Александр Саверский. Кровь --------------------------------------------------------------- © Copyright Саверский, 1999 Email: alexen@dialup.ptt.ru Date: 27 May 1999 --------------------------------------------------------------- Все персонажи и события в этой книге вымышлены. Но я ни за что не поручусь за то, что они не происходили, не произойдут или не происходят в настоящее время.  * ЧАСТЬ 1 *  1. Сидя на диване, я сосредоточенно наблюдал за тем, как весенний ветер мягко покачивает бордовые шторы на моих окнах. Часы монотонно отбили полночь. Я с ненавистью поглядел на них и тяжело вздохнул. Пачка "Мальборо" спряталась от меня куда-то, и после недолгих поисков я обнаружил ее за пепельницей на столе. Прикурив, бросил пачку обратно и пронаблюдал за тем, как, скользнув по гладкой поверхности, она едва удержалась на самом краю. Первый раз бегло прочитав письмо и стараясь о нем не думать, я готовился к его скрупулезному анализу -- к анализу последнего в этой жизни письма моего друга. Докурив, я тщательно вдавил бычок в пепельницу иподхватил листок с небольшим текстом, очень, надо заметить, важным для меня текстом. "Лешка, привет! Вот докатился. Пишу своему лучшему другу. Но, надеюсь, ты поймешь почему, когда прочтешь это. Ты знаешь меня давно, и для тебя не будет новостью, что я всегда искал свою сенсацию и вот, кажется, нашел". Я представил себе его добродушное, довольное жизнью лицо. Мы дружили не меньше десяти лет: вместе учились во ВГИКе, потом работали. Он был оператором, я -- репортером и до сих пор остаюсь им. Да, я остаюсь, а вот Костя... "Может, ты помнишь, месяц назад мы снимали материал о донорах, и я, когда мы ехали в Останкино, даже спросил тебя: интересно, мол, а куда девается все это количество крови?". Конечно, я помнил об этом и даже пытался найти ответ на этот вопрос. Дело, собственно, было в том, что только в Москве и Подмосковье зарегистрировано три миллиона доноров. Признаться, во время репортажа я не обратил на это никакого внимания -- статистика и статистика. А вот Костя заметил, и мы стали считать. Вот тогда-то мне и стало не по себе. Очень грубо, в уме, мы прикинули, что если каждый из доноров хотя бы раз в квартал сдает треть литра, то получается миллион литров в квартал, или триста тридцать тонн в месяц. Я попытался наглядно себе это представить, -- "всего-то" пятьдесят с лишним цистерн, то есть железнодорожный состав настоящей, может быть, даже теплой еще человеческой крови в месяц. Но граждане хорошие, ведь это же не нефть. Мы пытались объяснить самим себе, что кровь перерабатывают на плазму, переливают больным и так далее, но все это никоим образом не билось с общей цифрой. Позже, когда мы узнали, что кровь платных доноров не используется для пациентов, стало еще интересней. "Для больных, -- сказал нам один главврач, -- нуждающихся в переливании, кровь принимается только от добровольцев. Куда девается кровь платных доноров, я вам сказать не могу". А ведь мы обсчитывали только Подмосковье и Москву. Не буду напоминать, что доноры есть по всей России и по всему миру. Цифры космические. И теперь, перечитывая очень важное для меня письмо, я уже не сомневался в причине гибели своего друга. Один из фээсбэшников сказал мне жестко, хотя и был моим давним приятелем: -- Есть три опасные вещи, о которых ты знаешь: оружие, наркотики и политика. Запомни четвертую, о которой никто ничего (!) не знает, потому что она опаснее всех. Это платное донорство. Хочешь жить -- не лезь! Я и не полез, и не только потому, что испугался, а просто потому, что не успел, не было времени. Кровь, кровь, сдалась она тебе? Эх, Костик... "Так вот, я понял очень скоро, что это действительно сенсация. Было что-то странное в психологии людей, у которых я интересовался этим вопросом. Они либо боялись, либо ничего не знали, но объединяло их одно: они органически не хотели об этом говорить, будто строжайшее табу лежит на этой теме. Причем табу генетическое, а не объективное, какой-то внутренний запрет. Помнишь, мы с тобой удивлялись: почему даже у тебя, готовившего материал, не возникло вопроса о собираемых объемах? Так почти со всеми. Никто не способен анализировать. Поэтому у меня ощущение первооткрывателя". Две недели прошло. Милиция так ничего и не нашла, как обычно, или не хотела искать. А ведь убийство было наглым и заказным. Две пули в голову. Не потрудились даже автокатастрофу организовать. Ненавижу! Конечно, не боги мы и не всесильны, но на выплеск-то ярости я имею право?! "Наверное, мне просто повезло. Я вышел на людей, которые покупают кровь у донорских центров. Это небольшая, но очень влиятельная организация с огромными деньгами. Я уже знаю, что все происходит на государственном уровне. Босс -- небезызвестный тебе Лаврентьев И.Ю. Послезавтра мне обещают встречу с главой фирмы. Ты тоже о нем слышал -- Кольский Е.Д. У меня только два вопроса к нему: откуда берутся деньги для доноров и зачем нужно столько крови? И все же что-то меня тревожит. Может, это тема нервная, но я еще не видел на нашем с тобой журналистском пути такого количества замков. Лихорадит меня, возбуждение какое-то, а в таком состоянии многого не замечаешь. Вот я и решил подстраховаться -- написать тебе. Впрочем, если ты письмо получил, вероятнее всего, меня уже нет в живых. Печальное обстоятельство. Но ты прости, что я все сам. Это должен быть мой материал. И я его получу! Надеюсь, ты этого письма никогда не прочтешь. Салют, твой Костя. P.S. Письмо оставил у нашей почтальонши. Дал ей сто рублей и попросил отправить адресату, если не появлюсь через десять дней". Сам, сам. Всего два вопроса. А их и было-то всего два. Лаврентьев -- Вице-премьер Правительства. Кольский, Кольский... Благообразный старикан с острыми глазками и вкрадчивыми манерами. Встречал его на каком-то банкете и запомнил как масона. Уж очень сильно напоминал он мне масона. Не знаю почему. Что ж, теперь и меня лихорадило. Смерть Кости, да и собственная жизнь, показались мне пылинкой в огромной и страшной мировой машине, переливающей куда-то человеческую кровь. Зачем? Куда? Бордовые занавеси колыхались, и мне померещилось на миг, будто они -- часть безбрежного потока крови, текущего в пасть огромного чудовища, имя которому "Земля". В голове пустота. Что-то навалилось на нее всем прессом. Ответственность? Не люблю я чужих проблем, но смерть Кости требовала прозрачности, и я уже понимал, что никакая обескураженность от его внезапной гибели, никакой страх перед сволочами, сметавшими со своего пути людей, не остановят меня! Нужны были только якоря, тылы, за которые можно было зацепиться, спрятаться, вернуться, если ступишь слишком далеко на вражеский материк. Вариантов было немного. Я глянул на часы и понял, что предпринимать что-либо ночью бессмысленно. Включив телевизор, тупо уставился в экран. Пьер Ришар шел на дело в черном ботинке, однако это все, что я увидел. Мысли мои уже невозможно было остановить. 2. Ветер Небес внимательно следил за мощным полетом кондора, зависшего над ущельем. "Вот, -- думал он, -- отчего птицы летают без всяких устройств, а человек должен пройти Бог весть какую эволюцию, чтобы подняться в небо, да и то лишь при помощи машин. Разве это справедливо?". Кондор выследил кого-то и рухнул, скрывшись за холмами. "Вот так и обрывается все. Тысячелетиями ползет человек вверх, учится летать, а потом -- клац! -- и нет человека. Начинай все сначала. Какой в этом смысл?". -- Уважаемый! -- раздался звонкий голос над ухом философа. Удержавшись от того, чтобы вздрогнуть, Ветер Небес обернулся. Юный сын Морского Острова и Лазурной Дали пританцовывал от нетерпения, ожидая, пока старший не обратит на него свой взгляд. -- Говори, Лазурный Остров. -- Покоритель Ангелов призывает тебя. -- Иду. Оглядев еще раз холмы, Ветер стал на ноги и обернулся к городу. Высокие пирамидальные сооружения притягивали взгляд, возвышаясь невдалеке и образуя каре, внутри которого размещалось еще несколько величественных сооружений, включая и главное -- Цех Реинкарнации. Свыше ста метров в высоту, он отличался особой монументальностью и цветом -- цветом крови. Ученики Ветра частенько подмазывали его охрой, когда она осыпалась. Жилая часть города была разбросана с другой стороны завода и ограждалась от него высокой каменной стеной, под которой мерно плескалась вода, наполнявшая ров. Ветер неодобрительно покачал головой и, поправив свою накидку, направился к ближайшему мосту. Добравшись до Цеха Пробуждения, он увидел редкое зрелище. Главный Жрец, монотонно раскачиваясь, выпевал Песнь Будущего. Перед ним, окаменев, стояла группа юношей и девушек, в которых Ветер узнал детей высокопоставленных чиновников Империи. "Какая честь", -- хмыкнул он про себя. Жрец замолчал, а в ответ со всех сторон полилась музыка, будто запел сам воздух. В ритм ей по стенам бежали всполохи разнообразных цветов, сгустившиеся в человеческие фигуры небесной красоты. Они что-то шептали и звали к себе, улыбались и убеждали. Ветер знал, что подобные видения появляются из-за устройства цеха. Он весь был большим духовым и световым инструментом, преломлявшим звуки ветра и дневной свет в подобие космической фуги. При необходимости все это могло заменяться мощными вентиляторами и прожекторами. Однако столь сложная технология была бы пустой затеей, не овладей человечество искусством взаимодействия с Тонким Миром Дэв-Ангелов. И теперь, когда начиналась церемония, в ней участвовали и тонкие существа параллельного дружественного мира. Впрочем, знание процесса мало помогло Ветру и в этот раз. Сознание неудержимо потянулось в водоворот ритма. И уже казалось человеку, что окружает его идиллия всеобщего единства и сознания. Кто-то вещал то, что было сокровенной частицей его души. Он видел, как мечта превращается в реальность, что она уже есть, ощутимая, дерзкая, родная. Его тронули за локоть. -- Ветер Небес, -- раздался тихий голос Проводника Душ, -- Покоритель Ангелов просит тебя об одной услуге. -- Слушаю, -- Ветер сделал усилие, пытаясь вырвать себя из мира иллюзий. -- Ты знаешь, что нас ждет... Ветер пожал плечами в ответ на это полуутверждение-полувопрос, и собеседник поспешил его успокоить: -- Нам известно о твоем отношении к Исходу, и мы не даем тебе заданий, которых ты не желаешь, не так ли? -- Так. -- Однако ты умеешь то, чего другие не могут, -- жрец сделал многозначительное лицо. -- Я говорю об умении рисовать на камне. -- Чего же хочет от меня Покоритель Ангелов? -- Мы хотим, чтобы ты запечатлел наши технологические процессы для потомков. -- Зачем? -- Ветер был почти что разгневан. Заявление жреца взвинтило все, что он до сих пор сдерживал в себе. -- Вы что, хотите, чтобы и потомки пошли по нашему пути? -- Мы хотим, чтобы они знали о наших достижениях и ошибках. -- Но ведь это гордыня! Глаза собеседника ушли в землю, плечи опустились: -- Я передаю то, что решил Совет Исхода. -- Ты же говорил о Покорителе Ангелов. -- Да, но мы не определили, кто именно будет осуществлять этот проект, и я обращаюсь к тебе первому. Ты пишешь на камне лучше других. -- Я подумаю. Ветер Небес отошел. Этого человека пожилого возраста он не любил. Тихий, вкрадчивый голос Проводника Душ затягивал, как водоворот, но молодой Ветер знал, что слушать его нельзя. Тот пытался вырвать человека из земного существования и отобрать жизнь, которую так любил Императорский художник. Он любил рисовать. Его помощники и ученики были лучшими инженерами и художниками Империи, и Ветер понимал, что его отказ поставит их в сложное положение. Интриги разрушат коллектив, тщательно собранный в течение десятка лет. С другой стороны, всегда найдутся те, кто сделает то, от чего откажется он. Хуже него, но сделает. А значит, его поставили перед фактом. В задумчивости он брел по многокилометровой Дороге Исхода, не замечая проходящих мимо паломников, сотнями направлявшихся к последнему пристанищу, к алтарю. В обычном состоянии он говорил бы с ними, призывая не оставлять этот мир, но пропаганда Совета, задуманная три тысячи лет назад, всегда делала свое дело. Каждый из