ест-Четвинда. -- Голова велика, -- сказал профессор Силен. -- Руки коротки. Но кожа -- довольно красивая. -- Может, сделать мистеру Пеннифезеру коктейль? -- предложил Бест-Четвинд. -- Сделай, Питер, сделай, лапочка... Он очень мило сбивает коктейли... Ох, ну и неделя! Сперва переезд, потом соседи, с которыми пришлось таскаться по всему дому. Репортеры... Проект Отто хемпширцам не понравился -- верно, Отто? Что тебе сказала леди Вагонсборо? 1 "Б а у х а у з" -- высшая школа строительства и художественного конструирования в Германии, существовавшая до 1933 г. 2 Стража Венеры (лат.). 3 У и л ь я м М о р р и с (1834--1896) -- английский писатель и художник. В своих произведениях возрождал идеалы средневековой жизни. -- Это дама, похожая на Бонапарта? -- Да, дорогой. -- Она сказала, что мне особенно удалась канализация, но трубы, к сожалению, спрятаны под землей. На это я спросил ее, не угодно ли ей воспользоваться моей канализацией, потому что иначе я воспользуюсь ею сам, и ушел. Но если говорить серьезно, она права. Канализация -- единственное, чем хорош этот дом. Вот закончат мозаику, и я уеду. -- Ну как? -- спросил Питер Бест-Четвинд, отставив в сторону миксер. -- Должно быть очень вкусно. Это любимый коктейль Чоки. -- Я ненавижу и презираю каждую половицу этого дома, -- с достоинством продолжал профессор Силен. -- Из всего, что я создал, он вызывает во мне самое непреодолимое отвращение. Тяжко вздохнув, он встал из-за стола и удалился, унося с собой вилку. -- Отто -- гений, -- пояснила миссис Бест-Четвинд. -- Будь с ним поласковей, Питер. Завтра сюда заявится целая орда. К тому же, милый мой, этот Контроверс опять навязался на субботу и воскресенье. Хочешь, чтобы он стал твоим папой, дорогой? -- Еще чего! -- ответил Питер. -- Если тебе приспичило выходить замуж, найди себе кого-нибудь помоложе да потише. -- Питер, ты ангел. Так я и поступлю. А теперь пойду спать. Я так хотела повидать вас обоих! Покажи мистеру Пеннифезеру его комнату, Питер. Алюминиевая дверца лифта захлопнулась, и Поль спустился с небес на землю. -- Довольно странная просьба: я здесь сам первый день, -- пожал плечами Питер. -- Ладно, давайте-ка перекусим. В следующий раз Поль увидел миссис Бест-Четвинд через трое суток. -- Правда она самая замечательная женщина в мире? -- сказал Поль. -- Замечательная? В каком смысле? Поль и профессор Силен вышли после обеда на террасу. Незаконченная мозаика была прикрыта досками и брезентом. В лунном свете сияли высокие колонны темного стекла. Под сверкающей алюминиевой балюстрадой простирался парк -- безграничный и молчаливый. -- Она красива и свободна. Как бы существо другой породы, верно? -- Нет, -- не спеша ответил профессор. -- Не верно. Сравните ее с другими женщинами ее возраста, и вы увидите, что детали, которые отличают ее от других, неизмеримо менее значительны, чем общее сходство. Два миллиметра тут, три миллиметра там -- такие колебания неизбежны при принятом у людей механизме воспроизводства. А вот во всем, что касается основных функций -- пищеварения, например, -- она вполне отвечает норме. -- Ну, это можно сказать о ком угодно! -- Да, можно. Но как раз отклонения Марго от нормы особенно отвратительны! Они мало что значат, но действуют на нервы, как визг пилы. Не будь их, я бы на ней женился. -- А она бы за вас пошла? -- Разумеется. Ведь, как я уже говорил, все ее основные функции близки к норме. Кроме того, она дважды просилась за меня замуж. В первый раз я ответил, что подумаю, во второй -- отказался. И правильно поступил. Она бы меня связывала. К тому же она стареет и лет через десять начнет барахлить. Профессор Силен взглянул на часы -- платиновый диск от Картье, дар миссис Бест-Четвинд. -- Без четверти десять, -- сообщил он. -- Пора в постель. -- Он бросил недокуренную сигару вниз, и она очертила в воздухе дымящуюся параболу. -- Что вы принимаете, чтобы заснуть? -- Я превосходно сплю, -- ответил Поль. -- Только в поезде засыпаю с трудом. -- Рад за вас. Марго пьет веронал. А я не сплю уже больше года, и поэтому всегда рано ложусь. Если не спишь, длительный отдых совершенно необходим. Ночью Поль -- заложив закладкой "Золотую ветвь"1 и выключив свет -- думал о молодом человеке, покоящемся в темной комнате, лежащем, вытянув ноги, закрыв глаза и скрестив руки на груди. Ночь напролет шевелятся его мозги, собирают новые и новые мысли, распределяют их, как мед в сотах, по ячейкам и галереям. И воздух вокруг застаивается и делается затхлым, а мозги все шевелятся во тьме с той же монотонностью. Марго Бест-Четвинд хочет выйти замуж за Отто Силена... Где-то в другом крыле этого фантастического дома ее нежное прохладное тело застыло под тонкой простыней в наркотическом забытьи. А за оградой парка спят тысячи других -- и среди них Артур Поттс, мистер Прендергаст и начальник станции Лланаба... Вскоре Поль уснул. Внизу Питер Бест-Четвинд выпил стаканчик бренди с содовой и перевернул страницу Хевлока Эллиса2 -- его самой любимой книжки, если, конечно, не считать "Ветра в ивах"3. 1 "З о л о т а я в е т в ь" -- исследование английского ученого Джеймса Фрезера (1854--1941), посвященное первобытной мифологии, религии и социальной организации. 2 X е в л о к Э л л и с (1859--1939) -- английский врач, ученый, писатель, автор известных книг по сексологии. 3 "В е т е р в и в а х" -- популярная детская сказка английского писателя Кеннета Грэма (1859--1932). Взвилась алюминиевая штора -- солнце засияло сквозь кварцевые стекла, наполняя комнату благодатным светом. В Королевском Четверге занимался новый день. Из окна ванной Поль смотрел на террасу. Дерюгу сняли, открыв незаконченный мозаичный пол, серебряный с алым. Профессор Силен, справляясь с чертежом, руководил работой двух мастеров. Прибывали все новые гости, но миссис Бест-Четвинд не выходила из своей комнаты, предоставив Питеру принимать их, по возможности любезно. Поль так и не запомнил, кого как зовут: он даже не мог понять, сколько их понаехало. Гостей, скорее всего, было человек восемь-девять, но они были одеты как близнецы и все говорили на один лад. Вдобавок, к столу они выходили весьма неаккуратно, так что, может, их было больше, а может, и меньше. Первыми прибыли сэр Майлс Мошеннинг и Дэвид Леннокс, фотограф. Похохатывая, они вылезли из электромобиля новейшей марки и устремились к зеркалу в передней. Через минуту уже громыхал патефон. Майлс и Дэвид плясали, а Питер сбивал коктейли. Началось веселье. В течение всего дня приезжали новые гости -- пробираясь бочком или с криком врываясь в дом, кому как понравится. Памела Попем, дама с тяжелым подбородком и ухватками укротительницы львов, вздела на нос очки, огляделась, выпила три коктейля, дважды сказала: "О боже!" -- обхамила двух-трех знакомых и отправилась спать. -- Когда приедет Оливия, передай ей, что я здесь, -- буркнула она Питеру. После обеда прокатились с ветерком и посетили деревенскую танцульку. В половине третьего ночи угомонились. В половине четвертого прибыл лорд Какаду, слегка навеселе и во фраке. Он сообщил, что "еле унес ноги" из Лондона, с празднования двадцать первого дня рождения Аластера Трампингтона. -- Сначала мы ехали вместе, -- добавил он, -- но Аластер, должно быть, выпал по дороге. Вся -- или почти вся -- компания вышла в пижамах поприветствовать лорда. Какаду прошелся по комнате, веселый и похожий на птичку, покивал длинным белым носом и каждому отпустил по нахальной шуточке своим крикливым, изнеженным голосом. К четырем в доме снова все стихло. Вероятно, лишь одному гостю -- сэру Хамфри Контроверсу, министру перевозок -- было как-то не по себе. Он приехал утром в огромном лимузине с двумя крошечными чемоданчиками. С самого начала он внес диссонанс, обратив внимание веселой компании на отсутствие хозяйки. -- Где Марго? Я ее что-то не видел. -- Она, кажется, неважно себя чувствует, -- ответил кто-то из гостей. -- Или, может, заблудилась в этих коридорах... Спросите у Питера. Поль наткнулся на Контроверса, когда тот отдыхал после завтрака в саду и дымил сигарой, сложив большие красные руки на груди и надвинув на глаза мягкую шляпу. На его багровой физиономии были написаны возмущение и скорбь. Он поразил Поля противоестественным сходством с карикатурами на Контроверса в вечерних газетах. -- Привет, юноша! -- окликнул Контроверс Поля. -- А где остальные? -- Кажется, Питер повел их на экскурсию по дому. Изнутри Королевский Четверг устроен куда сложнее, чем может показаться снаружи. Хотите присоединиться? -- Нет уж, увольте. Я приехал отдохнуть. А эта молодежь меня утомляет. Хватит с меня парламента. -- Поль из вежливости хихикнул. -- Чертовски тяжелые дебаты. Интересуетесь политикой? -- Пожалуй, нет, -- ответил Поль. -- Молодчина! Я сам не пойму, чего ради влез в эту кашу. Жизнь собачья, а денег -- ни гроша. Останься я просто адвокатом, был бы я теперь богачом... Покой! Покой и деньги! -- продолжал он. -- Только после сорока начинаешь это ценить. А ведь после сорока -- еще жить да жить! Сильная мысль, а? Намотайте это себе на ус, юноша, и навсегда избавитесь от чудовищных ошибок. Если бы в двадцать лет все понимали, что начинаешь жить только после сорока... Кухня миссис Бест-Четвинд, парк миссис Бест-Четвинд... -- мечтательно проговорил сэр Хамфри. -- Но самое желанное здесь -- это сама очаровательная хозяюшка. Давно с ней знакомы? -- Месяца два, -- ответил Поль. -- Бесподобная женщина! -- сказал сэр Хамфри. Он глубоко затянулся. Из дома неслись приглушенные звуки патефона. -- И на кой черт ей этот дом? -- спросил он. -- Она попала под дурное влияние -- ей это на пользу не пойдет. Дьявольски двусмысленное положение: богатая женщина, а не замужем. Сплетням буквально нет конца. Марго следует найти мужа, человека, который упрочил бы ее положение, человека с положением в обществе! Без всякой связи с предыдущим, он принялся рассказывать о себе. -- "Меть высоко", -- говорил сэр Хамфри. -- Вот девиз, которого я придерживаюсь всю жизнь. Может, ты и не получишь того, чего добиваешься, но что-то тебе да перепадет. Будешь метить низко -- получишь шиш. Все равно как если швыряешь камнем в кошку. Когда я был мальчуганом, у нас во дворе это было любимым развлечением. Вы, юноша, в этом возрасте играли в крикет, но суть от этого не меняется. Целишься прямо -- промажешь. Возьми повыше -- тогда попадешь. Это известно любому мальчишке. А сейчас я расскажу вам историю моей жизни. "Отчего это, -- с тоской думал Поль, -- все мои случайные знакомые прибегают именно к автобиографическому жанру?" Наконец он решил, что все дело в его располагающей внешности. Между тем сэр Хамфри повествовал о детстве и юности -- о семье из девяти человек, ютившейся в двух каморках, об отце-алкоголике, о матери, страдавшей припадками, о сестре, панельной девке, об одном брате, уголовнике, и о другом брате, глухонемом. Он повествовал о стипендиях и технических училищах, об удачах и провалах, об университетской карьере, сопровождавшейся блистательными успехами и небывалыми лишениями. -- Я служил корректором в "Холливелл пресс", -- распинался сэр Хамфри. -- А потом изучил стенографию и печатал в местных газетах проповеди, читавшиеся в университетской церкви... Пока он говорил, подстриженные тисы как будто посерели и покрылись трущобной копотью, а отдаленный голос патефона все больше напоминал развеселую шарманку, поющую во дворе. -- В Сконе я учился со стоящими парнями... -- Тут сэр Хамфри фамильярно помянул несколько высокопоставленных особ. -- Но никому из них не довелось пройти мой жизненный путь... Поль, по обыкновению, терпеливо слушал. Речь сэра Хамфри текла плавно -- он попросту повторял содержание собственной статьи, продиктованной вчера вечером для воскресной газеты. Он рассказывал Полю о своих первых судебных речах, о вошедших в историю парламентских выборах -- избирательной кампании либералов в 1906 году, и о напряженных днях, предшествовавших рождению коалиционного правительства во время войны. -- Мне нечего стыдиться! -- разглагольствовал сэр Хамфри. -- Я пробился дальше других. Если так пойдет, я