Лев Троцкий. Портреты революционеров --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский From: y.felshtinsky@verizon.net Date: 9 Feb 2004 --------------------------------------------------------------- МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ 1991 ББК 84Р7 Т76 Редактор-составитель Ю. Г. ФЕЛЬШТИНСКИЙ Предисловие и примечания М.. КУНА 0902020000--153 Т М172(03)-91 Без объявл. ISBN 5-239-01313-6 Составление. Ю. Фельштинский, 1991 Предисловие, примечания. М. Кун, 1991 КАК СОЗДАВАЛИСЬ "ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ"? (ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЛЬВА ТРОЦКОГО) Наряду с повседневной "текучкой", связанной с борьбой со Сталиным в Советском Союзе (конспиративной) и на Западе (более или менее открытой), Лев Троцкий в долгие годы изгнания постоянно пытался выкроить время для работы над чем-то "монументальным" -- как он выразился в беседе с французским писателем Анри Мальро. Поначалу это сводилось к работе над воспоминаниями. Писать мемуары Троцкого впервые уговорили в 1927 или 1928 году Евгений Преображенский и Христиан Раковский. Первая стадия работы над рукописью "Моя жизнь" проходила в алма-атинской ссылке. Судя по наброскам, сохранившимся в Амстердамском международном институте социальной истории, первоначально воспоминания Троцкого представляли собой цикл автобиографических новелл. В этом варианте (особенно там, где Троцкий не смог обойти своих противоречий с Лениным) видны многочисленные "провалы". Приступая к "Моей жизни", он попросту брал и переделывал свои прежние работы мало-мальски "личного" характера. Но вслед за насильственным выдворением Троцкого в Турцию в начале 1929 года на него посыпались предложения, одно другого заманчивее: напечатать воспоминания в мировой прессе, а затем издать их отдельной книгой. Для этого первоначальный вариант уже не подходил. Тогда Троцкий принялся переписывать мемуары заново и дополнил первые главы рукописи "Моей жизни" историческим фоном и портретами современников. Текст увеличился почти вдвое. Первая книга мемуаров, хронологические рамки которой достигли 1917 года, оказалась готовой к концу 1929 года. Однако стали подгонять сроки. Тогда Троцкий решил вернуться к первоначальному замыслу -- рассказывать в первую очередь о себе, а повествование о своих друзьях и противниках (особенно если требовалась работа над старыми газетами и журналами) отложить на время. Поэтому-то некоторые главы "Моей жизни" и похожи на затянувшийся монолог. В этом проявилось увлечение Троцкого самоанализом и прорвалась сквозь нарочитую скромность предельно высокая оценка собственной роли в историческом процессе. Не в последнюю очередь посему (и не только из-за утилитарных стремлений закончить мемуары побыстрее) в "Моей жизни" довлеют скрупулезные заметки о раннем детстве, о времени, проведенном за школьной партой, о проделках одноклассников, а портреты современников присутствуют лишь фрагментарно. (Обрывки воспоминаний о детстве были записаны Троцким еще в середине 20-х годов по просьбе американского публициста Макса Истмена, который работал тогда над книгой о его молодости.) Мало о ком из виднейших политиков XX века оставил Лев Троцкий столь подробные мемуары, как о своих одесских педагогах. Не без толики самолюбования включил он в "Мою жизнь" и повесть о своих двух побегах из Сибири (опубликовав их уже в свое время на русском и немецком языках), а также великолепную по стилю автобиографическую новеллу о насильственной высылке в 1916 году из Франции и Испании. (Новелла эта увидела свет впервые по свежим следам событий в нью-йоркской газете "Новый мир", а затем в 20-е годы в переработанном виде была напечатана в журнале "Красная новь".) * * * Окончательный вариант "Моей жизни" кажется нам более читабельным. Зато мемуары получились действительно сугубо "личными". Многие секреты политической борьбы эпохи так и остались нераскрытыми. А вместо галереи портретов современников Троцкий на сей раз ограничился эскизами и мазками. Правда, и подобный, выхолощенный, вариант "Моей жизни" убеждает читателя: Лев Троцкий мог бы стать великолепным психологом либо отменным литератором, одним из лучших бытописателей своей эпохи, не выбери он в восемнадцать с лишним лет тернистый путь народничества, а затем не стань прозелитом "интернациональной" социал-демократии, трансформировавшейся на русской почве в "большевизм-ленинизм". Работая по 10--12 часов в день над "Моей жизнью" на острове Принкипо (вблизи Константинополя), Троцкий вскоре понял: даже при столь напряженных темпах он подведет со сроками издателей. Поэтому-то к труду над рукописью он привлек самых близких себе людей -- жену и старшего сына. Тем более что они отлично помнили многочисленные судьбоносные эпизоды из жизни Троцкого. Судя по наброскам к "Моей жизни", Наталья Седова и Лев Седов, по просьбе Троцкого, описали несколько интересных событий, происшедших со всеми ними в эмиграции, в годы гражданской войны и в алма-атинской ссылке. Некоторые пассажи их воспоминаний Троцкий включил в текст "Моей жизни", впрочем почти всегда ссылаясь на "первоисточник". Такого рода "коллективное творчество" не должно нас удивлять. И в политическом и в человеческом значении этого слова Троцкий и его окружение представляли в 1929 году как бы единое целое. К тому же Лев Троцкий, еще будучи Наркомвоенмором, председателем Реввоенсовета республики, членом Политбюро и прочая, и прочая, привык, что ему помогает в творческой работе налаженный штат помощников, секретарей и стенографистов. А вот ко времени трудов и дней в Принкипо рядом с Троцким уже больше года не было привычных сотрудников. (В последнюю минуту ОГПУ не разрешило любимым секретарям его Сермуксу и Познанскому последовать за Троцким в изгнание.) Поэтому-то Наталье Седовой и Льву Седову и пришлось срочно научиться делать необходимые для Троцкого выписки из литературы. Вскоре Лев Седов настолько втянулся в эту работу, что порою казалось: он один сможет заменить Троцкому секретарей, попавших вместо Турции в камеры политпзоляторов. Но требовательный донельзя Троцкий не позволял своему сыну "почивать на лаврах". Когда Лев Седов переехал в Берлин, то он "направлял" его на расстоянии. Свидетельство сему, между прочим, письмо-инструкция. Его датировка -- декабрь 1933 года (письмо это публикуется впервые, как и все остальные приводимые ниже цитаты из писем Льва Троцкого своему сыну): "Как делать выписки? Во-первых, все цитаты, подлежащие переписке, отмечены на полях серым карандашом. Где это требуется, начало и конец цитаты отмечены небольшими штрихами в тексте. Во-вторых, надо оставлять поля в три-четыре сантиметра. 3. Большие цитаты стараться помещать на отдельных листах, по возможности без переноса на другую страницу. 4. Малые цитаты можно помещать по две-три на странице, но оставлять между ними промежуток в пять, шесть строк. 5. Под каждой самостоятельной цитатой указывать книгу и страницу. Если в книге несколько статей, то приводить заглавие данной статьи, наряду с заглавием книги. Если выписка приводится из судебных протоколов, то надо указывать, кто именно говорит данные слова. 6. Выписанный текст надо тщательно считывать во избежание ошибок". * * * Судя по текстам, сохранившимся в амстердамском архиве, почти всю рукопись "Моей жизни" перепечатала Наталья Седова. Лишь последние несколько глав Троцкий доверил машинистке, поселившейся к тому времени в их семье на Принкипо. Первоначально в мемуары должно было войти и подробное описание фракционной борьбы в партии большевиков в 20-е годы. Именно эти главы воспоминаний обещали прозвучать особенно сенсационно. Ведь Троцкому удалось вывезти из Советского Союза уникальный архив, и он собирался использовать эти документы в борьбе со "сталинской школой фальсификации". Однако если первый том "Моей жизни" представляет и но форме и по содержанию своему компактную рукопись, то вторая часть мемуаров Льва Троцкого кажется скомканной. Она оставляет читателей в недоумении: что же заставило прервать воспоминания? К примеру, история с высылкой Троцкого из Советского Союза показана чуть ли не час за часом, но из текста так и не ясно до конца -- что привело к этой высылке? Видимо, с последней частью воспоминаний произошла та же самая история, что и с недорисованными портретами современников. Работая над окончательным вариантом "Моей жизни", Лев Троцкий просто-напросто отложил начатые главы о фракционной борьбе на времена более спокойные. Конечно, торопили и издатели (в первую очередь берлинские "Грани"), и переводчики, и редакторы газет, а также журнальной периодики. Но, самое главное, в 1929 году Лев Троцкий в глубине души явно был еще не готов раскрыться окончательно перед общественностью во всем том, что касалось его "партийного прошлого". Отсюда столько недоговорок, намеков в "Моей жизни", особенно если речь заходила о партийных и государственных секретах пяти- либо десятилетней давности. И наконец, в мыслях Троцкого во время работы над "Моей жизнью" уже формировался замысел новой книги, скорее историографического и аналитического, нежели мемуарного содержания. Работа над следующей книгой, родившейся в годы эмиграции, была выполнена в рекордный даже для Троцкого срок. К наброскам первых глав "Истории русской революции" Троцкий приступил, видимо, в самом конце 1929 года, а ровно через полтора года огромный первый том этой эпопеи, показывающей (не без пристрастия, естественно) события Февральской революции и последующих месяцев, вышел в свет в Берлине. Затем еще год спустя появился и второй том, с подробным изложением перипетий корниловского мятежа, предгрозовой осени 1917 года и октябрьского переворота. Непосредственно к этой работе должна была примыкать "История гражданской войны в Советской России", но на это у Троцкого из-за занятий актуальной политикой не хватило уже ни сил, ни времени. В качестве же "отходов" от "Истории русской революции" в отдельные папки -- как и во время работы над мемуарами -- складывались записи о самых ярких, либо по какой-то причине самых интересных для Троцкого современниках. А ведь казалось, что в вилле на берегу Мраморного моря Троцкий, изолированный от больших библиотек мира и не питавший особых надежд выбраться из Турции (справедливо называл он себя в начале 30-х годов "гражданином планеты без виз"), не сможет выпустить историю русской революции в форме исследования. Ведь в его библиотеке первоначально хранилось лишь несколько десятков книг на данную тему. Остальные материалы остались в Москве на квартире младшего сына -- Сергея Седова, и их так и не удалось вывезти. Однако неожиданная помощь пришла Троцкому из Берлина. Обосновавшийся там по "партийным" делам Лев Седов настолько серьезно принял к сердцу интеллектуальную -- не только политическую -- изоляцию Троцкого, что значительную часть своей воистину беспредельной энергии посвятил подборке материалов для "Истории русской революции". В Константинополь, а оттуда в Принкипо шли регулярно из Берлина письма с выписками, бандероли с газетными вырезками и увесистые посылки с библиотечными книгами. Помощь Троцкому стал оказывать также его берлинский издатель Пфем-ферт и владелец многих раритетов по истории русской революции Томас, один из самых загадочных деятелей Коминтерна, порвавший к тому времени со Сталиным. И наконец, Троцкому согласился содействовать в его трудах над рукописью Борис Николаевский, признанный историк международной социал-демократии, виднейший деятель меньшевистской эмиграции. * * * Отношения Троцкого и Николаевского -- тема отдельного исследования. По словам недавно умершего в Голландии Бориса Сапира, Николаевский совсем случайно познакомился в Берлине со Львом, сыном Льва Троцкого. Николаевского подкупило трудолюбие Седова, его желание не просто быть сыном своего отца, но и превратиться в "самостоятельного" политика, при этом разобраться в истории российского революционного движения. Поэтому-то Борис Николаевский в середине 30-х годов дважды выступил в роли посредника между Львом Седовым и Международным институтом социальной