о  все  новые детали, чтобы
оживить в своем воображении ход прошлой борьбы. Большая революционная эпоха,
еще не изученная тогда и почти не записанная, к тому же отрезанная от нового
поколения полосой реакции, вставала перед  Владимиром в  живых  человеческих
образах.  Этот юноша  обладал  редчайшим  из  даров: он  умел  слушать.  Все
интересовало  его, что  касалось  революционной  борьбы: идеи,  люди, приемы
конспирации,   подпольная  техника,  фальшивые  паспорта,   тюремный  режим,
судебные процессы, условия ссылки и побегов.
     Одним из  очагов радикальной  земской интеллигенции  в  Самаре был  дом
мирового  судьи Самойлова.  Сюда захаживал частенько  Елизаров578,  которому
однажды  пришла  в  голову счастливая  мысль  привести к  Самойловым  своего
шурина. Это посещение позволило Самойлову-сыну спустя много лет восстановить
образ  молодого Ульянова несколькими очень яркими  штрихами. "Когда я  вышел
поздороваться  с  гостями,  - расскахывает  Самойлов,  -  внимание мое сразу
остановилось на новой фигуре: у стола сидел  в  свободной  позе  очень худой
молодой  человек  с ярким румянцем на скулах  несколько  калмыцкого  лица, с
редкими и, очевидно, не  знавшими еще  ножниц  усами и бородкой, отливавшими
слегка медью, и смешливым взглядом живых темных глаз. Он говорил немного, но
происходило  это, по-видимому,  вовсе не от того,  чтобы он себя  чувствовал
неловко  в  незнакомой  обстановке:  нет,  было  совершенно  ясно,  что  это
обстоятельство  его  нисколько  не  тяготит.  И  наоборот,  я  сразу  как-то
отчетливо  отметил в своем сознании, что М.Т.Елизаров, обычно  державшийся у
нас  совсем своим  человеком, на этот раз как  будто  не  то  что стесняется
нового  гостя, а немного робеет, что ли,  перед  ним.  Разговор был какой-то
незначительный  и  касался,  как помню,  студенческого движения  в Казани, в
результате  которого  Владимир  Ильич  (это был он)  вынужден  был  оставить
Казанский  университет...  По-видимому,  он не  склонен был  принимать своей
судьбы  в  трагическом аспекте...  Среди разговора  он,  закруглив  какой-то
вывод,  по-видимому   показавшийся   ему   удачным,   неожиданно   засмеялся
обрывистым,  коротким - совсем  русским смешком.  И было ясно,  что родилась
ядреная, острая мысль, которую  он перед этим искал. Этот смешок, здоровый и
не  без лукавства, подчеркнутый  лукавыми  же  морщинками  в  уголках  глаз,
остался у меня в памяти. Все засмеялись, но он уже сидел  спокойным  и опять
вслушивался  в общий разговор,  внимательным и  немного  смешливым  взглядом
фиксируя собеседников". По уходе гостя хозяин  дома, экспансивный по натуре,
резюмировал  впечатление  возбужденными   словами:  "Что   за   умница!"   И
восклицание отца навсегда слилось в памяти сына с образом молодого Ленина, с
его  иронической  игрой глаз,  с его  коротким  "русским"  смешком. "Что  за
умница!" Этот выхваченный меткой памятью эскиз  вознаграждает нас  за тысячи
страниц патетического бессилия, затопляющего большинство воспоминаний.
     Удивляют  несколько  слова:  "очень худой  молодой  человек".  И другой
самарец,  Семенов,  называет  Владимира  "щупленьким".  В   детстве   Володя
прозывался  Кубышкой.  На  гимназических  карточках  он  выглядит  крепышом.
