е спрашивает, как чувствует себя Джервейс, Вирджиния, по-видимому, ощущает неловкость. "О-о, вы имеете в виду ребенка? Спросите у Дженни". Когда сыну Вирджинии исполнилось десять дней, а страницы газет были заполнены новостями о высадке в Нормандии, окутавшее Лондон сомнительное спокойствие было нарушено. В небе появились летающие снаряды - эти маленькие уродливые карикатуры на самолет, которые, дымя, с гудением пролетали над крышами, потом внезапно замолкали, исчезали из виду и глухо взрывались. Они прилетали днем и ночью, через короткие неравные интервалы, падая наугад и далеко, и поблизости. Все это было совсем не похоже на сцену боев во время блица с их драматическими картинами атак и обороны, их потрясающими разрушениями и ревущими пожарами, их передышками, когда давали отбой воздушной тревоги. Здесь враг не рисковал жизнью своих людей. Это было безличным, как чума, как если бы город наводнили огромные злобные насекомые. В те минувшие дни, когда "Черепаха" исчезла в пламени, а маршал авиации Бич прятался под бильярдным столом в "Беллами", моральный дух в клубе, как и всюду, был высок, как никогда. Теперь в этом клубе лица у всех были мрачные. В баре гул пролетавших снарядов слышен не был, но зато в кофейной гостиной, высокие окна которой (заклеенные крест-накрест липким пластырем) выходили на Сент-Джеймс-стрит, одного проезда по улице мотоцикла было достаточно, чтобы головы поворачивались на звук и наступала тишина. Джоуб храбро стоял на своем посту в помещении для швейцара, однако его самообладание требовало теперь куда более частого подкрепления спиртным. Члены клуба, на имевшие определенных обязанностей в Лондоне, начали исчезать. Элдерберри и Бокс-Бендер решили, что наступило время заняться местными делами в своих избирательских округах. Генерал Уэйл сделал беспрецедентный шаг, переселившись в бомбоубежище. Строительство бомбоубежища обошлось очень дорого, в нем находились средства связи и кондиционеры воздуха, но оно никогда до этого не использовалось. В штабе особо опасных операций сложилась традиция не обращать внимания на воздушные тревоги. Однако теперь генерал Уэйл приказал поставить в убежище кровать и проводил в нем не только все ночи, но и все дни. - Если мне позволено сказать, сэр, - решился Йэн Килбэннок, - вы выглядите не совсем хорошо. - Откровенно говоря, Йэн, я не ощущаю этого. В течение двух лет я не побывал в отпуске ни одного дня. "У этого человека сдали нервы, - решил Йэн. - Теперь его можно покинуть без всякого риска". - Сэр, - начал он, - если вы не возражаете, я подумываю обратиться с просьбой о назначении за границу. - И вы тоже, Йэн? Куда? Как? - Сэр Ральф Бромптон считает, что мог бы добиться посылки меня военным корреспондентом на Адриатику. - А какое отношение имеет к этому _он_? - спросил генерал в приступе слабого раздражения. - С каких это пор назначение на военные должности стало его обязанностью? - По-видимому, у него есть там какие-то связи, сэр. Генерал Уэйл уставился на Йэна унылым, непонимающим взглядом. Два-три года назад, даже шесть месяцев назад обращение к нему с такой просьбой вызвало бы взрыв ярости. А теперь генерал только глубоко вздохнул. Он посмотрел на шероховатые бетонные стены своего убежища, на молчащий телефон с автоматическим шифровальным устройством и подумал, что он подобен прекрасному и бесплотному ангелу, напрасно машущему в пустоте своими блестящими крыльями. - Что же я здесь делаю? - спросил он. - Зачем я прячусь здесь, если единственное, чего я хочу, - это умереть? - Анджела, - сказала Вирджиния, - тебе лучше бы уехать тоже. Теперь я могу справиться сама. Право, и нянечка Дженни мне больше не нужна. Послушай, а не могла бы ты забрать с собой в деревню и ребенка? Старая нянюшка, конечно, справилась бы с ним... - Вероятно, она охотно согласилась бы, - сказала Анджела Бокс-Бендер. Несмотря на сомнения, она была готова выслушать доводы Вирджинии. - Беда только в том, что у нас просто не хватит места еще для одного взрослого. - О, я вовсе не собираюсь ехать. Если освободится детская, Перегрин будет счастлив остаться со мной и миссис Корнер. Миссис Корнер будет на седьмом небе, когда все уедут. (Между приходящей нянечкой и домашней прислугой существовала нормальная неискоренимая вражда.) - Это поразительно бескорыстно с твоей стороны, Вирджиния. Если ты действительно считаешь, что так лучше для Джервейса... - Я действительно считаю, что для... для Джервейса это самое лучшее. Итак, все было улажено. Вирджиния с комфортом восстанавливала свои силы под звуки гудевших над головой снарядов и каждый раз, когда выключался двигатель очередного самолета-снаряда, задавала себе вопрос: не этот ли ударит сейчас сюда? 8 Никакого предупреждения о прибытии важной персоны Гай не получал. О том, что готовятся к чему-то важному, он узнал только тогда, когда в темноте, предшествовавшей зажиганию огней вдоль посадочной полосы, рассмотрел, что для встречи самолета собирается целая группа, в том числе генерал и комиссар. Когда зажглись огни, Гай увидел здесь и представителей русской миссии. Когда самолет остановился и распахнулись двери, из них вынырнули шесть фигур в боевом обмундировании. Партизаны немедленно окружили их, крепко обнялись с каждым и отвели их в сторону. Командир эскадрильи начал руководить выгрузкой запасов. Их оказалось немного - продовольствие, почта и довольно много канистр с бензином, - и предназначались они главным образом для британской миссии. - Что, по-вашему, я должен делать со всем этим? - спросил Гай у пилота. - Подождите, узнаете. Там еще джип должны выгрузить. - Для меня? - Э-э, нет, для вашего майора. - А у меня есть майор? - Разве вам не сообщили? Они же радировали, что прибывает майор. Никогда не говорят мне имен. Вон он там, вместе со всей компанией. Крепкие, старательные партизаны, соорудили сходню и осторожно скатили на землю автомашину. Через некоторое время кто-то очень уж английским голосом спросил: - Есть здесь Гай Краучбек? Гай узнал голос. - Франк де Сауза? - Что, не рады мне? Сообщение о моем прибытии вы, наверное, получите в завтрашней радиопередаче. Решение отправить нас было принято в последнюю минуту. - Кого же еще? - Объясню позже. Боюсь, "дядюшка", что в вихре войны я стал теперь вашим командиром. Будьте добры, присмотрите за грузом, хорошо? Мне предстоит всю ночь разговаривать со штабом и президиумом. - С кем? - Я так и думал, что удивлю вас. Обо всем этом поговорим завтра. Бигою, к вашему сведению, предстоит стать весьма популярным курортом. Мы будем творить здесь историю, "дядюшка". Я должен отыскать подарок генералу, он лежит в моем чемодане. Подарок может помочь укрепить антифашистскую солидарность. - Он склонился над небольшой грудой багажа, отстегнул какие-то ремни и выпрямился, держа в каждой руке по бутылке. - Скажите кому-нибудь, пожалуйста, чтобы привели все вещи в порядок. И пусть отнесут их туда, где я буду ночевать. Он присоединился к группе прибывших и встречавших, которые уже шагали по полю, с трудом вытаскивая вязнущие в земле ноги. - Отлично, - сказал пилот. - Я готов принять пассажиров. Сначала в самолет внесли двух раненых партизан, затем на борт поднялись члены экипажа американского бомбардировщика, которые за неделю до этого выпрыгнули с парашютом и были доставлены в резиденцию командира эскадрильи. Они чувствовали себя далеко не в восторге от столь быстрого возвращения на службу. Существовала инструкция, согласно которой, если бы они оставались на неприятельской территории на несколько недель дольше, их могли бы репатриировать в Соединенные Штаты. Именно с этой целью они совершили опасный прыжок с парашютом и уничтожили слегка поврежденный дорогостоящий самолет. Как обычно, во время этих ночных нашествий Гая сопровождали его сержант и денщик. Они явно повеселели при виде джипа. Гай оставил автомобиль и запасы на их попечение и пешком возвратился к себе на квартиру. На ночном летнем небосводе сверкали мириады звезд, и небосвод от этого весь осветился. Придя на ферму, Гай сообщил вдовам о прибытии де Саузы. Рядом с его спальней была еще одна пустая комната, которую они немедленно начали приводить в порядок. Хотя было уже за полночь, они работали не жалуясь, усердно, возбужденные перспективой встречи с вновь прибывшим гостем. Вскоре во двор въехал джип. Вдовы выбежали, чтобы полюбоваться им. Солдаты разгрузили джип, поместив продовольствие и канистры в кладовой, а багаж де Саузы - в приготовленной для него комнате. Президиум, что бы это ни было, не представлял для Гая никакого интереса; он просто был рад приезду де Саузы. - Почта, сэр, - доложил денщик. - Лучше оставьте это майору де Саузе на утро. Вы знаете, что теперь начальником здесь будет он? - Да, об этом болтали летчики. Для вас два личных письма сэр. Гай взял два тонких листа бумаги, предназначенных для переписки авиапочтой - единственное в то время средство связи. Одно письмо было от Вирджинии, другое - от Анджелы. Письмо от Вирджинии не имело даты, но было ясно, что оно написано около шести недель назад. "Умница Перегрин говорит мне, что ему удалось убедить их принять телеграмму для тебя, извещающую о рождении. Надеюсь, она дошла. На телеграммы сейчас полагаться нельзя. Так или иначе, но ребенок родился, и я чувствую себя прекрасно, и все вокруг, особенно Анджела, просто восхитительны. Няня Дженнигс - Дженни для меня - говорит, что ребенок изумительный. Мы довольно весело пошутили по поводу сочетания слов "Дженни" и "джин" и моих слов о том, что она похожа на миссис Гэмп, - по крайней мере, эта шутка привела в смущение других людей. Я думаю, это очень смешно - все эти шутки, связанные с нянями. Его уже окрестили. Элоиз Плессингтон, которая - хочешь верь, хочешь нет - теперь стала моим новым