ют только для того, чтобы полюбоваться этим сооружением. Им хочется
поглядеть на арестантов, и порой случай вознаграждает их: они видят, как
цепочка закованных в кандалы, одетых в черное узников плетется через пустошь
под конвоем вооруженного всадника. На первый взгляд может показаться, что
здесь заключенные поглощены трудом, но это одна лишь видимость, ибо в Эгдоне
масса времени уходит на то, чтобы дойти до каменоломни, выдать и пересчитать
инструменты, снять, а потом надеть кандалы, так что пользы арестанты
приносят немного. Но пассажирам на шоссе хочется хоть что-нибудь углядеть, а
вернее, додумать, взирая на эти стены, и вечером они усаживаются за чай с
совестью, слегка потревоженной воспоминаниями о стычках с кондукторами, о
просрочках в уплате налогов и о тысяче других противозаконных мелочей,
которых никак не избежать цивилизованным людям.
1 Цитата из стихотворения Ричарда Лавлейса, см. примеч. на
с. 122.
В один осенний день Поль прибыл в Эгдон из Блекстона вместе с шестью
другими заключенными, приговоренными к длительным срокам, и двумя
надзирателями. Ехали они в, самом обычном вагоне третьего класса, причем всю
дорогу надзиратели курили дешевый черный табак и делали попытки разговорить
арестантов.
-- Теперь Эгдон -- не то что раньше... -- рассказывал один из
надзирателей. -- Все там переменилось. В часовне -- витражи, подарок вдовы
бывшего начальника. Картина что надо: ангел выводит святых Петра и Павла из
узилища. Правда, баптисты недовольны... Вот на прошлой неделе была у нас
лекция про Лигу наций. Выступал парень по фамилии Поттс. Лекция, конечно, не
так чтобы очень, а все, как-никак, развлечение... Говорят, у вас в Блекстоне
тоже перемены...
-- Да уж, перемены! -- ответил один из арестантов, после чего,
бессовестно наврав с три короба, рассказал о смерти мистера Прендергаста.
Другой надзиратель, заметив, что Поль все время молчит, протянул ему
газету.
-- Почитай, сынок, -- сказал он. -- Теперь не скоро газетку увидишь.
В газете Поль не нашел почти ничего интересного. Последние полтора
месяца все новости о событиях на воле он черпал из еженедельных бюллетеней
сэра Уилфреда Лукаса-Докери. Едва попав за решетку, Поль понял, что погоня
за "новостями" проистекает не из чистой любознательности, а из стремления
чем-то себя заполнить. На свободе и дня не проходило, чтобы Поль не прочел
самым внимательным образом двух газет кряду, следя за бесконечным потоком
событий и происшествий. Но вот цепь событий прервалась, а у Поля не было
никакого желания ее возобновлять. Впрочем, он растрогался, когда, развернув
газету, увидел расплывчатое, едва различимое изображение Марго и Питера.
"Достопочтенная миссис Бест-Четвинд, -- гласила подпись под фотографией, --
и ее сын, унаследовавший от своего дяди титул графа Пастмастера". Ниже
находилось извещение о смерти графа Пастмастера и краткое описание его
безрадостной жизни. Под конец говорилось: "Предполагается, что в ближайшие
дни миссис Бест-Четвинд и юный граф Пастмастер, последние месяцы отдыхавшие
на своей вилле на Корфу, возвратятся на родину. В течение многих лет салон
миссис Бест-Четвинд пользовался постоянным вниманием хорошего общества, а
сама хозяйка салона считается одной из обворожительнейших светских женщин.
Присвоение ее сыну графского достоинства напоминает нам о сенсации,
вызванной в мае этого года помолвкой миссис Бест-Четвинд с мистером Полем
Пеннифезером и окончившейся арестом последнего за несколько часов до свадьбы
в одном из лучших отелей Вест-Энда. Новому лорду Пастмастеру шестнадцать
лет; до последнего времени он обучался в частном учебном заведении".
Поль долго сидел на лавке, вглядываясь в снимок, а его спутники
резались тем временем в покер, выказывая вопиющее пренебрежение к Правилам
внутреннего распорядка.
За полтора месяца одиночества и самых серьезных раздумий Поль так и не
пришел к выводу относительно Марго Бест-Четвинд: его сбивали и путали два
несовместимых друг с другом подхода к делу. С одной стороны, на Поля мертвым
грузом давили убеждения, взращенные поколениями богословов и школьных
учителей. С их точки зрения, вопрос был сложен, но все-таки разрешим. Поль
"поступил хорошо", защитив женщину, -- это очевидно, но вот Марго никак не
соответствовала отведенной ей роли, ибо в данном случае виновата была именно
она, а он защитил ее не от беды или несправедливости, а от кары за содеянное
преступление. У него дрожали коленки, когда голос Честного Парня нашептывал
ему, что, коли Марго втравила его в эту историю, пусть сама и отдувается.
Корпя над почтовыми мешками, Поль тщился найти какие-нибудь возражения, но
безуспешно; зато он все больше убеждался в том, что общепринятый кодекс
чести, которым руководствуется любой британец, где бы он ни был, разъедает
червоточина. С другой стороны, что возразить на железную логику Питера
Бест-Четвинда: "Ты только представь себе маму -- в тюрьме"? Чем больше Поль
размышлял над этими словами, тем больше убеждался, что они относятся к
области естественного права. Он не мог не оценить уверенность, с которой
Питер их произнес. Глядя на фото Марго -- пусть даже такое нечеткое -- Поль
все больше укреплялся в вере, что существуют и не могут не существовать два
разных закона, один -- для нее, другой -- для него, а тщетные и далекие от
серьезности потуги радикалов прошлого столетия в основе своей глупы, пошлы и
уводят в сторону. И дело не в том, что Марго богата и что он любит ее! Поль
просто понимал, что Марго не может очутиться в тюрьме. Само сочетание слов,
воплощающих эту мысль, звучит непристойно. Марго в тюремном халате гонят по
коридору надзирательницы, как две капли воды похожие на мисс Фейган младшую.
Марго посещают старушки из филантропического общества и пичкают ее брошюрами
благочестивого содержания. Марго стирает в тюремной прачечной чужое белье.
Все это невозможно, и если бы даже судебные крючкотворы привели ее за
решетку, эта женщина, которую, как бабочку, накололи на булавку, была бы
вовсе не Марго, а ее тезкой, отдаленно похожей на нее самое. Марго, хоть она
и совершила преступление, нельзя посадить в тюрьму. Если уж кому страдать
из-за того, что, по мнению общества, бедняжку миссис Граймс следует лишить
той единственной работы, которую ей уготовала цивилизация, так пусть это
будет он, Поль, а не чужая женщина, носящая имя Марго, тем более что каждый,
кто побывал в английской школе, без труда освоится и в тюрьме. Тюрьма, думал
Поль, может подкосить лишь тех, кто вырос в трущобах, в атмосфере
добрососедства.