Самарец Клеменц579 пишет  о нем: "Это был молодой  человек небольшого роста,
но крепкого сложения, с свежим, румяным лицом".  Так же рисует его,  правда,
тремя годами позже, близкий к Владимиру Лалаянц580:  "Невысокого  роста,  но
очень крепко и основательно сложенный". Это описание гораздо больше отвечает
тому,  что мы знаем  о Владимире в те годы: большой  ходок, охотник,  мастер
плавать и кататься на коньках, гимнаст на реке и сверх всего этого  любитель
срываться на высоких нотах. Возможно и  то, что, прибыв в  Самару исхудавшим
подростком, он окреп затем на степном приволье.
     Совершенно несомненно, что именно в  самарский период  Владимир Ульянов
стал марксистом и социал-демократом. Но самарский период длился почти четыре
с половиной года.  Как укладывается  в этих  широких  рамках эволюция юноши?
Официальные  биографы  раз и навсегда избавлены от затруднений  спасительной
теорией,  согласно   которой  Ленин  был  революционером  по  наследству   и
марксистом  от  рождения.  Но  это  все  же  не  так.  У  нас  нет,  правда,
документальных  доказательств  того,  что  Владимир  придерживался  в первые
самарские  годы народовольческих  взглядов; но данные позднейших лет вряд ли
оставляют  на  этот  счет  место  каким-либо  сомнениям.  Мы  услышим  позже
безупречные свидетельства Лалаянца, Кржижановского581  и  других  о том, что
Владимир  в  1893-1895  гг.,  т.е. когда он  был уже законченным марксистом,
придерживался  по вопросу о терроре необычных в социал-демократической среде
взглядов, которые всеми расценивались как пережиток предшествующего  периода
в  его  развитии.  Но  если  бы  даже  этого  яркого   подтверждения  от   a
posteriori582  и  не  оказалось  налицо,  то  мы  все равно  должны  были бы
спросить: могло ли такого периода не быть?
     Политическая тень Александра в течение ряда лет неотступно следовала за
Владимиром по  пятам. "Это уж не  брат ли того  Ульянова?" - писал на  полях
официального документа  высокий  бюрократ. В  этом же аспекте видели его все
окружающие.  "Брат  повешенного Ульянова",  -  говорила  о нем  с  уважением
радикальная  молодежь.  Le mort  saisit  le  vif583! Сам Владимир никогда не
упоминал о своем брате, если его не вынуждали прямым вопросом, и ни разу  не
назвал  его  позже  в печати,  хотя  поводов  было  немало.  Но  именно  эта
сдержанность  вернее  всего  свидетельствовала о том, какой  глубокой  раной
вошла  в  его  сознание  гибель  Александра. Для  разрыва с народовольческой
традицией  Владимиру  нужны  были неизмеримо  более  убедительные  и  веские
мотивы, чем всякому другому.
     Длительное   упорство    его   террористических   симпатий,   бросающее
ретроспективный свет на  окрашенный народовольчеством период в его развитии,
имело,  однако, не только  личные  корни.  Владимир  эволюционировал с целым
поколением, с целой эпохой. Даже первые  работы группы "Освобождение труда",
если допустить, что Владимир уже успел свести  с ними знакомство, не ставили
перед ним ребром вопроса о разрыве  со  знаменем старшего брата. Развертывая
перспективу   капиталистического   развития    России,   Плеханов   еще   не
противопоставлял  будущую социал-демократию "Народной Воле", а лишь требовал
от   народовольцев  усвоения   марксизма.   Незадолго   перед   тем   группа
"Освобождение труда" сделала практическую попытку объединиться с заграничным
представительством "Народной  Воли". Если так дело обстояло, правда,  лишь в
начале  десятилетия,  в  эмиграции, где действовали  боевые теоретики  обоих
направлений,   то  в  самой  России   размежевание  между  народовольцами  и
социал-демократами  представлялось и в конце  80-х годов еще очень  зыбким и
неясным. Аксельрод совершенно правильно отмечает в своих воспоминаниях,  что
"основная  линия  водораздела  между  народовольцами  и   социал-демократами
проходила в  конце  80-х  годов  не по линии: марксизм - народничество, а по
линии:  непосредственная  политическая  борьба,  что  тогда  было  синонимом
террора, или  пропаганда". В тех случаях, когда марксисты признавали террор,
линия водораздела стиралась  вовсе.  Так Александр, который  успел прочитать
"Наши   разногласия",   считал,   что    практических    расхождений   между
народовольцами и социал-демократами нет и что Плеханов напрасно придал своей
работе против Тихомирова полемический  характер. В заговоре 1 марта 1887  г.
