ову. Иногда я виделся с Наной, она держала меня в курсе происходящего в группе, которая продолжала расти. Вскоре после возвращения из Армении она насчитывала уже двадцать пять человек. Тошина звезда восходила. Вскоре было решено организовать другой лагерь в лесах Карельского перешейка под Ленинградом. Тоша провел на Карельском много времени, живя один в палатке, и знал неподалеку от маленького поселка Кировское место, подходящее для большого лагеря. Накануне отъезда Тоша захотел увидеться со мной. После некоторого колебания я согласился на встречу. В конце концов, благодаря ему мне открылись вещи, до которых я вряд ли дошел бы сам, да и потребность в гуру убить нелегко. Желание вернуть поток, впрочем, было сильнее моей привязанности к Тоше. Своими силами я ничего не мог сделать, а он был единственным человеком, которому был дан ключ. За право обладания этим ключом я отдал бы очень многое. Кроме того, я был уверен в том, что за Тошину душу идет битва, и во мне теплилась слабая надежда, что я как-то смогу ему помочь, - если только он станет слушать. Наше рандеву состоялось у Нели, которая по этому случаю сварила нам крепкий кофе. Тоша выглядел уверенным, хотя и немного уставшим. После обмена несколькими ничего не значащими фразами он спросил: -- Хочешь попробовать еще раз? Его голос был, как обычно, спокоен, но звучал очень сдержанно. Я посмотрел Тоше в глаза. Его взгляд был непроницаем и сосредоточен. Я ничего не ответил и задумался. Тоша давал мне второй шанс, ни словом не упомянув о предательстве. Должен ли я вторично принять его вызов, и, если да, нужно ли просить прощения за бегство? Или надо отказаться, поскольку я не мог теперь доверять Тоше полностью? Я не знал, что делать, и решил протянуть время. -- Ты знаешь, почему мы ушли? - спросил я. Думаю, да, - ответил он. Ты, конечно, решил, что я струсил. Положим, что так. Но за группу мне было страшно гораздо больше, чем за себя. -- Страх - не лучшая мотивация для действия. Я решил взять быка за рога. -- Почему приходил Князь? Он приходил к тебе, я в этом уверен. Какая между вами связь? И вообще - что все это значит? Тоша осклабился и сказал: -- Я его младший брат. На секунду мне показалось, что по Тошиному лицу скользнула знакомая мне тень, и я вздрогнул. Часто невозможно было понять, говорит Тоша серьезно или нет. Он предоставлял слушателю возможность докапываться до истины самому. Так было и в этот раз. Я счел за благоразумие отказаться от комментариев. После недолгой паузы Тоша отпил кофе, затянулся сигаретой и сказал: -- Что ты хочешь услышать? Что толку в словах? Что бы я ни сказал тебе, ты не поверишь мне до конца, пока сам в этом не убедишься. Почему бы тебе самому не разобраться, если это тебя так волнует? Тут меня прорвало. -- Какого черта ты водишь меня за нос? - накинулся я на него. - Я видел стоявшего на холме Сатану также ясно, как вижу тебя. Он - тот, с чьей армией ты учил нас сражаться, а теперь говоришь, что ты его младший брат! Как прикажешь это понимать? На мою тираду Тоша и бровью не повел. Он ответил с легкой иронией, продолжая попивать кофе: -- Во-первых, большое знание несет в себе и большую опасность. Иногда лучше жить в неведении, чем знать и погибнуть. Я не советую тебе разбираться в моей генеалогии, слишком еще рано для тебя. Во-вторых, я не люблю разговоры о нечистой силе - темные тут же начинают слетаться. Твои эмоции по этому поводу говорят о том, что ты все еще не избавился от их влияния. Любое страстное отрицание чего бы то ни было свидетельствует о скрытой склонности к этому. Твое негодование по поводу сил тьмы - обратная сторона твоего очарования ими. Только став безразличным и утратив к ним всякий интерес, ты освободишься от их влияния. Ты кормишь их своим страхом и любопытством. Но дело вовсе не в этом, а в том, хочешь ли ты опять быть в команде или предпочитаешь идти своим путем. Тоша кинул на меня оценивающий взгляд. В этот момент я вспомнил, как в самом начале моего ученичества мы играли с Тошей в шахматы. Я играл лучше, и начальник был близок к проигрышу, как вдруг он посмотрел на меня долгим загадочным взглядом, который привел мои мысли в полное смятение. После этого Тоша сумел увернуться от почти неизбежного мата и вскоре выиграл партию. Тогда я еще не знал его штучек и не догадывался, что пропустил энергетический удар, но теперь проигрывать я не собирался. Я уже испытал на себе, что значит быть отрезанным от потока и от мастера, у которого еще много чему было поучиться. Никаких шансов раскрыть все секреты начальника, будучи вне группы, у меня не было. Тоша вряд ли стал бы со мной общаться по-приятельски, я был нужен ему для продолжения его работы. Таким образом, он предлагал мне честную сделку, и я согласился. Мы договорились, что я присоединюсь к группе в лагере. Судьба, однако, распорядилась иначе. На следующий день я слег с высокой температурой и провалялся месяц с корью. События в лесу на Карельском, тем временем, развивались по неожиданному сценарию. Привезя людей на место и организовав лагерь, Тоша бесследно исчез, не сказав никому ни слова. В лагере пошел слух, что Тошу арестовали, но никто не мог сказать ничего наверняка. В группе начались упаднические настроения, и несколько человек вернулись в город, несмотря на то, что Джон и Андрей вели в лагере регулярные занятия. Обо всем этом мне рассказала Неля, навестившая меня во время болезни. Она, как и я, решила вновь присоединиться к команде. Услышав о Тошином исчезновении, я не мог удержаться от смеха. По-моему, это был очень сильный ход со стороны шефа. Неля, впрочем, не разделяла моего восторга и через какое-то время вернулась из лагеря в город. Обезглавленный и обезлюдевший лагерь продержался, однако, до поздней осени. О Тоше по-прежнему ничего не было слышно, и среди многочисленных слухов наиболее популярным был тот, что начальник ушел в Шамбалу. Жизнь в лагере, впрочем, была совсем не плоха. Занятия довольно быстро завяли, и оставшийся народ просто жил на природе в свое удовольствие со смутной надеждой на возвращение шефа. Стало ясно, однако, что без Тоши никакая серьезная работа невозможна. К сентябрю люди стали уезжать, и лишь горстка самых преданных продержалась до октября. Как выяснилось, не напрасно - дождливым октябрьским вечером Тоша неожиданно появился в лагере и приветствовал немногих оставшихся: "Вот вы-то мне и нужны". После этого Тоша прервал большинство своих контактов и начал вести очень уединенную жизнь, поддерживая связь лишь с несколькими ближайшими людьми. Я в этот узкий круг допущен не был и надолго потерял Тошу из вида. Группа, в том виде, как она была, прекратила свое существование. Глава 31 У одного хасидского учителя было много учеников. Однажды, когда учитель куда-то отлучился, ученики стали играть в шашки и, увлеченные игрой, не заметили, как наставник вернулся. Застигнутые врасплох, ученики смутились и бросили игру. -- Ничего, ничего, - ободрил их учитель. - Продолжайте играть. Только, пожалуйста, объясните мне правила игры. Ученики смутились еще больше и пребывали в молчании. -- Ну что же, - сказал наставник, - тогда мне придется объяснить эти правила самому. Их всего три. Первое правило - шашка может ходить только вперед. Второе - можно делать только один ход за раз. И третье - дойдя до конца доски, шашка становится дамкой. Долгие годы после описанных событий я размышлял о причинах провала Тошиной миссии. К моменту развала группы ему было всего двадцать четыре года. Ответственность, которую он взял на себя, была бы тяжела и для освобожденного человека. Тоша же был нашим старшим братом в духе, мастером, искателем, ушедшим вперед, но еще не достигшим цели. Карма его не была полностью изжита, и для завершения своей внутренней работы Тоше нужно было время и уединение Из недолгого опыта существования нашей команды мне стало ясно, что работа с сознанием людей - тяжелейший труд, абсолютное самопожертвование и полный отказ от себя. Кроме того, Тоша всегда был бездомным. "Однокомнатная квартира - мечта идиота", - однажды признался он мне. Но ни квартиры, ни комнаты у него никогда не было, и жить ему приходилось либо по знакомым, либо в палатке. Тоша был лесным человеком и по месяцам жил в одиночестве в лесу, в том числе и зимой. Распустив группу и оставив возле себя лишь Джона и Сережу, Тоша удерживал поток довольно долгое время, но поскольку принцип служения и расширения потока был нарушен, в конце концов он иссяк и для них. Нарушать иерархические законы не дано никому. Всех последствий своего отказа от групповой работы Тоша не предвидел. Он думал, что пришло время для решения его собственных проблем. Но сделанная им ставка оказалась слишком высока, чтобы просто смешать карты и выйти из-за стола. Я несколько раз пытался встретиться с ним, но вычислить его было сложно, он постоянно менял квартиры, да и на контакт шел неохотно. Однажды все-таки мне удалось с ним увидеться. Мы просидели всю ночь в молчании. Говорить было не о чем, да и не хотелось. Тоша стал другим. Он был погружен в свои внутренние пространства и реагировал на меня скорее как на предмет мебели, чем как на своего бывшего ученика. От прежней близости и духа единства не осталось и следа. Для меня это было печальным открытием. Уйдя от Тоши под утро, я окончательно осознал, что помощи и поддержки больше ждать неоткуда. Теперь каждый был сам по себе. Мне понадобился год для того, чтобы прийти в себя, и этот год стал самым трудным в моей жизни. После той встряски, что устроил нам Тоша, жизнь приходилось начинать заново. Тошины практики дали и открыли многое, но потока, бывшего ключом к ним, больше не было. Обычные радости жизни потеряли всякий смысл и привлекательность. Поток оказался подобен сильнейшему наркотику, и теперь, когда он ушел, началась ломка. Окружающий мир виделся мне теперь намного более пустым, холодным и враждебным, чем до встречи с Тошей. Я знал оккультный закон, согласно которому в начале пути неофиту чуть-чуть приотворяют дверь, чтобы он ощутил аромат божественного, после чего дверь захлопывается, и отворить ее вновь он должен уже сам. Знание этого, увы, не облегчало моей жизни. Какая-то часть меня знала, что все закончилось, но другая часть продолжала жить воспоминаниями о потерянном рае и надеялась на чудо. Я чувствовал себя бесконечно одиноким и потерянным. Люди, включая меня самого, казались мне ходячими трупами, обреченными до конца своих дней на бессмысленную суету. Жизнь воспринималась как простое отправление физиологических функций; тягостная череда серых, похожих друг на друга дней была невыносима. Я жил механически - ел, спал, работал, и жизнь эта была подобна смерти. Надежды выйти из этого состояния оставалось все меньше, и я погрузился в тяжелую депрессию. Особенно меня убивало то, что, несмотря на все мои отчаянные попытки пробиться к Свету, никакого ответа сверху не приходило. Люк был наглухо задраен, и все мои вопли о помощи оставались без ответа. Однажды, мглистым зимним вечером, я отправился на прогулку в Михайловский сад, мой самый любимый из всех городских парков. Пребывая в обычном мрачном настроении, я шел по темным заснеженным аллеям. Я размышлял о том, как я обычно поступал в состоянии депрессии. Типичной реакцией было отвлечься. Переключить внимание на что-то внешнее, лишь бы забыть о свербящей боли внутри, - простейшее средство, к которому я чаще всего прибегал. Таким средством могло быть все, что угодно: сходить в кино, почитать книгу, забежать к кому-нибудь в гости, просто позвонить по телефону, - все это давало пусть недолгое, но облегчение. Это было бегством от себя и своего страдания, что, конечно, противоречило всем принципам внутренней работы, но другого способа унять боль у меня не было. Неожиданно мне пришло в голову, что вместо