большим другом, была крестной матерью. Со времени твоего отъезда я приобрела массу новых друзей, и вообще мне живется очень хорошо. Один интеллектуал по имени Эверард (фамилию не знаю), который говорит, что знаком с тобой, принес мне копченого лосося от Рубена. И лимон! Где Рубен достает все это? Волшебник. Я надеюсь, тебе нравится твоя служба за границей, где бы ты ни был, и ты уже забываешь все лондонское свинство и грязь. Йэн говорит, что собирается навестить тебя. Каким образом? Страшно хочется, чтобы ты поскорее возвратился. В.". Письмо Анджелы было написано месяцем позже. "У меня для тебя ужасная новость. Возможно, мне надо было попытаться дать телеграмму, но Артур сказал, что в этом нет смысла, так как ты ничего не сможешь сделать. Так вот, приготовься. Вирджиния убита. Перегрин и миссис Корнер тоже. Джервейс уцелел и находится у меня в безопасности. Один из этих новых самолетов-снарядов попал в Карлайл-плейс вчера в десять утра. Все они были убиты наповал. Все коллекции Перегрина уничтожены. Это Вирджиния подала идею, чтобы Джервейс находился у меня и был в безопасности. Мы надеемся, что сможем перевезти Вирджинию и Перегрина в Брум и похоронить их там, но это нелегко. Сегодня утром я заказала мессу по ним здесь. Вскоре состоится другая месса в Лондоне для друзей. Не буду пытаться рассказывать тебе, что я чувствую, кроме того, что теперь больше, чем когда-либо, молюсь о тебе. У тебя была трудная жизнь, Гай, и казалось, наконец твои дела начали поправляться. Как бы там ни было, у тебя есть Джервейс. Жаль, что папа не дожил, чтобы узнать об этом. Мне хотелось бы, чтобы ты видел Вирджинию в эти последние недели. Она, конечно, оставалась прежней - прелестной, беспечной, самой собой, - но в ней произошла какая-то перемена. Я начинала все больше и больше понимать, почему ты любил ее, и сама стала любить ее. В прежнее время я не понимала этого. Как говорит Артур, тебе здесь действительно делать нечего. Я полагаю, ты мог бы получить отпуск по семейным обстоятельствам, но думаю, ты предпочтешь продолжать заниматься своим делом, в чем бы оно ни заключалось". Эти новости не слишком взволновали Гая; в действительности - даже меньше, чем прибытие Франка де Саузы, джипа и президиум. Ответ на вопрос, который так волновал Кирсти Килбэннок и других его знакомых (каковы были отношения между ними во время их недолгой совместной жизни в квартире дяди Перегрина?), был достаточно прост. Возвратившись из бюро записи актов гражданского состояния в качестве мужа, Гай с трудом доковылял до лифта. Когда он улегся в постель, к нему присоединилась Вирджиния и с мягким, нежным проворством приспособила свои ласки к его болезненному состоянию. Как всегда, она была щедра в том, в чем заключался ее талант. Без страсти или сентиментальности, но в духе дружбы и уюта они вновь обрели удовольствия брака, и за те недели, пока заживало его колено, глубокие старые раны в сердце Гая и в его гордости также затянулись. Возможно, Вирджиния знала, что так и должно было произойти. Январь был месяцем удовлетворения, временем завершения, а не посвящения в тайну. Когда Гай был признан годным к службе в строю и ему выписали командировочное предписание, он почувствовал себя так, как будто покидает госпиталь, где его искусно врачевали, - место, которое с благодарностью помнят, но куда не имеют особенного желания возвратиться. Ни тогда, ни позже Гай не сказал Франку о смерти Вирджинии. Франк появился на ферме на рассвете, сопровождаемый двумя партизанами, весело разговаривая с ними на сербскохорватском языке. Гай долго ожидал его и, не дождавшись, задремал. Теперь он встретил Франка и показал отведенную ему комнату. Вдовы появились с предложением принести закусить, но Франк сказал: - Я не спал тридцать шесть часов подряд. Когда проснусь, у меня будет много о чем рассказать вам, "дядюшка". - Затем он поприветствовал партизан сжатым кулаком и закрыл за собой дверь. Взошло солнце, ферма ожила. Сменился партизанский караул. Вскоре на ярко освещенном дворе появились и стали бриться солдаты британской миссии. В стороне, на ступеньках кухни, завтракал Бакич. Колокол на церковной башне пробил три раза, сделал паузу и ударил еще три раза. Гай ходил в церковь по воскресеньям и никогда в будние дни. На воскресной мессе было полно крестьян. Здесь всегда читали получасовую проповедь, которую Гай не понимал - его прогресс в изучении сербскохорватского был незначителен. Когда старичок священник поднялся на кафедру, Гай протиснулся к выходу, а партизанские полицейские продвинулись вперед, чтобы не упустить ни одного слова. Когда литургия возобновилась. Гай возвратился, а полицейские подались назад, остерегаясь таинства. Удар колокола, возвещающий о вознесении святых даров, напомнил Гаю о его долге перед своей женой. - Сержант, - спросил он, - сколько у нас лишнего продовольствия? - Много, особенно после пополнения запасов прошлой ночью. - Я подумал, нельзя ли мне взять немного для небольшого подарка кое-кому в деревне? - Не следует ли нам подождать и спросить у майора, сэр? Имеется приказ ничего не давать местным. - Вы, пожалуй, правы. Он пересек двор, направляясь в помещения авиаторов. Здесь все было свободнее и проще. Командир эскадрильи наладил скромную и слабо замаскированную меновую торговлю с местными крестьянами и собрал небольшую коллекцию произведений хорватского искусства и ремесла, намереваясь отвезти ее домой своей жене. - Бери сколько надо, старина. Гай положил в рюкзак коробку мясных консервов и несколько плиток шоколада и направился в церковь. Старенький священник находился в ризнице один и подметал метелкой голый каменный пол. Он знал Гая в лицо, хотя они никогда не пытались вступать в разговор. Люди в военной форме не сулили церковному приходу ничего хорошего. Войдя, Гай отдал честь и положил свои дары на стол. Священник с удивлением посмотрел на подарок, затем разразился благодарственными словами на сербскохорватском. Гай сказал: - Facilius loqui latine. Hoc est pro Missa. Uxor mea mortua est [Легче говорить на латыни. Я насчет мессы. У меня умерла жена (лат.)]. Священник кивнул: - Nomen? [Имя? (лат.)] Гай написал печатными буквами в своей записной книжке имя Вирджинии и вырвал листок. Священник надел очки и посмотрел на листок. - Non es partisan? [Не партизан? (лат.)] - Miles anglicus sum [я англичанин (лат.)]. - Catholicus? [Католик? (лат.)] - Catholicus. - Et uxor tua? [А твоя жена? (лат.)] - Catholica [католичка (лат.)]. Все это звучало неубедительно. Священник снова посмотрел на продовольствие, на имя на листке бумаги, на боевое обмундирование Гая, которое ему было известно только как партизанская форма. Затем сказал: - Cras. Hora septem [Хорошо. В семь часов (лат.)]. - Он поднял вверх семь пальцев. - Gratias [спасибо (лат.)]. - Gratias tibi. Dominus tecum [Тебе спасибо. Благослови тебя господь (лат.)]. Выйдя из ризницы, Гай направился в примыкающее здание церкви. В этом здании все напоминало о старине, и только специалист мог бы надеяться определить его возраст. Несомненно, церковь здесь была еще в древние времена. Несомненно, часть древнего здания уцелела до сих пор. За прошедшие века его обновляли, перекрашивали, украшали и грабили, забрасывали и любовно восстанавливали. Одно время, когда Бигой был курортом, наступали периоды его умеренного процветания. Теперь он возвратился к своим прежним занятиям. В церкви в эту минуту находилась крестьянка в местном старинном костюме, преклонившая колена прямо на каменном полу сбоку от алтаря, с распростертыми в стороны руками. Она, несомненно, молилась, благодаря за приобщение к святым тайнам. Здесь стояло несколько скамеек и не было никаких стульев. Гай преклонил колена, затем встал и помолился, прося прощение для Вирджинии и для себя. Несмотря на религиозное воспитание с младенческих лет, Гай никогда не мог привыкнуть читать в церкви молитвы с определенной целью. Он вверил душу Вирджинии богу - просьба о покое для нее казалась ему вполне уместной, - произнеся монолог, который всегда употреблял в своих молитвах. "Как старушка, - печально думал он иногда, - беседующая со своим котом". Устремив взгляд на алтарь, Гай простоял так около пяти минут. Обернувшись, он увидел Бакича, стоявшего позади него и внимательно наблюдавшего за ним. Чаша для святой воды была пустой. Гай преклонил колена у двери, потом вышел на солнечный свет. Бакич стоял рядом с ним. - Что вам нужно? - Я подумал, может быть, вы хотите поговорить с кем-нибудь. - Когда я молюсь, переводчик мне не нужен, - ответил Гай. Однако позже он усомнился: действительно ли не нужен? 