представители  обоих  оттенков   мысли   действовали  под   народовольческим
знаменем.
     Сближение  двух  тенденций,  которым  предстояло  позднее   непримиримо
разойтись,  имело  на  самом  деле  иллюзорный  характер  и  объяснялось  их
слабостью  и  политическими  сумерками  эпохи.  Но  именно  в этих  сумерках
Владимир  приступил к  теоретическому  изучению  марксизма. Одновременно  он
ознакомился по рассказам "стариков" с практикой  недавней  борьбы, в которую
дело  Александра  входило  заключительным  звеном.  В  Самаре,  где  рабочее
движение не существовало еще и в зародыше, группировки в среде интеллигенции
возникали с запозданием и  развивались замедленным темпом. Социал-демократов
еще  не было  вовсе.  В  этих условиях  Владимир  мог  далеко продвинуться в
изучении   марксистских   классиков,  не   будучи,   однако,   вынуждаем   к
окончательному  выбору   между   социал-демократией   и   народовольчеством.
Стремлеие  к  ясности  и  законченности  составляло,  неоспоримо,  важнейшую
пружину его  воли, как и его интеллекта. Но  не менее важной чертой его было
чувство ответственности. Судьба  Александра  сразу перенесла мысли о "борьбе
за  свободу"   из  сферы  розовых  юношеских  мечтаний  в   царство  суровой
действительности. Сделать выбор означало при этих условиях: изучить, понять,
проверить, убедиться. Это требовало времени.
     В числе первых приятелей Владимира на самарской почве мы встречаем  его
ровесника   Скляренко584.   Исключенный  из   шестого   класса   гимназии  и
арестованный в 1887  г., он успел просидеть  год в петербургских "Крестах" и
после  возвращения в Самару возобновил пропаганду в среде молодежи.  Главным
образом его усилиями создана была полулегальная, полунелегальная библиотечка
для   самообразования.  Из  старых   ежемесячников   вырезались  по  особому
пропагандистскому  каталогу наиболее  поучительные  статьи,  причем первую и
последнюю страницы приходилось нередко переписывать от руки.  Сборники таких
статей переплетались и  вместе  с  сотней  -  двумя  избранных книг, большей
частью изъятых, составляли БСГ (библиотеку самарских гимназистов), к которой
Владимиру  не раз  приходилось  прибегать в самарские  годы. Вместе со своим
другом   Семеновым   Скляренко   издавал   на    гектографе   литературу   в
народовольческом духе, который вообще господствовал в их  окружении. Если бы
Ульянов  считал  себя  социал-демократом  уже  в  первые  два   года  своего
пребывания в  Самаре, у него  со Скляренко,  Семеновым и их друзьями шли  бы
ожесточенные прения, которые в случае упорства противников неизбежно и очень
скоро привели  бы к разрыву. Но ничего этого  не  было,  личные отношения не
нарушались.  С другой  стороны, приятельские связи с молодыми народовольцами
не повели к  участию Владимира  в их подпольной работе. Революционные  затеи
зеленых юношей  после  истории с Александром не  могли импонировать  ему. Он
хотел прежде всего учиться и скоро увлек на этот путь Скляренко и Семенова.