того, чтобы бежать от депрессии, следует сделать нечто прямо противоположное. Нужно остановиться, повернуться к своей боли и, встав с ней лицом к лицу, посмотреть ей в глаза. Так я и сделал. И в ту же секунду увидел свою депрессию - темное облако, повисшее над моей головой, чуть спереди. Это облако было живым сгустком темной, почти черного цвета энергии, питавшееся моим унынием и отчаянием не только с тех пор, как я лишился потока, но всю мою жизнь. Невидимый враг был обнаружен, и то, что произошло дальше, случилось как-то само собой. Не спуская глаз с облака, я открылся на него и впустил его в себя. В мгновение ока меня накрыло черной волной. Моя душевная боль стала настолько пронзительной, что превратилась в физическую. Ничего подобного я никогда не испытывал. Боль продолжала усиливаться, я ощущал ее уже всем телом. Так продолжалось несколько минут, после чего, достигнув своего пика, боль стала спадать. Наконец она ушла совсем, и наступило состояние пустоты. Все стало пустым - и внутри, и снаружи. Мое тело, продолжающее шагать по аллее, зимний парк, фонари, подсвеченное здание дворца сквозь голые деревья, снег, город вокруг воспринимались нереальными декорациями в фантастическом спектакле. Все окружающее было кажущимся и иллюзорным - лишенный собственной реальности мираж, который, на самом деле, был пуст. Пустота распространялась повсюду и была всепро-низывающей, но это не было черное ничто. Она обладала качеством прозрачности и ясности. И вот эта пустота начала заполняться. Она заполнялась пульсирующим светом, который, становясь все более и более интенсивным, затопил, наконец, всю вселенную. Этот сияющий, распространяющийся во всех направлениях океан смыл не только мою боль, но и меня самого, как накатывающая волна смывает каплю на прибрежном камне. Ощущение было ошеломляющим. Только что унылый и безрадостный мир вдруг преобразился в искрящуюся сверкающую симфонию, где свет и радость были сплавлены в одно. И звучала эта симфония в пустоте. Глава 32 Река жизни течет к своему истоку. Это - океан, откуда нет возврата. Этот вечер стал поворотным пунктом в моей жизни. Я чувствовал, что натолкнулся на какой-то фундаментальный принцип внутреннего действия, овладение которым было выходом из моей ситуации, и ухватился за него, как утопающий за соломинку. Я понял, что внутренняя остановка и принятие ситуации такой, какая она есть, как бы плоха она ни была, - ключ к преодолению депрессии, мучившей меня с ранней юности. То, что я отдался паразитирующему на мне черному облаку и впустил его в себя, оказалось единственно верным ходом в ситуации внутреннего мата. Черное облако было моей собственной энергией, разрушавшей меня, поскольку я отделил себя от нее. Эта сила работала против меня еще и потому, что я не видел ее. Невозможно сражаться с врагом, находящимся у тебя за спиной. В моей психоэнергетической системе существовало неправильное подсоединение, и естественное течение энергии было нарушено. Как только я нашел неисправный контакт и переключил его, угнетавшая меня сила оказалась в моем распоряжении. В этот вечер я избавился от депрессии навсегда. Поняв, как использовать энергию отчаяния, я из жертвы превратился в охотника. Вместо того, чтобы бежать от угнетавших меня ранее ситуаций, теперь я стал их искать. Я встречался и проводил время с людьми, которым раньше и руки бы не подал, ходил по злачным заведениям, вызывавшим у меня неприязнь, сознательно провоцировал в себе негативные мысли, которые теперь разбегались от меня, как зайцы, и так далее. Но как я ни старался загнать себя в прежний тупик, его больше не было. Теперь я знал секрет: вместо того чтобы противостоять ситуации, нужно просто сдаться и принять ее, не стараясь никак изменить. Все негативное, болезненное, отвратительное и ужасное оказалось, на самом деле, золотой жилой невостребованной энергии. Замок открывался так просто! Воодушевленный этим открытием, я продолжил свои изыскания. Довольно скоро выяснилась любопытная вещь, а именно: глубоко во мне существовала тенденция убегать не только от негатива в жизни и в себе, но и от всего положительного. Фактически, я постоянно находился в состоянии неприятия действительности и бегства от нее. И в силу инерции этого движения я не жил в настоящем. Это было убегание от настоящего момента в будущее или прошлое, которые являлись не реальностью, а всего лишь моими фантазиями на тему будущего или прошлого. Единственная доступная мне реальность - переживание настоящего момента - все время ускользала от меня. Это было радикальное постижение. Я осознал, что, не принимая жизнь такой, как она есть, и убегая от нее, я находился в состоянии постоянной войны с миром и самим собой. Я сражался с ветряными мельницами, поскольку воевал с созданными мною же самим фантомами. Глубоко неудовлетворенный собой и тем, что меня окружало, я всегда желал чего-то другого, большего, не того, что было. В результате, я находился в состоянии постоянного бегства от себя в поиске перемен. Непрекращающийся поиск чего-то лучшего являлся черной дырой, куда безостановочно утекала моя жизненная энергия, а это приводило к состоянию обесточенности и переживанию жизни как несчастья, к поиску черной кошки в темной комнате, где ее нет. Состояние войны с миром и собой было, на самом деле, борьбой с Богом и Его творением и неприятием Его воли. Воля же эта выражается в том, что есть. Слово истина происходит от старого русского слова естина - то, что есть. Казалось бы, что может быть глупее борьбы с Богом? И все же, как выяснилось, я только этим и занимался. Конечно, человеческий мир и мы сами далеки от совершенства, но совершенство это достигается не изменением мира и нас самих как части мира, а изменением точки зрения. В индийской мысли существует пример, когда одну и ту же реку обитатели разных миров воспринимают совершенно по-разному: демонам она видится наполненной гноем и кровью, богам - потоком божественной амриты, для людей - это просто река. Для трансформации видения требуется огромная энергия. Я же, вместо того чтобы сберегать и накапливать ее, тратил все силы на бессмысленное противостояние миру. Природа вещей спокойна и тиха, но я не мог осознать ее из-за бесконечной конфронтации с тем, что есть. Великая тайна жизни дышала рядом, но дыхание это было настолько нежным и незаметным, что я его не слышал. Воля Творца проявляется в его творении. Мы, какие мы есть, и все, что мы видим вокруг себя, является манифестацией этой единой Воли. Чтение этих слов - такое же проявление Воли, как и создание или разрушение бесчисленных вселенных. Все, что происходит в этих вселенных и наших судьбах, происходит именно так потому, что этого хочет их создатель. Я относился к ткавшей мою судьбу силе не как к другу или помощнику, а как к коварному тирану, и это отношение делало меня рабом обстоятельств, вместо того чтобы учиться у них. Я не понимал, что, противостоя предвечной Воле, я заранее обрекал себя на неудачу. Эта Воля не знает препятствий, как не знает препятствий человек, сознательно сливший свою волю с Ней. Такой человек растворяется в происходящем, и в результате все силы вселенной оказываются в его распоряжении. И путем к этому было смирение. Как одиночный акт, смирение несложно. Гораздо труднее смириться в действии и сделать этот процесс постоянным. Если мы смиряемся с какой-то ситуацией или обстоятельством, мы выхватываем лишь кадр из фильма нашей жизни. Но по-настоящему работает только непрерывное смирение, принятие ситуаций такими, каковы они есть от момента к моменту. Когда мы достигаем такой непрерывности, такого постоянства, противоречие между нашей волей и желаниями, с одной стороны, и всемогущей волей Творца, с другой, снимается, и начинается процесс устранения препятствий. То, что есть, оказывается тем, что мы хотим, а то, что мы хотим, - происходит. Большинство так называемых религиозных людей признают волю Творца и соглашаются с ней лишь на словах, в действительности же они поглощены борьбой с собой и окружающими обстоятельствами. Никакой реальной связи с ведущей их по жизни Волей не существует. Подлинное смирение ценилось мудрецами всех времен не столько из моральных или этических соображений, сколько потому, что оно давало ключ к силе, без которой реальная трансформация невозможна. Как только я сложил оружие и подчинился обстоятельствам, жизнь сама собой стала меняться к лучшему. Вместо того, чтобы растрачиваться на бессмысленную конфронтацию, жизненная сила начала собираться в моей внутренней чаше и, переливаясь через край, выливаться в спонтанные непредсказуемые действия, наполнявшие жизнь радостью и ощущением свободы. Мне удалось установить критерий, во всяком случае для себя, правильного действия. На протяжении долгих лет я подозревал, что должен существовать оптимальный способ поведения при любых обстоятельствах. Вместе с тем, я не мог не видеть того, что большинство моих действий были обусловлены недостатком энергии. Фактически, я находился в постоянном поиске скрытых энергетических ресурсов, который, чаще всего, заканчивался неудачей. Даже находясь в непрерывном потоке, данном через Тошу, я оказался бочкой без дна: сколько бы энергии ни поступало, вся она, не задерживаясь, проходила сквозь меня и утекала прочь. Мне и в голову не приходило, что энергию нужно беречь и сохранять. Но теперь, когда внутренняя чаша была наполнена, она естественным образом начала переливаться в мир. Я увидел, что можно жить и действовать от изобилия, а не от недостатка. Этот новый способ действия я назвал принятие. Практика Дисы - практика эзотерическая с самого начала. Она требует определенного уровня понимания и энергии. Диса - путь не для слабых, и по-настоящему ее мог делать только Тоша. Я посвятил Дисе несколько лет и убедился в том, что эта практика дает немедленные результаты при условии полного бесстрашия и искренности. Однако я убедился и в том, что, при всей ее мощи, Дисе недоставало тотальности восприятия. Она делила мир на сферу желанного и нежеланного, и конфликт двойственности, таким образом, оставался непреодоленным. Все мои столкновения с демонами и Князем были следствием этой двойственности, невычищенными подвалами подсознания, где продолжали клубиться страх и отчаяние. Но глубоко в моем сердце жила вера в единство мира и в то, что мир в своей основе добр. Тот способ восприятия действительности, который я назвал принятием, превратил эту веру в действие. Мой внутренний кризис был преодолен. Глава 33 Стремись познать истину, как бы трудно и больно тебе ни было. Из всего, совершаемого тобой, лишь то, что ты делаешь в поисках освобождения, засчитывается Дарующим его. В 1981 году я получил небольшое наследство и решил, что пришло время исполнить свою мечту об отшельнической жизни. Встреча с Тошей отменила мой план бегства на Камчатку, но учителя больше рядом не было, и я опять испытал непреодолимое желание уйти. Я решил найти хижину в горах Кавказа и заняться там медитацией всерьез. После нашего путешествия в Армению Кавказские горы притягивали меня, как магнит. На этот раз, однако, я задумал отправиться в Грузию. Рассчитавшись с долгами, я купил все необходимое для жизни в горах и вылетел в Батуми. Свое путешествие я начал с Батуми, потому что хотел найти там человека по фамилии Королев. Королев был китайцем, бежавшим в Советский Союз во время культурной революции. Он принадлежал к старому аристократическому роду и пересек границу, спасая свою жизнь. Королев осел в Батуми, где прожил уже довольно долго. Он взял русские имя и фамилию, у него были жена и взрослая дочь. Королев занимался акупунктурой и имел большую практику. Я услышал о нем в Ленинграде от одной знакомой, которая познакомилась с Королевым при довольно странных обстоятельствах. Это была молодая