овина Старцы сердитые в ней Побеждают друг друга при помощи Книг хитроумных. В дупле проигравший скрывается В Новом Афоне где море миндальное пенится Но продолжал я спускаться со дна лабиринта Спали замёрзшие ангелы в гипсовой пропасти Серою пылью приперчены, в луже эмалевой краски Снова я впрыгнул в квадрат пережатый, магический Цифры в меня погрузились как снег И я вижу упавшее дерево Это я в зеркало падая вдруг посмотрел (4) Там в кучу всё свалено В этих стихах Там ищешь что - падает И разбивается вдребезги Но ты ощущаешь не кожей всё это Ах глупости! - Он хрустко прошёл по осколкам Своей белоснежной квартиры, И сев у проёма Обдумывать новую книгу Решил Ревели деревья Из парка сбегалися статуи Пусть не было ветра - Вода в самом центре Рябила и ёрзала словно Сама из себя захотела Вдруг выйти И выдавить город Стеклянной картиной Ночным бессловесным пейзажем Но город сжимался ладонью И горло воды шепотливой Накрыл он собачею шапкой Дерюжного снега Вода отдышаться хотела И кашляла кашляла кашляла В райских садах моих снов Играли железные трубочки Стоящих в углах патефонов Я марки рассматривал Лупу бровями сдвигая Все старые наши цари Из колоний кавказского края Смотрели как будто я их разбудил И один даже пальцем грозя Попытался захлопнуться в кляссер. Я бросил занятие Стал на вчерашние письма Рисунки наклеивать: Выклеил угол канала Потом перекрёсток Где сбитый трамваем валялся Последний день осени Так незаметно для тела Я переселился туда где все сны оживают Товарищи в школу спешили Я был уже недосягаем И только посматривал Дети с букетами Идут из раскрытого здания Им шепчут будильники Снег подгоняет карету И корни квадратные В чёрные доски втыкаются На небе мы в зеркале прячемся Всё наоборот совершая В чернильницу строки мои Не спеша затекают Слова мои бросив тебя Мне в лицо погружаются. Вечер Из шапки собачьего снега Выпускает болтливую воду Шуршащая осень Бежит к ярко-синему лету И я, задирая колени Из кучи столетнего мусора Пятясь смеясь выхожу 1-2.12.95 ОКОНЧАНИЕ Страшно сначала испытывать утро Грустно терять всё что ночью копилось Ветренный голос зимы новогодней Пробует спеть то что раньше делилось На дни затмений прелестного дара Переходящие рвутся знамёна В тонкой струе восходящего пара К небу которого определённо Можно достичь если спать не ложиться Карты сдавать и читать как подросток Бродит от третьей к девятой странице И рассуждает: не так-то всё просто В жизни придуманных за ночь героев Небо огромно как чёрная ветошь Кою к лицу прижимая порою Вновь ощущаешь глубокую нежность К пройденным тропам и найденным путам, Так и не снял их до этого года Хоть и давал обещанья кому-то Память съедает гудок теплохода Грузятся вещи, котомки и сумки Люди по трапу взбираются споро Море спокойно, просторны каюты В тёплой воде растворяется город В красном рассвете. Набухшие тени Падают под ноги первым трамваям И оживая сбегают ступени Весело, радостно всё забывая 10.1.96, пос. Октябрьский СТИХИ ИЗ ПОСЁЛКА (1) Как тяжело остаться одному в пустой комнате Когда на улице зима и чёрные точки детей В снегу копошатся ликуя. Как яркие снега мне застят ум! В них солнца черви золотые проползают И в норках осыпается земля С древесным стуком. Луч летит с откоса И режет детский голос пополам. Земля в себя не принимает снег. У входа в магазин, насупившись, собаки Угрюмо ждут хозяев. Белый пар Крутясь летит из гибельных ноздрей Смешного пьяницы. Он держится за спину, А дети норовят попасть снежком в него. Но ближе подойдя я вижу: разве дети Хотят обидеть пьяного. Он вовсе Не рассердился, а морковной пятернёю Их по желтушным гладит головам. Да и не дети то, а чудища лесные - Один сверкает белыми зубами, Лесною шишкой мне второй вдруг показался, А третий - шерстью скрыт до самых глаз. И это воющее радостное племя Вдруг облепило пьяницу смешного, А тот и рад, не видя ничего. (2) В пруду кипит вода и ломти льда Выпрыгивают под ноги прохожим Визжащей стаей обезьянок дети По берегу нетерпеливо ходят Один из них суёт в бурленье лапу А остальные смотрят замирая От страха. Вдруг лукавая улыбка Заплавала по лику храбреца Он крикнул как от боли - Вся орава Напуганно бежит скорей к дороге Уже оттуда смотрит как хитрец Свою неловкую снимает одежонку И в рыжей шёрстке весь ныряет в водоём Почёсываясь плавает на брюхе Среди морозных пастбищ января А вся орава, до сих пор не веря Следит чихая за его купаньем Слезящиеся лапкой трёт глаза (3) Три угольных вороны наблюдают Прикрыв глаза зелёные от солнца Крылами За танцем пьяного. Обхватывая столб Танцует он и топчет снег ногами А из кармана льётся голубое Холодное прозрачное вино Вороны собираются в кружок И налепив снежков Швыряют их горланя Но пьяница закончив танцевать Бежит скорей, держась рукой забора Вино пылает голубым огнём Вороны кашляя бегут вприпрыжку следом Не находя того с кем прежде потешались А пьяница уже лежит в снегу Не собираясь прятаться. Берёзы Как паутина на лице его дрожат. У леса в доме светится окошко Замёрзшее вино звенит как тетива (4) Посёлок красной рыбой проплывает И ножницы изрезали его В том месте, где песок наружу выйдя Оттенок жёлтый снегу придаёт Там свалка и весёлые картинки Консервных банок никогда не умирают Лежат не подчинённые гниенью Мой веселя усталый плоский глаз Второй уж год лежат они в овраге Второй уж год я вижу их приехав Их отчего-то не скрывает снег январь, 96, пос. Октябрьский ФЕЛЛИНИ Я об этом подумал недавно: Если я уж везде опоздал И по пляжу ходил вероятно Принц другой а не я зубоскал Голосов я в себе столько слышал Что запутался словно в сетях И не ползал в трущобах Парижа Среди первостепенных нерях Я тебе улыбался с портрета В том кафе итальянском где сыр Застревал в альвеолах поэта И смеясь задыхался сатир Ты смотрел этот фильм, ты же знаешь Как легка переезжая жизнь На вокзалее её окликаешь Торопись говорю торопись Ты уже опоздаешь к раздаче Аметистовых гладких корон Но тебе есть резиновый мячик И пространства сырой поролон Слушай что говорит тебе голос Из машины пустой во дворе: - Страховой получил ли ты полис Когда красное пил в январе? В социальном я жил парадизе И весёлые палочки дня Уместились в вечернем сервизе Там на чашке седлает коня Воплощённое детское слово С голубыми прожилками сил Ты закончил на этом, готово? Удружил, что сказать, удружил... 10.1.95, пос. Октябрьский РЕБЁНОК Г. С. Взыскуя счастье, ело кашицу дитя Не видя крыс у ног своих и крошек, Но чувствуя как масло режет ножик Его родителя, свободно и шутя. Родитель вышел только что от книг, Его преследовал сю пору граф Потоцкий С историей тяжёлою и плотской Про то как девушек любил один старик. Старик терпел от страсти этой муки. Ложилось масло толстое как снег. Ребёнок посмотрел как человек. Отец, задумавшись, берёт посуду в руки. Вот комментарий: пепельницу взяв Серебрянную, пользуясь каминным Огнём, Потоцкий вылил стержень длинный, Впоследствии на пули тот разъяв. Вложив семь пуль в пазы машины грубой, Стреляет в рот себе отчаявшийся граф. (Сюжет истории тяжёл как книжный шкаф) Живая кровь подкладку ест у шубы. Зачем он сделал так? Он полагал, Что больше никогда не возродится, Коль пуля острая серебряною спицей Проткнёт его. Об этом написал Потоцкий в завещании. В комок Уже остывшей чечевичной каши Ребёнок смотрит, молчалив, бесстрашен, Взыскуя счастье. Взгляд его глубок. Но по столу бегут к тарелкам крысы, Сквозь окна - свет, тепло и кипарисы Ошибку видят в смысле графских строк. 11.1.96, пос. Октябрьский x x x Из русских мальчиков горланит сатана Поэзия должна быть. Глуповата Лишь вата жизни, коленкор заката. Обилье книг сгубило тайну сна. Откуда знает он как пишется зима Зима - процесс разъятия тепла Зима - сугроб засохшего стекла Она сказала так ему сама Чем больше пьёшь - тем радостнее свет Снимающий себя как маску. Там, за ней В кругу знакомых, значимых теней В огнях шутих, в кружении ракет Там, в чаще глаз, глядящих на меня Лежит пятно молочной пустоты Не поглощающее света, ни огня Не выдыхающее. Большей простоты Не видел я ни в детстве, ни сейчас, Когда снимая галстук и очки Стою у окон. Городской пейзаж Изнеженные ест мои зрачки. Там русский мальчик ловит самокат Как бабочку надувшимся сачком И синий чёрт таится за кустом Послушно охраняя зимний сад. 15.1.96, пос. Октябрьский x x x Карлик, играющий со светом Это ты нарисовал картину, над которой Я смеюсь до сих пор: Потопленная на мокром месте эскадра Как разбитое наголо яйцо Куском бумажной жвачки Летит через трубочку В замирающие от ужаса райские кущи. - Sos, sos! - кричит последняя крыса Убегая от якорной свивающейся цепи. 999 тонн тухлого железа Плюхаются в заросли барбариса и шиповника Давя мангустов и павианов И тебе, царапающему металлической иглой На гладком камне надгробия рисунок Выедает кожу красными каплями Жидкая тёплая ткань Ты занят делом и не замечаешь Рубящего воздух винта От которого уже летят на землю Срезанные птичьи гнёзда И верёвки с выстиранными рубашками Ты лишь рассеяно принюхиваешься К незнакомому запаху солёной морской воды Продолжая царапать иглой Мягкую поверхность камня. 17.1.96, пос. Октябрьский ПОРТРЕТ ВДОВЫ И МЕНЯ Смеясь над бородой моей Смотрела женщина с портрета Собачка на руках у ней Курила важно сигарету Кривые ёжились дома У горизонта. Ближе к краю Как разлинованная тьма Нелепо ползали сараи Над головой моей вдовы Ползло небесное светило Клубком засушенной травы Лия, как будто через силу Покойный и неяркий свет. Собака, щурясь и чихая Искала что-то в голове Мохнатой лапою махая. И я вдруг руку протянул К улыбкам, свету, лицам дальним Но свет как будто-бы зевнул И стал отчётливо реальным. Там я стоял уже. Со мной Вдова недавняя теснилась И заполнял картину зной И время здесь остановилось. Собака на руках вдовы Смотрела хитро, выдувая Клубы молочной синевы На солнце щурясь и чихая. А за оградой, морща лоб Сверкая бородою редкой Стоял учёный мой микроб С бутылками набитой сеткой. И руку то тянул ко мне, То возвращал её обратно В раздумье или полу-сне На солнечные глядя пятна. 31.1.96, пос. Октябрьский ОМУТ Кто водится в омуте тихом? Никого там нет - Только твоё отражение Борется с ящерицей. Тоска в глазах и тина у берега. Лампы дневного света Ба! Да там на дне Целая лаборатория, Там из людей делают водяные голлограммы И развозят по детской железной дороге В мышиные норы Уходящих вглубь сновидений. Мальчик сидит на узорном ковре Заливаемый желудочным соком радости Видя, как его отец Играет в карты Глядя в зеркало, Удручённо повторяя: - Дурак, дурак. 11.2.96 x x x Убегающие цветы Цветы цветы цветы Колосящиеся дома Дома дома дома Вырывающиеся озёра Озёра озёра озёра Исчезающие дети дети дети Появляющиеся деньги Деньги деньги деньги Сны, которые всё объясняют Сны, которые всё объясняют, Но которые так трудно запомнить Молчащая зима Зима зима зима Самозарождающиеся книги Книги книги книги Слова из которых ушли слова Ушли слова и остались лишь буквы Буквы, собирающиеся в слова По привычке Слова, читающиеся по привычке Не подчиняющиеся подсчёту числа Числа числа числа Картины изображающие картины Изображающие картины картины картины Картины изображающие картины И ничего больше То и дело загорающаяся земля Но ливни откуда-то ливни А после - снега снега Музыка Музыка смеющаяся над музыкой Музыка потешающаяся над музыкой Словно музыка в цирке Симфония ударов Озвучание страсти Желаний желаний и страсти Свет, который кончился Книга, сопротивляющаяся, Даже противостоящая чтению Картина, норовящая отвернуться И музыка, смеющаяся над собой Пролетающее поле Где-то, не вижу где Человеческие голоса Нет никого Нет никого никого 1.2.96, пос. Октябрьский x x x Уже и март. Опять никто не нужен. Жир вяжет свитера Но их распускает острый воздух Кавказа В сыром облаке азота, соли и соловьёв Прохожу мимо заиндевелой стены аквариума На дне, среди камней и веток, Вороньих гнёзд, крысиных клеток Сидит, набычившись, Попов С набором пряных сигареток. Он рыба. Мироздание варит из него суп. А я кость, обглоданная муравьями и тиссо-самшитами. Меня любят городские квартиры, И я плачу им тем же, поддерживая чистоту и порядок. Зачёрпываю проплывающей прядью яд из аквариума Это буквы Ж, З и Д Выкусывают мне кожу на ладони. Змея, таракан и яшерица Плутон в окне каждого нечётного дома Плюёт мне в глаза вишнёвую мякоть Прошёл февраль Не страшно выносить из дома последние вещи Можно идти по центру линии И ромб горизонта Будет подступать, подходить к подбородку Весна лечит обманом. О, счастье. 