тать мне стихи, как он в первый день нашего
знакомства?

    - Конечно...

    Я на секунду задумался и, закрыв глаза, прочел  вслух,  как
под гипнозом:

    "Твоих губ лепестки
    дышат утренней влагой,
    я под взглядом твоим
    весь налит пьяной брагой:
    если волю мне дать,
    я тебя зацелую,
    чтобы с губ твоих снять
    грез пыльцу золотую".

    - Это ты написал? - спросила Аня в восторженном смущении.

    - Не то, чтобы написал... - замялся я. - Дело в том, что...
эти стихи только что пришли мне в голову. Ты мне веришь?

    - Да, - кивнула она. - А откуда они пришли?

    -  Не знаю, - смутился я. - Наверное, оттуда, - я посмотрел
на  расцвеченное  алмазной  крошкой  звезд   ночное   небо.   =
Понимаешь, это как озарение...

    - А раньше с тобой такое бывало?

    -  Однажды  я  увидел во сне выстраивающиеся в ряд буквы, =
вспомнил я. - Тогда я не  понял  их  значения,  но  теперь  мне
кажется,  что  это  стихи,  только  не  на  русском  языке. Вот
послушай:

    The time may come for Doomsday crack
    when shadows of not-being rise,
    but Life for sure will be back
    to fill with light the sightless eyes.
    Its flame would get to every place
    without singeing soul's shed,
    so each new-come could read in space
    great shining sign THE DEATH IS DEAD.

    Неподвижно  сидя  с  закрытыми  глазами,  Аня   внимательно
выслушала  все  с  начала  до конца, и через какое-то мгновение
проговорила, не открывая  глаз,  лишь  губы  шевелились  на  ее
застывшем лице:

    "Настанет день, и мир перевернется -
    печатью ляжет тень небытия,
    но я уверен: Жизнь еще вернется,
    хоть не вернусь сюда отныне я.
    Она заменит лица и привычки,
    оставив главное, что вечно будет жить,
    и, заключив навечно смерть в кавычки,
    вновь сотворенным будет дорожить".

    -  Да,  это именно то! - вскричал я в восторге. - Но откуда
ты...

    - Все оттуда же, - засмеялась она, очнувшись, и запрокинула
в хохоте голову к звездам.

    - Но это... это просто прекрасно! - сказал я  взволнованно.
-  Мы  достигли  с тобой духовногоединения! Это так хорошо, что
хочется сейчас же умереть...

    - Не надо, Зоро, не надо, милый, - погладила меня  по  щеке
Аня.  -  Нас ждут впереди тысячелетия счастья, ведь наша любовь
даст нам бессмертие, правда?

    - Не говори мне про бессмертие, Аня, - помрачнел я.

    - Почему? - расстроилась она.

    - Как я могу быть бессмертным, если я убил человека?!  Нет,
я не смогу жить вечно, зная, что он умер по моей вине.

    - Успокойся, - дотронулась она до моего плеча. - Может, то,
что я тебе скажу, прозвучит жестоко, но...

    - Говори, - приблизил я к ней лицо.

    -  Это  было  жертвоприношение,  -  серьезно сказала она. =
Иначе Сергей Сизов навсегда остался бы Умкой и никогда не  стал
бы Зоровавелем.

    -  Ты  - умная, ты все видишь и все понимаешь, - согласился
я, - но... неужели, чтобы возвыситься, нужно обязательно  взять
в  руки  топор и убить старуху-процентщицу? Неужели, Богу нужна
кровь?! А если нет, то в чем тогда смысл принесения жертвы?

    - Напрасно ты терзаешься, сравнивая себя с  Раскольниковым,
- покачала головой Аня. - У Роди ведь не было такого гороскопа,
как у тебя...

    -  Да,  -  опять  согласился  я.  - И в этом главная ошибка
Занзибарова: мессией нельзя стать - им нужно родиться!  Но  все
же... здесь есть какая-то несправедливость.

    -  Но  только  с  человеческой  точки  зрения,  - вкрадчиво
добавила Аня.

    - Ох, ты и мудра, моя мудрсна! - рассмеялся я, обнимая  ее.
- А к дереву ты еще не примерзла?

    -  Боишься,  что  придется  оттаивать?  -  захохотала она в
ответ.

    Мы быстро встали и, снова надев лыжи, помчались через  лес,
отпугивая  своим  полетом  лунные  тени. Дорога шла немного под
гору, и нам казалось, что мы и правда летим, и мы действительно
летели, едва касаясь лыжами искрящейся снежной пыли, и  деревья
расступались   перед  нами,  и  ели  махали  нам  вслед  своими
разлапистыми ветвями, стряхивая белую крупу с иголок, и  волки,
поджав  хвосты, провожали нас протяжным грустно-радостным воем,
и нам было жутко весело!

        10. Ночь первого года от второго пришествия

    Лишь в двенадцатом часу ночи мы с Аней добрались до дома ее
подружки.   Собственно,   это   был   даже   и   не   дом,    а
полуразвалившаяся  хибара  с  кое-как  залатанными  дырами:  ее
ветхие  бока,  обшитые   косыми   фанерными   листами,   сильно
напоминали  затертое лоскутное одеяло. Сразу чувствовалось, что
у дома нет настоящего  хозяина.  Дверь  нам  открыла  невысокая
девушка   в  линялом  халатике  поверх  шерстяного  костюма,  с
маленьким и живым беличьим личиком.

    - Приветик! - набросилась на нее Аня, с грохотом бросая  на
пол  лыжи.  -  Это  Альбина, мой Альбиносик, - сказала она мне,
выпуская оторопевшую хозяйку из своих радостных  объятий.  -  А
это - мой друг Зоровавель, или просто Зоро.

    -   А  вы  откуда?  -  ошалело  заморгала  Альбина  мелкими
глазками.

    - Из лесу, вестимо, - пожал я плечами, смеясь.

    -   Однажды   в   студеную   зимнюю   пору!    -    задорно
продекламировала Аня, сбрасывая заледенелые ботинки.

    - Я из лесу вышел... - продолжил я.

    -  Поссать  на мороз, - рассеянно закончила Альбина, но тут
же вспохватилась. - Ой, нет, не то!

    Мы с Аней чуть не упали  со  смеха,  а  несчастная  Альбина
густо  покраснела,  не  зная,  куда  деваться,  но  потом  тоже
засмеялась, хотя и смущенно. Наконец, Аня с трудом остановилась
и,  вытерев  слезы,  изобразила   посреди   комнаты   реверанс,
грациозно придерживая двумя пальчиками невидимое платье:

    - Извините. Забыла представиться. Анна.

    - Ты чо, Оль, переокрестилась, чтоль? - улыбчиво сощурилась
Альбина.

    -  Да,  Альбина,  она  имя  изменила, - неожиданно для себя
сказал я также почти в рифму.

    После этого нашего стихотворно-смехотворного диалога Аня  и
вовсе повалилась на диван и задрыгала от хохота ногами.

    -  Мы  вас  не  разбудили?  -  спросил  я Альбину, пока Аня
исходила на диване захлебывающимся смехом.

    - Да нет, - просто ответила она.  -  Я  книжку  героическую
читала. "Челюскинцы во льдах" называется.

    Услышав  про  челюскинцев,  начавшая  в  себя приходить Аня
снова плюхнулась на диван и схватилась за живот:

    - Ой, счас рожу! - завизжала она.

    - Только не ледокол "Челюскин", - предупредила Альбина. - У
меня и так дом разваливается.

    - А вы всю зиму здесь одна живете? - поинтересовался я.

    - Ну да,  -  ответила  Альбина,  ставя  в  печку  на  плиту
огромный  ядовито-зеленый  чайник с отколотой местами эмалью. =
Только вы меня на "вы" не называйте. Я непривычная.

    - Хорошо, - с готовностью согласился я, - будем на "ты".

    Наконец, Аня просмеялась, и мы сели все вместе за стол пить
чай с медом.

    -  Молодцы,  что  пришли,  -  сказала  Альбина,   по-детски
слизывая  выгнутым  языком янтарный мед с чайной ложки. - Я тут
по тебе скучала, О... о, Аня!

    - Пфу! - прыснула Аня  чаем  обратно  в  чашку.  -  Слушай,
Альбинка,  если  ты  меня будешь смешить, я... я не знаю, что я
тогда с тобой сделаю! - стукнула она кулачком, случайно попадая
по краю блюдца.

    -  Хорошо,  хорошо,  -   выхватила   Альбина   из   воздуха
подпрыгнувший предмет своей утвари.

    -  Вот  так  всегда с ней, - весело пожаловалась мне Аня. =
Просто цирк какой-то!

    - А вы надолго? - спросила  Альбина,  наливая  в  пойманное
блюдце чай.

    - До первого самолета, - заявила Аня.

    -  Вот  если  бы  вы  на всю зиму остались... - мечтательно
отхлебнула Альбина из блюдца. - Я здесь подыхаю  от  скуки:  на
всю  деревню  -  две  старухи  и  один  бывший  зэка,  все меня
снасиловать грозится. Новый год -  и  то  не  с  кем  встретить
будет!

    - Ну... - сказал я. - До Нового года еще далеко.

    - То-то и оно, - опечалилась Альбина.

    - А давайте сегодня Новый год встретим! - предложила Аня.

    - Ты что, мать, с катушек съехала?! - улыбнулась Альбина. =
Какой же это Новый год будет? Африканский?

    - Почему "африканский"? - не смутилась Аня. - Обычный Новый
год,  только  по  другому стилю. Есть ведь Новый год по старому
стилю и по новому, а этот будет по новейшему! Представьте,  что
начинается  новая эра... даже не новая, а Новейшая, и сегодня =
последний день последнего года до Новейшей эры, а завтра  будет
первый день первого года Новейшей эры.

    -  Кажется, он уже наступил, - кивнула Альбина на настенные
ходики, которые показывали 20 минут первого. - Эх, -  вздохнула
она тяжело, - прозевали мы Новейший новый год!

    -  Это  не  беда,  -  поспешил  я утешить ее. - Мы досрочно
переходим на зимнее время, - я поднялся из-за стола  и  перевел
стрелки ходиков на час назад.

    -  Ты  -  гений, Зоро, - подлетела ко мне Аня. - Дай я тебя
поцелую!

    "Вообще-то, переход на зимнее время уже, кажется,  был",  -
вспомнил  я, принимая поцелуй, но вслух ничего не сказал, чтобы
не огорчать девушек.

    - Нам бы елочку еще какую-никакую, - мечтательно  протянула
Альбина.

    -  Да,  действительно,  какой  же  Новый  год  без  елки! =
поддержала ее Аня.

    Обе они одновременно посмотрели на меня с надеждой, мол, ты
славный, Зоро, сделай что-нибудь... Но идти обратно в  морозный
лес и искать там в темноте елку мне не очень-то хотелоь.

    -  Зачем  же обязательно елку? - попытался отвертеться я. =
Это ведь не просто Новый  год,  а  по  новейшему  стилю,  нужно
что-нибудь другое...

    - ?? - задали они дуэтом немой вопрос.

    -  Сейчас,  сейчас,  -  огляделся  я по сторонам. - Да хотя
бы... хотя бы и это!

    Я взял из угла комнаты  метлу  и,  перевернув  ее,  победно
потряс в воздухе торчащими в разные стороны голыми прутьями.

    -  А  что,  очень даже стройная, - похвалила Аня, со смехом
показывая на черенок.

    - И пушистая, - добавила Альбина.

    -  Не  зря  ведь  в  народе  ходит  такое  выражение,   как
"слки-метслки", - заметил я.

    -  "Елки-моталки"! - захохотала Аня, в шутку пиная меня под
зад коленом.

    - Игрушки доставать? - спросила Альбина, оживленно  сверкая
глазами.

    - Валяй! - махнул я рукой.

    Альбина  полезла на чердак за елочными украшениями, а я тем
временем  с  аниной  помощью  пересыпал  из   мешка   в   ведро
заготовленные  на  зиму  семечки  и воткнул в них елку-метелку.
Когда  Альбина  вернулась,  мы  навесили  на  наше   новогоднее
"дерево"    гирлянду   разноцветных   электрических   лампочек,
нацепляли  празднично  блестящих  шаров  и  усыпали   все   это
искрящейся  мишурой и сверкающим "дождиком". Аня зажгла свечку,
Альбина погасила свет, и я включил в сеть  лампочки...  Метелка
словно  ожила, весело и пестро заиграв каждым своим прутиком. Я
украдкой  посмотрел   на   девушек:   их   лица,   расцвеченные
сине-зелено-желто-красными бликами, излучали детский восторг.

    - Альбина, у тебя есть шампанское? - спросил я.

    - Нет, - растерянно-виновато ответила она.

    - А бутылка из-под шампанского имеется?

    -  Сейчас  поищу,  - скрылась она за фанерной перегородкой,
где была ее "спальня". - У меня тут целый склад под кроватью...
Нашла! - подскочила она к нам с пыльной зеленой бутылью.

    - Будем превращать воду в вино, - торжественно  объявил  я,
наполняя бутыль обычной колодезной водой из жестяного бака.

    - Это как? - удивилась Альбина.

    -  Зоро все может, - ответила ей Аня, тем самым подбадривая
меня.

    - Готово! - возвестил я, бросая ковш обратно в бак.

    Я разлил "шампанское" по  граненым  стаканам,  и  мы  стали
дожидаться двенадцати часов -оставались считаные минуты.