9 Тела Вирджинии, дяди Перегрина и миссис Корнер были извлечены из руин многоквартирного дома Бурна неповрежденными и поддающимися опознанию, однако официальные препятствия перевозке их в Брум (миссис Корнер была тоже уроженкой Брума) оказались для Артура Бокс-Бендера непреодолимыми. Он похоронил их на берегу Темзы в Мортлейке, где у них имелся участок, приобретенный кем-то из семьи в прошлом веке и оставшийся неиспользованным. Он находился поблизости от оштукатуренного шатра цирка Бартона. Заупокойная служба состоялась неделей позже в кафедральном соборе. Эверард Спрюс не побывал ни на одной из этих служб, но зачитал вслух Фрэнки и Коуни список присутствовавших на похоронах. Эверард Спрюс познакомился с Вирджинией только в последние недели ее жизни, но задолго до этого наслаждался заочным знакомством с ней по газетам. Подобно многим левонастроенным, он был прилежным подражателем Йэна Килбэннока и его собратьев - склонность, которую он оправдывал, утверждая, что обязан знать боевой порядок неприятеля. На последнем этапе периода заката социального порядка он встречался на дружеской основе с некоторыми из представителей гнета и фривольности, такими, например, как старая Руби в "Дорчестере", а много лет спустя, когда Спрюс принялся за свои мемуары, он давал понять, что был частым гостем этих домов в период их расцвета. Он начинал считать Вирджинию своим старым и ценным другом. - Кто такие все эти люди? - спросила Коуни. - Какое они имеют значение? Все, что мне известно о миссис Краучбек, это то, что ты отдал ей копченого лосося, которого нам было бы достаточно, чтобы прокормиться в течение целой недели. - Отдал прежде, чем мы смогли откусить от него хотя бы кусочек, - добавила Фрэнки. - И лимон, - сказала Коуни. Самолеты-снаряды нарушили устоявшийся порядок в редакции "Севайвэла". Две секретарши уехали в деревню. Фрэнки и Коуни остались, но были менее покорны, чем в прежние времена. Самолеты-снаряды прилетали с юго-востока и были ясно различимы на фоне широко открытого над рекой неба. Казалось, все они нацелены на дом на Чейни-Роу. Они отвлекали девушек от исполнения своего предназначения служить Спрюсу и почитать его. Его манера поведения в отношениях с ними начинала все больше напоминать манеру школьного учителя, тем более что собственные нервы Спрюса были не совсем в порядке. Он больше походил на школьного учителя, который опасается, что назревает скандал. Сейчас он заговорил, стараясь, чтобы его слова звучали внушительно: - Вирджиния Трой была последней в ряду героинь минувших двадцати лет - романтических фигур, прошедших перед нами в промежутке между двумя войнами. - Он взял с полки книгу и прочитал: - "Она пересекла грязную улицу, старательна ставя ноги одну за другой, точно по прямой линии, как будто шла по острию ножа, а по сторонам зияла один только бог знает какая бездна. Казалось, она плыла, слегка подпрыгивая с каждым шагом, и юбка ее летнего костюма - а была она белая, с вычурным рисунком черного цвета, нанесенным по всему полю, - грациозно развевалась в такт ее раскачивающейся походке". Спорю, никто из вас не знает, кто написал это. Вы скажете, Майкл Арлин. - Я не сказала бы, - возразила Коуни. - Никогда не слышала о нем. - Никогда не слышала об Айрис Сторм, этой бесстыдной скандальной леди, одетой pour le sport? [по-спортивному (фр.)] "Я подстилка для мужчин", - сказала она. Я прочитал это еще в школе, где книга была под запретом. Меня она по-прежнему волнует. Что такое юность без лишений?! Осмелюсь сказать, о Скотте Фитцджеральде вы тоже не слышали. Так или иначе, отрывок, который я прочитал - хотите верьте, хотите нет, - из Элдоса Хаксли. Тысяча девятьсот двадцать второй год. Миссис Вайвиш... Хемингуэй огрубил этот образ в своей "Брет", но тип сохранился и в книгах, и в жизни. Вирджиния была последней из них - утонченных, осужденных и изобличенных, с замирающим голосом, - на целое поколение моложе. Мы никогда больше не увидим кого-либо, похожего на нее, в литературе или в жизни, и я очень рад, что знал ее. Коуни и Фрэнки посмотрели друг на друга, их глаза метали стрелы возмущения. - Может быть, вы собираетесь сказать: "Форма для отливки разбита"? - спросила Коуни. - И скажу, если захочу, - раздраженно возразил Спрюс. - Только посредственность боится штампов. В ответ на это замечание Коуни разразилась слезами. - "Утонченных, осужденных и изобличенных, с замирающим голосом", - передразнила Спрюса Фрэнки. - Это звучит так, будто сказано о героине отвратительного "Желания смерти" майора Людовича. В этот момент еще один самолет-снаряд Загудел над их головами. Они молчали, пока он не пролетел. Тот же самолет-снаряд прошел поблизости от небольшого дома Элоиз Плессингтон, где она сидела вместе с Анджелой Бокс-Бендер. Прямо над ними, как показалось, двигатель снаряда выключился. Обе женщины сидели молча, пока не услышали взрыв где-то через несколько улиц от них. - Мне страшно признаться, - сказала Элоиз, - но каждый раз, когда летит снаряд, я молюсь: "Пожалуйста, боже, не дай ему упасть на меня". - А кто же не молится? - Но, Анджела, это ведь означает: "Пожалуйста, боже, пусть он упадет на кого-нибудь другого". - Не будь глупой, Элоиз. Обе эти женщины одного возраста знали друг друга с детских лет. Когда-то Чарлз Плессингтон одним из молодых людей, казавшихся подходящими для брачного союза с Анджелой. Он происходил из одного с Анджелой замкнутого круга нонконформистских семей, владевших землей. Однако она поставила в тупик сватов из клуба "Разумных", предпочтя протестанта и плебея Бокс-Бендера. За Чарлза вышла Элоиз и сделалась после этого не простой, а очень деятельной католичкой. Ее сыновья выросли и удачно женились. Ее единственной семейной проблемой была дочь Доменика, которой уже исполнилось двадцать пять лет; она пыталась найти свое призвание в монастыре, но потерпела неудачу и теперь водила трактор на ферме - занятие, изменившее ее внешность и манеры. Из застенчивой и несколько излишне женственной она стала теперь довольно шумливой, носила брюки, ходила вымазанной в грязи, пересыпала свою речь жаргонными словечками, характерными для скотного двора. - Так о чем мы говорили? - О Вирджинии. - Да, конечно. За эту зиму и весну я очень полюбила ее, но, ты знаешь, я не могу рассматривать ее смерть как обыкновенную трагедию. Я вижу особое провидение божье в падении этой бомбы. Бог простит меня за такие мысли, но я никогда не была полностью уверена в том, что ее новое настроение надолго сохранится. И все же ее убило в тот момент, когда она могла быть уверена в том, что в конечном итоге попадет в царствие небесное. - Нельзя было не полюбить ее, - сказала Анджела. - Гай будет сильно переживать? - Кто знает? Все это очень запутано. Ты знаешь, она забеременела до того, как они снова поженились. - Я так и предполагала. - В действительности я знаю Гая очень мало. Он так долго прожил за границей. Я всегда воображала, что он окончательно выбросил ее из головы. - Они, казалось, были достаточно счастливы в те немногие последние дни. - Вирджиния знала, как делать людей счастливыми, когда хотела. - И что же теперь будет с моим крестником? - Действительно, что? По-моему, я должна присмотреть за ним. Артуру это вовсе не понравится. - Временами я подумывала усыновить ребенка, - сказала Элоиз, - сироту из семьи беженцев или что-нибудь в этом роде. Ты знаешь, пустые детские кажутся укором, когда так много людей осталось без крова. Это было бы интересно также и для Доменики, отвлекло бы ее от неумеренной выпивки и дурных компаний. - Ты хочешь усыновить Джервейса? - Ну _не усыновить_, конечно, не оформлять это юридически и не давать ему нашу фамилию или что-нибудь в этом роде, а просто позаботиться о нем, пока Гай не возвратится и не сможет создать для него дом. Каково твое мнение об этом? - Это очень любезно. Артур был бы безмерно рад. Но надо спросить у Гая, конечно. - Но ты ведь не будешь возражать, если я возьму малыша к себе, пока мы будем ждать ответа. - Я не вижу никаких препятствий. Джервейс - очень славный ребенок, понимаешь, но Артур просто не переносит его присутствия. - Вот летит еще один отвратительный снаряд. - А ты помолись: "Боже, сделай, пожалуйста, чтобы этот был неисправный и не взорвался бы вообще". Но снаряд был исправный. Он все-таки взорвался, но далеко от Вестминстера, на улице, уже разрушенной ранее упавшими бомбами и теперь совершенно безлюдной. - Ты прочитала "Желание смерти"? - спросил Спрюс. - Несколько отрывков. Обыкновенный дешевый любовный романчик. - Дешевый любовный _романчик_? Да он вдвое длиннее "Улисса"! В наше время не очень много издателей имеют достаточно бумаги, чтобы напечатать его. Прошлой ночью я прочитал большую часть его. Не мог уснуть из-за этих проклятых снарядов. Знаешь ли, в "Желании смерти" Людовича что-то есть... - Что-то очень безнравственное. - О да, безнравственное, в высшей степени безнравственное. Я не удивлюсь, если узнаю, что роман будет иметь большой успех. - Вряд ли это то, что мы ожидали от автора афоризмов. - Интересно, что лишь очень немногие из великих мастеров литературной халтуры сознательно писали в начале карьеры всякую дрянь. В молодости большинство из них писали сонеты, один за другим. Возьмите Холла Кейна [английский писатель (1853-1931)], протеже Роусетти [английская поэтесса (1830-1894)], или молодого Хью Уолпоула [английский писатель (1884-1941)], соперничавшего с Генри Джеймсом [американский писатель (1843-1916)]. Дороти Сэйерс [английская писательница (1893-1957)] писала религиозные стихи. Практически никто не намеревался писать халтуру. Те, которые начинают с халтуры, очень далеко не уходят. - Еще один снаряд. Это был тот самый снаряд, который всполошил Анджелу и Элоиз. Спрюс и Фрэнки не молились. Они просто отошли подальше от окон. 10 Франк де Сауза придерживался партизанского распорядка: спал по утрам, вел переговоры по ночам. В день приезда он появился ко второму завтраку. - Помещения здесь лучше, чем те, к которым я привык, - признался он. - До этого в Боснии я жил в пещере. Но нам придется быстро кое-что сделать, чтобы помещения стали еще лучше. К нам прибудут с визитом высокопоставленные лица. С вашего позволения, я возложу всю подготовку на вас, "дядюшка". Генералу и комиссару я обрисовал всю картину вчера ночью. Вы убедитесь, что они с готовностью помогут нам. Янки не склонны принимать на веру наши разведывательные сообщения. Хотят убедиться сами. Поэтому они посылают сюда генерала, чтобы тот донес, хорошо ли воюют партизаны. Бой, подготовленный для приезжего генерала, должен был представлять собой штурм небольшого блокгауза, расположенного приблизительно в двадцати милях к западу, - ближайшего к Бигою неприятельского поста на второстепенной дороге, ведущей к побережью. Гарнизон атакуемого объекта состоял из роты хорватских националистов, в обязанности которых входило патрулировать вдоль плохо определенных