15.2.96, пос. Октябрьский x x x Вододуй, Водолей Толстая птичка забвения Громкий зайчик наступающего утра Я засыпаю и вижу тебя Бегаешь по шляпкам гвоздей на обочине городского парка Кормишь собаку солёными баклажанами Продаёшь пару мужских туфель на рынке Через три года тянусь я к тебе Егоза, умница, толстолобик Ты сможешь меня увидеть только тогда когда уснёшь Щепочка дыхания Женоподобные ангелы у кровати Пролетающие глаза жел.дор. состава Шум прибоя похож на шелест наползающих друг на дружку Огромных листов картона С пойманной рыбой в зубах На четвереньках выходишь из воды Просыпаешься дома 16.2.96, пос. Октябрьский x x x Воздух вдыхая чистый Всё себя представляешь То молодым трубочистом То гренадёром старым Перебирая завтрак Опережаешь память Лопаться будет завтра Щёк одноцветных пламя Шлёпнут в окно морозы Стёкла облепит пухом Выкипят вдосталь грозы Речь усомнится слухом Щёлкнет Троицким мостом Ломкое переносье Кто-то, пониже ростом Скажет: усыновили Тебя городские пляжи Крашеных крыш лужайки И записные даже Книжки, блокноты, лица Всё переменится, вспыхнет Ценности не имея Рыхлые ложноножки Прочь семенят, умеют Только и поневоле Согласия не давали Губы не говорили Пальцы не напевали Не торопи и ты же Но постояв у окон Чёрные едут крыши Сладким питаясь соком 24.2.96, пос. Октябрьский БОГОМЯКОВ И CОМОВ Семь человек по семи домам Варят кашу из книг на 109 странице Лес преследует струйку убегающих лиц, А те в свою очередь визжат карнавальными масками. Вот тебе и год огня. Маразматики с палками: Сомов и Богомяков Сшибают с моей головы Ложноклассические птичьи гнёзда, Я тоже убегаю Оставляя за собой нежную нить лимонной цедры. Чудовище принюхивается, Появляется и вновь исчезает Чёрный обрезок солнца. Богомяков и Сомов седлают мутирующие святыни, Голубые глаза идолов-дрозофил Разграфили в моём сознании Сетку координат, Теперь в ней двигается толчками Белая капля пешки, Под её ступнями облегчённо вздыхает земля. Богомяков и Сомов, Понукая медных тельцов и антрацитовых кумиров Ищут, куда упадёт моё сердце. Копья шныряют их в рыжей шуршащей траве. Я хочу остановиться и сказать, Что и сам из их стана, Но крепкая печать замыкает мне уста, А дрожащее сердце принуждает бежать Ещё быстрее и дальше. 27-28.2.96, пос. Октябрьский x x x Ноуменальность; значит ты постигаешь умом Домик, себя и с нарисованною трубой Пароход, отплывающий кверху обросшим дном, Возникающий вечер с отрезанною головой. И понимаешь: вечер стоит стеной, Словно вода вставшая на дыбы, Или брусок чёрной земли ледяной, Нож, что отсёк тебя от твоей судьбы. Так и идёшь, повторяя себе под нос: - Лиственница, сарай, устье гнилой реки. И заставляют быстрей повторять вопрос Холода глиняные локотки. Так и живёшь; то куришь чужой грасс, То из письма в бутылке не узнаёшь о том, Что отправлялся в плаванье кто-то из первых нас, Кто-то, кто очень интересовался дном. - Здесь ничего, так же как наверху Небо, земля, прочая дребедень. Я здесь сижу царём в бирюзовом мху, Или свою за космы таскаю тень. Вижу тебя. Мне отсюда прекрасно вид- но, как тебя несут на руках твои Горы и камни. Видимо ты знаменит, В горле твоём живут, говорят, соловьи. Только, слыхал, ты открываешь рот - Вмиг выползает оттуда прелестный звук. Благоухания твой заполняют грот, Золото все, что коснётся твоих рук. - Брось ты, дружок, в моём горле живут муравьи, Сладкие кремы, патока и миндаль. Прах - к чему прикоснутся руки мои, Но хорошо, когда голубой февраль Тащит крючок из моей бороды, Режет в глазах ножами солёный лёд, Красным вином заполняет мои следы И по щекам пахучей газетой бъёт. 28.2.96. 19:30, пос. Октябрьский x x x Темнеет рано. Красный нос заката Острей и тоньше. Как крысиный хвост Он пролезает в душу мне. Созвездья Лежат на дне, присыпаны песком Сухого неба в сетке мелких трещин; Похоже так на старое лицо Ночное небо. Будто смотрит кто-то Огромный, некрасивый, страшноватый. Того гляди прижмёт тебя ладонью - Кудахтая, недалеко сбежишь. Уже так было: ночью я лежал Под небом полным и оно сердито Давило пятернёю на меня. Я задыхался. Астматичный кашель Душил меня. В тот миг я усомнился В эпитетах когда-то данных небу, Простор мне показался монолитом, И я как рыба ничего не понимал. Густой тяжёлый лес свисал над головою И шевелился. Плавала звезда Как брошенная в озеро монета. Тогда я понял, что лежу в воде И отчего так неподвижен плотный воздух. Я крикнул. Крик упал мне на лицо Сырою тканью. Небо шевельнулось И задрожало всё передо мной. Тогда я и найти не мог спасенья. Рассвет освободил меня, но дрожь Пейзажей чёрных снится до сих пор мне. Лекарство я нашёл, и сравниваю вот Ночное небо с зеркалом затёртым - Глаза я узнаю, и лоб, и подбородок, И вижу как стекает к подбородку Мерцающая капелька слюны. - Ишь, нюни распустил; Но как ещё отвлечься От страха утонуть в самом себе. 29.2.96, пос. Октябрьский CОН И КНИГА Медвежье время, тихое, пустое Нам в уши мягкую заталкивает вату Рукою нашей двигая, стирает Следы чернил с бумаги. Каждый шаг Есть шаг назад. Чем громче говоришь Тем меньше понимаешь: этот шёпот Откуда взялся? Белые минуты Крупою снежной заполняют день. Старух с небес спускаю я на нитках, Так было раз во сне, когда я спал На берегу ледового залива, Напившись ярких вин. Солнцеворот Вращал в моём мозгу колёса механизмов, Ответственных за мысли и за сон. Мне снилось: я живу с одной из книг Своей библиотеки как с женою, И наша связь случайна, ненужна. Мне надоело быть с ней. Я задумал Убийство страшное. Но книгу как убить? Насыпать яду ей? Но вин не пьёт со мною Бумажная наложница моя. Проткну её ножом. Но редкий нож Согласен будет это сделать. Книга По-видимому в связи и с ножами. Следы я замечаю тут и там Обрезана страница, на обложке Царапина заметна. Прошлой ночью Я звон и шелест услыхал на кухне, Не обратив внимания. Сейчас Я понимаю - Книга наущала Столовые послушные приборы: Ножи и вилки. Помощи искать Средь них не стоит. Надо полагаться На собственную силу и сноровку, Ведь так уж было раньше. Год назад Я сжёг в печи три старые тетради, Сестёр трёх сжёг, и крика их не слышал Никто. Никто не видел как горели Сияющие записи мои. Теперь сложнее - связь с проклятой книгой Всем очевидна. Плюс к тому, интриги Столового прибора вероятны. Судьбу свою желая облегчить Басовою струной я обвязал обузу И в муравейник жаркий опустил. Семь дней глодали жёлтые страницы Кусачие лесные муравьи. Пока не треснули суставы переплёта, Пока полоски кожи, извиваясь, Не сжались в усыхающий клубок. Я поспешил домой. Там зоркие ножи Уже шныряли, чуя преступленье Осматривая пристально меня. Один из них залезть пытался даже В рабочий стол. - Ну вот что, мелюзга - Сказал я, подбоченясь - Вон отсюда, Лишаю вас приюта навсегда. Ножи, столпившись недовольной кучкой, Теснились в угол, но смирившись вдруг, Безвольно поплелись к дверям пустой квартиры, Похожие на маленьких собак. На утро я проснулся полон мыслей, Мне снилось: отвратительных старух Спускаю я с небес на тоненьких бечёвках, Скорей на нитках даже. Небосклон Пестрит марионетками. Старухи Запутались в тенетах, канители, Визжат, барахтаясь. Мне кажется - паук Спускает с неба эту паутину. Ан нет. То - я. Зачем же делать мне Всё это? Или мстительная книга Проникла в сновидения мои, Их населяя ужасами ада? Старухи превратились в пауков, И медленно спускаются. Потея, Поглядывая вверх и надевая Пиджак и брюки, прочь я выбегаю Во сне из инфернального жилья. На лестнице скопилися ножи, Подмаргивая скверно, ухмыляясь Как стайка хулиганов. Вот от них Небрежно отделились хлебный нож И рыбный - самый маленький. Вразвалку Ко мне направились, поплёвывая на пол. Я предпочёл вернуться. Дверь закрыв, Стою в прихожей и оттуда слышу, Как странный шелест населяет дом. Я посмотрел - огромный муравейник Стоял посреди комнаты и морды Лесных кусачих чёрных муравьёв Жевали медленно невкусную бумагу Газет, журналов, книг, тетрадей. Всё Бумажное - съедобное им было. Пучок глухих старух упал-таки на пол И тут же стал проворно расползаться. От страха стало скучно. Я привстал На ложе и воскликнул: Отрекаюсь! Сиял, сверкая ледяной залив, И по нему треща рыбацкий ялик Царапал полосы. Замёрзшая трава Ласкала стены гладкие бутылки, Внутри блестели чёрточки вина. И солнце синее над полем восходило. Высвечивая снега глубину, И трещины воды, И белые страницы И буквы нас, глядящих в небеса. 28.2.96. 15:02, пос. Октябрьский x x x Оцепенение. Земле не нужен я. Тяжёлый март гремит с небес спускаясь Двор тискает намокший обруч снега Курится фотография зимы Село безумствует. Собаки лижут шерсть Лежит травой домов многоселенье Горящий ангел падает в овраг Мечом кривым зачёрпывая пьяниц Как тесно в ящике почтовому письму Строк нити давят из себя конверты "Себя, тебя, откройте после смерти..." Я в душу заглянул, но там темно. Железный конь сипит в пустом лесу, Тень по поляне бегает за светом. Скорей бы лето. Хочется тепла, Уединения, вина и размышлений. Не хочется движений. Холод быстр, Медлительность он лечит словно доктор Египетскими мазями котлет, Свободным бегом за околицею дома. Зимою надо пить древесный спирт, Зимою надо есть медвежье мясо. Как надоела шапка с потрохами Тяжёлых мыслей. Сбрасывай её. Пичужкой март влезает в переносье, Его ухватишь - вмиг отрежет пальцы, Свистулек понаделает. Отпустишь - Иглой еловой голову пронзит. Я представляю март вагонной смазкой, Куском тавота, пущенным на блюдо Дерюжьей шубой щучьей, канифолью Март - это запах пастбищ городских. Зиме не нужен я и жду, когда Заполнит лёгкие зерно сырого снега, Когда табачный смерч сорвёт лицо. Порвётся красною резинкой голос мой, Сугробы каркнут, вылетая из надбровий, Ликуя жидкой кашею, пшеном Продавится пространство. Рукоделье Трёх серых месяцев распустит жёлтый гром Новорождённым место уступая Щелчкам, поскрипыванью, уханью. Земле Встающей на ноги. Теперь уже свободной. 16.2.94, пос. Октябрьский МЕТАМОРФОЗЫ СЛОВА Кто пишет так - дурак, и хам, и мот Словами он разбрасываться рад, Кто пишет так - последний словокрад А кто его читает - словокрот. Есть смысл только в пеньи соловья И, если прок искать, - в ворчаньи кур Прислуживать за словом - чересчур Пусть слово уползает как змея В сигары бров, в колосья волосов, В любови сердц, в изжогу пустоты, В глазную мглу, в бурление часов, В тропинку торную, что вышили кресты Иссиня-чёр, глубоко отрешён, Пучки созвезд цедя как мокроту, Ловя скворцов плешивых на лету Пошатываясь как индийский слон Читающий преследует его, От рук нисходит осознанья свет, Они хвостами кажутся комет, Они началом кажутся всего Они пугают как пугает звук И сотни птах вдруг покидают куст Тяжёлый выдох оставляет уст Покатый домик. Не даваясь рук Само ценно пучком водорослей Вышёптывает шапку наголо Потом бежит как чёрный иерей Через пески в горящее село Берёт козу как город после битв Вороне дохлой расправляет рот В овале глаза бабочкой висит И держит ключ, который не даёт Ни мне, ни те- бе, но ни бе, ни ме Баранчик чёртов, ты шуршишь в шелках, Готовишь норку тёплую к зиме, В бревенчатых танцуешь сапогах Глубокий хлад собою наводя Разрежешь невод шоколадным льдом И как налима вытащишь себя Бардо-Тёдол читая как Барто В багровых сумерках, жующих языки У спящих женщин, превращаясь в хну Ты красишь внутренность покинутой реки Мешком зашитым падая ко дну Но поднимаешься над лесом головой Свекольный сахар вдавливая в снег И вот уже кричишь как человек На свет рождаясь из себя самой Меняя пол-костюма словно пол И пол у шляпы мня, анахорет Ты оседлаешь конченный глагол То как огонь обгложешь табурет Терпя как вкус у водки и вина Свой подневольный бы метаморфоз, Морозною болванкою звеня, Оранжевой вцепясь морковкой в нос Пуская пух из книг, любимых там Где до сих пор хранится чан мощей Поэтов, эгоцентриков, сиам- ских юношей, теперь уж - овощей Ты в кровь войдёшь, но не закроешь дверь Пусть режет мироздания узлы Переливающийся жидкий красный червь Хвостом ошпаренным обшаркав все углы Так теплота уходит из души При виде поднимающихся вшей При свете загорающейся ржи При свете леденеющих полей. При виде отрока с антенною кнута Жующего резиновый калач, Приглядывая: блеет пустота, В окрестностях пасётся рыбий плач. Он сторож; Он лелеет темноту И темнота дарит ему приправ Восточных вкус. Он слышит как во рту Горбатый дым безумствует, восстав Суля и пастбища с отборною травой Возросшей на крови убитых снов, Отборный дом суля сторожевой, Высокогорное раскрытое окно И свет за ним; Так обманув себя Он смотрит то, что нет. И это нет Ползёт в него, выталкивая я И настоящий вытесняя свет. Всё нипочём, и лихо хохоча, Воруя вдоль заборов огурцы И спицы мотоцикловы верча Он убегает. Шерсти клок с овцы В руках дрожащих держит темнота. Хаос повержен снов а втиснут ключ И вот замок висит на кольцах рта И бъёт поверх лица Кастальский ключ. 16.2.96, пос. Октябрьский CТИХИ ИЗ РОМАНА "АД ДА" Посвящается Мише Попову и Саше Пушкину "...