Леонид Бараев. Часы Фишера
© Copyright Леонид Бараев Читательские отклики присылайте по Email: baraev@moshkow.ips.ras.ru ? mailto:baraev@moshkow.ips.ras.ru Date: 7 jan 1998 --------------------------------------------------------------- Предисловие публикатора Эти литературно-псиxологически-шаxматные заметки написал Леонид Павлович Бараев. В данном файле расположена полная версия книги. Немного о нем: 1935 г.рожд., живет в городе Дмитрове, профессиональный литератор, член Союза писателей. Занимается псиxологическими аспектами творчества, в особенности - шаxматного. В 60-x годаx помогал Б.Спасскому при подготовке к матчам с Петросяном. --------------------------------------------------------------- Из заметок о неразличимости профессионализма 1996 Сказать, что мы, "простые" шахматисты, любители игры, занимающей среди культурных достижений человечества совершенно уникальное место, живем сейчас, как говорится, в самом конце века (и тысячелетия заодно ), живем, не более и не менее как в "эпоху Фишера"... Ну, это значило бы вызвать откровенную улыбку многих, если почти не всех, здраво настроенных... Прежде всего гроссмейстеров, мастеров, кандидатов в мастера. Да и изрядного количества разрядников... И, лично с моей точки зрения, это вполне понятно -- такая реакция, вплоть до покручивания пальцем у виска, свидетельствует (подтверждает) о, мягко говоря, некотором удалении подавляющего большинства коллег американского гроссмейстера от понимания как раз реальных проблем шахматного профессионализма. И -- не только... Впрочем, что-то доказывать в интересующем нас плане -- речь идет, надеюсь, о взаимном интересе, двустороннем, автора и благосклонных читателей! -- вряд ли было бы правомерно и тем более -- перспективно. В любом деле (области знаний, разновидности искусства) процент сносных профессионалов огорчительно (но к этому давно пора привыкнуть, привыкать постоянно и, скажем так, дополнительно), а пожалуй, и почти катастрофически, мал. В шахматах еще хотя бы и потому, что первоначальные (!) правила и даже закономерности сравнительно несложны. Научился, вроде бы освоил их, -- так играй на здоровье, вперед без страха и сомненья! Тем более, что нынешние пути, этапы, предлагаемые практическими, сразу поэтапными, если так позволительно выразиться, шахматами, напрочь препятствуют всякого рода "бодяге", рассуждениям, а тем более -- не дай Бог -- философствованиям. Научился -- значит, умеешь, не так ли ?.. Умеешь -- так пользуйся навыками, борись, побеждай, проигрывай, подымайся -- и снова вдаль, из грязи в князи, а вдруг да получится, попробовать (пробовать) в любом случае стоит!.. "Действительно, наша практическая, реальная жизнь, когда ее не тревожат страсти, скучна и пошла; когда же мы попадаем во власть страстей, она скоро становится печальной: поэтому только те могут быть названы счастливыми, у кого имеется некоторый излишек интеллекта сравнительно с тем, что требуется для надобностей их воли. Ибо при этом условии, наряду с действительной, они ведут еще и интеллектуальную жизнь, которая все время дает им свободное от печали (курсив А.Шопенгауэра -- Л.Б.) и вместе с тем живо интересующее их занятие. Одного досуга, т.е. свободного от служения воле интеллекта, для этого недостаточно, -- требуется действительный избыток силы: только при нем мы бываем способны к чисто умственному, не подчиненному воле труду: напротив, "досуг без книги -- это смерть и погребение заживо" (Сенека, "Послания", 82 ). И вот, в зависимости от того, насколько этот излишек мал или велик, существуют бесчисленные степени такой интеллектуальной жизни, проходящей наряду с реальной, начиная от простого собирания и описания насекомых, птиц, минералов, монет -- и вплоть до высшего творчества поэзии и философии. Эта интеллектуальная жизнь ограждает не только против скуки, но и против гибельных последствий ее. Именно она становится предохранительным средством против дурного общества и против многочисленных опасностей, несчастий, потерь и расточительности, которым подвергается человек, если он ищет своего счастья исключительно в реальном мире. Так например, моя философия не дала мне совершенно никаких доходов, но она избавила меня от очень многих трат". (А.Шопенгауэр "Афоризмы житейской мудрости", цит. по кн. А.Шопенгауэр "Избранные произведения", Москва, "Просвещение", 1992, стр.213-214). В водоворотах ужасающе быстротекущей жизни, в круговерти очередных проблем, как обычно (!) связанных не менее чем с "альтернативами" просто выживательными == при любом режиме и строе, понятно, -- как-то забываются и факты непреложные. Казалось бы, неопровержимые: имеем на сегодняшний день и час одного (условно говоря, 12-го), чемпиона мира, получившего звание из рук президента ФИДЕ в результате решения, а не игры в матче (в условиях которого было бы записано: "победитель данного состязания (!) провозглашается" и т.д.), имеем другого, 13-го, победившего в ряде матчей, но все-таки не обыгравшего живого-здорового Роберта Джеймса Фишера. Который, якобы, отказывался играть, да вдобавок вообще оставил шахматы. Имеется еще и непобежденный, лишенный звания чемпион, совершенно внезапно для почти всех вернувшийся на сцену в сентябре 1992, выигравший со счетом 10:5 (при 15-ти ничьих) "Матч-реванш ХХ века" у Бориса Спасского, уже поверженного им в 1972 году с примерно тем же разрывом в счете == 7:3 (не считая ничьих), правда, не в безлимитном, а лимитном (на большинство из 24 партий), матче, где третье, "результативное", очко досталось Борису Васильевичу без игры: на 2-ю партию, недовольный условиями игры в зале, американец не явился. Так кто же сейчас сильнейший -- чемпион по версии, как принято говорить, ФИДЕ (Карпов), по версии ПША (профессиональной (!) шахматной ассоциации) (Г.Каспаров) ? А может быть, все-таки, несмотря на столь длительное -- и продолжающееся -- бездействие, изначальный, скажем так, безупречно легитимный чемпион? Большинство болельщиков отдадут -- на воображаемом референдуме, судя по некоторым признакам, -- голоса за Гарри Кимовича. Однако, надо бы обратить внимание на то, что "еще не вечер", и старейший по возрасту (А.Карпов род. в 1951-м, Г.Каспаров -- в 1963-м, Р.Фишер -- в 1943-м) прилагает парадоксально, скажем так, невероятные усилия, чтобы... по крайней мере в памяти потомков остаться фигурой, пожалуй ( ! ), способной противостоять "незаконникам" (все-таки!) -- хотя бы в воображении (прикидочном, прикидывающем) определенного количества современников, а главным образом, наверное, == потомков. Скажем, из числа тех 3-4-х тысяч, на всей Земле, которые, по неким умо-зрительным заключениям, способны осмысленно следить за ходом развития событий в собственно шахматной партии... Но для этого, скажете вы, и будете необычайно правы, недостаточно (уже) быть просто профессионалом. Конечно, нужен своего рода суперпрофессионализм. Который и был продемонстрирован -- но, разумеется, по-видимому, никого и ничему не научил -- прямо-таки по А.Дюма-отцу, -- "двадцать лет спустя". Р.Фишер поистине может (мог бы) остановиться на том, невероятном, потрясшем == своей неожиданностью, но никак не уровнем игры (на последнее "сил" уже не хватило прежде всего у ... самой публики, скорее интересующейся, чем разбирающейся) -- тех, кто давно и окончательно похоронил, с сожалениями, а то и не без тайного удовлетворения, -- смутьяна, скандалиста, капризуна Бобби... На матче прямо-таки сказочном, если учесть атмосферу, даже атрибутику, комфортность, роскошь прилюдного общения партнеров, их обеспеченность (в целом ряде смыслов этого слова)... Но, думается, как раз суперпрофи (единственный из ныне живущих шахматистов, достойный такого если не наименования, то прозвища), как человек интенсивнейшего Дела, не уйдет, в небытие, просто так. Он еще поставит кое-кого из законных (и не очень) последователей (наследников, с позволения сказать) не в совсем удобное положение. Причем, как раз в общественном (а то и "общепринятом") мнении паспортный возраст, столь маловажный в вопросах Искусства, сыграет не на руку шахматной сравнительной молодежи. Создается -- да, на наших глазах! -- довольно сложный, во многом все еще недооцениваемый эффект. Может быть, -- один из специфических, по-своему тоже классических (ведь Бобби -- локальный классик во многом, если не во всем, что хоть косвенно связано с шахматами, опять-таки своего рода супер-классик!) "эффектов Фишера". С одной стороны, его эпоха, его время-- далекое прошлое, нами, обывателями, суетливо-обыденными болельщиками как бы заново старательно отодвигаемое (чтобы особо не мешали обращаться к новым кумирам, свежим, только что испеченным, как говорится, к этим энергичным, зубастым, задиристым мальчикам, начинающим самопрокормленцам, в сущности...). Фишер -- занятное ископаемое, вдруг всплывшее в сентябре 1992 года, отыгравшее матч (который, говорят, он -- считаю, что внутренне, да! -- он задолжал Б.Спасскому) и снова легшее на грунт. С другой -- он "вечнозеленый", ему, оказывается, еще нет и 60-ти! Так что, как ни парадоксально, приходится ... ждать. Набирать совсем уж солидный возраст, идти -- в своем, конечно, роде -- на побитие рекордов спортивного (не иначе) долголетия -- Эм.Ласкера, В.Смыслова. Обскакавших его новых чемпионов, назначенца (Карпова) и его последователя (Каспарова) Фишер предпочитает подстерегать в засаде едва ли (но все еще не!) стариковского возраста. Им будет неудобно отказаться. Вот в чем дело. Когда "старец", годящийся многим в отцы, тоже, как видим (как, надеюсь, живы будем, -- увидим), не слишком юным, будет предлагать изнурительные, нереальные матчи, матчи-погружения, в которых изматывается, что обще-понятно, все-таки первым старший по возрасту, -- они будут смущены. Кто-то решительно откажется, несмотря ни на что (скорее всего Г.Каспаров), и будет прав. Но кто-то клюнет? Скорее всего -- Карпов. И тут уж ему, новичку (кто, как поет Мих.Боярский, на новенького), придется по меньшей мере нелегко. Непривычно. Ведь предстоит на деле как бы отрзать (и отрезть) солидный, очередной, впрочем, кусок собственной жизни и бросить его на съедение -- как бы! словно бы! вроде бы! -- этой акуле-рыбине Фишеру. Придется уединиться с ним, уйти в подполье -- в рамках, да, полузакрытого, едва ли не бункерного ("бункер", смачно произносимое, одно из любимых словечек Бориса Спасского (!), как, кстати, и "тяжба") состязания. Удалиться от мира, играя как раз на публике. Приблизительная, скорее же предварительная, модель была продемонстрирована на о.Св.Стефана и в Белграде. Невольно возникает, у меня по крайней мере, мысль о всемирном конкурсе, может быть проводимом в несколько туров -- пусть присылают свои примечания, комментарии, рассуждения, как говорится, эссе, высказывания о шахматах (и предполагаемых участниках), а уж жюри разберется, опубликует лучшее! -- пусть отбираются и получают призы-билеты на какой-то новый остров. Вот там-то и могла бы собраться часть, частица мировой "элиты" (можно без кавычек), некоторые из тех 3-х-4-х тысяч человек, которые, как считается, способны ... всего лишь "осмысленно следить за ходом (развитием событий в...) шахматной партии". Предстоящий (что? где? когда?) матч А.Карпов -- Г.Камский? Любопытно, в чем-то занятно. И не более того. Но вот матч А.Карпов -- Г.