привлекательная замужняя женщина, страдавшая от бесплодия. Она обратилась к китайцу за помощью, когда тот приехал в Ленинград на медицинскую конференцию. Королев осмотрел женщину и сказал, что может помочь ей, но лечить ее он должен не иглами, а ему нужно переспать с ней, причем сделать это следовало не тайно, а с согласия ее семьи и мужа. После нелегкого размышления семья дала добро, и процедура состоялась. Королев уехал, и через некоторое время выяснилось, что женщина беременна. Девять месяцев прошли в гаданиях, кто же родится. Родился китаец. После этого молодая мать слышать не могла о Королеве, хотя ее цель и была достигнута. Меня заинтересовала эта история, и я захотел встретиться с китайцем. Женщина дала мне его визитную карточку. Я прилетел в Батуми рано утром. Небольшой аэропорт был пустынен, и единственный человек, прохаживающийся возле здания, был как будто китайцем, только необычно высокого роста. "Неужели в Батуми живут два китайца?" - мелькнуло у меня в голове. Я хотел было подойти к нему, но передумал. У меня была визитка Королева, и я решил, что все равно позже его найду. Из аэропорта я отправился на железнодорожный вокзал, чтобы сдать рюкзак в камеру хранения. В автоматической камере был испорчен замок, и мне никак было не закрыть дверцу. Это привлекло внимание вокзального милиционера, и он повел меня в отделение. Там меня заставили вытряхнуть все содержимое моего рюкзака на стол. Спальный мешок и палатка почему-то показались ментам подозрительными, и они начали куда-то звонить. Вскоре появились военные. Меня посадили в джип и привезли в военную часть, огороженную колючей проволокой. Только тут до меня дошло, что Батуми был пограничным городом, и меня взяли пограничники. Меня привели в комнату для допросов, где уже ожидал гебешник в штатском. Взглянув на меня и на содержимое моего рюкзака, где лежала книжка Кастанеды на английском и карманный англо-русский словарь, он коротко бросил: "Ну, с этим ясно. Из той же группы". Как выяснилось из допроса, в это время ловили группу перебежчиков границы. Меня раздели догола и долго прощупывали швы на одежде. Что они искали в швах, не знаю. На вопрос, зачем приехал в Батуми, я показал визитную карточку Королева и сказал, что должен получить у него медицинскую консультацию. Забрав карточку, пограничники через час притащили несчастного Королева на очную ставку со мной. К своему изумлению я узнал в нем китайца из аэропорта. Какой же я был идиот, что не подошел тогда к нему! И вот довелось встретиться в камере. Королева взяли прямо на приеме и, ничего не объяснив, привезли в часть. Было заметно, что он нервничает. "Вы знаете этого человека?" - был задан ему классический вопрос. Убедившись в том, что я китайцу незнаком, его отпустили. Меня же продержали до вечера, поскольку послали запрос обо мне в ленинградское КГБ и полдня ждали ответа. Наконец, меня сдали на руки чину помельче, грузину. Он довез меня на машине до гостиницы и с явным сочувствием посоветовал уехать утром первым же поездом. "Если они возьмут тебя второй раз, то уже не выпустят", - сказал он. Утром я решил все же повидаться с Королевым и приехал к нему в кабинет, который находился на окраине города. Я попросил прощения за недоразумение, на что врач замахал руками: "Ничего, ничего, бывает". Говорил он с сильным китайским акцентом. "Что ты хочешь?" - спросил он. Я сказал, что меня интересуют традиционные китайские методы лечения энергией. Королев сказал, что знает их, но обучением не занимается. "Где можно этому учиться?" - спросил я. "Средняя Азия китайца есть, учат кун-фу и энергия лечить, но сначала бить будут сильно. Если выдерживать, то брать будут". После этого Королев рассказал мне про своего учителя, которого, по его словам, учили лечению инопланетяне. По его лицу невозможно было понять, говорит он серьезно или издевается надо мной. Разговор в том же духе продолжался еще какое-то время, после чего появилась пациентка, и Королев попросил меня показать, что я умею. Я провел сеанс, который китаец одобрил, и на этом мы расстались. Каким образом он избавил мою знакомую от бесплодия, так и осталось неизвестным. Много лет спустя я узнал, что Королев перебрался в Петербург, открыл там практику, пишет книги и вернул себе свое китайское имя У Вэйсин. Добравшись до вокзала, я сел в первый подошедший поезд и на утро оказался в Тбилиси. Город превзошел все мои ожидания. Он был гораздо теплее ("тбили" по-грузински значит "теплый"), живописнее и красивее Еревана. Многие жили в просторных домах, утопавших среди фруктовых садов, что, по ленинградским понятиям, было немыслимой роскошью. Люди на улицах запросто знакомились и звали к себе в гости. Нигде в мире я не встречал ничего похожего на грузинское гостеприимство. Тебя принимали как друга и брата, с открытой душой и настоящей, идущей от сердца щедростью. Грузия - христианская страна, и, по-моему, одна из немногих стран, где вера не ограничивается посещением церкви и разговорами, но зримо выражается в национальном характере. Давать для грузин так же естественно, как и жить. В них чувствовались достоинство, гордость и благородство характера - плоды древней крови и старой культуры. Я влюбился в Грузию сразу и навсегда: в ее печальные на закате горы, в монастыри, храмы и башни дивной красоты, в удивительные протяжные мелодии песен; я полюбил грузинскую еду, вино, самый воздух этой страны. Грузины необычайно музыкальны; я несколько вечеров подряд слушал, как пели простые люди после работы, сидя где-нибудь в беседке в новом микрорайоне за бутылкой вина. Грузинская семиголосная полифония - единственная в мире в своем роде, и врожденная способность грузин к многоголосному пению поистине поразительна. Я остановился в доме Мате Джандиери - художника-монументалиста и друга Малхаса Горгадзе, у которого когда-то гостил Тоша. Мате, по советским понятиям, был сказочно богат. Он жил со своей семьей в элитном районе Тбилиси, принадлежавшем художникам и артистам. Его дом - настоящая вилла с бассейном, садом, с павлином в вольере и двумя слугами, один из которых, японец Яша, бежал когда-то из Астрахани за изнасилование дочери ректора института. Теперь Яша ошивался в богатом районе, подрабатывая, чем придется. Более всего меня поразило то, что Мате зарабатывал деньги абстрактными монументальными фресками, в отличие, скажем, от своего соседа, весь двор которого был уставлен огромными бюстами Ленина. Богатство никак не отразилось на превосходных человеческих качествах Джандиери, - он был жизнерадостен и бескорыстно помогал многим людям. На небольшой площадке за домом стояла недостроенная шарообразная конструкция, накрытая брезентом. Когда я спросил Мате, что это такое, он, улыбаясь в усы, объяснил, что возводит свою старую мечту. Мечта Джандиери была довольно странной: он строил зеркальный изнутри шар, диаметром чуть выше человеческого роста. Мате признался мне, что его долгие годы занимал вопрос: что увидит человек, помещенный в зеркальный шар. Никто не мог ответить ему на этот вопрос, и тогда Джандиери решил построить шар, чтобы выяснить это самому. Он пошутил, что шар, вероятно, будет отличным вытрезвителем для его гостей. Идея показалась мне занимательной, но времени дожидаться окончания постройки не было - меня звали горы. Много лет спустя я позвонил Мате и узнал, что шар был разрушен во время гражданской войны в Грузии в 1992 году. На мой вопрос, как выглядел человек внутри шара, Джандиери ничего не ответил. Мате пришел в восторг от моего плана поселиться в горах и добавил, что если бы не семья и работа, он бы и сам с удовольствием отправился пасти овец. Джандиери организовал для меня джип, шофера и отправил к своим родственникам, жившим в Хевсурети - удаленном горном районе на границе с Чечней. Я поблагодарил Мате за помощь, и ранним утром мы отправились в путь. В машине ехало еще два человека, которым нужно было в Хевсурети. Дорога заняла пять часов. По пути мы остановились на берегу горной реки отдохнуть и перекусить. Неожиданно из леса появился всадник, молодой хевсур, одетый в национальный костюм - серый кафтан с нагрудными карманами для патронов, черная шерстяная шапка с вышивкой и старинный кинжал на поясе. Конь его был взмылен, и всадник выглядел утомленным. Пот струился по его лицу. Фигура эта показалась мне совершенно фантастической, как будто я попал в глубокую древность. Всадника пригласили к нашей трапезе. Он не говорил по-русски, и мои попутчики перевели мне, что хевсур возвращается домой со свадьбы, продолжавшейся две недели, и потому очень устал. Закончив с едой и вином, мы распростились с нашим гостем и двинулись дальше. Дорога становилась все хуже, но наш джип упрямо полз вверх. Спустившись с перевала, к вечеру мы прибыли в Шатили - маленькую деревушку, расположенную неподалеку от границы с Чечено-Ингушетией. Летнее население Шатили составляло всего семьдесят человек. В центре поселения высилась древняя каменная башня; этих башен в горной Грузии много, о назначении их давно забыли, и никто не мог мне объяснить, зачем их строили в старину. По дну долины неслась бурная река, в которой мальчишки ловили форель. Меня поселили в доме родственников Джандиери, где я столкнулся с неожиданной проблемой. Оказывается, в день нашего приезда начался местный праздник, а значит - нескончаемое застолье. Уйти из-за стола было невозможно, бесконечные тосты следовали один за другим. Пили араку - мутный самогон местного изготовления. День проходил за днем, а конца пьянке было не видно. В довершение всего из Тбилиси прибыла киногруппа для съемок исторического фильма. Вместо съемок нагрузившиеся артисты в старинных костюмах и при полном вооружении верхом носились с утра до вечера по ущелью, горланя песни и размахивая саблями. Веселенькое у меня получалось отшельничество. Не зная, как уйти, чтобы не обидеть хозяев, я обдумывал планы бегства. Наконец, не выдержав, собрал рано утром рюкзак и удрал. Снежные вершины виднелись вдали, и я пошел по горной тропе вверх, в их направлении. Через пару часов крутого подъема я заметил вдали пастушеский лагерь - огороженное жердями становище, внутри которого стояли тенты. Вдали по склону ползла отара с пастухом и несколькими собаками. Я обрадовался. Это было как раз то, что мне нужно. Приблизившись к лагерю, я понял, что меня заметили. Из становища вышел человек и с распростертыми руками направился мне навстречу. В одной руке он что-то держал. Сначала я не мог понять, что это такое, но потом, к своему ужасу, увидел, что это рог. Приблизившись, пастух протянул его мне и сказал: "Пей!". Делать было нечего. В роге оказалась не арака, я восьмидесятиградусная чача. В желудке у меня заполыхало. Это был конец. Я в отчаянии оглянулся по сторонам. Дальше идти было некуда - выше только снежные вершины. Посидев у костра и закусив бараньей печенкой, я принялся расспрашивать пастуха об этих местах. Он посоветовал мне отправиться в Муцо, где, по его словам, можно найти заброшенный дом и поселиться в нем. Переночевав в лагере, на следующее утро я вернулся в Шатили и, не заходя к своим не в меру гостеприимным хозяевам, двинулся дальше. До Муцо, по словам пастуха, было два часа ходьбы. Дорога шла по берегу реки, зажатой в каменистом ущелье. В месте слияния двух потоков дорога превратилась в тропу. На повороте я заметил странное сооружение, сложенное из плоских слоистых камней и напоминавшее склеп. С одной его стороны был узкий лаз. Заглянув внутрь, я увидел, что внутри были нары, заваленные человеческими костями, полуистлевшей одеждой и остатками сгнивших трупов. Двести лет назад на Кавказе свирепствовала чума. Вымирали целыми деревнями. Спасения не было, и при первых признаках болезни люди оставляли свои дома и заживо хоронили себя в склепах. Таким образом