азов. После того как Гай пришел в сознание, это был его первый разговор. У него немного кружилась голова, но он сообразил, что предпринимается попытка, мягко выражаясь, ввести его в заблуждение с помощью лести. - Ну почему же, приказы были, - возразил он. - Причем совершенно недвусмысленные. - Были, Гай? Вы уверены в этом? - Вполне. Миссис Ститч, казалось, забыла о нетерпении, с которым только что порывалась уйти. Она сидела неподвижно со своими смешными часами в руках. - Гай, - начала она после небольшой паузы, - я думаю, мне лучше сказать вам: нас окружает сейчас масса гадких людей. И почти все они настроены по отношению к Айвору не очень-то хорошо. Как вы помните, в этих приказах не было ничего, означавшего, что Айвор должен был остаться там в числе последних и быть взятым в плен, правда ведь? - Нет, было. - О-о! По-моему, вы просто не очень хорошо их помните. - Я записал их. Чудные глаза миссис Ститч скользнули но небольшой неказистой палате и остановились на тумбочке, в которой хранилось все имущество Гая. - Там? - Вероятно. Я еще не проверял. - Я предполагаю, что они были отменены. - Не знаю, кто бы мог их отменить. Генерал убыл. - Там произошло вот что, - сказала Джулия, как бы повторяя урок в классе, - из района посадки поступил приказ: группе Хука немедленно грузиться на корабли. Айвора послали на берег проверить достоверность приказа. Там он встретил старшего флотского начальника, который сообщил ему, что высланы проводники и группа Хука уже следует к берегу. Корабль этого начальника как раз отходил. Там был и другой корабль, остававшийся для снятия группы Хука. Этот моряк приказал Айвору немедленно садиться в шлюпку. Пока Айвор не прибыл в Александрию, он думал, что оставшиеся части группы Хука находятся на другом крейсере. Обнаружив, что это не так, он оказался в довольно затруднительном положении. Вот как это случилось. Поэтому, вы понимаете, Айвора обвинять нельзя. Правда ведь? - Это он так рассказывает? - Это говорим мы. - Почему же он сбежал в Индию? - Это моя идея. Мне казалось, это удачный выход из положения. Ему надо было уехать куда-нибудь. Бригады командос, которой командовал Томми, больше не существует. Полка Айвора здесь нет. Я хочу сказать, не может же он провести остаток войны в клубе "Мохамед Али". Его слишком часто видели в обществе, что и дало людям повод сплетничать. Конечно, - добавила она, - тогда не было никаких оснований ожидать, что до конца войны объявится еще кто-нибудь из группы Хука. Что вы собираетесь делать с этими вашими записями? - Я полагаю, кое-кто захочет познакомиться с ними. - Только не Томми. В этом Джулия оказалась права. После ее ухода Гай направился по коридору в палату Томми. По пути он разминулся с медсестрой. - Я собираюсь только поговорить с полковником Блэкхаусом. - _Поговорить_?! - переспросила она изумленно. - Поговорить? Теперь ясно: _у вас_ была посетительница. Томми лежал с ногой в гипсе, удерживаемой в приподнятом положении при помощи веревки и шкива. Он радостно приветствовал Гая. - Тебя должны представить к военному кресту или какой-нибудь другой награде, - сказал он. - Конечно, беда в том, что на Крите мы добились не слишком многого. Награды предпочитают давать после победы. - У меня в свое время был медальон. Он принадлежал моему брату, а отец передал его мне. - Гай приложил руку к пижаме и пощупал то место на груди, где висел медальон. - По-видимому, он пропал. - Наверняка медики постарались, - заметил Томми и перешел к более практическим вопросам: - Ты был, хотя бы некоторое время, старшим группы на лодке? - Нет. Там был саперный капитан, и вначале всем занимался он. А когда он исчез, мы, кажется, положились на волю случая. - А что стало с Хаундом? - Понятия не имею. Людович - единственный, кто может рассказать об этом. - Насколько я понимаю, Людович оказался на высоте положения. - Да? - Первый класс. Ты знаешь, ведь это он доставил тебя на берег в Сиди-Баррани. - Я не знал. - Он, должно быть, сильный как лошадь. Пробыл в госпитале всего два дня. Я представил его к производству в офицеры. Не могу сказать, что этот парень очень нравился мне когда-нибудь, однако, несомненно, я, как обычно, был не прав. Медсестры говорили мне, Гай, что ты спятил, но у тебя, кажется, все в порядке. - Сегодня утром заходила Джулия Ститч. - Да, она зашла ко мне на обратном пути. Хочет попытаться получить у них разрешение перевезти меня к себе домой. - Она рассказала мне об Айворе. - Да. Значит, она сказала. - Хорошо знакомая Гаю профессиональная осторожность Томми омрачила его открытое, с дружелюбной улыбкой лицо. - Айвор был в прекрасном состоянии. Ему не разрешили навестить тебя. Его очень обрадовала весть о твоем возвращении. Жаль, что ему пришлось уехать так скоро. - Он рассказал тебе историю своего бегства? - спросил Гай. - Одну из версий. - Ты не поверил в нее? - Мой дорогой Гай, за кого ты меня принимаешь? Никто не верит в нее, а Джулия - меньше всех. - Ты не собираешься предпринять что-нибудь по этому поводу? - _Я_? Слава богу, это не имеет ко мне никакого отношения. В данный момент я являюсь майором, ожидающим нового назначения по выходе из госпиталя. Джулия убрала его отсюда. Уверяю тебя, ей пришлось здорово потрудиться, чтобы добиться этого. Теперь самое лучшее для всех - это помалкивать и забыть, что произошло. Все это слишком сложное дело, чтобы кому бы то ни было _предпринимать_ что-нибудь. Айвор мог бы угодить под военный суд по обвинению в дезертирстве перед лицом неприятеля. Это было бы чертовски паршивое дело. В прошлую войну людей расстреливали за такое. Разумеется, никто и не собирается _предпринимать_ что-нибудь. Айвору крупно повезло, что с нами не было вашего бригадира Ритчи-Хука. Уж _тот-то_ наверняка предпринял бы что-нибудь! Гай ничего не сказал Томми о записях, хранившихся в тумбочке. Они перешли на разговор о будущем. - Похоже, что командос сходят со сцены, по крайней мере в части, касающейся Ближнего Востока, - сказал Томми. - Нам обоим повезло. Нас не будут пихать куда попало, батальоны наших полков, к счастью, находятся здесь. Ты, я полагаю, возвратишься к алебардистам? - Надеюсь. О лучшем я и не мечтаю. В тот же день после полудня Гая перевезли к миссис Ститч. Госпиталь отправил его туда на санитарной машине. Врачи даже настояли на том, чтобы в машину и из машины его внесли и вынесли на носилках, однако, прежде чем уехать, Гай самостоятельно прошел по палатам и попрощался со всеми. - Там вы будете как сыр в масле кататься, - сказал Гаю полковник медицинской службы, вычеркивая его из списков больных. - Ничто не поправит вас лучше, чем хотя бы элементарный домашний уют. - Вот что значит иметь влияние, - прокомментировала уход Гая медицинская сестра. - Она и меня пыталась похитить, - признался Томми. - Я люблю Джулию, но, если ты собираешься погостить у нее, надо иметь немалый запас сил. Такое предупреждение Гай слышал в свое время из уст Айвора, но не обратил на него внимания. Поскольку теперь предупреждение исходило от более крепкого Томми, оно заставило Гая заколебаться, но отступать было поздно. Около него с безжалостным видом уже стояли санитары с носилками. Через полчаса он оказался в роскошной официальной резиденции миссис Ститч. Деды и бабки Джулии Ститч провели жизнь на службе у королевы Виктории и при этом дворе сформировали свои взгляды на уклад жизни, оказавшие влияние на следующее поколение и определившие обстановку, в которой проходило детство миссис Ститч, преждевременно закончившееся, но оставившее глубокие впечатления. Миссис Ститч выросла в убеждении, что комфорт - довольно распространенная вещь. Она любила роскошь и в некоторых, неопределенных, пределах была расточительной: никто, сидящий за ее обеденным столом, не мог быть совершенно уверенным, без опасения впасть в ошибку, какое блюдо, по-видимому, классического обеда, является последним; она обожала всякие перемены и сюрпризы, блестящую оригинальность и седую старину, однако не любила окружать чрезмерными удобствами гостящих у нее мужчин. Последнее стало очевидным, когда она проводила носилки с Гаем вниз, в приготовленную для него комнату. Комната находилась действительно внизу, значительно ниже уровня земли. Миссис Ститч прошла по цементному полу легко, вприпрыжку, от таракана к таракану, раздавив штук шесть на пути к окну. Распахнув окно настежь, она открыла доступ на кухонный двор. На уровне глаз во всех направлениях сновали босые ноги слуг-берберов. Один из них сидел на корточках рядом с окном, ощипывая гуся, пух которого, подхваченный северо-западным ветерком, поплыл по комнате. - Ну вот! - воскликнула она. - Здесь чудесно! Чего еще можно было бы пожелать? Знаю - цветов. - Она умчалась куда-то. Вернулась с охапкой тубероз. - Вот, - сказала она, поместив их в таз. - Если захотите умыться, пользуйтесь ванной комнатой Элджи. - Она оглядела комнату с непритворным удовольствием. - Все к вашим услугам, - заключила она. - Присоединяйтесь к нам, когда появится желание. - Затем она исчезла, но тут же вернулась. - Вы любите кошек? Вот вам. Они будут разгонять тараканов. - Она вбросила в комнату двух полосатых кошек и закрыла дверь. Оказавшись на полу, кошки сладко потянулись и с презрительным видом удалились через окно во двор. Гай сел на кровать; он почувствовал, что за прошедший день на него свалилось слишком много впечатлений. На нем по-прежнему была пижама и халат, казавшиеся наиболее подходящим одеянием для такого переезда. В комнату вошли санитары-носильщики, доставившие личные вещи Гая. - Можем ли мы помочь вам разложить вещи, сэр? Хотя здесь, кажется, не слишком-то много места для них, правда? Ни шкафа, ни комода - только вешалка. Солдаты развесили обмундирование Гая и, откозыряв, удалились. Вещевой мешок Гая переслали в госпиталь из лагеря, как обнаружилось, значительно опустевшим. В нем он нашел сверток с выстиранными лохмотьями (обмундирование, которое он носил на Крите) и аккуратный пакет с вещами, извлеченными из его карманов и ранца-рюкзака; наряду с красным личным знаком там лежали "отпускная грамота", полученная от Чатти Корнера, и записная книжка, в которую Гай заносил свои заметки для журнала боевых действий. Стягивавшая книжку резинка исчезла. Обложка покрылась пузырями, размякла, съежилась в складки, местами разлохматилась, некоторые страницы слиплись. Гай осторожно отделил их друг от друга бритвочкой. На покрывшейся пятнами бумаге в клетку можно было видеть, как на различных стадиях истощения изменялся его почерк. По мере упадка сил буквы становились все крупнее, а нажим все сильнее. Последняя запись о появлении над лодкой самолета была сделана размашистыми каракулями, занявшими всю страничку. Это был его вклад в историю, возможно, свидетельство для процесса по поводу прошедших печальных событий. Гай лежал на кровати, слишком потрясенный всем происшедшим за этот день, чтобы сосредоточиться на всплывших сегодня проблемах морали. Для Джулии Ститч не было во всем этом никаких проблем. Старый друг попал в беду. Скорее на помощь! Прикрой его спиной! Томми руководствовался неизменным принципом - никогда не создавать затруднений, за исключением дающих положительные результаты или преимущества. Если Айвор или кто-то другой в боевой обстановке поставил бы под угрозу интересы дела, Томми без всяких сожалений немедленно расстрелял бы его. Но здесь совсем другое дело. Ничто не подвергалось опасности, кроме репутации одного человека. Айвор не навредил никому, кроме самого себя. Теперь он далеко отсюда. Его часть до конца войны обречена сидеть в плену. Для достижения победы не имеет никакого значения, что они там, в лагере военнопленных, говорят об этом. Гай не таков. Ему эти простые правила поведения не свойственны. Он не питал какой-нибудь давней приязни к Айвору и вообще не испытывал к нему никакой симпатии, потому что человек, бывший его другом, оказался иллюзией. Гай достаточно хорошо понимал также, что суть всей войны заключается в причинении затруднений и неприятностей без особой надежды приобрести взамен преимущество. Почему он оказался здесь, в подвале у миссис Ститч? Почему оказались в плену Берти и Эдди? Почему тот молодой солдат все еще лежит непогребенный в покинутом жителями селении на Крите? Разве все это не