бам и заиграл -- медленный, пьяный, вечерний, уплывающий куда-то блюз. Что он еще мог заиграть здесь, на саксофоне, в это время суток, в такую погоду? Низко, раскатисто, сочно, дождливо, он играл, а Миша стоял рядом, слушал и смотрел на проходящих мимо людей -- подошла мама лет тридцати с дочкой в белой курточке, потом -- пожилая пара, молодой человек с бутылкой пива, еще один молодой человек в обнимку с девушкой, семья -- родители с двумя детьми, тот парень, который был с девушкой, небрежно, на ходу бросил в футляр саксофониста пятирублевую купюру, а пожилая пара остановилась ненадолго, перешептываясь, но не положила ничего. Потом были еще люди, музыкант заиграл другой блюз, и Миша пошел дальше, оставив в футляре рублей десять. У остановки трамвая стояла урна. Самая обычная, красная, металлическая, с написанным на боку через трафарет названием района. Он извлек из пакета папку, раскрыл ее, вынул листы, сложил их пополам и запихал в мусорный ящик, потом, не долго думая, отправил туда и картонку. Все. Было и нет. Как просто! Через пять минут подошел трамвай. 23. Полутемная комната. Узкий луч света рисует квадратное пятно на полу. В нем лицом вверх лежит Вадим, чуть дальше тоже на полу сидит Таня. Т а н я. И ты думаешь, это так просто? Взял и уничтожил? В а д и м. Такова жизнь. Т а н я. Чушь! Бессмысленное и неудачное оправдание. В а д и м. Нет. Жизнь действительно такова. В любом случае нет ничего вечного. Т а н я. И тем не менее... В а д и м. Он должен был уничтожить -- и он это сделал. Он создал, ему и разрушать. В нынешней ситуации... Это его право. Т а н я. Нет. Нет у него на это прав. Слишком далеко все зашло. Это не просто листки бумаги с отпечатанным текстом. Это уже не слова или буквы. Это -- конкретная жизнь. Чувства, мысли, судьба, характеры... Любовь, если угодно. Это -- часть его самого. И нас с тобой, кстати, тоже. Ты еще помнишь об этом? В а д и м. Ты не понимаешь... Т а н я. Понимаю. Взять все и выбросить... Похоже на убийство. Нет. В а д и м. Все же он это сделал. Должен был сделать, хотел и сделал. Получил удовольствие. Т а н я. Ты его оправдываешь? В а д и м. Я принимаю его таким, какой он есть. Т а н я. И это хорошо? В а д и м. Это правила игры. Т а н я. Дальше будет хуже. В а д и м. Возможно. Т а н я. Да... Будет хуже. Придется идти до конца. Весь путь. Он выдержит? В а д и м. Надеюсь, что да. Т а н я. Дай Бог... Пауза. Вадим молчит, Таня смотрит на него. 24. -- Миша?! Боже мой, ты заболеешь! Иди в ванную! В такой дождь, без зонта... Сумасшедший! Было холодно, сыро и неуютно. На бетонный пол лестничной площадки капала вода, промокшая насквозь одежда противно липла к телу. Миша прошел в прихожую, быстро разулся и проскользнул в белую, отделанную кафелем ванную. -- Мишенька, халат я тут на ручку повесила, -- постучала в дверь Вика, -- Надень его, хорошо! Халат оказался мужской, махровый и очень теплый, синего цвета. Когда он, закутавшись в него по домашнему, прошел на кухню, Вика уже заварила чай. -- Миш, у тебя когда день рождения? -- грозно спросила она, -- Я тебе зонт подарю. Что ты без зонта ходишь в такую погоду? -- Не люблю зонтов. -- Понимаю. Гулять под дождем без зонта -- это так романтично. А болеть потом романтично? -- Лена пропала, -- выдавил из себя, наконец, Миша. -- В каком смысле пропала? -- Сказала, что уехала к родителям на неделю, и не вернулась. -- Понятно, -- кивнула Вика, -- И теперь ты ходишь по квартирам... -- Это не смешно. Ты знаешь, что произошло? -- Я-то знаю! -- устало вздохнула она, -- А вот ты, похоже, вообще не представляешь себе... Миша отрезал: -- Рассказывай! Вика присела рядом с ним и посмотрела на него долгим, открытым, вызывающим доверие взглядом. Это был ее козырь, ее стиль, ее любимое профессиональное оружие, она могла смотреть и улыбаться так, что человек сразу рассказывал ей все свои тайны. -- Мишенька-а! -- протянула она, -- Солнце мое! Боюсь, правда тебе не понравится. Он начинал терять терпение. -- Что случилось? Вика снова вздохнула. -- Они и раньше встречались, до того, как вы познакомились. Они начали встречаться, когда Ленка еще совсем зеленая была, в школе училась. Родители ее хотели на него в суд подать, только он ведь как уж, везде выкрутится, потом смирились. И я смирилась. Не могут они друг без друга. И ссорятся постоянно, и посуду бьют, и ревнуют, а все равно не могут. Такая связь... Он задохнулся. -- Ты об Олеге? -- О нем, родимом. -- Она что, у него сейчас? -- Да, у него, квартиру он снимает в городе. -- И к родителям она не уезжала? -- Нет. Миша замолчал, медленно переваривая услышанное. Вика встала и разлила кипяток по чашкам. -- На-ка вот, выпей, согреешься! -- А ты как же? -- А что я? -- в третий раз вздохнула она, -- Они поссорятся, он ко мне бежит. Люблю, говорит, а она стерва, и вообще ему с ней больше не по пути. В этот раз появился ты, все пошло по другому, я надеялась, что это серьезно... Может быть, она действительно тебя любила. По своему. -- Любила?.. Ты вправду думаешь, что она меня любила? Вика поставила чашку на стол и ответила неожиданно спокойным и рассудительным голосом: -- Лена, в конце концов, неплохая девушка. Разгадать ее нужно. Там такая красота изнутри светит иногда, я поражаюсь просто. И стихи пишет, а песни как поет! Очень тонкие энергии. Чем-то он ее цепляет, значит, раз она так его любит. И ты бы цеплял, опыта бы тебе побольше. Эх, Мишенька!.. 