ым навесом из пальмовых листьев; иногда в жаркие утренние часы  они
засыпали. Ели они из банок прямо в лодке и пили ром, смешанный с  буроватой,
но прозрачной речной водой. Ночи  казались  Тони  нескончаемыми;  двенадцать
часов тьмы и шум  сильнее,  чем  на  городской  площади:  визг,  рев  и  рык
обитателей леса. Доктор Мессингер мог определять  время  по  тому,  в  каком
порядке следуют звуки.
     Читать при свете фонаря не удавалось. Сон после  томительно  отупляющих
дней был прерывистым и коротким. Говорить было не о чем: все переговорено за
день, в жаркой тени, среди грузов. Тони лежал без сна и чесался. С тех  пор,
как они покинули  Джорджтаун,  у  него  ныло  и  болело  все  тело.  Солнце,
отраженное рекой, сожгло ему лицо и шею, кожа висела клочьями, и он  не  мог
бриться.  Жесткая   щетина   подбородка   колола   горло.   Все   оставшиеся
незащищенными кусочки кожи искусали мухи кабури. Они проникали сквозь  петля
и шнуровку бриджей, а когда он по вечерам переодевался в брюки, впивались  в
лодыжки. В лесу он подцепил кровососов, они заползали под кожу и  копошились
там; горькое масло,  которым  доктор  Мессингер  пользовал  от  них  в  свою
очередь, повсеместно вызывало сыпь. Каждый вечер,  умывшись,  Тони  прижигал
кровососов сигаретой, но от ожогов оставались зудящие шрамы; оставляли шрамы
и джиги, которых один из негров выковырял у него из-под ороговевшей кожи  на
пятках, подушечках пальцев и ногтей на ногах. От укуса  марабунты  на  левой
руке вскочила шишка.
     Тони расчесывал укусы,  сотрясая  раму,  к  которой  крепились  гамаки.
Доктор Мессингер поворачивался на другой бок и говорил: "Бога ради". Сначала
Тони старался не чесаться, потом пытался чесаться тихо,  потом  в  бешенстве
чесался что  есть  мочи,  раздирая  кожу.  "Бога  ради",  -  говорил  доктор
Мессингер.
     "Полдевятого, - думал Тони. - В Лондоне начинают накрывать к  ужину.  В
эту пору в Лондоне каждый вечер приемы". (Когда-то, когда  он  лез  из  кожи
вон, чтоб стать женихом Бренды, он ходил на  все  приемы  подряд.  Если  они
ужинали в разных домах, он, не найдя Бренды в толпе, слонялся, поджидая ее у
подъезда. А позже так же слонялся, ожидая, когда ее  можно  будет  проводить
домой. Леди Сент-Клауд помогала ему изо всех сил. А потом, после свадьбы, те
два года до смерти отца Тони, которые они прожили в Лондоне, они реже ходили
на приемы, всего раз или два в неделю, кроме того беспечного  месяца,  когда
Бренда оправилась после родов Джона  Эндрю.)  Тони  стал  представлять  себе
гостей, съезжающихся сейчас в Лондоне на ужин, и среди  них  Бренду,  и  тот
удивленный взгляд, которым она встречает каждого входящего. Если уже  топят,
она постарается сесть как можно ближе к камину. Но топят ли в конце мая?  Он
не мог припомнить. В Хеттоне в любой сезон почти всегда топили по вечерам
     Потом, начесавшись всласть. Тони  вспомнил,  что  в  Англии  сейчас  не
половина девятого. Пять часов разницы во времени.  В  дороге  они  постоянно
переставляли часы. Но в  какую  сторону?  Это  нетрудно  сообразить.  Солнце
встает на востоке. Англия к востоку  от  Америки,  так  что  ему  и  доктору
Мессингеру солнце достается позже. Им оно достается  из  вторых  рук  и  уже
слегка замусоленным после того, как им вдоволь попользовались Полли Кокперс,
миссис Бивер и княгиня Абдул Акбар... Как  Поллины  платья,  которые  Бренда
скупала по десять-пятнадцать фунтов за штуку... Он заснул.
     Проснувшись через час, он услышал, как  доктор  Мессингер  ругается,  и
увидел, что тот сидит на  гамаке  верхом  и  обрабатывает  йодом  и  бинтами
большой палец ноги.
     - Вампир до меня добрался. Я, должно быть,  во  сне  прислонил  ногу  к
сетке. Бог знает сколько он  над  ней  трудился,  прежде  чем  я  проснулся.
Считается, что лампа должна их отпугивать, но почему-то так не получается.
     Негры что-то жевали у костра; они так и не ложились.
     - Вампир дут злой-злой, - сказал негр. - Потому наша сидит огонь.
     - Проклятье, так недолго и заболеть, - сказал доктор  Мессингер.  -  Я,
наверное, потерял литры крови.

     Бренда и Джок танцевали у Энкориджей.  Было  уже  поздно,  ряды  гостей
редели, и в первый раз за вечер можно было танцевать  в  свое  удовольствие.
Увешанную гобеленами бальную освещали свечи.  Леди  Энкоридж  только  что  с
реверансами проводила последнего представителя королевской семьи.
     - Если б ты знал, до чего я ненавижу засиживаться в гостях,  -  сказала
Бренда, - но было б ужасно  жестоко  увести  моего  мистера  Бивера.  Он  на
седьмом небе, что попал сюда, и мне было не так-то легко устроить, чтоб  его
пригласили... Кстати говоря, - добавила она позже, - наверное, на  следующий
год мне и самой не попасть на такой прием.
     - Будете доводить развод до конца?
     - Не знаю, Джок. Это от меня не зависит. Вся штука в том, чтоб удержать
мистера Бивера. Он стал очень нравным последнее время. Мне  приходится  чуть
не каждую неделю подкидывать ему один-другой  великосветский  прием,  ну,  а
если развод состоится, этому конец. Есть какие-нибудь известия о Тони?
     - Давно не было. Я получил от него телеграмму по прибытии. Он  уехал  в
экспедицию с каким-то жуликом-доктором.
     - А это не опасно?
     - Не думаю. Весь мир цивилизовался,  верно?  Куда  ни  ткнись,  повсюду
прогулочные автомобили и куковские агентства.
     - Да, наверно, ты прав... Надеюсь, он не хандрит. Мне было б неприятно,
если б ему было плохо.
     - Думаю, он понемногу свыкается.
     - Очень хочется верить. Ты  же  знаешь,  как  я  люблю  Тони,  хотя  он
чудовищно со мной поступил.

     В миле-двух от лагеря находилась индейская деревушка. Там Тони и доктор
Мессингер рассчитывали набрать носильщиков для  двухсотмильного  перехода  в
страну пай-ваев. Негры были речными жителями и на индейскую территорию  идти
не хотели. Они должны были уплыть обратно с той же лодкой.
     На заре Тони и доктор Мессингер выпили по чашке горячего  какао,  заели
его бисквитами и  остатками  мясных  консервов,  открытых  с  вечера.  Потом
направились в деревню. Один чернокожий шел впереди,  расчищая  путь  мачете.
Вслед за ним друг другу в затылок шагали доктор  Мессингер  и  Тони;  второй
чернокожий плелся сзади;  он  нес  образчики  товаров  -  двадцатидолларовое
бельгийское ружье, несколько рулонов набивного  ситца,  ручные  зеркальца  в
пестрых целлулоидных рамах, бутылочки резко пахнущей помады
     Заросшую, полузаброшенную тропу во многих  местах  преграждали  упавшие
стволы; они перешли вброд по колено  в  воде  два  ручейка,  которые  питали
большую реку; жесткую вязь оголенных  корней  под  ногами  сменяла  сырая  и
скользкая лиственная прель.
     Вскоре они подошли к деревне. Она возникла перед ними неожиданно, когда
они вынырнули из кустов на широкую зарубку. Тут стояли восемь-девять круглых
глинобитных хижин под пальмовыми крышами.
     Никого не было видно, но два-три тонких столбика дыма, прямо тянувшихся
к небу в прозрачном утреннем воздухе, говорили о том, что люди здесь есть.
     - Очень взе бугались, - сказал негр.
     -  Пойди  приведи  кого-нибудь,  надо  поговорить,  -   сказал   доктор
Мессингер.
     Негр подошел к низкой двери ближнего домика и заглянул внутрь.
     - Зовзем бусто, одна зензина, - доложил  он,  -  зебя  одевают.  Выходи
зкорей зюда! - прокричал он во мрак. - Хозяин твой говорить.
     Наконец из хижины выползла старуха, одетая  в  засаленное  коленкоровое
платье, явно приберегаемое для официальных встреч. Она подковыляла к ним  на
кривых ногах. Лодыжки ее были туго обмотаны голубыми бусами.  Прямые  волосы
свисали рваными прядями; она не спускала глаз с глиняной  миски  с  какой-то
жидкостью, которую держала в руках. За несколько мет ров от Тони  и  доктора
Мессингера она поставила миску на землю и,  по-прежнему  не  поднимая  глаз,
поздоровалась с ними. Потом наклонилась, подняла миску и поднесла ее доктору
Мессингеру.
     - Кассири, - объяснил он. - Местное питье из перебродившей маниоки.
     Он несколько раз отхлебнул и  передал  миску  Тони.  В  ней  колыхалась
густая фиолетовая жижа.
     Когда Тони отпил несколько глотков, доктор Мессингер объяснил:
     -  Очень  любопытен  способ   изготовления   этого   напитка:   женщины
пережевывают корень и сплевывают жвачку в выдолбленный ствол.
     Он обратился к женщине на вапишане. И тут она впервые подняла  на  него
глаза.  На  ее  коричневом  монгольском  лице  ничего  не  отразилось  -  ни
любопытства, ни понимания. Доктор Мессингер повторил вопрос,  расширив  его.
Женщина взяла миску у Тони и поставила на землю.
     Тем временем из соседних хижин стали выглядывать другие лица.  Но  лишь
одна из женщин решилась выйти. Очень  грузная,  она  доверительно  улыбалась
гостям.
     - Здравствай, - сказала она.  -  Как  живешь?  Я  Роза.  Хорошо  говорю
англиски. Я спать два года с мистер Форбс. Дай сигарета.
     - Почему эта женщина нам не отвечает?
     - Она не говорить англиски.
     - Но я же с ней говорил на вапишане.
     - Она макуши. Здесь вся макуши.
     - А. Я не знал. А где мужчины?
     - Мужчина ушла три дня охота.
     - Когда они вернутся?
     - Они пошли за кабаном.
     - Когда они вернутся?
     - Нет кабана. Много кабана. Мужчина вся охота. Дай сигарета.
     - Послушай, Роза, мне надо пройти к пай-ваям.
     - Нет, тут макуши. Вся-вся макуши.
     - Но нам нужно к пай-ваям.
     - Нет, тут вся макуши. Дай сигарета.
     - Безнадежно, - сказал доктор  Мессингер.  Придется  ждать  возвращения
мужчин.
     Он вынул из кармана пачку сигарет.
     - Смотри, - сказал он, - сигареты.
     - Дай.
     - Когда мужчины вернутся с охоты, ты придешь  к  реке  и  скажешь  мне.
Поняла?
     - Нет, мужчина вся охота. Дай сигарета.
     Доктор Мессингер дал ей сигареты.
     - Что твой есть еще? - спросила она. Доктор Мессингер  указал  на  тюк,
который второй негр положил на землю.
     - Дай, - сказала она.
     - Когда мужчины вернутся, я тебе много чего дам, если они проводят меня
к пай-ваям.
     - Нет, тут вся макуши.
     - Да, так толку не добиться, -  сказал  доктор  Мессингер.  -  Придется
возвратиться в лагерь и ждать. Мужчины ушли три дня назад. Вряд ли они долго
задержатся. Какая жалость, что я не говорю на макуши.
     Их колонна развернулась и в том же порядке ушла из деревни.  Когда  они
прибыли в лагерь, на часах Тони было десять.

     Когда на реке Ваурупанг было  десять  часов,  в  Вестминстере  началось
обсуждение запросов. Джок, понукаемый избирателями, давным-давно подал  свой
запрос. Его поставили на обсуждение сегодня утром.
     - Номер двадцатый, - сказал он.
     Лишь немногие члены парламента обратились к означенной  бумаге.  N  20.
"Запросить министра сельского хозяйства, не собирается ли
      достопочтенный  член  парламента в связи с демпинговым ввозом японских
      пирогов  со  свининой,  наводнивших нашу страну, рассмотреть вопрос об
      изменении  модификации томасовских чушек с принятого утолщения в два с
      половиной дюйма в объеме на два дюйма".
     За министра отвечал его заместитель:
     - Запрос внимательнейшим образом изучается. Как,  несомненно,  известно
достопочтенному члену, вопрос о ввозе пирогов со свининой  подлежит  ведению
Департамента  торговли,  а  не  Департамента  сельского  хозяйства.  Что  же
касается томасовской чушки, я должен напомнить достопочтенному  члену,  что,
как  ему,  без  сомнения,  известно,  вышеуказанная  чушка  должна  отвечать
потребностям заготовителей бекона, и к мясу, применяемому  для  изготовления
пирогов, вышеозначенная чушка прямого  отношения  не  имеет.  Этим  вопросом
занимается специальный  комитет,  который  пока  еще  не  представил  своего
доклада.
     - Не собирается ли достопочтенный член рассмотреть вопрос об увеличении
максимальной толщины заплечиков?
     - Запрос должен быть представлен заблаговременно.
     В этот день Джок покинул палату с чувством удовлетворения. Он сознавал,
что на славу потрудился для своих избирателей.

