посещаемости церквей в Германии, он рассылал их двум или трем журналам, преданным его делу. Он подсчитал, сколько раз слово "бог" встречается в речах Гитлера, получил внушительную цифру. Он написал маленькую острую статью, в которой доказывал, что травля евреев имеет религиозное происхождение. Он делал все, что мог, но скука томила его, и, по мере того как проходила зима, он все чаще и чаще покидал своих ненавистных коллег ради более человеческого общества Бентли. Толпище талантов, которые в поисках работы осаждали министерство в первые недели войны, схлынуло до ничтожной горсточки. Швейцару в проходной внушили приемы распознавания и отпугивания нанимающихся. Никто больше не хотел реорганизации, по крайней мере в ближайшем будущем Кабинет Бентли стал оазисом культуры в варварском мире. Здесь-то и зашел впервые разговор о башне из слоновой кости. - Искусство для искусства, Джефри. Назад к лилии и лотосу, подальше от пропыленных иммортелей, от одуванчиков на пустыре. - Своего рода новая "Желтая книга", - сочувственно отозвался Бентли. Эмброуз, созерцавший портрет Сары Сиддонс, круто повернулся. - Джефри, как можно быть таким жестоким? - Дорогой мой Эмброуз... - Именно так они это назовут. - Кто они? - Парснип, - со злобой ответил Эмброуз. - Пимпернедл, Пупка Грин и Том. После долгой паузы Эмброуз сказал: - Если б только знать, что готовит будущее. В задумчивости вернулся он в отдел религии. - Это скорее по вашей части, - сказал ему представитель католицизма, протягивая вырезку из швейцарской газеты. В ней говорилось о штурмовиках, присутствовавших на заупокойной службе в Зальцбурге. Эмброуз прикрепил ее скрепкой к листку бумаги, написал: "Копии "Свободной мысли", "Атеисту с объявлениями" и "Воскресному дню без бога в семейном кругу" и сунул в корзинку для исходящих документов. В двух ярдах от него священник-протестант проверял статистические выкладки о посещаемости пивных под открытым небом крупными фашистскими чиновниками. Англиканский священник старался выжать максимум из довольно бессвязных сообщений из Голландии о жестоком обращении с животными в Бремене. Тут нет фундамента для башни из слоновой кости, подумал Эмброуз, нет гирлянды облаков, чтобы увенчать ее вершину, и его мысли жаворонком воспарили в рисованное темперой небо четырнадцатого века, - небо плоских, пустых, сине-белых облаков, с перекрестной штриховкой золотом на обращенных к солнцу боках, в безмерную высь, выведенную мыльной пеной на панно из ляпис-лазури. Он стоял на высокой сахарной вершине, на новоявленной вавилонской башне - муэдзин, выкликающий свое обращение миру куполов и облаков, - а у него под ногами, между ним и нелепыми маленькими фигурками, вскакивающими и падающими ниц на полосатых молитвенных ковриках, лежала прозрачная воздушная бездна, где резвились голуби и бабочки. VII В составленный покойной миссис Сотилл список "Только для приема в саду" входили большей частью люди очень пожилые, те, кто, дослужившись до пенсии в городе или за границей, удалялись на покой, купив небольшой помещичий особняк или дом священника побольше. При таких домах, в свое время содержавшихся на ренту с участка в тысячу акров и десятка коттеджей, теперь имелась только лужайка да обнесенный стеною сад, и их существование поддерживалось исключительно на пенсию и личные сбережения. Сельскохозяйственный характер окружающей местности вызывал особенное неудовольствие этих мелких землевладельцев. Крупные земельные собственники вроде Фредди охотно продавали отдаленные фермы тем, кто хотел вести хозяйство. "Только для приема в саду" страдали при этом и протестовали. Ни расширить узкий клин, ни подрезать дерево, мешающее телеграфным проводам, нельзя было без того, чтобы этого не отметили с сожалением в тех солнечных светелках. Обитатели их были благожелательные, общительные люди; их заботливо урезанное потомство давно уже выпорхнуло из родного гнезда и лишь изредка наведывалось к родителям. Дочери имели квартиры и работу в Лондоне и жили собственной жизнью; сыновья, люди служивые или деловые, также крепко стояли на ногах. Дары империи помаленьку притекали в аграрные края: амбары для хранения десятинного зерна превращались в общинные дома, бойскауты получали новую палатку, а приходская медсестра автомобиль; старые скамьи вытаскивались из церквей, хоры разбирались, королевский герб и скрижали с десятью заповедями выносились из-за алтаря и замещались ширмами из синей шелковой ткани, поддерживаемыми по углам золочеными солсберийскими ангелами; лужайки коротко подстригались, удобрялись и пропалывались, и с их великолепной поверхности вставали пучки пампасной травы и юкки; руки в перчатках из года в год копались в искусственных горках с навалом камней, из года в год работали ножницами на травянистых рубежах; в залах на столах, рядом с подносами для визитных карточек, стояли лубяные корзинки. Сейчас, в мертвых глубинах зимы, когда пруды с кувшинками были затянуты толстым слоем льда, а огороды застилались на ночь мешками, эти славные люди каждый день подкармливали птиц крошками со своего стола и заботились о том, чтобы ни один старик в деревне не остался без угля. Таков был тот неведомый мир, который Безил рассматривал на забранных в кожу страницах адресной книги покойной миссис Сотилл, - рассматривал так, как хищный зверь глядит с холмов на тучные пастбища; как пехота Ганнибала глядела с высоты вечных снегов, когда первые слоны, опробовав ногой вытравленные в снегу островки почвы, уводящие вниз на равнины Ломбардии, покачиваясь и трубя, переступали через гребень хребта. После успешной битвы при Северном Грэплинге Безил доехал с Дорис в городок по соседству, щедро накормил ее жареной рыбой с хрустящим картофелем, сводил в кино, позволил ей жать его руку жестоким и липким пожатьем на протяжении двух бездонно сентиментальных фильмов и привез ее обратно в Мэлфри в состоянии восторженного послушания. - Вы ведь не любите блондинок, правда? - с тревогой спросила она его в машине. - Очень даже люблю. - Больше, чем брюнеток? - Да нет, мне все равно. - Говорят, свой своего ищет. Она-то темная, - Кто она? - Ну, та, которую вы зовете сестрой. - Дорис, ты должна выкинуть это из головы. Миссис Сотилл в самом деле моя сестра. - И вы в нее не влюблены? - Ну разумеется, нет. - Значит, вы любите блондинок, - печально сказала Дорис. На следующий день она улизнула в деревню, таинственно вернулась с каким-то небольшим свертком и все утро скрывалась в холостяцком крыле. Перед самым вторым завтраком она явилась в оранжерею с головой, обвязанной полотенцем. - Я хотела вам показать, - сказала она и обнажила копну волос местами бледно-желтого, местами первоначального черного цвета, местами в пестрых пятнах всевозможных переходных тонов. - Господи боже, деточка! - сказала Барбара. - Что ты наделала? Дорис глядела на Безила. - Вам нравится? Сегодня вечером я попробую еще. - Я бы не стал, - ответил Безил. - Я бы оставил как есть. - Вам нравится? - На мой взгляд, просто великолепно. - А я не слишком полосатая? - В самый раз. Если до сих пор внешности Дорис чего и не хватало до полной страховидности, то сегодня утром она восполнила этот пробел. Безил любовно изучал адресную книгу. - Подыскиваю новый дом для Конноли, - сказал он. - Безил, мы должны как-то выправить голову бедного ребенка, прежде чем передадим его дальше. - Ничего подобного. Это ей идет. Что тебе известно о Грейсах из Старого дома священника в Эддерфорде? - Это прелестный домик. Он художник. - Богема? - Нисколько. Очень утонченный. Рисует портреты детей акварелью и пастелью. - Пастелью? Это подходяще. - Она как будто слаба здоровьем. - Превосходно. Конноли пробыли в Старом доме священника два дня и заработали двадцать фунтов. VIII Лондон был снова полон. Те, кто поспешно уехал, вернулись; те, кто отдавал последние распоряжения, намереваясь уехать после первого налета, остались. Марго Метроленд закрыла дом и переселилась в отель "Ритц"; открыла дом и переселилась обратно; решила в конце концов, что в "Ритце" ей больше нравится, и снова закрыла дом, на этот раз, сама того не подозревая, навсегда. Руке слуги не суждено было вновь отвести ставни, прикрывавшие высокие окна; они оставались на запоре до тех пор, пока в конце года их не выбросило взрывом на Кэрзонг стрит; мебель все еще стояла под чехлами, когда ее разбили в щепы и сожгли. Сэра Джозефа назначили на высокий, ответственный пост. Теперь его частенько можно было видеть с генералами, а то и с адмиралом. "Наша первоочередная военная задача, - говаривал он, - состоит в том, чтобы не допустить вступления Италии в войну до тех пор, пока она не окрепнет настолько, чтобы стать на нашу сторону". Внутреннее положение в стране он характеризовал следующим образом: "Противогаз берут на службу, но не в клуб". Леди Сил больше не беспокоила его по поводу Безила. - Он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, - говорила она. - В армии сейчас все забито. Вот когда у нас будут потери, тогда все станет намного легче. Сэр Джозеф кивал, но в глубине души был настроен скептически. Больших потерь быть не должно. Он разговаривал в "Бифштексе" с одним очень интересным человеком, который знаком с немецким профессором истории; сейчас этот профессор в Англии; о нем очень высокого мнения в министерстве иностранных дел; профессор утверждает, что в Германии насчитывается пятьдесят миллионов немцев, готовых завтра же заключить мир на наших условиях. Вопрос лишь в том, чтобы свалить тех, кто сидит в правительстве. Сэр Джозеф видел, и не раз, как сваливают правительства. В военное время это делается запросто - ведь свалили же запросто Асквита (в скобках заметим, что он был куда лучше Ллойд Джорджа, который пришел на его место). Потом свалили Ллойд Джорджа, потом свалили Макдональда. Кристофер Сил - вот тот знал, как это делается. Он бы в два счета свалил Гитлера, будь он в живых и будь он немцем. Пупка Грин и ее приятели были в Лондоне. - Эмброуз стал фашистом, - сказала она. - Не может быть! - Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили, и он издает новую газету. - Фашистскую? - А то нет. - Я слышал, она будет называться "Башня из слоновой кости". - Это и есть фашизм, если хотите. - Эскепизм. - Троцкизм. - У Эмброуза никогда не было пролетарского мировоззрения. Просто не представляю, как мы до сих пор его терпели. Парснип всегда говорил... Питер Пастмастер вошел в бар Брэттс-клуба, в боевой форме, на плече - нашивка части, в которой он раньше не служил. - Привет. Ты чего это так вырядился? Питер ухмыльнулся, как может ухмыляться только солдат, которому известен важный секрет. - Да так, ничего - Тебя что, вышибли из полка? - Временно отчислен для выполнения особого задания. - Я сегодня уже встретил пятерых переодетых ребят, ты шестой. - То-то и оно - надо хранить тайну, сам понимаешь. - Да в чем дело? - Со временем узнаешь, - отвечал Питер с безграничным самодовольством. Они подошли к стойке. - С добрым утром, милорд, - сказал Макдугал, бармен. - Как вижу, вы тоже собрались в Финляндию? Сегодня ночью отправляются очень многие наши джентльмены. Анджела Лин вернулась в Лондон; с госпиталем было все в порядке, сын, доставленный в начале войны с восточного побережья в Дартмур, был в частной школе. Анджела сидела "дома" - так она называла то место, где теперь жила, - и слушала по радио последние известия из Германии Местом этим была квартира с отельными услугами, такая же индифферентно-элегантная, как она сама, - пять больших комнат в мансардном этаже только что поставленной каменной коробки на Гровнер-сквер. Декораторы отделали ее, когда Анджела была во Франции, в том стиле, что сходит за ампир в фешенебельных кругах. На будущий год, в августе, она собиралась отделать квартиру заново, но помешала война. В то утро она провела час со своими коммерческими агентами, отдавая четкие, разумные указания относительно того, как распорядиться ее состоянием; она завтракала одна, слушая по радио новости из Европы, а после завтрака одна же пошла в кино на Кэрзон-стрит. Когда она выходила из кино, уже смеркалось, а теперь и подавно темно было снаружи, за тяжелыми малиновыми портьерами, перевязанными золотыми шнурами, отороченными золотой каймой, которые ниспадали множеством пышных витых складок, скрывающих новые черные ставни. Вскоре она отправится обедать в "Ритц" вместе с Марго. Питер куда-то уезжал, и Марго хотела устроить ему проводы. Анджела смешала себе большой коктейль; главными составными частями были водка и кальвадос. На сервировочном помпейском столике декораторы забыли электрический шейкер. Это было у них в обычае - сорить дорогими пустяками такого рода в домах, где они работали; прижимистые клиенты отсылали вещи обратно; люди порассеяннее усматривали в них подарки, за которые они забыли кого-то поблагодарить, пускали их в ход, портили и платили за них через год, когда присылались счета. Анджела любила всякие механические приспособления. Она включила шейкер и, когда коктейль был готов, взяла стакан с собою в ванную и медленно пила его в ванне. Она всегда пила коктейли только наедине; в них ей чудилось - слабым, лишь ей одной внятным намеком - предложение доброго приятельства, едва различимое приглашение к интимности, возможно восходящее к поре сухого закона, когда на джин перестали смотреть глазами Хогарта {Намек на картину Хогарта "Улица Джина", где образно трактуются дурные последствия джина.