и, небо над ее головой. Сияние -- самое родственное этой улыбке слово. Мягкое, ровное, матовое сияние ее мраморной белизны лба, обрамленного волосами густо черного цвета, точно как у той девушки из города Секио. Так сияет на черном бархате жемчуг да звезды в тихую ночь. Для вас это было, как будто из-за туч выходила луна, и все преображалось, освещенное ее ласковым светом, и сами вы неумело начинали светиться, стесняясь своего неумения. Улыбка ее наделена была даром речи. - Здравствуйте, - говорила она, - вот мы какие, просим любить нас и жаловать. Мы вам нравимся? Ваше мимическое красноречие конвульсировало полным ходом, рассказывая эпопею электрического стула. - Я знаю, что нравимся. Простите наше кокетство, ведь это так для нас естественно, правда? -- как будто извинялась улыбка, и выражение беззащитности пленяло и трогало вас. Вы расправляли плечи, выкатывали грудь и дико вращали глазами, как театральная кукла, ища сразиться с кащеями, карлами и великанами, готовые умереть, защищая ее, оберегая от бед и напастей. И вы наивно верили этой улыбке, забывая, что она обращена не к вам, а к себе самой, и вы для нее только зеркало в прихожей -- посмотреться, поправить прическу; низшее в иерархии ее зеркал, недопущенное стоять на ее ночном столике или покоиться в ее ручной сумке, серийное зеркало без имени и примет. И с вами происходило то же, что случилось с покойным, о чем сказано в других главах. Я сижу на корме и смотрю, как, точно из тюбика паста, лезет из-под нее пенный гребень, на губах моих горечь и соль океана, в мыслях штиль. Команда моя в неприкаянном забытье разбрелась кто куда по всему кораблю. "Три вещи непостижимы для меня, - говорил Агур, сын Иакеев, - и четырех я не понимаю, - говорил он Ифиилу, Ифиилу и Укалу, - Пути орла в небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. " Не больше понимаю и я. Покачиваются на мелкой волне пустые бочонки вина и белая фуражка брошенного вслед за ними за борт капитана, и, как за кормой пена, уходит и тает в голубой дали недостижимое - жизнь. Каштанка. Как скучает верный пес по плетке хозяина, так скучал покойный по женщине, отвергшей его любовь. Не поминальная лихом. Ну вот, друзья, и кончилась моя книга. Вернее сказать, это автор кончился, книга-то и не началась толком. В ней за пробелами пропуски следуют, и знаки препинания в ней легче отыскать, чем слова, а намеки да экивоки, чем дело. Зато не утомительно будет прочесть ознакомиться и представление, что называется составить. Потому устроена она так удобно, что не нужно кропотливо за страничкой страничку перекладывать, можно запустить на удачу руку, выдрать клок из любого места и пожалуй что и довольно будет. Только, правду сказать, не об этом забота была и, как говорится, мысль задняя. Думалось, если кому интересно станет, слово там какое или предложение целое на душу лягут, заворочаются где-то в мозгу да западут в памяти, чтобы взял он белых листов не маранных и, не заботясь о слоге и о том, что люди подумают, дописал, досочинил мою книгу до одному ему ведомой кондиции, а уж места я для него приготовил-оставил вволю. Так что, друзья, охота придет, берите, не мешкая карандаши да перья самопишущие и дуйте кто во что горазд себе в удовольствие и мне в утешение. Еще прощения хочу у вас попросить за долги неоплаченные. Не корите меня за них, не кляните жестоко. Да и сами не убивайтесь понапрасну, что с воза упало, то, сами знаете, пропало или, как люди говорят, было да сплыло. Раньше надо было в оба глядеть, с кем компанию водите да хороводитесь, а теперь что, ведь с паршивой овцы только шерсти клок и то шерсти паршивой, да и на что она вам. Лучше отпустите на покаяние мою душу и об утраченном не горюйте, живите себе поживайте на всех парусах, много еще добра наживете разного. А еще не в службу вас прошу, а в дружбу передайте любимой моей поклон. Скажите, что люблю по-прежнему, разве что сильней с каждым днем, безнадежнее с каждым часом. Да извиниться не забудьте, что вот не смог без нее, не сумел прямиком жизнь наладить, заплутал да и потерялся совсем. Как узнать ее вам, спросите, и в каких сыскать палестинах? О, это вам труда не составит. Если вдруг случится почувствовать себя кроликом, маленьким нежным кроликом перед желтоглазым удавом, что в поперечнике с потерпевший крушение разломанный дирижабль и такой длины, что никогда не знает, где кончается его собственный хвост, так что, оборачиваясь назад, всякий раз пожимает в недоумении несуществующими плечами, что, мол, там за кишка все за ним тянется; если почувствуете себя тепленьким жирным кроликом перед удавом кроликоизмещением в двадцать кроликотонн, когда, загрузившись только на первые четыре, он принимается за пятую тонну, когда почувствуете себя так, а никакого удава поблизости не окажется, знайте, что она где-то рядом. Или если в самую жару, когда солнце в зените, и лето тоже в зените, и у термометров от перегрева пошла горлом кровь, по спине вашей пойдет холод, и ноги начнут стынуть и каменеть, точно вы ступили на вечную мерзлоту, вы почти у цели. И когда услышите слова женщины, холодной сталью проникающие вам в грудь с характерным отвратительным хрустом, от которого остановится кровь и пересохнет во рту, это будут ее слова. Она и Снежная Королева, и мальчик Кай у нее в плену, терпеливо складывающий слово "вечность" из голубоватых льдинок. Снежная Королева, согревающая себя, Кая, ледяными поцелуями. Кай, за которым не придет Герда. И в самой густой толпе она одинока со своей ушастой собакой и смотрит на вас чуть-чуть исподлобья с детским и строгим капризом. Она и маленький принц, и роза, которую он любил. Роза с четырьмя шипами, придающими выражение беззащитности ее красоте. Но стоит коснуться этих шипов, незаживающие язвы покроют все ваше тело, и люди отшатнутся от вас, и вы отшатнетесь от жизни, уныло мешкая на самом ее краю. Словом, если встретите женщину, созданную, как ласточкино оперение, из дня и ночи, женщину с глазами цвета и сладости черной сливы, скажите, что от меня. Ну а теперь прощайте, не поминайте лихом и простите, если что не так. Все действующие и бездействующие лица этой повести реальны. Не все цитаты аутентичны.