сунулся в открытую форточку и перегнулся, упершись руками в подоконник... И тут случилось неожиданное: надо мной послышался жуткий вой на высокой ноте, и кто-то крепко вцепился в мои кудри, пытаясь приподнять и вытолкнуть обратно в форточку... Извловчившись, я обхватил этого "кого-то" за торс и повалился на него. Это оказалась крупная женщина -- она была в панике и яростно сопротивлялась, царапаясь всеми десятью пальцами и отчаянно кусаясь... Наконец, я скрутил ей руки и связал их за спиной поясом от ее халата, а рот заткнул подвернувшимся под руку кухонным полотенцем. Фу-у-ух... Ну и угораздило меня попасть не в ту квартиру! Я рассмотрел женщину: голова ее была в железных бигудях, лицо красное и некрасивое, в глазах страх, халатик задрался до груди, обнажая ничем не прикрытые мясистые бедра... -- Извините, ошибочка вышла, -- сказал я ей как можно более спокойно, -- дайте я вас прикрою. Что ж вы это... нижнем бельем пренебрегаете. Женщина только промычала в ответ, глядя на меня изумленно. -- Я сотрудник уголовного розыска Парагазаормонов, -- соврал я, произнося фамилию как можно невнятнее и запутаннее, -- в этом доме ожидается один особо опасный преступник, бежавший из колонии строгого режима, и мы на него ставим засаду, -- я пронес перед ее носом свое служебное удостоверение, достаточно быстро, чтобы она не смогла его толком рассмотреть. -- Вы мне верите? Она с готовностью покивала головой -- что ей еще оставалось делать?! -- Вот и прекрасно. Я извиняюсь за принятые к вам меры. Я ведь не видел, кто на меня нападает, а рот я вам заткнул, чтобы вы не вспугнули преступника. Женщина обрадованно закивала в ответ. -- В вашей квартире больше никого нет? Она отрицательно помотала головой. -- Вот и чудненько, -- сказал я. -- Сейчас я вас развяжу, и вы будете оказывать мне содействие и помощь, договорились? Я развязал ее. Она тут же вскочила и, быстро осмелев, заявила: -- Я буду жаловаться на вас! -- Это ваше право, -- согласился я, -- но только после окончания операции. -- А теперь я вас попрошу об одном одолжении: я чертовски устал. Всю ночь преследовал преступника, а теперь вот засада... Я немного отдохну на диванчике, а вы прислушивайтесь. Услышите что-то подозрительное -- сообщите. -- Это бог знает что! -- возмутилась хозяйка, но не сильно возмутилась, а так, по-будничному. Вероятно, она привыкла жалеть уставших мужчин. -- Подождите, я вам подушку принесу. Не дожидаясь подушки, я улегся на диван и тотчас отключился. В этот раз бог миловал меня и никаких кошмаров мне не привидилось. Проснулся я от того, что меня тормошили за плечо. Я с трудом разлепил веки и увидел перед собой незнакомую женщину... Нет, кажется, это была та самая, только без бигудей -- теперь у нее на голове были вполне симпатичные вьющиеся локоны с каштановым отливом. И сама она вполне привлекательной на этот раз показалась... На ней был все тот же легкий халатик, в отвисшем вороте которого просматривались островисящие груди. Не удержавшись от искушения, я засунул руку под халат. -- Вы что?! -- отпрянула она, зардевшись. -- Я вас по делу бужу, а вы с глупостями! -- По какому делу?! -- зевнул я, демонстративно почесывая между ног. -- В соседнюю квартиру уже три минуты какая-то дамочка звонит -- я в глазок ее видела, растрепанная лахудра такая. Я встал и приложился к глазку: перед дверью покойного профессора стояла Анна. -- Идите на кухню, -- сказал я. -- Это наш агент, мне нужно с ней переговорить. И не подслушивайте! Хозяйка послушно удалилась, а я, открыв дверь, втащил Анну в прихожую. Вид у нее был жалкий: волосы торчали в разные стороны, а под глазом был фиолетовый синяк. -- Ты сволочь! -- набросилась она на меня с кулаками. -- Ты меня бросил связанную, и меня увезли бандиты! Хочешь знать, что они со мной сделали?! -- Зачем же ты открыла им дверь в машине? -- спросил я, с трудом переваривая неожиданную информацию. -- Они облили ее бензином и сказали, что подожгут, если я не выйду! -- заревела она. -- Они меня чуть до смерти не замучили, а потом они накурились травы и уснули, а я убежала... Тут кровь мне ударила в голову: над моей любимой женщиной жестоко надругались! -- Адрес! -- взвыл я в ярости. -- Адрес записала?! -- Вот, -- протянула она мне смятую бумажку. -- Ну, с-суки!!! Я отвел Анну на кухню и сказал хозяйке: -- Эта женщина пострадала от бандитов. Окажите ей первую помощь. Врача вызывать пока не надо. Все. Я буду через час. 14. Рыба-осмехун -- Кто? -- послышался за дверью голос. -- Мосгоркастрат, -- процедил я сквозь зубы. -- Не понял... -- Санэпидемстанция. Дверь приоткрылась на цепочке, но этого было для меня вполне достаточно: я мощно толкнул ее плечом, цепочка слетела, жалобно звякнув. Я толкнул еще раз -- хозяин квартиры повалился на пол, получив дверью по лбу. Я вырубил его ударом ноги по горлу, но не смертельно, а так, слегка, и ворвался в комнату, чтобы рубануть остальных, но никого больше не было... Я на всякий случай