} и увидели в нем великолепную вещь; ей чудилась в них некая эманация ослушничества, компромисс каприза и уголовщины, они напоминали о друзьях отца, провозглашавших тосты в ее честь, о мужчине на пароходе, сказавшем "A tes beaux yeux" {За твои прекрасные глаза (франц.).}. А так как всякое общение с людьми, которые вечно лезли со своим, было в тягость Анджеле, то она и пила коктейли в одиночестве. В последнее же время она все дни проводила одна. От пара из ванны стенки стакана сперва запотели, потом покрылись крупными каплями. Она допила коктейль и ощутила в себе иные пары. Она долго лежала в воде, почти без мыслей, почти ничего не чувствуя, кроме теплой воды вокруг и алкоголя внутри. Она позвала из соседней комнаты служанку и велела принести сигарету; медленно выкурив сигарету, она попросила пепельницу, а затем полотенце, и вскоре была полностью готова к встрече с темнотой, пронизывающим холодом и компанией, подобранной Марго Метроленд для обеда. Внимательно осмотрев себя в зеркале напоследок, она заметила, что утлы ее рта начинают чуть-чуть опускаться. Это не была та гримаска разочарования, которую она видела у многих своих друзей; так - ей случалось это наблюдать - бывают опущены углы рта у маски смерти, когда челюсти плотно сжаты, а лицо застыло в морщинах, говорящих тем, что собрались у постели, что воля к жизни ушла. За обедом она пила виши и разговаривала, как мужчина. Она сказала, что от Франции теперь мало проку, и Питер заклеймил ее как представителя "пятой колонны" - эта фраза только-только начинала входить в моду. Потом они пошли танцевать в "Сьюиви". Она танцевала, пила виши и разговаривала толково и саркастически, как очень умный мужчина. На ней были новые серьги в виде тоненьких изумрудных стрел с рубиновыми наконечниками, словно пронзавшими ей мочку; она сама их придумала и зашла за ними сегодня утром, на обратном пути от своего поверенного. Девушки в их компании заметили ее серьги; они заметили все особенности ее туалета: Анджела была одета лучше всех женщин здесь, как и везде, куда бы ни приходила. Она оставалась до тех пор, пока не стали расходиться, и одна вернулась на Гровнер-сквер. С начала войны лифтер дежурил только до полуночи. Она захлопнула двери кабины, нажала кнопку мансардного этажа и поднялась в свою пустую, молчаливую квартиру. Разгребать пепел в камине не надо было; подсвеченные стеклянные угли вечным жаром горели в элегантной стальной корзине; температура в комнатах оставалась неизменной зимой и летом, днем и ночью. Она смешала большую порцию виски с водой и включила приемник. По всему миру без устали говорили голоса - одни на своем родном, другие на иностранных языках. Она слушала и крутила ручку настройки. Иногда ей попадались взрывы музыки, один раз молитва. Немного погодя она смешала еще виски с водой. Служанка Анджелы жила отдельно, и ей было сказано не дожидаться хозяйки. Когда она пришла утром, миссис Лин лежала в постели, но не. спала. Платье, в котором она выходила накануне, было не беспорядочно разбросано по ковру, как случалось порою, а аккуратно повешено. - Я сегодня не встану, Грейнджер, - сказала она. - Принесите мне приемник и газеты. Потом приняла ванну, снова легла, проглотила две таблетки снотворного и тихо проспала до той поры, когда надо было вставлять в рамы окон черные фанерные щиты и прикрывать их бархатными портьерами. IX - Как насчет мистера и миссис Преттимэн-Партридж из Солодового Дома в Грэнтли Грин? Безил выбирал цели на крайней периферии квартирьерского района Мэлфри. Север и Восток уже потерпели от его ударов. Деревня Грэнтли Грин лежала на юге, где край горных отрогов и лощин, сглаживаясь, переходил в равнину сидровых садов и огородов с коммерческим уклоном. - Кажется, это очень старые люди, - отвечала Барбара. - Я их совсем не знаю. Погоди, мне что-то на днях говорили о Преттимэн-Партридже. Нет, непомню. - Славненький домик? Много хороших вещей? - Вроде бы. - Размеренный образ жизни? Любят покой? - Как будто так. - Тогда подойдет. И Безил склонился над картой, прослеживая дорогу на Грэнтли Грин, по которой собирался поехать на следующий день. Отыскать Солодовый Дом не составило труда. В семнадцатом веке в нем была пивоварня, затем он был превращен в жилой дом. Он имел широкий правильный фасад, облицованный камнем и выходящий на деревенскую лужайку. Занавески и фарфор на окнах свидетельствовали о том, что он в "хороших руках". Безил с удовлетворением отметил про себя фарфор - большие черные веджвудские вазы, ценные, хрупкие и, несомненно, дорогие сердцу хозяев. Когда дверь отворяли, открывался вид прямо сквозь весь дом на белую лужайку с заснеженным кедром. Дверь отворила красивая крупная молодая женщина со светлыми вьющимися волосами, белой кожей, огромными бледно-голубыми глазами и крупным робким ртом. Она была одета в костюм из твида и шерстяной джемпер, как на прогулку, но мягкие, подбитые мехом туфли говорили о том, что она все утро сидела дома. Все в ней было крупное, мягкое, округлое и просторное. Ее, пожалуй, не взяли бы манекенщицей в магазин готовой одежды, но толстой ее назвать было нельзя. В век более рафинированный ее сочли бы изумительно сложенной; Буше нарисовал бы ее полуобнаженной, в развевающихся сине-розовых драпировках, а над персиково-белой грудью непременно парила бы бабочка. - Мисс Преттимэн-Партридж? - Нет. Только, ради бога, не говорите, что пришли что-нибудь продать. Стоять в дверях ужасно холодно, а если я попрошу вас в дом, придется купить ваш товар. - Я хочу видеть мистера и миссис Преттимэн-Партрпдж. - Они умерли. Вернее сказать, один из них. Другой этим летом продал нам дом. Простите, это все? Я не хочу быть невежливой, но я должна закрыть дверь, не то я замерзну. Так вот что слышала Барбара о Солодовом Доме. - Разрешите войти? - О господи, - сказало великолепное создание, проводя его в комнату с веджвудскими вазами. - Вы что-нибудь продаете? Или с какими-нибудь анкетами? Или просто какая-нибудь подписка? Если продаете или анкеты, тут я ничем не могу помочь: мой муж служит в йоменской части, его нет дома. Если подписка, то деньги у меня наверху. Мне сказано дать столько же, сколько даст миссис Эндрюс, жена доктора. Если вы к ней еще не заходили, зайдите еще, когда выяснится, на сколько она раскошелилась. Все в комнате было новым, точнее говоря, новой была покраска, новыми были ковры и занавески, и вся мебель была размещена заново. Перед камином стоял очень большой диван, подушки которого, обтянутые набивкой, еще хранили отпечаток форм красивой молодой женщины: она лежала на нем, когда Безил позвонил. Он знал, что положи он руку в округлую вогнутость, где перед тем покоилось ее бедро, рука ощутила бы тепло, знал, какие подушки она подоткнула под локоть. Книга, которую она читала, валялась на коврике из Овечьих шкур, лежавшем перед камином, Безил мог бы в точности воссоздать положение, в каком лежала хозяйка, раскинувшись на подушках во всей неге первейшей молодости. Она как будто почувствовала бесцеремонность его осмотра. - Между прочим, - сказала она, - почему вы не в форме? - Работа общенационального значения, - ответил Безил. - Я приходский квартирьер. Ищу подходящее место для троих эвакуированных детей. - Ну, надеюсь, этот дом вы не назовете подходящим местом. Помилуйте! Я даже не могу присмотреть за овчаркой Билла, я и за собой-то не могу как следует присмотреть. Что мне делать с тремя детьми? - Это, я бы сказал, исключительные дети. - О, разумеется. У меня-то своих нет, слава тебе господи. Вчера ко мне заходила одна чудачка, некто миссис Харкнесс. Казалось бы, можно и пообождать с визитами до конца войны, как вы думаете? Так вот, она ужас что такое рассказывала о детях, которых к ней прислали. Им пришлось подкупить того человека, подкупить буквально, деньгами, лишь бы этих зверенышей от них забрали. - Это те самые дети. - Господи помилуй, с какой же стати вы выбрали меня? Ее большие глаза ослепляли его, как ослепляют кролика фары автомобиля. Это было восхитительное ощущение. - Видите ли, я, собственно, остановился на Преттимэн-Партриджах... Я даже не знаю вашего имени. - А я вашего. - Безил Сил. - Безил Сил? - В ее голосе вдруг прозвучала заинтересованность. - Вот чудно. - Почему чудно? - Так просто, я много слышала о вас в свое время. У вас не было подруги по имени Мэри Никольс? - Мэри Никольс? Была ли у него такая? Мэри Никольс... Мэри Никольс... - Она часто рассказывала о вас. Она была намного старше меня. Я обожала ее, мне тогда было шестнадцать. Вы познакомились с ней на пароходе по пути из Копенгагена. - Очень может быть. Я бывал в Копенгагене. Молодая женщина смотрела теперь на него с пристальным я не вполне лестным вниманием. - Так вы, значит, и есть тот самый Безил Сил. Вот уж никогда бы не подумала... Это было четыре года назад, дома у Мэри Никольс в Южном Кенсингтоне. У Мэри была небольшая гостиная окнами во двор, на первом этаже. В ней Мэри угощала подружек чаем. Туда она приходила много дней подряд, садилась перед газовым камином, ела пирожные с грецкими орехами от Фуллера и слушала подробный рассказ о Переживании Мэри. "Неужели ты больше не увидишься с ним?" - спрашивала она. "Нет, это было так прекрасно, так законченно". - После своего Переживания Мэри запоем читала романтиков. "Я не хочу это портить". - "Миленькая, мне кажется, он ни капельки тебя не стоит". - "Нет, он совсем не такой. Ты не думай, что он как те молодые люди, с которыми знакомишься на танцах..." Она тогда еще не ходила на танцы, и Мэри это знала. Рассказы Мэри о молодых людях, с которыми она знакомилась на танцах, были очень трогательны, но не в такой степени, как повествование о Безиле Силе. Это имя глубоко запало в девичью душу. А Безил, все еще стоя, перерывал свою память. Мэри Никольс? Копенгаген? Нет, это не говорило ему ни о чем. Какое утешение, думал он: доброе дело всплывает из толщи времени, чтобы облагодетельствовать благодетеля. Человек закатывает кутеж с девчонкой на пароходе. Потом она уходит своим путем, он своим. Он про все забывает: благодеяния подобного рода были для него не редкость. Но она помнит, ив один прекрасный день, когда он меньше всего этого ожидает, Фортуна бросает ему на колени спелый плод награды - это сладостное создание, в полном неведении дожидающееся его здесь, в Солодовом Доме в Грэнтли Грин. - Вы не предложите мне выпить? С разрешения Мэри Никольс? - Боюсь, в доме ничего не найдется. Как видите, Билла нет. Он хранит кое-какой запас внизу, в погребе, но дверь заперта. - Я думаю, мы сумеем открыть ее. - О нет! Я на это не решусь. Билл будет рвать и метать. - Ну, едва ли он сильно обрадуется, когда вернется на побывку и увидит, как Конноли разносят