    -  А  как же "салют"? - неожиданно нарушила тишину ожидания
Альбина.

    - Какой салют? - не понял я.

    - Ну... когда пробкой выстреливают, - пояснила она.

    -  Ах,  да,  тащи  пробку!   -   распорядился   я,   сливая
"шампанское" обратно в бутылку.

    Альбина  каким-то  чудом тотчас отыскала в ящиках кухонного
стола пробку, и я плотно забил ее в горлышко.

    - А стрельнет? - усомнилась Альбина.

    - Еще как! - пообещала ей Аня,  подыгрывая  мне.  -  Лучше,
Альбинка, сразу бронежилет одевай, а то потом не успеешь.

    В  этот момент ходики хрипло-скрипуче прокуковали 12 раз, и
я, поддев и резко вытолкнув двумя  пальцами  пробку,  возвестил
сим  пробочным  салютом  начало  Новейшей эры. (Выстрел, честно
говоря, получился не очень громкий, так что в  особо  удаленных
районах мира его могли и не услышать).

    -  За  Новый год, - подняла Аня "бокал". - За первый год от
Второго пришествия!

    - А кто пришел-то? - заинтересовалась Альбина.

    - Да вот мы к тебе и пришли, - рассмеялся я, доливая ей  из
бутылки.

    -  Вай,  сейчас  убежит!  -  поспешно  втянула  она  в себя
неизвестно откуда взявшуюся пену. -Кислятина, - сморщилась она,
показывая кончик языка, - и колется, как настоящее...

    - Просто ты, Альбина, привыкла к "Советскому"  шампанскому,
- посочувствовал я ей.

    - А это какое? - удивилась Альбина.

    - Бургундское, Аля, - ответила за меня Аня.

    -   Тогда  молчу!  -  она  с  новым  интересом  возобновила
дегустацию.

    - А все-таки жаль, - с легкой грустью  проговорила  Аня.  =
Жаль, что не будет 2000 года, до него ведь было так близко...

    -  Ничего, 2000-й еще настанет, - поспешил я ее заверить. =
Всего через 20 столетий.

    - Ого! - задумалась  Альбина.  -  Я,  пожалуй,  столько  не
проживу...

    Аня  хотела  ей  ответить что-то в шутливом тоне, но в этот
момент раздался бесцеремонный стук в дверь.

    - Кто там? - встревожилась Альбина.

    - Открывай, ебать-колотить, увидишь! - донесся из-за  двери
громкий крик.

    - Это Грачила! - испуганно прошептала Альбина.

    - Кто?! - переспросили мы с Аней в один голос.

    -  Ну,  этот... деревенский зэка, я ж говорила, - округлила
она глаза. - Все  самогонки  просит,  а  я  давно  отдала,  что
было...

    -  Отпирай,  сучка,  а  то дверь колуном расх..чу! - шаткая
дверь затряслась крупной дрожью под тяжелыми ударами.

    Девушки робко посмотрели на меня, сжимаясь в испуге.

    - Открывай, - сказал я Альбине почти спокойно.

    - Не маши - открываю, - нервной трусцой подбежала Альбина к
двери.

    Она отперла, и  на  пороге  возник  не  очень  высокий,  но
широкий в кости парень с тупоносым колуном наперевес.

    -  Ты  кого  сивухой  поишь, проститня? - сразу приметил он
бутылку на столе.

    - Это мои друзья... Аня и Зоро, - пропела Альбина  дрожащим
фальцетом.

    - Здорово, сб твою мать! - поприветствовал меня Грачила.

    - Здорово, коль не шутишь, - ответил я.

    -  Ха!  -  криво  усмехнулся  он,  удивляясь  моему наглому
спокойствию. - Стакан самогону нальешь за знакомство?

    - Это, между прочим, не самогон, а "Смирновская"  водка,  -
заявил я, словно кто дернул меня за язык.

    - Кому туфту гонишь?! - оскорбился Грачила, чернея лицом. =
Думаешь, я ни разу "Смирновки" не видал?

    - Бутылка из-под шампанского - для конспирации, - пояснил я
как ни в чем ни бывало. -Контрабандный товар. Из Штатов.

    Услышав  это,  Альбина  отвернулась,  сморщившись,  как под
занесенным над головой кулаком, а Аня лишь слабо улыбнулась.

    - Сейчас проверим, - набулькал себе Грачила полный до краев
стакан.

    - Может, первача поискать? - схватилась Альбина с места.

    - Сиди, - процедил сквозь зубы Грачила,  обхватывая  стакан
широкой  ладонью.  -  Твое  здоровье,  шутник!  - проговорил он
недобрым тоном и медленно поднес стакан ко рту, не выпуская  из
другой руки колуна.

    Альбина зажмурилась, видно заранее прощаясь с жизнью, а Аня
опустила   голову   в   брезгливом  страхе,  и  только  я  один
внимательно смотрел на незваного гостя, наблюдая  за  тем,  как
дергается при каждом глотке его поросший щетиной кадык.

    -  Кха!  -  наконец, выдохнул он из себя, аккуратно опуская
стакан на стол. - Умеют буржуи делать! Крепкая, а  пьется,  как
вода... Живи, парень!

    -   Это  тебе  не  "табуретовка"!  -  засмеялся  я,  весело
поглядывая на усомнившихся было в моих чудотворных способностях
Аню с Альбиной, которые теперь облегченно развалились на  своих
стульях.  (В  скобках должен признаться, что "чудо" объяснялось
до смешного просто: пока Альбина открывала дверь Грачиле, а Аня
оцепенело следила за ней, я вылил в  бутыль  из  фляжки  чистый
медицинский  спирт, которым меня щедро снабдил Мишка перед моим
выходом в морозную ночь).

    - А ччой-то  у  вас  какое-то  фуфло  из  ведра  торчит?  =
удивился Грачила, только теперь замечая нашу елку-метелку.

    -  Сам  ты  фуфло! - ответил я, окончательно осмелев. - Это
наша "новогодняя елка". Мы Новый год встречаем.

    - Укололись, что ли? - совсем дружелюбно спросил он.

    - Мы не колемся, - спокойно пояснил я, - просто мы отмечаем
наступление на Земле новой эры.

    - Чего?! - оторопел Грачила, забывая прикурить засунутую  в
рот папиросу.

    -  Сегодня  ночью  наступила  эра  всепобеждающего  добра и
всеобщей любви, - объявила ему Аня.

    Грачила повернулся к ней и застыл в  удивлении,  неожиданно
для  себя  замечая, что перед ним сидит красавица. Углы его губ
дрогнули, что, очевидно, должно было означать смущение: он явно
решил, что весь мир уже знает о наступлении новой эры, и только
один он пребывает в неведении в своей глухой Египтовке,  потому
что  не  читает  газет и не смотрит программу "Время". Он вдруг
потряс нечесаной головой, как бы просыпаясь, а потом  улыбнулся
совсем беззащитной улыбкой и сказал:

    -  Я  тоже добрый. Просто мне сильно выпить захотелось... А
вы что сидите, как на поминках?! Праздник ведь! Альбинк, заведи
мою любимую... ну, эту, ты знаешь... "Миллион алых роз".

    Потрясенная Альбинка  с  трудом  очнулась  и  поставила  на
проигрыватель    заезженный   миньон   Пугачевой.   Грачила   с
неожиданной для него галантностью пригласил на танец Аню,  а  я
пригласил  Альбинку.  Кружась  с  ней  в  танце,  я  смотрел на
Грачилу, который теперь напоминал скорее ручногокролика,  а  не
матерого уголовника, и с грустью думал про себя: "Неужели, люди
не  могут  стать  добрыми без Второго пришествия или объявления
"Новой эры"?! О, Господи,  неужели  нельзя  обойтись  без  этих
спектаклей?!"  В  этот  самый  момент  Аня поймала мой взгляд и
спросила глазами: "Позволишь ли ты мне исцелить страждущего?" Я
едва заметно кивнул ей в ответ, и она потихоньку  увела  совсем
ошалевшего от счастья Грачилу за фанерную перегородку.

    -  Будем  ложиться спать? - спросил я Альбинку, которая уже
дремала, повиснув на мне.

    - Да, ты ложись, - ответила она с полузакрытыми глазами.  =
Я сейчас...

    Альбинка вышла на двор, а я разделся и улегся на стоявший у
стены  узкий  топчан.  Вернувшись  через минуту, она растерянно
встала  посреди  комнаты,  прислушиваясь  к  доносящимся  из-за
перегородки глухим аниным постанываниям.

    - Что с тобой? - спросил я ее.

    - Не знаю, куда лечь, - озадаченно ответила она.

    - Ложись со мной, - просто сказал я.

    - А мы поместимся? - заволновалась она.

    - Там видно будет, - улыбнулся я.

    Альбинка    выключила   свет   и,   раздевшись,   осторожно
пристроилась на топчан с самого края. Минуту мы  лежали  бок  о
бок в молчаливой неподвижности, а потом она спросила тихо:

    - Ты не ревнуешь Аню, что она там... с Грачилой?

    - Все люди - братья, - смиренно ответил я.

    - Но братья ж не ебутся, - робко возразила она.

    -  Это  лишь  одна  из  форм проявления любви к ближнему, =
успокоил я Альбинку, плавно спуская  с  ее  полусогнутых  ножек
мягкий подол ночной рубашки.

        11. Скорый поезд "Углов-Москва"

    Проснувшись  утром  следующего  дня,  я  с  трудом разлепил
глаза,   будто   накануне   и   правда    запивал    шампанское
"Смирновской",  и  увидел  перед  собой незатейливую картину из
цикла "Будни деревенской  жизни":  Альбина  разжигала  огонь  в
печи,  сидя  на  корточках перед распахнутой чугунной дверцей и
дуя в черный зев с торчащими из него поленьями, а Аня мела  пол
той   самой   метлой,   которая   совсем   недавно   играла  на
импровизированном      новогоднем      представлении       роль
"елочки-красавицы". Постреливали разгорающиеся в печке лучины и
ширкали  по  половицам  прутья,  словно  жалуясь, что их лишили
макияжа...

    - Вставай-вставай, лежебока, хватит спящим претворяться!  =
повернулась ко мне Альбинка с шутливой сердитостью.

    - Притворюшка - дядя Хрюшка, - вынесла свой приговор Аня.

    - Как же я встану, если вы на меня глазеете?! - возразил я,
сладко потягиваясь.

    -  Можно  подумать, мы с Алей твоего богатства не видели, =
рассмеялась Аня.

    "Мы с Алей, - повторил я про себя,  припоминая  подробности
прошедшей  ночи. - Вот вам и первое "великое свершение" мессии:
создание в Египтовке "шведской семьи"! Ну что ж, -  вздохнул  я
украдкой, - в конце концов, я человек, и ничто человеческое мне
не чуждо".

    -  А  где  Грачила?  -  спросил  я, запрятывая в трусы свое
"богатство".

    - Он пошел сдаваться в  милицию,  -  торжественно  объявила
Аня.

    - Куда?!

    - В "ментовку", - по-простому разъяснила Аня. - Под утро он
мне признался,  что ограбил церквушку в соседнем селе, и теперь
его мучает совесть, потому что он обидел Бога. Он  сказал,  что
"больше  пятерика  ему  не  светит",  а  когда  он  выйдет,  мы
поженимся... Что вы уставились на меня, как на дурочку?! Я  ему
поверила,  потому что у него добрая душа, он ведь только с виду
такой грозный, а сам как младенец: положит голову  на  грудь  и
тихо плачет... Я полюбила его! - закричала она с вызовом.

    -  Если  так,  то  ты  на  правильном  пути, - сказал я, не
показывая вида, что сильно озадачен. - Любовь всегда права.

    - Ты все понимаешь, Зоро! - кинулась  мне  Аня  на  шею  со
слезами на глазах. - Ты -замечательный, ты лучше всех, и я тебя
тоже люблю, но... я ему нужна больше, чем тебе, ведь ты умный и
сильный, а он совсем глупый и такой беззащитный...

    Альбина  выслушала  все  это  с  открытым ртом и, когда Аня
обняла меня, покрутила у нее за спиной пальцем у виска:  совсем
рехнулась,  девушка!  Я  хотел сказать Ане что-то в том смысле,
что благословляю ее, но мне помешал громкий стук в дверь, будто
стучали палкой.

    - Твоего жениха за примерное поведение досрочно  выпустили,
- съязвила Альбина. - Сейчас свадьбу гулять будем!

    Все  мы  и  на  самом  деле  ожидали  увидеть передумавшего
Грачилу, но когда Альбина отворила дверь, в дом  вошел,  устало
опираясь  на снятые лыжи, анин папа. В комнате повисла неловкая
тишина, как если бы великовозрастных детей застали за  игрой  в
постыдные  игры. Аня с Альбиной растерянно поглядывали на меня:
"Скажи же что-нибудь!" - но я не знал, что сказать, и  в  тупом
молчании  наблюдал, как по просмоленному дереву лыж сползают на
пол снежные микро-лавины.

    - Здравствуй, Оля, - нарушил он, наконец, тишину.

    - Что ты здесь делаешь? - покраснела в ответ Оля-Аня.

    - Мне нужно переговорить с твоим товарищем,  -  сказал  он,
едва взглянув на меня.

    -  Да,  конечно,  Владимир...  не  знаю  вашего отчества, =
пробормотал я.

    - Константинович, - любезно подсказал он. - Давайте  выйдем
на улицу.