смертников был убежден, что жертва будущей цивилизации необходима, а, кроме того, каждый надеялся на то, что именно его душа сможет остаться в мире Ангелов как полноценный субъект. Что ж, стать двухмерным человеком -- заманчивая перспектива, хотя толком никто не знал, что такое быть двухмерным. Разве что жрецы, которые и рассказывали об этом всем остальным. Но сомнения не давали покоя Ветру. Страх? Может быть. Он действительно любил жизнь и боялся ее потерять. А когда сотни миллионов людей ушли добровольно, осознав грехи своих отцов и матерей, собственная жизнь не так уж важна, чтобы цепляться за нее. Просто верил художник, что есть другой путь, бескровный, и возможно, более эффективный для будущего Земли. Какой -- он пока не знал. А верить жрецам... Лучше делать то, что умеешь -- рисовать и строить... Его размышление внезапно прервалось. Сначала он не понял, что именно увело его внимание в сторону. Будто кто провел рукой по лбу. Он посмотрел на встречные лица. Ветер рисовал их сотнями, и наметанный глаз тут же выхватил из толпы то, что искал. Это была группа пленников, которых Империя не убеждала в необходимости жертвы, а просто казнила, правда, в соответствии с технологическим обрядом. К цехам их вел конвой, вооруженный магическими автоматами. Оружие это, как правило, не убивало, а служило для захвата пленных. В особо сложных сражениях применялось заклинание смерти, и тогда особый звук "кх!", издаваемый солдатом, усилившись через автомат, поражал врагов на расстоянии километра. Ветер не думал. Он подошел прямо к девушке и твердо взял ее за руку. Сейчас он чувствовал такой прилив воли, что попытавшийся преградить дорогу охранник был остановлен магическим сипом: "ШСУХХХ!", а подобные звуки являлись знаками отличия в Империи. Вся группа замерла. Ветер уже не смотрел на девушку, а изучал лица остальных, продолжая удерживать ту, что бездумно заставила его действовать. Теперь он читал ее мысли, ведь в отношении пленных это разрешалось законом. Отец -- по тому, как он был связан, можно было определить, что это важная птица, а так -- подавленный старик, не сумевший уберечь детей. Брат -- юноша, с дерзко поднятой головой. Матери не было, давно не было. Остальные -- случайные люди. Он назвал свое имя охране и невзирая на ее слабые попытки помешать вывел из толпы пленников тех, кого счел нужным. Теперь предстоит отчитываться перед Покорителем Ангелов -- Главным Жрецом, но сейчас Ветер не думал. Он был счастлив, когда случались с ним вот такие моменты. Это означало, что ведущий его Дэв вдыхал в него искру творца. Разум сменялся вдохновением, он говорил "будь!", и оно случалось. Так были созданы все его шедевры. Затор, устроенный Императорским художником на дороге, начал рассасываться, и Ветер получил возможность, наконец, снова оглядеть своих пленников или... гостей -- этого он еще не решил. Огромные голубые глаза с синими стрелками в радужке, пшеничный стог на голове, взбитый как львиная грива, рост едва ли Ветер был на пять сантиметров выше -- все это в отдельности было любопытным и необычным для его мест, где черные волосы, невысокая фигура и темные глаза служили генетической основой. Поражало другое -- пропорции. Мера была во всем: овал лица компенсировал величину глаз, носа и рта. Брови стремились к еле заметным под волосами ушам. Нос и губы уравновешивали друг друга, как горы и озеро. "Рисовать, немедленно рисовать! -- в лихорадочном возбуждении решил Ветер. -- Не дай Бог, отнимут, не успею". Но это было непросто. Потянув девушку за собой, он наткнулся на сопротивление, незнакомка явно не спешила навстречу его желаниям. Он возмущенно обернулся. Хотя бы на время, но он спас ей жизнь! Однако небесная лазурь уже покрылась предвестником урагана -- тучей, и его возмущение было успешно отражено надвигающимся шквалом. "М-да, ну и осел же я, -- подумал Ветер, -- она ведь полагает, что нужна мне для других целей. Откуда ей знать, что я пишу картины?". Он молча смотрел в ее глаза, туго соображая, как объяснить свои намерения. Брат пленницы, заметив внутренний конфликт, возникший между сестрой и странным незнакомцем, поспешил на помощь девушке. И теперь Ветра сверлили четыре глаза, а рука брата сделала попытку снять чужую лапу с руки сестры. Художник не стал сопротивляться, освободив пленницу. Ее отец мало интересовался происходящим, отрешенно присев на землю у края дороги. -- Я -- Ветер Небес, -- признался, наконец, освободитель, -- я -- художник и хочу нарисовать ваше уникальной красоты лицо. Аплодисментов по поводу своего заявления он не дождался, но в морской дали поубавилось туч и образовался легкий, утренний туман. Она думала. Но брат думал быстрее: -- Чего вы хотите от нас? -- словно не услышав ни слова из сказанного Ветром, спросил он. Художник понял, что юноша до сих пор еще собирается принять смерть и никак не может избавиться от истерики, царящей в его душе. Поэтому, хоть и быстро, но плохо соображал. -- Вам надо успокоиться, -- произнес он. -- Я не причиню вам вреда. -- Но, кроме вас, есть другие люди! -- молодой голос юноши был действительно немного истеричен, несмотря на то, что он старался прикрыть свое состояние твердыми нотками. -- Что ж, вы правы! -- признался Ветер. -- Пока я не могу гарантировать вам жизнь, это зависит не только от меня. Но я обещаю защищать вас, насколько хватит моих сил. Буря улеглась, туман рассеялся, только прохлада все еще была здесь. Она изучала. -- Меня зовут Полная Луна, -- ее голос был не столь хорош, как хотелось бы Ветру, но ведь она не Цех Пробуждения. Впрочем, услышанное все равно тронуло его -- излишне тоненький, но весьма мелодичный голос. Кроме того, акцент, с которым она говорила на сензаре, компенсировал эти мелочи. Брат, однако, все еще не пришел в себя. -- Я не уверен, что смогу снова подготовиться к смерти, если придется, -- сказал он угрюмо. -- К смерти нельзя подготовиться, если не живешь с ней всю жизнь, -- мягко произнес Ветер. В ответ мальчишеские глаза наполнились слезами, и он отвернулся. Художник подошел к старику, чья седая борода устало прилегла на грудь, снял повязку с его глаз и вытащил изо рта кляп. Такими атрибутами "награждали" особых пленников, чье слово обладало высшей силой. -- Меня зовут Ветер Небес, я Главный художник Императора Легенды и хочу помочь всем вам. Подслеповатые глаза медленно поднялись вверх. -- В Атлантиде я немного рисовал, когда был свободен от забот. Я узнаю тебя лучше, когда посмотрю на то, что ты умеешь, -- старик тяжело встал, оказавшись значительно выше Ветра. Голос его был по-прежнему тих, когда Ветер наконец услышал: "Идемте, дети мои". Голова Ветра звенела от радости. Чуть ли не вприпрыжку он указывал дорогу гостям, направляясь к своему дому. 3. В голове все еще звенело, когда я снял трубку телефона. -- Ветер... черт, извините, алло! -- Слушай внимательно, -- раздался в трубке приглушенный голос, -- немедленно одевайся и беги из квартиры. У тебя двадцать минут. -- Куда беги, -- проснулся наконец я, -- зачем? В трубке раздались гудки. Фу! Бред какой-то. После такого сна прямо сейчас встану и побегу. Шутки дурацкие. За годы репортерской работы я привык ко всякому. Шутников, особенно телефонных, хватало. Это еще что. Вот когда тебе среди ночи звонят... Черт, это же был голос Самоцветова, того самого фээсбэшника. Я уже сидел на кровати и натягивал джинсы. Думать после таких предупреждений было некогда. В шкафу меня ждал НЗ, хранимый как раз для таких случаев: упакованная сумка с одеждой, деньгами и пистолетом Макарова. Вытащив из кармана пиджака личные документы, я сунул их во внутренний карман джинсовой куртки, надел кроссовки, запихнул "Макар" за пояс брюк, кинул в сумку мобильный телефон с подзарядкой, сгреб со стола Костино письмо и посмотрел из окна во двор. Тишина и покой. В дверном глазке тоже никто не шевелился. Я просунул в дверь голову, потом все остальное и рванул по лестнице, но не вниз, как сделали бы все нормальные люди, а вверх. Почти год ушел на то, чтобы родной ЖЭК организовал для меня ключи от чердака. Проблема, конечно, заключалась не в том ключе, что от нашего чердака, с этим я справился бы и сам, а в том, что ключи были от чердака в крайнем подъезде. Чего только не пришлось мне выдумывать, чтобы доказать жизненную важность для меня этих ключей. Кончилось тем, что я показал справку из психдиспансера, в которой мой приятель отчетливо написал: "Фобия пожаров и ограниченных пространств". Этой дорогой я пользовался лишь трижды, и последний раз это случилось около четырех месяцев назад, когда мне пришлось избегать встречи с одной навязчивой дамой. Поэтому сейчас я молил Бога, чтобы ЖЭК не поменял замки. Не поменял. Я вышел из крайнего подъезда и нырнул в него снова, надеясь, что остался незамеченным. Метрах в шестидесяти от меня, прямо против двери подъезда, ведущей где-то там наверху в мои покои, стояли три, да-да именно три, автомобиля, причем каждый из них был черным джипом. Насколько я успел заметить, два мужика мирно беседовали, облокотившись на капот одного из них. Решив не вмешиваться в их разговор, я ретировался на второй этаж, открыл окно, ведущее на улицу, и сполз на благословенную землю. Здесь меня никто не ждал, и в этот раз я не стал печалиться по этому поводу. Солидным шагом, чтобы не привлекать внимания окружающих, которых, кстати сказать, не было, я добрался до пересечения Садового кольца и Петровки и тут уж от души замахал руками в надежде на такси. Такси не было, а вот частник на скрипучей "пятерке" меня подобрал. Сев в машину, я наконец глянул на часы. Четыре утра. Пока водитель с сильным грузинским акцентом объяснял мне нелепость войны в Абхазии, я пытался выстроить план действий, но отчего-то ни одна стоящая мысль не задерживалась в моей голове. Обрывки информации, образы навязчивого, яркого сна, строки из Костиного письма, ФСБ и кровь -- полный ступор для моих несчастных мозгов. Кроме того, покоя не давала мысль о том, что меня посреди ночи грубо разбудили и заставили бежать из собственного дома куда глаза глядят. До работы было недалеко, и шпиль телебашни приближался, когда я подумал, что приближаться он может не только ко мне. Вот же идиот: сбежать из дома и поехать на работу! А?! Каков умник! -- Остановитесь здесь, пожалуйста. Заседание политклуба прервалось. -- Дорогой, мы еще не доехали. Зачем... -- Мне и нужно было сюда, -- я протянул деньги и вышел из машины на пересечении Шереметьевской улицы и Сущевки у кинотеатра "Гавана". Бросив сумку рядом, я присел на скамейку и закурил. Хорошо, что было начало лета, иначе не сидел бы я сейчас, с наслаждением вдыхая запах сирени вприкуску с дымком "Мальборо". Итак, кто виноват и что делать? В том, что виновато Костино письмо, я не сомневался. Но не так же быстро, товарищи дорогие. И ахнуть ведь не успел, как танки пожаловали. Если бы эти, ну те, что руководят танковой дивизией, знали, что я пацифист, можно было бы о чем-нибудь договориться. А так, что ж? Никакого желания разговаривать с ними у меня теперь не было. О чем? Предложить им посреднические услуги по вопросу закупки крови, которую они выкачивают из ничего не ведающих граждан? Очень смешно! Они ведь для этого и прислали ко мне свою армию, чтобы те убедили меня в необходимости такого сотрудничества. Развеселившись от этих мыслей и представляя подобный разговор с "военачальниками", я вдруг насторожился. В мою сторону нацелились чьи-то шаги. Разобрав, что они женские, я успокоился, но сигарету потушил. Незачем лишний раз привлекать к себе внимание. И что вы думаете? Через минуту я уже стоял перед той, что цокала каблучками. Я не из тех людей, что кидаются на незнакомых женщин по ночам. Просто не люблю я этого. И хоть та, что была теперь передо мной, стоила любых подвигов, в сложившейся ситуации я бы даже не пошевелился, если бы... если бы неведомая сила не оторвала меня от скамейки и не толкнула вперед. Я смотрел на нее, а газовый баллончик смотрел в мои прекрасные очи. -- Е-е-е, м-м-м, -- видимо, эти козлиные звуки, изданные мной с целью знакомства, немного успокоили ее, и