ради справедливости? В подобных размышлениях Гай пролежал почти весь день, пока миссис Ститч не позвала его на коктейль. Прошло немало дней, а Гай по-прежнему лежал в шезлонге в обществе важничающих, прихорашивающихся "павлинов". Непрерывной вереницей, в одиночку и большими компаниями, приезжали и уезжали гости: паши, придворные, дипломаты, политики, генералы, адмиралы и субалтерны; греки и египтяне, евреи и французы. Но миссис Ститч никогда не упускала из виду Гая. Три, а то и четыре раза в день она появлялась рядом с ним, изливая на него очередную порцию своего обаяния. - Нет ли у вас здесь друзей, кого бы вам хотелось пригласить? - поинтересовалась она однажды, затевая очередной званый обед. - Пожалуй, есть один. Полковник Тиккеридж. Я слышал, что он в лагере в Мариауте. Вы не знакомы с ним, но он не может не понравиться вам. - Я отыщу его для вас. Это произошло рано утром 22 июня - в день откровения для людей всего мира, для бесчисленных грядущих поколений, и среди них для Гая - одной бессмертной души выздоравливающего лейтенанта-алебардиста. Новость о вторжении в Россию принес Элджернон Ститч, возвратившийся домой ко второму завтраку. За столом сидели только миссис Ститч, Гай и два секретаря. - Но почему этот идиот не мог начать именно с России, - возмущенно спросил Элджернон Ститч, - вместо того чтобы причинять нам массу неприятностей?! - А для нас это хорошо? - тоном школьницы задала вопрос миссис Ститч. - Трудно сказать. Специалисты считают, что у русских не очень-то много шансов. Зато у них имеется масса вещей, которые окажутся весьма полезными для немцев. - А что скажет в связи с этим Уинстон? - Будет приветствовать наших новых союзников, конечно. Что же ему остается? - А это очень приятно - иметь союзника, - заметила миссис Ститч. За завтраком только и говорили, что о ресурсах Украины, о количестве самолетов, дивизий, транспортных средств и нефти, о Тильзите и Толстом, об американском общественном мнении, о Японии и "антикоминтерновском пакте" - обо всем том, что занимало тогда важнейшее место в умах большинства людей и горячо обсуждалось во всех уголках мира. Однако Гай сохранял молчание. Миссис Ститч легко коснулась лежавшей на скатерти руки Гая: - Чувствуете себя неважно сегодня? - Отвратительно. - Не унывайте. Сегодня за обедом вы увидите вашего приятеля. Но Гай нуждался в чем-то большем, нежели полковник Тиккеридж. Два года назад, в такой же солнечный, беззаботный день, на Средиземноморье он прочел о русско-германском договоре. Тогда ему казалось, что десятилетний период тьмы и позора подходит к концу, что наступает время рассвета и здравого рассудка, время, когда огромный и ненавистный враг хорошо виден, когда все маски сброшены; это был современный век оружия и войн. Теперь эта иллюзия рассеялась, как рассеялись киты и черепахи во время бегства с Крита; после менее двух лет паломничества в святую землю иллюзий Гай вновь оказался в старом лицемерном мире, где священники оборачивались шпионами, храбрые друзья становились предателями, а его страну вели к бесчестью. В тот день он достал свою записную книжку и швырнул ее в мусоросжигатель, стоявший во дворе недалеко от окна его комнаты. Это был символический акт; Гай поступил, как солдат на набережной в порту Сфакии, разбиравший пулемет "брен" на части и швырявший их одну за другой, всплеск за всплеском, в воду, покрытую плавающими нечистотами. Полковник Тиккеридж в этот вечер, как обычно, был в бодром настроении. Его не мучили проблемы добра и зла. Чем больше парней будут стрелять в немцев, тем лучше. Это ясно. Скверная форма правления у русских? Так она и раньше была не из лучших. И русские изменили ее. Все это он объяснил Гаю еще до начала обеда. Полковник Тиккеридж был доволен и только слегка озадачен. По его мнению, так много гостей за обедом могло быть только в честь празднования какого-то события. Какого именно, он так и не узнал. Он испытывал некоторое благоговение перед высоким положением присутствовавших, особенно генералов. Его внимание не привлекла ни одна из дам, сидевших с той и другой стороны от него. Когда они разражались тирадами на французском языке, он ничего не понимал. Однако он усердно отдавал должное угощению. "Дядюшка" Гай поступил очень хорошо, попросив пригласить его сюда. Позже, вечером, когда они с Гаем вдвоем сидели под пальмами, к ним присоединилась миссис Ститч. - "Алебардисты! Где ваши пистолеты? - процитировала она. - Где ваши острые секиры? О, алебардисты!" - Как? - пробормотал ошеломленный полковник Тиккеридж. - Простите, я не совсем вас понимаю... - О чем вы разговаривали? - поинтересовалась миссис Ститч. - Я договариваюсь о своем будущем, - ответил Гай. - Результат вполне удовлетворительный. Полковник берет меня обратно к себе. - На том берегу мы потеряли много хороших парней, как вы знаете. В настоящий момент мы усиленно занимаемся пополнением своих рядов. Не хотелось бы брать кого попало из общего резерва, если можно обойтись без этого. Рады снова видеть у себя одного из старых сослуживцев. Надеюсь, что бригадир не взъестся на него. - Бригадир? - рассеянно, но вежливо спросила миссис Ститч. - Кто же это? - Бен Ритчи-Хук. Вы, должно быть, слышали о нем. Миссис Ститч внезапно насторожилась. - Думаю, что слышала. Разве он не умер? Я считала, что Томми именно поэтому и вступил в командование чем-то там таким... - Он пропал без вести, а не умер. Это далеко не одно и то же. Теперь он объявился на западе Абиссинии, возглавляет группу черномазых. Разумеется, хотел и дальше командовать ими, но власть имущие не допустили этого. Они выдворили его оттуда и отправили в Хартум. На этой неделе он должен прибыть в Каир. Мы только что узнали об этом. День хороших новостей, правда ведь? - Говорят, он солдафон. - Я бы сказал, не такой, как считают некоторые. Он всегда сам создает себе неприятности. - Томми вспоминал о нем позавчера, когда говорил о чем-то... Он, кажется, известен всем как человек, с которым то и дело попадаешь в неприятное положение. - В неприятное положение попадают только те, кто заслуживает этого, - уточнил полковник Тиккеридж. - Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, - заметил Гай. - В прошлую войну был один человек, который подвел бригадира в трудную минуту, - сказал полковник Тиккеридж. - Не из наших, разумеется. Бен был тогда всего лишь командиром роты, а тот человек, служил в штабе. Вскоре после этого Бен получил ранение и несколько месяцев провалялся в госпитале. Ко времени его выздоровления этого человека перевели куда-то в другое место. Но Бен так и не простил ему обиды. Он разыскал его и испортил ему всю карьеру. В Бене сидит безжалостный охотник. - Понятно, понятно, - сказала миссис Ститч. - И все это время формально он оставался командиром части, которой командовал Томми? - На бумаге. - И когда же он приезжает? - На этой неделе, кажется. - Понятно. Пожалуй, мне следует пойти помочь Элджи. Через два дня Гай и миссис Ститч сидели на солнышке за апельсиновым соком, дыней, кофе и рогаликами. Тишину раннего утра неожиданно нарушил треск мотоцикла, и в благоухание сада грубо ворвалось облако вонючих выхлопных газов. Солдат-нарочный вручил Гаю официальный пакет. Это был приказ о перемещении его в транзитный лагерь в Суэце для немедленной отправки в Соединенное королевство. Он исходил от управления воинскими перевозками штаба округа. Гай протянул приказ через стол миссис Ститч. - О, дорогой! - воскликнула она. - Нам будет недоставать вас. - Ничего не понимаю. Меня назначили на медицинскую комиссию в конце недели. Они признали бы меня годным к прохождению службы в батальоне. - Вы _не хотите_ возвращаться домой? - Конечно, нет. - А все другие, по-видимому, хотели бы. - Здесь какая-то ошибка. Нельзя ли мне взять машину на полчасика, чтобы выяснить это дело? - Берите, если вы действительно считаете, что этим стоит заняться. Гай прибыл в штаб и разыскал майора, подписавшего препроводительную к приказу. - Медицинская комиссия в субботу... Командир второго батальона алебардистов ходатайствует о назначении... Приезжает Ритчи-Хук, - объяснял ему Гай. - Да-а, - протянул майор. - Похоже, здесь допущена какая-то ошибка. Большую часть дня я провожу в спорах с парнями, которые _хотят_ возвратиться. Разбомбили дом, изменила жена, душевнобольные родители - хватаются за любой предлог. _Задержать_ кого-то здесь, видимо, будет не трудно. Я не совсем понимаю, - продолжал он, перелистывая бумаги в папке, - откуда появился этот приказ. Официально вы находитесь в отпуске по болезни. Приказ, по-видимому, исходит из главного штаба в Каире. Что это им взбрело в голову? Никакой срочности в вашем прибытии домой, как я понимаю, нет. Вам забронировано место на пароходе "Кэнэри Касл", идущем самым дальним из всех маршрутов. Сейчас он разгружается в Суэце. Отвратительная старая калоша. На обратном пути его собираются поставить в док в Дурбане. Переход займет несколько недель. Вы, случайно, не замарали свою аттестацию? - Нет, насколько мне известно. - Подцепили туберкулез или что-нибудь еще? - Нет. - Что ж, тогда в этом нет ничего такого, что нельзя было бы поправить. Позвоните мне сегодня во второй половине дня. - Он дал Гаю добавочный номер своего телефона. Когда Гай возвратился, Джулия была еще дома. - Все улажено? - Думаю, да. - Прекрасно. Сегодня к завтраку никого не будет. Хотите, я подброшу вас к бару "Юнион"? Позже в этот день Гаю удалось переговорить с майором, телефон которого очень долго был занят. - Я спрашивал о вас, Краучбек. Боюсь, что ничем не смогу помочь. Этот приказ исходит от самой высокой инстанции. - Но почему? - Об этом вы, вероятно, знаете больше, чем я. - Во всяком случае, я могу подождать прибытия моего бригадира. Вы не возражаете? - Сожалею, старина. Вам приказано убыть в Суэц завтра в семь ноль-ноль. Явитесь сюда в шесть пятнадцать... Сам я буду отсутствовать, но вы найдете здесь другого. Надеюсь, вам предстоит приятное путешествие. "Кэнэри Касл" - довольно устойчивая посудина. Она битком набита пленными макаронниками. В этот вечер состоялся большой прием. Приехала большая часть греческой королевской семьи. Гай с большим трудом улучил момент, чтобы переговорить с миссис Ститч наедине. Когда ему это наконец удалось, он попросил: - Джулия, вы способны добиться всего. Устройте так, чтобы меня оставили здесь. - О нет, Гай. Я никогда не вмешиваюсь в дела военных. Элджи это совсем не понравилось бы. Позже, в тот же вечер, укладывая свои вещи, Гай наткнулся на красный личный знак, привезенный им с Крита. Он не был знаком с установленной для таких случаев процедурой, не знал, куда и кому адресовать этот знак. После некоторого размышления он написал на листе плотной бумаги, которой пользовалась миссис Ститч: "Снят с трупа английского солдата, убитого на Крите. Точное место захоронения неизвестно". Не подписав, Гай сложил листок, сунул его в конверт и надписал просто: "Главный штаб войск на Ближнем Востоке". "Так или иначе, - подумал он, - знак попадет к кому следует". Однако на следующее утро, увидев миссис Ститч уже на ногах, одетой и ожидающей, чтобы проводить его в дорогу, Гай подумал, что существует более надежный способ выполнить свой долг. - Джулия, - спросил он, - как, по-вашему, Элджи сможет поручить кому-нибудь из своих подчиненных выполнить за меня одно дело? - Конечно. А что именно? - Всего лишь небольшое незавершенное дело, оставшееся с Крита. Я не знаю, кому надо послать вот это. Секретарь Элджи, видимо, знает. Миссис Ститч взяла конверт, взглянула на адрес, затем нежно поцеловала Гая. Когда машина тронулась, она помахала конвертом, потом, войдя в дом, бросила его в корзинку для ненужных бумаг. В ее глазах плескалось огромное, безбрежное море с мчащимися по ветру крылатыми парусниками. ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МЕЧ 1 - Добрый вечер, Джоуб. - Добрый вечер, сэр. Очень рад видеть вас снова. - Кажется, у вас здесь довольно тихо. - О, не сказал бы, сэр. - Я имею в виду воздушные налеты. - О, это верно, сэр. Теперь они кончились. Все, что есть у Гитлера, он теперь использует на русском фронте. - Мистер Бокс-Бендер прибыл? - Да, сэр, он здесь. - Привет, Гай, вы вернулись? - Привет, Гай, где это вы пропадали? - Послушайте, Гай, вы были вместе с Томми? Ужасно скверно получилось с Эдди и Берти! - Не повезло Тони Лаксмору, он попал в плен. - Вам-то, во всяком случае, удалось улизнуть. - А как Томми? - А как Айвор? - Я был ужасно рад, когда узнал, что с Айвором все в порядке. - А с Элджи и Джулией приходилось встречаться? - А, вот и ты, Гай! - сказал Бокс-Бендер. - Я ждал тебя. Если не возражаешь, мы сразу поднимемся наверх и приступим к обеду. Мне надо вернуться в парламент. Кроме того, в наше время, если не поспешить, все будет съедено без тебя. Гай с зятем протолкались через окружавшую их толпу и поднялись наверх в общую столовую. При свете канделябров официанты разносили скудный обед. Было еще только половина восьмого, но большинство столов оказалось занятыми. Гай и Бокс-Бендер нашли свободный столик в центре зала. - Надеюсь, все останется между нами. Мне кое о чем надо обязательно переговорить с тобой. Лучше возьми суп. Другое блюдо приготовлено из яичного порошка. Как прошло путешествие? - Восемь недель. - _Восемь недель_! Ты привез что-нибудь с собой? - У меня были апельсины. Испортились во время перехода. - О-о! Не оборачивайся. Элдерберри ищет свободное место... Привет, Элдерберри, хотите сесть с нами? Элдерберри сел за их стол. - Слышали об итогах недели "Танки для России"? - Да, - ответил Бокс-Бендер. - Макс здорово придумал. - Хотелось бы мне посмотреть на Гарольда Макмиллана, стоящего навытяжку под пение "Красного знамени". - Я видел это в кинохронике. И миссис Майскую, торжественно снимающую покрывало с портрета Сталина. - А вы знаете, это сработало, - сказал Бокс-Бендер. - Производство поднялось на двадцать процентов. Двадцать процентов! А ведь предполагалось, что они уже отдали все свои силы. - А эта забастовка в Глазго. Она не прекратилась бы, если бы не кампания "помощь России". - Да, так пишут в "Экспрессе". - Танки для России? - спросил Гай. - Впервые слышу об этом. В танках достаточно остро нуждаются и в пустыне. - Не беспокойся, там тоже получат их, - успокоил его Бокс-Бендер. - Естественно, рабочие страстно хотят помочь России. Это их так научили. В том, что они берут ведро с красной краской и повсюду малюют огромными буквами "Добрый старый дядюшка Джо", серпы и молоты, плохого ничего нет. Это смоется. Танки попадут туда, где они больше всего необходимы. Можешь быть уверен. - Имейте в виду, я целиком за русских, - предупредил Элдерберри. - За последние несколько недель нам пришлось во многом перестроиться. Они замечательно дерутся. - Жаль, что они продолжают отступать. - Заманивают, Гай, заманивают. Ни Элдерберри, ни пища не вызывали желания засиживаться за столом. - Послушай, - оживленно начал Бокс-Бендер, оказавшись наедине с Гаем в углу бильярдной, - у меня мало времени. Я вот что хотел показать тебе. - Он извлек из своей записной книжки бумажку с отпечатанным на ней текстом и вручил ее Гаю. - Что ты скажешь на это? Гай прочитал: "Духовная борьба" Фрэнсиса де Сэйлса, "Христос - идеал монаха" аббата Мармиона, "Божественные письма" дона Джона Чэпмэна, "Как почувствовать присутствие бога" Лоуренса". - Я полагаю, здесь должно стоять не дон Джон, а его преосвященство [игра слов: don - титул, dom - его преосвященство (англ.)] Джон, - заметил он. - Да, да, очень возможно. Это копия, снятая моей секретаршей. Но что ты думаешь об этом? - Чрезвычайно назидательный подбор литературы. Не могу сказать, что я сам читал много подобного. Вы намереваетесь стать монахом, Артур? Эффект этой маленькой колкости был поразителен. - Точно! - сказал Бокс-Бендер. - Именно это я и ожидал услышать от тебя. То же самое мне говорили и другие люди, когда я показывал им список. - Но что это за список? - Книги, которые Тони попросил прислать ему в лагерь военнопленных. Ну, _а теперь_ что ты скажешь? Гай заколебался. - На него непохоже, - ответил он. - Стоит ли мне говорить, что думаю я? Религиозная мания, вот что это такое! Ясно как день: бедный мальчик сходит с ума. - Ну почему же мания, Артур? Масса совершенно нормальных людей читают книжки подобные этим. - Только не Тони. В его-то возрасте! Кроме того, ты знаешь, следует помнить об Айво. В этом замечании на мгновение приоткрылась семейная тайна Бокс-Бендера: он не забывал об Айво ни на один день своей хлопотливой обеспеченной жизни. В "Беллами" напряженные ситуации разряжаются быстро. - Не возражаете, если я снова присоединюсь к вам? - спросил Элдерберри, подходя к ним с чашкой кофе в руке. - Больше сесть негде. В тот же момент Гай заметил Йэна Килбэннока и воспользовался случаем, чтобы уклониться от разговора о Тони и Айво. - Что же все-таки произошло с Айвором Клэром? - спросил Йэн. - Понятия не имею. Я восемь недель находился в море. Последнее, что я слышал: он уехал в Индию. - Все говорят, что он сбежал с Крита. - Все мы сбежали. - Говорят, Айвор сбежал быстрее всех. Я думал, что тебе известно об этом больше, чем другим. - Боюсь, что нет. Как дела в штабе особо опасных операций? - Распухает до неузнаваемости. Мы переехали в новое здание. Посмотри-ка на это. - Он показал нашивки на рукаве своей форменной тужурки. - Кажется, их стало больше. - Будет еще больше. У меня появился свой собственный штат, включая, между прочим, Вирджинию. Она будет рада узнать, что ты возвратился. Она все время вспоминает о тебе. В данное время она в отъезде вместе с Триммером. - Триммером? - Помнишь его? Мактейвиш. Теперь он официально именуется Триммером. Им понадобилось несколько недель, чтобы решить, как его называть. В конце концов дело дошло до министра. Тот решил, что шотландских героев хватает и без Триммера. К тому же, конечно, он ужасно не похож на шотландца. Триммер делает большое дело. На прошлой неделе мы потерпели в некотором роде фиаско. Здесь появилась советская женщина-снайпер, которая разъезжает повсюду и срывает аплодисменты. Поэтому я и отправил бедняжку Вирджинию поднять бодрость духа у нашего парня. Он затосковал немного. Теперь дела снова пошли на лад, только не у Вирджинии, конечно. Ей очень не хотелось ехать в такие дыры, как Сканторп, Халл, Хаддерсфилд, Галифакс... На следующий день Гай явился в казарменный городок алебардистов. Его старый знакомый, во второй раз произведенный в майоры, по-прежнему служил там. - Снова вернулись? - удивился он. - Ваш приезд становится ежегодным событием! Вы появляетесь с каждым осенним листопадом, ха-ха-ха! - Получив чин майора, он стал более общительным. - На этот раз у нас все в порядке. Мы ждем вас уже несколько недель. Вы, наверное, не прочь пойти в краткосрочный отпуск? - Ну что вы, - смутился Гай. - По-моему, не стоит. Я бездельничал на судне с конца июня. Вполне могу приступить к несению службы. - Капитан-комендант сказал что-то о необходимости для вас пройти двухнедельную строевую подготовку, чтобы вернулась ваша молодцеватая выправка. - Мне это подходит. - Вы уверены? А мне это показалось несколько нетактичным. Возвратившийся герой и все такое. Но капитан-комендант утверждает, что в действующей армии люди забывают решительно все. Лучше я представлю вас ему сегодня до обеда. У вас есть перчатки? - Нет. - Возможно, мы найдем пару в офицерском собрании. Перчатки они нашли. Они нашли там также и Джамбо. - Я прочитал о вашем спасении, - сказал он. - Об этом писали в газетах. - Последние слова он произнес с мягкой, добродушной укоризной. Офицеру-алебардисту не подобало попадать в газеты, однако подвиг Гая делал ему честь. В полдень, натянув перчатки, Гай размеренным шагом вошел к капитан-коменданту. Полковник Грин заметно постарел. - Мистер Краучбек представляется по случаю прибытия с Ближнего Востока, сэр, - доложил начальник штаба. Полковник Грин поднял глаза от стола и, заморгав, посмотрел на Гая. - Как же, помню, - заявил он. - Вы - один из первой группы молодых офицеров с временным чином. Эпторп. Так, кажется? - Краучбек, - значительно громче сказал начальник штаба, вкладывая в руки капитан-коменданта относящиеся к данному случаю документы. - Да, да, конечно... - Полковник просмотрел документы, припомнил все хорошее, что знал о Гае. - Краучбек, Ближний Восток... Это плохо, что вы не смогли остаться там и получить назначение во второй батальон. Они посылали ходатайство о вашем назначении, я знаю. И ваш бригадир тоже ходатайствовал. Старые бабы эти эскулапы, тем не менее их предписаниям приходится подчиняться. Здесь у меня их рапорт. Они пишут: вам очень повезло, что вы остались живы... необходима перемена климата... Что ж, сейчас вы выглядите довольно хорошо. - Да, сэр, благодарю вас. В настоящее время я совершенно здоров. - Хорошо. Отлично. Надеюсь, мы еще не раз увидимся... В тот же день после полудня Гай маршировал по плацу в составе смешанной команды новобранцев и офицеров, проходивших строевую подготовку под командой старшины-алебардиста Олденшоу. - Повторяю еще раз подробно. Нечетные номера первой шеренги берут левой рукой винтовки четных номеров второй шеренги за ствол, скрещивают их у дульного среза... Ясно? И разворачивают магазинными коробками наружу... Ясно? Одновременно, действуя указательным и большим пальцами обеих рук, поднимают верхние антабки. Ясно?.. Ясно, старшина-алебардист Олденшоу. Все ясно. 2 На протяжении следующих двух лет, составлявших в то время одну двадцатую его жизни, Гай оставался в своем полку. У него появилась одышка, поэтому на полевых учениях он преждевременно выбивался из сил, и это раздражало его. Он глубже постиг армейские порядки и в силу этого вырос в должности до заместителя командира учебного батальона. Первый батальон - его батальон - последовал за Ритчи-Хуком, пройдя с боями по пескам Северной Африки. К ним отправлялись пополнения из новобранцев. Гая туда не назначили. Вся оперативная группа Хука, за исключением четырех человек, попала в плен на Крите. В Англии у него не было товарищей по оружию, кроме Томми Блэкхауса, который возвратился сюда, чтобы сформировать еще одну часть специального назначения. Они встретились в "Беллами", и Томми предложил Гаю должность в своем штабе, однако черное пятно, оставленное Айвором Клэром, надолго определило отношение Гая к частям командос, и он ответил, что предпочитает продолжать службу в алебардийском полку. Из алебардистов была сформирована вторая бригада, и в период обучения Гай разделял с ней все превратности судьбы с периодической сменой места расквартирования от Пенкирка в Шотландии до Брук-парка в Корнуолле. Войска в метрополии больше не подвергались нервотрепке, их не засыпали противоречивыми приказами, и не было неразберихи первых двух лет войны. Теперь поражения, схожие с испытанными ими, несла английская армия на Дальнем Востоке. В Европе инициатива перешла к союзникам. Они напряженно собирали силы, снаряжались и проходили обучение. Неожиданно в августе 1943 года на Гая свалился удар, подобный тому, что сокрушил Джамбо на Магге. - Сожалею, "дядюшка", но боюсь, что при отправке за границу мы не возьмем вас с собой. Ваша помощь была неоценима во время боевой подготовки. Просто не знаю, как бы я обошелся без вас. Но брать человека вашего возраста на поле боя - это уже рискованно. - Разве я намного старше вас, полковник? - Не намного, полагаю, но я провел всю жизнь на военной службе. Если я выйду из строя, в командование должен будет вступить мой заместитель. Этим рисковать я не могу. - Я пошел бы на меньшую должность с понижением в чине. Нельзя ли мне получить роту? Или взвод? [В военное время в английской армии наряду с постоянными воинскими званиями офицерам присваивали временные звания по занимаемой должности в соответствии со штатной категорией. При повышении или понижении в должности соответственно повышалось или понижалось и воинское звание (но не ниже постоянного). После войны система временных званий была упразднена, но в последнее время снова введена.] - Будьте благоразумны, "дядюшка". Ничего не поделаешь. Это приказ из бригады. Новый бригадир, недавно прибывший из Восьмой армии, был знаком Гаю. Это к нему Гай был временно прикомандирован в Западной Африке, когда окружал заботой и вниманием умиравшего Эпторпа. Тогда бригадир сказал: "Я никогда больше не хотел бы вас видеть". После этого бригадир много воевал, участвовал в ожесточенных боях и заслужил орден "За выдающиеся заслуги", но, куда бы ни бросала его война. Гая он не забыл. "Эпторп, этот собрат-дядюшка, этот призрак, переселившийся на остров Магг, - думал Гай, - все еще бродит в своих "дельфинах" и преследует меня; переселившаяся из джунглей магия поверженного владельца "гром-бокса" продолжает действовать; если алебардист сказал "ничего не поделаешь", значит, действительно ничего не поделаешь". - Конечно, вы понадобитесь нам при посадке на суда. Когда проводите нас, возьмите небольшой отпуск. В конце концов, вы достаточно пожили на свете, чтобы подыскать себе какое-нибудь занятие. Всегда можно устроиться по квартирно-эксплуатационной части, например, или обратиться в военное министерство с просьбой об откомандировании в резерв офицерского состава. Для людей в вашем положении вакантных должностей сколько хотите. Гай ушел в отпуск и в день капитуляции Италии находился в Мэтчете. Известие о бегстве короля пришло в день высадки бригады в Салерно. Оно принесло Гаю кратковременную радость. - Похоже, что это конец узурпации Пьемонтца [имеется в виду последний король Италии, принадлежавший к Савойскому дому, правившему в Пьемонте, представитель которого занял королевский престол объединенной Италии в 1870 г. и лишил папу светской власти, т.