    Я  дернулся к двери, и только тут заметил, что стою в одних
трусах...  Какой  идиотизм!  Пробурчав  под  нос  извинение,  я
наскоро  оделся, и мы вышли на двор. За ночь заметно потеплело,
снег подтаял,  и  в  воздухе  висела  едкая  весенняя  сырость,
норовящая пробраться под кожу.

    - Послушайте, Сергей, - неспеша начал Ольгин отец. - Вы уже
довольно  давно  знакомы  с  моей  дочерью,  но  это наш первый
разговор... Мы и виделись-то только мельком, но я подозреваю  в
вас  интеллигентного  человека,  и, хотя у вас нет своих детей,
надеюсь,  что  вы  меня  поймете.  Думаю,  для  вас  не   будет
откровением, если я скажу, что с самого начала был против того,
чтобы Оля встречалась с вами, и вы сами понимаете, почему...

    -   Да,  я  понимаю,  -  согласился  я,  отмечая  про  себя
складность его речи,  которой  я  от  него  совсем  не  ожидал,
воспринимая его раньше как немого.

    -  Я был против, но... никогда не запрещал ей встречаться с
вами, потому что запрет мог только  все  ухудшить  в  случае  с
таким  избалованным  ребенком.  Да-да,  не  смейтесь,  она ведь
совсем еще девчонка!

    - Я и не думаю смеяться, - ответил я серьезно.

    - У нее ветер в голове еще гуляет, и  она  сама  не  знает,
чего хочет. В общем, я надеялся, что она переболеет вами... Как
и  всякий  порядочный  отец,  я хочу, чтобы она получила высшее
образование, создала семью, нарожала детишек... Я хочу  внуков,
черт побери!

    -  Что  же  вы  конкретно  от  меня  хотите?  -  спросил я,
раздражаясь его правильными речами.

    - Я хочу, чтобы вы оставили мою дочь в  покое,  -  медленно
проговорил он, очевидно, чтобы до меня как можно лучше дошло. =
До   недавнего  времени  я  закрывал  глаза  на  ваши  встречи,
безропотно принимая эти ваши  жалкие  билетики...  Извините,  я
горячусь,  но...  накипело!  Да,  я терпел, но всякому терпению
есть предел, и когда вы  диким  образом  похитили  мою  дочь  и
завезли ее в лес...

    -  А  как  вы узнали, что мы в лесу? - перебил я его, также
теряя терпение.

    - Ну не поведете же  вы  Оленьку  к  себе  домой!  -  почти
развеселился  оскорбленный  папаша. -Ваши друзья, очевидно, уже
солидные люди, им не  до  вас,  поэтому  я  стал  перво-наперво
проверять по олиным подругам...

    - В милицию заявляли?

    - Пока нет, - ответил он, напирая на "пока".

    - Вы хотите, чтобы Ольга вернулась домой, - резюмировал я.

    - Да, - коротко кивнул он.

    - А вы уверены, что она меня послушает?

    - Вас она послушает.

    Я на минуту задумался... Для начала я решил сообразить, что
же меня  так раздражает в ольгином отце, и, покопавшись в своих
мозговых извилинах  и  нервных  узлах,  пришел  к  выводу,  что
раздражает  меня  в  нем несовместимость формы и содержания его
речей: по форме они, вроде, интеллигентские, а по содержанию  =
вполне  мещанские. Но не это меня, главным образом, занимало, а
то, что в его словах просматривалось  зерно  истины...  Правда,
зерно  это  я  видел  совсем  под другим углом, под углом своей
призванности. "Я призван нести добро и счастье  в  мир,  -  так
размышлял  я,  -  но  это  неизбежно  вызовет  противодействие,
вольное или невольное, со стороны людей,  ведь  многие  еще  не
готовы    стать    по-настоящему    счастливыми,   потому   что
довольствуются  всевозможными  суррогатами  счастья:  деньгами,
почестями,  славой, властью... Итак, неминуемо противодействие,
неприятие, сопротивление, возможно даже, гонения,  но  я  готов
взойти  на Голгофу, потому что знаю, на что и зачем иду. Но как
быть  с  Олей-Аней?  Я  готов  принести  свою  жизнь  в  жертву
счастливому  будущему,  но будет ли оправдана подобная жертва с
ее стороны? К тому же она по сути своей простая земная  женщина
со  всеми присущими ей слабостями, и имею ли я право, моральное
право, подвергать ее жесточайшим испытаниям, которые ждут  меня
самого?"

    - Хорошо, я поговорю с ней, - твердо сказал я.

    -  Вот  и  славненько!  -  откровенно  обрадовался Владимир
Константинович.

    Я вернулся  в  дом,  а  он  остался  дожидаться  на  дворе,
сосредоточенно ковыряя рантом лыжного ботинка льдистую корку на
сугробе  возле крыльца. В комнате было тихо, только ходики сухо
разбивали время на секунды и еле слышно гудело  пламя  в  печи.
Аня-Оля  и  Альбинка  неподвижно  сидели на сундуке, как в зале
ожидания, в одинаковых позах - заложив руки между колен.

    - Ну что? - спросила Аня-Оля с кислым любопытством.

    - Тебе нужно вернуться  домой,  -  сказал  я,  стараясь  не
отводить в сторону взгляд.

    - Ты хочешь этого? - еще больше посерьезнела она, вставая и
подходя ко мне вплотную.

    -  Да,  -  ответил я сдавленным голосом. - Так будет лучше.
Для тебя же.

    Она молча  покраснела,  а  потом  вдруг  резко  побелела  и
процедила сквозь зубы:

    - Ненавижу тебя, ничтожество!

    Схватив  в  охапку  лыжи,  она  выбежала  из  дома,  и мы с
Альбиной остались одни. Вдвоем нам сразу стало как-то одиноко и
неуютно.

    - Что же нам теперь делать? - спросила  Альбина  вслух,  но
как бы про себя.

    - Для начала позавтракаем, - ответил я, не глядя на нее.

    Обрадовавшись   подсказанному   занятию,   Альбина   шустро
заварила чай и выставила на стол хрустальную вазочку  с  горкой
карамелевых конфет вперемешку с сушками.

    - Как действительно пошел сдаваться?

    - Кто его знает, - она опустила в чай половинку сушки, - он
ведь  дурной:  то  ножиком  пописать грозится, а то на краденые
иконы молится... А ты поживешь еще у меня? - она посмотрела  на
меня поверх кружки, немного кося.

    -  Мне  нужно уехать из этих мест, - сказал я, чтобы только
она отстала.

    - Правда?

    Я немного поразмыслил и решил, что мне на самом деле  стоит
уехать  куда-нибудь  подальше,  чтобы  немного  прийти  в себя,
спокойно обдумать все происшедшее и  наметить  план  дальнейших
действий - пора ведь и к настоящему делу приступать!

    -   У  тебя  не  найдется  взаймы  полсотни?  -  спросил  я
помрачневшую Альбинку.

    - Только сторублевки... Но ты бери, мне  не  жалко,  -  она
достала  откуда-то  из-под матраса три радужно-дерьмового цвета
бумажки.

    - Мне одной хватит.  Спасибо.  При  первой  же  возможности
верну.

    Я  обнял на прощание Альбинку и, встав на проложенную ночью
лыжню, отправился обратно в город. В лесу было пасмурно и сыро,
и, должно быть от этого, в  голове  стоял  туман.  Первый  день
"новейшей  эры"  явно не выдался... На полпути к Углову я вдруг
со всей для себя очевидностью почувствовал, что  я  в  лесу  не
один, что где-то рядом согревает продрогшие сквозь кору деревья
своими   теплыми  биотоками  еще  одно  человеческое  существо.
Оглянувшись, я увидел мелькающую  меж  рыжих  сосновых  стволов
голубую   альбинину   куртку.  Она  быстро  подъехала  и  молча
остановилась, тяжело опираясь на лыжные палки. Я развернулся, и
мы еще с минуту постояли в тишине, обмениваясь взглядами,  наши
лыжи  -  нос  к  носу. Наконец, я ей грустно улыбнулся уголками
глаз, а она тихонько  вздохнула  в  ответ,  как  бы  соглашаясь
остаться друзьями.

    -  Ты забыл, - протянула она мне перчатки, как будто только
за этим и гналась за мной по мрачно-жутковатому лесу.

    - Спасибо, Аля, -  я  потянулся  за  своими  перчатками  и,
совсем забыв про лыжи на ногах, потерял равновесие.

    Колени  мои криво подкосились, и я рухнул боком в сугроб. В
следующую секунду я попытался встать, опираясь на палку,  но  у
меня  ничего  не  получилось.  Глядя  на  мои неуклюжие попытки
выбраться из сугроба, Альбинка залилась звонким смехом и, ловко
сбросив лыжи, кинулась засыпать меня снегом. "Сдаюсь!" - поднял
я руки вверх, отплевываясь холодным  пухом,  добытым  Альбинкой
из-под  шершавой  коросты  льдистого  снежного пододеяльника. В
ответ она с еще пущим  хохотом  напрыгнула  на  меня  и,  нежно
сгребя  с  лица ладонью снежную маску, покрыла мои глаза, щеки,
нос и рот быстрыми поцелуйчиками с причмокиванием.

    - Спасибо тебе за все, - прохрипел я, еле высвобождаясь.

    - Пожалуйста, - ответила она  с  неожиданным  безразличием,
как бы говоря интонацией: "За это не благодарят".

    На  том мы и расстались. Поднявшись, я продолжил свой путь,
стараясь уже не оглядываться... И не оглянулся .

    Добравшись до выхода из Чугунка, я сел на трамвай и  поехал
на  вокзал,  окончательно  решив целиком положиться на звездное
предначертание и взять билет на первый отходящий  поезд.  "Небо
подскажет,  что  делать  дальше",  -  сказал  я себе, не имея в
голове четкого плана.

    Битком набитый во время летних отпусков, вокзальный зал был
теперь полупустым, и совсем уж  непривычно  бросилась  в  глаза
карликовая  очередь  в  кассу человек из двадцати, да к тому же
без  номерочков,  нарисованных  шариковой  ручкой  на   тыльной
стороне  ладони.  Не  прошло  и  получаса,  как  я  оказался  у
заветного окошка.

    - На какой ближайший поезд у вас есть билеты? -  спросил  я
полусонную  билетершу  с серым лицом, напоминающим свежевырытую
картофелину.

    - 315-й скорый на Москву, - автоматически выдала она ответ,
даже не взглянув на  меня  из-под  тяжелых  век  с  фиолетовыми
краями.

    -  На  Москву?!  -  я  одновременно  удивился и обрадовался
своему везению, восприняв его как хороший знак.

    - Ты что, трехнутый?! -  неожиданно  взорвалась  билетерша,
выстреливая  в  меня  сферическими  белками  выпученных глаз. =
Будешь брать или нет? Сейчас милицию позову! Следующий!!!

    Обрушив на  меня  сразу  весь  свой  стандартный  словесный
набор,   она   снова   отключилась   в  сон,  прикрывшись,  как
покрывалом, толстыми ватными веками. Вежливо  отстранив  плечом
подскочившего  "следующего",  я, ни слова ни говоря, просунул в
окошко сторублевку, и билетерша также без единого слова  выдала
мне билет до Москвы и сдачу, всю до единой копеечки... Нет, что
ни говори, а это было редкое везение!

    До  отправления  поезда  оставалось  чуть  больше часа, и я
подумал,  что  неплохо  было  бы  перекусить  в   привокзальном
ресторане,   но   на   дверях   этого  заведения  меня  ожидало
обескураживающее "меню": "Закусок нет. Пиво "Ячменный колос"  в
разлив - 8 руб. 1 литр". Выпить на голодный желудок кружку пива
за  4  рубля  мне  не очень хотелось, и я собрался было уйти не
солоно хлебамши, но в последний момент заметил через стеклянную
дверь сидящего в дальнем углу почти  пустого  зала  Грачилу.  Я
подошел  к  его  столику  и  без  излишних  приветствий  уселся
напротив своего пьяно-печального вчерашнего знакомого.

    - А-а, это ты, Шутник, - протянул он через  силу.  -  Пивка
холодненького на холявку хочешь?

    - Спасибо, не хочу, - честно ответил я.

    -  Командир,  кружку! - рявкнул он, пропуская мимо ушей мой
отказ.

    Официант  на  удивление  быстро  -  видимо,  Грачилу  здесь
достаточно  хорошо знали - принес полулитровую граненую кружку,
и  Грачила  плеснул  в  нее  до  краев   из   прозрачно-пенного
стеклянного кувшина.

    - Я думал, ты в милиции, - сказал я, отсасывая верхний слой
пены.

    В  ответ  Грачила  резко  мотнул  головой,  будто сбрасывая
запутавшийся   в   голове   мусор,   и   весело-зло    спросил,
осклабившись:

    - Въебать тебе, что ли?

    На всякий случай я ничего не ответил, а Грачила опрокинул в
свою  по-собачьи черную пасть полкружки разом и, остыв, резонно
заметил:

    - На нары я всегда  успею,  -  вновь  наполнив  кружку,  он
помолчал и спросил сипло. - Анька еще там?

    Заглянув  в его пьяные влажные глаза, я с удивлением увидел
в них тоскливый страх... Он боялся  возвращаться  в  Египтовку,
из-за Ани боялся.

    - Ее забрал домой отец, - успокоил я его.

    -  Ну и правильно, - вздохнул он. - Эта девочка не про нас,
Шутник, ей нужен серьезный человек.

