, с белыми звездами.
     Димка заметил Венину печаль.
     - На, - сказал он и без сожаления, как значок с "Ну, погоди!", протянул
Вене ладошку, на которой блестело последнее Димкино приобретение.
     У  Коли  вытянулась  шея.  Вытянулась  до предела. На  Димкиной ладошке
переливалась таинственными отблесками Золотая Капля.

        Глава 37,
     <i>которая завершается совершенно невероятным событием</i>

     Пашка  смотрел  на  гнома.  И  Пашка  видел   гнома.  Сначала  он  тихо
присвистнул, а потом нагнулся и начал  всматриваться.  Лена поморщилась. Она
вообще не хотела впускать Пашку в квартиру,  но умоляющие глаза Коли сделали
невозможное.  Лена  посторонилась  и  четыре представителя мужского  пола  в
квартиру все-таки протопали.
     Гному тоже не понравилось такое пристальное внимание и он сразу перешел
к делу.
     - Принес? - строго спросил он.
     - Нет, - удивился Пашка. - А чего я должен принести?
     -  Ман-да-ри-ны,  - гном разделил великое слово по слогам. - Стоишь, на
меня смотришь. А за погляд, между прочим, платить требуется.
     - Я ж не знал, - засмущался Пашка.
     Коля  искоса  поглядывал на Пашку и удивлялся. Смущенный Пашка предстал
перед Колей впервые. Даже во время  разносов  на классном часе  Пашка всегда
сидел  вызывающе. Да  Коля  и  не стремился встречаться с  Пашкой  взглядом.
Нарываться на тычок или обидное оскорбление  до ужаса не хотелось.  Странные
дела, Колька и теперь побаивался смотреть  на Пашку.  Вроде и бояться больше
нечего, а привычка осталась.  Привычка или  очередной  мираж. Зря хозяин так
свято  верил  в  то,  что Коля  не  выстраивает  миражи. Может  они  у  Коли
маленькие, но все же есть.
     Гном,  тем временем,  по-хозяйски расхаживал на поверхности журнального
столика.
     - А  зачем он тогда нам? - вопросил  он в пространство, воздев  руки  к
потолку.
     Потолок не отвечал и гном обратился к Коле,  который продолжал за него,
гнома, отвечать.
     - Зачем он нам, Коленька?
     -  Его  не  смог  увести  сам хозяин,  - уважительно отозвался Коля.  -
Возможно он и укажет тебе путь.
     - Этот? - скривился гном. - Этот  укажет.  Даже мандаринов принести  не
догадался. Тот еще будет путь.
     -  Да  я  ж  не знал,  -  растерянность  у  Пашки  сменялась  искренним
негодованием.
     - Проехали, - милостиво согласился гном,  учитывая меняющуюся на глазах
обстановку. - Давай, показывай путь.
     - Какой еще путь? - спросил Пашка, насупившись. Он любил понимать дела,
творящиеся вокруг.
     - Он не знает пути, - тихо отозвалась Лена.
     - Почему?  - удивился Коля.  - Его  не смог  увести хозяин,  понимаешь?
Значит, Пашка умеет что-то такое, что неподвластно хозяину.
     - Пашка не верит в сказки, - мрачно пояснила Лена. - Мы все, и я, и ты,
и Веня, и даже вот этот малыш  ну хоть немножечко верим в сказки. А Пашка не
верит. Невозможно увести человека по дороге, в которую он не верит.
     - В смысле, не знает, чем она кончится? - спросил Веня.
     - Нет, в смысле, что он ее вовсе не видит, потому что не верит. Вот ты,
Веня поверил бы мне, если бы я сказала, что с твоего балкона отходит  трап к
реактивному самолету? Твоему собственному самолету.
     - Может и поверил бы.
     - А  ступил бы  с  балкона в пустоту, если  бы  я  сказала, что  там  и
начинается первая ступенька.
     - Ну я бы сначала ее нащупал.
     - Нет, если бы она появлялась только тогда, когда ты на нее встаешь?
     - Ну... я не знаю.
     - Не встал бы, - ответил за Веню Пашка.
     - Не встал бы, - согласилась Лена. - Вот  из-за этого хозяин и не может
увести Пашку. Он никогда не поверит в эту первую ступеньку. Он верит и видит
только то, что есть перед глазами. Так?
     - Ну так, - кивнул Пашка.