Каспаров, новый, новейший, едва ли не окончательный == во мнении широкой публики. Другое дело! Тут будут, не могут не быть, признаки ажиотажа. Фишер -- Карпов ?! Тот самый матч, возникший из полунебытия длительных, нескольколетних переговоров, почти состоявшийся, почти начавшийся (смотри Вашингтонскую сцену, отраженную в книге Анатолия Карпова "Сестра моя -- Каисса", когда Бобби едва не подписал в деталях подготовленное, по всем -- кроме названия: "МАТЧ НА ПЕРВЕНСТВО МИРА СРЕДИ ШАХМАТИСТОВ-ПРОФЕССИОНАЛОВ" == соглашение). Это уже третье дело! Ну, а Фишер -- Каспаров! Страшновато подумать, что здесь может подняться. И что -- случиться. Мировое шахматное мнение, может быть, впервые за долгие года, а то и десятилетия, за последнее столетие (?) впервые, возможно, осознавшее себя таковым, вдруг да оно станет настаивать, скандировать: Гар-ри! Гар-ри! Гар-рик! (намекая как раз на сравнительную молодость, ну, моложавость, "претендента", приглашенного на толстый, начисто глушащий любые шаги ковер, приглашенного гораздо более старшим по возрасту -- я чуть было не написал "по знанию", и "по званию"). Гарри! Просим! Покажите ему, раз уж он сам нарывается, нарвался!.. Чемпион окажется в достаточно кокетливом положении. Он вроде обречен на победу, она -- в кармане. Фишеру, допустим, 60-70, ему, соответственно (!) 40-50 (а что -- мужчина в самом соку; да в его годы Вильгельм Стейниц, не говоря уж о Ласкере, о Смыслове, о Ботвиннике...) А если, страшно выговорить, -- 80 на 60?!... Если 85 на 65? Но не страшноватей ли подумать, во что может (мог бы == при продолжении нынешней, достаточно обозначившейся, хотя почти не принесшей ощутимых плодов, линии) превратиться самый последний чемпион, вот-вот уже отмечающий возраст Иисуса Христа (13 апреля 1996 года). Что останется от его нервной системы -- при таком образе жизни? И эта перспектива хладнокровно учитывается Фишером. Вступившим в своего (! == собственного) рода схватку со временем. Исповедующий, разумеется, высший принцип профессионализма -- принцип безопасности, он, вероятно, не прочь и дальше (дольше) отодвигать срок, момент своего угрожающего, "висящего" вызова. Таковой может в жизни и не состояться -- мало ли что... С каждым, в частности (тем более!), здоровьем каждого, может внезапно что-то случиться, в том числе и трагическое, и драматическое, непредвиденное и в принципе даже непредвидимое, происшествие. Неважно. Разгадав Фишера, его тактику, его, повторяю, направленность, вытекающую из установлений уже супер-профессионализма, мы поймем, едва ли не уже понимаем, как кажется, цену и значимость подобной дамоклизации (с позволения сказать) современных шахмат. Более чем заслуженная (с моей точки зрения, по своему роковая) надзирательская функция Р.Фишера должна же, конечно, конкретизироваться. Во что-то (а в шахматах, как отметил великий Нимцович, и мы не устанем это подчеркивать, угроза гораздо сильнее исполнения) воплотиться. Материализоваться -- пусть в виде подразумеваемой, но, что ни говорите, нарастающей, готовящейся (ежедневно, им, Фишером) угрозы -- вызова на разновозрастный, бункерный, полузакрытый, Бог (один) знает, сколько могущий продлиться, матч. 5 000 000 долларов -- пройденный этап. 10 000 000 ? Разумеется, но для такого матча (Роберт Фишер, р.1943 -- Гарри Каспаров, р.1963), отодвигаемого -- ведь может появиться нечто вроде постоянно (!!) действующего вызова -- и 20 000 000 не жалко. Деньги найдутся, а может быть, как говорится, и не могут не найтись == ради подобного случая. Соберут, сложатся, тем более что... время терпит. Фишер может предложить и такой вариант: друг мой, Гарри, давайте начнем, если не в этом, то в следующем, увы, году, в другое время, но ведь нам обоим очевидно, что оно, это самое время (намекнуть на это ничего не стоит) работает не на вас. Пошли часы Роберта Фишера. Вот этот журнальный заголовок, который мне довелось прочитать не то год, не то уже два года назад, стал (становится, на наших глазах, по крайней мере, на глазах исследователей творчества американского классика, так скажем) в повестку дня. Так что, будет намекнуто -- давай, дескать, "ПОРА, МОЙ ДРУГ, ПОРА", как сказано у нашего "главного классика" (по выражению И.А.Акимова), А.С.Пушкина, и повторено в заглавии уже не слишком вспоминаемого романа Василия Павловича Аксенова. Потому что дальше будет (тебе, вам) хуже. Дальше для вас, более молодого, будет позднее. Вы, вы, а не я, можете упустить свое время. Вот что в подтексте непрестанных действий (в смысле тренировок) Роберта Фишера. Вот с чем он "висит" над нынешними коллегами, какими званиями, опереточными или обоснованными, они ни были бы украшены. Такое может (смог) себе позволить только суперпрофессионал. К тому же -- с солидным стажем. Такое под силу лишь человеку -- вдобавок (ничего себе довесочек!) овладевшему не только азами интеллектуальной подготовки. Вот с этим у Р.Фишера послабее обстоит дело. Здесь он не то чтобы новичок, но... В послании Виктора Борисовича Шкловского величайшему актеру и режиссеру века (оно так и называется "Письмо Чарли Чаплину"), в частности, читаем (Виктор Шкловский "За 60 лет. Работы о кино", Москва, издательство "Искусство", 1985, стр.153): "Мы знаем в нашей стране как растет хлеб и как идут дороги, и где растут те деревья, из которых делают (разрядка моя -- Л.Б.) дрова, и знаем, что дрова нужно рубить, а землю пахать. Это знание делает труд обязательным. Я часто видел Вас, Чарли Чаплин, на экране с поднятым воротником пиджака. Значит, у вас холодно. У нас холодней (разрядка везде моя -- Л.Б.). Есть еще одна подробность, которая отличает нас от Вас. Если скрипач, певец, писатель -- настоящие люди ("Повесть о настоящем человеке" -- Л.Б,), то работа доставляет им удовольствие. Вот мы думаем, что это есть настоящее отношение к работе. Так как Вы великий техник экрана, то на Вас приятно смотреть, когда Вы что-нибудь делаете. Правда, лучше всего на экране, за мою память, Вы сбивали коктейль. Интересно поговорить с Вами. Вы получаете много писем, вот еще одно". Р.Фишер получает не намного меньше писем, всякого рода "материалов", ему лично посвященных; ему вручены -- из рук в руки, как я знаю, и номер газеты "Известия" за 5 февраля 1994 года со статьей А.У.Плутника "Вариант Фишера" (стр.5), книжка Л.Бараева и В.Потапова "Поправка Фишера", кое-что еще, в том числе материалы и письмо (с просьбой дать "добрый совет") одного из самых крупных исследователей творчества великого американца. Ответов, какой-то реакции нет как нет. Почему? Да это очень даже понятно. Р.Фишер продолжает интенсивную подготовку к вышеобозначенным матчам. Или, скорее -- к Главному матчу, которого, возможно, и не будет. Почему? Да потому, что такова участь шахматиста с большой буквы. Ч.Чаплин, великий художник, открыл соответствующий (своему рангу, осмелюсь сказать, масштабу) закон: основным содержанием (а то и формой) жизни так называемого "маленького человека" является не любовь, не труд, не деньги, даже не деятельность, но -- НЕПРЕРЫВНАЯ ВОЗНЯ. Что гениально, если не сказать больше, отражено, вероятно, в лучшем его фильме -- "Малыш". В единственном, где партнер (мальчик Джекки Куган) переигрывает величайшего комика всех времен и народов. Фишер тоже "все по порядку делать надо" (заметила как-то (когда-то) моя не то 4-х, не то 5-ти летняя дочь) открыл. Последовательность. Сперва человек (так необходимо, иначе "можно перепутать", как говорят в народе, как говорила моя же бабушка, "кислое с пресным" -- в результате все закиснет ведь, не так ли?) становится шахматным профессионалом. Потом -- чемпионом мира (или достигает другого, важно, что своего, потолка). А потом уж, "на досуге", так сказать, можно попробовать стать и суперпрофессионалом. И на этом (таком) основании, при подходящих условиях, разумеется, вернуться. Фишер угрожает возвращением, хотя до конца дней не сыграет, кто знает, ни одной "серьезной", прилюдной, с соблюдением турнирного регламента, как он выражается, партии. Но он, хотят того коллеги или нет, влияет на них. Он их подстерегает. Он в засаде. Он наблюдает. Надзирает, как бы издали поправляет их. Пытается все-таки поправить. А вдруг почувствуют (не говорю -- поймут): та вываривающая обыденность, в которую 99 будущих (возможных) партнеров погружено на те же самые 90-99, отводит их от Игры. Разрушает, превращает (их нервы) в ветошку. Потрошит. Даже в чем-то, где-то по небольшому счету перерождает. Ну, не растлевает, но... в образном смысле близко к этому... Идут часы Роберта Фишера. И вряд ли они остановятся, по крайней мере для тех, кто изучает развитие великой игры, в момент смерти американского гроссмейстера. Скорее напротив -- прибавят хода. А впрочем, никакого ускорения тут не требуется. Фишер уже на деле доказал, что, как писали (в заголовках статей о "матче-реванше ХХ века") наши журналисты-специалисты, "двадцать лет -- пустяк". Проиграно целых пять партий (в Рейкъявике лишь две). Зато выиграно десять (а там, в 1972 году, тогда, тоже лишь на три меньше -- семь). Вы скажете, что и противник тот же... Дескать -- уж настолько знакомый, что даже вроде бы и... Отработанный. Верно, партнер недостаточно показательный. Надо бы посвежее. Ну, кто-то вроде... А.Морозевича. Однако, как выражаются в подобных случаях, так тоже нельзя. Играть с совсем юными и просто "непривычными" -- опасно. Прежде всего для них. Мы знаем, как травмировал, правда, не до конца, а в конце концов, антитравмировал -- на свою (!) голову -- один гений (Карпов) другого, тоже гения (Каспарова). В 1984 году. Счет после 9-ти партий стал 4:0 в пользу уверенного, законного или скорее законченного, сразу в нескольких смыслах слова, чемпиона. А затем и 5:0. Вот тут бы и... остановиться. Сдать матч то есть?!.. А почему бы и нет? Ибо другого выхода не было. Но Карпов не увидел, с кем играет. Его это не интересовало тогда. Он видел, что приближается к побитию рекордов Фишера, но не в четверть-, не в полуфинальном матче, а в состязании на высочайшем уровне. Он, как в свое, в то время (в то же время) было замечено, погнался за тенью Фишера. И тем самым стал уже не играть, но -- готовить себе жуткое разочарование: в случае, если счет будет... нет, не улучшен, не сравнен (он так и остался по-своему не-срвненным и не-сравннным), а лишь размочен... Так и случилось, конечно. После чего, можно предположить, Анатолия Евгеньевича стали посещать -- подсознательно, конечно, исподтишка -- мысли не более и не менее как о проигрыше матча. При счете 5:1 по своей инициативе останавливать (оставлять?) матч было еще почти прилично. Можно было как-то это -- для публики, по крайней мере -- объяснить, по-яснить... Что ж, пришлось сходить (спрыгивать?) с поезда при почти минимальном "преимуществе" -- 5:3. В феврале 1985-го. Остановленный, недоигранный матч. Впервые в истории розыгрыша мирового шахматного первенства среди мужчин, что тоже, на мой взгляд, немаловажно. А если бы не остановились, не прекратили, не прекратились?.. Говорят, Гарри был на подъеме и дожал бы Анатолия. Говорят, наконец пришла пора допустить трагическую (но уже не трагикомичную ли?) ошибку и юному гению... Да, это ощущалось, помнится: в матче, на игре, при игре, в игре могла случиться какая-то даже нелепость. Внезапная, уникальная неприятность -- для кого-то из участников последняя. Она не произошла. Мудрый "папа Кампо" спас (как бы) обоих. Избавил от взаимного (!) риска. Но матч был испорчен, более того -- аннулирован. Ни ведущий в счете, ни... бурно догоняющий не был объявлен победителем. Так это и называлось (назвалось, было официально названо) тогда: матч прекращен без объявления победителя. Идея Фишера, формула Фишера (тогдашняя) была похоронена. Потому что -- теперь это совсем уж очевидно -- оба исполнителя, в особенности один (кто же?), оказались недостаточно и не так подготовленными к такому вот соревнованию. Хотя бы потому, что до самого конца (неестественного, навязанного) несколько смутно, неотчетливо, недостаточно трезво (здраво) представляли, с кем имеют дело. По Ботвиннику, с гениальным шахматистом за доской успешно сражаться невозможно. Правило, не знающее исключений. Но ведь нужно еще признать его, уяснить. И им неуклонно, следовательно, руководствоваться. Разглядеть гения, то есть непреодолимого противника (партнера, прошу прощения) в самом молодом -- за все время розыгрыша мирового шахматного первенства, с 1886 года, -- участнике матча на Олимпе, в юноше, проигрывающем то 4:0, то 5:0 (причем, в пятой результативной партии Гарри был переигран настолько чисто, настолько незаметно, настолько по всем статьям, что грех было бы не считать его ...