    "Интересно, что он понимает под серьезным?" - подумал я, но
вслух уточнять не стал, сочтябесполезным.

    - Ладно, я пойду, - поднялся я. - Прощай, Грачила.

    - А церковное барахло я обратно подложил, - сказал  он  мне
вместо прощания.

    Мне  захотелось тут же обнять его, но я побоялся, что он не
поймет моего восторга, и, хлопнув его по плечу,  отправился  на
посадку.

    Разыскав  свое  купе,  я  увидел в нем еще двух пассажиров,
точнее,      пассажирок:       сухонькую       старушку       с
сосредоточенно-неприветливым   лицом  и  цветущую  девочку  лет
тринадцати, которая  выглядела,  пожалуй,  "на  все  16"  из-за
щедрого  слоя  алой  помады  на  губах  и нещадно размалеванных
тенями и тушью глаз.

    - Добрый день, - поздоровался я с ними.

    Старушка проскрипела с  ответ  нечто  нечленораздельное,  а
девочка совершенно неприлично для ее возраста заерзала на своем
сидении.

    -  До  самой  Москвы  едете?  -  спросил  я их, когда поезд
тронулся.

    - Вы не могли бы выйти? -  ответили  старушка  вопросом  на
вопрос.

    -  Зачем? - не понял я, не ожидая подобной реакции на столь
невинный вопрос.

    Девочка чуть слышно хрюкнула, подавляя смешок,  а  старушка
заявила раздраженно:

    - Вам что не понятно?! Нам нужно переодеться!

    - Ах, да, конечно, - поспешил я выйти за дверь.

    "А  девочка  - ничего, уже можно..." - вкрадчивым бесовским
голоском прошептал мне на ухо Сизов, лишь только я  очутился  в
вагонном  проходе,  задвинув за собой громыхающую дверь купе. =
"Ты ее не получишь, старый развратник! - дал  я  ему  достойный
отпор,  отгоняя  от себя непристойные картинки, которые он живо
рисовал в моем воображении. - Она совсем  еще  маленькая..."  =
"Но  удаленькая!"  -  гнусно  хихикнул  Сизов.  - "Животное!" =
обругав неистребимого Сизова, я  направился  в  вагон-ресторан,
задумав  напоить  его  до такого состояния, в котором он уже не
будет способен ни на какие фокусы.

    - Водка есть? - подлетел я в вагоне-ресторане к официантке.

    -  Есть  вино,   хорошее,   азербайджанский   портвейн,   =
вполголоса  ответила она. - Давай десятку и садись за столик. Я
принесу.

    Сунув ей в карман фартука красную бумажку с портретом вождя
мирового  пролетариата,  я  занял  место  за  столиком  и  стал
дожидаться  сладкой  отравы. Не прошло и минуты, как официантка
выставила  передо  мной  полулитровую   бутылку   с   этикеткой
"Виноградный сок" и спросила как ни в чем ни бывало:

    - Кушать что-нибудь будете?

    - Нет, - лаконично ответил я, наполняя стакан сочно-вонючей
жидкостью.

    "Обожаю  портвешок!" - весело заявил Сизов после первого же
глотка.  -   "Погоди-погоди!"   -ответил   я   ему,   чуть   не
поперхнувшись   от   такой   наглости.  Наконец,  бутылка  была
опустошена, однако, к моей великой досаде, Сизов не  только  не
угомонился,  но, напротив, пришел в состояние повышенной боевой
готовности,  сняв  с  предохранителя  свое  -  и  мое  тоже!  =
"орудие".

    -   Девушка!   -  подозвал  я  официантку.  -  Еще  "сочку"
бутылочку.

    - Больше нет, кончился, - спокойно ответила она,  склоняясь
надо мной выпукло подтянутыми грудями.

    - Как кончился?! - не поверил я, приходя в отчаяние.

    -  Только  что  один  "нацмен"  скупил  оптом всю партию, =
доверительно поведала она мне.

    - А еще что-нибудь крепкое есть? - спросил я с надеждой.

    - Только чай, - обескуражила она меня.

    - Давайте, - вздохнул я.

    Похлебывая чай из стакана в  алюминиевом  подстаканнике  со
звездатой  кремлевской башней, я потихоньку осматривался вокруг
в надежде найти для Сизова замену его малолетней жертве,  чтобы
"отвести  огонь"  от  невинного  создания,  но  как  назло, все
женщины были в  ресторане  в  компании  мужчин...  И  тут  меня
осенило: "Официантка!"

    Дождавшись, когда она скроется в подсобке, я зашел вслед за
ней и  плотно  закрыл  дверь. Без лишних объяснений я подошел к
ней вплотную и, не давая ей опомниться, обхватил ее за  высокие
и пухлые ягодицы.

    -  Ты  что,  "голодный"?  Откуда  тебя  такого выпустили? =
спросила она с любопытством, которое явно  перевешивало  легкий
испуг  от неожиданности, и не очень уверенно стянула мои руки с
моего зада.

    -  Ты  мне  понравилась,  -  признался   я   ей,   неспешно
расстегивая блузку на ее груди. - Как тебя зовут?

    -  Клара,  -  она посмотрела на мои руки и чуть не уперлась
подбородком в свои вздыбленные  груди,  туго  подпертые  черным
кружевным  лифчиком.  -  Я,  между прочим, на работе, - сказала
она, как бы извиняясь.

    - Тебе нужен перекур, - сказал я, а Сизов добавил. - Хочешь
попробовать мою "сигару"?

    Я мягко надавил на ее плечи, и она стала податливо сползать
по мне на свои дрожащие от предощущения колени, но в этот самый
момент из-за двери донесся звон бьющейся посуды, и  она  быстро
опомнилась.

    -  Приходи  после закрытия! - выскочила она из подсобки, на
ходу застегивая блузку.

    - Тьфу, черт! - плюнул я в сердцах.

    Сидеть  в  ресторане,  глядя  на  крутящийся  рядом  объект
вожделения,  к  которому не можешь прикоснуться, было выше моих
сил, и я отправился обратно в купе. "Уже темно,  наверное,  она
спит",  -  тешил я себя надеждой, но напрасно: спали все, кроме
соблазнительной девочки. На  верхних  полках  мирно  посапывали
старушка и еще кто-то, завернутый с головой в одеяло, а девочка
полулежала,  опершись  на подушку, и читала книжку. Я посмотрел
на обложку: "Родителям - о детях: половая  гигиена  девочек"...
Дьявол явно искушал меня в эту ночь!

    -  Это вы у мамы книжку взяли? - дернул меня Сизов за язык.
- Пока она спит...

    - Это не мама, - с готовностью  рассмеялась  девочка,  явно
польщенная  тем,  что  я  называю  ее на "вы", принимая за маму
старушку, которая ей годилась  разве  что  в  бабушки.  Ей  так
нравилось казаться взрослее!

    - А кто?

    -  Это моя учительница музыки, - ответила она, заглядывая с
интересом мне в глаза.

    - На каком инструменте вы  играете?  -  поинтересовался  я,
спрашивая взглядом совсем не то, что вслух.

    -  На  электрооргане, - ответила она не сразу и тоже не то,
точно  мы  говорили   через   переводчика.   -   Мы   едем   на
республиканский конкурс юных исполнителей.

    - И что вы будете исполнять?

    -  Современных  композиторов  и немного Баха, - рассмеялась
она, вроде бы совсем не к месту. - Хотите послушать? Хотите?  =
глаза ее заблестели в полутьме купе.

    -  Прямо  здесь  и  прямо  сейчас? - спросил я, завороженно
изучая  загадочные  переходы  от  резких  очертаний  к  плавным
изгибам в ее юной фигуре, небрежно прикрытой легким халатиком.

    - Да! - смущенно расхохоталась она.

    -  У  вас  есть  орган  на  батарейках? Где вы его прячете?
Покажите...

    - Сейчас увидите, - пообещала она.

    Она извлекла из кармана халатика губную гармошку и села  ко
мне  лицом,  поджав  к  подбородку  плотно  сдвинутые в коленях
ножки, слепящие глаза атласной гладизной.

    - O Gott, du frommer Gott, - объявила она торжественно, как
на концерте, и тут же шутливо перевела, смеясь  глазами.  -  О,
Боже!

    Она  уперлась локтями в коленки и, поднеся ко рту гармошку,
вертикально облизала ее  кончиком  языка,  подготавливая  таким
образом  свой  инструмент.  Я послал ей одобрительный взгляд, и
она начала выдувать  из  себя  музыкальное  обращение  к  Богу,
забавно  раздувая  при  этом ноздри и надувая щеки. Я с великим
трудом сдерживал в себе Сизова, который был  готов  с  урчанием
наброситься  на  нее,  а она тут же почувствовала это и, сделав
вид, что слишком увлеклась игрой (она и правда увлеклась игрой,
но не той!),  стала  медленно  и  плавно,  как  бы  в  забытьи,
раздвигать   свои  атласные  ножки,  с  острожным  любопытством
наблюдая за  моей  реакцией...  К  своему  стыду,  я  оцепенел,
пораженный открывающимся зрелищем: при каждом вдохе выдуваемого
чарующими  звуками  воздуха ее белые трусики раздувались легким
парусом, точно за ними скрывались некие мощные меха...

     Потеряв  остатки  всякого терпения, я протянул руку, чтобы
сорвать с нее этот дразнящий "парус" и  высвободить  ее  "меха"
для  совместного  заключительного  аккорда, и тут вдруг в самый
последний момент  заметил  в  ее  глазах  сверкающий  холодными
льдинками  смех.  "Ты  -  дьявол",  -  сказал я ей тихо, но она
только сдавленно рассмеялась в ответ, бросая в дрожь гудящие  в
гармошке   божественные   ноты.   "Ты   -  дьявол!"  -  коротко
размахнувшись, я врезал ей звонкую оплеуху,  так  что  гармошка
выскочила  из  ее  рук,  а  сама она отлетела в угол, вскрикнув
перекошенным ртом с размазанной вокруг него  густо-алой  губной
помадой.  "Ты  -  дьявол!!!"  - взревел я, догадываясь, что это
вовсе не помада,  а  кровь  невинного  младенца,  которого  она
только  что  сожрала,  искусно  делая вид, что играет на губной
гармошке.

    Я  широко  размахнулся,  чтобы прикончить на месте дрожащую
сатанинскую тварь, но кто-то невидимый прыгнул  по-кошачьи  мне
на  спину  и,  обхватив ногами за пояс, повис на занесенной для
удара руке. Я начал было вертеться, чтобы сбросить со спины эту
мерзость,  но  тут  проснувшаяся  подлая  старуха  протянула  с
верхней полки свою костлявую руку и цепко, по-птичьи, вцепилась
в  мой  скальп  когтистыми  пальцами.  "Сгинь,  нечистая!"  - я
судорожно дернулся, оставив в когтях  старухи  пучок  волос,  и
сбросил-таки со спины мерзкого клеща. Повернувшись, я хотел тут
же брезгливо растоптать его, и увидел, что это... Альбина! "Что
ты  тут  делаешь?!" - заорал я на нее, моментально очнувшись от
наваждения, но и не вполне придя в себя. Альбина  открыла  рот,
чтобы  ответить, но так и не смогла выдавить из себя ни звука и
только мелко затрясла головой от страха  и  волнения,  сидя  на
полу. "Вставай!" - немного остыв к этому моменту, я протянул ей
руку, чтобы помочь подняться, но она шарахнулась от нее, как от
змеи,  и,  отталкиваясь  ногами  от пола, судорожно подползла к
двери... В то же самое время старуха  стала  отчаянно  дубасить
пяткой в перегородку между купе и проходом - какой-то мужчина с
вафельным  полотенцем  через  плечо  отодвинул дверь, и Альбина
вывалилась  наружу.  Перевернувшись  со  спины,  она  пробежала
несколько   шагов   на   четвереньках,   разгоняясь,   а  затем
выпрямилась и понеслась, растрепанная, в конец вагона.

    Я бросился за ней, решив, что  она  обезумела  от  ужаса  и
бежит  в  тамбур, чтобы выпрыгнуть из поезда на полном ходу, и,
видимо, так оно и было, но поезд,  к  счастью,  уже  въехал  на
станцию  и  двигался совсем тихо. Проскочив мимо стоявшей возле
открытой  двери  толстенной  проводницы,Альбина  выпрыгнула  на
перрон  -  я  рванулся  за  ней к дыхнувшему холодом и соляркой
проему, но очнувшаяся проводница  метнулась  мне  навстречу  и,
приняв  удар моего торса массивными буферами грудей, завопила в
самое  ухо:  "На  тот  свет   захотелось?!"   Изловчившись,   я
прошмыгнул  у нее под рукой и спрыгнул с поезда, но приземлился
не совсем удачно и споткнулся о чемодан... Я остро ощутил  свой
бескрылый  полет, но не успел испугаться, как рухнул на асфальт
и вгрызся в него зубами. Чуть не теряя сознания от адской боли,
я тяжело поднялся, подстегиваемый матюками владельца  чемодана,
и побежал, сам теперь не понимая, куда и зачем.