е. узурпировал его права], - обратился он к отцу. - Какой ошибкой оказался Латеранский договор? [Соглашение между фашистским правительством Муссолини и папой, заключенное в 1929 г., согласно которому территория папского дворца в Риме была признана суверенной, а папа получил статус суверенного государя.] В то время он казался совершенным, но надолго ли? Пятнадцать лет. Однако, что такое пятнадцать лет в истории Рима? Насколько лучше было бы, если бы папа пересидел все это до конца, а затем явился миру со словами: "А что такое все это? Рисорджименто? [движение итальянского народа за национальную независимость, окончившееся объединением Италии в единое государство в 1870 г.] Гарибальди? Кавур? Савойский дом? Муссолини? Просто хулиганье какое-то из предместий, нарушающее порядок. Подумайте-ка, не было ли здесь однажды бедняги мальчугана, которого называли Римским королем?" [сын Наполеона] Вот что папа обязан был бы говорить сегодня. Мистер Краучбек печально посмотрел на сына. - Мой дорогой мальчик, - возразил он, - право же, ты говоришь чепуху, да будет тебе известно. Это совсем не то, что представляет наша церковь. И существует она совсем _не для_ этого. Они шли вдоль прибрежных скал, в вечерних сумерках возвращаясь в отель "Морской берег", и охотничий пес мистера Краучбека, уже постаревший, не резвящийся, как прежде, плелся позади. Мистер Краучбек тоже состарился и впервые стал проявлять беспокойство о своем здоровье. Они умолкли, Гай - расстроенный замечанием отца, мистер Краучбек, по-видимому, - продолжая обдумывать вопрос, поднятый Гаем, потому что когда он наконец нарушил молчание, то сказал: - Конечно, солдату естественно радоваться победе. - А я теперь, пожалуй, и не заинтересован в ней, - возразил Гай. - Тогда тебе незачем оставаться солдатом. - О, нет. Пока идет война, я хочу остаться в армии, мне хотелось бы повоевать. Но теперь, по-видимому, не имеет значения, кто побеждает. Раз мы объявили войну Финляндии... Гай не закончил фразу, и его отец сказал: - Солдат этот вопрос не касается. Когда они подошли к отелю, он добавил: - Мне кажется, я становлюсь похожим на школьного учителя. Прости меня. Мы не должны ссориться. Раньше я, бывало, часто сердился на Айво, на Анджелу тоже. В тот год, когда Анджела начала выезжать в свет, она была довольно взбалмошной девицей. Но на тебя я, по-моему, никогда не сердился. За последние два года Мэтчет изменился. Армейская часть, для которой был очищен от постояльцев пансион "Монте-Роуз", выбыла так же быстро, как и появилась, оставив пансион пустующим. Его окна без занавесок и полы без ковров являли собой символ краткосрочной популярности этого городка. Беженцы, спасавшиеся от бомбежек, разъехались по своим домам. Миссис Тиккеридж перебралась поближе к школе, в которой училась Дженифер. Ушли в прошлое дни, когда Катберты могли сдать каждую комнату в два раза дороже, и теперь они нехотя смирились с необходимостью быть снова покладистыми. Конечно, миссис Вейвесаур несколько преувеличила, заявив, что им пришлось "встать на колени", чтобы удержать своих постояльцев, но довольно и того, что они предложили мистеру Краучбеку занять его бывшую гостиную за прежнюю плату. - Нет, премного благодарен, - ответил он. - Если помните, я обещал снять ее снова после войны, и, если дела не слишком изменятся к худшему, я сделаю это. Между прочим, моя немногочисленная мебель находится на складе и я не испытываю желания забирать ее оттуда. - О, мы сами меблируем гостиную для вас, мистер Краучбек. - Это было бы не одно и то же. Вы и так неплохо заботитесь обо мне. Его бывшая арендная плата выдавалась теперь в виде еженедельного пособия лишенному сана католическому священнику. Катберты были рады сдавать комнаты хотя бы родителям, навещавшим своих сыновей, обучающихся в школе Богородицы-Победительницы, и смутно сознавали, что их враждебное отношение к мистеру Краучбеку могло бы так или иначе лишить их и этих клиентов. На следующий день Гай уехал и, явившись в казарменный городок алебардистов, доложил о возвращении из отпуска. Отдыхать ему вдруг расхотелось. Через три дня он получил письмо от отца: "Отель "Морской берег", Мэтчет. 20 сентября 1943 г. Мой дорогой Гай! Мне не принес радости наш разговор в твой последний приезд. Я сказал слишком много или слишком мало. Теперь я должен сказать больше. Конечно, в 1870-1880 годах каждый добропорядочный римлянин недолюбливал Пьемонтца точно так же, как теперь добропорядочные французы ненавидят немцев. Их земля подверглась захвату. И конечно, большинство римлян, которых мы знаем, не пали духом, сохранив в душе ненависть. Но не церковь тому причиной. Господь бог никогда не становится в позу и не подчеркивает своего превосходства. Он принимает страдания и несправедливости. Он готов даровать прощение при первых признаках раскаяния. Говоря о Латеранском договоре, подумал ли ты, сколько душ, возможно, примирилось и умерло успокоенными в результате его заключения? Сколько детей, которые могли бы жить в неведении, возможно, было воспитано в страхе божьем? Но количественные критерии здесь неприменимы. Если спасена хоть одна душа, то уже одно это является полным вознаграждением за потерю лица. Я пишу об этом потому, что беспокоюсь о тебе и прихожу к заключению, что жить мне осталось недолго. Вчера я был у доктора, и он, как мне показалось, считает, что мои дела довольно плохи. Как я сказал, меня беспокоит твое будущее. Мне думалось, что, поступив в армию, ты ожил. Я знаю, ты страдаешь оттого, что тебя оставили в Англии. Но приходить в уныние из-за этого не следует. Ничего хорошего в том, что ты жил в одиночестве и за границей, нет. Думал ли ты вообще о том, что будешь делать после войны? В Бруме есть дом, который в деревне называют - совершенно неправильно - "малый дом". Во всех документах он называется просто - "меньший дом". Тебе понадобится жить где-нибудь, и я сомневаюсь, что ты захочешь возвратиться в свое кастелло, даже если оно уцелеет, что, судя по размаху и неразборчивости, с какими в Италии бомбят все подряд, мало вероятно. Как видишь, в настоящее время я много думаю о смерти. Что ж, в моем возрасте и состоянии это вполне естественно. Всегда твой нежно любящий отец Дж.Краучбек". 3 Когда оперативная группа Хука отплыла на фронт, оставив Джамбо Троттера на берегу, он отказался от всех надежд на службу в действующей армии. Джамбо стал начальником транзитного лагеря N_6 Лондонского округа. Этот пост требовал добродушия, спокойствия и вряд ли чего-нибудь еще, кроме, пожалуй, влиятельных друзей. Все эти качества у Джамбо имелись в изобилии. Он больше не таил обиды на Бена Ритчи-Хука. Примирился он и с тем, что его оставили в тылу. Над Гаем нависла угроза такой же капитуляции перед сложившимися обстоятельствами. Джамбо часто наведывался в казарменный городок алебардистов посмотреть, как там идут дела. И вот в последних числах сентября он встретил там Гая, глубоко расстроенного официальным назначением на должность офицера местной противовоздушной обороны и помощника начальника штаба. - Зайдите на прием к капитану-коменданту, - посоветовал Гаю Джамбо. - Скажите ему, что на днях ожидаете чего-то важного для себя, в связи с чем вам необходимо находиться в Лондоне. Добейтесь откомандирования в офицерский резерв и переходите жить в мою укромную обитель. Я могу устроить вас довольно комфортабельно. Так Гай перебрался в укромную обитель Джамбо. В "малый дом"? В "меньший дом"? Нет. В транзитный лагерь N_6 Лондонского округа, и в течение нескольких дней он заглядывал в глубины армейской преисподней - в пристройке к зданию военного министерства имелась приемная, в которую ежедневно стекались офицеры всех возрастов, не нашедшие применения в своих полках и службах. В те годы действовала директива о "живой силе", исходившая от самых высших инстанций, которая предписывала немедленно использовать все население страны в осуществлении "военных усилий". Принявший Гая безногий майор сказал: - Служба у вас шла, по-видимому, хорошо. Не понимаю, почему вас отчислили в это заведение. Это первый случай, когда через мои руки проходит алебардист. Вы что, натворили там что-нибудь? Он внимательно просмотрел личное дело, в котором была зафиксирована вся официальная биография Гая за последние четыре года. - Возраст, - пояснил Гай. - Тридцать девять, уже близко к сорока. Да, для вашего чина это многовато. Теперь вы, конечно, снова снижены до капитана. Что ж, единственное, что я могу предложить вам в настоящий момент, - это должность в подразделении контрразведки в Адене или должность хозяйственника в гражданском госпитале. Не думаю, чтобы то или другое слишком устроило бы вас. - Верно. - Вот видите. Наведывайтесь. Возможно, будет что-нибудь получше. Но в моей конторе никто не ищет стоящих парней. Попробуйте поискать сами в других местах, может, что-нибудь и удастся найти. Действительно, однажды вечером в начале октября, после третьего визита к безногому майору, который с нескрываемой иронией предложил ему административную должность в школе дешифрования аэрофотоснимков в Уэльсе, Гай еще раз повстречался в "Беллами" с Томми Блэкхаусом. Теперь Томми командовал бригадой командос. Он получил приказ в ближайшее время отплыть в Италию для участия в репетиции высадки в Анцио и хранил гробовое молчание о предстоящей передислокации. Он сказал только: - Как было бы хорошо, если бы ты тогда решил пойти ко мне, Гай. - А теперь слишком поздно? - Да, слишком поздно. Гай объяснил ему свое затруднительное положение. - Да, положение чертовски неприятное. - По крайней мере, тот тип в военном министерстве был очень вежлив. - Конечно, но ты увидишь, что терпение у него очень быстро иссякнет. Кругом столько болтают об использовании живой силы. Они могут неожиданно загнать тебя в какую-нибудь отвратительную дыру. Мне хотелось бы помочь тебе. Позже в этот вечер Томми вернулся к этому вопросу: - Ты знаешь, я кое-что придумал в качестве временного выхода из положения. В управлении особо опасных операций я держу офицера связи. Черт его знает, чем он занимается там. Так или иначе, но я забираю его в другое место. Там есть несколько каких-то подразделений, которые придаются мне. Вообще-то они подчинены управлению. Если хочешь, ты мог бы какое-то время выполнять роль офицера связи с ними. Узнав об этом назначении, Джамбо проворчал: - Строго говоря, вы тем самым лишились статуса "транзитного военнослужащего". - Надеюсь, что да. - Хорошо. Но вы тем не менее можете оставаться здесь сколько угодно. Мы отыщем способ отчитаться за вас в ведомостях. В Лондонском округе всегда найдется выход из положения. Все биржевые маклеры и виноторговцы раньше служили в гвардейской пехоте. Дела с этими ребятами вести проще простого. Не такому делу посвящал себя Гай, когда касался меча Роджера Уэйброукского четыре года назад в то памятное и так много обещавшее утро. Из множества статуй, которыми уставлены боковые приделы Вестминстерского аббатства, только одна - и это статуя моряка - обращает на себя внимание воинственностью