дом на куски. Между прочим, вы их еще не видели. Они там, в машине. Я приведу их. - Ради бога, не надо! Голубые коровьи глаза глядели на него с неподдельным страданием и мольбой. - Ну, хотя бы взгляните на них в окно. Она пошла и взглянула. - Боже милостивый, - сказала она, - Миссис Харкнесс была совершенно права. Я думала, она преувеличивает. - Ей стоило тридцати фунтов избавиться от них. - Ах господи, у меня нет столько. - Опять страдание и мольба в больших голубых глазах. - Билл присылает мне часть своего жалованья. Деньги приходят раз в месяц. Это фактически все, что у меня есть. - Я согласен на оплату натурой, - сказал Безил. - Вы имеет в виду херес? - Рюмка хереса мне бы не помешала, - сказал Безил. Когда они приступили с ломом к двери погреба, стало ясно, что отважная молодая женщина идет на это с большой охотой. Погребок оказался трогательно мал - сокровищница бедного человека. Тут было с полдюжины бутылок рейнвейна, целая загородка с портвейном, дюжины две кларета. "Почти все - свадебные подарки", - объяснила хозяйка. Беэил нашел херес, и они посмотрели его на свет. - У меня сейчас нет прислуги, - объяснила она. - Женщина приходит раз в неделю. В буфетной они нашли рюмки и штопор в столовой. - Ну как, сойдет? - с тревогой спросила хозяйка, когда Безил попробовал вино. - Превосходный херес. - Я так рада. Билл знает толк в винах. Я - нет. Они начали говорить о Билле. Он женился на этом милом создании в июле, у него хорошая работа в архитектурном бюро в соседнем городе, он поселился в Грэнтли Грин в августе, а в сентябре зачислился рядовым кавалеристом в йоменскую часть... Через два часа Безил вышел из дома и вернулся к машине. КОнноли послушно сидели на своих местах живыми свидетельствами неотразимой силы любви. - Ну и долго же вы, мистер, - сказала Дорис. - Мы совсем заледенели. Мы выходим? - Нет. - Мы не будем уродовать этот дом? - Нет, Дорис, этот нет. Я везу вас обратно. Дорис блаженно вздохнула. - Тогда ничего, что мы так замерзли, раз нам можно вернуться с вами. Когда они вернулись в Мэлфри и Барбара снова увидела детей в холостяцком крыле, ее лицо вытянулось. - Ах, Безил, - сказала она, - ты подвел меня. - Не совсем так. Преттимэн-Партриджи умерли. - Я знала, что с ними что-то случилось. Но как же долго ты ездил! - Я встретил подругу. Точнее, подругу одной моей подруги. Очень славная девушка. Думаю, ты должна что-нибудь для нее сделать. - Как ее зовут. - Мм... видишь ли, я так и не узнал. Но вот ее мужа зовут Билл. Он кавалеристом в одном полку с Фредди. - Чья же она подруга? - Мэри Никольс. - Никогда не слыхала. - Это моя старая любовь. Нет, честное слово, Бэб, она тебе понравится. - Ну что ж, пригласи ее на обед. - Барбара была отнюдь не в восторге. Слишком многих приятельниц Безила она знала. - Уже пригласил. Беда только, у нее нет машины. Ты не будешь возражать, если я за ней съезжу? - Милый, у нас просто нет на это бензина. - Можно воспользоваться дополнительным. - Милый, я так не могу. Это же не имеет никакого отношения к устройству эвакуированных. - Хочешь верь, хочешь не верь, Бэб, - имеет. Х Морозы отпустили, снег сходил. Колони-бог, Бэгшот-хит, Чог бем-коммон и прочие небольшие, поросшие утесником и кустарником полигоны между шоссейными дорогами Суррея, - клочки дикой земли, обозначенные на указательных знаках буквами "В. в.", а на географических картах "учебное поле номер такой-то", - вновь вылезли на свет божий после краткого периода заснеженной красоты. - Можно двигать дальше с тактической подготовкой, - сказал командир части. Три недели подряд они чертили взводные схемы и ротные схемы. Капитан Мейфилд лишал себя досуга, изыскивая способы превращения в поле боя тех немногочисленных акров закрытой болотистой местности, которые находились в его распоряжении. С точки зрения солдат все схемы отличались одна от другой лишь расстоянием от лагеря до учебного поля и расстоянием, которое приходилось преодолевать перед прекращением огня. Потом три дня подряд командир части выезжал с начальником штаба в броневике; каждый имел при себе палетку. "Организуем батальонные учения, - говаривал капитан Мейфилд. Его солдатам было все равно. - Это наши первые батальонные учения. Крайне необходимо, чтобы каждый в роте был на высоте". Аластэр мало-помалу постигал новые разновидности языка. Существовал простой язык, с неизменным повторением непристойного присловья при каждой фразе, на нем говорили его собратья солдаты. Этот нечего было изучать. Но существовал еще язык, на котором говорили офицеры, и иногда они обращались на этом языке к нему. Когда капитан Мейфилд впервые спросил его: "Вы на высоте, Трампингтон?" - он решил, что имеется в виду его положение на местности, а он в ту минуту стоял в траншее по колено в воде, в каске, украшенной орляком - так велел ему Смолвуд, их взводный. "Нет, сэр", - браво ответил он. Капитан Мейфилд был скорее доволен таким, признанием. "Поднимите этих людей на должную высоту, Смолвуд", - сказал он, после чего взводный стал нудно и неубедительно толковать о неспровоцированном нападении Юга на Север (который не подписал Женевский протокол о запрещении применения боевых отравляющих веществ), о том, как надо поддерживать батареи, ББМ, ПКО и так далее. Аластэр узнал также, что все схемы кончаются так называемой "бойней"; вопреки его опасениям, эта "бойня" не имела ничего общего с кровавым побоищем, а означала восстановление на краткий срок личной свободы передвижения: все разбредались куда глаза глядят, Смолвуд свистел в свисток, а капитан Мейфилд кричал: "Смолвуд, будьте любезны, уберите отсюда ваш взвод ко всем чертям и постройте его на дороге!" В день батальонной схемы они маршем вышли из лагеря в составе батальона. Аластэра назначили взводным минометчиком. Разыгрывалась азартная игра, и шансы ее горячо обсуждались. Минометов у них сейчас не было, и ему дали взамен легкую, удобную в обращении деревянную болванку, которую он нес на ремне поверх вещевого мешка, избавившись таким образом от винтовки. Пока что это была выгодная мена, но близился день, о котором говорили: "Вот когда получим вооружение по форме 1098" - и тогда после этого мрачного события ему придется маяться хуже любого стрелка. Еще два солдата попросили, чтобы их сделали истребителями танков, и это был опрометчивый шаг: вопреки всем ожиданиям, Противотанковые ружья вдруг прибыли. Один солдат благоразумно заболел перед учениями, другой заболел после. Так вот. Наполнили фляги, уложили в котелки неприкосновенный запас и из-за упрямства Севера в Женеве нацепили противогазы, сгубившие в корне старания тех, кто изобретал снаряжение, сделать все, чтобы солдатская грудь дышала свободно. Через десять минут марша, после команды "вольно!", начали петь "А ну, кати бочонок", "На Зигфрида на линии просушим мы белье" и "Квартирмейстерскую". Затем был дан приказ перейти на марш в предвидении встречи с противником. Что это такое, было досконально известно: тащись по канаве, спотыкаясь на каждом шагу; пение прекратилось; истребитель танков заунывно ругался. Потом была подана команда "надеть противогазы!", и все надели противогазы; стенанья истребителя танков заглохли под маской. - Химическая тревога - отбой! Не кладите противогазы сразу в подсумки. Пусть немного просохнут. Пройдя около восьми миль, они свернули с большака на проселочную дорогу и наконец остановились. Было одиннадцать часов. - Батальон прибыл в район сосредоточения! - выкликнул капитан Мейфилд. - Командир только что ушел вперед на разведку с разведгруппой. Впечатление было такое, будто он выкликает перед толпой паломников: "Это Ватикан! Папа только что прошел в Сикстинскую капеллу!" - Так гораздо интересней. Когда пытаешься понять, что к чему, - как бы оправдываясь, сказал Смолвуд. - Да, да, курите, курите. Рота уселась на обочине и стала уничтожать неприкосновенный запас. - Послушайте, - сказал Смолвуд. - Для обеда будет привал. Они продолжали есть. Почти все молчали. - Скоро командир пришлет за группой наблюдения! - выкликнул капитан Мейфилд. Немного погодя явился вестовой, со своей вестью явно не спешивший, и увел капитана Мейфилда. - Командир части послал за своей группой наблюдения, - сказал Смолвуд. - Ротой теперь командует капитан Браун. - Командир части отдал приказ! - выкликнул капитан Браун. - Сейчас он размещает первый эшелон штаба. Теперь ротные командиры ведут разведку. Скоро они пошлют за своими группами наблюдения. - Ума не приложу, на кой мы им тут сдались, - сказал истребитель танков. Прошло три четверти часа. Затем явился связной с письменным распоряжением для капитана Брауна. - Вы должны встретить командира роты во втором "А" квадрата "Пасека", - сказал тот троим взводным. - Я веду роту в "П" того же квадрата. Смолвуд вместе со своим связным и денщиком покинули командный пункт взвода и нерешительно откочевали в кустарники. - Построить роту, старшина. Создавшаяся ситуация не сильно радовала капитана Брауна; рота зигзагами тянулась за ним по пустырю; сделали несколько остановок, во время которых капитан Браун ломал голову над картой. Наконец он сказал: - Вот ротный район сосредоточения. Сейчас ротный командир отдает приказ наблюдательной группе. Как только люди начали устраиваться на позицию, появился капитан Мейфилд. - Куда делись взводные командиры, черт побери? - спросил он. - И что делает здесь рота? Я сказал: пункт "П" квадрата "Пасека", а это второе "А". Завязался спор, до Аластэра долетали только отдельные фразы: "Кольцевой обвод", "Сопряжение трасс" и то и дело повторяющееся: "Да, ошибка в карте". Капитан Браун как будто выходил победителем; во всяком случае, капитан Мейфилд отправился искать свою наблюдательную группу, оставив роту иод его командованием. Прошло полчаса. Капитан Браун счел своим долгом объяснить заминку. - Взводные командиры ведут разведку, - сказал он. Немного погодя появился командир части. - Это третья рота? - спросил он. - Так точно, сэр. - В чем дело? Вам сейчас следует быть на рубеже атаки. - Затем, поскольку было ясно, что пробирать капитана Брауна за оплошку бесполезно, он сказал тоном, которого тот так страшился: - Я каким-то образом проскочил мимо ваших часовых, когда шел к вам. Будьте любезны, объясните мне систему вашей непосредственной обороны. - Видите ли, сэр, мы остановились тут просто так... Командир части увел с собой капитана Брауна. - Сейчас ему вставят фитиль, - констатировал истребитель танков, впервые за весь день испытывая удовлетворение. Капитан Браун вернулся сам не свой и начал лихорадочно расстанавливать посты воздушного оповещения и химического наблюдения. В самый разгар его деятельности прибыли взводные связные и повели взводы в районы сосредоточения. Аластэр прошел со взводом еще полмили. Затем они остановились. Появился Смолвуд и собрал вокруг себя командиров отделений. Командир части был тут же и слушал, как Смолвуд отдает приказ. Когда тот кончил, командир сказал: - Мне кажется, вы забыли упомянуть о БМП, Смолвуд, не так ли? - БМП, сэр? Да, сэр, похоже, я не знаю, где он. Командир увел Смолвуда за пределы слышимости. - А теперь ему вставят фитиль, - ликуя, возвестил истребитель танков. Командиры отделений вернулись к своим людям. Приказ Смолвуда распухал от подробностей: рубеж атаки, час "Ч", разграничительные линии включительно и исключительно, объекты наступления, огневая поддержка. - Так оно всегда и бывает, - сказал капрал Дин. - Они там, мы тут. А потом давай в атаку. Прошло еще полчаса. Появился капитан Мейфилд. - Ради Христа, Смолвуд, ведь вы сейчас должны наполовину подняться на высоту. - О! - сказал Смолвуд. - Простите. Пошли. Вперед! Взвод собрал снаряжение и вступил в бой, с трудом продвигаясь по склону холма. Вдруг впереди появился майор Буш, заместитель командира части. Его с восторгом обстреляли холостыми патронами. - Накрылся, - сказал солдат, ползший рядом с Аластэром. - Вы попали под сильнейший обстрел, - сказал майор. - Большинство из вас ранены или убиты. - Сам ты убит. - Так что же вы намерены предпринять, Смолвуд? - Спускаться обратно, сэр. - Ну