распространение эпидемии было остановлено. Каким же мужеством должны были обладать люди, обрекавшие себя на подобную смерть! Кроме склепа, по дороге попадались и знаки недавних смертей - небольшие, сложенные из камней памятники с мужской фотографией посередине и штабелем пустых бутылок внизу. Поначалу я не мог понять, кому и зачем эти памятники поставлены, но позже узнал, что это память о разбившихся всадниках. Памятники ставили там, где разгоряченные вином джигиты срывались вместе со своими конями в пропасть. Я добрался до Муцо в полдень. Это было большое ущелье, по дну которого текла река. На одном из склонов возвышались развалины крепости XII века. На другой стороне я заметил крестьянский дом и направился туда. В доме жил старик со своим сыном, который немного говорил по-русски. Меня угостили овечьим сыром, маслом и хлебом. Я объяснил хозяевам, что хотел бы пожить здесь. Никакого удивления это не вызвало. Сын старика сказал, что мне нужно забраться на башню крепости, откуда было видно все ущелье. Здесь есть заброшенные дома; нужно обойти их и выбрать тот, который мне понравится. Я так и сделал. С трудом вскарабкавшись на полуразвалившуюся башню, я увидел на противоположном склоне несколько домов. За час обошел их все, выбрал приглянувшийся мне, перетащил сюда оставленный у старика рюкзак и стал устраиваться. Дом был маленький, одноэтажный, в две небольшие комнаты. Одна - чистая и пустая, вторая - бывший хлев. Крыша земляная, поросшая высокой травой. Возле дома росла одичавшая алыча, за деревом бил маленький ключ. Из окна, закрывавшегося деревянной ставней, виднелись крепость на другой стороне ущелья и снежные пики вдали. Идеальнее место трудно себе представить. Я натаскал сена из хлева, бросил на него спальный мешок, собрал перед входом стол из плоских камней - и мое жилище было готово. Первый раз в жизни мне приходилось жить в горах одному. Ночь была наполнена странными звуками, и я долго не мог уснуть. Я не знал, что буду здесь есть. Деньги у меня были, но никаких магазинов поблизости я не заметил. Слава Богу, что ручей рядом. Наконец, убаюканный журчанием ручья, я уснул. Наутро меня разбудил топот копыт. Я встал и вышел из дома. Пели птицы, первые лучи солнца пробивались из-за снежных вершин. Всадника уже и след простыл, но я заметил оставленный им у двери мешок. Внутри оказалась еда: сыр, хлеб, масло - все домашнее. Неплохо для начала! Я так и не узнал, кто был этот человек, привезший мне еду, но поступок неизвестного горца меня поразил. Если я пришел, значит, мне нужно есть. Здесь все было просто. Глава 34 Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от Абсолюта. Для него же все они равно близки. Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне специальные знаки, что-то вроде печатей, - запечатав таким образом свои знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии эти знаки увидеть. По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком, покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится наше земное путешествие. Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол, она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, - небольшая каменная постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не суждено было увидеть его, - каждый раз меня неодолимо клонило ко сну. Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его неврозами и стрессами. Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что, возможно, это было моей второй иллюзией - иллюзией места. Идиллическая жизнь йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться уготованного мне. Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер - на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с собой немного хлеба, сыра и чай. Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил воду. Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская природа грустна, - это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью. Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние. Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось. Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг кто-то меня окликнул. Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе. Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов. Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах отшельником - он прожил в одиночестве тридцать шесть лет. Веселов проводил меня в пещеру, находившуюся чуть выше террасы, и пригласил переночевать у него. Пещера была просторной, дальний конец ее был неразличим в тусклом свете масляного фитиля. Здесь были сложенная из камней печка, несколько посудин, два мешка муки и что-то вроде топчана. На стене я заметил пожелтевшую фотографию молодой женщины, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг. Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я достал чай и сыр, и мы молча поужинали. Вглядываясь в его черты при неверном свете печки, я вдруг вспомнил, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего видения, когда я лежал под столом на дне рождения, после чего решил ехать на Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был тем, кем я сам хотел стать. Веселов провел большую часть жизни в одиночестве. Он признался, что вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого желания вернуться у него не было. Для отшельника приобретают значение любые мелочи: прохудившийся чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка могут стать событием дня. Я спросил Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, показав редкие зубы и сказал: "Нет. У меня здесь есть с кем разговаривать. Иногда я говорю целыми днями". Я кивнул с понимающим видом, хотя толком не понял, с кем он говорит. После этого Веселов сам рассказал мне историю своей жизни, я не просил его об этом. История эта была довольно странной. Его забрали на фронт в сентябре сорок первого, когда ему исполнилось восемнадцать лет. В Березовке остались невеста Григория Анна и родители. Зимой в деревню по ошибке пришла похоронка на Веселова. Анна отказалась верить в смерть жениха и продолжала его ждать. Три долгих года она выходила за околицу и часами стояла там, глядя на дорогу. Деревенские решили, что несчастная тронулась умом. Но в тот день, когда Веселов вернулся и постучал в ее окно, Анна не открыла ему дверь. На этом отшельник замолк, глядя куда-то в сторону. Почему она это сделала? - воскликнул я. Загадочная русская душа, - вздохнул Григорий. Я видел, что, несмотря на все прошедшие годы, боль так и не отпустила его. Помолчав, Веселов продолжил. С Анной что-то случилось - она избегала Григория и не разговаривала с ним. С разбитым сердцем Веселов навсегда покинул Березовку. Он долго скитался по стране, где-то учился, работал. Наконец, судьба привела его на Кавказ, где он и стал отшельником. Григорий почти ничего не рассказывал о годах своего затворничества, как будто жизнь его остановилась в тот день, когда он вернулся с войны. Закончив свой рассказ, старик сделал мне постель из сена. Я лег, и последняя моя мысль перед тем, как провалиться в глубокий сон, была о Веселовской невесте и ее необъяснимом поступке. Когда я открыл глаза, в пещере было светло. Свет проникал сквозь вход и отверстие над ним. Веселов заваривал на печке травный чай, аромат его был восхитителен. Я вскочил, отряхиваясь от сена, Григорий дал мне тарелку мацони, и мы позавтракали. Еду Веселову приносили раз или два в неделю местные крестьяне. Они почитали его то ли за святого, то ли за духа-хранителя этих мест. Прихлебывая чуть горчащий чай, я спросил: Из того, что ты рассказал мне вчера, я понял, что ты пришел сюда не Бога искать, а из-за несчастной любви, так? А что, есть какая-то разница? - Григорий поднял брови. Конечно есть! - воскликнул я. - Если бы ты провел в этой пещере тридцать шесть лет в поисках истины, ты определенно мог бы научить меня чему-нибудь. Веселов посмотрел на меня испытующе и сказал: -- Пойдем, я кое-что тебе покажу. Он встал и пошел в глубь пещеры, где темнел узкий проход. Я последовал за ним. Мы вошли в проход, и я двинулся за Григорием на ощупь. Лаз привел в другую пещеру, длиннее и просторнее первой. В дальнем ее конце зиял пролом, в котором, на фоне голубого неба, виднелся силуэт сидевшего к нам спиной человека. Веселов усмехнулся: "Как видишь, я здесь не один". Я подошел к пролому и увидел, что это высохшая мумия. Одежда на ней давно превратилась в пыль; мумия сидела в йогической позе - со скрещенными ногами, сложенными на груди руками в молитвенной позе и прямой спиной. Пустые глазницы смотрели прямо вперед - в бесконечное, открывавшееся из пролома небо. Выглянув из пролома наружу, я обнаружил, что выхода из него не было - сразу от края он обрывался в бездонную пропасть. По всему горизонту сверкала цепь снежных вершин. Я с изумлением рассматривал мумию. Она сохранилась очень хорошо и не издавала никакого запаха. Это была достойная смерть. Григорий молча похлопал меня по плечу. Я взглянул на него: Кто это? Мой предшественник. Думаю, ему не меньше тысячи лет. Почему он так хорошо сохранился? Здесь очень сухой разреженный воздух. Кроме того, этот человек обладал сильной энергией, а она предотвращает гниение. Как ты нашел это место? Сначала увидел его во сне, а потом что-то при вело меня сюда. У меня мелькнула в голове странная мысль, и я спросил, кивнув на мумию: Не он ли привел тебя сюда? Веселов улыбнулся. Возможно, он. Уже здесь я несколько раз видел этого человека во сне и разговаривал с ним. Как его звали? Григорий не ответил. Я понял, что он не хочет говорить об этом, и задал не шедший у меня из головы вопрос: -- Я тоже видел тебя раньше, но не во сне, а как бы в трансе. Ты показал мне вход в какую-то пещеру, похожую на эту. Тебе об этом известно? Веселов покачал головой: -- Нет. Я почувствовал легкое разочарование. Григорий повернулся и пошел назад. Мы вернулись в первую пещеру, затем вышли наружу. День был солнечный и ветреный. Веселов, прикрыв ладонью глаза, смотрел вниз, на долину. Его длинные волосы и борода разметались по ветру. Пора было уже возвращаться, но мой главный вопрос к Григорию оставался без ответа. Старик угадал мои мысли; он заговорил медленно и проникновенно, слова его отпечатались в моей памяти. -- Я не могу тебя ничему научить. Не потому, что не хочу, а потому, что никто никого ничему научить не может. То знание, которое ты ищешь, передать другому невозможно. До него нужно дожить. Ты хочешь измениться, стать другим, и это хорошо. Но посмотри на небо. Может ли оно измениться? Желает ли небо чего-то иного, кроме тех перемен, которые происходят в нем сами по себе, безо всяких усилий? То, что живет в глубине твоего сердца, так же глубоко и бесконечно, как небо. Если ты обнимешь эту скрытую в тебе необъятность, что останется от твоих суетных желаний? Люди не догадываются о том, что они подобны небу, и живут, как кроты под землей. До всего того, что ты знаешь, ты дошел сам, и это знание принадлежит тебе. Все то, что ты хочешь узнать, придет к тебе, но за это тебе придется пролить немало крови. Так всегда было и будет, все остальное - только болтовня. Слова Веселова что-то глубоко задели во мне. Я спросил: -- Значит, другие совсем не могут помочь? А как же книги, учения, традиции - это что же, все ерунда? Григорий не отвечал. Он стоял, опершись на палку, и смотрел вдаль, на искрящуюся на солнце горную цепь. Мне пора было идти. Мы обнялись, и я, надев рюкзак, начал осторожно спускаться. Чтобы не возвращаться прежним путем, я пошел по другой тропе, намереваясь выйти в долину выше по течению реки. Увидев, куда я направляюсь, Веселов крикнул: Не ходи этим путем! Почему? Там встретишь мальчика, - произнес Григорий многозначительно. Какого еще мальчика? Если встретишь его, не разговаривай с ним. С какой стати? Ну, твое дело. Прощай. Продолжая спускаться, я несколько раз оглядывался на маячившую на уступе одинокую фигуру. Наконец, старик навсегда скрылся из виду. Глава 35 Основа всего - ясный свет, сияющий в пустоте. За ним - невыразимое. Не вняв совету Григория, я шел вниз по незнакомой тропе и довольно скоро понял, что заблудился. Я оказался в неизвестном мне ущелье и пошел по нему вниз в надежде, что ручей приведет к реке. Странная жизнь Веселова и его слова не шли у меня из головы. Я чувствовал его правоту в том, что высшее знание невозможно передать другому. Можно подготовить человека для его восприятия, но приходит знание само по себе, когда человек созрел. Этот момент невозможно ни приблизить, ни отдалить; можно сделать все, что в твоих силах, исход же - в руке судьбы. Силы, дарующие освобождение, человеку неподвластны. Милость можно заслужить, но ее невозможно вырвать. Нет и не может быть ни системы, ни метода, которые гарантировали бы результат. Тоша дал карту и указал направление движения, но идти надо было самому. Ход моих мыслей был прерван появлением на тропе мальчика, который шел мне навстречу. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, на нем была желтая футболка и джинсы, он был босой. Мальчик выглядел совершенно обыкновенно, но все же было нечто странное в его появлении в глухом ущелье, босиком на каменистой тропе. "Гамарджоба!" - приветствовал я мальчика, поравнявшись с ним. Мальчик ничего не ответил. Он словно не видел меня; его взгляд был устремлен вперед, на лице его застыло отсутствующее выражение, как будто он был в анабиозе. После того, как мы разошлись, я повернулся и посмотрел ему вслед. Откуда Григорий мог знать, что я встречусь с мальчиком? Чувствуя легкую нервозность, я продолжил свой путь. Минут через десять я увидел мальчика снова. Он опять шел мне навстречу, но это было невозможно! По дну ущелья шла единственная узкая тропа, стены его были почти отвесны. То, что мальчик мог каким-то образом вернуться и оказаться впереди меня, было абсолютно исключено. Меня окатила ледяная волна страха, я застыл на месте. Ноги перестали слушаться, и мне стоило немалых усилий заставить себя идти мальчику навстречу. На этот раз я избегал смотреть ему в глаза. Он молча миновал меня, с тем же видом полного равнодушия, шагая, как манекен. В этом равнодушии было что-то нечеловеческое. Меня прошиб холодный пот. Чтобы немного прийти в себя, я умылся ледяной водой из ручья. Когда мальчик скрылся за поворотом, я медленно пошел вперед. Ущелье начало расширяться, кажется, я был на верном пути. Через некоторое время мальчик встретился мне в третий раз. Волосы у меня встали дыбом, и я припустил вперед по склону, стараясь разминуться с ним как можно на большем расстоянии. Все мои предыдущие столкновения с потусторонними силами происходили, в основном, на энергетическом уровне, но этот мальчик был существом из плоти и крови! Я несся вперед в безумии, как будто за мной гналось стадо диких кабанов. К счастью, вскоре я заметил впереди пастуха со стадом, мирно пасшимся на склоне, и бросился к нему. Пастух не говорил по-русски, но слова "биджи" (мальчик) было достаточно, чтобы он понял, что со мной произошло. У пастуха оказалось с собой немного араки, что на этот раз было весьма кстати. Из его драматической жестикуляции я понял, что давным-давно этот мальчик был убит камнепадом и с тех пор встречается каждому, проходящему этим ущельем. Призрак выглядел одинаково зимой и летом, и видеть его, идущего в футболке и босым по снегу, было, видимо, особенно впечатляюще. Пастух объяснил мне, как выйти в Муцо, и я добрался до дома без приключений. Мальчик продолжал мне мерещиться еще несколько дней и оставил меня только после того, как я обратился с молитвой за его душу. Лето близилось к концу. Мне становилось все яснее, что моя попытка уподобиться мудрецам древности, жившим в горах в одиночестве, была самообманом. Чем больше я упирался в своей практике, тем недостижимее казалась цель. Я испытал все известные мне методы йогической практики, пытаясь пробиться к Свету, - все было безрезультатно. Я чувствовал себя чурбаном, бесконечно далеким от просветления. Наконец, я сдался и стал просто жить ото дня ко дню, следуя естественной смене дня и ночи. И тогда пришла поддержка. Я ощутил внутри себя нечто вроде внутреннего руководства, которое иногда выражалось в ясном понимании того, что и как нужно делать, а иногда приходило как голос. Я не вполне был уверен, был ли этот голос моим внутренним учителем, или меня направлял кто-то извне. Да и, в конце концов, какое это имело значение? Однажды, в полусне, я услышал фразу: Истина начинается там, где заканчиваются ее поиски. Осознание, последовавшее за этими словами, положило конец моим сомнениям. Я увидел, что мое стремление к уединенной жизни уходило корнями в те мои прошлые жизни, в которых я был отшельником. И вот, наконец, эта необходимость отпала. Мое страстное желание жить вдали от людей ради собственного спасения было изжито. Стоило мне сорвать с него романтическую маску и увидеть, что оно - лишь очередная эгоцентрическая амбиция, переливающаяся бликом на мыльном пузыре моего эго, как власть этой иллюзии закончилась. Где жить, больше не имело никакого значения. Веселов был прав. Нужно было осознать себя как небо. А небо есть везде. На следующее утро я собрал свои нехитрые пожитки и с легким сердцем покинул Муцо. *** Последствия моего отшельничества были довольно неожиданные. На второй день после приезда в Ленинград, с трудом привыкая к городу, я решил навестить Н., которая в то время работала на биостанции на Карельском перешейке. Мы провели день на озере и в лесу, катались на лодке и собирали грибы; вечером же растянулись на казенных пружинных кроватях у Н. в комнате. Как только моя голова коснулась подушки, огромная волна подхватила и понесла меня в неизвестном направлении. Тело стало невесомым, я перестал ощущать его как физическую субстанцию. Каждая его клеточка была затоплена светом такой силы, что мне казалось - еще мгновение, и я в нем растворюсь. Затем ощущение тела вообще исчезло. Все это произошло моментально, безо всякого усилия или намерения с моей стороны. После исчезновения тела начался полет. Меня с огромной скоростью несло в Неизвестное, но никакого страха при этом я не испытывал. Наоборот, было ощущение, что меня несет именно туда, куда нужно. Я летел сквозь удивительные, не имеющие ничего общего с нашим миры, наполненные неописуемыми вещами. Абсолютно ничто в этих мирах не соответствовало известной мне действительности. Невозможно было их ни понять, ни запомнить, ни описать - никаких аналогий с нашей реальностью здесь не было. Единственное, что оставалось, - с изумлением и восторгом воспринимать эти миры. Это было Неизвестное в чистом виде, я впервые сталкивался с ним лицом к лицу. Чувство того, что меня несет в правильном направлении, сохранялось, и я, сознавая уникальность этого опыта, пытался запомнить дорогу. Единственным способом сделать это было облечь мое восприятие этих нечеловеческих миров в форму мысли и слова. Но это оказалось невозможно, поскольку мысль работает на основе аналогии; то, что я видел и переживал, осмыслить было невозможно. Ничто из известного мне не имело ни малейшего отношения к этим мирам, поэтому память работать отказывалась. Мой ум бешено прокручивался, пытаясь найти хоть малейшую зацепку в виде аналогии с земной реальностью и не находил ее. Мозг буксовал, как машина на льду. Единственное, что я мог сказать по поводу этих миров, - это то, что они существуют. Это было все. Пытаясь запомнить дорогу, я в то же время чувствовал, что делать этого не нужно. Мое желание проистекало из жадности и стремления к обладанию. Нужно было просто отдаться происходящему и наблюдать, но искушение поставить вешки и вернуться когда-нибудь сюда было слишком сильно. В конце концов меня вынесло на берег океана. Это был бесконечный простор безначальной световой энергии, простирающийся во всех направлениях. Я не мог войти в океан, поскольку не был к этому готов. Мне показали лишь его берег, на котором я пробыл очень короткое время, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, что океан - основа всего. Его световая энергия была теми кирпичиками мироздания, из которых слагались все мыслимые и немыслимые бесконечные вселенные. Меня охватило чувство благоговейного восторга. Океан был тайной более великой, чем все те невероятные миры, что я видел на пути к нему. Существовало ли что-нибудь за ним или нет - этого я не знал. Моей энергии было недостаточно, чтобы долго оставаться рядом с океаном; да и мои попытки запомнить дорогу сослужили мне плохую службу - меня начало выталкивать назад, - так же, как выталкивает пробку из бутылки шампанского. Та же сила, что принесла меня сюда, теперь непреодолимо влекла меня назад. Мое время истекло. Когда я вернулся, тело было по-прежнему невесомым и как бы состояло из летучего огня. Я открыл глаза и увидел, что темноту комнаты заполняют мириады светящихся искр - принесенные мною капли океана. А что было бы, если бы мне удалось пригнать с собою целую волну! Мои попытки запомнить дорогу назад оказались не совсем безуспешными. Они вылились во фразу: Как только ум полностью останавливается и любые, даже самые тонкие, формы умственной активности прекращаются, ты немедленно оказываешься там. Вопрос был в том, как остановить ум. Мысль невозможно уничтожить мыслью, - это все равно, что лить воду в воду. Чтобы остановить инерцию мышления, нужна качественно другая, более высокая энергия, чем та, что используется в мыслительном процессе. Видимо, мне удалось накопить некоторое количество этой энергии в горах. Я взглянул на Н. Она лежала на соседней кровати в состоянии глубокого транса. Из моих опытов с Тошей я знал, что высокие энергии электризуют пространство и изменяют состояние сознания находящихся рядом людей. Поскольку мое тело было по-прежнему невесомым, и я едва ощущал его, мне пришла на ум занятная мысль. Мне стало интересно, что испытывает человек в этом состоянии, занимаясь любовью. Честно говоря, я не испытывал в этот момент никакого сексуального желания. Желание это связано с телом, но тела-то как раз я и не чувствовал. Мною, скорее, двигало любопытство естествоиспытателя. Последовавшее за этим менее всего ощущалось как секс. Основа секса - телесные ощущения - полностью отсутствовали. Тело Н. было дверью для меня, и таким же входом было для нее мое тело. За этими открытыми дверями вздымался тот же светящийся океан, в который я не смог войти один. Мы прошли друг сквозь друга и потерялись в бесконечном просторе, где единственным способом существования был полет. Глава 36 Придет время, когда все станет для тебя воротами спасения. Секс всегда казался мне довольно абсурдным занятием, и я часто задавался вопросом: есть ли в нем еще какой-либо смысл, помимо наслаждения и воспроизведения себе подобных? После описанного случая мне стало ясно, что глубинный смысл занятия любовью, так же, как и брака, - возможность прорыва к освобождению. Таков был замысел Творца. И только после этого следовало размножение и, в последнюю очередь, наслаждение. Очевидно, что исходная последовательность была перевернута в обратную сторону. После описанной ночи мое отношение к сексу радикально изменилось, - я уже не мог воспринимать его как одно из удовольствий жизни. Обычное занятие любовью казалось мне просто возней потных свиней. После нескольких неудачных попыток вновь пережить состояние полета, испытанное с Н., я забросил на долгое время это занятие. Вскоре после возвращения из Грузии я возобновил свою лечебную практику. Неожиданным образом меня подвигнул на это Господь Кришна. В 1982 году движение Хари Кришна в Советском Союзе