---------------------------------------------------------------
 Оригинал этого текста расположен на странице
 http://www.sonnet.ru/~lahta/ladoga.htm
 Автор: Вячеслав Румянцев (lahta@sonnet.ru)
---------------------------------------------------------------

        (Байдарочные хроники)





 
Перед тобою, читатель, всего лишь дорожные записи, путевые заметки, какие делали многие великие писатели. Вот только не всякий делающий путевые зарисовки может считаться писателем. Сочинять, то есть быть сочинителем, и просто живописать окружающую реальность - это вещи сильно разнящиеся. Здесь я всего лишь описал, как вместе с женой Леной и дочерью Люсей на трехместной байдарке прошел по самому бурному из отечественных озер, по Ладожскому (ну, конечно, не по самой середине). Поход был предпринят исключительно для удовольствия общения с дикой природой и в этой части вполне удался. В настоящих зарисовках с натуры я пытаюсь передать полученные впечатления и поделиться с тобой, читатель, всем тем, что созерцал в чудесных живописных местах, хочу поделиться впечатлениями от недельного путешествия.
 
Я не хронометрировал маршрут, не делал педантичных до тошноты записей: "Встали на воду в восемь часом тридцать две минуты пятнадцать секунд, шли от левого берега до обеда сорок одну минуту семь секунд и остановились в точке с координатами..." тьфу, какая гадость! Я и часов-то с собой не брал. Это в городе они нужны, а тут я душой отдыхаю. Из точных приборов мы взяли только алюминиевые ложки и еще цифровой фотоаппарат. 
 
Наиболее яркие впечатления, как не странно, остались не от крутых волн, остервенело бивших в борт. Вот мы, вспарываем бурлящую поверхность залива, прокладывая свой путь по прямой линии, когда остальные байдарки боязливо крадутся в метре от берега, но не это нас самих впечатляет, а, казалось бы, самые простые, заурядные вещи, такие как ароматный чай, походная банька, упавшая в воду собачонка или застигнутые обнаженными купальщицы. Да, такие ерундовые мелочи оказываются более яркими, чем пейзажи достойные кисти Айвазовского. Впрочем, судите сами.


 
Нырнув под железнодорожный мост мы долго плутали по разлившейся вширь просторной заводи перед протокой, которая сама собой должна была привести к Ладожскому озеру. Моя карта-пятьсотметровка начиналась только с впадения этой протоки в озеро, и поэтому пока была бесполезна, впрочем, так же как и новенький компас с прицелом и прозрачной пластинкой с линейкой. Поплутав немного в тщетных попытках вспомнить свои прошлогодние мытарства, мы решили спросить у мужика с эрдельтерьером, катавшегося вместе с компанией на пластиковой лодке по акватории. Мужик откровенно послал нас в другую сторону, в которой Ладога могла оказаться только в том случае, если бы ее перенесла туда советская власть, как в том печальном опыте в Краснодарском крае "Текут воды Кубань-реки, куда велят большевики". Короче говоря, тот мужик оказался просто-таки отборной сволочью.
 
Мы принялись кружить по заводи, спрашивая у всех подряд пути, но никто не знал точно, а догадки были уж слишком абстракты. С отчаяния, - а постепенно это кружение нам стало надоедать, - мы задали тот же вопрос женщине мывшей на берегу миски и кастрюлю. Та в двух словах умудрилась дать нам исчерпывающую лоцию. Обманутые гадским мужиком мы все еще продолжали чувствовать неуверенность в завтрашнем дне и сомневались в правильности своих действий даже тогда, когда со свободной воды ушли в узкую щель, и когда нас понесло сильным печением в глубь глухого и темного леса.
 
Протока прорезала лес как нож прорезает кусок масла, лиственные деревья смыкали свои кроны над нашими головами, некоторые из них завалились поперек русла, вынуждая байдарку совершать сложные маневры, огибать завалы. Местами на обрушившихся в воду стволах можно было видеть следы топора или пилы, - наши предшественники на плаву прорубали свой маршрут. Течение несло нас все дальше, а я никак не мог узнать здешние места, - с прошлого года многое забылось, да и уровень воды поднялся на метр с лишним, так что теперь все берега, - и озера, и многочисленных заводей, и протоки, - выглядели совсем иначе. Меня непрестанно мучил вопрос: "А в ту ли протоку мы нырнули?" Лена, как в воду глядела, вывела меня из задумчивости: "Мы туда плывем-то?" "Хороший вопрос! И нам такие прямые вопросы нужны!" - ответил бы я, если бы был Михаилом Сергеевичем, ибо, как и он, ответить по существу не мог.
 