истории. (Лев Седов тогда готов был поступить в только-только образовавшийся Амстердамский институт с целью разобрать переданные туда бумаги Троцкого по истории гражданской войны.) Что же касается политических воззрений, то и Седов и Николаевский, подружившись, оставались каждый при своем мнении. Но при этом, несмотря на традиционную вражду большевиков и меньшевиков, оба они поняли, что, пока находятся в изгнании, главный противник у них тот же: хозяин кремлевских чертогов. Поэтому часто встречаясь либо переписываясь, Николаевский с Седовым обменивались доходившей за границу (и в тридцатые годы становившейся все более скудной) информацией о жизни на советском Олимпе, а иногда и о деятельности антисталинского подполья. В середине же 30-х, когда и Николаевский и Седов вынуждены были переехать из Берлина, вследствие победы "коричневой чумы", в Париж, то их политическое сотрудничество стало еще теснее: оба они старались предупреждать друг друга о деятельности "гепеуров", роящихся, как мошкара, вокруг самых активных эмигрантов. При всем при этом Лев Седов продолжал считать себя "большевиком-ленинцем" и исповедовал взгляды порою даже более радикальные, нежели сам Троцкий; одно время он был бы не против проповедовать террор против Сталина и его окружения, по, натолкнувшись на сопротивление Троцкого, отошел от этих фантазий. Борис Николаевский же в годы изгнания являлся не просто меньшевиком, но находился на правом крыле движения. Поэтому-то он и продолжал считать Троцкого -- вкупе с Лениным -- могильщиком Февральской революции, ярым противником многопартийного строя в России. Не мог простить Николаевский Троцкому и гонений на меньшевиков и правых эсеров в годы гражданской войны и нэпа, глубоко осуждал его за участие в создании системы концентрационных лагерей и трудармий в Советской России. Если же заходила речь о фракционной борьбе 20-х годов, то Борис Николаевский симпатизировал скорее (да и то относительно) правым большевикам, таким, как Рыков, Бухарин, Рязанов. Но, являясь не просто политиком, а интеллектуалом с удивительно тонким историческим чутьем, Николаевский понимал, что без роли Троцкого трудно говорить об истории России XX века. Поэтому-то ему так хотелось, чтобы Троцкий продолжил работу над прерванными в 1929 году мемуарами. Ради этого Николаевский готов был подбирать для своего заклятого политического противника все необходимые для кабинетной работы материалы. В архиве Бориса Николаевского, хранящемся большею частью в Институте Гувера (Стенфорд), находится, к примеру, документ, согласно которому Николаевский лично напечатал на машинке для Троцкого текст политического завещания Ленина. И, хотя Троцкий и Николаевский, судя по всему, не переписывались непосредственно, все же через Льва Седова "Геродот социал-демократии" регулярно пересылал Троцкому сначала материалы о событиях 1917 года, а затем и источники, связанные с деятельностью Маркса, Энгельса и Ленина (Троцкий время от времени возобновлял свою работу над их биографиями). Как относился Лев Троцкий к полуконспиративным контактам, установленным с Николаевским и продолжавшимся даже после убийства агентурой Сталина Льва Седова? Поначалу он реагировал на предложение Седова пользоваться услугами Николаевского весьма настороженно. Троцкий не столь боялся подвохов со стороны меньшевиков: его скорее страшили возможные обвинения сталинской прессы, узнай она о подобном сотрудничестве через органы ОГПУ. Однако, убедившись в том, что Николаевский не только глубоко порядочный человек, но и прирожденный конспиратор, Троцкий стал пересылать ему некоторые свои манускрипты на отзыв. "Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить через твое посредничество Б. И. Николаевского за его обстоятельные и серьезные замечания. С некоторыми из них я не могу, правда, согласиться (о самозарождении марксизма, о программной позиции Александра Ульянова, о самарских спорах по поводу голода). Что касается других поправок, то я должен более тщательно справиться с текстом и с источниками, чтоб вынести окончательное заключение. Во всяком случае замечания Б. Н., без сомнения, помогут мне уточнить текст для всех других изданий (биографии Ленина, над которой Троцкий как раз тогда работал в изгнании.-- М. К). Еще раз благодарю его",-- говорится в письме Троцкого ко Льву Седову от 4 августа 1934 года. И наконец, со слов Бориса Сапира, отметим: к написанию отдельной книги, в которую вошли бы мемуары о самых видных современниках, Льва Троцкого подталкивал (при посредничестве Льва Седова) все тот же Борис Николаевский. Он даже советовал Троцкому не начинать всю книгу с самого начала, а использовать свои же старые статьи о Ленине, Красине, Жоресе, Либкнехте и т. д., вышедшие в свое время в Советском Союзе, вернее, "личное" в этих статьях. Мы пока еще не выяснили, когда прозвучали эти советы. Скорее всего, это происходило в 1934-- 1935 годы. Ведь раньше дело сводилось к "технической" помощи Троцкому со стороны Николаевского. Правда, ни в архиве Троцкого в Гарварде и в Амстердаме, ни в бумагах Седова и Николаевского в Стенфорде мы не нашли документальных подтверждений того, с какого времени датируется помощь Николаевского Троцкому в его работе над сборником портретов современников. Известное же нам самое раннее упоминание об этой книге Троцкого, куда должны были войти мемуары и политические эскизы о деятелях XX века,-- 20 января 1931 года. В письме американскому публицисту Максу Истмену говорится: "...Хочу в нескольких словах сообщить Вам о новой книге, которую я пишу в промежутке между двумя томами "Истории революции". Книга будет, может быть, называться "Они и мы" или "Мы и они" и будет заключать в себе целый ряд политических портретов: представителей буржуазного и мелкобуржуазного консерватизма, с одной стороны, и пролетарских революционеров, с другой; намечены: Хувер, Вильсон, из американцев; Клемансо, Пуанкаре, Барту и некоторые другие французы; дело банка Устрик займет главу в связи с характеристикой французских политических нравов. Из англичан войдут Болдвин, Ллойд Джордж, Черчилль, Макдональд и лейбористы вообще. Из итальянцев я возьму графа Сфорца, Джолитти и старика Кавура. Из революционеров: Марке и Энгельс, Ленин, Люксембург, Либкнехт, Боровский, Раковский и, вероятно, Красин, в качестве переходного типа". * * * Длинный список персонажей, перечисленный Троцким в письме, свидетельствует отнюдь не о замысле его сесть работать над субъективными мемуарами о современниках (подобный сборник выпустил уже Луначарский под заглавием "Силуэты революционеров"), а скорее о желании составить книгу, похожую на известный в то время труд Карла Радека "Портреты и памфлеты". Льву Троцкому поначалу, видимо, не мешало, что с большинством своих предполагаемых героев и антигероев он не был лично знаком, и поэтому придется то и дело "сбиваться" на публицистику. Вскоре, однако, выяснилось, что для подобной кропотливой работы на острове Принкипо действительно нет возможности,-- автор не мог бы наводить справки в книгохранилище Румянцев-ского музея либо в библиотеке Комакадемии, как это случалось в прежние времена. Правда, Троцкий и в подобных случаях старался не сдаваться. В письме Максу Истмену он утверждал: "Этот список еще не окончательный". Однако не прошло нескольких месяцев, и перечень предполагаемых действующих лиц книги "Мы и они" пришлось значительно подсократить, ограничившись портретами знакомых деятелей российского рабочего движения. Но и эта "минимальная программа" осуществлялась медленно за нехваткой необходимых источников. "Было бы хорошо,-- пишет Троцкий сыну,-- если бы ты сам проработал материалы о Воровском, сделав необходимые выписки, по крайней мере из тех книг, которые нельзя достать в собственность. Что мне нужно? а) Отношение Воровского к Ленину,-- здесь важна каждая мелочь; б) отношение Воровского к Польше, польскому языку, польской партии и пр., отношение Воровского к католицизму и к религии вообще (все это для того, чтобы разоблачать ложь Сфорца о том, будто Боровский, в качестве поляка, считал Россию чужой страной); в) отношение Воровского к Москве, к России, к русской литературе, к русскому языку и пр.; г) отношение Воровского к Октябрьской революции и его роль в ней; д) (sic!) период болезни Воровского и забота о нем Ленина; е) смерть Воровского. Так как я в ближайшие месяцы буду полностью занят своей "Историей", то ты мог бы работу о Воровском проделать систематически и детально, отмечая необходимые выдержки и давая их в переписку. Лучше переписать лишнее, чем упустить существенное". В ответ из Берлина пришли первые книжные посылки и выяснилось: материалов о Воровском собралось довольно много. Старый знакомый Воровского Якуб Ганецкий вскоре после трагического покушения в Женеве стал собирать литературно-критические и политические статьи и всячески пропагандировать их в печати. Так и у предельно субъективного в других случаях, строго оценивавшего своих современников Троцкого появилось желание сказать доброе слово о Вацлаве Воровском, об одном из немногих старых большевиков, который хорошо относился к нему, несмотря на старинные распри. Для Воровского, в отличие от Бонч-Бруевича, Кржижановского, Лядова и большинства "стариков" из эмигрантского окружения Ленина, Троцкий перестал быть bete noire* российского социал-демократического движения с тех пор, как летом 1917-го перешел на рельсы большевизма. Троцкого и Воровского объединяло еще и то, что оба они являлись культурнейшими людьми своего круга. В мотивах, побу- 0x08 graphic * Дословно "черное животное" (франц.); здесь имеется в виду, что он перестал быть белой вороной. дивших Троцкого написать портрет Воровского, естественно, сыграла свою роль и тема "выстрела Конради". В святцах большевистского движения имя убитого террористом Воровского было записано рядом с именами Урицкого, Володарского, Войкова, хотя каждый из этих политиков проделал собственный, и отнюдь не однозначный, жизненный путь. Правда, в глазах последующих поколений, вынужденных жевать жвачку агитпропа, имена эти слились воедино. Для Троцкого же они остались все теми же хорошо знакомыми ему современниками. Интересны именно с психологической точки зрения размышления Троцкого о покушении на Воровского. Дело в том, что сам Лев Троцкий, высланный в 1929 году в Турцию и вскоре лишенный советского гражданства, почти сразу же остался без охраны. Заставив его с семьей покинуть советское консульство в Константинополе, ОГПУ обрекло Троцкого, как казалось тогда, на верную гибель. Однако Сталин и его сообщники, мечтавшие, что "мокрое дело" совершат вместо них террористы из стана "классовых врагов", глубоко просчитались. Среди молодых сторонников Троцкого в разных странах всегда находилось достаточно добровольцев охранять его от возможных покушений. Да и сам Троцкий, работая над своими книгами по много часов в день, рано или поздно, но стал зарабатывать достаточно, дабы обеспечить безопасность маленькой колонии на острове Принкипо. Правда, до него продолжали доходить сведения, что генерал Туркул и другие видные белые офицеры готовятся с ним расправиться. Все это вызывало в Троцком подавленность, чувство затравленности. И к прежней "абстрактной" мании преследования у Льва Троцкого примешался реальный страх -- пасть от руки конкретных убийц. Все это, вместе взятое, и дало повод ссыльному политику для раздумий о судьбе Воровского. И наконец, личный, кажется неизвестный, мотив в написании данных мемуаров. После убийства Вацлава Воровского Троцкий и его жена стали как бы опекунами тяжело больной туберкулезом дочери Воровского Нины. Девушка на правах члена семьи почти каждый день приходила к ним в Кавалерский корпус Кремля. Между Львом Седовым и талантливой, но очень экзальтированной Ниной Воровской завязался бурный роман. Даже и после разрыва между ними добрые отношения двух семей не прервались. Более того, дружба приобрела еще и политическую окраску. Во второй половине 20-х годов Нина Воровская примкнула к "объединенной" оппозиции, возглавляемой Троцким, Зиновьевым и Каменевым. После же раскола рядов оппозиции, последовавшего вслед за XV съездом партии, Нина продолжала считать себя троцкисткой. Серьезной подпольной работы она вести не могла по состоянию здоровья. Однако с первых же дней существования Красного Креста большевиков-ленинцев включилась в его деятельность. О ней мы читаем в "Бюллетене оппозиции" в марте 1931 года: "Умерла Нина Воровская, 23-х лет, сгорев в огне туберкулеза. Дочь В. В. Воровского, старого революционера-большевика, убитого в Швейцарии белым террористом, Нина унаследовала от отца самостоятельный и строптивый склад характера, общую талантливость натуры, иронические огоньки в глазах, но -- увы! -- также и тяжкий недуг". По всей вероятности, автором некролога является сам Лев Троцкий. Он продолжает так: "Уже то, что сказано о психологическом складе Нины, объясняет достаточно, как и почему она в совсем еще юном возрасте примкнула к оппозиции. Примкнув, она не знала уже ни сомнений, ни колебаний. Ее комната в Москве была одним из очагов комсомольской и партийной оппозиции. Нина рвала с друзьями в тот час, когда они рвали с оппозицией. Из комсомола Воровская была исключена, о принятии в партию не могло быть и речи. От отца -- кажется, также и от матери -- Нина унаследовала и артистические данные: она была оригинальной рисовальщицей. <...