     В Самаре предстояло провести четыре зимы. Владимир рос и менялся за эти
годы, постепенно сдвигаясь на социал-демократическую колею.  Но  менялись  и
те, которые  наблюдали его  и  испытывали на себе его  влияние. Грани  между
отдельными этапами стерлись в памяти. Результаты  эволюции, определившиеся в
1898 году,  распространяются ныне обычно  на весь самарский период. Особенно
ясно это видно на воспоминаниях старшей сестры. Владимир, по ее словам, "все
ожесточеннее"  спорил  со стариаками-народовольцами  по поводу  их  основных
воззрений. Так оно  несомненно и было. Но с какого момента  начались споры и
когда  приняли "ожесточенный"  характер? Мало  вообще  разбиравшаяся тогда в
принципиальных вопросах Анна как раз ко  времени переселения  в Самару вышла
замуж за  Елизарова,  и, хотя  обе семьи  жили  в  одном доме, молодая  чета
естественно  отдалилась  от  остальных.  Первые  два самарские  годы в жизни
Владимира почти совершенно выпадают на памяти старшей сестры.
     Можно   без   труда  поверить,  что   архаические  воззрения  самарских
"стариков" не  способны были дать удовлетворения сверлящему  вглубь молодому
уму. Владимир мог и должен был вести споры со стариками уже и в первые годы,
не потому  что  нашел истину,  а потому что  искал  ее. Но  лишь значительно
позже, к  концу самарского периода, эти споры  превратились  в конфликт двух
направлений. Замечательно, что сама  Елизарова в поисках  живой  иллюстрации
самарских   диспутов    называет   в   качестве   противника   поднадзорного
Водовозова585. Но  споры с этим безнадежным эклектиком, не причислявшим себя
ни к народникам, ни к марксистам,  относились уже к  зиме  1891 - 1892 года,
следовательно к концу третьего года пребывания Владимира в Самаре.
     Один   из  самарцев   рассказывает,  правда,  как  во  время   прогулки
радикальной молодежи на лодках, видимо,  летом или  осенью  1890 г., Ульянов
разбил  в  пух  и   прах   идеалистическую  теорию  морали,  развитую  неким
Бухгольцем, и противопоставил ей классовую концепцию. Этот эпизод изображает
ритм развития  Владимира  несколько более  ускоренным, чем представляется на
основании  прочих  данных.  Но замечательно, что  сам Бухгольц, родившийся в
России  немецкий  социал-демократ,  опровергает  в  интересующем нас  пункте
приведенный  только  что  рассказ.  "На тех  собраниях, на  которых мы  были
вместе, - пишет он, - В.И. Ульянов, насколько  я могу вспомнить, не проявлял
чем-либо выделяющейся активности и во всяком случае не развивал марксистских
взглядов".  Ценность  этого  свидетельства  совершенно неоспорима. Можно  ли
сомневаться, что Ульянов не держал бы своего светильника  под  спудом,  будь
светильник уже  возжен? Если он не развивал марксистских взглядов, то потому
что еще не выработал их.
     В  октябре  1889  г.,  уже  переехав в  Самару,  Владимир посылает "его
сиятельству  господину  министру  народного  просвещения"  новое,  в  высшей
степени  внушительное  по тону прошение.  В течение двух  лет, прошедших  по
окончании  курса  гимназии,  он, Владимир Ульянов, имел  "полную возможность
убедиться  в  громадной  трудности,  если не в невозможности,  найти занятие
человеку,   не    получившему   специального    образования".   Между   тем,
нижеподписавшийся  крайне  нуждается  в   занятии,  которое  дало   бы   ему
возможность "поддержать своим трудом семью, состоящую из престарелой  матери
и  малолетних  брата и  сестры".  Он просит  на  этот  раз не  о  доступе  в
университет, а о праве держать окончательный  экзамен экстерном.  Делянов586
написал  карандашом  на прошении: "Спросить  об нем попечителя и департамент
полиции,  он  скверный человек". Явное дело, департамент полиции не мог быть
более  благосклонного  мнения  о просителе,  чем  министр  просвещения. Так,
"скверный человек" получил от "хорошего, милого человека" новый отказ.