25. Дни шли. Медленно и тягуче, как асфальтовый каток, проползла в одиночестве, странных снах и мыслях еще одна неделя. Он ничего не делал -- только работал, ел и спал. Печатная машинка была убрана на шкаф и замолчала, кажется, навсегда, остались только книги -- последнее прибежище утомленного духа, он взялся, наконец, за Сартра, давно хотел, но как-то все было недосуг, положил книгу у дивана, но брал ее в руки редко, не мог сосредоточиться. Еще были шаги по комнате, обида, маета, сомнения, много эмоций, редкие прогулки под мелкой изморосью -- одним словом, жизнь. Однажды вечером он пришел домой. Уставший и голодный после рабочего дня, после ожидания на остановке и тряски в автобусе, он открыл дверь, сунул ключ в карман, расшнуровал ботинки, присев на тумбочку, разулся, снял плащ... На вешалке в углу висела куртка. Ее куртка, та самая, коричневая, недорогая, в которой она была тогда, майской ночью, в трамвае, взбиравшемся в гору, когда они познакомились, он узнал бы ее из тысячи, да и чья еще куртка может висеть здесь, в его квартире? Лицо его посерело, он бросил плащ куда-то на пол и быстро прошел в комнату. Телевизор был включен, к кресле сидела она. Лена. -- Мишка! -- она приподнялась и потянулась в его сторону, -- Я так соскучилась! -- Что ты здесь делаешь? -- Пришла, -- замерев, недоуменно ответила Лена, -- Хотела тебя увидеть и пришла. Что-то не так? -- Зачем? -- Говорю же, хотела увидеть. Что с тобой? Он покачал головой и посмотрел куда-то в левый верхний угол комнаты, туда, где маленький паучок пару недель назад свил свою паутину. -- Уходи! -- До что с тобой? -- всплеснула руками она, -- Что она тебе наговорила? Сука! Что она тебе наплела? Да она сама на тебя глаз положила, разве ты не видишь?! Ты что, думаешь, я с кем-то?.. -- Лен, давай не будем! На глазах ее появились слезы. -- Миша, да как ты можешь так?.. Почему ты мне не веришь? Я люблю тебя. Только тебя. Никого больше. Ты же... Господи, ну что мне сделать, чтобы ты мне поверил?! Миша выдержал паузу -- тысячи мыслей кружились, стремительно меняя друг друга в его голове, он стоял, молчал, терялся и не знал, что делать и что сказать, чтобы все это поскорее закончилось. Лена встала и подошла к нему почти вплотную. -- Мишка, я же люблю тебя! Я все для тебя сделаю, все, что хочешь. Как ты мог даже подумать?.. Она встала на колени, затем, словно потеряв последние силы, упала к его ногам. Несколько секунд он смотрел на нее, лежащую, сверху вниз. Руки его дрожали. -- Лен, уйди пожалуйста! Я не могу сейчас тебя видеть. Она подняла заплаканное лицо, он молча выдержал ее жалостливый взгляд, потом она встала. Миша выключил телевизор. Лена порылась в кармане, достала ключ и бросила его на пол. -- Олег был прав. Ты действительно тюфяк! Он медленно нагнулся, подбирая ключ, увидел, как мимо промелькнули ее ноги в синих джинсах, услышал, как гулко хлопнула входная дверь. Старое кресло с желтой обивкой приняло в свои объятия его тело, он замер, взгляд его остановился в невидимой точке где-то позади, по ту сторону погасшего и беззвучного "голубого" экрана. 26. Зрительный зал. На сцене ничего нет. Две рампы освещают ее перекрестными лучами. Зал теряется в темноте. Справа, у входа, стоят, тихо разговаривая, Сергей, Таня и Марина. Входит Вадим. В а д и м. Да... Поздравляю! Оригинальный ход. Не ожидал. М а р и н а. Ты тоже хорош. Держался молодцом. В а д и м (Марине). Мне кажется, ты немного переигрываешь. Эти заломленные руки, падение к ногам... Мы не в девятнадцатом веке. С е р г е й (обнимает Марину). Брось! Наша Джульета сыграла великолепно -- то, что от нее требовалось. В а д и м. Так это и есть то, о чем ты говорил? С е р г е й. Это только начало. Все зависит от тебя. В а д и м. Да, я знаю. Игра есть игра. С е р г е й. Что там дальше по пьесе? У тебя есть, что сказать? В а д и м. Как ты думаешь? С е р г е й. Монолог? В а д и м. Как всегда. С е р г е й. Давай! Вадим поднимается на сцену, озирается по сторонам, уходит куда-то за кулисы и