Как прекрасна Марго даже на этой идиотской фотографии, размышлял Поль,
на этой черно-белой чернильной кляксе. Даже самый закоренелый уголовник
среди его спутников, отбывавший свой третий срок за шантаж, на минуту
отложил карты и заметил, что весь вагон словно залит свежим июньским запахом
Елисейских полей.
-- Ну и дела! -- сказал он. -- Вроде как духами запахло.
И тут все они заговорили о бабах.
В Эгдоне Поль повстречал еще одного старого знакомого: когда он
направлялся в часовню, перед ним появился бодрый, плотный коротыш на
скрипучей деревянной ноге.
-- Вот и свиделись, старина! -- сказал он, когда вся часовня хором
отвечала священнику. -- Я, по обыкновению, сел в лужу.
-- Не повезло с работой? -- спросил Поль.
-- Работа была первый сорт, -- ответил Граймс. -- Но заварилась каша.
Потом расскажу.
В то утро, вооружившись кайлом, Поль в числе других арестантов, под
надзором конных охранников с полевым телефоном, отправился в каменоломни.
Граймс был в той же команде.
-- Я здесь третью неделю, -- сообщил Граймс, как только возникла
возможность поговорить. -- А уже все обрыдло. Я человек общительный. Мне
здесь не нравится. Три года -- это уж чересчур! Но ничего. Выйдем, устроим
пир горой. День и ночь только о том и мечтаю.
-- За что тебя посадили, за двоеженство?
-- Ага. Зря я приехал из-за границы. Не успел я появиться в Англии, как
меня сцапали. Зашла миссис Граймс в магазин, увидела меня -- и привет,
пишите письма. В аду, говорит, черти по-разному людей мучают, но моя супруга
заменит целое пекло.
Неподалеку замаячил надзиратель. Поль и Граймс разошлись и начали
усердно долбить песчаник
-- Впрочем, -- хмыкнул Граймс, -- хотел бы я полюбоваться на старушку
Флосси и моего бывшего тестя в их теперешнем положении. Школа-то, говорят,
закрывается! Граймс опорочил это заведение... Кстати, как дела у Пренди?
-- Убит три дня назад.
-- Ах, старина Пренди! Он не был создан для счастья, верно? Вот выйду
отсюда, пожалуй, брошу учительствовать. Это дело меня до добра не доведет.
-- Нас с тобой оно привело в одно и то же место.
-- Да, ничего себе совпадение! Черт, опять легавый идет...
Они вернулись в тюрьму. Если не считать каменоломни, Эгдон мало чем
отличался от Блекстона.
"Парашу за дверь", часовня, одиночество...
Впрочем, не прошло и недели, как Поль почувствовал, что о нем не
забыли. Первой ласточкой был разговор со священником.
-- Вот, принес вам книги, -- сообщил он как-то раз, впорхнув в камеру к
Полю и протягивая ему два новеньких томика в суперобложках и с ценниками
книжного магазина на Пикадилли. -- Если эти не годятся, у меня с собой еще
несколько на выбор, -- он показал на пачку книг в ярких переплетах, которую
неловко придерживал под мышкой. -- Может, хотите новый роман Вирд-жинии
Вулф? Позавчера вышел.
Благодарю вас, сэр, -- ответил Поль.
Судя по всему, в Эщоне библиотека отличалась куда большим разнообразием
и богатством, чем в Блекстоне.
-- Могу еще предложить монографию по истории театра, -- добавил
священник и подал Полю толстый иллюстрированный том, на вид стоивший не
меньше трех гиней. -- Запишем, так уж и быть, как "пособие по
самообразованию".
Благодарю вас, сэр, -- повторил Поль.
-- Когда захотите обменять книги, скажете, -- продолжал священник. --
Кстати, вам разрешено написать письмо. И между пробудете писать миссис
Бест-Четвинд, не забудьте упомянуть, что остались довольны библиотекой...
Миссис Бест-Четвинд преподнесла в дар нашей тюремной часовне новую кафедру с
гипсовыми барельефами, -- добавил он вне всякой связи с предыдущим и,
выпорхнув из камеры, направился к Граймсу, которому и всучил том
"Самовоспитания" Смайлса, том, из коего в отдаленном прошлом неизвестный, но
бесчувственный читатель выдрал сто восемнадцать страниц.
"Еще неизвестно, -- подумал Поль, -- как следует относиться к
потрепанным бестселлерам, но вот когда открываешь еще никем не читанную
книжку, возникает удивительное ощущение... Зачем это священнику
понадобилось, чтобы я написал Марго о библиотеке?" -- недоумевал он.
В тот вечер за ужином Поль ничуть не удивился, когда увидел, что в
подгоревшей подливке плавают угольки -- такое случалось время от времени.
Однако на ощупь угольки оказались мягкими, и это привело его в
замешательство. Тюремная кухня часто преподносила сюрпризы, тут жаловаться
не приходилось, но все же... Поль присмотрелся к подливке. Удивительное дело
-- она была чуть розоватая и невероятно густая. Поль осторожно ее
попробовал. Это был паштет из гусиной печенки.
С тех пор не проходило и дня, чтобы какой-нибудь таинственный метеорит
в этом роде не залетел с воли в его камеру. Однажды, вернувшись в полутемную
камеру с пустоши (свет гасили сразу после захода солнца, а окошко было
совсем узкое), он почувствовал, что все пространство камеры залито ароматом
цветов. На столе лежал букет роз, тех роз, которые по зимнему времени идут
на Бонд-стрит по три шиллинга за штуку. (Вообще-то, в Эгдоне разрешалось
держать цветы в камере, и арестанты отделывались всего лишь строгим
выговором, если по дороге с каменоломни срывали лютик или барвинок.)
В другой раз тюремный врач во время ежедневного обхода задержался в
камере Поля, проверил его фамилию по карточке, висевшей на двери,
внимательно посмотрел на него и сказал:
Будете принимать укрепительное.
Не сказав более ни слова, он удалился, а на следующий день в камере
появилась большая аптекарская бутыль.
-- По два стакана после еды, -- изрек надзиратель. -- Пей на здоровье.
Поль так и не понял, как на этот раз отнесся к нему надзиратель, но пил
он, действительно, "на здоровье" -- в бутыли был херес.
В другой раз в соседней камере разразился грандиозный скандал: ее
обитателю, взломщику-рецидивисту, по оплошности выдали порцию черной икры,
предназначенную для Поля. Арестанта утихомирили, сунув ему порядочный кусок
сала, но дежурный надзиратель все беспокоился, как бы обиженный взломщик не
нажаловался начальнику тюрьмы.