баллончик приопустился. -- Ну? -- определенно произнесла она. -- Я не сплю! -- доказал я, что тоже могу говорить. -- Тонко подмечено, -- замерзло синее море глаз. -- У меня нет привычки шляться по чужим снам. -- Да, но не далее как сегодня ночью, вы уже были в моем сне. -- Тогда я приду и завтра, может быть. А сейчас, извини, мне нужно идти. -- Она сделала шаг, и я посторонился, растерянно пробормотав: -- Да, да, Полная Луна, конечно. Она прошла несколько шагов и остановилась. Я замер. -- Почему ты назвал меня Полной Луной? -- Так вас звали в моем сне. Она задумалась, потом, будто что-то решив, сказала: -- Проводи меня. Страшно одной. Я провалился сквозь землю, выбрался наверх, опять провалился, опять... -- Кто же ходит по ночам в одиночку да еще с такой внешностью? -- нагло поинтересовался я, подхватывая сумку. -- Так получилось, -- сухо ответила она и пояснила: -- это я о ночи, а не о внешности. -- Да, внешность дома не оставишь. -- Мне показалось или она действительно улыбнулась? -- Кем же я была в твоем сне? -- Пленницей, которую должны были принести в жертву. -- Вот как? Печальное обстоятельство. -- Она помолчала. -- И что же, меня убили? -- Нет. Императорский художник спас вас вместе с отцом и братом. -- А потом? -- Я не знаю, меня разбудили. Снова возникла пауза, но ненадолго: -- Откуда же я была родом? -- Из Атлантиды. -- Очень романтично, но избито. -- Зато правда. -- Правда? Во сне? -- Мне нравится ее сарказм. В глазах появляется маленький набор молний, но не среди туч, а прямо среди ясного дня. Красиво. -- Но уж теперь, встретив вас, я не знаю, правда это или нет. Она замолчала, и я заметил, что мы вошли во двор. Не люблю я компаний, блуждающих по ночному городу в поисках приключений, как и эту, оказавшуюся у нас на дороге. Стандарт: "Закурить не найдется?" -- и шарящий в поисках добычи взгляд. Протягиваю левой рукой пачку сигарет, приоткрывая полу куртки, чтобы этот самый взгляд отметил присутствие нежелательного для себя предмета. Две сигареты исчезают со словом: "Мерси!" -- и мы расстаемся. -- Ничего, вежливые ребята, -- говорю я, когда братва удаляется в странном молчании, и поправляю пистолет за поясом, но так, чтобы не видела моя спутница. -- Господи, я так испугалась. -- "Не ходите, дети, в Африку гулять", -- обожаю временами назидания. -- Ну, в ресторане я была с однокурсниками! Диплом обмывали! Что ж, и шагу ночью не ступить? Дурдом какой-то! Боже мой, сколько эмоций. Неужели это я вызвал? Приятно. -- И в какой же области вы теперь профессионал? -- Историк. Почему-то мне в голову опять влез сегодняшний сон, и я поинтересовался: -- Уж не Древняя ли Америка наша специальность? Она остановилась. Как вкопанная остановилась. Я люблю, когда люди так останавливаются. Бежит человек, бежит, потом -- стоп! Кирпич! Вот и взгляд стал более осмысленным. До сих пор меня можно было не замечать, хоть я и был рядом. Теперь же где-то там, в подсознании, поселился я собственной персоной. И с этим приходилось считаться. -- Ты следил за мной! -- нашла она простое решение. -- Следил? Хм. -- Я провел поверхностный психоанализ и заключил: -- В вас говорит гордыня. -- А это здесь при чем? -- удивилась она. -- При том, -- занялся я демагогией, -- что на свете не так уж много людей, за которыми следят или которых хотят убить. Но каждый человек в глубине души считает, что он пуп Земли и потому ему угрожает опасность или... слава. Но, как правило, это заблуждение. -- У меня перед глазами встали три черных джипа, и я уже не так уверенно повторил: -- М-да, как правило. Она снова посмотрела на меня изучающим взглядом, но, не говоря ни слова, пошла вперед. Через несколько секунд спросила: -- Что еще интересного тебе снилось? -- Странный город из пирамид. -- Уж не в Египте ли? -- Она была полностью уверена, что я использую современную экзотику, чтобы заморочить ей голову. -- Нет, Империя называлась Легенда. Теперь ее взгляд приобрел характер оценки: вру я или нет. Интересно, что решила? -- Странное название. -- Да, а на сензаре оно звучит так, -- и я произношу трудно передаваемые сочетания звуков из шипящих, свистящих и почти без гласных, отчего мой язык без привычки сворачивается в трубочку. Теперь она действительно смеется. -- А ты большой выдумщик. Я почти обижен: -- Может, у меня не совсем хорошо с произношением, но звучит примерно так. -- Если это действительно сензар, то тебе можно писать диссертацию. Этот язык неизвестен науке, кроме упоминания о нем несколькими мистиками вроде Блаватской. -- Я подумаю об этом. В этот момент я понимаю, что мы пришли. И еще я понимаю, что если она сейчас попрощается, то я уже не смогу ее удержать, а удержать можно только одним способом, если не применять силу, конечно. И я применяю... первый способ. -- Вот вы сейчас уйдете, и мы больше никогда не увидимся. А ведь и у вас, и у меня останутся вопросы, на которые только мы можем ответить друг другу. Она внимательно смотрит на меня, обдумывая мои слова, и все же произносит: -- Например? -- Например, мой сон. -- Но ведь это твой сон. Я не знаю, что ей сказать. Она мысленно удаляется, а я не нахожу слов. Белая ночь заканчивается быстро, и в голубых радужках глаз стоящей передо мной девушки я вижу синие стрелки, подсвеченные чистым утренним небом. Будто сомнамбула, монотонно вспоминаю слова художника: "Огромные голубые глаза с синими стрелками в радужке, пшеничный стог на голове, взбитый как львиная грива, рост... едва ли Ветер был на пять сантиметров выше -- все это в отдельности было любопытным и необычным для его мест, где черные волосы, невысокая фигура и темные глаза служили генетической основой. Поражало другое -- пропорции. Мера была во всем: овал лица компенсировал величину глаз, носа и рта. Брови стремились к еле заметным под волосами ушам. Нос и губы уравновешивали друг друга, как горы и озеро". Она молчала. Трудно, ох, как трудно, вот так сразу, пустить к себе в жизнь еще полчаса назад незнакомого тебе человека. Я ждал ее выбора, и она его сделала. -- Как вас зовут? -- Любопытно, что обычно люди переходят от "вы" к "ты", тут же все было наоборот. Я понадеялся, что она решила начать наши отношения с белого листа. -- Алексей. -- А я думала Ветер, -- она улыбнулась. -- Ветер -- это тот самый Императорский художник, а полное его имя Ветер Небес. -- Поэтично, хотя для индейцев в порядке вещей. -- Да, наверно. Никогда не был индейцем, -- сострил я и полез с дальнейшими расспросами: -- А как зовут вас? Она стушевалась. И я подумал, что зовут ее, что-нибудь вроде Фроси. Оказалось еще интересней. -- У меня странное имя для девушки. Вася. Я мог бы посмеяться, но меня ведь учили не только хорошим манерам. Поэтому я ответил: -- Почему-то в жизни все парадоксально. Красивое ходит об руку с уродливым, смешное -- с возвышенным. Ведь Василиса -- удивительное имя, но оно же и Вася. Поэтому вы вмещаете в себя два полюса этого мира, а значит, саму жизнь. Она снова рассмеялась. -- Боже, какая сложная философия. Но вы первый, кто так быстро сообразил. Мое имя -- своеобразный тест на глупость. Вы получили пять из пяти. Поздравляю! -- У нас все ходы просчитаны и записаны, -- буркнул я и поинтересовался: -- А многие получали пятерки? -- А вот это уже вторжение в частную жизнь, -- поставила она меня на место. -- Виноват, исправлюсь! -- по-военному отчеканил я, вызвав снова ее улыбку. -- Хотя я только тем и занимаюсь последний час, что вторгаюсь в вашу жизнь. -- Ладно, лучше скажите мне, что вы-то делаете на улице ночью? Надо сказать, что я совершенно забыл о своем положении, и вопрос девушки заставил меня не только вспомнить о Косте и черных джипах, но и лихорадочно выдумывать что-нибудь правдоподобное. Однако мимика моего лица уже сделала свое дело, и я увидел, что в глазах Василисы усилился бриз. -- Надеюсь, вы не совершили какого-нибудь преступления? -- Пока нет. Врать я не хочу, а история моего бомжевания довольно длинна и не очень интересна. -- Мне кажется, что вы все-таки врете, -- она была бескомпромиссна, -- а мы вроде бы говорим сегодня только правду. Или нет? Я посмотрел ей в глаза, думая одновременно, что втягивать ее в игру, где правила неизвестны даже мне, а людей уже убивают, опасно. Но она, словно прочитав мое самое сокровенное желание, сказала: -- Хорошо. Может, я и ошибаюсь в очередной раз в жизни, но... идемте ко мне пить кофе. Там все и расскажете. -- Повернулась и пошла к подъезду. Я не шевелился. Ответственность перед ней не позволяла мне идти, хотя я безумно хотел этого. На пороге подъезда она удивленно обернулась. -- Что-то не так? Я подошел. Надеюсь, мои глаза были красноречивей слов. -- Я, наверное, полный идиот. Я очень хочу пойти, но я действительно оказался в ситуации, в которую просто не имею права вас втягивать. Даже рассказывать о ней не имею права. Ради вас же самой. -- Послушайте, -- бриз начал переходить в шторм, -- это удивительно. Получается, что я вас уговариваю пойти ко мне пить кофе. Это уже наглость. Ведь это вы мне говорили о том, что мы не случайно встретились. И еще: мне все время кажется, что я вас где-то видела. Где? Я был слегка ошеломлен ее напором и поэтому просто сказал: -- Я -- репортер. Вы могли видеть меня по телевизору. Она молча глядела на меня, словно что-то высчитывая, и я не совсем понял ее взгляд. Там было и узнавание, но, кроме него, появилась какая-то жесткость. И я не знал, что это. Зато она коротко подытожила: -- Идемте. И я пошел. Это была обычная двухкомнатная "хрущеба", хотя в ней была сделана перепланировка и комнаты оказались изолированными. Василиса усадила меня в кресло, а сама отправилась на кухню готовить кофе. Я огляделся. Ничего особенного: шкаф, складной диван, кресло, книжные полки. Мое внимание привлекла фотография, висевшая на стене. Я встал и прочитал надпись, сделанную на английском языке: "Фотография модели Теотиуакана, выполненная сотрудниками Национального музея антропологии города Мехико". Позади раздались шаги и голос хозяйки: -- Черт, обрезалась. Я посмотрел на ее палец, где проступила кровь, и в моей памяти возникла красная пирамида, а вместе с ней и жертвы Легенды. -- Больно? -- Да нет, чепуха. Что вас так заинтересовало? -- Это Мексика? -- спросил я, кивая на фотографию. -- Да. Город, строительство которого относят к ольмекам, жившим за несколько тысячелетий до нашей эры. А что? -- Город, который мне снился. -- Что, это он? -- Нет, но очень похож. -- Может, тогда вы напишете еще одну диссертацию на тему предназначения пирамид и их строительства? -- Она снова была саркастичной, но на этот раз мне почудилось, что в ее словах не было прежней доброжелательности. В чем дело? Или показалось? -- Я этого не знаю. До конца не знаю. Знаю только, что использовались они не для погребения фараонов, а представляли собой своеобразные заводы по перемещению душ и переливанию крови. -- Хм, вот как. -- В ее глазах снова возник интерес, и мои сомнения отлетели прочь. -- Как же все это происходило? Я описал то, что видел во сне. Василиса часто задавала вопросы, на которые до этого я никакого внимания не обращал. Ее интересовало все: надписи на стенах, одежда, язык, назначение предметов и еще куча всякой белиберды, как будто она сама собиралась писать диссертацию. В конце концов, она заключила: -- Ну и ну. Настолько правдоподобно, что я сама начинаю заражаться мистикой. Интересно, что известные науке факты совпадают с вашим описанием. Но главное: многие загадки вдруг обретают смысл, хотя и дикий для нашего сознания, но, возможно, вполне оправданный с точки зрения людей той эпохи. Впрочем, время, которое вы описываете, не совсем принадлежит ольмекам, а кому -- я затрудняюсь сказать. Она посидела в задумчивости несколько минут и потом сказала то, чего я давно ждал и очень надеялся, что это забудется: -- Теперь рассказывайте, что у вас произошло. Если до этого она сидела в кресле против меня, свесив ноги, то теперь взобралась на него целиком, и из его глубины на меня глядели только ее глаза. Она готова была слушать. Я снова начал рассказывать, но теперь меня не перебивали. Когда я закончил, она не изменила своего положения, как кошка, уютно свернувшаяся в клубок, и сидела так минут пять, не говоря ни слова. Потом встала, коротко сказав: -- Вы спите в этой комнате. Белье и одеяло в шкафу. Я -- в душ. Спокойной ночи, -- и вышла. Я остался один, не зная, как на все это реагировать. Мои сомнения вернулись. Тон был холодный, да и глаза не лучше. Она вела себя так, как будто изучает меня, и -- главное -- что-то знает. Что? Кто она такая, кроме того, что историк? Да историк ли? Впрочем, об ольмеках она что-то знала. Вряд ли те, на танках, стали бы засылать ко мне кого-то, да еще с таким совпадением интересов. Ведь сон мне приснился только сегодня. Не контролируют же они сны, черт возьми! Тогда, что? Я слышал, как она вышла из душа. Заглянув в мою комнату уже в халате и в чем-то вроде чалмы на мокрой голове, в которой показалась мне просто королевой, бросила: -- Ко мне не приставать, -- и скрылась. Вот так. Просто и отчетливо. Впрочем, я и не собирался приставать, только этого мне не хватало. Я постелил и снова провалился в древность. 