осмотрел квартиру: это было типичное мещанское гнездо с коврами на стенах, с искусственной медвежьей шкурой на полу перед диваном, со зверевскими финтифлюшками в серванте и с люстрой из чешского стекла. Стоп! В серванте была фотография в рамке... Я взял фотографию и с удивлением рассмотрел ее: на ней была изображена счастливая на вид парочка, танцующая танго в ресторане. Вне всякого сомнения, это была Анна и тот мужик, которого я вырубил. Черт побери, опять я попал в ловушку! Я перетащил хозяина из прихожей в комнату, усадил на диван и полил его голову водой из чайника. Он с трудом очнулся. У него был вид жалкого интеллигента: карие подслеповатые глаза, редкие волосы, мясистые безвольные губы. На вид -- лет тридцать, но лицо наивно-детское. -- Кто это? -- сунул я ему под нос фотографию. -- Я с женой, -- промямлил он. -- Где она сейчас? -- Не знаю, -- ответил он жалобно. -- Вчера она ушла к маме, но у мамы ее нет... А вы кто? -- Я -- наемный убийца, -- сказал я вразумительно. -- Она послала меня сюда, чтобы я убил тебя, -- и тут меня разобрал дикий хохот. Это же надо, девка просто изгаляется надо мной, а я ржу, как беременная лошадь. -- Что с вами, у вас истерика? -- спросил наш муж. -- Неа, рыба-осмехун, -- сквозь слезы пробормотал я. -- К-какая рыба? -- переспросил он. -- Коньяк у тебя есть? Или что еще? -- Я не пью, но коньяк есть, -- торопливо сообщил муж и поскакал за бутылкой. -- Рюмахи не забудь, -- напутствовал я его, -- Я зато пью, -- и чуть тише добавил, -- и жена твоя опрокидывает только дай. После моей пятой он все же переспросил о рыбе. -- Да это еще со студенческих лет, -- начал я, -- как-то загораем на пляже. Середина дня. Жарюка лютая. Детей даже нет на пляже -- так палит. Тишина стоит -- каждый плеск волны как гром. Вдруг появляется мужик с ластами, надевает маску, заходит в воду. Отплывает. Скука полная. Мы все напряженно раглядываем его действия. Давай наливай, заслушался, блин. Тот отплывает, потом возвращается, что-то поправляет и опять уплывает. Налил? Себе налей. Ну как знаешь. Мы сидим. Ты въехал, что тишина и жарюка? Так вдруг около буйка мужик выпрыгивает на метра полтора из воды, срывает маску и дико ржет. Потом гигантскими гребками подплывает к берегу и содрав ласты убегает, при этом истерически смеясь. Поехали. Мы сразу придумали, что это рыба-осмехун подлавливает аквалангистов, травит их анекдотами, и те от смеха тонут, а наш чудом уцелел, потому что с чуством юмора у него беда была. Теперь понял? -- Ага, а знаешь, -- пожаловался он мне. -- Я не выпиваю, не курю, ей не изменяю, зарабатываю прилично, а она меня презирает, я ведь чувствую! Но не знаю, за что... -- Прибор у тебя нормально функционирует? -- всеми мускулами лица я изобразил сочуствие. -- Да, все в порядке... Только она не хочет. "Хм... не хочет", -- усмехнулся я про себя, но из деликатности виду не подал. Вообще я очень переживаю, когда вижу своих покойных с другими. Не пугайтесь, я для себя всех своих бывших подруг называю покойными. Зато, когда вижу их мужиков, так и хочется сказать им в лицо какую-небудь интимную деталь. Надо как-нибудь попробовать сказать, интересна реакция. -- Как фамилия? -- деловито осведомился я. -- Лучше мне на самом деле умереть. Я и сам собирался, но все никак решиться не мог... -- Сначала фамилию скажи! -- потребовал я. -- К... -- начал было он и неожиданно разревелся. -- Чего? -- не понял я, -- Тебе мало показалось? Да и не прикладывался, вроде... -- А вы правда наемный убийца? -- спросил он, вытирая салфеткой слезы. -- Да ну тебя... Такого, как ты, и убивать-то не стоит, -- отмахнулся я от него. -- Найди себе лучше другую бабу, может, и выйдет чего. Фамилию свою выкладывай, секретчик ты наш. -- Мне другая не нужна! -- набросился он на меня. -- Я Анну люблю! Где она? -- Угомонись, -- небрежно отпихнул я его. -- Ты ж не пил, с чегой-то ты вдруг так завелся? Я встал, собираясь преподать очередной показательный урок гостеприимства. Несчастный муж вдруг решил, что я собираюсь уходить и, неожиданно проявив прыть, схватил с журнального столика бутылку коньяка, разбил ее об стену и наставил на меня острое стекло. -- Я тебя не отпущу, пока ты мне не скажешь, где моя жена! -- заорал он злобно. -- Придурок... Я спокойно пошел на него. -- Цветочек убери, детка, а то будет третий прием "бо-бо". Он закрыл глаза и как мамонт побежал на меня, рогом выставив "розочку". Я пропустил его чуть правее себя и отрывисто насадил на коленку, потом ударил в ухо локтем, и резко развернув его в воздухе, забрал из податливых ручонок остатки коньячной бутылки. Он рухнул. Я склонился над ним -- он не дышал. Черт побери, я действительно убил его! Нет, не может быть... И правда не дышит!!! Памятуя о бабушке-молотобойке, я уже не стал утруждать себя проверкой артериального давления, а стер свои отпечатки пальцев с фотографии и отправился разбираться с Анной. 