-- Я не скандалист какой, -- рассуждал взломщик, когда он как-то раз
остался с Полем с глазу на глаз в каменоломне. -- Но обращение ты мне
подавай уважительное. Посмотрел бы ты на ту черную кашу, что они мне
подсунули! Глядеть -- и то тошно. И это в день, когда положено сало! Разуй,
парень, глаза, я тебе дело говорю. Ты ведь у нас новичок. А то они и тебе
всучат эту пакость. Не ешь, погоди. Придержи ее до прихода начальства. Нет у
них такого права -- нас черной кашей кормить. Это и дураку ясно.
Затем пришло письмо от Марго, не сказать чтобы очень длинное.
"Дорогой Поль!" -- говорилось в нем. -- Мне очень трудно тебе писать,
потому что я вообще не знаю, как писать письма, а тут еще эти ужасные
полицейские будут его читать и вычеркнут все, что им не понравится, а я
понятия не имею, что им нравится. Мы с Питером вернулись в Королевский
Четверг. На Корфу было чудесно, но нам не давал покоя тамошний доктор --
англичанин и страшный зануда. Дом мне разонравился. Буду его перестраивать.
Что ты на это скажешь? Питер теперь граф -- ты слышал? -- и довольно мил,
хотя завоображал; вот уж чего не ждала от Питера! Я, если можно, как-нибудь
в свободное время заеду с тобой повидаться: после смерти Бобби П. у меня дел
невпроворот. Надеюсь, книжек, еды и всего прочего у тебя достаточно.
Интересно, вычеркнут они эту фразу или нет? Целую, Марго. Дорогой! В
Нью-Маркете я встретила леди Периметр, и она со мной не поздоровалась.
Представляешь? Бедняга Контроверс сказал, что, если я не буду себя вести как
подобает, общество подвергнет меня остракизму. Правда очаровательно? Я,
может быть, ошибаюсь, но, по-моему, молодой Трампингтон в меня влюбился. Как
быть?"
И вот Марго явилась собственной персоной.
Они увиделись впервые с того июньского утра, когда она отправила Поля в
Марсель на помощь перетрусившим девицам... Свидание происходило в особой
комнате для посетителей. За столом друг против друга сидели Марго и Поль,
между ними -- надзиратель.
-- Руки на стол, -- сказал надзиратель.
-- В "гоп-доп" сыграем? -- вяло пошутила Марго, и ее безукоризненно
наманикюренные ручки появились на столе, рядом с перчатками и сумочкой.
Только тут Поль заметил, как загрубели его неуклюжие ладони. Минуту оба
молчали.
-- Я, наверно, ужасно выгляжу? -- спросил наконец Поль. -- Я ведь давно
не гляделся в зеркало.
-- Ну, может, самую малость mal soign 1, дорогой. Тебе,
наверно, не разрешают бриться?
-- Обсуждать тюремный режим запрещается. Заключенным разрешается
сообщать посетителям о состоянии своего здоровья, но жалобы и замечания
касательно распорядка не допускаются ни под каким видом.
-- Боже мой! -- ахнула Марго. -- Как же нам быть? О чем же
разговаривать? Я, наверно, зря приехала. Ты не рад, милый?
-- Коли хотите говорить на личные темы, не обращайте на меня внимания,
леди, -- добродушно молвил надзиратель. -- Я здесь для того, чтобы заговоров
не допускать. Если что и услышу, дальше меня не пойдет, а слышу я столько,
что дай бог всякому. С женщинами вообще морока: то ревут, то в обмороки
падают, то в истерику пускаются. С одной, -- со смаком прибавил он, --
падучая приключилась.
-- То же, видимо, ожидает и меня, -- вздохнула Марго. -- Мне здесь
что-то не по себе. Поль, да скажи же хоть слово, умоляю тебя?
-- Как там Аластер? -- спросил Поль
-- О, очень мил! Днюет и ночует в Королевском Четверге. Он мне очень
нравится.
Снова молчание.
-- Знаешь, -- сказала наконец Марго. -- Очень это странно: жила я, жила
и вдруг поняла, что меня больше не считают порядочной женщиной. Я ведь тебе
писала: леди Периметр со мной не здоровается. Она-то, конечно, просто
вздорная старуха, но в последнее время это не единственный такой случай. Как
тебе это нравится?
1 Неухожен (фр.).
-- Не все ли тебе равно? -- ответил Поль. -- В конце концов, все они --
зануды.
-- Конечно, зануды, но мне неприятно, что это они меня бросили. Мне все
равно, но все-таки обидно, особенно за Питера. Тут ведь не одна леди
Периметр, а и леди Вагонсборо, и Фанни Простотакк, и Сперты -- словом, все.
Какая жалость, что все это началось, как раз когда до Питера дошло наконец,
что он -- граф... Это внушит ему всякие неправильные мысли, как ты находишь?
-- Что новенького в Южной Америке? -- резко перебил ее Поль.
-- Поль, не будь злюкой! -- прошептала Марго. -- Ты бы этого не сказал,
если бы знал, каково мне.
-- Извини, Марго. Но я действительно хочу знать, как там дела.
-- Дело мы сворачиваем. Нам мешает одна швейцарская фирма. Но, говоря
словами Контроверса, к остракизму это никакого отношения не имеет. По-моему,
я просто старею.
-- Чушь! Всем этим мымрам за восемьдесят, а тебе еще до этого далеко.
-- Я так и знала, что ты не поймешь, -- ответила Марго и умолкла.
-- Еще десять минут, -- сообщил надзиратель.
Все получилось не так, как мы хотели... -- сказала Марго.
Они поговорили о том, где бывает Марго и что читает Поль. Потом Марго
сказала:
-- Поль, я пошла. Я больше не могу этого выдержать.
-- Спасибо тебе, что пришла, -- ответил Поль.
-- Я приняла одно важное решение, -- проговорила Марго. -- Только что.
Я выхожу замуж за Контроверса. Как это ни грустно, но выхожу.
-- Это из-за того, что я так кошмарно выгляжу? -- спросил Поль.
-- Нет, просто так получается. Из-за того, что ты сказал, тоже, но в
другом смысле, Поль. Я не могу поступить иначе. Понимаешь, милый? Это и тебе
поможет. Только ты не думай, что это из-за тебя одного. Просто так уж вышло.
Милый, милый, до чего же трудно это объяснить!
-- Если желаете поцеловаться на прощанье, -- вмешался тюремщик, -- то
тем, которые неженатые, это, вообще, не положено... Ну, да уж для вас сделаю
исключение!..