Неожиданно протока расширилась до круглого метров двадцати в диаметре озерка чуть слева и резко сворачивала под углом девяносто градусов вправо. Обманутая вода продолжала свое движение прямо, упираясь в округлый берег и, оттолкнувшись от него, совершала крутой разворот влево по кругу. Тут, на одном из берегов заводи как раз простирался обширный зеленый лужок, в дальнем краю которого торчал шалаш с клочком полиэтилена на коньке и с толстой подстилкой из еловых веток. Рядом с ним из острых кусков гранита был сложен очаг с двумя торчащими с краев коротенькими рогатинами. В шалаше никого и ничего не оказалось, кроме открытой пачки соли. Мы не стали покушаться на чужое хозяйство, на другом краю луга разбили палатку, разожгли свой костер на черном выжженном пятне берега у самой воды, чтобы готовить ужин. Начал я с заготовки дров.



 
За шалашом и дальше за редкой полосой кустарников после еще одной большой лесной полянки, буйно поросшей высокими травами, сплошной стеной встали деревья: сосны и ели, осины и березы, смазанные в единую древесную породу покрывающим их стволы ковром лишайников, оживившихся после затяжных дождей. Под сапогами бугрились гранитные глыбы, замаскированные пышным лоскутным одеялом мхов. Некоторые камни сдвигались под ногами, издавая глухой стук, знакомый больше по пешим прогулкам в городе по тротуару из расшатавшихся бетонных плит.
 
По пути вглубь леса начался густой черничник, из которого тут и там торчали метровой высоты можжевеловые кустики, высохшие снизу до звонкого треска. На изломе эти тоненькие сухие веточки источали неповторимый запах. А как же замечательно из них разводить костер - лишь поднеси спичку. Итак, с охапкой ароматного хвороста я возвращаюсь к палатке.
 
Долгое время мимо нас никто не проплывал, и я подумал, что мы, действительно, забрались в какую-то другую протоку, которая заведет черт знает куда. Поэтому мы несказанно обрадовались, когда течение пронесло мимо нас группу байдарочников, успевших крикнуть нам только:
 
- Вы не подскажете, так мы попадем в Ладогу?
 
- Возможно, - отозвался я, воодушевившись тем обстоятельством, что мы не одни такие заплутавшие следопыты.
 
Ближе к ночи к нашему берегу причалила большая пластмассовая лодка оранжевого цвета, совершенно не вязавшимся с окружающим лесным миром. Из гряно-апельсинового судна вылезли два мужика: один - в коротенькой поясной курточке, другой - в длинном брезентовом плаще зеленого цвета. Прибывшие вежливо поздоровались и направились к шалашу, где тут же принялись жечь костер из сырого елового лапника и двухлитровой бутылки керосина. По округе распространилась едкая дымная вонь, спугнувшая слетевшихся было на вкусненькое комаров.
 
Визитеры не проявили никаких агрессивных намерений, хотя их лица, как мне показалось, вовсе не светились интеллектом и гуманизмом. Ложась спать, я, на всякий случай, спрятал под порог палатки топор, а рядом с собой под правую руку положил охотничий нож. Где-то в середине ночи двое мужиков погрузились на лодку и уплыли восвояси. Впрочем, утром они появились вновь. На одном из них, на том, который был одет в зеленый плащ, теперь красовалась коротенькая джинсовая курточка, а на втором был длинный плащ из синего брезента. Коммунальная стоянка - редкость в походе. Слава Богу, что мы после завтрака плывем дальше, в неизвестно куда ведущую протоку.
 