     - Про хозяина после, - перебил Коля. - Почему ты  решила, что  Пашка не
знает гномьего пути?
     - А почему ты  решил, что Пашка знает? Почему? Просто  ты представил  в
своей голове картинку, на которой Пашка показывает гному дорогу. И поверил в
нее. И  нас хочешь  заставить  поверить. Только  ведь за твоей картинкой нет
первой ступеньки. Одна пустота.
     - Тогда  Димка! - Коля вытолкнул вперед малыша.  Ну не зря же он привел
их всех к Ленке и гному.
     - Почему? - снова  спросила Лена. - Потому что у него оказалась Золотая
Капля?
     - Да, - согласился Коля.
     -  Но  Золотая   Капля   имелась   и   у   бабушки-орденоноски,   и   у
малютки-наркоманчика,  да  и над  креслом  в гостинице висела.  Почему ты не
принес кресло? Может оно указывает дорогу.
     Колю охватило отчаяние,  ну что это,  как  не миражи?  Но  почему тогда
хозяин  выбрал  именно Колю? Ведь не  из-за  отсутствия буквы  "С" в  имени.
Выходит, тот,  кто не строит миражи, не  может уйти  с хозяином, а  тот, кто
строит, Темным Стеклам не нужен.
     - А кто тогда покажет дорогу?
     - Предзнаменовательница, - ответила Лена.
     - Какая еще Предзнаменовательница? - удивился Коля.  - Откуда она вобще
возьмется эта твоя Предзнаменовательница?
     - Она соткана из серебристых линий, - мечтательно сощурила глаза  Лена.
- Когда появится ее портрет, начнется ночь Путешествий и Путешественников, в
которой  найдется  дорога  для  гнома.  Ведь  так?  -  обратилась девочка  к
золотистой искорке.
     Гном пять  секунд  подумал, не стребовать ли за подтверждение мандарин,
но  потом понял,  что поспорить ему хочется больше, чем получить хоть дюжину
килограммов мандаринок.
     -  Не  так,   -  заметил  он.  -  Во-первых,  ночь  Путешественников  и
Путешествий... Не спорь,  -  перебил он возмущенно  открывшую  рот  Лену.  -
Во-вторых, начнется, не  когда  появится портрет,  а когда число  локонов на
лице отложится от точки начала времен.
     - На лице? - усмехнулся Пашка. - Бородатая она, что ли?
     - И вовсе не бородатая, - кинулась Лена защищать свою новую знакомую. -
Вот появится портрет, тогда и увидим.
     -  Точка начала времен, -  задумался  Веня. - Где  найти  точку  начала
времен?
     - Не времен, а  времени, -  поправила Лена.  -  Кто знает,  может в том
замке точкой начала времени был тот зал, где я загадала часы.
     -  А  в нашей  квартире время начинается на электронных часах, - сказал
Димка.  -  Поздно  ночью  все  цифры  превращаются  в  нолики  и тогда снова
начинается время. Потому что нолики - это ничего, а когда уже есть единичка,
то она называется одна минута первого. Так нас в школе учили.
     - Молодец - Димка! -  обрадовался  Коля.  - Следовательно, точка начала
времени,  конечно  же,  не  электронные часы,  а  полночь.  От полночи  надо
отсчитать число  локонов  на  лице  и  мы узнаем  точное время  начала  ночи
Путешествий и Путешественников.
     - А где появится портрет? - по-деловому спросил Пашка.
     - Не  знаю, -  растерянно произнесла  Лена.  - Предзнаменовательница ни
слова не сказала про место появления портрета.
     - Наверное, на выставке, - предположил Коля. - В Доме Художника как раз
проходит выставка авангардистов. Я афишу такую видал.
     -   И   вовсе   не   на  выставке,   -   обиделась  Лена.  -   Это   же
Предзнаменовательница!  Зачем ей появляться  на  какой-то  выставке. Если  и
вырисовываться, то не меньше чем в областной галерее.
     - Ты еще скажи -  в Москве, - ехидно  добавил Коля,  дуясь за неприятие
его версии.
     - Может и в  Москве, - язвительно согласилась Лена. - Но уж никак не на
твоей выставке.
     -  Миражи  строим, - перебил обсуждение Веня.  - Я вот что думаю,  если
Предзнаменовательница не сказала нам искать свой портрет, то мы  обязательно
его увидим. Как-нибудь да увидим.