в один прекрасный день возглавлю нашу партию. Но этой зимой у меня возникло ощущение, что я достиг предела. Настало время, когда я бы с радостью перешел в палату лордов, бросил писанину, завел бы лошадок, -- тут его глаза затуманились, как у модной актрисы, описывающей свою виллу, -- и еще -- яхту, и особнячок в Монте-Карло. Другим-то это раз плюнуть, и им это отлично известно. Надо дожить до моих лет, чтобы понять, как невыгодно рождаться на свет без приличного состояния. В воскресенье вечером сэр Хамфри предложил "перекинуться в картишки". Остальные отнеслись к этой идее холодно. -- Не слишком ли это легкомысленно? -- молвил Майлс. -- Ведь как-никак воскресенье... Я обожаю карты, особенно королей -- забавные старикашки! Но если мы будем играть на деньги, я могу огорчиться и заплакать. Сыграйте с Памелой, она у нас мужественная и решительная. -- Поиграем лучше на билльярде. У нас получится настоящий дачный вечер, -- предложил Дэвид. -- Или давайте устроим деревенский кавардак! -- Ах я старый греховодник, -- причитал Майлс, когда его наконец усадили за карты. Сэр Хамфри выиграл. Лорд Какаду просадил тридцать фунтов, достал бумажник и расплатился десятками. -- Он передергивал! -- сообщила Оливия и отправилась спать. -- Да что ты говоришь, дорогая! Мы его за это накажем: ничего он с нас не получит, -- ответил Майлс. -- Да ты что! Как можно! Питер бросил монетку и выиграл у сэра Хамфри в "орла и решку". -- Я как-никак хозяин, -- заметил он. -- В ваши годы, -- сказал сэр Хамфри Майлсу, -- мы ночи напролет резались в покер. Большие деньги выигрывали. -- Ах безобразник! -- ответил Майлс. Рано утром в понедельник "даймлер" министра перевозок отъехал от дома. -- Он, наверно, думал повидаться с мамой, -- объяснил Питер, -- но я ему объяснил, в чем у нее дело. -- Тебе не следовало так поступать, -- покачал головой Поль. -- Да, не очень хорошо вышло. Он страшно возмутился: дескать, даже в трущобах дети моего возраста не знают о таких вещах. Он жуткий обжора. И вообще, я все время разговаривал с ним о железной дороге, чтобы он не скучал. -- По-моему, старичок не глуп, -- вмешался профессор Силен. -- Он -- единственный, кто не счел необходимым из вежливости сказать что-нибудь о доме. Кроме того, он рассказал мне, какие бетонные конструкции используются теперь при перестройке домов для правительственных служащих в отставке. Питер и Поль отправились в овальную классную комнату на очередной диктант. Когда последние гости уехали, миссис Бест-Четвинд явилась, после своего кратковременного наркотического запоя, свежая и изысканная, как старинная серенада. Орхидеи, казалось, распускались под ее стопами, когда она брела по лугу зеленого стекла от лифта к обеденному столу. -- Лапочки! -- мягко сказала она. -- Устали от зануды Контроверса? От всей этой банды! Не помню только, кто должен был быть на этот раз... Я давно никого не приглашаю, -- добавила она, глядя на Поля, -- но все равно едут. Она всмотрелась в опаловые глубины своего абсента. -- Совершенно ясно, что мне нужен муж. Но ведь Питер такой капризуля... -- У тебя кошмарные ухажеры, -- ответил Питер. -- Иногда меня так и подмывает выйти за старичка Контроверса, -- продолжала Марго Бест-Четвинд. -- Чем не опора в жизни?! Только Марго Контроверс звучит как-то... нарочито, а? Представляете, какое он выберет имечко, если его сделают пэром? В жизни никто не был так нежен с Полем, как Марго Бест-Четвинд в эти дни. Всюду -- в сверкающих лифтах, в апартаментах и извилистых коридорах необъятного дома -- он словно плавал в золотистом тумане. Утром, вставая с постели, он чувствовал, как какая-то птица щебечет у него в груди. Вечером, ложась спать, он склонял голову на руку, еще хранившую слабое благоухание изысканных духов Марго Бест-Четвинд. -- Поль, милый, -- сказала она однажды, когда, держась за руки, они поднимались к беседке над прудом, на берегу которого на них только что напал лебедь. -- Поль, мне не верится, что ты опять вернешься в эту кошмарную школу. Пожалуйста, напиши доктору Фейгану и откажись. Беседку на пригорке у пруда воздвигли в восемнадцатом веке. Поль и Марго постояли на стертых каменных ступенях, по-прежнему держась за руки. -- Куда же мне податься? -- молвил Поль. -- Миленький, я найду тебе работу. -- Какую, Маргарет? -- Поль внимательно следил, как лебедь торжественно скользит по глади пруда, и не смел поднять глаза. -- Ну, Поль, ты бы остался тут... и защищал бы меня от лебедей... Ладно? -- Марго замолчала, высвободила руку и достала из кармашка дамский портсигар. Поль чиркнул спичкой. -- У тебя дрожат руки, милый! Ты слишком увлекаешься коктейлями, а Питер, хоть и неплохо их сбивает, злоупотребляет водкой. Право, я бы подыскала тебе приличную работу! Ты не должен возвращаться в Уэльс! На мне ведь дело покойного папы, это в Южной Америке. Разные там... увеселительные заведения, кабаре, пансионы, театры... Ну, и всякое такое. Если хочешь, подберем тебе работу и будешь мне помогать. Поль замялся. Я ведь не говорю по-испански... -- начал он. Это было вполне уместное замечание, но Марго только фыркнула, отшвырнула папироску и сказала: -- Пойду переоденусь. Ты что-то сегодня не в духе... Поль снова и снова возвращался к этому разговору, нежась в глубокой малахитовой ванне, а пока одевался и завязывал галстук -- дрожал, как проволочная обезьянка, вроде тех, что продают с лотков уличные торговки. За обедом Марго болтала о всякой всячине -- о том, как она хотела сделать новую оправу для драгоценностей, а ювелир все испортил, о том, что в лондонском особняке во избежание пожара пришлось ремонтировать электропроводку, о том, что управляющий виллой в Каннах нажил себе состояние в казино и отказался от места -- придется теперь туда ехать и подыскивать нового человека, о том, что Общество охраны памятников архитектуры требует гарантий, что она не снесет свой замок в Ирландии, о том, что повар спятил и обед никуда не годится, о том, что Бобби Пастмастер опять просил денег на том основании, что она якобы обвела его вокруг пальца, когда совершалась купчая, и знай он, что она, Марго, снесет полдома, он запросил бы куда больше. -- Но Бобби не прав, -- добавила Марго. -- Ведь чем меньше я дорожу домом, тем меньше за него плачу, правильно? Ну да ладно, подкину ему немножко, а то он возьмет да и женится, а Питеру было бы очень неплохо получить от Бобби титул. Потом, когда они остались наедине, она сказала: -- Бог знает что люди болтают о богатстве. Вообще-то, богатство -- не сахар, и приходится все время работать, но я бы не хотела быть бедной или даже просто... состоятельной, и богатство мое ни на что не променяю. Ты бы хотел разбогатеть? -- Смотря каким путем, -- ответил Поль. -- Какая разница! -- Нет, я не про то. Но, понимаешь, по-моему, есть только одна вещь на свете, от которой я бы сделался по-настоящему счастливым, и если бы это, ну... случилось, я бы, конечно, разбогател, но дело было бы все равно не в богатстве, а -- как это тебе объяснить -- если бы я даже был очень богат, но у меня не было бы того, что могло бы сделать меня по-настоящему счастливым, я был бы ужасно несчастен. Вот в чем фокус. Золотце мое, это довольно туманно, -- заметила Марго. -- Но мне кажется, ты имеешь в виду что-то страшно приятное. Он посмотрел на нее, и она не отвела глаз. -- Ну что, я права? -- спросила она. -- Марго, милая, любимая моя, пожалуйста, будь моей женой! -- Поль обнял ее и упал на колени перед ее креслом. Я сегодня целый день хочу с тобой об этом поговорить... Неужели и у нее дрогнул голос? -- Это значит "да", Марго? Ты вправду могла бы согласиться? -- Не понимаю, а почему бы нет! Надо только спроситься у Питера и еще кое-что обдумать, -- ответила она, а потом, неожиданно: -- Поль, мальчик, родной, иди сюда. Они отыскали Питера в столовой. Он стоял у буфета и ел персик. -- Привет, ребята! -- помахал он рукой. -- Питер, нам нужно кое-что тебе сказать, -- обратилась к нему Марго. -- Поль хочет на мне жениться. -- Браво! -- ответил Питер. -- Лично я очень рад. Это вы этим занимались в библиотеке? -- Так ты не против? -- спросил Поль. -- Я? Да я уже целую неделю об этом хлопочу. Затем я тебя сюда и привез. По-моему, грандиозная идея, -- добавил он и приступил к новому персику. -- Ты -- первый, к кому он так отнесся, Поль. Это добрый знак. -- Ах, Марго, давай поженимся сейчас же. -- Дорогой, я ведь еще не сказала "да". Я отвечу утром. -- Нет, дай ответ сейчас, Марго. Я тебе хоть капельку нравлюсь? Пожалуйста, выйди за меня замуж сию же минуту! -- Я отвечу утром. Надо еще кое-что обдумать. Пошли пока в библиотеку. В эту ночь Поль не мог заснуть. Он захлопнул книгу, потушил лампу, но так и остался лежать с открытыми глазами -- и думал, думал обо всем на свете. Как и в первую ночь, он чувствовал, что путаный, бессонный дух этого дома висит над его изголовьем. И он, и Марго, и Питер, и сэр Хамфри Контроверс были всего-навсего незначительными эпизодами в жизни дома, новорожденного чудовища, извергнутого из чрева давно забытой, но все еще молодящейся культуры. Полчаса лежал он, глядя в темноту, пока мысли его не начали неспешно отделяться от него самого, и он понял, что засыпает. Очнулся он от негромкого поскрипывания двери. Он ничего не видел и слышал только шорох шелка -- кто-то вошел в комнату. Потом дверь затворилась. -- По-о-оль, ты спишь? -- Марго! -- Тише, милый, тише! Не включай света... Где же ты? Шелк зашуршал и соскользнул на пол. -- Надо все проверить, прежде чем решаться, правда, милый? Может, ты просто придумал, что любишь меня? И знаешь, Поль, ты мне так страшно нравишься, что было бы ужасно обидно ошибиться. Понимаешь? Но, к счастью, ошибки не произошло, и на следующий день состоялась помолвка. Глава 4 ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ Через несколько дней Поль, проходя через холл, повстречал низкорослого субъекта с длинной рыжей бородой, который ковылял за лакеем прямо в кабинет Марго. -- О господи! -- ахнул Поль. -- Ни слова, старина! Ни слова! -- прошипел бородач и захромал дальше. Спустя несколько минут к Полю подошел Питер. -- Слушай-ка, Поль, -- сказал он. -- Угадай, с кем сейчас разговаривает мама? -- Я только что его видел, -- ответил Поль. -- Тут что-то кроется. -- Я никогда не верил, что он умер, -- заметил Питер. -- И Клаттербака этим утешал. -- Подействовало? -- Не очень, -- вздохнул Питер. -- Я доказывал, что, если б он и впрямь утопился, он бы отстегнул деревянную ногу и оставил ее на берегу, но Клаттербак на это ответил, что покойный очень серьезно относился к своей ноге. Чего ему надо от мамы? Они подстерегли его на улице, и Граймс им все объяснил. -- Извиняюсь за бороду, -- пробормотал он, -- но так надо. -- Снова в луже? -- спросил Поль. -- Не совсем в луже, но дела идут не блестяще. Мною заинтересовалась полиция. С самоубийством вышел конфуз. Я, впрочем, так и думал. Поднялся шум, почему, мол, никого не прибило к берегу, и куда девалась моя культяшка... А потом подвернулась моя первая женушка, и они призадумались. Отсюда -- рыжая растительность. Ловко вы меня засекли! Они вернулись в дом, и Питер сделал Граймсу восхитительный коктейль, состоявший в основном из абсента и водки. -- Вечная история... -- жаловался между тем Граймс. -- Старина Граймс опять на мели. А тебя, приятель, кажется, можно поздравить? Везет же людям... -- Он прошелся взглядом знатока по стеклянному полу, мягкой пружинистой мебели, фаянсовому потолку и стенам, обитым кожей. -- Обстановочка на любителя, -- заключил он, -- но ты, надеюсь, будешь чувствовать себя как дома. Забавно, забавно, не думал здесь с вами повстречаться. -- Хотелось бы знать, -- перебил его Питер, -- чего вам надо от мамы. -- Счастье подвалило, -- объяснил Граймс. -- Вот как все вышло. Я смылся из Лланабы и не знал, куда податься. Перед отъездом я занял у Филбрика пятерку, еле на билет хватило, а в Лондоне с недельку пришлось потосковать. И вот сижу я как-то раз в кабаке на Шефтсбери-авеню, морда под бородой чешется, а на все про все осталось пять шиллингов, и вдруг вижу: на