        12. На пороге великих свершений

    Я  не  нашел Альбину ни на перроне, ни в зале ожидания, но,
честно говоря, не сильно расстроился по  этому  поводу,  потому
что до меня очень скоро дошла бессмысленность моих поисков: что
я  ей  могу  сказать?  Что  я ей могу объяснить, если сам почти
ничего не понимаю из того, что  происходит  со  мной  и  вокруг
меня?  Чем я ей могу помочь, если сам чувствую себя марионеткой
в руках какого-то расчетливого высшего существа,  преследующего
с  моей  помощью некую далекую цель, известную лишь ему одному?
Что уж говорить, если это существо даже зубов моих не пожалело:
шмякнуло  мордой  об  асфальт  -  и  будь  здоров...  Мессия  с
разбитыми зубами - где это видано!

    Зайдя в привокзальный туалет, я осторожно разлепил разбитые
губы,  спеченные  засохшей  кровью,  и, умывшись, заставил себя
посмотреть в зеркало,  на  котором  почему-то  было  нарисовано
дерьмом сердечко... От двух передних зубов остались лишь кривые
сколотые  клыки, и я теперь больше походил на вурдалака, нежели
на святого. Как я  теперь  явлюсь  народу,  когда  пробьет  мой
звездный  час?!  Меня  охватило режущее по сердцу отчаяние, и я
остро осознал всем своим естеством, что  в  звездной  программе
произошел  непредвиденный  сбой...  Нет, мне совсем неинтересно
было, что произошло за десятки  и  сотни  тысяч  световых  лет,
отделяющих  меня  от  звезд  зодиакальных  созвездий: какая мне
разница, произошел ли взрыв "сверхновой"  где-нибудь  у  Тельца
или  "черная дыра" засосала у Девы "белого карлика", - главное,
что я в результате  раздробил  себе  зубы,  и  все  полетело  и
посыпалось к чертовой матери!

    Да   и   какой  я,  на  самом  деле,  мессия,  если  смутно
представляю себе, в чем заключается моя "великая миссия"?! Все,
на что я способен - это дешевые "чудеса", например, превращение
воды в вино, как в случае с Грачилой... Хотя, если разобраться,
лучше уж такая невинная спасительная шутка, чем воскрешение  из
гроба  мертвых  с размозженными колуном черепами... Вот если бы
подонок Сизов действительно превратился в святого, это было  бы
настоящим чудом - но нет, не дано!

    С горечью осознав свое полное бессилие, я вспомнил об Алене
как о  единственном  человеке, который, возможно, все еще готов
прийти мне на помощь в трудную минуту... Моя бедная  терпеливая
жена   -   сколько  она  вынесла  от  меня:  измену,  нищету  и
оскорбления, - а теперь еще и это злополучное мессианство!

    Разыскав тут же на  вокзале  телефон-автомат  междугородней
связи,  я не без волнения набрал "родной" домашний номер и чуть
не прослезился, услышав в трубке теплое аленино "алло".

    - Это я, - с трудом выдавил я через спертую от  нахлынувших
чувств гортань.

    -  Ты где? - спросила Алена после долгой паузы, заполненной
сухим потрескиванием соединявшей нас линии.

    - Я в другом городе.

    - В каком?

    - Не знаю, - ответил я, сам вдруг удивляясь  тому,  что  не
ведаю, где нахожусь. - Это недалеко, - поспешил я добавить. - К
утру буду дома.

    -  Да,  приезжай,  -  сказала  она  совсем как-то буднично,
словно я вышел из дома на полчаса за хлебом и теперь  звоню  от
булочной на соседней улице.

    - Дома все в порядке?

    -  Все  плохо, Сережа, - ответила она отрешенно. - Про тебя
появилась статья в маминой газете, пишут, что ты не человек,  а
"пришелец  с  далекой  звезды", а саму маму увезли в больницу =
кормят через зонд. Но это еще не все...

    - А что еще?

    - У меня будет ребенок.

    - Ну вот, а ты говоришь, все плохо! - смущенно засмеялся я.

    - Я хотела сделать аборт, но врач сказал, что все сроки уже
прошли, - сообщила она безразличным тоном,  словно  констатируя
отвлеченный факт.


    - Как аборт?!

    - Не будь дураком, Серж! - неожиданно разозлилась Алена.

    На  другом  конце провода послышались короткие гудки. Конец
связи.

    Повесив трубку, я подбежал к кассе:

    - Когда ближайший рейс до Углова?

    - Утром, - последовал лаконичный ответ.

    - А раньше нет?

    - Да вы не волнуйтесь, - успокоила меня кассирша, - билетов
все равно нет.

    - Проклятье! - процедил я сквозь зубы в досаде.  -  У  меня
там жена, понимаете... мне срочно нужно.

    Глаза  в окошке сверкнули интересом: видно, не часто в наше
время встречаются подвыпившие  и  с  разукрашенной  физиономией
мужья, рвущиеся к женам.

    - Если действительно очень нужно, в час ночи уходит автобус
с автовокзала,  - сжалилась девушка в окошке. - Может, повезет,
так возьмете билет из  брони,  за  полчаса  распродают,  только
нужно очередь заранее занять.

    -  Спасибо! - я готов был расцеловать ее, но голова явно не
пролезала в окошко. - А где этот автовокзал?

    Оказалось, нужно пройти всего три  улицы,  и  я,  не  теряя
времени  -  надо  заранее  занять очередь! - направился широким
шагом  на  автовокзал.  Однако  я  еще  не  пересек   слякотную
привокзальную  площадь,  когда  чуть  впереди меня остановилась
"Волга" цвета  белой  ночи,  и  из  приоткрытой  задней  дверцы
показалась крупная мужская голова:

    - Вас подвезти?

    -  Нет,  мне  рядом,  - на ходу ответил я, подумав, что это
"левый частник" зазывает пассажира.

    Но вслед за крупной головой нарисовался квадратный торс,  и
его  жизнерадостный  обладатель  почти  весело пригласил сочным
голосом, выходя из машины:

    - Садитесь, Сизов. Нам с вами в одну сторону. По пути.

    Я заглянул в освещенный салон автомобиля: в нем сидели,  не
считая  водителя, еще двое таких же крепких молодцов, - один на
переднем сидении и один на заднем. "Сопротивление  бесполезно",
-вспомнилась  мне  расхожая  фраза  из  детективных  романов. Я
пролез на середину заднего сидения,придвинувшись  к  неподвижно
скучавшему   мордастому   "попутчику",   а   пригласивший  меня
"жизнерадостно-квадратный" привалился ко мне с другого края  и,
захлопнув дверцу, опустил защелку. Мы поехали.

    -  А  ордер на арест у вас есть? - вспохватился я, с тоской
провожая глазами проплывающую мимо стеклянную коробку с горящей
надписью "Автовокзал".

    - Кто вам сказал, что вас а-рестовали? - коротко зевнул, не
поворачивая головы, седой мужчина рядом с водителем.

    - В таком случае, куда вы меня  везете?  -  спросил  я  как
можно  спокойнее,  физически  ощущая  на  себе тяжелое давление
неизвестности.

    - В Углов, - дернул плечами  седой,  будто  я  спрашивал  о
чем-то совершенно очевидном.

    - Зачем?

    Демонстративно   игнорируя   мой   вопрос,   седой  включил
автомобильный приемник и покрутил ручку настройки.

    - ... ожидаются снегопады, по области - дожди с грозами,  =
бодро известила дикторша.

    - С грозами! - поднял вверх указательный палец седой.

    Трое  остальных засмеялись, будто в ответ на удачную шутку.
"Дебилы!" - обругал я их, но не вслух, а про себя.

    - ...ветер умеренный, западный, - как ни в  чем  ни  бывало
продолжала дикторша - ей-то что!

    Я набрал в легкие побольше воздуху и закричал:

    - Я требую остановить машину!

    -  ... от минус трех до плюс одного! - ударил по ушам вопль
дикторши, так что динамики задребезжали.

    - Что вы сказали? - вежливо  переспросил  седой,  увертывая
звук.

    -  Остановите машину, - потребовал я, не слыша собственного
голоса.

    - А теперь - концерт по заявкам радиослушателей! - взревела
дикторша.

    - Что вы сказали? - вежливо переспросил седой.

    Продолжать "разговор" было бесполезно, и я замолчал,  решив
экономить силы, которые мне, судя по всему, скоро понадобятся.

    Часа  через три мы свернули с шоссе на темную лесную дорогу
и еще через 20  минут  подъехали  к  добротной  зимней  даче  =
двухэтажному кирпичному дому за высоким сплошным забором.

    - Где мы? - спросил я, когда машина въехала через ворота во
двор.

    - В лесу, - ответил седой безо всякой интонации в голосе, в
первый  раз  поворачивая  ко  мне свое мясисто-костистое лицо с
подвижными глазами-буравчиками. - Выходите.

    Я вышел. Седой завел меня в дом,  мы  прошли  через  богато
обставленный  холл  с  камином  и  распятьями медвежьих шкур на
стенах и поднялись по витой  лестнице  на  второй  этаж.  Здесь
седой подвел меня к одной из дверей и почтительно постучал... В
эту  минуту он сильно напоминал учителя, приведшего к директору
школы провинившегося ученика. За дверью не  отвечали,  и  седой
впал  в  тягостное  раздумье:  постучать еще раз или подождать?
"Интересно, кто этот внушающий трепет подчиненным "директор"? =
спросил я себя и сам себе ответил. -  Занзибаров.  Да,  конечно
же,  это Занзибаров, как я раньше не догадался!" Наконец, седой
решился постучать еще раз,  и  тогда  из-за  двери  еле  слышно
донеслось:   "Войдите".   Мне   показалось,   что   это   голос
Занзибарова, но когда мы вошли, я увидел, что в высоком кожаном
кресле  за  широким  письменным  столом  сидит  совсем   другой
человек:  лет  пятидесяти, но моложавый и подтянутый, аккуратно
причесанный на пробор и с тонкими чертами лица,  среди  которых
особо  выделялся рот - он, пожалуй, был слишком тонким и ярким,
ипоэтому казалось, что его обладатель вот-вот не то укусит,  не
то поцелует своего собеседника. "Спасибо, Юрий Палыч", - сказал
он  седому.  Седой  тотчас бесшумно удалился, а хозяин кабинета
приветливо улыбнулся мне, загибая  резко  вверх  уголки  своего
замечательного рта, и сказал, как долгожданному гостю:

    - Наконец-то вы прибыли!

    - Простите, но я вас не знаю, - холодно ответил я.

    Он смущенно поморгал, будто впервые встретил такого чудака,
который его не знает, и сказал:

    - Зовите меня Иван Иванычем.

    -  Очень  приятно.  Зовите меня Петром Петровичем, - в такт
ему представился я.

    - Хорошо, Петр Петрович... Он же Сергей Сизов, он же Серый,
он же Угловский мессия, он же Умка, он  же  Зоровавель,  он  же
Зоро, он же - Джакомо Казанова, - перечислил Иван Иваныч, кивая
головой  при  каждом  новом  имени,  а  последнее особо выделил
размашистым кивком, давая понять, что ему известно про меня  не
только все, но и чуть-чуть больше...

    - Вы следили за мной? - в лоб спросил я.

    - Я?! - рассмеялся Иван Иваныч. - Я - нет!

    - Что вы от меня хотите? - опять напрямую спросил я.

    Иван  Иваныч  моментально сделал серьезное лицо, показывая,
что шутки кончены, и строго сказал назидательным тоном:

    - Я хочу, чтобы вы перестали пьянствовать, превращая воду в
водку, и прекратили соблазнять малолетних восторженных девочек,
покоряя их сердца дешевыми чудесами. Вас ждут большие дела, мой
дорогой Зоровавель, а вы размениваете свой звездный миллион  на
жалкие  гроши!  Я  не собираюсь читать вам лекцию о положении в
стране - вы и сами прекрасно все знаете. Россия стоит на  грани
катастрофы: экономика развалена до основания, людям элементарно
нечего   есть,   нравственность   упала   до  нуля  под  грузом
порнографии,  выдаваемой  за  либерализацию   культуры,   -   а
парализованное  центральное правительство, подобно первобытному
шаману,   врачует   страну    бесконечными    заклинаниями    о
необратимости процессов перестройки и демократизации.

    -  В  чем  же  спасение?  -  осторожно  поинтересовался  я,
чувствуя какой-то подвох.

    - В наведении порядка на местах собственными  силами,  -  с
готовностью  ответил  Иван  Иваныч.  -  Если  не  мы  - то кто?
Одряхлевшая  КПСС?  Мечтающий  прибрать  нас  к  рукам   Запад?
Упражняющийся в словоблудии и краснобайстве парламент?

    - А "мы" - это кто? Мы с вами? - горько усмехнулся я.

    -  Да, и не только мы, - невозмутимо ответил Иван Иваныч. =
Вы знаете, что такое КМС?

    - Кандидат в мастера спорта?

    - КМС - это Комитет местного спасения, - расшифровал он, не
реагируя на мою иронию.  -  Это  -орган,  объединяющий  в  себе
лучших   представителей   своей  Малой  Родины,  ее  честных  и
деятельных патриотов. Пока не поздно, наш комитет должен  взять
в  свои руки всю полноту районной власти. Демократия хороша для
высокоразвитых, благоустроенных, так сказать, государств, а для
спасения падающей в пропасть страны нужна диктатура, ибо только
решительными  действиями,  без  демократических   сусальностей,
можно остановить это падение.

    -  Вы  полагаете,  можно спастись в рамках отдельно взятого
района, когда вся огромная страна падает в пропасть? -  Покачал
я головой.