О, черт! -- сказала Марго и, не оглядываясь, вышла вон.
Поль вернулся в камеру. Его ждал ужин -- пирог с голубями, в
крахмальной салфетке. Но Полю было не до еды: ему было больно оттого, что
ему нисколечко не больно от всей этой истории.
Глава 5
СМЕРТНЫЙ ЧАС ПИТОМЦА ЗАКРЫТОЙ ШКОЛЫ
Дня через два Поль свиделся с Граймсом в каменоломне. Когда надзиратель
отошел, Граймс сказал:
-- Старина, я больше не могу. Мне здесь худо.
-- От этого никуда не уйдешь, -- ответил Поль. -- По-моему, тут вполне
терпимо -- не хуже, чем в Лланабе.
-- Но не для Граймса! -- воскликнул Граймс. -- Он изнывает в неволе,
как жаворонок. Тебе-то все едино: ты любитель почитать, поразмышлять и тому
подобное. А я человек иного склада. Люблю выпить, поразвлечься, перекинуться
словечком-другим с приятелями. Я человек общительный. Каторга меня заела.
Тошнит меня от здешнего священника. Он вваливается ко мне без спроса и
допытывается, "не забыл ли я Господа". Конечно, забыл! Так ему и отвечаю.
Все могу снести, старина, кроме неволи. Это сломало меня в Лланабе, это
допечет меня и здесь, если я сам о себе не позабочусь. Граймсу пора улетать
в теплые страны.
-- Отсюда невозможно сбежать, -- сказал Поль.
-- Ничего, вот дождемся тумана...
По счастью, туман появился уже на следующий день. Внезапно, как это
водится на Эгдонской пустоши, на землю опустилась густая беспросветная мгла
и окутала арестантов и всю каменоломню.
-- Стройся! -- скомандовал дежурный надзиратель. -- Шабаш и стройся!
Эй, ты, кретин! -- крикнул он Граймсу, зацепившемуся за провод полевого
телефона. -- Если порвешь связь, завтра поговоришь с начальником.
-- Посторожи лошадь, -- сказал другой надзиратель и протянул Граймсу
поводья.
Надзиратель наклонился подобрать кандалы, в которые заковывали
заключенных, чтобы довести их до дому. Граймсу никак не удавалось управиться
с лошадью, которая переступала с ноги на ногу и тянула его в сторону.
Тебе даже лошадь доверить нельзя! -- заворчал надзиратель.
Но тут Граймс ловко поймал ногой стремя, вскочил в седло и поскакал
через пустошь.
Назад! -- проревел надзиратель. -- Стрелять буду!
Он приложился к винтовке и пальнул в туман.
-- Никуда не денется, -- хмыкнул он. -- Отсюда надолго не сбежишь.
Получит, дурачье такое, одиночку и диету номер один.
Это происшествие никого не всполошило, даже когда выяснилось, что
телефонная связь прервана.
-- На что ему надеяться! -- говорил надзиратель. -- Такое часто
случается. Бросит кайло и деру. Но куда убежишь в полосатой куртке, да еще
без гроша в кармане! Сегодня же вечером сообщим о нем всем окрестным
фермерам. Отсидится где-нибудь пару дней, а потом, с голодухи, вернется. Или
в деревне его сцапают. Нервы сдали -- вот и сбежал.
Вечером вернулась лошадь. Граймса не было. Разослали патрульных с
овчарками; известили всех фермеров, живших на пустоши, и взбудораженные
жители заперлись на все замки, категорически запретив детям выходить на
улицу; перекрыли дороги и, к великому огорчению законопослушных граждан,
обыскивали все автомобили. Граймса не было... Арестанты хихикали и бились об
заклад насчет того, на какой день сцапают беглеца, но дни проходили,
проигравшие расплачивались хлебными пайками, а Граймса и след простыл.
Через неделю священник прочел по Граймсу заупокойную, а начальник
тюрьмы вычеркнул его из списка заключенных и известил министра внутренних
дел, его честь сэра Хамфри Контроверса, что Граймс умер.
-- Его конец был ужасен, -- поделился священник с Полем.
-- Тело нашли?
-- Нет, в том-то весь и ужас. Овчарки дошли по следу до Эгдонской топи.
Там след обрывался. Пастух, который знает тропинку через трясину, нашел его
шапку на кочке в самом опасном месте. Сомнений нет -- он погиб мученической
смертью.
Бедный Граймс! -- вздохнул Поль. -- А ведь учился в Харроу...
Но вечером, обдумывая всю эту историю за ужином и глотая устриц одну за
другой, Поль вдруг понял, что Граймс жив. Умер лорд Тангенс, умер мистер
Прендергаст -- придет время, умрет и Поль Пеннифезер, но Граймс, внезапно
осознал Поль, Граймс принадлежит к лику бессмертных. Он -- воплощение
жизненной силы. Приговоренный к казни во Фландрии, он объявился в Уэльсе;
утонув в Уэльсе, он возродился в Южной Америке; поглощенный при таинственных
обстоятельствах эгдонской топью, он когда-нибудь возникнет на новом месте,
отрясая с ног своих могильный прах. Да! В далекой Аркадии он вместе с
наядами водил вакхические хороводы, наигрывал на легендарной свирели, сидя
на берегу канувшего в небытие ручья, и обучал наивных сатиров искусству
любви. Он вышел невредимым, нетронутым чудовищными проклятиями оскорбленных
богов, вышел целым и невредимым из исторических сражений, из огня, из медных
труб, из разверзающихся пропастей, из мора и чумы. Как часовой Помпеи, стоял
он на страже, и скалы рушились над его головой. Как покрытая нефтяными
разводами лодка, которая пересекла Ла-Манш, встречал он грудью волны Потопа.
Незримый носился он над водою, когда тьма объяла ее.
-- Я все думаю, нет ли тут и моей вины, -- признался священник. --
Ужасно, что человека, вверенного моему попечению, постиг такой ужасный
конец. Я пытался утешить его и примирить с жизнью, но ведь все так сложно!
Мне стольким надо дать утешение... Несчастный! Только вообразите: один, в
трясине, и никто не спешит на помощь...
Глава 6
СМЕРТНЫЙ ЧАС ПОЛЯ ПЕННИФЕЗЕРА
Прошло несколько дней, и Поля вызвали к начальнику тюрьмы.
-- Мною получено распоряжение министерства внутренних дел. Вы
направляетесь в частное лечебное заведение на операцию аппендицита. Едете
сегодня же, в гражданском платье и под охраной.
-- Но, сэр, -- возразил Поль, -- я не хочу никакой операции. Тем более
что аппендикс мне вырезали, когда я учился в школе, много лет назад.