соавтором шедевра), различить это было мудрено. Но ведь это все идет уж слишком хорошо -- для того, чтобы и дальше (дольше) так продолжаться. Создалась психологически, не побоюсь этого слова -- и Фишер, возможно, что-то такое, что-то (нечто) в этом роде видел или предвидел! == невыносимая обстановка. Этого не могло и не должно было быть. Один гений бьет другого, да еще более молодого-перспективного, -- с таким счетом... Этого не может быть, потому что не может быть никогда, по Чехову. Значит, это (такое) надо немедленно -- по слову, по желанию старшего, так понимаю -- прекратить. Однако, надо было еще и признать свою недостаточную подготовленность. Если не к игре с таким партнером, то -- в таком соревновании. В безлимитном матче до 6-ти выигрышей. А.Карпов уже показал свою неподготовленность к матчу "по Фишеру" (в Багио), вот только тот, благополучно завершенный (однако -- из самых последних сил, то есть -- кое-как) матч мало чему научил. Тем более что через три года была совсем нетрудная встреча в Мерано... Подход оказался и тут, и там, и здесь не вполне профессиональным. То есть -- не направленным, в конечном счете, на повышение статуса шахмат, на улучшение мнения об этой игре, о такой игре -- у многих, у Других и просто -- других, у людей, едва отличающих туру от лошади... Боксер -- а шахматы сравнивают с боксом нередко и более чем обоснованно, как известно, -- боец-профессионал, разумеется, готовясь, допустим, к 10-раундовому бою, на тренировках отрабатывает без передышки (кроме положенных в реальном бою традиционных одноминутных перерывов между 3-х минутными раундами), разумеется, не эти 10, а 12-13, а то и 15, а то и больше, раундов. Древние греки-бегуны, готовясь к олимпийским играм, говорят, привязывали к ногам дополнительные тяжести (свинцовые или медные подошвы и т.п.); бегали с отяжелениями и довольно резво, с поясами, наполненными камнями... Не кажется ли вам, уважаемые читатели, что шахматисту, считающемуся и считающему себя профессионалом... ну, как-то не совсем прилично (а должно быть и непривычно) говорить о слишком большой длительности безлимитного матча. "Что за счет -- была б охота", есть ведь и такая поговорка. Матч не может и не должен быть бесконечным; другое дело, что размеры (длительность) матча могут отпугивать, повторяю, недостаточно подготовленных гроссмейстеров. Тех, кто не привык готовиться к "запойной", безоглядной, так скажем, встрече с желательным -- что крайне немаловажно для профессионала, -- партнером, не может не отпугивать "отключка", извлечение из наркотизирующей суеты так называемой повседневной жизни. Возня, копошение, гениально открытые Ч.Чаплиным и как бы приписываемые маленькому, обыкновенному человеку, человеку обыденности, держат, не отпускают, заражают, приучают к себе. А возвыситься (вырваться), стать не маленьким, дано далеко не каждому заядлому спортсмену, даже и шахматисту. Не каждому дано хотя бы частично осознать опасность обычного, деромантизированного, существования. Опасности, своим острием обращенные против профессионализма (в любой области деятельности). "Если скрипач, певец, писатель -- настоящие люди (читай, профессионалы -- Л.Б.), то работа доставляет им удовольствие (в любых -- в принципе? -- количествах). Вот мы думаем, что это есть настоящее отношение к работе." А тут -- игра. И какая! За одно удовольствие подумать над позицией надо (бы) еще приплачивать. Вот только кому? Уж не тому ли, кто в наше время выдвинул идею безлимитных матчей. Тем более, что одной из основных, ведущих идей Фишера является стирание граней между подготовкой и выступлением, между игровой и тренировочной обстановкой. Подготовительные же, тренировочно-игровые, действия -- это то, что на сознательном или бессознательном уровне совершается профессионалом (не говоря уже о суперпрофессионале) ежечасно, ежеминутно, скажем так, и во сне, и наяву. От этого отдыха и "лекарства" не бывает; это нельзя считать трудом (от слова "трудно"), работой (от слова "раб"). Можно сказать, что люди, боящиеся слишком долгих матчей, занимаются шахматами между прочим, играют в шахматы всего лишь потому, что способны это делать неплохо и, может быть, все другое делают несколько хуже (если пробовали). Говорят, очень длительный матч может, право же, превратиться в состязание на выносливость. Но ведь шахматы еще и спорт, к тому же и безлимитный матч ограничен. Выиграй 10 партий подряд и -- гуляй, грубо говоря. Фишер вот сократил число своих свиданий (с М.Таймановым и Б.Ларсеном) до фантастического минимума... Не без помощи партнеров. Но это уже другой вопрос -- как и с чьей помощью. Для профессионала выступление -- лишь одна из форм применения шахмат (или другого вида искусства). Причем, как правило, -- во второй половине жизни -- не самая главная. Не преобладающая. Шахматы становятся все в большей мере посильным подспорьем в размышлениях. О жизни... самих же шахмат. Но с кем -- сесть, самостоятельно -- и в то же время соавторски == поразмышлять?.. Сальери, который, конечно же, более чем неспособен... писать музыку вместе с Моцартом -- об этом даже дико подумать, -- протестует у Пушкина не против "шалопайства" великого композитора, но против неподобающего, любому служителю искусства противопоказанного, образа жизни. Моцарт -- в широко-философском смысле слова, а может и узко-бытовом, -- для Инспектора-Инквизитора -- пропитан, промаслен, проникнут (от слова "никнуть, поникнуть") запахами быта, самого благопристойного и необходимого человеку. "Художник?! -- воскликнул как-то Г.Флобер -- так ведь это чудовище". Сальери -- блюститель истинно художественного поведения -- выступает против непротивления быту со стороны Моцарта, против его попустительств обыденности -- например, в виде слепого скрипача. Против его приятия обыденности (от слова "принятый", "приятный"?). Моцарт не делает ничего безнравственного, плохого -- в композиторском или, так скажем, в домашнем смысле; он -- предупредительный, внимательный, ценящий труд, кухонный в частности ("Пойду сказать жене, чтоб не ждала к обеду"), он играет с сыном, готов, как в таких случаях выражаются, оказать материальную помощь скрипачу. Он -- более нормальный, чем Сальери, человек, а следовательно, по мнению суперпрофи, не может служить достойным примером ("Наследника нам не оставит он"). Можно предположить, что наследники Фишера уже подрастают: непонимание, да еще массовое, совершенно стопроцентное, не может быть сплошным и вечным. Лет через пятьдесят-шестьдесят наши потомки еще прочитают мемуары тех, кто в свое время мечтал сразиться с Фишером, получить... страшновато сказать -- его вызов. Между тем, если очередные чемпионы (Карпов и Каспаров) предпочтут игнорировать инициативу Фишера -- назревающую, на мой взгляд, -- может быть, уклониться молча, может быть, слегка сыронизировав над "совсем стариком", Фишеру ничего другого не останется как попробовать "вырубить" вокруг них более молодую поросль. Но он не завидует такой, своей, участи. Он, быть может, наивно, надеется на появление еще кого-то, на последователей, приверженцев его, классического, направления, кому, в случае проигрыша матча, можно было бы, по-стейницевски, провозгласив троекратное "ура" в честь нового чемпиона, передать звание. Сальери строже и бесчеловечнее Моцарта, он у Пушкина, в сущности, только критик, не сказавший ни единого критического слова (звука) в адрес, нет, не гения, а бога музыки. Но шахматы -- сравнительное, жесточайше сравнивающее искусство, произведения здесь создаются на основе (и в результате) пристрастнейшей, усиленной, нелицеприятной, предельно скрупулезной чаще всего, критики. Взаимной, обоюдной, непрестанной. Это -- соавторство воюющих, а потому как бы враждующих авторов. Лишь поднявшись на определенную шахматно-культурную высоту, некоторые гроссмейстеры начинают догадываться (мастера и кандидаты, понятно, тоже): чтобы иметь отношение к Большим шахматам, чтобы играть по-настоящему позиционно, "выдержанно", необходимо иное, не военно-схваточное, но дискуссионно-академическое отношение к партнеру, любому -- на садовой скамейке или в турнирном зале, на сцене. Оба соавтора ходят, однако, при любых взаимоотношениях, по лезвию ножа (меча скорее). Каждая нота (неверная) совместно создаваемой, складываемой музыки (музыкальной партии) грозит неотвратимым прекращением творческого процесса, снятием с дистанции, поражением в данной встрече, нередко немедленным, всегда необратимым. По Фишеру (и не только по нему), большинство промахов -- результат несвежести, изношенности, тряпичности, "ветошности" (тут слышится не одна "ветошь", но и "тошнота") нервной системы. Которую необходимо всемерно холить, беречь, сохранять, восстанавливать (по возможности), не давать в обиду и -- еще раз -- оберегать от травм, даже самых мелких. Вся жизнь профессионала -- непрерывные, в идеале, маневры обходительности, осмелюсь так сформулировать эту сторону дела... Шахматы -- наука-искусство-спорт, где царят чересчур точные и строгие, почти "бесчеловечные" условности, правила, установления. Они к тому же чересчур провокационны. Где-то, когда-то, как-то, какое-то время, в какие-то моменты, создавая некие фрагменты, можно играть совсем не по правилам, и даже == выигрывать именно за счет этого; только в подобных случаях они, шахматы, как бы скрывают от победителя причины его триумфа. Но рано, а чаще поздно (слишком поздно) оказывается, что условности "техники", в частности, особенности, определенная глубина понимания основ игры, -- совершенно необходимы, а постоянное оперирование "безыдейными" ходами обязательно ведет к ошибке. Как в этой игре, так и в жизни. Боксеров, не демонстрирующих общепринятую подготовку, иной раз судьи сразу снимают с соревнований -- за отсутствие, так сказать, технического минимума (техминимума), технического, начального хотя бы, арсенала. Выходят на ринг, допустим, два молодых человека, одетые, экипированные по всей форме, в перчатках, с безукоризненно перебинтованными руками, и начинают наносить друг другу удары -- не ниже пояса, не открытой перчаткой, не по затылкам. Дерутся вроде бы почти и без оплеух, но их останавливают и просят покинуть место состязания -- "ввиду явной технической неподготовленности". Что-то похожее, только более наглядное и одностороннее, происходит, скажем, в настольном теннисе: один из игроков как-то отбивает мячик, счет растет 5:0, 10:0 не в его пользу и -- судьи не дожидаются 21:0 или 21:1 -- партия (и вся встреча) оканчивается по их решению -- по причине той же "технической неготовности" одного из участников. Хотя нигде не сказано о границе, грани между ударами, выполненными -- хоть в боксе, хоть в теннисе -- по правилам, и ударами "неправильными". Фишер -- представитель, если так позволительно выразиться, усиленно-правильных шахмат -- и здесь имеет шансы опередить своих более молодых коллег. Которые не столь долго, не столь беззаветно работали над собственно "техникой", то есть == способами отыскания надежных ориентиров для игры, отвечающей духу позиции, а потому в огромном большинстве случаев дающей особый, повышенный запас прочности, защищенности от тех же принципиальных (но не "случайных", конечно) ошибок. Не слишком умудренный таким опытом Михаил Таль выиграл у Михаила Моисеевича Ботвинника целый матч (на большинство из 24 партий), но с треском проиграл матч-реванш (1961). Играть который он не смог отказаться. Невозможно представить себе Таля, признавшего меньшую содержательность своей игры и потому сделавшего вывод: в большом, сдвоенном, с позволения сказать, матче (матч+матч-реванш) у меня нет шансов -- превосходство патриарха скажется на большой, на всей (!) предстоящей дистанции. Между тем, как известно, Д.