4. Кисть художника медленно опускалась вдоль лица Полной Луны. Меж сжатых губ Ветра едва виднелся кончик языка, выражавший усердие. Он всегда немного высовывал язык, когда был увлечен. А этот портрет был первым случаем, когда художник все время оставался недоволен. То здесь не так, то там. Ученики, окружавшие его вначале работы, потеряли к ней интерес и уже четыре дня занимались своими делами. Ветер этого не замечал. Уже в который раз за эту неделю он вздохнул, посмотрел на холст, затем на оригинал, сидевший перед ним на фоне Цеха Реинкарнации, и гневно пнул ногой ведро с водой, стоявшее рядом. -- Не могу, -- сказал он, -- не понимаю! -- Стоит ли так переживать? -- произнесла девушка. -- У тебя все получится со временем. Отец говорит, что ты еще слишком молод, и тебе недостает терпения, хотя то, что ты уже сделал, он считает гениальным. -- Да-да. Но то, что уже сделано, -- не в счет. Каждая новая работа заставляет учиться заново. Можно быть гениальным в старых вещах, а в новых... А-а, -- Ветер махнул рукой и сел на табурет. -- Иди сюда. -- Полная Луна подошла. -- Вот смотри, видишь этот цвет? Я не могу изменить его, не хватает нежности. Я уже смешивал все что можно. -- Попробуй добавить старое яйцо, -- раздался голос позади художника. Ветер обернулся. Перед ним стоял, разглядывая портрет, отец девушки. -- Тухлое, что ли? Ты шутишь, Серебряный Медведь? -- Отнюдь. Хотя говорю я не о тухлом яйце, а о желтке яйца, из которого скоро вылупится цыпленок. У людей Легенды другой цвет кожи, поэтому поверь мне -- уж я-то знаю как рисовать белокурых красавиц, -- старик усмехнулся в бороду. Ветер задумался. -- Что ж, может, ты и прав. Он довольно нежен. -- Послушай меня, -- Серебряный Медведь изменил интонацию, -- мы здесь уже три недели, и я знаю, что про нас не забыли. Художнику не нравились эти разговоры, которые старик затевал уже не в первый раз, тем более что они отвлекали его от портрета. Но приходилось слушать, ведь тот был старше, а кроме того, и это было самым главным, приходился отцом Полной Луне. -- Если ты любишь мою дочь, -- продолжал Медведь, -- а я вижу, что это так, ты должен устроить нам побег. Жрецы не оставят тебя в покое. Ты им мешаешь. -- Но есть еще Император, а я служу ему. -- Ты и вправду еще слишком молод и не понимаешь многих вещей. -- Старик покачал головой. -- Император -- человек. Сколько бы при нем ни было слуг, он одинок. Если его убрать -- ничего не изменится, просто будет новый Император. А жрецы -- это система. Они безлики, и их много. Они умеют и знают то, что недоступно простым смертным и даже Императору. Поэтому люди их боятся даже больше, чем твоего покровителя. -- Ты считаешь, что Императору что-то угрожает? -- насторожился Ветер. -- И откуда ты так много знаешь о Его Венценосности и жрецах? -- Я вижу, что он не доживет до Потопа. Но это будет его собственный выбор. Жрецы лишь выполнят высшую волю, а значит, и волю Императора. А знаю я так много оттого, что много учился, и много наблюдал за людьми, -- старик улыбнулся, -- чего и тебе желаю. Ветер задумчиво посмотрел на Серебряного Медведя и спросил: -- Если Император действительно погибнет, что будет? Ведь у него нет наследников и заменить его не так просто, как ты говоришь. -- Эта сложность относительная. А начнется... -- Старик ушел куда-то в себя. -- Я пока не вижу финала, но крови будет много, причем крови не во благо. -- Голос Медведя вдруг снова изменился и стал как будто моложе. -- Но хватит о грустном. Ты должен подумать о моих словах. Только времени у тебя немного, знай это. Теперь же идите к водопадам, дети мои, отвлекитесь, иначе ты у своего холста посинеешь и перестанешь быть кому-нибудь нужным. -- Он снова улыбнулся. Ветер вместе с Полной Луной вышли из дома, сложенного из камней и расположенного в престижном городском квартале. Не спеша они направились в сторону горного хребта, который особенно привлекал Императорского художника. -- Как ты думаешь, почему отец так боится за нас? -- спросила девушка. -- Ведь до сих пор ничего не случилось. -- Тебе видней, -- отозвался тот, -- вы же не признаетесь, кем он был на родине. -- Да, он особенный человек. Поэтому я и не могу говорить о том, кем он был. Это опасно для всех нас. -- Даже для меня? -- Да, даже для тебя. -- Странно. -- Забудем об этом. -- Полная Луна обернулась вдруг к художнику и спросила, глядя в глаза: -- Ты действительно любишь меня? Ветер смутился из-за резкого перехода к столь интимной теме, но теплые чувства победили неожиданность: -- Я действительно люблю тебя с первого взгляда, даже нет, не взгляда, не то... Я еще не видел тебя, а уже шел к тебе, уже знал, что ты моя судьба. -- Удивительно... -- откликнулась девушка на его слова, -- вот ты говоришь отец странный, а ведь, когда мы входили в город, он сказал, что здесь меня ждет моя судьба. -- Вот как? Интересно. И что же? -- Я решила стать твоей женой, -- она смущенно помолчала и добавила: -- кажется, решила. Ветер, едва не подпрыгнув от радости, тут же встревожился: -- Как это, "кажется"? -- Ну, решила, решила. Художник хотел ее обнять, прижать к себе, но в этот момент из-за валуна с криком выпрыгнул брат Луны: -- Ага! Попались? -- Господи, Медвежий Рык, ты напугал меня, -- бросила девушка. -- Хм, я еще и пострашнее бываю, -- сказал юноша со смехом, а потом попросил: -- возьмите меня с собой. -- Идем, -- ответил Ветер, -- а что у тебя с носом? Тот смущенно отвел глаза: -- Упал. -- Ага, упал на чей-то кулак. -- Да ладно. Надо ж завоевывать положение. -- Ах, вот в чем дело, -- усмехнулся Ветер, -- ну, тады ой! 5. Проснулся я оттого, что было тяжело дышать. Схватил себя за нос, который был забит какой-то дрянью, и посмотрел на руку. Ну дела! Лет двадцать уже, с детства не шла носом кровь, а тут -- на тебе. Я встал и пошел на кухню. Взял соль, набрал стакан чуть теплой воды, смешал это все и начал пить носом. С детства ничего не изменилось: пить носом по-прежнему было неудобно. Завершив эту гнусную процедуру, я прилег, положив голову так, как велят в этом случае врачи. Спать я больше не собирался. 6. В двадцатом году Камыша, за три тысячи шестьсот два дня до Всемирного Потопа, в сад, разбитый на скалах, что громоздятся над водами Великого Океана и обнимают его по всей длине материка, разгневанным жестким шагом вышел властитель континента Последний Император Легенды. В гнев Его Венценосность повергли доклады жрецов и военачальников. Он дошел до Каскада, длинная лестница которого вела на самую вершину скал, где невидимое отсюда плескалось Императорское водохранилище, образованное кратером давно уснувшего вулкана. Шум воды, падающей по ступеням лестницы, заглушал гневные мысли Императора, и он стоял у бассейна до тех пор, пока монотонность фонтана не успокоила его. Пройдя в беседку, нависшую над безбрежной гладью волн, наследник трона устремил свой взгляд туда, где в тысячах километров отсюда, на других берегах Океана, обитали враги Империи -- Атлантида и Ария. Сердце Императора надсадно ныло уже с неделю, и хотя он был все еще молод, это беспокоило его. Тяжело вздохнув, он подумал, что вместо отдыха, такого желанного еще полгода назад, в очередной раз получает обратное. Ничего особенного, конечно, не произошло, но и проблемы, вечные проблемы его Империи, тоже не решались. Это злило Императора, доводя до бешенства. Временами его бросало в холодный пот, болели позвоночник и голова, а теперь вот сердце. Медики успокаивали, говоря, что это всего лишь нервное переутомление. Но легче от этого не становилось. На лестнице, ведущей к беседке, раздались шаги. Это мог быть только Главный Жрец Империи Покровитель Ангелов, остальных к этому месту не допускали. Поприветствовав друг друга поднятыми на уровень плеч руками, они молчали несколько минут. Император знал, что жрец дает ему возможность завершить инерцию мыслей. Это позволяло спокойно воспринимать новую информацию, не думая о чем-то своем. -- Слушаю тебя, Покровитель Ангелов, -- вымолвил наконец Последний Император. -- Прости меня, Великий, что опоздал. -- Голова жреца вместе с высоким, витиеватым головным убором качнулась. -- Ерунда, -- досадливо повел рукой Император, -- ты ничего не упустил. Потому что ничего не происходит. Зато время истекает, и его почти не осталось. -- Да, время... -- жрец неопределенно вздохнул. -- Какие у тебя новости? -- Новости? -- Покровитель Ангелов, зная, что Император ждет большего, не стал придавать особого значения тому, с чем пришел. -- Ничего важного, Твоя Венценосность, в моих новостях тоже нет. Так, мелочи, для решения которых нужно твое слово. -- Говори. -- Ты уже знаешь, что месяц назад состоялся Совет Исхода, и на нем было решено оставить для будущего человечества записи о наших рекордах и ошибках. -- Конечно знаю, и что? -- Мы решили, что информация должна быть запечатлена на камне, поскольку грядущий Потоп может уничтожить все прочие носители рисунков, чертежей и текстов. Я уже не говорю о последующем варварстве падших народов, которые разграбят то, что останется от нас. -- Все это мне известно, в чем проблема? -- Император нервничал, когда его держали за недоумка, пытаясь исподволь подготовить к какому-то решению, причем делали это, заставляя заранее соглашаться с тем, что говорят. Вот и сейчас ему дважды пришлось сказать "да", прежде чем жрец соизволил рассказать о цели своего визита. -- Дело в том, что мы рассчитывали на Ветра Небес, как и было условлено с тобой. -- Что же произошло? Он не хочет? -- Нет-нет. Его согласие уже есть, но возник другой вопрос. -- Говори же, наконец! -- Он отбил трех пленников-атлантов из числа предрешенных жертв. -- Зачем же он это сделал? -- Говорит, что девушка, которая была среди них, избрана для написания шедевра. -- А еще двое? -- Отец и брат девушки. Ветер не захотел, чтобы они ушли с Земли, а она осталась. Император молчал. Он любил художника, и не только потому, что тот хорошо рисовал. Было в его подданном то неведомое, то новое, что вселяло в Императора надежду. И зиждилась она на том, что Ветер как раз тот человек, что покажет ему выход из клинической смерти, в которой оказалось человечество. Да и то сказать: художник часто видел многое, чего ни Император, ни его приближенные не замечали. Закон един для всех. И уже в который раз Ветер шел против него, а жрецам, которым художник часто становился поперек дороги из-за особых отношений с Императором, только подавай подобные ошибки. Что же делать? -- Послушай, Повелитель Ангелов, я давно хотел спросить тебя... -- Да, мой Император. -- Скажи мне, куда девается кровь людей, которых вы отправляете к Дэвам? От неожиданности Главный Жрец прикусил язык. Он знал, что перед ним умный человек, но вот так перейти к атаке -- этого он не ждал. Вопрос был настолько прямым, что почти лишил его возможности вернуться к той теме, с которой он пришел на аудиенцию. -- А почему мой Повелитель думает, что она куда-то девается, кроме как в землю? -- Это была ложь без оглядки. Жрец был не