В этом году весь путь давался с какой-то необычной легкостью. Все отмели и торчащие со дна острые камни покрывал толстый пласт воды, которая сама несла наше легкое, как соринка в бурном весеннем ручье, судно. Лишь один раз, под автодорожным мостом, мне пришлось раздеваться до плавок, чтобы пешком по неровному дну, состоящему из крупных угловатых булыжников, проводить байдарку, держа ее за чалку, - слишком могучие буруны и завихрения вокруг бетонных опор могли кувырнуть мой любимый резиновый кораблик и высыпать все незакрепленные вещи в кипящие воды протоки.
 
За мостом парень-турист, приехавший сюда на попутной машине, собирал свою байдарку и, когда мы вновь расселись по местам и отчалили, крикнул нам вдогонку: "Семь футов вам под килем!" "Так много нам ни к чему," - хотел я ему ответить, но сильное течение уже далеко отнесло наш челн.
 
На одном из поворотов протоки я увидел, что возле низких узких мостков с перильцами, жалобно попискивая, по пояс в воде стоит собачка. Передние лапки она держала на досках помоста, а от шеи к перильцам тянулся поводок. "Новая постановка Муму, наверное", - безразлично констатировал я, намереваясь проплыть мимо, но мой экипаж взбунтовался, горя желанием оказать первую помощь утопающему, даже если он будет сопротивляться, ну прям как большевики, честное слово. Тотчас по палубе пронеслась команда: "Зверек за бортом! Приготовить спасательные шлюпки и надувные косточки!" Ведомая благородным порывом Люся, подобно десантникам с достопамятной Малой Земли, высадились на помост под свист пуль и оголтелый лай еще одной такой же мелкой собачонки, стремглав выбежавшей на мостки из укрытия, отрезая пути наступления к утопающей. У меня сначала даже сложилось такое впечатление, что вторая собачка привязала первую к перильцам и столкнула ее в воду в наказание за непослушание. Но потом, как только "пострадавшая" перестала скулить и принялась лаять и злобно рычать на Люсю, оскаливая свои мелкие остренькие зубки, Люсина миротворческая миссия была поспешно свернута, и мы рекордными темпами эвакуировали с мостков ограниченный контингент голубых шапочек с помпончиками. Поскольку жизни зверька, как показала разведка боем, ничего не угрожало (задними лапками она, оказывается, стояла на дне бухточки), мы могли спокойно плыть дальше, навстречу новым приключениям. До них осталось недолго - скоро выходим в открытое море. А странно было бы вернуться из плавания покусанным собаками...


 
Ладога, при этой встрече с ней, опять оказалась ровной и спокойной как плоско положенное стекло. Было даже досадно из-за отсутствия острых ощущений. "Бурю бы сейчас, что ли?" - вертелась в голове назойливая мыслишка. На самом широком месте между островами Бог меня услышал и поднял крутую волну, которая временами захлестывала в протертую на борту байдарки дырку и скатывалась холодной лужицей у меня в ногах. Порой волна начинала так хлестать в борт и колыхать нашу утлую посудину из стороны в сторону, что один раз нами почти овладело желание причалить к ближайшему островку, чтобы переждать непогоду.
 
Впрочем, не думаю, что на том островке нам было бы уютнее, чем в открытом море, ведь он состоял лишь из камней да из мхов. Собрав остатки воли в кулак и крепче взявшись за весла мы пропахали сквозь волны последний отрезок пути до обширной бухты с чудесной высотой 57. Признаюсь честно, не помню, было ли со мной подобное прежде: здесь мы все трое так объелись черникой, что стали выбирать ягоды с кустов определенного вида, а потом и вовсе перестали их есть, а собирали в котелок, чтобы сварить компот из смеси черники и земляники. Подкрепившись, наш экипаж с новой силой бросился в лобовую атаку против разбушевавшихся волн, пока не достиг заветной цели - глубокого искривленного фьорда с выступающей гранитной скалой округлой формы. Это был самый дальний рубеж, какого мы смогли достичь за неделю похода в прошлом году. Теперь же добрались до сюда за два неполных дня хода. Вот только купаться здесь по двадцать раз за день не стали, - вода, в отличие от прошлогоднего парного молока, оказалась ледяной.

 
Вечером, когда укладывались спать, Лена и Люся, стоило им только прикрыть глаза, сразу же начинали видеть перед собой в своем воображении кусты черники. И этот кошмар мучил их все последующие дни.
 