     Через двое суток индейцы вернулись  с  охоты.  Дни  ожидания,  тянулись
тоскливо. Доктор Мессингер каждый день по нескольку часов  проверял  товары.
Тони уходил в лес с ружьем, но дичь покинула этот берег.  Одному  из  негров
сильно поранил ногу скат, и они прекратили  купаться  и  мылись  в  цинковом
ведре. Едва весть о возвращении индейцев дошла  до  лагеря,  Тони  и  доктор
Мессингер отправились в деревню, но там уже шел  пир  горой  и  все  мужчины
перепились. Они возлежали в гамаках, а женщины сновали взад-вперед от одного
к другому, разнося тыквы с кассири.
     Пахло жареной свининой.
     - Им нужно  не  меньше  недели,  чтобы  протрезветь,  -  сказал  доктор
Мессингер.
     Всю эту неделю негры слонялись по лагерю; иногда они стирали  одежду  и
развешивали ее на планширах лодки сушиться на солнышке, иногда  отправлялись
удить рыбу и возвращались с внушительной добычей,  надетой  на  палку  (рыба
была резиноподобной и безвкусной);  по  вечерам  они  обычно  пели  песни  у
костра. Пострадавший от ската не вылезал из гамака, он громко стонал  и  все
время требовал лекарств.
     На шестой день показались индейцы. Они пожали  всем  по  очереди  руки,
затем отошли на край опушки и встали там таращась на лагерное  оборудование.
Тони пытался их сфотографировать, но они  убегали,  хихикая  как  школьницы.
Доктор Мессингер  разложил  на  земле  товары,  приобретенные  для  обменных
операций.
     На закате индейцы удалились,  но  на  седьмой  день  явились  вновь,  в
расширенном составе. Пожаловало все население деревни. Роза присела на гамак
Тони под пальмовым навесом.
     - Дай сигарета, - сказала она.
     - Скажи им, я хочу, чтоб мужчины  повели  меня  к  пай-ваям,  -  сказал
доктор Мессингер.
     - Пай-вай - плохой народ. Макуши к пай-вай не ходить.
     - Скажи, мне нужно десять мужчин. Я дам им ружья.
     - Дай сигарета. - Переговоры  продолжались  два  дня.  В  конце  концов
согласились идти двенадцать человек, семеро из них не пожелали идти без жен.
Одной из жен оказалась Роза. Когда все было улажено,  в  деревне  состоялась
пирушка, и индейцы снова перепились. Однако на этот раз они пришли в чувство
быстрее, потому что женщины не успели наготовить достаточно  кассири.  Через
три дня караван смог отправиться в путь.
     У одного из мужчин  была  длинная  одностволка,  заряжающаяся  с  дула;
другие несли луки и  стрелы;  шли  они  совершенно  голые,  лишь  в  красных
набедренных повязках.
     Женщины надели перепачканные  коленкоровые  платья,  преподнесенные  им
много лет назад  странствующим  священником  и  хранившиеся  специально  для
такого рода оказий; за спиною они несли плетеные корзины, которые  держались
лыком, охватывающим лоб. Самые тяжелые  грузы,  включая  продовольствие  для
себя и своих мужчин, женщины переносили  в  корзинах.  Роза,  помимо  всего,
волокла еще зонтик с погнутой серебряной ручкой,  память  о  сожительстве  с
мистером Форбсом.
     Негры уплыли вниз по течению на побережье. Груду  провианта  в  прочных
жестяных ящиках оставили под развалившимся навесом у берега.
     - Тут его никто не возьмет. В случае чего мы всегда  можем  послать  за
грузами от пай-ваев, - сказал доктор Мессингер.
     Тони и доктор Мессингер шли следом за мужчиной с ружьем, который служил
им проводником; за ними вереницей, растянувшейся по лесу на полмили, а то  и
больше, брели индейцы.
     - Теперь карта нам ни к чему, - сказал доктор Мессингер с облегчением.
     (Сверните карту - отныне она вам не понадобится сколько там бишь лет, -
сказал Вильям Питт {Английский государственный деятель  Вильям  Питт-младший
(1759-1806) после крупных военных неудач третьей антинаполеоновской коалиции
сказал: "Сверните карту Европы, она вам не понадобится еще десять лет",  тем
самым точно  предсказав  дату  крушения  наполеоновской  империи.}...  слова
доктора Мессингера напомнили Тони  частную  школу,  перепачканные  чернилами
парты,  раскрашенную  картинку,  изображающую  набег  викингов,  и   мистера
Троттера, который  преподавал  у  них  историю  а  носил  галстуки  ядовитой
расцветки.)

        III 

     - Мамчик, Бренда хочет поступить на работу.
     - Зачем?
     - Ну, за тем же, зачем и все: не  хватает  денег,  нечего  делать.  Она
просила узнать, не могла бы она пригодиться в лавке.
     - Ну... трудно сказать.  В  любое  другое  время  я  б  оторвала  такую
продавщицу с руками и ногами... а теперь не знаю, что и сказать. И потом мне
лично кажется, что при сложившихся обстоятельствах это вряд ли удобно.
     - Я сказал, что спрошу, только и всего.
     - Джон, ты никогда со мной не делишься, и мне не хотелось бы, чтобы  ты
думал, будто я вмешиваюсь; но скажи, что  все-таки  вы  с  Брендой  намерены
делать дальше?
     - Не знаю.
     - Ты никогда со мной не делишься, - повторила миссис  Бивер,  -  Но  до
меня доходят всякие слухи. Развод будет?
     - Не знаю.
     Миссис Бивер вздохнула.
     - Что ж, мне пора на работу. Где ты обедаешь?
     - У Брэтта.
     - Бедняжка. Между прочим, мне казалось, что ты подал в Браун-клуб.
     - Они мне ничего не сообщали. Я не знаю, были у них выборы или нет.
     - Твой отец состоял членом этого клуба.
     - По-моему, я не пройду... Да, кроме того, мне это действительно не  по
карману...
     - Ты меня беспокоишь, Джон.  И  мне  лично  кажется,  что  те  надежды,
которые я питала перед рождеством, не оправдываются.
     - Мой телефон. Может, это Марго. Она уж бог знает сколько  никуда  меня
не приглашала. Но это была всего лишь Бренда.
     - К сожалению, у мамы нет для тебя работы, - сказал он.
     - Ладно. Надеюсь, что-нибудь подвернется. Я б не отказалась  сейчас  от
улыбки фортуны.
     - Я тоже. Ты спрашивала Аллана о Браун-клубе?
     - Да, спрашивала. Он говорит: на прошлой неделе избрали десять человек.
     - Значит, меня прокатили?
     - Откуда мне знать. Когда заходит речь о клубах, мужчин не поймешь.
     - Я рассчитывал, что ты заставишь Аллана и Реджи поддержать меня.
     - Я их просила. Да и какое это имеет значение? Хочешь поехать на уикенд
к Веронике?
     - Вряд ли я поеду...
     - Я была бы очень рада.
     - У нее такой паршивый  домишко...  и  потом  мне  лично  кажется,  что
Вероника ко мне плохо относится. А кто там будет?
     - Я буду.
     - А... ладно, я тебе дам знать.
     - Я тебя увижу сегодня вечером?
     - Я тебе дам знать.
     - О господи, - сказала Бренда, вешая трубку. -  Теперь  он  взъелся  на
меня. А разве я виновата, что его  в  Брауне  прокатили?  Кстати  говоря,  я
уверена, что Реджи и в самом деле пытался помочь.
     У нее сидела Дженни  Абдул  Акбар.  Она  приходила  каждое  утро  через
лестничную площадку, и они читали за компанию газеты. На Дженни был халат из
полосатого берберского шелка.
     - Пойдем уютненько пообедаем в "Ритце", - предложила она.
     - В "Ритце" вовсе неуютно в обеденное время,  да  и  обед  обходится  в
восемь и шесть. Я уже три  недели  не  решаюсь  получить  по  чеку,  Дженни.
Неприятно иметь дело с юристами. Я впервые в таком положении.
     - Не знаю, что бы я сделала с Тони. Это же надо оставить тебя на мели.
     - Что толку поносить Тони? Вряд ли он так уж развлекается  в  Бразилии,
или где он там.
     - Я слышала, в Хеттоне встраивают дополнительные ванные - и  это  когда
ты буквально голодаешь. И вдобавок он даже не заказал их у миссис Бивер.
     - Да, вот уж это и в  самом  деле  чистая  мелочность.  Немного  погодя
Дженни отправилась переодеваться, а Бренда позвонила в закусочную за углом и
попросила прислать ей сандвичи. Она сегодня не встанет с постели; теперь  ей
случалось проводить так по два-три дня в неделю.  Если  Аллан,  как  всегда,
выступает с речью, Марджори может  позвать  ее  на  обед.  У  Хелм-Хаббардов
сегодня вечером ужин, но Бивер не зван. А  пойти  туда  без  него  -  полный
разрыв... Да, кстати говоря, скорей всего Марджори приглашена туда. Что ж, я
всегда могу пообедать сандвичами. У них есть всех сортов.  Спасибо  хоть  за
эту лавчонку за углом.  Она  читала  недавно  вышедшую  биографию  Нельсона;
биография длинная, ее хватит далеко за полночь.
     В час пришла Дженни попрощаться (у нее был ключ  от  квартиры  Бренды),
приодетая для уютненького обеда в "Ритце".
     -  Позвала  Полли  и  Суки,  -  сказала  она.  -  Закатимся  в  Дейзину
забегаловку. Какая жалость, что ты не идешь.
     - Кто? Я? Все в порядке, - сказала Бренда и подумала:
     "Могла б раз в кои веки догадаться поставить подруге обед".

     Они шли две недели, делая в среднем по пятнадцать миль в  день.  Иногда
гораздо больше, иногда - гораздо меньше;  индеец,  шедший  впереди,  выбирал
места для лагеря; выбор его определялся наличием воды и злых духов.
     Доктор Мессингер составлял по компасу карту маршрута.  Это  давало  ему
пищу для размышлений. Каждый час он снимал показания с  анероида.  Вечерами,
если они останавливались достаточно рано, он при последних лучах  угасающего
солнца детально  разрабатывал  карту.  "Пересохшее  русло,  три  заброшенные
хижины, каменистая почва"...
     - Мы теперь в бассейне Амазонки, - объявил он в один прекрасный день  с
удовлетворением, - видите, вода бежит на юг.
     Но они тут же наткнулись на ручей, который тек в обратном  направлении.
"Ввесьма  любопытно,  -  сказал  доктор  Мессингер.  -  Это  открытие  имеет
подлинную научную ценность".
     На следующий день они перешли вброд четыре ручья; одни текли на  север,
другие на юг. Карта начала принимать фантастические очертания.
     - У этих ручьев есть названия? - спросил он Розу.
     - Макуши называть его Ваурупанг.
     - Нет, нет, не ту реку, где наш первый лагерь. Эти реки.
     - Да, Ваурупанг.
     - Вот эту реку.
     - Макуши все называть Ваурупанг.
     - Безнадежно, - сказал доктор Мессингер.
     Им приходилось пробираться через сплошной кустарник.  У  берегов  тропа
заросла, и ее то и дело перегораживали стволы упавших деревьев;  углядеть  и
запомнить ее мог только индеец; иногда они  проходили  крохотными  участками
пересохшей саванны: темно-серая трава пучками выбивалась из  растрескавшейся
земли, тысячи ящериц стремглав пускались наутек при  их  приближении,  трава
шуршала под ногами, как газета; на этих  огражденных  стеной  леса  участках
стояла палящая жара. Иногда, чтоб их прохватило  ветерком,  они  влезали  на
холм по осыпающейся, больно бьющей по ногам гальке; после  этих  мучительных
восхождений они ложились с подветренной стороны и лежали  так,  пока  мокрая
одежда не начинала холодить тело: с этих небольших высоток были видны другие
холмы, пройденные ими участки леса и  шеренга  носильщиков,  идущая  следом.
Подходя, все, и мужчины и женщины, поочередно опускались на  сухую  траву  и
опирались на  свой  груз;  когда  показывался  завершавший  шествие,  доктор
Мессингер подавал команду, и они снова пускались в путь,  продираясь  сквозь
охватившие их плотным кольцом зеленые чащобы.
     Тони и доктор Мессингер почти не разговаривали друг  с  другом  как  на
марше, так и во время передышек, потому что всегда были  на  пределе  сил  и
едва не валились с ног от усталости. По вечерам, умывшись и  переодевшись  в
сухие рубашки и фланелевые брюки, они перебрасывались парой фраз, в основном
о том, сколько миль они сегодня прошли, где  находятся  и  как  сбили  ноги.
Выкупавшись, они пили ром с водой; на ужин  обычно  ели  мясные  консервы  с
рисом или клецками. Индейцы ели фаринью и копченое мясо кабана, а  временами
лакомились добытыми по пути деликатесами: броненосцами,  ящерицами,  жирными
белесыми червями, живущими на пальмах. Женщины  захватили  с  собой  вяленую
рыбу - ее хватило на  восемь  дней;  вонь  с  каждым  днем  становилась  все
сильнее, пока, наконец, рыбу не съели; однако и они сами и  товары  насквозь
пропитались рыбным запахом; правда, со временем он стал слабее, смешавшись с
общим нераспознаваемым запахом лагеря. В этой местности индейцы не селились.
В последние пять дней марта стала ощущаться нехватка воды. Ручьи на пути  по
большей  части  пересохли,  и  приходилось  обследовать  русла   в   поисках
тепловатых стоячих луж.  Но  через  две  недели  они  снова  вышли  к  реке,
полноводно и быстро несущей свои воды на юго-восток.  Здесь  начинался  край
пай-ваев. Доктор Мессингер поименовал эту стоянку "Второй  опорный  лагерь".
Над рекой тучами носились мухи кабури.

     - Джон, я думаю, тебе пора отдохнуть.
     - Отдохнуть от чего, мамчик?
     - Ну, переменить обстановку... Я в июле еду в Калифорнию. К Фишбаумам -
не к тем, что в Париже, а к миссис Арнольд Фишбаум. Я думаю, было б  хорошо,
если б ты поехал со мной.
     - Да, мамчик.
     - Ты б хотел со мной поехать, не так ли? - Кто? Я? Конечно, хотел.
     - Это ты у Бренды научился. Мужчине смешно так говорить.
     - Извини, мамчик.
     - Отлично, значит решено.