15. Шведская семейная ячейка Ох, как я был зол! Казалось, разорву мерзавку на части за ее шуточки, но по мере приближения к дому, в котором я оставил Анну, мной овладевала странная расслабленность. Было такое чувство, что я возвращаюсь с холодной мокрой улицы в теплый уют, где меня ждет ласковое домашнее существо... Проклятая иллюзия -- ничего не мог с ней поделать: у самого себя на глазах я превращался в благодушного идиота, типа аниного покойного муженька, царствие ему небесное. Вот откроет она мне дверь -- схвачу ее за глотку и призову к ответу! Так я настраивал себя. Но дверь мне открыла хозяйка квартиры... Черт, даже не узнал, как зовут ее. Она была явно навеселе. -- А вот и Мастер! -- заорала она радостно, бросаясь мне на шею. -- Вы что тут, упились, что ли?! -- недовольно пробурчал я. -- Ты не свисти, -- заявила хозяйка. -- Пойдем покормлю тебя. Мы тут с Анечкой оладьев напекли под водочку. -- С Анечкой?! -- Нет, с королевой Анной! Ну проходи уж на кухню, граф Гарсия -- известный пироман! Я зашел на кухню. Анна со счастливым видом поедала оладьи в сметане. -- Ну как? Замофил? -- спросила она с набитым ртом. -- Да иди ты! -- отмахнулся я. -- Лучше мне, бабы, водки налейте! -- Какие мы тебе бабы?! -- возмутилась хозяйка. -- Мы мирно пашущие советские женщины! -- А с вами я и вовсе не знаком, -- сказал я, вырывая у нее из рук запотевшую бутылку "Русской". -- Вот хам! -- возмутилась она. -- Когда лапать меня лез, имени не спрашивал! -- Он к тебе лез?! -- окаменела Анна. -- Конечно, за сиськи дергал, как телушку! -- пожаловалась хозяйка. Я раскрыл рот, чтобы дать достойный ответ, но тут получил от Анны смачную звонкую оплеуху. -- Ты чо? -- удивился я. Анна ничего не ответила. Она сидела строгая и бледная. Я с удивлением ее рассматривал, как первую женщину, давшую мне по роже. Мне хотелось сообразить, что ответить, но мысли в голову не шли. В голове было пусто и звенело. Особенно меня удивило то, что я не успел поставить блок. Всегда в фильмах удивлялся, как мужики пропускают простецкий удар, а тут сам под него залетел и среагировать не успел. Наверно подсознательно в мужике зашито, что бить женщину неэтично, а может христианство со своей второй щекой на мозги мужского населения так фатально накапало. Надо вспомнить, масульман пощечинами врачуют их женщины востока? А хотя они у них дисциплинированные, за пощечину им могут все что угодно припаять. Значит все же христианство, а не дурацкое джентельменство. -- Да ладно вам, как дети! -- сказала хозяйка. -- Давайте лучше за знакомство выпьем. Меня Тоней зовут. Она разлила и мы выпили, молча и не чокаясь. И в тишине закусили солеными помидорами. -- Ой, кажется, милиционер родился! -- нарушила молчание Тоня. Анна не сдержалась и прыснула от смеха, многозначительно на меня глянув. -- С хозяйкой мы познакомились, а вас как зовут, девушка? -- обратился я к ней, -- Фамилию я вашу уже знаю, впрочем, -- я попытался применить излюбленный прием следователся. -- Между прочим, это фамилия мужа, -- ответила Анна, смягчаясь. -- Так что она ни о чем не говорит. -- А имя? -- спросил я ее. -- И имя, -- серьезно ответила она. -- Имен может быть тоже энное количество. В детстве меня, например, родители Анютой звали. Во дворе Нюсей и Анкой дразнили. А один придурок в институте Нюрой называл. Еще Нюша -- есть имячко такое... -- Ну и что? -- не понял я. -- Да то. Тебя как зовут, ты считаешь? -- Ну, Михаил, -- неохотно ответил я. -- А может... ой! -- закрыла рот рукой, вспохватившись, Тоня. -- Чего?! -- не понял я. -- А может, ты Мойша на самом деле? -- подмигнула Анна Тоне. -- Или Майкл? -- А может, Мигель? -- поддержала ее Тоня. -- Да ну вас, девки! -- разлил я по очередной стопке. -- Не пойму, к чему вы клоните. -- Да к тому, -- сказала Анна. -- Никому ведь не придет в голову сказать "Архангел Мишка" или "Мойша косолапый"! Вот и получается, что имена эти разные. -- Ну и что? -- не на шутку удивился я. -- А то, что раз у тебя имена все разные, значит, настоящего имени и вовсе нет! -- Хм... -- задумался я. -- А раз у человека настоящего имени нет, он может сам себе любое имя взять, какое понравится. Или ему другие новое имя дадут. -- Как это? -- усомнился я. -- А вот так это. Кличку дадут. Тебя, например, Мастером назвали. -- Ну, назвали, и что с того... -- А то! Это многое меняет, между прочим. Вот, например, сосед за стенкой этот несчастный. Жил себе спокойно. Преображенский и Преображенский... Мало ли Преображенских? Но он к тому же еще и профессор. Профессор Преображенский... Знакомо звучит? -- И точно! -- встряла Тоня. -- Я фильм смотрела... -- Вот видите, -- продолжила Анна. -- Вот живет профессор Преображенский... Таких профессоров Преображенских, как он, тоже, наверное, не мало. Живет этот профессор Преображенский и ни о чем таком особо не помышляет, пока к нему не устраивается домработницей некая Зиночка... -- Уй, -- всплеснула руками Тоня, -- а я-то думала, где я тебя видела?! -- Ну и вот, -- невозмутимо повествовала