позы. Мужи средневековья, вложив мечи в ножны, молитвенно сложили руки; мужи века разума облачились в тоги. Один лишь капитан Монтегю в посмертной статуе работы Флэксмэна крепко сжимает эфес шпаги. Потому, видимо, что у капитула хватало забот об укрытии более ценных сокровищ, его оставили стоять всю войну на прежнем месте, не обложенным мешками с песком, пристально глядящим прямо через нижний неф, так же, как он смотрел на корабли революционной Франции в водах у острова Ушант в день победы и смерти. Его имя помнили не слишком хорошо, и его портрет, больше натуральной величины, где он изображен чересчур дородным для своих лет, редко привлекает к себе внимание посетителей. И в пятницу 29 октября 1943 года он не привлек к себе внимания людей, выстроившихся в очередь по четыре в ряд и медленно, шаркая подошвами, продвигавшихся от Миллбэнка в направлении Грейт-Колледж-стрит вдоль испещренной выбоинами кирпичной стены, которую под покровом темноты какой-то коммунист украсил бросающейся в глаза надписью: "ВТОРОЙ ФРОНТ - ТЕПЕРЬ ЖЕ!" Очередь непрерывно продвигалась вперед, устремляясь к двери под западным окном, вдребезги разбитым взрывной волной во время бомбежки. Англичане уже привыкли к очередям. Некоторые присоединились к этой процессии, даже не ведая, куда она направляется, надеясь, возможно, купить сигареты или башмаки, но большинство людей в очереди пребывало в молитвенном настроении. Лишь изредка и немногие перебрасывались несколькими слонами; никто не смеялся. День стоял пасмурный, сырой, туманный и тихий. Зимние пальто еще никто не носил. Каждый идущий в толпе имел при себе противогаз, теперь бесполезный, как по секрету признавались эксперты, против любого газа, который, вероятно, мог применить противник, но по-прежнему являвшийся символом вооруженного народа. В очереди преобладали женщины; кое-где встречались военнослужащие - англичане, американцы, поляки, голландцы, французы, которые выделялись некоторой подтянутостью; штатские выглядели убого и неряшливо. Поскольку подошло время обеденного перерыва, одни уминали пирожки с мясом, другие сосали самокрутки, свернутые из табака, добытого из окурков, собранных на полу в столовых. Бомбежки временно прекратились, однако наряды, в которых отсиживались в бомбоубежищах во время воздушных налетов, оставались национальной формой одежды. Подходя к церкви аббатства, в которую многие входили первый раз в жизни, все замолкали, будто приближаясь к телу усопшего, выставленному для торжественного прощания. Они прошли посмотреть на меч, который стоял вертикально между двумя свечами на столе, подделанном под алтарь. С каждой стороны его охраняли полисмены. Он был изготовлен по повелению короля в качестве дара "людям со стальными сердцами - жителям Сталинграда". Чтобы отковать его, поднялся со своего ложа восьмидесятилетний старец, изготовлявший церемониальные мечи для пяти монархов. Меч был украшен золотом, серебром, горным хрусталем и эмалью. В этот год автоматов "стен" меч являл собою выдающийся образец оружия. Сначала его демонстрировали в Гоулдсмит-холле и в музее Виктории и Альберта как выдающийся образец мастерства. Некоторые расценивали его как свидетельство живучести древнего искусства, уцелевшего под напором низкопробной импровизации нашего времени. Но не этим меч тронул сердца людей. В те дни, когда наступление британских войск в Италии захлебывалось, радио ежедневно объявляло о великих победах русских. Англичане были преисполнены чувством благодарности к своим далеким союзникам и благоговели перед этим мечом как символом их собственных щедрых, стихийно возникших чувств. Газеты и министерство информации ухватились за это. "Таймс" ударилась в поэзию: ...Ты, меч Сталинграда! Склоняю главу Перед грозным сияньем твоим. И в сердце слова - я без них не живу, - И голос твой сердцем храним: "...О, смертный, узри - я судьбина твоя. Все люди сойдутся во мне... И реки мои. И леса, и моря. И синие звезды во мгле... Ты знай: твои дети и внуки твои, Что будут еще рождены, Моим, лишь моим, закаленным в крови, Сияньем озарены. Когда им расскажет счастливая мать О славе, рожденной в огне, Они будут песни победы слагать И петь обо мне, обо мне!.." Репортер отдела светской хроники "Дейли Экспресс" предложил провезти меч по всему королевству. Кардифф, Бирмингем, Глазго и Эдинбург в своих картинных галереях и залах гильдий оказали ему почести, какие оказываются раз в сто лет. Теперь, возвратившийся из своего турне, выставленный для всеобщего поклонения возле раки святого Эдуарда-Исповедника, на том месте, где происходит миропомазание королей Англии, он достиг своего апофеоза. Направляясь в ресторан, Гай Краучбек проехал мимо этой очереди ревностных почитателей меча. Равнодушный к всеобщему энтузиазму по поводу триумфа "Джо" Сталина, который, подобно Гаю и Эпторпу, теперь обрел право называться "дядюшкой", он не испытал желания влиться в их благочестивые ряды. День 29 октября 1943 года имел для него другое, более безрадостное значение. Это был сороковой день его рождения, и, чтобы отпраздновать это событие, Гай пригласил Джамбо Троттера на завтрак. Именно благодаря любезности Джамбо он сейчас сидел развалившись позади шофера санитарной машины, вместо того чтобы ехать в автобусе. На четвертом году войны Джамбо сохранил достаточно изворотливости, чтобы не поддаваться действию различных правил, направленных на ограничение излишеств. В этом отношении от него не отставал и Рубен. В охваченном голодом мире в рыбном ресторанчике Рубена, в зависимости от сезона, подавали такие редкостные яства, как колчестерские устрицы, шотландская лососина, омары, креветки, яйца чаек - столь редкие блюда, что они даже не упоминались в законе, ограничивающем стоимость еды в гостиницах пятью шиллингами, - а часто и черную икру, получаемую - один Рубен знал каким образом - по дипломатическим каналам. И что было, пожалуй, наиболее удивительным - в этом ресторанчике иногда появлялись сыры из Франции, добываемые бесстрашными парашютистами и доставляемые в Англию на подводных лодках. Хорошее вино здесь было тоже в изобилии - неимоверно дорогое в те дни, когда винные погреба гостиниц опустели и виноторговцы выделяли скудные месячные партии вина только своим старейшим клиентам. На протяжении ряда лет ресторан Рубена посещала небольшая, но ценившая его по достоинству клиентура. Когда-то Рубен служил в "Беллами", поэтому в его ресторане всегда находились столики для членов этого клуба. Теперь старая клиентура все больше разбавлялась странного вида людьми, у которых задние карманы брюк были набиты пачками банкнот и которые называли хозяина мистером Рубеном. Этот ресторан был редкой свечой во мраке, окутавшем грешный мир. Кирсти Килбэннок, предпринимавшая опасные для желудка эксперименты с концентратом заварного крема и различными приправами, однажды спросила: "Скажите мне, Рубен, в чем секрет вашего майонеза?" - и получила серьезный ответ: "Очень просто, сударыня, свежие яйца и оливковое масло". Гай повел Джамбо к столику в углу зала. Со времени возвращения из Египта он пробыл в Лондоне немного и редко позволял себе подобные празднества, но Рубен оставался лояльным к издавна знакомым лицам и именам. - Выгодно отличается от "Сеньора", - заметил Джамбо, разглядывая присутствующих. - Большое различие, - добавил он, просматривая меню. Они истребили множество устриц. Когда, пресытившись, они поднялись из-за стола, последний немедленно был захвачен только что вошедшей парой - Кирсти Килбэннок и американским военным. Как в музыкальной игре, она плюхнулась на еще теплое место Джамбо прежде, чем тот снял свою фуражку с вешалки над головой. - Гай, как поживаете? - Сегодня сорок. - Мы завтракали с Руби в "Дорчестере", но остались настолько голодными, что нам пришлось забежать сюда, чтобы подкрепиться. Вы знакомы с лейтенантом? - Да, знаком. Как поживаете, Лут? Второй лейтенант Пэдфилд был известен всем, даже Гаю, знавшему так мало людей. Пэдфилд был недобрым предвестником "великого альянса". В Лондоне было полно американских солдат - долговязых, слоняющихся без дела, дружелюбных, безутешно скучающих по дому молодых людей, всегда, казалось, ищущих, где бы присесть. Летом ими были переполнены парки; они сидели на тротуарах вокруг величественных особняков, отведенных им для постоя. Для их утешения там же толпами гуляли уродливые девушки-подростки, их тетки и матери, вышедшие из трущоб и из-за реки и никогда до этого не бывавшие на площадях Мэйфэр и Белгрейв. Не обращая внимания на публику, будь то во время затемнения или среди бела дня, американцы заключали этих девиц в страстные объятия и вознаграждали жевательной резинкой, лезвиями для безопасных бритв и другими редкими потребительскими товарами из своих военных ларьков. Лейтенант Пэдфилд был птицей другого полета, правда, цвет его лица тоже был желтовато-серый, он тоже слонялся без видимого дела, а по своим привычкам тоже относился к категории любящих посидеть. Но лейтенант совсем не скучал по дому; если он не сидел, то обязательно находился в беспрестанном движении, потому что был вездесущ. Ему исполнилось двадцать пять лет, и в Англии он оказался впервые. Лейтенант входил в состав одной из первых групп американской армии, и не было такого закоулка во все еще сложном социальном мире, где бы его не знали. Гай впервые встретил его, когда, находясь в отпуске, без особого желания пошел навестить своего дядю Перегрина. Это случилось в первые дни пребывания Лута в Англии. - ...Привез письмо от человека, часто бывавшего у меня в Каусе. Хочет посмотреть мои миниатюры... Затем на той же неделе Гая пригласил пообедать в палате общин его зять Артур Бокс-Бендер. - ...Сказал, мы должны сделать что-то для каких-то американцев. Разумеется, они интересуются палатой общин. Пойдем, поможешь мне разобраться с ними... Оказалось, что это шесть американских офицеров, и среди них Лут. Очень скоро этого молодого американца перестали считать одним из многих представителей оккупационных сил, с которыми следовало быть любезным. Со времен, когда гостеприимство было в моде, уцелели две-три вдовы, которые, несмотря на скудные возможности, пытались устраивать приемы. Лейтенант Пэдфилд присутствовал на всех этих небольших сборищах. В соперничество со вдовами вступили две-три молодые замужние женщины, пожелавшие заменить их в качестве хозяек дома. Лут знал всех. Он бывал в каждой картинной галерее и книжной лавке, в каждом клубе и отеле. Он побывал также в каждом доступном для других замке в Шотландии, у постели каждого больного ветерана-художника и политика, в театральной уборной каждой известной актрисы и в каждой профессорской комнате каждого университета, при этом он выражал благодарность своим хозяевам и хозяйкам не предметами из военных ларьков, а изданиями от Сильвии Бич и набросками Фьюзели. Когда Гай приходил в парикмахерскую постричься, Лут почему-то всегда оказывался в соседнем кресле. Одним из немногих мест, где лейтенанта никогда не видели, был штаб особо опасных операций. Лут не выполнял каких-либо видимых военных должностных обязанностей. В мирные годы он был младшим партнером влиятельной в Бостоне юридической фирмы. Говорили, что в настоящее время обязанности Лута по-прежнему связаны с юриспруденцией. Или американская армия была исключительно законопослушной, или в ней везде было полно адвокатов, но Лут никогда не принимал участия ни в одном военном судопроизводстве. На этот раз он сказал: - Вчера я побывал в Бруме. - Бруме? Вы имеете в виду наш Брум? Скажите на милость, Лут, что же привело вас туда? - У Салли Сэквилл-Стратт дочь учится в школе в Бруме. Мы ездили посмотреть, как она играет в хоккей. Она капитан команды "Краучбек". Вы знаете, школа разделилась на два лагеря, принявшие названия "Краучбек" и "Святое семейство". - Возмутительное разделение. Но каковы же результаты? - Команда "Краучбек" выиграла. Будете ли вы сегодня у Гленобэнов? - Нет. - Вы ходили смотреть меч Сталинграда? Я ходил, когда его впервые показали в Гоулдсмит-холле. Я считаю этот жест вашего короля очень красивым, но я заметил одну странность, которую никто так и не смог объяснить мне: герб на ножнах окажется вверх ногами, когда ножны будут висеть на перевязи. - Не думаю, что Сталин будет