     На закате кабури исчезли. Но весь день от них  приходилось  укрываться;
они набрасывались на обнаженные участки кожи, как мухи на варенье; их  укусы
давали себя знать, только когда  они,  насытившись,  отваливались,  оставляя
алый болезненный кружок с черной точечкой в центре.
     Тони и доктор Мессингер не снимали  специально  привезенных  из  Англии
нитяных перчаток и муслиновых сеток, спускающихся  из-под  шляп.  Позже  они
подрядили двух женщин, и те, усевшись на корточках у гамаков, обмахивали  их
ветками; мух  разгоняло  легчайшее  дуновение,  но  стоило  Тони  и  доктору
Мессингеру задремать, как женщины откладывали опахала, мухи накидывались  на
путешественников с удесятеренной энергией, и те тут же просыпались.  Индейцы
относились к насекомым так же покорно, как коровы к слепням; лишь  иногда  в
приступе раздражения они хлопали себя по лопаткам и ляжкам.
     С наступлением темноты становилось легче; в этом лагере москитов  почти
не было, но зато они слышали, как всю ночь напролет вампиры машут крыльями и
тычутся в сетку.
     Индейцы ни за что не желали здесь охотиться. Они уверяли, что  тут  нет
дичи, но доктор Мессингер говорил, что они боятся пай-вайских злых духов.
     Провизия уходила гораздо быстрее,  чем  рассчитывал  доктор  Мессингер.
Уследить за провиантом во время переходов было невозможно. Они недосчитались
мешка муки, полмешка сахара и мешка риса. Доктор Мессингер урезал рацион; он
раздавал еду сам и строго отмерял продукты эмалированной кружкой, но женщины
все равно изловчались за  его  спиной  подобраться  к  сахару.  Они  с  Тони
прикончили весь ром, кроме одной бутылки, оставленной про запас.
     - Мы не можем позволить себе сидеть на одних консервах, - сказал доктор
Мессингер брюзгливо. - Придется мужчинам отправиться на охоту.
     Но мужчины выслушали приказание с безучастным выражением  на  опущенных
долу лицах, и остались в лагере.
     - Здесь нет птица, нет зверь, - объяснила Роза. - Вся ушла.  Они  могут
поймать рыба.
     Но индейцы не желали себя  утруждать  и  не  поддавались  ни  на  какие
уговоры. Они видели, что на берегу лежат груды мешков и тюков  с  едой;  вот
иссякнут запасы, тогда можно подумать и об охоте.
     А пока надо было строить каноэ.
     - Это явно воды Амазонки, - сказал доктор Мессингер.  -  Они,  по  всей
вероятности, впадают или в Рио-Бранко или в Рио-Негро. Пай-ваи селятся вдоль
берегов, а Град, судя по всему, расположен на одном из притоков где-то  вниз
по течению. В первой же пай-вайской деревушке мы раздобудем проводников.
     Каноэ сооружали из коры. Три дня ушло  на  то,  чтобы  отыскать  четыре
прямых дерева подходящего возраста и свалить их. Обрабатывали деревья  прямо
на месте. Кору обдирали ножами с широкими лезвиями; на это ушла еще  неделя.
Индейцы работали терпеливо, но сноровки у них не было, и,  снимая  с  одного
дерева кору, они повредили ее.
     Тони и доктор Мессингер ничем не  могли  помочь  им:  они  провели  эту
неделю, охраняя от женщин сахар. Мужчины  бесшумно  двигались  по  лагерю  и
близлежащим зарослям.  Они  беззвучно  раздвигали  голыми  плечами  дремучий
подлесок; под их босыми ногами не  шуршали  опавшие  листья;  речи  их  были
коротки и почти  неслышны,  они  никогда  не  присоединялись  к  болтовне  и
хихиканью женщин; за работой они иногда  ухали  в  такт;  развеселились  они
всего раз: у одного индейца - он обдирал ствол - соскользнул нож и  врезался
в мякоть пальца. Доктор Мессингер обработал рану йодом и  забинтовал.  После
этого женщины не давали ему проходу, они то и дело показывали  ему  царапины
на руках и ногах и просили помазать йодом.
     С двумя деревьями удалось покончить за один день; на третье  ушел  весь
следующий день (это  было  то  самое,  у  которого  повредили  кору),  а  на
четвертое - еще два: оно было больше других. Когда  последние  волокна  были
обрублены, четверо мужчин встали вокруг ствола и сняли кору целиком. Она тут
же скрючилась, образовав полый цилиндр, который мужчины  отнесли  к  реке  и
спустили на воду, привязав лозой к дереву.
     После того как кору подготовили, сделать из нее каноэ было  не  слишком
сложно. Четверо мужчин растягивали кору, двое других укрепляли распоры.
     Концы  оставляли  незаделанными  и  слегка  загибали  так,  чтобы   они
вздымались над водой (при полной загрузке каноэ должно  было  погружаться  в
воду лишь на один-два дюйма).
     Потом мужчины принялись за однолопастные весла; это тоже было  довольно
несложно.
     Доктор Мессингер ежедневно спрашивал Розу:
     - Когда лодки будут готовы? Спроси мужчин. И она отвечала:
     - Вот сейчас.
     - Сколько еще дней понадобится? Четыре? Пять? Сколько?
     - Нет, совсем мало. Лодка кончать, совсем сейчас. Когда стало ясно, что
работы близятся к концу, доктор Мессингер занялся подготовкой к отъезду.  Он
разобрал запасы, разбив грузы первой необходимости на две группы; они с Тони
должны были сидеть в разных лодках, каждый брал с  собой  ружье  и  патроны,
фотоаппарат, рацион консервов, товары для обмена и личные  вещи.  На  третье
каноэ, где должны были плыть  одни  индейцы,  грузились  мука,  рис,  сахар,
фаринья и еда для индейцев.  Каноэ  явно  не  могло  увезти  все  товары,  и
"аварийный фонд" свалили в кучу неподалеку от берега.
     - С нами пойдут восемь человек. Четверо останутся с женщинами  охранять
лагерь. Главное, добраться до пай-ваев, дальше  все  пойдет  как  по  маслу.
Тогда макуши  могут  отправляться  домой.  Думаю,  они  не  разграбят  наших
запасов. Здесь нет ничего такого, на что бы они позарились.
     - А не взять ли нам с собой Розу, чтоб она служила переводчиком?
     - Да, надо бы взять. Я ей скажу.
     К вечеру было готово все, кроме весел. И едва наступила  благословенная
тьма, Тони и доктор Мессингер сбросили перчатки и  сетки,  действовавшие  им
весь день на нервы, и затребовали Розу на ту половину лагеря, где они  спали
и ели.
     - Роза, мы решили взять тебя с собой вниз по реке. Ты нам  нужна,  чтоб
объясняться с мужчинами. Поняла?
     Роза молчала; на лице ее, освещенном снизу стоявшим на  ящике  фонарем,
ничего не отразилось; тень от высоких скул скрывала  глаза;  прямые,  рваные
космы, редкая вязь  татуировки  на  лбу  и  губах,  бочкообразная  фигура  в
засаленном ситцевом платье, коричневые ноги колесом.
     - Поняла?
     Она снова промолчала; казалось, она всматривается в темную чащу  поверх
их голов, но глаза ее крылись в тени.
     - Дослушай, Роза, все  женщины  и  четверо  мужчин  останутся  здесь  в
лагере. Восемь человек поплывут на лодках до деревни пай-ваев. Ты поедешь на
лодке. Как только мы придем к пай-ваям, ты  и  восемь  мужчин  вернетесь  на
лодках назад в лагерь. И потом все вместе назад к  макуши.  Поняла?  Наконец
Роза заговорила:
     - Макуши не ходить с пай-вай.
     - Я вас не прошу ходить с пай-ваями. Ты и мужчины  дойдете  с  нами  до
пай-ваев, а потом вернетесь к макуши. Поняла?
     Роза подняла руку и  очертила  в  воздухе  круг,  охватывающий  лагерь,
дорогу, по которой они пришли, и широкие просторы саванны позади.
     - Макуши там, - сказала она. Потом подняла  другую  руку  и  махнула  в
сторону далекого края, лежащего где-то вниз по течению реки. - Пай-вай  там,
- сказала она. - Макуши с пай-вай не ходить.
     - Послушай, Роза. Ты разумная, культурная женщина. Ты прожила два  года
с черным джентльменом мистером Форбсом. Ты любишь сигареты...
     - Да, дай сигарета.
     - Ты поедешь с мужчинами в лодках, и я дам тебе много-много сигарет.
     Роза безучастно смотрела перед собой и молчала.
     - Послушай. С тобой едут твой муж и еще семь мужчин они не дадут тебя в
обиду. Как же мы будем разговаривать с мужчинами без тебя?
     - Мужчина не ходить, - сказала Роза.
     - Разумеется, мужчины пойдут с нами. Вопрос только в  том,  пойдешь  ли
ты?
     - Макуши с пай-вай не ходить, - сказала Роза.
     - Господи, - устало сказал доктор Мессингер, - ладно поговорим об  этом
утром.
     - Дай сигарета...
     - Мы попадем в хороший переплет, если она не пойдет.
     - И еще в лучший, если никто из них не пойдет, - сказал Тони.

     Назавтра лодки были готовы. К полудню их спустили на воду  и  поставили
на прикол. Индейцы  молча  занялись  приготовлением  обеда.  Тони  и  доктор
Мессингер ели язык, вареный рис и консервированные персики.
     - С запасами все в порядке, - сказал доктор Мессингер, - нам их  хватит
по меньшей мере на три недели, а мы доберемся до пай-ваев  за  день-два,  не
больше. Выходим завтра
     Ружья, рыболовные крючки и рулоны ситца  -  жалованье  индейцам  -  они
оставили в деревне.
     Но у них было с собой еще с полдюжины ящиков с  "обменным  фондом"  для
использования на последующих стадиях путешествия.  По  местной  системе  цен
нога кабана стоила  пригоршню  дроби  или  двадцать  ружейных  пистонов;  за
упитанную птицу требовали бусы.
     Около часа, когда с обедом было  покончено,  доктор  Мессингер  призвал
Розу.
     - Завтра выходим, - сказал он.
     - Да, прямо сейчас.
     - Передай мужчинам, что я сказал тебе  вчера  вечером.  Восемь  человек
едут в лодках, остальные ждут здесь. Ты тоже едешь в лодке. Все  эти  запасы
грузятся в лодки. Передай это мужчинам.
     Роза ничего не сказала.
     - Поняла?
     - Мужчина не ходить лодка, - сказала она. - Наша вся ходить туда,  -  и
она указала рукой на тропинку, по которой они пришли.
     - Завтра-послезавтра мы ходить назад деревня.
     Последовала долгая пауза, наконец доктор Мессингер сказал:
     - Скажи мужчинам, пусть идут сюда... Не имеет  смысла  им  угрожать,  -
сказал он Тони, когда Роза, переваливаясь, пошла к  костру.  -  Народец  они
чудной и боязливый. Если им угрожать, они перепугаются и удерут оставив  вас
на мели. Не беспокойтесь, я сумею их убедить.
     Они видели, как Роза что-то говорила у костра; но никто из индейцев  не
сдвинулся с места. Передав  поручение,  Роза  тоже  замолкла  и  уселась  на
корточки, положив к себе на колена голову одной  из  женщин.  Она  искала  у
подруги вшей, когда доктор Мессингер, призвав ее, прервал это занятие.
     - Надо подойти к ним, поговорить.
     Некоторые индейцы лежали в гамаках. Другие сидели на корточках;  набрав
земли, они засыпали ею костер. Они уставились на Тони и  доктора  Мессингера
щелочками свинячьих глазок.
     Только Роза осталась безразличной; она отвернулась и вся ушла в работу,
ее пальцы деловито шныряли, извлекая из волос подруги вшей и давя их.
     - В чем дело? - спросил доктор Мессингер.  -  Я  тебя  просил  привести
мужчин. Роза молчала. - Значит, макуши трусы. Они боятся пай-ваев;
     - Все маниок, - сказала Роза, - надо ходить копать маниок. А  то  будет
плохой.
     - Послушай. Мне нужны мужчины на  одну-две  недели.  Не  больше.  Потом
конец, они могут идти домой.
     - Пора копать маниок. Макуши копать маниок до большой Дождь. Мы  ходить
сейчас домой.
     Мессингер и Тони вскрыли один из ящиков и разложили товары  на  одеяле.
Они выбирали эти вещи вместе в дешевой лавке  на  Оксфорд-стрит.  Индейцы  в
полном молчании следили за  демонстрацией.  Из  ящика  появлялись  бутылочки
духов и пилюль, яркие целлулоидные гребенки, утыканные стекляшками, зеркала,
перочинные ножи с узорными алюминиевыми ручками,  ленты,  ожерелья  и  более
солидный обменный товар в виде топоров, мелких  патронных  гильз  и  плоских
красных пороховниц с черным порохом.
     - Дай мне, -  сказала  Роза,  выбрав  бледно-голубую  розетку,  сувенир
лодочных гонок, - дай мне, - повторила  она,  покапав  на  ладонь  духами  и
вдыхая их запах.
     - Каждый, кто пойдет на лодках, может взять три вещи из этого ящика.
     Роза монотонно отвечала:
     - Макуши прямо сейчас копать маниок.
     - Ничего не получается, - сказал доктор Мессингер, потратив полчаса  на
бесплодные переговоры. - Придется пустить в ход мышей. Я хотел  попридержать
их для пай-ваев. Жаль. Но вы увидите, против мышей им не устоять. Я индейцев
знаю как свои пять пальцев.
     Мыши обошлись довольно дорого: в три шиллинга  шесть  пенсов  штука,  и
Тони живо вспомнил, какой конфуз он пережил в отделе  игрушек,  когда  мышей
запустили по полу.
     Мыши немецкого производства размером с крупную крысу были весьма броско
расписаны зелеными и белыми пятнами; у них были выпученные стеклянные глаза,
жесткие усы и кольчатые бело-зеленые хвосты; мыши передвигались  на  скрытых
колесиках, и при беге внутри корпуса  у  них  звенели  колокольчики.  Доктор
Мессингер вынул одну мышь из коробки, развернул папиросную бумагу и подержал
игрушку для всеобщего обозрения в воздухе. Аудитория следила за  ним  затаив
дыхание. Тогда он завел мышь. Индейцы заметно насторожились.
     Лагерь  располагался  на  застывшей,  как  камень,  глиняной  площадке,
которая затоплялась при разливе реки. Доктор Мессиигер поставил  игрушку  на
землю и запустил: весело позванивая, мышь покатилась к индейцам. На какой-то
миг Тони испугался, что  она  перевернется  или  застрянет  у  какого-нибудь
корня, но механизм работал отлично, и, к счастью, мышь не встретила на своем
пути никаких помех.
     Эффект превзошел все  его  ожидания.  Сначала  у  индейцев  перехватило
дыхание.  Затем   раздались   сдавленные,   полные   ужаса   вздохи,   потом
пронзительный женский визг -  и  вдруг  индейцы  пустились  врассыпную;  еле
слышный  топот  босых  коричневых  подошв  по  опавшей  листве;  голые  ноги
неслышно, как нетопыри, продираются через подлесок, ветхие  ситцевые  платья
клочьями повисают на колючих кустарниках. Не успела мышь, звеня всеми своими
колокольчиками, домчать до ближайшего индейца, как лагерь опустел.
     - Фу ты черт, - сказал  доктор  Мессингер,  -  результат  оправдал  все
ожидания.
     - Во всяком случае, он их явно превзошел.
     - Все в порядке. Они вернутся. Я индейцев знаю как свои пять пальцев.
     Но к закату они не появились.  И  весь  день  напролет  Тони  и  доктор
Мессингер, обмотавшись сетками от кабури, провалялись в гамаках, изнывая  от
жары. Пустые каноэ лежали на глади реки; заводных мышей убрали в ящик. Когда
солнце зашло, доктор Мессингер сказал:
     - Пожалуй, надо развести костер. Они вернутся, как только стемнеет.
     Они смели землю со старых углей,  принесли  сучьев,  развели  костер  и
зажгли фонарь.
     - Не мешало бы поужинать, - сказал Тони. Они вскипятили воду и  сварили
какао, открыли банку, лососины и прикончили  оставшиеся  с  обеда-  персики.
Потом закурили трубки и натянули на гамаки противомоскитные сетки, И все это
почти без слов.
     Немного погодя они решили лечь спать.
     - К утру они все будут здесь, - сказал доктор Мессингер. - Это  нравный
народец.
     Вокруг раздавался свист и хрип лесных обитателей;  и  с  каждым  часом,
пока ночь переходила в утро, одним голосам приходили на смену другие.

