бе с работой тяжело будет. - А откуда ты знаешь про мою работу? - пристально взглянула на него Таня. - Да я как твою кровать увидел, сразу все понял, - нашелся Федор, - это же не кровать, а сексодром! А ты еще в Москве этим делом заниматься начала? - Да, Федя. - Тебе неприятно, что я спрашиваю? - Не особо, конечно, приятно, - призналась Таня, - но я уже давно собралась кому-нибудь рассказать, как это со мной получилось, да все некому было... "Некому?!" - чуть было не сказал вслух Федор, но сдержался. - Но тебе, наверное, неинтересно будет, - заметила она усмешку на губах Федора. - Да нет, наоборот! - сделал он серьезное лицо. - В общем, был у меня парень, которого я любила, Сережей звали. Я с его другом еще в десятом классе встречалась, через друга и познакомились. Я в него сразу влюбилась, с первого взгляда, а он, наверное, почувствовал, сторонился меня - перед другом неудобно было, тем более, жили в одном дворе, Генку-то, друга его, я еще с детства знала, а Сережка только потом в нашем дворе появился, по обмену с матерью приехал. Потом Генка в армию ушел, а я Сережку по утрам на остановке караулить стала - мы с ним в одно время на одном трамвае на работу ездили. Напросилась я как-то в гости к нему, посидели, музыку послушали, уже время позднее, а я все сижу и думаю: "Не уйду, пока своего не добьюсь!" А он, чудной такой, мнется, ничего толком сказать не может, посмотреть на меня боится. Я тогда вдохнула воздуху в себя побольше и говорю, как во сне: "Сережа, ты меня любишь?!" Он вдруг, будто безумный, схватил меня, целует и шепчет: "Я тебя никому не отдам!" А через полгода и он вслед за Генкой в армию ушел, я три дня ревела, в себя прийти не могла. Полтора года ни с кем не гуляла, а тут осенью Генка из армии пришел, звонит и говорит: "Приходи, поговорить надо". Сережка ему сразу, как у нас произошло, все прямо написал, я и зашла к нему, как к другу детства... Смотрю: он пьяный сидит. "Сегодня, - говорит, - моя очередь пришла!" Короче, подрались мы с ним, но ничего он от меня не получил... И все бы хорошо было, но меня Сережкина мать засекла, как я из Генкиного подъезда с подбитым глазом выходила. Я Сереже все, как было, конечно, написала, но и мамашка его в письме свою версию изложила. Генка Сережке сам бы все честно рассказал, я уверена, но он к тому времени, как Сережка домой вернулся, на шабашку подработать подался. Я Сережку своего спрашиваю: "Ты мне веришь?" - "Верю, - говорит, - но зачем ты пошла к нему?" Словом, вижу, есть у него какие-то сомнения. Целый месяц мы с ним отношения выясняли, и до того мне все эти любовные передряги надоели, что уже отравиться хотела. И тут встретила на улице Наташку, свою школьную подругу, она тогда в "Космосе" промышляла. Чего ты, говорит, голову ломаешь, думаешь, дурочка, любовь - это когда проблем много? Когда страдания? А мне как раз чего-нибудь попроще хотелось, чтоб без претензий и ни от кого не зависеть. В общем, приобщила меня Наташка, так я и стала проститутствовать. Меня Сережка потом на коленях умолял это занятие бросить, а я его уже разлюбила, вылечилась... - А как сюда попала? - Да Сережка меня подушкой задушил, - вздохнула Таня. Тем временем они вышли на сочно-зеленый луг. Федор огляделся по сторонам, и ему показалось это место знакомым. И точно, он вспомнил, как когда-то очень давно, в другой жизни и на другой планете, но на таком же лугу, он помогал собирать нежно-бледные цветы девушке, похожей на Таню: та же тонкая талия, те же голубые глаза и светлые локоны... - Что скажешь, Федя? - спросила Таня за его спиной. - У меня такое чувство, будто я где-то уже слышал эту историю, - признался Федор. - А у меня такое чувство, будто я где-то тебя уже видела, - изменившимся голосом сказала Таня. Федор обернулся и увидел, что она вытягивает в его сторону правую руку с зажатым в ладони крошечным золотистым пистолетом. - Я тебя сразу узнала, когда ты в ручье умылся, только не могла понять, чего ты хочешь. - А теперь поняла? - улыбнулся Федор. Ему вдруг захотелось умереть, насовсем умереть среди красивых гор. - Теперь поняла. Не опуская пистолета, Таня подошла вплотную к Федору и поцеловала его в губы. "Хэппи энд какой-то... как в дешевом боевике!" - подумал Федор, опускаясь вместе с Таней на траву. 9. Шалашный рай Федор и Таня поселились в горном лесу. Они жили в пещере, носили вместо одежды шкуры животных и питались ягодами и рыбой из озера. Они любили друг друга, но их любовь была не совсем обычной: в ней не было приступов страсти и периодов охлаждения, порывов нежности и неоправданных обид... Они любили друг друга той же любовью, какой любили приютившие их горы, землю, по которой ходили, и деревья, в тени которых скрывались от всевидящего ока Белой звезды. Впереди у них была вечность, но это их не пугало, потому что они вплелись в ткань окружавшего их мира, и этот мир обещал им тысячелетия счастья. Они часто мечтали о том, как они дадут начало новому племени, в котором все люди будут братьями и сестрами, хранящими в сердцах любовь к своему общему дому - всей Вселенной... Но они слишком хорошо понимали, что этим мечтам не дано сбыться, потому что на Том Свете ничто не рождается, а попадает туда в готовом виде. Однако это не омрачало их счастья, а лишь делало его не слишком уж бурным. Вечная любовь и покой... что еще надо человеку? В их жизни не было ни месяцев, ни недель, ни дней, ни ночей, ни часов, ни минут - была одна сплошная река времени, по которой они размеренно плыли вместе со всем окружающим их миром... Тем не менее, с некоторых пор они стали замечать, что в их жизнь вторгаются некоторые чуждые вечности временные измерения: то им вдруг показалось, что они давно не поднимались на вершину горы, чтобы полюбоваться окрестностями, то вдруг Таня почему-то решила, что скоро в лесу будет больше ягод, то вдруг Федор заявил, что Таня долго готовит обед... К тому же, в пещере стали происходить странные вещи: ни с того ни с сего загорелся заготовленный для костра хворост, в дальнем углу время от времени появлялось голубое свечение, стали пропадать и неожиданно появляться в других местах разные предметы. Таня сказала, что она слышала про это явление еще на Земле, оно объясняется вторжением в жизнь человека существ из другого мира и называется полтергейст; но от того, что для всех этих странностей нашлось объяснение и название, не стало легче. Однажды Таня проснулась в плохом настроении, и Федор сразу это заметил: до сих пор настроение у них менялось лишь в зависимости от погоды. Когда Федор спросил ее, в чем дело, она промолчала, и это насторожило его: никогда они ничего не скрывали друг от друга. Через некоторое время она сама ему рассказала, что видела во сне человека с Белой звезды, который сказал, что Федор должен вернуться на Землю. Сны для них были такой же реальностью, как и все остальное, поэтому Федору пришлось серьезно задуматься над сообщенной ему новостью... Неизвестно, сколько времени он не был на Земле, но, очевидно, немало; все его друзья и знакомые давно стали солидными людьми, обзавелись семьями и сделали карьеру, а он проснется все тем же двадцатитрехлетним инфантилом, но дело даже и не в этом, а в том, что ему стали непонятны все их интересы, и произнести, например, слово "карьера" для него так же трудно, как съесть кусок дерьма, не говоря уже о том, чтобы эту карьеру делать. Что его ждет на Земле? Неизвестность. Возвращаться на Землю ему теперь так же страшно, как когда-то было страшно умереть... Да и зачем? Чтобы через каких-нибудь 30-40 лет повторить пройденный когда-то маршрут? - Я никуда отсюда не уйду, - сказал Федор. - Ты должен, Федя, должен вернуться, - неожиданно стала его уговаривать Таня. - Если бы у меня была такая возможность, то я бы ей обязательно воспользовалась. Понимаешь, мы здесь как тени! - Ты действительно хочешь, чтобы я попал обратно на Землю? - Да. Потому что так лучше будет для тебя, а ко мне ты еще успеешь вернуться. - Мы так говорим, как будто твой сон вещий, - попытался успокоить себя Федор. - Мало ли чего приснится! Как бы то ни было, Федор стал чувствовать, что силы уходят из него. Скоро он уже не мог ходить, а только лежал, время от времени погружаясь в забытье. Таня все время сидела рядом и держала его за руку. Страха теперь у Федора не было, а была полная апатия. Он безразлично ждал... Наконец, свет совсем померк в его глазах. "Я вернусь", - прошептал он и провалился в душную темноту.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  1. Август 4-го года До слуха Федора донесся стук. Стук в темноте. Стук-стук. Сначала стук был очень слабым, будто водяная капля падала из крана на керамическую поверхность железной раковины, но затем стал уверенно набирать силу и мало-помалу перешел в удары кувалды по вгоняемым в шпалы стальным костылям. Внезапно из темноты прорвался крик: "А я вот тебе баян отсушу!". Федор тяжело приоткрыл пудовые веки и увидел перед собой играющих в домино четырех мужиков в линялых голубых пижамах; вокруг стола, за которым они играли, стояло еще пятеро мужчин в таких же застиранных до дыр одеждах. Опустив глаза, Федор обнаружил, что он сам в точно такой же пижаме лежит на железной койке, а из его рта выползает тонкая резиновая шлангочка темно-оранжевого цвета. Перебирая двумя руками, он стал вытягивать из себя эту резиновую змею... Уже на выходе она неприятно прошкрябала своей плохо скользящей шкурой по его пересохшему небному язычку, и он сильно закашлялся... - Смотри-ка, ожил, жмурик! - обернулся один из мужиков, и все вслед за ним повернули головы к Федору. - Со счастливым пробуждением вас, дорогой Федор Васильевич! - раздался радостный голос из-под потолка. Федор поднял глаза и увидел подвешенный к потолку телевизор, перед экраном которого был установлен толстый плексигласовый щит. С экрана смотрел на Федора с улыбкой тот самый бородатый субъект, который в роковой вечер 13 декабря 1985 года уговорил его добровольно отправиться в Ад. - Рад приветствовать вас в Раю! - бодро вскричал бородатый. - За время вашего отсутствия... - Сиди тихо, сучара! - мужичок, которому "отсушили баян", запустил этим самым шестерочным дуплем в плексигласовый щит. - А то я сейчас точно провод перегрызу, ты меня знаешь! - С вами, Роман Игоревич, мы еще побеседуем, - обиженно заявил бородач, насупившись и молча выглядывая из ящика телевизора, как сова из дупла. - Огурчика хочешь? - спросил старичок в очках. Федор хотел поблагодарить, но язык присох к небу, и получилось лишь неопределенное "му". Старичок внимательно посмотрел на средних размеров огурец, как бы мысленно прощаясь с ним, откусил половину, и оставшуюся часть протянул Федору. Федор взял слабой рукой огурец и медленно, чтобы не промахнуться, поднес его ко рту, разлепил губы и, отправив угощение в рот, с трудом сжал челюсти. - Хрумкай, хрумкай! - подбадривали мужики. - Пять лет на ряженке сидел, небось, жевать разучился. Федор ничего не понимал. Где он и что с ним происходит, почему он "сидел на ряженке", да еще целых пять лет? Но тут добрые мужики пришли ему на помощь: они рассказали, что еще на заре перестройки он был крупным комсомольским работником, прикарманивал членские взносы в значительных размерах, а когда во время очередной вакханалии его "пришли брать", дружки по комсомольской линии выбросили его из окна, "чтобы не раскололся и своих не выдал", а потом заявили, что он испугался ответственности и сам выпрыгнул из окна. Летел он с 13-го этажа, но ему повезло: попал в сугроб, вот только голову повредил, задев "башкой за сук", и вследствие этого "впал в кому". Федор недоумевал: что за чушь? Бред какой-то... В комсомоле он состоял, был грех, но никогда не поднимался выше заместителя комсорга группы по идеологии, а тем более не "прикарманивал" членских взносов. И тут его осенило: это же ведь всего-навсего больничная легенда! Хотя, конечно, должна в ней быть какая-то доля правды... раз уж он здесь оказался. Поразмыслив, Федор решил, что он каким-то образом выпал из окна своей квартиры на третьем этаже. - Ты хоть