е- реглянувшись, синхронно отодвигаются по скамейке, отполированной множеством седалищ; так, чтобы в случае чего мгновенно вскочить, а там - либо в драку, либо в окно, смотря по обстоятельствам. Правая рука человека скользит под плащ. Авантюристы напрягают- ся. Кошка, открыв желто-оранжевые глаза, выгибает спину и шипит. Ее хозяйка, поспешно отодвинув миску с рыбной похлебкой, тянется за своей сумкой, висящей рядом на вбитом в стену колышке. Из-под черного плаща медленно, заставляя дыхание зрителей зами- рать от их же собственных недобрых предчувствий, выползает оваль- ный, почти плоский короб, также окрашенный в черный цвет; тонкие металлические нити струн становятся видны лишь тогда, когда чело- век осторожно проводит по ним узкой ладонью. - Менестрель! - с облегчением выдыхает один из авантюристов. - Сбацай чего-нибудь эдакое, а? Сколько недель музыки не слышал... - "Девчонку с Холма"! - восклицает один из лесников. - Нет, лучше "Солнечная Долина", - возражает другой. Менестрель словно не слышит их, неторопливо водя кончиками па- льцев по струнам своего странного инструмента, что-то настраивая и подкручивая. С каждым разом аккорды становятся все резче и от- рывистее, и наконец на лице человека в черном возникает подобие усмешки. Он придвигает к себе грубо сколоченный табурет, усажива- ется лицом к огню, некоторое время смотрит в мечущиеся языки пла- мени - а затем заговаривает под мерный перебор струн: - В Загорье, у племени, которого больше нет, имелось одно ска- зание. Сказание о человеке, который пожертвовал собою, чтобы вы- вести остальных из темноты, сказание о Данко, человеке с пламен- ным сердцем. Изергиль, старая ведьма, ты никогда бы не позволила ни мне, ни кому-либо другому рассказать эту историю ТАК - но тебя здесь нет, ведь верно? Ритм музыки меняется, как и низкий, гортанный голос менестреля. Он теперь как будто беседует сам с собой, периодически ударяя по струнам - и эти рваные аккорды, что ни один знаток или ценитель изящных искусств не осмелился бы назвать музыкой, как ни странно, в точности дополняют собой нужные слова... Возглас души: "А можно ль?" Разума глас: "Нельзя." "Хочешь ли знать?" - "Я должен. Это - моя стезя." - "Ты пожалеешь об этом." - "Скорее всего. И все ж, Есть участь похуже смерти, Которой с рожденья ждешь..." Лед под босыми ногами Тает. Ночь. Снегопад. Несущему в сердце пламя Смотреть тяжело назад. Там - лишь те, кто остался, Кто, сомневаясь, ждет, - В холоде смертного царства, Вмерзшие в черный лед. Хотя на дворе - лишь ранняя осень, и днем солнце еще шпарит во- всю, и нет ни сильного ветра, ни дождя, и несколько минут назад в комнате было почти что жарко - однако, по напряженным спинам слу- шателей пробегает холод зимней ночи. Пламя кажется ТЕМ пламенем, а черные от сажи и копоти камни, из которых сложен нехитрый ка- мин, похожи на осколки льда. ТОГО льда. "Знаешь ли путь, ведущий?" - "Знаю." - "И каково Быть тем, кому бог и случай В огонь обратили кровь?" - "Непросто." - "А как быть с теми, Кого за собою ведешь?" - "Я знаю, сзади - лишь тени." - "Но знаешь ли, что найдешь?" Снегом колючим ветер В кровь раздирает тела. Мир стал чертогом смерти. Холод. Безмолвье. Мгла. Нет ни тепла, ни света, И кажется вечным бег, И память ушедшего лета Собою скрывает снег. Черная ширма туч загораживает выщербленный диск луны. Тоскливый волчий вой где-то далеко за окном. Все вздрагивают от этого зву- ка, доносящегося, кажется, из