возвращается вместе со стулом. Он ставит его посреди сцены спинкой к зрительному залу. Затем садится на него верхом. Пауза. В а д и м. Вот как... Ты живешь, не напрягаясь, легко, вальсируя, ты делаешь то, что перед носом, ты работаешь, ты ешь, ты спишь с женщиной, все потому что ты -- мужчина, и поэтому тебе надо зарабатывать деньги, и есть, и спать с женщиной. Это естественно, и ты пребываешь в этом. Все как бы само собой. До определенного момента. Потом нужно делать выбор. Потому что чего-то вдруг начинает не хватать, работы, денег, женщин, понимания или внутреннего комфорта. Ты должен что-то создать или что-то уничтожить, может быть что-то изменить или вернуть то, что было утрачено. Ты должен выбрать дорогу, по которой дальше идти. Ты должен решить, идти ли вообще, или остаться стоять там, где был. И этот выбор -- это ответственность перед собой и перед другими. Ты можешь выбрать неверную дорогу, создать то, что не надо было создавать, или уничтожить то, что могло бы еще жить и расти, ты можешь потерять то, что было тебе ближе всего, и тогда, тогда ты должен вернуться на развилку. Это выбор. Это непростой выбор. Это выбор человека, способного пойти против течения, человека, способного на все. Ты готов стать таким человеком? В зале слышно какое-то шевеление. Таня встает и выходит, опустив голову. 27. Ночь. Город. Он вышел прогуляться, сам не зная зачем, дома оставаться он больше не мог, мучительно хотелось пива, воздуха, движения или чего-нибудь, он сам толком не знал. Он дошел до Средного рынка, купил в киоске бутылку "Царского", выпил половину залпом, и, тут же расхотев, оставил ее, недопитую, на тротуаре, пошел дальше, в любимые старые кварталы, не торопясь, прогуливаясь. Пиво горчило, стояло в горле, весьма специфичный, терпкий вкус кориандра ему не понравился, но от выпитого алкоголя стало как-то легко и спокойнее на душе. Город сонно и пусто молчал, сказать ему было нечего, фонари равнодушно светили под ноги, окна уже не горели, один-два, может быть, где-то вдали мерцали одинокими маяками чужих, незнакомых судеб, раз, два, три, начиналась осень, лето закончилось, пролетело незаметно, оставив только воспоминания, пустоту и одиночество, и тополя уже кое-где желтые, со сморщившимися, изъеденными болезнью листьями, девятый месяц, беременная природа должна была вот-вот что-то родить, четыре, пять, шесть, он шел, считал шаги, смотрел на облака и просвечивающие кое-где редкие звезды. Где-то на юге по светлому пятну можно было разгадать незримое присутствие луны. Он уже почти дошел до улицы Горького, когда сзади послышался шум -- чьи-то быстрые шаги, возгласы и смех. Он оглянулся -- двое молодых людей, потешно и странно одетых приближались с улыбками на лицах стремительно, как будто не замечая вставшего на их пути случайного странника. Миша отошел в сторону, но было поздно. Один из парней, не снимая с лица улыбки, резким толчком в грудь сбил его с ног, второй пнул в живот. Первый, кажется, это был первый, наклонился, посмотрел секунду, затем взял Мишу за волосы, оттянул голову назад и несколько раз с силой стукнул лицом об асфальт. Они посмотрели друг на друга, рассмеялись, стукнули по рукам, и все так же смеясь, исчезли за поворотом. Наступила тишина. Некоторое время он лежал без движения, в луже крови, слушая собственное колотящееся сердце, приходя в себя и набираясь сил и воли для того, чтобы встать. Затем пошевелился и, наконец, приподнялся на руках и сел. Плащ был испачкан, лицо разбито, было обидно, прежде всего, из-за бессмысленности всего этого действа, в кармане брюк лежали деньги, но они, кажется, им были не нужны. Миша встал, отряхнулся, как мог, достал из кармана платок, промокнул лицо, выбросил его не глядя куда-то в палисадник и пошел дальше, ссутулившись, старясь идти под фонарями. У Вики оказались очень нежные руки. Она быстро и аккуратно обработала уже начавшие заживать царапины на Мишиной щеке, смазала йодом, приклеила пластырь. -- Меньше надо по ночам гулять! -- ворчала она, -- Вляпался. Нашел приключений на свою голову! -- Заживет, -- успокаивал Миша, -- На мне всегда заживает, как на собаке. -- Вот и посмотрим. Но все же, будь осторожнее! Пожалуйста. -- Вик, я к тебе вообще-то по делу зашел. -- Понятно, -- вздохнула Вика, -- Ты ведь просто так не зайдешь. Ну, что у тебя за дело? Миша помолчал, напряженно собираясь с мыслями, словно проверяя свое решение в последний раз. -- Дай мне адрес Олега! Вика нахмурилась. -- Тебе что, мало? -- Пожалуйста! -- Мишенька! Ее ладонь легко, нежно, едва касаясь, легла на его здоровую щеку. -- Миш, затем тебе это нужно, скажи а? Ну зачем? Что, девчонок мало вокруг? Ты красивый, умный, у тебя все есть. Свистни, любая