как звать себя помнишь? - поинтересовался небритый мужик с перевязанной грязными бинтами шеей. - Все помню, - сказал Федор. - Вот только как упал и что потом было... Провал в памяти. - Кхе-кхе... Я извиняюсь... - послышалось из-под потолка. - Сиди, урод! - рыжий мужик с обвисшей кожей (очевидно, он был когда-то в несколько раз толще) замахнулся тапочком на телевизор. - Сколько же дней я... проспал? - спросил Федор. - Дней?! - послышались деликатные смешки. - Чтобы дни посчитать, молодой человек, калькулятор потребуется, - сказал очкастый старичок. - Сказал тоже, Стекляшка, как в лужу пернул, - прохрипел тот, что с перевязанной шеей. - Где ты возьмешь свой кулька... куль... тьфу, зараза! - А тебе только дырки на доминошках считать! - парировал Стекляшка, судя по всему, бывший интеллигент, поправляя очки, привязанные к ушам шнурками. - Какой же сейчас год? - начал что-то соображать Федор. - А ну, скажи, какой год сейчас! - крикнул рыжий в экран телевизора. - Четвертый год Тысячелетнего Рая, - важно заявил бородатый. - Да ты от рождества Христова говори! - гневно потряс костылем один из мужиков. - Не понимаю, о чем это вы, - пожал плечами бородатый в телевизоре. - Тьфу, Антихрист! - плюнул в экран мужик. - Две тысячи первый год от рождества Спасителя нашего, август месяц сейчас. - Шестнадцать лет, - пробормотал Федор. - А это кто? - кивнул он на экран. - Сам Райский Царь, Всевидящий и Вездесущий... - Вездессущий и вездесрущий, - прибавил рыжий. - Враг рода человеческого! - вынес приговор мужик с костылем. - Что же вы этого царя не скините? - искренне удивился Федор. - Как же ты его скинешь, если он, вишь, в ящике спрятался?! - затрясся от бессильной злобы тот же мужик. - Мы уже один телевизор разбили, когда он нам, зануда, совсем осточертел, так всего через час новый поставили, теперь вот в цвете его поганую рожу лицезреем... У-у, нехристь! - прокричал он в телевизор. - Скоро сам все поймешь, - тихо сказал Стекляшка. В палату вкатился столик на колесиках с погромыхивающими сверху стаканами, а вслед за ними - круглая бабуля в грязно-белом халате. - Ряженка-заряженка! - объявила она. Мужик с перевязанным горлом опрокинул в рот стакан, поморщился как от высокоградусного напитка, и шумно занюхал рукавом. - Ты чего принесла, Петровна?! - грозно просипел он. - Так ряженка, говорю же, - неуверенно ответила Петровна. - Я твоей ряженкой всю глотку обжег! - завопил мужик. - Небось опять сослепу не из той бутылки разлила - первач чистейший! Мужики, как по команде, схватились за стаканы. - Я же говорил вам неоднократно, уважаемая Евдокия Петровна, самогоноварение - тяжкий грех, - назидательно произнес Райский Царь. - Алкоголь разрушает нервные клетки... - Да погоди ты! - перебила его Евдокия Петровна и, взяв стакан, осторожно отхлебнула из него. - Тьфу, Ирод сиплый, опять наебал! Мужики прыснули "ряженкой" и громко заржали. - Чего регочете, жеребцы! - накинулась на них Петровна. - Экран вон опять захаркали, а мне лезть под потолок, подтирать за вами! Она встала на табурет, смачно плюнула в лицо "царю", вынула из кармана тряпочку и тщательно протерла экран, прокричав сверху: "Не ровен час, контрики нагрянут. Вам - ни фига, а меня - на электростанцию ток давать!" Поминая присутствующих в комнате, всех остальных больных, саму больницу, царя и "останкинских вождей" вместе с их матерями немудренными русскими словами, Петровна слезла с табурета, собрала стаканы и удалилась. Того, что в ее палате пришел в сознание проспавший не один год больной, она, кажется, так и не заметила. В тот же день Федор узнал от мужиков, что на территории бывшей "империи зла" построено первое в мире райское общество, начисто лишенное какой бы то ни было эксплуатации человека человеком, потому что никто не работает. Нынешнее руководство во главе с царем сидит не в Кремле, а в Останкино, в Телецентре, и управляет страной через сеть телевещания. Сам Всевидящий и Вездесущий постоянно находится "в гуще народа", общаясь с ним по телевизору. 24 часа в сутки по всем каналам показывают только его, причем по разным каналам в одно и то же время он говорит разные речи, беседуя с каждым отдельно и к каждому обращаясь по имени-отчеству, всех помнит и все про всех знает. И никуда от него, паразита, в своем же доме не скроешься, потому что телевизор должен быть постоянно включен, а если выключишь, то сработает специальное устройство, и в Останкино автоматически поступит соответствующий сигнал... На первый раз, правда, всего лишь предупредят - общество-то "гуманное"! - но во второй раз лучше не попадаться, а то "будешь иметь бледный вид и кривые зубы"... Что это значит? Еще узнаешь! "А что в Кремле?" - поинтересовался Федор. В Кремле все соборы порушили, землю перепахали и за высокой зубчатой стеной устроили тайный огород для высшего начальства, которое употребляет витамины "в качестве лекарства", так как официально они считаются ядом. Почему огород тайный? Да потому, что есть и пить ничего нельзя, кроме освещенной перед экраном телевизора воды, которая, как объявлено, имеет чудесные свойства: излечивает от любых болезней, заменяет пищу и делает человека нестареющим, бессмертным и вообще счастливым. Вода эта называется по-научному "светой", а в народе ее прозвали "ряженкой". Почему ряженкой? Теперь уже никто точно не знает. Ряженка и ряженка... При больнице тоже есть огород, даже и не тайный, поскольку выращивать любые плоды и обменивать их на рынке народу разрешается - это считается трудноискоренимым пережитком прошлого, - их только есть запрещается... "Введение в организм любых продуктов органического и/или неорганического происхождения, помимо светой воды, является тяжким преступлением", - записано в Райской Конституции. Запрет запретом, но все едят, только потихоньку, потому что за этим следят особые контролеры, по-простому - "контрики". Короче, сказали, Федору, не горюй, русский человек ко всему привычный. Все привыкли, значит, и ты привыкнешь. Если совсем "тоской яйца скрутит" - можешь крыть всех и каждого, за исключением контриков, богатым русским матом: это официально называется "гайд-паркизм", а в народе - "оттяжка". Так что, ругать порядки и систему в целом не запрещается, но пытаться изменить их - это уже, брат, государственное преступление, за которое отправляют на каторгу "динаму крутить", то есть приводить в движение турбину на электростанции... вручную, разумеется. А если учесть, что энергии для телевещания постоянно не хватает... в общем, остерегайся, парень: там уж точно ничего не поешь - строгий режим, "строгач", мать его! Рассказы мужиков прервала Петровна, которая привезла обед: все ту же ряженку, только на этот раз в деревянных мисках. Она наконец-то обратила внимание на Федора и, хотя его пробуждение не произвело на нее никакого впечатления, будто было известно заранее, что он проснется именно в этот день, все же преподнесла ему свежий огурец "только что с грядки". - Ешь сразу, а то народ тут ушлый, глазом не моргнешь, как уже украдут, - шепнула она ему на ухо. - Да, вот еще невеста тебе писульку оставила. - Какая невеста? - спросил Федор, подумав про себя: "День сюрпризов какой-то, уже и сосватать меня успели, пока спал". - Ну, может, и не невеста, я почем знаю, приходила тут одна, ладная такая, поплакала и ушла. - А давно приходила? - Да не то што бы... месяца четыре назад, - Петровна запустила свою красную руку под халат и пошарила ей где-то за своей необъятной пазухой. - Чего зенки лупишь, карман у меня там! "Дорогой Федюня! - писала Маринка. - Просыпайся поскорее! Проснешься - обалдеешь, сколько вокруг перемен. Из города теперь все бегут, и я тоже уезжаю на дачу сажать овощи. Так что приезжай (зачеркнуто) я теперь свободна. Автобусы не ходят, транспорта никакого, только велосипеды. Я тебе нарисую, как доехать - это недалеко, по Ленинградке. До встречи. Марина". Федор перевернул листок: на обратной его стороне была схема движения по Ленинградскому шоссе и по проселочной дороге. - А где одежда моя? - спросил Федор выходившую из палаты Петровну. - Ты что, парень, шутишь?! - Петровна остановилась в дверях, но не обернулась. - Кто ж ее шышнадцать лет стеречь-то будет! - Да она ее на картошку выменяла, - сказал мужик с костылем. - Стыдился бы! - набросилась на него Петровна. - Я ж эту картошку для всех посадила! Ты сам жрал зимой, дармоед! Да сичас в одежде такой одни стиляги и ходют, а приличные люди попроще одеваются. Ты, милый, не стесняйся, иди себе в пижаме, на это никто теперь не смотрит. - А врач когда будет? - спросил Федор, подумав, что его не отпустят без осмотра. - Чиво? - открыла рот Петровна. - Доктор, говорю... - Вон твой дохтур, в телевизоре. Принимает круглосуточно, а другого нет! - Моралями своими до смерти залечит! - засмеялись мужики. 2. Говорят руины... Федор отправился домой. Ноги не слушались, голова кружилась, в общем, ходить он разучился. Во дворе больницы посмотрелся в лужу: огромная лохматая голова на тоненьком стебельке туловища. "Если бы питался одной ряженкой, вообще бы пустое место от меня осталось, а так хоть что-то..." - утешил он себя, расчесывая пятерней свалявшуюся бороду (соседи по палате рассказали ему, что родители постоянно приносили соки - где только брали?! - и сами вливали их в него через зонд). Места были знакомые, до родного "Сокола" не так уж далеко. Федор пересек ржавые рельсы, обогнув слева платформу "Гражданская", и взял курс на Ленинградский проспект. Он шел дворами. Навстречу - ни души: ни человека, ни домашнего животного, ни птицы. Он оглянулся: сзади - тоже никого. Когда-то - почти 20 лет назад, а будто только вчера! - он ходил здесь с опаской, потому что однажды, еще в школьную пору, его здорово побили в этих местах только за то, что зашел в чужой двор. Теперь можно было идти спокойно. Мертвая зона. Мертвая тишина. Страшно. По сторонам лучше не смотреть: немые дома с выбитыми на нижних этажах стеклами, разграбленные магазины, черные остовы сожженных машин, безобразно торчащие из земли пни, угольные пятна кострищ на асфальте (видимо, зимой здесь жгли деревья, чтобы не погибнуть от холода). Федор остановился: больно уж места знакомые... Оказалось, незаметно для себя он отклонился влево и зашел во двор, в котором прошло его раннее детство. Перед ним стоял кирпичный пятиэтажный дом, в который его принесли из роддома. Когда-то шумный, если верить детским воспоминаниям, дом теперь походил на немого человека: вроде силится произнести что-то, может даже, поведать о чем-то, но не получается... Федор хотел пройти мимо, но не смог: дом, казалось, звал на помощь, - дух отлетал от его холодных камней, и ничто не могло удержать этот человеческий дух, кроме живой души. Федор зашел в полутемный подъезд и ступил на истертые каменные ступени... шаги гулко отдавались приглушенными детскими голосами. Он поднялся на последний этаж и толкнул дверь своей первой квартиры - она была не заперта. Кто жил здесь после него? Теперь трудно было определить: мебель разломана на дрова, по всему полу разбросаны грязные полуистлевшие тряпки, в углу - засохшие экскременты, а рядом - облепленная мухами крысиная шкура. Зеленые обои в одном месте были ободраны, и полуобнаженная стена желтела газетным листом. Федор подошел вплотную и прочитал: "Заметки фенолога. Нелегкой выдалась минувшая зима для братьев наших меньших..." Он отшатнулся, пораженный: трудно было представить, что кто-то когда-то задумывался над тем, как живется разным диким зверушкам. Отодрав этот лист, Федор увидел под ним голубые обои в крапинках крахмального клея - он сорвал их и обнажил еще один пласт времени. На этот раз газета сообщила ему о начале "грандиозной стройки века" - об отправке первых комсомольско-молодежных бригад на строительство Байкало-Амурской магистрали. Статья заканчивалась следующими словами: "... и в следующем веке, проезжая в скоростных поездах по построенной своими руками дороге, убеленные сединой комсомольцы 70-х скажут внукам: "Стройте, как ваши деды, на века!" Федору вспомнилась популярная частушка