> За границей (в Берлине.-- М. К.) она подверглась тяжкой операции (тораксопластика). Прежде чем Нина успела оправиться, ее срочно вызвали в Москву, через полпредство. Полуофициально ей объяснили внезапный вызов валютными соображениями. В действительности же власти установили, несомненно, связи Нины с нами и с иностранными оппозиционерами и решили сразу оборвать ее пребывание за границей... Судьба не дала Нине развернуть свою личность. Но все, кто знал ее, сохранят в своей памяти этот прекрасный и трагический образ". После кончины Нины доброе отношение к ней Троцкий как бы перепроецировал на Вацлава Вацлавовича Воровского. А по словам известного троцкиста Виктора Далина, хорошо знавшего Нину Воровскую, Лев Седов как-то передал тяжело больной девушке в Москву с оказией: "Старик работает над биографией твоего отца". * * * Упомянем еще один (правда, побочный) импульс, побудивший Троцкого написать о Воровском. Среди бумаг Льва Троцкого, которые он незадолго до своей гибели передал на хранение в Гарвард, в отдельной папке сохранились заготовки к полемике с итальянским политиком и дипломатом Сфорцей. В своей книге Сфорца вложил в уста Воровского немало пошлости, не свойственной советскому дипломату, и самой дешевой клеветы. В годы эмиграции Троцкий довольно часто встречался с измышлениями такого рода. Поэтому-то книга Сфорцы, попадаясь постоянно на глаза Троцкому в его рабочем кабинете, подталкивала его к работе над мемуарным сборником "Мы и они". "...Я хотел бы написать статью: Ленин, Боровский и граф Сфорца. Этот пога-ненький либерально-сиятельный итальянский дипломат гнусно оклеветал Ленина и Воровского. Разоблачить и уличить его можно беспощадно. Книга Сфорцы вышла на всех языках и широко рекламировалась в Америке. Как Вы думаете, нашлось бы место для такой статьи?" -- советовался Троцкий 25 января 1932 года все с тем же Максом Истменом, который одно время служил посредником между Троцким и американскими журналами и издательствами. Мемуарная канва жизни Вацлава Воровского у Троцкого в конце концов застопорилась. Зато в работе над книгой "Мы и они" он довольно успешно продвинулся, вырисовывая портрет Леонида Красина. Их многолетние отношения складывались в различные периоды жизни диаметрально противоположно. Большевик-примиренец, "техник номер один" российского подполья (кто только не пользовался бомбами и капсюлями из его подпольной лаборатории и не жертвовал ему денег "на террор"!), Красин с самого начала довольно хорошо относился к Троцкому. Их добрым контактам, установившимся в 1905 году, ничуть не мешало недавнее меньшевистское прошлое Троцкого, объявившего себя "внефракционным социал-демократом", и его упорное нежелание склонить выю перед Лениным. Судя по всему, Красин ценил тогда в Троцком и незаурядного человека и политика большого масштаба. Троцкого же с самого начала подкупал широкий размах Красина, его душевная доброта. (Будучи человеком довольно сухим, Троцкий, как правило, легко сходился со своими антиподами.) Неизвестно, насколько интенсивно поддерживали Красин и Троцкий отношения между собой в период революционного спада,-- в биографических записках Троцкого, оставшихся неоконченными, сохранилась лишь коротенькая сцена, да и то со слов Надежды Крупской, о том, как Красин отошел от рабочего движения. Зато встретились Красин и Троцкий снова в 1917 году в Петрограде, по сути дела политическими противниками. Если Троцкий находился в то время на крайне радикальном крыле российского рабочего движения, то, проштудировав письма Красина в Амстердамском институте социальной истории, остается неясным, можно ли причислять в это время Красина вообще к социал-демократии? Как не похож Леонид Красин в этих письмах на портреты, долгие годы выполнявшиеся по заказам свыше московскими богомазами! В доверительных письмах к жене звучит самая непримиримая критика политики большевиков, насильственно взявших власть в свои руки (как считал Красин) путем вооруженного переворота в октябре 17-го; особенно резки выпады в адрес Троцкого и Ленина. Подобная позиция отчетливо прослеживается у Красина вплоть до 1919-го и даже до начала 1920 года. Однако она не помешала ему (впрочем, как и Горькому, и почти всем бывшим участникам группы "Вперед!", и запрещенной по личной инициативе Ленина редакции "Новая жизнь") совершить превращение из Савла в Павла на пути в Дамаск. Несмотря на весь наносной цинизм богатого промышленника и сибарита "товарищ Никитич" сдавал после октябрьского переворота свои идейные позиции в муках и тревогах. И у самого начала этого нелегкого для Леонида Красина пути мы видим Льва Троцкого. Еще 5 ноября 1917 года Троцкий обратился к лидеру рабочих-мегаллистов Александру Шляпникову: "Нам необходим министр торговли и промышленности... Как вы относитесь, в частности, к кандидатурам Л. Б. Красина или Серебров-ского?" И именно по предложению того же Троцкого Красина включили (имея в виду его широкие связи в германских промышленных кругах) в мирную делегацию, которая с декабря 1917 года вела переговоры с представителями кайзера Вильгельма в Брест-Литовске. После этого между Красиным и Троцким восстановились коллегиальные, а затем постепенно наладились и старые дружеские отношения. Интенсивно общались они и в годы гражданской войны. Во время боевых действий против войск белых генералов и Антанты Леонид Красин принимал участие в работе Совета Труда и Обороны. Будучи председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии и одновре- менно наркомом торговли и промышленности, Леонид Красин обладал воистину диктаторскими полномочиями в области снабжения армии и организации экономики всего тыла. Многочисленные источники, сохранившиеся в архивных фондах, подтверждают слова Троцкого: "Все, что он делал, он делал хорошо". В 1920 году конкретные контакты Красина с военным ведомством ослабли. На его место по просьбе Троцкого был назначен Алексей Рыков Однако добрые отношения Красина с Троцким из-за этого не прервались. А вскоре оба они почувствовали, что в глазах части партийного аппарата оказались "не ко двору". После того как Ленин в начале 1923 года полностью потерял работоспособность, партию большевиков (а следовательно, и высшее руководство Советской России) возглавила "тройка". Она состояла из Зиновьева, Каменева и Сталина (Зикаси -- называли эту "тройку" современники с легкой руки записного остряка партийных съездов Давида Рязанова). С самого начала своего отнюдь не эфемерного существования "тройка" представляла интересы центрального, а особенно провинциального (губернского) партийного аппарата. Пользуясь столь весомой поддержкой, "тройка" уже в 1923 году de facto захватила власть на партийном Олимпе. Неотлагательной своей задачей новоявленные "триумвиры" считали уже тогда полную изоляцию Льва Троцкого. Сталин даже помышлял об убийстве своего давнего врага, но отказался от этого замысла, боясь вызвать в ответ волну индивидуального террора со стороны молодых прозелитов Троцкого. Борьба против Льва Троцкого и многочисленной "группы 46-ти" -- старых большевиков, выступивших с резким письмом в защиту внутрипартийной демократии,-- детерминировала в середине 20-х годов почти всю деятельность возглавляемого "тройкой" Центрального Комитета. Более того, на партийном Олимпе была создана в помощь "тройке" еще и конспиративная "семерка" (Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Куйбышев). "Семерка" эта располагала собственным потаенным секретариатом, особым шифром, фельдъегерями и даже ответвлениями в некоторых губкомах. Именно на тайных собраниях "семерки", по сути дела, и решались вплоть до лета 1925 года (времени разрыва Сталина с Каменевым и Зиновьевым) все важнейшие вопросы партийной и государственной жизни. Лишь после тайных постановлений на заседаниях "семерки" те же самые вопросы выносились на совещания Политбюро и Совнаркома. * * * Подобное положение вещей не составляло особого секрета для Льва Троцкого. Понимая, что борьбу с ним ведут самым некорректным образом, и презирая, как он любил выражаться в семейном кругу, "эту сталинскую методу", Троцкий все же весьма тяжело переносил вынужденную изоляцию. И как бы в ответ на интриги "тройки" и "семерки" он стал манкировать заседаниями Политбюро и Совнаркома. А коли Троцкий и присутствовал на этих совещаниях, то демонстративно углублялся во французские и английские газеты либо обменивался записками с Леонидом Красиным, который, видя затравленность Троцкого, непременно садился рядом с ним. А как же складывалось положение самого Красина на пороге "новых времен"? Судя по письмам к жене, Красин сначала думал, что с ним будут продолжать считаться Более того, в 1924 году Леонида Красина после семнадцатилетнего перерыва избрали членом ЦК. Но за внешними почестями не последовали назначения на должности, от которых зависело экономическое развитие страны. Не вызвало в недрах партократии большого энтузиазма и выступление Красина на XIII съезде ВКП(б). в котором он протестовал (со своих старых позиций технократа) против дублирования управления хозяйством одновременно по партийной и по государственной линии. Видя, что в результате всего этого положение начинает складываться не в его пользу, Леонид Красин, оставаясь ключевой фигурой в системе Наркомата иностранных дел, обычно не задерживался в советской столице во время своих приездов. Но как бы он ни спешил, все же всегда выкраивал время навещать Льва Троцкого. В словах Троцкого о Красине мы слышим как бы отзвуки их тогдашних доверительных бесед, хотя политическими союзниками в середине 20-х годов они так и не стали. Притом, что Леонид Красин полностью разделял воззрения Троцкого о необходимости "интенсификации" борьбы с бюрократической элитой, захватившей власть в стране, "товарищ Никитич" оставался сторонником демократизации не только в стане большевиков, но и во всем обществе. К подобным выкладкам Лев Троцкий придет гораздо позже, лишь в 30-е годы, во время своей работы над серией статей о последствиях сталинского термидора и над глубоко аналитичным трудом "Что такое СССР и куда он идет?" -- книгой, не вышедшей на русском языке при жизни автора и известной на Западе под названием "Преданная революция". Так и не опубликовав почему-то свои мемуары о Красине, Троцкий время от времени вспоминал о нем: то в политическом дневнике, а то и в манускрипте биографии Сталина. Всегда в спокойных, объективных тонах. * * & Если о ком-то из предполагаемых героев сборника политических портретов Лев Троцкий отзывался исключительно восторженно, то в первую очередь о Христиане Раковском. "Болгарин по происхождению ...