носить меч на перевязи. - Может быть, и нет. Но меня удивляет, что ваша геральдическая палата просмотрела это. Ну пока, где-нибудь встретимся. Применительно к лейтенанту Пэдфилду "где-нибудь" было самым подходящим выражением. - Слишком много берет на себя этот сопливый американец. Тоже мне, недостатки в мече вздумал отыскивать! - возмутился Джамбо, выходя из ресторана. - К тому же ошибку-то обнаружил вовсе не он. Письмо по этому поводу было опубликовано в "Таймсе" несколько недель назад. Я высажу вас у самого управления. Не могу допустить, чтобы в день вашего рождения вы ездили в общественном транспорте. Никаких особых дел у меня сегодня нет. Сегодняшний завтрак лучший из всех, на которых мне довелось побывать за последние три года. Я не прочь вздремнуть немного. Осенью 1943 года штаб особо опасных операций представлял собой организацию, в корне отличавшуюся от скромного управления, которое Гай посещал зимой 1940 года. Три квартиры, в которых штаб располагался вначале, остались частью его помещений - очень важной частью, потому что в них размещалась хлопотливая служба информации и связи с прессой под начальством Йэна Килбэннока, но к ним прибавились многочисленные особняки, расположенные в районе от Хендона до Клэпхэма, в которых небольшие группы экспертов в строжайшей тайне вели исследования с целью создания сверхпитательных продуктов, карт-невидимок, бесшумных взрывчатых веществ и тому подобных хитроумных проектов, близких сердцу каждого нормального школьника. В комнатах, выходивших окнами на Эджвер-роуд, размещался колдун-знахарь из племени суахили, нанятый, чтобы заклинать нацистских главарей. - Знаешь, Чарлз, иногда мне кажется, что этот черномазый смахивает на шарлатана, - признался однажды в минуту откровенности генерал Уэйл майору Олбрайту. - Он выписывает для себя самые необычные снадобья и материалы. Но мы ведь знаем, что Гитлер суеверен, и имеется немало доказательств, что на суеверных людей заклинания иногда действуют. Даже доктор Гленденинг-Риз, полностью восстановивший свои силы после лишений, перенесенных на острове Магг, имел свою диетическую команду в Аппер-Норвуде. В результате его экспериментов группа истощенных отказчиков от военной службы но религиозным убеждениям время от времени отправлялась в госпиталь. Однако официальное руководство всей этой деятельностью размещалось в величественном, выстроенном в венецианско-греческом стиле кирпичном здании королевского викторианского института-музея в церковном приходе Бромптон, величественно спланированном, но мало посещаемом. Его немногие ценные экспонаты были вынесены в безопасное хранилище. Другие, более громоздкие предметы оставили на месте, несмотря на риск уничтожения их во время бомбежек, и они продолжали стоять в лабиринте фанерных перегородок, которыми разгородили выставочные залы. Выгородка, предназначенная для отдела связи групп специального назначения - для Гая, была больше остальных, однако свободной площади в ней осталось мало, так как Гай делил ее с огромным гипсовым мегалозавром, в тени туши которого его стол на козлах увидеть от двери было невозможно. В первые дни после вступления во владение этим столом у Гая имелся высококвалифицированный секретарь-девушка, но вновь появившийся эксперт но эффективности труда гражданских служащих вскоре ее уволил. Гая это мало тронуло, но, чтобы убить время, он затеял спор, возразив против ее увольнения. Томми сказал ему, что не знает, чем полагается заниматься офицеру связи; не знал этого и Гай. Обойдя гигантского хищника, к Гаю подошел капитан морской пехоты и вручил ему папку с надписью: "Операция "Тарарам". Совершенно секретно. Передавать только через офицеров". - Просмотрите эти материалы, пожалуйста, и передайте их в отдел "пункты высадки". - А я считал, что операция "Тарарам" отменена. - Отложена, - уточнил морской пехотинец. - Группа, находившаяся у нас на подготовке, отправлена в Бирму. Но мы по-прежнему работаем над этой операцией. Замыслом операции "Тарарам" предусматривалось атаковать какие-то необыкновенно больших размеров, неуязвимые для авиабомб укрытия подводных лодок в Бретани. Категорическое требование о проведении немедленных действий против этой твердыни поступило из военного кабинета. "Если военно-воздушные силы не могут уничтожить корабли, мы перебьем их экипажи", - заявил генерал Уэйл. Эту резню должны были учинить двенадцать человек, высаженных на берег с бретонской рыбацкой лодки. Самое последнее замечание гласило: "В связи с разведывательным донесением С/806/R.Т./12 о том, что оккупированная Франция снабжается эрзацем моторного топлива, выхлопные газы которого имеют легкоразличимый характерный запах, рекомендуется добыть образцы этого топлива через соответствующие органы, сделать его анализ, воспроизвести и снабдить им группу "Тарарам" для использования во вспомогательном двигателе рыбацкой лодки". Кто-то до Гая приписал к этому замечанию: "Нельзя ли ввести в обычное топливо какое-нибудь вещество, воспроизводящее характерный запах эрзаца?" Еще кто-то, какой-то адмирал, добавил: "Принято решение (см. прилагаемое примечание), что вспомогательный двигатель должен использоваться только при сильном ветре с берега. В таких обстоятельствах считаю риск обнаружения запаха ничтожным". Гай написал более скромно: "Принято к сведению и одобрено. За командира бригады командос: капитан Гай Краучбек". После этого он протиснулся между мегалозавром и стенкой, чтобы передать папку по назначению. В отделе "пункты высадки" царила веселая атмосфера. В комнате, в которой размещался отдел, находились: локомотив начала викторианской эпохи, шесть моряков и склад морских карт. Возвращение досье операции "Тарарам" было встречено ироническими аплодисментами. Несколько ранее генерал Уэйл утратил свое благожелательное прозвище Малыш и в низших, более активных кругах стал известен под кличкой Невеста Ванны [иронический перифраз старинного названия Венеции - Невеста моря, происшедшего от древней церемонии, в которой, становясь главой государства, дож бросал кольцо в море со словами: "Мы венчаемся на тебе, о море, в знак вечного господства"] в связи с тем, что все предлагаемые им операции, по-видимому, требовали уничтожения всех участвующих в них. Следующая после отдела "пункты высадки" дверь вела в помещение, которое называлось студией и в котором жили три сержанта военно-воздушных сил. Здесь ярд за ярдом создавались пункты высадки в миниатюре, миля за милей воспроизводилось с аэрофотоснимков побережье оккупированной Европы. Студия была завалена инструментами и отходами разнообразных материалов: дерева, металлов, мастик, резины, красителей, перьев, фибры, гипса и масляных красок, многие из которых издавали резкий запах. Здесь господствовала атмосфера равенства в его старомодном, свойственном простонародью виде, когда-то унаследованном от учеников Уильяма Морриса. Два сержанта были зрелыми мастерами, третий - значительно моложе, с шапкой золотистых кудрей, которые, служи он в армейских частях, были бы острижены. Все называли его Сузи, и, подобно своим предшественникам в движении "Искусства и ремесла", он открыто исповедовал коммунизм. В свободное время - а его у них хватало - эти искусники создавали модель королевского викторианского института. Гай использовал любую возможность, чтобы навестить этих мастеров, и восхищался их творением, день ото дня становившимся все более совершенным. И на этот раз он заглянул к ним. - Ходили смотреть меч Сталинграда? - спросил Сузи. - Тонкая работа. Но я считаю, несколько пулеметов оказались бы для русских более полезными. Он обращался к стоявшему рядом в небрежной позе высокому седоватому штатскому денди, раскручивавшему вокруг пальца монокль на черной ленте. Это был сэр Ральф Бромптон, дипломатический советник при штабе особо опасных операций, который производил впечатление персонажа скорее из старинного водевиля, чем из современной тотальной войны. - Он предоставляет народу возможность самовыражения, - пояснил сэр Ральф. Этот посол в отставке, добровольно возложив на себя миссию политической индоктринизации, ежедневно обходил все кабинеты управления. Он был пожилым человеком, поставившим перед собой определенную задачу и выполнявшим ос не торопясь. В свое время он нанес визит и Гаю, однако, обменявшись с ним несколькими словами, потерял надежду найти в нем объект для своих симпатий. Сейчас, будучи застигнутым наедине с Сузи, он не мог скрыть своего раздражения. - Я заглянул только для того, - сказал он, обращаясь наполовину к Гаю, наполовину к старшему сержанту, - чтобы убедиться, регулярно ли вы получаете "Форин эффеарс саммэри". - Не знаю, - ответил старший сержант. - Получаем мы, Сэм? - Он рассеянно окинул взглядом заваленные обрезками верстаки. - Мы здесь не очень-то интересуемся всякой писаниной. - Но вы _должны_ интересоваться, - возразил сэр Ральф. - Я специально добивался, чтобы этот журнал получал весь личный состав. В последний выпуск вложено много труда. Такой материал иногда следует читать между строк. Я оказываюсь в затруднительном положении, будучи вынужденным называть вещи своими именами. Конечно, существуют некоторые предубеждения, которые необходимо рассеивать, - не в высших кругах, конечно, или среди народа, а где-то _в среднем звене_, - продолжал он, пристально разглядывая Гая в монокль, внешне беззлобно, но в душе жаждая поставить его к стенке. - Занимаясь моим абсурдным делом, поневоле приобретаешь определенную профессиональную осторожность. После войны необходимость в ней отпадет. А пока приходится прибегать к намекам. Могу посвятить вас в главное: наш друг - Тито, а не Михайлович. В Малайе мы ставим не на ту лошадь. В Китае тоже. Чан Кайши - коллаборационист. У нас есть доказательства. Реальное сопротивление оказывается только в северных провинциях, силами, обученными русскими и вооруженными русским оружием, конечно. Именно эти люди выгонят японцев. Все это вы найдете в "Саммэри", если будете читать его внимательно. Я достану один экземпляр для вас. Не забудьте о сегодняшнем вечере, Сузи. Боюсь, что сам я не смогу присутствовать там, но на вас они рассчитывают. Он вышел неторопливой походкой, крутя монокль вокруг пальца. - Куда это ты собираешься вместе с этим стариканом? - спросил Сэм. - На партийное собрание, - ответил Сузи. - Есть вещи поинтересней собрания, которыми можно заниматься во время затемнения. - Старикан, кажется, такого же мнения, - заметил третий сержант. - Да, он немного смахивает на буржуя, несмотря на все его прекрасные речи, - заметил Сузи. В течение всего разговора он не отрывался от небольшого токарного станка, на котором с изумительной точностью вытачивал крохотные витые колонки. - Скоро вы закончите это? - спросил Гай, обращаясь к старшему из сержантов. - Да, если не помешают. Ведь не угадаешь, когда они снова заявятся и потребуют воспроизвести новые пункты высадки. Никак не подберут удовлетворяющие их по всем статьям. - Они должны были бы высадиться на них этим летом, - вмешался Сузи. - Так они, по крайней мере, обещали. - Я не давал никаких обещаний, - сказал Сэм, выпиливая лобзиком из красного дерева крохотные плитки для тротуара. Гай оставил этих веселых, трудолюбивых людей и на пути в свой кабинет задержался в комнате эксперта по эффективности труда гражданских сотрудников мистера Оутеса. Ни об одном из сотрудников штаба особо опасных операций нельзя было обоснованно сказать, что он не на своем месте, но, несмотря на скромную внешность, мистер Оутес казался Гаю странным. Толстенький, неразговорчивый человечек, он один из всех своих коллег был вполне уверен в себе. Все другие иди бессмысленно трудились, не жалея сил, перекладывая папки с документами из корзинки для входящих бумаг в корзинку для исходящих, или бездельничали, или плели интриги, или прятались от начальства, или брюзжали; все были так или иначе сбиты с толку. Один мистер Оутес верил, что по-своему помогает выиграть войну. Он был до мозга костей мирным человеком, и собственный путь казался ему предельно ясным. - Имеется ли какой-нибудь ответ на мое отношение по поводу возвращения секретаря-машинистки? - Ответ отрицательный, - сказал мистер Оутес. - Но у Килбэннока три машинистки. - Уже не три. Двух я только что