границ освобожденной территории и выставлять часовых у мостов в этом районе. Во всех отношениях это был удобный объект для задуманного представления; объект был удобно расположен и для наблюдателей - в небольшой долине с лесистыми склонами по обеим сторонам. Генерал обратил внимание на то, что фронтальный штурм в дневное время не является нормальной партизанской тактикой. "Нам понадобится поддержка авиации", - сказал он. По этому вопросу де Сауза составил длинную радиограмму. В том, что королевские военно-воздушные силы согласились выделить для атаки этой незначительной цели два истребителя-бомбардировщика, проявилась мера нового престижа партизан. Осуществление штурма было поручено двум бригадам армии национального освобождения. В бригадах насчитывалось по сто солдат в каждой. - Я думаю, - сказал де Сауза, - нам лучше называть их ротами. Не будут ли бригадиры возражать против снижения их чина до капитана на день или два? - В народных антифашистских силах мы не придаем значения таким вещам, - ответил комиссар. Генерал оказался не столь покладистым. - Они заслужили свое звание на поле боя, - напомнил он. - Численность бригад сократилась только из-за понесенных нами больших потерь. И потому еще, что поставки оружия нашими союзниками были очень скудными. - Да, - согласился де Сауза. - Я-то, конечно, понимаю все это, но нам не следует упускать из виду того, как все это может повлиять на наших высокопоставленных наблюдателей. Они намерены прислать сюда и журналистов. Их корреспонденции будут первыми сообщениями очевидцев из Югославии, и они появятся в прессе. Использование двух бригад против одной роты плохо выглядело бы в глазах читателей. - Это надо обдумать, - согласился комиссар. - Я советую, - сказал де Сауза, - бригадиров оставить в прежнем чине, а их части называть ударными силами. Я думаю, это произвело бы впечатление. "Оставшиеся в живых после шестой атаки". Де Сауза прибыл с мандатом, к которому генерал и комиссар отнеслись с уважением. Они доверяли ему и относились к его советам с вниманием, которого не оказали бы ни Гаю, ни даже бригадиру Кэйпу, фактически, даже ни генералу Александеру [командующий войсками союзников в Италии во время второй мировой войны], ни мистеру Уинстону Черчиллю. Гая никогда не приглашали на эти совещания, которые проводились на сербскохорватском языке без переводчика. Его не информировали и о переговорах в Бари. Все радиограммы де Сауза получал лично и в зашифрованном виде. Все утренние часы, проводимые им в постели, он посвящал чтению радиограмм и лично зашифровывал ответы. Гаю он передал все местные заботы и хлопоты по подготовке к предстоящему визиту. Как и предсказывал де Сауза, партизаны подобрели и стали более сговорчивыми. Они раскрыли перед ним тайну секретных запасов имущества, реквизированного в домах сбежавшей буржуазии, мебель чудовищного немецкого стиля, но добротно сделанную. Тяжелые вещи внесли в дом дюжие партизанки. Комнаты деревенского дома преобразились в духе, оказавшем гнетущее впечатление на Гая, но вызвавшем восторг у вдов, которые полировали и сметали пыль с мебели с усердием церковных служек. Один из сотрудников штаба был произведен в ранг церемониймейстера. Он предложил Vin d'Honneur [вино, предлагаемое важному гостю при встрече или проводах (фр.)] и концерт. - Он хочет знать английские и американские антифашистские песни, - перевел Бакич. - Мелодии и слова, чтобы девушки могли разучить их. - Я не знаю никаких, - ответил Гай. - Он хочет знать, каким песням вы учите своих солдат. - Мы _не учим_ их никаким песням. Иногда они поют о выпивке: "Эй, давай выкатывай бочку" и "Покажите мне дорогу домой". - Он говорит, что ему нужны не такие песни. У нас тоже были такие песни при фашистах. Теперь их не поют больше. Он говорит, что комиссар приказывает петь американские песни в честь американского генерала. - У американцев все песни про любовь. - Он говорит, что в любви нет ничего антифашистского. Позже де Сауза вышел из своей спальни с пачкой радиограмм. - У меня есть сюрприз для вас, "дядюшка". Высокопоставленный офицер-наблюдатель будет и от нашей армии. В Казерте, очевидно, ввели правило для важных персон всегда путешествовать парами, причем янки ровно на одну звезду выше своего британского компаньона. Подождите и вы увидите, кто к нам пожалует. Я сохраню это в секрете в качестве подарка для вас, "дядюшка". 11 Йэн Килбэннок оказался первым журналистом, которого допустили в Югославию. Сэр Ральф Бромптон поручился за него перед Каттермоулом не только как за преданного делу, но и как за человека без предрассудков. Кэйп питал невысказанное, а в действительности и неосознанное убеждение, что пэр и член "Беллами", по-видимому, должен заслуживать доверия. Йэн выслушал все, что ему сказали, задал несколько умных вопросов и, не сделав ни одного замечания, заявил: - Я просто осмотрюсь там, поговорю с людьми, потом вернусь сюда и напишу серию статей. Он намеревался утвердиться теперь и на будущее как политический комментатор того сорта, которые пользовались престижем в конце тридцатых годов. Во время своего пребывания проездом в Бари он был приглашен майором-алебардистом на обед в клубе. Будучи более непосредственным, чем Гай, Йэн сказал: - Боюсь, что не расслышал вашего имени. - Марчпоул. Грейс-Граундлинг-Марчпоул, если быть точным. Осмелюсь предположить, что вы знакомы с моим братом в Лондоне. Он там большая шишка. - Нет. Не знаю такого. Полковник Грейс-Граундлинг-Марчпоул, подобно генералу Уэйлу, мистеру Черчиллю и многим другим ревностным соотечественникам, становился в это время все меньшей и меньшей шишкой. Однако он не ощущал своего заката, а скорее испытывал триумф. Все складывалось так, как он задолго до этого предчувствовал. Каждый день он закрывал чье-нибудь досье. Составные частицы головоломки подходили друг к другу, и целое начинало обретать форму. Краучбек, Бокс-Бендер, Магг, Каттермоул - фашист, нацист, шотландский националист, коммунист - все были частью единого ясного целого. В это утро он передал в архив досье Краучбека. Пока они сидели за обеденным столом, в комнату вошел бригадир Кэйп, вежливо пропустив вперед малоподвижного пожилого человека в форме генерал-майора, тощего, с серым лицом. Когда он, хромая и волоча ноги, подходил к столу, его единственный глаз был тусклым, а искалеченная рука протянулась к спинке стула, чтобы опереться на нее. - Боже милостивый, - сказал Йэн, увидев его, - привидение! В декабре 1941 года Йэн совершил переход морем до острова Магг на яхте "Клеопатра" с этим человеком, с человеком, склонным к диким шуткам и кровавым честолюбивым замыслам, полным неуемной энергии, торжествующим человеком, действия которого невозможно предсказать и встречи с которым Йэн всячески старался избегать. - Бен Ритчи-Хук, - сказал майор Марчпоул, - один из самых больших оригиналов корпуса алебардистов. Ко мне он всегда относился без особого энтузиазма, и мы расстались с ним. - А что с ним случилось? - Его признали негодным к строевой службе, - ответил майор Марчпоул. - Единственное, что смогли подыскать для него, - это роль второй скрипки в качестве наблюдателя. Он будет в составе нашей группы, отправляющейся завтра вечером на ту сторону. Группа, собравшаяся на аэродроме следующим вечером, якобы наносила официальный визит новому президиуму. Вместо одного независимого наблюдателя, как это было предложено и утверждено ранее, к партизанам теперь отправлялась довольно многочисленная компания. Генерал Спейт, американец, по-прежнему был главной персоной в группе. Круглое суровое лицо генерала частично скрывалось под объемистой каской; он был весь перетянут множеством пластиковых ремней и увешан оружием, инструментами и сумками. Его сопровождал адъютант менее воинственной внешности, избранный на эту роль за способность говорить на сербскохорватском, и персональный фотограф, очень юный, очень подвижный карлик, к которому он обращался "мистер Снейфель". Ритчи-Хук был одет в шорты, форменную рубаху для тропических широт и пилотку с красной полосой. Его скудный багаж охранял денщик-алебардист, все тот же самый солдат Докинс, теперь потрепанный войной, как и его хозяин, служивший с ним в Саутсанде и Пенкирке, в Центральной Африке и в пустыне, куда только семимильные шаги Ритчи-Хука ни заносили его, шаги, которые с течением времени становились все короче и медленнее и которые стали теперь совсем неуверенными. Был там и лейтенант Пэдфилд. Свободная Франция также сумела протащить своего представителя. Остальные места в самолете заняли другие, неопределенного вида, фигуры: американцы, англичане и югославы. Среди них был Джилпин с поручением Каттермоула следить за происходящим, а также наблюдатель от военно-воздушных сил с задачей доносить об обещанном взаимодействии истребителей-бомбардировщиков. Только он и два генерала полностью и Джилпин частично были в курсе дела относительно предстоящего штурма. Проводить их прибыл старший авиационный начальник. Американский генерал дал указание Снейфелю сфотографировать их вдвоем. В последний момент он решил пригласить и Ритчи-Хука. - Присоединяйтесь к нам, генерал, просто так, для истории. Ритчи-Хук озадаченно посмотрел на маленького фотографа, присевшего на корточки с лампой-вспышкой у ног генерала, затем с гримасой, как у мертвеца, сказал: - Только не я. Моя безобразная харя может испортить объектив. Лейтенант Пэдфилд козырнул генералу Спейту и сказал: - Сэр, я полагаю, вы не знакомы с сэром Элмериком Гриффитсом, который вылетает вместе с нами. Он, как вы, несомненно, знаете, очень известный дирижер. - Давайте, давайте его сюда, - засуетился генерал. - Идите, Гриффитс, становитесь рядом со мной. Сверкнула лампа-вспышка. Йэн решил постараться понравиться фотографу, чтобы