но румынский подданный силою балканской карты, французский врач по образованию, русский по связям, симпатиям и литературной работе, Раковский владеет всеми балканскими языками и четырьмя европейскими, активно участвовал в разные периоды во внутренней жизни четырех социалистических партий -- болгарской, русской, французской и румынской,-- чтобы впоследствии стать одним из вождей советской федерации, одним из основателей Коминтерна, председателем Украинского совета народных комиссаров, дипломатическим представителем Союза в Англии и во Франции и чтобы разделить затем судьбу левой оппозиции. Личные черты Раковского -- широкий интернациональный кругозор и глубокое благородство характера -- сделали его особенно ненавистным для Сталина, воплощающего прямо противоположные черты",-- характеризовал его Троцкий в "Моей жизни", Раковский и Троцкий впервые встретились в Париже в 1903 году. Одновременно находились они и в Штутгарте четыре года спустя, на конгрессе II Интернационала. В 1910 году Лев Троцкий совершил поездку по Балканам и смог вблизи наблюдать политическую деятельность Христиана Раковского. А затем последовали новые встречи: Вена, где Раковский старался материально помочь выходу "Правды" и других "троцкистских" изданий, Бухарест (когда Троцкий снова объехал Балканы в качестве военного корреспондента в 1913 году) и, наконец, Циммервальд: в сентябре 1915 года оба они стояли на левых позициях даже в этом кругу антимилитаристски настроенных социалистов, хотя некомпетентные исследователи и по сей день клеймят их "центристами". И в Петроград Троцкий и Раковский прибыли почти одновременно, в мае 1917 года. Правда, они несколько месяцев не состояли в одной и той же партии, а это значило, что не виделись слишком часто. Троцкий стал "межрайонцем", а затем большевиком. Раковский же вступил в ряды меньшевиков-интернационалистов, его больше привлекали тогда умеренные взгляды Мартова и Мартынова, нежели радикализм Ленина и Троцкого. Но с декабря 1917-го позиции Троцкого и Раковского заметно сближаются. "Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему политическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, неоднократно изгонявшийся из Румынии за свою непримиримую революционную деятельность, оказался главой правительства в Советской Украине",-- говорится в книге "Очерки политической истории Румынии", изданной в 1922 году Троцким и Раковский совместно. Однако в данном случае "историческую судьбу" отождествлял не в последнюю очередь сам Лев Троцкий, второй после Ленина по влиянию политический деятель в Советской России в годы гражданской войны. Именно стараниями Троцкого Раковский был назначен главою харьковского правительства (и одновременно наркомом иностранных дел Советской Украины) вопреки сопротивлению Пятакова и Антонова-Овсеенко. Кто бы мог подумать, что все трое вождей Советской Украины вскоре станут "троцкистами", во время внутрипартийной фракционной борьбы, а Раковский к тому же не просто "оппозиционером", а еще и хранителем номер один традиций оппозиции 1923 года после высылки Льва Троцкого из Советского Союза. Деятельность Раковского-оппозиционера в наши дни практически не изучена. Из его (отчасти конспиративной) переписки с Троцким даже исследователям известны лишь фрагменты. Письма Раковского из Астрахани Троцкому в Алма-Ату -- это как бы ключ к дружбе двух образованнейших интеллектуалов, сброшенных волею вершителей "генеральной линии" с Олимпа власти в самую гущу повседневной жизни Но и в ссылке Троцкого и Раковского волновали в первую очередь не трудности быта. Сутью их жизни являлись размышления типа Quo vadis? * когда речь заходила о политическом положении страны и о собственной духовной жизни. "Переписка находится в полном расстройстве, даже с Москвой. Письма, отделенные друг от друга двумя и даже тремя 0x08 graphic * Куда идти? (лат.) неделями, получаются одновременно (если получаются вообще). Не знаю, что виною -- метеорологические или иные какие силы. <...> Иностранные газеты стал получать сейчас из Москвы и из Астрахани",-- говорится в письме Троцкого, отправленном в первых числах апреля 1928 года сразу трем адресатам -- Евгению Преображенскому, Николаю Муралову и Христиану Раковскому. Последний же, и сам находясь в трудных условиях ссылки, успокаивал Троцкого: "В сравнении со мной у тебя громадные неудобства... Тем не менее я думаю, что недостающие тебе книги можно будет выписывать из Москвы. По-моему, кроме текущей работы было бы чрезвычайно важно, если ты выбрал бы какую-нибудь тему, которая заставила бы тебя, вроде моего Сен-Симона, многое пересмотреть и перечитать под известным углом зрения". В Астрахани в 1928 году Раковский усиленно работал над книгой о Сен-Симоне, однако круг его интересов был предельно разнообразен: "...с первых дней я стал знакомиться интенсивно со старинной и новой литературой, со статистическими и научными материалами. Письма из Москвы приходят здесь на пятый, а иногда на шестой день, газеты на третий день. Здесь имеется киоск, где получаются даже и некоторые немецкие газеты, но не все номера. <...> Взял с собой соч[инения] Диккенса (по-английски) и другую русскую беллетристику, с которой вообще я плохо знаком. Из русских авторов пока прочел только "Конную армию" Бабеля... а из здешней библиотеки взял Сервантеса (полный перевод "Дон-Кихота" с интересным предисловием Ме-риме) и Овидия... В обстановке, аналогичной с теперешней, я всегда перечитываю Дон-Кихота, и теперь он мне доставляет громадное удовольствие". Наряду с чтением и работой над книгой о современниках (о которой он подробно писал Троцкому -- не послужило ли это, в свою очередь, для Троцкого дальнейшим импульсом?) Христиан Раковский старался путем рукописных воззваний и статей реагировать на происходящие вокруг него тлетворные события: террор внутрипартийный и касающийся всего общества, сплошная коллективизация, провал первого пятилетнего плана, по словам сталинских статистиков-фальсификаторов якобы выполненного за четыре года. Часть своих работ (их терминология оставалась неизменно ортодоксальной, но идейный nucleum * вмещал в себя не только характерные черты пролетарской диктатуры, но и элементы демократии), словом, самые значительные труды времен ссылки Раковскому удалось переправить с помощью целой цепи посредников за границу, где они и публиковались в "Бюллетене оппозиции". Резко выступал Христиан Раковский против "капитуляции" своих сподвижников. Поэтому-то Троцкий и другие лидеры международной антисталинской оппозиции упоминали Раковского всегда на первом месте, когда речь заходила о мучениях узников советских политизоляторов и колоний ссыльнопоселенцев. "Группа немецких рабочих... могла бы написать письмо Бернарду Шоу, Роллану, М. Горькому, приветствовать их за поддержку СССР и в то же время потребовать от них вмешательства в пользу Раковского",-- советовал Троцкий своему сыну 0x08 graphic * Ядро, зерно (лат.). Льву Седову, который как раз устанавливал в Берлине контакты с рабочими лидерами. А тем временем о Христиане Раковском доходили все более тяжелые известия. Гепеуры старались полностью изолировать его. Один обыск следовал за другим. Ссылку в Астрахань, город с тяжелым климатом, сменило изгнание в Барнаул, место с не менее трудными условиями, к тому же безо всяких культурных традиций. У дома Раковского маячило всегда пять-шесть подозрительных соглядатаев в одинаковых кепках и пальто. И чем чаще о Раковском вспоминали прогрессивные круги Запада, тем более ужесточался его режим. Поэтому-то не было и дня, когда бы Лев Троцкий не вспоминал в кругу своих домашних о Раковском и его многострадальной семье. 2 сентября 1931 года Троцкий (под псевдонимом Г. Гуров) разослал в различные страны мира специальный циркуляр, объясняющий, как следует самым эффективным способом организовать борьбу за освобождение Раковского. "О Христиане Раковском] ... надо поднять большую кампанию. Следовало бы написать хоть краткую биографию его. Я бы это сделал, если бы подобрать необходимые материалы. Я советую поручить это официально одному лицу в Берлине и Париже и болгарской организации. Надо разыскать статьи Раковского в советской печати, его старую книгу против румынского боярства (1909 г., кажется), мою книгу о Румынии с большим приложением Раковского и пр., и пр. Можно написать соответственное обращение ко всем секциям. <...> Когда наберется достаточно материала, я написал бы биографию Раковского в два-три печатных листа. Это имело бы большое значение. Пока что кампанию нужно вести",-- говорится в письме Троцкого Льву Седову от 27 февраля 1932 года. Материалы о Христиане Раковском с самого начала лежали у Троцкого в кабинете в отдельной папке. 31 марта 1933 года он информировал сына: "Я сейчас работаю над биографией и характеристикой Раковского (в числе текущих работ). Толчком послужило, конечно, известие о его смерти. Хотя этот повод, к счастью, отпал, биографию надо будет все-таки выпустить, тем более что в августе ему исполняется 60 лет. К сожалению, материалов у меня здесь очень мало. Нет, в частности, ни одной его книги, ни докторской диссертации, ни книги о боярской Румынии, ни русской книги за подписью Инсарова о Франции и французах. Нет также почти ничего, что характеризовало бы деятельность Раковского как украинского предсовнаркома. Думаю, что в Париже кое-что можно добыть. Говорят, есть характеристика Раковского в книге Де-Монзи... Хорошо было б получить эту книгу. Параллельно я работаю также над биографиями Иоффе и Воровского. По другой линии хочу дать портрет Красина. Если попадутся материалы, особенно относительно Иоффе, прошу прислать". Последний абзац письма свидетельствует о том, что работа над портретами современников превратилась у Троцкого в сизифов труд. Он сам, если и не махнул на нее, то, не имея нужных материалов под рукой, не видел ни конца, ни края. А порой и сама жизнь вносила коррективы в мемуары Троцкого. Ведь некоторые герои задуманной книги продолжали жить, да еще и выходили из его политической орбиты. Так, к примеру, Христиан Раковский, казавшийся поистине непреклонным в феврале 1934 года, "капитулировал" (под огромным давлением сталинских властей) и обратился в ЦК ВКП (б) с просьбой принять его обратно в партию. Довольное кремлевское руководство не только разрешило Раковскому вернуться из ссылки, но и организовало ему почетную встречу. На вокзале старого оппозиционера, измученного донельзя физически и морально, встретили пионеры с цветами и... Лазарь Каганович, второй секретарь ЦК, самый близкий в этот период к Сталину политик. Осенью того же 1934 года Раковский был послан с дипломатической миссией в Токио с делегацией Красного Креста. А в 1935 году, как бы пройдя испытательный срок, он был принят в партию. После этого фарса почти никого не удивило, что во время первых концептуальных политических процессов Христиан Раковский на страницах советской прессы потребовал для своих же недавних товарищей по оппозиционной деятельности смертной казни. "Капитуляция" Раковского ударила Троцкого по голове, словно обухом. Поначалу он попытался, как обычно обращаясь к марксистским постулатам, объяснить этот поступок усилением (либо ослаблением) определенных мировых классовых процессов. Во всяком случае, это следует из его письма сыну от 19 марта 1934 года: "По поводу СССР надо указать, что процесс отчуждения от мирового рабочего движения продолжается и усугубляется: причина -- в поражениях пролетариата и в ослаблении Коминтерна. В сознании рабочих процесс отражается так: везде побеждает фашизм. Мировой пролетариат оказывается не на высоте. Победа фашизма означает опасность для нас, а у нас дела идут все же на поправку,-- значит надо как можно крепче держаться за аппарат, каков он ни есть. Уже в момент победы Гитлера в Германии мы писали и после не раз повторяли, что без успехов революции на Западе бюрократический режим на почве национального социализма будет в СССР только крепнуть. Истекшие 15 месяцев подтвердили это предвидение. Сдача Раковского и Сосновского (бывшего ведущего публициста "Правды", известного оппозиционера.