-- Вздор! -- ответил начальник. -- У меня имеется особое распоряжение
министра. Надзиратель, возьмите этого человека и выдайте ему одежду.
Поля увели. Одежду, в которой он в свое время предстал перед судом,
переслали из Блекстона вместе с ее хозяином. Надзиратель вытащил сверток из
шкафчика, развернул его и отдал Полю.
-- Ботинки, носки, брюки, жилет, пиджак, рубашка, воротнички, галстук,
шляпа, -- бормотал надзиратель. -- Распишитесь в получении. Ценные вещи
выдаче не подлежат.
Он вынул из карманов Поля часы, запонки, булавку для галстука, записную
книжку и прочие мелочи и запер в шкафу.
-- Парикмахера у нас нет, -- добавил он, -- но вам разрешено побриться.
Полчаса спустя Поль вышел из камеры, обретя облик нормального
интеллигентного человека, с каким каждый день можно встретиться в автобусе.
-- Отвык небось? -- заметил надзиратель у ворот. -- А вот и твоя
охрана.
Еще один нормальный интеллигентный человек, с каким каждый день можно
встретиться в автобусе, предстал перед Полем.
Если вы готовы, -- сказал человек, -- нам пора.
Теперь, в обычной одежде, они, конечно же, обращались друг с другом
по-человечески. В тоне охранника Полю даже послышалось уважение.
-- Ничего не понимаю! -- говорил Поль по дороге на станцию. -- Конечно,
с начальством не поспоришь, но тут какое-то недоразумение. Мне давным-давно
вырезали аппендикс!
-- Ничего вам не вырезали, -- подмигнул ему охранник. -- И вы лучше
потише. Шофер не в курсе.
Для них было забронировано купе первого класса. Когда поезд тронулся,
охранник лукаво произнес:
-- Ну, теперь не скоро обратно. Как подумаешь о смерти, сразу
содрогнешься, верно? -- И снова подмигнул.
Они позавтракали в купе: Полю неловко было показаться в
вагоне-ресторане без шляпы, остриженным "под ноль". После завтрака выкурили
по сигаре. Потом охранник вытащил пухлое портмоне и расплатился.
-- Чуть не забыл! -- схватился он за голову. -- Вот ваше завещание --
подпишите на всякий случай.
Он достал длинный голубоватый лист и протянул Полю. Сверху было четко
выведено: "Последняя воля и завещание Поля Пеннифезера". Далее в документе,
с обычными юридическими увертками, говорилось, что Поль оставляет все свое
имущество Марго Бест-Четвинд. Внизу уже стояли подписи двух свидетелей.
-- Чрезвычайно странно, -- сказал Поль и подмахнул бумагу. -- Что все
это значит?
-- Понятия не имею, -- ответил охранник. -- Завещание мне передал один
молодой человек.
-- Какой еще молодой человек?
-- А я почем знаю! -- пожал плечами охранник. -- Тот, который обделал
все это дело. Молодцы, составили завещание! Не ровен час, что случится во
время операции. У меня тетка померла, когда ей удаляли камень из почки, а
завещания-то и не было. Вот и вышел конфуз -- она с мужем жила невенчанная.
А с виду крепкая была -- ей бы жить да жить. Но вы, мистер Пеннифезер, не
волнуйтесь. Все идет согласно распоряжениям.
-- Вы хоть знаете, куда мы едем?
Охранник молча вынул из кармана карточку, на которой было напечатано:
"Клифф Плейс, роскошный частный санаторий. Первоклассный уход.
Электрические и тепловые процедуры под врачебным наблюдением. Владелец --
Огастес Фейган, доктор медицины".
-- Одобрено министерством внутренних дел, -- сообщил охранник. -- Так
что жаловаться не приходится.
К вечеру они были на месте. Их ждал лимузин, чтобы отвезти в Клифф
Плейс.
-- Мои обязанности на этом кончаются, -- сказал охранник. -- Теперь
вами займется врач.
Как и все начинания доктора Фейгана, Клифф Плейс был задуман на широкую
ногу. Санаторий стоял в нескольких милях от города, на морском берегу. К
нему вела асфальтированная дорога. Однако при ближайшем рассмотрении видны
были следы запустения. Веранда засыпана опавшей листвой, два окна разбиты...
Охранник позвонил у парадной двери, и на пороге появилась Динги в белом
халате.
-- Прислуги сейчас нет, -- сказала она. -- Это что, больной с
аппендицитом? Входите. -- Она повела Поля по лестнице, ничем не показав, что
узнала его. -- Вот ваша палата. По правилам министерства внутренних дел она
должна быть в верхнем этаже, с зарешеченными окнами. Пришлось специально
ставить решетку. Мы ее впишем в счет. Хирург будет через несколько минут.
Она вышла и заперла дверь. Поль сел на кровать и стал ждать. Внизу, за
окном, шумел прибой. Маленькая моторная яхта стояла на якоре недалеко от
берега. На фоне серого неба линия горизонта была едва различима.
Послышались шаги, дверь открылась. В комнату вошли доктор Фейган, сэр
Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон и немолодой человек с длинными рыжими усами,
судя по всему, горький пьяница.
-- Просим извинить за опоздание, -- сказал сэр Аластер. -- Я весь день
следил, чтобы этот субъект не наклюкался, но перед самым отъездом он от меня
сбежал. Сперва я боялся, что мы его сюда не дотащим -- так он набрался. Ну
да ничего, на ногах держится. Бумаги у вас при себе?
На Поля никто не обращал внимания.
-- Бумаги в целости и сохранности, -- ответил доктор Фейган. -- Вот
протокол для министерства внутренних дел, а вот копия начальнику тюрьмы. Вам
их прочесть?
-- Н-н-нич-во! -- отмахнулся хирург.
-- Здесь сказано, что вы удалили больному аппендикс и что он скончался
под наркозом, не приходя в сознание. Вот и все.
-- Б-бед-ный, б-бедный парень! -- всхлипнул хирург. -- Н-н-не-счастная
дев-чушка! -- Слезы заструились по его щекам. -- Она была... слишком слаба
для этого м-мира. Наша жизнь -- не для женщин.
-- Ну, и славно, -- сказал сэр Аластер. -- Успокойтесь. Вы сделали все
от вас зависящее.
-- С-с-сделал, -- потряс головой хирург. -- И мне плевать!
-- Вот свидетельство о смерти, -- продолжал доктор Фейган. -- Подпишите
его, пожалуйста.
-- О смерть, косой своей взмахни, трам-пам-пам!1 --
воскликнул хирург, и этими словами, а также росчерком непослушного ему пера
прекратил официальную жизнь Поля Пеннифезера.