     - И что? - спросил Коля.
     - И  ничего,  - ответил Веня. -  Просто сядем перед портретом  и  будем
ждать начала ночи, а там уж по обстоятельствам.
     - Сядем? - удивилась Лена. - Я  думала,  что  гномья дорога  только для
гномов.
     - Гном-то  пойдет,  - согласился Коля.  - Да и мне надо. Я все-таки  за
него отвечаю.
     - Тогда и я пойду, - сказала Лена. - Гном-то почти мой.
     Гном  не  возражал. Ни  об  участии  Лены  в  его  делах.  Ни  о  своей
принадлежности.
     - И  я, - сказал  Веня. - Палочками-то  вместе пользовались. Если б  не
гном, кто бы знал про эти палочки.
     - Лады,  - прищелкнул пальцами Пашка. -  Я с  вами. Если  хозяин  опять
встрянет, я уж найду, что ему сказать.
     Коля засомневался.  Одно  дело  -  показать дорогу.  И совсем другое  -
допускать совсем недавнего врага  к сокровенным тайнам. Не мог доверять Коля
тому, кто нагло отобрал у него палочки. Ну не мог, и  все. И сказать об этом
вслух  тоже  не мог.  Побаивался. Вдруг Пашка  сейчас  ухмыльнется  и станет
прежним.  И  Коле стало плохо. Просто от того,  что в  их компанию затесался
такой фрукт, как Пашка.
     -  Ты  чего, Коль,  -  тронул  его  за руку  Димка.  -  Возьми  его. Он
справедливый. Он мне ручку вернул.
     - Тебе-то, конечно, - сказал Коля, опасливо поглядывая в сторону Пашки.
- Ты думаешь, что если к тебе ручка вернулась, то он все всем возвращает.
     - Да, -  обрадовался Димка. -  Ты  только скажи, и он  любого  заставит
вернуть.
     - Кто  бы  мне  палочки  вернул, - еле  слышно прошептал Коля, но Пашка
услышал, поэтому пришлось быстро отвернуться и уставиться в  угол,  будто бы
ничего и не произошло.
     И Димка тоже услышал.
     -  Пашка,  верни ему палочки, - дернул он  Пашку за рукав, представляя,
что  Пашка тут  же сорвется с места и  побежит к  тому  нахальному субъекту,
который зажал неведомые, но видимо очень нужные Коле палочки.
     Пашка не  побежал. Пашка уставился в угол. Не в тот, куда смотрел Коля,
но тоже в угол. Палочки лежали в  кармане, а  рядом  стоял  Димка и ждал. Он
верил,  что  Пашка  достанет  палочки  хоть  с  края   вселенной   и  вернет
опечаленному Коле. И доставать-то палочки  совсем не надо. Вот  они,  совсем
близко. Но как можно расстаться с ними? Ведь четыре волшебных палочки  стоят
очень дорого.
     А Димка смотрел на Пашку и верил  в него. Пашка это  чувствовал, потому
что до этого дня никто в него так не верил. Нет, верили конечно. Что врежет,
что обругает, что пойдет  со своей компахой разбираться в соседнюю школу. Но
Димкина вера  была какой-то другой. И может быть она  стоила  сейчас гораздо
больше, чем все четыре  палочки. Рука потянулась  к карману.  Пашка  обругал
себя.  Он знал, что еще  не раз пожалеет о том, что так беспечно расстался с
могуществом. Знал, что ни один стоящий пацан так бы не  поступил.  Но сейчас
ему совершенно  не  хотелось  быть  стоящим пацаном.  Ему донельзя хотелось,
чтобы в него продолжали верить, как верил в него Димка.
     Палочки были  уже  в руке.  Плотно  сжаты, чтобы не хотелось  крутануть
напоследок и смыться отсюда в свою пустую квартиру.
     - Слышь, Наркота,  - хрипло  произнес Пашка и Коля  вздрогнул. - Слышь,
Колька, - и  Коля повернул  голову  к Пашке. -  На, забери, чтоб только  мои
глаза их не видели.
     Он неловко сунул  свою четверку Коле  в руки и сразу же отошел, а потом
уселся в кресло, уставившись в чисто вымытый пол.
     - Вот видишь,  - сказал Коле  Димка. Гордо сказал, словно это он вернул
палочки.