той поры: "Приезжай ко мне на БАМ - я тебе на рельсах дам!" Отломив кусок высохшего газетного листа, Федор обнаружил под ним детские "каля-маля" синим и желтым карандашами. "А ведь это я рисовал!" - осенило его, и он стал всматриваться в замысловатые переплетения линий, будто это были первобытные письмена, которые ему предстояло расшифровать. Наконец, он оторвался от стены, так и не прочитав своего детского послания, и вышел из квартиры, не оглядываясь. Федор спускался по лестнице, когда вдруг из-за приоткрытой двери на втором этаже послышался взволнованный, как показалось ему, мужской голос: "Сюда, сюда!" Федор вбежал в комнату: у окна стоял на ножках черно-белый телевизор, и с его заросшего пылью экрана улыбался все тот же Вездесущий: "Как же это вы, Федор Васильевич, из больницы сбежали, вам еще реабилитироваться..." Не дав ему договорить, Федор подскочил к телевизору и опрокинул его на пол экраном вниз... Раздалдался взрыв кинескопа, и все стихло. Выходя из квартиры, Федор споткнулся в темной прихожей о груду тетрадей, неизвестно еще когда свалившихся с антресолей. Любопытства ради он просмотрел их: это были школьные тетрадки Самариной Татьяны, как значилось на обложках. Федору вдруг показалось знакомым имя, но ничего конкретного про Самарину Татьяну он вспомнить не мог. Его внимание привлек также черный пакет из-под фотобумаги. В пакете оказалось всего две фотографии. На первой были запечатлены две девчонки в школьной форме, сидящие на лавочке возле подъезда... Федор поймал себя на том, что он "узнал" Таню... "Бред какой-то, - сказал он себе. - Как можно узнать человека, которого никогда в жизни не видел?!" Однако ему упорно казалось, что из двух подружек Таня - это та, что посмазливее и повоображалистее. На другой фотографии два парня и одна девушка сидели в лесу возле костра: девушка сидела на поваленном дереве, один из парней играл рядом с ней на гитаре, а другой сидел на земле и, положив голову на колени девушке, заглядывал ей в лицо. Эта картинка показалась Федору знакомой, будто он сам снимал ее на фото... Присмотревшись, он обнаружил, что с фотографии смотрит на него та самая девушка, про которую он сразу подумал, что это Таня... Впрочем, девушка смотрела вовсе не на Федора, а на лежащего у ее ног парня. "Мистика!" - почесал в затылке Федор. Он еще порылся в тетрадях и обнаружил "песенник", в который девочки обычно записывают свои любимые песни, разные шутки, пожелания, вопросы и ответы и прочую забавную чепуху. На третьей странице, например, сверху был аккуратно выведен вопрос "Что такое счастье?", а под ним шли под номерами анонимные ответы разными чернилами: "1. Это когда у тебя есть друг. 2. Когда так плохо, что дальше некуда. 3. Когда не болит живот. 4. Счастье - это когда легко на душе и хочется жить вечно. 5. (зачеркнуто) 6. Знаю, но не скажу." А еще посередине тетради Федор нашел сложенный треугольником лист с надписью красным фломастером: "СЕКРЕТ". Он развернул лист и прочитал послание: "Ах ты, глупая свинья, в чужой секрет ведь лезть нельзя!" Внутри Федора как бы что-то хлюпнуло. Он заткнул тетрадь за пояс пижамных брюк и быстро вышел из дома. 3. Матч-реванш Федор выбрался на Ленинградский проспект в районе Аэровокзала и пошел по нему в сторону "Сокола". И здесь полная тишина, даже ветер не шумит в кронах деревьев: нет больше деревьев - на дрова порубили. Казалось, он очутился за толстой дверью с горящей над ней надписью: "Тишина! Идет эксперимент!" Но что это? Ветерок донес до Федора еле уловимый звук, казалось даже, не звук, а запах свистка и криков... Звук этот явно исходил от спортивного комплекса ЦСКА на другой стороне проспекта. Федор направился туда. Вскоре он добрался до тренировочного поля и увидел на нем десятка два крепких энергичных парней, пинавших мускулистыми ногами накачанный воздухом белый кожаный шар. "Да они ведь в футбол играют!" - дошло до Федора, когда он, наконец, поверил своим глазам. На бровке поля сидело на траве двое запасных. - Кто играет? - подошел к ним Федор. - Наши с Политуправлением, ответный матч. Первый мы им 0:2 просрали, - ответил, не отрывая взгляда от поля, стриженый под "полубокс" парень, покусывающий длинную соломину. - Да куда ты мочишь, залупа конская! - процедил он сквозь зубы в адрес промахнувшегося по воротам высокого лысого игрока. - Значит, еще Политуправление существует?! - удивился Федор. Парень нехотя повернул голову и смерил Федора с головы до ног тяжелым взглядом профессионального военного. - Вот что, молодой чемодан, - сказал он с расстановкой, вынув изо рта соломину, - шел бы ты отсюда... и бегом! Федор неспеша повернулся и пошел к выходу на проспект. - Бегом, я сказал! - заорал в спину парень. "Тоже мне командир!" - зло подумал Федор, непроизвольно замедляя шаг. Самому себе он почему-то представлялся крепким и сильным, так что страха не испытывал... но и связываться с упитанными армейцами желания особого не было. "Гол! Го-о-ол! - раздался сзади громкий крик. - Молодец, младшой!" Теперь уже совсем никто не обращал внимания на выходящего со стадиона доходягу. Федор вышел за ограду спорткомплекса... По проложенным вдоль проспекта трамвайным путям со стороны "Динамо" громыхающе-скрипяще катилась дрезина. На этой дрезине с ручным приводом стоял широкоплечий мужчина с лицом, которое по своему цвету и мясистости напоминало свежую телячью вырезку. - Эй, Хоттабыч, бороду с рельс подбери, а то подровняю! - закричал он весело, сбавляя скорость. - Ну чего стоишь менжуешься, как гимназистка перед абортом, прыгай сюда, помогай на железку давить! Федор вскочил на дрезину, и они быстро поехали, поочередно "давя на железку", то есть на рычаг, каждый со своей стороны. Из-за спины Федора, который стоял задом по направлению движения, выплывали перевернутые трамвайные вагоны, спокойно лежащие на боку, словно на отдыхе, вдоль путей. - Ты кто? - просто спросил мужчина. - Федор. - А я Николай. Это я их перевернул, - поймал он взгляд Федора. - Не один, в натуре... Чтобы ездить можно было. Ага. Тока для них все равно нет. - Куда же ездить теперь? - Да мало ли куда! - удивился Николай вопросу Федора. - Сейчас вот из библиотеки еду. Ага. По ящику глядеть нефига, так хоть книжки запрещенные почитать. - А какие запрещенные? - стало интересно Федору. - Не понял. - Какие книги запрещены? - Да все запрещены! Ага, - по-простому заржал Николай. - А ты не знаешь?! Я вон полный рюкзак набрал, - он пнул ногой туго набитый рюкзачище. - Как же это, книги запрещены, а библиотеки работают? - Кто сказал "работают"?! Ты, брат, только что родился, что ли? У нас только телевизионные заводы работают - малолеток на них перевоспитывают. Ага. А книги я так взял, почитаю и верну, я ж не вор. Ага. Себе Достоевского взял, тоже Федором зовут. У тебя как отчество? - Васильевич. - А он Михалыч. Слыхал про такого? Наш мужик, душевно пишет. Только что "Идиота" отвез, теперь "Братьев Карамазовых" везу. Жене - Дюма старшего, макулатурное еще издание. Ага. Когда-то книги из макулатуры делали, ты, небось, не помнишь, мальцом еще был. Детям "Золотого ключика" привезу. А остальное - так, что под руку попалось. - Не боишься, что тебя контрики с этим рюкзаком заловят? - Не-а. Если они нас сейчас и законтрожопят, придраться не к чему будет. Книги ж только читать запрещается, а брать и перевозить - это сколько угодно. Ага. Мы свои права знаем! - Что же ты, Николай, из города не ушел? - А зачем же мне уходить?! Я и тут неплохо устроился: на крышу земли натаскал, воду туда провел, из деревни брат грамотной рассады привез... Крыша у нас длинная и плоская - целая оранжерея получилась. Ага. И к солнцу ближе. Раньше впятером на двадцати квадратных метрах жопами толкались, а сейчас весь дом мой. Только теперь по-человечески и зажил. - А если контрики нагрянут? - Сказал тоже, нагрянут! Да участковый контрик - мой лучший кореш. Ага. Мы с ним до всех этих дел в мебельном грузчиками работали... - Стой, я приехал, - перебил его Федор. - Ну бывай, брат! "Не все еще потеряно для России, если бывший грузчик Достоевского читает, - размышлял Федор по дороге домой. - Хотя, с другой стороны, его "кореш" в контрики пошел. Интересно, читают контрики Достоевского? И читают ли вообще? Любопытно было бы поговорить с кем-нибудь из них и выведать, верят ли они в райскую жизнь, да и в саму идею рая. Вряд ли... Скорее всего, дело обстоит, как в былые времена: в возможность построения коммунизма верили единицы, а коммунистов миллионы были. Ох, уже эти идеи! Вроде и не верит в них никто, и не подтверждаются они на практике, а все равно вся жизнь вокруг них вертится. В чистом виде они существуют, что ли?" Вот так, ставя вопросы и не находя на них готового ответа, Федор незаметно для себя дошел до дома. Он позвонил в дверь - никто не открывал. Ключей у него, разумеется, не было, но он заглянул на всякий случай в выступающий из стены металлический ящик со счетчиками расхода электроэнергии - и точно: открыв дверцу, он нашел ключи в нише между крайним счетчиком и стенкой ящика, где еще в незапамятные времена был устроен специально для них семейный тайник. В прихожей он нашел на трюмо записку: "Дорогой сынок! Если ты придешь и не найдешь нас дома, то не волнуйся: мы ушли загород собирать урожай со своего участка. Целуем тебя. Мама с папой". Федор прошел в гостиную. - Ну вот вы, наконец, и дома, Федор Васильевич! - встретил его райский телецарь. Федор хотел тут же выключить телевизор, но передумал, решив сначала кое-что выяснить для себя. - Мы с вами, кажется, старые знакомые, - обратился он к царю на "вы", не желая с ним фамильярничать. - Так оно и есть, - охотно подтвердил царь. - С вас, можно сказать, все и началось шестнадцать лет назад. Как сейчас помним: вы сидите перед Нами в кресле, заинтригованные необычной телепередачей, и заказываете свою любимую "Абракадабру". Сейчас Мы уже этим баловством не занимаемся, но исключительно для вас можем, по старой памяти, выполнить заявку. - Кто это "мы"? - Мы, Царь Всевидящий и Вездесущий... - Тогда что-нибудь антимонархическое! - ухмыльнулся Федор. - Пожалуйста, - сказал царь и запел с подвыванием. - Вышли мы все из наро-ода, дети семьи трудовой, братский союз и свобо-ода - вот наш девиз боевой... - Достаточно! - прервал его Федор. - Если эта не нравится, то можем другую. И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди-и, и Лени-ин такой молодой, и юный Октябрь впереди! И Лени-ин... - Хватит паясничать! - не выдержал Федор. - Как знаете, - пожал плечами царь. - Сами просили... - Скажите лучше, что со мной было? - Не знаем. Мы вас там не видели. - Где "там"? - поймал его на слове Федор. - В Аду, конечно же. Вы ведь сами туда захотели... - Я захотел?! - Мы никого не принуждаем... - Сволочь ты! - Федор подошел к телевизору и щелкнул выключателем, но тут же вспомнил про специальное устройство, о котором предупреждали мужики в больнице, и, снова включив телевизор, убрал звук и яркость, чтобы не слышать и не видеть ненавистного царя. Покончив со Всевидящим, Федор зашел в свою комнату. В ней все было по-прежнему, даже плакат с портретом Джона Леннона на стене сохранился. Он аккуратно стер пыль с очков своего давнего кумира, взял с книжной полки кассету, вставил в магнитофон, включил песню "Имейджин" и улегся на кровать, положив под голову подушку. Запись шипела, и звук был как из граммофона. Старина... За окном смеркалось, где-то далеко прогремел гром. Кажется, дождь собирается... Федор уснул, и ему снилось, что он лежит на своей кровати. В комнате совсем темно, сквозь щели в оконной раме просачивается шелест дождя. На стуле рядом с кроватью сидит странное существо: большое, неопределенной формы и все белое, будто покрытое толстым слоем инея. Федор его не боится: он девять лет прослужил в адском спецназе и вообще никого не боится. - Ты кто такой? - спрашивает Федор строго, засовывая руку под подушку... лазерного клинка там нет. "Ничего, и так справлюсь", - думает он. - Я - связной, - отвечает существо, по-кошачьи щуря огромные зеленые