получить экземпляры всех снимков, которые могут пригодиться для иллюстрации его книги. С последними лучами заходящего огненно-красного солнца посадка в самолет была закончена. Выключили свет. В самолете стало совершенно темно. Иллюминаторы были густо закрашены. Гул двигателей заставил всех замолчать. Йэну было ужасно скучно и неудобно, но через час ему удалось уснуть. Самолет летел высоко над Адриатикой и удерживаемым противником неосвещенным берегом Далмации. Все пассажиры уже спали, когда наконец зажглось слабое освещение и американский генерал, который уютно устроился в кабине летчиков, возвратился на свое место в хвосте со словами: "О'кей, ребята, прилетели". Все начали на ощупь собирать свое снаряжение. Фотограф, сидевший рядом с Йэном, бережно прижал к себе свой аппарат. Йэн слышал, как изменилась скорость вращения винтов, и ощутил быстрое снижение и крен, когда самолет вошел в вираж, затем, перед посадкой, самолет выровнялся. В следующий момент совершенно неожиданно двигатели взревели, машина внезапно круто задрала нос, пассажиров швырнуло, назад к спинкам кресел, потом так же внезапно самолет круто нырнул носом вниз, и всех резко швырнуло вперед. Последнее, что слышал Йэн, был тревожный вопль Снейфеля. Потом в его сознании наступил полный провал. Йэн стоял под открытым небом возле пылающего самолета. "Лондон, - подумал он, - горит клуб "Черепаха". Но почему на Сент-Джеймс-стрит растет кукуруза?" Вокруг него двигались какие-то неузнаваемые на фоне слепящего пламени фигуры. Одна показалась ему знакомой. - Лут, - позвал он, - что вы здесь делаете? - Затем добавил: - Джоуб говорит, что канавы полны вина. Всегда вежливый лейтенант Пэдфилд ответил: - Вот как? Неужели? Явно американский, более властный голос кричал: - Все ли вышли оттуда? К Йэну приблизилась другая знакомая фигура. Это был Ритчи-Хук. - Эй вы, - сказал он, - это вы пилотировали эту штуку? Медленно приходя в себя, как после наркоза в кресле у дантиста, Йэн увидел, что "этой штукой" Ритчи-Хук назвал лежавший на брюхе самолет с оторванными шасси; фюзеляж машины частично погрузился в глубокую, прорытую им самим борозду, а нос самолета пылал ярким огнем; пламя тонкими струйками, как вино из горящей "Черепахи", ползло по фюзеляжу и хвосту. Йэн вспомнил, что он вылетел из Бари на самолете, направлявшемся в Югославию. Теперь он понял наконец, что за мрачная фигура стоит перед ним, страшно сверкая в отблесках пламени своим единственным глазом. - Это вы пилот? - настойчиво требовал ответа Ритчи-Хук. - Совершенно неграмотное пилотирование! Вы почему не смотрели, куда садитесь? - Потрясение, ошеломившее его спутников, мгновенно пробудило в Ритчи-Хуке новые силы. - Вы арестованы! - рявкнул он, заглушая шум пожара. - Кого не хватает? - настойчиво спрашивал американский генерал. Теперь Йэн увидел, как кто-то из стоявшей у самолета группы подбежал к "погребальному костру" и неторопливо проник внутрь фюзеляжа через спасательный люк. - Этого еще не хватало, черт возьми! Что он делает, этот идиот? - крикнул Ритчи-Хук. - Вернитесь сейчас же! Вы арестованы! Сознание Йэна стало еще яснее. Ему по-прежнему казалось, что все это он видит во сне, но в очень ярком и отчетливом сне. - Похоже на крокетный матч из "Алисы в стране чудес", - услышал Йэн и сразу же понял, что это он сам сказал лейтенанту Пэдфилду. - Это очень, очень храбрый поступок, - согласился лейтенант. В проеме люка самолета появился тот же человек. Спрыгнув на землю, он вытащил за собой не бесчувственного пассажира, как сначала показалось, а объемистый цилиндрический тюк; пошатываясь, человек оттащил тюк подальше от горящего самолета и только потом начал кататься по траве. - Брюки загорелись, сэр, - сказал Докинс. - Прошу разрешения снять их, сэр. - Не дожидаясь разрешения, он так и сделал: спустил брюки вниз, затем, не без труда отстегнув пряжки на щиколотках и лягнув ногами, сбросил с себя этот тлеющий предмет обмундирования. Оставшись в рубашке, куртке и ботинках, он принялся с любопытством рассматривать свои голые ноги. - Здорово поджарился, - заметил он. - Еще кто-нибудь остался там, внутри? - спросил американский генерал. - Да, сэр. По-моему, кто-то есть, сэр. Однако не похоже, чтобы они шевелились. Слишком жарко, чтобы остановиться и проверить, сэр. Мне надо было вытащить вещи генерала, сэр. - Вы обожжены? - Да, сэр. Думаю, что обожжен, сэр. Но я, кажется, не чувствую этого. - Шок, - заметил генерал. - Почувствуете позднее. Пламя теперь охватило и хвостовую часть самолета. - Никому больше не заниматься спасением, - приказал генерал. Никто, однако, и не намеревался заниматься этим. - Каким образом все мы выбрались оттуда? - спросил Йэн адъютанта. - Это все генерал. Наш генерал Спейт. Ему удалось открыть оба люка прежде, чем кто-либо успел шевельнуться. - Вот что значит техническая подготовка! Джилпин громко жаловался на ожог пальцев, никто не обращал на него внимания. Небольшая группа людей вела себя вяло; слоняясь около горящего самолета, каждый, казалось, чувствовал себя под влиянием недавнего шока одиноким, изолированным от окружающих. Говорили одновременно все, что придет в голову, не слушая друг друга. Кто-то спросил: - Интересно, черт возьми, где же мы находимся? Ему никто не ответил. - Вы в какой-нибудь мере ответственны за это нетерпимое проявление некомпетентности? - допытывался Ритчи-Хук у Йэна. - Я офицер по связи с прессой, сэр. - О, а я думал, вы пилот. Тогда можете считать себя освобожденным из-под ареста. Но в будущем соблюдайте осторожность. Со мной такая история случается второй раз. То же самое произошло однажды в Африке. Два генерала стояли бок о бок. - А ловко у вас это получилось, - признал Ритчи-Хук, - как вы распахнули дверь. А я замешкался. Вначале даже не сообразил, что происходит. Мог бы там и остаться. Подошедший адъютант доложил генералу Спейту: - Все члены экипажа самолета погибли. - Ха! - воскликнул Ритчи-Хук. - Так им и надо, этим негодяям. - И шесть человек из пассажиров. Боюсь, что среди них Снейфель. - Очень жаль, очень жаль, - огорчился генерал Спейт, - такой замечательный парень. - И французский офицер связи. Слушать список потерь генерал Спейт не стал. С момента катастрофы, казалось, прошла целая вечность. Генерал посмотрел на часы. - Восемь минут, - заметил он. - Скоро должен подойти кто-нибудь. Оказалось, что самолет приземлился на пастбище. Позади самолета простиралось кукурузное поле. В пламени горевшей машины высокие стебли созревшей кукурузы отливали золотом. Стебли раздвинулись, и между ними показались первые из бегущих членов комиссии по приему, составленной из представителей аэродрома, партизан и английской миссии. Послышались приветствия и озабоченные расспросы. Йэн потерял интерес к происходящему. Он обнаружил, что непроизвольно зевает, и уселся на землю, уронив голову на колени. Тем временем трескотня взволнованных расспросов и переводимых ответов у него за спиной прекратилась. Наступившая долгая пауза, длившаяся согласно часам две минуты, была прервана чьим-то вопросом: - Вы ранены? - По-моему, нет. - Идти можете? - Наверное, могу. Но предпочел бы посидеть здесь. - Пойдемте, здесь недалеко. Кто-то помог Йэну подняться. Он заметил, что это Гай, но нисколько не удивился. Он вспомнил: Гай был жителем этой незнакомой земли. Он что-то должен сказать Гаю. Неожиданно Йэн вспомнил, что именно. - Прими мое сочувствие... Вирджиния... - пробормотал он. - Благодарю. У тебя были с собой какие-нибудь вещи? - Сгорели. Чертовски глупая это штука - все, что с нами произошло. Я никогда не доверял воздушным силам. У тех, кто принимал меня, должно быть, не все были дома. - Ты уверен, что тебя не трахнуло по голове во время удара? - спросил Гай. - Не совсем. По-моему, мне просто хочется спать. Пострадавших осмотрел партизанский доктор. За исключением алебардиста Докинса, видимых повреждений ни у кого не оказалось; серьезного значения обожженным пальцам Джилпина доктор не придал. Докинс пострадал от наружных ожогов, вследствие чего его ноги и бедра покрылись огромными волдырями. Он с невозмутимым спокойствием прокалывал их. - Странное дело, - рассуждал он, - вылей чайник кипятку на ногу - запляшешь как сумасшедший. А вот попади в кипящее масло, как язычник, - ничего не почувствуешь. Доктор сделал Докинсу инъекцию морфия, и две партизанки унесли его на носилках. Небольшая процессия отправилась нетвердыми шагами по тропинке, протоптанной на кукурузном поле спасателями. Под ноги идущим ложились длинные тени, отбрасываемые языками пламени горящего самолета. На краю поля рос большой каштан. - Вы видите там что-нибудь, или мне только кажется? - спросил Йэн, показывая на дерево. На ветвях сидело обезьяноподобное существо и неразборчиво тараторило что-то. Это был Снейфель со своим фотоаппаратом. - Замечательные снимки, - восхищался он. - Сенсационные, если получатся. Проснувшись на следующее утро, Йэн почувствовал себя как после попойки; он испытывал все симптомы сильнейшего алкогольного похмелья, каких у него не бывало с самой юности. Так же, как с ним бывало в те дни, он совершенно не помнил, как попал в постель. Так же, как в те дни, к нему спозаранку пришел тот человек, который вчера уложил его. - Ну как ты? - спросил Гай. - Отвратительно. - Доктор совершает обход. Хочешь показаться ему? - Нет. - А позавтракать хочешь? - Нет. Его оставили одного. Все окна в комнате были закрыты ставнями. Единственным источником света были узкие щели в оконных петлях. Со двора доносилось кудахтанье кур. Йэн лежал неподвижно. Дверь снова распахнулась. Вошедший открыл ставни, и в комнату ворвался свет. За короткое мгновение, прежде чем Йэн успел зажмурить глаза и отвернуться, он заметил, что к нему вошла женщина в мужском обмундировании, с