     В Лондоне  занимался  рассвет,  прозрачный  и  нежный,  сизо-голубой  и
золотистый,  предвестник  хорошей  погоды;  фонари  бледнели  и  гасли,   по
пустынным  улицам  струилась  вода,   и   восходящее   солнце   расцвечивало
извергающиеся из водоразборных кранов потоки; мужчины в комбинезонах крутили
жерла шлангов, и струи взлетали фонтанами и ниспадали водопадами в сверкании
солнечных лучей.
     - Давай попросим открыть окно, - сказала Бренда. - Здесь душно.
     Официант отдернул занавески, распахнул окна.
     - Смотри, совсем светло, - добавила она.
     - Шестой час. Не пора ли по домам?
     - Да.
     - Еще неделя - и конец приемам, - сказал Бивер.
     - Да.
     - Ну что ж, пошли.
     - Ладно. Ты не можешь заплатить? У меня совсем нет денег.
     Они зашли после гостей позавтракать в клуб к Дейзи. Бивер  заплатил  за
копченую селедку и чай.
     - Восемь шиллингов, - сказал он. - И Дейзи еще хочет, чтобы ее  лавочка
имела успех. Это с такими-то ценами.
     - Да, и впрямь недешево... Значит, ты все-таки едешь в Америку?
     - Приходится. Мать уже взяла билеты.
     - И все, что я тебе сегодня говорила, не играет никакой роли?
     - Дорогая, не заводись. Ну сколько можно. Ты же знаешь, иначе нельзя. К
чему портить нашу последнюю неделю?
     - Но ведь тебе было хорошо летом, правда?
     - Разумеется... Ну так как, пошли?
     - Пошли. И можешь не трудиться меня провожать.
     - Ты, правда, не обидишься? Придется делать большой крюк, и  потом  уже
поздно.
     - Как знать, на что я обижусь.
     - Бренда, дорогая, ради  бога...  Зачем  ты  заводишься.  Это  на  тебя
непохоже.
     - А я никогда особенно не набивала себе цену.

     Индейцы вернулись ночью, пока Тони и доктор Мессингер спали;  маленький
народец молча выполз из укрытий; женщины оставили платья в кустах,  чтоб  ни
одна задетая ветка не выдала их;) обнаженные тела бесшумно пробирались через
подлесок, луна зашла, и тлеющие угли костра и  фонарь  служили  единственным
освещением. Они собрали плетеные корзины, свою долю фариньи, луки и  стрелы,
ружье и ножи; свернули гамаки в  тугие  тючки.  Они  взяли  только  то,  что
принадлежало им. И уползли, пересекая тени, назад во тьму.
     Проснувшись, Тони и доктор Мессингер сразу поняли, что произошло.
     - Положение серьезное, - сказал доктор Мессингер, - но не безнадежное.

        IV 

     Четыре дня подряд Тони и доктор Мессингер гребли вниз по  течению.  Они
сидели на концах шаткого каноэ, изо всех сил стараясь сохранить  равновесие;
между ними лежали грудой жизненно необходимые  запасы;  остальные  вместе  с
двумя каноэ были оставлены в лагере: они пошлют  за  ними,  когда  заручатся
помощью пай-ваев. Но  даже  этот  необходимый  минимум,  выбранный  доктором
Мессингером, был слишком тяжел для каноэ,  и  оно  дало  низкую  осадку;  от
любого неосторожного движения вода  переплескивалась  через  планшир,  грозя
потопом; править было  нелегко,  и  они  продвигались  крайне  медленно,  по
большей части довольствуясь тем, что плывут по течению. На пути  они  дважды
натыкались на водопады, и тут им приходилось  подтягивать  лодку  к  берегу,
разгружать и, придерживая ее руками, идти рядом по воде, то проваливаясь  по
пояс, то переползая через скалы. Когда течение  становилось  спокойным,  они
ставили каноэ на прикол и переносили  грузы  сквозь  заросли.  Дальше  русло
расширялось, и  река  утихомиривалась;  на  темной  поверхности  воды  четко
отражались  стоящие  по  обоим  берегам  стволы  деревьев,  вырастающие   из
подлеска, которые где-то в вышине, в сотне, а то и больше футов над  головой
венчали цветущие кроны. Кое-где  река  вдруг  оказывалась  сплошь  усыпанной
опавшими лепестками; они  долго  плыли  среди  них,  лишь  немногим  быстрее
течения; казалось, будто  они  отдыхают  на  цветущем  лугу.  По  ночам  они
растягивали брезент на сухих участках берега или вешали гамаки в лесу.  Лишь
мухи кабури да изредка застывшие словно статуи  аллигаторы  нарушали  мирное
течение их дней. Они внимательно оглядывали  берега,  но  никаких  признаков
человеческого жилья не появлялось.
     А потом  Тони  подхватил  лихорадку.  Она  напала  на  него  совершенно
неожиданно, на четвертый день. Когда они остановились в полдень  на  привал,
он прекрасно себя чувствовал и даже  подстрелил  маленького  оленя,  который
пришел, на другой берег на водопой, а через час его так  трясло,  что  весло
пришлось отложить; голова у него горела, руки и  ноги  окоченели,  к  заходу
солнца он начал бредить.
     Доктор Мессингер смерил ему температуру, оказалось 104  по  Фаренгейту.
Он дал Тони двадцать пять гранов хинина  и  развел  костер  совеем  рядом  с
гамаком, так что к утру тот обуглился и закоптился. Он велел Тони закутаться
как следует в одеяло и не раскрываться, и ночью Тони то и  дело  просыпался,
обливаясь потом; его мучила  жажда,  и  он  хлебал  речную  воду  кружка  за
кружкой.
     Ни вечером, ни  на  следующее  утро  он  не  мог  есть.  Однако  наутро
температура опять упала. Он чувствовал себя слабым и изможденным, но все  же
смог сесть в лодку и даже понемногу грести.
     - Это ведь просто приступ, он  пройдет?  -  сказал  Тони.  -  Завтра  я
совершенно поправлюсь, правда ведь?
     - Надо надеяться, - сказал доктор Мессингер.
     В полдень Тони выпил какао и съел чашку риса.
     - Чувствую себя молодцом, - сказал он.
     - Вот и прекрасно.
     В эту ночь его снова трепала лихорадка. Они разбили лагерь на  песчаной
отмели. Доктор Мессингер грел камни и  прикладывал  их  Тони  к  ногам  и  к
пояснице. Он почти всю ночь не спал; подбрасывал дрова в костер  и  снова  и
снова наполнял водой  кружку  Тони.  На  рассвете  Тони  подремал  с  час  и
почувствовал себя лучше;  он  то  и  дело  принимал  хинин,  отчего  в  ушах
раздавался глухой звон, словно он припал ухом к раковине, в которой, как ему
говорили в детстве, слышен шум прибоя.
     - Надо ехать, - сказал доктор Мессингер. -  Мы  наверняка  недалеко  от
деревни.
     - Ужасно себя  чувствую.  Может,  лучше  подождать  денек,  пока  я  не
поправлюсь окончательно?
     - Ждать тот смысла. Надо ехать.  Доктор  Мессингер  понимал,  что  Тони
прихватило надолго. Почти все утро Тони пролежал без движения на носу. Грузы
передвинули так, чтобы он мог вытянуться  во  весь  рост.  Потом  его  снова
затрясла лихорадка, да так, что застучали зубы; Тони сел,  уткнув  голову  в
колени, его било мелкой дрожью,  лоб  и  щеки  обжигало  полуденное  солнце.
Деревня по-прежнему не показывалась.

     День уже клонился к концу, когда он  впервые  увидел  Бренду.  Какое-то
время он разглядывал странный  предмет  в  средней  части  судна,  где  были
свалены товары, потом понял, что это человеческая фигура.
     - Значит, индейцы вернулись? - спросил он.
     - Да, по-видимому. Постарайтесь лежать тихо.
     - Вот дура-то, испугалась заводной мыши, - презрительно обратился  Тони
к женщине в лодке. И тут он увидел, что это Бренда.
     - Извини, - сказал он. - Я не  знал,  что  это  ты.  Ты  б  никогда  не
испугалась заводной мыши.
     Она не отвечала. Она сидела сгорбившись, как частенько сидела над своей
миской хлеба с молоком, когда возвращалась в былые дни из Лондона.
     Доктор Мессингер отвел лодку к берегу. Он помог Тони выйти на берег - и
они чуть не перевернули каноэ. Бренда самостоятельно  вышла  на  берег.  Она
ступала изящно и уверенно, не колебля лодки.
     - Вот -что значит уметь держать себя, -  сказал  Тони.  -  Знаете,  мне
как-то попалась анкета,  которую  заполняют,  нанимаясь  на  работу  в  одну
американскую фирму; так вот, там есть вопрос: "Умеете ли вы держать себя?"
     Бренда ждала его на берегу.
     - И самое глупое в этом вопросе, что им приходится  принимать  на  веру
слова претендента, - объяснил он старательно; - Ведь если ты  сам  считаешь,
что умеешь себя держать, это еще не доказательство.
     - Посидите тихо, пока я привешу гамак.
     - Да, я посижу здесь с Брендой. Я так рад,  что  она  смогла  приехать.
Она, по-видимому, успела на 3.18.
     Она провела с ним всю  ночь  и  весь  следующий  день.  Он  без  умолку
разговаривал с ней, но она отвечала редко и загадочно. На следующий вечер  с
него опять потоками лился пот. Доктор Мессингер развел большой костер  прямо
у гамака и закутал Тони в свое одеяло;
     За час до рассвета Тони уснул, а когда он проснулся, Бренда исчезла.
     - Вот вы и опять пришли в норму.
     - Слава богу. Меня здорово прихватило, верно? Я почти ничего не помню.
     Доктор Мессингер разбил некое  подобие  лагеря.  Он  вырубил  квадратик
подлеска размером с крохотную комнатку. Их гамаки висели друг против  друга.
На берегу аккуратной кучкой были сложены на брезенте грузы.
     - Как вы себя чувствуете?
     - Молодцом, - сказал Тони, и, выбравшись из гамака,  обнаружил,  что  у
него подгибаются ноги. - Ну, конечно, я ведь ничего не ел. Наверное, пройдет
день-два, прежде чем я приду в себя.
     Доктор Мессингер ничего  не  ответил;  он  старательно  очищал  чай  от
листьев, медленно переливая его из одной кружки в другую; потом разболтал  в
нем столовую ложку сгущенного молока.
     - Попробуйте выпить.
     Тони с удовольствием выпил чай и съел несколько бисквитов.
     - Мы сегодня поедем дальше? - спросил он.
     - Надо подумать. - Доктор Мессингер отнес кружки на берег и помыл их  в
реке. Вернувшись, он сказал: - Пожалуй, лучше вам прямо сказать, как обстоят
дела. Не стоит думать, будто вы поправились,  только  потому  что  лихорадка
отпустила  вас  на  день.  Так  всегда  бывает.  Один  день  трясет,  другой
отпускает. Это может тянуться неделю, а то и дольше. Надо смотреть фактам  в
лицо. Везти вас в  каноэ  слишком  большой  риск.  Позавчера  мы  из-за  вас
несколько раз чуть не перевернулись.
     - Мне померещился один знакомый мне человек.
     - Вам много чего мерещилось. И этому нет конца. А провизии у нас  всего
на десять дней. Особых оснований тревожиться нет, но  забывать  об  этом  не
следует. Кроме того, вам нужна
     крыша над головой и постоянный уход. Если б мы были в деревне...
     - Боюсь, что я вам причиняю массу хлопот.
     - Не в этом дело. Прежде всего мы должны решить, как  нам  лучше  всего
поступить.
     Но Тони так устал, что не мог думать. Он задремал на час-другой.  Когда
он  проснулся,  доктор  Мессингер  расширял  вырубку:   "Я   хочу   натянуть
брезентовый навес".
     Эта стоянка получила наименование "Вынужденный  опорный  лагерь".  Тони
безучастно следил за доктором. Немного погодя Тони сказал:
     - Послушайте, а почему бы вам не оставить меня здесь и не спуститься за
помощью вниз по реке?
     - Я уже думал об этом. Слишком рискованно.
     Днем Бренда вернулась, и Тони снова трясся и метался в своем гамаке.