глаза. - Из штаба? - Нет, с Белой звезды. Мне поручено передать тебе приказ: убрать царя. - Я не подчиняюсь Белой звезде, у меня свое командование, - заявляет Федор. - Во-первых, Белой звезде подчиняются все, над кем она светит, а во-вторых, другого командира у тебя нет, потому что ты давно уже дезертировал из Легиона воинствующих атеистов, - невозмутимо говорит связной. - Белая звезда светит в Аду, - возражает Федор, - а здесь - Солнце. - Ошибаешься. Ад - это иллюзия, и здешнее солнце - тоже иллюзия. - А что не иллюзия? Белая звезда? - усмехается Федор. - Белая звезда - это тоже иллюзия. В мире, в котором мы находимся, есть лишь одна неиллюзорная вещь. - Что же это за вещь? - Вот она, - существо достает откуда-то из-под мышки небольшую книгу, на обложке которой можно прочесть название: ОЖИВИ ПОКОЙНИКА. - Кто этот покойник? - спрашивает Федор. - Пока что это тайна. В конце книги ты, может быть, узнаешь... - Что значит "может быть"? - перебивает Федор. - Если заглянуть в конец, то можно узнать наверняка. Или она не дописана? - Книга дописана, - отвечает существо, - но если мы с тобой сейчас заглянем в конец, то ничего не увидим. Мы не можем узнать, что будет на следующей странице, как люди не могут заглянуть в завтрашний день, не говоря уже о более далеком будущем. - Так какого хрена ты мне ее показываешь?! - раздражается Федор. - Свое прошлое я и так знаю! - Мне больше нечего тебе сообщить, - существо поворачивается к окну и выпрыгивает в дождь через стекло. "Все только приказывают! - возмутился Федор, когда остался один. - Нашли тоже цареубийцу! Последнего царя из династии Романовых уже убили, да к тому же вместе с женой и детьми, а стало ли от этого лучше?! Ну да ладно, проснусь - разберусь на свежую голову. Утро вечера мудренее..." Однако, проснувшись утром, Федор вспомнил лишь, что ему снилось что-то интересное... но что? Завтракая найденными на кухне сухарями, Федор усиленно пытался вызвать в памяти содержание сна, но какая-то важная мысль-зацепка постоянно ускользала от него. С сухарным хрустом во рту он прошел в свою комнату и стал рыться в письменном столе, перебирая старые бумаги, как будто в них могла отыскаться некоторая подсказка. В нижнем ящике он нашел свои юношеские стихи. Их было немного, и почти все про несчастную любовь. Перечитав их, Федор испытал не то чтобы стыд за себя, но сильное недоумение: как он мог писать такие глупые стихи?! Однако одно стихотворение, датированное 1984 годом, то есть одно из последних, привлекло его внимание, и ему даже показалось, что это и есть именно то, что он искал. Названия у стихотворения не было, а звучало оно так: Раз по полю шли слепые - наугад ища приют, про себя ругались, злые: нет его ни там, ни тут! Но случись, им повстречался добр молодец лихой, и к нему тут обращался старец во сто лет с лихвой: "Далеко ли до приюта, ты нам, молодец, скажи, водит за нос нас Иуда в чистом поле и по ржи". "До него подать рукою, - молвил малый - не дурак, - только с вашей темнотою не достичь его никак. Да и нашто он вам сдался?! Знаю место - это да! Я как раз туда собрался, кто со мною - так айда! Там хрустальные все замки, реки полные вина, пятки лижут куртизанки, вот кака хреновина. Но вы зря не тратьте ноги: хоть глаза протри до дыр, не увидите дороги - нужен всем вам поводырь". "Эт' ты, парень, судишь здраво, где же взять его, вот што..." Усмехнулся малый браво: "Стой, старик, а я на что?! Вас доставлю в лучшем виде я в тот славный чудо-град, не останетесь в обиде: блага всем там привалят". Покумекали слепые: Бог не выдаст, а свинья раз не съела и доныне, так не съест... Пошли, братья! И рванули всем кагалом за своим лихим вождем, да по чаще, по завалам, да под градом и дождем. Ни на шаг не оторвались от вождя, что вел всех их, хоть о павших спотыкались, о товарищей своих. И вот как-то спозаранку крикнул вождь: "Пришли, шабаш! Мать твою тудыть в изнанку, чудо-город теперь наш!" Ликовать слепые стали, только слышат... что за бред?! Вроде рыщут волчьи стаи... "Эй, вожак, ты чуешь, нет?" Справа воют, слева воют... Где же девки, где дворцы? Ты куда завел нас?!" - ноют обреченные слепцы. И дрожа, что лист, от страха, волос дыбом, бел, как мел, мальчик в порванной рубахе взял с испугу - да прозрел... И услышали слепые не по-детски страшный глас: "Наш вожак... о, все святые, он и вовсе-то без глаз!" Дочитав, Федор так и не вспомнил свой сон, но все же успокоился, точно узнал что-то важное. Он достал хранившийся на балконе под клеенкой велосипед, накачал колесные камеры, переоделся в свою старую одежду, сунул в карман маринкину схему и вышел из дома. 4. Путевые заметки Улица встретила Федора мягким августовским днем: лениво светило солнце, теплый воздух был пропитан свежестью прошедшего ночью дождя, к мокрым от луж колесам приставали превратившиеся в мусор опавшие цветы липы. Федор выехал на Ленинградское шоссе - мчаться по нему было одно удовольствие: ни одной машины, а значит, не нужно жаться со своим велосипедом к самому краю самой крайней полосы. Он весело нажимал на педали, и его уже не тяготило безлюдие, как днем раньше. "Однако я стал привыкать к новой жизни, - отметил он про себя. - При желании в ней можно найти даже свои плюсы, например, машин не стало, заводы не работают, стало быть, атмосфера не загрязняется, да и вода с землей тоже". И действительно, проезжая мимо станции метро "Войковская", он заметил, что воздух там стал совсем чистым, не то что в былые времена, когда вовсю работал химический завод "им. Войкова", теперь можно и без противогаза полной грудью дышать... Но на каждый плюс есть свой минус: на той же "Войковской" его приветствовал с установленного на газоне возле дороги огромного телеэкрана все тот же постылый царь: "С добрым утром, дорогой Федор Васильевич! Скатертью вам дорожка!" Федор сделал вид, будто ничего не слышал. Доехав до Речного вокзала, Федор вспомнил, что в этом районе недалеко от шоссе жил когда-то его приятель Володька Горячин. Надежды на то, что он живет в том же доме и по сей день, не было почти никакой, а если учесть к тому же массовое бегство из города... И все-таки Федор решил потерять двадцать минут, но убедиться в том, что Горячина здесь нет, и на этом успокоиться. Он свернул направо и проехал через Парк воинов-интернационалистов к дому Горячина, стоявшему напротив полуразрушенной церквушки. Федор позвонил в дверь, подождал немного и собрался уходить, но тут щелкнули замки, и на пороге появился сам Горячин, постаревший, потолстевший и полысевший. - Кого надо? - спросил Горячин отнюдь не дружелюбно, затягивая туже пояс на синем махровом халате. - Тебя, хер старый! - крикнул Федор весело. Горячин подозрительно глянул на патлатого ханурика с бородой до пояса. - Не узнаешь, морда! - окончательно развеселился Федор. - А если по рогам зашарошить?! - Ты что ль, Федор? - улыбнулся Горячин, хлопая Федора по плечу. - А я-то думаю, что за член бородатый ко мне заявился?! Проходи давай! - Да, с бородой я оплошал, - признался Федор, - хотел сбрить еще с самого утра, а вспомнил только на улице... Возвращаться лень было. - Вот теперь узнаю тебя! - рассмеялся Горячин. - Но ты все же убери это безобразие, пока я тебя кирпичом не побрил. Иди в ванную - там станок найдешь с лезвиями. А я пока легкий завтрак соображу. Когда Федор побрился и зашел на кухню, Горячин уже закончил сервировку стола: в центре стояла бутылка армянского коньяка "пять звездочек", а по краям на тарелочках - аккуратные бутербродики с черной икрой, соленой кетой и копченой осетриной. - Откуда это у тебя? - чуть не подавился слюной Федор. - С миру по нитке, - туманно ответил Горячин. - Давай за твое пробуждение и за встречу, - наполнил он хрустальные стопки коньяком. - Давай! - выпил Федор. - А ты все такой же молодой, - внимательно посмотрел на него Горячин. - Завидую тебе черной завистью! У меня не сегодня-завтра член от старости отсохнет, а ты своим еще лет двадцать гири поднимать будешь. Вот только проснулся ты, Федя, рановато, время сейчас смутное, я бы на твоем месте еще годков -цать покемарил. - Слушай, Володь, а как все это получилось? - Что "это"? - Горячин отправил в рот бутерброд с икоркой. - Как вы до такой жизни докатились? - Ну как... Когда ты уснул, у нас тут гласность на полную катушку раскрутилась - стали говорить и писать на ранее запрещенные темы: про издержки коллективизации, про сталинские респрессии, про коррупцию периода застоя, про несовершенство построенного коммунистами общества и тому подобное. Потом политика всем надоела - в мистику ударились. Стали кругом и всюду вещать про НЛО, экстрасенсов, каких-то там "магнитных девочек", колдунов и остальную нечисть. Но особенно популярны стали экстрасенсы-целители... Сам знаешь, как с государственным здравоохранением дело обстояло, а тут еще экологическая ситуация обострилась, качество пищи ухудшилось, в общем, стали мы больной нацией. Кого ни возьми - болячка на болячке, ткнешь - рассыплется... И вот, два таких экстрасенса стали "теле-хилерами": подрядились сразу миллионы людей по телевизору лечить. Они знаешь, как заявили? "Кто-то после наших сеансов избавиться от своего недуга, кто-то бросит пить, кто-то курить, а кто-то просто почувствует себя лучше". Ни больше ни меньше... На их сеансы теле-терапии собиралась у экранов вся страна, "каких-нибудь" две сотни миллионов человек. И действительно, многим стало лучше, и эти экстрасенсы стали всеобщими кумирами, чуть ли не национальными героями, понимаешь... В "Известиях", помню, фотографию одного из них напечатали, а внизу приписка: "Возьмите ножницы, аккуратно вырежьте фотографию, повесьте на стену в своей комнате и смотрите на нее как можно чаще: она заряжена положительной энергией, и вам станет лучше". Многие их и вовсе за богов почитали... Но потом эти двое вдруг куда-то исчезли, и появился Иван Барабашкин... - Кто-кто? - переспросил Федор, у которого это имя как-то по-особенному прозвенело в ухе. - Барабашкин. Многим эта фамилия поначалу тоже показалась смешной, - Горячин понял его вопрос по-своему, - но потом быстро все привыкли, стало даже нравиться такое непретенциозное имя. Так вот, этот Барабашкин объявил тех двоих экстрасенсов своими предтечами и заявил, что он и есть истинный спаситель, призванный избавить людей не только от болезней и вредных привычек, но и вообще от всех проблем. - Как же ему позволили на телевидении заявить такое? - удивился Федор. - Все дело, старик, в том, что эти телесеансы транслировались не в записи, а напрямую, и оператор по какой-то причине вовремя не выключил камеру. Сразу после той исторической передачи руководство Гостелерадио запретило показ Барабашкина по телевидению, и тут началось такое... По всей стране прокатились многотысячные демонстрации протеста, а шахтеры и железнодорожники провели однодневную предупредительную забастовку. Этот день впоследствии был объявлен национальным праздником - Днем Великого противостояния. Выдвигалось всего одно требование: "Верните Барабашкина!" Власти пошли напопятную, и Барабашкин стал решать по телевизору проблемы населения. И решил их, причем сразу все и очень просто: сказал, что перед началом его телесеансов нужно налить в банку и поставить перед экраном телевизора холодную воду из-под крана, которую он будет заряжать своей чудотворной энергией, с тем чтоб придать ей питательные и целебные свойства. Эту воду сначала называли "заряженной" или "заряженкой", а потом - просто "ряженкой". Практически весь Союз стал пить ряженку, и проблем как ни бывало: теперь не нужно было бегать по врачам и доставать "по блату" дефицитные лекарства, выстаивать многочасовые очереди за продуктами и ходить на работу, чтобы зарабатывать деньги на питание и лекарства. - Так просто? - усмехнулся Федор. - Да, представь себе! Минимум усилий: ставишь перед экраном баночку с водопроводной водой, а потом эту воду выпиваешь - и no problem, как говорят англичане... - А что, англичане тоже ряженку пьют? - лукаво спросил Федор, приканчивая очередную стопку коньяка. - Да