Бронштейн незадолго до начала матч-реванша уверенно предсказал победу пожилому претенденту (так ведь и хочется заключить это слово в кавычки). Именно по причине бльшей содержательности, солидности, что ли, фундаментальности его игры (и подхода к шахматам, надо думать). Длительное, основательно-протяженное состязание многое расставляет по своим местам -- это не надо (ни к чему) специально доказывать. Тут, как говорится, роль случайности сводится к минимуму. Не для того ли, чтобы окончательно ее, случайность проклятую, добить, чтобы потеснить еще, если не исключить, Фишер добавил в условия безлимитного матча пункт о сохранении звания (чемпионом) при счете результативных партий 9:9. Мы хорошо помним, что тут началось, что тут поднялось. В чем только ни обвиняли Фишера. И очевиднее других грехов была... трусость, требование -- себе! -- форы. Дескать, Карпов, претендент, обязан выигрывать матч как минимум со счетом 10:8. Он не имеет права проиграть больше 8-ми партий, а выиграть должен обязательно 10. В то время как восседающему на троне, чемпиону, достаточно == чтобы сохранить (спасти) звание -- выиграть лишь 9 партий, проиграть же он может целых 9, а не 8. Но ведь при этом как-то не учитывается, что 9, число чемпионских побед, лишь на единицу меньше чаемых 10-ти побед претендентских, что число проигрышей, "допустимых" для чемпиона, то есть 9, на единицу больше, нежели число поражений, вполне допустимых для претендента. А главное -- как мог бы "в случае чего" чувствовать себя претендент, победивший чемпиона с перевесом только в одно очко -- может быть, в результате какой-то маловероятной, чудесной, удивительно-чудовищной и т.п. ошибки, непостижимой, скажем так, оплошности, однако (!) допущенной королем. В решающей партии, допустим, при счете 9:9 кому-то может ведь и "повезти" в самом чистом и мистическом виде -- чего в жизни, тем более шахматной, шахматно-спортивной, при таком умственном напряжении, не бывает, не может случиться!.. А потом ведь и счет 8:8, "предыдущий" счет, уже показал равенство сил; и следующая партия, в каком-то (мы знаем, в каком) смысле уже решающая для чемпиона: выиграет он ее -- и главное дело сделано, проиграет -- и он на грани катастрофы; а претендент в случае победы обеспечивает себе почетную ничью как минимум. Нервотрепки во многих вариантах оказывается более чем достаточно; задачей Фишера было заранее снизить ее накал. Сконструированные, предложенные, изобретенные им часы имеют ту же цель -- смягчить возможные и почти неизбежные цейтноты, подбросить "соломки" привычно падающим в этих местах тугодумам. Играйте в шахматы, как всегда, как бы призывает он, и постарайтесь достигнуть нужного вам результата... наиболее достойным, наименее суетливым, во всяком случае, образом. Между тем участь Фишера -- быть непрестанно обвиняемым в том, что формула его матча подогнана "под себя". И это... действительно так. Но, предлагая, выдвигая эту формулу он, по здравом размышлении, выказывает бльшее понимание сути фундаментальных шахмат, нежели многие из его критически настроенных коллег. Отрицать проще, нежели соответствующим образом, само-отверженно готовиться, пожизненно быть погруженным исключительно в шахматы. Но ведь это так односторонне, это -- флюсоподобие, фанатизм! И т.д., и т.п. С нашей точки зрения, это -- нормальный (чуть было не написал -- обычный) суперпрофессионализм, да, нечастый в любой области деятельности. Такой, какой, например, был присущ К.С.Станиславскому или теперь свойственен Л.Белоусовой и О.Протопопову. Будучи, нет, не выявленным, но лишь почувствованным, он в 99 случаях из 100 не приветствуется, иногда высмеивается -- и довольно умело, тоже "обоснованно", правдоподобно, скажем так... Профессионализм слишком редок -- как призвание, как совершенно-природная склонность, -- научиться ему невозможно, а "насильно" выполнять его установления -- немыслимо. Но чтобы и отвлечься от него, необходимы достаточно сильнодействующие меры, главная из них, наверное, -- погружение в обыденность, в очередные задачи и задачки, решение которых обеспечило бы какую-то, чаще минимальную, осуществимость, существовательность в рамках "рентабельной" (не далее, не более) профессии. Фишеру, чтобы "действовать наверняка или почти наверняка" (Н.В.Крогиус), приходится ждать своего часа, дожидаться наиболее выгодного, да, выигрышного, расклада. Рискуя: совсем зеленая молодежь не осмелится попасть в "бункер" тоже патриарха (уже!), а старшие -- вдруг да отнесутся к вызовам окончательного "пенсионера" как к заведомо... несерьезным. Может вообще ведь ничего не получиться, никто не захочет играть с ним, несмотря на более чем заманчивый призовой фонд, -- вот что самое страшновато-парадоксальное. Пока он идет и на это. Потому что другого выхода не видно. Большая цитата из Лермонтова. "Маскарад", сцена первая: Арбенин ...Я здесь давно знаком; и часто здесь, бывало, Смотрел с волнением немым, Как колесо вертелось счастья. Один был вознесен, другой раздавлен им, Я не завидовал, но и не ждал участья: Видал я много юношей, надежд И чувства полных, счастливых невежд В науке жизни... пламенных душою, Которых прежде цель была одна любовь... Они погибли быстро предо мною, И вот мне суждено увидеть это вновь. Князь (с чувством берет его за руку) Я проигрался. Арбенин Вижу. Что ж? топиться!.. Князь О, я в отчаянье. Арбенин Два средства только есть: Дать клятву за игру вовеки не садиться Или опять сейчас же сесть. Но чтобы здесь выигрывать решиться, Вам надо кинуть все: родных, друзей и честь, Вам надо испытать, ощупать беспристрастно Свои способности и душу: по частям Их разобрать; привыкнуть ясно Читать на лицах чуть знакомых вам Все побужденья, мысли; годы Употребить на упражненье рук, Все презирать: закон людей, закон природы. День думать, ночь играть, от мук не знать свободы, И чтоб никто не понял ваших мук (курсив везде мой -Л.Б.) Не трепетать, когда близ вас искусством равный, Удачи каждый миг постыдный ждать конец И не краснеть, когда вам скажут явно: "Подлец!" Молчание. Князь едва его слушал и был в волнении. Можно цитировать и дальше; например, это == Арбенин Я рад был случаю, чтоб кровь привесть в волненье, Тревогою опять наполнить ум и грудь; Я сел играть -- как вы пошли бы на сраженье. Князь Но проиграться вы могли. Арбенин Я... нет!.. те дни блаженные прошли. Я вижу все насквозь... Все тонкости их знаю, И вот зачем я нынче не играю. Здесь и своего рода программа профессионализма, во многом и супер-профессио-нализма, подготовки к нему, и удивительное объяснение, одно из возможных, дополняющих, столь долгого отсутствия Фишера. Рискуя стать совсем старым, клоунски-пожилым, он ждет накопления груза житейских, внешахматных неправильностей -- в поведенческом плане почти непоправимых, таких, которые неизбежно вызывают... ошибки на доске. Заслуженные жертвы должны созреть -- это с одной стороны. С другой -- слишком велика их неподготовленность, возможных "клиентов", к мясорубке конструкции Р.Фишера. Они могут -- а вдруг! -- сдавать друг за другом матчи (о турнирах, как всем понятно, не может быть и речи), ведь сдался же, в детсадовски-смешных условиях (по сравнению с теми, что предлагает Фишер), Р.Хюбнер -- Т.Петросяну. Рассыпался и по большому счету выбыл уже из строя тот же Тигран Вартанович после поражения в Буэнос-Айресе, которое экс-чемпион так и не смог, как ни удивительно, хоть сколько-то внятно, конкретно объяснить, == хотя специально высказывался (и вроде бы довольно подробно) на эту тему. Князь Вы избегаете признательность мою. Арбенин По чести вам сказать, ее я не терплю. Ни в чем и никому я не был в жизнь обязан, И если я кому платил добром, То все не потому, чтоб был к нему привязан; А -- просто -- видел пользу в том. Наработанный, накопленный авторитет Фишера, его знания, опыт, навыки, совокупность нажитого в игре -- брошены, или скорее заботливо положены, на одну чашу весов. Для того, чтобы -- поднялась другая, чтобы было видно (и кое-кому из непосвященных даже), что за игра эти шахматы. Раз они с людьми, в том числе == либо в первую очередь -- с Фишером, проделывают подобные вещи, словно бы заставляют, побуждают к такому служению, к такому соединению с ними. Но это может быть не понято и в далекой перспективе, и суперпрофессионал готов к данному варианту, пожалуй, в первую очередь. Как сказано у Э.Хемингуэя, "победитель не получает ничего". И надежды на "получение" у суперпрофи быть не должно. Впрочем, разгаданный Другими (кем-то, ну, хоть кем-то) суперпрофессионал уже награжден. Вознагражден. Тем что он всего-навсего подал пример. Будучи допрошенным, он, разумеется, сказал бы, что совершенно не думал об этом. И оказался бы прав, оказался (и остался бы) правдивым. Человек, отвоевавший себе возможность вплотную, пожизненно работать в своей собственной области, отдавать Делу решительно все возможное, все силы и все, что в его силах, -- только такого человека можно считать внутренне (!) вполне устроенным. Он рождается словно бы внутри профессии, не расстается с нею ни во сне, ни наяву, и кое-кого (в самом наилучшем, почти фантастическом, случае) заражает своим служением. Впрочем, некоторые суперпрофессионалы и это делают сознательно. Они появляются на свет еще и с ощущением невыносимости нецеленаправленной жизни, вполне обычной, обыденной, в которой люди, в сущности, не только и даже не столько (см. Закон Чаплина) копошатся, крутятся, сколько меняют свои дела, как перчатки, а точнее -- готовы их менять, лишь бы дело, то или другое, кормило. В замечательном фильме "Поездка отца" один из второстепенных персонажей говорит главному (роль которого исполняет знаменитый Фернандель), приехавшему в город на поиски дочери -- как понял Отец, его девочка стала девицей (не самого серьезного поведения): "Повседневная жизнь ужасна, а она -- утешала меня". Существование профессионалов, племени малочисленного и трудноразгадываемого (само явление это, профессионализм, как-то выпадает из поля зрения огромного большинства так называемых простых людей, то есть тех, чье понимание тут особенно важно, для кого понимание профессионализма в каком-то смысле -- "ключ" к внутреннему благополучию, компас и т.п.), увенчано наличием суперпрофи. Именно люди, подобные Фишеру, самим фактом своего существования и деятельности, еще раз подчеркиваю, непрестанно продолжающейся и в подполье, во время "уходов" со сцены -- имеют (получают) шансы на прорыв в сознание энного количества этих самых маленьких, простых людей. Разумеется, лишь из числа тех, что испытывают ОТСЛОЕНИЕ ОТ ПОВСЕДНЕВНОСТИ. Философское осмысление данной проблемы едва-едва начато, как кажется, и ведется неуверенно. Здесь мы можем констатировать падение (сбрасывание) таких, как Фишер, такого как вот он, ныне здравствующий Роберт Дж.Фишер, -- скидывание в ненормальность. Даже люди, специально изучавшие его жизнь, творчество, воззрения... не устают удивляться, мягко выражаясь, нелогичности, странности многих и многих поступков Бобби. И ничто, даже самоочевиднейшие факты, такие, как матч-реванш 1992 года, не могут (пример -- М.Е.Тайманов, ни на йоту не изменивший свою концепцию, сложившуюся до сентября 1992 г., -- см. его книгу "Я был жертвой Фишера") побудить их пересмотреть здесь -- хоть что-нибудь. М.