     Когда Тони в следующий раз очнулся,  он  заметил  у  себя  над  головой
брезентовый навес, привязанный к стволам деревьев. Он спросил:
     - И давно мы здесь?
     - Всего три дня.
     - Сколько сейчас времени?
     - Около десяти утра.
     - Ужасно себя чувствую. Доктор Мессингер дал ему супу.
     - Я на день спущусь вниз по реке, -  сказал  он,  -  посмотрю,  нет  ли
поблизости деревни. Мне  очень  не  хотелось  бы  вас  оставлять,  но  стоит
рискнуть. Пустое каноэ пойдет быстрее. Лежите тихо. Не выходите из гамака. Я
вернусь до темноты. И, надо надеяться, с индейцами; они нам помогут.
     - Отлично, - сказал Тони и заснул.
     Доктор Мессингер пошел к берегу и отвязал каноэ, с собой он взял ружье,
кружку и запас провизии на день. Сев на корму,  он  оттолкнулся  от  берега,
течение подхватило лодку и в несколько взмахов весла он очутился на середине
реки.
     Солнце стояло высоко, и его отражение в воде слепило  глаза  и  сжигало
кожу; доктор Мессингер греб неторопливо и  равномерно,  но  течение  волокло
лодку вперед. Вдруг русло сузилось, и река  почти  целую  милю  неслась  так
стремительно, что доктору Мессингеру только и оставалось, что рулить веслом,
потом лес, стоявший стеной по обоим берегам, расступился, и лодку  внесло  в
огромное озеро, где ему пришлось грести изо всех  сил,  чтобы  хоть  немного
сдвинуться с места; он не сводил глаз с берегов в надежде, что где-то  вдруг
покажется струйка дыма, пальмовая крыша, крадущаяся по  подлеску  коричневая
фигура, скот, пришедший на водопой, - словом, какой-то признак жилья.  Нигде
ничего Выплыв на гладь озера, он вынул полевой  бинокль  и  изучил  поросшие
лесом берега. Нигде ничего. Потом река снова  сузилась,  и  каноэ  помчалось
вперед, увлекаемое быстрым течением. Впереди гладь  воды  прерывали  пороги,
вода бурлила и клубилась воронками; глухой  монотонный  рокот  предупреждал,
что за порогами  начинается  водопад.  Доктор  Мессингер  погреб  к  берегу.
Течение было мощным, и доктор Мессингер греб что было  мочи,  но  за  десять
ярдов до порогов он врезался носом в мель. Над водой свисали густые  заросли
терновника, каноэ  проскользнуло  под  ними  и  врезалось  в  берег;  доктор
Мессингер, не сдвигаясь с места, осторожно потянулся к ветке над головой.  И
тут он потерпел крах: лодка понеслась кормой вниз по течению, и не успел  он
схватить весло, как лодку уже поволокло бортом по  взбаламученным  водам;  и
там, крутясь и  кувыркаясь,  она  помчалась  зигзагами.  Доктора  Месеингера
вышвырнуло в реку; местами там было совсем мелко, он пытался  ухватиться  за
отполированные, как слоновая кость, камни, но руки его срывались, он  дважды
перевернулся, очутился на глубоком месте, попытался  плыть,  снова  очутился
среди валунов, снова попытался взять их на абордаж. И тут на его пути  встал
водопад.
     Водопад по местным понятиям был  невидный  -  он  низвергался  футов  с
десяти, а то и меньше, - но  доктору  Мессингеру  и  этого  хватило.  У  его
подножья вспененные потоки стихали  в  большой,  почти  неподвижной  заводи,
осыпанной лепестками с цветущих по берегам деревьев.
     Шляпа доктора Мессингера медленно поплыла к Амазонке,  воды  сомкнулись
над его лысой головой.

     Бренда отправилась к семейному поверенному в делах.
     - Мистер Грейсфул, - сказала она. - Мне необходимо получить хотя бы еще
немного денег.
     Мистер Грейсфул грустно посмотрел на нее.
     - По моему мнению, с этим вопросом вам следовало бы  обратиться  в  ваш
банк. Насколько мне известно, принадлежащие
     вам ценные  бумаги  положены  на  ваше  имя,  и  банк  выплачивает  вам
дивиденды.
     - Похоже, что  теперь  никогда  не  выплачивают  дивидендов.  И  потом,
правда, очень трудно жить на такую мизерную сумму.
     - Несомненно, несомненно.
     - Мистер Ласт передал вам все полномочия, не так ли?
     - Моя  власть  весьма  ограничена,  леди  Бренда.  Я  получил  указание
оплачивать  жалованье  служащим  в  Хеттоне  и  все  расходы,  связанные   с
содержанием поместья: мистер Ласт встраивает новые ванные и  восстанавливает
украшения  в  утренней  комнате,   которые   были   уничтожены.   Но,   увы,
распоряжаться банковским счетом мистера Ласта для других  надобностей  не  в
моей власти.
     - Но, мистер Грейсфул, я уверена, что он  не  собирался  оставаться  за
границей так долго. Не хотел же он, чтобы я осталась на мели, правда ведь?..
Правда?
     Мистер Грейсфул помолчал и слегка поерзал на стуле.
     - Откровенно говоря, леди Бренда, боюсь, что  именно  таковы  были  его
намерения. Я поднял этот вопрос незадолго до его отъезда. Он был неколебим.
     - Но неужели ему позволят  так  со  мной  поступить?  То  есть  я  хочу
сказать, неужели брачный контракт не дает мне никаких прав или что-нибудь  в
этом роде?
     - Вы ничего не можете требовать, не обращаясь в суд. Вы могли бы  найти
поверенных, которые  посоветуют  вам  предпринять  подобный  шаг.  Не  стану
уверять, что я хотел бы стать одним из них.  Мистер  Ласт  будет  биться  до
последнего и, я думаю, при сложившихся обстоятельствах, суд вынесет  решение
в его пользу. В любом случае это будет затяжное, дорогостоящее  и  несколько
сомнительное судебное дело.
     - А, понимаю... ну что ж, раз так, значит так, правда?
     - Другого выхода и впрямь нет. Бренда встала.
     Лето было в  разгаре,  сквозь  открытые  окна  виднелись  купающиеся  в
солнечных лучах сады Линкольнз-инн.
     - И еще одно. Не знаете ли вы, то есть не можете  ли  вы  мне  сказать,
сделал ли мистер Ласт другое завещание?
     - К сожалению, я не имею права обсуждать этот вопрос.
     - Да, конечно. Извините, если я задала неделикатный  вопрос.  Я  просто
хотела знать, на что мне рассчитывать.
     Она застыла на полдороге  от  стола  к  двери  и  выглядела  совершенно
потерянной в своем пестром летнем платье.
     -  Наверное,  я  могу  вам  кое-что  сказать,  чтоб   вы   знали,   чем
руководствоваться. Предполагается, что Хеттон отойдет родственникам  мистера
Ласта - семье Ричарда Ласта из  Принсес-Рисборо.  Зная  характер  и  взгляды
мистера Ласта, вы могли б предвидеть, что он  наверняка  завещает  состояние
вместе с поместьем, чтобы оно содержалось в том виде,  который  мистер  Ласт
считает подобающим.
     - Да, - сказала Бренда. - Я  могла  бы  и  догадаться.  Ну  что  ж,  до
свиданья.
     И она очутилась одна на ярком солнечном свету.

     Тони провел весь день один: то и дело он куда-то проваливался  и  терял
ощущение времени. Он немного поспал; раз или два он вставал было из  гамака,
но ноги у него  подкашивались  и  перед  глазами  все  плыло.  Он  попытался
проглотить  что-нибудь  из  еды,  оставленной   доктором   Мессингером,   но
безуспешно. Только когда стемнело, он  понял,  что  день  прошел.  Он  зажег
фонарь и стал собирать дрова для костра, но сучья падали из рук; каждый раз,
когда он нагибался, у него  темнело  в  глазах,  так  что  после  нескольких
попыток он в сердцах швырнул охапку на землю и залез обратно в гамак. И там,
укутавшись в одеяло, заплакал.
     Через несколько  часов  после  наступления  темноты  свет  лампы.  стал
тускнеть. Тони с трудом перегнулся через край гамака и потряс ее. Лампу надо
было залить. Он знал, где керосин, и пополз туда, сначала держась за веревки
гамака, потом за ящики. Он нашел канистру, вынул  затычку  и  стал  наливать
лампу, но руки у него тряслись,  а  голова  так  закружилась,  что  пришлось
закрыть глаза; канистра перевернулась и с тихим журчанием вылилась на землю.
Осознав, что случилось, Тони  снова  заплакал.  Он  лег  в  гамак,  и  через
несколько минут свет совсем ослаб, мигнул и погас. От рук и  намокшей  земли
разило керосином. Тони лежал в темноте и плакал.
     Перед рассветом лихорадка вернулась, и настырная шайка призраков  снова
морочила ему голову.

     Бренда проснулась в таком  подавленном  настроении,  что  хуже  некуда.
Предыдущий вечер она просидела одна  в  кино.  Она  проголодалась  -  ей  не
удалось толком поесть, - но у нее не хватило духу пойти  одной  в  ресторан,
где подавали поздний ужин. Она купила в ларьке мясной пирог и понесла домой.
Выглядел он очень привлекательно, но приступив к еде, она обнаружила, что  у
нее начисто пропал аппетит. Когда она проснулась, остатки пирога валялись на
туалетном столике.
     Стоял август,  и  она  осталась  в  городе  одна.  Бивер  в  этот  день
высаживался в Нью-Йорке. Он послал ей телеграмму с полпути, что  путешествие
идет прекрасно. Больше она о нем не слышала. Парламент  распустили,  и  Джок
Грант-Мензис поехал с ежегодным визитом к своему старшему брату в Шотландию.
Марджори и Аллан в последний момент  вскочили  на  яхту  лорда  Мономарка  и
теперь в неге и роскоши плавали вдоль берегов  Испании,  посещая  бои  быков
(они даже попросили ее присмотреть за Джинном). Мать ее  жила  на  Женевском
озере в шале, которое ей всегда отдавала на лето леди Энкоридж.  Полли  была
всюду и везде. Даже Дженни Абдул Акбар путешествовала вдоль берегов Балтики.
     Бренда развернула газету и прочла статью одного молодого журналиста,  в
которой сообщалось, что лондонский сезон, как  его  понимали  раньше,  отжил
свой век: теперь все  слишком  заняты,  чтобы  соблюдать  довоенные  обычаи;
теперь не устраивают больших балов, а  развлекаются  более  скромно;  теперь
август в Лондоне - самое веселое время (он писал  одно  и  то  же  ежегодно,
слегка переставляя слова). Бренду эта статья не утешила.
     Вот уже много недель она пыталась не сердиться на Тони за то, как он  с
ней поступил; но тут она не выдержала и, зарывшись в  подушку,  зарыдала  от
обиды на Тони и жалости к себе.
     В Бразилии она носила драное ситцевое платье  того  же  фасона,  что  и
Роза. Оно ей, пожалуй, даже шло. Тони долго  наблюдал  за  ней,  прежде  чем
заговорить.
     - Почему ты так оделась?
     - Тебе не нравится? Я купила это платье у Полли.
     - Уж очень оно грязное.
     - Ведь Полли  много  путешествует.  А  теперь  вставай,  тебе  пора  на
заседание Совета графства.
     - Разве сегодня среда?
     - Нет, но в Бразилии другое время; неужели ты не помнишь?
     - Я не могу уехать в Пигстэнтон.  Я  должен  остаться  здесь,  пока  не
приедет доктор Мессингер. Я болен. Он велел мне лежать спокойно. Он вернется
сегодня вечером.
     - Но Совет графства прибыл в  полном  составе.  Их  привезла  на  своем
самолете лихая блондинка.
     Все  и  впрямь  были  тут.  На  председательском  месте   сидел   Реджи
Сент-Клауд. Он сказал: "Я требую, чтобы Милли  вывели  из  комитета,  у  нее
дурная репутация".
     Тони выдвинул протест.
     - У нее есть дочь. Она имеет ничуть не меньше прав заседать здесь,  чем
леди Кокперс.
     -  К  порядку,  -  сказал  мэр,  -   я   призываю   вас,   джентльмены,
придерживаться обсуждаемой темы. Нам предстоит решить  вопрос  о  расширении
Бейтон-Пигстэнтонского шоссе. Поступают жалобы, что автобусам Зеленой  Линии
небезопасно сворачивать на углу Хеттон-кросс.
     - Крысам Зеленой Линии.
     - Я сказал: "Крысам Зеленой Линии". Заводным крысам Зеленой Линии.  Они
нагнали ужас на многих жителей в деревне, и те покинули свои дома.
     - Я покинул, - сказал Реджи Сент-Клауд. - Меня выжили из дому  заводные
зеленые крысы.
     - К порядку, - сказала Полли Кокперс. - Вношу предложение, чтобы мистер
Ласт обратился к собравшимся с речью.
     - Правильно, правильно.
     - Дамы и господа, - сказал Тони, - прошу извинить меня: я  болен  и  не
могу встать из гамака. Доктор Мессингер оставил твердые распоряжения.
     - Винни хочет купаться.
     - В Бразилии купаться  запрещено.  В  Бразилии  купаться  запрещено,  -
подхватило крик собрание. - В Бразилии купаться запрещено.
     - Но вы же съели два завтрака.
     - К порядку, - сказал  мэр.  -  Лорд  Сент-Клауд  предлагает  поставить
вопрос на голосование.
     - Мы должны решить вопрос, следует ли подряд на расширение  перекрестка
Хеттон-кросс отдать миссис Бивер. Ее смета самая дорогая, зато, насколько  я
понимаю, она предусматривает постройку обшитой хромированными панелями стены
на юге деревни...
     - ...и два завтрака, - подсказала Винни.
     - ... и два завтрака для рабочих. Кто за это  предложение,  поквохчите,
как куры, кто против, скажите: гав-гав.
     - В высшей степени неподобающее предложение,  -  сказал  Реджи,  -  что
могут подумать слуги.
     - Нам надо что-то сделать, пока Бренда ничего не знает.
     - ...Кто? Я? Все в порядке.
     - Значит, предложение принимается.
     - Я так рада, что миссис Бивер получила подряд,  -  сказала  Бренда.  -
Понимаете, я влюблена в Джона Бивера. Я влюблена в Джона Бивера. Я  влюблена
в Джона Бивера.
     - Это решение комитета?
     - Да. Комитет постановляет: она влюблена в Джона Бивера.
     - Решение принято единогласно.
     - Нет, - сказала Винни. - Он съел два завтрака.
     - ...подавляющим большинством голосов.
     - Почему вы переодеваетесь? - спросил Тони: они облачались в  охотничьи
костюмы.
     - У нас сбор. Сегодня съезжаются соседние своры.
     - Но летом же нет охоты.
     - В Бразилии время другое, и здесь купаться запрещено.
     - Я вчера видел лисицу в Брутонском лесу.  Заводную  зеленую  лисицу  с
колокольчиком внутри; когда она бежит, колокольчик позванивает. Она  на  них
такого страху нагнала,  что  они  убежали;  весь  берег  опустел,  и  теперь
купаться запрещено всем, кроме Бивера. Ему разрешено купаться  каждый  день,
потому что в Бразилии другое время.
     - Я влюблен в Джона Бивера, - сказал Эмброуз.
     - А я и не знал, что вы здесь.
     - Я пришел  напомнить  вам,  что  вы  больны,  сэр.  Вы  ни  при  каких
обстоятельствах не должны покидать гамак.
     - Но как же я попаду в Град, если останусь здесь?
     - Град будет подан прямо в библиотеку, сэр.
     - Да, именно в библиотеку. Не имеет смысла пользоваться  столовой,  раз
ее милость будет жить в Бразилии.
     - Я передам ваш приказ на конюшню, сэр.
     - Но мне не нужен пони. Я велел Бену продать его.
     - Вам придется проехать в курительную  верхом,  сэр.  Доктор  Мессингер
взял каноэ.
     - Отлично, Эмброуз.
     - Благодарю вас, сэр.
     Комитет в полном составе пошел  по  аллее,  за  исключением  полковника
Инча, который перешел на другую дорожку и теперь  трусил  по  направлению  в
Комптон-Ласт. Тони и миссис Рэттери остались одни.
     - Гав-гав, - сказала она, собирая карты. - Решение принято.
     Оторвав глаза от карт,  Тони  увидел  за  деревьями  крепостной  вал  и
зубчатые стены Града; он был совсем рядом, геральдический флаг на надвратной
башне полоскался на тропическом  ветру.  Тони  с  трудом  присел  и  сбросил
одеяла. Лихорадка придавала ему сил. Он продирался сквозь кусты  терновника;
из-за блистающих стен неслась музыка; какая-то  процессия  или  карнавальное
шествие обходило Град. Тони налетал на стволы деревьев, спотыкался о  корни,
путался в усах лозы, но шел вперед, несмотря на боль и усталость.
     Наконец он выбрался на открытое пространство.  Перед  ним  распахнулись
ворота; со стен трубили трубачи, с бастиона на бастион на все четыре стороны
света  передавали  весть  о  его  приходе;  в  воздухе  кружились   лепестки
миндального и яблоневого цвета; они устилали путь ковром, как  после  летней
бури в садах Хеттона. Золоченые купола  и  белоснежные  шпили  сверкали  под
солнечными лучами.
     - Град подан, - объявил Эмброуз.