    -  Наш  комитет  -  это  только  начало, - не смутился Иван
Иваныч. - Главное - подать пример, а затем, я уверен,  подобные
комитеты  станут  образовываться  по всей стране, от Находки до
Бреста, и вот тогда наступит черед  создания  общенационального
комитета спасения. Это будет подлинноедвижение снизу!

    "Нечто  подобное  я  где-то  уже слышал, - задумался я... и
вспомнил. - Занзибаров!"

    - Скажите, Занзибаров тоже входит в этот комитет? - спросил
я.

    - Занзибаров покончил жизнь самоубийством, -  ответил  Иван
Иваныч, скорбно поджав губы.

    - Как? - вылетело у меня от неожиданности.

    - Повесился, - коротко ответил он.

    Это  известие  потрясло  меня. Я попытался представить, как
лучезарный  Занзибаров,  из   всех   пор   которого   струилась
заразительная  жизненная  энергия,  натирает  бельевую  веревку
куском хозяйственного мыла, разящим животным жиром... Нет, я не
мог представить себе этого! Да, с этими КМС-овцами шутки плохи,
если уж они переломили хребет такому зубру, как  Занзибаров  (я
ни на йоту не сомневался, что дело не обошлось без их участия).
Интересно  только,  чем  он  им  не угодил? Может, тем, что был
против пролития крови?

    - Вы, наверное, полагаете,  что  одряхлевшие  коммунисты  и
"краснобаи"  из парламента добровольно сдадут власть? - задал я
вопрос с дальним прицелом.

    - Борьба за власть неизбежна, -  согласился  со  мной  Иван
Иваныч, - но мы не хотим, чтобы в этой борьбе были человеческие
жертвы, поэтому мы и призываем вас на нашу сторону.

    - Не совсем понимаю, - отозвался я.

    -   Народ   успел   разувериться   во   всяческих  партиях,
организациях и движениях. Последняя его надежда - на небо.  Вас
еще не видели в лицо, но уже слагают о вас легенды, описывают в
газетах ваши подвиги - не беспокойтесь, не реальные, - успокоил
он  меня,  -  у вас уже появились последователи, и вашим именем
расписаны все стены домов в Углове.  Всс,  что  вы  ни  скажете
народу,  будет им воспринято как великое откровение, потому что
ваши слова упадут в благодатную почву...

    "Уж не приложил ли свою руку КМС к культивации этой почвы?"
- подумалось мне.

    - Если выступлю я,  -  продолжил  Иван  Иваныч,  -  то  это
приведет  лишь  к расколу населения на враждебные лагеря, часть
будет "за", часть - "против", и о последствиях  такого  раскола
можно  лишь  догадываться. Но если выступите вы, за вами пойдет
подавляющая часть народа, верьте мне.  Каждый  отдельно  взятый
человек  относится к пророкам и мессиям с долей скептицизма, но
у толпы - своя психология, ей нужен вожак, нужен лидер, за идеи
которого и умереть не страшно... Но до этого, надеюсь, дело  не
дойдет, - поспешил он поправиться.

    -  Скажите  честно,  -  попросил я, - вы считаете, что я на
самом деле мессия?

    - Если честно, то меня это не интересует, мой дорогой, - не
замедлил с ответом Иван Иваныч. - Но, по-моему, мессия узнается
по своим делам. Если вы действительно выступите перед народом с
обращением, то вы на самом деле станете мессией!

    - Что же я должен сказать в этом обращении?

    - Все, что угодно, но в конце  не  забудьте  добавить,  что
впредь     деятельность     всех    партий,    включая    КПСС,
приостанавливается,  парламент  распускается   и   вся   власть
переходит к КМС. Всего три пункта. Очень просто.

    - А если я откажусь?

    -   Давайте   говорить  прямо,  -  улыбнулся,  сгибая  губы
подковкой, Иван Иваныч. - На карту поставлено многое, и даже не
наши с вами судьбы и не судьба  Угловского  района,  а  гораздо
шире...  Здесь  уже не до шуток. Я не хочу вас запугивать и тем
более шантажировать, но давайте разберем два варианта.  Вариант
А: вы выступаете с обращением к народу, становитесь, тем самым,
полноправным  мессией,  и  вам  прощаются все ваши человеческие
грехи. Вариант Б: вы  отказываетесь  выступать,  доказывая  тем
самым   лишь   свою   мессианскую   "профнепригодность",   и  с
васспрашивают  как  с  обычного  простого  смертного,  по  всей
строгости закона. А преступления за вами числятся тяжелые...

    -  Тяжелые? - невольно переспросил я, будто и впрямь только
что узнал о своих преступлениях.

    - Попытка изнасилования в поезде  малолетней  Прохоровой  =
это  раз,  -  посмотрел он на меня в упор. - Покушение на жизнь
гражданина Стрельникова - это два.

    - Покушение?! - я чуть  было  не  подпрыгнул  на  стуле  от
радости, узнав, что тот самый паренек жив.

    -  Рано  радуетесь,  -  вытянул  губы  в  прямую линию Иван
Иваныч, сообразив, что допустил тактическую ошибку. - Он, между
прочим,  до  сих  пор  лежит  в  реанимации  в  бессознательном
состоянии,  и  если  он умрет.. а он ведь может умереть, не так
ли? - Иван Иваныч с трудом подавил в  себе  улыбку,  торжествуя
блистательное  исправление  ошибки.  -  Так  вот, если он вдруг
умрет,  вас  будут  судить  за  умышленное  убийство,  а   это,
извините, пахнет высшей мерой наказания.

    При  последних словах Иван Иваныч все же не смог сдержать в
себе легкой улыбки, и во мне возникло  жгучее  желание  вмазать
"крюком  с  правой"  по  его  ярко-замечательным  губам,  чтобы
сложить их в горестную трубочку под правым ухом.

    - Я подумаю, - процедил я сквозь зубы, поднимаясь со стула.

    -  Только  думайте,  пожалуйста,  быстрее,  -  совсем   уже
рассмеялся  Иван  Иваныч.  -  На 12 часов дня в городе назначен
митинг, и я очень надеюсь, что вы на нем выступите.

     Пожелав  мне  "спокойной ночи и приятных сновидений", Иван
Иваныч кликнул караулившего под дверью седого, и тот отвел меня
в  небольшую  комнату  на  том  же втором этаже, всю обстановку
которой составляли кровать  и  тумбочка.  Седой,  не  прощаясь,
вышел, и с другой стороны двери клацнул ключ в замке. Я остался
один взаперти. Что делать? Бежать?  Да,  бежать,  и  как  можно
скорее!  Я  распахнул  окно  и,  глотнув  освежающей  прохлады,
выглянул   во   двор:   внизу   выгуливал   поджарую    овчарку
слоноподобный охранник, кажется, один из тех, с которыми я ехал
в  машине.  Обернувшись  на   шум   раскрытого   окна,   собака
предупреждающе    зарычала,   а   охранник   и   не   дернулся,
демонстративно проигнорировав мои тщетные поползновения. Пути к
отступлению  отрезаны!  Что  делать???  Закрыв  окно, я еще раз
внимательно осмотрел комнату  и  увидел  другую  дверь,  помимо
входной.  Неужели,  черный  ход?!  Но  нет, моя наивная надежда
тотчас лопнула: за  этой  второй  дверью  оказался  совмещенный
санузел. Таким образом, я зашел в тупик и решил сначала принять
горячую ванную, а уж потом - кардинальное решение. Налив  воды,
я   погрузился   в   нее  по  самый  подбородок  и  пустился  в
размышления.

    "Да-а, - сказал я себе, - эти КМС-овцы -  совсем  не  овцы,
они,  похоже,  ребята  не  промах.  Им нужен мифический мессия,
чтобы загрести жар его руками, а в случае провала  своей  затеи
-свалить  на него всю ответственность. "Мессия? Какой мессия? =
сделают они удивленные лица. -Говорил от нашего имени? Нет,  мы
его  не  уполномочивали. Должно быть, это какой-то сумасшедший,
страдающий манией величия. А может, и авантюрист  с  преступным
прошлым..."  Свалить все на "самозванца" - как это выгодно... и
гнусно! Нет, они не дураки, и не случайно  начали  обрабатывать
меня  чуть  ли  не  в последнюю минуту: никто не должен знать о
нашей связи. И, в то же время,  такие  люди  любят  действовать
наверняка, поэтому они не оставили за мной свободы выбора: если
я  откажусь,  они  сделают  свое  дело  сами, хотя и с меньшими
шансами  на  успех  и  с  большими  жертвами,   а   меня,   как
неудавшегося  мессию,  отдадут под суд за убийство (паренек при
таком развитии событий не выживет -  это  ясно),  и  тогда  мне
грозит  расстрел.  Обычно  за  такие  преступления, совершенные
впервые, дают, по-моему, от 10 до 15 лет, но  тут,  опять-таки,
случай   не  совсем  обычный,  ведь  имнужно  убрать  свидетеля
заговора, и это  будет  не  трудно  сделать,  обладая  властью.
Высшая  мера  наказания...  "Высшая!" Это слово как-то особенно
мерзко  звучит  в  сочетании  с  двумя  другими,  будто  кто-то
глумится над обреченным на смерть человеком. Преступника ставят
к  обшарпанной  пулями  стене,  зачитывают простуженным голосом
приговор, целятся в него  мутным  с  похмелья  глазом,  дергают
спусковой  крючок...  И  все  это называется высшей мерой! Я не
хочу такой высшей меры!" - чуть не закричал  я  вслух,  холодея
сердцем в горячей воде.

    "Что   же   делать?"   -  спросил  я  себя  опять,  немного
успокоившись.    Сердце    мое    постепенно    оттаивало    от
смертно-ледяного  холода,  и  я с удовольствием прислушивался к
его громкому и упругому биению. "Может, все-таки принести  себя
в жертву? - пустил я его в галоп. - Нет, не годится, - поспешил
я  осадить  его, - ведь своим отказом от сотрудничества с КМС я
окончательно добью несчастного паренька... Что же делать???"  И
тут  мне  будто  шепнула  вода  из неплотно закрученного крана:
"Топис-с-сь..." Сердце мое тут же встало на  дыбы,  но  я  лишь
больно  хлестнул  его:  "Это выход!" Я торопился, чтобы не дать
себе  времени  опомниться,   но   мозг   мой   работал   четко:
перво-наперво  я  крепко свел пальцы в замок за спиной, дабы не
цепляться инстинктивно за край ванны, затем  я  резко  и  шумно
выдохнул  весь  воздух  из  легких  и с открытым ртом скользнул
ягодицами  по  дну  ванны,  высоко  поднимая  ноги...  В  горло
обжигающе хлынула горячая вода, и я почувствовал, как мой живот
тяжело  надувается,  будто  залитый  водой воздушный шарик... В
следующую  секунду  я  ощутил  в  груди   удушающий   спазм   и
инстинктивно  потянул  в себя ртом, и новый поток воды ворвался
теперь уже в легкие. В ужасе забыв о своих планах, я  судорожно
засучил ногами, одновременно пытаясь разжать руки, но ничего не
получилось:  пальцы  были  придавлены  спиной...  Изо рта моего
безобразно вышел большой неровный пузырь с колышущимися  краями
-вытесненные  водой  из  легких  последние остатки кислорода...
"Это конец", - булькнула вода надо мной, и колышущийся  за  ней
белый  потолок  стал  быстро  темнеть,  покрываясь рябью черных
точек...

...............................................................
...............................................................
...............................................................


    Ощущение смерти. Его невозможно передать, потому что  не  с
чем  сравнить.  Полная пустота... С чем можно сравнить пустоту?
Но это даже и не сама Полная Пустота, а только ее предощущение,
некая нейтральная зона, отделяющая одну реальность от другой...

    Как долго я пребывал в этой пустоте?  Может,  мгновение,  а
может,  и  целую  вечность,  ведь там нет времени... Но вот эта
необъятная   пустота   начала    сокращаться,    сжиматься    и
конденсироваться, и из "ничего" чудесным и необъяснимым образом
получилось  "нечто",  некая  оболочка  пустоты  или  даже некий
символ оболочки пустоты, и я почувствовал мягкий толчок  вверх,
а  в  следующий  момент  неожиданно прозрел, приятно удивившись
тому, что  продолжаю  существовать,  несмотря  на  то,  что  не
чувствую  своего тела. Прозрев, я обнаружил, что окружающий мир
изменился в моем восприятии, став более объемным и завершенным,
и  объяснялось  это  очень  просто:   я   теперь   мог   видеть
одновременно  все  вокруг себя, то есть одновременно все четыре
стены, пол и потолок ванной комнаты, посередине которой я висел
в воздухе.

    Внизу   прямо   под   собой   я   увидел   нечто   особенно
отвратительное  и гадкое - голое тело с раскрытым по-рыбьи ртом
и  выпученными  красными   глазами...   Но   самое   неприятное
заключалось в том, что это жалкое тело показалось мне знакомым,
и  я  не  без  брезгливого  удивления догадался, что вижу перед
собой свою телесную оболочку, свой опустевший кокон.

    Оставив эту мерзость разлагаться в воде - чем  быстрее  это
произойдет, тем лучше! - я легко пролетел через крышу, не задев
ни одного ее атома, и очутился на просторе. Внизу, перед домом,
все   так  же  невозмутимо  прогуливался  охранник  с  собакой.
"Счастливо оставаться!" -крикнул я им, взмывая резко вверх,  но
даже  чуткая собака и ухом не повела... А я поднимался все выше
и выше и летел все быстрее и быстрее, и уже звезды превращались
в светящиеся прямые линии, а скорость все нарастала!