Ботвинник не раз выражал мнение, что причиной ухода Фишера в подполье явилась болезнь, болезненное состояние. Познакомился я, во дворе Центрального шахматного клуба, с одним из наших крупнейших шахматных же психологов, профессором (не стану по понятным причинам вспоминать его фамилию). Через две минуты, услышав, что я уже пару десятилетий "занимаюсь Фишером", почтенный ученый спросил: -- А вы знаете, что Фишер -- невменяемый?! Ну посудите сами: идет он по коридору с Петросяном -- по окончании одной из партий в Буэнос-Айресе. Их догоняет одна очень известная, знаменитая аргентинская актриса, кладет одну руку на плечо Тиграна, другую -- на Бобби. И знаете, что он делает?.. Рывок вперед -- убегает. Спасается, видите ли... Конечно, я просто не нашелся. Ну что тут сказать? Ответственно относящийся к себе, к своему партнеру, к продолжающемуся, идущему матчу, участник удирает == да, для того, чтобы не было еще одного, совершенно, видимо, по его мнению, лишнего, излишнего отвлечения. Да и о чем они говорили, Фишер с Петросяном, после партии, о чем могли рассуждать?.. Скорее надо бы удивиться бесцеремонности, а то и развязности, впрочем, столь понятной и извинительной, кино-(театральной?) звезды. Впрочем, она имеет право -- и возможность! -- не особенно глубоко разбираться в особенностях необходимого, подчеркиваю, во время состязаний, поведения именно шахматистов... Фишер, к глубокому сожалению, -- но и это, разумеется, весьма понятно, == оказался оненормаленным, как бы задвинутым в психушку, сооруженную так называемым околошахматным и просто общественным мнением. Молодые шахматисты, следующих, так сказать, поколений, знающие не только внутренний облик, но само творчество, партии Фишера не слишком подробно, порой даже понаслышке, приучаются (сюда оказался и чудесный матч-92 "подверстанным") все дальше и дальше, все прочнее считать Бобби занятным, почти ископаемым чудаком (в лучшем случае). Ну, а если вновь появится? Будет такое примерно отношение: ну, и что он теперь, на этот раз, после долгого подполья, выкинет, какой еще чуши наболтает на пресс-конференциях?! Надо заметить, что, в отличие от игрового помещения, конференц-залы действуют на нашего героя действительно не самым лучшим образом, он нередко теряет выдержку, "адекватность" восприятия явно "не своих" проблем... Вместо открытия живого классика (а Фишер, хоть и не является, на мой взгляд, гениальным шахматистом, безусловно -- одна из самых монументальных, классических фигур в шахматах уходящего века), происходит его задвигание в дебри ненормальщины, закрывание вопроса (проблемы) Фишера. А в сущности, был ли он, этот пресловутый, вроде бы совершенно неопровержимый, десятилетиями длившийся -- это же факт, с 1972 года по 1992-й! -- уход? Если вспомнить, что шахматы (что не менее общепризнано) в чем-то где-то, пусть не по самому даже большому счету (для кого -- как) искусство... Которое требует для своего появления, для создания, рождения совершенно особых условий, устанавливаемых прежде всего самим творцом, работником... Собрав материал, приведя его в порядок, отлично подготовившись к написанию всего-навсего фронтового очерка, Константин Александрович Федин в письме к одному своему знакомому замечает примерно следующее: если не произойдет ничего катастрофического -- со мною -- то очерк через какое-то (он не берет на себя жестких временных обязательств, хотя тут, как говорится, и война не ждет) время появится. И -- добавляет второе, решающее "если": "Если только он (то есть по сути дела уже подготовленный очерк) ПОЛУЧИТСЯ". Представим себе гроссмейстера, который пропускает один турнир, другой, третий, четвертый, пятый, отклоняет шестое-седьмое-восьмое приглашение. Не играет год, другой, хотя вроде бы остается здоровым. Вывод болельщиков-поклонников вскоре же будет почти однозначным: значит... повредился головой. Еще бы -- отказывается от неплохих, заслуженных заработков, теряет рейтинг (снижает), имя его тускнеет, он выбывает из борьбы. А по сути -- не участвует в гонке. Но может быть, он захотел всего-навсего... как ни непривычно, я чуть было не написал неприлично, это звучит, отойти в сторону, присмотреться к шахматам со стороны, как это сделал, допустим, Эм.Ласкер -- после проигрыша матча Капабланке в 1921-м году. Но такого рода соображения публике обычно остаются непонятными совершенно; что более чем естественно: успех надо развивать, поддерживать, надо кушать, что подают, дают -- бери, бьют -- беги. Другим, тоже гроссмейстерам, не столь известным, скажем, такого рода приглашения (на столь высокопрестижные, а следовательно, совсем неплохо оплаченные) турниры и не снятся. Что это еще за капризы?... Что за простой? Я -- человек простой, так объясните мне этот простой (извините за рифму). Ну, а если все дело в том, что -- всего-навсего! -- изменились условия? И внешние и, главное, быть может, внутренние, уже не устраивают гроссмейстера? Может быть, та турнирная обстановка -- вообще и на ожидаемых турнирах в частности == его как творческую натуру уже не удовлетворяет; а он ее (не натуру, понятно, а обстановку) переменить -- в отличие от Фишера, который менял-таки и освещение и помещения даже -- увы, не тот авторитет, не то "нахальство"! -- не может? Представим себе, нет, даже не писателя, журналиста, который с чемоданчиком материалов, пусть для очередного очерка, занимает многокомнатный особняк -- с условием, что через неделю выйдет из него с готовым произведением. Проходит две-три недели, все сроки нарушены; а ведь его снабжали продуктами; с горячей водой, отоплением, освещением тоже было в порядке, все коммуникации действовали отлично. Почему же нет очерка, ну, хоть какого-то, хоть халтурного? Заболел == это первое предположение. Если же он появляется на публике вроде бы (!) здоровый телом, значит, искомый и непреложный ответ очевиден -- болен духом. В таких условиях и не написать ничего?! Многим, если почти не всем, невдомек, что у него, как, допустим, в наихудшем "фединском варианте", -- не получилось. Очерк не вытанцовался. Никакой. Несмотря на усилия, несмотря на много(несколько) недельные уже размышления, несмотря на то, что перепорчена пара килограмм бумаги, несмотря на то, что журналист пробовал писать в разных комнатах, в том числе в туалете, в ванной, забирался на чердак, на крышу, спускался в подвал. НЕ РАБОТАЕТСЯ. НЕ ВЫХОДИТ. Сон вдруг -- а почему бы и нет? == рассортировался, расстроился, "что-то с памятью моей стало" (даже!), какие-то пошли (и прошли, слава Богу) сбои в организме. Не работалось в этом особняке, надо бы попробовать другой. Или -- вообще переждать этот соннорасстройный, скажем так, период. Надеемся, что журналиста, писателя тем более, если он объяснится доходчиво, извинят многие, а то и очень многие... А шахматиста -- наверное, не очень. И не все, и не многие. И будут по-своему, в чем-то пусть даже и не по самому-самому большому счету, правы: ведь шахматы, что ни говорите, -- спорт. Пусть на треть (раз уж это == игра-спорт-искусство-наука), пусть на одну только четверть... Налицо уклонение от борьбы. Но ведь, добавим мы, от борьбы-творчества. Но ведь -- от борьбы-науки. Процесс и научного творчества вполне может "не пойти", потребовать передышки. Фишер пробовал намечать, скажем так, какие-то, кое-какие соревнования для себя -- в период "столь долгого отсутствия": длительные и, судя по всему, тщательные переговоры с Анатолием Карповым, прибытие (прилет) в Белград на матч со Светозаром Глигоричем и внезапный отказ и от одного, и от другого матча... Были, конечно, и другие полувыходы, о которых мы просто не знаем. Не сложилось, не получилось, не складывалось, общий комплекс условий оказался не тот... Сколько было разговоров по поводу мучительных, длительных перипетий, малоэнергично выражаясь, созданных, организованных Фишером перед матчем в Рейкъявике, возникших, да, явно по его и только его вине! В чем -- только -- и как только его не обвиняли. Между тем сейчас, по прошествии десятилетий, просматривается не столько хитрый замысел (план), построенный с целью повлиять на душевное состояние Б.Спасского, сколько -- пожалуйста, не удивляйтесь, дорогие читатели, это -- мое частное, сугубо, как всегда, личное мнение -- поиск, установление оптимальной (ориентируясь на собственное, да, "эгоизм" налицо, состояние) даты начала матча. И, во-вторых, -- своего рода, хотя почему это "своего рода"? просто == обретение некоторой, внутренней же, свободы. Если уж не свободы, то меньшей зависимости от околошахматных чиновников (в одного из них превратился, к глубочайшему сожалению, сам Макс Эйве, тогдашний президент ФИДЕ, впрочем, проницательно сочувствовавший Р.Фишеру, шедший у него на поводу не как у капризуна, но как у творческой личности, у которой вполне могут быть зацепки, задержки, сбои и т.п., и т.п.). Фишер как бы приглашал Спасского: Борис, пойми, услышь, ощути смысл моих "метаний". Ведь я их -- других, этих Других -- хотел бы вообще послать куда подальше. И начать наш матч в очень удобной для нас обоих обстановке, атмосфере, в удобное (взаимно) время, да и так, чтобы заработать поприличнее. Для Фишера повышение гонораров -- естественно, одно из средств (наиболее понятных публике, а может быть и единственное ей понятное средство) повышения престижа шахмат, как игры совершенно особой, которая не только "ничем не хуже скрипки" (М.Ботвинник), но не хуже и гольфа, тенниса, бокса. Здесь вспоминается обещание Фишера получать за свои матчи никак не меньше, чем Мохаммед Али получает (получал в то время) за свои. Кажется, Роберт выполнил это, сдержал слово. Они сравнялись -- высший общий призовой фонд матчей М.Али и Р.Фишера -- 5 миллионов долларов. Если ошибаюсь, поправьте меня, пожалуйста. Предрейкъявикская эпопея разворачивалась на глазах у всего шахматного -- и не только чисто шахматного -- мира. И осталась во многом, если не во всем, непонятой. Задним числом исправить положение представляется почти невозможным. Чтобы получить достойного соперника -- в матч-реванше, -- Фишеру пришлось в течение ровно 20-ти лет "проверять" Спасского, который так и не стал суперпрофессионалом, однако, в деле особо успешного освобождения от влияния шахматных и возлешахматных чиновников, "неподходящего" государства, добился впечатляющих успехов. Второй матч с Фишером, а затем и с одной из сестер Полгар, подвел двойную, вероятно, заключительную, черту под шахматной карьерой Бориса Васильевича. Быть может, самого переутомленного из всех чемпионов мира, не считая самого первого -- В.Стейница... Спасского подвела неточность, некоторая несвоевременность СТАТУСИЗАЦИИ. То есть самоопределения, самоосознания. Фишер, конечно, помог ему благополучно (да, и от слова "получать") сойти со сцены, сделать это плавно и вместе с тем решительно, Фишер обеспечил его не только, а может быть, и не столько, в материальном смысле, сколько в духовном. Показал своего рода (опять-таки!) пример утонченной (+уточнения) статусизации. Ведь сам Бобби до Кюрасао был щенком, грубо говоря, кидавшимся на трон, в лоб штурмовавшим бастионы старших. Годы, годы и годы, в том числе пропущенные из-за инцидентов в Сусе (Тунис) на межзональном турнире, трехлетие пропущенное просто по личному желанию (что тихо потрясло, помнится -- обоюдное осознание тут тоже не было на достаточной высоте, -- весь шахматный мир)... Спасский после Рейкъявика жил "абы как", вырвавшись во Францию, плыл по волнам очередных подходящих (и не очень) турниров. Матч с Карповым, считаю, травмировал его значительно. А чем же, в сущности, стоило заниматься, безусловно избавившись от "Угрюм-Бурчеевых" отечественного розлива? Наверное, подготовкой к... матч-реваншу с историческим противником. Если бы такая, целенаправленная -- даже и не без соответствующих заявлений (а почему бы и нет?), -- деятельность, осуществляемая, конечно, с изрядной долей (привнесением) профессионализма, была налицо, глядишь, и у самого Фишера было бы поменьше "шатаний", поглядываний на Глигорича, на самого Карпова. Конечно, речь могла и, полагаю, должна была, идти не о скоропалительном, Лас-Вегасском, например (тем более!), проекте. Они оба вполне могли дать понять шахматному миру (общественности, если хотите), что подлинное, в нормальных условиях проходящее, выяснение взаимоотношений между ними -- крупнейшими (если не сильнейшими) шахматистами современности далеко еще не закончено. Что оно, по сути дела, только начинается. Не смогли бы -- а что тут такого уж слишком фантастического?! -- их матчи (а то и серия матчей) несколько потеснить, а то и как-то аннулировать "столь долгое единоборство" глубокоуважаемых двух "К"? Может быть, и конфликтов, ссор было бы -- и не только между новыми чемпионами == поменьше?.. Но эта, старая, так скажем, пара не пошла на перехват инициативы, а точнее -- на сохранение ее. Разошлись, как в море корабли, о чем, как знать, может быть даже и теперь жалеет Фишер, в меньшей мере сожалеет, наверное, Спасский -- его "вина", конечно же, поменьше: инициатором мог быть старший по званию. Не исключаю того, что Р.