-- Превосходно, -- сказал сэр Аластер. -- Вот ваш гонорар. На вашем
месте я бы сходил выпить: кабаки еще открыты.
-- По-жалуй! -- воскликнул хирург и устремился прочь из санатория.
Некоторое время после его ухода в комнате царило молчание. Присутствие
смерти, пусть даже в самом ее холодном и формальном обличье, настраивало на
торжественный лад. Однако замешательство прекратилось с появлением Флосси,
разодетой в пурпур и лазурь.
1 Строка из песни, популярной среди английских солдат времен
Первой мировой войны.
-- А, вот вы где! -- искренне обрадовалась она. -- И мистер Пеннифезер
тоже тут! Какое приятное общество!
Флосси попала не в бровь, а в глаз. На ее слова мигом отозвался доктор
Фейган.
-- Ужинать, друзья, ужинать, -- сказал он. -- Нам всем есть за что
благодарить судьбу.
После ужина доктор Фейган произнес небольшую речь.
-- Я думаю, этот вечер важен для каждого из нас, -- начал доктор, -- ив
первую очередь -- для моего дорогого друга и коллеги Поля Пеннифезера, в
кончине которого все мы приняли посильное участие. И для него, и для меня --
это начало нового этапа в жизни. Если быть откровенным, затея с санаторием
не удалась. У каждого в жизни случается минута, когда он начинает
сомневаться в своем призвании. Я могу показаться вам почти стариком, но я не
настолько стар, чтобы с легким сердцем не начать жизнь заново. Я полагаю, --
тут он мельком глянул на своих дочерей, -- что мне пора остаться одному. Но
сейчас не время обсуждать мои планы. Когда доживешь до моих лет, и притом не
пренебрегая наблюдениями над знакомыми тебе людьми и над происходившими с
тобою самим событиями, начинаешь поражаться тому, насколько все
взаимосвязано. Как прочны и сладостны воспоминания, которые с сегодняшнего
дня объединят нас. Я предлагаю тост -- за Судьбу, эту коварную даму!
Поль пил за коварную даму во второй раз: Но теперь это обошлось без
последствий. Они молча выпили, и Аластер поднялся из-за стола.
-- Нам с Полем пора, -- сказал он.
Они спустились к берегу. Их ждала лодка.
-- Там, на якоре, -- яхта Марго, -- объяснил Аластер. -- Ты поживешь на
Корфу, у нее на вилле, пока не решишь, что делать дальше. Прощай. Будь
счастлив.
-- А ты не поедешь со мной? -- спросил Поль.
-- Нет. Я сейчас в Королевский Четверг. Марго не терпится узнать, что и
как.
Поль сел в лодку, лодка тронулась. Сэр Аластер, как сэр
Бедивер1, провожал его взглядом.
Глава 7
ВОСКРЕСЕНИЕ
Через три недели Поль сидел на веранде виллы. Перед ним стоял его
вечерний аперитив, а сам он смотрел, как солнце опускается за албанские горы
и окрашивает воду, точно аляповатую немецкую открытку, то зеленым, то
фиолетовым. Он посмотрел на свои часы, доставленные этим утром из Англии.
Половина седьмого.
Внизу в гавани разгружался греческий пароход. Вокруг него, как мухи,
вились маленькие фелуки, предлагая свой товар -- резные сувениры и фальшивые
банкноты. До обеда оставалось два часа. Поль встал, замотал горло шарфом --
вечера в это время года прохладные -- и по улице с выходящими на нее
лавочками спустился на площадь. Странно быть мертвым. Утром Марго прислала
подборку газетных вырезок: заголовки в большинстве своем были "По следам
сенсационной свадьбы" и "Смерть бывшего великосветского жениха". Вместе с
вырезками пришли булавка для галстука и прочие мелочи, поступившие к Марго
из Эгдона. Полю захотелось потолкаться в кафе на набережной, чтобы
удостовериться, что он и впрямь жив. Он подошел к ларьку и купил
рахат-лукума. Страшно быть мертвым.
Тут он заметил, что через площадь к нему направляется знакомая фигура.
-- Привет! -- сказал Поль.
-- Привет! -- ответил Отто Силен.
За спиной он тащил бесформенный рюкзак.
-- Отдайте мальчишке. Он дотащит за пару драхм.
-- У меня нет денег. Может, вы заплатите?
-- Хорошо, заплачу.
-- Отлично. Это лучший вариант. Вы тут с Марго?
-- Я живу у нее на вилле. Марго в Англии.
-- Жаль. Я думал с ней повидаться. Но я у вас все-таки немного поживу.
Найдете для меня место?
-- Да. Я один.
-- Знаете, я передумал. Решил жениться на Марго.
-- Вы опоздали.
-- Опоздал?
-- Она замужем.
-- Об этом я как-то не подумал! Впрочем, все равно. За кого она вышла?
За Контроверса? Он неглупый малый.
-- Да, за него. Теперь он -- виконт Метроланд.
1 В древних британских преданиях о рыцарях Круглого Стола
рассказывается, что сэр Бедивер провожал умирающего короля Артура,
отправлявшегося на Авалон -- легендарный остров мертвых.
Метроланд. Дурацкое имя!
Они поднялись в гору.
-- Я был в Греции, смотрел греческую архитектуру, -- сообщил профессор
Силен.
-- Красиво?
-- На редкость безобразно. В Греции довольно симпатичные козы. Я думал,
вы в тюрьме.
-- Был в тюрьме, но выбрался...
-- Странно. Мне казалось, что вам в тюрьме самое место. Да разве
угадаешь!
Прислуга не удивилась приезду нового гостя.
-- Хочу пожить здесь подольше, -- заявил после обеда профессор Силен.
-- У меня не осталось ни гроша. Вы скоро уезжаете?
-- Да. Еду в Оксфорд учиться богословию.
-- Это хорошо. Вы ведь раньше усов не носили? -- помолчав, спросил
профессор.
-- Нет, -- ответил Поль. -- А теперь решил отпустить, чтобы в Англии
меня не узнали.
-- Усы вам не к лицу, -- покачал головой Силен. -- Пора спать.
-- Как у вас со сном?
-- С нашей последней встречи я спал дважды. Для меня это нормально.
Спокойной ночи.
Через десять минут он вышел на террасу в шелковой пижаме и рваном
халате.
-- У вас есть пилка для ногтей? -- спросил он.
-- На тумбочке в моей спальне.
-- Спасибо.
Но он не ушел, встал у парапета и посмотрел вниз, на море.
-- Это хорошо, что вы решили стать священником, -- наконец выговорил
он. -- Люди строят разные планы насчет того, что они называют жизнью. И
ошибаются. По большей части в этом виноваты поэты. Хотите знать, что я думаю
о жизни?
-- Да, -- вежливо сказал Поль.