так спускайтесь. - Спускаться обратно! - приказал Смолвуд. - А что вы намерены предпринять дальше? Смолвуд в отчаянье озирался Вокруг, словно ища источник вдохновенья. - Поставить дымовую завесу, сэр. - Ну так ставьте дымовую завесу. - Поставить дымовую завесу! - приказал Смолвуд Аластэру. Майор пошел дальше, морочить взвод у них на фланге. - Вперед, - приказал Смолвуд. - Надо же преодолеть этот проклятый холм. Так уж лучше сейчас. Путь вышел короче, чем казалось поначалу. Через двадцать минут они достигли вершины, где их ждала продолжительная "бойня". Мало-помалу сюда с разных сторон стянулся весь батальон. Третья рота собралась и построилась; затем их распустили на обед. Обед был давно съеден, и они просто лежали на спине и курили, По пути в лагерь командир части сказал: - Не так уж плохо для первого раза. - Не так уж плохо, полковник, - отозвался майор Буш. - Несколько медленны на подъем. - Да, несколько неповоротливы. - Смолвуд оказался не на высоте. - Он был очень туг на подъем. - Но мне все же кажется, мы кое-чему научились. Люди были заинтересованы. Это было сразу заметно. Батальон добрался до лагеря уже затемно. Они парадным маршем прошли мимо караулки, разделились на роты и стали на ротном плацу. - Винтовки протереть до ужина, - приказал капитан Мейфилд. - Взводным сержантам собрать стреляные гильзы. Осмотр ног повзводно. Улучив минуту, Аластэр прошмыгнул к телефонной будке и успел позвонить Соне до того, как капитан Мейфилд вынырнул из-за угла барака с электрическим фонариком, чтобы осматривать ноги. Аластэр надел чистые носки, сунул под соломенный тюфяк форменные ботинки, переобулся в штатские туфли и был готов. Соня уже ждала его в машине перед караулкой. - Милый, от тебя сильно пахнет потом, - сказала она. - Что ты делал? - Ставил дымовую завесу, - гордо отвечал Аластэр. - Все наступление задерживалось, пока я не поставил дымовую завесу. - Какой ты молодец, милый. У меня на обед бифштекс из консервов и пудинг с почками. После обеда Аластэр расположился в кресле. - Не давай мне заснуть, - сказал он. - К полночи я должен вернуться в часть. - Я разбужу тебя. - Хотелось бы мне знать, насколько этот бой похож на настоящий, - успел он сказать засыпая. Заморская операция, к которой готовился Питер Пастмастер, не состоялась. Питер вновь надел свою прежнюю форму и вернулся к прежнему образу жизни. Его полк был расквартирован в бараках в Лондоне, мать, как и прежде, жила в "Ритце", а большинство друзей, как и прежде, можно было встретить за стойкой бара Брэттс-клуба. Теперь, когда у него была уйма свободного времени, а перспектива настоящего дела хотя и отодвинулась на неопределенный срок, все же определяла его планы на будущее, - теперь Питера начали мучить угрызения династической совести. Ему тридцать три. Он любую минуту может убраться на тот свет. - Мама, - сказал он, - тебе не кажется, что я должен жениться? - На ком? - На ком угодно. - Не понимаю, как можно сказать: должен жениться на ком угодно. - Не сбивай меня, дорогая. А вдруг меня убьют - вот я о чем. - Невелико счастье для бедной девушки, я так полагаю, - ответила Марго. - Мне хочется сына. - А, ну тогда женись, милый. У тебя есть кто-нибудь на примете? - Нет как будто. - И у меня тоже. Надо подумать. По-моему, вторая дочь Эммы Гранчестер очень хорошенькая - попытай ее. Конечно, есть и другие, Я разузнаю. Так Питер, которому все это было в новинку, начал выходить с молоденькими и очень достойными девицами. Поначалу он чувствовал себя неловко, но вскоре вполне освоился со своим новым положением. Все было просто, как апельсин. И очень скоро набралось с десяток матерей, достаточно старомодных, чтобы радоваться перспективе обрести в своем зяте викторианские преимущества старого дворянского титула, новое состояние и красивые ноги в синих брюках со штрипками. - Питер, - сказала ему как-то Марго. - Ты когда-нибудь отрываешься от новых подруг, чтобы повидаться со старыми? Что с Анджелой? Я ее что-то совсем не вижу. - По-моему, она вернулась в Англию. - Она сейчас не с Безилом? - Нет, не с Безилом. А она по-прежнему жила на самом верху каменной коробки на Гровнер-сквер. Внизу под ней, слой за слоем, богатые мужчины и женщины приходили и уходили по своим делам - слой за слоем, вплоть до уровня улицы, а еще ниже, под землей, администраторы оборудовали подвал под бомбоубежище. Анджела редко выходила из квартиры - только раз или два в неделю, чтобы посмотреть кино, и всегда одна. Она завела привычку носить очки из дымчатого стекла и не снимала их ни дома, ни на улице; не снимала и в своей гостиной с приглушенным, скрытым освещением, когда час за часом просиживала у приемника, с графином и стаканом под рукой; не снимала и тогда, когда гляделась в зеркало. Одна только Грейнджер, служанка, знала, что происходит с миссс Лин, но знала одну только внешнюю сторону. Грейнджер знала число бутылок, пустых и полных, в маленькой кладовой; видела лицо миссис Лин утром, когда щиты затемнения снимали с окон. (Теперь ей никогда не случалось будить миссис Лин; глаза той были всегда открыты когда служанка приходила будить ее; иногда миссис Лин, одетая, сидела в кресле; иногда лежала в постели, неподвижно глядя в пространство перед собой. Дожидаясь, пока ее окликнут.) Грейнджер знала, сколько подносов с едой приносилось снизу из ресторана и уносись нетронутыми. Все это знала Грейнджер и, будучи девушкой недалекой и благоразумной, помалкивала; но поскольку она была девушкой недалекой и благоразумной, ей не дано было знать, что происходит в душе миссис Лин. Снега сошли, и с ними вместе истаяли последние недели зимы; вскоре, не подозревая об опасностях войны, вернулись в свои наследственные владения ласточки. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Весна I Безил вернулся в Лондон и к этому его вынудили два события. Во-первых, йоменские части снова переводились в сельскую местность в палаточные лагеря. Фредди позвонил Барбаре. - У меня добрая новость, - сказал он. - Мы возвращаемся домой. - Как чудесно, Фредди, - сказала Барбара, приуныв. - Когда? - Я прибуду завтра. Привезу с собой Джека Кэткарта, это наш новый заместитель командира. Нам надо разбить лагерь. Пока мы будем этим заниматься, будем жить в Мэлфри. - Прекрасно, - ответила Барбара. - Мы берем с собой слуг, так что никого не будем обременять. С нами еще два сержанта. За ними будет смотреть Бенсон. И еще, Барбара, как ты взглянешь на то, чтобы устроить лагерь в парке? - Ой, Фредди, ради бога, не надо. - Можно было бы открыть салон и разместить в нем столовую. Я мог бы жить дома. Тогда пришлось бы устроить в доме еще полковника Спроггина и, возможно, Кэткарта, ты не возражаешь? - Ради бога, Фредди, ничего не решай в спешке. - Я уже практически все решил. Увидимся завтра. Да, кстати, Безил еще у тебя? - У меня. - Боюсь, он не сумеет наладить блестящих отношений с Кэткартом. Ты не могла бы ему осторожно намекнуть? Барбара, опечаленная, положила трубку и пошла отдавать распоряжения к приему Фредди и майора Кэткарта. Безил был в Грэнтли Грин. Он вернулся после ужина и з&етал Барбару еще на ногах. - Милый, ты должен уехать. - Верно. Как ты узнала? - Приезжает Фредди. - К черту Фредди. Кому он нужен? Приезжает Билл! - Что она говорит? - Хочешь верь, хочешь не верь, она рада-радешенька. - Неблагодарная скотина, - сказала Барбара и после паузы: - Ты так и не написал книгу. - Нет, зато нам было хорошо вместе, правда, Бэб? Совсем как в былые времена. - Тебе, наверное, понадобятся деньги. - Лишних денег у меня никогда не бывает, но в данный -момент я прямо-таки богат. - Каким образом, Безил? - Так, набежало по мелочам. Слушай-ка, что я сделаю перед отъездом: я еще разок сбуду с твоих рук Конноли. Пожалуй, я совсем не уделял им внимания последние недели. Это повело ко второму событию, решившему его отъезд. В своих разъездах между Мэлфрп и Грэнтли Грин Безил заприметил славный оштукатуренный домик с садом и лужайкой, который показался ему отличным местом для Конноли. Он спросил о нем Барбару, но она ничего не могла ему сказать. Уверенный в безотказности своего метода, Безил понемногу распускался и больше не давал себе труда наводить справки, прежде чем выбрать очередную жертву. Оштукатуренный домик был взят на прицел, и на следующий день, впихнув Конноли в машину, он отправился обделывать свой последний бизнес. Было десять часов утра, но он застал хозяина за первым завтраком. Тот явно не относился к разряду людей, с которыми Безил привык иметь дело. Он был моложе всех тех, кто предназначался "Только для приема в саду". Изувеченная нога, неловко торчащая вбок, объясняла, почему он не в форме. Покалечился в мотогонках, как он затем объяснил Безилу. У пего были рыжеватые волосы, рыжеватые усы и недобрые розоватые глаза. Звали его мистер Тодхантер. Заправлялся он почками, яйцами, сосисками, грудинкой и пережаренной отбивной, на каминной полке стоял чайник с заваркой. Казалось, будто он сошел с иллюстрации Лича к какойнибудь книге Сэртиса. - Ну что ж, - сказал он осторожно, но приветливо. - Я слыхал о вас. Вы брат миссис Сотилл из Мэлфри. Я не знаком с миссис Сотилл, но много слышал о ней. Я не знаком и с капитаном Сотиллом, но много о нем слышал. Чем могу служить? - Я уполномоченный по устройству эвакуированных в приходе, - сказал Безил. - В самом деле? Очень интересно познакомиться. Валяйте дальше. Надеюсь, вы ничего не имеете против, если я буду есть. Потеряв толику былой уверенности, Безил пустился в ставшую у него стереотипной вводную часть: - ...Находить квартиры становится все труднее, особенно после того, как в Южном Грэплинге расположился зенитный дивизион и занял все коттеджи... Очень важно не допустить отлива эвакуированных в города... Плохое впечатление, если владельцы больших домов не вносят свою лепту... Естественно, нежелательно действовать в принудительном порядке, но в случае необходимости полномочия налицо... Трое детей, которых оказалось трудно устроить в других местах... Мистер Тодхантер кончил завтракать, стал спиной к камину м качал набивать трубку. - А что, если я не желаю принимать этих ваших трудных детей? - спросил он. - Что, если бы я охотнее уплатил соответствующую мзду? Безил приступил ко второй части программы. - Правительственного пособия едва хватает, чтобы покрыть расходы на питание... Серьезное затруднение для бедных семей... Бедные люди дорожат своим уютом, своими домашними богами даже еще больше, чем богатые... Есть возможность найти коттедж, где несколько фунтов скомпенсируют чистый убыток и даже дадут некоторый желанный доход... Мистер Тодхантер слушал его молча. - Так вот как вы это делаете, - сказал он наконец. - Благодарю вас. Это было очень поучительно, право, очень поучительно. Кусочек о домашних богах пришелся мне по душе. До Безила стало доходить, что перед ним человек широких, и не вполне безопасных взглядов, человек, во многом похожий на него самого. - В кругу людей более или менее образованных я говорю: лары и пенаты. - Ничего, сойдут и домашние боги. Нет, правда, домашние боги - это здорово придумано. И сколько же вам обычно удается сорвать? - Пока что мой минимум - пять фунтов, максимум - тридцать пять. - Пока что? Вы что же, намерены и дальше продолжать это занятие? - Не понимаю, почему бы и нет. - Неужто не понимаете? Ну так слушайте, что я вам скажу. Вам известно, кто уполномоченный по устройству эвакуированных в этом приходе? Я. Приход миссис Сотилл кончается на шоссе. Переехав через перекресток, вы залезли на мою территорию. Ну, что вы скажите в свое оправдание? - Стало быть, и Грэнтли Грин - ваши владения? - Безусловно. - Вот чудеса-то. - Почему чудеса? - Этого я не могу вам сказать. Только это уж такие чудеса, что дальше некуда. - Так или иначе, на будущее попрошу вас держаться вашей стороны дороги. Не то чтобы я не благодарен вам за ваш визит, нет. Вы подали мне интересные идеи. Мне всегда казалось, что на этом деле можно заработать, только я не знал, как именно. Теперь знаю. Буду помнить про домашних богов. - Минуточку, - сказал Безил. - Все