Анна, -- устраивается к нему на работу Зиночка, потом приносит с улицы бездомного щенка Шарика... -- Кажется, я начинаю врубаться! -- заявил я. 16. Журфикс Я проснулся посреди ночи от холода и увидел, что лежу голый на кровати. Я повернулся направо и уткнулся носом в пухлую женскую грудь, повернулся налево -- разглядел в темноте белую обнаженную спину. А, ну да, это Анечка с Тонечкой... Кажется, мы накануне изрядно наклюкались. Помню, сидели за столом, болтали о чем-то, потом ругались, потом песни пели, потом... Потом я, кажись, уснул за столом, а дальше не помню -- все равно как выключателем в мозгу щелкнули и сознание отключили. Бошка болит, а тут еще музыку за стенкой крутят. Что-то знакомое... О, вспомнил! Увертюра рок-оперы "Иисус Христос -- супер-стар". И чего не спится людям?! И вдруг до меня дошло: музыка доносилась из-за той стенки, где была квартира профессора! Что за черт... Я растолкал Анну. -- Что, пора? -- спросила она, сладко потягиваясь. -- Куда пора? -- удивился я, но тут же сообразил, что это она со сна так говорит -- приснилось ей, наверное, что собирается куда-то. -- Слышишь, музыка играет? Она, ничего не ответив, проворно соскочила с кровати и быстро оделась. -- Чего сидишь, как пень? -- сказала она небрежно, как мужу, с которым прожила много лет. -- Портки надевай! -- Зачем? -- За тем, чтобы фужеры елдой со стола не сбивать как слон в фарфорной лавке! -- Какие еще фужеры? -- удивился я. Но брюки все же натянул. -- На фуршет пойдем -- нас позвали. -- Кто? -- Кто-то... -- недовольно проворчала Анна. -- Разговорчики в строю. А эту здесь оставим, пусть поспит бедная женщина, -- она заботливо накрыла Антонину одеялом. Мы вышли на лестничную площадку и позвонили в соседнюю дверь под номером 50. Я, конечно, виду не подал, но был весьма изумлен: с той стороны двери щелкнули замки, и на пороге перед нами предстал сам профессор Преображенский. Он был теперь не в хирургической робе, а во вполне изящном лазоревом халате и турецких туфлях с загнутыми носами. Вид у него был странноватый -- дореволюционно-интеллигентский. -- Милости прошу, -- расшаркался он перед нами, театрально отставляя в сторону руку с бокалом мелкопузырчатого шампанского. -- Рад вас видеть в полном здравии, -- пробурчал я в тон ему. -- Я, как всякий персонаж, неистребим, -- весело воскликнул профессор. Он был слегка навеселе. Мы прошли в гостиную -- в ней плечом к плечу толпилось человек 50 народу. Одеты они были довольно-таки пестро: один был в белой мантии с красной подкладкой, другой -- в кальсонах, третий -- в голубом хитоне. А один упитанный мужик в сером летнем костюме отличался от остальных тем, что голова у него была не на шее, как у всех, а в полусогнутой руке на уровне груди. Когда он говорил, окружающим приходилось из вежливости наклоняться к этой его смешной голове. На лице его были сверхъестественно большие очки в черной роговой оправе, а на лысине -- шляпа пирожком. -- Ты его знаешь? -- взвигнула от восторга Анна. -- Впервые вижу, -- поморщился я. Терпеть не могу бабской экзальтации. -- Ну как же -- это ведь Берлиоз! -- возбужденно подпрыгнула она. -- Композитор? -- нарочито зевнул я. -- Да нет, ты ничего не понимаешь. Это тот самый, которому трамваем отрезало голову. -- А... -- протянул я. -- Фу, какой ты скучный! -- возмутилась Анна. -- Видишь, он рассказывает какой-то анекдот, а те трое, что ржут рядом с ним -- Понтий Пилат, Иешуа и Воланд. -- Пить бум? -- подскочилa к нам услужливого вида жирная черная кошенция. -- Водка холодная есть? -- спросил я, почесывая у нее за ухом. -- Фр-р-р, -- брезгливо отстранилась то ли грудастая кошка, то ли девушка с кошачьими усами. -- Водяры не держим-с. Могу предложить "Дон Пириньон", "Мартель" или "Мутон кадет" из коллекции барона Ротшильда. -- Ты мне, котяра, не трынди, -- предупредил я ее по-свойски. -- Будто я не знаю, из каких коллекций кадеты-мудеты бывают. Если через триста секунд холодной водки не нарисуешь, займусть скотоложеством! Гнездит оно мне, понимаешь, не-е-е держим-с-с! Кошечка хотела было огрызнуться, но вовремя передумала и, ловко выпрыгнув в форточку, грацизно отправилась в дежурную палатку. А я, не теряя времени даром, стал разминаться "Мартелем". -- Разрешите представиться, -- подскочил ко мне ублюдочного вида мужичок с жидкими усиками в разбитом пенсне и укороченных брючках. -- Кто такой? -- покосился я на него. -- Ну как же, -- смутился он. -- Бывший регент. -- А, тот самый, -- догадался я. -- Забыл твою фамилию. Да ну и фиг с ней. Я с шестерками все равно не разговариваю. -- Покорнейше прошу прощения, -- откланялся он, пятясь задом. Тут я заметил, что многие на меня поглядывают украдкой с явным уважением, будто даже боятся не то что подойти, но и взглянуть прямо. "Однако, -- подумал я, -- не знаю, к чему это, но мне крайне в жилу!" 17. Лед тронулся Внезапно стало относительно тихо. Тот, которого Анна называла Иешуа, взошел на трон, услужливо