     Коля  молча  хлопнул Димку по плечу.  Не обидно, а ободрительно, словно
подтверждая Димкину  правоту.  Слов не находилось. Размер слов,  позволявших
оценить грандиозность свершившегося, просто  не умещался в квадратных метрах
Ленкиной квартиры.
     - Я же говорил, - заулыбался Димка. - Пашку стоит с собой взять. И меня
стоит.
     - Мал еще, -  хмуро  сказал Веня. Он тоже не  мог  поверить возвращению
палочек.
     - Возьмем, - твердо сказал Коля. - Парикмахерша сказала не отказываться
от  людей, на которых укажет Капля. Если Капля оказалась у  Димки, значит он
для чего-то нам нужен. Пригодится,  значит.  И будет  нас ровно  пятеро, как
концов у звездочки.
     Спорить никто не стал. Только Пашка ухмыльнулся, но как-то незло.
     - Вечер уже, - тихонько заметила Лена. - скоро мама придет.  А я уборку
еще не закончила.
     - Уже уходим, -  распорядился за всех Коля и первым направился к двери.
Народ потянулся за ним.
     - В общем,  если что, -  донесся ему в спину Пашкин голос, - зови. И не
обязательно,  когда  ночь.  Даже  если по  жизни что  надо. Я не откажусь, я
сделаю.
     Неправильный  какой-то   голос  был  у  Пашки.  Или   Коля  слушал  его
неправильно.  На  глазах вырастал  мираж.  Только какой:  про исправившегося
Пашку или про Пашку хитроумного, коварно втирающегося в доверие.
     Но  ведь  Димка  поверил. И он, Коля,  может. Надо  просто попробовать,
попытаться, даже  через "не  могу".  Цепляя пальцем собачку  дверного замка,
Коля  качнул головой так,  что  булькнуло в ухе. Мираж распался на кусочки и
растаял. Коля поверит. Он уже почти что взрослый. Значит,  может сделать то,
что не хочется. Сделать не вопреки чему-то и не  по приказанию кого-то, а по
своей доброй воле. А интересно, "сила воли" и "добрая воля"  - одно и  то же
или совершенно разные вещи?

        Глава 38,
     <i>которая получилась для Вени самой страшной</i>

     Опасность поджидала Веню за углом. Там, где пролегали  кроваво-багровые
полосы,   оставленные  предзакатным  солнцем.   Опасность   встретила   Веню
зловеще-ласковой   улыбкой.    Опасность   сверкала    колючими   огоньками,
притаившимися в нечеловеческих глазах. А повернуть назад не мог Веня, уже не
мог.
     Нет, это  существо теперь  нельзя  было назвать даже вампиром. Веня, по
крайней  мере, не стал бы этого  делать.  Голова  страшилища распухла.  Лицо
приобрело красноватый оттенок то ли от  проступившей  крови, то  ли от лучей
багрового светила, неуклонно снижающегося над горизонтом. Из рукавов пиджака
торчали скрюченные пятипалые конечности, увенчанные матово-розовыми когтями.
Ножки  семенили  и пританцовывали.  Видимо, от  радости, что  Веня почтил их
своим  присутствием. А  может  они предвкушали, как славно им  будет плясать
танец смерти над растерзанным Вениным телом.
     Наступал  багровый   час,  не  отмеченный  на  подавляющем  большинстве
циферблатов. Потусторонние силы сметали прохожих с улицы в тесные квартиры и
темные подъезды. Стекла в домах полыхали. Все до единого. Те же, что угодили
в тень,  мрачно чернели, как  очки  хозяина Темных Стекол. Им  тоже хотелось
прильнуть  к  всеобщему безмолвному веселью, которое  дарили  холодные  лучи
светила. И Вампир, днем сумрачный и  спокойный, сейчас раздулся от осознания
своего  сверхмогущества.  Он  тоже  вписывался  в  черно-кровавый  карнавал.
Деревья надевали на  себя черную  маску  горя  и  выстраивались вдоль  улицы
скорбными  силуэтами  на  фоне  красного  занавеса  небес,  опустившихся  на
приземистые  колонны  стен,  бурых  от  этого  ненормального  солнца.  Земля
пропиталась красно-коричневым.  Асфальт  растекался  мертвым пламенем.  Дома
склонились над  Веней, готовые  обрушиться  и превратиться в груду хлама, на
которую взберется существо с когтистыми лапами, облизнет выпирающие из пасти
клыки  и завоет,  вознося  славу  кровавому  куполу  над  затихшим от страха
городом.