    Когда скорость превысила какой-то предел, само пространство
свернулось вокруг меня в бескрайний  темный  тоннель,  в  конце
которого  забрезжил  яркий,  но не слепящий белый свет, манящий
своим мягким ласковым сиянием.  Свет  становился  все  ближе  и
ближе,  и  его  искрящиеся потоки все плотнее и плотнее овевали
меня,  и  при  соприкосновении  с  ними  я  слышал  чарующие  и
торжественные  звуки,  будто  ангелы трубили в фанфары... И вот
настал тот долгожданный момент, когда я  полностью  окунулся  в
этот уютный светящийся мир, и уже не стало никакого движения, а
были лишь покой и радость.

    Навстречу  мне  вышел  искрящийся  любовью  Занзибаров, и я
тотчас понял, что это уже не тот Занзибаров, которого я знал на
Земле, а "Занзибаров" в кавычках, как бы актер, игравший прежде
роль земного Занзибарова, и  мы  тепло  обнялись  с  ним,  как,
должно  быть, обнимаются после удачной премьеры друзья-артисты,
представлявшие на сцене заклятых врагов. "Пошли, -  сказал  мне
"Занзибаров", - я отведу тебя к Нему". Мне сразу же стало ясно,
что  Он  -  это Он, и я с готовностью пошел за Занзибаровым, не
задавая ненужных вопросов. И я увидел Его... Он  был  в  белых,
сотканных  из  света,  просторных одеждах, и лик Его был озарен
всепрощающей родительской любовью.

    - Зачем ты так рано пришел сюда? - спросил  Он  строго,  но
без упрека.

    - Мой человеческий ум слаб, - признался я. - Я не знал, как
поступить, и решил, что это лучший выход.

    -  Это  последний выход, и потому не лучший, - сказал Он. =
Ты должен вернуться обратно.

    - Я не хочу возвращаться,  -  возразил  я.  -  Там  ложь  и
разврат,  жестокость  и  грязь...  Я  не  в силах исправить мир
людей, и только сам погрязаю в грехе.  И  потом...  я  не  хочу
снова умирать!

    - Ты должен вернуться, чтобы завершить свою миссию, - мягко
настаивал Он.

    -  Но я не могу понять, в чем она заключается... Скажи мне!
- взмолился я.

    - Я не могу тебе сказать, пока ты ее не выполнишь, а  после
ты  и  сам узнаешь, - ласково, как ребенку, улыбнулся Он мне. =
Ты должен сам понять. А теперь  тебе  надо  идти  -  ты  должен
торопиться!

    Он  подал  знак  "Занзибарову",  и  тот  вывел  меня  через
открывшийся в  световом  полотне  проем  в  полутемный  длинный
коридор,  освещавшийся  за счет света, который пробивался через
щели из-за множества дверей.  Ближайшая  дверь,  сделанная,  на
вид,  из  толстого  листа  прочной  стали,  сильно выгибалась и
дрожала, готовая вот-вот сорваться с петель, а  за  ней  гудел,
беснуясь,  мощнейший  световой  ураган, выбивающийся из-под нее
ослепляющим сквозняком, и свет тот внушал  таинственный  страх,
который  мучительно хотелось преодолеть, чтобы узнать Последнюю
Великую Тайну или даже  Великую  Последнюю...  Завороженный,  я
метнулся  к  этой  двери,  но  "Занзибаров" ловко поймал меня и
оттащил, и я вдруг почувствовал облегчение, будто  вырвался  из
смертельной  западни...  "Нужно искать дверь, за которой меньше
всего света", - сказал знающий "Занзибаров".

    Мы пробежали вдоль целого ряда интенсивно светящихся дверей
и распахнули белую  легкую  дверцу,  из-под  которой  струилось
тихим  ручейком  ровное  голубоватое  свечение...  Нашему взору
предстала залитая каким-то  неестественным  светом,  бледным  и
ярким  одновременно,  огромная  комната  без  стен и потолка, в
которой стоял просторный стол, а вокруг стола - прозрачные люди
в зеленых халатах и белых марлевых  повязках.  Я  отшатнулся  в
испуге, и, осторожно закрыв дверь, мы помчались дальше, пока не
остановились  у  массивной  резной двери, под которой трепетала
золотистая полоска света. Мы потихоньку просунули головы в  эту
тяжело  отворившуюся  дверь, и увидели необъятных размеров зал,
слабо освещенный дрожащим светом канделябров. Высокие стенызала
были  завешаны  причудливыми  гобеленами  мягких  тонов,  а  по
украшенному паркетной мозаикой полу передвигались в неспешном и
плавном  танце  под клавесинную музыку маленькие и странные, но
симпатичные   существа:   пухленькие,   с   круглыми   детскими
мордашками и слюдяными крылышками, как у стрекоз.

    -  Пошли  дальше!  -  сказал я "Занзибарову", убирая голову
обратно за дверь.

    - Дальше идти нет времени, - ответил он.  -  Давай  пройдем
через  зал  вон  к  той двери, - он показал на маленькую, точно
потайную, дверцу в боковой стене зала.

    - А если там западня? - усомнился я.

    - Придется рискнуть.

    "Занзибаров" первым вошел в зал, увлекая меня за собой.  Не
успели  мы  пройти  и нескольких шагов, как маленькие подвижные
существа вовлекли нас в свой  танец  и  закружили  в  хороводе.
Свечи разгорались все сильней, музыка становилась все громче, а
мы  с  "Занзибаровым"  все  энергичнее  выделывали замысловатые
па... И тут я с ужасом  почувствовал,  как  у  меня  за  спиной
отрастают  аккуратные  крылышки,  а  сам  я, помимо своей воли,
время от времени  вспархиваю  к  потолку,  чтобы  выкупаться  в
плотном    ярко-золотистом    свете.    Я    отыскал   взглядом
"Занзибарова": его голова, руки и ноги стали совсем крошечными,
и   он   напоминал   теперь   в   своем   увлеченном   порхании
отвратительно-красивую  крылатую  личинку.  Я с трудом выдернул
его из этого заразительного хоровода и протащил,  упирающегося,
к  заветной дверце. Забыв обо всех предосторожностях, я настежь
распахнул  дверцу  и,  ввалившись  вместе  с  "Занзибаровым"  в
открывшийся сумрачный проем, плотно захлопнул ее с облегчением.

    -  Ты  что, сдурел? - спросил я только теперь опомнившегося
"Занзибарова".

    - Извини, увлекся, - вздохнул  он,  обрывая  с  моей  спины
ломкие крылышки.

    Придя  в  себя,  мы  огляделись  и увидели, что находимся в
совсем темном коридорчике, в  котором  была  видна  всего  одна
дверь,  кроме  той, через которую мы вошли. Растворив со ржавым
скрипом эту кованую  железом  дверь,  мы  очутились  на  пороге
клетушки  с каменными стенами и крохотным окошком под потолком,
через которое мягко пробивался пыльный сноп  вечернего  солнца,
окрашивая  грубые шершавые стены в нежный латунный цвет. "Давай
останемся здесь, - предложил я  "Занзибарову".  -  Тут  тихо  и
уютно,  да  и  свет  совсем  не  яркий".  В  ответ "Занзибаров"
выразительно постучал пальцем по виску: дурак,  это  же  камера
смертника!  Меня передернуло, и я поспешно захлопнул дверь этой
ловушки, оставшись в полной темноте. "Занзибаров!" - позвал  я,
ничего  не видя перед собой. Никто не ответил. Я пошарил руками
в темной пустоте и нащупал мягкую,  будто  обшитую  дерматином,
дверь.  Не  теряя  времени  на  раздумья, откуда она взялась, я
толкнул ее  ногой  и  попал  из  полной  темноты  в  абсолютную
черноту.  Мне  стало  страшно, и это был уже не тот возвышенный
страх, который я испытал перед первой ослепительно-таинственной
дверью, а самый обычный животный ужас, ложащийся тяжелым грузом
на сердце и провоцирующий предательское бурчание в желудке...

    "Нет, не может быть, чтобы была абсолютная темнота,  потому
что  нет  ничего абсолютного", -я стал отчаянно всматриваться в
черноту объявшей меня пустоты, и чем дольше и дальше  я  в  нее
всматривался,  тем больше она давила на меня, и я почувствовал,
что это  уже  не  сама  пустота,  а  некий  ее  густой  тяжелый
концентрат  вязко  пропитывает  все мое сознание. В этом черном
концентрате, как в тяжело кипящей смоле,  стали  образовываться
моментальные  прорывы  с  безобразными рваными краями, и сквозь
эти  прорывы,  как  через  мутное  стекло,  я  увидел  полукруг
сведенных  макушками  человеческих  голов.  В  то  же  время  я
неприятно ощутил свое ноющее тело  и  обнаружил,  что  лежу  на
чем-то жестком и колком с закрытыми глазами... Разлепив веки, я
увидел  все  те  же  головы склонившихся надо мной людей. Сам я
лежал совершенно голый на мокром и колючемсинтетическом ковре и
дрожал от холода.

    - Закутайся,  водолаз!  -  бросил  мне  седой  сдернутое  с
кровати одеяло.

    - М-м-мерси, - простучал я зубами.

    - Насилу откачали, - буднично сказал он, закуривая.

    -  Юрий  Палыч,  принесите  коньяку,  -  попросил  его Иван
Иваныч.

    Кивнув на дверь двум своим подручным, седой вместе  с  ними
вышел,   чтобы   всего  через  полминуты  вернуться  с  пузатым
"Наполеоном" и тонкими ломтиками лимона на подносе.

    - Выпейте с нами, - сказал ему Иван Иваныч, имея ввиду  "вы
заслужили".

    Мы  молча  опрокинули  по  стопке, и седой почтительно, как
сценический лакей, удалился.

    - Не ожидал я от вас таких фокусов,  -  пожурил  меня  Иван
Иваныч,  отправляя  в  рот  лимонный  ломтик вместе с коркой. =
Жуйте цедру - это полезно.

    - Какие "фокусы"?! - невольно скривился я, глядя на него. =
Просто заснул и случайно захлебнулся... А вы как узнали?

    - Скажите спасибо Юрь-Палычу  -  он  все  про  всех  знает.
Удивительный  дар  у  человека.  -  Иван  Иваныч мелко пожевал,
тщательно размельчая цедру,  а  затем  спросил,  как  бы  между
прочим. - Вы Занзибарова хорошо знали?

    - Спросите у Юрь-Палыча, - усмехнулся я.

    - А все же? - не отставал Иван Иваныч.

    Я  внимательно посмотрел на него. Мне стало ясно, что перед
тем, как очнуться, я сквозь бред звал Занзибарова, а это слышал
Иван Иваныч, и теперь его преследует шальная для атеиста мысль:
уж не встретил ли я на том свете покойного президента  ВТЭКа  и
не рассказал ли он мне чего-то такого...

    -  Что  вы  себе  вообразили?  -  глянул  я на него в упор,
покрепче закутываясь в одеяло.

    - Я?! - слегка смутился Иван Иваныч. - Я - ничего. А вы?

    - Я - тем более, - опрокинул я вторую стопку. - И вообще, я
хочу спать.

    - Да, да, ложитесь, - поднялся Иван Иваныч. - Вам предстоит
нелегкий день, так что высыпайтесь хорошенько. Спокойной ночи и
приятных сновидений!

    - Спасибо, вы мне это уже однажды пожелали, - усмехнулся я,
укладываясь на кровать.

    Я  сразу  провалился  в  бессвязный  сон,  в  котором  меня
безотрывно  преследовало  ощущение  чего-то липкого и тягучего.
Несколько раз за ночь мне удавалось вырваться  из  плотно-тугой
паутины  сна, и, открыв глаза, я тупо пялился в темноту, словно
искал в ней что-то осмысленное, но это длилось  недолго:  через
несколько   минут   накопившаяся  за  сутки  усталость  тяжелым
бетонным раствором шлепалась мне  на  веки,  вновь  замуровывая
лицо  и  все  тело в тесный саркофаг отключившегося сознания...
Лишь когда  забрезжил  рассвет,  мне  удалось  заснуть  крепким
спокойным  сном,  но он был до обидного коротким: не успел я им
как следует насладиться, а меня уже растолкали.

    - Вставайте, Сизов,  -  раздался  надо  мной  обеспокоенный
голос Иван Иваныча.

    - Что случилось? - хмуро спросил я, морщась от пульсирующей
в черепной коробке боли.

    -  Ничего,  кроме  сильной  оттепели,  -  ответил  он, явно
раздраженный этим неподконтрольным явлением природы.  -  Дороги
развезло, неизвестно, доберемся ли к началу.

    -  Вызывайте  вертолет!  -  предложил я с издевкой, радуясь
надежде на отсрочку своих "великих дел".

    -  Бросьте  валять  дурака!  -  разозлился   Иван   Иваныч,
вытягивая  губы  в  строгую  прямую линию. В этот момент он мне
чем-то напомнил мою, точнее сизовскую, тещу.

    - Не кричите, у меня и так башка разламывается, -  застонал
я, как от пытки.

    - Выпейте коньяку, - посоветовал он. - Полегчает.

    - Я не пью по утрам.

    - Тогда вот это, - он порылся в карманах пиджака и протянул
мне анальгин.  - Сейчас Юрь-Палыч принесет завтрак - быстро его
поглощайте и одевайтесь - выезжаем немедленно!