повязкой Красного Креста на рукаве, державшая в руках коробку, в которой что-то гремело и звякало. Она стащила с него одеяло и ухватила его за руку. - Какого черта тебе здесь надо? - спросил Йэн. Женщина взмахнула шприцем. - Убирайся вон! - закричал он. Женщина пырнула в него иглу. Йэн выбил шприц из ее руки. Женщина позвала: - Бакич, Бакич! К ней присоединился мужчина, с которым она возбужденно заговорила на непонятном языке. - Она - медицинская сестра. Она должна сделать вам укол, - разъяснил Бакич. - Но для чего? - Она говорит, от столбняка. Говорит, что всегда и всем делает уколы против столбняка. - Скажите ей, пусть убирается к черту. - Она спрашивает: вы что, боитесь укола? Она говорит, что партизаны никогда не боятся. - Выгоните ее отсюда! Из всех проявлений женственности, которые можно было бы ожидать от такого визитера, эта женщина продемонстрировала только презрение. Резко, насколько позволяло ее тесное обмундирование, она повернулась к Йэну спиной и вышла из комнаты. В комнату снова вошел Гай. - Послушай, я очень сожалею. Все утро не пускал ее к тебе, Но она все-таки прорвалась, пока я был у генерала. - Это ты уложил меня в постель ночью? - Я помогал. Казалось, что ты был в полном здравии. Фактически, даже в отличной форме. - Все прошло, - сказал Йэн. - Ты хочешь просто побыть один? - Да. - Но этому желанию так и не суждено было сбыться. Йэн закрыл глаза и погрузился в состояние, предвещавшее наступление сна, как вдруг на его ноги навалилось нечто не очень тяжелое, как будто на них вспрыгнула собака или кошка. Он открыл глаза и увидел Снейфеля. - Так, так, так, значит, вы газетчик?! - воскликнул тот. - Вот это да! Подумать только, какой материал для вас! Я сейчас был на месте катастрофы. Там все еще так раскалено, что близко не подойдешь. Они считают, что там кроме экипажа осталось пять трупов. Первоклассные похороны выйдут, когда их всех вытащат оттуда! Сегодня все какие-то пришибленные. Только не я. Меня так легко не проймешь. Партизаны хотели отложить бой, но генерал Спейт работает по расписанию. Он должен иметь этот бой в день, назначенный планом, и затем написать свой доклад, а я должен сделать снимки, чтобы приложить их к докладу. Поэтому бой состоится завтра, как запланировано. Послушайте, а что, если нам пройтись вместе и поговорить с партизанами? Со мной переводчик генерала. Он выглядит сегодня не очень-то бодро, но слушать и говорить он, по-моему, пока еще может. Так Йэну пришлось осторожно подняться с постели, одеться и приступить к работе в качестве военного корреспондента. Никто не мог дать технического объяснения причин ночного несчастья. Гай находился на своем обычном месте на краю аэродрома. Он слышал, как командир эскадрильи говорил что-то в микрофон на своем специфическом жаргоне; видел, как девушки бегали от бочки к бочке, зажигая их, чтобы осветить полосу для посадки приближавшегося самолета; наблюдал, как тот снижается, точно так же, как наблюдал за снижением многих других машин; видел, что самолет проскочил посадочную полосу, внезапно резко взмыл вверх, как вспугнутый фазан, и рухнул как подстреленный в полумиле отсюда. Он услышал слова де Саузы: "Все, им крышка" - и увидел, как вспыхнуло пламя и самолет запылал, как из люков одна за другой начали появляться и группироваться около самолета темные, неузнаваемые, по-видимому совершенно неторопящиеся фигуры. Вместе с другими Гай побежал к месту катастрофы. После этого он с головой погрузился в исполнение своих обязанностей хозяина - укладывал спасшихся в постель и подбирал на складе замену вещам, утраченным ими. Партизаны привыкли к несчастьям. Они не упустили возможности помянуть, что эта неудача целиком англо-американская, но сделали это с редкой сердечностью. Они никогда не верили, что союзники относятся к войне серьезно. Это непредвиденное всесожжение, казалось, некоторым образом умиротворило их. Де Сауза был очень загружен работой со своими отрывными шифровальными блокнотами, поэтому занимать в течение всего дня прибывших гостей выпало на долю Гая. У адъютанта генерала Спейта в результате шока появилось заикание, кроме того, он жаловался на боли в спине. От Джилпина с его перебинтованными руками было мало толку. Наиболее работоспособными из всех гостей оказались два генерала: генерал Спейт - проворный и деловитый, генерал Ритчи-Хук - вновь оживший. Гай не видел его в период упадка. Теперь он был таким, каким Гай знал его во время совместной службы с ним. - Для генерала это было истинным излечением, - заметил алебардист Докинс. - Он снова стал самим собой, как прежде. Пришел сегодня утром и дал мне взбучку за неподчинение его приказанию не лезть в самолет. Докинс был постельным больным и после стольких изнурительных лет на службе у Ритчи-Хука нисколько не сожалел о вынужденном почетном безделье. Он беспрекословно перенес уколы против столбняка и наслаждался гостеприимством сержанта из миссии, доставившего ему виски, сигареты и кучу сплетен. Между штабом и прибывшими гостями и наблюдателями состоялось несколько встреч, на которых обсуждались планы предстоящего небольшого боя. После одной из таких встреч Ритчи-Хук отвел Гая в сторону и сказал ему: - Я хотел, чтобы вы организовали для меня беседу с парнем, фамилия которого оканчивается на "ич". - У них у всех фамилии оканчиваются на "ич", сэр. - Я имею в виду того приличного молодого парня, которого они называют бригадиром. Парня, который собирается повести их на штурм. Гай узнал по этому описанию молодого, свирепого на вид черногорца, который несколько походил на Ритчи-Хука тем, что не имел одного глаза и большей части одной руки. Гай организовал встречу и оставил этих двух воинов с переводчиком комиссара. Ритчи-Хук возвратился в прекрасном настроении. - Потрясающий парень этот Ич, - сказал он. - Никакого угодничества или очковтирательства. Я немного поморочил ему голову, но не уверен, что переводчик понял все как надо. Тем не менее мы выпили какого-то вина, которое _тоже_ кончается на "ич". Удивительный язык! Я прикомандировал себя к Ичу на завтра. Не говорите об этом другим. В его машине есть место только для одного туриста. Мы выезжаем вечером, чтобы провести разведку и вывести солдат на исходные позиции для атаки. - А вы знаете, сэр, - сказал Гай, - в этой атаке имеется определенная доля игры. Она придумана для генерала Спейта. - Не утруждайте себя разъяснениями. Яйца курицу не учат, - проворчал Ритчи-Хук. - Я сразу догадался об этом, когда услышал, что они называют атаку "дело". Ич и я понимаем друг друга. Это демонстрация. Вроде того, чем мы занимались во время боевой подготовки. Но ведь мы занимались этим с удовольствием, правда? Гай вспомнил о проведенных в холодную сырую погоду продолжительных учениях на тему: "Вперед, бей, уничтожай!" - Да, сэр, - ответил он, - то были веселые деньки. - И между нами, как я понимаю, это мой последний шанс услышать выстрел, сделанный в гневе. Если там и завяжется что-нибудь интересное, Ич обязательно окажется в нужном месте. - На следующее утро в восемь часов генерал Спейт со своим адъютантом, британская миссия, партизанский штаб и Йэн со Снейфелем собрались позади ряда разношерстных автомашин, которые югославы скрывали вместе с прочим имуществом в лесу. Гай извинился за Ритчи-Хука перед генералом Спейтом, который заметил на это: - Ну что ж, здесь и без него людей хватает. Автоколонна направилась по очаровательной сельской местности, будто сошедшей с акварелей прошлого столетия. С карнизов коттеджей свисали яркие полосы цветной бумаги. Работавшие на полях женщины или приветствовали их взмахом руки, или прятали лица. Менее чем через час они находились на видимости блокгауза. Наблюдательный пункт был выбран в пятистах ярдах от него, в хорошо укрытом растительностью месте, где наблюдатели могли ожидать событий в безопасности и с удобствами. Партизаны начали движение из темноты и должны были выйти на ближайшие открытые позиции, окружающие объект атаки. - Я продвинусь несколько дальше, чтобы посмотреть на них, - заявил Снейфель. - Я останусь здесь, - отозвался Йэн. Он все еще ощущал последствия шока. Генерал Спейт разглядывал поле боевых действий в очень большой бинокль. Термин "блокгауз" оказался слегка вводящим в заблуждение. Генерал увидел весьма прочный небольшой форт, построенный более столетия назад и являвшийся частью оборонительной линии христиан от турок. - Теперь я понимаю, почему они запросили воздушную поддержку, - сказал генерал Спейт. - Не вижу там никакого движения. Как бы то ни было, мы достигли внезапности. - Фактически, - вполголоса сообщил де Сауза Гаю, - не все идет как надо. На марше одна бригада заблудилась. Но они еще могут успеть подойти вовремя. Не проговоритесь нашим союзникам. - Мне кажется, должно бы быть больше признаков жизни на этом немецком объекте, - сказал генерал Спейт. - Кажется, там все уснули. - Там засели домобраны, - пояснил переводчик комиссара. - Как, как? Повторите, пожалуйста. - Фашистские коллаборационисты. - О, но в Бари я понял, что мы будем драться с немцами. Впрочем, наверное, это одно и то же. Солнце поднялось уже высоко, но на затененном наблюдательном пункте было прохладно. По плану авиационная поддержка должна была начаться в десять часов. Появление самолетов означало также сигнал для выхода пехоты из укрытий. В половине десятого внизу под ними вспыхнула ружейная перестрелка. Партизанский генерал выглядел раздраженным. - Что они там задумали? - спросил генерал Спейт. Вниз послали партизанского связного, чтобы узнать, в чем там дело. Прежде чем он возвратился, стрельба прекратилась. Когда связной прибыл с докладом, переводчик сказал генералу Спейту: - Это просто так, по ошибке. Мирной тишине в долине пришел конец. На протяжении