     Нет,  если бы  на то была  его воля,  Веня благополучно отсиделся бы  в
своей квартире и ни за какие сокровища мира не вышел во двор в багровый час.
Но  об этом  не догадывались ни отец, ни мать. Поэтому в булочную  отправили
именно Веню. А ведь пойди за хлебом кто другой, и  история могла закрутиться
совершенно иначе.
     Если бы за хлебом нужно  было идти отцу. Нет, он бы  просто отмахнулся:
"А, обойдемся!"  И  снова спрятался бы за газету.  Папе  можно  не ходить за
хлебом и мир от этого не рухнет.
     Вот если бы мать сама пошла за хлебом. Ей вампиры не страшны. Вампир не
мамин,  вампир Венин. Личный. Но  мать  только прикрикнет: "Почему опять  не
купили  хлеба?!" И  засыпет в  кипящую воду  несколько пригоршней вермишели.
Побольше засыплет, потому  что и хлеб, и вермишель из муки сделаны. И ничего
страшного в мире не случилось бы.
     Но папе не пришлось вылезать из-за газеты, а маме распечатывать кулек с
вермишелью. Потому  что у них есть Веня, который не может ни отмахнуться, ни
прикрикнуть. И  конец света не наступит,  если  Веня  встанет из-за  стола и
сбегает до ближайшей булочной в час, когда восьмерка и девятка на циферблате
раздвигаются,  выпуская в  свои  ряды  черную  закорючку с острым когтем  на
конце. И часовая стрелка уже  замерла напротив ужасной пришелицы, а минутная
подбирается к безмятежно спящему на вершине числу двенадцать. Но это Веню во
дворе ждет вампир. Маму  же ждет плита и кастрюля с вскипающим супом. А папу
бодрый диктор, который улыбнется и начнет читать про  события  в стране и за
рубежом. И Веня не может не пойти за хлебом, как счастливый Вовка-октябренок
из "Родной речи".
     Разумеется, вампир никуда не делся. Он  ждал. Веня  проскользнул в тени
домов к  ближайшей  булочной, уже предвкушая быстрое  возвращение  домой. Но
злобные  силы не собирались  так быстро  отпускать пленника, забредшего в их
сети.  Может, они хотели  оставить  Веню  в своих владениях навсегда. Вдруг,
когда стрелки на папином будильнике отмерят десять часов, циферблат незримых
часов для Вени полностью прогонит знакомые цифры и заполнится закорючками.
     "Санитарный день". Ужас пробрал Веню. На всякий случай он  изо всех сил
потянул  на  себя  массивную скобу  ручки.  Дверь лязгнула  и  даже  немного
сдвинулась, но не открылась. Надежда испарилась. Можно возвращаться домой. И
тогда цепкие мамины руки поставят Веню перед  собой, а отец на время забудет
про газету и приглушит звук  телевизора, чтобы новости в Таиланде, Индонезии
и Литве не мешали осознанию Вени своего проступка. И его накажут. За то, что
семья  осталась  без хлеба.  За  недогадливость. За лень дойти  до следующей
булочной. За накопившиеся за  неделю мелочи. Потом мать вступится за Веню, а
отец ей не разрешит.  И  они поссорятся. И будут  кричать уже не  на Веню, а
друг на друга, но Вене  от этого будет  нисколько не  легче. А  потом отец с
размаху разобьет тарелку об пол,  а  мать заплачет.  И в квартире  поселится
невидимая, но очень ощутимая тяжесть. Тяжесть,  которую Веня собственноручно
притащит в квартиру вместо хлеба, если не прорвется к следующей булочной.
     Веня  решил схитрить и подойти  к очередному бастиону обходными путями.
Но  обернувшись назад он увидел серую пелену, покрывшую  и траву,  и дорогу.
Она колыхалась,  и  на  поверхность выплескивались  багровые искорки. Парные
искорки.
     Крысомуммии. Они не пропустят Веню тенистым  путем. Остается всего  две
дороги:   или  домой,  или  вперед,   к  одинокому  киоску,  прижавшемуся  к
деревянному бараку в дальнем конце улицы.