    - Слушайте, кто здесь мессия,  вы  или  я?!  -  полувсерьез
рассердился я, осмелев от ощущения, что мне уже нечего терять.

    -  Вы,  вы,  -  тихо  подтвердил  он,  не скрывая холодного
пренебрежения в голосе.

    - Тогда какого хера вы мной командуете!

    Я резко вскочил с  кровати,  и  одеяло  спрыгнуло  с  моего
голого   тела...   Иван  Иваныч  машинально  посмотрел  на  мой
приподнятый со сна фаллос и одобрительно покивал головой.

    - Теперь я вижу, что вы главнее, - его  губы  изогнулись  в
масляной улыбке.

    Я харкнул в его масляную рожу, но промахнулся... Он побелел
и дернул  назад правым плечом, явно готовясь ударить меня, но в
этот момент в дверь постучали, и на пороге появился Юрь-Палыч с
ароматно дымящимся подносом.

    - После, - тихо сказал Иван Иваныч как бы  самому  себе,  а
округлившиеся  глаза  его добавили: вот только сделаешь, что от
тебя требуется, тогда узнаешь, сколько стоят твои потроха.

    Сразу после завтрака мы погрузились  в  вороную  "Волгу"  и
поехали... точнее, поплыли, потому что вода доходила местами до
самого  бампера, и машину спасало только то, что дорога была не
обычной для таких мест, а  асфальтированной.  За  рулем  теперь
сидел   Юрь-Палыч   -   лицо   его   выражало  крайнюю  степень
сосредоточенности, но, присмотревшись, можно было заметить, что
он сосредоточенно дремлет: вся  эта  авантюра  была  для  него,
очевидно,  не  более чем рутиной. Рядом с ним надменно хмурился
Иван Иваныч, который очевидно, все еще переживал мой плевок,  а
я  жался  на  заднем  сидении  меж  двух вчерашних бугаев - они
поминутно  молча  соскакивали   в   воду,   чтобы   подтолкнуть
забуксовавшую  в  снежной  слякоти машину, и тогда я чувствовал
затылком, как они матерятся сквозь  зубы.  Машина  беспрестанно
кренилась  влево-вправо,  будто  ее  болтало на волнах, и через
полчаса этой болтанки у меня начались позывы морской болезни. Я
закрыл глаза, и подкатившая тошнотная волна  погрузила  меня  в
полудремотное состояние.

    Через  какое-то  время  до моего сознания дошли заглушаемые
ревом двигателя голоса и крики, но мне  не  хотелось  открывать
глаза,  чтобы разобраться, в чем дело, и я готов был дремать до
конца, пока не растолкают, но  тут  машина  взрычала  так,  что
волей-неволей пришлось очнуться... Продрав глаза, я увидел, что
грозный  рык  исходит  не  от  автомобиля, а от грязно-зеленого
танка, который вытаскивает за трос нашу  "волжанку"  из  месива
проселочной  дороги  на шоссе. Вокруг стояли солдаты в бушлатах
и,  покуривая,  что-то   выкрикивали,   должно   быть,   весело
матерились...

    - Откуда здесь танки? - заволновался я.

    -   Учения,   -   спокойно   ответил   Иван   Иваныч,  едва
поворачиваясь в мою сторону нежно-розовым ухом.

    - Опять учения!  -  я  дернулся,  порываясь  выпрыгнуть  из
машины,  но  двое  моих "попечителей" тяжело навалились с обеих
сторон, плотно прижимаясь мокрыми плащами.

    - Вам-то чего бояться?! - заорал Иван Иваныч,  перекрикивая
взревевший напоследок танк.

    "Ладно, мы еще посмотрим, кто больше испугается, - пообещал
я ему  про  себя.  - Ты хочешь, чтобы я выступил на митинге - я
выступлю!" Я стал лихорадочно думать, что именно скажу людям  =
странно,   но  до  этого  момента  я  совершенно  над  этим  не
задумывался, не веря, очевидно,  что  на  самом  деле  придется
выступать,  уж  больно  все  походило  на  розыгрыш, - но мысли
заикались в мозгу, не в  силах  преодолеть  царивший  в  голове
сумбур,  и  я  так и не смог ничего придумать... "Остается лишь
уповать на небеса, - вздохнул я украдкой. - Не может ведь  Небо
оставить  меня в столь роковую минуту, будь я хоть мессия, хоть
последний подонок. В конце концов, действительно не только  моя
судьба  будет  решаться... Нет, Небо не может не вмешаться, оно
просто обязано подсказать мне, пусть в самый последний  момент,
что говорить!"

    Примерно  через  час  мы  добрались  до Углова и въехали на
задний  двор  городской  библиотеки,  размещавшейся  в   старом
трехэтажном  особняке  XIX  века,  который  выходил  фасадом на
центральную  площадь  города.  Возле  заднего  входа  нас   уже
поджидало  несколько человек, и стоило нам выйти из машины, как
они тут же  бросились  пожимать  руку  Иван  Иванычу,  радостно
вскрикивая: "Заждались, заждались!" - а на меня они поглядывали
с каким-то не совсем понятным подозрительным интересом.

    Вся  эта  развязная  свита ввела меня чуть ли не под руки в
высокий и просторный холл библиотеки, который показался  мне  в
ту   минуту   возвышенным  храмом,  наполненным  низким  гулом,
торжественным и слегка таинственным.

    - Слышишь? - спросил меня Иван Иваныч,  поднимая  озаренное
лицо к явственно гудящему куполу.

    -  Гудит,  -  неуверенно  ответил  я, только теперь начиная
по-настоящему волноваться.

    - Это люди  зовут  тебя,  -  окинул  он  меня  возбужденным
взглядом.

    Я  прислушался  к  рокоту  многотысячной  толпы  за стеной,
отдающемуся под куполом гулким эхом, и по спине прошла  горячая
дрожь   -   я   ясно  различил  в  этом  гуле:  "Зо-ро-ва-вель!
Зоровавель!"

    - Пойдемте на балкон, - сказал Иван Иваныч, увлекая всех за
собой к широкой лестнице.

    Я ступил на ступеньку -  колено  хлипко  задрожало  нервной
дрожью...  "Осторожно!"  - в испуге подхватил меня Иван Иваныч,
будто я был стеклянный и мог разбиться. Мы поднялись  на  самый
верх  и  вышли  на  полукруглый  балкон,  нависший  над людским
океаном: при нашем появлении океан  заволновался,  забурлил,  и
обрушился  на наши головы оглушающим звуковым шквалом... Я едва
удержался на ногах  под  ударом  этого  шквала  и  затрясся  от
волнения,  преследуемый  чувством,  что  все  это  происходит с
кем-то другим, но только не со мной... Наконец, шквал  утих,  и
стоявший  по правую руку от меня Иван Иваныч, коротко кивнув на
микрофон, прошептал мне на самое ухо: "Говори!"

    Я подошел на неверных ногах к показавшемуся  мне  непомерно
большим  микрофону,  бросил  взгляд  на  Небо,  призывая его на
помощь, и сказал: "Люди!" - "Люди!!!" - загремели  динамики.  =
"Люди..."  -  вернулось  эхом  с  дальнего конца площади. Океан
застыл в тишине. Полный штиль. Я открыл рот, но слова  застряли
у  меня  в  горле,  и  я  понял,  что  не в силах нарушить этой
торжественной  тишины,  потому  что  это  было  бы  равносильно
разрушению  величественного  храма... В образовавшемся звуковом
вакууме раздался диссонансом одинокий свист, каркнула ворона на
крыше соседнего дома, и все окончательно  стихло...  И  тут  по
наэлектризованному   тишиной  воздуху  будто  прошел  разряд  =
мгновенная  вспышка,  секундное  озарение,  и  каждый   услышал
чсто-то свое.

        Эпилог

    Сразу  после  того  памятного молчаливого митинга вызванные
Иван Иванычем санитары затолкали меня в спецмашину и отвезли  в
психиатрическую  больницу. Однако пробыл я в ней всего два дня,
потому что уже через несколько часов  перед  зданием  "скорбной
обители"  собралась  внушительная  толпа  и  потребовала  моего
освобождения, грозясь организацией общегородской забастовки,  и
меня  выпустили,  правда,  с диагнозом "вялотекущая хроническая
шизофрения" (припомнили  "дважды  два"!).  Еще  через  три  дня
скончалась  аленина мама: оказалось, что у нее рак желудка, про
который она давно знала, но  никому  не  говорила,  даже  своей
дочери,  -  и  сразу  после  ее похорон мы с аленой переехали в
другой город, где у нее нашлись дальние родственники.

    Здесь, в этом новом городе, у нас с Аленой родился ребенок,
славный малыш, которого мы беззаветно полюбили  с  первого  дня
появления  на  свет.  В Углове я больше не рискую показываться,
потому что там теперь бытует  легенда,  согласно  которой  меня
"тайно  четвертовали  в  подвале КГБ", и мое появление в городе
может  быть  воспринято  как  "воскресение"  или  даже  "третье
пришествие".  Единственный угловитянин, с которым я поддерживаю
связь, это Мишка, мой старый верный приятель. Не так  давно  он
прислал  мне  письмо, в котором в ответ на мои запросы сообщил,
что паренек, которому я разбил голову, остался  жив,  и  теперь
даже   входит   в   состав   правления   городского   отделения
демократической партии. С Ольгой тоже все, кажется, в  порядке:
она  вышла  замуж за довольно известного московского писателя и
эмигрировала с ним в Америку. Что касается Альбины, то следы ее
потерялись... По моей просьбе Мишка  разыскал  в  Египтовке  ее
дом, но хибара оказалась совершенно заброшенной, без каких-либо
признаков  жизни.  До  сих  пор  жалею,  что  не смог тогда, на
вокзале, догнать Альбину и попытаться все ей объяснить, но  мне
хочется верить, что с ней не случилось ничего плохого.

    Честно  говоря,  я  усердно  пытался  забыть  обо всей этой
истории и, должно быть, забыл бы, но чуть меньше девяти месяцев
назад меня разыскал каким-то чудом некий  чудак  из  Углова  и,
пробравшись  ко  мне в котельную (я теперь работаю истопником),
заявил,  что  он  намерен  посвятить   свою   жизнь   написанию
"Последнего  Завета"  -  ни  больше  ни  меньше! Он мне показал
черновой вариант этого самого "завета" -  школьную  тетрадку  в
клеточку, мелко исписанную корявыми письменами.

    В этом "Последнем Завете" он красочно живописал "рождение и
земные  деяния  Угловского  мессии  Зоровавеля":  его "звездное
зачатие в космической утробе", сошествие на Землю (должно быть,
на злосчастной летающей  тарелке,  приземлившейся  в  Чугунке),
вселение   в   телесную  оболочку  "развратного  землянина  С."
(спасибо хоть, полного имени не написал), охоту за ним Большого
Красного Дракона, пытавшегося отрезать  ему  серпом  детородный
орган  (не было такого!), бегство в пустыню (если в Египтовку =
то в лес!) и сражение  Михаила  (Мишка,  что  ли?!)  с  Большим
Красным  Драконом.  Попутно  рассказывалось о том, как, зайдя в
одно из селений, Зоровавель превратил воду в спирт  (радуйтесь,
мужики!),  а  затем пожалел "несчастную юродивую" (явный поклеп
на Альбину!) и, переспав с  ней,  изгнал,  тем  самым,  из  нее
бесов.  Далее шло подробное описание победы мессии в битве "при
Армагеддоне" (не знаю, не  участвовал)  и  как  довесок  звере"
(стыдно  вспоминать). Завершался весь этот бред воскрешением из
мертвых  "отрока,  случайно  убиенного  мессией"  и   "явлением
народу". И как венец - сцена "Великого Вселенского Безмолвия".

    Сначала мне было смешно, потом стало грустно, а под конец я
просто  разозлился и, швырнув тетрадку в гудящую пламенем печь,
вытолкал взашей своего  незадачливого  апостола,  пригрозив  на
прощание набить рожу, если он еще заявится.

    После   того   случая  мне  несколько  дней  кряду  снились
кошмарные "сны о несбывшемся": сырые холодные храмы, в  которых
неистово молятся до потери чувства на мои изображения, жестокие
расправы   со   староверами,  не  принимающими  нового  мессию,
обращение в веру, сопровождаемое  нелепыми  обрядами,  изгнание
демонов   моим  именем,  пытки  еретиков  и  кровавые  войны  с
"неверными"  под  святыми  знаменами  нового   Спасителя...   Я
просыпался  и  приходил  в  ужас:  все  это было на самом деле,
только не со мной, но было, было, было... А если было, то может
повториться!

    Устав  от  этих  кошмаров,  я  решил  честно  описать  свою
историю,  ничего  при  этом не приукрашивая, чтобы не оставлять
никаких иллюзий на свой счет  у  возможных  последователей  (не
приведи Боже, чтобы они были!).

    И вот теперь я заканчиваю книгу. Время близится к полуночи,
жена  с  малышом давно спят, мирно посапывая дуэтом, и мне тоже
пора,  поставив  заключительную  точку,  отдохнуть   от   своих
трудов...  Книга закончена, а жизнь продолжается, ведь я еще не
до конца выполнил великую миссию Простого Человека.

    <DIV ALIGN=right><I>октябрь 1990 - июнь 1991 </I></DIV>

 <CENTER><FONT SIZE=-1>Copyright (C)1996 by Alexandre Romadanov</FONT></CENTER>