только начиналось и было нелегальным. Первые ленинградские кришнаиты попросили меня позволить организовать их киртан - молитвенное собрание - у меня дома. Я согласился, и кришнаиты собирались у меня дважды. Квартира наполнилась запахами благовоний и терпких индийских специй, поскольку на киртане положено кормить всех присутствующих, - еда является приношением Кришне. Вегетарианская еда - прасад - была очень вкусной, приготовленной из советских продуктов, но на индийский лад. Звучала мантра Харе Кришна, сопровождаемая игрой на ручной фисгармонии под клацанье маленьких медных тарелочек; квартира была заполнена гостями и бритоголовыми людьми в оранжевых одеяниях. Они принесли книги, цветы и изображения своего Господа. Одна из картинок с Кришной, играющим на флейте, осталась у меня. Это была замечательная репродукция, без тени индийской слащавости. Я любил ее и повесил над столом на кухне. Однажды я готовил еду на этом столе и резал луковицу большим, только что наточенным кухонным ножом. Неожиданно нож соскочил и рассек мне указательный палец до кости. Увидев разрубленный палец, я внутренне сжался, поскольку знал, что через секунду придет боль и хлынет кровь. Но в тот же момент что-то рвануло мою руку к фотографии, и я протянул палец к Кришне. Я никогда не относил себя к преданным синеликого Господа, движение было абсолютно интуитивным. Тело ожидало боли и крови, но их не было. Вместо этого прямо у меня на глазах рана закрылась, не оставив на коже ни малейшего следа. Не веря своим глазам, я разглядывал палец, пытаясь найти хоть что-то, напоминающее шрам, но кожа оставалась гладкой и чистой, как будто ничего не произошло. Все происшествие длилось несколько секунд. И тут меня пробило, что Кришна так отблагодарил меня за то, что я собрал его преданных у себя. Этот случай побудил меня возобновить целительскую практику, которую я забросил после того, как лишился потока. Вскоре я уже не знал, что делать с постоянно растущим количеством пациентов. Моя практика была нелегальной, и, по советским законам, за нее можно было угодить в тюрьму, но у меня ни разу не было ни одного больного, который бы донес на меня. Первые два года я не брал денег за лечение, и люди приносили мне еду. Чаще всего, это было что-нибудь "к чаю", и мой холодильник был забит тортами и пирожными, на которые я уже не мог смотреть, хотя меня и мутило от голода. Наконец, кто-то догадался и стал приносить картошку и прочую обычную еду. Из-за растущего потока больных пришлось начать жить по жесткому расписанию. Порой я уставал до смерти, так как некоторые случаи были очень тяжелыми. К счастью, я обнаружил, что существует особый резервуар целительной силы, снабжающий энергией профессиональных целителей. Был ли этот резервуар создан сознательными силами, или он просто существует сам по себе как проявление закона вселенской справедливости, мне неизвестно. Но сколько раз, приезжая вечером к тяжелому больному и уже едва держась на ногах, я неизменно обнаруживал себя автоматически подключенным к этому источнику, и моя усталость никак не сказывалась на сеансе. Об этом мне когда-то говорил Тоша: не имеет значения, как ты себя чувствуешь, уровень энергии во время сеанса должен быть постоянным. Запас праны в резервуаре неограничен, можно брать, сколько хочешь, - все зависит от твоей способности как проводника. У меня нет медицинского образования, и сколько бы я ни заставлял себя читать книги по медицине, - ничего, кроме отвращения, они у меня не вызывали. Анатомический атлас всегда ассоциировался у меня с мясной лавкой, и я с омерзением его захлопывал. Я воспринимал человека как светящееся существо, и меня в первую очередь интересовала чистая энергия, эликсир жизни, который бесконечно превосходит по своим целительным свойствам любые лекарства и ключом к которому никак не могут служить учебники по физиологии и анатомии. Слова энергия, биополе, экстрасенсорика некоторым кажутся чуть ли не неприличными, и не без оснований. За этими терминами часто ничего не стоит, кроме, в лучшем случае, следования моде, а в худшем - желания манипулировать людьми. Настоящая энергия - нешуточная вещь. Когда она просыпается или приходит, старая система ценностей, а с ней и вся основанная на этих ценностях жизнь рассыпаются в прах. Наличие энергии всегда очевидно, подделать ее невозможно. Это как хвост у Винни-Пуха: или он есть, или его нет совсем. Имея дело с самыми разными людьми, я заметил, что некоторые из больных "подсаживаются" на мою энергию, и она становится для них чем-то вроде допинга. Таких пациентов приходилось постепенно отучать от подпитки, тем или иным способом выводя их на собственные энергетические ресурсы. В этом помогали йога, медитация, дыхательные упражнения, травы, иглоукалывание и другие способы. Иногда достаточно было просто разговора, чтобы человек перестал быть невольным вампиром. Я старался не ограничиваться чисто энергетической терапией и экспериментировал с другими методами воздействия. Интересные результаты давало погружение пациента в состояние легкого транса с тем, чтобы вытащить из его подсознания причину болезни и самый действенный способ ее лечения. Я был уверен в том, что глубоко внутри каждый человек знает, почему он заболел и как ему избавиться от недуга. Поддавались этому методу не все, но бывали и случаи полного исцеления. Некоторые больные прописывали себе довольно сложные лекарственные составы и способы их изготовления, другие называли людей или дома, которых им следует избегать, кто-то назначал себе строгую диету, верующие указывали храм и икону, которой им нужно было молиться, и так далее. Этот метод работал, и работал потому, что каждый человек действительно лучше всякого врача знает, как ему исцелиться; ключом же к этому скрытому знанию является вера. Со временем я разработал систему лечебного массажа, названную мной акупрессура в движении. Эта методика построена на прочистке энергетических меридианов и открытии акупунктурных точек. В отличие от японской системы Шиатцу, где используется метод давления на точки, в акупрессуре в движении пальцы терапевта двигаются вдоль меридианов, задерживаясь на точках и растворяя болезненные сгустки в потоке энергии внутри энергетических каналов. Акупрессура в движении прочищает меридианы и вызывает ощущение жара в теле, поскольку циркуляция энергии, крови и лимфы значительно усиливается. В результате защитные силы организма активизируются, и тело начинает самостоятельно лечить себя. Сочетание Тошиной методики с акупрессурой в движении давало хорошие результаты, и, в конце концов, я остановился на этом сочетании как на оптимальном. Сначала необходимо прочистить энергетическую систему пациента, и лишь после этого давать дополнительную энергию. Многие целители не делают этого, и тогда избыточная энергия может привести к непредвиденным осложнениям как для больного, так и для лекаря. Иногда массаж может быть противопоказан - как например, при беременности, воспалениях, раке в стадии метастазов, заболеваниях кожи и т. д. В этих случаях используется бесконтактное воздействие. Но, как показала практика, гораздо лучше активизировать скрытые ресурсы организма, чем воздействовать на патологию потоком энергии извне. Однажды мне позвонила женщина с просьбой помочь ее мужу, умиравшему от рака прямой кишки. Его выписали из больницы, поскольку, по словам врачей, жизни больному оставалось две недели. Осмотрев пациента, я увидел, что он действительно находится на пороге смерти и помочь ему я не могу. Умирающий, молодой рабочий, сознавая неизбежность конца, просил меня хотя бы сбить высокую температуру, чтобы он мог провести последние дни с семьей, оставаясь в сознании. Понимая, что случай безнадежен, я, тем не менее, решил сделать все, что было в моих силах. Проведя сеанс, я обещал прийти на следующий день, но не смог: ночью у меня поднялась температура, и я слег с сильнейшим воспалением среднего уха. Я забыл о Тошином предупреждении: нельзя вмешиваться в карму тех больных, которым суждено умереть. Рабочий скончался, как и предсказывали врачи, через две недели, я же проболел месяц, и слух на левое ухо у меня так до конца и не восстановился. Единственным утешением было то, что я немного облегчил карму больного, невольно взяв часть ее на себя. У другого моего пациента, Николая, лицо и руки были покрыты ожогами. Он рассказал мне, что произошло. Во время войны ему пришлось провести несколько ночей в залитом ледяной водой окопе, и Николай заработал сильнейший ревматизм, мучавший его много лет. Однажды случилось так, что, когда он заправлял свою машину на бензоколонке, автомобиль загорелся. Николаю удалось выбраться из охваченной пламенем машины, он получил тяжелейшие ожоги, но выжил. В результате пережитого Николаем шока его двадцатилетний ревматизм полностью прошел. Я слышал еще несколько подобных историй, когда вследствие шока проходили мучительные многолетние заболевания. Меня этот феномен заинтересовал. Очевидно, ситуация крайнего стресса высвобождает скрытые энергии, способные творить с организмом чудеса. Как-то на Ладожском озере, на пляже, произошел такой случай. Не рассчитав свои силы, один мальчишка заплыл слишком далеко и начал тонуть. Мать его загорала на берегу и, увидев, что происходит с сыном, вскочила на ноги и побежала по воде. Добежав до ребенка, она погрузилась в воду, схватила его и поплыла к берегу. Энергии, высвобожденной шоком, хватило ровно настолько, чтобы добежать до тонущего мальчишки и вытащить его на берег. После этого мать потеряла сознание. Моя знакомая по имени Валентина, узнав о смерти мужа на фронте, решила покончить жизнь самоубийством и выбрала для этого довольно оригинальный способ. Стояла морозная зима. Натопив печку, Валентина разделась и распарилась у печки докрасна. Потом выбежала на улицу, бросилась в снег и долго лежала в нем Процедуру эту она проделывала всю ночь в надежде подхватить смертельное воспаление легких. Вместо этого Валентина не только не заболела, но всю оставшуюся жизнь не знала, что такое простуда или насморк. Мне довелось встретиться с несколькими знахарями, использовавшими в своей лечебной практике метод шоковой терапии. Самым скандальным из них был дедок по фамилии Федоров, в прошлом психотерапевт, живший в городке Зарайск под Москвой. У Федорова была колчаковская сабля, доставшаяся ему в наследство от отца. Со свистом размахивая саблей над головой, дедок любил гонять своих пациентов вокруг дома, пока те в изнеможении не падали на землю. Федоров предписывал своим больным самые невероятные процедуры, некоторые из которых были чудовищны. Так, например, в случае смертельных заболеваний он мог заставить мать переспать с сыном, а то и бабку с внуком. Видимо, федоровские методы работали - людской поток у его калитки не иссякал. Другой любопытной фигурой была бабка Маняша, жившая в деревне под Ленинградом. Она делала что-то вроде лечебного массажа, хотя назвать массажем это было трудно. Когда я приехал к ней, она поначалу отказалась показывать мне, что она делает, но я настаивал, и, в конце концов, Маняша согласилась. Она попросила меня снять рубашку, взяла обеими руками за кисть и начала медленно двигаться по моей руке вверх, к плечу. Маняша была маленькой сухонькой старушкой; пальцы ее, однако, были подобны стальным когтям огромной птицы. Та часть руки, которую она обработала, ощущалась уже не рукой, а месивом из мышц, костей и сухожилий. Я проклинал себя за любопытство, но, поскольку сам напросился, приходилось терпеть. Искалечив, как мне показалось, мои руки, Маняша уложила меня на спину на кушетку и занялась животом, предварительно заткнув мне рот полотенцем, чтобы, как она выразилась, "соседей не тревожить". Полотенце, действительно, частично заглушало мои вопли, в то время как