Ночью начался занудный мелкий дождик, а утром нужно было где-то раздобыть не совсем мокрых дров. Приходилось ли вам ходить в лес за дровами во время дождя? Ощущения весьма специфические. Мхи на больших округлых валунах от нескончаемых осадков набрякли и теперь больше напоминали губку, только что вынутую из ванной. Под сапогами мох смачно чавкает, обильно выделяя влагу. Ветви сосен и полуживых кривых осин ждали тут моего появления с единственной целью - стряхнуть на меня скопившуюся на листьях и длинных иголках воду. На вершине горы или, точнее, на вершине сваленной когда-то очень давно случившимся в здешних местах ледником груды гигантских округлых глыб я остановился и огляделся вокруг. Ни одной сухой сосны так и не увидел. Осины, издали похожие на покойников, вблизи всегда оказывались либо еще живыми, влажными насквозь с зелеными листочками на боковых веточках, либо уже сгнили на корню в рыхлую влажную труху и тоже совершенно не годились для костра.
 
Излазив все ближайшие к вершине кручи, изрядно промокнув от беспрерывно моросящего дождика, но еще более от влаги, скопившейся на ветках деревьев, я нашел один единственный торчащий из камней ствол пригодный для поддержания огня. Сготовить что-то на этой осине вряд ли получится, но спасти костер от затухания удастся вполне. Я взмахнул топором - рыхлая древесина брызнула из-под мокрой подгнившей коры сухими серыми щепками.
 
В другом месте, бродя по низинному лесу с насквозь промокшей и чавкающей при каждом шаге землей я вдруг наткнулся на кустик со знакомыми резными листочками. Обойдя его со всех сторон, я все никак не мог развеять сомнения, - еще пару дней назад такой же куст рос в саду моего отца. И лишь найдя гроздь зеленых еще ягод, я уверовал, что это смородина, и, нарвав несколько листочков для заварки, сунул их в карман. Недалеко от лагеря набрал длинных узких листьев Иван-чая, трилистников лесной земляники вместе с ягодами, молодых веточек малины, несколько глянцевых темно-зеленых листков брусники. Все это вместе с хорошей пригоршней ягод черники я засыпал в котел кипящей воды, когда услышал голос Лены:
 
- А чай положил?
 
- Боюсь, что этим Брук-Бондом лишь испорчу напиток. Пусть лучше чай будет без чая.


 
С утра, еще лежа в палатке, я люблю порой задержаться, вылезти позже всех, чтобы собрать освободившиеся спальные мешки в одну толстую пачку и минут десять с наслаждением понежиться на таком мягком самодельном матраце. После ночи проведенной на жесткой кочковатой земле, отделенной от тела тонким слоем пенополиуретана, хочется почувствовать, хоть на короткое время, почти домашний комфорт. А сегодня для этого как раз представился удобный случай, - сегодня мы никуда не плывем, сегодня баня.
 
Работа закипела сразу же после завтрака. Поев жульен из белых грибов вперемешку с лисичками, я принялся таскать с дальнего каменистого берега угловатые булыжники и выстраивать из них невысокую башенку. Затем нужно было заготовить гору дров. В ближайшем леске нашлось несколько сухих поваленных стволов берез. Обрубая сучья одной из них я махнул топором почти по шляпке подберезовика. У следующего сучка торчала вторая. Потом были и третья, и четвертая... Грибы перекочевали в карман штормовки. "Опять она будет ругаться за мою находку," - предвосхитил я Ленину реакцию на грибы.
 
Протащив по кочковатому с густым подлеском лесу стволы берез, перерубив их топором на длинные дровины, я порядком вспотел, - для меня баня уже началась. Небо с утра было сероватым, постоянно грозя дождем, погода стояла безветренная, влажная, отчего костер все никак не хотел разгораться по-настоящему. Трижды наново переложив поленья, я, наконец, заставил их заполыхать. Камин, сложенный башенкой, медленно нагревался. Подбрасывая мелкие ветки в щели между толстыми кусками березовых стволов, я еще больше взопрел под жаром костра, так что одежда пристала к телу: "Если с банькой ничего не выйдет, все равно, уже попарился."
 