нет, - почти серьезно ответил Горячин, - до такого только русские додуматься могут. - Он выпил, не закусывая. - На чем я, однако, остановился? - На исцелении от всех проблем, - подсказал Федор. - Да... Однако вскоре открылось, что на самом деле ряженка отнюдь не заменяет пищу и не излечивает от болезней, а лишь утоляет голод и притупляет боль. Но к тому времени, когда это стало всем очевидно, Барабашкин успел взять в свои руки рычаги государственной власти, что, впрочем, нетрудно было сделать с учетом огромной его популярности у народа и полного бездействия правительства, которое никак не могло оправиться от шока, вызванного развалом производства и торговли по причине массовых невыходов на работу и отказа от продуктов питания. Кроме того, ему удалось в рекордно короткие сроки разработать и принять новую конституцию, в которой записано, что в нашей стране построено Райское царство во главе со Всевидящим и Вездесущим Царем. Этот период перехода власти от коммунистов к Царю известен теперь как Триумфальное шествие Барабашкина. - Так значит, конституционная монархия? - Точно! - отрыгнул Горячий. - К тому же теократическая. Царь и Бог в одном лице. Слушай теперь три основополагающие принципа нашего государства, его три кита: никто не работает, потому что любой труд есть эксплуатация; никто ничего не ест, потому что любая пища, за исключением ряженки, есть отрава; и никто не лечится какими бы то ни было способами, отличными от телетерапии Царя, ибо применение лекарственных средств и хирургическое вмешательство - суть надругательство над человеческим организмом и телом. Так вот, когда люди поняли, что их обманывают, и стали отказываться пить ряженку и смотреть телевизор, по которому теперь можно было увидеть только Царя, был создан институт контролеров, задача которых заключается в том, чтобы следить за соблюдением Конституции, а если конкретнее - тех самых принципов. Вот к этим-то контролерам и перешла вся власть в стране. Де-юре страной правит Царь, а де-факто - контролеры. Есть еще, правда, армия, но она довольствуется тем, что получает часть оброка, который контролеры собирают с населения, и вмешивается во внутренние дела только в случае крайней необходимости... если бунт, к примеру, подавить надо. - И часто случаются бунты? - спросил Федор. - Да нет, не часто, - Горячин пристально посмотрел на Федора. - Не больно много находится желающих с топором на танк идти. А то еще карательная экспедиция нагрянет - эти ребята свое дело туго знают - или "птички" налетят... - "Птички"?! - Ну да, реактивные, с ракетами "воздух-земля" в клюве... Выжгут все "к ябеной матери" и улетят... - А коммунисты? - Что коммунисты? - "Подпольный обком" не действует? - Некому, старик, действовать. - Неужто, истребили все 17 миллионов или сколько их там было? - Да нет, сами исчезли по-тихому... Рыцарей или инквизиторов, скажем, тоже ведь никто не истреблял "как класс"... Просто их время прошло. Есть, правда, еще группы экстремистов и маньяки-одиночки - эти спят и видят, как бы Царя ликвидировать. - Горячин снова посмотрел на Федора пристально. - Но это, поверь мне, старик, бесполезная затея. Царь-то наш - трансцендентный... - Что-что? - Бесплотный он, понимаешь ли... Существует лишь в виде электрического сигнала, преобразуемого посредством телевидения в изображение. Как говорят в народе, "в телевизоре сидит", а больше его и нет нигде... по крайней мере, на Земле. Так что, старичок, чтобы Царя убить, надо телецентр в Останкино взорвать или Останкинскую башню завалить, а они Царской гвардией охраняются... И близко не подходи! - Слушай, Горячин, а ты по какому ведомству числишься? - спросил Федор прямо. - По контрольному, Федя, по контрольному, - охотно ответил Горячин, словно давно ждал этого вопроса, - в чине майора контрольной службы. - Ого! Майор Горячин - звучит! То-то я гляжу, от тебя казенщиной так и разит! - А от тебя, старичок, разит щенячьим протестом, - сузил глаза Горячин. - Слушай, майор, - не унимался слегка захмелевший Федор, - я вот что спросить хочу: ты Достоевского читаешь? - А ты думаешь, друг мой Федя, контрики - это небритые мужики с обрезами? Да мы единственная сила, которая в стране хоть какой-то порядок поддерживает, если бы не мы, давно бы уже каннибализм начался! А насчет Достоевского или, скажем, Канта готов с тобой поспорить. Кстати, тот же Кант сказал, что "свобода есть осознанная необходимость". Так вот, я эту необходимость осознал. - И стал рабом системы, - продолжал за него Федор. - Это, старик, уже из другой оперы - я с таким же успехом могу сказать, что ты стал рабом протеста против этой системы. Оставим демагогию! Свободным можно быть только имея власть, иначе всякий встречный-поперечный будет твою свободу ограничивать. Вот ты ухмыляешься, а у меня, между прочим, даже телевизора нет! - А жена? Свободу не ограничивает? - Раньше ограничивала, а теперь - нет. - Как же тебе это удалось? - Да просто взял и прогнал ее пинком под зад. Зачем мне нужна эта стерва старая, когда я себе любую молодую девку на ночь взять могу! Так что хочешь - давай к нам, я помогу оформиться. - Спасибо за доверие, но я постараюсь оправдать его где-нибудь в другом месте. Разрешите идти? - Иди, Федя. Искренне желаю тебе не попадаться в мои руки. Дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь. Федор отставил наполненную коньяком стопку, поднялся из-за стола, взял в прихожей велосипед и благополучно вышел от Горячина, не попрощавшись. "Странно выходит, - думал он, - до разговора с Горячиным я Царя просто ненавидел, а теперь готов ему горло перегрызть... Все-таки убедил меня майор контрольной службы в том, что я бунтовщик экстремистского толка". 5. Подмосковные вечера В голове у Федора немного шумело от выпитого, будто в его черепной коробке работал на малых оборотах моторчик средней мощности, но он усердно давил на педали правой-левой, имея целью добраться до проселочной дороги засветло, а то в темноте и заплутать недолго. Когда город остался позади, Федор воочию увидел последствия деурбанизации: шоссе было буквально облеплено разношерстными времянками: незатейливыми фанерными домиками; приспособленными под жилье "Икарусами", среди которых можно было увидеть как аэрофлотовские экспрессы, некогда связывавшие аэропорт Шемеретьево с Аэровокзалом, так и экскурсионные автобусы "Интуриста"; железными сараями, сильно походившими по своему виду на гаражи; и прочими памятниками подмосковной архитектуры начала XXI века, слепленными, подобно птичьим гнездам, из всего, что только может сгодиться: из разнокалиберных досок, дюралевых листов, кусков плексигласа (вместо окон), пенопласта и брезентовых полотен. Но более всего Федора поразили не сами хибарки, а их обитатели. И поразили они его сохранившимся в них, несмотря ни на какие обстоятельства, мощным зарядом жизненной энергии... Никто в этот теплый безветренный вечер не сидел, казалось, дома: кто пил чай всей семьей из пыхтящего возле самой обочины самовара, кто играл с соседями в лото за врытым перед домом столом, кто травил анекдоты или обсуждал последние сплетни, собравшись в кружок, а кто и просто прогуливался вдоль дороги, совершая "вечерний моцион". Шоссе было отдано детям: настоящий простор для игр, да и родителям удобно, потому что их шалопаи все время на виду. Федору ежеминутно приходилось объезжать то начерченные мелом на асфальте "классы", по которым прыгали на одной ноге девочки, то баррикады, которые выстроили из разного мусора игравшие в штурм Останкино мальчики. - Эй, папаша, где здесь поворот на "Заветы Ильича"? - окликнул Федор чуть было не угодившего под колесо подвыпившего мужичка в помятом костюме со значком "II разряд ГТО" на лацкане. - Чо? - поднял мужичок голубо-красные глаза. - Совхоз "Заветы Ильича"... бывший. - Ты, чувак, с печки свалился?! Там уже давно артель "Призывы Барабашкина"! - Так я и говорю "бывший"... - Тогда за колодцем направо сворачивай, а там через лесок, через поле - и аккурат приедешь. - Спасибо. - "Спасибом" сыт не будешь, - укорил Федора мужичок. - Выпить есть? - За этим и еду, - непонятно зачем соврал Федор. - Тогда и меня бери на багажник! - неожиданно прытко подскочил мужичок. - Нет, друг, извини, у меня заднее колесо слабое, - поспешил Федор нажать на педали. - Эгоист! - прокричал мужичок. - Без водки вернешься - зарублю! Следуя указаниям доблестного значкистка ГТО, носившего эту древнюю регалию, очевидно, в знак протеста против нынешних порядков, Федор повернул направо и выехал на пыльную грунтовую дорогу - "грунтовка", мать-перемать! Здесь его внимание привлекла березовая рощица, в которой собиралась на "блядки" местная молодежь. Сельский заводила-гитарист пел частушки: "Как у милки моей в жопе разорвалась клизьма - бродит призрак по Европе райского царизьма!" Федору захотелось остановиться и послушать еще, но надо было торопиться: надраенный погожим днем медный пятак солнца уже скатывался за верхушки сосен. Однако как Федор ни старался перегнать сие светило, трясясь и подпрыгивая в седле на проходящей через свежевыкошенное поле разбитой дороге, оно все же докатилось до горизонта раньше, чем он - до маринкиного дома. Длинно-туловищная тень Федора мгновенно укоротилась и исчезла, но через несколько минут снова появилась, только с другой стороны и более скромная: на продырявленной звездами черной ткани ночного неба засияла круглолицая луна. На краю поля обозначились точечные огоньки горящих окон - на них и устремился Федор напрямую по шуршащей стерне. Обогнув посеребренное лунным светом зеркало пруда, он въехал под аккомпанимент цикад и лягушек в деревню и проследовал по липовой аллее к третьему с края дому. Дом тот был не чета пришоссейным халупам - сработанный на совесть из толстенных бревен за два десятка лет "до новейшей эры", он уверенно стоял на земле, надменно отгородясь от свихнувшегося мира высоким забором. Калитка была прочно заперта, но пока Федор раздумывал, как ему пробраться к самому дому, чтобы постучать в дверь или в окно, его учуял сторожевой барбос, и тихая летняя ночь наполнилась бешеным лаем. Послышался скрип - в освещенном проеме двери возникла женская фигура. - Эй, мать, придержи кобеля! - наигранно-строго крикнул Федор. - Это ты кобель, а у меня сучка, - раздался знакомый голос. - Спокойно, Инга! - На ночлег пустишь? - Смотря кого, - Маринка попыталась всмотреться в лицо нахального парня, но луна светила ему прямо в затылок, и на месте лица темнело овальное пятно. - Ты откуда взялся такой шустрый? - С того света, мать, - ответил Федор загробным голосом. Облитое бледным лунным светом маринкино лицо и вовсе побелело. - Да я это! - сказал Федор обычным своим голосом, пожалев Маринку. - Вот злыдень! - обрадованно-облегченно вздохнула Маринка. - Я тебе счас, Федька, уши пообрываю! - она отперла калитку и бросилась Федору на шею, чуть было не сбив его с ног своей массивной грудью. - Напугал до смерти, у меня аж матка ниже колена опустилась... А за "мать" ты еще получишь! - Может, в избу пригласишь сперва? - спросил Федор, подражая ее деревенской речи. - Или ты меня всю ночь, прижав к забору, лапать собираешься? - А-а-а, - возмущенно вдохнула в себя Маринка. - Это кто кого лапает?! - отпихнула она Федора наполнившейся грудью. - Как хамом был, так и остался... Ну ладно, заходи уж! Они прошли в дом. Федор при свете рассмотрел Маринку: лицо ее почти не изменилось - все те же большие карие глаза, классический прямой носик и тонкие чувственные губы, - но фигура заметно округлилась со всех сторон... "Сколько ей сейчас... лет 35?" - Что, сильно потолстела, да? - Маринка смущенно огладила платье на широких бедрах. - Отнюдь... Скорее оформилась, я бы сказал, - улыбнулся Федор. - Я тебе дам "оформилась"! - зарделась она довольным румянцем, - я тебя самого счас оформлю. Федор подошел и поцеловал ее в теплые податливые губы. - Думаешь, раз деревенская, так все можно?! - тяжело дыша, Маринка вынула из-под подола руку Федора. - Поешь хоть сперва - я мигом накрою! Она и впрямь мигом накрыла стол на