знахарка массировала мышцы живота изнутри, каким-то образом заведя свои пальцы-когти под них. Мне никогда не приходило в голову, что такое возможно. Но самое страшное ждало меня впереди, когда Маняша приступила к позвоночнику. Бабка массировала позвоночник через живот. Чтобы как-то приободрить меня, Маняша объяснила, что тело здорового человека должно быть мягким, как у ребенка. Она рассказала, что раскатывала раковые опухоли скалкой, но тогда человека приходилось держать вдвоем или втроем. Принцип ее работы заключался в том, что она разбивала малейшие затвердения в мышечной ткани, которые она называла рачками и которые, по ее словам, могли перерасти в опухоли. После процедуры Маняша дала мне что-то выпить и велела немного полежать. Поначалу я чувствовал себя так, словно меня переехал каток. Через некоторое время, однако, в теле поднялась волна жара, и я почувствовал, как этот внутренний огонь сжигает накопившиеся в теле шлаки и нечистоты. После этого наступило блаженное ощущение, как будто мое тело размягчили и вымыли изнутри. Выходя из Маняшиного дома, я заметил возле дома большую металлическую бочку на чугунной треноге. "Что это?" - спросил я с затаенным ужасом. "Это, милок, людей в навозе, парить", - объяснила бабка. Оказалось, что бочку наполняют конским навозом и больного сажают в него по шею, после чего под бочкой разводится огонь. Процедура длится шесть часов. Я спросил Маняшу, какие болезни этим лечат. "Мертвых поднимала", - ответила бабка. Не сомневаюсь, что именно так оно и было. Глава 37 Оставь заботу о теле его создателю. Живи в Духе. Маняша была ученицей Порфирия Иванова, известного целителя и учителя, оставившего после себя многих последователей. В детстве он был слабым и болезненным ребенком, но, возмужав, укрепил здоровье целительной силой холода. Зимой он часами ходил за околицей деревни в одних трусах и босиком. Впоследствии он никакой другой одежды не носил. Главными лечебными средствами Иванова были этика и холод. Первое, что он делал со своими пациентами, - это окатывал их ведром холодной воды из колодца. Во время войны немцы посадили Порфирия в душегубку вместе с группой односельчан. Когда душегубку открыли, Иванов был единственным, оставшимся в живых. Тогда его заперли в душегубке одного и вновь завели двигатель грузовика, но Порфирий опять оказался цел и невредим. Тогда немцы отпустили его, выдав бумагу, что ее податель является русским святым. Иванову, впрочем, никакой бумаги было не нужно. Он и был русским святым, совершившим множество чудес и исцелений. За свою долгую жизнь он принял около двух миллионов человек и никогда ни от кого не брал ни денег, ни подарков. Советская власть неоднократно упрятывала Порфирия в психушку, где на нем испытывали новые лекарственные препараты. Иванов как-то умудрялся выводить ядовитые вещества себе в ногу, в результате чего потом охромел. Однажды Порфирий приехал в одних трусах в Москву и каким-то образом сумел попасть на прием к Калинину. Он представил "всесоюзному старосте" проект оздоровления нации путем широкого внедрения "холодотерапии". Проект, естественно, остался под сукном. Принципы своей этики Иванов сформулировал в коротком манифесте, названном им "Детка" и состоящем из 12 пунктов. Из них мне запомнились только два: всегда желать людям старше тебя доброго здоровья и никогда не плеваться. В Непале мне довелось встретиться с традиционной тибетской целительницей Лхамо Долкар. Она кусала своих пациентов и буквально высасывала из них болезни, что является старинной тибетской практикой. Лхамо бежала из Тибета от китайской оккупации и жила в Катманду. Каждое утро в ее квартире собирались больные, в основном местные, но приходили и иностранцы. Определенной платы за лечение не было - каждый оставлял, сколько может. Среди пациентов можно было встретить и бедных крестьян, и членов королевской семьи. Лечила Лхамо все. До того, как стать целительницей, она была очень больна, и многие считали ее безумной. Это продолжалось до тех пор, пока Лхамо не встретила ламу по имени Таглунг Ринпоче, который благословил ее на путь целителя. По благословении Лхамо не только избавилась от мучавших ее недугов, но и стала проводником богини Дордже Юдронма, получив ее целительную силу. Впоследствии Лхамо благословил и Далай Лама. Сеанс начинался с того, что целительница одевалась в ритуальную одежду и шапку, после чего молилась богине, призывая ее, простираясь ниц перед танкой (тибетской иконой) и раскачиваясь всем телом. После чего Лхамо преображалась - из простой тибетской женщины она превращалась в грозное буддийское божество - Дордже Юдронма входила в тело Лхамо Долкар, и та погружалась в транс. Преобразившись, Лхамо подзывала первого пациента и, задав несколько вопросов на тибетском или через переводчика, которым была ее племянница, определяла болезнь и приступала к лечению. Последнее заключалось в том, что целительница впивалась зубами в различные части тела и высасывала темно-коричневую, дурно пахнущую жидкость, которую выплевывала в стоящий рядом таз. Иногда из тела выходили сгустки, иногда маленькие камешки. Камешки черного цвета полагалось выбросить, белые же - носить при себе как талисман. Моя жена Вика хранит один из таких белых камешков, вышедших у нее из виска: Лхамо исцелила ее от хронической мигрени. Иногда Лхамо использовала длинную медную трубку и высасывала болезнь через нее. В этом случае пациент оказывался весь залитым темно-коричневой гадостью, сочащейся через его кожу. Процесс это очень болезненный, многие кричали в голос. Муж Долкар находился рядом, помогая ей. Странным образом вся эта фантастическая процедура воспринималась как совершенно заурядное и бытовое явление, в ней не было ничего мистического. Человеческая природа привыкает к сверхъестественному очень быстро. Труд Лхамо Долкар был очень тяжелым. Представьте себе, что болезни пятнадцати-двадцати человек в день оказываются у нее во рту! В начале своей практики Лхамо проглатывала нечистоты, но впоследствии стала выплевывать их, чтобы процесс исцеления был более очевидным. В конце приема целительница повторяла свои поклоны перед танкой и выходила из транса, при этом на нее находила зевота. То, что происходило во время сеанса, Лхамо не помнила. Странным образом именно ее зевота убедила меня в том, что лечение подлинное. Не говоря уже о двух полных тазах с нечистотами, стоявших рядом! С помощью моих друзей Лхамо приезжала в Россию и работала в Москве и Санкт-Петербурге. Сойдя с самолета, первое, что она сказала, было: "В этой стране убиты миллионы невинных людей, здесь необходимо проводить множество ритуалов очищения". Умерла Лхамо 31 декабря 2000 года, задолго до этого предсказав свою смерть. В начале моей целительской практики очищение от негативной энергии пациентов было несложным - поток делал это автоматически. Но с тех пор, как я лишился Тошиного потока и работал, используя лишь собственные энергетические ресурсы, очищение и восстановление энергии превратилось в проблему. Существуют два варианта поражения целителя болезнетворными вибрациями пациентов: он может либо заболеть, либо постепенно накапливать разрушительный потенциал. В первом случае плохая карма буквально "перескакивает" с больного на целителя, используя его тело как свой новый дом. Это происходит потому, что накопленная негативная карма не может быть просто удалена, она должна быть или переработана, или сожжена. Возможен вариант, когда целитель принимает болезнь в свое тело сознательно и сжигает ее внутри себя. Это хорошо известно матерям, когда они берут на себя температуру больного ребенка. Во втором случае целитель набирает на себя отрицательные кармы пациентов и, когда их сумма достигает критической точки, тяжело заболевает. Так произошло со мной. После пяти лет работы я сломался. Конкретной болезни как таковой не было - просто тело отказывалось работать, и все. Работа всех органов и систем была нарушена, врачи ничего не понимали, помочь мне было некому. Тоша куда-то исчез, и, чтобы остаться в живых, мне нужно было что-то предпринять самому. Стояла зима, и я решил лечиться холодом. Снял дом за городом, в Зеленогорске, и поселился там. В первое утро я вышел на снег в плавках на одну минуту. Мороз был минус двадцать пять, и ступни сразу же начали гореть. На следующее утро вышел на две минуты и, таким образом прибавляя понемногу, через месяц уже был в состоянии оставаться на морозе целый час. Я ходил, лежал, ползал, растирался - буквально жил в снегу. Попробовав обливаться холодной водой, я обнаружил, что снег холоднее - видимо, за счет своей кристаллической структуры. После снежного обтирания вода уже не ощущалась. К концу процедуры я чувствовал сильный жар во всем теле. По вечерам я гулял таким же образом в парке, распугивая своим голым видом старушек в мехах. В начале этих поздних прогулок по заснеженным, залитым лунным светом аллеям, я едва сдерживал себя, чтобы не побежать, - идти было страшно. Но я понимал, что бежать нельзя, и заставлял себя идти ровным медленным шагом. Результат подобного лечения не замедлил сказаться - через месяц я чувствовал себя значительно лучше, а через два месяца полностью избавился от болезни. Мне стало ясно, что исцелил меня не столько холод - человеческое тело может выдержать и гораздо более низкие температуры, - сколько состояние шока от нахождения голышом в снегу спровоцировало возгорание внутреннего огня, и этот огонь очистил меня. Огонь в машине Николая, мгновенно исцеливший его от застарелого ревматизма, и мои снежные ванны имели один знаменатель - им было состояние шока, и шок этот оказался целительным. Шок, однако, - не единственный способ для вскрытия внутренних ресурсов организма. Им может быть и полная перемена обстоятельств жизни. Я знал некоего Василия, мужа и отца двоих детей, работавшего программистом и жившего обычной для питерского технаря жизнью. Василия диагностировали с неизлечимым раком желудка. Делать операцию оказалось поздно, времени раздумывать не было. Василий собрался в один день и уехал в Сибирь, где стал вести жизнь таежного охотника-промысловика. Я увидел его в Питере через год. От рака не осталось и следа - Василий был крепок и здоров, как бык. Он приехал забрать свою семью в тайгу навсегда. Глава 38 Лишь нерожденное в тебе не умрет никогда. Осенью 1985 года я узнал, что Сережа повесился. Это был сильный удар. Я любил его, и глубокая печаль во мне скоро уступила место гневу - гневу на Тошу. Сережина смерть лежала на нем, поскольку Сережа был последним из всех нас, оставшимся с Тошей до конца. Он был легким, светящимся, почти невесомым, с не сходившей с лица детской улыбкой. Вероятно, из-за моего мрачного характера мне почему-то казалось, что эта улыбка не предвещает ничего хорошего. Еще в Армении я как-то спросил Сережу, что он будет делать, если наша команда развалится. "Покончу с собой", - ответил он мне. После развала нашей группы в конце 1980 года Тоша и остававшиеся с ним Джон и Сережа перешли на нелегальное положение, поскольку КГБ начал наступать им на пятки. Они жили то по случайным квартирам, то в палатках в лесу. Об их жизни в тот период ничего неизвестно, и впоследствии мне пришлось восстанавливать ее буквально по кусочкам. Подпольная жизнь была нелегка. У Тоши не было паспорта, который он не получил из-за того, что отказался обрезать свои длинные волосы, - любая проверка документов могла закончиться для него печально. Фотография для так и не полученного паспорта есть в этой книге. Денег часто совсем не было, приходилось голодать. Заниматься лечебной практикой в Ленинграде было небезопасно, и они ездили на заработки в другие города. Но вся эта неустроенность, бездомность и нищета были, конечно, ничем по сравнению с уходом потока. Сила, в конце концов, оставила