Только к обеду гора дров прогорела, нехотя отдав камням свое тепло. Вокруг башенки выросли свернутые дугами тонкие жердины, стянутые между собой веревками, - каркас для полиэтиленового тента. Покрытый пленкой он напоминал скорлупу яйца, разрезанную пополам и поставленную острием вверх. Я взял большую кружку с водой, все мы втроем забрались под край тента, рассевшись в скрюченном состоянии в тесном домике между раскаленными камнями и полиэтиленовой стенкой, плеснул порцию воды на самый горячий камень, - скорлупа наполнилась жгучим густым паром, так что Лена и Люся закрыли лица руками и пригнули головы к земле.
 
В этой малюсенькой баньке вполне можно было бы встать чуть ли не в полный рост, но там, наверху, под самым куполом пар жалили как мириады ос. С каждой новой порцией воды свежий пар поднимался наверх вытесняя оттуда предыдущий. Когда уже вовсе не было терпежу сидеть в баньке, мы выскочили наружу, бросились к краю пологой скалы и стали поочередно плюхаться в ледяную ныне ладожскую воду, которая приятно обжигала холодом все тело. Кожа после первой же парки стала у всех троих розовой и чистой-пречистой.
 
Вдруг Лена расширенными глазами посмотрела в сторону соседнего со скалой берега, состоящего из россыпи угловатых булыжников.:
 
- Кто это? Крысы, что ли, лохматые такие?
 
Я обернулся и взглянул в ту сторону, но увидел на крыс, а стайку темносерых лохматых утят, которые, следуя за мамашей-уткой, спускались с берега на воду, смешно переваливаясь с бока на бок. Все это происходило метрах в пяти от нас. Поэтому, когда Люся восторженно гикнула, утка отдала мохнатым серым детенышам команду на своем утином языке и весь отряд, развернувшись на сто восемьдесят градусов, снова стал высаживаться на берег, чтобы укрыться в расщелинах валунов. А мы всей гурьбой побежали к своему полиэтиленовому сооружению на второй сеанс.
 
Все повторилось еще раз. После второй экзекуции над собой мы вылезли на скалу из пучины и увидели приближающуюся к нашему берегу байдарку. Люся накинула на себя полотенце, а мы с Леной поспешили укрыться за матовыми о пара стенами баньки. В байдарке оказалось три мужика. Они видели издали Лену, поэтому перестали грести и легли в дрейф, изображая, будто бы заняты определением своего местоположения, а на самом деле - в надежде дождаться нового появления Елены Прекрасной. Надежды их были напрасными: я поддал пару, намереваясь сделать это как минимум еще раз пять, - выходить мы вовсе не собирались. Проплывавшие попытались заговорить с Люсей, но из этой затеи у них также мало что вышло.
 
- Привет байдарочникам! - крикнули они Люсе.
 
- Чего говорите?
 
На этом диалог оборвался.


 
Явление стаи утят не стало для нас чем-то исключительным. Общение с живой природой было делом постоянным. Каждый квадратный сантиметр наполнен жизнью. В городе такого обилия нет или его не замечаешь, а тут, на лоне дикой природы, ощущаешь ее буквально на каждом шагу. Совсем мелкую жизнь не видишь лишь до той поры, пока она сама не заставит обратить на себя внимание. Вот высадились мы как-то раз на берегу протоки, чтобы размяться после долгих часов гребли в скрюченном состоянии. Вышли все втроем на лужайку и сразу заметили что-то странное под ногами: каждый квадратный сантиметр был занят несколькими кусачими рыжими муравьями. Когда я принялся собирать в прилегающем к лужайке лесочке чернику, то заметил, что муравьи снуют не только под каждым кустиком и по каждому торчащему из мха камню, но и по мне самому. Я оглянулся - Лена и Люся стояли около байдарки на двух выступающих из воды камнях, причем Люся усиленно обрывала ведущие с берега травинки, по которым рыжие насекомые пытались атаковать мой экипаж. Поспешно стряхнув агрессоров со штормовки я бросился к байдарке, принялся быстро-быстро выбирать чалку, сбивая с нее муравьиную групп захвата, пытавшуюся скрытно пробраться на наш корабль. Долго еще рыжие лазутчики обнаруживались на борту судна и беспощадно сбрасывались в воду.
 