     Дверь  официальной   науки,  казалось,  захлопнулась  пред   Владимиром
навсегда.  В  конце  концов  это,  вероятно,  немногое  изменило  бы  в  его
дальнейшей  судьбе.   Но  в  те   дни  вопрос  об  университетском   дипломе
представлялся  гораздо значительнее  и  самому Владимиру и  особенно матери.
Мария  Александровна  выехала  в  мае  1890  г.  в  Петербург  хлопотать  за
будущность  Володи, как три года тому  назад  она  хлопотала за  жизнь Саши.
"Мучительно больно,  - писала  она, - смотреть на сына, как бесплодно уходят
самые лучшие его годы..." И чтобы еще ближе подобраться  к сердцу  министра,
мать пугала его  тем, что  бесцельное  существование  сына "почти  неизбежно
должно  наталкивать  его на мысль даже  о самоубийстве". По  совести говоря,
Владимир весьма  мало походил на кандидата  в  самоубийцы. Но на войне,  - а
мать вела войну  за сына, -  не обойтись без  военных  хитростей. Делянов не
лишен был,  видно,  сентиментальной струны: хоть  он и не вернул  "скверного
человека" в  университет, но  разрешил  ему на сей раз держать окончательные
экзамены по предметам  юридического факультета  при одном  из  императорских
университетов. Самарское полицейское управление официально известило об этой
милости вдову действительного статского советника Марию Ульянову. На просьбу
Владимира  разрешить  держать  экзамены  в  Петербурге  был   снова  получен
удовлетворительный  ответ. Помимо ходатайств матери помогло  несомненно и то
обстоятельство,  что за  два с  половиной  года,  протекшие  со времени  его
исключения, Владимир ни в чем подозрительном замечен не был. Семья выходила,
казалось, из-под опалы.
     С  конца  августа полицейские перья  Самары  и Казани отмечают  в  ряде
рапортов поездку  Владимира  Ульянова через Казань в  Петербург за справками
относительно порядка сдачи экзаменов. Шесть дней Владимир  провел  в Казани.
Кого разыскал он там из прежних друзей?  Рапорт казанского полицмейстера  не
дает  на этот счет  никаких  указаний. Почти два  месяца Владимир проводит в
Петербурге: даты устанавливаются рапортами самарского пристава. Но больше мы
почти ничего не знаем. Между тем Владимир наверняка не  терял своего времени
даром.  Главной его заботой  было обеспечить всесторонне  свою подготовку  к
экзаменам. Он не собирался держать испытания  на авось, проваливаться, брать
ходы  обратно. Ему необходимо было все элементы предстоящей  задачи привести
заранее  в  полную  ясность:  объем  каждого  предмета, учебники, требования
профессоров.  Значительная  часть  проведенного  в Петербурге  времени  ушла
несомненно  на занятия в Публичной библиотеке587. Нужно было делать выписки,
составлять конспекты, чтобы не покупать слишком  дорогих книг. Через  сестру
Ольгу588,  учившуюся  в  Петербурге, Владимир познакомился с  будущим  своим
антагонистом Водовозовым, товарищем Александра по университету, прибывшим из
ссылки  для  сдачи  государственных экзаменов,  и  при его помощи  проник  в
помещение,  где  около  400  студентов  подвергались   испытаниям.  Владимир
замешался в этой толпе и, по  словам Водовозова,  "просидел несколько часов,
прислушиваясь  и  присматриваясь".  Эта  предварительная  разведка  арены  и
условий  будущего  экзаменационного  боя в  высшей  степени  характерна  для
молодого Ленина. Он ничего не  любил предоставлять на волю случая, что можно
было хоть сколько-нибудь предусмотреть и подготовить заранее.