это, видите ли, не так просто. На одной идее далеко не уедешь. К идее надо еще иметь Конноли. Нам с вами этого не понять, но факт остается фактом: очень многие в других отношениях нормальные люди охотно берут к себе детей. Они любят их. От этого они чувствуют себя добродетельными. Они любят топот маленьких ножек по дому. Я знаю, это звучит дико, но так оно есть на самом деле. Я вижу это на каждом шагу. - Я тоже, - сказал мистер Тодхантер. - Абсурдно, но факт: они действительно делают из них домашних богов. - Так вот, стало быть, Конноли. Это нечто особенное. Из них никто не может сделать домашних богов. Пойдите взгляните. Они вышли на круглую, усыпанную гравием площадку перед крыльцом, где Безил поставил машину. - Дорис, - сказал он. - Выйди, познакомься с мистером Тодхантером. Мики и Марлин выведи тоже. Трое страшилищ детей выстроились шеренгой для осмотра. - Сними шарф с головы, Дорис. Покажи мистеру Тодхантеру свою голову. Несмотря на все свои старания, мистер Тодхантер не мог скрыть, что его проняло до глубины души. - Да, - сказал он. - Вы правы. Это действительно что-то особенное. Извините за нескромный вопрос, сколько вы за них отдали? - Они достались мне даром. Но я вложил в них кучу денег. Жареная рыба, кино и прочее. - Как вы добились, чтобы девочка так покрасила волосы? - Она сделала это сама, - ответил Безил. - Из любви. - Да, это действительно что-то особенное, - с благоговейным трепетом повторил мистер Тодхантер. - Вы еще ничего не видели. Их надо видеть за работой. - Представляю, - сказал мистер Тодхантер. - Так сколько же вы за них просите? - Десять фунтов за нос, и это еще дешево, просто уж я все равно закрываю лавочку. Мистер Тодхантер был не из тех, кто торгуется, напав на хорошую вещь. - По рукам, - сказал он. - Так вот, дети, это ваша новая штаб-квартира, - обратился к Конноли Безил. - Чтобы мы ее уродовали? - спросила Дорис. - Это уж как скажет мистер Тодхантер. Я передаю вас ему. Отныне вы будете работать на него. - И больше никогда не будем с вами? - спросила Дорис. - Никогда, Дорис. Но вот увидишь, ты полюбишь мистера Тодхантера не меньше, чем меня. Он очень красивый, правда? - Вы красивее. - Возможно, что так, зато у него великолепные рыжие усики, не правда ли? - Да, усы недурны, - согласилась Дорис. Она критически озирала своего нового хозяина, сравнивая его с прежним. - Но он ниже вас ростом. - Черт побери, голубка, - раздраженно сказал Безил. - Как ты не понимаешь, что сейчас война? Мы все должны приносить жертвы. Подумай, сколько маленьких девочек были бы благодарны мистеру Тодхантеру. Посмотри, какой у него великолепный рыжий кумпол. - Это точно, что рыжий. Мистер Тодхантер устал от сравнений и заковылял в дом за чековой книжкой. - А можно нам поуродовать его дом так, совсем немножечко? - печально спросил Мики. - Пожалуй, можно. Только совсем немножечко. - Мистер, - со слезами в голосе сказала Дорис, - поцелуйте меня на прощанье. - Нет. Мистеру Тодхантеру это не понравится. Он страшно ревнивый. - Правда? - спросила Дорис. - Я люблю ревнивых мужчин. Когда Безил оставил ее, огонь ее кипучей, изменчивой страсти уже явно перекинулся на нового хозяина. Марлин на протяжении всего собеседования. оставалась безучастной; у бедной девочки были ограниченные дарования, да и те ей разрешалось пускать в ход лишь в исключительных обстоятельствах. - Можно, меня здесь потошнит, Дорис? Ну, разочек? - Здесь - нет, милашечка. Потерпи, пока этот джентльмен распределит нас. - А это долго? - Нет, - решительно сказал мистер Тодхантер. - Недолго. Так обрушившаяся на Мэлфри напасть переместилась южнее, в край яблоневых садов и огородов с коммерческим уклоном. По всему парку Мэлфри, беспорядочно рассеиваясь под вязами, повысыпали брезентовые палатки, и офицеры йоменской части заняли под столовую салон с отделкой Гринлинга Гиббонса; Барбаре пришлось устроить у себя в доме полковника Спроггина и майора Кэткарта, и Фредди заработал на этом кругленькую сумму; Билл, в Солодовом Доме в Грэнтли Грин, изведал много часов блаженства с нежно любимой женой (и был вполне удовлетворен объяснением, почему взломана дверь в погреб). А Безил вернулся в Лондон. II Ему пришло на ум наведаться к матери, нанести ей один из своих редких и обычно непродолжительных визитов. Он застал ее в хлопотах и самом радужном расположении духа: она трудилась в пяти или шести благодетельных комитетах, призванных создавать максимум бытовых удобств военнослужащим, и регулярно встречалась со своими друзьями. Она встретила Безила радушно, выслушала, что нового у Барбары, рассказала, что нового у Тони. - Да, я хотела с тобой кой о чем поговорить, - сказала она, проболтав с ним полчаса. Не будь Безил приучен к материнским эвфемизмам, он мог бы подумать, что "кой о чем" они только что поговорили; но он слишком хорошо знал, что означало это "кой о чем". Это означало обсуждение его "будущего". - У тебя на сегодня ничего не назначено? - Нет, мама, пока нет. - Тогда пообедаем дома. Вдвоем. И в тот же вечер, после обеда, она сказала: - Безил, я никогда не думала, что мне придется заговорить с тобою об этом. Разумеется, я рада, что ты так помог Барбаре с эвакуированными, но теперь, раз уж ты вернулся в Лондон, я должна сказать тебе: не мужская это работа, по-моему. В такое время, как сейчас, ты должен сражаться. - Но послушай, мама, насколько мне известно, в данный момент никто особенно не сражается. - Не виляй, дорогой, ты понимаешь, что я хочу сказать. - Так ведь я же познакомился с тем полковником, как ты велела. - Это так. Сэр Джозеф мне все объяснил. В гвардию берут только очень молодых офицеров. Но он говорит, есть сколько угодно других приличных частей, и там можно сделать куда более блестящую карьеру. Генерал Гордон был сапером, и я уверена, многие из тех, кто сейчас генералы, начинали простыми пулеметчиками. Я не хочу, чтобы ты болтался в форме по Лондону, как твой приятель Питер Пастмастер. Он тратит все свое время на девиц. Эта умница Эмма Гранчестер всерьез прочит его в мужья своей Молли, а Этти Флинтшир и бедная миссис Ван Антробус - своим дочкам. Не знаю, о чем они думают. Я знала его отца. Марго устроила ему жуткую жизнь. Разумеется, это было задолго до того, как она вышла замуж за Метроленда, собственно говоря, его тогда еще и не звали Метролендом. Так вот, - сказала леди Сил, решительно превозмогая поток нахлынувших воспоминаний. - Я хочу, чтобы ты занялся чем-нибудь серьезным. Сэр Джозеф дал мне такую анкету, знаешь, которую заполняют, чтобы стать офицером. Речь идет о так называемом дополнительном запасе. Я хочу, чтобы ты заполнил ее до того, как отправишься спать. А там уж мы позаботимся о том, чтобы она попала куда следует. Я уверена: теперь, после того как свалили этого гнусного Белишу, все будет гораздо легче. - Видишь ли, мама, я что-то не могу себя представить младшим офицером. - Как бы не так, милый, - решительно сказала леди Сил. - Если б ты начал служить, когда ушел из Оксфорда, ты был бы сейчас майором. Ну, а в военное время продвижение идет быстро, ведь стольких убивают. Я уверена: как только ты попадешь в армию, тебе найдут широкое поле деятельности. Надо лишь с чего-то начать. Помнится, лорд Китченер говорил мне, что даже он был когда-то младшим офицером. Вот как все было. Безилу вновь угрожала перспектива начать карьеру. "Не беспокойся, - сказал ему Питер Пастмастер. - Из дополнительного запаса никогда никого не берут". Но Безил беспокоился. Недоверие ко всякого рода анкетам глубоко коренилось в его душе. Он понимал, что ему в любой момент могут принести телеграмму с предписанием явиться в какой-нибудь барак у черта на куличках, где он и проторчит всю войну, подобно Смолвуду, уча три десятка ополченцев всесторонне использовать местность. Нет, вовсе не этим была мила ему война, а теми возможностями, которые она открывала никчемнику. Три дня он был как на иголках и наконец решил зайти в военное министерство. Он отправился туда без определенной цели, движимый убеждением, что в недрах этой обширной организации непременно найдется гусыня, которая снесет ему золотое яичко. В первые дни войны, когда он пытался заинтересовать власти своим планом аннексии Либерии, не раз случалось, что он лишь с трудом добивался приема. Теперь он допускал, что, пожалуй, хватил тогда малость через край. Начальник имперского генерального штаба несомненно занятой человек. На этот раз он будет действовать скромненько. Водоворот, клокотавший в начале сентября в вестибюле министерства, казалось бы, нисколько не убывал. Такая же - а быть может, грустно отметил он про себя, та же самая - толпа офицеров всех званий пыталась получить пропуска. Среди них он увидел единственную фигуру в штатском и тотчас признал в нем человека, с которым познакомился в министерстве информации. - Привет, - сказал он. - По-прежнему торгуете бомбами? Маленький сумасшедший с чемоданом приветствовал его чрезвычайно радушно. - Не хотят обращать внимания. В высшей степени безотрадное учреждение, - пожаловался он. - Не хотят впускать. Меня послали сюда из адмиралтейства. - А вы пробовали министерство авиации? - Бог с вами! Они-то и послали меня в министерство информации. Где я только не бывал. В министерстве информации, надо сказать, были необычайно вежливы. Совсем не то что внешние бурбоны, В министерстве информации всегда находили свободную минуту принять человека. Да только я всегда чувствовал, что ничего не добьюсь. - Идемте со мной, - сказал Безил. - Мы пройдем. Ветераны ашантских и зулусских кампаний охраняли вход. Безил наблюдал, как они, остановили генерала. "Пожалуйста, заполните бланк, сэр, и кто-нибудь из посыльных проводит вас в отдел". Они могли справиться с любым человеком в форме, но Безил и сумасшедший коммивояжер были для них неизвестной величиной. Генерал-это всегда генерал, а человек в штатском может оказаться кем угодно. - Ваши пропуска, господа, будьте любезны. - Все в порядке, сержант, - сказал Безил. - За этого человека я ручаюсь. - Да, сэр, но кто вы такой, сэр? - Пора знать. ВР-тринадцать. Мы не заводим пропусков и не называем себя. - Очень хорошо, сэр. Прошу прощения, сэр. Вы знаете, как пройти, или дать вам посыльного? - Разумеется, знаю, - огрызнулся Безил. - Присмотритесь-ка лучше к этому человеку. Он не будет называть себя, и у него не будет пропуска, но, вероятно, вам придется часто видеть его здесь. - Очень хорошо, сэр. Двое в штатском прошли через бурлящую толпу военных в тишину коридоров за ограждением. - Большущее вам спасибо, - сказал человек с чемоданом. - Куда мне теперь идти? - Перед вами открыты все пути, - сказал Безил. - Не торопитесь. Идите куда захочется. Пожалуй, я бы на вашем месте начал с главного священника вооруженных сил. - А где он помещается? - Туда наверх, - неопределенно пояснил Безил. - Туда наверх и прямо-прямо. Маленький человечек серьезно поблагодарил его, просеменил по коридору неровной, плохо координированной побежкой сумасшедшего и исчез за поворотом лестницы. Не желая больше компрометировать себя актом милосердия, Безил повернул в противоположную сторону. Перед ним убегали в прекрасную перспективу двадцать или больше закрытых дверей, за каждой из которых мог открыться путь к славе и похождениям. Он пошел по коридору не спеша, но целеустремленно. С таким видом, думал он, идет на условленную встречу важный агент; с таким видом, наверное, шел по галерее суда в Джолифорде Мыльная Губка {Мыльная Губка - персонаж романов английского писателя Роберта Смита Сэртиса (1803-1864).