Чаще наше внимание привлекали животные покрупнее. Однажды у нас перед носом поперек протоки проскочила змея, высунув из воды маленькую голову и неустанна выписывая синусоиду по гладкой поверхности воды. К счастью это была не черная змея, поэтому мы не стали троекратно плевать через левое плечо и поворачиваться вокруг своей оси.
 
В той же протоке, проплывая в двух метрах от торчащего из воды камня мы вдруг увидели три крупных серых мохнатых шара, которые, молча глядя на нас в упор, моргали глазами и поворачивали из стороны в сторону свои клювы. Позже мы еще не раз в открытом море-озере Ладоге встречали таких же смешных чайкиных цыплят. Их мамаши каждый раз в опасных для их чад ситуациях вели себя весьма однообразно: сначала громко кричали нам какие-то свои птичьи ругательства, плавая в отдалении от камней с детенышами подобно поплавкам, видимо, отвлекая на себя наше внимание; потом, когда мы слишком приближались к каменным гнездам, мамаши-чайки взлетали с воды и кружились над нашими головами, источая уж вовсе тошнотворные звуки. Цыплята же продолжали, по-прежнему глупо моргая, глазеть на нас, не подозревая о возможной опасности.
 
Но это все происходило в открытом море-океане, а вот в протоке, где на пути туда и на пути обратно мы совсем близко проплывали мимо детенышей, их мамаша ни коим образом не проявила своего присутствия. Лена предположила, что мамаша-чайка охрипла от непрекращающегося ора и перестала заниматься этим бесперспективным в людном месте делом, тем более, что никто ничего не собирался делать плохого ее птичкам.
 
Больше всего меня удивила другая встреча. Однажды, когда наша байдарка ломилась по каменистой относительно мелкой протоке против течения, борясь с завихрениями от подводных гранитных глыб, я неожиданно увидел на самом берегу в густом лесу, среди поваленных стволов и кустарников мирно сидящую, уютно подвернувшую под себя пушистый хвостик сиамскую кошку. Она как зритель в бельэтаже театра отчужденно смотрела на то, как по протоке в оба конца проносятся разномастные байдарки с бешено размахивающими веслами гребцами.
 
На разных стоянках нашими постоянными спутниками были трясогузки, размахивающие хвостами словно веерами. Стаи рыбок вечно кормились объедками с нашего стола на мелководье, где только что мыли посуду. Один раз Лена устроила для рыбок что-то вроде волейбола. Она бросила в воду кусочек хлеба, и через пару минут с полсотни рыбок, красноперок и плотвичек, клевали этот кусочек, плюхая хвостами. Порой, когда хлебную обглоданную крошку загоняли в непроходимую тину, приходилось объявлять аут и делать новое вбрасывание. Следующий тайм собирал еще больше участников.
 
Волейбол этот был в тихой заводи имени товарища Тортилы на стоянке, получившей от нас название "У черепахи Тортилы". Здесь оказалось просто-таки бессчетное количество улиток. На каждом камне, корневище дерева, на случайно оброненном в воду листочке бумаги, - на всем под водой располагались невиданные в иных местах стада черных улиток. Только в этой отдаленной от протоки заводи со стоячей водой, отороченной по берегам густым тростником, среди зеленых копытец листков кувшинок мы встретили столь редкое обилие моллюсков.
 
Конечно, самые острые ощущения оставила о себе знакомая каждому водному туристу кровососущая живность, комары. Воистину неизгладимое впечатление на меня произвела стоянка на открытом всем ветрам сильно выдающемся среди водной стихии мысу, где этих тварей не было. Надо будет туда еще вернуться, а то никто не верит, что такое бывает, я и сам перестаю верить, что там действительно не было комаров.