-- М. К.) представляет одно из проявлений этой национальной реакции, вернее, интернациональной безнадежности. Держаться сейчас на позиции коммунистов-интернационалистов можно, только имея перед собой мировую перспективу, наблюдая и обобщая реальный ход развития или распада мировых рабочих организаций и реальные возможности, которые открываются перед IV Интернационалом. От этих перспектив бывшие оппозиционеры в СССР герметически отделены. Разумеется, их сдача есть известный моральный удар для нас, но если вдуматься во всю обстановку и в индивидуальное положение каждого из них, буквально жившего в закупоренной бутылке,-- никогда ничего [похожего] в мировой истории революционного движения не бывало,-- то приходится скорее удивляться, как они удерживались или удерживаются на своей позиции до сих пор". Но, как бы оправдывая Раковского такими доводами, Троцкий тем не менее не мог простить ему "капитуляции". Он даже попросил своего секретаря Ван Эйенорта разорвать большой портрет Христиана Раковского, который долгие годы висел в рабочей комнате Троцкого. А в дневнике, предназначенном отнюдь не для публикации, а как бы для беседы с будущим, появилась запись Троцкого от 20 февраля 1935 года: "Раковский милостиво допускается на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше!" Вскоре Христиан Раковский стал одной из жертв мясорубки тридцатых. В 1937 году он был арестован и подвергнут, судя по дошедшему до нас заявлению, полному слов протеста, самым изощренным пыткам. Раковского обвинили в том, что с 1924 года он являлся агентом британской Intelligence Service, а с 1934-го, после поездки в Токио,-- еще и японской разведки. Заставляя Раковского признаваться в "преступных" связях с Троцким, следователи подготовили целый сценарий. Сломленный подсудимый покорно повторял заученные выражения, но вдруг посреди казенного набора фраз у него вырвалось что-то личное: "Я старше Троцкого и по возрасту, и по политическому стажу, и, вероятно, не меньше у меня политического опыта, чем у Троцкого". Иностранные журналисты, присутствовавшие в Октябрьском зале Дома союзов в один голос заметили, что на "Большом процессе" в марте 1938 года перед ними появился старый, болезненного вида, сломленный человек. Суд присудил тогда Раковского к 20 годам заключения и 5 годам поражения в гражданских правах. "...Раковский, отдавший 50 лет делу борьбы за освобождение трудящихся, может надеяться искупить свои мнимые преступления к 90-летию своего рождения!" -- негодовал Лев Троцкий на страницах "Бюллетеня оппозиции". Равняется с чудом, что Раковскому дали возможность дожить до лета 1941 года. А тогда его расстреляли вместе с левой эсеркой Марией Спиридоновой и сестрой Троцкого Ольгой Каменевой во дворе Орловского централа. * * * После "капитуляции" Христиана Раковского у Троцкого оставался в памяти "безоблачным" образ лишь одного своего старого друга -- Адольфа Иоффе. "С венских дней началась наша дружба. Иоффе был человеком высокой идейности, большой личной мягкости и несокрушимой преданности делу". Эту краткую характеристику, данную Иоффе в "Моей жизни", Лев Троцкий несколько раз готовился повторить в развернутой форме, собрав воспоминания об их совместной деятельности. Из различных упоминаний об Адольфе Иоффе у Троцкого можно в конце концов составить целую мозаику-портрет, в центре которого совместное пребывание в венской эмиграции, а затем борьба со сталинской "генеральной линией" в середине 20-х. Характерно, что о самоубийстве Иоффе, затравленного кремлевской камарильей, Лев Троцкий вспомнил именно во время своего ареста в Москве в 1928 году. В минуты высылки Троцкого присутствовали лишь самые близкие друзья. Среди них была и Надежда Адольфовна Иоффе, оставившая интереснейшие воспоминания о дружбе своего отца со Львом Троцким. Не раз вспоминал высокие интеллектуальные и деловые качества Адольфа Иоффе Лев Троцкий и в годы эмиграции. Однако фрагменты мемуаров его о Иоффе так и не увидели свет. Предполагаемая книга портретов современников "Мы и они" осталась в рукописи. И если советский читатель все же может познакомиться с портретами Красина и Воровского, Раковского и Иоффе, то он обязан этому исключительно бостонскому историку Юрию Фельш- тинскому. Составляя эту книгу, Фельштинский включил в нее также несколько малодоступных в Советском Союзе статей Троцкого, близких к мемуарному жанру. Статьи эти предельно субъективны, как и все, что выходило из-под пера Льва Троцкого. В то же время они свидетельствуют и о его прозорливости: к примеру, гипотеза Троцкого, почему был арестован Авель Енукидзе, подтверждена в наши дни архивными материалами, а воспоминания Марии Ульяновой о том, каким образом тяжелобольной Ленин просил у Сталина цианистый калий, также подтверждают давнишние размышления Льва Троцкого, когда он незадолго до смерти взялся описать свои подозрения в публицистическом шедевре с характерным названием "Сверх-Борджиа в Кремле". И наконец, благодаря стараниям составителя этой книги Юрия Фельштинского перед нами предстала целая картинная галерея современников Троцкого, со всеми их трагическими и противоречивыми чертами, та самая галерея, для которой он оставил, образно выражаясь, лишь кипу неразобранных холстов. * * * Мне посчастливилось познакомиться с Юрием Фельштинский в Бостоне в 1984 году. Молодой тогда еще историк как раз подступал к составлению своих многочисленных изданий рукописей Троцкого. С тех пор большинство этих планов осуществилось. А благодаря крушению постсталинской системы, наследие Троцкого начало возвращаться и к себе на родину. И хотя от Юрия Фельштинского Лев Троцкий безмерно далек в совокупности его идей перманентной и мировой революции, однако, не посвяти этот проницательный ученый, которому абсолютно чужды черты фанаберии и великодержавности многих советских историков, столько лет копированию пожелтевших бумаг в Бостоне, Стэнфорде и Амстердаме, не приложи он невероятные по упорству усилия к классификации в большинстве случаев впервые публикуемых документов, то много сотен раз проклятый "сталинской школой фальсификации" Лев Троцкий вряд ли смог бы снова стать в столь широких кругах в Советском Союзе предметом исследований. Будапешт, 30 мая 1990 года Миклош Кун ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ В предлагаемый читателю сборник под общим названием "Портреты революционеров" включены написанные Троцким в разные периоды его жизни статьи и очерки о политических и партийных деятелях Советского Союза: Ленине, Сталине, Бухарине, Зиновьеве, Каменеве, Луначарском, Красине, Воровском, Иоффе, Горьком, Демьяне Бедном, Серебровском, Енукидзе, Томском, Чичерине, Раковском, Блюмкине и других. Часть этих очерков была закончена Троцким и предназначалась для публикации на иностранных языках, как, например, очерк о Ленине, написанный для Британской энциклопедии в 1926 году. Другие сохранились в черновиках. В особый раздел вынесены материалы незаконченной Троцким книги "Мы и они" ("Они и мы"). Как следует из опубликованных в этом разделе выдержек из писем Троцкого М. Истмену, автор задумал эту книгу в 1931 году. Он неоднократно менял ее композицию, но закончить книгу так и не сумел, возможно потому, что интерес к работам Троцкого на Западе со временем уменьшался, и для книги не нашлось издателя, согласного заплатить за нее гонорар. По существу, Троцким была завершена только одна из глав книги -- "Завещание Ленина"; остальные же главки -- "Красин", "Боровский", "Иоффе", "Чичерин" и "Раковский" -- остались в черновиках. Материалы сборника "Портреты революционеров" публикуются по документам, хранящимся в архиве Троцкого, купленном в 1940 году Гарвардским университетом, в США. В книге использованы также материалы архива Троцкого -- Истмена в библиотеке Лилли Индианского университета в США. Материалы публикуются с любезного разрешения администрации архива Троцкого Гарвардского университета и библиотеки Лилли Индианского университета. Ю. Фельштинский Бостон, США ЛЕНИН ОЧЕРК Ленин (Ульянов Владимир Ильич) (1870--1924)--теоретик и политик марксизма, вождь партии большевиков, организатор Октябрьской революции в России, основатель и руководитель советских республик и Коммунистического Интернационала -- родился 9/22 апреля 1870 года в городе Симбирске (ныне переименованном в Ульяновск). Отец Ленина (Илья Николаевич) крестьянского происхождения, педагог. Мать, Мария Александровна, по рождению Берг1,-- дочь врача. Старший брат Ленина (род. в 1866 г.) примкнул к движению народовольцев, принимал участие в неудавшемся покушении на жизнь Александра III, был казнен на 22-м году жизни. Ленин, третий из шести детей семьи, окончил Симбирскую гимназию в 1887 году с золотой медалью. Казнь брата навсегда вошла в его сознание и содействовала определению его дальнейшей судьбы. Летом 1887 года Ленин поступает на юридический факультет Казанского университета, но в декабре того же года исключен за участие в студенческой сходке и выслан в село Кокушкино близ Казани в имение деда (с материнской стороны). Его ходатайства (1887 г.) о приеме вновь в Казанский университет, как и выезде за границу для продолжения образования, встречают отказ. Осенью Ленину разрешено вернуться в Казань, где он и начинает систематическое изучение Маркса и завязывает первые связи с членами местного марксистского кружка2. В течение 1891 года Ленин успешно сдает экзамены при юридическом факультете Петербургского университета. В 1892 году он зачисляется в Самаре помощником присяжного поверенного. К этому и следующему году относится несколько судебных выступлений Ленина в качестве защитника. Однако главное содержание его жизни уже составляет изучение марксизма и применение его к исследованию путей хозяйственного и политического развития России. Переехав в 1894 году в Петербург, Ленин завязывает связи среди рабочих и начинает пропагандистскую работу. К этому периоду относятся первые литературные работы Ленина, направленные против народников и фальсификато- ров марксизма, и переходившие из рук в руки в рукописном виде3. В апреле 1895 года Ленин выезжает впервые за границу, имея главной целью установить связь с марксистской группой "Освобождение труда" (Плеханов, Засулич, Аксельрод). По возвращению в Петербург он организует нелегальный "Союз борьбы за освобождение рабочего класса", который быстро превращается в значительную организацию, развивает пропагандистскую и агитационную работу среди рабочих и учащихся и завязывает связи с провинцией. В декабре 1895 года Ленин и его ближайшие сотрудники подвергаются аресту. 