прибежит. Кроме... Не твое это, понимаешь? Не твое... Зачем это тебе? -- Мне нужно. Поверь, мне действительно нужно. -- Мишенька! Солнце! А я? Я тебе нужна? Я понимаю, я намного старше, но я многое умею и много смогу тебе дать. Правда. Мишка, радость моя, я смогу сделать тебя счастливым. Я буду стараться. Мишенька, я все для тебя сделаю. Только скажи. Он немного, чуть заметно отстранился. -- Вика, пожалуйста, не обижайся, сейчас мне нужен адрес Олега. Пауза. -- А ты упрям, -- сказала Вика, убирая руку, -- Прости меня, хорошо? Не обижайся. Что взять со старой дуры. Он обнял ее за талию. -- Вик, ты хорошая. Я хотел бы быть твоим другом. Хорошо? Вздыхая: -- Уговорил. -- Так как насчет адреса? -- Все таки идешь?.. Это твое заднее слово? -- Заднее. -- Мишка, Мишка!.. Как же с вами, мужиками, тяжело!.. За окном город, проснувшись, окунался в привычную утреннюю суету. 28. Дверь ему открыл Олег. Одетый как всегда в спортивный костюм и рубашку с коротким рукавом, нисколько не изменившийся за прошедшие полтора месяца, что они не виделись, он несколько секунд пораженно пялился на Мишу, и, наконец, сказал: -- Ну проходи. Миша протянул руку. -- Здравствуй! -- Не через порог. А так, привет. Прихожая была попросторнее Викиной, квартира располагалась в нестаром кирпичном доме, на восьмом этаже и была спланирована по современным стандартам -- было, где развернуться. Миша прошел внутрь. -- А Лены нет? -- Она на работе, -- буркнул Олег, -- Через полчаса придет. Проходи, чаю попьем! На кухне, на покрашенной темно-зеленой краской стене висел календарь с роскошной девицей в купальнике. Миша присел на табуретку, пока Олег возился с чайником и плитой. -- Что у тебя с лицом? -- через плечо, не поворачиваясь, спросил он. -- Упал, -- коротко ответил Миша. -- Бывает, -- поняв, что правдивых объяснений не последует, кивнул Олег. Он зажег огонь и сел напротив, по другую сторону кухонного стола, -- Как вообще живешь-то? -- Нормально. -- Сценарий написал? -- Сценарий... -- Миша уже как будто забыл про него. Так, кажется, давно это было, май, начало, лето, какие-то актеры, -- Нет. -- А что так? -- Не знаю. Не пишется. Не буду я его писать. -- А... Ну-ну. Нехорошо это. Надо было дописать. Раз уж начал. А иначе и начинать не надо было. Миша пожал плечами. -- Может быть. Повисла пауза. Олег пробежал взглядом по стенам, затем снова посмотрел на него. -- Ты что пришел-то? -- Так... Проведать друзей. Давно вот вас не видел. -- Это верно, -- согласился Олег, -- давно не виделись. Хорошо, что пришел. Сейчас чай будем пить. Он встал и подошел к окну. Его широкая спина загородила свет, стало немного темнее. Осеннее небо вокруг головы было наполовину затянуто облаками -- бело-серо-голубой бесформенный, хаотичный орнамент обрамлял коротко подстриженную черную шевелюру. Олег долго что-то разглядывал там, на улице, по другую сторону стекла, затем резко и неожиданно повернулся, сделал шаг по направлению к Мише. -- Ты к ней пришел, да? Хочешь назад ее вернуть? Прощения просить? Миша ожидал чего-то подобного, был морально готов и сейчас сам поражался собственному спокойствию. -- Я хочу ее увидеть. Олег сделал еще один шаг и теперь возвышался над ним, как гора. -- Дурак ты! Не надо было тебе сюда приходить. Не любит она тебя и никогда не любила. Ты это хотел услышать? -- Пусть она сама это скажет! -- Она скажет, ага!.. Слушай, я тебе шанс даю -- ты можешь сейчас встать и уйти, и мы забудем об этом инциденте. Тихо, мирно разойдемся, как интеллигентные люди. Зачем тебе это? Ты что, совсем плохой стал, не можешь себе девчонку найти? -- Мне нужно ее увидеть, -- стоял на своем Миша, -- Если она скажет "уходи", я уйду. -- Блин, упрямый какой! Олег схватил его за отвороты рубашки и, кажется, без особых усилий приподнял в воздух. Миша перехватил его руку, потянул от себя, они замерли на несколько секунд, глядя в глаза друг другу. -- Хорошо, ты останешься! -- прошипел Олег, -- Только не обижайся потом. Он сделал толчок всем телом, чтобы повалить Мишу на пол, глухо стукнула об пол, падая, табуретка, завязалась борьба. Олегу удалось быстро подмять его под себя и, пользуясь этим, он несколько раз освободившейся рукой с силой заехал Мише в лицо, окончательно его обездвижив. Затем он встал, поправил одежду, передернул плечами, словно разминаясь, и за руки оттащил Мишино тело в гостиную. Оставил его лежать посередине ковра, порылся где-то в ящике стенки, достал наручники, затем оттащил тело к окну, туда, где от пола до потолка протянулась вертикальная труба отопления, пристегнул левую руку соперника к этой трубе, потом пошел на кухню, смочил какую-то тряпку водой из-под крана, вернулся в комнату и приложил тряпку к разбитому Мишиному