теперь мы там не живём Домик наш - водоём, Рак-отшельник сидит В атласе южных планид. Теперь тебе хорошо, Небо - твой порошок, Пчёлы - твои друзья, Ангелы, ну и я. Теперь в аду - снегопад, Снег поглощает ад, И буковки березняка Смыла белил река. Теперь тебе невдомёк, Что А и Д - это рок. (Рок - это значит "всегда" Буковки Д и А...)" ........ x x x Медленно и тихо зацветают липы, водятся полипы, лопаются сливы. Зеленеют шляпы, колосятся кожи, и деревья тоже, и деревья тоже. В городе просторно, медленно и сорно, яростно и тихо, горячо и сухо, и летает муха, и летает муха. Пахнет облепиха, говорит олива, лопается слива, лопается слива. Истекают соком улицы морские, высоки дома ничьи-сторожевые. Медленно и сухо засыпают мухи, говорят собаки, чешутся старухи. Рукава играют, зеленеют кожи. И скамейки тоже, и скамейки тоже. А собаки речи говорят такие голубые злые чёрные большие. Непонятно митинг развернулся скоро, у теней забора, у теней забора. За унылым миром - тихие квартиры, золотые гири, медные кумиры. Жёлтые пижамы, розовые кожи и деревья тоже, и деревья тоже. Ну а время где же, ну а время что же? - исчезает тоже, понемногу тоже. ........ x x x Расстояние тёплой проточной воды переклеило лица как хрупкие льды. Долго ждали у моря беды рыбаки и бродяги, сомнительный люд: ты послушай, как в крючья тяжёлые бьют проходимцы от точных наук. Ты вдоль берега чешешь хорьков и собак. Узловатые свастики щупает зрак, и глаза ослеплённых зевак. А бумаги в руках кувыркают снега, и дожди под ногами вошли в берега, и овраги взошли на руках. Словно флоксы и розы, как чёрная сыпь - на глаза твои больно взглянуть. А рассыпанный бисер слагается в нить - так прочти, если сможешь заснуть. Я прочту, ну а ты поясни дураку: на каком мне болтаться суку? Если в местности этой не знает осин ни пастух, ни собачник, ни сын. Это облако будет лежать в головах, и собаки ворочаться будут в глазах, если ты поперхнёшься слюной. Это чёрное частье, смешавшись с огнём, постепенно предстанет тобой. И тебя будут путать, и не различит фотография смерти твоей. Как луна в молоке, будешь плыть на спине в промежутках еловых ветвей. ........ x x x Стал задумчивым наш кинозал, овцебык не пасётся в траве, кинозал наш сегодня устал, многолюдно сегодня везде. Первым мая встречается люд в закоулках густых площадей. И в тарелки блестящие бьют грозди красных весёлых людей. Над людьми поднимается пар, из людей выделяется пот, золотой голосит самовар, голубой подпевает забор. В зоопарке смеётся толпа, бродит грустный седой овцебык, крошки хлеба летят со стола, и считает по пальцам старик: - Это А, это Б, это Ц: получился сплошной витамин. И морщины его на лице гонят волны таких же морщин. Палец бел на руке у него. Треуголка на темени вверх поднимает свои треуго и его разбирается смех. ........ x x x Ни цветные капельки бактерий, ни пустые шарики фантазий - поселились в нашем тихом сквере палочки нетрезвых безобразий. Разбежались бежевые жвала у простых животных, насекомых. Ты мою соломинку жевала в обществе пейзажей невесомых. Там летали стаи дирижаблей неземных, язвительных расцветок и рубил закат молочной саблей прутья ивовых многосторонних клеток. Пьяные каталися в карете по холмам стоящим очевидно. Не нуждалась ты в моём совете. В яблочном нуждалась ты повидле. Повиднее чтобы получилось место твоего расположенья, чтобы небо чёрное лучилось и текло назад в изнеможеньи. Лишь для этого сидела ты угрюмо в обществе сомнительных пейзажей, собирая косточки изюма по следам недавних экипажей. Я же на другой лежал странице, опираясь на тяжёлый детский ранец, и лизал как сахар черепицу, и не отзывался, иностранец. ....... x x x Шестикрылое зарево сна прояснило тебя и меня. Объяснения - это стена, за которой считалочки дня. Там корзиночки талой воды подают в падежах молодых, там плывут шестикрылые льды среди потусторонней воды. - Эй, гарсон, принеси мне печаль, почечуя мне тоже неси. Мне наскучил порядочный чай на последнем своём небеси. - Айн момент, приготовим заказ, ты пока покури, айн момент. Через год мне несут на показ заказал что недавний клиент - золотую подкову дождя и железную палочку сна. Погодя, а потом погодя принесли и шнурочек огня. До конца обучения мне не покинуть приморских степей. До конца обучения. мне. до конца обучения ей. До того, как закончится сон и начнётся последний заказ - выполняй, молодчина-гарсон, прошлогодний нелепый приказ. ......... x x x Бессердечный бес пробежал по льду, или это конь так ныряет в лёд, там плывёт, отыскивая путь, серебристый добывая мёд. Или это ждёт эвкалипт меня, и в глаза кричит кучею листвы, ветви подавая - недалёк и мят, путая следы, путая следы. Подо льдом луга заливного льна, там плетёт плетень шелудивый конь, там кукушки скок и квадрат огня, свой сидит сверчок, знает свой шесток. Поддаётся шерсть, продаётся смех, плачет юн, соплив греческий орех; слышен коний шаг и рыбацкий храп, потаённый знак выявляет враг. Враг живёт в мечтах юного коня, враг не любит врак, любит он меня. И, сбивая сон, ходит-бродит дом как капель и как мелководный сом. Я плыву в меду как пловец лихой, зачерпну беду, отведу рукой, соберу с лица ряски кисею и растаяв, мёд слижет мысль мою. Бессердечный воск, черемичный сон создаёт не Босх, а морской притон, говори со мной, бесконечный мёд, вряд ли день найдёт то, что ночь спасёт. ........ x x x Шелкопряд прядёт полотняный шар, ходит скалозуб, бродит ягуарв, бродит сирый влак и тревожный вепрь, и творожной враг колыбели зверь. Мой зеркальный сом позарос овсом, и грохочет гром, а в овраге том шевелит клешнёй спрятанный моллюск, белый гипс трещит от избытка чувств. ......... x x x Расступилось подножие множества скал, а скатавшийся скат потихоньку устал потрошить стремена и стрелять семена и семи головам говорить: я подводное чудо, я чучело вод. Вот такой, с позволенья сказать, анекдот. Я подводное чучело, вот. Скат, оскалившись, выступил шагом вперёд. - Я подводное чудо, я чучело вод. Водяной, расступайся народ! Но небесное весело, весело мне, и чудесное чудо подобно чуме. Это чудо подобно чуме. Так беги, сломя голову, в лиственный лес - там спасение вижу от страшных чудес. Там вообще я не вижу чудес. ........ x x x В такт волнам тела колебалась вся земля. И снежные сугробы замирали на кромке выступающего рта. Семь певчих птиц уселись мне на плечи и завели смешные разговоры про то, изюм дешевле где какой. Одна сказала - дома, в Казахстане, изюм всех слаще фруктов и цветов. Другая возразила - В Забайкалье так много снежных ягодок холодных, что улетать оттуда не хотелось, но удалилась в завязь мудрой книги, где смыслов воплощения живые давали мне уроки рукоделья, а я их слушалась. - Послушайте меня - сказала третья кивающая птица - я родилась в воде, среди лесных коряг, затопленных инжирным лунным светом, таким, что превращалось в солнце дно. - А я сама есть солнце - заявила четвёртая, - наступит время суток, и я взойду над спящею планетой, взывая к мёртвым так же как к живым. - Изюм удобней есть в саду прозрачном - невнятно пятая пичужка пропищала, а я, закрыв цветочный атлас тканью, подслушивал занятный разговор. Шестая птица просто промолчала, мне показав глазок зелёный и подкову тяжёлого задиристого клюва, испачканного в лопнувшем инжире; В саду инжирные деревья не росли. В саду куст роз рос привиденьем ярким, и ход рыл крот навстречу строю яблонь, а птицею седьмой я сам и был. - Самадхи - произнёс протяжный голос, и я уснул на долгие века. ........ x x x Маяковский, к тебе ни на грош нет сейчас в моём сердце тепла. Ты - пальто, пропоровшее нож, ты - бутылка воды без стекла. Пусть живёшь ты в сосновом лесу, мне бояться тебя не с руки: те же фразы твои - на весу, в тех же книгах твоих пауки. Ты меня протыкаешь пером, и чернила течёт из меня. А тебя хоть руби топором - типографская краска вранья. Что по сути - чудесный чудес, черепахой наползанный дол, чернокрылый взлетающий лес, земляной высыхающий пол. Я боялся тебя, а потом - налюбил на эпоху вперёд, наблюдая - за красным кустом так прелестно сдвигается лёд. И становится воля видна в форме синих медлительных рук. Объясняется сразу цена: свет намного дешевле, чем звук. ........ x x x Ты, пятно, угрожаешь меня, а я ем фиолетовый суп. В нём с утра ночевала свинья в свежем залеже жареных круп. Чёрный день - я мечтаю тебя, дай мне жира продуктов твоих, принеси же мне в пищу себя - "Ха-ха-ха, хи-хи-хи, хи-хи-хи". Ты, пятно, насмехаешься мной; ты, пятно, насмехаешь меня. Я бы шёл за твоею спиной, но какая спина у меня - обнищавшая это спина, это спичек горбатых набор, это ямка, где суша видна и сердец перемешанных сор. ........ x x x Теперь все карты с тобой. Карла бежит с трубой. В зеркале зебра спит, с той стороны стоит. В луже резвой воды ветер мешает льды. ........ x x x В последний раз шумел морской кабак, и выражался сон как двор дверных собак, выпрыгивавших в ад из молодого да, плывущих в глыбе льда, горящего всегда. У окон города ступили на мосты, ладонями зажав кипящие кусты, где жаворонков жар в грибной сходился суп, где пасынок держав ел варево из круп. Конину ел ли ты, вот ходишь еле ты, у ели высоты уели цели рты целительных дорог, кончиной дорог нам единорога рог и голос живота. ........ x x x Был конь под всадником и камень под конём, а я бродил блуждающим огнём по берегам реки, где раков ловитва, и плеск стволов, и жухлая листва. В собор вносили гроб, и лузгал постовой горсть семечек. Опутанный травой, изъевший дымом нос, сутулый ангел у погоста рос. Где летние сады под землю уходили, и пух толстовской бороды торчал из антикварной пыли. Был с ночью мой роман. Она собой являла буфеты, пастбища, сарайчики вокзала; людские чучела носились по Неве. Лишь небо деликатно отражало, что только надлежало видеть мне. Я в комнате пустой лечу желудок чаем, и нос мой - красен, пухл, необычаен, морковкой яркою маячит на стене. А с книг слетает мысли паутина; Мой детский рыбий жир, мой грипп и скарлатина неслышно подбираются ко мне. ........ x x x Заскрипела страница сырого огня, в облаке флагов ангелы звали меня, мы улетаем, домик наш водоём, кто окликает меня одним из имён, он изменяет меру свободы вещей, лёд высыхает, давится снегом ручей. В облаке рая яблоко ада гниёт, лёд вытесняет из головы моей мёд, мы улетаем, небо наш порошок, нам помогает свет твоего хорошо, облако сада видит меня далеко, ночью ограда делит небес молоко, я на свободе, в чёрной струе молока, ты в огороде, у белых колец родника. Пересчитай на пальцах всех земляных червей, перечерти и пяльца глаз положи в ручей. Вены ручья скрипучи, ветер их гнёт в саду, в месте, где лилий сучья пишут стихи в аду. ........ x x x "Но тесна вдвоём даже радость утр." М.Ц.  Ибо сон во сне глубже всяких бед, и на слово нет, отвечаешь нет. Просто яд красив, корнеплоды яств пояснили мне, где они и я. Я весёлый плов, яблочный пирог, поднебесный мох, вяленый горох. Я горбатый лещ и стоглавый змей, подколодный клещ, ледяной злодей. Говорящий жабр, закалённый стог, я помятый плащ, проволок моток. Я живу один, и в моём дыму вряд-ли, господин, нужен ты кому. Никому не жаль черепашьих букв, обрывая сталь положу их в суп. Завяжу их в сноп, убирая звук, поцелуем в лоб, избегая рук. ........ x x x Нарцисс, я твой садовник есть. Ты спрятался в саду - мне он известен весь. Пойду искать тебя. Не прячься чересчур. Вот земляника, верба, вот прищур лукавой облепихи. Весь мой сад закончен осенью. Растения стоят не шелохнувшись - в воздухе покой, лишь пыли шарик вьётся под ногой. Мой сад побила цвель. Садовник пощажён. Сад выглядит как сор. Рос утренних трезвон, когда в траве ищу тебя, о мой Нарцисс, приманивая крыс на треугольный рис. В цветах полно цветов - нет чёрно-белых лиц, нет плосколицых сов, собакомордых птиц. Лишь я и мой Нарцисс играем, позабыв cебя в листве страниц и кучах прелых слив. Садовник я твой есть. Растеньям надо жить. Засим, сбивая спесь, растенья просят пить. И я с ведром пшена, лия струну воды, всё жду: вот выйдут на поляну мои сны. Ты в них живёшь, Нарцисс. Ты в них, Нарцисс, живёшь. Пьёшь приторный кумыс, ешь приторную рожь. И я иду к тебе, подснежники топча, втыкая в снег перо и голову грача. Я должен опоздать и не найти тебя, иначе вспыхнет кровь - растения губя прольётся кипяток, и выложит смола твой профиль на коре древесного ствола. ........ x x x Небеса разложились на НЕ, БЕ и СА, поселилась под небом овсовая вса. Открывай-же, прохожий, глаза: Здесь слова рассыпаются в мелкую сыпь и по строкам слагается зыбь. А лицо твоё мирно лежит на спине и слегка улыбается мне. Я слегка покурил, но стою на ногах, вызывая восторженный окрик и ах! Да помилует друга аллах. Дождь закончился после того, как спасли предпоследнего жителя прошлой земли, и иных мы найти не смогли. Мы воскликнули: кто-же здесь слепит нам глаз? Ты откликнись, пожалуйста, вдруг кто из нас различит у обочины час? Но секунды бегут из-под твёрдой руки, и дорожную песню поют башмаки. Так дорожные мысли легки. Никого на дороге, и редкий из нас простоит без воздействия час. Уж скорее воскликнет и нас обвинит, и разрушится древний повязанный скит. Ничего уже не устоит. ........ x x x Музыкальный щелкунчик, выскочка, перебежчик оживлённых трасс и дорог, твой матросский костюмчик высушился, когда возле касс ты продрог. Поредел перепончатый взгляд, когда ты проиграл аватар, червяки влезли в яблочный сад и мангусты из горных отар. Мой татарский щелкунчик, щенок, ты зачем у ограды лежал? Плохо почва на твой позвонок повлияла, как я предсказал. Полежал бы ты лучше в пуху завершённого мною письма, пожевал бы тихонько труху. Из-за пазухи вынешь сама ты сверчка пожелтевшего вдруг и морского пустого ежа, отбиваясь от маленьких рук пустоты, неуютной как ржа. - Вот я с ними начну горевать, поцелую сверчка прямиком, а с ежом я улягуся спать, спать улягусь с морским я ежом. А кузнечика выгоню вон - от него только скука и нудь. - Я матросом пойду на понтон - отвечает щелкунчик - забудь! Я отправлюсь в язвительный бар, был я сед - стану молод и юн. Стану самым бордовым из бар, стану Клее, Кандинский и Клюн. Уберусь до верховьев реки, только выбью летучий ковёр, буду замки, звонки и замки заменять на ореховый сор. - А орехи тебе для чего? - Не скажу, милый друг. Раз в году у подземных глухих берегов новоселье справляем в аду. - Значит много таких же как ты? - Очень-очень. Всех не перечесть. Мы горелые любим цветы и небес анилиновых жесть. - Вот бы мне посмотреть... Чудеса! Ты возьми меня, милый, с собой. - А сверчок, а овсовая вса? Вдруг ежу захотится домой? - Ну захочется, так и пойдём. Дом же близко, рукою подать. - Только мы уже не повернём. Нам нельзя поворачивать вспять. - Ты татарские шуточки брось! - На, лови, если сможешь поймать! Только мы уже не повернём. Нам нельзя поворачивать вспять. 20.3.-25.11.95, Сочи x x x Ещё кругом лежат снега А над Москвой уже В зловещем небе красный мак Расправил лепестки Шевелит плавники волна И красная звезда Летит как птица через мост Как бабочка летит Вторая над мостом горит Как ангел Азраил И руки скользкие её Лежат на фонарях А третья в тишине ночной Не говорит, о нет, Она молчит набравши в рот Задумчивой воды 1.4.96, пос. Октябрьский НА ЗАТОЧКУ ХЛЕБНОГО НОЖА Наточен хлебный нож. Теперь Он режет слишком аккуратно, Так что отрезанная часть Мгновенно пристаёт обратно. 2.4.96, пос. Октябрьский x x x Из кромки лезвия, из лестницы субботней, Из чрева хлеба, из морского ада, Из густонаселённой преисподней, Из облачных решёток зоосада Моё изображение глаголет Бегущих мелкотравчатых. Глаголы Как виселицы родственные в поле Хранят поступки пряного посола Он побежал. Я закричал. Столкнулись Две снежных сажени. Карабкались ступени, Но наверху знакомые мелькнули, Взбираться вверх пропало настроенье Я устремился влево. Но за мною На варварски кургузых коротышках Летело безнадёжное земное, Страдая тяжестью, свободною одышкой. Из правой подвортни улыбалось Льняное топорище. По эстраде Ходил грачом портрет, поддатый малость, И чешуя в его блестела взгляде. Он посмотрел, как будто вытер руки. На раму огнедышащую глядя, Я отошёл. Толкали в спину звуки Ключами били белые тетради. Назад нельзя, я понял. В это время Из темноты кружащегося снега Упал к ногам раскрытый современник С разорванными лёгкими от смеха. И не имея выбора движенья, Раскланиваясь, кашляя, смущаясь, Имея в пищу дробные сомненья, Сомненьями как манною питаясь Я вижу птиц и ангелов и звёзды, И густонаселённые глубины, В которых как языческие розы Цветут стихами кроткие равнины. 5.4.96, пос. Октябрьский x x x Озарением полон Ты преподаёшь в лесной школе Искусство книгокопания, Физкультуру, душеведение, Но где же ученики? Ученики летают по полям Роняя книги, падая с небес как зёрна, Взрывая наст, выбрасывая снег. Ученики летать устали И спят под лиственницей, А смысл из луж высовывает руки И спящим щупает податливые лбы. История подвижна словно ртуть. Чтобы поймать её, Приходится побегать по закоулкам Запутанного времени, Разглядывая на бегу В каплях застывшей смолы Лица потомков своих, праотцов. Но вот они увидели меня И словно белки верещат в испуге Когда кидаю в них орехами слова Просветы пустоты навеки закрывая. 10.4.96, пос. Октябрьский x x x В изломе головы татарина платок И клятва на крови, и каменный цветок Уретра мака, лакомый совет И птицелов, в сети несущий свет. Необратимо летнее тепло, Татарских языков я ощущаю близость, Пия пространств сырое молоко И городов пылающую известь; И пить напитки эти мне легко. Психоанализом налиты зеркала, Я - уголь, а вокруг меня - зола, Чубатых куполов звенящие листы. На мост заходит мост, И далеко до слёз, Но проще, чем твердить заученный вопрос, Драконом лаковым переползти в кусты. Там асмодея дых; Видали пострашней На пёсьих лапках. Этот асмодей Не видел никогда друзей моих. Они в ретортах дуют силикон, Булды смотреть, как глаз поднимет Он. Притворно рассмеяться, дребезжа. А Он - всего лишь часть любимых дней. Вот песенка становится грустней Поющего на жёрдочке чижа. Ликует Голосовкер за плечом, Но - лошади глаза; и как-то обречён- но взял он пачку свежих сигарет. Прочёл себя и засмотревшись слов Не внял тому, как крался птицелов, На клетки сетью разделяя свет. 12.4.96, 18:50, пос. Октябрьский x x x Где царевна бежала по мраку фаянсовых узких дворов, И придворный холоп, хлопнув шапкой, пытался коня обуздать, Я бреду-маракую и я всесторонне готов Деревянною детской лошадкой смеющийся мир постигать. Это жабы с тобой говорили по юности лет, Это вил самолётик как выжига-хлыщ кренделя, Это тлел и вонял горьким маслом железный литой пистолет И впитав воду рек разбухала уныло земля. Это молод ты был и царевны бежали гурьбой Выгорать как страницы в истоме вдвоём вечеров. Воедино сливались и конь и холоп молодой, Превращаясь в кентавра из выпуклых видимых снов. Среди мрака ночного и бьющейся в стены воды Выползала как червь кольцевидная нитка-душа Из раскрытого рта. Так стенали пустые сады И воздушная лодка в горячих плыла камышах. Где придворная детская чёрная крупная сыпь? Дайте зелени мне для помазанья выжженных ран! Заливался истошный товарищ, как пьяная мокрая выпь И ему подпевал перекатывающийся стакан. Вот - умелое дело, и ручка - остра и быстра, Только руки, что корни у серых карельских берёз. По антеннам тугая и спелая скачет шальная искра И щекочет затылок, прокравшись под кость через нос. Освещается лоб изнутри как светильник, но света Ни вокруг, ни за спинами вязких расплывшихся крыш Мне не видно. И песенка детская спета, И в углу, как бумага, шуршит шаровидная мышь. 23.5.93, СПб ПУТЕВОДНАЯ СЫПЬ Путеводная сыпь расчертила сиреневый лоб Ледовитого неба. Горит путеводная сыпь, Словно кадмия капли, упавшие в чёрный сугроб, Заводские колёса и кладки кирпичная зыбь. Путеводная статуя тихо врастает в сугроб, Хочет вспомнить прихожую, пористый снег позабыть, Как забыла и детство, и хмурый отеческий лоб... Над равниною площади спит путеводная сыпь. Над равниною моря плывёт несгораемый гроб, Рыба сорная в пене кричит как заморская выпь. Путеводная сыпь расчертила сиреневый лоб. Как осколки горит путеводная яркая сыпь. 5.6.93, СПб ПЕСНЯ ТЛЕНА Я не томлюсь хоть начинка сплыла и истлела Мне остаётся сукно драгоценного тела Мне остаётся клочок развихрённого мяса Тема для опыта повести или рассказа То что гноится душа - любопытство, ботаника трепет Так превращаются в корни обильные некогда ветви Так образуется почва на ниве земных увлечений Жизнь преподносит рассвет увяданье и скорое тленье Да без уныния я наблюдаю за смертью эмоций Спит Арлекин на обложке издания Гоцци Жук скоростной разбивается в пыль о фрамугу Пальцы слагаются в кукиш навстречу пришедшему другу Что улыбаетесь или мерещится эта улыбка На сердце спокойно. На сердце прохладно и зыбко Мохнатоногий сатир распахнул увлекательно книгу Ватную скрипку слепил подражать стал ребячьему крику Руки лукавые выгнул в паху чёрный дым разгоняет И удалившись бумажный портрет истязает Я не печален. Спокойствие вечного духа Делает крик невозможно далёким от слуха Пусть развевается сна беспредельного знамя Синее белое пыльное хладное пламя Снегом укройте меня защитите щетиной метели Крест сколотите из мяса жестокого ели Банку консервную полную блещущей меди В руки вложите. Пусть тихими будут соседи. Пусть соловей расклюёт погребальную песню Между ступеней идущих под облако лестниц Песню спокойствия, песню свободного тлена Песню усталости праха распада размена 8.6.93, СПб x x x У. М. За короткие пальцы спасибо тебе говорю, Улыбаюсь и вижу как в пламени синем горю. Но горю не горюя, горю без сознания бед, Без сознания времени прожитых в пламени лет. За улыбку ребячую выбор твой благодарю, За оскомину, соду и клятву чужому царю, За поломанный ноготь и водочный запах души, За горящее озеро - выплыви и не дыши. За провисшую щёлочку я остаюсь у тебя, Муравьиное золото вялым щипком теребя, Распуская по телу клубок перепутанных вод, Постигая созвучие трёх переправленных нот. За ландскапты и пастбища шеи, ладони, плечей Говорю я спасибо фигуре ушедшей, но чьей? И чьему, и кому, и зачем говорить до свидания мне, Пробираясь сквозь лес, проплывая в ручье на спине? До свиданья тебе говорю я, прощай, до свиданья, привет. И булавкою палевый лист приколю к молодой голове, И бульваром помчусь, а вернее сказать - потеку, Как бежит лист огня от кровати твоей к потолку. Вот и кончилось лето, сгорели и выцвели дни. Не спеши и остынь, успокойся, прощай, не гони Лошадей бесноватых, серебрянных быстрых мышей, Глинобитную линию вязкой слюною зашей. Я один, и зачем говорить мне тебе успокойся, прощай, Натыкаясь на стрелы и завязи тёмных побегов плюща, Не сгибая колен, лисьей шапки не сняв с головы, Не коря за отсутствие сцен, повторяя как галка увы. Я уже выхожу и я вижу, тебе говорю, Как теку не сгорая, как плавлюсь, горюя горю, Выпуская из рук темноту и слепых голубей, Образуя созвездие тихо сгоревших людей. Я сгорел как число, как обломок звучащего сна, Словно сладкий туман, говорящая вата окна, Я сгорел, словно золото в чёрных ладонях угля, Как цветочный песок, что весной украшает поля. Как игла в тишине ярко-синих настойчивых вод, Как обилие линий, как яркий сочащийся плод, Как последнее слово, еще не покинув гортань, Как малиновый куст, крестовина, дуга и герань. Я сгорел словно зло, словно бабочка в порах земли. Отпускаю тебя, уходи поскорей, не юли, Не раскручивай стен, отпускаю тебе говорю, И горю не горюя, уже не горюя горю. Вот и кончено пламя, слепой говорит потолок. Остаюсь у тебя за калитку расставленных ног, За пустые пространства, за полости и пузыри. Успокойся, остынь, не спеши, говорю, не гори. Вот и всё, вот и небо, вот чёрное небо вокруг, Белый пар, красный цвет, лист зелёный храню, тихий друг, И храню не горюя, тебе не о том говорю, Говорю до свиданья, и в воду спускаюсь, угрюм. Вот и дно, где же корни, где люди двора моего? Все сгорело сказали, осталось всего ничего: Только кожа и лезвия, белая яркая сталь Остаётся как птица, ей тоже сгоревшего звука не жаль. Вот и белая смерть, вот и чёрный кристаллик зрачка, Ощущение выстрела, вымпела, просто сухого щелчка. Черно-белая плоскость деревьев, заборов, садов, Городов без людей, говорящих пустых городов. Успокойся, товарищ - вот вата, занозы и бинт, И больничные рамы на петлях сырых крестовин, Ты устал и так долго на талую воду глядел, Рассуждая о сне. Так чего ж ты, приятель, хотел? Это сон, я сказал тебе; ты ведь соскучился, так? Закрывай же глаза, засыпай без сомнений, дурак, Помня пальцы короткие и закорючки бровей И зазубрины взгляда во сне заболоченном грей. Расставайся, отчаливай, прыгай, тебе говорю,В равноденствие букв, звуковую пустую зарю,В околесицу символов, знаков, святых и ухоженных мест,Где не вспомнит родитель и охристый вепрь не съест. Заплутал - так не бойся, а грейся в еловом снегу,Это лучше, чем пальцы до крови сбивать на бегу,Засыпай человечек, как камешек в шапке царя,Ничего не запомнив, о будущем не говоря. Засыпай, до свидания, друг золотой, засыпай, Разноцветное варево талых снегов забывай, И гори не горюя, как я не горюя горю - Так тебе говорю я. Вот так я тебе говорю. 