-- Жизнь -- это колесо в Луна-парке. Бывали там когда-нибудь?
-- К сожалению, не бывал.
-- Вы платите пять франков и входите в помещение, где по бокам стоят
ряды кресел, а в середине находится огромный круг из гладко оструганного
дерева. Круг быстро вращается. Вы садитесь и наблюдаете. Посетители пытаются
удержаться на колесе, но их сбрасывает. Они смеются, вы тоже смеетесь. Всем
страшно весело.
-- По-моему, это не слишком похоже на жизнь, -- печально заметил Поль.
-- Нет! Слишком похоже. Чем ближе вы к оси колеса, тем медленнее
вращение, тем легче удержаться. Обычно кто-нибудь доползает до центра и
начинает там кривляться. За это ему платит хозяин или, в крайнем случае,
потом ему дают прокатиться бесплатно. В центре колеса, разумеется, есть
неподвижная точка. Надо только ее найти. Кто знает: может быть, я уже близко
от этой точки. Выигрывают, конечно, только специалисты. Остальным нравится,
что их сбрасывает с колеса. Как они визжат, как хохочут! Есть и такие, как
Марго, -- уцепятся обеими руками за самый край, и довольны. Но главное в
этом колесе то, что на него можно и не залезать, если не хочется. Люди
строят разные планы на жизнь и думают, что обязаны включиться в игру, даже
если она им не по душе. А игра рассчитана не на всех... Люди не видят, что
под словом "жизнь" подразумевают две разные вещи. Во-первых, это просто
бытие, со всеми его физиологическими последствиями, ростом и органическими
изменениями. От этого никуда не уйти -- даже в небытие. Но из-за того, что
бытие неизбежно, люди верят, что неизбежно и другое -- карабканье, суета,
свалка, стремление добраться до центра, -- а попадем туда, и выходит, что мы
и не ползли по этому колесу... Странно... Вы человек, которому совершенно
очевидно было предназначено спокойно сидеть в заднем ряду и, коли станет
скучно, смотреть, как веселятся другие. Каким-то образом вас занесло на
колесо, и вы тут же полетели обратно, вверх тормашками. Марго крепко
уцепилась за край, я устроился в середине, но вам-то движение
противопоказано, вы статичны. Вместо дурацкого деления людей на мужчин и
женщин, их следовало бы разбить на два класса -- статичный и динамичный.
Духовно мы с вами представители разных видов. Однажды я использовал образ
колеса в кино. Похоже на правду, верно? Да, зачем я сюда заходил?
-- За пилкой для ногтей.
-- Ах да, конечно! Нет ничего скучнее и бессмысленнее рассуждений о
жизни. Вы меня слушали?
-- Да.
-- Впредь я, пожалуй, буду обедать один. Пожалуйста, известите
прислугу. Меня тошнит от длинных разговоров. Спокойной ночи.
-- Спокойной ночи, -- ответил Поль.
Через несколько месяцев, после полуторагодового перерыва, Поль вернулся
в Скон. Смерть лишила его документов, но не знаний. Он успешно сдал экзамены
и во второй раз был принят в свой колледж. Теперь он носил висячие
кавалерийские усы. Усы и природная замкнутость Поля служили отличной
маскировкой. Никто его не узнал. После долгих колебаний и размышлений он
оставил за собой фамилию Пеннифезер, объяснив капеллану, что в Сконе не так
давно обучался его дальний родственник.
-- Он плохо кончил, -- сказал капеллан. -- Это был необузданный молодой
человек.
-- Он мне очень дальний родственник, -- поспешно подчеркнул Поль.
-- Да, да, нисколько не сомневаюсь, что дальний. Да вы на него и
непохожи. Тот, увы, был вполне дегенеративный тип.
Служитель тоже припомнил фамилию Поля.
-- До вас тут жил какой-то мистер Пеннифезер, -- покивал он головой. --
Джентльмен с большими странностями. Поверите ли, сэр, разденется, бывало,
догола и танцует ночью во дворе. А в остальном был милый, добрый человек. У
него, видать, не все было в порядке с головой. Что с ним потом случилось, не
знаю. Говорят, он умер в тюрьме.
Затем служитель рассказал Полю о студенте из Индокитая, который
предлагал старшему куратору большие деньги за его дочь.
Через две недели капеллан пригласил Поля на воскресный завтрак.
-- Как жаль, -- вздыхал он, -- что прошли времена настоящих
университетских завтраков, "закусонов", как мы их в молодости называли. Ни у
кого нет времени. Лекции начинаются в девять, остается одно воскресенье.
Прошу вас, возьмите еще почек.
На завтраке присутствовал преподаватель, мистер Сниггс, который, как
показалось Полю, довольно надменно обращался с капелланом, именуя его
"падре".
Присутствовал, помимо того, студент-богослов из другого колледжа, некто
Стаббс, серьезный молодой человек с тихим голосом и продуманными
воззрениями. Он немного поспорил с мистером Сниггсом о планах перестройки
библиотеки Бодлея. Поль поддержал Стаббса.
На следующий день у Поля на столе появилась визитная карточка Стаббса с
загнутым уголком. Поль отправился в Хартфорд, чтобы проведать Стаббса, но
того не было дома. Поль оставил свою визитную карточку с загнутым уголком.
Два дня спустя из Хартфорда пришло письмо:
"Уважаемый Пеннифезер!
Приглашаю Вас во вторник на чай. Вы познакомитесь с представителем
нашего колледжа в Обществе содействия Лиге наций и со священником
Оксфордской тюрьмы. Жду Вас с нетерпением".
В гостях у Стаббса Поль съел бутерброд с анчоусом и сдобную булочку.
Ему пришелся по душе Стаббс, понравился тихий, уродливый колледж.
Весь семестр Поль со Стаббсом совершали совместные прогулки через
"Месопотамию" -- в Олд-Мерстон и Беркли. Однажды Стаббс так развеселился от
чая и свежего воздуха, что даже в книге посетителей расписался как
архиепископ Кентерберийский.
Поль вновь вступил в Общество содействия Лиге наций и в Университетское
музыкальное общество. Однажды он, Стаббс и еще несколько человек даже
отправились в тюрьму, чтобы навестить преступников и спеть им хором.
-- Это расширяет кругозор, -- заметил Стаббс. -- Надо видеть все
стороны жизни. Этим несчастным наше пение очень понравилось.
Как-то раз в книжной лавке Блеквелла Полю попался пухлый том, -- по
словам продавца, новый бестселлер. Книга называлась "Земля Валлийская" и
принадлежала перу Огастеса Фейгана. Поль купил ее и понес домой. Стаббс ее
уже прочитал.