носу. Олег окончательно успокоился, овладел ситуацией, и делал все теперь деловито и четко, почти по-армейски. Он запрокинул ему голову так, чтобы кровь не текла, и тряпка не падала, после чего устроился в кресло, взял с журнального столика книжку, одну из нескольких, там лежащих, и, не посмотрев на название, принялся листать. Минут через пять Миша пришел в себя. Он дернул головой, влажная, испачканная кровью тряпка свалилась на ковер, пошевелил рукой и понял, что пристегнут. Заметив его движения, Олег бросил чтение и пошел в ванную. -- У тебя лицо в крови, -- вернувшись, сказал он и протянул влажное полотенце, -- Вытри! Кровь из разбитого носа, кажется, перестала идти. Миша вытер лицо и посмотрел на Олега. -- Что дальше? Олег равнодушно пожал плечами. -- Я тебя просил уйти. По человечески просил. Ты сам не захотел. Теперь пеняй на себя, я умываю руки. -- Что дальше? -- повторил Миша. -- Мальчишка ты еще!.. -- Олег почесал подбородок, -- Думаешь, ты такой замечательный, что она прямо тебе на шею кинется, пришел, прощенья попросил, увел, да? Эх, Мишка, дурак ты, хотя и талантливый, тебе в жизни еще столькому научиться надо! -- Что дальше? -- Дальше... -- улыбка, -- Цыганочка с выходом. Комедия в трех действиях... В коридоре послышался щелчок -- кто-то поворачивал ключ в замке, чуть слышно скрипнула входная дверь, дохнуло холодом. -- Ну вот ты ее и увидишь! -- вскрикнул Олег, кинувшись в прихожую, -- Действие первое. Все как хотел. Лена вошла, одетая в деловой, как-то не подходящий ей по возрасту и по привычному стилю костюм, она подстриглась и выглядела совершенно иной, возможно, несколько повзрослевшей, пожалуй, он мог даже не узнать ее на улице, если бы увидел издалека. -- Боже мой, что ты с ним сделал? -- Ничего особенного, -- спокойно ответил Олег, -- Шрамы на щеке -- это не я, это он уже пришел такой. -- Скотина! -- прошипела она. -- Да ладно тебе, от разбитого носа еще никто не умирал. Лена подошла ближе. -- Мишка... Освободи его! -- Не буду, -- надулся Олег, -- Пусть посидит. Знаешь, чего он пришел? Тебя увидеть хотел. Лена смотрела на Мишу и сложно сказать, каков был этот взгляд, и что в нем было на самом деле -- жалость ли, любовь, презрение, или, может быть, ничего не было. Ее зеленые, темные, но не слишком глаза остались теми же -- зовущими, пристальными, пронизывающими насквозь. -- Посмотрел? -- спросил Мишу Олег и повернулся к Лене, -- Давай теперь выясним, кого же ты все-таки любишь? Она вздрогнула. -- Зачем ты... -- Для ясности, -- спокойно объяснил он, -- В конце концов он сам захотел прояснить ваши взаимоотношения. -- Ты же знаешь, что я отвечу. -- Знаю. Но я хочу, чтобы и он знал. -- Я тебя люблю. Только тебя. -- Спасибо, радость моя! Я в тебе не ошибся. Ни тогда, ни теперь... Пусть завидуют, у кого еще есть такая женщина!.. Вот как, браток!.. -- Олег присел на корточки и, дружески улыбнувшись, потрепал Мишу по щеке, -- Видишь, как бывает. Всяко. Жизнь -- такая загадочная штука, то ты вверху, то вдруг все рушится, правда? А что делать?.. -- он театрально развел руками, -- Привыкай! У тебя впереди таких падений еще... Леночка, солнце, объясни ему все! -- А нужно? -- Да, самое время. Лена, поколебавшись секунду, подошла и присела на корточки. -- Мишка, Мишка... Ты хороший, но... -- левой рукой она поправила ему волосы. -- Мы поссорились, -- сказал Олег. Она кивнула. -- Да, мы поссорились. -- Мы ссоримся иногда. Снова кивок. -- Не то, чтобы сильно, а так... -- Я предложил ей пожить у тетки и найти себе парня для разнообразия, -- Олег подошел к окну, -- На время. Почему бы нет? Лето на дворе, небольшое романтическое приключение не помешает. Ничего серьезного, просто новый человек, новые впечатления. Обыкновенная игра. Тебя это шокирует? Лена пожала плечами и снова попыталась погладить его по голове, но Миша дернулся и она убрала руку. -- Я согласилась, -- сказала она тихо, -- Прости меня. С тобой было интересно... -- Да, ты был забавен, юный Ромео, особенно когда начал ревновать. Ко мне! -- Олег рассмеялся, -- Сценарий у тебя интересный такой был, про нас ведь все писал... Мы вдвоем его читали. Я ведь к тебе домой заходил частенько, а ты не знал, да? Актеры типа пьесу сочиняют... Ну-ну. Я там вроде неплохо получился, спасибо, а Ленку ты зря так пропесочил. Не разглядел ты ее, парень, изюминки не увидел, не доверял, вот и мучайся теперь. А вообще, ты -- интересный тип. Эх, зря я не писатель, я бы повесть написал, или лучше диссертацию. По психиатрии. Ну ничего, Вика напишет. -- Вика?.. -- выдохнул Миша. -- Она с тобой флиртовала, да? -- осведомился Олег, -- Могу себе представить, ты в ее вкусе. Но... Она моя жена, браток. Очень давно и очень надолго. Мы