1896 год Ленин проводит в тюрьме, где работает над изучением путей экономического развития России. В феврале 1897 года его отправляют в трехлетнюю ссылку в Восточную Сибирь, в Енисейскую губернию. К этому времени (1898 г.) относится брак Ленина с Н. К. Крупской, его товарищем по работе в СПБ Союзе и верной его сподвижницей в течение дальнейших 26 лет жизни и революционной борьбы. За время ссылки Ленин заканчивает свой важнейший экономической труд "Развитие капитализма в России", основанный на методической проработке огромного статистического материала (Петербург, 1899). В 1900 году Ленин выезжает в Швейцарию с целью организовать за границей, совместно с группой "Освобождение труда", издание революционной газеты, предназначенной для России. К концу года в Мюнхене уже выходит No 1 газеты "Искра" с эпиграфом: "Из искры возгорится пламя". Целью газеты является организация централизованной подпольной революционной партии социал-демократов, которая во главе пролетариата открыла бы борьбу с царизмом, вовлекая в нее угнетенные народные массы, и прежде всего многомиллионное крестьянство. В выпущенной Лениным вскоре брошюре "Что делать?" всесторонне развивается идея организации сплоченного кадра профессиональных революционеров, беззаветно преданных делу революции и спаянных железной внутренней дисциплиной. Идея централизованного партийного руководства борьбой пролетариата во всех ее формах и проявлениях тесно связывается у Ленина с идеей гегемонии рабочего класса в демократическом движении страны. Становясь стержнем ленинского мировоззрения и практической борьбы, идея гегемонии непосредственно переходит в программу диктатуры пролетариата, когда 1905 год и февраль 1917-го подготовляют условия для октябрьского переворота. Созванный в июле--августе 1903 года II съезд РСДРП (Брюссель -- Лондон) принимает выработанную Плехановым и Лениным программу, но заканчивается историческим расколом партии на большевиков и меньшевиков. Отныне Ленин начинает свой самостоятельный путь как вождь фракции, а затем партии большевиков. Начавшись с вопросов организации партии, разногласия вскоре углубляются вопросом об отношении к буржуазному либерализму, с одной стороны, к крестьянству -- с другой. Меньшевики стремятся согласовать политику русского пролетариата с либеральной буржуазией. Ленин видит ближайшего союзника пролетариата в крестьянстве. Эпизодические сближения с меньшевиками не приостанавливают все большего и большего расхождения двух линий: революционной и оппортунистической, пролетарской и мелкобуржуазной. В борьбе с меньшевизмом выковывается политика, приведшая впоследствии к разрыву со II Интернационалом (1914), к Октябрьской революции (1917) и к замене скомпрометированного социал-демократического названия партии коммунистическим (1918)4. Поражение армии и флота в русско-японской войне, расстрел рабочих 9 января 1905 года, аграрные волнения и политические забастовки создают революционную ситуацию в стране. Программа Ленина: подготовка вооруженного восстания масс против царизма, создание временного революционного правительства, которое должно организовать революционно-демократическую диктатуру рабочих и крестьян для радикальной очистки страны от царизма, крепостничества и всякого вообще средневекового хлама. В соответствии с этим, на III съезде партии, состоявшем из одних большевиков (май 1905 г.), принимается новая аграрная программа конфискации помещичьих и царских земель. В октябре 1905 года начинается всероссийская забастовка. 17 октября царь издает "конституционный" манифест. В начале ноября Ленин возвращается из Женевы в Россию и в первой же статье призывает большевиков5, в связи с новой обстановкой, расширить организацию, привлекая в партию широкие круги рабочих, но сохраняя нелегальный аппарат, в предвидении неизбежного удара контрреволюции. В декабре царизм переходит в контрнаступление. Восстание в Москве в конце декабря, без поддержки армии, без одновременного восстания в других городах и без достаточного отклика деревни, вскоре подавляется. В событиях 1905 года Ленин выдвигает три момента: временный захват народом действительной, то есть не ограниченной классовыми врагами политической свободы, помимо и вопреки всех наличных законов и учреждений; создание новых, пока еще потенциальных органов рево люционной власти, в виде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов; 3) применение народом насилия по отношению к насильникам над народом. Эти выводы 1905 года станут руководящими принципами политики Ле нина в 1917 году и приведут к диктатуре пролетариата в форме Советского государства. Разгром Декабрьского восстания в Москве отодвигает массы на второй план. Авансцену занимает либеральная буржуазия. Начинается эпоха первых двух Дум. Ленин формирует в этот период принципы революционного использования парламентаризма в непосредственной связи с борьбой масс в целях подготовки их к новому периоду наступления. В декабре 1907 года Ленин выезжает из пределов России, чтобы вернуться в нее лишь в 1917 году. Открывается эпоха победоносной контрреволюции, преследований, ссылок, казней, эмиграции. Ленин ведет борьбу против всех течений упадочничества в революционной среде: против меньшевиков, проповедовавших ликвидацию (отсюда "ликвидаторы") подпольной партии и переход к чисто легальной деятельности в рамках псевдоконституционного строя; против "примиренцев", не понимавших противоположности большевизма и меньшевизма и пытавшихся занять среднюю позицию; против авантюризма социалистов-революционеров, пытавшихся личным террором заменить недостаточную активность масс; наконец, против сектантства части большевиков, так называемых "отзовистов", требовавших отозвания социал-демократов из Думы во имя непосредственно революционных действий, для которых обстановка не открыла возможностей. В эту глухую эпоху Ленин обнаружил сочетание двух основных своих качеств: непримиримой революционности основной линии и безошибочного реализма в выборе методов и средств. Одновременно Ленин ведет развернутым фронтом борьбу против попыток ревизии теоретических основ марксизма, на которые опирается вся его политика. В 1908 году он пишет капитальное исследование6, посвященное основным вопросам познания и направленное против идеалистической, по существу, философии Маха и Авенариуса и их русских последователей, пытавшихся соединить эмпириокритицизм с марксизмом и проводивших в политике отзовизм. Опираясь на огромную проделанную им научную работу, Ленин доказывает, что методы диалектического материализма, как они сформулированы Марксом и Энгельсом, полностью подтверждаются развитием научной мысли вообще, естествознания в особенности. Так, революционная борьба, не упускавшая из виду самых мелких практических вопросов, шла у Ленина всегда рука об руку с теоретической борьбой, поднимавшейся до самых высоких достижений обобщающей мысли. 1912--1914 годы характеризуются новым подъемом рабочего движения в России. В режиме контрреволюции обнаруживаются трещины. В начале 1912 года Ленин созывает в Праге тайную конференцию русских организаций большевиков. "Ликвидаторы" объявляются вне партии. Разрыв с меньшевизмом принимает окончательный и бесповоротный характер. Избирается новый ЦК. Ленин организует из-за границы издание в Петербурге легальной газеты "Правда", которая в постоянной борьбе с цензурой и полицией оказывает руководящее влияние на передовых рабочих. В июле 1912 года Ленин с ближайшими своими сотрудниками переезжает из Парижа в Краков, с целью облегчить свои отношения с Россией. Революционный подъем в России нарастает, обеспечивая тем самым перевес большевизма. Ленин в оживленных отношениях с Россией почти ежедневно посылает статьи под различными псевдонимами для легальных большевистских газет, досказывая необходимые выводы в нелегальной печати. В этот период, как и раньше, так и позже, Н. К. Крупская стоит в центре всей организационной работы, принимает приезжающих из России товарищей, дает инструкции отъезжающим, устанавливает нелегальные связи, пишет конспиративные письма, зашифровывает и расшифровывает. В июле 1913 года Ленин переезжает в местечко Поронин (Галиция), еще ближе к границе. Здесь застигает его объявление войны. Австрийская полиция, заподозрив в Ленине русского шпиона, подвергает его аресту, но через две недели освобождает и высылает в Швейцарию. Начинается новая широкая полоса в работе Ленина, сразу получающая интернациональный размах. Манифест, опубликованный Лениным 1 ноября от имени партии, определяет империалистический характер войны и виновность в ней всех великих держав, издавна подготовлявших кровавую борьбу за расширение рынков и за разорение конкурентов. Патриотическая агитация буржуазии обоих лагерей, со сваливанием вины друг на друга, объявляется маневром для одурачивания рабочих масс. Манифест констатирует переход большинства европейских социал-демократических вождей на позицию защиты отечественной буржуазии, срыв ими решений международных социалистических конгрессов и крах II Интернационала. С точки зрения русских социал-демократов, заявляет манифест, поражение царизма было бы наиболее выгодным из исходов войны. Поражение "своих" правительств должно быть лозунгом социал-демократов всех стран. Ленин подвергает беспощадной критике не только социал-патриотизм, но и разных оттенков пацифизм, который, мечтая о мире, капитулирует перед войной и, занимаясь платоническими протестами, отказывается от революционной борьбы с империализмом. Теоретики и политики II Интернационала усугубили старые обвинения Ленина в анархизме. На самом деле через всю теоретическую и практическую работу Ленина, и до и после 1914 года, проходит борьба не только с реформизмом, который с началом войны превратился в опору империали- стической политики имущих классов, но и с анархизмом и со всеми вообще разновидностями революционного авантюризма. 1 ноября 1914 года Ленин выдвигает программу создания нового Интернационала, которому "предстоит задача организации сил пролетариата для революционного натиска на капиталистические правительства для гражданской войны против буржуазии всех стран за политическую власть, за победу социализма". В сентябре 1915 года в Циммервальде (Швейцарии) собирается первая конференция европейских социалистов, стоящих в оппозиции к империалистической войне (всего 31 человек). Левое крыло циммервальдской, а затем кин-тальской конференции явилось, под руководством Ленина, основным ядром будущего Коммунистического Интернационала, программа, тактика и организация которого вырабатывались под руководством Ленина. Им непосредственно вдохновлялись решения первых четырех конгрессов Коминтерна. К своей борьбе в международном масштабе Ленин был подготовлен не только своим общим глубоким образованием на марксистской основе, не только опытом революционной борьбы и партийного строительства в России, но и детальным знакомством с мировым рабочим движением. Он непосредственно следил в течение долгого ряда лет за внутренней жизнью важнейших капиталистических государств. Хорошо владея английским, немецким и французским языками, Ленин читал также по-итальянски, по-шведски, по-польски. Реалистическое воображение и политическая интуиция позволяли ему нередко по отдельным явлениям восстанавливать картину целого. Всегда и неизменно Ленин был против механического перенесения методов одной страны на другую, рассматривая и разрешая вопросы революционного движения не только в их международной взаимозависимости, но и в их национальной конкретности. Февральская революция 1917 года застает Ленина в Швейцарии. Его попытки проехать в Россию наталкиваются на решительное сопротивление британского правительства. Ленин решает использовать антагонизм воюющих стран и проехать в Россию через Германию. Удача этого плана дает врагам повод для неистовой кампании клеветы, которая, однако, уже бессильна помешать Ленину встать во главе партии, а вскоре и во главе революции. В ночь на 4 апреля, сейчас же по выходе из вагона, Ленин выступает на Финляндском вокзале с речью, основные мысли которой он повторяет и развивает в ближайшие дни. Низвержение царизма, говорит Ленин, явилось лишь первым этапом революции. Буржуазная революция уже не может удовлетворить массы. Задача пролетариата -- воору- жаться, усиливать значение Советов, пробуждать деревню и готовиться к завоеванию власти во имя социалистического переустройства общества. Далеко идущая программа Ленина не только оказывается неприемлемой для деятелей патриотического социализма, но и вызывает возражения в среде самих большевиков. Плеханов называет программу Ленина "бредовой". Но Ленин строит свою политику не на настроениях временных вождей революции, а на взаимоотношениях классов и логике движения масс. Он предвидит, что рост недоверия к буржуазии и к Временному правительству будет с каждым днем увеличиваться, что партия большевиков достигнет большинства в Советах и что к ним должна будет перейти власть. Маленькая ежедневная газета "Правда" становится отныне в его руках могущественным орудием низвержения буржуазного общества. Политика коалиции с буржуазией, проводившаяся социалистами-патриотами, и вынужденное союзниками безнадежное наступление русской армии на фронте возбуждают массы и приводят в Петрограде к вооруженным демонстрациям в первые дни июля. Внутренняя борьба достигает остроты. 