следующей четверти часа раздавались случайные выстрелы, по-видимому наугад: одни с парапета блокгауза, другие из окружающих его укрытий. Затем, как раз в тот момент, когда на замысловатых часах генерала Спейта минутная стрелка коснулась зенита, в голубом небе с пронзительным воем появились два самолета. Один за другим они внезапно ринулись вниз. Первый выпустил одновременно две ракеты, которые в цель не попали и взорвались в лесу, там, где сейчас сосредоточилась часть атакующих сил. Второй самолет атаковал точнее. Обе его ракеты попали точно в каменную кладку форта, подняв взметнувшееся во все стороны облако пыли и щебня. Затем самолеты набрали высоту и описали круг над ними. Гай, помня о пикирующих бомбардировщиках на Крите, безжалостно выслеживавших и обстреливавших наземные войска, ожидал их возвращения. Но самолеты скрылись, и рокот их двигателей замер. Летчик, посланный в качестве наблюдателя, стоял поблизости. - Красивая работа, - сказал он, - точно по времени, точно по цели. - И это все? - спросил Гай. - Да, все. Теперь пусть поработают солдаты. В долине воцарилась тишина. Обе стороны, друзья и враги, ожидали возвращения самолетов. Пыль осела, и стоявшие на склоне холма наблюдатели с биноклями увидели отчетливо выделявшиеся разрушения на массивных стенах блокгауза. Кое-кто из партизан открыл огонь. Однако противник по-прежнему оставался вне видимости. Наблюдатель от военно-воздушных сил принялся объяснять генералу Спейту сложность задачи, успешное выполнение которой он только что наблюдал. Комиссар и партизанский генерал возбужденно и с раздражением разговаривали на своем языке. Снизу к ним прибыл связной с докладом. - Похоже, что атаку придется отложить, - объяснил переводчик генералу Спейту. - Сюда движется получившая оповещение немецкая танковая колонна. - Как поступают ваши люди в таком случае? - Перед немецкой танковой колонной они рассеиваются. - Пожалуй, "дядюшка", - обратился де Сауза к Гаю, - нам лучше подумать о завтраке для наших визитеров. Они уже посмотрели все развлечения, которые мы могли предложить им. Однако он ошибся. В тот момент, когда наблюдатели направились к своим автомобилям, Йэн воскликнул: - Смотрите! Из зарослей, довольно близко подступавших к стенам блокгауза, вынырнули две фигуры и бегом пустились по открытой местности. Гай вспомнил заповедь своего инструктора стрелкового дела: "На расстоянии двухсот ярдов все части тела человека видны отчетливо. На расстоянии трехсот ярдов очертание лица человека расплывчатое. Четыреста ярдов - лица уже совершенно не видно. На расстоянии шестисот ярдов голова становится точкой, а тело сходит на конус". Он поднял бинокль и узнал нелепую пару. Первым из ним был Ритчи-Хук. Он неистово подавал знаки, призывая на штурм находившихся позади него и уже повернувших назад солдат; генерал бежал медленной и неуклюжей рысью вперед - к тому месту в стене, где ракеты разворотили кладку. Он не оглядывался и потому не видел, следует ли кто-нибудь за ним. Он не замечал, что за ним бежит всего один человек - Снейфель. Подобно терьеру, подобно карлику-шуту, которому позволено болтаться под ногами владетельного средневекового принца, Снейфель носился вокруг генерала со своим фотоаппаратом, то припадая к земле, то вприпрыжку забегая со всех сторон, такой маленький и увертливый, что избегал огня снайперов со стен. Первая пуля попала в Ритчи-Хука, когда он находился приблизительно в двадцати ярдах от стены. Он развернулся на триста шестьдесят градусов, припал на одно колено, но тут же поднялся и медленно снова заковылял вперед. Он уже приблизился к стене и стал нащупывать опору, как выпущенная сверху пулеметная очередь уложила его наповал. Снейфель остановился на мгновение, достаточное для того, чтобы запечатлеть последнюю позу генерала, затем стремглав помчался прочь от стены; защитники форта были настолько поражены всем происшедшим, что не возобновили стрельбу до тех пор, пока Снейфель не нырнул в ряды партизан. Немецкий патруль - не танковая колонна, как доложили разведчики, а две разведывательные бронемашины, вызванные по телефону, когда прозвучали первые выстрелы, - прибыл к блокгаузу и обнаружил только следы взрыва ракет и тело Ритчи-Хука. С дороги они не съезжали. Лес, куда попали ракеты с первого, не поразившего цели самолета, осмотрело отделение домобранов. Они нашли там дымящиеся стволы деревьев и тела четырех убитых партизан. Озадаченный немецкий капитан составил донесение об этом происшествии, копии которого были приобщены ко всем соответствующим делам и картотекам разведывательной службы; скептические толки вокруг этого события продолжались до тех пор, пока разведывательный отдел, занимавшийся Балканами, не прекратил свою деятельность. Атака укрепленной позиции одиноким британским генерал-майором, сопровождаемым, по одним данным, маленьким мальчиком, а но другим - карликом, не имела прецедента даже у Клаузевица. В данном случае, считала немецкая разведка, видимо, имел место какой-то глубоко скрытый мотив, который остался для них тайной. Возможно, это был труп не настоящего Ритчи-Хука - им была известна его полная биография, - а какой-то готовой на смерть жертвы. Значит, настоящий Ритчи-Хук был предназначен для какой-то секретной операции. Во все концы "европейской крепости" были разосланы оповещения, требовавшие усилить бдительность и не упустить одноглазого человека. Смерть Ритчи-Хука превратила события этого дня из фиаско в печальную драму. Оснований для взаимных обвинений хватало, но факт смерти заставил молчать даже комиссара. Снейфель торжествовал. Он стал обладателем сенсационного материала, который заполнит полдюжины страниц иллюстрированного еженедельника: детальное фотографическое повествование об уникальном событии. Йэн выразил спокойную уверенность. - Вы потеряли не так уж много, Лут, - сказал он Пэдфилду, не наблюдавшему боя, - но цель всего этого представления достигнута. Генерал Спейт доволен, что партизаны - это люди дела и что они хорошо разбираются в тактике партизанской войны. Некоторое время он был настроен довольно скептически, но действия Ритчи-Хука все изменили. Это скорее решение сердца, чем рассудка. Странная вещь. За всю войну я только дважды принимал какое-то участие в операциях. Обе позволили создать классические истории о героизме. Вы никогда бы не подумали, что Триммер и Ритчи-Хук имеют много общего, правда ведь? Гай взял на себя заботу сообщить алебардисту Докинсу о смерти его хозяина. - Покрытый волдырями солдат не бог весть как сокрушался, узнав о тяжелой утрате. - Вот оно, значит, как было, - сказал он. - Не будь я болен, - добавил он с благоговением перед великодушной акцией провидения, - лежать бы мне сейчас там вместе с ним. За последние три года, доложу я вам, сэр, мне пришлось побывать не в одной жуткой переделке. И все из-за него. Он просто напрашивался на пулю. Вы же помните, сэр, он всегда был очень откровенным и не раз так прямо и заявлял мне: "Докинс, как бы мне хотелось, чтобы эти мерзавцы стреляли более метко. Возвращаться домой у меня нет никакого желания". Конечно, с генералом я шел куда угодно. Обязан был, и он был отличный человек, этого у него отнять нельзя. Так вот как оно все обернулось - по-хорошему и для него" и для меня: Плохо, конечно, что мы не смогли похоронить его как подобает, но фрицы сделают как надо. В этом можно не сомневаться, он всегда был уверен в этом. Он ведь был не очень-то набожным. Ему бы только, чтобы его могила не затерялась, а большего он и не желал. Позднее военно-воздушные силы организовали дневной вылет под прикрытием истребителей, чтобы вывезти генерала Спейта и остатки его группы. Когда Гай и де Сауза возвратились с аэродрома домой, они обнаружили, что девушки-партизанки уже выносят оттуда буржуазную мебель. - Полководцы и повелители убывают, - заметил де Сауза. - Чем же мы теперь займемся, "дядюшка", чтобы не соскучиться? Работы для двух офицеров связи здесь явно не было. Ее едва хватало для одного. Посещая партизанские лагеря, де Сауза провез Гая на джипе по всему освобожденному району. - Мне кажется, - сказал Гай, - они имеют все, что можно использовать в настоящее время. Если они намерены предпринять летнее наступление, пора бы начинать его. - Здесь, в Хорватии, не будет никакого летнего наступления, - сказал де Сауза. - Вы, наверное, заметили, что как только войска получают снаряжение, их отправляют отсюда. Они перебрасываются в Черногорию и Боснию. Оттуда они будут преследовать немцев по пятам и войдут в Сербию раньше, чем ее смогут занять четники. Теперь это очень важно. Бигой свое предназначение выполнил. Они оставят здесь солдат столько, сколько надо, чтобы справиться с местными фашистами. У меня предчувствие, что и мне уже недолго оставаться здесь. Зимой вы вполне справитесь здесь один, правда ведь, "дядюшка"? Как только выпадет снег, посадочная полоса выйдет из строя, правильно? Зимой сады кажутся меньше, чем летом, когда они одеты листьями. От ограды до ограды простираются занесенные снегом лужайки, и огороды; дорожки прослеживаются только там, где их протоптали. Гай ежедневно брал пригоршню раскрошенных сухарей и выходил во двор кормить белок в клетке. Прошло немного времени, прежде чем Гай получил телеграмму о своем отзыве. Соединение, в которое он входил, переименовывалось и подвергалось реорганизации. Он должен был прибыть в Бари с первой оказией. Так Гай завершил крестовый поход, которому посвятил себя у гробницы сэра Роджера. Его карьера алебардиста закончилась. Все топанье на казарменном плацу и "уничтожение и уничтожение" воображаемых твердынь завершилось еще одним актом милосердия. Он покинул Бигой без прощальных слов, если не считать формального обращения в партизанский штаб за разрешением на проезд. Свой