        ГЛАВА ШЕСТАЯ 
        DU COTE DE CHEZ TODD
        {"В сторону Тодда" (франц.) - перифраз названия романа М. Пруста "В
         сторону Сванна".}

     Хотя мистер Тодд прожил в Амазонас около шести лет, о его существовании
знали лишь несколько семей пай-ваев. Дом его стоял на клочке саванны,  одном
из крохотных, мили три в  поперечнике,  островков  песка  и  травы,  изредка
возникающих в этих местах, которые со всех сторон обступал лес.
     Ручеек, орошавший его, не значился ни на одной карте,  он  бежал  через
пороги, грозный, а большую часть года  и  вовсе  непроходимый,  и  впадал  в
верховья реки там, где потерпел крах доктор Мессингер. Никто  из  обитателей
здешних мест, кроме мистера Тодда, никогда  не  слышал  ни  о  правительстве
Бразилии, ни о правительстве Нидерландской Гвианы, каждое из  которых  время
от времени предъявляло на них права.
     Дом мистера Тодда был больше домов его соседей, но в остальном ничем от
них не отличался - крыша из пальмовых листьев, плетеные,  обмазанные  глиной
стены высотой до груди  и  глинобитный  пол.  Ему  принадлежало  примерно  с
полдюжины голов заморенного скота,  щипавшего  траву  в  саванне,  плантация
маниоки, несколько банановых и манговых деревьев, собака  и  единственный  в
этом краю одноствольный дробовик. Немногие товары из цивилизованного мира, в
которых он нуждался, попадали к нему через бесконечных торговцев, переходили
из рук в руки, обменивались на двунадесяти языках, пока не попадали на самый
конец длинной нити той коммерческой  паутины,  что  тянется  от  Манаоса  до
отдаленнейшей цитадели, укрытой в лесах.
     Однажды, когда мистер Тодд набивал патроны, к  нему  пришел  пай-вай  и
сообщил, что по лесу приближается белый человек, совсем больной. Мистер Тодд
кончил набивать патрон, зарядил дробовик,  положил  уже  готовые  патроны  в
карман и отправился в указанном направлении.
     Когда мистер Тодд заметил пришельца, тот уже выбрался из лесу: он сидел
на опушке, и видно было, что он  совсем  плох.  Он  был  бос,  с  непокрытой
головой, изорванная в клочья одежда прилипла к мокрому от пота телу и только
тем и держалась, израненные ноги  распухли,  а  просвечивавшая  сквозь  дыры
одежды кожа была покрыта полузарубцевавшимися укусами насекомых и  вампиров;
глаза его обезумели от лихорадки. Он в бреду разговаривал сам с  собой,  но,
когда мистер Тодд обратился к нему по-английски, он замолк.
     - Вот уже много дней, как со мной никто не говорил, -  сказал  Тони.  -
Другие и останавливаться не хотели... Катили себе мимо на  велосипедах...  Я
устал... Сначала со мной шла Бренда, но  она  испугалась  заводных  мышей  и
уплыла на каноэ. Она обещала к  вечеру  вернуться,  но  не  вернулась.  Она,
наверное, гостит у новых друзей в Бразилии... Вы  ведь  с  ней  встречались,
правда?
     - Я давным-давно не видел тут ни одного иностранца.
     - Она перед уходом надела цилиндр. Так что вы б ее сразу заметили. -  И
он обратился к кому-то, рядом с мистером Тоддом, хотя там никого не было.
     - Видите тот дом? Как вам кажется, сможете вы до него  добраться?  Если
нет, я пришлю индейцев, они вас донесут.
     Тони прищурился и поглядел на стоявшую на другом  краю  саванны  хижину
мистера Тодда.
     - Архитектурное решение привязано к пейзажу, - сказал он,  -  постройка
выполнена целиком из местных материалов. Только ни за что не показывайте  ее
миссис Бивер, не  то  она  вам  ее  обошьет  хромированными  панелями  снизу
доверху.
     - Постарайтесь идти.
     Мистер Тодд поднял Тони, придерживая его за спину своей могучей рукой.
     - Я поеду  на  вашем  велосипеде.  Это  ведь  мимо  вас  я  только  что
проехал?.. Но у вас борода другого цвета.  У  того  была  борода  зеленая...
зеленая, как мышь.
     Мистер Тодд повел Тони к дому по травянистым пригоркам.
     - Тут недолго. Когда  мы  придем,  я  вам  дам  одно  снадобье,  и  вам
полегчает.
     - Вы очень любезны... Страшно неприятно, когда жена уплывает бог  знает
куда на каноэ. Но это было давным-давно. Я с тех пор ничего не ел. - Немного
погодя он сказал: - Слушайте, ведь вы англичанин.  Я  тоже  англичанин.  Моя
фамилия Ласт.
     - Отлично, мистер Ласт, а теперь ни о чем больше  не  беспокойтесь.  Вы
нездоровы и проделали нелегкий путь. Я о вас позабочусь.
     Тони огляделся.
     - Вы все англичане?
     - Да, да, все.
     - Эта брюнетка замужем за мавром... Мне очень повезло, что я  вас  всех
встретил. Вы, наверно, члены велоклуба?
     - Да.
     - Видите ли, сейчас я слишком устал и не могу ехать на велосипеде... по
правде сказать, никогда особенно им не  увлекался...  а  вам,  ребята,  надо
достать  велосипеды  с  мотором  -  и  быстрее,  и  шуму  больше...  Давайте
остановимся здесь.
     - Нет, мы должны дойти до дома. Тут недалеко.
     - Отлично...  Только  вам,  наверное,  нелегко  будет  раздобыть  здесь
бензин.
     Едва переступая, они, наконец, дошли до дома.
     - Ложитесь в гамак.
     - То же самое и Мессингер говорил. Он влюблен в Джона Бивера.
     - Я для вас кое-что достану.
     - Вы очень добры. Пожалуйста, мой обычный завтрак на  подносе  -  кофе,
тосты, фрукты. И утренние газеты.  Если  ее  милость  уже  звонила,  я  буду
завтракать в ее комнате...
     Мистер Тодд прошел в  дальнюю  комнату  и  вытащил  из-под  груды  шкур
жестяную канистру. Она была доверху набита  смесью  сухих  листьев  и  коры.
Мистер Тодд отсыпал пригоршню и пошел к костру. Когда он возвратился,  гость
неестественно выпрямившись, сидел в гамаке верхом, и раздраженно говорил:
     - ...было бы гораздо вежливее и к тому же вы  бы  лучше  меня  слышали,
если б стояли смирно, когда я к вам обращаюсь, а не ходили кругами. Я говорю
для вашей же пользы... Я знаю, вы друзья моей  жены  и  поэтому  не  желаете
слушать меня. Но берегитесь.  Она  ничего  плохого  не  скажет,  не  повысит
голоса, не будет никаких сцен. Она надеется, что вы останетесь друзьями.  Но
она от вас уйдет. Она скроется потихоньку посреди ночи. Унесет гамак и  свою
долю фариньи... Слушайте меня. Знаю, я не так уж умен, но это еще  не  повод
для того, чтоб начисто забыть о вежливости. Давайте будем убивать как  можно
деликатнее. Я вам расскажу, что я узнал в лесу,  где  время  совсем  другое.
Никакого Града нет.  Миссис  Бивер  обшила  его  хромированными  панелями  и
перегородила на квартирки. Три гинеи в неделю за  все  с  отдельной  ванной.
Очень подходяще для низкопробных романов. И Полли там будет.  Она  и  миссис
Бивер под обломками зубчатых стен...
     Придерживая  Тони  за  затылок,  мистер  Тодд  поднес   к   его   губам
тыкву-горлянку с травяным отваром. Тони отхлебнул и отвернулся.
     - Какая гадость, - сказал он и заплакал. Мистер Тодд стоял около  него,
держа тыкву наготове. Немного  погодя  Тони  отпил  еще  несколько  глотков,
морщась и передергиваясь от горечи. Мистер Тодд не отходил от него, пока тот
не допил снадобье: потом выплеснул осадок на земляной пол.
     Тони лежал в гамаке и беззвучно рыдал. Вскоре он заснул глубоким сном.