терраске: огурчики, помидорчики, рассыпачатая картошечка под укропчиком и мутный бутылек с огоненно-вонючей самогоночкой. - Эх, за встречу! - занюхал Федор шибанувшую в нос самогонку душистой краюшкой ржаного хлеба. - Твое здоровьичко, Федюня! "Что-то быстро она одеревенилась, - подумал Федор, уплетая за обе щеки простую, но аппетитную снедь. - Была такая амбициозная девушка, а стала совсем простая баба... Впрочем, она, должно быть, и раньше такой была в глубине души, просто выпендривалась по молодости". - А ты давно здесь... проживаешь? - спросил он вслух. - Да уж четвертое лето. - Четыре года, значит? А я из твоей записки понял, что ты только этой весной из города уехала. - Так правильно, я ведь в городе зимовала. - Неужели, каждый год на зимние квартиры подаешься? - Да нет же, это случайно вышло. Мы со своей артелью надумали той осенью яблоки на зимнюю одежку в городе поменять. Ну, выторговали разбитый грузовичок у сламеров... - У кого? - перебил Федор. - Ну... это кто в самостройных развалюхах живет - ты, небось, их видел на шоссе. - А почему вдруг "сламеры"? - Да Бог их знает, - пожала плечами Маринка. - В кузове этого грузовика одна такая семья жила, а наши артельские им домик из досок сколотили взамен. Но это ж не машина была, а одно недоразумение: только задом шла, просто уссыкон! В общем, пока ее починяли, ноябрь подкатил. Бабы еще думали, ехать - не ехать, а мужики как развопились: зря, что ли, чинили?! Ну и поехали... За руль сам староста сел... "Я, - говорит, - еще через Саланг снаряды возил!" Приехали мы, значит, наменяли себе шуб там всяких - я себе, кстати, котиковое манто за ведро "белого налива" взяла - и на ночлег в Большой театр подались... Это Нюрка из крайнего дома всех завела: ни разу, говорит, в Большом не бывала! Разлеглись на сцене под пирамидой... - Под чем? - Ну... там декорации от "Аиды" остались... Лежим, балдеем, программки изучаем... И так нам хорошо было, будто и правда к искусству приобщились... А наутро встали, вышли на улицу - мать моя женщина! - все белым бело, аж глаза режет. За одну ночь чуть не по колено снегу навалило. Кинулись старосту искать - нет нигде. Наконец, нашли в ЦУМе, в отделе тканей: он там спал с какой-то проблядушкой, в материю завернувшись. Оказалось, пропил он грузовичок наш... - Да-а, - протянул Федор насмешливо, - раньше лошадей в кабаке пропивали, а теперь грузовики... НТР! - Так и пришлось в городе зимовать... А манто котиковое я обратно на продукты сменяла... до сих пор как вспомню, так слезы наворачиваются, ну до того жаль! - А что, без грузовика никак нельзя было обратно добраться? - Да и с грузовиком, наверное, не добрались бы - в сугробах завязли, дороги ведь теперь никто не чистит. Трое парней, правда, лыжи раздобыли и на них почесали... - И дошли? - Дойти-то дошли, только шубы с них "лесные братья" по дороге сняли, так что все свое "хозяйство" пареньки отморозили. Но и в городе мы натерпелись, вспомнить страшно, еле весны дождались... Ну, ты ешь, Федяня, докушивай, а я пойду постель разберу, чтоб не отвлекать тебя разговорами... Федор быстро доел, вылизал вкусную тарелку и зашел в темную комнату... Ничего не видно, темень, хоть глаз коли! - Маринк, ты где тут? - спросил он. - Ты что кричишь? - донесся горячий шепот. - А что? - он тоже перешел на шепот. - Иди сюда, - с кровати послышалось шевеление. - Сейчас, сейчас! - Федор побросал одежду на пол и залез под тонкое одеялко. - Ой, руки холодные-е! - завизжала Маринка. - Ты такой худенький, - прижалась она своей упругой грудью к его жестким ребрам. - А ты такая пухленькая! - обхватил ее Федор ниже поясницы. - Где этот негодяй, который когда-то лишил меня девственности? Федор почувствовал легкое касание нежной ладони. - Ты, Маришка, как слепой, ощупывающий лицо дорогого человека после долгой разлуки, - засмеялся он. - Не лучше ли устроить очную ставку с самой потерпевшей? - Потерпевшая не возражает. - Ну как, узнает? - Наполовину, - хохотнула Маринка. - А теперь? - поднапрягся Федор. - Теперь до конца! 6. Из тыщи лиц узнал бы я мальчонку...  Весь следующий день Федор сибаритствовал, пока Маринка трудилась на огороде. Он с самого начала хотел ей помочь, но она не позволила: не мужское это, мол, дело - по грядке раком ползать. От завтрака до обеда они с Маринкой повалялись часок на кровати, а затем, разгоряченные, как из парилки, сразу же прыгнули в прудик с холоднющей ключевой водой, немного остыли и вновь занялись каждый своим делом... вернее, делом занялась Маринка, а Федор от нечего делать отыскал хлопушку и взялся за истребление мух на терраске. Особое удовольствие ему доставляло шлепать этих насекомых на царском лике, "красовавшемся" на экране телевизора в свою натуральную величину. Звук был отключен, и при каждом ударе по носу сия августейшая особа отшатывалась, по-шутовски мотая головой, и молча грозила пальцем. В погоне за крупной сине-зеленой мухой Федор наткнулся на сервант, и его внимание привлекла прислоненная к миниатюрной кофейной чашечке небольшая цветная фотография, отснятая на той самой терраске, на которой он находился. На этом снимке стояла завернутая в пуховый платок худощавая женщина лет сорока, кстати, довольно привлекательная, но в данном случае Федора заинтересовала не женщина, а картинка на экране телевизора, который, по-видимому, случайно попал в кадр... На экране вместо обрыдлой царской физиономии можно было разобрать лицо мальчика. "Наследник престола, что ли?" - Федор подошел к телевизору, включил звук и спросил, показывая на фотографию: - Это кто? - Прежде всего здравствуйте, Федор Васильевич! - заискивающе улыбнулся Царь. - Чтоб ты сдох! - "поприветствовал" Царя Федор. - Кто это? - Ну как же... это Эльвира Артуровна, подруга молодости Марины Вячеславовны, - ответил Царь, проглотив обиду. - Да я тебя не про бабу, а про мальца на экране спрашиваю! - строго сказал Федор, отметив про себя: "Надо же, и дня не прошло, как по-деревенски заговорил!" - Позвольте взглянуть поближе, - сощурился Царь. - Это... это мальчик. - А если конкретнее? Ведь ты, царь-батюшка, всех по имени-отчеству знаешь, - настаивал Федор. - Качество снимка плохое, - вздохнул "царь-батюшка", - не могу лица разобрать... - Сейчас сможешь! - крикнул Федор, возбужденный внезапной догадкой. Он выбежал в огород и, хлопнув Маринку по вздыбленному над помидорами заду, спросил: - Маринк, фотоаппарат есть? - А как же, "поляроит", я за него лукошко малины отдала! Возьми в спальне в шкафу, в нижнем ящике под тряпками. Федор откопал из-под тряпок фотоаппарат и бросился на терраску к телевизору, но только он навел объектив на экран, как Царь закрыл лицо ладонью. - Всего один снимок для истории перед падением трона! - "попросил" Федор. - Я стесняюсь, мин херц, - заявил Царь. - Почему вдруг в единственном числе?! Позавчера ты, помнится, говорил про себя "Мы"... - "Мы" - это, знаете ли, несколько неблагозвучно, будто корова мычит, - жеманно разъяснил Государь, выглядывая светящимся глазом через щелочку в пальцах. - Кокеточка! - усмехнулся Федор. Он выключил телевизор, выждал пару секунд, затем снова включил и, как только появилось изображение, нажал на спуск, не дав Царю опомниться. Послышалось мягкое жужжание, и из прорези в фотокамере вылезла карточка. Федор подошел поближе к свету и всмотрелся в бумагу: на ней быстро проступали то в одном, то в другом месте темные пятна и линии... и вот эти линии и пятна соединились в черно-белое изображение мальчишеского лица. Мальчик как мальчик, ничего особенного: форменный школьный пиджачишко, пионерский галстук с неумело наверченным узлом, простое круглое лицо, курносый нос, озорные глаза и встрепанные волосы... и все же что-то насторожило Федора в его внешности: казалось, с ней было связано что-то страшное и неприятное, мерзкое и гнусное, и это "что-то" явно не относилось непосредственно к парнишке, не ассоциировалось с его природными чертами, а привносилось откуда-то извне... как если бы по красивому и нежному лицу ползали мохнатые черные пауки. - Что-нибудь интересное? - Царь вытянул шею, словно собираясь высунуть голову из ящика телевизора. - Да нет, ничего, - Федор поднял глаза на экран, стараясь держать фотографию так, чтобы ее не смог разглядеть Всевидящий, и тут его как молнией поразило: "Да это ведь сам Царь в детстве!" - Кто там, неужели не я?! - обеспокоено спросил Царь. - Ты, Вездесущий, ты, - успокоил его Федор. - Ну и слава мне! - вздохнул тот облегченно. Федор заткнул Всевидящему и Вездесущему рот, выключив звук, вышел во двор, положил фотографию на освещенную мягким вечерним солнцем дубовую колоду для рубки дров и сделал с нее снимок. На этот раз получился все тот же мальчик, но как бы снятый с большего расстояния: он теперь стоял со школьным ранцем в руке на фоне высокой железной ограды, сквозь частые прутья которой просовывались ветви деревьев. Федор переснял и эту фотографию, но получилась та же самая картинка, разве что немного почетче. За ужином Федор выложил на стол фотографии, предварительно переставив в другую комнату "Везденоссующего", как называла его Маринка. - Узнаешь? - хитро спросил он. - А я-то думала, ты меня хочешь сфоткать, - разочарованно сказала Маринка. - А этого... как не узнать, я его, душегубца, в любом виде узнаю, как бы он ни маскировался. До чего довел людей, ни дна ему ни покрышки! - А форма на нем старого образца, - заметил Федор. - Может быть, он наш ровесник - борода ведь старит - и учился где-нибудь в соседней школе или даже в параллельном классе... - Если б я его тогда встретила, то задушила бы гаденыша! - Маринка сжала пальцы до побеления. - Спокойно, Зорька! - погладил ее по плечу Федор. - Если бы мы с ним и встретились 30 лет назад, то никак не смогли бы предугадать, что из него выйдет в будущем. Будущее для того и скрывается от нас, чтобы мы не могли изменить его в настоящем... которое в будущем станет прошлым. - Ты, Федя, меня не путай своим "будущим-переебудущим" - я тебе точно говорю, что прибила бы его на месте: у меня в детстве на плохих людей нюх был! - Может, он тогда еще "плохишом" и не был, - возразил Федор. - Да и что теперь... Поздно, Жора, пить "Боржоми", как говаривал в молодости один мой знакомый майор. Вот его-то я точно мог сто раз укокошить, но ведь мы друзьями были! Тут, я думаю, с другой стороны подойти надо... - С заду, что ли? - Вроде того... Понимаешь, на фотографии получается не то, что мы видим на телеэкране, а фотография - она более устойчива, то есть изображение на ней не меняется, как на экране, потому ей и веры больше... Что это значит? Я вижу только одно объяснение: Царь существует лишь у нас в голове, это мираж, навеянный фотографией мальчика, которую транслируют по телевидению, это своего рода телегипноз... - Значит, нам только чудится, что это чучело с нами говорит?! - удивилась Маринка. - Вот именно! В действительности мы говорим сами с собой, воображая, что говорим с царем - "царя играет труппа"! - этим и объясняется то, что он знает все про всех - он знает про нас ровно столько, сколько мы сами знаем про себя! - А я-то, дурочка, никак в толк взять не могла, как это император наш говеный всех по имени и по отчеству знает! Когда он только появился, все говорили: раз с каждым из трехсот миллионов отдельно беседует, значит, и впрямь чародей... Что ж мы теперь со своим открытием делать будем? - Тут есть какая-то тайна, и чтобы ее раскрыть, надо добраться до первоистоков, я так считаю. Для начала попробуем узнать имя этого злосчастного пацана... - А чего тут знать?! Ванькой его зовут Барабашкиным! - Ох, Маришка, шустрая ты, как электровеник! Имя у Царя, может, и настоящее, а вот фамилия... Где-то я ее уже слышал, и у меня такое впечатление, что он ее у кого-то позаимствовал. - Сам он своего имени не откроет, если это не настоящее: только прикидывается дурачком и простофилей, а на самом деле - лиса та еще! - Из тыщи лиц узнал бы я мальчонку... - пробормотал Федор в задумчивости. - Чего? - не поняла Маринка. - ... но как зовут - забыл его спросить. Стишок