-- Весьма поучительная книга, -- сказал он. -- Устрашающая медицинская
статистика. Может, есть смысл устроить по этому вопросу диспут совместно с
колледжем Иисуса?
Книге было предпослано посвящение: "Моей супруге -- как свадебный
подарок". Стиль был высокопарен. Поль прочел весь том и поставил его рядом с
"Восточной церковью" декана Стенли.
И еще раз Поль на мгновение вспомнил свою прошлую жизнь.
Однажды, в начале второго курса, когда Поль и Стаббс катили на
велосипедах по Хай-стрит с одной лекции на другую, их чуть не сбил открытый
"роллс-ройс", который вынырнул из-за угла на огромной скорости. На заднем
сиденье, прикрыв колени тяжелой меховой полостью, восседал Филбрик. Он
обернулся и помахал рукой в перчатке Полю.
-- Привет! -- крикнул он. -- Как дела? Жду в гости! Я живу у самой реки
-- у Скиндла!
Машина понеслась по Хай-стрит, а Поль и Стаббс поехали дальше.
-- Кто этот вельможа? -- спросил потрясенный Стаббс.
-- Это Арнольд Беннет1 -- ответил Поль.
-- А, то-то лицо знакомое! -- воскликнул Стаббс. В аудиторию вошел
лектор, разложил свои бумаги и приступил к обстоятельному разбору ересей
первых веков христианства. Поль узнал, что в Вифинии был епископ, который
отрицал божественное происхождение Христа, бессмертие души, существование
добродетели, законность супружества и таинство соборования. Его отлучили от
церкви -- так ему и надо!
1 А р н о л ь д Б е н н е т (1867--1931)--известный
английский прозаик.
ЭПИЛОГ
Шел третий год тихой жизни Поля в Сконе...
Стаббс допил какао, выбил трубку и встал.
-- Пойду в свое логово, -- сказал он. -- Тебе повезло, что ты живешь
при колледже. В такой вечер невесело тащиться на Уол-тон-стрит.
-- Ты возьмешь фон Хюгеля?1 -- спросил Поль.
-- Нет, лучше завтра.
Стаббс взял плащ и набросил его на плечи.
-- Любопытный был доклад о плебисците в Польше...
Да, очень, -- согласился Поль.
С улицы донесся гогот и звон стекла.
-- Боллинджеровцы развлекаются, -- сказал Поль. -- У кого они сегодня
буянят?
-- По-моему, у Пастмастера. Этот юноша рановато начинает.
-- Ну, значит, ему так нравится, -- возразил Поль. -- Спокойной ночи.
Спокойной ночи, Поль, -- отвечал Стаббс.
Поль убрал шоколадное печенье, набил трубку и устроился в кресле.
Раздались шаги, в дверь постучали.
-- Войдите, -- сказал Поль и обернулся.
В комнату вошел Питер Пастмастер. На нем был костюм боллинджеровского
клуба, бутылочно-зеленый с белым. Питер раскраснелся, волосы слегка
растрепались.
-- К тебе можно?
-- Пожалуйста.
-- У тебя есть выпить?
-- Ты и так достаточно выпил.
-- У меня боллинджеровцы. Орут ужасно... Черт! Дай же выпить.
Виски в шкафу. Ты стал много пить, Питер.
Питер промолчал и выпил виски с содовой.
-- Меня тошнит, -- сказал он и опять помолчал. -- Поль, почему ты со
мной никогда не здороваешься?
-- Не знаю. По-моему, это ни к чему.
-- Ты злишься?
-- Нет, отчего же.
-- Ну, почем мне знать! -- Питер повертел бокал, посмотрел в сторону.
-- А я на тебя злился.
-- Из-за чего?
-- Ну, как тебе сказать... Из-за Марго, из-за старого Контроверса,
из-за всего на свете...
-- По-моему, меня не в чем винить.
-- Конечно, не в чем! Но ведь ты тоже был во все это замешан...
-- Как Марго?
-- Отлично. Марго Метроланд... Можно, я еще выпью?
-- Пей.
-- Виконтесса Метроланд, -- повторил Питер. -- Ну и имечко! Ну и
муженек! Все равно при ней все время Аластер. Метроланду наплевать. Он
получил то, чего хотел. Я с ними редко вижусь. Чем занимаешься, Поль?
-- Готовлюсь принять сан.
-- С чего это меня так тошнит?! О чем бишь мы говорили? Да, о
Метроландах! Знаешь, Поль, зря ты с нами связался. Честное слово, зря! Мы из
другого теста. Точнее я все равно объяснить не смогу. Ты не обиделся, Поль?
-- Нет. Я тебя отлично понял. Вы динамичны, я -- статичен.
-- Разве? Наверно, ты прав. Ты когда-то был моим учителем. Как глупо.
Помнишь? Лланаба, латынь, орган... Помнишь?
-- Да, помню, -- ответил Поль.
-- Как глупо все получается. Помнишь -- ты учил меня на органе?
-- Да, помню, -- ответил Поль.
-- А потом Марго Метроланд хотела выйти за тебя замуж. Помнишь?
-- Да, -- ответил Поль
-- А потом ты оказался в тюрьме, и Аластер -- это кавалер Марго
Метроланд -- и Метроланд -- это ее муж -- тебя оттуда вытащили. Помнишь?
-- Да, -- ответил Поль. -- Помню.
И вот все прошло, а мы с тобой сидим здесь и разговариваем. Правда
глупо?
1 Фридрих ф о н Х ю г е л ь (1852--1925) -- австрийский
философ, теолог и мистик.
-- Да, немножко.
-- Поль, а помнишь, ты сказал как-то... это было в "Ритце", там еще был
Аластер, кавалер Марго Метроланд... Помнишь? Ты сказал: "Судьба -- это
коварная дама"... Помнишь? Я еще тогда напился...
-- Да, -- ответил Поль, -- помню.
-- Эх, Поль, дружище! Я так и знал, что ты все помнишь. Давай за это
выпьем! Как ты тогда говорил? Забыл, черт! Извини, меня жутко тошнит.
-- Ты слишком много пьешь, Питер.
-- Дьявол! А что еще остается делать? Ты будешь священником, Поль?
-- Да.
-- Ужасно глупо. Зря ты связался со мной и с Метроландами. Я, пожалуй,
еще выпью...
-- Тебе пора спать, Питер.
-- Да, вроде пора. Ты не сердишься, что я к тебе без спросу? Ведь ты
учил меня играть на органе... Спасибо за виски.
Питер ушел, а Поль опять устроился в кресле. Итак, эбиониты, эти
аскеты, вставая на молитву, обращались лицом к Иерусалиму. Поль это записал.
Их отлучили -- так им и надо! Он выключил свет и отправился спать.