любим друг друга. Мы еще тогда договорились, что оставим друг друга свободными. Это бывает. Не часто, но бывает. Она иногда увлекается мальчиками вроде тебя, художниками всякими, поэтами, так, больше из профессионального интереса. Так что... Мы тебя немножко разыграли. Извини. -- Прекрати этот пошлый балаган! -- просипел Миша, -- Ты зашел слишком далеко. -- Нет, еще не слишком, -- чуть слышно буркнул Олег. Он встал, застыл на секунду, словно обдумывая что-то, затем повернулся к Лене. -- Иди ко мне, Солнце! Она наклонила голову. -- Сейчас? -- Да! Застыла в нерешительности. -- Ну же! -- подбодрил ее Олег. Она сделала шаг, совсем маленький шаг, и этого было достаточно -- Олег подбежал к ней, схватил за плечи и впился в губы долгим страстным поцелуем. Ее руки, поначалу бессильно и покорно опущенные, быстро осмелели, охватили его сзади, прошлись по спине и шее, начали стягивать рубашку. Он повалил ее на диван, задрал юбку, ничуть и никого не стесняясь -- занимались любовью они долго, крича и вздыхая, может быть и специально, Миша ни разу не слышал, чтобы Лена так кричала в постели, оба были решительны и артистичны, даже несмотря на некоторую тяжеловесность тела Олега, они словно танцевали некий загадочный, мистический танец каких-нибудь древних индийских божеств, меняя позы, меняя движения рук, то прижимаясь друг к другу крепко, то отдаляясь, то обороняясь, то наступая. Миша замечал, как Лена время от времени бросала на него быстрые, короткие взгляды, Олег же как будто не замечал его присутствия вовсе, полностью сосредоточившись на своей партнерше, целиком отдавшись тому, что происходило -- стремительной, как горный поток, игре чувств, тела, страсти, любви. Он извергся в нее шумно, бурно, громко выдохнув, судорожно сжав в тисках объятий полуобнаженное, гибкое, молодое тело, она, теперь уже она впилась ногтями в его плечи, вскрикнула и застонала, прижавшись, заглушив крик долгим, в который же раз поцелуем. Они еще двигались какое-то время, уставшие, еще танцевали свой дикий необузданный восточный танец, постепенно замедляя движения, замирая, стихая, плавно, легко, играючи переходя на коду. Когда все кончилось, Олег, отдышавшись, снова подошел к Мише, присел на корточки, помолчал, обдумывая. -- М-да... Что такой грустный? Люди счастливы, радоваться надо, а на тебе лица нет. А я хороший любовник, правда? Я сам знаю, что хороший. Опыт... -- он пожал плечами, как обычно делают, когда объясняют само собой разумеющееся вещи. -- Это все? -- сквозь зубы процедил Миша, посмотрев на Олега, -- Отпусти меня, я уйду. -- Нет, это не все, -- покачал головой тот, -- Сам же писал, игру нужно доиграть до конца. В этом суть. У их пьесы должен быть финал, не так ли? Есть у меня одна вещь. Последний номер нашей программы. Приберег на конец. Он встал, полез в ящик письменного стола и вытащил оттуда пистолет. -- Ты с ума сошел! -- вскрикнула Лена. -- Сиди! -- цыкнул Олег, -- Мы хотели пройти все до конца и мы пройдем! Иначе и начинать не надо было. Видишь вот это? -- повернулся к Мише, -- Автоматический пистолет Стечкина, девятимиллиметровый, может стрелять очередями, -- он вынул магазин и помахал им в воздухе, -- Двадцать патронов в обойме, это тебе не какой-нибудь "Макаров", круто, да? Нам сейчас, правда, столько не нужно... Он повернулся к столу и по одному извлек из магазина все патроны, кроме последнего, стальные блестящие толстые и закругленные на концах цилиндры звонко застучали по полированной поверхности, покатились, падая на пол. Олег не обратил на это внимание, он вставил магазин на место, передернул затвор и снял "Стечкина" с предохранителя. Затем взял пистолет за ствол, подошел к Мише, протянул ему оружие, сказал сухо: -- У тебя есть выбор. Ты можешь застрелиться. Этим ты докажешь, что действительно ее любишь. Оставишь о себе светлую память. Прекратишь всю эту комедию. Можешь застрелить меня. Вряд ли она останется с тобой после этого, хотя... Кто знает... Может, уговоришь, говорить ты умеешь, писатель. Можешь ее застрелить. Отомсти за себя, давай! Лена снова вскрикнула: -- Олег! Он огрызнулся: -- Не мешай мне! Я даю возможность этому молодому человеку стать мужчиной и хотя бы раз совершить серьезный поступок. Бери пистолет! Словно поддавшись внезапному внушению, Миша неуверенно сжал в ладони холодную рукоять. -- Ну же, избавь себя от мучений! -- наклонившись почти к самому уху, увещевал Олег, -- Это же так просто, нажимаешь вот на этот крючок. И все. Бах, и нет. Боли не почувствуешь, не успеешь, если в голову. Пистолет был весьма тяжел и ощутимо оттягивал руку. Черная сталь чуть поблескивала, длинный ствол с маленькой мушкой ходил ходуном -- Миша только сейчас заметил, как сильно у