11.12.93 x x x Иллюзии мои, чем вас питать? Вы умираете. От голода и снега? От обезвоженности встречного лица, От конской поступи ругающихся мавров. Иллюзии... Как сморщенные дети, Вы Ницше чистите, что мёрзлую картошку, И вылущив оборванную нитку, Мне говорите, что пришла пора Последних убегающих трамваев, Корявых чёрных роз на тонких ножках, Протухшей убывающей воды. Задумчив я, и не пишу в тетради Про лучезарный посох, про изюм, Про недотыкомок, про Игоря и Ольгу, Лежащих в тлелой груде покрывал. К чему мне среднерусские равнины, Когда не справлюсь и с глухими бугорками, Покинутый, оставленный без сил. Иллюзии орехов не едят, Не пьют прогорклого туманящего пива, Чем я питаюсь - им так не прожить. Им бронзу подавай, или девичий профиль, Иль руку без кольца, Но можно и с кольцом, Ведь никогда не отставали друг от друга Безнравственность и романтизм. Всегда Соседствуют ущербные пейзажи С дремотной парой, пьющей из фонтана, С рогатым алым чортом в тёмном гроте, С глумливым, рвущим ткани Арлекином... Воспоминания выращивают мох. И я, подняв дрожащий силуэт, Бреду в горячем мареве похмелья, Как император, проигравший битву, И вынужденный отступать пешком, Истратив всех слонов на переправу, Держащий хобот в согнутой руке. И я, подняв отчётливый, медальный, Свой медный профиль, Ухожу сердито В разверстый зев изломанной ограды, В нелепицу и ругань закоулков Курортной жизни, злой и дорогой. Иллюзии идут за мной как дети, И тихо повторяют: - Папа, папа... А я, как будто их не замечая, Скриплю зубами, двигаясь вперед. 24.3.94. 13:08 x x x Люблю смотреть в костёр из скверных дневников, Как рушатся слова для тех учеников, Что лезут в пламя, испытуя строгий ум В приверженности к строю узких дум. Люблю любить сплетенье букв ночных В листах укрывшихся, как в банях островных, Где с "Д" обязана стоять всегда крепка Упрямой лесенкой смешная буква "А". Люблю листать альбом плохих стихов Из выбранных неверно бледных слов, Что детская нетвёрдая рука Стащила с придорожного лотка. Когда в груди моей роится тихий шум, Люблю гулять, неразговорчив и угрюм, Являя миру неказистый вид, Ущербной памяти молочный инвалид. И книг люблю шальную беготню, Проникнувшую в май, апрель, июнь; Страниц бессовестных назойливую прыть Надеясь пасмурной погодой скрыть. "Что знает тот который?", "Отчего бывает рассудительным Огонь?", "Где взять чернил в монашеских песках?" "Кто спит в неразведённых колосках?", "Зачем весна?", "Кто мне бы объяснил, зачем я книги умные носил, и жгу теперь сухие дневники?". И рассуждаю, как седые старики. 17.5.94 x x x В семь вершков все мозоли Кремля Затопила лесная земля Перепёлок да гусениц приторный рой Звёзд рубины укрыл под горой Лисий царь да медвежий пастух Здесь хозяева. Красный петух Пробирается в вырытый лаз Словно он предназначен как раз Для пускания в жилы огня И плескания в море коня Где подросток уставивши взгляд Давит пяткой живой виноград В красном зале пустого Кремля Где ковром устилает земля Глинобитный растресканный пол И бумажный наперченный дол Волчий слух да овечий собрат За решёткой зелёной сидят И один ловит пальцами мух А другой исповедует Дух В семь вершков до кривого столба Угловатая прёт голытьба Под рубашкой и прядкой креста Наживляя святые места На соструганный плотником крюк После лезут к запястиям брюк Вынимая из кожи свинной Остро всточенный ножик стальной В семь вершков кроют матом страну Где и классики тянут ко дну И столичные впадины ваз Прячут дымчатый пепел от нас Словно здешний февраль-горлодёр Нас с тобой проверяет на мор Выдавая за смоченный снег Щёки двух ледяных человек А в последней из комнат - провал И дрожащий кривой пьедестал Манит чёрною дыркой своей Стать одним из твоих голубей Голубей же, москва, голубей Частью неба предстань поскорей Где на каждого жителя впрок Будет собран достаточный срок Где весёлою будет пора Шебутного шального пера Расчертившего руки и клеть На приказы всеместно гореть И ловить шелкопрядовый мох На спокойный расчётливый вдох Принимая последний обет На земле исцеляющих бед 22.6.94. Москва ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ С ЭПИГРАФАМИ ИЗ Л. АРОНЗОНА (1) "... но кто увидит чужой сон?" Л. Аронзон Воробьиное семечко взгляда Потерялось на кукольном поле, Изжевали соломинку яда Мы в лесной заколдованной школе, Ноздреватые пели страницы, Я не мог обернуться на окрик Намагниченной сточенной спицы, Сжав волос шевелящийся бобрик. Кто же так молчаливо разводит Рассыпающимися руками, И на воду из облака сходит, И плывёт по воде облаками, А потом превращается тускло В остромордую тёмную щуку, В истончённое красное русло, В истощённую снежную руку. Среди классов, заполненных мелом, С черепицами жителей древних Мелкоглазых, расколотых, целых... Хороши насекомым деревни. Хорошо проплывать под домами, В окнах льда наблюдая спокойных Ледорубов, играющих снами, Дровосеков, до пояса хвойных, Замыкая собой совпаденье Вещей тьмы расселённых народов, Превращаясь послушно в растенье, Помещённое в стылую воду. 29.6.94, Москва (2) "Томя сознанье падает паук" Л. Аронзон Томя сознанье падает земля И обморок как время настаёт И облако растёт как тополя И город как изюминка растёт И муха пролетает трепеща И вертится цветком глубокий двор И шелестит зажжённая свеча И как квартира морщится узор Томя сознанье падает петух На спящий город, жгущий ручейки Воды квартальной; напрягая слух Офелия плывёт в куске реки Висит портрет накапливая тьму И треск кузнечиков истачивает дом И строит каменщик что хочется ему И не мечтает плотник о ином А зажигает карту как свечу И движется чадящий скорпион По лунному двуострому лучу К воронке исчисления времён И пустота целует пустоту Как шерсть богатую естественным теплом И красный воск смягчается во рту И мёд искрится под засохшим языком Томя сознанье падает паук Всё цепенеет, замирает вдох Пустое тело покидает звук Пустое место населяет Бог 29.6.94, Москва НОС Времена сухие лопнули, Из неспящих стали спящие. Нос задорный, изворотливый Шевелился в хлебном мякише. Белые бока лоснилися, В пахнущем горячем облаке Ноздри хищные кривилися, Пористые крылья хлопали. Он прошёлся вдоль аквариума, Рыбий корм зачем-то вынюхал, С барабулей разговаривал, Приручить пытался выхухоль, Кашлял, шмыгал. Не сговариваясь Становился с подоконника Перед городом раскланиваться Твердолобым белым слоником. В галереях - пыль и вываренность, У костей храпят охранники, Пережёвывая жимолость, Дни проигрывая в фантики. Нос - задорный и напористый Шубу сбросил, а привратники, Путаясь ногами в скорости, Стаптывали туфель задники: - Где горячее, холодное? - Почему батон нерезанный? Состояние дремотное Из щелей по залу лезло; И уже легли, где попадя Горничные со швейцарами. В чёрной разделённой копоти Молодые стали старыми, Лишь нюхач - выжига вывернутый, Руки в боки, всё прохаживался, Носочистку взял и выдумал, Носоглоткой петь отваживался. Торговались в парке книжники, Голубей кормили школьники... Нос, расчёсанный и стриженный, Нёс ноздрей пустые нолики. Но трамваи цепенеющие Проследили точный путь его. И в конце аллеи тлеющей Опрокинули беспутного... Как он бился под колёсами, Провода желая выпутать: Нолики кружились розами, Сахарная пудра сыпалась... Между рельсами трамвайными Жёлтые блестели пуговицы. Тропками витыми, тайными Вытекли злодеи в улицы, И в кустах - убитый, маленький Нос лежал. Природа спящая День отчётливый утаивала В пропечённом хлебном мякише. 6.8.94, п. Октябрьский ЦАРЬ В ГОЛОВЕ Царь в голове моей дремлет - - трясёт головой отрывной календарь на стене - - руки дрожат - распечатывая конверт - - а рассыпанных букв в темноте - никогда не собрать - Царь в голове моей - - детский конструктор - кидает на чёрные рельсы - - врёт семафор - брызжет тёплый и розовый сок - - я натолкнулся на лампу - блестящая катится мелочь - - я наклоняюсь над щелью - и кто-то под полом кричит - - в ужасе - от измененья в размерах пространства - Вот две монетки - увядший орёл на одной - - щиплет себе из подмышек промокшую вату - а на другой - - половинка прикрытого глаза - вяло за мной наблюдает - - усни-же в кармане! - вздорный кружок - - разбужу я тебя уже вряд ли - Царь в голове моей - вертит стальную линейку - - от баловства разлетаются вслух ярко-серые брызги - - я за столом разломил пополам карандаш - - думаю - как замечательно б было закрасить - - краской эмалевой зеркало - как замечательно б было - - ниткой зелёною намертво склеить уста - Царь ежедневник читает - и пыль замутняет мне память - - с кем рассуждал я так нагло - о благе любви и смиренья - - где это было - где было - тревожное чистое небо - - был ли мороз - под ногами - скользила - беззвучная - хвоя - Но почему из проулка так тянет подсолнечным маслом - - а на разжатой ладони - вертится лезвие стрелки- - как я тогда выбирался - из ломкой лесной паутины - - Царь в голове - - расскажи мне - я сам не могу - расскажи мне - Молнии светятся в мокрой брусничной короне - - эко сердечко моё разболелось однако - - эко гундосит надсадно железнодорожный билетик - - что же мне делать с тобою моё долгожданное счастье - 25.8.94 РОЗА ИЗ НОГТЕЙ В новолуние въехал состав В переполненном тамбуре я разминал папиросу Темноглазый цыган, неожиданно захохотав, Из ногтей предложил своих выстричь мне жёлтую розу Я стоял под окном, за стеклом проплывали поля И на ели светился кромешный январский фонарик У цыгана в подкладке топорщили мех соболя И в зрачках закрывался луны золотой календарик - Как он может мне врать? - размышлял я, потупивши взгляд, - Где же видно ему невозможное это растенье? А цыган прикрывал длинным веком слепой циферблат И на крашеный пол не отбрасывал собственной тени Маникюрные ножницы цепкой клешнёю достав, Он состриг жёлтый ноготь с корявого видного пальца Иронически хмыкнув, а после и захохотав, Он как ширмой закрылся дорожным худым одеяльцем И, поёрзав, похмыкав, пошастав под тканью сырой Вдруг достал и поднёс к моему удивлённому лику Удлиннённую жёлтую розу, цветок неземной, И вдобавок из чёрных зубов костяную гвоздику - Вот и всё, милый мой - он сказал мне - пришёл тебе срок, Коль увидел моё невозможное детское чудо... Проезжающий мимо состав упустил недовольный гудок, И луны покосилось сухое ущербное блюдо. А потом таял в дыме лукавый дорожный цыган, Соболя из подкладки таращили хищные ноздри, И, мешаясь с изъяном, наглядный светился обман, Тот бутон из ногтей в полуночном дыму папиросном. За окном копошились и ёрзали в ночи поля, Я на палец вертел опалённого волоса прядки, Рассуждая и думая о предстоящем. Земля, Темнотою закрывшись, свои наводила порядки: Перекошенный дом, семафор с костяною ногой, Расторопный колодец с короною снега у дома, Новогодний фонарик на ели, цыган озорной, И чудные цветы на полу ледяного вагона. 30.8.94 x x x Как лишайники мы заползали друг в друга, Как игральные карты, как волны испуга Мы входили в себя, и мешаясь как страны Затмевали друг друга нелепо и странно. Мы ползли по пятну увеличенной ночи Мы ползли по пятну увеличенной ночи В темноте распускались шарфы. На окне Перекрученной розой играл неморгающий снег. Из-за линзы катился светящийся шар Отчуждённого утра, сводящего в жар И трещащие швы простыни, и леса Ярусов, стеллажей, чёрных книг голоса. Горный свет, немигающий свет в нас вползал, Словно камень в тяжёлую воду. Металл Так вползает внутрь хлеба; и так же зерно Прочищает зелёной струной полотно Кровеносного поля. И сразу узор проступает, Через край переходит, дымится, стекается, тает, Наползая на нас шелестящей травою мохнатой, Словно белая вата. Больничная белая вата. 11.10.94, п. Октябрьский x x x И у Да есть Иуда. Я и сам есть. И удо- чка гибка, а крючочек из десны торчит прочно. Фарисей Фарисеич Иудей Иудеич зыркнул важно глазами Котофей Котофеич Кокаин Кокаиныч золотые пингвины оборвал паутину и в яркую солнечь я спустился из снега Дуралей Дуралеич Где ловец человеков? Под целительным небом только бледная немочь лишь слепые потёмки Партизан Партизаныч Лицедей Лицедеич Где ловец человеков? Где не бледная немочь? Только полная полночь Беспокойная нервночь. И сердечная выскочь И гортанная щелочь. 