     Вампир  стоял  на  самой  середине  проезжей  части.  Вот  бы  пронесся
скоростной автомобиль и мощным ударом отбросил переломанное тело к  стене. И
Веня благополучно добрался бы до киоска. Но все  до единой  машины исчезли с
Вениного  пути.  И  Веня  вышел  на  улицу,  оставив за  спиной  захваченный
крысомуммиями двор.
     Солнце  раздулось  как  голова вампира  и  теперь  багровело  над самой
землей. Здесь  не было тени.  Всю улицу охватили багровые лучи, лишь деревья
скрючились уродливыми черными  статуями,  да  темнел  далекий киоск,  словно
поставленный  набок  громадный  спичечный коробок.  Толстый.  На 120 спичек.
Такой  же,  как  Веня  обнаружил  в  отцовском  ящике,  наполненном  всякими
странными вещичками.
     Улицу  окутывало  не только  кровавое сияние, но и тишина.  Веня напряг
слух.  Нежный.  Чуткий. Музыкальный. Обеспечивавший ему  в  младших  классах
пятерки по  пению. "В Куединском районе плюс  семь, в Большесосновском  плюс
шесть..."  - тихо донеслось  до Вени и оборвалось. Странно  донеслось, будто
говорил почти что сломанный инопланетный  робот. Знакомые звуки превратились
в потусторонние голоса, разбились на эхо и  погасли. Тишина победила. Тишина
оглушала. В уши словно  забилась вата и ее  нестерпимо хотелось вытащить или
хотя бы  проткнуть.  Внутри ушей что-то вибрировало  и ворочалось, как будто
там копошилась крохотная крысомуммия.
     Надо  было  удирать,  пока  Веня   сам  не  пропитался  лучами  заката.
Мимолетный взгляд  на часы не порадовал. Черная закорючка вполне освоилась и
съела  девятку.  Но хуже  всего  оказалось  то,  что семерка начала противно
выгибаться,  превращаясь  в узловатый палец  с  зарождающимся  коготком.  До
киоска лежала пустынная дорога, но Вене  требовалась  тень. А справа высился
выросший  как  по волшебству  забор, отгородивший  полуразрушенную  избушку.
Слева  был  отличный проход,  но  там  маячил мужик в  телогрейке. Он что-то
разрывал возле бортика, уводящего в подвал, и приговаривал: "Не так-то все и
просто, господа хорошие, не так-то  просто."  Лицом  он напоминал известного
летчика Скаржинского, первого из поляков, пролетевшего над Атлантикой в 1933
году.
     Неправильность  дрожащим маревом  загородила обходную  дорогу.  Обычный
мужик в  телогрейке  матерился  бы  через слово, а  этот вел  себя  чересчур
странно. Из полуоторванного кармана торчала скрипка. И  Веня не пошел  туда,
потому что скрипки не  носят в карманах телогреек,  а бродяги  не похожи  на
знаменитых летчиков. Потому что мужик получился неправильным, таким  же, как
и Венин вампир, как  кровавый вечер, как  закорючка на циферблате. И  спасти
Веню мог только хлеб. Там, в далеком кисоке, к которому ему предстояло  идти
через залитую багровым светом улицу.
     И тогда вампир  заговорил. О! Лучше бы  он молчал.  Потому что молчание
подтверждало,  что какие-то  незримые  правила  еще  выполняются.  Но  голос
обрушил законы. Голос  взвился ехидным  фальцетом  и водрузил  мертвый  флаг
победы на горе ужаса. Вениного ужаса.
     Вампир торжествовал и прикрикивал внятно и складно. Словно пел.  Голова
его свешивалась над  Веней, а ноги топали по острым досочкам забора. Как это
у  него получалось, Веня  понять  не мог, но  ему  было не  до  рассуждений.
Голосок  вампира,  вкрадчивый, плавный и нескрываемо  триумфальный  давил на
Веню и пригибал к земле.
     "Мне нечего бояться. Мой час уже пробил. Гляди-ка мальчик Веня, куда ты
заступил."  -   голос   закрадывался   в  душу,  а   топоток  ног   ритмично
аккомпанировал.
     Слева  снова замаячил проем. Веня подобрался и решил  скоростным нырком
ворваться  в  тень  двора.  Но в  проеме по развалившейся  хоккейной коробке
раскатывал веселый,  злобно скалящийся Буратино. Не из детского фильма, нет.
И  не из книги.  Свой собственный,  Венин  Буратино. Который точно знал, что
делать  с  Веней, когда тот попадет  ему  в деревянные, не  чувствующие боли
ручки. Пока Буратино был занят. И гоночная машина описывала  следующий круг.