 
Из всей встреченной нами живности лично мне больше всего понравилось созерцать купание трех русалок. А дело было вот как. Только что мы нырнули с бескрайней таящей в своих волнах постоянную до времени скрытую опасность Ладоги обратно в Тихую протоку и столкнулись с пока еще вялым, но уже встречным течением. Близкие зеленые берега, густо поросшие высокими болотными травами медленно ползли с двух сторон; пейзажи сменялись плавно, слабо отличаясь друг от друга. После упорной битвы с распоясавшимися волнами моря-окияна борьба с вялым встречным течением представлялась довольно скучным занятием. И тут на прямом, как прямая кишка, участке протоки далеко впереди я увидел трех купающихся русалок: обнаженные фигурки казавшиеся на таком расстоянии размером с муравья на фоне изумрудного берега смотрелись весьма романтично. Все их прелести с такого расстояния не представлялось возможным рассмотреть, но воображение живо достраивало недостающие детали, например, как розовые фигурки, вспарывая ровную и блестящую поверхность протоки, с брызгами и визгом плюхаются с крутого берега в воду. Русалки несколько раз бросались в пучину и выбирались на травку, а наша байдарка медленно приближалась к тому месту. Постепенно мы добрались до купальщиц. Две из них успели облачиться в незатейливые одеяния, - и слава богу, - габариты и формы тел, груди, плечи, зады и прочие окорока сквозь облегающие трикотажные штаны и свободные блузы красноречивей кисти Рембранта и Рубенса отражали образ жизни двух вакханок.
 
Третья с приближением к ней нашей байдарки не торопилась укрыть наготу, продолжала стоять в чем мать родила. Из троих она оказалась единственной, которая действительно могла не торопиться скрыть свои затейливые формы от стороннего наблюдателя, каковым случился я. Вполне оценив прелести тела третьей купальщицы, я пришел к выводу, что не стал бы тратить на нее пленку, если бы работал фоторепортером журнала "Плейбой". Обнаженная с подругами стала забираться в свою пластмассовую лодку, преобразуясь на моих глазах в девушку с веслом, а мы продолжили тяжкий путь вверх по протоке.

        Выбор стоянки.
 
Выбор стоянки - извечная проблема, знакомая каждому, кто хоть раз плавал на байдарке. Давным-давно описаны требования к месту для походного бивуака, включающие и столь экзотическое или даже почти фантастические требования, как "и чтобы никаких комаров!" У нас в ладожском походе были свои рекорды по этой части. Наибольшую привередливость мы проявили, когда собирались делать баньку: нужно, чтобы дров вдоволь, чтобы купальня удобная рядом располагалась, чтобы баньку и купальню разделяло пространство, преодолевая которое выпаренные тела не успевали бы закоченеть.
 
Еще на стоянках постоянно возникали проблемы с установкой палатки. Целую ночь своими боками оцениваешь недостатки неверного выбора, если, конечно, было из чего выбирать. В этом деле, как и во всем прочем, действует принцип "век живи - век учись". На голой выступающей из болот скале мы подобно археологам внимательно изучали опыт неизвестного предшественника, выложившего с чрезвычайной скрупулезностью толстый и мягкий ковер из разных сортов мха.
 
Подушки из елового лапника или вороха березовых веток стали прописным местом в важном деле подготовки к походному сну. Для нас это не было настоящей проблемой - мы спали на пенополиуретановых ковриках.
 
С проблемой выбора места под палатку мы по-настоящему столкнулись на последней стоянке на острове посреди Вуоксы вблизи города Приозерска. Там нам чудом досталась шикарнейшая стоянка с песчаным пляжем для купания и с удобным плоским камнем для швартовки. Десятки байдарок постоянно шныряли вдоль берегов в поисках последнего пристанища перед завтрашним броском к железнодорожной станции или, наоборот, в островные россыпи Вуоксы и Ладоги. Экипажи пристально всматривались в каждый клочок берега мало-мальски пригодного для ночевки, а мы в наивной вере в удачу сразу направились в сторону самого примечательного в здешних краях места. В тот самый момент, когда наша байдарка проплывала мимо этого места, занимавший его мужик неожиданно забрался на свою лодку и отчалил от берега. Нам не оставалось ничего другого, как высадиться на берег. А когда мы, наконец, решили, куда ставить палатку, несколько байдарок подошло к нашему берегу и с них к нам обратился один мужичек с довольно глупым вопросом: "Вы уходите или пришли?" Чтобы исключить возможность интонаций типа: "А, может, вы все-таки уходите?" - я оборвал разговор достаточно категорично, если не враждебно: "Пришли! Пришли!"
 