5 июля опубликованы грубо сфабрикованные контрразведкой "документы", долженствующие свидетельствовать, что Ленин действует по поручению германского генерального штаба7. К вечеру прибыли вызванные Керенским с фронта "надежные" части и юнкера из окрестностей Петрограда, которые заняли город. Движение было подавлено. Травля против Ленина достигла апогея. Он перешел на нелегальное положение, скрываясь сперва в Петрограде, затем в Финляндии и сохраняя постоянную связь с руководящими элементами партии. Июльские дни и последовавшая расправа вызывают резкий подъем в массах. Предвидение Ленина оправдывается по всей линии. Большевики получают большинство в Советах Петрограда и Москвы. Ленин требует решительных действий для захвата власти, открывая, со своей стороны, непримиримую борьбу против колебаний на верхах партии. Он пишет статьи, брошюры, официальные и частные письма, подвергая вопрос о захвате власти освещению со всех сторон, опровергая возражения, рассеивая опасения. Он рисует неизбежное превращение России в иностранную колонию при продолжении политики Милюкова -- Керенского и предсказывает сознательную сдачу ими Петрограда немцам с целью разгрома пролетариата. "Теперь или никогда!" -- повторяет он в страстных статьях, письмах и беседах. Восстание против Временного правительства, намеченное решением ЦК, под давлением Ленина, на 10 октября, ходом вещей отодвинулось на 25 октября8. В этот день Ле- нин впервые после трехсполовиноймесячного пребывания в подполье появляется в Смольном, откуда непосредственно руководит борьбой. В ночь на 27-е он выступает на заседании Съезда Советов с проектом декрета о мире (принят единогласно) и декрета о земле (принят всеми против одного, при восьми воздержавшихся). Большевистским большинством съезда, при поддержке группы левых эсеров, объявляется переход власти к Советам. Назначается Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. Из лесного шалаша 9, где Ленин скрывался от преследований, он непосредственно переходит на вершину власти. Пролетарский переворот быстро распространяется по стране. Советы становятся господами положения в городе и деревне. При этих обстоятельствах Учредительное собрание, собравшееся 5 января, оказывается явным анахронизмом. Конфликт между двумя этапами революции налицо. Ленин не колеблется ни на минуту. В ночь на 7 января ВЦИК, по докладу Ленина, принял декрет о роспуске Учредительного собрания. Диктатура пролетариата, учит Ленин, обозначает максимум действительного, а не формального демократизма для трудящегося большинства, ибо обеспечивает ему реальную возможность воспользоваться свободами, передавая в руки трудящихся все те материальные блага (здания для собраний, типографии и прочее), без которых "свобода" остается пустым звуком и иллюзией. Диктатура пролетариата, по Ленину, есть необходимая ступень к уничтожению классового общества. Вопрос о войне и мире вызвал новый кризис партии и власти. Значительная часть партии звала к "революционной войне" против Гогенцоллерна, не считаясь ни с хозяйственным положением страны, ни с настроением крестьянства. Ленин, считавший необходимым затягивать переговоры с немцами в агитационных целях как можно дольше, требовал, однако, чтобы в случае ультиматума с их стороны был подписан мир хотя бы ценой территориальных уступок и контрибуций: уступить в пространстве, чтобы выиграть во времени,-- развивающаяся на Западе революция раньше или позже аннулирует тяжелые условия мира. Политический реализм Ленина обнаружился в этом вопросе во всей своей силе. Большинство Центрального Комитета -- против Ленина -- делает еще попытку, "объявив состояние войны прекращенным, отказаться в то же время от подписания империалистического мира". Это приводит к возобновлению немецкого наступления. После ожесточенных прений в ЦК на заседании 18 февраля Ленин завоевывает большинство за свое предложение немедленно возобновить переговоры и подписать немецкие условия, еще более отягченные. Советское правительство, по инициативе Ленина, переселяется в Москву. Добившись мира, Ленин выдвигает перед партией и страной вопросы хозяйственного и культурного строительства. Как всегда, он ставит вопросы ребром: "Не надо самообманов... Надо измерить целиком, до дна, всю ту пропасть поражения, расчленения, порабощения, унижения, в которую теперь нас толкнули. Чем яснее мы поймем это, тем более твердой, закаленной, стальной сделается наша воля к освобождению..." Но тягчайшие испытания еще впереди. Контрреволюционное движение надвигается с окраин. На Северном Кавказе формируются белогвардейские армии. Эсеры и меньшевики усиливают свою враждебную активность. К концу лета 1918 года центральная Россия оказывается окруженной контрреволюционным кольцом. Рука об руку с отечественной контрреволюцией идет на Волге восстание чехословаков 10, на севере и юге -- интервенция англичан (2 августа -- Архангельск, 14 августа -- Баку). Прекращается подвоз продовольствия. В этих беспримерных по трудности условиях, когда казалось, что выхода нет, Ленин не отходит от руля партии и государства ни на час. Он дает оценку каждой новой опасности, указывает пути спасения, агитирует на собраниях и в печати, извлекает из рабочей массы все новые и новые силы, организует поход рабочих в деревню за хлебом, руководит созданием первых военных отрядов, следит по карте за движением врага, сносится по прямому проводу с молодыми отрядами Красной Армии, заботится в центре об их вооружении и снабжении, следит за международным положением, ориентируясь на противоречия в лагере империалистов, и в то же время находит время для внимательных бесед и с первыми иностранными революционерами, прибывающими на советскую почву, и с советскими инженерами по поводу планов электрификации, новых методов использования торфа, развития сети радиостанций и прочее, и прочее. 30 августа эсерка Каплан подстерегает Ленина у входа в помещение рабочего митинга и производит в него два выстрела. Это покушение ожесточает гражданскую войну. Крепкий организм Ленина быстро справляется с ранениями. В дни выздоровления он пишет брошюру "Пролетарская революция и ренегат Каутский", направленную против виднейшего теоретика II Интернационала. 22 октября он уже выступает с речью. Война на внутренних фронтах остается по-прежнему главным содержанием его работы. Хозяйственные и административные проблемы занимают по необходимости служебное место. Питаемая извне гражданская война в полном разгаре. Только благодаря титанической энергии Ленина, его зоркости и неколебимой воле борьба заканчивается (в начале 1921 г.) полным подавлением контрреволюции. Госу- дарственная организация крепнет. Суровая школа гражданской войны выдвигает закаленные кадры организаторов. Октябрьская революция рассматривалась Лениным все-гда в перспективе европейской и мировой революции. То обстоятельство, что война не привела непосредственно к социалистическому перевороту в Европе, побудило Ленина в начале 1921 года по-новому поставить вопросы внутреннего хозяйственного режима. Социалистическое строительство невозможно без соглашения между пролетариатом и крестьянством. Поэтому партия должна радикально перестроить вызванный гражданской войной режим "военного коммунизма", заменить изъятие "излишков" у крестьянина правильно поставленным налогом и допустить частный товарообмен. Эти мероприятия, проведенные Лениным при полном сочувствии всей партии, открыли собой новую полосу в развитии Октябрьской революции, под именем "новой экономической политики". В своей политике внутри Советского Союза Ленин с величайшим вниманием относится к положению национальностей, угнетавшихся царизмом, и всеми мерами стремится создать для них условия свободного национального развития. Ленин ведет беспощадную борьбу против всякого проявления великодержавных тенденций в государственном аппарате, тем более внутри партии. Обвинения в национальном гнете11, выдвигавшиеся против Ленина и его партии со ссылками на Грузию и прочее, порождались на самом деле не национальной борьбой, а острым столкновением классов внутри наций. Принцип национального самоопределения, который в западноевропейском рабочем движении распространялся исключительно на национальные меньшинства так называемых культурных стран, да и то половинчато, Ленин распространяет со всей решительностью на колониальные народы, выступая в защиту их права на полное отделение от метрополий. Западноевропейский пролетариат должен, по учению Ленина, отказаться от декларативных выражений сочувствия угнетенным нациям и перейти к совместной с ними борьбе против империализма. На VIII съезде Советов (1921) Ленин докладывает о произведенной по его инициативе работе по составлению плана электрификации страны. Постепенный подъем на высшую ступень техники есть залог успешного перехода от мелкого крестьянского товарного хозяйства, с его разобщенностью, к крупному социалистическому производству, охваченному единым планом. "Социализм есть Советская власть плюс электрификация" *. 0x08 graphic * Цитируется неточно. У Ленина: "Коммунизм -- это есть Советская власть плюс электрификация всей страны" (См.: Ленин В, И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 159.).-- Прим. ред.-сост. Переутомление, вызванное непомерной напряженностью работы в течение многих лет, подорвало здоровье Ленина. Склероз поражает кровеносные сосуды головного мозга. В начале 1922 года врачи запрещают ему повседневную работу. В июне -- августе болезнь Ленина развивается 12; наступает утеря речи. В начале октября здоровье улучшается настолько, что Ленин вновь возвращается к работе, но уже ненадолго. Последнее свое публичное выступление13 Ленин заканчивает выражением уверенности в том, что в результате упорной коллективной работы "из России нэповской будет Россия социалистическая...". 16 декабря наступает паралич правой руки и ноги. Однако в январе -- феврале Ленин диктует еще ряд статей, имеющих большую важность для политики партии: о борьбе с бюрократизмом в советском и партийном аппарате, о значении кооперации для постепенного вовлечения крестьян в социалистическое хозяйство и, наконец, о политике в отношении национальностей, которые угнетались царизмом. Болезнь прогрессировала. Снова наступила потеря речи. Работа для партии прекратилась, а вскоре прекратилась и жизнь. Ленин скончался 21 января 1924 года в 6 часов 30 минут14 вечера в Горках, близ Москвы. Похороны его явились беспримерной манифестацией любви и скорби миллионов. Единство цели Ленин пронес через всю свою жизнь, начиная со школьной скамьи. Он не знал колебаний в борьбе с теми, кого считал врагами рабочего класса. В его страстной борьбе никогда не было ничего личного. Он себя сознавал орудием неотвратимого исторического процесса. Материалистическую диалектику как метод научной ориентировки в общественном развитии Ленин сочетал с величайшей интуицией вождя. Внешность Ленина отличалась простотой и крепостью при среднем росте или слегка ниже среднего, при плебейских чертах славянского лица, которое освещалось насквозь видящими глазами и которому могучий лоб, переходивший в купол еще более могучего черепа, придавал из ряда вон выходящую значительность. Неутомимость Ленина в работе была беспримерна. Его мысль была одинаково напряжена в сибирской ссылке, в Британском музее или на заседании Совета Народных Комиссаров. С предельной добросовестностью он читал лекции в маленьком рабочем кружке в Цюрихе и строил первое в мире социалистическое государство. Науку, искусство, культуру он ценил и любил во всем их объеме, но никогда не забывал, что они составляют достояние небольшого меньшинства. В простоте его литературного и ораторского стиля выражалась величайшая сосредоточенность духовных сил, устремленных к единой цели. В личном общении Ленин был ровен, приветлив, внимателен, особенно к угнетенным, к слабым, к детям. Его образ жизни в Кремле мало отличался от его образа жизни в эмиграции. Простота обихода, воздержанность в отношении пищи, питья, одежды и всех вообще "благ" жизни вытекали у него не из каких-либо моралистических принципов, а из того факта, что умственная работа и напряженная борьба не только поглощали его интересы и страсти, но и давали ему то высшее удовлетворение, которое не оставляет места для суррогатов наслаждения. Его мысль работала над делом освобождения трудящегося до того мига, как окончательно потухла. 