меня какой-то чудак уставился. Подходит он ко мне и говорит: "Капитан Граймс, если не ошибаюсь?" Я струхнул. "Нет, -- отвечаю, -- старина. Ошибочка вышла. Промашку даешь. Старина Граймс помер -- утоп. За тех, кто в море, старик!" Встаю и иду к выходу. Тут я, конечно, сплоховал. Если я не Граймс, почем мне знать, что Граймс -- покойник. Верно я говорю? А он и заявляет: "Очень, -- говорит, -- жаль. Я, -- говорит, -- слыхал, что старина Граймс сел в лужу, а у меня как раз подвернулась для него стоящая работенка. Ну да ладно... Давай лучше выпьем". И тут до меня дошло, кто это такой. Ведь это, думаю, Билл, парень что надо, мы с ним в Ирландии в одной казарме жили. "Билл, -- говорю я, -- да ведь это ты! А я думал -- легавый..." -- "Все нормально, старина", -- отвечает Билл и рассказывает, что после войны попал в Аргентину и там нанялся... -- тут Граймс замолчал, словно что-то вспомнив, -- нанялся в одно увеселительное заведение. Ночной клуб, так сказать. На этой работе ему подфартило, и назначили его директором всех увеселительных заведений на побережье. Английская фирма. Теперь он приехал в отпуск, подыскать себе пару помощников. "Мне, -- говорит, -- разные там макаронники не годятся. Бабники все до одного". А нужны ему ребята, которые могут за собой последить, когда дело касается женского пола. Наша встреча -- просто благодеяние божье. Я понимаю так, что фирму основал дедушка нашего юного Бест-Четвинда, а миссис Бест-Четвинд продолжает его дело -- вот меня и послали к ней представиться, испросить ее согласия насчет моего назначения. Мне и в голову не пришло, что это та самая дама, которая приезжала в Лланабу, еще когда Пренди так лихо надрался. До чего все-таки тесен мир! -- Мама согласилась? -- спросил Питер. -- Согласилась, да еще дала пятьдесят фунтов подъемных на дорогу и добрый совет в придачу. Этот день Граймс запомнит навсегда. Кстати, что нового у старины Пренди? -- Как раз сегодня я получил письмо, -- ответил Поль и показал его Граймсу. "Дорогой Пеннифезер! Благодарю Вас за письмо и прилагаемый чек. Нет нужды говорить, как огорчило меня известие о том, что Вы не продолжите Вашу работу у нас в следующем семестре. Я полагал, что нам предстоит длительное и плодотворное сотрудничество. В то же время я и вместе со мною мои дочери желаем Вам всяческого счастья в Вашей супружеской жизни. Надеюсь, Вы окажете влияние на Питера, дабы он продолжил занятия в нашей школе. На этого мальчика я возлагаю большие надежды: в будущем из него может выйти староста школы. Пока что каникулы не принесли нам успокоения. Мне и моим дочерям досаждает молодая женщина ирландского происхождения, весьма уродливая и неблаговоспитанная. Она утверждает, что является вдовой несчастного капитана Граймса. В ее распоряжении находятся бумаги, которые как будто подкрепляют эту претензию. Полиция также не оставляет нас вниманием, задавая дерзкие вопросы касательно того, сколькими костюмами владел мой многострадальный зять. Кроме того, я получил письмо от мистера Прендергаста: он также заявляет о своем желании оставить преподавательскую работу. Насколько я понял, он ознакомился со статьей известного епископа, из которой узнал, что на свете существует такая профессия, как "современный пастырь", причем оплачивается она так же, как труды обычного приходского священника, но не требует никаких религиозных убеждений. Ему это пришлось по вкусу, а мне добавило лишних хлопот. Собственно говоря, я утратил желание продолжать работу в Лланабе. Одна синематографическая фирма, которой руководит, как это ни странно, некто сэр Соломон Филбрик, готова купить замок. По мнению фирмы, сочетание средневековья и эпохи Георгов в архитектурном стиле Лланабы сулит ей небывалые возможности. Моя дочь Диана подумывает открыть лечебницу или отель. Так что, как видите, дела идут все хуже и хуже. Искренне ваш Огастес Фейган". В тот день Поля ждал еще один сюрприз. Не успел уйти Граймс, как у подъезда появился высокий молодой человек в черной шляпе и с задумчивыми глазами и спросил мистера Пеннифезера. Это был Поттс. -- Дружище! -- воскликнул Поль. -- Как я вам рад! -- Я прочитал о вашей помолвке в "Таймсе", -- объяснил Поттс. -- Я тут был по соседству. Дай, думаю, зайду, на дом взгляну. Поль и Питер провели его по всему особняку, объясняя по ходу дела, что к чему. Поттс пришел в восторг от светящегося потолка в кабинете миссис Бест-Четвинд, от каучуковых деревьев в оранжерее, от маленькой гостиной, пол которой представлял собой огромный калейдоскоп -- стоило нажать на кнопку, и все начинало крутиться и вертеться. Потом они с Поттсом сели в лифт и вознеслись на самый верхний этаж высокой пирамидальной башни, откуда видны были стеклянные крыши и алюминиевые купола, сверкавшие в полуденном солнце, как искусственные алмазы. Но Поттс пришел не за этим. Когда они остались с Полем наедине, он невзначай спросил: -- Что это за коротышку я встретил у подъезда? -- Кажется, он из Общества по охране памятников архитектуры, -- ответил Поль. -- А что? -- Ты уверен? -- разочарованно протянул Поттс. -- Досадно! Опять я сбился со следа! -- Послушай, Поттс, ты что, работаешь по бракоразводным делам? -- Нет, нет, это я все для Лиги наций, -- туманно ответил Поттс и принялся разглядывать осьминогов в аквариуме, украшавшем гостиную, где проходила беседа. Марго оставила Поттса к обеду. Он силился произвести хорошее впечатление на профессора Силена, но потерпел неудачу. Не исключено, что появление Поттса и стало той последней каплей, после которой профессор покинул дом. Отбыл он на следующий день, с утра пораньше, не удосужившись прихватить или по крайней мере сложить свои вещи. Через два дня, когда дома никого не было, он приехал на машине и увез свою готовальню, а еще через некоторое время явился опять, на этот раз за парой чистых платков и сменой белья. С тех пор в Королевском Четверге его не видели. Перед отъездом в Лондон Марго и Поль уложили его багаж и оставили в передней на тот случай, если он снова объявится. Так чемоданы и стояли: видно, лакеи не нашли в них ничего подходящего. Спустя некоторое время Марго увидела в церкви сына своего старшего садовника, щеголявшего в батиковом галстуке профессора Силена. Это был единственный след, оставленный великим человеком, ибо к тому моменту Королевский Четверг успели перестроить еще раз. Глава 5 АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО "ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ" В конце апреля Питер вернулся в Лланабу, после того как доктор Фейган сообщил, что продажа замка не состоялась, а Марго и Поль выехали в Лондон, чтобы начать приготовления к свадьбе. Вопреки всем ожиданиям, Марго настаивала на венчании со всеми его варварскими аксессуарами: шаферами, маршем Мендельсона и шампанским. Однако до свадьбы ей предстояло покончить с набежавшими латиноамериканскими делами. -- Мой первый медовый месяц был невозможно скучен, -- говорила Марго, -- и теперь мне не хочется рисковать. Вот приведем дела в порядок, и впереди у нас -- три лучших месяца в нашей жизни. Дела Марго заключались в собеседованиях с молодыми дамами, желавшими наняться на работу в дансинги и кабаре. Не без некоторого сопротивления Марго разрешила Полю побывать на одной из таких бесед однажды утром. Делами Марго занималась в гимнастическом зале, который в ее отсутствие заново обставил коротышка Дэвид Леннокс, фотограф из отдела светской хроники. У входа по обе стороны стояли чучела бизонов. На полу лежал болотного цвета ковер в белую полоску, а по стенам висели рыбацкие сети. Люстры были в форме футбольных мячей, ножки мебели -- в виде бит и клюшек для гольфа. По стенам расположились скульптурные группы, изображавшие спортсменов конца прошлого века, и портреты лучших баранов-производителей. -- Пошлость ужасная, -- вздохнула Марго. -- Но на девиц действует безотказно, а это главное. От мягкого обращения они быстро наглеют. Поль сидел в углу (его кресло изображало надувную лодку) и восхищался деловитостью Марго. Утратив всю свою томность, она восседала за столом, покрытым шотландским пледом; ее перо повисло над чернильницей, вделанной в чучело куропатки. Марго казалась живым воплощением эмансипации. Одна за другой потянулись девицы. -- Имя? -- спрашивала Марго. Помпилия де ла Конрадине. Марго записывала. -- Настоящее имя? -- Бетси Браун. -- Возраст? -- Двадцать два года. -- Настоящий возраст? -- Двадцать два года. -- Стаж? -- Я два года работала в заведении миссис Розенбаум, мэм. На Джермин-стрит. -- Хорошо, Бетси, посмотрим, чем тебе можно помочь. Почему ты ушла от миссис Розенбаум? -- Она говорит, гостям требуется разнообразие. -- Сейчас мы все проверим. -- Марго повернулась к телефону, стоявшему на пюпитре в виде боксерской перчатки. -- Это миссис Розенбаум? Здравствуйте, это говорят из "Латиноамериканских увеселительных заведений". Что бы вы могли сказать о Помпилии де ла Конрадине?.. А-а-а, так вот в чем дело! Большое спасибо!.. Так я и думала. -- Марго повесила трубку. -- Увы, Бетси, в настоящее время ничего подходящего у нас нет. Она нажала на кнопку, скрытую в глазу гипсовой форели, после чего вошла новая девушка. -- Имя? -- Джейн Граймс. -- Кто тебя сюда прислал? -- Один господин из Кардиффа. Он велел передать вам вот это... -- Девушка достала изжеванный конверт и положила его на стол. Марго вынула записку и прочла. -- Ага. Значит, ты раньше никогда этим не занималась, Джейн? -- Ни разу в жизни, мэм. -- Но ведь ты была замужем! -- Да, мэм, но было это на войне, и он был очень пьяный. -- Где теперь твой муж? -- Говорят, умер. -- Отлично, Джейн. Ты нас вполне устраиваешь. Когда ты можешь выехать? -- А когда надо? -- В Рио есть вакансия -- я хочу заполнить ее к субботе. Туда едут две очень славные девочки. Хочешь с ними? -- С удовольствием, мэм. -- Тебе нужны деньги? Пригодились бы. Я хочу немножко послать папаше. Можно? Марго вынула из ящика несколько банкнот, пересчитала их и написала расписку. -- Подпишись вот здесь. Твой адрес у меня есть. Завтра или послезавтра тебе принесут билет. Как у тебя с платьями? -- Одно красивое, шелковое. Но оно в Кардиффе, и остальные вещи тоже. Тот господин говорил, что мне выдадут все новое. -- Правильно. Я запишу. Обычный порядок такой: наш агент выбирает платья, а потом у тебя за них вычитают из жалованья. Миссис Граймс вышла, а на ее месте очутилась новая девушка. К обеду Марго устала. -- Эта, слава богу, последняя, -- сказала она. -- Ты очень скучал, мой ангел? -- Марго, ты чудо! Вылитая римская императрица! -- А ты, наверно, мученик первых веков христианства, милый... -- Нет, почему же, -- ответил Поль. -- На той стороне улицы околачивается молодой человек, весьма смахивающий на твоего друга Поттса, -- сообщила Марго, подойдя к окну. -- И знаешь, дорогой, он остановил бедняжку, которая только что была тут, она еще хотела взять с собой братика и дочек. -- Значит, это не Поттс, -- зевнул Поль. -- Одного я никак не возьму в толк, Марго: почему ты нанимала как раз тех девушек, у которых совсем нет опыта? Самым неопытным ты обещала самое большое жалованье. -- Разве? Наверно, это потому, милый, что я сегодня безумно счастлива. В эту минуту Поля вполне удовлетворило такое объяснение, но возвращаясь к нему впоследствии, Поль вынужден был признать, что поведение Марго в гимнастическом зале никак нельзя было назвать беззаботным. -- Давай пообедаем в городе, -- предложила Марго. -- Мне надоело сидеть дома. Они перешли освещенную солнцем Беркли-сквер. На крыльце стоял ливрейный лакей. По Хей-хилл протарахтела тележка шляп-ника, украшенная королевским гербом; на козлах восседал человек в фуражке с кокардой. Толстая дама, развалившаяся в старомодном открытом автомобиле, кивнула Марго; так, наверное, здоровались при дворе принца-консорта. Казалось, весь Мейфер пульсирует в такт с биением сердца мистера Арлена1. За соседним столом в "Maison basque"2 сидел Филбрик и ел горьковатую мелкую землянику, которая не стоит ни гроша в Провансе, но обходится в целое состояние на Довер-стрит. -- Что ж вы ко мне не заглядываете? -- сказал он. -- Я тут устроился неподалеку, в "Беттсе". -- Говорят, вы покупаете Лланабу? -- спросил Поль. -- Было у меня такое намерение, -- кивнул Филбрик. -- Да, признаться, уж больно далеко. -- После того как вы скрылись, за вами приходили из полиции, -- сообщил Поль. -- Рано или поздно они меня сцапают, -- согласился Филбрик. -- Но все равно -- спасибо. Кстати, передайте вашей невесте, что ее тоже скоро навестит полиция, если она не будет осторожнее. Комиссия Лиги наций не дремлет. -- Не понимаю, о чем это вы! -- пожал плечами Поль и вернулся за свой столик. -- Бедняга, видимо, совсем спятил, -- заключила Марго, когда Поль передал ей этот разговор. 