вправе раскрывать некоторые тайны даже Императору. А тайна крови была особой. Она существовала со времен первочеловека. Как же он вот так, сразу, скажет об этом непосвященному. Приходилось врать, хотя все зависело от того, что знает этот непосвященный. -- Птица принесла мне весть, -- хитро прищурился Последний Император, -- что под цехами есть специальные резервуары, куда поступает кровь после ритуала. -- Конечно, есть, -- нашелся Повелитель Ангелов, -- это не секрет. Мы собираем ее там и используем в научных и медицинских целях. -- Вот как? -- Император тяжело посмотрел на жреца, и тот понял, что до сканирования его мыслей осталось небольшое усилие со стороны венценосного собеседника, а мериться с ним волей ему не очень хотелось. Надо было что-то предпринимать. -- Большую часть крови мы используем многократно в ритуалах. -- Но ведь ее много, к тому же она быстро сворачивается, -- не ослабевало давление. -- Мы способны поддерживать ее текучесть годами, мой Повелитель. Император задумался. Копать глубже не было смысла. Жрец ничего не скажет. Устраивать поединок воли нецелесообразно, тем более что закон разрешал читать мысли только у преступников или у подозреваемых. Своего он добился: Повелитель Ангелов уже не будет столь настойчив в отношении Ветра, он и так сидел как на иголках, надеясь побыстрее унести ноги. -- Хорошо, ты убедил меня. У тебя еще есть вопросы? -- Нет, Твоя Венценосность. -- Тогда ступай. Жрец поднялся, и когда он уже выходил из беседки, Император сделал последний ход: -- Пусть Ветер пишет свой шедевр, и, если он действительно окажется таким, я подарю ему этих пленных. Жрец, прощаясь, поднял руку и, дождавшись ответного жеста, ушел. Император снова посмотрел в даль океана. Его мысли вернулись к врагам, прятавшимся где-то там, за горизонтом, к врагам таким же последним, как и он сам. Но были ли они врагами? Ведь и они знают о завершении Цикла времен, и у них организован Исход. Неужели нет другого пути, как начинать всю историю человечества заново? Неужели же их цивилизации сами загнали себя в угол, и нет дороги к миру и развитию? Тупая игла снова пронзила сердце. Император задержал дыхание, давая боли утихнуть. Кровь кинулась к вискам, болезненно отдаваясь в затылке. Розовая пелена накатилась на глаза. Кровь. Всюду кровь. И жрец чего-то недоговаривал. Что-то было в ритуалах, не до конца понятное ему, Последнему Императору Легенды. 7. Меня прошиб холодный пот. Я задыхался. В сердце засела тупая игла. Набрав полные легкие воздуха, я задержал вдох, потом трижды резко выдохнул и задержал вдох. Боль рассасывалась. Непривычный уличный шум заставил меня оглядеться. Ну да, Василиса. Я у нее. Вытащил часы из-под подушки. Двенадцать. Хорош, нечего сказать. Так, конечно, можно жить, и вряд ли эти, на танках, найдут меня здесь, но... я ведь не один в этом мире. Есть еще Василиса, которой мое новое место дислокации может не понравиться, и еще, еще был Костя, которому я обещал кое-что, неживому уже, но обещал. Я поднялся. Пульс гулко отдавался в ушах. Что за наваждение с этими снами? Даже в кино ходить не надо. Спи себе и смотри, если бы не здоровье. Уж очень выматывали меня эти сны, будто я и не спал совсем, а становился поочередно то Императором, то Ветром Небес. Иногда возникало ощущение, что само сознание, то, к которому я привык, перестает существовать, а на смену ему приходит неосознанное знание -- бред, короче, -- и я чудом удерживаюсь на ногах, едва не падая в обморок. Голове от этого лучше не становилось. Я прислушался. В квартире тишина. Хозяйка, видимо, еще спит. Стараясь не шуметь, надел джинсы и рубашку, достал из сумки всякую чепуху для бритья и зубов и прокрался в ванную комнату. За полчаса привел свою физиономию в порядок и даже принял душ. Голова и сердце улеглись. Слава Богу! А то я уж подумал, что старею. Не было ведь со мной такого раньше. Здоровый был как бык. А тут -- сердце болит, кровь носом идет, надо же! Я вернулся в комнату, уселся в кресло и пододвинул к себе телефон, стоящий на тумбочке. Потом снова встал и достал из сумки мобильный. Любой номер из тех, по которым я мог звонить, наверняка отслеживался. Если так, то один звонок с городского номера обнаружил бы мое местонахождение. А мне это зачем? Прослушивать могли и мобильный, но чтобы засечь его координаты, нужна была аппаратура посложнее, а я надеялся, что до массовой облавы на меня дело еще не дошло. -- Алло. Валя, привет. -- Лешка, ты где? Тут тебя человек двести ищут с самой ночи. Что случилось? -- Потом расскажу. Скажи шефу, что я попал в интересное положение, и... -- Ты не беременный? -- Да, шестой месяц пошел, и у меня декрет без содержания. -- Подожди, а программа как же? -- Валечка, не сейчас. Все очень сложно. Вопрос жизни и смерти. -- Хоть бы намекнул. -- Не могу. Пока. Набираю еще один номер и нажимаю "отбой". Нет, этот звонок правильнее делать с городского: если мобильник слушают, то узнают место и время встречи, а тот телефон, куда я собирался звонить, не должны были прослушивать мои новые "друзья". По крайней мере, надежда такая была. Звоню. Прежде чем абонент на той стороне назвал свою фамилию, что он делал всегда, тараторю полуженским голосом: -- Машенька, сегодня в пять подвезут кофе и мешок сахара. Принимай. Возникает пауза, после которой в меня летит раздраженное: -- Гражданка, вы куда звоните? А мне большего и не надо. -- Ой, извините, -- гундосю я и кладу трубку. Теперь, если у Самоцветова есть голова на плечах, он вспомнит, как рассказывал мне обо всяких шпионских штучках и, в частности, произносил именно эту фразу со значением, что, мол, встреча назначена в известном обоим лицам кафе в восемнадцать часов, поскольку я упомянул один мешок сахара, который прибавлялся к названному времени. Вот такая у них там, в ФСБ, арифметика -- мешки с часами складывают. В школе за это двойку бы поставили. И законно! Я подошел к окну и постоял там несколько минут, глядя, как малыши возятся около песочницы. Да, в детство впасть хорошо, но не сейчас. Делать было совершенно нечего. Информации со вчерашнего дня так и не прибавилось, а совершать броуновское движение, конгруэнтно самоубийству. Во, какой оборотец ввернул, люблю всякие там исподвыподверты, не зря же я репортер. Потянул с книжной полки "Историю Древнего Египта". Не успел открыть, откуда-то из середины выпала фотография. Только нагнулся, а пальцы уже дрожали, и тупая игла вернулась на свое место. Где-то на юге в окружении туй и каштанов, радостные и счастливые, стояли в обнимку Василиса и... Костя. Пришлось срочно садиться. В глазах потемнело, снова перестало хватать воздуха. Пробки в голове выбило по случаю короткого замыкания. Вдалеке проплыла мысль о том, что психиатр мне уже не поможет. Комната закружилась перед глазами, покрываясь розовыми обоями. Я почувствовал, что меня бьет крупный озноб, и настоящая истерика накатывает изнутри. Впервые я испытал ощущение глобального, внешнего контроля над собой и почувствовал себя никчемным и маленьким в этом мире, где какая-то сила делает все, как надо ей. Ей, а не мне! Иначе чем объяснить то, что происходит в течение этих суток. Господи, одних только суток, даже меньше. Костино письмо, сны наяву, танки, Василиса и вот теперь эта фотография. Я застонал, давая вырваться наружу гнетущему чувству безысходности. Стало немного легче дышать. В голове не задерживалось вообще ничего. У меня уже было такое, когда внезапно погиб близкий мне человек -- младшая сестра. Одиночество и пустота! Осознание мировой несправедливости! Наверное, так человек защищает свои нервы от стрессов или они сами реагируют подобным образом на то, чего не могут переварить. Не спеша я поднялся с кресла и пошел в соседнюю комнату. Негромко постучал -- тишина. Открыл и вошел -- Василисы здесь не было. Еще один сюрприз. Где же она? Я вспомнил холодок в ее глазах на пороге подъезда и потом уже здесь, когда рассказал о Косте. Ну и ну! Что же она подумала обо мне? Вряд ли отнесла нашу встречу к случайной, когда поняла, кто перед ней. А поняла почти сразу. Ведь из фотографии ясно было, что они с Костей любили друг друга, а значит, не могла она не видеть наших репортажей. И не узнать меня не могла. И прогнать не могла. Думала, что неспроста я к ней пожаловал. Боялась и ждала, пыталась понять, чего мне от нее надо. А потом не выдержала и сбежала, чтобы не испытывать судьбу. Я вздохнул. Вот бред! И придумать-то такое трудно. Снова вспомнил о мистической силе. Чего ей надо, силе этой? Я понимал, что все знания, полученные мной от общества -- воспитание, учебники, работа, смысл жизни, наконец, -- подверглись жесточайшей проверке. Вещи до сих пор понятные и очевидные вдруг перестали быть такими. И я уже ступил на тонкую линию, за которой вопросов было больше, чем ответов. Разобравшись, что не готов еще к подобному переходу, я просто решил, что эта мистическая сила не получит от меня желаемого, если я сейчас же чего-нибудь не съем. Зашел на кухню и сразу увидел записку на столе: "Алексей, я не понимаю, что вам от меня нужно. Раз вы здесь, то знаете, что мы с Костей любили друг друга, а расстались уже больше года назад. Поэтому я не сразу вас вспомнила. Я знала о его смерти, хотя и не знала подробностей. Непонятно, чего вы хотите от меня. У меня нет ни информации, ни его вещей, ничего. Но вы все равно не поверите мне. Поэтому я исчезну. Странно, но мне казалось, что вы друзья, и ваш рассказ вроде бы подтвердил это. Однако сами вы не стали бы меня искать. Кто-то вам поручил это, кто-то, кто знал о наших с Костей отношениях. И поэтому я вам не верю. Прощайте!" Да, хотел бы я написать вот такую записочку этим, на танках, прощайте, мол, я вам не верю и всех делов. Поражаюсь я психике человеческой: знаком я с Василисой чуть меньше десяти часов, а ощущение того, что она меня бросила, уже появилось. Мало того, не просто бросила, а предала, можно сказать. Ведь меня ж тут преследуют, понимаешь, а она -- юрк втихаря, и поминай как звали. Что же за создания такие -- женщины эти. Ну никак на них положиться нельзя. В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Я вышел в коридор. Она уже открыла дверь и стояла на пороге, глядя мне в глаза и пытаясь прочесть, что я обо всем этом думаю. Наверное, что-то успокаивающее она там отыскала, поскольку в коридор все же вошла. Я подумал, что именно так возвращается женщина к мужчине после взаимных неурядиц, когда происходит это на его территории. Вот и сейчас никто бы не догадался, что хозяйка этой квартиры Василиса, а не я. Мы молчали до тех пор, пока я не сообразил, наконец, кто в доме хозяин, и не засуетился с достоинством: -- Есть хочешь? Она устало кивнула. Я заметил, что под глазами у нее огромные синяки от бессонницы и безответных домыслов. Заглянув в холодильник, я обнаружил котлеты. Поставил на газ воду под вермишель и через двенадцать минут позвал ее, отрешенно сидевшую все это время в кресле. Лениво поковырявшись вилкой в котлете, она отложила прибор, тяжело вздохнула и вдруг заплакала. Пришлось и мне остаться голодным. Я обошел стол и сел рядом с ней на табурет. Я никогда не мешаю человеку плакать словами типа "не реви", "успокойся" или "все будет хорошо". Это потом. Плакать иногда просто необходимо и стесняться этого не стоит. Для некоторых людей слезы -- элементарная физиологическая потребность, как еда или секс. Когда человек плачет, его артериальное давление стабилизируется, а во время стрессов, когда оно скачет, как дикий мустанг, это просто спасает человека от появления сердечных и прочих дрянных болезней. Но мера должна быть во всем. Выдержав паузу, которая часто говорит о поддержке больше, чем слова, я тронул ее за плечо. Что ж, и этого можно было ожидать: в ответ она кинулась мне на грудь и обильно смочила мою рубашку слезами. Я не шевелился, слегка обняв ее плечи. Фонтан наконец иссяк. Не поднимая головы -- как же, ни одна женщина не покажет мужчине своих припухших век и красных глаз, -- она вышла в ванную и долго приводила себя в порядок. Вышла королевой и сразу в атаку: -- Зачем я вам нужна? Я, конечно, знал