сделанный окружающими из перевернутого на бок цветного телевизора Рубин. Парень поднял руку и ломовым басом провозгласил: "Всем лечь -- суд идет". Все скоренько, как будто это ограбление сберкассы, строем легли на пол, но легли не на животы, а на спины, каждый старался прилечь поудобнее, поближе к Иешуа, или же чтобы лежать спиной на ковре, подальше от сквозняка. -- Нам тоже прилечь? -- спросил я свою невеселую спутницу. -- Еще чего! Тебе к Нему, на телевизор, а я тут подожду. Я спокойно, в судах все же не впервой, прошел и сел на телевизор, при этом Иешуа подвинулся. -- Тронулись? -- с молодецким прищуром поинтересовался он. -- А як же! -- вторил ему я. -- Сего числа, сего года постанавляю. Слушается дело рабы божьей Маргариты в миру Анны, -- проорал он мне басом на ухо. Анна стала негромко плакать, растирая тушь по лицу. -- Грешна ли ты дочь моя, мать твою? -- задал ей каверзный вопрос Иешуа. -- Грешна, Ваше сиятельство, ох как грешна, -- заголосила Анна. -- Будем попунктно или сразу все расскажешь? -- Сразу, вашескоблродие, сразу-то оно и легче. -- Ну сразу, так сразу. Прелюбодеянием занималась? С этим? -- добавил Иешуа, ткнув меня пальцем в бок. Больно так ткнул, зараза, не по доброму. -- Угу, еще как занималась, -- не стала отпираться Анна. Я стал прикидывать, смогу ли я их всех перегасить, если цирк затянется. -- И не думай, тут тебе не ученая малина, -- шепнул мне на ухо Иешуа. -- И я тебе по секрету скажу, только тебе, как другу, я не Иешуа, а Джон, вникаешь? Так что и не думай! -- Ну что думаете, люди добрые? -- спросил Иешуа аудиторию. -- Стенка, вышка, -- заерзали по полу слушатели дела. -- Свидетеля какого-никакого было бы неплохо, -- проскрипел профессор Преображенский, явно намекая на себя. -- Введите свидетеля, -- зарычал мне на ухо Отец Народов. Двое здоровенных детин ввели вяло упирающуюся Тоньку. -- Расскажи-ка мне, Тонечка, где была, -- почти по-детски добрым голосом спросил он перепуганную, растрепанную, полуголую дебелую бабу. -- Я была девушкой юной, сама не припомню когда, -- залилась фальцетом Антонина. -- Антоша, ради бога увольте, -- заметил профессор с пола. -- Так вот, -- начала свой сказ Тоня. -- В бытность мною девушкой, как-то случился со мною конфуз. Утречком просыпаюсь, а моя витту меня покинула. -- Чего, извиняюсь? -- переспросил половой профессор. -- У него спроси чего, и не чего, а кто! -- резанула Тоня, кивком указывая на меня. -- Села я перед зеркалом, растопырив ноги, глядь -- между ними черная такая, противная дыра и из нее дует страшно, как из розетки. Я кинулась искать, и нашла мою горемыку-путешественницу. Я-то к ней никого не подпускала, а она шлюхачит около ресторана "Украина" и предлагается направо и налево, a ее высокие чины только и знай, что на больших машинах катають. Со мной даже знаться не желаить. Когда я пыталась уговорить ее вернуться взад, амбалы, типо этих, -- она попыталась вырваться, -- мне чуть все кости не переломали, сказали: "Будешь клиентуру отбивать, забудешь название столицы нашей родины", -- слыхали такое? Название я забуду! Да я это название с кровью матери! -- Ниче не напоминает? -- подмигнул уже в который раз мне Иешуа. -- До противного похоже на мой давишний сон, -- согласился я. И вроде сказал я это полушепотом, но разнеслось все как из мегафона так, что все лежащие стали активно кутаться, как от ветра. -- Действительно лед тронулся, -- непонятно, с кем и чем согласился ОН. -- Суд закончен, я выношу решение. Все встали, при этом так тщательно отряхивали коленки, будто лежали не на спинах. -- Принимая во внимание былые заслуги подсудимой, -- на фразе "былые заслуги" ОН пошловато ухмыльнулся в козлиную бороденку, -- а также чистосердечное признание... -- Стойте, стойте, -- его прервал вбежавший в неизвестно какие двери муж Анны. Голова его была перевязана пестрым поясом от халата так, что он походил на индейца племени апачи, вырывшего тамагавк войны. -- Я настоятельно требую смертной казни предавшей мя жене, -- спокойно, как на сеансе аутототренинга молвил наш муж. -- Слово мужа -- закон, -- быстро согласился ОН. -- Подсудимая награждается смертной казнью путем запрыгивания под поезд. Все вокруг радостно засуетились, наполняя стаканы. Фраза была до того идиотичная, что я не сразу допетрил смысл, да и к тому же меня сильно отвлек Берлиоз, который на радостях стал стучать своей головой об пол на манер баскетбольного мяча, потом довольно сносно повел и в высоком затяжном прыжке загнал свою отрезанную голову в богемскую вазочку с тюльпанами. -- Ваше последнее желание, мадам, -- с трудом перекрикивая воцарившийся гвалт спросил Иешуа. Меня с телевизора мягко согнал Воланд, со словами: "А ну-ка, гыть отседова!" Затем он мутным взором посмотрел на Анну: -- Мариша, попроси у него денег, хоть погуляем напоследок по-человецки, -- сказал и зычно с тройным эхо икнул. -- Господи помилуй и спаси, -- промямлил он и неуклюже перекрестил рот. -- Пускай