     Тони медленно шел на поправку. Сначала дни просветления чередовались  с
днями бреда; потом температура упала, и он не терял сознания, даже когда был
совсем плох. Лихорадка трепала его все реже, под конец  перейдя  на  обычный
для тропиков цикл,  при  котором  приступы  перемежались  долгими  периодами
относительного  благополучия.  Мистер  Тодд  постоянно  пичкал  его   своими
целебными настоями.
     - Вкус у них гадкий, - говорил Тони, - но пользы от них много.
     - В лесу есть всякие травы, -  говорил  мистер  Тодд.  -  Одними  можно
вылечить, другими нагнать болезнь. Моя мать была  индианка,  она  мне  много
трав показала. Остальные я постепенно узнал от своих жен. Всякие есть травы:
и чтобы вылечить, и чтобы лихорадку наслать, и чтобы извести, и чтобы свести
человека с ума, и чтобы змей отогнать, и чтобы  рыбу  усыпить,  так  что  ее
можно потом из реки голыми руками брать, все равно как плоды с  деревьев.  А
есть такие травы,  которых  и  я  не  знаю.  Говорят,  они  даже  воскрешают
покойника, когда он уже начал смердеть, но мне этого не случалось видеть.
     - А вы действительно англичанин?
     - Мой отец был англичанин, по крайней  мере  барбадосец.  Он  прибыл  в
Гвиану как миссионер. Он был женат на белой, но бросил ее в  Гвиане,  а  сам
отправился искать золото. Тут он сошелся с моей матерью. Пай-вайские женщины
уродливые, по очень преданные. У меня их много перебывало. Здесь, в саванне,
почти все мужчины и женщины - мои дети. Поэтому они меня и слушаются, и  еще
потому, что у меня есть ружье. Мой отец дожил до преклонных лет. И  двадцати
лет не прошло, как он умер. Он был образованный человек. Вы умеете читать?
     - Разумеется.
     - Далеко не всем так повезло. Я вот не умею.
     Тони виновато засмеялся.
     - У вас, наверное, не было случая здесь научиться.
     - О, конечно. У меня очень много  книг.  Я  вам  их  покажу,  когда  вы
поправитесь. Пять лет назад  здесь  жил  один  англичанин,  правда,  он  был
черный, но он получил хорошее образование в Джорджтауне.  Он  умер.  Он  мне
каждый день читал, пока не умер. И вы будете читать, когда поправитесь.
     - С превеликим удовольствием.
     - Да, да, вы мне будете читать, - повторил мистер Тодд,  склоняясь  над
тыквой.
     В первые дни после того, как  Тони  пошел  на  поправку,  он  почти  не
разговаривал со своим хозяином, а лежал в гамаке, глядел на пальмовую кровлю
и думал о Бренде. Дни - по двенадцать часов каждый -  проходили  неотличимые
один от  другого.  На  закате  мистер  Тодд  шел  спать,  оставив  маленький
светильник - самодельный фитиль, вяло плавающий в плошке с говяжьим жиром  -
чтобы отпугивать вампиров.
     Когда Тони в первый раз смог выйти из дому, мистер Тодд  повел  его  на
ферму.
     - Я покажу вам могилу негра, - сказал он, подводя Тони к холмику  среди
манговых деревьев. - Он был добрый человек. Он мне  каждый  день  читал  два
часа подряд. Я хочу поставить на его могиле крест, в память о его  смерти  и
вашем появлении. Правда, неплохая мысль? Вы верите в бога?
     - Наверное. Я как-то не думал над этим.
     - А я очень много думал и еще не решил... Диккенс верил.
     - Наверное.
     - Да, это чувствуется во всех его книгах. Вот увидите. Днем мистер Тодд
начал сооружать крест на могилу  негра.  Под  его  рубанком  твердое  дерево
скрежетало и звенело, как металл.
     Когда лихорадка отпустила Тони на шесть-семь ночей кряду,  мистер  Тодд
сказал:
     - Мне кажется, теперь вы поправились и можете посмотреть книги.
     В одном конце хижины  к  свесу  крыши  было  прибито  подобие  помоста,
образовав нечто вроде чердака. Мистер Тодд вскарабкался наверх по приставной
лестнице. Тони полез за ним, шатаясь после недавней болезни. Мистер Тодд сел
на помост, а Тони остановился на последней ступеньке и заглянул  внутрь.  На
чердаке валялась куча  тюков,  связанных  тряпками,  пальмовыми  листьями  и
сыромятными веревками.
     -  Очень  трудно  оберегать  их  от  червей  и  муравьев.  Две   связки
практически погибли. Индейцы,  правда,  умеют  делать  какое-то  масло,  оно
помогает.
     Он развернул ближайшую пачку и передал  Тони  переплетенную  в  телячью
кожу книгу.
     Это было одно на первых американских изданий "Холодного дома".
     - Неважно, с чего мы начнем.
     - Вам нравится Диккенс?
     - Ну что вы, нравится - это слишком слабо. Понимаете,  ведь  я  никаких
других книг не слышал. Сначала мой отец мне их  читал,  потом  этот  негр...
теперь вы. Я их по нескольку раз слышал, но они мне никогда не надоедают,  с
каждым разом узнаешь и замечаешь что-то новое: так много людей, и все  время
разные события, и много разных слов... У меня есть все книги Диккенса, кроме
тех, которые сожрали муравьи. На то, чтобы прочесть их, уходит  больше  двух
лет.
     - Ну, - сказал Тони беспечно, - столько я у вас не пробуду.
     - Что вы, что вы,  надеюсь,  вы  ошибаетесь.  Какая  радость  снова  их
услышать.  Мне  кажется,  с  каждым  разом  я  получаю  от  них  все  больше
удовольствия.
     Они отнесли первый том "Холодного дома" вниз;  днем  состоялось  первое
чтение.
     Тони всегда любил читать вслух и первый год после свадьбы прочел подряд
несколько книг Бренде, пока в минуту откровенности она не созналась, что для
нее это пытка. Читал он и Джону Эндрю зимой, в наступавших  сумерках,  когда
мальчик сидел в детской перед камином и ужинал.  Но  такого  слушателя,  как
мистер Тодд, у него еще не бывало.
     Старик сидел верхом в гамаке  напротив  Тони,  сверля  его  глазами,  и
беззвучно повторял губами каждое слово.  Когда  в  романе  появлялось  новое
действующее лицо, он обычно  говорил:  "Повторите  это  имя,  я  что-то  его
забыл", или "Как же, как же, я ее помню, она еще потом умрет, бедняжка".  Он
то и дело прерывал Тони вопросами, но не о деталях быта, как легко  было  бы
предположить - порядки в канцелярском суде или общественные отношения  в  то
время нисколько его не занимали, хотя, по-видимому, и были ему непонятны,  -
а только о персонажах.
     - Нет, вы мне объясните, почему она это сказала? Она правда так думает?
Она упала в обморок, потому что ей стало жарко от камина или из-за того, что
было в этом письме?
     Он от души смеялся всем шуткам, а также во многих местах, которые  Тони
вовсе не казались смешными, просил повторить их по два-три  раза,  а  позже,
когда они читали про страдания бедняков в Одиноком Томе, слезы бежали у него
по щекам и скатывались на бороду.  Замечания  его  были  просты.  "По-моему,
Дедлок очень гордый человек" или  "Миссис  Джеллиби  не  заботится  о  своих
детях".
     Тони получал от чтения почти столько же удовольствия, сколько и  мистер
Тодд.
     В  конце  первого  дня  старик  сказал:  "Вы   прекрасно   читаете,   и
произношение у вас гораздо лучше, чем у негра. И потом вы лучше  объясняете.
Мне кажется, что мой отец снова со мной". После  каждого  сеанса  он  учтиво
благодарил своего гостя: "Я получил  сегодня  огромное  удовольствие.  Какая
печальная глава. Но, если я не забыл, все кончается хорошо".
     Однако, когда они перешли  ко  второму  тому,  Тони  начали  приедаться
восторги старика, к тому же он окреп, и им овладело беспокойство. Он не  раз
заводил разговор об отъезде, расспрашивал о каноэ, дождях и можно  ли  здесь
достать проводников. Но до мистера Тодда намеки, казалось, не  доходили,  он
пропускал их мимо ушей.
     Однажды,  перелистывая  оставшиеся  страницы  "Холодного  дома",   Тони
сказал:
     - А нам еще порядочно осталось. Надеюсь, я  успею  закончить  книгу  до
отъезда.
     - Разумеется, - сказал мистер Тодд, - пусть это вас не беспокоит. У вас
будет время закончить ее, мой друг.
     Тут Тони впервые заметил  в  поведении  своего  хозяина  некую  угрозу.
Вечером, перед закатом, за нехитрым ужином из фариньи  и  вяленой  говядины,
Тони возобновил этот разговор.
     - Знаете ли, мистер Тодд, пора бы мне вернуться к цивилизации. Я и  так
слишком злоупотребил вашим гостеприимством.
     Мистер Тодд склонился  над  тарелкой,  хрустя  фариньей,  и  ничего  не
ответил.
     - Как по-вашему, скоро мне удастся достать лодку?.. Я говорю, скоро мне
удастся достать  лодку,  как  по-вашему?  Невозможно  передать,  как  я  вам
благодарен, но...
     - Друг мой, за все, что я мог для вас сделать, вы  с  лихвой  отплатили
чтением Диккенса. И не надо больше об этом.
     - Что же, я очень рад, что вы получили удовольствие от наших чтений.  Я
тоже, однако мне и в самом деле пора подумать о возвращении...
     - Вот, вот, - сказал мистер Тодд, - с тем черным было то же  самое.  Он
только об этом и думал. Но умер он здесь.
     Назавтра Тони дважды  пытался  возобновить  этот  разговор,  но  хозяин
уклонялся. В конце концов Тони сказал:
     - Извините меня, мистер Тодд, но мне настоятельно необходимо  выяснить,
когда я смогу достать лодку.
     - Здесь нет лодки.
     - Так индейцы могут ее построить.
     - Вам придется подождать дождей. Сейчас река обмелела.
     - И долго надо ждать?
     - Ну, месяц... два.
     Они прикончили "Холодный дом" и дочитывали "Домби и сына", когда  пошли
дожди.
     - Мне пора готовиться к отъезду.
     - Нет, нет, это невозможно. Индейцы не  станут  делать  лодку  в  сезон
дождей. У них такой предрассудок.
     - Вы могли бы меня предупредить.
     - Разве я не упоминал об этом? Значит, забыл. На следующее  утро,  пока
мистер Тодд  хлопотал  по  хозяйству,  Тони,  притворившись,  как  мог,  что
слоняется без дела, ушел через саванну к индейским хижинам. На пороге  одной
из них сидела группка пай-ваев. Когда Тони подошел, они не подняли  на  него
глаз. Он обратился к ним с несколькими словами на макуши, которые перенял за
время путешествия, но пай-ваи ничем не показали, понимают они его  или  нет.
Тогда он нарисовал на песке каноэ, знаками показал,  как  работает  плотник,
поткал пальцами от них в себя, затем нацарапал на песке контуры ружья, шляпы
и некоторых  других  наиболее  общепризнанных  предметов  обмена  и  знаками
показал, как он передает эти вещи им. Одна из женщин  захихикала,  остальные
продолжали сидеть с тем же непроницаемым видом, и он удалился ни с чем.
     В полдень за едой мистер Тодд сказал:
     - Мистер Ласт, индейцы мне сообщили, что вы хотели с ними договориться.
Проще передать все, что вам нужно, через меня. Вы  понимаете,  правда  ведь,
что они ничего не делают без моего разрешения. Они считают себя, и во многих
случаях вполне правильно, моими детьми.
     - Да, кстати говоря, я спрашивал их о каноэ.
     - Так они мне и сказали... А теперь, если вы уже  поели,  мы  могли  бы
прочесть следующую главу. Меня очень захватила эта книга.
     Они закончили "Домби и сына". Почти год прошел  с  тех  пор,  как  Тони
покинул Англию; мрачное предчувствие, что  его  заточению  не  будет  конца,
нахлынуло на него с особой силой, когда он нашел между  страницами  "Мартина
Чезлвита" исписанный карандашными каракулями документ:
           "Год 1919.
           Я   Джеймс  Тодд  из  Бразилии  обитаю  Барнабасу  Вашингтону  из
      Джорджтауна,  если  он закончет книгу Мартин Чезлвит отпустить его как
      кончет".
     За сим следовал толстый карандашный крест и после него:
     "Этот крест поставил мистер Тодд подписал Барнабас Вашингтон".
     - Мистер Тодд, - сказал Тони, - я должен поговорить с вами  откровенно.
Вы спасли мне жизнь, и когда я  вернусь  к  цивилизации,  я  постараюсь  вас
вознаградить, как только смогу. Я дам вам все, что вы захотите,  в  разумных
пределах, конечно. Но сейчас вы держите  меня  здесь  против  моей  воли.  Я
требую, чтобы вы меня освободили.
     - Кто вас держит, друг мой? Я вас ни в чем не  стесняю.  Уходите  когда
хотите.
     - Вы отлично знаете, что я не могу уйти без вашей помощи.
     - В таком случае вам придется улещать старика. Прочтите мне еще главу.
     - Мистер Тодд, я готов поклясться  чем  угодно:  когда  я  доберусь  до
Манаоса, я подыщу себе заместителя. Я найму человека, который  будет  читать
вам весь день напролет.
     - Но мне не нужен никто другой. Вы прекрасно читаете.
     - Сегодня я читал в последний раз.
     - Ну что вы, - вежливо сказал мистер Тодд.
     Вечером к  ужину  принесли  только  одну  тарелку  с  вяленым  мясом  и
фариньей, и мистер Тодд ел в одиночестве. Тони лежал,  глядя  в  потолок,  и
молчал.
     Назавтра в полдень опять была подана только одна тарелка, и мистер Тодд
держал на коленях взведенное ружье. И Тони начал "Мартина Чезлвита"  с  того
места, где они остановились.
     Недели тоскливо тянулись одна за другой. Они прочли "Николаса  Никлби",
и  "Крошку  Доррит",  и   "Оливера   Твиста".   Потом   в   саванну   забрел
полукровка-золотоискатель, один из тех одиноких бродяг,  что  скитаются  всю
жизнь по лесам, поднимаются по течению мелких ручейков, намывают гравий, на-
бивают унция за унцией кожаный мешочек золотым  песком  и  в  результате  по
большей части погибают от лишений  и  голода  с  золотишком  на  пять  сотен
долларов вокруг  шеи.  Мистера  Тодда  раздосадовал  приход  золотоискателя,
однако он дал ему фариньи и через час выдворил. Но за этот  час  Тони  успел
нацарапать свое имя на клочке бумаги и сунуть его золотоискателю.
     С тех пор он жил надеждой. Шли дни с их неизменным распорядком: кофе  -
на  восходе  солнца;  утро,  проведенное  в  праздности,  пока  мистер  Тодд
ковыряется на ферме; фаринья и tasso в полдень, днем - Диккенс,  на  ужин  -
фаринья, tasso, иногда какой-нибудь плод; с заката до рассвета - молчание, в
говяжьем жиру едва тлеет фитилек, над  головой  смутно  виднеется  пальмовая
кровля; но Тони был спокоен; он верил и надеялся.
     Когда-нибудь, в этом году,  а  может,  и  в  следующем,  золотоискатель
забредет в бразильскую деревушку и поведает там  о  нем.  Гибель  экспедиции
Мессингера не могла пройти незамеченной. Тони  представлял  себе,  с  какими
шапками выходили тогда газеты; наверное,  поисковые  партии  и  по  сю  пору
прочесывают те места,  где  он  проходил;  в  любой  день  в  саванне  могут
зазвучать голоса англичан, и  сквозь  заросли  с  треском  ворвется  веселая
ватага искателей приключений.
     Даже читая, он губами механически воспроизводил напечатанный  текст,  а
мыслями витал где-то  далеко-далеко  от  своего  нетерпеливого  и  безумного
хозяина; он представлял в картинах  свое  возвращение  домой  и  постепенный
возврат к цивилизации  (он  бреется  и  покупает  новую  одежду  в  Манаосе,
отправляет телеграмму с  просьбой  выслать  деньги,  получает  поздравления,
наслаждается неторопливым путешествием по реке до Белена, плывет на  большом
лайнере в Европу; смакует отличный кларет, свежее мясо и весенние овощи;  он
несколько робел встречи с Брендой и не знал, как себя с ней вести... "Милый,
ты так задержался: ты обещал вернуться раньше. Я чуть не  поверила,  что  ты
пропал...").
     Тут его прервал мистер Тодд:
     - Может, перечтете еще раз  этот  отрывок?  Мне  он  всегда  доставляет
огромное удовольствие.
     Проходила неделя за неделей; спасатели не показывались, но  надежда  на
завтрашний день помогала Тони прожить сегодняшний; в  нем  даже  пробудилось
что-то вроде симпатии к своему тюремщику, и, когда тот после долгой беседы с
индейцем предложил пойти на праздник, Тони согласился.
     - В этот день местные обычно устраивают пир, - объяснил мистер Тодд.  -
Они уже наготовили пивари. Может,  вам  оно  и  не  придется  по  вкусу,  но
попробовать стоит. Сегодня вечером мы пойдем в гости к этому индейцу.
     Как и было договорено, они присоединились  к  индейцам,  собравшимся  у
очага в одной из хижин на другой стороне саванны.  Индейцы,  приложившись  к
большой тыкве-горлянке с  какой-то  жидкостью,  с  вялым  монотонным  пением
передавали ее из рук в руки.  Тони  и  мистера  Тодда  усадили  в  гамаки  и
предоставили им отдельные сосуды.
     - Надо сразу выпить все до дна. Так требует обычай. Тони,  стараясь  не
распробовать, залпом выпил темную жижу. Но пойло было не такое уж противное,
кисловатое и мутное, как почти все напитки, которыми его угощали в Бразилии,
зато с привкусом меда и черного хлеба. Он  раскинулся  в  гамаке,  испытывая
давно забытое блаженство.  А  вдруг  в  это  самое  время  поисковая  партия
разбивает лагерь в нескольких часах ходьбы отсюда? Он  согрелся,  его  стало
клонить ко сну. Песня то набирала темп, то снова замирала, и так бесконечно,
как литургия.
     Ему поднесли еще одну горлянку с пивари, и он  осушил  ее  до  дна.  Он
лежал, раскинувшись в гамаке и наблюдая за  игрой  теней  на  кровле,  когда
пай-ваи начали танцевать. Тогда он закрыл глаза, вспомнил Англию,  Хеттон  и
заснул.