19 марта 1926 г. ПРИЛОЖЕНИЕ Ленин и Н. Н.15 играют в шахматы. Есть хорошие шахматисты, которые настолько любят и ценят красивый процесс игры, что сами исправляют ошибки противника. Ленин не из этого числа: его интересует не столько игра, как выигрыш. Он пользуется каждой невнимательностью партнера, чтобы обеспечить себе победу. Когда он может взять у противника фигуру, он делает это со всей поспешностью, чтобы партнер не успел одуматься. В игре Ленина нет элегантности. Из дневника Татьяны Алексинской. "Ленины". "Родная Земля", No 1, 1 апреля 1926 г, (Архив Троцкого, Т-3777). ДВА ТОРИ О РЕВОЛЮЦИОНЕРЕ (ЧЕРЧИЛЛЬ И БИРКЕНХЕД О ЛЕНИНЕ) В 1918--1919 годах Черчилль пытался сбросить Ленина вооруженной силой. В 1929 году Черчилль пытается дать психологическую и политическую характеристику Ленина (Times, 18. 2. 29). Возможно, что это есть попытка литературного реванша за неудачную военную интервенцию. Несоответствие методов с целью во втором случае не менее очевидно, чем в первом. "Его (Ленина) симпатии холодны и необъятны, как Ледовитый океан. Его ненависть туга, как петля палача", и прочее, и прочее в том же трескучем стиле. Черчилль швыряется антитезами, как атлет гирями. Но внимательному глазу видно, что гири из жести, а бицепсы подбиты ватой. В живом образе Ленина нравственная сила нашла выражение законченной простоты. Попытка подойти к Ленину во всеоружии ярмарочной атлетики заранее осуждена. Столь же плачевна у Черчилля фактическая сторона. Достаточно сослаться на хронологию. Черчилль повторяет где-то вычитанную им фразу о большом влиянии на развитие Ленина казни его старшего брата. По Черчиллю, это произошло в 1894 году. На самом деле покушение на Александра III было организовано Александром Ульяновым 1 марта 1887 года. По Черчиллю, Ленину было в 1894 году 16 лет. На самом деле Ленину было тогда 24 года, и он руководил подпольной организацией в Петербурге. К моменту Октябрьской революции Ленину было не 39 лет, как выходит по Черчиллю, а 47. Хронологические ляпсусы Черчилля показывают, как смутно он представляет себе эпоху и людей, о которых говорит. Если от хронологии и боксерского стиля перейдем к философии истории, то картина получится еще более плачевная. Черчилль рассказывает, что дисциплина в русской армии была после Февральской революции разрушена "приказом No 1", отменявшим отдание чести16. Так смотрели на дело обиженные старые генералы и амбициозные молодые поручики. Но это вздор. Старая армия отражала господст- во старых классов. Старую армию убила революция. Если крестьянин прогонял помещика из поместья, то сын крестьянина не мог подчиняться сыну помещика в качестве офицера. Армия не только техническая организация, связанная маршировкой и отданием чести, а моральная организация, основанная на определенных взаимоотношениях людей и классов. Когда старые отношения взрываются революцией, армия неизбежно гибнет. Так было всегда. Мне не ясно, читал ли когда-либо Черчилль историю Английской революции XVII столетия или французской революции XVIII века. Набирая своих офицеров, Кромвель говорил: "Неопытный воин, но зато хороший проповедник". Кромвель понимал, что основы армии создаются и разрушаются не символикой этикета, а общественными взаимоотношениями людей. Ему нужны были офицеры, которые ненавидели монархию, католическую церковь и привилегии аристократии. Он понимал, что только ради новых великих целей может вырасти новая армия. Это было в середине XVII века. Черчилль в XX веке думает, что царскую армию погубила отмена некоторых символических телодвижений. Без Кромвеля и его армии не было бы современной Англии. Кромвель и сегодня несравненно более современен, чем Черчилль. Целью Ленина, говорит Черчилль, было "подорвать всякие авторитеты и дисциплину". Круглоголовые то же самое говорили об индепендентах. На самом деле, индепенденты разрушали устаревшую дисциплину, чтоб установить на ее место другую, приведшую Англию к расцвету. Ленин беспощадно подкапывал, разрушал и взрывал старую, темную, слепую, рабскую дисциплину средневековья, чтоб расчистить арену для сознательной дисциплины нового общества. Если Черчилль все же признает за Лениным силу мысли и воли, то по Биркенхеду Ленина не было вообще. Существует лишь миф о Ленине (Times, 26.2.29). Реальный Ленин был посредственностью, на которую могут сверху вниз глядеть коллеги лорда Рейнго со страниц Беннета. Несмотря на это разногласие, оба тори совершенно похожи друг на друга в том отношении, что не имеют ни малейшего понятия ни об экономических, ни о политических, ни о философских работах Ленина, составляющих более чем два десятка томов. Подозреваю, что Черчилль не дал себе даже труда внимательно прочитать статью о Ленине, написанную мною в 1926 году для Британской энциклопедии. Иначе он не мог бы оказаться повинным в грубейших хронологических ошибках, нарушающих всю перспективу. Чего Ленин не выносил, так это идейной неряшливости. Ленин жил во всех странах Европы, овладевал чужими языками, читал, изучал, выслушивал, вникал, сравнивал, обобщал. Став во главе революционной страны, он не упускал случая добросовестно и внимательно учиться. Он не уста- вал следить за жизнью всего мира. Он свободно читал и говорил по-немецки, французски, английски, читал по-итальянски и на ряде славянских языков. В последние годы жизни, заваленный работой, он в свободные минуты потихоньку штудировал чешскую грамматику, чтобы получить непосредственный доступ ко внутренней жизни Чехословакии. Что знают Черчилль и Биркенхед о работе этой проницательной, сверлящей, неутомимой мысли, которая отметает все внешнее, случайное, поверхностное во имя основного и главного? В своем счастливом неведении Биркенхед воображает, что Ленин впервые выдвинул лозунг "власть Советам" после Февральской революции 1917 года. Между тем вопрос о Советах и их возможной исторической роли представлял центральную тему работ Ленина и его сподвижников начиная с 1905 года и даже ранее. Дополняя и поправляя Черчилля, Биркенхед заявляет, что если бы у Керенского было хоть на унцию государственного смысла и мужества, Советы никогда не достигли бы власти. Поистине утешительная философия истории! Армия разрушается вследствие того, что солдатам разрешено не поднимать пятерню при встрече с поручиком. Нехватки одной унции под черепом радикального адвоката достаточно для гибели благочестивого и цивилизованного общества. Чего же стоила эта цивилизация, если в критическую минуту она не нашла в своем распоряжении лишней унции мозгов? А ведь Керенский стоял не одиноко. Его окружали кольцом государственные люди Антанты. Почему ж они не научили, не вдохновили Керенского или не заменили его? На это косвенно отвечает Черчилль. По его словам, "государственные люди союзных наций заявляли, что все идет к лучшему и что русская революция явилась крупной выгодой для общего дела". Этим Черчилль свидетельствует, что государственные люди ничего не понимали в русской революции и, значит, мало отличались от Керенского. Биркенхед не видит ныне особой дальнозоркости Ленина и в подписании Брест-Литовского мира *. Неизбежность мира для Биркенхеда ныне очевидна. Только сумасшедшие истерики (hysterical fools) могли, по его словам, воображать, что большевики способны бороться с Германией, Поразительное, хотя и запоздалое признание! Ведь британское правительство 1918 года, как и все правительства Антанты, категорически требовали от нас войны с Германией, и на наш отказ от этой войны ответили блокадой и ин- 0x08 graphic * Не буду останавливаться на том, что Биркенхед приписывает мне желание войны с Германией в 1918 году. Почтенный консерватор слишком прилежно следует здесь указаниям историков школы Сталина. тервенцией. Приходится спросить на энергичном языке консервативного политика: где же, собственно, находились тогда сумасшедшие истерики? Не они ли решали судьбы Европы? Оценка Биркенхеда была бы очень проницательной в 1917-м. Но, признаться, мы не высоко ценим ту проницательность, которая обнаруживается через 12 лет после того, как она была необходима. Черчилль приводит против Ленина -- и в этом гвоздь его статьи -- статистику жертв гражданской войны. Статистика эта фантастична. Но дело не в этом. Жертв было много с двух сторон. Черчилль особо отмечает, что он не включил жертв голода и эпидемий. На своем псевдоатлетическом языке Черчилль пишет, что ни Тамерлан, ни Чингисхан не могли бы выдержать матча с Лениным в отношении истребления человеческих жизней. Судя по расположению имен, Черчилль полагает, очевидно, что Тамерлан предшествовал Чингисхану. Это ошибочно. Увы, цифры хронологии и статистики не составляют сильной стороны этого министра финансов. Однако не это нас интересует. Чтоб найти пример массового истребления человеческих жизней, Черчилль обращается к XIII и XIV столетиям азиатской истории. Великая европейская бойня, в которой уничтожено десять миллионов человек и искалечено двадцать миллионов, совершенно выпала, по-видимому, из памяти британского политика. Войны Чингисхана и Тимура были детской игрой по сравнению с упражнениями цивилизованных наций в течение 1914--1918 годов. А блокада Германии, голод немецких матерей и детей? Если даже допустить нелепую мысль, что вся ответственность за войну лежит на германском кайзере,-- хороша, к слову сказать, цивилизация, если один коронованный психопат способен на четыре года обречь континент огню и мечу,-- если даже принять эту смехотворную теорию единоличной ответственности кайзера, то и тогда остается совершенно непонятным, почему немецкие дети должны были вымирать сотнями тысяч за грехи Вильгельма? Но я не становлюсь здесь на моральную точку зрения и меньше всего склонен перегибать весы в сторону го-генцоллернской Германии. Я готов повторить то же рассуждение в отношении сербских, бельгийских или французских детей, как и в отношении тех желто- и чернокожих, которых Европа в течение четырех лет обучала преимуществам христианской цивилизации над варварством Чингиса и Тимура. Обо всем этом Черчилль забывает. Цели, которые Англия преследовала в войне (и которых она совершенно не достигла), кажутся Черчиллю настолько непреложными и священными, что он не удостаивает внимания тридцать миллионов истребленных и искалеченных человеческих жизней. Он с высшим нравственным негодованием говорит о жертвах гражданской войны в России, забывая об Ирландии, об Индии и о многом другом. Значит, дело не в жертвах, а в задачах и целях, которые преследовала война. Черчилль хочет сказать, что всякие жертвы во всех частях света допустимы и священны, раз дело идет о могуществе и силе Британской империи, то есть ее правящих классов. Преступны лишь те, неизмеримо меньшие жертвы, которые вызываются борьбою народных масс, когда они пытаются изменить условия своего существования, как было в Англии в XVII столетии, во Франции в конце XVIII, в Соединенных Штатах в конце XVIII и середине XIX веков, в России в XX столетии и как будет еще не раз в будущем. Напрасно Черчилль вызывал при этом призрак двух азиатских завоевателей. Оба они боролись за интересы кочевой аристократии, подчиняя ей новые области и племена. В этом смысле их дела связаны непрерывной преемственностью с принципами Черчилля, а не Ленина. Кстати сказать, последний из великих гуманистов-- имя его Анатоль Франс -- не раз высказывал ту мысль, что из всех видов кровавого безумия, которое называется войной, наименее безумной является все же гражданская война, ибо в ней люди, по крайней мере сознательно, а не по приказу, делятся на враждебные лагери. Черчилль делает попутно еще одну ошибку, самую глав-ную и для него лично наиболее убийственную. Он забывает, что в гражданской войне, как и во всякой иной, имеются два лагеря и что, если бы он, Черчилль, не примкнул к лагерю ничтожного меньшинства, количество жертв было бы неизмеримо меньше. Власть мы завоевали в октябре почти без борьбы. Попытка Керенского вернуть себе власть испарилась, как капля воды на горячей плите... Натиск масс был так могуществен, что старые классы едва осмеливались сопротивляться. С какого времени начинается гражд