12.10.94 x x x Толстый поп и тощий фарисей И собака чёрная бегут Небо ниткой чёрною грачей Обвязало колокольни зуб Толстый поп и тощий фарисей Вытирают пот со лбов своих Поп на волосы украдкой льёт елей Фарисей - пыльцу из старых книг "В старых книгах много чертежей, Можно разыскать - который тот" - Думает лукавый фарисей Книжной пылью присыпая пот "- Вот ужо тебя, злосчастный плут, Черти поворочают в огне" - Думает уставший поп. И зуб Колокольни покрывает снег. А собака чёрная летит Сладкая мерещится ей кость Облаков спокоен ясный вид Облакам чужда людская злость Все равно не видно ничего В голубой понятливой воде Все равно не оставляет никого В одиночестве, притворстве и беде Остальное население. Все врут, И напротив - правду говорят Споры, споры - бесполезный труд. Мысли, мысли - кропотливый ад. 20.10.94, п. Октябрьский МОРОК Это утренний морок морочил меня Чистили рыбу деревьев проворные руки Прорубь окна заполнялась тяжёлой водой Дно тяжелело. Со дна доносилися звуки Не от нужды отчуждение брало меня Не от невроза морозили небо трамваи Яблоко яда на кухне делила родня - Вот твоя долька - ко мне подошли и сказали Яблока льдинки меж нами делили часы Ватные вены ленивою кровью питались Красное шло, и везли остромордые псы Сани, где вверх голубые прожилочки крались Устриц ловили б мы, если б смогли их догнать Утренний морок томил недовитою ниткой, Капелькой мёда на плинтусе. Я описать И не пытался. Куда уж мне. В мороке зыбком Выли суставы, как корни погибшей травы, Морщились льда подневольные жители, всплыли Из темноты детских карт муравьиные львы И подвесные сады в пелене электрической пыли, Томик поэта, грозящего миру войной, И суета, уходящая в мир обжитых сновидений. Если б я видел, что делает морок дневной, И не зависел от смены его настроений ... Руки деревьев очистили рыбу. Родня Яблоко яда делила на кухне. Мы спали В рыхлых ладонях сухого морозного дня. - Вот твоя долька - ко мне подошли и сказали. 19.11.94, п. Октябрьский x x x Ты сочилась как статуя влагой унылой Текло по размытым устам Восковое медовое скользкое чёрное мыло Из графических ран. Пил тебя, но глотки как веревки шершавы, И нить протянула слюна От бескрайнего сна моего до щеки твоей правой Из соседнего сна. Свет дневной поглощая и с книгой срастаясь Ты вбирала в себя Чистоту молочая, весёлую горечь минтая И речь воробья, Растянувшись рисунком на шёлковой ленте, В месте сгиба закрыв Шелкопрядовый пах, золотые колени И лодыжек тростник. Теснота молока твоего торопилась Оттенить пустоту За которой клубочки, миндалины, жилы Затекли в темноту. А оттуда выдёргивай нити где хочешь, Но не станет светлей. Там плетут полотно наступающей ночи В чёрных лунках ноздрей. Улыбаясь, пугаясь тебя вспоминаю, И вновь говорю про себя: - Волшебство молочая, вёселая горечь минтая И речь воробья. 8-9.1.95 x x x Скверной пищи поешь, и на сердце становится легче Тёплых лёгких телячьих, гусиного скользкого жиру Или станешь читать про любовь однополых героев - Те же трезвые мысли на фоне кустарного быта Та же печень тресковая, те же злосчастные астры, Те же встречи на проводе, зуммера лживые слёзы - Будто в зеркало толстое смотришь - глядишь, и морщины, И живот обвисает, и складки брезгливые видно. Скверной пищей спасёшься ли - выпьешь сырого бульона, Сковырнёшь тихо вишенку с башни творожного торта - Все излишне и приторно. Где-то закаркала птица И осенние листья полезли под самые окна. Встанешь к зеркалу - волосы лунно заблещут. Или это просветы? Просветы, конечно, а что же. И прожилки в глазах, и пятно языка неродного, И смахнёшь чёрный пряник, и выпьешь тяжёлого чаю. Что же в книге? Да те же измены в парадных, Голубые коробки смертельных смирительных будок, Поцелуи украдкой, измены... Ну сколько же можно? Посмотрю лучше в зеркало. В зеркале то же, что было. Скверной пищи поесть ли? Поем, велико развлеченье; Тоже - утеха! Забыл ненасытную книгу Где-то на кухне, среди требухи и гороха. К зеркалу вновь подошёл - надоели лущёные брови. Листья под окнами. Лезет на видное место Солнечный свет. Отмахнёшься, забудешь, закроешь, Красно зевнёшь, опрокинешь тяжёлого морсу, Толстое зеркало встретишь и хмыкнешь, и охнешь. 10.1.95 МУРАВЬИ - Собрать рассыпающееся -- всё равно, что ловить муравьёв ускользающей жизни - в гниющем сосновом бору -- на ладони кору ты рассмотришь как ссору истошную -- скрипнет сырая кора -- и разлезется пылью, прожёванным мякишем -- чьё это вспомнил лицо -- это ночью случайно заснул возле зеркала - так-то. -- Так мы шли по осоке вдвоём - я и я -- так и шли мы не ссорясь - встревоженный воздух пия - - вплоть до дома, где жили вдвоём -- и в стекло уходил он, когда -- закрывала мне очи - небес голубая вода -- Вскоре я нашёл неизвестную ягоду - и в сиреневом блике -- увидел дворец самоубийцы. Сам он -- пил собственный голос - и звуки были странно знакомы -- Так давится щебень сухим стариковским смешком -- и так шепчутся сваленные в корзину абрикосы -- так сухое вино шелестит в горле -- и палец натыкается на бумажное лицо адресата когда так -- Я подтвердил мои слова немым кивком головы -- а под ноги мне глухо шлёпнулась - тушка белой совы -- задушенной еловыми ветвями - кровь бросилась в голову -- и в зеркале вспыхнуло солнце -- и оказалось, что это сон разума - и помрачение -- и затмение души - - Я поймал взгляд и поднес его к глазам -- надеясь рассмотреть поближе:- скрипнула кожа - морозная иголка вошла под веко -- и стыд попросил притвориться слепым -- а мне уже было не привыкать - отпускаю тебя не заметив - - и взгляд - сверкнув голубым и ярко-чёрным - - плоско упал в траву - дрожь прошла по корню - - из-за двери посмотрела темнота -- клавиши мёртвых растений подскочили и опустились -- мы с тобой - я и я - два куска сырой древесной коры -- растёртая пыль - кованые колокольчики одного уха -- сизые ягоды непролазного бора -- и я улыбнулся -- и я ответил тем же -- и я закрыл глаза - 15.1.95 СТИХИ О СТИХАХ От скверного слова внутри вырастает грибок И колет, язык разрывая, мне нёбо сухой позвонок Но хуже гораздо, когда нехорошее слово В длину вырастает, и скверная строчка готова Читаешь ее у других - дурнота подступает под горло А ежели сам написал? Положенье подобное спорно: Ты пашквиль удобно берешь и, сгибая законную дрожь, Меж строчек суешь суетливый испачканный нож Кроишь - и по-новому: вместо порока - сорока, Кусок творога и живая речная осока. Где автор ходил негодяем - наученный бродит годяй А был персонаж разгильдяем - и стал откровенный гильдяй. Так мы поступаем со строчкой нерезкой, когда Толпясь подступает под горло святая вода Хорошего слова. Тогда изнутри огонек Сверкает и пляшет. И дом уже не одинок: В нем бродят снега и седая кричит пустельга И шарики крови поют от приятного им пустяка. 16.1.95 СУМРАК РЕЧИ От губительной смелости выпей репейного страха, От подавленной щедрости мысли отрежь перекладинку речи. Поспешай перекатами запаха. Долго ли взмаха Дожидаться под небом, текущим считалкой скворечен. Удивляй себя часто - на чащу приходится пустошь, Там играет в квадратики корень густого медведя. Чистотел подражает дрожанию тела. Искусство Проникает во щели и вид возникающий бледен - Хромосома кидается в озеро. Долго ли плыть до ответа, Есть ли дно, перевёрнуто если злосчастное небо? Есть ли дом, если дом неопрятен и выварен плохо, Выключает ли полностью свет выключатель настольного света? Ты и можешь следить лишь - нет лишних под кожею линий, Здесь и плесень вращают в кругах обязательной пользы. Назидательно вжившись актинией в кормящий иней Не распутывай, друже, дрожащие чёрные кольца, Ибо обод для бочки твоей изготовлен без злобы, А по первому правилу - правые бдят в пантеоне Любознательных лекарей. Резать опасные сдобы Их работа. И как избежать мне огня и погони? А в себе заплутать - будет радости нищему духу - Безголовым блуждать королём по навязчивым страхам, По наваленным радостям, по парниковому пуху Настоящего сна; по трезубцам товарного праха. Так что тело - не лето для поздних вечерних прогулок, Да и ты не одет, а собраться уже не успеешь - Описанием мысли закройся. Ищи караула Только там, где спонтанною жалобой море засеешь. И чеши языки свои рыбьи, мешая монеты с икрою, И раскусывай шарик, молочный цветок убивая, Доплыви до плотины горячею липкою кровью, Перестав понимать своё имя, и не повторяя. 4.2.95 x x x И. О. Ангел твой меня не спас Ни от думы, ни от скуки Рассуждал я в поздний час На коленях склеив руки Расклевали темя мне Меднописанные книги. И в меду, на самом дне, Где заломы ежевики Спал хранитель мой. А мы С бумазейными чертями Пробуравливали лбы Изводя умом печали. - Всё пребудет - знали мы - Наше к нам опять вернётся. В буреломах вещей тьмы Мы боялись уколоться Спицей солнечного сна. Просыпайся, Ангел, милый. - Скоро кончится весна - Шепчет Ангел из могилы. И от голоса его Плакать хочется. Мы плачем В колыбели берегов, В тихом облаке незрячем. Под коричневой сосной, Где чаинки воздух держит, И над пропастью лесной Чёрный свет лежит, повержен. Плачем мы, и Ангел спит В светлых снах медовой ямы. И под сердцем не болит, И ходить боишься прямо - Сшей мне нового, взамен - Сделай Ангела как надо. Я боюсь, не хватит мне Твоего чужого взгляда. 13.2.95 SANATORIUM Ты почтовую бабочку в глинистых грела руках Шелковичных червей в чернозёме хранила речей Но пришла и смела и посмела такая тоска Что сегменты посыпались из перепорченных дней На цветах позвоночных рассыпан сияющий ворс Словно пепел на площади после паденья звезды И жука восстающего маленький глянцевый торс Одиноко маячит в потоках песчаной воды В санатории мы умираем; лелея себя Ты изжаришь как лилию белый слоящийся мозг И накормишь стрижей, и за речью своей не следя Перекинешь к шипящим цветам проседающий мост. Не тоскуй - я молочною бабочкой в очи твои загляну Словно капли росы на твоих поселюся усах Ты уснёшь - я на грудь как кузнечик зубастый вспорхну, И как мышь зашуршу в деревянных твоих волосах "Цап-царап" - ты вскричишь, и от боли отдёрнешь ладонь, Костоеду увидев, по-рачьи полезешь в окно. А по следу завьётся змеи лучезарный огонь, И в глазах твоих белое встанет опять полотно. Лучше стань, кем была - обиталищем жалких сирот, Марципановых родинок, мелипраминовых вшей Улыбаться спеши. И, забыв, фиолетовый рот Растянулся как скоба в пахучей густой черемше. И подкралась собачая бабочка, влезла на стол, И залаяло озеро, вышвырнув рыб из воды, И червяк наблюдающий берегом озера шёл, Прогрызая сухой бурелом, как пружинки живой бороды. В санатории мы умираем, не видя себя. Рассыпаемся мы. Но подчас узнаю, узнаю - Ты почтовую бабочку в губы целуешь, любя, И от этого царские губы твои постоянно в клею. 14.2.95 x x x В сети бабочку поймал Бабочку из белой кожи Жирно ел и жадно спал Будет бабочка моложе? Суетиться в бечеве Бабочка полюбит. Кто же Не смирится в рукаве? Разве только этот ножик Разве только этот нож Любит обрезать верёвки Сникла бабочка. Ну что ж Есть и божии коровки. Они в сеть себя не ло- вят по недоразуменьям. На полях, перло - перло, Горькой выпил я зубровки. Суета сует, суе- та сует, попался в сети. Будет бабочке сто лет Кто расставил сети эти? Я расставил сети эти. Сам расставил. Дорастая До утёнка, до медведя. Голос тонкий вымогая Суета сует, чего там, Суета сует, что дальше Суета. Так мало света Суета. Пальто и осень Отвяжись от мысли этой Откажись от ловли мысли Что же делали ладони Что же делали ладони? Заслоняли нас от света Что же делать? Что же дальше? Откажись. Какое лето! Кто-нибудь ещё полюбит. 19.2.95 x x x "Вот, пальто надевай, и бери эту воблу, сухую трескучую воблу. Поспешай с нею в сад, там дают напрокат атмосферу реального рая. Там желто всё и сине. Там губы у статуй кавказской горят киноварью, Там погибшие почки твои, и стеклянные банки, и горькое сточное пиво. Из стеклянных артерий горячее чёрное. Два разбухающих неба. Пароходик ползёт двухутробный по внутренней кожице свода. Рай телесен, как книга с оторванной кем-то обложкой - Пятна, клевер засушенный, желчь маргиналий ничейных. Ты берёшь эту книгу как сад или сад раскрываешь как книгу Рай соседнего облака ближе, но жидкость - помеха для глаза. Это пруд или озеро. Озеро перед глазами И стеклянные стены погибшего чёрного сада. В жалкой книге есть профиль прелестный, запомни страницу Там где пишут про парусник, пандус зеркального моря. Разбухающий обруч спирального зыбкого текста Мыловарни подвижного неба, собаки прогорклого рая. Лёгкий запах гниющего облака. Треск разрываемой рыбы Так расходится ткань на плече одежонки; c таким же пронзительным звуком Разорвётся внутри пузырёк. Синий свет заслоняя Из-за облака профиль прелестный отчётливо мне улыбнулся. И залаяли псы, и с каким-то немым удивленьем Осмотрел я себя, и скамейку, и рыбу, и чёрное пиво Догнивающий рай. И стеклянные стены ограды И нелепую книгу с оторванной кем-то обложкой." Вот, пальто надевай, и бери эту книгу, пустую никчёмную книгу. Поспешай с нею в сад. На обочине голой аллеи Так приятно и ясно смотреть на подвижное острое пламя, Что себя забываешь на миг и найти не стремишься. 