1 Майкл А р л е н (1895--1956) -- английский писатель, автор романа "Зеленая шляпа" (1924), имевшего большую популярность у европейской молодежи. 2 Название лондонского ресторана. Глава 6 НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ПРЕПЯТСТВИЯ ПЕРЕД СВАДЬБОЙ Между тем в половине лондонских магазинов делались закупки к свадьбе. Поль просил Поттса быть шафером, но из Женевы пришел письменный отказ. В других обстоятельствах он бы удивился, но за последние две недели Поль получил такое количество писем и приглашений от незнакомцев, что единственное чувство, мешавшее Полю найти Поттсу замену, было нежелание обидеть кого-нибудь из новых, но столь милых его сердцу друзей. В конце концов он остановился на Аластере Дигби-Вейн-Трампингтоне, поскольку считал, что своим теперешним счастьем обязан в значительной мере именно ему, пусть даже косвенно. Сэр Аластер охотно согласился и занял у Поля денег на новый цилиндр, ибо старый, по его словам, куда-то запропастился. В письме с Онслоу-сквер, которое Поль оставил без ответа, его опекун ясно давал понять, что дочь опекуна почтет личным оскорблением, подрывающим ее положение в обществе, если не окажется в числе подружек невесты. В глазах широкой публики женитьба Поля выглядела чрезвычайно романтично. Быть может, произвели впечатление отвага и предприимчивость, с которыми Марго (это после десяти лет вдовства!) по собственному почину еще раз подвергла себя тысяче и одной муке великосветской свадьбы, а может быть, неожиданное превращение школьного учителя Поля Пеннифезера в миллионера затронуло во всех живую еще струну надежды, так что каждый, склоняясь над пишущей машинкой или гроссбухом, мог воскликнуть: "Как знать, а может, и я..." Так или иначе, среди людей попроще эта свадьба пользовалась небывалым успехом. Подстрекаемая бульварными газетами, огромная толпа поджидала новобрачных у церкви Святой Маргариты, вооруженная, как перед театральной премьерой, складными стульчиками, домашними бутербродами и спиртовками; к половине третьего, невзирая на проливной дождь, она расползлась до таких размеров, что полицейским пришлось взяться за дубинки, но все равно -- многих из приглашенных чуть не задавили до полусмерти у входа в церковь, а вдоль дороги, по которой должна была проехать машина Марго, выстроились, как на похоронах, десятки заплаканных, растрепанных женщин. Приличное общество выражало свое одобрение более сдержанно, а леди Периметр тайком вздыхала о девяностых годах: в те времена Эдуард, принц Уэльский, законодатель хорошего тона, наверняка безоговорочно осудил бы абсурдный брак Марго. -- И дернуло же Тангенса не вовремя умереть! -- повторяла Леди Периметр. -- Все решат, что я п о э т о м у не присутствовала на свадьбе... Впрочем, там и так никого не будет! -- Говорят, что ваш племянник Аластер Трампингтон -- шафер, -- заметила леди Вагонсборо. -- Вы, я вижу, осведомлены не хуже моей маникюрши, -- мрачно ответствовала леди Периметр, и весь Лоундес-сквер содрогнулся, когда она хлопнула дверью. В манежах консервативного Мейфера и в верхних этажах Шепердс-маркет и Норс-Одли-стрит, где обретаются безутешные неженатые модники, когда им негде провести вечер, открыто выражалось сожаление о том, что добыча выскользнула из их украшенных перстнями рук, и не один модный танцовщик с тревогой справлялся в банке, переведена ли в этом месяце на его счет обычная сумма. Но Марго не изменила своим прежним обязательствам и целые косяки молодых людей, которые не могли раньше похвастаться ничем, кроме отменного аппетита, получили приглашения на свадьбу, а маленький Дэвид Леннокс, прославившийся тем, что в продолжение трех лет никому не давал "бесплатных сеансов", сделал два выразительных фото, на которых был виден затылок Марго, и еще одно -- отражение ее рук в чернильнице. За неделю до свадьбы Поль переехал в "Ритц", и Марго вплотную занялась покупками. Пять-шесть раз на дню к Полю являлись посыльные, доставляя различные побочные продукты ее деятельности -- то платиновый портсигар, то халат, то булавку для галстука, то запонки, а сам Поль с необычной для него расточительностью купил три пары новых ботинок, два галстука, зонтик и собрание сочинений Пруста. Марго определила ему годовое содержание в две тысячи фунтов. Вдали от Лондона, на Корфу, судорожно приводили в порядок адриатическую виллу миссис Бест-Четвинд, дабы она могла провести там первые недели своего свадебного путешествия. Гигантская резная кровать, некогда принадлежавшая Наполеону I I I, была застелена к ее приезду благоуханным бельем и завалена подушками беспримерной мягкости. Обо всем этом до мельчайших подробностей сообщалось в газетах, и немало молодых репортеров в эти дни удостоилось похвалы за изящество слога. Однако возникали и кое-какие затруднения. За три дня до свадьбы, когда Поль, развалясь на диване, просматривал утреннюю почту, позвонила Марго. -- Дорогой, -- сказала она, -- произошла неприятность. Помнишь девиц, которых мы недавно отослали в Рио? Так вот, они почему-то застряли в Марселе. Не пойму, в чем дело: кажется, что-то с паспортами. Марсельский агент дал мне очень странную телеграмму, не хочет больше на меня работать. Ну надо же, чтобы это произошло именно сейчас! Нужно обязательно кончить это дело к четвергу. Может быть, ты будешь лапочкой и съездишь туда -- ради меня. Там всего-то дел: сунуть кому надо сотню-другую франков. Если лететь аэропланом, в запасе останется масса времени. Я бы сама слетала, но ты ведь знаешь, милый, у меня буквально ни минуты свободной. В дороге Поль не скучал. В Кройдонском аэропорту он встретил Поттса, в кожаном пальто и с портфельчиком в руках. -- Задание Лиги наций, -- пояснил Поттс, и после взлета его дважды стошнило. В Париже Полю пришлось заказывать специальный рейс. Его провожал Поттс. -- Зачем тебе в Марсель? -- спросил он. -- Ты ведь женишься. -- Я туда на пару часов. Деловое свидание, -- ответил Поль. Как это похоже на Поттса, думал он, решить, что такое пустяковое путешествие может расстроить свадьбу. Поль чувствовал себя гражданином мира: сегодня "Ритц", завтра Марсель, послезавтра Корфу, а там весь мир к его услугам, как огромный отель, -- все уступают ему дорогу, кланяются и бросают под ноги орхидеи. Как жалок и провинциален этот Поттс со всей своей болтовней о всемирном братстве! Поздно вечером Поль прилетел в Марсель. Он заказал буйабесс и бургундское и отобедал у Бассо, на веранде под тентом, глядя на тысячи огоньков, отраженных неподвижной водой. Пока Поль оплачивал счет, прикидывал, сколько дать на чай, и катил на извозчике с открытым верхом в старый город, он чувствовал себя бывалым человеком. -- Они скорее всего "У Алисы", на рю де Ренар, -- объясняла Марго. -- Если сразу не отыщутся, назовешь мое имя. На углу рю Вантомаржи коляска остановилась. По узенькому, оживленному переулочку извозчику было не проехать. Поль расплатился. -- Merci, monsier! Gardez bien votre chapeau1, -- посоветовал извозчик и укатил. Размышляя над тем, что могла бы означать эта фраза, Поль, уже менее уверенно, двинулся по булыжной мостовой. Дома, весело освещенные от подвалов до чердаков, нависали над ним с обеих сторон. Между ними раскачивались фонари. По середине улицы пролегала неглубокая сточная канава. Декорации вряд ли могли бы быть более зловещими, даже если бы их смастерили в Голливуде, чтобы отснять сцены беспощадного якобинского террора. В Англии, размышлял Поль, такую улицу давным-давно спас бы мистер Неф, ее бы охраняло государство, на ней торговали бы мельхиоровыми ложечками, цветными открытками и "девонширским" чаем. Здесь же поторговывали кое-чем другим. Не требовалось особой житейской мудрости, чтобы сообразить, в каком квартале очутился Поль. И это он, который с путеводителем в руках бродил во время оно по заброшенным улицам Помпеи?! Неудивительно, решил Поль, что Марго торопится вырвать своих подопечных из этого средоточия соблазнов и опасностей. В стельку пьяный негр в тельняшке поприветствовал Поля на языке, неведомом сынам человеческим, и пригласил его выпить. Поль шарахнулся в сторону. Как характерно для Марго в вихре удовольствий найти время, чтобы позаботиться о несчастных, которых она, сама того не ведая, подвергла таким неприятностям! Не обращая внимания на разноязыкие приглашения, сыпавшиеся со всех сторон, Поль шел вперед. Какая-то девица сорвала с него шляпу. В освещенном дверном проеме мелькнула голая нога. Затем та же девица показалась в окне и предложила ему зайти, чтобы получить шляпу назад. Над ним, казалось, потешалась вся улица. Поль заколебался. Потом в панике, лишившись и шляпы и остатков самообладания, он повернулся и побежал что есть мочи назад, к широким улицам и электрическим трамваям, туда, где, как он чувствовал в глубине души, находится его духовная родина. При свете дня старый город уже не казался таким страшным. На веревках между домами сушилось свежевыстиранное белье, в сточных канавах журчала чистая вода, а улицы были запружены пожилыми матронами с корзинами, полными рыбы. Заведение "Chez Alice"2 не обнаруживало никаких признаков жизни, и Поль звонил и звонил, пока на пороге не появился дряхлый всклокоченный швейцар. -- Avez-vous les jeunes filles de Madam Beste-Chetwynde?3 -- спросил Поль, остро переживая всю нелепость своего вопроса. -- Тут они, мистер, тут, входите, -- сказал швейцар. -- Мадам сообщиль о вашем приезде по телеграф. Миссис Граймс и ее подружки еще не были одеты, но тем не менее восторженно встретили Поля, притом в халатах, цвет которых вполне удовлетворил бы вкусам старшей мисс Фейган. Они объяснили, в чем суть затруднения с паспортами: по мнению Поля, единственной причиной было то, что власти не разобрались в сути их будущей работы в Рио. Ни одна из девушек не говорила по-французски -- вот и вышла путаница. Все утро он бегал по консульствам и полицейским участкам. Дело обстояло сложнее, чем он предполагал: чиновники встречали его либо явным пренебрежением, либо туманными намеками и подмигиваниями. "Если бы вы к нам обратились полгода назад... -- говорили они. -- Но раз сама Лига наций..." И они беспомощно разводили руками. Может быть, в самый последний раз это и удастся устроить, но мадам Бест-Четвинд должна наконец понять, что есть проформа, к которой следует относиться с уважением. В конце концов молодые дамы были оформлены как горничные на пароходе. 1 Спасибо, сударь! Не потеряйте свою шляпу (фр.). 2 "У Алисы" (фр.). 