отобрал. Пока осталась одна миссис Трой, которая официально состоит у них в штате, но ее работа, кажется, проходит главным образом вне этих стен. Фактически ее положение в этом штабе в какой-то мере ненормальное. Я подниму вопрос об этом на следующем совещании об использовании рабочей силы. Со времени последнего визита Гая обстановка в кабинете мистера Оутеса пополнилась весьма эффективно выглядевшим предметом: сложной машиной, на вид более современной конструкции, чем любой постоянный экспонат музея, в котором они находились. - Что это такое вы приобрели? На лице мистера Оутеса появилась гримаса удовлетворения. - О, вы задели мое слабое место. Эту машину можно без преувеличения назвать моей любимицей. Абсолютно новая. Ее только что прислали самолетом из Америки. На ее установку потребовалось затратить пятьсот шестьдесят человеко-часов. Механики тоже прибыли из Америки. У нас в стране другой такой нет. - Но что же это такое? - Электронный комплектатор личного состава. - А у нас есть специалисты по электронике? - Он предусматривает любые возможные случаи. Например, допустим, что я хочу подобрать подполковника, пловца на длинные дистанции, имеющего квалификацию барристера, с опытом работы в области поставки продовольствия в тропических странах. Вместо того чтобы перебирать все личные дела, я просто нажимаю эти кнопки: раз, два, три, четыре... - В этот момент в чреве машины послышалось жужжание, потом ряд щелчков, как в игорном автомате, предсказывающем судьбу, затем из прорези неожиданно выскочила карточка. - Вот видите, совершенно чистая. Это означает, что ответ отрицательный. - По-моему, это можно было сказать и без машины. - Да, я продемонстрировал исключительный случай. А вот здесь, - он взял бланк запроса из корзинки для входящих бумаг, имеется фактический запрос. Меня просят найти офицера для выполнения специального задания: возраст до сорока лет, с университетским образованием, жившего в Италии и прошедшего диверсионно-десантную подготовку в частях командос. Раз, два, три, четыре, пять. - Жужжание, щелк-щелк-щелк-щелк-щелк. - Вот, пожалуйста. Послушайте, вот это да! Удивительное совпадение! На карточке, которую держал в руках Оутес, было напечатано: "Капитан (временный чин) Краучбек Г., королевский корпус алебардистов, прикомандирован к штабу особо опасных операций". Гай не стал поправлять данные машины относительно своего возраста или степени своей подготовки в частях командос. - По-видимому, я единственный. - Да. Я, конечно, не знаю, для каких целей это понадобилось, но немедленно сообщу ваше имя. 4 Тридцати семи лет от роду, шести футов и двух дюймов ростом, с хорошей выправкой, сильный, пополневший и более бледный, чем был на Ближнем Востоке, со слегка дряблыми щеками, в повседневной форме одежды, с хорошо начищенным офицерским ремнем, с ленточкой военной медали и знаками различия майора корпуса разведки, он если и обращал на себя внимание, то только розовато-серой радужной оболочкой зрачков. Человек, отвечавший этому описанию и известный в оперативной группе Хука как старшина Людович, в задумчивости остановился у ограды Святой Маргариты в Вестминстере. Именно здесь двенадцать лет и несколько месяцев назад он вместе со своими товарищами из полка стоял в строю королевской гвардии на венчании одного из офицеров. В то время Людович носил нашивки капрала. Невеста была светской красавицей, а имя жениха каждый мог прочитать на рекламных щитах и этикетках пивных бутылок. Огромная толпа была менее организованной и более беззаботной, чем те, кто сейчас, шаркая ногами, проходил к аббатству. Гвардейцы построились в церкви в проходе между рядами; затем, пока совершалась запись в приходскую книгу, актов гражданского состояния, вытянулись двумя шеренгами по обеим сторонам дорожки, разостланной от двери до автомобиля. Их блестящая форма вызывала возгласы восхищения. Когда прозвучали первые органные аккорды свадебного марша, они обнажили сабли и держали их в положении, не предусмотренном никакими уставами, образовав арку над головами супружеской четы. Невеста в знак благодарности рассыпала налево и направо улыбки, каждому из гвардейцев смотрела в глаза. Жених, держа в руке цилиндр, приветствовал по имени тех из своего эскадрона, которых узнавал. Шлейф несли два карлика, наряженные в костюмы, представлявшие собой точную копию гвардейской формы Людовича, стоившую немало денег; за ними шли подружки невесты, пополнее и попроще, чем она, но цветущие, как розы в середине лета. Потом гвардейцы опустили сабли в положение "на плечо"; между ними, тоже улыбаясь, прошли члены королевской семьи; за ними последовали родители новобрачных, затем потянулся длинный поток гостей; вокруг них толпились репортеры, фотографы и другие аплодирующие и смеющиеся лондонцы, едва видимые из-под козырьков касок. Именно после этого венчания на покрытом шатром дворе дома на Сент-Джеймс-сквер сэр Ральф Бромптон впервые пристал с известной целью к Людовичу. Члены королевской семьи сидели в большом зале на втором этаже, где молодая пара принимала гостей. С балкона бального зала к шатру во дворе вела временная деревянная лестница (существовало правило, согласно которому члены королевской семьи не должны находиться в помещении, не имеющем запасного выхода), и гости после представления королевским особам, отдав им долг уважения, сходили вниз, оставляя эту тихую заводь ради шумного празднества под брезентовым шатром. Позднее, обсуждая этот вопрос - а такие обсуждения происходили довольно часто, - ни сэр Ральф, ни Людович не могли объяснить, что же выделило молодого капрала среди его товарищей, кроме того, что он стоял немного поодаль от них. Он не любил пива, а почетному караулу, квартирантам, мастерам и старым слугам, собравшимся в углу шатра, непрестанно подносили большие кружки этого напитка, сваренного специально для данного случая на заводе отца жениха. Сэр Ральф, ростом не ниже любого гвардейца и такой же великолепный в своей серой паре с фалдами и пышным галстуком, присоединился к веселой плебейской компании со словами: "А у вас дело с пивом обстоит гораздо лучше. Шампанское - отрава по сравнению с ним". Так началось общение, принесшее богатые плоды. В то время сэр Ральф высиживал положенный срок в министерстве иностранных дел. Когда наступила пора ехать на предложенную должность за границу, он устроил увольнение Людовича из полка, в котором весьма сожалели о его уходе - незадолго до этого Людовича, несмотря на молодость, произвели в старшие капралы. С той поры и начался пятилетний период жизни за границей в обществе сэра Ральфа: при посольстве - в качестве камердинера, в путешествиях во время отпусков - в качестве секретаря. Сэр Ральф в меру необходимости просвещал своего протеже, снабжая Людовича книгами по психологии, которые тот читал с удовольствием, и по марксистской экономии, казавшиеся ему скучными, давая ему билеты на концерты и в оперу, посещая с ним в праздничные дни картинные галереи и соборы. Брак людей, на свадьбе которых они встретились, оказался непродолжительным. Он прекратился необычно ранним разводом. Людович такой, каким он теперь стал, оказался единственным результатом этого союза. Было около пяти часов вечера. В пять тридцать аббатство закрывалось на ночь. Полиция уже заворачивала обратно последних, становившихся в очередь, предупреждая: "Сегодня в собор не попадете. Приходите завтра утром пораньше". Люди покорно скрывались в темноте, чтобы пристроиться к какому-нибудь хвосту в другом месте. Майор Людович направился прямо к входу в аббатство, вперив в полисмена пристальный взгляд пустых рыбьих глаз и подняв руку в перчатке, отвечая на приветствие, которым его никто не встретил. - Э-э, одну минутку, сэр. Куда вы направляетесь? - Ммм... дар короля... этим... э-э... русским... гм... мне сказали... его показывают здесь. - Придется встать в очередь. Многие пришли раньше вас, сэр. Людович свободно владел двумя манерами разговора. Одну из них - офицерскую - он испробовал, теперь прибегнул к солдатской: - Ну чего ты петушишься, приятель, я здесь на такой же службе, как и ты. Ошарашенный полисмен отступил в сторону и позволил Людовичу пройти. Внутри аббатства, казалось, уже наступила ночь. Свет через окна не проникал. Путь входившим освещали две свечи; посетителей впускали группами по двадцать человек. Попав внутрь храма, они проходили вперед группой, а затем, но мере приближения к мечу, выстраивались в затылок. Они не знали, как вести себя по этикету, чтобы выразить свое благоговение. Люди нерешительно приостанавливались, пристально всматривались, тихо перешептывались и проходили к выходу. Людович оказался самым рослым из присутствующих. Поверх голов он увидел яркую полоску клинка. Фуражку и стек он держал за спиной и внимательно смотрел вперед. Все здесь представляло для него особый интерес, но, когда он приблизился к мечу и Попробовал задержаться, на него молча, без раздражения, не толкаясь, нажали и так же молча втиснули в эту ничего не замечающую, безмолвную процессию, утверждавшую свое право на равную долю всего того, что, как они верили, олицетворяло это оружие. У него не было времени рассмотреть все подробно. Он мельком различил острое лезвие, скромный орнамент, более роскошные ножны; затем толпа повлекла его дальше и вынесла наружу. Не прошло и пяти минут, как он снова оказался в одиночестве в сгущавшемся тумане. В пять тридцать у Людовича было назначено свидание с сэром Ральфом. Теперь он должен был встречаться с ним по предварительной договоренности. Они больше не поддерживали прежних непринужденных отношений, однако связи с сэром Ральфом Людович не терял. В своем изменившемся и теперь высоком положении Людович не нуждался в деньгах, однако имелись другие соображения, в интересах которых их старая связь могла пригодиться. О каждом своем приезде в Лондон он извещал сэра Ральфа, и они встречались за чаем. Для обеда у сэра Ральфа имелись другие компаньоны. Они встретились в старом условленном месте. В свое время у сэра Ральфа был дом на Ганновер-терэс и интимное убежище на Ибьюри-стрит - комнаты над магазином, напоминавшие роскошную берлогу студента последнего курса; убежище это составляло тайну, известную едва ли пятидесяти лицам. Теперь эти комнаты стали его домом. Он перевез сюда менее громоздкие предметы своей обстановки, однако не намного больше людей, возможно, даже меньше, чем в старые времена, знали туда дорогу. Людович прошел по Виктория-стрит, пересек бесформенное расширение в конце улицы и подошел к знакомой двери одновременно с хозяином. Сэр Ральф открыл дверь и пропустил Людовича вперед. Он никогда не испытывал недостатка в преданных слугах. - Миссис Эмбьюри! - позвал он. - Миссис Эмбьюри! На площадке лестницы показалась его экономка. Она знавала Людовича в прежние времена. - Чай, - сказал Ральф, вручая ей небольшой сверток. - "Лэпсэнг Сучонг", полфунта. Добыт путем обмена на одном из неизвестных мне восточных рынков. Но чай отличный. В штабе у меня есть друг, который иногда достает его для меня. Чай надо расходовать поэкономнее, миссис Эмбьюри, но для майора, пожалуй, можно заварить покрепче. Они поднялись наверх и уселись в гостиной. - Ты, несомненно, хочешь услышать мое мнение о твоих эссе. - Я хочу услышать мнение Эверарда Спрюса. - Да, да, конечно, я заслужил этот небольшой выговор. Ну что ж, приготовься к хорошей новости: Эверард _восхищен_ ими и хочет опубликовать их в "Севайвэле". Он согласен дать их анонимными. Единственное, что ему не нравится, - это название. - Эссе [непереводимая игра слов: французское "pensee" (эссе) и английское "pansy" (жарг. гомосексуалист) произносятся почти одинаково], - сказал Людович. - Знаете ли вы, как называют нашу эмблему? - Он постучал ногтем по эмблеме на лацкане своей форменной тужурки. - Педик, сидящий на своих лаврах. - Да, да. Очень метко. Я уже слышал эту остроумную шутку. Нет, Эверард считает это название старомодным. Он предлагает назвать "Путевые заметки" или как-нибудь в этом роде. - Это не имеет значения. - Совершенно верно. Но он определенно заинтересовался тобой. Хочет познакомиться. Фактически я предварительно принял за тебя приглашение на сегодняшний вечер. Сам я, увы, не смогу представить тебя. Но тебя там ждут. Адрес я