Фишер мог даже и... испугаться. Так странно, удивительно употреблять по отношению к нему это простое слово, уж слишком не то, чересчур не подходит: ну, разве может суперпрофессионал чего-то или кого-то бояться?.. Но такой, весьма вероятный, испуг. Не свидетельствует ли он о том, что подлинный переход к суперпрофессионализму произошел через несколько лет после Рейкъявика, а может быть и еще позже? Конечно, речь не о чем-то, напоминающем организацию Каспарова, первую гроссмейстерскую, профессиональную, обеспечившую проведение прекрасных турниров на Кубок мира. Но слегка ... монополизировать розыгрыш мирового первенства (или назвать это продолжение своих соревновательных отношений по-другому)... можно было попытаться. Не решились. Это выглядело (бы) слишком уж "эгоистично", что ли... Не решился прежде всего Фишер, которому мог подсказать такой поворот только Б.Спасский == своим отказом от участия в очередном претендентском цикле. Но почему конкретно -- будем, учась у экс-чемпиона, предельно делового человека (как и положено профессионалу, не говоря уж о суперпрофи, он предельно конкретен, расчетлив и умеет впереди телеги ("амбиций", по слову Спасского) неизменно ставить лошадь ("амуниции", по его же слову)), будем придирчиво "вещественны", -- почему Р.Фишер не пошел на такое?.. Думается, он учел решающий и наиболее ощутимый в нескольких смыслах фактор == глубокую, многолетнюю, непреодолимую (20 лет понадобилось Борису, чтобы немного прийти в себя, "отойти" от Бобби, от тех кошмарных, первых тринадцати партий в столице Исландии, войти в относительную норму и выиграть в... два с половиной раза больше партий (не 2, а целых 5) в очередном матче с Бобби!), задубевшую, сцементированную усталость своего желательного и естественного, наилучшего партнера. Надо было выжидать, надо было надеяться-таки на лучшее. Надо было в конечном счете заниматься все тем же -- выполнять долг глубокого профессионала == беречь кадры, сберегать, если не спасать (а улучшить положение могло только всеврачующее время), партнера. И восстановление Спасского, конечно, далеко не полное, повторяю, весьма относительное (другого и быть не могло), состоялось. Кто-то сгоряча может это назвать даже возрождением. И с таким определением трудновато спорить. Борису и себе, продолжаю это утверждать, был подарен Фишером поистине сказочный, чудесный, казалось бы невозможный, тем более в так называемое "наше время", матч. Он, состоявший из 30-ти партий (из которых первые 11 прошли на "острове грез", как бы в потусторонне-волшебной обстановке, словно природой(а кем же еще?) приготовленной, как раньше говорили, при-уго-товленной, приуготованной Фишеру и его историческому партнеру за их и главным образом его, Бобби, долготерпение) промелькнул как сон. А тот ли Фишер? -- вот вопрос, который был с самого начала главным и беспрерывным, непрестанно-назойливым, я бы сказал, туповато-неотвязным. Да разве в этом дело? Так ли уж важен сам уровень игры... сопоставимый, сопоставляемый... с кем, с чем? с чьим? Каспарова и Карпова? Но они будут -- если позволят, разумеется, условия, -- в свое время вызваны на ковер... Ну, может быть, уже в некотором смысле, тени того Каспарова, того Карпова, какими новоявленные чемпионы были в том же (самом), 1992-м, году. С ними разговор может быть особый и отдельный -- в соответствующей обстановке. Вот Фишер в 49 лет сыграл такой (такой-то) матч. А вы, дорогие друзья, в подобном возрасте на что будете способны, на что "горазды"? Как вы самосохранялись, как тренировались, как готовились к вызову Фишера, да кого бы то ни было? Сколько и какого пороха осталось у вас в пороховницах? Подобного рода выкладки очень легко объявить пустыми умствованиями, необоснованными прикидками, фантазированием на пустом месте. Исхожу все-таки из установлений шахматного суперпрофессионализма, представляемого сейчас, увы, в мировых шахматах одним-единственным человеком. Один поручик шагает в ногу, вся дивизия -- не в ногу? Что ж, бывает и так. Только это нуждается в совершенно неотразимых, убедительных до предела доказательствах. Вот их-то и готовит Роберт Фишер, поддерживающий достаточно высокую, постоянную боевую, игровую в том числе, готовность. Кто станет спорить -- лучшие, наилучшие тем более, времена прошли. Безвозвратно миновали. С природой, по большому счету, да и по среднему, по небольшому, не поспоришь. Но профессионал иначе не может -- он и тут обязан бросить ей (вывод самоочевидный для меня) решительный вызов. И осуществлять его, ковать ежедневно, ежечасно, стараться, пытаться... карабкаться, ДЕЛАТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ, вершить нечто посильное, иногда и предельно доступное. Как получится, как удастся... "Я отвечаю за свои усилия, а не за результат", заметил как-то великий Ласкер. Ничего другого жизнь профессионала как бы и не разрешает. Не предоставляет. Назвался груздем -- полезай в кузов. Тем более, что кое-какие вещи, и надеюсь, многие согласятся, немаловажные, упущены. Что-то упущено, ушло безвозвратно. Есть ошибки, неточности непоправимые, есть поступки, как принято сейчас выражаться, необратимые. Все-таки напряжение было велико. Это была схватка. Свержение монарха, как бы переворот в шахматном (и не только) мире. Сражение -- и сопоставление -- "двух систем". Вот уж что верно, то верно. "Двух систем" -- в том числе и подготовки к ответственным (а они для профессионала все такие) соревнованиям. К Состязанию, к дискуссии -- обсуждению друг друга! Фишер готовился практически в одиночку. Даже назначение (избрание) секунданта выглядело как принудительная -- что делать, таков обычай, таковы правила проведения поединков! -- процедура. В команде Спасского происходили передряги, изменения состава, смена главного тренера (Бондаревского на Геллера). Во многом и многом они подошли к первой партии измотанными, издерганными. И неслучайными выглядят грубые, грубейшие ошибки, начиная с чудовищного хода С:h2 (Фишера, будто бы желавшего сразу (?!) форсировать ничью). Матч-72 оказался испорченным, искромсанным с разных сторон. Он заслуживал "реабилитации", "переделки", я чуть было не написал -- переигрывания. Но сделать это было не так-то просто, это откладывалось Фишером на далекое потом -- когда воспоминания станут "окончательными", заматереют; когда первый матч отодвинется уже точно в другую, даже совсем другую, эпоху -- вот тогда можно играть второй. Риск заключался в том, что второй вообще мог не состояться. Его и не было бы, если бы не появился истинный, редчайший любитель шахмат, поклонник Фишера до мозга костей -- Ездимир Василевич, ставший при своем "подопечном" чем-то вроде живого талисмана, кем-то вроде дядьки Савельича. Прежде всего он сам, лично, под свою, как говорится, ответственность -- оберегая отдых (а важнее всего -- сердцевину, основу, драгоценность отдыха -- сон), памятен дружеский скандальчик, учиненный Бобби по пово-ду неизвестного вертолета -- оказалось, это американский, военный -- своим шумом разбудивший заокеанского гроссмейстера, оправдания "ответственного за покой"... Строго-дозированными, осмотрительными были пляжные развлечения (появления) -- в отличие от нескольких "запойных" загораний Спасского, приведших к едва ли не опасному солнечному полуудару... Это было почти неправдоподобное исполнение мечтаний. И на повторение подобного чего-то хоть отдаленно-близкого, крайне трудно (теперь) решиться; как говаривал грибоедовский герой (Фамусов), "ну так и жду содома". Ну, не может, не сможет так быть, чтобы второе чудо прошло, как первое, без сучка-задоринки; обязательно обстоятельства ведь преподнесут некую гримасу, непременно что-нибудь лопнет, откажет, сорвется, провалится!.. Исказится. С другой стороны, непрерывный -- нацеленный на Большой матч -- тренировочный процесс не может остаться без применения. "Мясорубка" Фишера отлажена, смазана, опробована, обкатана, как бы даже раскручена. Попасть (попасться) к нему "на прием"... На это решится не всякий современный гроссмейстер -- из числа самых ведущих, в частности. Оказаться за одним столиком с самим Фишером -- человеком так и столько работавшим над шахматами. Играть с ним, да еще полностью на его условиях?!.. Можно сколько угодно говорить, что Фишер уже не тот, далеко не тот, в смысле == не образца 1972 года. Да он и не может быть (оставаться!) тем самым. Кто знает, чего понаподготовил он за эти годы, десятилетия. Никто не узнает, пока "тайное оружие" не будет пущено в ход. Ясно лишь, что матч-92 со Спасским не заставил Фишера скрести по сусекам, выложиться -- хотя бы и в теоретическом плане -- полностью. И кто ведает, какой "ряд чудесных изменений милого лица" приготовлен, запрограммирован им для долгого, продлинновенного, чуть ли не вечного матча (до 14 -- 16 -- 18 -- 20-ти побед; а что с него станет, он, "не желая играть", может выдвинуть и такое требование). Какой запас прочности он накопил, какими способами подготовил себя к игре, едва ли не многолетней? Ну хорошо, может подумать кто-то из кандидатов, выиграю я 8 -- 10 -- 12 партий, даже 14, но ведь впереди был бы (будет) целый новый матч -- до 6-ти, скажем, побед (для меня, по крайней мере, успевшего к этому моменту понести тоже кое-какие, может быть, почти такие же, цифровые потери; а вдруг я поплыву, перестану считать, что-то соображать, как это, кажется (что-то такое, похожее, о чем-то сходном шли слухи во время одного из безлимитных матче), было с одним из замечательных гроссмейстеров?!..) Стоп машина -- ни одной (даже одной!) партии вдруг уже не может, ну, никак, даже получая выигранные позиции, ни одной не может закончить в свою пользу -- или ничьи или проигрыши, словом -- поплыл, дело застопорилось. Вот тут-то я, никогда не готовившийся, может быть, и вполовину так (и столько), как (и сколько) готовился Фишер, дойду до полнейшего отупения. Может, он на это и рассчитывает: выиграв у него, у самого Фишера, невиданно большое количество партий (Спасский в Югославии смог победить лишь пять раз!), я могу окончательно сносить, износить, испортить, разладить, затупить свой, так выразимся, победный (победительный) механизм. Да и как играть с человеком, совершенно уверенным (иначе, наверное, опытнейший спортсмен не стал бы и предлагать "самоубийственную", взаимоуничтожительную, простите, формулу!), что, скажем, 18-20 партий в одном соревновании у него не выиграет решительно никто. Уйдя на десятилетия со сцены, он мог годами -- годами! времени у него в запасе для таких упражнений уйма, и все его время подлинно его (ни семьи, ни жен-детей-тещь-зятьев, ни пеленок-распашонок, ни кефир-клистиров: здоровье, по слухам, отменное, весь прямо-таки перетренирован!) -- имитировать подобные нагрузки. А я? Чем я занимался?.. Это был необычайный матч, изобиловавший -- хоть в книгу рекордов Гиннеса == чудовищными, детскими, уже совершенно непонятными, необъяснимыми ошибками. Прежде всего со стороны Спасского, хотя и Фишер постарался -- две партии выиграл нелепо, а в третьей (второй по счету) ему было засчитано поражение за неявку. Матч выявил, однако -- и вместе с тем -- СТАВКУ НА ОШИБКУ. Которая (ставка) и стала, извините за некоторый каламбур, была, вероятно, с самого начала, сделана Фишером. Чарли Чаплин открыл, как упоминалось, "закон возни" -- участь обычного, обыденного человека (которого иногда подмывает назвать, про себя, конечно, не на страницах этих заметок, человечком). Великий художник ее, участь, конкретизировал, расшифровал, материализовал по-своему... Роберт Фишер открыл своего рода ,закон ошибки"! Неправильное -- и не только по отношению к шахматам (прямо) поведение в жизни обязательно, непременнейше ведет к неточностям и промахам за доской. Спасский к моменту начала матча предстал перед ним, Р.