}. Это была перспектива, полная скрытых возможностей, но в данный момент нуждавшаяся в орнаменте, - перспектива из линолеума и сумрачных панелей; свет приходил только с дальнего конца ее, так что возникшая в нем фигура, приближаясь, виднелась лишь силуэтом, притом довольно смутным силуэтом; фигура эта подходила все ближе, но лишь когда она оказалась в нескольких ярдах от него, тогда только сообразил Безил, что перед ним и есть то самое украшение, которого так недоставало суровой архитектурной схеме, - ибо это была девушка в форме, с нашивкой младшего капрала на плече и с лицом, отсвечивающим неземной глупостью, которая поразила Безила в самое сердце. Но, должно быть, классический этот образ принадлежал трезвой действительности, такую быструю, безмолвную и пронизывающую радость испытал Безил. Он повернулся на месте и зашагал за младшим капралом по линолеумной дорожке, которая вмиг представилась ему веселой, как ковровая дорожка в театре или кино. Младший капрал вел его долгим путем. Время от времени девушка останавливалась обменяться приветствием с проходящими военными, выказывая одинаковую игривую ласковость всем чинам, начиная от генералов и кончая скаутами второго класса; она явно пользовалась здесь успехом. В конце концов она свернула в дверь, на которой значилось: "Помза Внубе". Безил последовал за ней. В комнате был еще один младший капрал - мужчина. Этот младший капрал сидел за пишущей машинкой - бледное прыщеватое лицо, большие очки и сигарета в углу рта. Он не поднял глаз на вошедших. Младший капрал-женщина улыбнулась и сказала: - Ну вот, теперь вы знаете, где я живу. Заглядывайте почаще, когда будете проходить мимо. - Кто такой Помза Внубе? - спросил Безил. - Это полковник Плам. - Кто такой полковник Плам? - Ой, он такой милый. Подите взгляните на него, если хотите. Он у себя. - И она кивнула на застекленную дверь с надписью "Не входить". - ПОМощник ЗАместителя начальника службы ВНУтренней БЕзопасности, - сказал младший капрал-мужчина, не поднимая глаз от машинки. - Пожалуй, я бы согласился работать у вас, - сказал Безил. - Все так говорят. Когда я сидел на пенсиях, то же говорили. - Я мог бы занять его место. - Милости просим, - сердито отозвался младший капрал-мужчина. - Весь день подозреваемые, подозреваемые, подозреваемые, все иностранные имена, и хоть бы одного расстреляли. - Сюзи, поди сюда, потаскушка, - ворвался в разговор громкий голос из-за стеклянной двери. - Это он, дорогуша. Взгляните на него разочек, когда дверь откроется. Усики у него просто прелесть. Безил заглянул за дверь и увидел худое военное лицо и, как выразилась Сюзи, усики просто прелесть. Полковник увидел Безила. - Это еще что за черт? - Не знаю, - легкомысленно ответила Сюзи. - Взял да и вошел за мной следом. - Эй вы, подите сюда, - сказал полковник. - Кто вы такой и что вам тут надо? - Видите ли, - начал Безил, - все произошло в точности так, как вам доложили. Я просто вошел следом за младшим капралом. Но, раз уж я здесь, я мог бы сообщить вам ценные сведения. - Если это так, то вы отрадное исключение у меня в отделе. В чем дело? До сих пор понятие "полковник" связывалось в представлении Безила с обликом пожилого пенсионера-садовода из списка "Только для приема в саду". Однако эта грозная личность, одних с ним лет, была совсем другого поля ягода. Перед ним был второй Тодхантер. Что он, Безил, мог бы выдать ему за ценные сведения? - Могу я говорить совершенно свободно при младшем капрале? - спросил он, стараясь выиграть время. - Да, конечно. Она не понимает ни слова ни на каком языке. Вдохновение пришло. - По министерству бегает сумасшедший, - сказал Безил. - Ну так что же? Их тут сотни. Это все, что вы хотели сказать? - При нем полный чемодан бомб. - Надеюсь, он сумеет добраться до службы разведки. Имени его вы, конечно, не знаете? Нет. Заведем на него карточку, Сюзи, с порядковым номером и внесем его в список подозрительных лиц. Если его бомбы взорвутся, мы узнаем, где он. Если нет - неважно. Эти типы обычно больше вредят себе, чем другим. Ну-ка, Сюзи, сбегай закрой дверь. Я хочу поговорить с мистером Силом. Безил был ошарашен. Когда Сюзи закрыла дверь, он сказал: - Неужели мы с вами уже встречались? - Еще как. Джибут - тридцать шестой год, Сен-Жан-де-Люз - тридцать седьмой, Прага - тридцать восьмой. Вы меня, конечно, не помните. На мне не было тогда этой формы. - Вы были журналистом? Смутное, оживало в памяти Безила воспоминание о скромном, ненавязчивом лице среди сотни скромных, ненавязчивых лиц, которые время от времени появлялись и исчезали в его поле зрения. За последние десять лет ему под тем или иным предлогом не раз удавалось выбираться на периферию новейшей истории, в тот полумир, что населен многочисленными, слегка, зловещими фигурами, орбиты которых скрещивались и пересекались, - вездесущими мужчинами и женщинами, вольнонаемными служащими армии дипломатов и прессы. Среди этих теней, как он с трудом припоминал, он видел и полковника Плама. - Случалось. Мы как-то напились вместе в "Бар Баск", в ту ночь вы еще подрались с корреспондентом Юнайтед Пресс. - Насколько мне помнится, он победил. - Еще как. Мне пришлось отвезти вас в отель. Что вы сейчас делаете, кроме как подкатываетесь к Сюзи? - У меня была мысль заняться контрразведкой. - Так я и думал, - сказал полковник Плам. - Все хотят заниматься контрразведкой. Глядите-ка! - прибавил он, когда глухой взрыв слегка потряс комнату. - Похоже, ваш сумасшедший добился успеха с бомбами. Выходит, вы накапали на него не зазря. Пожалуй, вы не хуже любого другого справитесь с работой. Наконец-то он дождался ее, этой сцены, которую он так часто репетировал, - сцены из приключенческих рассказов его юности, лишь слегка подправленной и подновленной рукою мастера. Наконец-то он перед ним, этот худой, властный человек, который следил за всеми его шагами на жизненном поприще, говоря: "Наступит день, и родина найдет ему применение..." - Какие у вас связи? Да, какие у него связи? Аластэр Дигби-Вейн-Трампингтон, Анджела Лин, Марго Метроленд, Питер Пастмастер, Барбара, новобрачная из Грэнтли Грин, мистер Тодхантер, Пупка Грин... Пупка Грин. Ага, голубушка. - Я знаю нескольких очень опасных коммунистов, - сказал Безил. - Интересно, есть ли они в нашей картотеке. Сейчас справимся. В настоящий момент мы не очень-то интересуемся коммунистами. Наши государственные деятели по некоторым соображениям побаиваются их. Но мы все же присматриваем за ними, так, между прочим. За коммунистов я не могу вам много заплатить. - Видите ли, - с достоинством сказал Безил, - я пришел к вам с намерением послужить родной стране. Я не особенно нуждаюсь в деньгах. - Как, черт побери? Что же вам тогда надо? Сюзи я вам не отдам. Я чуть ли не с дракой отбивал ее у этой старой скотины, что заведует пенсиями. - Это мы решим потом. Форма - вот что мне действительно сейчас надо. - Господи помилуй! Зачем? - Мать грозится сделать из меня взводного командира. Полковник Плам принял это несколько неожиданное заявление с явным сочувствием. - Да, - сказал он, - Форма вещь неплохая, что и говорить. Так вот. Во-первых, вы будете говорить мне "сэр", а если попытаетесь завести шашни с женским персоналом, я применю дисциплинарные меры. Во-вторых, для человека с головой форма - наилучший способ маскировки. Никому и в голову не придет подозревать солдата в том, что он всерьез интересуется войной. Пожалуй, я могу вам это устроить. - Какое у меня будет звание? - Младший лейтенант, полк "Кросс и Блэкуэлл". - "Кросс и Блэкуэлл"? - Да, строевая служба. - Ого! А вы не можете устроить что-нибудь получше? - За наблюдение за коммунистами - нет. Поймайте мне фашиста - и я, может быть, сделаю вас капитаном морской пехоты. - Тут зазвонил телефон. - Да, это Помза Внубе... Да, да, бомба... Да, нам все известно... Главный священник? Очень прискорбно... Ах, только начальник службы военных священников, и вы полагаете, он поправится? К чему тогда весь этот шум?.. Да, мы в отделе все знаем об этом человеке. Он уже давно числится в нашей картотеке. Он с приветом. Да, да, все верно: папа, рыба, идиот, ваза, ель, тетя - привет. Нет, я не хочу его видеть. Заприте его как полагается. Надеюсь, у нас в здании хватает обитых войлоком камер. Весть о покушении на главного священника дошла до отдела религии министерства информации поздно вечером, когда сотрудники уже собрались уходить. Она вызвала у всех приступ лихорадочной деятельности. - Позвольте, - брюзгливо сказал Эмброуз. - Вам-то все на руку. А вот мне будет в высшей степени затруднительно объяснить это редактору "Воскресного дня без бога в семейном кругу". Леди Сил была потрясена. - Бедняга, - сказала она. - Как я понимаю, он остался совсем без бровей. Опять, наверное, эти русские. III Третий раз со времени возвращения в Лондон Безил пытался дозвониться до Анджелы. Он слушал повторяющиеся гудки - пятый, шестой, седьмой, затем положил трубку. Еще не приехала, подумал он. Хорошо бы показаться ей в форме. Анджела считала звонки - пятый, шестой, седьмой. Затем все стало тихо в квартире. Тишину нарушал лишь голос из приемника: "...Подлое покушение, потрясшее совесть цивилизованного мира. Телеграммы соболезнования непрерывным потоком поступают в канцелярию главного священника от религиозных деятелей четырех континентов..." Она настроилась на Германию; хриплый надменный голос говорил о "попытке Черчилля устроить вторую Атению, бросив бомбу в военного епископа". Она повертела ручку настройки и поймала Францию. Здесь некий литератор делился впечатлениями о поездке на линию Мажино. Анджела наполнила стакан из бутылки, стоявшей у нее под рукой. Неверие во Францию стало у нее своего рода одержимостью. Оно не давало ей спать по ночам и вторгалось в ее дневные сны - длинные, томительные сны, порождаемые снотворным; сны, в которых не было ничего фантастического или неожиданного; чрезвычайно реалистические, скучные сны, которые, как и явь, не сулили радости. Прожив так долго совершенно одна, она теперь часто разговаривала сама с собой; так разговаривают одинокие старухи; ходят по улицам с мешками всякой ерунды в руках и, присев на корточки, мелют ерунду. Она и сама была как те старухи, что, сидя на пороге и роясь в собранной за день ерунде, разговаривают сами с собой и разбирают отбросы. Она часто видела и слышала таких старух по вечерам в улочках по соседству с театрами. Сейчас она говорила сама с собой громко, словно обращаясь к кому-то на белой тахте в стиле ампир: - Линия Мажино и Анджела Лин - линии наименьшего сопротивления, - и засмеялась своей шутке, и вдруг почувствовала слезы на глазах, и расплакалась не на шутку. Затем взяла себя в руки. Лучше пойти в кино... Питер Пастмастер в тот вечер пригласил девушку в ресторан. Он выглядел очень элегантно и старомодно в синем офицерском кителе и длинных брюках в обтяжку. Они обедали в новом ресторане на Джермин-стрит. Девушка была леди Мэри Медоус, вторая дочь лорда Гранчестера. Присматривая себе жену, Питер ограничил круг своих исканий тремя девицами: Молли {Молли - уменьшительно-ласкательное от Мэри.