их, поскольку Тоша замкнул энергию на себя, и принцип расширения потока был нарушен. Им пришлось пройти сквозь тот же ад, в который попал я, уйдя из группы. Отказавшись от своей миссии и некоторое время еще сохраняя энергию, Тоша посвятил себя медитации, рисованию и писанию. В этом, конечно, не было ничего плохого, но данный нам поток не предназначался для личного пользования. Он пришел, требуя от нас жертвы, и пока мы играли по его правилам и жили, не принадлежа себе, наша жизнь напоминала волшебную сказку. Но никто из нас так и не изжил до конца своего "я", со всеми его фантазиями, притязаниями и страхами. Тоша был сильнее и опытнее всех. Его эго было очищено, но не разрушено. Для того же уровня служения, который был предложен нам, все личные амбиции и желания следовало сжечь. Никто из нас к этому не был готов. Джон ушел от Тоши через год после исчезновения потока, у него хватило сил начать жизнь заново. Сережа же остался до конца и погиб. Тоша ценил его преданность, но не смог спасти его от отчаяния и смерти. Сережа не был воином-одиночкой. Он был хорошим учеником, но жить без потока и команды не мог. С распадом группы и прекращением работы жизнь утратила для Сережи смысл. За две недели до смерти он заходил ко мне, и мы сыграли с ним в шахматы. Сережа был грустен и выглядел неважно. Я проводил его до метро, мы сели в садике покурить. Я спросил его, не хочет ли он вернуться к нормальной жизни, работе, завести семью. Сережа был химик по образованию. "Нет, - твердо ответил он, - узнав вкус свободы, невозможно вернуться назад в клетку". Я видел, что он еще надеется на Тошу. Надежды на себя у него не было. "Гуру на переправе не меняют", - сказал он. Сережа покончил с собой в квартире, только что снятой для них преданной Тоше женщиной, его бывшей пациенткой Т. В момент самоубийства Тоша вместе с Сережиной подругой сидели на кухне. Когда они вошли в комнату, было уже поздно. Сережа повесился, при этом сломал себе шейный позвонок, и смерть наступила мгновенно. Тоша пытался реанимировать его, но было уже поздно. Позже мне удалось узнать, что, оставшись вдвоем, Тоша и Сережа заключили между собой договор, что если кто-то из них решит покончить жизнь самоубийством, то сделает это вдали от другого, чтобы не наводить милицию на след. Сережа нарушил договор, и Тоша был зол на него за это. Он ушел из квартиры, оставив там тело. Т. сообщила о смерти в милицию, труп забрали лишь через десять дней. Похоронили Сережу на Южном кладбище. Я ничего не знал о случившемся, но у меня было такое чувство, будто Сережа куда-то далеко уехал. На этот раз слишком далеко. Мне стало известно о его смерти лишь через полгода. То тяжелое предчувствие, что было у меня в Армении, начало сбываться. Самоубийство Сережи и связанные с ним обстоятельства вызвали у меня глубокое негодование на нашего мастера. Как он мог так играть с человеческими жизнями? Неужели Сережа оказался жертвенным агнцем, принесенным на алтарь Князя в качестве цены за наши эксперименты? Стоила ли эта игра свеч? Вопросы оставались без ответа, и смерть забила еще один гвоздь в гроб моих отношений с бывшим начальником. Когда печальная новость достигла Севастополя, откуда Сережа был родом, его отец, капитан военно-морского флота, прилетел в Ленинград и сразу обратился в Большой дом с просьбой провести расследование обстоятельств смерти сына. Капитан был уверен, что Сережа пал жертвой сектантов, и назвал имя Тоши. Было заведено дело, колеса следственной машины завертелись. Хотя Тошу искали комитетчики, и дело свое они знали хорошо, изловить его оказалось непросто. После Сережиного самоубийства шеф превратился в одинокого волка и большую часть времени проводил в лесу, появляясь в городе лишь для того, чтобы запастись продуктами. Некто Тихон, хорошо знавший Тошу, но потом возненавидевший его, обратился в органы с требованием выдать ему отряд с собаками для поисков начальника. "Пришла пора на Голгофку взойти", - ехидно улыбаясь, говорил он. Сам Тихон кончил плохо - через несколько лет его зарезали в собственной квартире. Отряд Тихону не дали, но во время одной из вылазок за продуктами Тошу все же выследили и арестовали. КГБ неистовствовал, поскольку полгода им не удавалось изловить какого-то хиппи. Тоша был помещен в следственную тюрьму КГБ. Ему вменялось в вину нарушение паспортного режима, организация секты, тунеядство, бродяжничество и знахарство. Комитет работал, что ни говори, оперативно. Про Тошу знали все. Большинство членов бывшей команды были вызваны для дачи свидетельских показаний. Джон и я каким-то образом избежали этой участи. По сумме статей Тоше светило лет семь. Ему устроили перекрестный допрос, и спасло Тошу то, что он говорил правду. Следователь не мог поверить, что он прожил зиму один в летней палатке. Они даже организовали выезд на Карельский перешеек, где Тоша показал им место своей стоянки. После этого у следствия зародилось сомнение в Тошиной вменяемости. Они изъяли большинство его картин и рукописей, что, вместе с Тошиными показаниями и показаниями свидетелей, привело комитетчиков к заключению, что подследственный явно не в себе. Соответственно, после месяца тюрьмы Тошу отправили на психиатрическую экспертизу в закрытую больницу КГБ. Там его продержали еще месяц и, в конце концов, выпустили под расписку, что было совершенно невероятно. Силы небесные еще хранили нашего мастера. Вскоре после освобождения я пришел к Тоше - мне хотелось чем-то помочь ему. Мы не виделись несколько лет. Тоша выглядел уставшим и затравленным. Впервые я видел его не сквозь розовые очки ученика, но таким, какой он есть. Тошины ум и проницательность оставались прежними, но он уже не был человеком силы. В нем ничего не осталось от прежнего начальника. Теперь мы были просто старыми товарищами по оружию, когда-то рисковавшими своими шеями в поиске Неизвестного, а ныне накрепко связанные Сережиной смертью. Было ли все случившееся с нами тем, что суфии называют "хождением в ад пред тем, как попасть на небеса", - я не знал. В наших отношениях теперь присутствовала скрытая двойственность. С одной стороны, несмотря на то, что мы ни слова не говорили о прошлом, между нами оставалась некоторая отчужденность. Тоша не забыл мое предательство, как и я не мог простить ему самоубийства Сережи. Но, с другой стороны, существовавшая между нами связь была неразрушима. Мы были спаяны совместным проникновением в иные миры, а это соединяет людей прочнее цемента. Я принес с собой ленинградскую газету "Смена", где в одиозной статейке под названием "В Шамбалу по трупам", или что-то в этом роде, в самых мрачных тонах и, конечно, с кучей вранья, расписывалась наша одиссея. Тоша ухмыльнулся и отложил газету, не читая. Никаких планов на будущее у него не было. Я предложил ему поехать пожить на даче моих родителей, по странному совпадению находившейся на 67-м километре на Карельском перешейке, где у Тоши была постоянная стоянка в лесу. Он согласился. Съездив на дачу, мы продолжали иногда видеться, но наши отношения оставались довольно странными. Их нельзя было назвать дружескими, поскольку у Тоши никогда не было и не могло быть друзей, - для этого он был слишком отстранен и замкнут в себе. Не напоминали они и прежний дух братства нашей команды. Мой бывший шеф стал теперь как будто моим приятелем, хотя это слово вряд ли к нему применимо. Тоша был далекой звездой, - хотя и угасшей, но все-таки звездой. Он не мог принадлежать человеческому муравейнику - он был другим. То, чему Тоша учил нас, было лишь небольшой частью открытого ему, и он оставался одним из тех немногих людей, с которыми лучше всего общаться в молчании. Лучшее, что умел Тоша в жизни, - это учить людей работать с сознанием и помогать им в его трансформации. Но без потока это оказалось невозможно. Обучение без потока - всего лишь горстка слов, брошенных в мир, без реального изменения жизни. Последнее требует власти над душами, власть же эта может стать тяжелым бременем, которое Тоша не захотел нести. Энергии, остававшейся у нас, было достаточно для продолжения жизни, но не для работы. Сереже, впрочем, не хватило и этого. В последующие два года мы с Тошей совершили несколько совместных поездок, одна из них - на Белое море, где мы прожили несколько недель в рыбацкой избушке. Он был родом с Севера и очень любил, как он шутливо выражался, "неброскую, но глубокую" красоту северной природы. На севере он чувствовал себя дома. Его не смущали ни зверствующие комары, ни нищета и убожество приморских деревень. Русский север с его тонкостью, пастельными переходами состояний и особой, лишь ему присущей глубиной, является, на мой взгляд, самой мистической частью России. Недаром русские монахи шли сюда строить монастыри, жемчужиной среди которых стали Соловки. Свет придет с севера - говорят на Востоке. Не был ли мой мастер одним из первых лучей занимающегося зарева? Летом 1987 года Тоша, как будто, опять начал набирать силу. Он ездил один на Алтай и вернулся в августе окрепшим и жизнерадостным. Мне пришло в голову, что он планирует собрать новую группу, но я не спрашивал его об этом. Тоша не распространялся о своей поездке, однако я догадывался, что она неким образом связана с маршрутом Рерихов. Он упомянул о шаманской дуэли, существовавшей на Алтае и в Сибири. Если у двух шаманов возникал спор о территории, то они поднимались на два близлежащих холма и принимались бить в свои бубны, пока один из них не падал, наконец, замертво. В начале сентября Тоша снова отправился в одиночное путешествие, на этот раз на свое любимое Белое море. Еды и денег с собой было у него мало, поэтому предполагалось, что он вернется через месяц или два. Время шло, наступил ноябрь, а Тоши все не было. В своих поступках он был по-прежнему непредсказуем и мог к этому времени оказаться где угодно. Во второй половине октября я пережил странный опыт. Над моей головой, немного спереди, возникло облако светящейся энергии и оставалось со мной четыре дня. Каким-то образом я был уверен в том, что это облако - Тоша. Все четыре дня я ощущал его присутствие очень близко, над макушкой головы. "Он либо умер, либо освободился", - сказал я себе. В принципе, было возможно и то и другое. К середине декабря новостей по-прежнему не было. Наконец, позвонила Тошина мать из Сыктывкара. Она получила телеграмму из архангельского отделения милиции. В телеграмме стояло: "Вылетайте опознания тела сына". Глава 39 Когда достигший просветления Будда Шакъямуни отправился проповедовать, то первым ему встретился человек по имени Упака. Упаку поразил радостно-окрыленный вид Шакъямуни, и он спросил, кто был его учителем и какое учение он проповедует. Будда ответил: -- Я победитель; нет ничего, что было бы мне неизвестно. Познав все сам, кого назову я учителем? У меня нет гуру и не найти мне равных. В этом мире, со всеми его богами, нет мне соперника. Я - воистину посвященный, непревзойденный учитель. В этом ослепшем мире я буду бить в барабан бессмертия. Пожав плечами, Упака сказал: "Возможно, друг мой", и продолжил свой путь. Когда нам с Джоном стало известно о Тошиной смерти, мы расхохотались и обнялись, чувствуя огромное облегчение. Наконец-то наш мастер стал свободен. Он скинул земные путы, и теперь ничто его не связывало. Мы не знали, где он теперь, но то, что он обрел свободу, не вызывало у нас сомнений. Тошино тело нашел лесник в глухих лесах восточнее Архангельска, в восьми километрах от берега Белого моря. Тоша лежал в спальном мешке под тентом, даже палатки у него не было. Тело частично запорошено снегом, глаза открыты, под спальником - зеленая трава. Это означало, что Тоша умер в сентябре, то есть за два или три месяца до того, как нашли тело. Ему было тридцать лет. Тело не обнаруживало никаких признаков тления и не издавал