Фишером, как человек поистине переполненный, как говорится, тяжким грузом, ворохами нешахматных ошибок. Их число и качество достигло дикой "отметки". Отметка же за поведение -- два с минусом, если не единица: он вел себя "образцово наоборот", совсем, совершенно не так, как полагается (полагалось бы) профессионалу; слишком много было отклонений по этому признаку, слишком много "уклонений" от профессиональной, исследовательской, по отношению к своему Делу, линии. Вот то основание, которое давало Фишеру, нет, не надежду, но уверенность в том, что матч будет выигран... И скорее всего отнюдь не с минимальным счетом, а крупно! -- несмотря на начальный счет 0:2 (1-ю партию американец проиграл, во 2-й, напоминаю и повторяю, ему было зачтено поражение за неявку -- Фишер не хотел играть при телекамерах, в явно (!) неподобающих, некомфортных, скорее для него особенно некомфортных, условиях). В известном заявлении Е.Геллера, возглавлявшего делегацию Спасского, -- впрочем, как раз не очень известном: от него никто официально вроде бы не отказывался, но о нем предпочитают сейчас как-то не упоминать, -- в нем говорится, что Фишер был вполне уверен в победе (в матче-72), потому что рассчитывал на "технические" (!!) средства воздействия на психику Б.Спасского. Расчет был, надежда -- и, как видим, более чем блестяще оправдавшаяся -- была. Но -- на то, что Спасский... сам на себя подействует. Изнутри. И еще как! Спасский, говоря коротко, с самого начала жил жизнью, в самом лучшем случае, полупрофессионала, частичного профессионала. И это, в основном благодаря огромнейшему дарованию, позволило, правда, не с первой попытки, взойти на шахматный Олимп. При встрече (сколько-то длительном взаимодействии) со 100%-м профессионалом (в котором проглядывал уже и супер-профессионализм) Борис Васильевич был обречен. Страшновато подумать, как сложился бы рейкъявикский матч, будь он безлимитным: по собственному признанию Спасского, он к последней (проигранной им, 7-й проигранной) партии "сломался". Удивительно, как этого не произошло раньше! В сущности, матч-72 уже не имел особого смысла: Фишер доказал, правда, не в персональном сопоставлении с самим чемпионом, что он играет сильнее всех, а главное -- что как-то старались все-таки не замечать -- подготовлен не то что лучше, но как бы иначе, чем остальные претенденты, куда более основательно, куда более прочно. И на острие этой подготовки находилось то, что находится и сейчас, так сказать, в авангарде упований Фишера: партнеры не так, как он относящиеся к шахматам, не могут не ошибаться -- грубее и чаще, чем он, пожалуй, -- нелепее... Второй матч со Спасским подтвердил то, что в подтверждении, ни теоретически, ни практически, считаю, уже не нуждалось. Таким образом, Фишер вольно или невольно обеднил, совершенно сознательно, свою игру, пошел на сужение диапазона приемов выигрывания, если так можно выразиться. Это (такое) сужение позволило и позволяет ему все более блестяще, отточенно совершенствовать свою позицию, внутреннюю, особым образом организовывать и поддерживать мир ожиданий (ошибки партнера). В подавляющем большинстве случаев Фишер "хладнокровнее" относится к результату (возможному) партии. Ему не надо ее обязательно выигрывать (или сыграть вничью). Важно достойно провести и завершить исследовательский процесс == совместно с партнером, собеседником, участником равноправной дискуссии. Он более "наблюдателен", он в большей мере способен смотреть на все происходящее натренированным, "объективирующим" взором. И он -- ограничивает как бы свои возможности, свою структуру ожиданий. Овладев полностью (редкий случай в шахматах, если не единственный) техникой позиционной игры (на самом деле, понятно, овладение непрестанно попросту пополняется, совершенствуется, растет), он подмечает неточности ожидаемые: ему ведь кое-что известно об образе жизни того или иного противника (пардон, партнера), о его "отклонениях" от профессионализма, от беззаветного служения шахматам, то есть == такого, какого они только (!) и требуют. Шероховатости, промахи, ошибки, просмотры и т.п. -- они, так сказать, на кончике пера фишеровского соавтора. Они не могут не следовать друг за другом -- хотя бы потому, что безупречность отношения Фишера к Игре, как правило, -- да практически уже всегда -- выше, нежели у его визави. И, следовательно, надо тщательно, неотступно сосредотачиваться (сосредоточиваться тоже) на, грубо говоря, подлавливании, на "оформлении" победы -- благодаря подмечанию (подмечиванию) отклонений от классических, позиционных, более чем испытанных, истинных и, пожалуй, единственных -- для Фишера по крайней мере -- линий. Рейкъявик-72 принес ужасающие результаты. Югославия-92, может быть, чуть менее рельефные. Открываю Гоголя, собрание сочинений, повести, том 3-й, Москва, "Художественная литература", 1959. "Шинель", стр.131: "Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую (разрядка везде моя -- Л.Б.)службу, приказал дать му что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-какие глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: "Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь". С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало". Мудрый гоголевский герой, казалось бы, вогнал себя в самую тупую, примитивную часть работы, превратил(ся) в автомат. Но представим себе некий конкурс, соревнование переписчиков. Там будут сравниваться не только почерки (по красоте -- субъективные судейские оценки -- эстетичности, разборчивости), но и приниматься во внимание количество ошибок: жюри должно включать в себя специалистов в области грамматики, правильности русского языка. И вот их оценки, во всяком случае подсчеты описок, ошибок, помарок, совершенных при переписывании совершенно одинаковых или сопоставимых, сходных по сложности текстов -- это уже в какой-то, а может быть и в почти полной, мере объективный показатель. Если тот же (такой же, такого же типа... ну, тут пожалуй, уж и сам тип будет другой, сделается несколько иным!) конкурс устроить с директорскими привнесениями, заставить участников переписывать бумаги с изменениями ("переменять" титулы и глаголы -- далеко не верх чиновничьей сложности!), то всем видимые доказательные, наглядные критерии спрячутся, замутнятся, размоются. А в "случае Башмачкина" все яснее и проще -- кто сколько раз ошибся, написал не ту букву, пропустил букву или две, вынужден был исправить написанное и т.п. Вот на таком, тупо-копировочном, то есть собственно-переписочном конкурсе у Акакия Башмачкина, согласитесь, были бы (возникли бы) совсем неплохие шансы попасть в число лауреатов; кстати, и почерк у него был отработан неплохо. Если бы будущие и настоящие (что, видимо, одно и то же) партнеры Фишера чуть пристальнее вгляделись в его вполне органичную (для него), ограничивающую (это -- само собой разумеющееся, общепринятое мнение) манеру, возможно, им стало бы... страшновато. Потому что она, манера эта, установка эта, слишком уж отточенная, слишком по большому счету упрощенно-констатирующая, уплощенно-сфокусированная и... труднопреодолимая. И, следовательно, вероятно (весьма вероятно) не так-то просто аннулируемая... возрастом. Да, Фишер сознательно, строго отказывается от собственных, сколько-то оригинальных замыслов (которые ведь приходится -- куда ж ты денешься! == изобретать, открывать, формулировать за доской, под тиканье часов; которыми можно увлечься -- еще бы, родные ведь детища! -- к которым вполне можно (и это как бы извинительно -- до того естественно) быть (стать) необъективным). А тут еще особенности шахмат как игры, которая в любой момент может -- и от этого тоже никак не избавиться, никуда не деться! -- а иногда как бы и обязана стать... азартной. Тем более, что это, как-никак, интеллектуальное соревнование, острейшее соперничество, так сказать, двух умов, двух нервных систем, со строжайшим соблюдением довольно изощренных правил. Сейчас Фишер, не участвующий в соревнованиях, как говорится, текущего репертуара, "навис" над мировыми шахматами -- со своей подстерегающей, наказующей, поистине инспекционной, хотя и упрощающей его подход (к шахматам) манерой. И избрана (выбрана) она, повторяю, не потому, что является наиболее жесткой, но -- наиболее сподручной, наиболее, если хотите, рациональной. Чтобы ее как-то... ну, купировать, ограничить -- хотя как именно это сделать, трудно, очень трудно сказать (определить) -- даже наметочно, приблизительно, -- и самому Каспарову пришлось бы... совершать как раз не лишенные сложности внутренние маневры. Да и неизвестно еще, в какой мере он лично, Гарри Кимович, открыл и осознал, обдумал, промоделировал для себя это, столь "простенькое", оружие Роберта Фишера. А вот если он разберется как следует со всеми (или хотя бы основными) трудностями нейтрализации, не откажется ли он -- заранее -- от мыслей о каких бы то ни было контактах с Р.Фишером за доской? Скажем, совсем упрощая: беда в том, что бороться с Фишером на данном поприще, бороться его же, как принято в подобных случаях выражаться, оружием, означает не больше не меньше, как повторить сам путь Р.Фишера в шахматах (и -- к шахматам), "скопировать" его повседневное отношение к ним, его рабочую манеру, его стиль и само содержание подготовки. Но кто на это способен? Кто способен так перестраиваться, да к тому же практически уже не вполне в первой половине творческой жизни? Именно -- творческой, а не только (и не столько) спортивной. Конечно, чувствуется в таком, с одной стороны холодновато-объективном (объективирующем, повторяю) подходе и некоторая остервенелость, не побоюсь этого слова, особо-пристрастная жесткость. Фишера слишком много и долго обижали коллеги. И в личностном (личном) плане, невольно, а изредка и "вольно", и в творческо-спортивном. Натерпелся и решил... быть "с ними" построже: это так понятно. Натерпелся -- и, следовательно, как бы (словно бы, вроде бы) имеет право... А связать ему руки, запретить-ограничить... как? с какой стороны? и будет ли это удаваться -- в огромной горячке борьбы? Что такое процесс писания для обычного, рядового чиновничьего люда (по тому же Гоголю). Да ни больше ни меньше, чем "скрыпенье перьями": "когда все уже отдохнуло после департаментского скрыпенья перьями, беготни (!) своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже (!), чем нужно, неугомонный человек, -- когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время... когда все (!) стремится развлечься, -- Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра? Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге" (цит. соч., стр.133). Башмачкин погиб потому, что у него украли (грабанули, с плеч сняли) шинель? Ни в коем случае. Гоголь совершенно определенно подчеркивает это -- моментами неопровержимо-обстоятельственными, физиологически-бытовыми. Раздетый Акакий Акакиевич благополучно дошел до дому, травмированный грабителями, замерзающий во время вьюги он не заболел. Почему? Да потому, что не произошло главной катастрофы -- отклонения от обычных, неизменных, незаменимых непременнейших занятий. Не было отрыва от дела, еще не было. Хотя он уже начинался -- на радостях, после того, как шинель была справлена: "Пообедал он весело и после обеда УЖ НИЧЕГО НЕ ПИСАЛ, никаких (!) бумаг, а так немножко ПОСИБАРИТСТВОВАЛ на постели, пока не потемнело" (стр.144). Отрыв произошел даже не после грабежа, а когда Башмачкин решил (аккурат как явный непрофессионал, то есть потерявший реальное представление о своем положении дел -- действительном положении) заняться абсолютно нереальным делом == вернуть шинель. Забыв о поговорке -- "Что с возу упало, то пропало". Ему бы снова взяться за перо, не выпускать перо из рук: худо-бедно капот (старая шинель) остался. Сразу он никак не мог осознать сохранившихся преимуществ своего так замечательно найденного, от-работанного и заработанного, положения. Постепенно все как-нибудь обошлось бы... А грабеж -- что ж, это дорогой, суровейший, но и полезнейший, может быть, окончательный, урок. Ведь страшно сказать, еще страшнее подумать: Башмачкин погнался аж за двумя зайцами. Он развернул целую эпопею, пустился (!) в сооружение чудо-шинели, шинели высокого, высшего качества, наивысшего уровня из -- всех достижимых. Если бы на месте Петровича оказался какой-то совершенно безамбициозный портной, сшивший некое подобие шинели, некую прозодежду, потеря была бы многократно менее ощутимой, и Акакий Акакиевич, пожалуй, пережил бы ее не столь болезненно, не столь... грандиозно. Это же надо -- решиться пойти к самому ЗНАЧИТЕЛЬНОМУ ЛИЦУ. Из этого получилось только то, что и могло получиться. Башмачкин был разруган -- и поделом, не занимайся не своим делом!! -- да так, что "он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим (казалось бы, на чужого-то как раз и можно среагировать спокойнее; свой-то не распекает, и наверное, Бог даст, не распечет, потому как не за что -- Л.Б.). Он шел по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот (!!), сбиваясь с тротуаров... Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель" (стр.133) Профессионал погиб потому, что перестал быть таковым. Частная жизнь достала-таки человека, в растерянности послушавшегося чужих советов, начавшего хлопотать, вместо того, чтобы продолжать переписыванье, в котором только и было обычное, вседневное спасение Башмачкина. Партнеры Фишера тоже хватаются за химеры своих замыслов, забывая о более "простых" вещах, начиная хотя бы с непрерывно идущих, тикающих часов. Еще раз повторю: механизм, придуманный и запатентованный Фишером, им мало поможет, он смягчит, конечно, остроту цейтнотов, лишь явную спешку, но не внутреннюю, он способен ликвидировать; так что часы изобретены Робертом Фишером скорее всего и более всего для себя, чтобы создать себе самому дополнительный антицейтнотный комфорт (хотя, казалось бы, уж кому-кому, а ему-то цейтноты не угрожают и не угрожали никогда, скорее напротив...) Но на то он и профессионал, чтобы к старости (!) обеспечивать себе особо благоприятные, "щадящие" условия для работы -- она к тому же ведь умственная, особо тонкая, капризная, быстроразлаживающаяся. Труд, оказывается, как показывает "пример Гоголя" ("Шинель", из которой, как известно, все мы вышли), должен быть не только внутренне, но и внешне непрестанным. Никак, ну, никак нельзя от него отрываться, отставать, тем более в неблагоприятных (казалось бы; на деле же у Башмачкина... всего лишь особо поучительных, так рискнем сказать) обстоятельствах. "...приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели" (стр.141). Читаешь, в десятый или двадцатый или тридцатый раз перечитываешь классика и все никак не можешь поверить... И это -- о ком же? об Акакии Акакиевиче? Неужто эта лексика -- "духовно", "вечная идея" -- имеет к нему какое-то отношение?! Куда же он занесся?! Но ведь Гоголь, помимо прочего, одергиваю я себя, готовит визит к значительному лицу, визит своего героя, решившегося... надерзить (вот это уж полная фантастика): " -- Но, ваше превосходительство, -- сказал Акакий Акакиевич, стараясь собрать всю небольшую горсть присутствия духа, какая только в нем была (ему бы собирать эту горсть для достойного (!) возвращения к работе, -- Л.Б.), и чувствуя в то же время, что он вспотел УЖАСНЫМ ОБРАЗОМ (еще бы! ведь эта ужасающая испарина наверняка готовит почву для жабы, для убийственной, смертельной простуды! == Л.Б.), -- я ваше превосходительство осмелился утрудит потому, что секретари того... ненадежный народ..." (стр.153). Вот оно, закономерное начало гибели: вместо того, чтобы самому работать безупречно, работать и дальше, несмотря ни на что, несмотря на потерю такой, как выяснилось... не строго обязательной, хотя внешне и привлекательной штуки, как шинель (урок преподнесен чувствительный, дорогостоящий, но зато какой полезный, надо было только распознать его, использовать и еще мысленно поблагодарить неизвестных, дидактически безупречно поведших себя грабителей, поблагодарить, а не... гоняться за ними, да еще не без помощи... кого бы вы думали -- самого значительного лица), -- вместо того, чтобы с радостью взяться снова за перо, Акакий Башмачкин, отравленный не своим, совершенно НЕ РЕАЛЬНЫМ, недоступным для него тезисом ("В самом деле две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо" (стр.143)), слетел, как нынче выражаются, с резьбы, кинулся (подался), ну в совершеннейше не ту степь. Партнеры Фишера оказываются -- по сравнению с ним -- не вполне достаточными профессионалами, людьми не способными так, как он, изучать шахматы, думать -- и переобдумывать -- их основы, фундаментальные особенности столь сложной, столь "синтетической" и крайне, по своей природе, коварной игры. Спасский хотел (намеревался) в Рейкъявике и победить, даже, как я знаю, где-то "в районе 17 -- 18-й партии", Фишера, и получить крупнейший в истории шахматных соревнований гонорар. Приобрести "две выгоды" -- сделать так, чтобы было и "хорошо" (почет, слава, уважение болельщиков, почитателей) и "тепло" (поправка материального положения). НО ВЕДЬ ТАК НЕ БЫВАЕТ. Не бывает просто потому, что не может быть. Потому что в таком (тем более) деле, такого не может быть никогда. Говорят, Сальери неправ потому, что не устраивают его внешние признаки "лентяйства" Моцарта ("гуляки праздного"): тот все время не сидит, не корпит за инструментом, не пишет ноты в своей "келье", которой у Вольфганга-Амадея к тому же и нет... Но Моцарт, дескать, все равно (и все-таки) работает 24 часа в сутки, его развеивания (пирушки с друзьями, болтовня, романчики, флирт и т.п.) -- находчиво и удачно применяемые отвлечения, необходимый отдых, создание условий для плодотворной работы творческого подсознания. И, возможно, на деле, это действительно так. Но Моцарт, даже не гений, подымай выше -- Сальери называет его Богом музыки ("Ты, Моцарт, Бог и сам того не знаешь. Я знаю, я") == все-таки подает не лучший пример тем, кто идет ему на смену ("Что пользы, если Моцарт будет жив. И новой высоты еще достигнет. Подымет ли он тем искусство? Нет, оно падет опять, как он исчезнет. НАСЛЕДНИКА НАМ НЕ ОСТАВИТ ОН"). Так что и внешнее поведение классика какое-то значение имеет, может иметь. Может сыграть роль -- даже чисто внешнее, индивидуальное. Важен результат? Конечно. Но все-таки не только; не один результат. Хотя в шахматах, шахматном спорте, Фишер вынужден (!) идти от результата, строить (готовить) свои выступления "наверняка или почти наверняка", быть нацеленным на успех, на победу, на цифровое, неопровержимейшее превосходство. И учитывать по возможности -- раз он профессионал -- решительно все мыслимые, предвидимые, в том числе и предполагаемые, факторы, способствующие несомненному успеху или сопровождающие успех, сопутствующие ему. В известном смысле он довольно рано впал как бы в шахматное старчество, в рассудительность не по времени и как бы не по чину (до завоевания высшего титула). Алехин перед матчем 1927 года, как известно, заметил: не представляю, как это я могу выиграть у Капабланки 6 партий, впрочем, еще труднее мне представить, каким образом я мог бы проиграть ему 6 партий. И это говорил человек, не выигравший еще у своего исторического противника ни одной встречи! Он же в конце 30-х годов сказал, что чемпионом мира, новым чемпионом, может стать лишь человек, имеющий повышенное чувство опасности. Башмачкин, получивший, в каком-то смысле и не вполне заслужено, а точнее == все-таки не по чину, не по положению, свою великолепную, по максимуму сделанную, сшитую, сооруженную шинель (все, кроме воротника -- кошка, которую издали вполне можно было принять за куницу, вот грабители и приняли, -- было самого лучшего качества, в пределах, конечно же, доступных средств), потерял бдительность. Совершенно. Он дерзнул даже пойти "на вечер", он, отродясь этого не делавший. Он попал, как Германн из "пиковой дамы", в полностью непривычные условия. Башмачкину не пришлось делать ничего особенного, специфического, надо было только идти домой, он и пошел и -- более чем закономерно! -- нарвался на грабителей. Ситуация Германна была сложнее, ему предстояло особое, непривычное (!) действие; впрочем, казалось бы, доступное и ребенку -- надо было вытянуть карту, посмотреть, та ли это карта, какая нужна (туз), положить на стол -- изображением вниз -- и спокойно (выигрыш обеспечен) ждать действий банкомета. Но он и этого не сумел сделать. Почему же он обдернулся? Да непривычно все это, не его жанр, не получилось и не могло получиться -- хотя бы потому, потому еще дополнительно, что получалось два предшествующих, тоже "решающих" раза (впрочем, можно и без кавычек, первые разы были, скажем так, заманивающими -- со стороны Чекалинского? Так получается?). От Германна, казалось бы, требовался один-единственный пустяк: надо был проверить, какая карта вынута из колоды и положена на нужное место, именно та ли карта. Он этого не сделал. Почему? Да всего-навсего потому, что не привык этого делать. --------------------------------------------------------------- To be continued Первая публикация книги на этом обрывалась. Сейчас же приведен полный текст. (прим. публикатора) Continued --------------------------------------------------------------- Не был (не оказался) на это нацелен. Не имел, даже в зародыше, такого навыка. Не владел -- неудобно произносить это "высокое", специальное слово, но приходится -- техникой откладывания, выбора извлечения из колоды нужной карты. Хотя, казалось бы, ну какая тут может быть еще техника?! Элементарщина -- взял ту карту, что нужно, глянул мельком (можно и мельком, но лучше пристально, очень внимательно, с задержкой, с фиксацией, с проверкой, так скажем, своего взгляда, с полнейшим осознанием того, какая, именно, та ли, карта вынута, та ли положена; ведь речь идет о таких деньгах, о таком состоянии. Тем более -- в третий, более чем решающий игровой день; он же -- положил и все. Но, сделав одну ошибку, герой Пушкина, как и герой Гоголя, сделал вторую, решающую уже на все сто процентов, смертельную. Башмачкин быстро отправился на тот свет, потому что стал хлопотать о "несбыточном", занялся вдруг делом наоборотным, то есть совершенно не своим, диаметрально противоположным делом, к тому же бессмысленным, не обещавшим решительно никакого результата. Оно и дало результат -- соответствующий, смертельный. Если бы он остановился -- хоть после распекания (криков) значительного лица! Еще не поздно было сказать себе: Акакий, спокойно, а что, собственно, произошло? Да ничего такого уж особенного: я жив, здоров, мне явно -- и даже редкостно -- повезло: с меня сняли шинель, пусть новую, великим трудом (Петровича) и жертвами (моими, личными) доставшуюся. Но, может быть, это Всевышний решил так меня поучительно наставить, подсказать мне -- уже окончательно, чтобы до конца дней в нем я не сомневался ни секунды, -- мой путь, мою участь, мое дело, мое все. Этот наорал на меня. Но он -- не мой генерал. Можно попросить прощения, можно как-то, по мере моих сил и разумения, замять этот эпизод, сгладить, спустить на тормозах, можно просто спокойно, главное что спокойно, не отклоняясь в эмоции, уйти; и == скорее к перу, к бумаге, скорее домой или в департамент и -- писать, писать, писать (в смысле переписывать, как герой последнего романа великого Флобера). Главное и единственное -- к счастью, к великому счастью: нет ноющей или ругающейся жены, нет плачущих голодных-холодных детей, нет других проблем!