небольшой штат он взял с собой. Дорога к побережью была свободна от противника, и по ней можно было ехать на джипе. Она проходила по опустошенному плато Лика, где все селения были разрушены и дома стояли без крыш, и спускалась вниз, к роскошным берегам Адриатики. Через сорок восемь часов после выезда из Бигоя Гай и его солдаты прибыли к стенам дворца Диоклетиана в Сплите, где обнаружили в гавани английский крейсер, команде которого было запрещено сходить на берег. Партизаны навели на крейсер орудия береговых батарей. Это больше, чем что-либо другое, виденное в Югославии, поразило подчиненного Гаю сержанта: "Кто бы мог подумать, что флот заслужит такое обращение, сэр? Это все политика, вот что это такое". В Сплите они встретили британского офицера связи, который передал Гаю пришедший для него приказ следовать в Дубровник, где находились британские силы, главным образом полевой артиллерии, которые, высадившись, оказались в положении связанных по рукам и ногам. Гая назначили туда для поддержания связи между этими силами и партизанами. Наконец в середине февраля британские силы были отведены. Гай отплыл с передовой группой. Он сошел на берег в Бриндизи и добрался до Бари на автомобиле ровно через год после своего первого прибытия туда. Снова цвел миндаль. Гай явился с докладом к майору Марчпоулу, когда тот обедал в клубе. - Здесь все пакуют чемоданы, - сообщил майор. - Я останусь на месте до последней возможности. Бригадир уже уехал. Ответственным остался Джо Каттермоул. Вы возвратитесь в Соединенное Королевство, когда захотите. Свои последние дни в Бари Гай провел, посещая все органы, в которых согласно телеграмме он когда-то начал работу по освобождению перемещенных лиц. Один его старый знакомый по Александрии, служивший в военно-воздушных силах, имел квартиру в Посиллино и пригласил Гая остановиться у него. Для путешествия, которое предстояло совершить Гаю, чтобы попасть домой, важно было все время находиться около летчиков, чтобы воспользоваться местом на самолете, от которого в последнюю минуту внезапно могла отказаться какая-нибудь шишка поважнее Гая. На следующий день Гай поселился в Посиллино. - Для парня, который собирается возвратиться домой, ты выглядишь не особенно веселым, - заметил его хозяин и тут же сменил тему разговора, так как через его руки прошло много людей, возвращавшихся к проблемам более острым, чем те, которые стояли перед ними на действительной службе в армии. ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. БЕЗОГОВОРОЧНАЯ КАПИТУЛЯЦИЯ В 1951 году, желая отметить начало более счастливого десятилетия, правительство издало приказ о проведении фестиваля. На южном берегу Темзы появились уродливые сооружения, был торжественно заложен камень в фундамент будущего национального театра, однако среди утомленных войной людей это событие не вызвало бурного веселья, народного празднества не получилось. Туристы с карманами, набитыми долларами, сократили сроки пребывания и поспешили в страны континента, где, как бы ни были скудны условия, имелась возможность заказывать вещи получше. Состоялось несколько частных приемов. Два из них прошли в Лондоне в один и тот же июньский вечер. Томми Блэкхаус возвратился в Англию в мае. Он возвращался из армии с множеством наград, новой хорошенькой женой и чином генерал-майора. За последние годы он продвинулся намного выше должности командира бригады командос, поднимаясь на все более и более ответственные посты, никогда явно не стремясь к продвижению, никогда не вызывая озлобления у тех, кого он обгонял по службе; и все же первая часть, которой он когда-то командовал, была и сегодня его сердцу ближе других. Повстречав Берти в "Беллами", он предложил собрать на обед старых сослуживцев. Берти согласился, что организовать такую встречу было бы не плохо. "Но такая встреча потребует страшно много организационных хлопот", - сказал бывший адъютант. Как обычно, проделать всю работу поручили Томми. Офицеров, когда-то служивших на острове Магг, жизнь разбросала по свету не так сильно, как их собратьев из других частей военного времени. Большинство находились в одном месте - в лагере военнопленных. Лаксмор ухитрился бежать. Айвор Клэр провел шесть месяцев в Бирме среди чиндитов, присоединил к своей коллекции орден "За выдающиеся заслуги" и получил почетную рану, сделавшую его непригодным к дальнейшей службе. Теперь он стал завсегдатаем "Беллами". На короткий период его бесчестья больше не обращали внимания, и он почти стерся из памяти. - Вы намерены пригласить всех? - спросил Берти. - Всех, кого смогу найти. Как зовут того старого алебардиста? Кажется, Джамбо. Пригласим и пожирателя водорослей. Впрочем, не думаю, что он приедет. Гая Краучбека, конечно. - Триммера? - Непременно. Однако Триммер исчез. Все настойчивые поиски, предпринятые Томми, потерпели неудачу. Никаких следов. Кто-то сказал, что Триммер сбежал с судна, зашедшего в Южную Африку. Ничего определенного известно не было. В конце концов собралось пятнадцать человек, включая. Гая. К второму, совпавшему по времени с первым, празднеству частично был причастен Артур Бокс-Бендер. В 1945 году он потерял свое место в парламенте. В Лондоне в последующие годы он бывал редко, но в тот июньский вечер ему пришлось уплатить свою долю расходов на небольшой танцевальный вечер, данный в честь его восемнадцатилетней дочери и ее дружка. В течение часа или двух он и Анджела встречали тощих молодых людей, пришедших к ним в гости. Некоторые из мужчин были во фраках, взятых напрокат, другие бесстыдно появились в смокингах, одетых на ненакрахмаленные рубашки. Он и его соучастник в расходах - отец дружка его дочери - приложили все усилия, чтобы найти на рынке самое дешевое шампанское. Почувствовав жажду, он не спеша прошелся по Пиккадилли и завернул на Сент-Джеймс. Только "Беллами" сохранил еще кое-какие признаки былых более счастливых дней. В среднем холле сидел Элдерберри, погруженный в чтение воспоминаний маршала авиации Бича. Он тоже потерял свое место в парламенте. Его более удачливый соперник Джилпин не пользовался популярностью в палате общин, однако сделал карьеру и позже стал заместителем министра. У Элдерберри не было пристанища за городом. Там ему нечем было заняться. Большинство своих дней и вечеров он проводил в одиночестве в одном и том же кресле в "Беллами". Он неодобрительно покосился на крахмальную манишку Бокс-Бендера. - Вы по-прежнему бываете в свете? - Сегодня вечером я должен дать прием в честь моей дочери. - А, что-то такое, за что полагается платить? Это другое дело. Мне правится, чтобы меня _приглашали_. Но теперь меня никогда не приглашают. - Не думаю, чтобы вам понравился этот прием. - Нет, нет, конечно, нет. Но я привык, чтобы меня приглашали. Пожалуй, и вы тоже. Там всегда болтали массу всякой чепухи, но это помогало скоротать вечер. Здесь теперь стало очень тихо. Это суждение было немедленно опровергнуто появлением участников обеда - офицеров командос, которые с шумом, спотыкаясь, спускались по лестнице в бильярдную. Гай задержался, чтобы поздороваться со своим зятем. - Я не пригласил тебя на наш танцевальный вечер, - начал оправдываться Бокс-Бендер. - Все было очень скромно, для молодежи. Не думаю, что ты пожелал бы прийти. Фактически, я даже не знал, что ты бываешь в Лондоне. - А я и в самом деле не бываю. Просто приехал повидать юристов. Мы продали кастелло. - Рад слышать. Кто же может теперь позволить себе купить имение в Италии? Американцы, наверное? - Вовсе нет. Один из наших соотечественников, который не может позволить себе жить в Англии, - Людович. - Людович? - Автор "Желания смерти". Вы, наверное, слышали о нем. - Анджела, кажется, читала эту вещь. Сказала, что это чепуха какая-то. - В Америке книга разошлась почти миллионным тиражом, ее только что экранизировали. Автор - человек, с которым я случайно встретился во время войны. - Он один из вашей компании, присутствующей здесь? - Нет. Наша компания не совсем подходит Людовичу. - Да, кастелло, наверно, окажется очень подходящим местом для литератора. Это хорошо, что ты нашел покупателя. - Это сделал для меня еще один человек, с которым я познакомился в войну. Вы, может быть, помните его. Некий американец по фамилии Пэдфилд. Был здесь завсегдатаем. Он стал теперь фактотумом Людовича. - Пэдфилд? Нет, не могу сказать, что помню его. Как дела в Бруме? - Очень хорошо, благодарю вас. - Доменика и мальчик здоровы? - Да. - Ферма окупается? - В настоящий момент, да. - Хотел бы я, чтобы и моя окупалась. Ну, передай ей поклон. Послышался голос: - Гай, иди сыграем на бутылку пива. - Иду, Берти. Когда он ушел, Элдерберри заметил: - Это ваш шурин, да? Он прибавляет в весе. Кажется, с ним случилось что-то печальное во время войны? - Его жена была убита по время бомбежки. - Да, да. Теперь я вспомнил. Но он женился снова? - Да. Первый разумный поступок за всю его жизнь. На Доменике Плессингтон, дочери Элоиз. Когда Гай был за границей, Элоиз присматривала за малышом. Доменика очень полюбила его. Брак стал очевидной необходимостью. Элоиз, видимо, приложила руку к его устройству. Фермой в Бруме управляет Доменика. Они поселились в доме управляющего. Жаль, что у них нет своих детей. Они совсем не плохо обеспечены. Дядя Анджелы, Перегрин, оставил ребенку небольшое наследство. И не такое уж небольшое. Элдерберри вспомнил, что у Бокс-Бендера были неприятности с его собственным сыном. Что же это было такое? Развод? Долги? Нет, что-то более необычное. Он ушел в монастырь! С непривычной для него деликатностью Элдерберри не стал расспрашивать Бокс-Бендера. Он только сказал: - Значит, Гай устроился удачно? - Да, - ответил Бокс-Бендер не без едва заметной, но ясной нотки обиды, - для Гая все сложилось очень даже неплохо.