дам. А ко мне сюда придет другой посетитель. - Кудрявый? - В штабе его зовут Сузи. Нет, не он. Сузи - милый мальчик и несгибаемый член партии, но он несколько серьезен для этого. Я отправил его на собрание. Нет, я ожидаю очень смышленого молодого американца по фамилии Пэдфилд. Он офицер, _как и ты_. Миссис Эмбьюри принесла чай, и небольшая, загроможденная мебелью комната наполнилась ароматом. - Боюсь, что не смогу предложить тебе закусить. - Я достаточно смышлен, чтобы не приезжать в Лондон наедаться. Нас хорошо кормят там, где мы расквартированы. - Людович перенял офицерский тон у сэра Ральфа, но редко пользовался им, когда они оставались наедине. - Миссис Эмбьюри почему-то не очень общительна последнее время, правда? - Это твой высокий чин. Она не знает, как держаться в твоем присутствии. Ну, а как ты? Где побывал сегодня? - Перед приходом сюда я ходил в аббатство посмотреть на меч. - Ты, наверное, подобно другим, начинаешь ценить но достоинству достижения русских. Обычно ты не слишком разделял мои красные симпатии. Мы едва не поссорились однажды, помнишь? Из-за Испании. - Там, на Ближнем Востоке, были испанцы - настоящие подонки... - Людович оборвал фразу, вспомнив то, о чем решительно старался забыть. - Мой визит туда не имеет никакого отношения к политике. Этот меч является темой еженедельного литературного конкурса в "Тайм энд Тайдс" на сочинение сонета. Я решил, что, если взгляну на него, у меня могут возникнуть какие-нибудь идеи. - О, дорогой, не вздумай сказать об этом Эверарду Спрюсу. Боюсь, что он презирает эти литературные конкурсы в "Тайм энд Тайдс". - Просто мне нравится писать, - возразил Людович, - в разной манере о разных вещах. В этом, по-моему, нет ничего зазорного, правда ведь? - Конечно, нет. Литературное чутье. Но не говори об этом Эверарду. Ну и как, у тебя _возникли_ какие-нибудь идеи? - Не такие, чтобы их можно было использовать в сонете. Но это заставило меня призадуматься о мечах. - Первоначальная идея и цель устроителей всей этой церемонии, как сейчас говорят, заключалась не совсем в этом. Имелось в виду, что вид меча вызовет у всех мысли о танках и бомбардировщиках, о народной армии, изгоняющей нацистов. - Я подумал о _своем_ мече, - упрямо возразил Людович. - Строго говоря, это была скорее сабля. Мы называли их мечами, государственными мечами. Я не видел ни одного меча после того, как ушел из полка. Когда нас призвали снова, их уже сняли с вооружения. Он требовал очень большого ухода, этот меч. Время от времени их собирал оружейник и полировал на шлифовальном круге. В обычные дни мы обходились суконкой и полировочной пастой. На нем не должно быть ни пятнышка. Хорошего офицера всегда можно было узнать: в дождливый день он не подал бы команду: "Клинки в ножны!" - а скомандовал бы: "С обнаженным клинком подготовиться спешиться!" Левой рукой берешь клинок за среднюю часть и прижимаешь его к ближней стороне холки коня. Таким образом не допускаешь попадания влаги в ножны. Некоторые офицеры не заботились об этом, но хорошие - всегда помнили. - Да, да, исключительно живописно, - заметил сэр Ральф, - однако не имеет почти никакого отношения к обстановке в Сталинграде. Неожиданно Людович заговорил офицерским тоном: В конце концов, не что-нибудь еще, а именно моя форма привлекла тогда ваше внимание ко мне, разве вы не помните? Только исключительно проницательный читатель мог уловить в афоризмах Людовича, что их автор в душе или, скорее, в каких-то глубочайших тайниках своего сознания был когда-то романтиком. Большинство из тех, кто весной 1940 года добровольно пошел служить в части командос, сделали это по другим мотивам, нежели из желания служить своей стране. Только немногие стремились вырваться из рутины повседневной службы в обычной строевой части; другие - таких было больше - хотели порисоваться перед женщинами; третьи, отличавшиеся изнеженностью в гражданской жизни, стремились восстановить свою честь в глазах героев своей юности - легендарных, исторических или надуманных, - в мыслях, продолжавших не давать им покоя и в более зрелом возрасте. В сочинении Людовича, которому предстояло вскоре быть опубликованным, ничто не говорило, каким автор представлял себе самого себя. Начальное образование дало ему лишь смутное представление о рыцарстве. Его добровольное вступление в конногвардейский полк, такой близкий к особе короля, так блестяще экипированный, не было подсказано каким-то знакомством или привязанностью к лошадям. Людович был горожанином. Запах конюшен не вызывал у него воспоминаний о ферме или охоте. Годы, проведенные с сэром Ральфом Бромптоном, он прожил легко и в комфорте; некоторая врожденная склонность к заглаживанию грехов, которую он, возможно, знал за собой, осталась невыраженной. Тем не менее он при первой возможности пошел добровольцем в диверсионно-разведывательные части. Теперь его товарищи - добровольцы, находящиеся в различных лагерях для военнопленных, - имеют массу свободного времени на обдумывание своих мотивов и на избавление от иллюзий. Что касается Людовича, то он занимался тем же в свободное от службы время, однако его прозрение (если он когда-либо питал иллюзии) предшествовало разгрому на Крите. Там он провел неделю в горах, два дня в пещере, особенно памятную ночь в открытой лодке, когда он совершил подвиг, принесший ему военную медаль и производство в офицеры, подвиг, о котором он никогда не говорил. По прибытии в Африку на все вопросы о том, как это произошло, он отвечал, что в его памяти о тех событиях почти ничего не сохранилось - весьма обычное состояние после подвига, потребовавшего исключительной выносливости, как его уверяли преисполненные сочувствия врачи. Последние два года жизни Людовича, как и жизни Гая, не были отмечены никакими яркими событиями. После кратковременного пребывания в госпитале Людовича откомандировали в Англию для прохождения офицерской подготовки. В комиссии, интересовавшейся его пожеланиями, он не высказал предпочтения ни одному роду войск. У него не было склонности к технике. Его назначили в корпус разведки, находившийся тогда в процессе преобразования и расширения. Он обучался на различных курсах - научился дешифровать аэрофотоснимки, распознавать форму одежды противника, рассчитывать боевые порядки, наносить на карту обстановку, сопоставлять и обобщать боевые донесения. Короче говоря, он постиг основы разведки. По окончании обучения на отборочную комиссию произвела впечатление его служба в мирное время в конной гвардии. Комиссия решила, что он подходит к квартирмейстерской службе, и для него была подыскана должность, далекая от поля боя, далекая от секретных управлений, упоминавшихся в учебных классах только намеками; фактически его назначили в секретную часть, но такую, в которой Людович не узнал никаких секретов. Он стал начальником небольшого заведения, в котором мужчины, а иногда и женщины, всех возрастов и национальностей, военные и штатские, многие, очевидно, под вымышленными именами, обучались на соседнем аэродроме прыжкам с парашютом. Таким образом, если в прошлом у Людовича и создалось романтическое представление о самом себе, то теперь оно было окончательно рассеяно. В своем одиночестве в писательской деятельности он нашел больше, чем покой, - он нашел благотворное возбуждение. Чем дальше он отходил от человеческого общества и чем меньше слышал человеческую речь, тем больше его ум занимали слова напечатанные и написанные. Книги, которые он читал, повествовали о словах. Когда он ложился спать, не исповедовавшись ни перед кем в содеянном в прошлом, его сон никогда не нарушали чудовищные воспоминания, которые, как можно было ожидать, подстерегали его во мраке. Во сне он думал о словах и, просыпаясь, повторял их, будто заучивал иностранный словник. Людович сделался приверженцем этого могучего, опьяняющего напитка - английского языка. Не изнывая, как изнывают от тяжкого труда, а, скорее, с восторгом упоения Людович работал над своими записными книжками; расширяя, развертывая, шлифуя, часто консультируясь с Фаулером, не гнушаясь заглядывать и в Роже, он писал и переписывал заново своим мелким писарским почерком многочисленные листы линованной бумаги, которой снабжалась армия; он писал, не говоря никому ни слова о том, что задумал, пока наконец не исписал пятьдесят листов бумаги форматом тринадцать на шестнадцать дюймов, которые и послал сэру Ральфу не для того, чтобы узнать его мнение, а для того, чтобы тот подыскал издателя. В то время в книжной торговле наступил золотой век в миниатюре; продавалось все что угодно; популярность писателя определялась только возможностью достать бумагу. Однако издатели имели обязательства перед старыми клиентами и думали о будущем. Эссе Людовича не внушали надежд стать бестселлерами. Солидные фирмы интересовались скорее перспективами, чем достоинствами. Поэтому-то сэр Ральф и послал рукопись Эверарду Спрюсу - основателю и редактору журнала "Севайвэл", человеку, который не имел никаких честолюбивых замыслов, считая, несмотря на название [Survival - выживание (англ.)] его ежемесячного обозрения, что род человеческий обречен исчезнуть в хаосе. Спрюса, который в предвоенные годы не пользовался слишком большим уважением в кругах молодых писателей социалистического толка, война подняла на недосягаемую высоту. Те из его друзей, кто не сбежал в Ирландию или Америку, вступили в "пожарную команду" [то есть стали сторонниками правительства]. В отличие от них Спрюс остался на своих позициях, и в тот суматошный период, когда Гай, сидя в "Беллами", строчил множество бесплодных прошений о приеме на военную службу, он объявил о рождении журнала, посвященного "выживанию ценностей". Министерство информации взяло журнал под свое крыло, освободило его сотрудников от всех других повинностей, назначило щедрое пособие бумагой и завалило этим журналом все страны, куда еще был открыт доступ британским судам. Эти журналы даже разбрасывались с самолетов над районами, находившимися под владычеством немцев; партизаны терпеливо пытались читать их с помощью словарей. Член парламента, пожаловавшийся в палате общин на то, что, как он мог понять, тон журнала пессимистичен и его содержание не имеет отношения к военным усилиям, получил отпор со стороны министра, указавшего в довольно пространном заявлении, что свободное выражение мыслей имеет важное значение для демократии. "Лично я не сомневаюсь, - сказал министр, - и мое мнение подтверждается многими сообщениями, что выживание того, что в нашей стране в настоящих условиях является почти уникальным, а именно - журнала, полностью не зависящего от официальных указаний (эти слова вызвали смех в зале), рождает большое воодушевление у наших союзников и сочувствующих нам во всем мире". Спрюс жил в прекрасном доме на Чейни-уок, окруженный заботами четырех секретарш. Сюда-то и направил Людовича сэр Ральф. Он пошел пешком по неосвещенным улицам, в продолжавшем сгущаться тумане, вдыхая доносившиеся с реки запахи. Некоторое знакомство с литераторами у него уже было. Кое-кто из них был частым гостем на Ибьюри-стрит, он сиживал с ними за одними столиками в кафе на берегах Средиземного моря; однако в те дни он всегда оставался придатком сэра Ральфа, иногда игнорируемым, иногда формально включаемым в беседу, часто бесцеремонно рассматриваемым, но никогда не воспринимаемым в качестве возможного коллеги. Впервые Людович входил в их общество на равных правах. Он нисколько не нервничал, наоборот, горделиво ощущал изменение в своем положении, приносившем ему гораздо большее удовлетворение, чем военный чин. Спрюсу было за тридцать. В свое время он стремился иметь пролетарский, моложавый, привлекательный внешний вид, правда, без особого успеха; теперь, возможно ненамеренно, он выглядел старше своих лет и имел небрежно-элегантную внешность модного метра. Сегодня он был одет в рубашку из плотного шелка в широкую полоску с галстуком бабочкой и неопределенного цвета брюки. Туалеты его секретарш были выдержаны примерно в таком же духе, хотя из более простых материалов; их длинные волосы были распущены в стиле, которому пятнадцатью годами позже на страницах газет предстояло ассоциироваться с Кингс-роуд. Одна из секретарш ходила босиком, как бы желая подчеркнуть сво