такой в школе разучивали когда-то, не помнишь? Я за него "пятерку" получил, потому он мне в память и врезался... - Тогда придумай что-нибудь, отличник! - Вообще-то я был "хорошистом", но, тем не менее, уже кое-что придумал... Прежде всего, нужно вычислить район поиска, чтобы не ловить черную кошку в темной комнате, как говорят философы. Вот видишь, Маринк, на последней фотографии из-за макушек деревьев шпиль Останкинской телебашни торчит, а рядом - тучка со светящимся краем, не иначе, как за ней солнышко прячется... Пространственные ориентиры имеются, теперь временные: мальчишка в форме и с портфелем - о чем это нам говорит? - С уроков сбежал! - Так сразу и "сбежал"! Не каждый ведь день он прогуливал; разумнее будет предположить, что его засняли по дороге из школы, тем более что снимали, скорее всего, взрослые, а с ними особо не попрогуливаешь... Итак, время - около полудня, будем исходить из этого. Со временем суток разобрались, теперь время года: у ограды куст сирени цветет... - Значит, весна, - кивнула Маринка. - А если точнее? - Конец мая, надо думать... - А почему не начало июня? - решил скорректировать Федор. - Да потому что в июне в школе занятий нет! - засмеялась Маринка. - Умничка! - искренне восхитился Федор. - Шерлок Холмс! - Это ты Холмс, по комплекции больше подходишь, а я - доктор Ватсон... Пойдем в кроватку - лечить тебя буду! - Теперь бы специалиста по астрономии разыскать, чтобы он нам по солнечному азимуту место определил, - поднялся Федор из-за стола, потягиваясь. - А чего искать: мой бывший муж - физик, но астрономией увлекается, хобби у него такое... Я его еще "астропиздиком" звала. - Но мы же в Харьков к нему не поедем! - Какой Харьков, Федя, окстись! - отмахнулась Маринка. - С тем барбосом я и года не прожила, а этот второй, до сих пор в Москве обитает, возле метро "Сокольники", никуда из города уходить не хочет, врос, говорит, в асфальт корнями... "Похоже, она у него зимовала", - не без ревности подумал Федор, а вслух сказал как ни в чем ни бывало: - Завтра же к нему отправляемся! - На кого же я, Федюня, сад оставлю?! Вот-вот яблочки поспеют, боюсь я в городе застрять, как зимой. Да я тебе и в обузу буду: с моей толстой попой только на багажнике сидеть! Так что ты поезжай, а я тебе письмецо рекомендательное выдам... Только от него сразу ко мне возвращайся, а то я по тебе горевать буду! "Так будет даже лучше", - сказал себе Федор. Со двора донесся злобный лай. Маринка выглянула в окошко: - Муженька моего бывшего принесла нелегкая! - На ловца и зверь бежит! - Федор обрадовался, что никуда не надо ехать. - Этот уж точно зверь, да не тот. - Сколько ж у тебя мужей было? - удивился Федор. - Много, Федя, но этот последний... Лезь на чердак! - С какой стати? - еще больше удивился Федор. - Контрик он, с ним лучше не связываться, - Маринка достала из-за серванта стремянку. - Лезь, говорят, а то себе дороже будет. Федор раздвинул стремянку, открыл люк в потолке и забрался на темный и душный чердак. - Вторую тарелку со стола убери! - крикнул Федор в квадратное отверстие перед тем, как захлопнуть крышку. Внизу простучали суетливые шаги на фоне скрипа половиц, а затем хлопнула дверь - Маринка побежала открывать калитку. Как только глаза немного привыкли к темноте, Федор осмотрелся по сторонам в поисках чегонибудь увесистого на тот случай, если незваному гостю вдруг вздумается слазить на чердак, но почти все пространство было заставлено сундуками с тряпьем и мешками с крупой, так что ничего подходящего не подворачивалось. Снова хлопнула дверь, и послышался хриплый голос: - Спала, говоришь... С кем, если не секрет? - Да что ты, Степа, с кем тут спать-то: на всю деревню - три неженатика, да и те с отмороженными конечностями. - Ох, Маришка, твоими бы устами... Прямо под ногами Федора послышалось глухое шевеление и шебуршание, затем с грохотом опрокинулся стул и тот же хриплый голос произнес озадаченно: - Ты что это? - Да... как тебе сказать-то, Степа... В общем, не в состоянии я... по техническим причинам. - Знаю я твои "технические причины"! - рявкнул Степан. - Опять со своим профессором яшкаешься?! Я этому сраному физику всю его физию расфиэдячу! Где он? Опять под кроватью прячется? - Да ты что, пьяный, что ли? А ну дыхни! - Я щас дыхну... Я щас так дыхну из двух стволов! Отзвуки шагов перекочевали из одного края чердака в другой - Степан прошел в спальню... заскрипели и завизжали кроватные пружины. - Так, под кроватью нет... - Вот чудной! Говорят тебе, нет никого. - Ты кого провести хочешь?! Я с восемнадцати лет в органах! Почему телевизор не работает? - Как не работает? - Ты мне дурочку не строй! Почему звука нет? - Добрый вечер, достопочтенный Степан Трофимович! - послышался нарастающий по силе голос Царя. - Здорово, коль не шутишь, Ваше Величество! - попростецки ответил Степан, явно показывая Маринке, что он с самим Государем на дружеской ноге. - Никто не обижал тут вас? - Пусть Марина Вячеславовна сама скажет. - А что я?! Я и мухи не обижу, не то что... А больше и некому было. - Ай-яй-яй! Не хорошо ведь лгать, Марина Вячеславовна, и не стыдно вам? - Неужто, и правда физик?! - зарычал Степан. - Тут птица покрупнее, - заверил его Царь. - Я эту "птицу" в пух и прах разнесу, только перья лететь будут! - послышался сухой щелчок автоматного затвора. - Где он??? - А в "скворечнике" сидит у вас над головой, - спокойно сказал Царь. Громовая дробь ударила Федору по ушам, и возле самых его ног взметнулся фонтан деревянных щепок... Сквозь поднявшуюся пыль в потолок брызнули струйки света. - Очумел, что ли, дом спалишь! - закричала Маринка не своим голосом. - Молись, профессура, или кто ты там, - процедил Степан сквозь зубы. - Маришка, лестницу! Снизу донесся деревянный перестук устанавливаемой стремянки. "Держи крепче, а то пол у тебя больно скользкий", - дал указание Степан. Федор зашел на цыпочках за ближайший к люку сундук, встал на колени и уперся в него плечом, чтобы резко надвинуть его на отверстие люка, как только там появится голова ретивого контрика. Лишь только заскрипели альто-сопрано рейки лестницы, как Федору уже почудился другой звук, гораздо более неприятный - костяная трель сворачиваемых шейных позвонков... Между полом чердака и крышкой люка обозначилась светящаяся щель - Федор упруго сжался наподобие пружины, чтобы в следующий момент мощно разжаться в торец сундука... Раздался легкий хлопок крышки, и тут же - гулкий грохот и хрипло-визгливый вопль: "Подлюка!!!" Еще толком не поняв, что произошло, Федор стремительно бросился к люку, одним движением руки откинул крышку и, не раздумывая, прыгнул в наполненную электрическим светом квадратную прорубь... Удачно приземлившись на полные ступни, он с ходу нанес по поднимавшемуся с полу противнику серию коротких ударов - противник закачался и тяжело рухнул навзничь обратно на пол. - Мешок с дерьмом, - глухо сказал Федор не своим голосом и плюнул сквозь зубы на поверженную жертву. - Привет от спецназа! - Убийца! - раздался за его спиной истошный вопль. Федор обернулся и увидел перед собой перепуганную женщину с круглыми глазами, которая в животном ужасе вжалась в бревенчатую стену и перебирала ногами, будто хотела влезть задом на эту самую стену, чтобы забиться в дальний верхний угол. Федор довольно улыбнулся, лениво раздумывая, прикончить ее сразу или сперва поиграть в веселые игры... - Не убивай, Христом Богом молю! - женщина кинулась на пол и обняла его за ноги. Федор покачнулся и в глазах его потемнело... Когда он пришел в себя, то увидел рыдающую у его ног Маринку и распластавшегося рядом ее бывшего мужа. "Что бы это значило?! Ведь только что я сидел на чердаке", - Федор попытался восстановить в голове ход событий, чтобы вспомнить, как он очутился в комнате: вот он сидит за сундуком, вот приподнимается крышка люка, вот раздается грохот... и вот он стоит посреди комнаты, а внизу лежит, вцепившись в его штанину. Маринка. Он тронул ее за плечо - она в испуге отскочила, закрыв тыльной стороной ладони блестящее от слез бледное лицо. - Ты что? - не на шутку удивился Федор. - Не подходи ко мне! - отпугивающе ощерилась Маринка. - Да в чем дело-то?! Маринка подозрительно глянула на него, окатив холодным взглядом, и задрожала, как в ознобе, крупной дрожью. - Тебе что, плохо? - испугался за нее Федор. - Хор-р-рошо, - Маринка выдала зубами дробь. Федор налил в стакан самогонки и хотел подать Маринке, но она снова закричала, перестав дрожать: - Не подходи ко мне! - Ты что, Маринка, не узнаешь меня, что ли? Это ведь я, Федор, - Федор не смог сдержать глупой улыбки. - Выпей самогоночки - лучше станет. Маринка недоверчиво покосилась на граненый стакан, будто Федор подавал ей в нем яд, но все же взяла и выпила. - Кху! - кашлянула Маринка самогонными парами. - Я давно почуяла, что ты не Федор, - заявила она. - А кто же я? - улыбнулся Федор криво. - Не знаю, - спокойно и серьезно ответила она. - Может, оборотень, а может, и похуже... Я сразу заметила, что ты какой-то не такой, но думала, показалось... - Ну, знаешь! - возмущенно мотнул головой Федор. - Ты тоже не та, что была раньше. - ...а теперь вот убедилась. - В чем убедилась?! - заорал Федор, потеряв терпение. - Ты как с чердака прыгнул по-кошачьи... глаза горят... шерсть дыбом... - Маринку снова бросило в дрожь. - Так это я его?.. - Федор посмотрел на трупом лежавшего Степана и в удивлении поднял к глазам свои руки, разглядывая их. - А я думал, ты лестницу из-под него выбила... - Так оно и было, - подтвердила Маринка, - а потом ты напрыгнул, страшный такой... К стенке меня прижал - думала, тоже убьешь. - Чертовщина какая-то, - пробормотал Федор, - ничего не помню! - Ты - оборотень, - заверила его Маринка. - Если даже и так, то теперь я снова стал самим собой, так что можешь не бояться, - успокоил он ее. - А я и не боюсь, - Маринка поднялась с пола и оправила платье. - По мне - хоть сам черт, лишь бы мужик хороший был! "Похоже, самогон начал действовать", - отметил про себя Федор. - Жалко Степку, хоть и дурак был, - печально посмотрела она на своего последнего мужа. Федор склонился над Степаном и прижал ухо к его груди: - Дышит! - Что же мы с ним делать будем?! - Свяжем, а сами поедем в город к другому твоему "бывшему". - На велике далеко не уедешь: он, если развяжется, нас быстро на мотике догонит, - покачала головой Маринка. - На каком еще "мотике"? - не понял Федор. - Так он ведь на мотоцикле с коляской приехал, а ты пердежа не слышал?! - Значит, мы поедем на его мотоцикле, соображать надо! - Ой, и правда, а я сразу не дотумкала. - Помоги мне раздеть своего "ненаглядного" - я в контрика переоденусь для конспирации... Конспирация, додог'уша, пгег'ыше всего, как говорил "самый человечный из людей". - Это кто? - Да тот, что царю за брата отомстил. - А-а... Вдвоем они быстро раздели и связали Степана, так что когда он очухался, то с удивлением обнаружил, что сидит на стуле с опутанными бельевой веревкой руками и ногами, а перед ним стоит свой брат - контролер. "Развяжи, браток, - прохрипел Степан, - вишь, подлая женщина меня как стреножила". "Браток" наклонился и попросил: "Скажи "а-а-а". Ничего не понимая, Степан послушно открыл рот и ощутил в нем противную сырую тряпку. "Предатель!" - хотел закричать он, но вместо крика получился лишь жалобный сдавленный вопль... Тут же он заметил, что сидит в трусах и в майке, и до него наконец-то дошла суть происходящего - он аж побагровел от бес- сильной злобы. - Собери провизию в дорогу, - сказал Федор Маринке, - а я тут попрощаюсь кое-с-кем. Он набросил на себя кожаную портупею, переложил пистолет из болтавшейся на бедре кобуры в просторный карман галифе (так ему показалось удобнее), подхватил с пола автомат, играючи взяв его за цевье, как рыбу за жабры, и в полном обмундировании, поскрипывая обтягивающими икры хромовыми сапожками, подошел к экрану телевизора. - Не узнаете, Ваше Стукачество? - спросил он притихшего Царя. - Жаль, что мы с тобой на Том Свете не встретились, - серьезно сказал бородатый субъект в телевизоре. - Еще