3 Есть у вас девушки мадам Бест-Четвинд? (фр.) -- Пусть себе сходят в Рио, -- согласился капитан. -- Персонала у меня и без них хватит. Вы говорите, у них там работа? Надо думать, их хозяева как-нибудь договорятся с тамошними властями. Однако на то, чтобы все устроить, у Поля ушло несколько тысяч франков. Что за странная организация -- эта Лига наций! -- возмущался Поль. -- Вместо того чтобы помочь, они только мешают. К его удивлению, полицейские в ответ только гоготали. Поль проводил девиц, и все три расцеловали его на прощанье. Возвращаясь с причала, он опять встретил Поттса. -- Я приехал утренним поездом, -- сообщил Поттс. Поль хотел было высказать свое мнение о Лиге наций и ему, но, вспомнив, как многословен Поттс в пылу спора и что срочно надо уезжать из Марселя, решил оставить свою критику до лучших времен. Он дал Марго телеграмму: "Все устроил. Буду утром. Целую", -- после чего немедленно вылетел в Париж, гордясь, что наконец-то сделал полезное дело. Поль вернулся в "Ритц" в десять часов утра в день свадьбы. Лупил дождь, и Полю хотелось поскорее побриться и отдохнуть. У входа в номер его поджидали газетчики, но он отказался их принять. В номере сидел Питер Бест-Четвинд, в первый раз в жизни надевший визитку и выглядевший очень изысканно. -- Меня на один день отпустили из Лланабы, -- сказал он. -- По правде говоря, я себе жутко нравлюсь в этом костюме. На всякий случай я купил тебе бутоньерку. На тебе лица нет, Поль. -- Я устал, Питер. Сделай милость, наполни ванну. Приняв ванну и побрившись, Поль немного ожил. Питер уже успел заказать шампанского и был слегка навеселе. Он бродил по комнате с бокалом в руке и без умолку болтал, то и дело поглядывая на себя в зеркало. -- Шикарно, -- повторял он. -- Особенно галстук, правда, Поль? Я и в школу заявлюсь в визитке. Тогда все поймут, кто я такой. Ты хоть обратил внимание, что я дал тебе ту бутоньерку, которая побольше? Ты просто не представляешь, что творится в Лланабе. Скажи маме, чтобы она меня оттуда забрала. Клаттербака уже забрали, а Тангенс умер. У нас три новых учителя, один другого хуже. Первый похож на твоего друга Поттса, только он заикается, и Брюкс клянется, что у него стеклянный глаз. Другой, рыжий, все время дерется, а третий -- довольно симпатичный, да только припадочный. Доктор Фейган от них тоже не в восторге. На Флосси вообще смотреть больно. Может, мама подыщет ей работу в Южной Америке? У тебя отличный жилет. Я сперва хотел надеть такой же, но потом решил, что слишком молод. Как ты считаешь? В школе был репортер, про тебя выспрашивал. Брюкс гениально ему наплел, что вы вместе ходили купаться по вечерам, и часами плавали в темноте, слагая печальные стансы, но потом все испортил -- сказал, что у тебя перепончатые лапы и чешуйчатый хвост. Тут репортер, конечно, смекнул, что его надули... Ну до чего же я шикарно смотрюсь! Поль оделся, и к нему вернулось ощущение благополучия. Он как будто выглядел неплохо. Затем пришел Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон и выпил шампанского. -- Эта свадьба, -- заявил он, -- самое выдающееся событие за всю историю нашего поколения! Представь себе, "Санди Мейл" заплатила мне пятьдесят фунтов за то, что я подписал статью, в которой рассказывается о переживаниях шафера. Боюсь только, любой дурак догадается, что это не я писал, -- больно ловко закручено. Кстати, я получил потрясающее письмо насчет вашей свадьбы от тети Греты. Ты уже видел подарки? Аргентинский консул преподнес тебе сочинения Лонгфелло в кожаном зеленом переплете, а декан Скона прислал оловянные тарелки, те самые, которые висели у него в гостиной. Поль вставил гардению в петлицу, и они отправились завтракать. Кое-кто в ресторане явно относился к числу приглашенных на свадьбу, и Поль испытал некоторое удовольствие, оказавшись в центре внимания всего зала. Метрдотель, рассыпаясь в поздравлениях, провел их к столику. Питер заранее заказал завтрак. -- Не знаю, успеем ли мы все съесть, -- сказал он, -- но, к счастью, закуска вкуснее всего остального. Когда Поль принялся за второе яйцо чайки, его попросили к телефону. -- Дорогой, -- раздался в трубке голосок Марго, -- у тебя все в порядке? Я так волновалась, пока ты был в отъезде! У меня было такое предчувствие, будто что-то помешает тебе вернуться. Ты хорошо себя чувствуешь, милый?.. Да, у меня все великолепно. Я сейчас в спальне, буду завтракать дома, и вообрази, мой мальчик, мне кажется, что я еще невинна, невинна, как девочка. Надеюсь, что мое платье тебе понравится. Оно от Буланже, дорогой. Ты не рассердишься? Счастливо, милый, и не давай Питеру напиваться! Поль вернулся в ресторан. -- Я съел все яйца, -- признался Питер. -- Ничего не мог с собой поделать. В два часа они покончили с завтраком. Подержанная "испаносюиза" миссис Бест-Четвинд ждала на Арлингтон-стрит. -- Выпьем еще по одной перед отъездом, -- предложил Полю шафер. -- У нас и так полно времени. -- Мне, вообще-то, не стоит, -- сказал Поль. Они налили себе коньячку. -- Странное дело, -- проговорил Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон. -- Кто бы подумал, что этим кончится вся эта боллинджеровская история! Поль покрутил коньяк в рюмке, отдал должное его сложному букету и провозгласил: -- За Судьбу, эту коварную даму! Кто из вас будет мистер Поль Пеннифезер, джентльмены? Поль поставил рюмку, обернулся и увидел перед собой немолодого мужчину с военной выправкой. -- Это я, -- сказал Поль, -- но если вы из газеты, у меня сейчас нет для вас времени. -- Я инспектор Брюс, из Скотланд-Ярда, -- представился незнакомец. -- Не могли бы вы переговорить со мной наедине? -- Послушайте, инспектор, -- ответил Поль, -- я очень спешу. Вы, наверно, насчет охраны подарков? Надо было прийти раньше. -- Нет, подарки тут ни при чем, а раньше я прийти не мог, потому что ордер на ваш арест был подписан минуту назад. -- Послушайте-ка, -- вмешался Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон, -- не будьте кретином. Это не тот, кого вы ищете. Над вами будет смеяться весь Скотланд-Ярд. Это -- мистер Пеннифезер, он сегодня вступает в законный брак. -- Насчет брака никаких указаний у меня нет, -- ответил инспектор Брюс. -- Зато есть ордер на его арест, и все, что он скажет, может быть использовано как свидетельство против него. Что касается вас, молодой человек, то на вашем месте я не стал бы оскорблять представителя власти при исполнении служебных обязанностей. -- Тут какая-то ужасная ошибка, -- сказал Поль. -- Я все-таки пройду с этим человеком. Свяжись с Марго и объясни ей, в чем дело. На добродушной розовой физиономии сэра Аластера выразилось глубочайшее потрясение. Боже мой! -- заохал он. -- Чертовски забавно! То есть было бы чертовски забавно в любой другой ситуации... Но Питер, белый как полотно, уже выходил из ресторана. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Глава 1 "НЕ В ЧЕТЫРЕХ СТЕНАХ -- ТЮРЬМА"1 Поля судили через месяц в Олд Бейли; процесс жестоко разочаровал публику, газетчиков, присяжных и адвокатов. Арест в "Ритце", сообщение о том, что свадьба отложена, бегство Марго на Корфу, отказ выпустить Поля под залог, судки с обедами от Булестена, доставлявшиеся Полю прямо в камеру, -- обо всем этом кричали газеты. После этого приговор суда прозвучал недостаточно внушительно. Сперва Поль признал себя виновным по всем пунктам, несмотря на уговоры адвоката, но потом несколько оживился и сделал слабую попытку защититься, когда судья предупредил его, что за подобные преступления закон предусматривает наказание плетьми. Впрочем, суд был скучен. Поттс, главный свидетель обвинения, был несгибаем и под конец удостоился благосклонного отзыва судьи; защита же не смогла представить никаких аргументов в пользу обвиняемого, кроме его примерного поведения в прошлом; имя Марго Бест-Четвинд не упоминалось, хотя в заключительном слове судья и сказал, что "всем известны наглость и бессердечие, с которыми -- буквально накануне ареста за это позорнейшее из преступлений -- обвиняемый готовился вступить в брак с лицом, чье имя украшает историю Британии, и замарать в пучине порока даму безупречной репутации, редкой красоты и выдающегося общественного положения". "Справедливый гнев общества, -- сказал далее судья, -- вот что ждет тех неустойчивых и невоздержанных людей, которые черпают наслаждение на греховном рынке живого товара, и по сей день пятнающем лик нашей цивилизации; но для самих торговцев, этих вампиров, которые питаются падалью и отбросами человечества, общество уготовило безжалостную кару". Итак, Поль очутился в тюрьме, а в газетах, теперь уже не на самом видном месте, появились заголовки: "Приговор великосветскому жениху" и "Мнение присяжных о вампирах". Для широкой публики тем дело и кончилось. Впрочем, еще до суда произошел разговор, заслуживающий внимания всех тех, кто интересуется путаными событиями, в которых известную роль сыграл Поль Пеннифезер. Незадолго до процесса в камеру Поля явился Питер Бест-Четвинд. -- Привет! -- сказал Поль. -- Привет, Поль, -- кивнул ему Питер. -- Мама просила, чтобы я к тебе зашел. Она велела узнать, приносят ли тебе обеды -- за них заплачено. Думаю, все очень вкусно: заказывал-то я. Мне казалось, что тебе захочется чего-нибудь полегче, не слишком сытного... -- Обеды превосходны, -- ответил Поль. -- А как Марго? -- Я, собственно, затем и пришел. Марго уехала. -- Куда? 1 Цитата из стихотворения английского поэта Ричарда Лавлейса (1618--1658) "Послание Альтее из тюрьмы". -- На Корфу. Совсем одна. Это я ее заставил -- она хотела прийти на суд. Сам понимаешь, газетчики и знакомые нам проходу не давали. Ты на нее не сердишься, а, Поль? Да, вот еще что! Полицейский нас не услышит? Вот какое дело. Помнишь этого старикашку, Контроверса? Он теперь министр внутренних дел. Явился он к маме -- прямо как в романах Оппенгейма1 -- и сказал, что, если она за него пойдет, он тебя вызволит. Видно, романов начитался. Мама думает: может, он и прав, и хочет узнать твое мнение. Она-то считает, что сама во всем виновата, и, чтобы помочь, пойдет на что угодно и куда угодно -- только не в тюрьму, разумеется. Вообрази себе маму -- в тюрьме! Так выходить ей за Контроверса? Тогда тебя выпустят. Или ждать, пока ты сам не выйдешь и на ней не женишься? Вопрос стоит ребром. Поль вспомнил профессора Силена: "Лет через десять она начнет барахлить", -- но сказал: -- Лучше пусть ждет. -- Я так и знал, что ты так скажешь. Поль, я ужасно рад. Мама еще говорит: "Мы с ним оба знаем, как и чем я могу его за все это отблагодарить". Ее собственные слова. Тебе ведь дадут не больше года, а? -- Да, уж конечно, не больше, -- ответил Поль. Его приговорили к семи годам тюремного заключения. "Лет через десять она начнет барахлить", -- повторял он, пока трясся в "черном вороне" по дороге в Блекстонскую тюрьму. В тюрьме Поль сразу же встретил множество людей, среди которых оказалось и несколько старых знакомых. Первым, кого он вид ел, был надзиратель с дегенеративным лбом и злобными повадками. Он с грехом пополам записал фамилию Поля в регистрационную книгу и отвел его в камеру. Судя по всему, надзиратель был в курсе газетных новостей. -- Что, не похоже на "Ритц"? -- спросил он. -- Мы таких субчиков не любим, понял? Мы их живо берем в оборот. Живо выбьем у тебя "Ритц" из головы, альфонс ты эдакий. Однако тут он ошибся, ибо через минуту перед Полем предстал Филбрик. Правда, арестантская куртка была ему велика, а щеки поросли щетиной, но манеры у Филбрика были по-прежнему великосветские. -- Я так и знал, что скоро мы увидимся вновь, -- заявил он. -- Меня, по знакомству, определили банщиком. Для вас я придержал лучшие штаны и замечательную куртку -- без единой вошки! Он бросил на лавку стопку белья. На белье стояли штампы в виде большой черной стрелы. Вернулся надзиратель, и за ним -- другой, очевидно, его начальник. Вдвоем они старательно описали все, что было на Поле. -- Туфли коричневые, одна пара. Носки фасонные, одна пара. Помочи черные шелковые, одна пара, -- монотонно вещал надзиратель. -- В жизни не видел, чтобы на одном человеке было столько барахла! Не раз они останавливались и спорили, как пишется то одно, то другое слово, так что опись продолжалась довольно долго. -- Портсигар белого металла, с двумя сигаретами. Часы белого металла. Булавка для галстука, фасонная. Знал бы надзиратель, что Марго выложила за эту булавку куда больше, чем он зарабатывал за год! Запонки костяные, одна пара. Запонки для манжет, фасонные. Надзиратели недоуменно разглядывали золоченое кольцо для сигар, подарок шафера. -- Чего это? -- Это для сигар. -- Ишь язык распустил! -- возмутился надзиратель и шлепнул Поля по голове туфлями, которые в тот момент держал в руках. -- Запиши: инструмент. Ну, вот и все! -- подытожил он. -- У тебя есть вставные зубы? Тебе разрешается оставить их при себе -- мы только запишем. -- Нет, -- ответил Поль. -- Имеется ли суспензорий или иные гигиенические приспособления? -- Нет, -- ответил Поль. -- Ладно. Иди в баню! Поль