ответ, но сразу озвучивать его было нельзя. Я сделал вид, что серьезно его обдумываю, иначе она бы решила, что я вру или легкомыслен. -- Давай начнем сначала, -- как бы появилась у меня мысль. -- Что начнем? -- она заметно нервничала, и я ее понимал. -- Наше знакомство, если хочешь? Василиса задумалась. В глубине ее глаз шел обложной и беспросветный дождь. -- Я не понимаю, -- призналась она. -- То, что вы говорили мне вчера, когда провожали, совершенно не похоже на то, что вы меня знали, или это хорошая актерская игра? -- Она посмотрела мне в глаза, но ничего интересного там не нашла, и поэтому продолжила: -- с другой стороны, когда я вспомнила, кто вы такой, это заставило меня испугаться. И еще больше вы напугали меня рассказом о смерти Кости и событиях, связанных с донорством. Я и вернулась-то потому, что не по-ни-ма-ю, -- произнесла она по слогам и едва удержалась от того, чтобы снова не заплакать, -- ничего не понимаю. -- Да, -- вздохнул я, -- ну и положеньице. -- Что? -- тревожно спросила она. -- Ну нет у меня фактов, чтобы доказать тебе случайность нашей встречи. Ты все равно не поверишь. -- Я помолчал. -- Все, что я скажу, останется словами. -- А вы попробуйте. Это "вы" начинало действовать мне на нервы, потому что произносила она его совершенно намеренно. Это уже не было вчерашним, уважительным "вы", хотя и со вчерашним я бы разобрался заново. Но я понимал, что сейчас за этой дистанцией ей было спокойней. -- Тебе остается только поверить всему, что я говорил вчера, и добавить к этому, что я не знал о ваших с Костей отношениях. -- Я не верю этому. Костя часто рассказывал о вашей дружбе. -- Мои знакомые тоже знали о наших отношениях, но так уж у нас повелось после одного случая в институте, что ни он, ни я даже не рассказывали друг другу о своих дамах сердца. -- Несчастная любовь? Я кивнул: -- В общем, да. Причем мы оба оказались в дураках, но Костя чуть-чуть позже. Василиса немного успокоилась. Знакомый бриз разогнал тучи, обложившие небо, и хотя солнце еще не появилось, из сумрака проступила глубокая синева. -- Допустим, это правда. Но как ты объяснишь нашу встречу? Мы снова были на "ты". -- Вспомни, пожалуйста, все, что я тебе рассказывал. Учти письмо, сны, звонок, поднявший меня ночью. А сегодня, когда тебя не было, о чем я еще не знал, я протянул руку и взял книгу "История Древнего Египта" и... Василиса напряглась, и я завершил свой спич по-другому: -- Как ты думаешь, в каком состоянии я нахожусь все это время? Поставь себя на мое место и представь, что все это правда. Она размышляла несколько секунд, потом заключила: -- Ты прав. Я не могу проверить то, что ты мне рассказал. Я могла бы выгнать тебя, но меня останавливает только одна мысль: тебя вряд ли могли подослать, потому что я знаю тебя в лицо. Проще было послать незнакомого мне человека. И потом, -- она замялась, -- я действительно поверила тебе. Я взял ее за руку и слегка сжал ладонь, поблагодарив ее и успокоив одновременно. -- Иди спать, ты очень устала. -- А ты? -- К сожалению, смотреть на спящую королеву у меня не будет возможности и даже охранять ее я не смогу. -- Слабая улыбка появилась в уголках ее глаз. -- У меня есть кое-какие дела. Нужно хотя бы попытаться понять, что происходит. -- Может, не стоит? -- Не могу же я вечно сидеть на твоей шее. А в покое меня не оставят, когда бы я ни вынырнул. Я эту публику знаю. -- По поводу шеи можешь не беспокоиться. Пока ты мне не мешаешь. А потом, знаешь, я тоже чувствую перед Костей моральный долг. Ведь мы не очень хорошо расстались, и я была у него последней женщиной. Он звонил мне после этого много раз. Она замолчала, и мне показалось, что сейчас опять будут слезы, а они уже были лишними. -- Нет-нет. Хватит слез. Это уже от усталости. Она молча кивнула и собралась выйти из комнаты, но в дверях остановилась и сказала коротко: -- Возвращайся. Я буду ждать. ... На встречу с Самоцветовым я приехал раньше на целый час, чтобы оценить атмосферу вокруг ресторана. По дороге заехал в парикмахерскую, коротко постригся и превратил себя из шатена в брюнета. Что-то скажет Василиса, если вообще пустит меня на порог. Выйдя из такси у гостиницы "Ленинградская", я перешел на другую сторону улицы, прошел в небольшой сквер, что тянется здесь вдоль Курской железной дороги, и сел за столик под зонтиком. Это была маленькая шашлычная, а ресторан "Золотой дракон", где мы назначили встречу, располагался через дорогу напротив. Ресторан этот я знал хорошо, включая машины, принадлежавшие его сотрудникам и фирмам, находящимся в шестиэтажном здании. Ничего лишнего в ближайшем окружении я не заметил, хотя это еще не говорило о том, что встреча состоится. Самоцветов мог и не понять звонка. Это было бы очень неприятно. -- Анатолий Петрович просил вас сейчас же идти в сад имени Баумана. Он ждет вас. Я даже не повернул головы, настолько этот шепот показался мне зловещим. Лишь отойдя на несколько шагов, я обернулся. Какой-то бомж собирал бутылки и объедки со стола, больше никого не было. Подивившись такой конспирации, я двинулся вперед. До нового места встречи было семь минут ходьбы, и идти нужно было пустынными переулками. Преодолевая их, я оценил мозги Самоцветова: в этих переулках я либо заметил бы слежку, либо, что скорее всего, меня бы взяли люди из танковой дивизии. Ни в том, ни в другом случае Самоцветов не подставлялся. Пройдя метров сто по Ново-Басманной, я вошел в сад Баумана. Это один из старейших парков Москвы, находящийся в самом центре города, но наименее посещаемый. Когда я попадал сюда, а это было нечасто, мне казалось, что я в гостях у какого-то помещика начала прошлого века. И постройки, и деревья переносили меня во времена декабристов, и мне чудилось, хотя это и не был Санкт-Петербург, что вот-вот я услышу французскую речь, появятся дамы с зонтиками от солнца и возникнет атмосфера интеллектуальной беззаботности. Вместо дам с зонтиками я увидел Самоцветова, одиноко сидящего перед открытой концертной площадкой, где выступали только пустые банки из-под пива. Оглядевшись еще раз вокруг и не заметив ничего подозрительного, я подошел к нему и сел рядом. Что они за люди такие, эти спецслужбисты? Хоть бы глянул на меня, но ему и этого не надо было. Он спиной знал, что на мне надето, какого цвета у меня теперь волосы и за какой моделью солнцезащитных очков я прячу свои хитрые глазки. Думаете, он сказал что-нибудь ободряющее или хотя бы поздоровался -- как же. -- Тебя ищет половина ФСБ, не считая частных служб. -- А другая половина? Надо ж, все-таки заметил мое присутствие. -- А другая половина тоже ищет, но для других целей. -- Вот как, -- это было интересно, -- и зачем же я этой другой половине нужен? -- Слушай меня очень внимательно, парень. Я буду с тобой откровенен, как не был откровенен ни с кем за последние двадцать лет. Почему-то мне после этих слов уже стало нехорошо. Откровенный фээсбэшник -- полная аномалия, хуже динозавра на Красной Площади. -- Я впервые наблюдаю такой грандиозный спектакль, в центре которого каким-то чудом оказался ты. Начну с того, что сегодня ночью мне позвонили и сказали буквально следующее: "Кудрин делает слишком много репортажей. Надо сократить его эфирное время до минимума". После чего я тут же позвонил тебе, а потом стал думать, кто мог позвонить мне. И, знаешь, к какому выводу я пришел? -- Элементарно, -- радостно подсказал я, -- инопланетяне контролируют ситуацию вокруг крови. Им нужна наша кровь! Но Самоцветов не обратил внимания на мою гениальную догадку, а гнул свое: -- Мне позвонил Лаврентьев, понимаешь? Сам. А он не должен был мне звонить. Я не занимаюсь уборочными работами. Голос-то его я узнал, а вот почему он позвонил именно мне, понять не мог. А потом до меня дошло: он просто ошибся номером. Вот же глупость какая. Человек, который на него работает, в телефонном списке сотрудников стоит сразу же за мной. Вот он и спутал. -- А как же вы? Ведь это -- утечка. Вас могут начать контролировать после этой, хм, ошибки. -- Может -- да, а может -- нет. Эти козлы из-за своей самоуверенности сначала говорят в трубку суть дела, а потом спрашивают, понял ли их тот, с кем они говорят. Я и ответил, что не понял и ни про какого Кудрина не слышал. Трубку после этого положили. А у нас никто не знает, что мы с тобой знакомы. Звонил я тебе из автомата. Поэтому, если у них и есть что-нибудь, то только домыслы. -- Он помолчал. -- Пока домыслы. В общем, нашей с тобой связью еще надо заниматься, а времени у них нет. -- Уж не из-за меня ли? -- ощутил я внутреннюю значимость своей персоны. -- Как ни странно... Знаешь, где-то в Африке есть обычай: муж с женой общаются друг с другом через идола, находясь при этом в одной комнате. Такой, понимаешь ли, посредник, помогающий наладить отношения в семье и абстрагироваться от субъективного восприятия известных вдоль и поперек людей. -- Да, вот идолом я еще не был. А его потом, когда мирятся, не сжигают? Нет? -- Хватит юродствовать, -- оборвал меня Самоцветов, -- ты оказался между двух огней. Сейчас один большой человек пытается произвести передел собственности, и Лаврентьев с Кольским ему мешают, поскольку контролируют огромные деньги. И нужен был повод, вокруг которого все закрутится. Сначала Костя был то, что надо, но его не уберегли, и тут появляешься ты, да еще такой прыткий. До сих пор никто не знает, что в письме, которое по нелепой случайности дошло до тебя. И Лаврентьев с Кольским очень его боятся. Другой же стороне нужны и свидетели, и письмо. Я молчал. Что ж, сутки еще не закончились. Интересно, архангел Михаил успеет посетить меня до вечера? Может, и ему я на что сгожусь? -- Какие предложения? -- поинтересовался я. -- Я не знаю, где ты пропадал, но это мудро. Однако всю жизнь так не проживешь. И момент, связанный с начавшейся заварухой, необходимо использовать, чтобы выйти из игры живым. -- Легко, -- не удержался я, -- сейчас только дойду до ворот. -- Все остришь? -- Самоцветов даже не улыбнулся. -- Тебе надо встретиться с одним человеком. -- С мужем или женой? -- С дедушкой. О-о, я был в восторге: Самоцветов острил. -- И лучше это сделать прямо сейчас. Письмо у тебя с собой? Изобразив чудовищное недоумение, поверх очков я посмотрел на него. В ответ он скривил рот и оправдался: -- Ладно-ладно. Я знаю, что ты не дурак, но сегодня письмо нам не помешало бы. Идем. Я не стал возражать и направился вслед за ним 8. -- Нет, мой Император, я не могу! Ветер Небес посмотрел на жреца, охранявшего вход в лабиринт, и отчетливо произнес: -- А тебя никто не спрашивает, Сухой Лист. Прочь с дороги. -- Он рукой отодвинул охранника и жестом предложил Последнему Императору Легенды пройти в первый грот. Жрец бросился вверх по лестнице -- побежал докладывать Повелителю Ангелов о том, что непосвященные проникли в запретную зону. Быстрым шагом Император и сопровождавший его Ветер миновали ряд небольших, совершенно пустых пещер, пока не достигли металлической двери. Ветер приставил к скважине универсальный ключ и издал магический звук: -- ЗЗОННГ! Ничего не произошло. Художник в недоумении посмотрел на ключ, потом на Императора. Тот отодвинул его жестом и низким, скрипящим голосом произнес: -- КХХХУМ! Ветер ощутил, как напрягся воздух вокруг, и дверь буквально сорвало с петель. -- Ваше Величество в прекрасной форме, -- сказал он и сделал шаг к двери. -- Стой! -- Последний Император замер, вслушиваясь во что-то, потом произнес: -- Неизвестно, что там. Художник подумал о возможных ловушках и согласился. Он перехватил свой автомат и просунул его в дверной проем -- ничего не произошло. Осторожно ступая, превратившись в единый орган чувств, Ветер оказался на другой стороне дверного проема. В тот же миг по всему периметру пещеры зажглись гелиевые лампы. Художник вздрогнул, а затем огляделся. На стенах он увидел роспись, сделанную, как он подумал, не менее тридцати тысяч лет назад. Картины изображали технологические ритуалы, явно связанные с кровью. В центре пещеры стоял саркофаг для переливания и очистки крови. Вдоль стен тянулось множество