него дрожат руки. После некоторого замешательства он положил пистолет на пол, затем, подумав, толкнул его сильно, так, что тот улетел под диван. Олег опустил голову и покачал ею сокрушительно из стороны в сторону, словно ожидал чего-то другого. -- Отпусти меня, я уйду, -- неожиданно ровным голосом сказал Миша. -- И это все? -- спросил Олег. Миша кивнул. -- Все. -- Ну как скажешь... Олег достал из кармана ключ, щелкнул замком наручников. Миша встал, потирая натертое запястье, немного шатаясь, словно пьяный, направился к выходу. Когда он прошел мимо Лены, они обменялись взглядами, быстро, молча, почти не заметно. А что еще они могли сделать? Олег вышел следом, запер за ним дверь, вернулся и тяжело опустился на диван. -- Ну вот, кажется, и в самом деле все. Она присела рядом, он обнял ее за плечи и притянул к себе. Лена опустила голову ему на грудь и замерла, слушая, как ровно бьется его человеческое сердце. 29. Мир был сер -- недавно прошел дождь, асфальт, крыши, кирпичные стены -- все потемнело от воды, в многочисленных, подернутых рябью, лужах плавали первые, начавшие уже опадать листья. В этом сером, мокром, сентябрьском, кирпично-асфальтовом мире трое детей -- мальчик и две девочки лет шести-семи, одетые в яркие, красные и синие курточки, пускали в лужу свернутый из газеты кораблик, ветер клонил его на бок, прибивал к берегу, у них ничего не получалось, но они настойчиво, споря друг с другом, пытались сделать это снова и снова. Миша соскочил с трамвая, пересек улицу, набрал код на входной двери, зашел в подъезд. Здесь было сухо, пусто и гулко. Ряд грязных почтовых ящиков с белыми номерами квартир и пятнами облупившейся краски, холодные металлические двери без номеров, традиционно под дерево отделанный пластиком лифт. Он поднялся на последний этаж, вышел и пошел еще дальше наверх, на чердак. Но... на белой двери висел внушительных размеров черный амбарный замок. Миша подергал его -- душки были крепко схвачены шурупами, пройти дальше не было никакой возможности. Он медленно спустился один пролет, сел на ступени лестницы. Взгляд его остановился в одной точке, он закрыл лицо руками, плечи его задрожали -- поначалу это было похоже на плач, но на самом деле это был смех. Он смеялся все громче и громче, всхлипывая, заливаясь, он уже хохотал. Открылась с металлическим лязгом дверь и немного испуганная женщина в пестром халате высунула голову и посмотрела на него сквозь очки, как на придурка. Потом дверь закрылась. Миша, отсмеявшись, но сохранив на лице немного глупую, возможно, улыбку, вскочил и кинулся вниз, по лестнице, он бежал быстро, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки, эхо его затихающих внизу шагов еще звучало некоторое время на опустевшей площадке. Поздно вечером он провожал Андрея и Олю. Они стояли на перроне, в разношерстной толпе провожающих, под мелкой, туманной изморосью, рядом с фирменным московским поездом, уже забитым чемоданами и дорожными сумками, готовым отправиться через несколько минут. -- Ну что? -- Андрей легко, играючи стукнул его кулаком в грудь, -- Пишешь сейчас что-нибудь? -- Пока нет. -- А... Ну смотри. Слушай, а я вот тут пьесу везу. Новую. Ничего, что я твое название возьму? Того сценария, который ты летом хотел написать. Ты как, не против? -- Что за пьеса? -- Так... Драма. Так как? -- Да бери конечно, -- Миша пожал плечами, -- Какие разговоры. Тем более это не мое название, я его взял у Ван Вея, китайского поэта. Стихи у него были такие -- как картину нужно рисовать. Я когда начал писать, вспомнилось что-то, вот и взял. -- А... Ты тут не скучай. Придумай что-нибудь. -- Что? -- Не знаю. Что-нибудь. Веселое. Человеческое. Люди -- они... существа смешные и непостижимые, -- Андрей улыбнулся, -- Писать об этом можно бесконечно. Впрочем, что я тебе об этом говорю, ты же знаешь это лучше меня. Ты можешь придумать. Нужно только захотеть. -- Да, я знаю... Я придумаю. -- Ладно, будь! Они крепко, по мужски, пожали друг другу руки. Оля поцеловала его коротко в щеку и прошептала на ухо: -- Береги себя. У тебя все будет хорошо! Сквозь репродукторы пустили "Прощание славянки". Двое, мужчина и женщина, заскочили в вагон, проводница загородила их своим телом и выставила наружу красный флажок. Поезд, качнувшись назад, заскрежетал тяжело, тронулся и, постепенно ускоряясь, покатил, стуча колесами, на запад, вместе с пассажирами, багажом, хмурыми, деловитыми проводниками и машинистами. А на восток тихо, скромно, беззвучно, ничем не стуча, двинулся, растворяясь, вокзал вместе с провожающими, платками, киосками, фонарями и музыкой. Молча уплыл в синюю темноту Кремль, две сливающиеся реки, дома, мосты, светофоры, пешеходные переходы, автобусные