     Проснулся он все еще в индейской  хижине,  с  таким  ощущением,  словно
сильно переспал. По положению солнца он понял, что уже далеко за полдень. Он
поискал глазами часы,  но,  к  его  удивлению,  их  на  руке  не  оказалось.
"По-видимому, оставил дома перед вечеринкой, - решил он. - Наверное, здорово
перепил вчера. Зверское пойло".
     У него болела голова, и он испугался, как бы  не  вернулась  лихорадка.
Опустив ноги на землю, он обнаружил что едва стоит, его шатало, в голове был
сумбур, как в те первые недели, когда он шел  на  поправку.  На  пути  через
саванну ему приходилось не раз останавливаться - он закрывал глаза и глубоко
дышал. Мистера Тодда он застал дома.
     - А, друг мой, вы опоздали к нашим чтениям. Через полчаса уже стемнеет.
Как вы себя чувствуете?
     - Мерзко. Мне что-то нехорошо от этого пойла.
     - Я вам дам  одно  снадобье,  и  вам  полегчает.  В  лесу  есть  всякие
лекарства: и чтобы разбудить, и чтобы усыпить.
     - Вы не видели моих часов?
     - Вы, наверное, их хватились?
     - Да, мне казалось, что я их надел. Знаете, я ведь никогда так долго не
спал.
     - Во всяком случае, с тех пор, как вышли из грудного возраста.  Знаете,
сколько вы проспали? Два дня.
     - Чепуха. Не может быть.
     - Нет, правда. Вы очень долго  спали.  И  очень  жаль,  потому  что  вы
разминулись с нашими гостями.
     - С гостями?
     - Да, а что такого? Надо сказать, я  не  скучал,  пока  вы  спали.  Три
человека издалека. Англичане. Жаль, что вы с ними разминулись. Их тоже жаль:
ведь им непременно хотелось повидать вас. Но что мне  было  делать?  Вы  так
хорошо спали. Они специально проделали весь этот  путь,  чтобы  увидеться  с
вами, так что я подумал, - вы, наверное, не  рассердитесь  раз  вы  сами  не
могли с ними повидаться, отдам-ка я им ваши часы на память. Они  обязательно
хотели отвезти какую-нибудь вашу вещицу в Англию:  там  за  сведения  о  вас
обещано вознаграждение Они очень обрадовались. И еще они  сделали  несколько
фотографий того маленького крестика,  который  я  поставил  в  честь  вашего
прибытия. И тоже очень обрадовались. Они всему радовались. Но  мне  кажется,
они к нам больше  не  приедут,  мы  живем  здесь  так  уединенно...  никаких
развлечений, только чтение, мне кажется,  к  нам  больше  никто  никогда  не
придет. Не надо, не надо так, я достану одно снадобье, и  вам  полегчает.  У
вас болит голова, верно? Сегодня мы не будем читать Диккенса. А вот  завтра,
послезавтра и послепослезавтра. Давайте перечитаем еще раз "Крошку  Доррит".
В этой книге есть такие места, которые я не могу слышать без слез.


        ГЛАВА СЕДЬМАЯ 
        АНГЛИЙСКАЯ ГОТИКА III

     Легкий ветерок в осыпанных росой  плодовых  садах;  холодный  солнечный
свет над лугами и рощами; в аллее на вязах набухли почки; зима в  этом  году
была мягкая и весна пришла рано. В вышине среди горгулий и  каменной  листвы
часы  торжественно  отбили  четырнадцать  ударов.  Была  половина  девятого.
Последнее время часы капризничали. Они числились  в  том  списке  недоделок,
которыми Ричард Ласт  собирался  заняться,  как  только  выплатит  налог  на
наследство, а черно-бурые лисицы начнут давать прибыль.
     Молли Ласт пронеслась по аллее на двухцилиндровом  мотоцикле;  брюки  и
волосы у нее были забрызганы отрубями. Она кормила ангорских кроликов.
     На посыпанной гравием площадке перед домом возвышался  новый  памятник,
обернутый флагом. Молли прислонила мотоцикл к подъемному  мосту  и  побежала
завтракать.
     После воцарения Ричарда Ласта Хеттон зажил более  деятельной,  но  куда
менее церемонной жизнью. Эмброуз остался на своем посту, но лакеев  уволили.
Эмброуз с мальчиком и четыре служанки выполняли всю работу по  дому.  Ричард
Ласт именовал их  "костяком  нашего  персонала".  Когда  с  деньгами  станет
посвободнее, он наберет еще челяди, а пока к закрытым парадным  апартаментам
с забранными ставнями окнами прибавились столовая  и  библиотека;  семейство
ютилось в утренней комнате, курительной и той, что служила  Тони  кабинетом.
Кухонными помещениями по большей части тоже не пользовались, а  в  одной  из
буфетных поставили  весьма  современную  и  экономичную  плиту.  К  половине
восьмого все семейство, кроме копухи Агнес, которая неизменно опаздывала  на
несколько минут, спустилось к завтраку; Тедди и Молли уже час назад ушли  из
дому, она - к своим кроликам, он - к черно-бурым лисицам  Тедди  исполнилось
двадцать два, он жил дома. Питер еще учился в Оксфорде
     Завтракали все вместе в утренней комнате. Миссис Ласт сидела  во  главе
СТОЛА с одной стороны, ее муж - с другой; между ними  шел  постоянный  обмен
чашками, тарелками, баночками с медом и письмами, которые передавались через
весь стол из рук в руки.
     Миссис Ласт сказала:
     - Молли, опять у тебя в волосах отруби.
     - Да ну, все равно придется прибираться перед балаганом.
     Мистер Ласт сказал:
     - Балаганом. Неужели для вас, дети, нет ничего святого?
     Тедди сказал:
     - В смердятниках новая беда. У сучки,  что  мы  купили  в  Оукхэмптоне,
ночью отгрызли хвост. Небось просунула ненароком в соседнюю клетку.  Те  еще
птицы, эти лисы.
     Последней вошла Агнес, чистенькая  осмотрительная  девочка  с  большими
серьезными глазами за круглыми стеклами очков. Она поцеловала мать и отца:
     - Прошу прощения, если опоздала, - сказала она.
     - Если, - сказал мистер Ласт благодушно.
     - И долго это представление протянется? - спросил  Тедди.  -  Мне  надо
смотаться в Бейтон, раздобыть кроликов для лисиц. Чивер сказал,  что  держит
для меня пятьдесят штук наготове. Тут на них не  настреляешься.  Прожорливые
твари.
     - К половине двенадцатого все будет кончено. Мистер  Тендрил  не  будет
читать проповеди. А это не так уж плохо. Ему  втемяшилось,  что  кузен  Тони
погиб в Афганистане.
     - Пришло письмо от кузины Бренды. Она  очень  сожалеет,  что  не  может
приехать на освящение.
     - А.
     Все замолкли.
     - Она пишет, что Джока сегодня срочно вызвали в парламент:
     - А.
     - Могла б и без него пожаловать, - сказала Молли.
     - Она шлет привет всем нам и Хеттону.
     Все опять замолкли.
     - Чего же лучше, - сказала Молли. - Все равно роль скорбящей  вдовы  не
по ней. Она недолго убивалась, тут же выскочила замуж.
     - Молли!
     - Да чего там, ты сама так думаешь.
     - Что бы мы ни думали о кузине Бренде, я не разрешаю  тебе  так  о  ней
говорить. Она имела полное право  выйти  замуж,  и  я  надеюсь,  что  они  с
мистером Грант-Мензисом очень счастливы.
     - Она вас всегда принимала лучше не надо, когда жила здесь,  -  сказала
Агнес.
     - Надо думать, - сказал Тедди. - Это в нашем-то доме.

     В одиннадцать часов погода стояла прекрасная, хотя и поднялся ветер; он
трепал программу богослужения и чуть  было  не  сорвал  до  времени  флаг  с
памятника. Присутствовали несколько родственников:  леди  Сент-Клауд,  тетка
Фрэнсис  и  семейство  захудалых  Ластов,   которых   никак   не   обогатило
исчезновение Тони. Домочадцы  и  работники  фермы  присутствовали  в  полном
составе, пришел  кое-кто  из  арендаторов,  большинство  деревенских,  около
дюжины соседей и среди них полковник Инч;
     Ричард Ласт и Тедди в этом году все время охотились с пигстэнтонцами.
     Мистер Тендрил отслужил короткую службу звучным голосом,  перекрывавшим
вой ветра. Он дернул за веревку, и флаг упал, тотчас открыв памятник.
     Это была простая плита из местного камня с надписью:

                             ЭНТОНИ ЛАСТ из ХЕТТОНА,
                                  ИССЛЕДОВАТЕЛЬ.
                           Родился в Хеттоне (1902 г.).
                            Умер в Бразилии (1984 г.).

     Когда местные разошлись, а родственники удалились в дом  посмотреть  на
новые сберегающие труд усовершенствования, Ричард  Ласт  и  леди  Сент-Клауд
оказались вдвоем на площадке.
     - Я рад, что мы поставили памятник, -  сказал  он.  -  Мне  бы  никогда
самому не додуматься, если б не миссис Бивер. Как только в газетах появилось
сообщение о гибели Тони, она мне тут же написала. Я  с  ней  раньше  не  был
знаком. Разумеется, мы знали очень немногих друзей Тони.
     - Так это ее идея?
     - Да, она написала, что, будучи близким другом  Тони,  она  знает,  как
приятно было бы покойному иметь памятник в Хеттоне. Она была очень любезна -
даже хотела взять на себя переговоры с подрядчиками.  У  нее,  правда,  были
более грандиозные планы: она предлагала приспособить капеллу под поминальную
часовню. Но я думаю, такой памятник пришелся бы Тони больше по вкусу. Камень
из нашей каменоломни и обтесан нашими работниками.
     - Да, и я думаю, что такой памятник пришелся бы ему больше по вкусу,  -
сказала леди Сент-Клауд.

     Тедди выбрал своей  спальней  Галахада.  Он  отделался  от  домашних  и
помчался наверх снять черный костюм. Через десять минут он уже гнал машину к
Чиверу. К обеду он привез кроликов. Они были освежеваны и связаны за ноги по
четыре штуки.
     - Идешь в смердятники? - спросил он Агнес.
     - Нет, приглядываю за кузиной Фрэнсис. Она запорола новый котел, и мама
на нее взъелась.
     Лисоферма  располагалась  прямо  за  конюшнями;  длинный  двойной   ряд
проволочных клеток с усыпанными землей и  золой  проволочными  полами,  чтоб
зверьки  не  прорыли  ходов  наружу.  Лисы  жили  парами,   некоторые   были
относительно приручены, но полагаться на них не приходилось;  Тедди  и  Бену
Хэккету - он помогал на ферме - за зиму от них не раз доставалось.
     Завидев Тедди с кроликами, лисицы  кинулись  к  дверцам  клеток.  Лиса,
которой отгрызли хвост, вроде не слишком пострадала от этой потери.
     Тедди с гордостью и нежностью обозрел своих подопечных. С их помощью он
надеялся возродить Хеттон в том великолепии, которое он  знавал  во  времена
кузена Тони.