отсидел положенные десять минут в теплой лужице положенной температуры, вдыхая бодрящий запах дезинфекции, после чего оделся во все тюремное. Утрата личных вещей вызвала в нем, как ни странно, приятное чувство беспечности. -- Вы роскошно смотритесь! -- восхитился Филбрик. Затем Поля повели к тюремному врачу, который сидел за столом, заваленным формулярами. -- Фамилия? -- спросил врач. -- Пеннифезер. -- Находились ли на излечении в психиатрических лечебницах или других родственных учреждениях? Если да, то сообщите подробности. -- В течение двух лет я учился в колледже Скон, в Оксфорда -- ответил Поль. Врач поднял голову и в первый раз взглянул на него. Оставьте ваши прибауточки, любезный, -- процедил он. -- Я на вас мигом натяну смирительную рубашку. -- Извините, -- пробормотал Поль. 1 Эдвард О п п е н г е й м (1866--1946) -- английский писатель, автор многочисленных романов из жизни "высшего света". -- Отвечать только на прямые вопросы врача! -- зарычал за спиной надзиратель. -- Извините, -- механически повторил Поль и получил пинок в зад. -- Страдаете туберкулезом легких или другими заразными заболеваниями? -- осведомился врач. -- Насколько мне известно, нет, -- ответил Поль. -- Тогда у меня все, -- сказал врач. -- Освидетельствование показало, что к вам могут применяться все виды обычных дисциплинарных взысканий, а именно: наручники, ручные, а равно и ножные кандалы, смирительная рубаха, связывание в "козлы", карцер, диета номер один, диета номер два, а также розги и плеть. Жалобы имеются? -- Как, и все это сразу? -- в ужасе спросил Поль. -- Сразу, если будешь задавать нахальные вопросы. Последите за этим субъектом, надзиратель. Он, судя по всему, любит мутить воду. -- Иди сюда, ты! -- рявкнул надзиратель. Они прошли по коридору и спустились по железной лестнице. По обе стороны тянулись длинные галереи с металлическими перилами, а в каждую галерею выходило множество дверей. Между этажами были натянуты проволочные сетки. -- Не вздумай дурить, -- сказал надзиратель. -- В нашей тюрьме самоубийства запрещаются, ясно тебе? Вот твоя камера. Содержи ее в чистоте, не то я тебе задам. А это -- твой номер. Он пришпилил к куртке Поля желтый кружок. -- Совсем как у носильщиков, -- не удержался Поль. Заткнись ты..., -- ответил надзиратель и хлопнул дверью. "Со временем я начну, наверно, уважать этих людей, -- подумал Поль, -- они, в сущности, куда безобиднее всех тех, кого я знал раньше". Следующим на очереди был учитель тюремной школы. Отворилась дверь, и в камеру вошел молодой человек в твидовом костюме, с нездоровым цветом лица. -- "Дэ четыреста двенадцать", вы умеете читать и писать? -- спросил учитель. -- Да, -- ответил Поль. -- В какой школе вы учились? -- В закрытом интернате, -- ответил Поль (в привилегированной школе, где он учился, этому придавали большое значение). -- Каков был ваш уровень по окончании школы? Понятия не имею. У нас никаких уровней не было. Учитель записал фамилию Поля в тетрадку, а сбоку приписал: "Нарушения памяти". Затем он вышел и через минуту вернулся с книжкой. -- Постарайтесь одолеть эту книгу за месяц, -- попросил он. -- По утрам будете ходить на занятия. Это совсем не трудно, раз уж вы умеете читать. Книгу начинают читать вот отсюда, -- добавил он, заботливо открывая ее перед Полем на первой странице. Это был учебник грамматики, изданный в 1872 году. -- "Слог представляет собою целокупное звучание, производимое одним усилием голоса", -- прочел Поль. -- Благодарю вас, -- сказал он. -- Мне это будет очень интересно. -- Если покажется трудновато, вы ее через месяц обменяете, -- успокоил его учитель. -- Но вы все же постарайтесь дочитать до конца. Дверь захлопнулась. Следующим пришел священник. -- Вот ваша Библия, вот молитвенник. Библия остается у вас на все время. Молитвенник можно менять раз в неделю, по желанию. Вы принадлежите к англиканской церкви? Посещение церковной службы добровольное: это значит, что вы либо никогда не ходите в часовню, либо ежедневно. Священник торопился и нервничал. Работа была ему внове, а за день он побывал уже у пятидесяти арестантов, один из которых надолго задержал его рассказом о видении, явившемся ему ночью. Привет, Пренди! -- ахнул Поль. Мистер Прендергаст встревоженно взглянул на него. -- Я вас не узнал, -- промолвил он. -- В тюремной одежде все на одно лицо. Это крайне неприятно, Пеннифезер. Я читал, что вас посадили, и все время боялся, что вас пришлют именно сюда. О боже мой, боже! Теперь все совсем запутается. -- В чем дело, Пренди? Опять Сомнения? -- Да нет же! Дело в дисциплине, дисциплина -- мой бич. Я здесь всего неделю. Мне очень повезло, очень. Епископ сказал, что, по его мнению, современному пастырю легче развернуться здесь, чем в обычном приходе. К тому же начальник тюрьмы мыслит весьма современно. Но выяснилось, что преступники еще хуже мальчишек. Они притворяются, будто исповедуются, а сами нашептывают мне всякую мерзость и ждут, что я на это скажу. В часовне они хихикают, и все время уходит на то, что надзиратели приводят их в чувство. Получается крайне неблагочестиво. Сегодня утром кое-кого посадили на диету номер один -- они распевали в церкви неприличные стишки на мотив гимна, -- и, конечно, за это меня возненавидели. Пожалуйста, Пеннифезер, если вам не трудно, не зовите меня Пренди. И потом, если кто будет проходить мимо, встаньте, когда со мной разговариваете. Понимаете, так положено. И так уж главный надзиратель провел со мной беседу о значении дисциплины. В этот момент надзиратель через глазок заглянул в камеру. -- Вы должны осознать всю тяжесть содеянного вами и всю справедливость возмездия, -- громко изрек мистер Прендергаст. -- Покайтесь перед Господом. В камеру вошел надзиратель. -- Извиняюсь, что помешал, сэр, но этого типа вызывает к себе начальник. Дальше по коридору сидит "Дэ четыреста восемнадцать". Он уже который день к вам просится. Я обещал, что передам, только извините, если что не так, сэр: с ним надо построже. Он у нас не впервой. Это форменная лиса, сэр, вы уж извините, и молится он, только если знает, что будет с барышом. -- Это мне решать, а не вам, надзиратель, -- с достоинством ответил мистер Прендергаст, -- можете увести "Дэ четыреста двенадцать". Сэр Уилфред Лукас-Докери ни по природе своей, ни по образованию не был предназначен на пост начальника тюрьмы. Этим назначением он был обязан лейбористскому министру внутренних дел, которого потряс составленный сэром Уилфредом меморандум касательно науки о тюрьмах, приложенный к докладу о борьбе с лицами, уклоняющимися от несения воинской службы. До того времени сэр Уилфред возглавлял кафедру социологии в Мидлендском университете, и только самые близкие его друзья и избранные, любимейшие ученики знали, что за личиной чудаковатого профессора сэр Уилфред скрывает пылкое желание послужить своему поколению на политической арене. Дважды он выдвигал свою кандидатуру в парламент, но с такой робостью, что на него почти не обратили внимания. Полковник Мак-Аккер, его предшественник на тюремном посту, ветеран многочисленных безымянных войн на афганской границе, сказал сэру Уилфреду, когда выходил в отставку: "Счастливо оставаться, сэр Уилфред! Хочу только дать вам один совет. Не беспокойтесь за надзирателей и арестантов. Плюйте на ваших непосредственных подчиненных -- а они с легкой душой плюнут на своих. Если при вас тюрьма станет достаточно поганым местом, люди постараются вам не попадаться. Я всегда держался этого правила и горжусь собой". (Это правило вскоре стало известно решительно всем, кто повстречался с полковником на челтенхемских минеральных водах.) Однако сэр Уилфред придерживался иного мнения. -- Поймите, -- втолковывал он Полю, -- что моя цель -- личный контакт с каждым, за кого я несу ответственность. Вы должны гордиться своей тюрьмой и своим трудом. Мне нравится, когда заключенные, по мере возможности, не бросают здесь той профессии, которую избрали в цивилизованном мире. Надзиратель, чем раньше занимался этот человек? -- Торговал живым товаром, сэр. -- Гм... Так... Боюсь, что здесь вам не развернуться. Еще чем занимались? -- Я чуть было не стал священником, -- ответил Поль. -- Что вы говорите?! Если со временем у нас наберется несколько человек с такими склонностями, мы откроем богословский семинар. Вы, конечно, уже познакомились с нашим священником. Это человек с широким взглядом на жизнь. Впрочем, мы только взялись за работу... Нас несколько ограничивают правительственные распоряжения. Первый месяц вам предстоит предписанное законом одиночное заключение. Потом мы найдем для вас работу по душе. Мы не допустим, чтобы ваша личность была попрана. Вам приходилось заниматься кожевенным ремеслом? -- Нет, сэр. -- Не беда! Мы направим вас в ремесленную мастерскую. Много лет назад я пришел к выводу, что любое преступление есть плод подавленного стремления к эстетическому самовыражению. Теперь наконец у нас есть возможность проверить это. Вы кто, экстраверт или интроверт? -- Точно не знаю, сэр. -- Точно этого никто не знает. Я все убеждаю министерство внутренних дел дать нам штатного психоаналитика. Кстати, вы читаете "Нью-Нейшн"? На этой неделе там напечатали довольно благосклонную статью о нашей тюрьме. Называется "Изыскания Лукаса-Докери". Я считаю, заключенным полезно об этом знать. Такие вещи воспитывают чувство локтя. Приведу вам маленький пример из нашей практики. Он, между прочим, и вас касается. Раньше смешивали преступления половые и связанные с проституцией. Я, однако, полагаю, что ваше преступление, в основе своей, направлено на обогащение, и потому соответствующим образом его классифицирую. Это, разумеется, не повлияет на условия вашей жизни в тюрьме (все мелочи тюремного заключения предусмотрены Правилами внутреннего распорядка), но только подумайте, как это скажется на статистике! -- Гуманизм! -- воскликнул сэр Уилфред, когда Поля увели. -- Вот в чем суть! Вы видели, как ожил этот человек, осознав, что он не безымянный раб, а участник великой статистической революции! -- Да, сэр, -- согласился главный надзиратель. -- Между прочим, сегодня было две попытки к самоубийству. Надо с ними построже, сэр. Вы велели дать в ремесленную мастерскую острые инструменты -- а для них это все равно что красная тряпка для быка. Поля опять заперли. На этот раз у него появилась возможность оглядеться. В камере не нашлось ничего занимательного. Помимо Библии, молитвенника ("Молитвы на случаи различных недугов, сомнений в вере и бедствий. Составлено преподобным Септимусом Четкинсом, магистром искусств", Эдинбург, 1863 г.) и грамматики, в камере имелась пол-литровая алюминиевая мисочка, ложка, ножик, грифельная доска, грифель, большая солонка, питьевой бачок, два глиняных ночных горшка, веник, откидные нары у стены, матрац, табуретка и стол. Печатное объявление уведомляло Поля, что ему запрещается выглядывать из окна. На одной табличке, висевшей на стене, перечислялись прочие виды наказуемых деяний, включавшие, казалось, все возможные человеческие поступки, на другой табличке было напечатано несколько англиканских молитв, на третьей -- объяснялась "система последовательных зачетов". Кроме того, на стенке висели отпечатанные на машинке "Мысли на сегодняшний день", одно из маленьких нововведений сэра Уилфреда Лукаса-Докери. На сегодняшний день мысль была такая: "Чувство греха -- это чувство утраты. Редактор "Санди Экспресс". Поль с любопытством изучил "систему последовательных зачетов". Через месяц, прочитал он, ему будет разрешено принять участие в коллективном труде, выходить на получасовые прогулки по воскресеньям, носить на рукаве опознавательную полосу, обучаться в школе для неграмотных, еженедельно получать из библиотеки одно художественное произведение и, по особому разрешению начальника тюрьмы, повесить в камере четыре фотографии родственников или одобренных администрацией друзей. Еще через два месяца, буде поведение Поля окажется безупречным, он получит право на двадцатиминутное свидание и, кроме того, на отправку и получение одного письма. Затем, через