} Медоус, Сарой, дочерью лорда Флинтшира, и Бетти, дочерью герцогини Стейльской. Поскольку он собирался жениться из старомодных, династических побуждений, то и выбрать себе жену предполагал на старомодный, династический манер среди еще уцелевших представителей олигархии вигов. Собственно говоря, он не видел почти никакой разницы между тремя девушками и даже, случалось, обижал их, по рассеянности путая имена. Ни одну из них не обременял и фунт лишнего веса; все были горячими поклонницами мистера Хемингуэя; у всех были любимые собаки со схожими различиями. И все они быстро смекнули, что лучший способ развлечь Питера - это дать ему повод похвастать своими былыми бесчинствами. За обедом он рассказывал Молли о том, как Безил выставлял свою кандидатуру на парламентских выборах и как он, Соня и Аластэр подложили ему свинью в его избирательном округе. Молли добросовестно смеялась, когда он описывал, как Соня бросила картофелиной в мэра. - Некоторые газеты не разобрались толком, как было дело, и написали, что это была пышка, - объяснил он. - Весело же вы проводили время, - грустно сказала Мэри. - Все это было и прошло, - чопорно сказал Питер. - Правда? Ну, а я надеюсь, что нет. Питер взглянул на нее с вновь проснувшимся интересом. Сара и Бетти приняли его рассказ так, словно это была история о разбойниках с большой дороги - нечто чрезвычайно старомодное и затейливое. После обеда они пошли в кино по соседству с рестораном. Вестибюль был погружен в темноту, только в кассе слабо светилась синяя лампочка. Голос кассирши говорил из темноты: - За три шиллинга шесть пенсов мест нет. Много свободных мест за пять шиллингов девять пенсов. Пять шиллингов девять пенсов - сюда. Не загораживайте проход, пожалуйста. У окошка кассы происходила заминка. Какая-то женщина тупо смотрела на синий свет и твердила: - Мне не надо за пять шиллингов девять пенсов. Мне надо за три и шесть. - За три и шесть нет. Только за пять и девять. - Как же вы не понимаете? Дело не в цене. За пять и девять - это слишком далеко. Я хочу поближе, за три и шесть. - Нет за три и шесть. Есть только за пять и девять, - отвечала девушка под синей лампочкой. - Ну решайте же, леди, скорее, - сказал солдат, стоявший. за женщиной. - Она очень смахивает на миссис Лин, - сказала Молли. - Да ведь это Анджела и есть, - сказал Питер. - Что с ней такое? Анджела наконец купила билет и отошла от окошка, пытаясь разобрать в полутьме, что написано на билете, и недовольно ворча: - Я же сказала, что это слишком далеко. Я ничего не вижу, когда сижу слишком далеко. Я же сказала: за три и шесть. Она поднесла билет к самым глазам и, не заметив ступеньки, оступилась и села на пол. Питер подбежал к ней. - Анджела, что с тобой? Ты не ушиблась? - Со мной ничего, - отвечала Анджела, как ни в чем не бывало сидя на полу в полутьме. - Нисколько не ушиблась, благодарю вас. - Господи, так вставай же. Анджела близоруко сощурилась на него со ступеньки. - Ах, это ты, Питер, - сказала она. - А я и не узнала тебя. С этих мест за пять шиллингов девять пенсов никого не узнаешь, слишком далеко. Как ты поживаешь? - Да вставай же, Анджела. Он протянул руку, чтобы помочь ей встать. Она сердечно пожала ее. - А как Марго? - любезно осведомилась она. - Я ее последнее время совсем не видала. У меня столько дел. Впрочем, это не совсем так. По правде сказать, я не особенно хорошо себя чувствую. В проходе начала собираться толпа. Из тьмы донесся голос кассирши, совсем по-полицейски сказавший: - Что тут происходит? - Подними ее, балда, - сказала Молли Медоус. Питер охватил Анджелу со спины и поднял. Она не была тяжела. - Вставунюшки-поднимунюшки, - сказала Анджела, норовя снова сесть. Питер крепко держал ее, радуясь темноте. Неподобающая ситуация для офицера королевской конной гвардии в форме. - Леди стало дурно, - сказала Молли ясным, повелительным голосом. - Прошу вас, не толпитесь вокруг. - И кассирше: - Вызовите такси. В такси Анджела молчала. - Я этого... того... - сказал Питер. - Мне ввек не оправдаться перед тобой за то, что я впутал тебя в эту историю. - Милый мой, не смеши людей, - сказала Молли Медоус. - Мне очень даже весело. - Ума не приложу, что с ней такое, - сказал он. - Неужели? Когда они приехали на Гровнер-сквер, Анджела вышла из такси и озадаченно огляделась. - А я думала, мы собирались в кино, - сказала она. - Что, плохая картина? - Билетов не было. - А, помню, - сказала Анджела, энергично кивая. - Пять шиллингов девять пенсов. Тут она снова села, прямо на тротуар. - Послушай, - сказал Питер леди Мэри Медоус. - Бери такси и езжай обратно в кино. Оставь мне билет в кассе. Я буду через полчаса. Мне кажется, лучше довести Анджелу до квартиры и вызвать врача. - Дудки, - сказала Молли. - Я поднимусь с тобой. Перед своей дверью Анджела вдруг встряхнулась, нашла ключ, отперла замок и твердым шагом вошла в квартиру. Грейнджер еще не спала. - Зачем вы остались? - сказала Анджела. - Я же сказала, что вы мне не понадобитесь. - Я очень беспокоилась. Вам не следовало выходить. - И увидев Питера: - Ах, добрый вечер, милорд. Анджела повернулась и поглядела на Питера, словно впервые увидела его. - Привет, Питер, - сказала она. - Заходи. - Она рассматривала Молли, с видимым усилием сосредоточивая на ней свой взгляд. - А знаете, - сказала она, - я, конечно, очень хорошо вас знаю, вот только не могу вспомнить вашего имени. - Молли Медоус, - сказал Питер. - Мы просто довели тебя до квартиры. Теперь нам надо идти. Грейнджер, миссис Лин нездоровится. По-моему, лучше вызвать врача. - Молли Медоуе... Господи боже, я, случалось, гостила в Гранчестере, еще когда вы пешком под стол ходили. Кажется, это было давно-давно... А вы хорошенькая, Молли, и платье у вас красивое. Заходите. Заходите оба. Питер корчил гримасы, но Молли вошла. - Найди себе что-нибудь выпить, - сказала Анджела, усаживаясь в кресло возле приемника. - Детка, - обратилась она к Молли, - по-моему, вы еще не видели мою квартиру. Дэвид Леннокс отделал ее в самый канун войны. Дэвид Леннокс... Люди говорят много недоброго о Дэвиде Ленноксе... Ну да бог с ними... - Ее сознание вновь начало затуманиваться. Она сделала решительную попытку овладеть собой. - Это мой портрет, его писал Джон. Десять лет назад. Он был почти готов, когда я вышла замуж. А это мои книги... Ах, что это я сегодня такая рассеянная. Извините меня. - И с этими словами она забылась тяжелым сном. Питер беспомощно озирался. Молли спросила у Грейнджер: - Может, уложить ее в постель? - Когда она проснется, я буду здесь. Я управлюсь. - Это точно? - Совершенно точно. - Ну что же, Питер, тогда пошли в кино. - Хорошо, - ответил он. - Ради бога, прости, что я тебя сюда притащил. - Что ты! Это так интересно! Питер все еще не мог успокоиться. - Грейнджер, - сказал он, - миссис Лин выходила сегодня вечером? В гости или куда-нибудь еще? - Нет, милорд. Она весь день была дома. - Одна? - Совсем одна, милорд. - Странно. Ну что же, Молли, пошли. Спокойной ночи, Грейнджер. Присматривайте за миссис Лин. По-моему, ей следовало бы обратиться к врачу. - Я присмотрю, - сказала Грейнджер. Они молча спустились в лифте, оба в глубокой задумчивости. В парадном Питер сказал: - Чудно. - Очень чудно. - Знаешь, - сказал Питер, - не будь это Анджела, я бы решил, что она под мухой. - Милый мой, она вдребезги пьяна. - Ты уверена? - О господи, вдребезжину. - Не знаю, что и подумать. Оно, конечно, на то похоже, но чтобы Анджела... К тому же служанка говорит, она весь вечер сидела дома. То есть, я хочу сказать, напиться в одиночку... Молли вдруг обхватила Питера за шею и крепко поцеловала. - Боже мой! - сказала она. - Ну, идем же в кино. С Питером впервые случалось, чтобы его так целовали. Он до того удивился, что не сделал в такси попытки продолжать в том же духе, и весь сеанс просидел, думая только об этом. "Боже, храни короля" встряхнул его и вернул к действительности, Задумчивость не покидала его и тогда, когда они пошли с Молли ужинать. Это истерия, решил он; вполне естественно, девушку расстроила недавняя сцена. Должно быть, ей сейчас ужасно неловко, так что уж лучше об этом не заговаривать. Но Молли не была намерена оставить свой шаг без последствий. - Устрицы, - сказала она. - Дюжину. Больше ничего. - И затем, не дожидаясь, пока официант уйдет: - Ты удивился, когда я тебя поцеловала? - Нет, - поспешно сказал Питер. - Конечно, нет. Нисколько. - Нисколько? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ожидая этого от меня? - Нет, нет. Разумеется, нет. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. - Представь себе, не понимаю. Ты ужасно самонадеянный, если не удивился. Ты всегда производишь на девушек такое впечатление или это все только твоя форма? - Молли, не будь свиньей. Если хочешь знать да, я в самом деле удивился. - И был поражен? - Нет, только удивился. - Ладно, - сказала Молли, решив больше его не мучить. - Я сама удивилась. Все кино только об этом и думала. - И я, - сказал Питер. - Вот так, хорошо! - сказала Молли тоном фотографа, который ловит удачное выражение на лице клиента. - Не двигаться! - добавила она, сама подметив это сходство. - Право, Молли, я что-то совсем тебя сегодня не понимаю. - Ах, Питер, поймешь, обязательно поймешь. По-моему, ты был в детстве прелестным маленьким мальчиком. - Да, наверное, пожалуй, что так. - Зачем же тебе строить из себя старого распутника, Питер? Уж передо мной-то? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь. Я люблю, когда ты удивляешься, Питер, но абсолютный кретинизм - это уж слишком. Знаешь, я чуть было не поставила на тебе сегодня крест. Ты все фигурял, каким ты был раньше беспутником. Я думала, я никогда не смогу на это решиться. - Решиться на что? - Выйти за тебя. Матери страшно этого хочется, никак не могу взять в толк почему. По-моему, с ее точки зрения ты мне никак не подходишь. А она ни в какую - ты должна выйти только за него. И вот я старалась быть хорошей, слушала, как ты заливаешь про добрые старые денечки, и под конец мне захотелось стукнуть тебя чем-нибудь по голове. Ну, думаю, сил моих больше нет, скажу матери, что ставлю на тебе крест. А потом мы наткнулись на миссис Лин, и все стало хорошо. - Мне было страшно неловко. - Ну еще бы. Ты был совсем как мальчик из пансиона, когда его отец пришел на спортивные состязания не в той шляпе. Очаровательный маленький мальчик. - Ну что ж, - сказал Питер. - Если ты довольна... - Да, пожалуй, я именно что "довольна". Ты сойдешь. А Сара и Бетти пусть грызут себе локти. - Как же ты решил? - спросила Марго, когда Питер рассказал ей о свидании. - Да ведь, собственно говоря, решал-то не я, а Молли. - Так оно всегда и бывает. Пожалуй, теперь мне надо оказать какую-нибудь любезность этой дуре Эмме Гранчестер. - Я мало знакома с леди Метроленд, - сказала леди Гранчестер. - Но, пожалуй, не мешает теперь пригласить ее на завтрак, Боюсь, она для нас слишком шикарна. - И слово "шикарна" леди Гранчестер сказала совсем не в виде комплимента. Однако матери встретились и свадьбу решили сыграть немедля. IV Помолвка Питера ни для кого не явилась сюрпризом, а если бы и застала всех врасплох, ее затмил бы рассказ о столь экстраординарном поведении Анджелы в кино. Правда, Питер и Молли, прежде чем расстаться в тот вечер, условились никому не рассказывать о происшествии, однако каждый шел на этот акт самоотречения с мысленной оговоркой. Питер рассказал обо всем Марго - потому что хотел, чтобы она что-нибудь предприняла по этому поводу; Безилу - потому что все еще затруднялся дать верное толкование этой загадочной истории и полагал, что именно Безил способен внести ясность в дело; а также трем завсегдатаям Брэттс-клуба - потому что случайно встретился с ними в баре на следующее утро, когда еще был полон случившимся. Молли рассказала все двум своим сестрам и леди Саре - по давней привычке, потому что, обещая держать что-нибудь в секрете, она всегда с самого начала подразумевала, что этим трем рассказать можно. Посвященные, в свою очередь, рассказали своим друзьям, и в конце концов по всему Лондону разнеслась весть, что выдержанная, циническая, отчужденная, безупречно одетая, донельзя исполненная чувства собственного достоинства миссис Лин; миссис Лин, которая никогда не "выходила" в общепринятом смысле, а жила в завидном кругу избранных и утонченных; миссис Лин, которая умела говорить как самый умный мужчина, которая ухитрялась не попадать в светскую хронику газет и иллюстрированных журналов и которая вот уже пятнадцать лет являла собой высший и единственный в своем роде образец всего того, что американцы называют "уравновешенностью", - эта чуть ли не легендарная женщина была подобрана Питером в сточной канаве, куда, как она ни упиралась, ее выбросили двое вышибал из кинотеатра, где она учинила пьяный дебош. Случись такое с самой миссис Ститч, это едва ли произвело бы более сильное впечатление. Это было невероятно, и многие отказывались этому верить. Возможно, наркотики, говорили они, но о спиртном не может быть и речи. Чем были Парснип и Пимпернелл для интеллигенции, тем стали миссис Лин и бутылка для фешенебельного общества: темой для разговора номер один. Тема эта оставалась темой номер один и три месяца спустя, на свадьбе Питера. Безил уговорил Анджелу прийти на скромный прием, который устраивала в честь этого события леди Гранчестер. Он зашел к Анджеле, когда Питер сообщил ему новость; зашел не сразу, но, во всяком случае, в первые же сутки, как услышал се. Анджела была на ногах и одета, но вид имела невыразимо забубенный: накрашена как попало, кричащими