приборов, назначения которых Ветер не знал, но все они были сделаны на последнем научном уровне, из экологически чистых материалов, у которых была одна беда -- они быстро выходили из строя и распадались на природные элементы. Но атмосферу их производство не засоряло. Ветер заметил, как Последний Император подошел к саркофагу и внимательно осмотрел его, затем по соединительным трубам перешел к следующему прибору, похожему на насос-очиститель, и так, шаг за шагом, осмотрел всю установку. -- Мерзавцы, -- оценил он увиденное. -- Вот настоящий Переход, а там, наверху, что-то другое. -- Там ловушка для душ, Последний Император, -- донесся голос от двери, в которую недавно вошли незваные гости. -- А-а, низкий лжец, -- гневно обратился Его Венценосность к Повелителю Ангелов, -- я знал, что там не хватает одного звена. -- А я всегда знал, что вы проницательны, но... и глупы, -- Главный Жрец саркастически улыбнулся, и Ветер увидел, что за его спиной стоит не меньше десяти вооруженных жрецов. -- КХХХУМ! -- швырнул он в сорванную с петель дверь. Та стала на место, и замок защелкнулся. -- Ты что? -- обернулся к нему Император. -- Бежим! Они не выпустят нас отсюда! -- Но ведь я Император! -- Это не имеет сейчас значения. Точнее, это еще хуже. Дверь начали открывать с той стороны теперь уже с помощью ключа. Император снова шикнул на нее, и она опять закрылась. Оглядевшись, они увидели единственный оставшийся выход из пещеры и кинулись туда. Здесь не было двери, был только узкий проход. Едва начав протискиваться в него, Ветер, продиравшийся вторым, услышал, что преследователи уже ворвались в комнату. Через десять метров, ощущая позади дыхание жрецов, он выбрался наружу и в ужасе замер. Перед ним дымилось целое озеро крови. Оно будто бы жило самостоятельной жизнью. Какие-то всплески, водовороты, похлюпывания. Запах смерти проникал в каждую клеточку мозга и тела художника, и его бы стошнило, если бы тянувшаяся из лаза рука жреца не ткнула его в спину. Он схватил Императора, также остолбеневшего от вида почти живой жидкости, и потянул за собой, но натолкнулся на сопротивление. Тот посмотрел на Ветра тяжелым взглядом и сказал: -- Беги! Я должен немедля наказать предателей, даже если погибну. Но кто-то должен выжить, чтобы рассказать об этом людям. Ветер, краем глаза видевший, как первый жрец наконец выбрался из прохода, направил на него автомат и произнес "кх". Жрец зашатался и рухнул в озеро крови. Художник успокоился: -- Мы вполне сможем отразить нападение. Ведь проход узкий. В то же мгновение откуда-то справа раздались возбужденные голоса преследователей. Они шли по тайным проходам. -- Беги! -- повторил Последний Император и крепко сжал свое оружие. Ветер потянулся к своему покровителю, и они обнялись. Затем, уже не глядя на Императора, он побежал в противоположную от преследователей сторону по узкому помосту, огибающему пещеру вдоль стен. Позади раздались магические восклицания и голос Главного Жреца: -- Императора брать живым! Художника убить! Ветер едва успел спрятаться за какую-то статую, как та рухнула, подкошенная выстрелами. Одновременно с ее падением в стене открылся потайной ход. Художник прыгнул туда и лихорадочно стал дергать другое изваяние, стоявшее по другую сторону порога. С тяжелым скрипом каменный идол повернулся, и тяжелая плита медленно закрыла вход. Оторвав от своего шелкового плаща кусок ткани, беглец заклинил статую. Теперь он мог надеяться, что через эту дверь его преследовать не смогут. Художник оказался в длинном, слабо освещенном коридоре. Добежав до первого из ответвлений, он сунулся в него, но увидел перед собой реку крови, которая, видимо, питала озеро внизу. Совершив пару таких же попыток, он убедился, что цель этого коридора -- доступ к кровеносному сосуду, соединяющему Цех Реинкарнации и озеро крови. Еще через минуту он понял, что коридор поднимается, из чего следовало, что и сам он приближается к поверхности. Где-то далеко позади он услышал крики преследователей. Сердце рвалось наружу, а из головы не выходил Император и озеро. Наконец он вырвался из коридора. Перед ним стоял Главный Алтарь -- сооружение, воздвигнутое в центре Цеха Реинкарнации, внутри которого было несколько саркофагов. Здесь сотни людей ежедневно находили свое последнее пристанище. Путем множества сложных операций душу человека отправляли в путешествие по двухмерному пространству, а его кровь, как теперь понимал Ветер, отделялась для каких-то других целей. Впрочем, что происходило в дальнейшем с душой, тоже было неизвестно. Два жреца -- помощники Повелителя Ангелов -- остолбенели, увидев перед собой императорского художника, который неожиданно появился из самого сокровенного места во всей Империи. В главный зал Цеха уже вбегали охранники, получившие телепатический приказ убить нарушителя, а где-то позади слышались крики преследователей. Художнику повезло и на этот раз. Прерывать ритуал Жертвы не было позволено никому и ни по какой причине -- это могло нарушить всеобщий баланс Сил. Помощники Главного Жреца гневно воздели руки и вышвырнули всех из Цеха наружу. Вылетев с охранниками за порог, Ветер первым успел применить оружие, и взрывная волна его выстрела парализовала нападавших. Собрав все силы, художник добежал до стоянки маголетов, где охрана еще не знала о случившемся, и приказал пилоту отвезти его домой. Через несколько минут он помогал отцу Полной Луны подниматься в летательный аппарат. Пилот, теперь уже получивший приказ задержать своих пассажиров, наставил свой автомат на Ветра. -- ШАКХХХ! -- раздалось слово, которого Ветер даже не слышал. Он в страхе посмотрел на Серебряного Медведя, способного на такие удары, подумав, что ничего еще не знает о своих пленниках. Он вспомнил кляп и повязку на глазах старика, когда отбивал его у охраны. Впрочем, они уже не были пленниками, теперь все они были беглецами. Пока пилот, превратившийся в зомби и подчинявшийся приказам мага, вел машину в сторону океана, художник думал о том, что никогда больше не увидит Императора, и только одна мысль мучила его особенно: как он умер? -- Его душа присоединилась к Ангелам, -- проговорил старик. -- Ты можешь сказать, -- спросил Ветер, -- как он умер? -- Последний Император Легенды умер в саркофаге Реинкарнации, в настоящем саркофаге Реинкарнации, -- добавил он, увидев вопрос в глазах художника. После этих слов в маголете повисла тишина, а через несколько минут пилоту было приказано сесть в горах, вдали от населенных пунктов Империи. 9. Самоцветов приказал водителю черной "Волги" повернуть на Можайское шоссе, а я очумело озирался вокруг, пытаясь понять, где тут реальность. -- Что, вымотался? -- Фу! -- я тряхнул головой. -- Уснул, что ли? -- Мягко говоря, уснул. Ты упал, когда в машину садился. Прямо-таки свалился на заднее сиденье. Странно все это, -- покачал он головой. Что тут ответишь? Я уже догадывался, что скоро перестану различать, где явь, а где сон. Мне стало казаться, что какая-то неведомая сила стучится в мою жизнь всеми четырьмя лапами, пытаясь что-то донести до меня или заставить сделать. Вспомнив озеро с кровью, я содрогнулся. Волна тошноты подступила к горлу, и я быстренько закурил. Надо ж, такая гадость. Гадость и безумие. Зачем? Что это? Неужели это как-то связано с донорством? Когда мы с тогда еще живым Костей обсчитывали объемы крови, у меня было похожее чувство тупости. Мозг полностью отказывался отвечать на вопрос: зачем. Не было ни одной области знаний, никаких категорий мышления, никаких ассоциаций, в которых я мог бы увидеть хоть какой-то просвет, хоть какое-то объяснение происходящему... во сне и наяву. -- Петрович, за нами хвост, -- спокойно сказал водитель машины, мужчина средних лет. Самоцветов вертеть головой не стал, а как истинный профессионал уставился в зеркало заднего вида. -- Давно, Михалыч? -- От кольца заметил. -- Ясно. Ну вот, дружок, -- обратился он уже ко мне, -- нас с тобой и застукали. Теперь не отвертимся. -- Так ведь наше совместное времяпрепровождение не говорит о том, что мы знакомы давно. Все меня ищут, и вы тоже искали. -- Тоже верно, -- после паузы сказал Самоцветов. -- Соображаешь. -- Мне без этого теперь нельзя, -- вздохнул я обреченно. Между тем мы проехали Одинцово, и преследующая машина приблизилась. В зеркало я разглядел, что это иномарка. -- Кажется, нам начинают хамить, Петрович, -- произнес водитель, и я ощутил легкий удар в задний бампер. -- Странно, -- сказал мой сосед и начал набирать телефонный номер. -- Алло, это Самоцветов. Едем к вам. Нас атакуют в районе "Лесного городка". Не очень новый "Опель" ржавого цвета стукнул нас в правый борт, как раз туда, где за секунду до этого была моя нога. Самоцветов достал оружие. Но я уже пригнулся, потому что в "Опеле" оружие достали немного раньше. Посыпались стекла, донеслась ругань, и я понял, что моего полковника ранили. Решив не дожидаться, пока нас перестреляют, как в тире, я решил тоже пострелять. Высунувшись из окна машины, я навел на преследователей свой пистолет, но быстренько сообразил, что это не совсем тир. В меня целились автоматы, торчащие из двух окон болтающейся туда-сюда машины, а наша тоже на месте не стояла. Чего греха таить, я испугался, и сильно. Самоцветов перевязывал плечо, Михалыч крутил баранку, я был один. -- КХХХУМММ! -- вырвалось у меня из груди в сторону "Опеля". Машина преследователей подпрыгнула неловко и начала переворачиваться. Я насчитал четыре оборота. Класс! Самоцветов открыл рот, перестав себя обматывать, и наблюдал за происходящим с бесконечным удивлением. Нет, ну какой я молодец! Разве много есть людей на свете, способных удивить полковника госбезопасности. Наш водитель, не разобрав что произошло, прокомментировал: -- А малец-то классно стреляет, а Петрович? Надо ж, прямо в колесо угодил. -- Да, молодец. -- Самоцветов посмотрел на меня странным взглядом, в котором читался почти что испуг. -- Я еще и не на то способен, -- с улыбкой сказал я. А внутри у меня бушевали новые ощущения. Неужели все, что мне снится, правда? Неужели все магические слова, услышанные мной, действительно обладают силой? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. А надо сказать, что я с пеленок атеист, и всякие там боги с их служителями меня мало интересовали. А тут... Чего ж делать-то? Ведь сила-то есть, и никаким материализмом объяснить я ее не могу. Или пока не могу? Я перепачкался в крови, пока перевязывал плечо Самоцветову. Растирая ее пальцами, я пытался посмотреть на нее новыми глазами, и вдруг отчетливо понял, что она -- источник жизни. Сразу же рассмеялся -- чудовищная банальность. Да, банальность. Из-за этой банальности Императора убили. Господи, при чем здесь Император? Уже двадцать первый век на носу, а я о снах думаю, будто это реальность. Ага, не реальность, а "Опель"? Откуда-то с боку вылетели два джипа -- давно я их не видел, но уже через десять секунд группа мотоциклистов отсекла их от нас, и мы, удаляясь, слышали только выстрелы. -- Наконец-то, -- сказал Самоцветов, имея в виду вызванную им группу сопровождения. Несколько мотоциклов следовало за нами. На каждом из них сидели по два человека, и те, что позади, держали в руках автоматы. Больше ничего не произошло. Через три минуты мы были на месте. По служебным делам я много раз бывал у богатых людей за городом и повидал множество "крутых" коттеджей, но этот был особенным. Он стоял на искусственном пруду, который омывал его со всех сторон. И я видел, что глубина воды достигает нескольких метров. Ни одного моста через ров или другого перехода к дому я не заметил. Само же сооружение напоминало немецкий средневековый замок, но уменьшенный раза в два. Все равно не мало, совсем не мало для нашего времени. Раздался шорох, и от дома отделилась плита, превратившаяся в мост. Вот так! Скромно и со вкусом! Наша "Волга" вкатилась в отверстие, открытое плитой, и та снова поднялась, замуровав нас внутри. Из глубины гаража вышли два человека. Я бы не сказал, что они были типичными вышибалами, но то, что они ими все-таки были, угадывалось в их упругих движениях, холодке