Так вот, на той шикарной стоянке чуть ли не пятидесяти метров в длину, где можно было без особых сложностей разместить десяток палаток, мы столкнулись с настоящей проблемой - мы никак не могли выбрать самое лучшее место для своего складного домика. Вариантов оказалось так много, что Люся пыталась найти такое место, по которому не ползают никакие насекомые, что вообще-то было блажью.


 
"Дорожные споры - последнее дело,

Когда больше нечего пить..."
 
Так, кажется, Андрей Макаревич описал железную дорогу. Стучат колеса на стыках, все так же стучат, как век назад, мелькают за окном перелески и обросшие болотной травой озерца. Год назад у каждого из них толпились тысячи купающихся, а сейчас что-то не видать, - ветрено и прохладно. Волну нагнало такую, что сегодня, когда мы еще только добирались по морю-окияну до последней стоянки у железнодорожной станции, она сама тащила нас к цели, плюхая в корму, пока не уперла носом в каменистый пляж замызганный и замусоренный до крайности. На берегу я сразу же услал Лену и Люсю за билетами, а сам принялся просушивать, разбирать и упаковывать байдарку, одновременно рассматривая вновь прибывающих.
 
Вот причалило сразу три "Таймени". Команда принялась мыть и сушить резину: две молодые женщины, два молодых человека, пожилая чета и мальчик лет двенадцати. Из разрозненных реплик я, продолжая заниматься своим делом, помимо воли выстроил представление о их родственных отношениях. Пожилые - это родители скромненькой темненькой Ани. Здоровый парень, что притянул Аню к себе и поцеловал, видимо, ее муж или жених. Второй парень, длинноволосый и говорливый плавал в одной байдарке с девушкой Олей, но чувств между ними нет. Что же есть?
 
Эта Оля моментами делается похожей на Юдифь с картины Джорджоне в тот самый момент, когда отрезала голову вражескому предводителю, а порой она становится вылитой Клеопатрой на излете месячного цикла. И взгляд такой горячий, что, не ровен час, обожжешься. Кто же эти двое друг для друга и для пожилой четы? Впрочем, я уже просушил и упаковал байдарку, так что не успею решить эту головоломку, уезжаю. Не суждено, видимо, им стать персонажами этого повествования.
 
А вот поезд ползет мимо цветущих трав. "Когда цветет иван-чай..." - так, кажется, поется у Бориса Гребенщикова. Вдруг полустанок, на платформе напротив нашего вагона - громадная толпа детей разных ростов и возрастов, - отъезжает вторая смена, остающиеся пришли их проводить. Кто-то из провожающих чуть ли не в голос рыдает - тяжело дается первое расставание с близким человеком.
 
У тех, кто быстро-быстро вскочил в вагон, обеспокоенный вид, смешение чувств от расставания и от ожидания встречи с родителями. Кому-то горько, а кто-то рад, что покидает нелюбимый лагерь, в котором ничего-то и нет хорошего, - просто родители сбыли с рук, чтоб не мешали им отдыхать. У кого лица оживленные, а у кого и безразлично-сосредоточенные на своей персоне. Среди всех вошедших на последней остановке выделяется Надя - на ее обнаженных руках фломастерами разных цветов лагерные мальчики выразили свое к ней отношение. Тут и чей-то домашний телефонный номер и признание: "Надя, я тебя обожаю!" Две молодые женщины, случайные попутчицы, прочитавшие на руках Нади одно из многочисленных признаний, смущенно переглянулись и беззвучно захихикали. Окружающие девочки заинтересованно общаются с Надей, тщетно пытаясь постичь секрет успеха среди мальчиков. 

 
Снова станция - снова народ забивает тесный вагон. Так и едем до города. Прощай, дикая природа.
 
Июль 1998 г.

Вячеслав Румянцев

Другие произведения автора этих зарисовок, а также иных авторов. 

Популярность: 25, Last-modified: Fri, 04 Sep 1998 09:18:39 GmT