этот проводит меня к станции, вот мое последнее желание, -- прошептала дрожащим голоском Анна, указывая на меня. 18. Танки идут ромбом Мы шли, и тонкий лед с вмерзшей в него заиндевелой красной листвой позвякивал под ногами. -- Куда мы идем? -- спросил я бодро, втягивая ноздрями колкий морозный воздух. -- На электричку, -- подумав, отозвалась Анна. -- Зачем? -- Не спрашивай. Может, раскажешь чего? -- предложила она невесело. Я в такие моменты всегда рассказываю одну и ту же историю. -- Ну слушай, -- сказал я и, засунув левую руку в карман брюк, правой тщательно приобнял свою спутницу, a затем методично ускорил шаг. -- Когда я служил в армии... -- У тебя что, в жизни только армия была, почему вы, мужики, лишь о ней всегда и вспоминаете? -- Не перебивай, а то обижусь. Это не совсем об армии, или вернее совсем не о ней. Так вот, служил я в армии, был у нас капитан по фамилии Мересьев. Знатный мужик, по нему все офицерские жены сохли. И не потому, что он был, там, красив безумно, или в постели гож, просто он был лучшим танцором и певцом в округе. У мужика славный баритон был, когда он пел хотелось плакать. Дамы, в общем, не сдерживали себя в этом деле, а нам приходилось крепиться. Так вот, как-то раз он пошел в лес по грибы, там упал в яму, сломал ногу. Стал ползти в сторону части, перепутал направление и мощными гребками уполз в чащу. Хватились его дня через три. Жена привыкла к его "пропажам", но потом все же стали искать, и не найдя порешили, что какая-то сердцеедка его все же охомутала. Даже рапорт наверх не стали подавать, мол когда найдется, тогда и намылим холку. Ты меня слушаешь? -- Уже да. -- А он полз днями, занес какую-то заразу в рану, и когда дополз до избушки лесника, был уже в полном беспамятстве. Тот телеграфнул в центр. Набежали врачи, его скоренько в больницу, там как водится перепутали, что-то не туда вкатали. Вобщем, чуть до смерти не залечили, но мужик здоровейский -- выжил. Но не без потерь. Девки сказывали, что он потерял мужскую потенцию до нуля и, как следствие, чувство ритма и слух. Какой там петь. На танцах в ритм не попадал ни в какую. Ну я, к слову, тоже танцор еще тот, но по этому поводу не комплексую, а он сильно переживал и допереживался до суиицида. -- Извини я тебя перебью. Меня посетила светлая мысль. В больнице очень трудно выжить здоровому. Врачи знают болезни по симптомам, а когда симптомов нет, страшно пугаются и способны на любую глупость. Если здоровый попадает в руки врачей, то его шансы выжить падают с каждым днем, причем на Западе он может сгинуть в ускоренном темпе. -- Это еще почему? -- Там за все отвечают компьютеры, которых обучили врачи. То есть идиотизм, помноженный на скорость вычислительных машин. Прости, я тебя отвлекла, так чем там закончилось? -- Под поезд Мересьев с горя сиганул, -- это был кульминационный момент, поэтому я как опытный актер выдержал паузу. -- Исход летальный? -- с неистребимой надеждой в голосе задала она вопрос. -- Да нет, все обошлось. Отрезало ему ноги выше колен и все, но главное к нему вернулся от шока слух и ритм. Он с радости стал заливаться с утра до вечера и соседи тихонько снесли его в дурдом, где он научился бить чечетку на протезах и вообще стал любимцем персонала. После этого к нему вернулась потенция и встала на место "крыша", он женился на ампутировавшей его хирургичке и наделал троих детей. -- Счастливый конец? -- недоверчиво спросила Анна. -- Подожди, это еще не все: однажды он после долгого перерыва пошел в лес по грибы и там угодил ногой в капкан. -- Ну и... -- Что "ну и"? Обычный человек помер бы от потери крови и голода, а этот отстегнул протез и домой на одной ноге прискакал! -- Спасибо тебе, любимый, за такие жизнеутверждающие повествования. 19. Долгие проводы -- Да не верю я в бога, не верю, можешь ты это наконец понять, а? Ну разве это так трудно? -- сжал я руку Анны повыше локтя. -- Да не верь, делов куча, -- спешно согласилась Анна, -- но неужели так трудно объяснить, почему? Я, например, верю в нечто, что там наверху... -- А вот это я просто не перевариваю. Ну если веришь, то назови это богом, нечего придумывать дурь типа "там на небе голубоглазый седовласый дедушка", найди в себе хамство и назови его богом. А ты объяснить просишь, докладаю: религиозных я не люблю, так как они норовят меня напостой убедить верить в книжки, которые были написаны пару веков назад. -- Каких пару, ты о чем? -- Ну я огульно выразился, больше, чем пару, конечно. Книжки славные, но они, как бы это, научно-популярные, то бишь для всех. Чтобы и идиот тупорылый в них въехал, и светоч профессор. Поэтому там истины опопсованы. Я не могу верить в то, что написано не мной, хрен знает когда, человеком, который меня в глаза не видел, не могу. -- Ты еретик, выходит, -- вздохнула Маргарита. -- Э, нет! Я и атеистов не жалую. От них тот же запах: верь мне, бога нет, верь мне! Теперь я должен верить им, а не книжке, какого знойного