полтора месяца, ему опять будет разрешено свидание и письмо и вдобавок он сможет раз в неделю брать в библиотеке дополнительную книгу. Интересно, можно ли считать снятый Дэви Ленноксом затылок Марго фотографией друга, одобренного администрацией? Через некоторое время снова загремел замок, и дверь приоткрылась. В щели показалась рука с оловянной тарелкой, после чего раздались слова: -- Давай миску! В миску налили какао, и дверь заперли. На тарелке был хлеб, бекон и гороховая каша. В тот день к Полю больше никто не заходил, и он мог вволю помечтать. В первый раз за много месяцев он очутился в полном одиночестве. "Ах, до чего же хорошо!" -- радовался Поль. Месяц одиночки был самым счастливым в жизни Поля. Правда, недоставало комфорта, но в "Ритце" Поль понял, что одного комфорта мало. Его особенно веселило то, что не нужно принимать никаких решений, думать о времени, еде, одежде, о том, какое ты производишь впечатление; словом, он испытывал чувство свободы. Ранним зябким утром звонил колокол, надзиратель вопил: "Парашу за дверь!" Поль вставал, сворачивал матрац и одевался. Не было нужды бриться, ломать голову над тем, какой повязать галстук, возиться с запонками и воротничками, а ведь это так досаждает цивилизованному человеку в минуты пробуждения. У Поля было так же покойно на душе, как у красавца с рекламы мыльной палочки, красавца, который, судя по всему, без труда достигал Душевного равновесия, столь необходимого в утренние часы. Встав, Поль равнодушно шил почтовые мешки, пока дверь не отворялась снова и не пропускала в камеру руку с куском хлеба и миской похлебки. После завтрака он кое-как убирал камеру, мыл посуду и снова шил, пока колокол не призывал его на молитву. В часовне он минут пятнадцать внимал мистеру Прендергасту, который, по мере своих сил, богохульствовал, изощряясь над красотами старинного английского Евангелия. Эти минуты, разумеется, навевали уныние, как, впрочем, и следующий час, когда Поль должен был кругами ходить по тюремному двору, сквозь асфальтовые трещины которого пробивались ростки капусты. Некоторые арестанты имели обыкновение во время прогулки садиться на корточки и, притворяясь, будто они завязывают шнурки, покусывать капустные листья. Если кого-нибудь заставали за этим занятием, следовало суровое наказание. Однако у Поля никогда не возникало желания полакомиться капусткой. После прогулки вообще ничего не происходило, если не считать обеда, ужина и обхода сэра Уилфреда. Дабы занять Поля в течение девяти часов, закон предусматривал шитье почтовых мешков из дерюги. Арестанты, сидевшие по соседству, были, судя по рассказам надзирателя, не совсем в своем уме и с трудом успевали выполнить норму к тому времени, когда гасили свет. Поль же обнаружил, что, ничуть не перенапрягаясь, может завершить труды свои задолго до ужина, и проводил вечера в размышлениях или заносил на грифельную доску мысли, которые пришли ему в голову за день. Глава 2 ИЗЫСКАНИЯ ЛУКАСА-ДОКЕРИ Сэр Уилфред Лукас-Докери, как уже можно было догадаться, сочетал в себе честолюбие, ученость и неподдельный оптимизм в масштабах, редких для его ведомства. С волнением грезил он о том времени, когда изыскания Лукаса-Докери будут признаны поворотными в науке о тюрьмах, и не раз мысленно повторял отрывки из исторических трудов будущего, в которых встречались такие суждения: "Одним из немногочисленных важных событий во время непродолжительного пребывания лейбористского правительства у кормила власти было назначение сэра Уилфреда Лукаса-Докери начальником Блекстонской тюрьмы. Деяния этого неустрашимого и зоркого мужа заслуженно считаются краеугольным камнем современной пенитенциарной системы. Более того, не будет преувеличением сказать, что никто другой не занимает такого выдающегося места в истории социальных реформ текущего столетия... -- и так далее. Впрочем, эти замечательные качества не спасали Лукаса-Докери от бесчисленных столкновений с главным надзирателем. Как-то раз, когда Лукас-Докери заперся в своем кабинете, чтобы поработать над объяснительной запиской для тюремной инспекции (одним из тех якобы незначительных документов, опубликование которых по выходе сэра Уилфреда в отставку должно было подтвердить, что не кто иной, как он, является первопроходцем в деле люминесцентного освещения тюрем), к нему зашел главный надзиратель. -- Скверные вести из переплетной мастерской, сэр. Мне сообщили, что у заключенных завелась привычка есть клей, выданный им для работы. Клей, говорят они, вкуснее баланды. Придется поставить в переплетную еще одного надзирателя или подмешать в клей какой-нибудь гадости. -- Клей питателен? -- спросил сэр Уилфред. -- Не могу знать, сэр. -- Взвесьте всех переплетчиков и доложите, если хоть один из них прибавит в весе. Сколько раз вам повторять -- все факты должны быть собраны до доклада! -- Слушаюсь, сэр. Имеется просьба от заключенного "Дэ четыреста двенадцать". Он уже отсидел месяц в одиночке и хочет еще. -- Я не люблю, когда заключенные работают в камере. От этого они становятся эгоистами. Кто такой этот "Дэ четыреста двенадцать"? -- Получил длительный срок, сэр. Ждет перевода в Эгдон. -- Я с ним лично побеседую. Слушаюсь, сэр. Привели Поля. -- Если не ошибаюсь, вам угодно оставаться в камере, вместо того чтобы пожинать плоды коллективного труда. Почему? -- Так куда интереснее, сэр, -- отвечал Поль. -- Возмутительная постановка вопроса! -- вмешался главный надзиратель. -- Заключенного можно содержать в одиночной камере, только если он совершит проступок в присутствии двух надзирателей, каковые этот проступок засвидетельствуют. Так сказано в Правилах внутреннего распорядка. -- Может быть, вы страдаете нарциссизмом? -- осведомился начальник тюрьмы. -- Министерство до сих пор не откликнулось на мой запрос о штатном психоаналитике. -- Посадите его под особое наблюдение, -- посоветовал главный надзиратель. -- Сразу станет ясно, нормальный он или нет. Помнится, бывали случаи, когда под наблюдение сажали таких, что их и не примешь за психов. Так просто, со странностями. За два-три дня они превращались в озверевших маньяков. Полковник Мак-Аккер свято верил в этот метод. -- Вы, вероятно, были очень одиноки, до того как к нам попали? Служили, наверно, смотрителем маяка или пасли овец... -- Нет, сэр. -- Невероятно! Вот что, я хочу еще поразмыслить над вашим мучаем. Со временем я вас вызову и дам ответ. Поля отвели в камеру, но уже на следующий день он вновь предстал перед начальником тюрьмы. -- Я самым тщательным образом изучил вашу просьбу, -- сообщил сэр Уилфред. -- Вообще-то, я решил использовать ваш случай в моей книге о психологии преступления. Хотите послушать, что я о вас написал? "Случай Р., -- начал он. -- Довольно образованный молодой человек из приличной семьи. Никаких преступных действий в прошлом. Осужден на семь лет тюремного заключения за вербовку проституток. По окончании месячного одиночного заключения Р. попросил и впредь не выводить его на общие работы. Меры, предписываемые Правилами внутреннего распорядка: а) содержать под наблюдением врача для исчерпывающего заключения о душевном состоянии заключенного или б) принудить к труду совместно с другими арестантами, пока заключенный не лишится этого почетного права, совершив проступок согласно указанным Правилам. Меры, предпринятые сэром Уилфредом Лукасом-Докери. Я определил, что Р. отягощен мизантропическими тенденциями, вызванными чувством собственной неполноценности в присутствии посторонних. Преступление Р. явилось попыткой самоутвердиться за счет общества (ср. случаи Г. Д. и Ж.). В соответствии с этим я попытался нейтрализовать психологическое торможение Р. как социальный феномен, последовательно применяя следующие меры: на первом этапе Р. совершал получасовые прогулки с другим заключенным, с которым ему разрешалось вести беседы на ряд дозволенных тем (история, философия, общественная жизнь и т. п.). Собеседники Р. выбирались среди заключенных, чьи преступления не могли вызвать обострении в состоянии Р.". Дальнейших этапов я пока не разработал, -- заметил сэр Уилфред, -- но, как видите, отнесся к вашей просьбе внимательно. Вам, наверное, приятно будет узнать, что благодаря этим заметкам о вас со временем узнает мировая наука. Отчего бы случаю Р. из практики сэра Уилфреда Лукаса-Докери не стать примером для грядущих поколений? Согласитесь, что это возвышает над повседневной губительной рутиной! Поля увели. -- Заключенные с кухни жалуются, что не в силах работать с "Цэ двадцать девять", -- сообщил главный надзиратель. -- У него на руках заразный лишай. Не отвлекайте меня! -- возмутился сэр Уилфред. -- Я занят: работаю над третьим этапом перевоспитания Р., то бишь "Дэ четыреста двенадцать". В тот же день трудновоспитуемый Р. перешел на новый распорядок. -- На выход! -- скомандовал надзиратель, открывая камеру. -- Возьми шапку. Тюремный двор, где обычно кружили заключенные, был пуст и безлюден. Стой смирно! Я сейчас, -- сказал надзиратель и ушел. Он вернулся в сопровождении плюгавенького человечка в арестантском халате. -- Вот тебе дружок, -- пробурчал надзиратель. -- А вот дорожка. Будете здесь гулять. Касаться друг друга запрещается. Хватать друг друга за рукава запрещается. Обмениваться предметами -- тоже запрещается. Разрешается: ходить на расстоянии метра друг от друга и разговаривать про историю, философию и смежные области. По звонку разговоры прекращаются. Ясно? Быстро ходить нельзя. Медленно -- нельзя. Так велел начальник. И упаси вас бог сделать что-нибудь не так! А теперь -- гуляйте. -- Идиоты! -- сказал человечек. -- В шести тюрьмах сидел, но такой глупости не видывал! Бред! Не поймешь, что творится. Что касается тюрьмы, она может отправиться к чертям собачьим. Возьмите хотя бы священника. Носит парик! -- Надолго вас сюда? -- вежливо спросил Поль. -- На этот раз нет. Не могли выдумать, в чем меня обвинить. "Полгода за злостное бродяжничество". Выслеживали меня аж месяц, но так и не придумали, к чему прицепиться. Вообще, полгода -- срок что надо. Понимаешь, что я имею в виду? Встречаешь старых дружков, а потом выходишь на волю. Посидеть полгода -- с нашим удовольствием, я не против. Меня тут знают, завсегда поручают мыть лестницу. Сам понимаешь, надзиратели знакомые, поэтому чуть прослышат, что я опять загремел, сразу придерживают это местечко для меня. Найди с ними общий язык, и вот посмотришь в следующий раз, как к тебе станут относиться. -- Это что же, лучшая работа? -- Ну, лучшая не лучшая, но для начала сгодится. Лучшая работенка -- мыть приемную. Этой работы ждут годами, если, конечно, не имеешь особых заслуг. Встречаешь свежих ребят с воли, узнаешь новости, а кое-когда поделятся табачком или подскажут лошадку, -- можно и на бегах сыграть. Ты видел того парня, который моет приемную? Знаешь, кто это? -- Да, -- ответил Поль. -- Как ни странно, знаю! Его зовут Филбрик. -- Нет, старина, ты тут что-то путаешь. Такой, знаешь, из себя солидный. Все болтает про отели да рестораны. -- Я о нем и говорю. -- Да ты что, не знаешь, кто это?! Брат начальника, сэр Соломон Лукас-Докери! Сам мне признался. Сидит за поджог. Подпалил какой-то замок в Уэльсе. Сразу видать, из благородных. Глава 3 СМЕРТЬ СОВРЕМЕННОГО ПАСТЫРЯ Через несколько дней начался новый этап в перевоспитании Поля. Когда его вывели на очередную прогулку, он обнаружил вместо прежнего собеседника мясистого детину зловещего вида. Волосы у него были рыжие, борода -- тоже рыжая. Глаза детины налились кровью, а багровые лапы, висевшие плетьми, конвульсивно сжимались и разжимались. Он по-бычьи глянул на Поля и негромко зарычал в знак приветствия. Они шли молча. -- Как вам нравится план начальника насчет прогулок? -- спросил Поль. Годится, -- ответил его собеседник. Молча прошли они один круг, второй, третий. -- Эй, вы, там! -- прикрикнул на них надзиратель. -- Разговаривайте, коли ведено. -- Так оно веселее, -- сказал рыжий. -- За что вас? -- поинтересовался Поль. -- Расскажите, если можно. -- Все дело в Библии, -- сообщил рыжий. -- Там все сказано. В переносном