глаз и напряженной спине. Мы вышли из машины, и Самоцветова тотчас увели оказывать медпомощь. Меня вместе с Михалычем просили подождать. Через несколько минут появилась красивая женщина в сопровождении молодого человека. Последний забрал Михалыча с собой, а я поплелся следом за брюнеткой, чьи раскосые глаза одной вспышкой оценили не только мое лицо, но и все остальное, чего даже и рентген не видит. Она провела меня через каминный зал, где четверо людей мужского пола общались друг с другом, держа перед лицами карты. Заметив две из них в прикупе и расчерченный лист, я сообразил, что это преферанс. Несколько дам сидели у камина с бокалами в руках и лениво беседовали. О чем -- я не успел расслышать, так как при моем появлении они занялись изучением моей персоны. Так и не узнав, какое мнение они составили, я был выведен прочь, отделавшись коротким: -- Добрый день. Через несколько коридоров сложной конфигурации и преодолев пару лестниц, ведущих вниз, я оказался в бильярдном зале, где какой-то человек в смокинге пытался запихнуть в лузу шар посредством дуплета, а тот отчаянно сопротивлялся. Бильярдная мне понравилась, хотя, на мой взгляд, было в ней темновато. -- А-а, господин Кудрин! -- Смокинг повернулся ко мне бабочкой, и я увидел худое, бледное лицо над ней. -- Рад видеть вас живым и здоровым. -- Я тоже рад видеть себя таким. -- Мне доложили о ваших злоключениях, поэтому я понимаю вашу иронию. Позвольте представиться -- Николай Иванович Евдокимов. Надо сказать, что он мало был похож на русского, но с другой стороны, кто из нас похож? И все-таки имя Рамирес ему бы подошло больше. -- Про вас я знаю почти все, кроме, разве что, вашего местонахождения с четырех часов прошедшей ночи до появления у ресторана "Золотой дракон". Я по роду своей работы вынужден бывать наглым, а потому грубо так врезал: -- Не могу похвалиться подобной осведомленностью в отношении вас. Собеседник посмотрел на меня изучающе и холодно сказал: -- Вы будете знать все, что необходимо. Перейдем к делу. Он вложил кий в стойку и сел за столик, жестом предложив мне занять место в соседнем кресле. Взяв кофейник, твердой рукой он разлил по миниатюрным чашечкам турецкий кофе. Я не возражал. -- Анатолий Петрович рассказал вам вкратце о текущих событиях. Я подтверждаю, что ваша роль в этом деле в настоящий момент очень велика, и вы можете просить меня в обмен на ваше сотрудничество любой гонорар. У меня было довольно много возможностей наблюдать за тем, как отвечают на сложные вопросы умные политики и бизнесмены. Главное -- не спешить. Причем дело не в том, чтобы показать вид, будто думаешь, а действительно думать, зная, что каждое твое слово способно вызвать взрыв или решить проблему в масштабах страны. Я не знал, проблему какого уровня решаю, но понимал, что вопрос о собственной жизни и смерти был где-то рядом, поэтому думал особенно долго. Первым не выдержал Евдокимов: -- Не стесняйтесь. Называйте цифры. Мне ведь не очень много от вас надо. Письмо и пара репортажей, благодаря которым вы еще и популярность получите. -- Мне нужны гарантии безопасности, -- выдавил я. -- Я думал об этом, поскольку знал, что вы спросите. Предлагаю вам сразу после выполнения нашего соглашения поехать корреспондентом в Эмираты, например. -- Лучше в Мексику, -- сострил я и тут же подумал, что мое подсознание изволит тащить мои сны в реальность. -- Почему бы и нет? Хороший выбор. Так мы договорились? -- Какие репортажи вы хотите видеть? -- О-о, скорее всего, это будет криминальная хроника. У вас будет хороший эксклюзив, на съемках которого вы закроете глаза на несущественные детали. И еще одно, -- он пронзил меня взглядом, -- если мы договоримся, вы навсегда должны забыть о платных донорах. Я молчал. Такие предложения кончаются смертью в девяти случаях из десяти. Кому нужен свидетель, пусть он даже и в Мексике? В этот миг максимального напряжения, я вдруг понял, что способен читать мысли моего собеседника. Они меня не очень сильно удивили. Репортажи ему и впрямь были не нужны. Только письмо, а потом -- хлоп! Тут лицо его исказилось, он вскочил, приблизил свои глаза к моим и злобно спросил: -- Ты кто? Верите, я отшатнулся от него и упал назад вместе с креслом. Выбравшись из-под увесистого предмета мебели, я с видом Иванушки-дурачка спросил: -- Что значит, кто? Вы же сами говорили, что знаете обо мне все! Евдокимов расслабился. -- Извини. Показалось, наверно. -- Потом спросил: -- Ты экстрасенсорикой не увлекался или гипнозом? -- Нет. Я атеист от рождения. -- Да-да, атеист, -- пробормотал он про себя, -- знаю, что атеист. Евдокимов сел и допил свой кофе, потом вернулся к основной теме: -- Так что ты решил? -- Меня устроят двести тысяч долларов и Мексика. -- Хорошо. Ты получишь сто тысяч в машине, в которой поедешь с моими людьми за письмом. Когда отдашь его им, получишь еще пятьдесят. Остаток и Мексика после репортажей. Я кивнул. Он на что-то надавил в кармане, появилась брюнетка. -- Проводи нашего гостя к Грише. Пусть они вместе едут. Гриша знает что делать. -- Он обратился ко мне: -- Да, господин Кудрин, я хотел у вас узнать, а что там, в письме. -- Я же не знаю, что вас интересует, -- прикинулся я валенком. -- Меня интересуют факты. Сказать ему, что нет там никаких фактов, глупо. Убить могут прямо здесь. Сказать, что есть, спросит, какие. -- Я думаю, будет справедливо, если вы сначала заплатите за информацию, то есть за письмо, как мы договорились, и сами все прочтете. -- Удобно иногда спрятаться за договор. -- Да, извините, я нетерпелив иногда. Жду от вас вестей. Он сделал прощальный жест и снова потянулся за кием. Пока я шел по коридорам, в голове моей роилось множество всяких мыслей, что было симптомом увеличившегося потока информации. Одна из мыслей была о том, что выехать мне отсюда, конечно, надо, но доехать до места никак нельзя. Не привезу же я этих головорезов к Василисе. -- У вас замечательные волосы, -- сказал я в спину своей проводнице. Она обернулась и замедлила шаг. -- Вам нравятся? -- Очень! Да и вообще, у вас прекрасная внешность. -- Спасибо. -- Вы давно здесь работаете? -- Давно. -- Хорошо платят? -- На жизнь хватает. Я попытался проделать тот же фокус, что испробовал некоторое время назад на Евдокимове. К моему удивлению все произошло очень легко и быстро. В моей голове вспыхнуло подземелье с несколькими гробами в окружении множества факелов. Я подумал, что это картинка из какого-то фильма, и не стал больше исследовать жизненный опыт моей спутницы. В то же мгновенье брюнетка поднесла руку к глазам и в изнеможении прислонилась к стене. -- Вам нехорошо? -- я подхватил ее под локоть. -- Странно, голова закружилась, -- извиняясь, произнесла она. -- Может, воды? -- Нет-нет, уже лучше. Спасибо. Через несколько шагов она ввела меня в небольшую комнату, где никого не было, но через секунду дверь в дальней стене открылась, и я заметил за спиной вошедшего огромный зал, уставленный мониторами и компьютерами. "Похоже на вычислительный центр", -- подумал я. -- Вы -- Кудрин? -- сухо спросил мужчина. -- Пока еще. В ответ послышалось невразумительное хмыканье, и Гриша, а я подумал, что это именно он, нажал кнопку селектора. -- Вадим и Коля на выход. Тридцать четыре. Тоже мне -- конспираторы. Впрочем, я в безопасности ничего не понимаю, пусть будет "тридцать четыре", почему бы и нет. -- Анжела, спасибо! Ты свободна. А вы идемте со мной. Гриша открыл дверь. Бледная после моих домогательств брюнетка, вышла первой, а я потянулся следом. И вот я снова в машине. Теперь это мой любимый черный "Ленд Круизер". Справа и слева от меня сидят Вадим и Коля, на передних сиденьях водитель и Гриша -- полный боевой комплект. На это раз мне везет, я не впадаю в забытье, а напряженно думаю о том, как выкрутиться из опасной ситуации. Мимо окон проносятся дома и люди, порой мне хочется дать по башке Вадиму, выпрыгнуть из машины и заорать, чтобы хоть кто-то услышал о том, что я еще здесь, на этой Земле, и может быть, может быть, тогда кто-нибудь решит, что я неплохой, в сущности, парень, и поможет мне выпутаться из всей этой нелепой истории, которую я не звал в свою жизнь. Я сильно напуган. Игра закончилась. Враг здесь, со мной, и неважно, что фамилия его не Кольский. Попасть после огня в полымя -- вот удел для дураков. Эх, Самоцветов, Самоцветов... Так меня подставить. Сначала спасти, а потом подставить. Воистину: все в мире сбалансировано. Страшно еще и оттого, что я не знаю, насколько способен управлять своими новыми способностями. Вдруг это была случайность, и в следующий раз, когда я с умным видом произнесу какое-нибудь заклинание, ничего не произойдет. Вот смеху-то будет. Угу, горького смеху для меня. А им ничего, весело даже. Я посмотрел свирепо на затылок Гриши. "Отдай мои деньги!". Тот обернулся и сказал: -- Тебе велели передать, -- и протянул дипломат. Я нежно принял его и открыл: деньги на месте. Десять пачек по десять тысяч долларов каждая. Что ж, пригодятся... может быть. Я покосился, мои сопровождающие вымуштровано смотрели в окна, каждый в свою сторону. Да, дисциплина -- полезная вещь. Под рукой водителя зазвонил телефон. Гриша взял трубку: -- Второй слушает. "Значит, есть еще и первый", -- сообразил я. Гриша слушал несколько секунд, потом положил трубку и коротко сказал: -- Шесть! Через две секунды на моих руках были наручники, а машина развернулась прямо поперек Кутузовского проспекта, и мы поехали назад. Несколько минут ушло на то, чтобы вернуть свое сердце из горла, где оно теперь неистово колотилось, на положенное ему место. Уровень адреналина был раздавлен волевым усилием -- воевать так воевать! -- и я поглядел, чего там у Гриши в голове. Ничего. Просто приказ. Хорошая голова, без мыслей. Делает и не думает. Мне бы такую! Но сейчас это было непозволительной роскошью. Тогда я решил поэкспериментировать. Все равно делать было нечего, ехать еще полчаса, не меньше. Вперив немигающий взгляд в затылок водителя, я начал внушать ему кое-какие мысли. Через пару минут машина остановилась. Я порадовался этому обстоятельству, а Гриша нет. Он даже ничего не сказал. Едва глянув на водителя, который молча сидел за рулем, будто ему приказали остановиться, он и встал, Гриша вышел из машины, открыл заднюю дверь, наклонился ко мне через колени Вадима и легонечко дал мне в темя рукоятью пистолета. 10. -- Видишь, ты был не совсем прав насчет Императора и жрецов, -- сказал Ветер. -- Отчего же? -- Серебряный Медведь лукаво посмотрел на художника. -- Это ты неправ, полагая, что я неправ. -- Но ведь его смерть вызвала недовольство в стране, и жрецы вынуждены были судить тех, кто участвовал в его убийстве. -- Вот и послушай свои слова. -- А что? -- Ветер тупо посмотрел на старика, потом перевел взгляд на жену и пожал плечами. -- Не понимаю. -- Отец имеет в виду, -- сказала Полная Луна, -- что ты говоришь не об Императоре, а о том, как он умер. А это разные вещи. -- А ведь верно, -- подхватил Медвежий Рык, -- ведь, если бы он умер иначе, всего случившегося могло и не быть. Серебряный Медведь положил руку на голову сына и сказал: -- Верно, мой мальчик, но дело не только в этом. То, что вы говорите -- философия. А жизнь не остановилась. Ведь в разговоре с тобой, -- обратился он к художнику, -- я говорил о системе жрецов. Да, голову отсекли. Надолго ли? Через полгода выборы Главного Жреца, потом найдут какую-то замену Императору, пролив реки крови в борьбе за власть. И все встанет на свои места. Жреческая система от всего этого не изменится. Та же элитарность, тайна и влияние на людей. Полная Луна поставила на стол супницу. Разлив по тарелкам горячий бульон с плавающими в нем кусочками перемолотого мяса, смешанного с кукурузной мукой, она устало присела. Ветер, заметив ее бледность, спросил: -- Нехорошо? -- Тошнит. Серебряный Медведь, поднесший ко рту ложку, положил ее обратно и проницательно посмотрел на дочь. Потом повел глазами вверх, будто к чему-то прислушиваясь или высчитывая, и объявил: -- Что ж, кажется, у меня через семь месяцев будет внук. -- Он улыбнулся в бороду. Девушка