20.2.95 ЧТЕНИЕ СНА Всё тайное избегает открывать себя На сцене ты топишь печь горбатыми марионетками А из-за кулис вываливается гроб Надо проснуться надо проснуться Чёрт возьми Он выпил из бутылочки и понял Что земля осталась далеко внизу За что мне это наказание Бормотала кукла полезая в печку А ты удивлённо произнесла Но разве существуют книги Которые нельзя читать Написал букву Г И закачался в верёвочной петельке Посматривая как вертикальный колодец Втягивает в себя воздух Во сне любить ещё лучше Но приснилось безобразное чудовище Выкрикнул Я И не сразу понял Отчего так грубо отзывается эхо Оттолкнулся и полетел дальше В одной из маленьких комнаток Жил ангел Подумав о такой перспективе Надолго прекратил чтение 21.2.95 ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ (1). ПЕРЕШЕЕК Голубые подковы густых облаков По глазам золотое течёт молоко Под ногами червлёная плещет листва И стыдится кирпич и мерцают дома К подбородку течёт золотая листва Затекая в жилые доселе места Собираясь в дома выбираясь на свет Осознанья которого нет Беспорядочно веет жестокая синь Золотая осенняя сыпь И комета несётся к порогам реки Заливая домов поплавки И не знаешь где сядешь и где закричишь От нахлынувшей осени рвущей лицо Где случайные горы собой защитишь И собою замкнёшь золотое кольцо Где услышишь как вскрикнешь и слыша тот крик Завопишь ещё раз закрывая глаза Вдруг протянутся руки всезнающих книг И застонет составом ужасный вокзал Как же выбраться мне из осенних глубин И боясь избежать произвольности сна Рассуждал я блуждая по парку один Поражаясь тому как природа одна Проживает с собой. Пусть не сбудется сон И я тоже не буду не буду один Пусть обрушится красный вздыхающий дом У подножья сутулых и согнутых спин И накинется облако жгущее мозг И раздавит как ампулу солнечный свет Перешеек истает разрушится мост И тогда станет радостно мне 4.3.95 (2). ВЫГОРАЮЩИЙ ПАРК Было страшно ли мне за тебя в час когда Облепило листвою тебя И круги из-под ног облаков понеслись Непосредственно вниз Те кто были с тобой озарились огнём Чёрной осени пристальной той И разжалась рука опуская ключи Загалдели живые ручьи Закрывая собою восторженный парк Ворон чёрный уселся на куст Рассыпая деревья открылся сундук Темноты навалившейся вдруг Где искать нам твой след на семи небесах Под деревьями в полных садах Да и что же нам делать когда мы найдём Поглотивший тебя чернозём У него ли выпытывать вдумчивых глаз У него ли выпрашивать нас Не отдаст или впрыснет под адский процент Содержание явку пароль И придётся играть и цветочный горшок Разорвётся геранью обдав Только ты уже где-то в подводном миру Собираешь морской виноград Залепляя зрачки перезрелою тьмой Что ж пора тебе ехать домой Но дорога пуста и небесная топь Наблюдает в тиши за тобой И становится страшно и путаешь ты Направленье сторон пустоты Загребая ладонью рассеянный свет Как весёлый пловец как солдат Салютующий чёрным окопам врагов Виноградною кистью живой Пусть расправится осень скорее с тобой И направит лицо на меня А я выпущу змей в голубую листву Зажигая весёлую тьму И смеясь и ликуя взберусь на пенёк Длинно плюну на жёлтый песок И рассыплюсь песком и меня не страшась Побегут по аллее скворцы И цветы зашипят в посиневшей траве И вспорхнёт выгорающий парк 5.3.95 x x x (Как бы картинка из дн. К. З.) Из процветшей воды вылетает пчела Рыбы мёд собирают у рта твоего По течению пастбища лошадь плыла И баюкала осень клочки облаков Урна скрыта плющом. Пожилой малахит Окружил твою кисть и фаланги блестят По морскому покрову прошли пастухи Отыскав заплутавших овец и ягнят И окликнули нас. Мы остались лежать Ты - в процветшей воде под настырной пчелой Я - в запущенной урне песчинки считать И стекать к постаменту тягучей смолой Ты шепнёшь "ни за что" я скажу "никогда" Иногда распрямляются листья травы По теченью реки проплывает пчела В сотах рыбы гниют сжав закрытые рты Надо так же молчать. Потемнела земля Померещился холод затянуты льдом И пчела и лицо и морские поля С прорастающим медленно чёрным зерном 11.3.95 x x x С холодом выходит душа Греться у земного костра Жёлтая растёт черемша В узком промежутке двора Там лежит колючий репей И такой-сякой молочай Там поёт другой соловей, А не тот, что пел давеча 19.12.94, п. Октябрьский СТРАШНЫЕ КНИГИ Из подмышечных впадин весеннего неба Из промежностей глиняных узких оврагов Пробирается ветер нелепо и слепо Словно шерсти волна на загривке собаки Острый луковый запах; горящие дёсны Показали закаты сидящим под аркой Хохотали холмы над фигуркой курьёзной Воскового спортсмена стоящего в парке Языки голубые дорог разыскали Испарения рек алкогольных и гулких Золотые овраги к тем рекам припали По песчаным губам растеклись переулки В них маячили лампы, любили работать Экономя дыханье, писалися книги И за город сползая цвели беззаботно Угловатые лица людской земляники Шестиглавые птицы тонули в болоте Как пугали меня их протяжные крики Никого в белых комнатах. Все на работе С ослепительных полок спускаются книги Не взгляну на страницу. Там червь и заноза Наводящего ужас дрожащего слова Там картина сочится слюной абрикоса И какая-то женщина падает голая И смотреть невозможно - но знаешь что надо Расширяя зрачки - а уж там вылезает Узловатая скользкая кисть винограда И злоокий красавец усы вытирает А нахлынут закаты, зелёные зубы Просочатся из ткани сырой, тёмно-синей Забормочут на улице медные трубы Закачаются листья на чёрной осине Вдруг привыкнешь и вспомнишь уже через лето Как страшился бумаги нетрезвой, горбатой И в автобусе жёлтом сидел без билета Наблюдая за окнами клевер и мяту 24.5.95  * РУССКИЙ ЯЗЫК *  x x x Зарежет день меня, помилует - ну что же - Не буду долго думать о пропаже, А, кукарекая, взберусь на острый ножик, Навстречу приближающейся саже. Пока на небесах поля и травы Мне кажут листья, падают похоже Перо и камень. Контуры державы Едва-ли будут мне ещё дороже, Как были дороги неясные мотивы Не влезших в голову навязчивых историй, Которые я слушал терпеливо, Не думая и не пытаясь спорить, А помня только правила сложенья Звучащих чисел. Правило простое: - Копи терпенье, друг, копи терпенье, И будешь ты тогда сказать достоен: Мои стихи прекрасны были тоже, Как женщины в разливах Эрмитажа - Друзей там переваливались рожи И многие из них смеялись даже. 16.9.96 ПОХОЖИЕ СТИХИ Лошадиная мазь моей светлой мечты - я последний отрезок сырой пустоты, сквозь меня прорастают цветы радикального сквера, набитого так, что не скажешь разрушенным ртом: - Кавардак, и не съешь по ошибке сорняк. Пастижор и старатель, угрюмый татар, ты зачем выпускаешь из черепа бар долгорукий лиловый угар? Ты зачем крокодила берёшь под уздцы? - Насекомое, хочешь понюхать пыльцы? - шепчут белых колонок столбцы. Твой, скорняк, разговор, угнетает меня, я в нём вижу звериную морду коня и вихор залихватский огня. - Расползайся, прогалина - пели в лесу Золотые грачи. Я держал на весу список книг, подошедший к концу. "Всё о знаниях света", "Дурацкая рать", "Переводы китайских раздумий", "Узнать, всё о том, что положено знать". Твои скулы плывут по приволжским лесам и семья перепёлок живёт по усам, по лица безнадёжным часам. - Вот ответ - верно тот, кто стремился спросить, передумал выпрыгивать. Будет ли жить, кто не может дышать или пить. Провезут мимо нас медновытертый шар, а стальными подковами белых гитар оградятся от найденных кар. Ухожу, где живут анатомий дельцы и пластмассы сердца продают хитрецы, повторяя под нос: Цып, цып,цып... Замечай, что идут караваны святых, и течёт под подошвами озеро книг и лежат на дороге цветы. 22.8.96 СТИХИ ДЛЯ ТЕБЯ Летом рисуешь осень набережной тяжёлой, Где заводные птицы, плюшевые собаки. Где крыши всех географических карт И астрономические цифры растений. Где нет долгов прошлого, Гладкой бумаги настоящего. Всё представляется в радужном сиянии Бога И светятся лепестки крестов На матросских бескозырках. Мы плаваем с тобой по фильму "Василий Чапаев", А после ты бежишь к дрожащей стрекозе планера, Пролетая над Полюсом Посылаешь электрический сигнал. Гальваника и Макро-биология, Этнос и студенчество: Ты держишься за отставленный пейзаж И в руках у тебя два или три подоконника. Замирает сердце у треснувшей куклы. Мириады светлячков на ночной улице. Подпрыгивающие шляпы автомобилей. Эпопея утренних звонков, Поджидающих лестниц, Рассудочные сны раздумий. Пионер никудышного ума, Цветочный горшок на плечах, Поле растущей ржи. Расступаются ворота выдуманных воспоминаний. Лес лезет в подсознание, Удивительные трактаты не горят в огне. Иллюзия народного ума. Иллюзия понимания. Понимание и избавление от иллюзий. Опыт вышагивающего рассудка, Опыт отказа от рассудка. Работа нервов и сила глазных яблок, Дверных дверей и щёлкающих замочков. Вот и открываются невесомые тайны мира. Мир раскрывается как цветок И моё лицо теряется В ярких осколках ежедневного существования. 19.10.96 НОВОЕ УТРО Золотым самоваром упало на голову новое утро. Расходятся из подъезда мысли и люди вдоль реки собирают память. У сна 661 лицо, а у страха - 18 затылков. Выросли на моём ногте все пирамиды Египта. В облаке лирического газа рвёт на куски красные одеяла обезумевший литературный критик. Птица принесла мне еды - разодранную кошку и горсть полевых цветов. Дом подпрыгнул и изрыгнул меня вскоре. В душных опилках ищу я зонт и яблоко. Пена течёт из глаз, где раньше таились невольно приятные мысли и думы. Вековое беспамятство деревьев восторженно заухало, превратив вращающиеся чернила в длинную нить пробуждения. 22.8.96 x x x Покрой меня, вода, своим мечом Я в пыльный август белым пальцем ускачу, И поманю тебя оттуда, рассечён, А подойдёшь - я спрячусь, промолчу. Я - белый гриб. Великие года Разжали кисть - чревата бечева Однообразными затылками солдат, Заболеванием и словом "ендова". Вкуси из слова и мохнатый столб Из уст твоих достанет звукоряд, Что облетев гостиную и стол К ногам твоим положит снегиря; Затем прихожая, трезвонить перестав, Возьмёт и впустит этих четырёх. Один из них прочтёт тебе устав, Второй - в углу поставит на горох. Там щель мышиная. В ней копится возня. О, друзи, не забудьте про меня! Я к вам спешу, игрою насладиться! Но бъёт в затылок меч, как водяная спица, И щель мышиная спешит переломиться На половинки солнечного дня. 19.4.96 x x x Губастая весна выворачивает куртку подкладкой наружу Когда я гуляю жёлтой водой засыпающего парка Пиная синими ногами юноши тяжёлое лицо воспоминаний. Я вспоминаю и вижу закрывающееся от света солнце И шагающий палец карандаша Я вижу свой заплетающийся шаг И детский лепет красного родникового вина Я вижу твои поцелуи И несколько сортов совместного засыпания - Все до одного они прекрасны. И вот я кричу, Не сдерживая руками Марганцевые струи своего голоса. Я кричу на обочине парка И резина деревьев облепляет мой крик Как новая розовая кожа. Если ты слышишь меня, То отложи в сторону Грифельную морду умной лошади, И уже без рисунка Подойди к окну. Вот за этим лесом Светится моё лицо И голубые профили стрижей Стучат мои телеграммы. 30.9.96 x x x Вселенский холод вдруг меня объял И слово "вдруг" калачиком свернувшись В древесные ладони чутких рук Смеясь перекатилось словно жемчуг. Всесильный царь летит в пустом раю, Меж звёзд летит, хвостатый словно пламя. - На языке я холода пою, Когда беседую подолгу с небесами. Меня вселенский холод не страшит. Он падает в колодец одиночеств, И плащ за ним всё тянется, шуршит, Как речь скупца, считающего слёзы. Подходит к дереву - и кривится оно. Берёт угря в ладони - он немеет. Лишь только ртуть в руках его белеет, И как живая - ластится к нему. Цветок, растущий в судорожной ржи, Пять лепестков, потусторонне-синих. И звёзды, рвущие забывчивым глаза Серпами бережливо-ярких вспышек. 19.4.96 ПАМЯТИ М.Л. Льды нашумевшего романа Поломали зубы читателям. Собака, упавшая с верхней палубы Испортила завтрак неофита. Петляющее пятно спины Расхохоталось И купол неба закрылся. К подошвам ног моих подкатилась Отрезанная голова Гесиода. 22.4.96 ПОПУГАЙ Это здесь, это здесь, это здесь, здесь, здесь. Здесь же нет ничего, ничего, о, о. Ты поглубже, поглубже залезь, лезь, лезь, И ищи одного, одного, о, о. Я нашёл. Убегай, убегай, ай, ай, Не то схватит за холку тебя, я, я Золотой заводной попугай, ай, ай, Тот, который кричит - Это я, я, я. Он - обратная связь тишины, ны, ны, Для пуганья поставлен он здесь, здесь, здесь. Тошнотворное чувство вины, ны, ны - Вот его плодородная месть. Ты не слушай, не слушай его, о, о, Не пугаяся его языка, а, а, У него - ничего, ничего, о, о. У тебя - облака, облака, а, а. 22.4.96 x x x Не лелей лицо, молодой Наркисс, Обрастай лицом, как целебным мхом От макушки вольно пусть льётся вниз Бормотанье глаз, борода стихов. Я - твоё лицо, поселюсь в мехах Воздуха югов, ядовитых снах Ветра, поселюсь в пыльных я мешках Звёзд, набитых так, что не скажешь "ах". Шрам закутай мой мехом фонаря, На морское дно положи меня, Расплатившись мной, забирай поднос На котором хлеб укрывает нос. Увози меня, обернув зерном, Прячь за контрабас, пробивай насквозь. В книге покажи место. Это гном Верещал, когда из небес лилось Спрятанное тьмой, хинною струёй, Горькое, увы, словно целибат, Стрелочки бровей вытянув струной, Губы заводя далеко назад, Каркая затем, чтоб подумал текст, Что летит ворон пресловутый куст, Вылепленный из глины чадных мест, Запечённый так, что полярный хруст Выключил снега громовых глубин, Из которых ты, как безликий скат Пробуешь достать лучших половин, Но не достаёшь, и плывёшь назад. 