остановки, парки и скверы, люди, весь город, отстоявший здесь чуть менее тысячи лет, познавший за это время, кажется, все -- любовь и ненависть, радость и горе, смех и слезы, добро и зло, все стремительно и бесповоротно исчезало там, на диком, поросшем бескрайними лесами востоке, в темном, безмолвном, бесконечно далеком, призрачном и в то же время уничтожающе реальном, абсурдном, странном, метафизическом сне. Последними канули в загадочное ночное ничто редкие огни и окна окраин и все, пустота, ветер, летящий во мрак локомотив, остались только холодная осенняя изморось, мокрые рельсы и мелькающие мимо бетонные столбы. Люди в поезде, словно очнувшись, засуетились, заговорили одновременно, встали, принялись торопливо переодеваться, рыться в сумках, раскладывать матрасы, проводники пошли по вагонам, проверяя билеты и предлагая чай. 30. Сцена, на ней ничего нет. Звучит ненавязчивая музыка. Зал ярко освещен. Из-за кулис выходят Сергей и Таня. Сергей садится на край сцены, Таня спускается в зал. Т а н я. Пожалуй, это все. С е р г е й. Да, точка. Неплохо получилось. Т а н я. Ну не знаю, впрочем... С е р г е й. Не говори ничего. Давай просто посидим, послушаем музыку. Пауза. На сцену, взявшись за руки, выходят Вадим и Марина. Они садятся рядом с Сергеем. В а д и м (протягивает Сергею бутылку). Пива хочешь? С е р г е й. Не откажусь. Нас можно поздравить? В а д и м. Нас -- можно. М а р и н а. Мальчики, вы были великолепны! С вами очень приятно работать. С е р г е й. Грубая лесть и кошке приятна. М а р и н а. Нет, правда. Все было так... Я думала, ты и вправду застрелишься. В а д и м (улыбается). Я слишком люблю жизнь, Солнце мое, ты же знаешь!.. М а р и н а (улыбается и чуть заметно кивает). Я знаю. Т а н я. А дальше? В а д и м. Что? Т а н я. Всегда, когда что-нибудь заканчивается, хочется спросить, что дальше. В а д и м. С героями? Не знаю. С е р г е й. Жизнь, как у всех. Т а н я. Счастливая? С е р г е й. Нет. История может закончится хорошо или плохо, но все, что произойдет потом -- это уже другая пьеса. Может быть черная, может быть белая... В конце концов счастье не может длиться вечно. Но важно не то, что будет потом, важно то, что сейчас. А сейчас... Т а н я. А что сейчас? Ты считаешь, что это happy end? С е р г е й. Не знаю. Счастливый конец нужен зрителям. Не нам. Т а н я. А что нужно нам? Вадим и Сергей переглядываются. В а д и м. Игра. Только игра. Игра ради игры и ничего кроме этого. Т а н я. Фу, как пафосно! В а д и м (улыбается). Победа, поражение, счастливый конец, самоубийство -- все это мелочи. Картинки на экране, концепции, которые зритель принимает за реальность. Поэтому они и уходят с сеанса смеясь или утирая слезы. Они принимают это кино за настоящую жизнь. Но реальность -- это только игра... Т а н я. Ради которой ты готов приставить пистолет к виску. В а д и м. Это только игра. Искусство быть, ничего больше. Т а н я. Которая становится реальностью. В а д и м (пожимает плечами). Как всякая настоящая игра. Т а н я. И все же... С е р г е й. Тебя интересует финал? Т а н я. Да. С е р г е й. Кто-то остался с тем, что есть, и ему этого достаточно, и это можно назвать счастливым финалом, кто-то что-то изменил в своей жизни, и тогда это начало чего-то нового, новой другой пьесы, в любом случае эта история закончилась и закончилась хорошо. Т а н я. Думаешь? С е р г е й. Уверен. М а р и н а. Тогда занавес. В а д и м (соскакивает со сцены). Занавес. Всем спасибо. Актеры, тихо разговаривая, выходят. Музыка стихает, свет в опустевшем зале тускнеет и постепенно гаснет. 31. Верхне-Волжская набережная у памятника Чкалову. Утром прошел дождь, асфальт просох, но кое-где еще блестят лужи. Небо в серых облаках, сквозь которые, однако, светит глубокая осенняя голубизна. Множество горожан, разные лица, веселые и не очень, мужчины и женщины, молодые и пожилые, дети и старики... Среди них идет Миша, идет не торопясь, прогуливаясь. Он видит Сергея в костюме рыжего клоуна, увешанного воздушными шариками, как елка игрушками, играющего с детьми. Навстречу ему едет Вадим, тоже в костюме клоуна, в рыжем парике, красной куртке и клетчатом берете, он скользит на роликовых коньках сквозь толпу, задевает Мишу плечом, останавливается, несколько секунд они смотрят друг на друга, затем идут дальше в разные стороны по своим делам. Миша смотрит на играющих, смеющихся детей, на гуляющих горожан, и на губах его -- блуждающая улыбка. Постепенно разворачивается общая панорама города, реки, крыш домов, неба. Съемка ускоряется, мы видим, как стремительно заходит Солнце, темнеет, зажигаются городские огни, затем они гаснут, затем город снова окрашивается рассветной, сине-розовой дымкой. Музыка. Титры. конец