хрена, спрашивается? -- Так что, ты человек без веры? -- У меня есть свой собственный свод канонов, которым я свято следую, они может и более строгие, нежели религиозные, но и не без изъянов. Я не задумываясь убью того, кто причинит боль моим близким! -- Да, тут христианские причиндалы и рядом не валялись. ОН-то сказал, что худший твой враг -- домашний твой! -- А что плохого, у меня жесткая градация людей: сначала мои родители, потом моя любовь, потом мои кореша, потом мои "покойные" подруги, потом знакомые, потом враги. -- Значит, для тебя родители важнее любимой женщины, которая, в свою очередь, важнее друзей детства? Я правильно поняла? -- Абсолям! -- А позволь поинтересоваться, почему? -- Позволяю. Родители всегда делали и будут делать мне лишь добро, даже если я неправ, они всегда уверены в моей правоте. Любимая женщина редко предает, когда она любимая, по крайней мере не так часто, как друзья детства, и после расставания она обычна остается более-менее лояльна, и чуства не остынут типа. Поэтому я экс-подруг ценю больше, чем знакомых. Друзья -- самая опасная категория, они легко переходят в разряд врагов, при этом они так много знают о тебе, что бьют сильнее всех врагов вместе взятых. Я хоть и разговорчивый такой, никогда, слышишь, никогда, в беседе с друзьями не скажу чего-то, что мне потом может аукнуться. -- Ужас какой, с кем я, какой-то бездушный рационалист. -- Что ты любимая, все мужчины романтики, и я не исключение. Только романтик может придумать жесткую систему, а потом еще в нее и верить. -- Так что, Гитлер да Сталин -- романтики с большой дороги? -- Во-первых, они не одного поля ягоды, а во-вторых, я говорил о людях, а не о животных. -- Как не одного? Не вижу разницы. -- А я вижу, где-то вычитал: Сталин -- восточное чудовище, но от него другого и ждать не приходилось, Гитлер же -- представитель цивилизации, и поэтому более страшен. Когда чудовище умно, интеллигентено -- оно на редкость отвратительно. -- Так по-твоему Гитлер -- умничка, а Сталин -- придурок, у которого дебил-кредит с кретин-дебетом не сходится? -- Детка, не горячись! В политике не бывает придурков, дебилов с кредитами, как ты изволила выразиться. Все они ребята с головой, которым палец в рот не клади. Если идиот, то голова его не у него на плечах, а за спиной в виде советников, которых этот дурик устраивает. Не всегда деньги, но всегда мозги стоят за политиками. Нет, не было и не будет царя-дурака. Играть, косить под дурака они могут, а вот быть -- вряд ли. И вообще, знаешь, что такое политическое убийство? -- ? -- Это когда политик заболевает, то зачастую он находит в себе силы уйти от дел красиво. Он нанимает убийц и те его убивают, в зависимости от тяжести заболевания с различной стапенью успешности. Если просто приболел, то ранят, тогда есть отмазка -- мол, я через раз дышу, ибо через вас, избиратели, пострадал. Ну, а если хана -- то "покойся с миром по нитке". Распутин, Кеннеди, Столыпин, Кинг, Берия, семейство Ганди, Пальме -- за примерами далеко ходить на надо. -- А Берия тут причем, его, вроде, Хрущев того... -- Никого в политике не "того" -- заболел, прикинули, что так красивее. Ему сказали, что из него героя слепят, а людям позднее объявили, что он Иуда. Кто после этого Иуда, выходит? Нет в этой жизни случайностей, с богом или без, все людских ручонок дело! -- Хм, а ведь ты прав. У моих родителей огромная библиотека. Я всегда старалась читать то, что они не читали, чтобы потом расспросов не было, как мне понравилось. Так как-то я прочла Метьюрена "Мельмот скиталец". Не читал? -- Отчего же, конечно читал... Ладно, шутю, не читал, не слыхал, не видывал, я родом из глухой таежной деревни, грамотности не обучен. -- Прекрати, я пока не встречала людей, которые бы эту книжку читали. Это английский роман 16-го или 17-го века. -- Записываю, 16-17-го века. Что, парень два века писал книжку? -- Ты меня не слушаешь, а зря. Позднее я прочла Хорхе Луис Борхеса. В предисловии, которых ты не читаешь, я нашла упоминание ученика Борхеса -- Хулио Кортасара. А у Кортасара в "Игре в классики" во второй части главного героя завут Тревеллер, что по-английски значит "странник" или "скиталец", имя, которое Кортасар позаимствовал у Метьюрена, там так написано. Понял ты, башка, что круг замкнулся? Что кто-то ведет меня по жизни за ручку? Ты это хоть способен понять? -- Не кипятись, понял, отчего же мне не понять? -- И с тобой так же. В юности я зачитывалась Булгаковым, и на тебе, у меня теперь свой Мастер появился -- ты. -- Я тоже Булгакова люблю, это мой любимый писатель. -- Только не надо! Он любимый писатель у всей нечитающей русскоговорящей части населения земного шара. Когда ты его в последний раз читал? -- Давненько, но... -- Ага, в период появления вторичных половых признаков, когда от любого рассказика про любовь наступал оргазм, да? -- Ну, мальчики по-другому развиваются, не так, как вы, девочки. -- Да какая разница -- мальчики, девочки... -- Действительно, разницы никакой толком... 