будет такая возможность, - успокоил его Федор, которому отчего-то стало весело. Он даже не стал разбивать прикладом экран, как только что хотел сделать. - Живи до поры до времени. Выходя из комнаты, Федор понял, отчего ему захотелось рассмеяться: встревоженный Царь со взлохмаченной бородой сильно напоминал барахтающегося на спине насекомого... эдакий живущий в телевизоре электронный паразит, жуткий, но беспомощный. Маринка уже сидела в мотоциклетной коляске, держа на коленях корзинку с запасом сухих пайков. - Давно мечтал подержать за рога такого зверя, - сел Федор за руль тяжелого и мощного "Урала". - Ты водить-то умеешь? - настороженно спросила Маринка. - Если бы ты видела, как я двадцать лет назад рассекал на мопеде, то не задавала бы таких глупых вопросов. - О, Боже, спаси и помилуй! - вздохнула Маринка. Федор резко рванул с места, и они с грохотом затряслись по ухабам, отпугивая ночную тьму светом единственного мотоциклетного глаза. "Да не гони ты так - дорвался! - у меня сейчас все яйца из корзинки повыпрыгивают!" - крикнула Маринка сквозь рев мотоциклопа... Короче, до знатока астрономии они добрались только к исходу ночи. Маринка позвонила в дверь и, притулившись к уголку, тут же захрапела. Через минуту послышалось шарканье тапочек по паркету, и Федор ясно представил себе, как в следующий момент на пороге появится плюгавый старичок в тапочках с загнутыми кверху мысками, в халате, расшитом золотистыми знаками зодиака, и в коническом колпаке со сверкающими на нем звездочками - восточный звездочет, одним словом. Однако его предрассветному бреду не дано было реализоваться в действительность: дверь открыл атлетического телосложения высокий мужчина лет сорока, которого с учетом одетого на нем спортивного костюма можно было вполне принять за десятиборца, если бы не роскошная эйнштейновская грива, придававшая ему сходство с африканским львом. - Вы за мной? - спросил он Федора. - Скорее, к вам, - Федор растолкал Маринку и впихнул ее в дверь. - А, Бонифаций! - Маринка обхватила хозяина квартиры, повиснув на нем, как пьяный на столбе, и снова захрапела. - Ну вы, ребята, корки мочите! - засмеялся хозяин. - Я думал, меня "брать" пришли. - Есть за что? - усмехнулся Федор, поправляя на плече автомат. - Федор, - представился он. - Лев. - А Бонифаций - это фамилия? - Скорее, прозвище, - улыбнулся Бонифаций. - Как бы то ни было, все меня именно так называют. Подержи, а я постель приготовлю, - он передал Федору Маринку и скрылся в гостиной. - Вам вместе стелить? - донесся оттуда его голос. - В данном случае это не имеет значения, но лучше вместе - меньше постельного белья понадобится. - А ты, Федор, рационалист! - засмеялся Бонифаций. - Разбуди нас через четыре часа, - попросил Федор, - время дорого. Через четыре с половиной часа все трое завтракали на кухне привезенными яйцами, которые хоть и были сварены вкрутую, все равно изрядно побились. Маринка взахлеб рассказывала Бонифацию историю о том, как "Федька проучил Степку": Федор в этой истории, естественно, выглядел настоящим героем, смелым и решительным, а о его превращении в кровожадного монстра тактично не упоминалось. - Хватит про мои суперменовские подвиги рассказывать, - нетерпеливо перебил Федор, кроша яичный желток в чашку с желудевым кофе. - Лучше доложи, зачем мы приехали. - Это ты, Федя, сам доложи - ты командир, тебе и карты в руки, - Маринка поняла "намек" на болтливость и примолкла. Федор извлек из внутреннего кармана кителя фотографии, вытер рукавом воду на столе и разложил их перед Бонифацием: "исходные ориентиры: останкинская телебашня и солнце - смотри последнюю фотографию. Время: около полудня, конец мая. Задача: определить место, в котором был сделан снимок". Бонифаций аккуратно взял со стола фотографию и стал молча ее рассматривать. На губах его заиграла непонятная улыбка. - Сколько тебе понадобится времени, чтобы все вычислить? - Нисколько, - положил Бонифаций фотографию на стол. - Ты что, Боня, отказываешься?! - удивилась Маринка. - Да, я отказываюсь вычислять, - кивнул Бонифаций. - Все ясно! - поднялся Федор из-за стола. - Не горячитесь, господин портупей-юнкер, - хитро улыбнулся Бонифаций. - Ответ готов! Маринка кивнула Федору с открытым ртом, мол, я ведь говорила, что он гений. - Ну и?.. - спросил Федор недоверчиво. - Юго-восточная сторона парка Сокольники! - победно выдал ответ Бонифаций. - Не верите? - Я верю, но не понимаю, откуда такой быстрый ответ, - сказал Федор. - Может, ты нам и имя мальчика скажешь, не сходя с места?! - Мальчика я не припоминаю, хотя его лицо мне кажется знакомым, а вот ограду я как облупленную знаю: в детстве через нее в парк по выходным лазил, когда вход платным был. - А что, такая ограда только с юго-восточной стороны есть? - спросил Федор, не до конца еще веря в столь быстрый успех. - Да нет, но ты сам указал ориентиры... А кто сей отрок, взирающий на нас с фотографии? - Ивашка-Барабашка, - сказала Маринка. - Неужели, царевич? - искренне удивился Бонифаций. - Этот снимок я сделал с экрана телевизора, - пояснил Федор. - Любопытное явление! Было бы крайне интересно разгадать его природу. - Я думаю, ключ к разгадке нужно искать в прошлом: не родился ведь Барабшкин царем... а может, и и Барабашкиным не родился, - сказал Федор. - Действительно, кто сказал, что его зовут Барабашкиным? Он сам и сказал, - согласился Бонифаций. - Поди проверь у него документы! - добавила Маринка. - Вот я и предлагаю установить его личность, - подвел черту Федор. - Наверняка сохранились какие-то составленные на него документы, и где-то еще живут люди, знавшие его до прихода к власти, ведь каждый человек оставляет след... - Если это действительно человек, - прибавила Маринка серьезно. - Отбросим мистический подход как ненаучный, - отрубил Бонифаций. - Довольно мистики! - Оставим этот академический спор, коллеги! - усмехнулся Федор. - Будем действовать эмпирическим путем... Бонифаций, сколько средних школ в округе этой самой юго-восточной стороны? - Три, включая ту, в которой я учился. - Отлично! Покажешь нам дорогу в ближайшую из двух других, а сам отправишься в родную "цитадель знаний". Мы за тобой потом заедем. Вопросы есть? Вопросов нет. Всем оправиться и выходить на улицу... Отставить! Чуть было не забыл: Бонифаций, возьми фотографию - пригодится, когда будешь потрошить архивы. Через десять или около того минут, высадив по дороге Бонифация, Федор с Маринкой разыскали вторую школу и поднялись по широкой лестнице с блестящими деревянными перилами, некогда отполированными съезжавшими по ним сорванцами, в кабинет директора. Там царил полный разгром: длинный директорский стол был перевернут, шкафы повалены на пол, классные журналы сожжены тут же на паркетном полу, а единственный сохранившийся на стене портрет - первого советского министра просвещения - нещадно разрисован жирным черным фломастером, так что вместо министра со стены лукаво смотрел упитанный усатый котяра. - Мя-я-у! - раздалось вдруг. - Ай! - вздрогнула стоявшая под портретом Маринка. - Лучше отойди, а то на голову прыгнет - прическу испортит, - засмеялся Федор. - Да ну тебя, Федька-редька! - шутливо обиделась Маринка. - Пойду посмотрю в коридор, может, кошечку поймаю, я давно себе хотела... Маринка вышла, а Федор принялся выгребать из шкафов сваленные в кучу бумаги. Видно, до него тут уже кто-то постарался, потому что ничего интереснее секретной инструкции Городского отдела народного образования "О проведении обязательного анонимного медицинского осмотра учащихся-девочек 8-10-х классов средних школ г. Москвы" найти не удалось. Можно было уезжать, но Маринка куда-то запропастилась. Федор обошел коридоры на всех четырех этажах - нигде ее не было. "Маринка!" - крикнул он в лестничный пролет. В ответ раздалось мяуканье, но мяукал явно человек, а не кошка. Федор снял с предохранителя автомат и, держа его наизготове, поднялся на второй этаж. "Маринка!" - крикнул он в гулкую пустоту длинного коридора. "Мяу!" - послышался басистый мужской голос из-за закрытой двери одного из классов. Федор пальнул одиночным вверх для острастки и сквозь снег осыпающейся с потолка побелки подскочил к двери, распластавшись вдоль стены на тот случай, если через дверь будут стрелять. - Эй, контра, бросай оружие, если не хочешь, чтобы мы разрисовали бритвой твою бабу! - донесся из-за двери тот же басистый голос, временами переходивший в фальцет: очевидно, он принадлежал подростку. - А ну, мяукни. Послышался сдавленный маринкин крик. - Просунь автомат в дырку, и без шуток! - приказал тот же голос. Делать было нечего: Федор просунул автомат в широкую дырку в нижней части фанерной двери. - Теперь пистолет! - последовал очередной приказ. "Вот кретин, кобуру нацепил!" - обругав себя, Федор вынул из кармана галифе пистолет и бросил в ту же дыру. В дверном замке клацнул ключ, и раздался крик: "Заходи!" Федор пнул дверь ногой и вошел в комнату: парты в ней были сдвинуты в один угол, и на ближайшей из них сидела Маринка со связанными руками; рядом с ней стоял, поигрывая опасной бритвой в длинной руке, высокий прыщавый парень, а по бокам - угловатый мальчонка с пистолетом и рыжий верзила с автоматом, все трое - не старше пятнадцати. В дальнем, свободном, углу, сидели, сбившись в кучку, ребятишки лет семи-восьми, а среди них - худенькая девушка лет двадцати с небольшим, очевидно, бывшая учительница. - Руки подними! - скомандовал рыжий. - Ты чего здесь вынюхивал? - Да не контрик он, а подпольщик переодетый, мы тут одного мальчика искали! - закричала Маринка со слезами на глазах. - Знаем мы таких подпольщиков! - зло усмехнулся рыжий. - Один такой меня уже как-то привел в "штаб вооруженного восстания": до сих пор кровью харкаю... но и он в земле лежит. Может, вы меня искали? Только я вам не "мальчик"! - Не контрик он! - снова закричала Маринка, обращаясь на этот раз к угрюмо молчавшей девушке как ко взрослому человеку. Девушка побледнела и напряглась, но с ее задрожавших губ так и не слетело ни единого слова. - Ольга Дмитриевна сказала "в расход", - бесстрастно пояснил рыжий. - Как в расход? Как в расход! - вскочила с парты Маринка. Живого человека?! - Сидеть! - схватил ее прыщавый за волосы. - А ты, дядя, что молчишь? - робко спросил мальчонка с пистолетом. Федор ничего не ответил - доказывать, что он "свой", было бессмысленно, да и сам виноват: влез в шкуру контрика - вот и расплачивайся за все контриковские дела. Кроме того, им завладела странная апатия, полное пренебрежение к собственной судьбе, и на все происходящее вокруг него он взирал с чувством отстраненности и легкого недоумения, как если бы он был зрителем, неожиданно для себя очутившимся на сцене в роли недостающего для кульминации представления героя. Смерти он не боялся. (Смерть? Это вон та закутанная в белую простыню тщедушная старушка с намазанным мелом лицом, прячущаяся за кулисами в ожидании своего выхода на сцену?!) Он боялся лишь того, что с ним случится припадок, как в маринкином доме, и он превратится в отвратительного монстра, рвущего всех на куски, чтобы лакнуть из лужи теплой крови... Да и пацанов было жаль, хоть и наглые не по годам ребята. - Нашел тоже "дядю"! - усмехнулся рыжий. - Давай на выход, - мотнул он автоматным стволом, показывая Федору на дверь. - Прощай, Маринка! - помахал Федор рукой, словно перед отправлением не в мир иной, а в длительную командировку. В ответ послышалось лишь рыдание. Рыжий верзила и угловатый мальчонка вывели Федора в дальний угол школьного двора, заваленный ржавым железом. "Все ненужное на слом - соберем металлолом!" - вспомнился Федору старый школьный лозунг. - Эй, молодогвардейцы, мне хоть могила полагается? - крикнул Федор. - А ты чего веселишься?! - заволновался рыжий. - День сегодня хороший, - посмотрел Федор в синее небо без единого облачка. - Тащи лопату, Букварь! - распорядился рыжий. "Букварь" быстро разыскал лопату в кабинете трудового воспитания, и Федор принялся копать где помягче, осторожно вываливая на траву вместе с грунтом красных дождевых червей: и