смысле, конечно. Вам до этого ни в жизнь не додуматься, -- добавил он, -- а я вот мигом сообразил. -- Библия -- мудреная книга, верно? -- Не в мудрости штука. Главное -- видения. Вот у тебя бывают видения? -- Нет. -- Со священником -- та же история. Христианин, называется! Видение привело меня сюда: мне явился Ангел, объятый пламенем и в огненной короне. И рек Ангел: "Иди и рази беспощадно. Ибо близится царство Божие". Сейчас я тебе все объясню. Я не какой-нибудь там плотник, я столяр. Вернее сказать, был столяром. Был да сплыл, -- рыжий говорил на удивительной помеси городского жаргона и церковного языка. -- Прибираюсь я как-то раз в мастерской перед закрытием, и тут входит Ангел Божий. Сперва я его не признал. "Еще, -- говорю, -- пять минут, и вы бы меня не застали. Что угодно?" И тут объял его огнь, и огненное кольцо засияло над его головой. Слово в слово, как я тебе говорил. И тогда он открыл мне, что отметил Господь своих избранников и что грядут дни скорби. И возгласил: "Иди и рази беспощадно!" До этого я неважно спал. На меня нашло сомнение -- спасу я свою душу или нет. Всю следующую ночь я думал о том, что сказал мне Ангел. Сперва смысл его речей был темен для меня, все равно как для тебя. Но потом меня озарило: недостоин есмь, но на меня указует перст Божий! -- воскликнул столяр. -- Я -- меч Израиля. Я -- лев гнева Господня. -- Вы что, кого-нибудь убили? -- спросил Поль. -- Недостойной рукой сразил я филистимлянина. Именем Господня воинства я размозжил ему башку. Я поступил так во имя знамения Израилева -- и вот заточен в плену египетском, и через благодать познал страдание. Но Господь направит меня в назначенный час. Горе тогда филистимлянину! Горе необрезанному! Лучше бы привязали жернов к вые его и бросили в пучину вод! Надзиратель зазвонил в колокол. -- Эй, вы, там! -- заорал он. -- Жалобы имеются? -- спросил сэр Уилфред на очередном обходе. Да, сэр, -- отвечал Поль. Начальник пристально вгляделся в него. -- Позвольте, да ведь это вы у меня на особом режиме! -- Да, сэр. -- В таком случае жаловаться просто нелепо. В чем там у вас дело? -- Я полагаю, сэр, что человек, с которым меня водят на прогулки, -- опасный маньяк. -- Жалобы одного заключенного на другого рассматриваются, только если их подтвердит надзиратель или два других заключенных, -- вмешался главный надзиратель. -- Совершенно справедливо, -- кивнул сэр Уилфред. -- Ваша жалоба -- верх нелепости. И вообще, преступление есть форма безумия, Я лично подбирал вам спутника для прогулок и выбрал самого лучшего. Больше я об этом и слышать не желаю. В тот день Полю предстояло провести в тюремном дворе еще более беспокойные полчаса. -- Мне явилось новое видение, -- сообщил кровожадный мистик. -- Не знаю пока, что оно предвещает, но истина мне еще откроется. -- Красивое было видение? -- осведомился Поль. -- Нет слов, чтобы передать его великолепие! Все вокруг стало алым и влажным, как кровь. Тюрьма, казалось, сверкала рубиновым блеском, а надзиратели и заключенные ползали туда-сюда, как малюсенькие божьи коровки. Но тут я увидел, что рубиновые стены становятся мягкими и сочатся, как огромная губка, пропитанная вином. Капли стекали вниз и таяли в бескрайнем алом озере... Тут я проснулся. Не знаю пока, что это значит, но чувствую, что Господень меч висит над этим узилищем. Кстати, вам не приходило в голову, что наша тюрьма встроена в пасть Зверя? Порой мне видится бесконечный багровый туннель, подобный звериной глотке, по которому бегут человечки -- иногда по одному, а бывает, что и целыми толпами. Дыхание же Зверя подобно пышущей печи. Думали вы над этим? -- Боюсь, что нет, -- ответил Поль. -- Какую книжку вам выдали в библиотеке? -- "Тайну леди Альмины", -- вздохнул лев гнева Господня. -- Розовые слюни, к тому же несовременно. Но нет, я читаю Библию. Там убивают на каждой странице. -- Господи, да вы только и думаете, что об убийствах! -- Еще бы, ведь это мое предназначение, -- скромно ответил рыжий. Ежедневно (кроме воскресений), в десять часов утра сэр Уилфред Лукас-Докери чувствовал себя Соломоном. В это время он вершил суд над нарушителями дисциплины, заключенными, которые попали в поле его зрения. Его предшественник, полковник Мак-Аккер, выносил приговоры в неуклонном соответствии с духом и буквой Правил внутреннего распорядка для тюрем правительства ее величества, исполняя механическое правосудие подобно игральному автомату: в одну щель опускался проступок, из другой -- выскакивало наказание. Не так поступал сэр Уилфред Лукас-Докери. Он и сам чувствовал, что никогда не работал его ум острее и изобретательнее, никогда не были его обширные познания полезнее, чем на этом скромном судилище, где вершилась высшая справедливость. "Неизвестно, чего от него ждать!" -- жаловались в один голос надзиратели и арестанты. -- Истинная справедливость, -- говаривал сэр Уилфред, -- это умение подойти к любому вопросу как к головоломке. Пробыв на своем посту несколько месяцев, он не без тщеславия отмечал, что к нему обращаются все реже и реже. Однажды утром, вскоре после того как сэр Уилфред взялся за перевоспитание Поля, перед начальником тюрьмы предстал рыжий детина. -- Господи боже мой! -- воскликнул сэр Уилфред. -- Да ведь этот человек на особом режиме! Что он тут делает? -- Вчера вечером я заступил на ночное дежурство, с двадцати ноль-ноль до четырех ноль-ноль, -- забубнил надзиратель. -- Мое внимание привлек шум, исходивший из камеры этого заключенного. Заглянув в глазок, я увидел, что заключенный в состоянии крайнего возбуждения мечется по камере. В одной руке у него была Библия в другой -- ножка от табурета. Заключенный таращил глаза, тяжело дышал и время от времени бормотал стихи из Библии. Я сделал ему внушение, но в ответ он обозвал меня предосудительными словами. -- Какими именно? -- заинтересовался главный надзиратель. -- Он обозвал меня моавитянином, мерзостью моавитянской, умывальной чашей, нечистой тварью, необрезанным моавитянином, идолопоклонником и блудницей вавилонской, сэр. -- Так-с, что вы на это скажете? -- обратился сэр Уилфред к главному надзирателю. -- Очевидно, неподчинение требованиям охраны, -- ответил главный надзиратель. -- Следует применить диету номер один. На известное время. Однако, совещаясь с главным надзирателем, сэр Уилфред на самом деле нисколько не интересовался его мнением. Он любил мысленно подчеркнуть (и дать понять арестанту) всю разницу между официальной точкой зрения и его собственной. -- Что, по-вашему, самое важное в этой истории? -- спросил он. Главный надзиратель задумался. В общем и целом, блудница вавилонская, сэр... Сэр Уилфред улыбнулся, как фокусник, вытащивший из колоды нужную карту. -- А я, -- сказал он, -- думаю иначе. Вас это, быть может, удивит, но, на мой взгляд, самое важное -- ножка табурета, которой размахивал заключенный! -- Порча тюремного имущества, -- кивнул главный надзиратель. -- Тяжкий проступок. -- Чем вы занимались на свободе? -- повернулся Лукас-Докери к арестанту. -- Плотничал, сэр. -- Так я и знал! -- возликовал сэр Уилфред. -- Вот вам еще один случай подавленной потребности в творчестве! Послушайте, дружок, с вашей стороны очень скверно оскорблять надзирателя, который, разумеется, никакая не вавилонская блудница. Надзиратель символизирует собой справедливое негодование общества и, как и все мы, он -- добрый христианин. Но я понимаю, отчего вам тяжело. Вы творили, а теперь, в тюрьме, почувствовали, что вас лишают средств самовыражения. Ваша творческая энергия находит выход в бессмысленных вспышках. Я распоряжусь, чтобы вас снабдили верстаком и плотницким инструментом. Прежде всего -- почините мебель, которую вы так бесцельно сломали, а потом мы подберем вам работу в русле вашей прежней профессии. Идите... Ищите первопричину! -- добавил сэр Уилфред, когда рыжего увели. -- Ваши Правила внутреннего распорядка подчас только смазывают симптомы, вместо того чтобы вскрыть самую подоплеку проступка. Два дня спустя тюрьма пришла в состояние крайнего оживления. Что-то произошло. Поль проснулся в обычное время, по звонку, но дверь отперли только через полчаса. Крик надзирателя "Парашу за дверь!" звучал все ближе и ближе, прерываемый то и дело суровым "Говори, да не заговаривайся!", "Не твое дело!" и зловещим "Дождешься!". Арестанты почуяли неладное. "Может, разразилась эпидемия, скажем, сыпняк, -- размышлял Поль, -- или какое-то несчастье на воле: война или революция..." Арестанты поневоле молчали, а от этого все воспринималось особенно остро. В глазах надзирателя Поль уловил отблески кровавой резни. -- Что-то случилось? -- спросил он. -- Еще как случилось! -- рявкнул надзиратель. -- А кто меня еще раз об этом спросит, тому я ребра пересчитаю. Поль принялся убирать камеру. Его разбирало любопытство и выводило из себя нарушение обычного распорядка. Мимо протопали два надзирателя. -- Я тебе так скажу: начальника давно пора было проучить. Но жаль мне беднягу. Любой мог быть на его месте, -- последовал ответ. Принесли завтрак. Когда из-за двери показалась рука с миской, Поль прошептал: -- Что случилось? -- Ты что, не знаешь? Убийство. Страсть какое кровавое. -- Пошевелись! -- заревел дежурный надзиратель. Итак, с начальником тюрьмы покончено. Он, конечно, старый зануда, но все-таки все это крайне неприятно. Убийство проходит незамеченным в бойком мире шоферов, боксеров и велосипедистов, а в этой гробовой тишине оно вызывает настоящий столбняк. От завтрака до молитвы прошла целая вечность. Наконец зазвонил колокол. Двери снова отперли. Арестанты молча зашагали в часовню. На этот раз рядом с Полем очутился Филбрик. Надзиратели уселись на своем возвышении и пресекали все попытки заговорить. Лучшим моментом для трепа считалось пение гимна. Его и дожидался Поль. Если кого и убили, то не сэра Уилфреда. Он стоял у входа в алтарь с молитвенником в руках. Зато куда-то делся Прендергаст. Сэр Уилфред вел службу за него. Тюремный врач, путаясь и безнадежно увязая в длинных словах, прочел отрывок из Писания. Где же Прендергаст? Наконец объявили номер гимна. Раздались звуки органа, на котором с большим чувством наигрывал арестант, в прошлом помощник органиста в валлийской церквушке. Все вздохнули и набрали воздуха, чтобы наконец-то отвести душу. -- Иисус, всем сердцем верю я, -- пел Поль, -- -- А где же Прендергаст? -- Ты что, не знал? Ему каюк. -- И с нами благодать. -- Наш Пренди к рыжему пошел. К тому, который псих, А рыжий загодя припас Рубанок и пилу. -- Откуда псих достал пилу? -- Ему начальник дал. Он, дескать, плотник. Отпилил Он Пренди котелок. Мой кореш слышал все, что там Творилось за стеной, А надзиратель сделал вид, Что он тут ни при чем. -- О боже! Я погряз в грехах, И мне спасенья несть. -- Наш Пренди полчаса визжал, А рыжий черт пилил. Считай, нам крупно повезло. А то бы нам капут... Начальнику утерли нос -- Тут надзиратель прав. А м и н ь. Что тут ни говори, а хорошо, что этот ненормальный выбрал Прендергаста. Кое-кто даже высказался в том духе, что рыжий сделал это по подсказке начальства. Смерть заключенного или надзирателя повлекла бы за собою расследование, которое могло бы основательно поколебать реформы Лукаса-Докери, а может быть, я бросить тень недоверия на главного надзирателя. Смерть же Прендергаста прошла почти незамеченной. Убийцу перевели в Бродмур, и жизнь тюрьмы пошла своим чередом. Впрочем, начальник тюрьмы стал как будто больше прислушиваться к словам главного надзирателя. Сэр Уилфред с головой ушел в статистику, и тюрьма опочила под беспристрастной сенью Правил внутреннего распорядка. На радость надзирателям, все шло точь-в-точь, как в старые добрые времена, при полковнике Мак-Аккере. Полю не суждено было насладиться благами счастливого возвращения в лоно традиции, потому что через несколько дней его и других арестантов отправили в тюрьму "Эгдонская пустошь" для отбытия наказания. Глава 4 "НЕ В КАНДАЛАХ -- НЕВОЛЯ"1 Гранитные стены каторжной тюрьмы "Эгдонская пустошь" в погожие дни видны с шоссе. Здесь нередко притормаживают автомобили, и пассажиры выскакива