20. Табор уходит в небо -- Заточил Ян де Ган остру пуку, оседлал боевого пингвина и повел отряд на Москву. Окружили они город, разложили костры -- и давай уговаривать москвичей сдаться. Те ни в какую. Ну раз такая непруха, поскакал Ян де Ган впереди колонны штурмовать вражескую обитель. Скачут они на боевых пингвинах, пуками над головой машут, а москвичи в них из рогаток со стен Кремля фигачут, да еще знаешь, что удумали: заворачивают младенцев в паклю, поджигают и кидают на воинов Ян де Гана сверху. Младенцы от нечеловеческих мучений начинают несносно орать, пугают боевых пингвинов, те сбрасывают с седел воинов Ян де Гана, в общем, шум, гам, неразбериха... Cкажи мне, почему у тебя спущенка засохшая на волосах? -- У меня, где это? -- Да вот тут, с чего бы это, спрашивается? -- Гмн, сама не знаю, может ветром нанесло, смотри уже и станцию видно. -- Ты не уходи от ответа, а то потеряешься. -- Ну что ты привязался, ну спущенка, так спущенка, может и твоя со вчера. -- Нет уж, мою "со вчера" ты смыла, когда душ у Тоньки принимала. -- Слушай, а ты ревнивец, как я посмотрю. У меня еще и муж есть. -- Ну и что, у меня тоже есть. -- Как есть? У тебя жена есть? -- Шучу, нет у меня никакой жены. Это я как-то по улице шел, и на моих глазах южный гость приставал к блондинистой даме. Она, чтобы от него отвязаться, грозно заявила: "Мужчина, куда вы, у меня же муж есть!" На что тот спокойно ответил: "Ну и что? У мэня тожи..." -- Ха-ха-ха! А я как-то шла по улице и своими ушами слышала, как один малыш, годиков трех от роду, сказал тому, что постарше: "Ты наглец и пошляк". -- Да, но ты ушла от ответа, откуда дровишки? -- Не скажу, пускай это будет моей маленькой тайной. Ну что ты надулся? Хорошо, поверь мне, что ты узнаешь правду, и очень скоро. * * * Они стояли на платформе, болтая и веселясь, будто ничего не произошло и ничего не ожидалось, но какое-то напряжение в его мышцах, да ее нервные улыбки выделяли нашу парочку из общей кипящей массы. Когда мимо станции проносился скорый поезд, сверху, как будто с крыши здания кассы, метнулась черная тень и толкнула девушку под накатывающийся локомотив. Девушка, стараясь устоять на ногах, попыталась ухватиться за стоящего рядом мужчину, который в свою очередь выйдя из равновесия, штопором начал падать на нее. В ужасе, она изловчилась и прокинула массивное тело мимо себя, продемонстрировав филигранное владение тай-кван-до. Мужчина упал на рельсы за секунду до того момента, когда с диким ревом по ним пробежал железный мамонт 20-го века. Голова мужчины подпрыгнула мячиком, выкатилась на перрон, женщина сняла с плеч белый оренбургский платок, завернула в него голову и на глазах удивленно-напуганной толпы стала мило лыбиться и повторять как молитву: "Главное всегда улыбаться, главное всегда улыбаться"... Тут же к ней подошел высокий мужчина в белых одеждах без намека обуви на ногах. Он смачно поцеловал подругу в посиневшие от стужи губы, отрывисто хлопнул ее по заднице, а затем парочка премедленно удалилась. 21. Очко -- Здравствуйте, господин старший капитан. -- О, да вы и в званиях рабираетесь. -- А как же, все-таки папа -- кадровый военный. -- Так что у вас, позвольте поинтересоваться? -- Вот, -- сказала пухленькая хохотушка с губками бантиком, и выставила грязную, потертую хозяйственную сумку на стол. -- И что там? -- Что-что, голова конечно, вашего предшественника. -- Мастера, что-ли? -- Не знаю я про мастера-швастера, а то, что он меня утомил своими домогательствами, вот это я знаю. -- Так, рассказывайте, гражданочка, как все у вас было, -- недоверчиво глянул старший лейтенант на прихохатывавшую толстушку. -- Да, а зовут вас как? -- К. меня зовут. -- ? -- Ка, Ка, чего тут непонятного, а вообще я Анна Керн. Но в подъезде на табличке хулиганье местное все время на "Хер" исправляли, пришлось мужу затереть стамеской все после "К", так с той поры ко мне и прицепилось. -- Ах, Керн значит, Анна, а по отчеству? -- Ой, пошто оно вам? Или у вас все тут на литературе шизанутые? Этот ваш мастер-фломастер узнал про Анна К. и решил, что я Анна Каренина, он же Михаил Вронский, вот, мол, и нашел он свою судьбу. И вечерами меня букетами цветов пугал, и мужу морду бил, спасу от него не было. Особенно страшно становилось, когда я на дачу ехать собиралась, он все думал, что я от любви под поезд сигану, и кидался меня от вагона оттаскивать. Стыдища. А потом пришли какие-то мальчики и принесли вот голову эту и записку последнюю. -- А можно... позволите записочку лицезреть? -- Неа, ее кровянка так загадила, что пришлось выкинуть за ненадобностью. -- Да, дела... Но зачем мне его голова тут? В морг ее нужно или на экспертизу... У меня и холодильника нет. Ко мне-то зачем? -- К вам зачем? -- слегка удивилась жизнерадостная особа, -- А вот зачем: хоть режьте, больше так жить не могу! Пока не глянете, нет ли у вас чего на меня в досье, не уйду!