иного мира. Менестрель невидящим взором смотрит в пламя, а его язык и паль- цы словно живут собственной жизнью. Той жизнью, которая способна в случае надобности остановить да- же смерть... "Сможешь ли путь осилить Ты до конца?" - "Смогу." - "Хватит ли веры, силы У остальных?" - "Помогу." "А выстоишь? Уж не проще ль Расчистить дорогу огнем?" - "Разумней - да. Но не проще, Ведь пламя - в сердце моем." Слезы бессилья и боли Падают, оледенев. Остатки надежды и воли Смерзаются в мрачный гнев. Лишь малая часть ушедших Идет сквозь ночной мороз, И полны безмолвные речи Слепящим холодом слез. Молчание почти осязаемо; люди боятся даже дышать - ибо музыка и резкий, холодный ритм слов вызывают в памяти образы того, что ни- когда и никому из них испытывать не доводилось. Сердца бьются в такт музыке; руки и ноги каменеют. Спокоен только менестрель - но это спокойствие сродни неподвиж- ности канатоходца, замершего над пропастью и готовящегося сделать следующий шаг... "Сможешь ли ты жить дальше, Зная, что столько смертей Легли за тобою, отважный Искатель минувших дней?" - "Не для себя иду я; Я - мог бы жить и там. Те, кто пройдут - забудут, Но - выживут." - "А ты сам?" Боль. Безнадежность. Рядом - И мочи уж нет терпеть, И тени поймали разум В свою ледяную сеть. Ногти впиваются в тело, И краток сомнений укол - Сердце в руках загорелось, Прогнав предсмертную боль. Короткий треск поленьев в камине, вырвавшаяся из пламени тучка золотистых искр - и у кого повернется язык назвать это совпадени- ем?.. Ветер за прочными стенами постоялого двора заводит свою зауныв- ную, дикую песню, и (еще одно совпадение?) ритм ее странно похо- дит на музыку черного менестреля. Тот вновь усмехается, если то- лько эту смесь презрения, неверия и самоиронии можно назвать ус- мешкой, и продолжает свой рассказ... - Глядите! Да, путь ужасен, Но больше дороги нет! Да, крут он, нелегок, опасен, Но вот путеводный свет! Глядите же, люди мрака, Желающие огня: Не ждите иного знака, Он здесь, в руках у меня! Кровью горящее сердце Ночной разгоняет туман. Щиплет глаза, как перец, Поднявшийся ураган. Ватные, движутся ноги, И слабость приходит вновь; Капля за каплей, дорогу Во тьме отмечает кровь. В глазах начинает двоится; дым очага клубящимся маревом пробуж- дает ТУ, другую память - уходящую в прошлое не на годы даже, а на тысячелетия. Зал гостиницы становится призрачным, а надвигающаяся с севера черная стена ледника Великой Ночи - реальной. Почти реальной. Потому что создавшая картины былого музыка одновременно не поз- воляет позабыть об ЭТОЙ действительности... "Подвиг твой - притчею будет." - "Дела мне нет до того." - "Имя твое станут люди Превозносить сверх всего..." - "Не верю. Людская природа - Ценить только то, чего нет. И это позволит их роду Во тьме зажечь собственный свет!" Он, мертвый, ведет живущих Туда, где горит огонь, Где нету нужды в ведущих, Где жизнь - в любой из сторон; Туда, где Закон, не грезы, И ночью правит, и днем... А что на глазах его - слезы, Так знает о том только он... Плавным, перетекающим движением скользящего в траве аспида чер- ный менестрель поднимается; пальцы его еще пробегают по струнам, однако мелодия становится тише, слов же и вовсе нет. Наваждение медленно проходит; а когда оно исчезает окончательно - с ним исчезает и менестрель. И лишь через несколько минут хозяин постоялого двора вспомина- ет, что этот певун так и не расплатился за ужин... К О Н Е Ц