Совершенно бесшумно. Буратино смотрел перед собой остекленевшим глазами и не
замечал Веню. Пока не замечал. И надо  поскорее шагать вперед, пока гоночная
машина не сменила курс и  не выехала на улицу наперерез Вене. Ноги едва-едва
отрывались от земли. Возможно, их сковывал медоточивый голосок.
     "А-а-а, не лужи те просторы, и грязью  не назвать. Ты чуешь силу страха
и поздно  отступать," - огромная голова вампира внезапно очутилась у другого
уха,  а ноги,  обутые  в блестящие бордовые туфли скакали, то по дребезжащим
карнизам подоконников, то по балконным перилам, то просто по стенам, касаясь
их лишь  ребрами  подошв.  Голосок  тянулся  непрерывно,  не  давая  Вене ни
малейшей передышки, чтобы успокоиться и перестать бояться.
     "Дорога твоя станет... скользить... как-будто чья-то кровь. И с  каждой
новой ночью сила страха... приходит вновь и вновь."
     Голос  не  отдыхал  ни  секунды,  как  будто  перед  Веней  выделывался
противный рэппер из полузабытого фильма то ли про психа на мотоцикле,  то ли
про группу парней, забравшихся ночью в заколоченный  дом  и обнаруживших там
странных существ в людском обличье.
     "А скрыться  невозможно, сила страха... поймает, не щадит... Где ползал
мальчик  Веня,  только  тело... горелое  чадит...  А  это и не  правда... не
истина... возможно, и не ложь... И видит мальчик Веня, с пути...  своего  не
свернешь."
     Веня видел, что сворачивать бесполезно, но он и не хотел сворачивать. А
киоск  откатывался  все дальше  и  дальше.  И  расплывался в  дрожащем  алом
воздухе. Солнце коснулось земли  и нестерпимо  светило  в  глаза,  не  давая
рассмотреть ускользающую цель.
     И вдруг оно стало добрым. На каких-то несколько секунд. Всего секунд на
пять или семь. Киоск  заметно  приблизился. Голос вампира захлебнулся, а сам
он сдулся и превратился в плоскую картинку. Как в парке аттракционов, где за
десятку прошлым летом можно  было сфотографироваться  с разными  страшилами,
наклеенными на выпиленный из фанеры силуэт.
     Веня рванул к киоску, что есть сил, подгоняемый... страхом.
     И  тут же солнце вновь ослепило его кровавыми лучами.  "Сила страха!" -
взвыли  в  едином  порыве  десятки  крысомуммий.  Сотни.  Тысячи.  В  каждом
полыхающем окне за солнечными бликами на стеклах угадывались огромные головы
беспощадных крысомуммий. А вампир  уже оправился и снова  стал  гигантским и
неопределенным.   С  багровой  головой,  свисающей  над   Веней.  И  ногами,
отбивавшими ритм, то  по  доскам далекого забора,  то по еще  более  далеким
стенам. "Сила страха!" - взревел он, набирая мощь. И зловещим эхом подхватил
его рев  многоголовый хор  крысомуммий. А голосок словно  сплетался  в  злой
непрерывный ручеек, укрытый от добрых людей в колдовской чаще и  пробившийся
из тех  запредельных  просторов прямиком  в Венины  уши.  То в  левое,  то в
правое.  Как  стереозаписи  из громаднющих колонок  музыкального  центра  на
школьных дискотеках.
     "Боишься,  мальчик  Веня, не выбраться  тебе. И в том, что ты  боишься,
признайся  сам себе.  Другие засмеются,  другие  не поймут. Для них твои все
страхи, смешная только муть."
     Голос  крепчал,  хотя  он  уже не  мог  остановить  Веню.  Ноги толкали
мальчика вперед. Черный контур киоска рос на глазах, но... оставался все так
же далеко. Зато  голова вампира скалилась выпирающими клыками совсем близко.
То слева, то справа.  Смена  положения стала неразличимо  частой,  Вене даже
казалось, что целых два вампира несутся рядом с ним. Один по забору,  другой
по стенам домов, ловко перепрыгивая промежутки.
     "И хочется  признаться. И  знаешь, что нельзя... Естественно  нельзя...
Над  страхами  смеяться будут вместе родители, друзья...  И ты соврешь,  что
храбр