мазками, в духе позднего Утрилло. - Анджела, ты выглядишь ужасно. - Нет, милый, я чувствую себя ужасно. Ты, я вижу, в армии. - Нет, только при военном министерстве. Она вдруг с жаром и ни к селу ни к городу начала говорить о французах. - Прости, я должна оставить тебя на минутку, - сказала она немного погодя и исчезла в спальне. Через полминуты она вышла обратно с едва заметной рассеянной улыбкой - улыбкой внутреннего довольства, какую случается видеть на лице усталой старой монашки - почти. Разница все же была. - Анджела, - сказал Безил, - когда ты хочешь выпить, почему бы тебе не пить в открытую с другом. - Не понимаю, о чем ты говоришь, - сказала она. Безил был поражен. Анджела никогда не притворялась, во всяком случае с ним. - Перестань сейчас же, - сказал он. Она перестала и заплакала. - Ради бога, не надо, - сказал Безил, прошел в спальню и палил себе виски из бутылки, стоявшей возле кровати. - Тут на днях, вечером, ко мне заходил Питер с девушкой. Наверное, они всем и рассказали. - Мне он рассказал. Почему ты не перейдешь на ром? Это для тебя гораздо полезнее. - Правда? Я, кажется, никогда его не пробовала. Ты думаешь, он мне понравится? - Я пришлю тебе несколько бутылок. Когда у тебя начался этот запой? Все притворство с Анджелы как рукой сняло. - Ах, много недель назад. - Я тебя не узнаю. - Правда, Безил? Правда? - Ты всегда ела меня поедом, когда у меня начинался запой. - Да, правда, помню. Прости меня. Но ведь тогда, ты знаешь, я была влюблена в тебя. - Была? - Ах, не знаю. Налей стаканы, Безил. - Вот умная девочка. - "Была" - это я неправду сказала, Безил. Я и сейчас люблю тебя. - Ну разумеется. Ты пьешь это так, без воды? - с почтением спросил он. - Да, так. - Чуток крепковато, а? - Да, крепковато. - Я все же думаю, мы больше приспособлены к рему. - А он не пахнет? - По-моему, это неважно. - Я не люблю, когда пахнет. - Так ведь виски-то пахнет. - Да, пожалуй, и вправду неважно. Как хорошо нить с тобой, Безил. - Ну конечно. По-моему, довольно подло с твоей стороны было пить без меня. - Я не подлая. - Раньше-то не была. Но последнее время ты подличала, разве неправда? Пила в одиночку. - Да, это было подло. - Так вот, в следующий раз, как вздумаешь запить, дай мне знать. Просто позвони, и я приду. Будем пить вместе. - Мне хочется так часто, Безил. - Ну, я и буду приходить часто. Обещаешь? - Обещаю. - Вот умная девочка. Ром успеха не имел, но в общем соглашение себя оправдало. Анджела стала пить гораздо меньше, а Безил гораздо больше, и в итоге оба были довольны. Марго приступила к Безилу с допросом. - Что с ней? - сказала она. - Ей не нравится война. - Война никому не нравится. - Разве? Я бы не сказал. Ну и вообще, почему женщине нельзя выпить? - Тебе не кажется, что ее следовало бы отправить в заведение? - Господи помилуй, конечно, нет. - Она ни с кем не видится. - Она видится со мной. - Да, но... - Нет, честное слово, Марго, с Анджелой все в порядке. Ей нужна была небольшая разрядка все эти годы. Если хочешь, я приведу ее на свадьбу, сама увидишь. Так Анджела попала на свадьбу. Они с Безилом не присутствовали на венчании в церкви, а пошли прямо на прием в доме леди Гранчестер и произвели там фурор. Молли уже пожала свои лавры: была ей и сдвоенная шеренга кавалеристов, и сабельный салют, и старинное кружевное покрывало. Несмотря на то, что время было военное, венчание прошло очень мило, Ну, а в доме ее матери все глаза были устремлены на миссис Лин. Даже леди Энкоридж и герцогиня Стейльская не могли скрыть своего любопытства. - Господи боже, она тут. Да, она была тут. В несравненном туалете стояла она возле Безила и степенно разговаривала с Соней; на ней были темные очки, а больше ничего необычного в ней не было. Лакей принес поднос с шампанским. - А нет ли у вас чашки чаю? - просила она. - Просто чаю, без сахара и сливок. Молли и Питер стояли в одном конце длинной гостиной, она в другом. Когда гости, поздравив новобрачных, выходили в зал, можно было заметить, как при виде Анджелы они настораживаются и переглядываются, указывая на нее глазами. Вокруг нее собрался кружок избранных, и она вела беседу как самый умный мужчина. Когда последние гости пожали новобрачным руки - а гостей было сравнительно немного, - Молли и Питер присоединились к группе в другом конце зала. - Молли, вы самая прелестная девушка из всех, каких я знаю, - сказала Анджела. - Боюсь, я вам ужасно надоела тогда, помните? Девушка глупая растерялась бы и сказала: "Нет, что вы, совсем нет". Молли сказала: - Только не надоели. Вы были просто немного странная. - Да, - сказала Анджела. - Странная - вот именно. Но, знаете, я не всегда такая. - Можно нам с Питером как-нибудь прийти к вам? У него только неделя отпуска, а потом мы снова будем в Лондоне. - Питер выбрал себе необычайно славную девушку, - сказала Анджела Безилу, когда они пришли после приема к ней на квартиру. - Вот бы и тебе на такой жениться. - Я ни на ком не смог бы жениться, разве что на тебе. - Верно. И я так думаю, Безил. Они наполнили стаканы, и Анджела сказала: - Знаешь, я старею, наверное, мне уже нравятся свадьбы. Эта девушка мне понравилась. А знаешь, кто был у меня сегодня утром? Седрик. - Вот чудно. - Право, это было так трогательно. Он пришел проститься. Завтра уезжает. Он не мог сказать куда, но предполагаю, что в Норвегию. Я как-то не представляла себе его солдатом, но ведь он действительно был солдатом до того, как женился на мне, - плохим, наверное. Бедняга, как не повезло ему в жизни. - Ну, не так уж плохо он жил. Он с удовольствием колупался в своих гротах. И потом - у него Найджел. - Он привел Найджела сегодня утром. Его отпустили на день из школы проститься с отцом. Ты не знал Седрика, когда мы поженились. Он был чрезвычайно романтической натурой - по-настоящему. Я никогда таких не встречала. Друзья отца были все люди богатые и черствые - вроде Метроленда и Коппера. Я других и не видела. А тут вдруг встретилась с Седриком, он был беден и очень, очень мягкий. Высокий, гибкий и тонкий, и очень несчастный в своем нудном отборном полку, потому что он любил только русский балет и барочную архитектуру. Он был необычайно обаятелен и то и дело подсмеивался втихомолку над людьми вроде моего отца и офицерами-однополчанами. Бедный Седрик, мне всегда было так приятно находить ему новые игрушки. Как-то раз я купила ему осьминога, и мы заказали для аквариума каркас с резными дельфинами, отделанный листовым серебром. - Этого не хватило бы надолго, если б даже я не встретил тебя. - Да, надолго бы этого не хватило. Мне кажется, этот утренний визит немало его разочаровал. Он думал, у нас все будет на высокой трагической ноте, а я то, милый, у меня с похмелья так голова болела, что я не могла глаз раскрыть. Он беспокоится, что станет с домом, если его убьют. - Почему это его убьют? - Вот именно, почему? Разве только потому, что он всегда был такой плохой солдат. Знаешь, когда началась война, я совсем было решила, что и тебе туда же дорога. - Мать тоже так решила. Но я принимаю против этого меры. Да, кстати, хорошо, что напомнила: мне надо заглянуть к полковнику Пламу. Он, должно быть, уже беспокоится. Я пойду. - Он и сейчас на месте? - Он никогда не уходит. Очень добросовестный офицер. Сюзи тоже была на месте - дожидалась, когда полковник освободится и поведет ее обедать. При виде знакомой канцелярии приподнятое настроение Безила упало. Работа в военном министерстве напоминала ему о том, что он идет юдолью всех других; как только он получил ее, она потеряла для него всякую притягательность. Да и Сюзи не оправдывала его ожиданий, как он к ней ни подкатывался, она явно предпочитала полковника Плама. - Добрый вечер, миленочек, - сказала она. - Пламуля уже спрашивал про тебя. Безил прошел в дверь с надписью "Не входить". - Добрый вечер, полковник. - Вы можете говорить мне "сэр". - В лучших полках никто не говорит командиру "сэр". - Вы не в лучшем полку. Вы в строевой части. Что вы весь день делали? - Вы не думаете, что общий тон вашего отдела улучшится, если я буду называть вас "полковник", сэр? - Не думаю. Где вы были и что делали? - Вы думаете, что я пьянствовал, не так ли? - Я в этом уверен, черт подери. - Но вы не знаете причины. И, наверное, не поймете, если даже я вам скажу. Я пьянствовал из рыцарских побуждений. Это ни о чем вам не говорит? - Нет. - Я так и думал. В вас нет тонкости, сэр. Если на моей могиле напишут: "Он пьянствовал из рыцарских побуждений", это будет трезвая правда-истина. Но вам этого не понять. Больше того, вы думаете, что я лоботрясничал, не так ли? - Совершенно верно. - Так вот, сэр, как раз тут-то вы и ошибаетесь. Я иду по очень интересному следу и вскоре надеюсь получить некоторые ценные сведения. - Что вы имеете на сегодняшний день? - Не предпочли бы вы несколько подождать, пока я не представлю вам дело в законченном виде? - Нет. - Тогда так. Я слежу за одной очень опасной женщиной, именующей себя Грин. Среди ближайших друзей она известна под кличкой "Пупка". Она выдает себя за художницу, но стоит только взглянуть на ее творения, и вы поймете, что это только ширма для деятельности совсем иного рода. Ее ателье - явка коммунистической ячейки. У нее есть агент в Соединенных Штатах по имени Парснип, он же Пимпернелл. Он выдает себя за поэта, вернее сказать, даже за двух поэтов, но опять-таки его творения выдают его с головой. Хотите, я почитаю вам что-нибудь из Парснипа? - Нет. - Я имею основания полагать, что Грин является главой подпольной организации, которая нелегальным путем переправляет за границу молодых людей призывного возраста. Вот по какому следу я иду. Что вы об этом думаете? - Лажа. - Я предполагал, что вы так скажете. Но вы ошибаетесь. Дайте мне время, и я представлю вам отчет получше. - Нет, займитесь-ка делом. Вот вам список, тут тридцать три адреса предполагаемых фашистов. Проверьте их. - Прямо сейчас? - Прямо сейчас. - А надо следить за женщиной, именующей себя Грин? - Не в служебные часы. - Понять не могу, чего вы нашли в этом Пламе, - сказал Безил, выйдя из кабинета. - Это просто угодничество с вашей стороны. - Нет. Это любовь. Офицер, ведающий пенсиями, был еще выше чином, так-то вот. - Надеюсь, вас еще разжалуют в рядовые. Между прочим, капрал, вы можете говорить мне "сэр". Сюзи задорно хихикнула. - Ой, да вы никак пьяны, - сказала она. - Пьян из рыцарских побуждений, - сказал Безил. В тот вечер Седрик Лин отбыл в полк. Двухсуточный отпуск, который давался перед отправкой за границу, кончился, и хотя он предпочел выехать на час раньше, лишь бы не ехать поездом специального назначения, он с большим трудом нашел вагон, где не было братьев офицеров, рассудивших так же, как он. Они отправлялись на Север, с тем чтобы уже на рассвете погрузиться на пароход и отплыть прямо в бой. Вагон первого класса был набит битком - четыре человека с каждой стороны, горы багажа на сетках. Из черных, раструбом, воронок падал на колени пассажиров свет; лиц их в темноте нельзя было разглядеть. В одном углу мирно спал морской офицер - капитан интендантской службы; двое штатских, ломая глаза, читали вечерние газеты; остальные четверо были солдаты. Седрик сидел между двумя солдатами, смотрел на горы багажа, неясно маячившие над головами штатских, и мысленно пережевывал последнюю горечь событий последних двух дней. Поскольку ему было тридцать пять лет и он говорил по-французски, а создан был скорее другом граций, чем хватом, его сделали батальонным офицером разведки. Он вел военный дневник, и в дождливые дни ротные командиры нередко заимствовали офицера разведки для проведения занятий по чтению карт, боевому обеспечению и боевому порядку немецкой пехотной дивизии. Это были его дежурные лекции. Когда они исчерпались, его послали на курсы химической подготовки, а потом на курсы дешифровки аэрофотоснимков. На учениях он втыкал в карту флажки и подшивал полевые донесения. - Право, у вас не будет много работы, пока нас не введут в дело, - сказал ему командир. - Свяжитесь-ка по телефону с фотографами в Олдершоте и договоритесь о групповом сним