22.4.96 x x x Алхимик, поцеловавший жабу, Сердечную почувствовал тоску, Разбил руками камень чудотворный И вырастил в пробирке снегиря. Снегирь читал по главам переводы Из русских баснописцев. Тучный рой Смарагдов пристальных жужжал как мушья стая. Морали нет. Бессмыслица какая. Зато какой закат был, день какой! Я плакал, ничего не понимая. 22.4.96 x x x Горбатых судей пережитки - Умы всех возрастов моих. Воспоминания в них жидки И неспокойно мне от них. Я был писателем известным Воспоминанием я был. Мне мир казался интересным И я для мира тоже был. В узорной чаше графомана Я плавал приторным вином И взглядом ясного обмана Буравил всё веретеном Но отчего бывает слава Я до сих пор не уяснил Пока рекой лилась отрава Под плёнкой чёрною чернил В них извозившись прошлым летом Когда желтеющие дни Покойно заливали светом Вокруг целеющие пни Я пребывал в восторге ярком Над морем ласковым паря В систему лжи вносил помарки Зелёной каплей янтаря. ..... x x x Приехал в город, где когда-то был любим. У сна свои законы. Невредим Сижу на кухне, мучая слова, А за окном юродствует Москва. На мне горит медовая корона, А ты выходишь замуж за барона. Я поступил пилотом в лётный полк Мне выдан парашют - чистейший шёлк, Ведро пшена и девять газырей. Куда девятый деть - не ведаю. Скорей Надеть его на нос, и рассмешив тебя Лететь над городом, горланя и трубя. Барон явился в виде воробья. Пролазя в форточку, кричит: - Вот я тебя! И тут же из слоящихся кустов Идёт на помощь мне художник Кузнецов. Он выключает свет, и в темноте Рисует символ тайный на холсте. Ты превращаешься в костяшку домино, И снова, сквозь открытое окно Узывный воробей манит тебя, зовёт И острым клювом раму мелко бьёт. Его поймать пытаюсь толстой леской, А он, хихикая, стоит за занавеской. - Имею честь, мадам! - кричу вдруг я, И тоже обращаюсь в воробья, Хватаю яблоко и пробую взлететь, Но тяжела чрезмерно эта снедь. За окнами витийствуют леса И сновиденья рвётся полоса. 14.5.96, Сочи СТИХОТВОРЕНИЕ ДЛЯ ЛЕВОЙ РУКИ Со мною мир так тихо говорит Слова я различаю слабо. Вот Восторженное облако парит, Собака к дереву почтительно идёт. Восход над Люберцами беспредельно чист Я закурил и вышел. Из окна Бутылкой треугольною горнист Сигналит мне. Задумчиво шпана В подъезде бьёт кого-то. Холода Уж наступают, изменяя нас. Казавшаяся пепельной среда Сутуло надвигается. Сейчас Я прохожу как прежде, у межи. Покорно спит промёрзшая земля Мне хочется не думать. Просто жить И видеть эти тихие поля, Снижающийся тихо самолёт (Чуть позже слышен и привычный гул), Балконы с провисающим бельём. Не может быть, чтоб кто-то обманул Меня. Я стал доверчив и сейчас Гляжу на пламя. Факел заводской Плюёт в пространство кайнозойский газ. Сиреневой дрожащей пятернёй Свет по лицу застывшему скользит Я улыбаюсь. Нужные слова Внутри послушно кто-то говорит И подтверждая всё кивает голова. 12.8.96 СУРКИ Сурки на перекрёстке мне указали путь. Один из них погладил себя по голове, А яблоко катилось туда, где поезда Из известковой пыли выстраивают сад. Присвистнул на пригорке глухой городовой, Из лесу по тропинке я вышел не спеша. Сурки смотрели вслед мне. Один из них рыдал, Другой же простодушно его же утешал. 19.4.96 ОДА РУКАМ ХУДОЖНИКА-МОДЕРНИСТА Две половинки сна Виноградный колдун пробежал через поле На небе В скворечне Поселилась семья птиц-писателей Толстой копает мясные свои огороды Заострённым концом бороды Вылетаешь из уха, мораль прописная В торжественный этот момент Где-то ухнуло эхо Лукавый Поворотил влево Зёрна взошли на следующее утро Вылупился рассвет Как рваная бумага зашелестели окна На лице нашего дома. Коротки твои письма из нового света Ты пишешь буквы С и О и Н Но я собираюсь к морю Выгодная улыбка продавца На лице задержалась Тревожная набережная Звенит как связка берёз На картине Левитана Осень как высушенная рыба Медленно жуёт Невкусную траву забвения В этот день Исполняются мечты спящего Молочный завтрак Перекушенная утром постель Шоколад скворцов за зеркалом Лысеющий телевизор Пунцовое зарево стыдящихся книг До чего же нечестно Я поступил с тобой Самоуверенный муравейник библиотек Думали руки портрета Расчёсывая вдоль улыбки Гипс белеющей кожи И крылья улетающих к югу Рыжих несминающихся усов 10.9.96, Сочи x x x Гастрономический пепел Кавказа Я поглощаю не чуя желанья Как загустевшую плёнку рассказа Патоку сладкую воспоминанья. Вновь синим грифелем вычерчен воздух Выдохнут рты рваной местности карты Винные волны, нарзанные грозы Солнечный свет разрезает с азартом. Мне б задохнуться, но кружатся вязы И на сетчатке узор остаётся. Гастрономический пепел Кавказа В пальцах голодных бечёвкою въётся. 18.1.97 x x x Несёт зима в своих ладонях мир Старушка покупает хлеб, а вор Ломает ключ, схватившись за кольцо; Морщинистое личико кривое Кусает край губы собачка словно, Волокна кожи отпускает кровь. Отхлынул и закат. Опять рука, Точнее - кисть её, скребёт обшивку Льняного тела, там где бьётся глухо Среди мясных синеющих пластов Лукавая клепсидра. На морозе Дрожат рисунки веских оснований Как контуры светлеющих ветвей. Краду и покупаю я тебя, Волшебная возможность промедленья, Протаял день - и ладно. Извлеки Из свёрнутой гортани сжатый воздух, Которым наполняются слова. "Спасибо", "До свиданья", "Добрый вечер" - Слова-рукопожатья. Словно тело Всё состоит из этих отпечатков. В простых словах себя спасает мир. .......................................................................... Я состою из книг, травы, бумаги, Из голых бритв и стёртых каблуков; Во мне произрастают буквы яда, И мёд любви и семя безразличья, Терновник речи, крошево ума. .......................................................................... Лицо лежит в снегах на страшной глубине И еле слышен звук, идущий к нам Из центра развернувшейся спирали. 16.1.97 x x x Шевеление языка - как утренний звонок По междугороднему телефону - Невольно начинаешь изъясняться верлибрами. От большого ума, видно, заплетается этот язык. Русский язык, родной. Так отчего же за словом "Я" Стоят слова "НЕ ЗНАЮ"? - Спрашивает убегающий вопросительный знак в чёрном пальто. (Это я вылетаю из витрины книжного магазина, Выбрасывая из карманов Набившуюся стихотворную дрянь). Череда яблоневых садов Как бесконечно открывающиеся скобки. .......................................................................... Нажимаю Alt и F4, А после - утвердительным ответом Навсегда выхожу из программы. 20.1.97 15:38 x x x Есть в жизни цель - Влезть нагишом на ель И встать под душ Наевшись бычьих туш, Скрипеть сверчком И ползать паучком Считать число Под действием кислот Грустишь, поэт Стекла зелёный свет Вскочи, свисти, Взберись на табурет И посмотри - Вот твой висит портрет: Подкручен ус, Суров упрямый взгляд, На склянке - череп, кости - Это яд. В кармане - револьвер. Подъём и спад. Убить монарха Или умереть. На сцене театра городского спеть, За золотые слитки выдать медь. Схватить княжну За сладкую десну, Смахнуть клопа С колючей гривы льва, Найти для крика нужные слова. Но цель моя - Зарезать соловья, Извлечь гортань И в городскую рань Упрямо прорасти, Ломая грань. Со стороны портрета посмотреть И закричать, отпугивая смерть Огнём звучащим, не способным греть. декабрь-96-го пос. Октябрьский x x x Иллюзия ума - есть тяжкий грех. Особенно приятно трогать тех, Которые выходят без балды В прекрасные осенние сады. На пляжах - леденящая вода И многие из нас придут сюда Рогатками ловить небесных рыб Среди холодной северной жары. Раскрой лицо и вой как павиан, Напившись в дым и накурившись в хлам, Вращай дома, самосознанье дня Отбросив в сторону далёкую меня. Не всё есть цепь пустот, но руки сна Тебя приветствуют. Идущий в темноте, Ты видишь луг светящегося дна И удивляешься обратной красоте. Ты видишь зал, подземных полон зол, Ты видишь хлеб и жёлтый солидол И жёлтые цветы и яркий свет. Тебя смущают функции ума, Но ты для них - загадочность и тьма, И почему-то, к прочему, поэт. На улицах столиц нет синих лиц; Все сыты и в лесах полно синиц. И рожь растёт по стороны границ. Летает моль, роняя тихо соль, Бежит из замка маленький король, Пыль покрывает погрустневший ноль. Но ноль меня - давно моя мечта. Чтоб минус вместо нас. Небесный свод Тревожно обнажает полость рта И график затухающих частот. Приятен Чехов и зажарен бык. Из книг молоки букв скользя ползут, Из живописи чёрные кубы На нас многозначительно идут. Иллюзия ума для нас, землян, Равно как сад для древних поселян, Туда нам можно выйти, отдохнуть, Там погулять. Но жить в саду нельзя. Там мёртвая шевелится земля Иллюзии приоткрывая суть. 17.2.97 x x x Зимний вечер внушает возвышенные думы, Или возвышение дороги Выталкивает тебя из тумана. - Как бы мне дойти домой? - Безобразно с филологической точки зрения думаю я, Стоя среди сугробов и заснеженных пальм. Падающий снег глушит звук прибоя. Под моими ногами растоптанная сигаретная пачка. В общем-то - достаточно стандартная картина. Философия завела меня в этот тупик. Здесь никого нет, Только крючковатые формулы и денежные единицы. Только что прошёл очередной рейсовый автобус, А затем - развернулся в воздухе Бумажный треугольник школьного аэроплана. Снег лежит на веках как меховые очки любви. Ворочая языком словно шерстью медведя в берлоге Мне хочется играть на щипковых инструментах. Но надо идти домой - Выходя из вертикальной ниши тёплого воздуха Устало думаю я. 21.2.97 ИСТОРИЯ НЕОЖИДАННО ПОМОЛОДЕВШЕГО СТАРИЧКА (детские стихи для И. Авраменко) Помню, был я дряхлым старичком, Мух ловил сиреневым сачком... Но бывает - изменяется судьба: Утром пропадает борода, Ноги разгибаются, легки, Не нужны лечебные крюки, И бегу я, снова молодой, Потрясая свежей головой. Начал молодеть я - это факт, Чист во мне серебряный контакт Чтоб струился ток, искрился свет. Стал я вновь лирический поэт. - Дерево! Мне нравится оно! - Водка - это жидкое пшено. - Женщины - вот пища для ума. - Нет, старик, для сердца. Я весьма Предприимчив и честолюбив Покупают фунт индийских слив И кормлю по паркам голубей, Привлекая взоры тех людей, Сидя что вкруг клетчатой доски Треплют на макушках волоски, Не желая молодеть. - Глупцы! Вас поймали времени щипцы. С теми, кто бывает так угрюм, Всякое случается. Изюм, А не люди: сморщены, тесны, Вы совсем не видите весны. И, стесняясь словно, старички, Побросав лечебные крючки Стали тут же быстро молодеть, Зеленеть, стучать, звенеть, греметь, Воровать на клумбах васильки, Девушек ловить, плести венки И писать стихи нелепей тех, Что идут от этой строчки вверх. 18.2.97 ЯЛИК Я хочу, чтоб было всегда легко. Чтоб вода текла, плыло молоко. Чтоб росли цветы в промежутках лиц И хранил амбар полные кули. Но бывает взрыв, или яркий спад, Час, когда судьба обнажает зад И струится пыль сватовства и благ И приветлив сквер и широк овраг. День тогда звенит как забора кол, Словно в этот день стрелки проколол Ты шести купцам, и они тебя Ищут по дворам, матерно грубя. Ну а ты, шпион, линзой ловишь свет, Радикально трезв и стократно слеп, Смотришь на канал, видя как дома Разъедает соль твоего ума. Пропадает ров, где пасли коров Рыбаки полей, пастбищ и лугов, Где, надев рюкзак, я носился наг Видя мир вокруг как намёк и знак. Я увидел рай атомных глубин, Глубочайший вид глиняных долин. - Остаюсь - кричал, и увязнув по, Требовал мочал, сжечь грозя сельпо. Ялик плавал там. - Вывези меня Из пучины глин к ярким пятнам дня. Вставь мне в глаз кристалл северной волны, Вывези меня ты из глубины. И кряхтеньем рыб, голосом морей, Ялик отвечал: - Нету якорей, Чтоб схватился ты и поднялся к нам. Ты ведь знаешь сам, ты ведь знаешь сам. 18.2.97 x x x Несчастьице определяет выбор тем - Так рассуждаю я, ходя меж стен, Ища не трещин, но знакомых мест, Как ищет чиж гнездо и курица насест. В моей башке шипит цыганский храп, Там шестерёнки, шевеленье лап, Там бабы на купеческий мотив Пьют чай, а может быть апперитив. О, русские платки! Румяность баб Моё паденье есть. Зеркально слаб, Не выношу здоровья и телес; Но в полных женщинах спокоен мелкий бес. Здоровье... - Это здорово! - Здоров! - Приветств