     Но  у Владимира было еще одно немаловажное дело  в Петербурге. Именно в
эту  свою  поездку  он   по   связям  раздобыл,  наконец,  у   преподавателя
технологического института  Явейна589 книгу Энгельса "Переворот, совершенный
г. Дюрингом в науке"590.  Если счастливый собственник, как  можно думать, не
решался  отпустить  запретную книгу  в далекую  провинцию,  тогда  Владимиру
пришлось  с  большим  напряжением изучать  замечательный  научно-философский
памфлет в  течение  своего  короткого пребывания в  столице.  Не  исключено,
однако, что после беседы с  настойчивым юношей,  молодой профессор сдался, и
"Анти-Дюринг" переселился с Невы на Волгу. Во всяком случае Владимир впервые
взял эту книгу в руки  не ранее осени 1890 года. Радек, рассказывающий  этот
эпизод со ссылкой на  самого Ленина, прибавляет: "Долго еще ему не удавалось
добыть  изданных  за  границей  сочинений  Плеханова".  Если  слово  "долго"
означает  здесь  хотя  бы  несколько  месяцев,  то  и  то  окажется,  что  с
произведениями группы  "Освобождение труда" Владимир  познакомился не  ранее
начала  1891 года.  Запомним эти  даты. Хотя  свидетельства Радека вообще не
могут   претендовать  на  точность,   но  в   данном   случае   они,  помимо
убедительности  внешних  черт  рассказа,  находят  опору  в  общей  эволюции
Владимира, какой она вырисовывается из других обстоятельств.
     В начале ноября самарский  пристав уже доносит полицмейстеру о прибытии
из поездки Владимира  Ульянова.  Пристав  и  на этот раз, видимо, не заметил
"ничего подозрительного".  Между тем вернувшийся  из Петербурга  кандидат  в
преступники  привез  если не  под черепом, то  в  чемодане  взрывчатый  груз
материалистической диалектики. Однако, ждать  в ближайшее  время взрывов  не
было основания.  На первом плане стояли сейчас  не марксизм и  не революция.
Нужно было  вырвать из рук  императорского  университета  диплом. Предстояла
гигантская зубрежка.
     Поистине, беспокойство Ильи Николаевича591 насчет того, что Владимир не
выработает   в   себе   трудоспособности,  оказалось   напрасным.  Одна   из
поднадзорных,  "якобинка" Яснева592, прибывшая  в  Самару весной 1891  года,
вспоминает: "Такой настойчивости,  такого упорства  в  себе,  какие  были  у
Владимира Ильича уже в то  время,  я никогда ни у кого не  видала". Владимир
выходил только к чаю и ужину,  говорил весьма мало.  В его комнату редко кто
входил  из  домашних. Своим  образом  жизни он должен  был теперь напоминать
Александра.  Его  рабочий кабинет  в деревне  оставался в  саду,  в  глубине
липовой аллеи.
     Каждый  день в один и  тот  же утренний  час  уходил он  туда  со своим
запасом юридических книг  и не  возвращался в дом до 3 часов. "Выйдешь звать
его к  обеду, - говорит бывшая прислуга, - а  он с  книгой". Что он не терял
времени, свидетельствовала та плотная тропинка, которую  он  протоптал подле
своей скамьи,  повторяя  прочитанное или заученное.  После  обеда он  в виде
отдыха читал по-немецки Энгельса "Положение рабочего класса в Англии"593 или
другую марксистскую  литературу. Немецкий  язык  он  изучал попутно,  не для
языка,  а для марксизма,  следовательно,  с  тем большим успехом.  Прогулка,
купание  и вечерний чай предшествовали последней части трудового дня, уже за
лампой на крыльце. Владимир слишком напряженно работал, чтобы  кому-либо  из
старших или младших могло прийти в голову потревожить его в часы занятий. Да
он, конечно,  не постеснялся бы и теперь, как в  гимназические годы, сказать
кому  угодно:  "Осчастливьте  своим отсутствием".  Зато  в  часы  отдыха, за
обеденным  столом,  на  купании, он  был  шумлив,  болтлив,  смешлив,  весел
заражающей веселостью. Каждый  фибр мозга и тела в нем брал реванш за долгие
часы римского или церковного права. Этот юноша так же  напряженно и страстно
отдыхал, как и работал.
     Сколько  времени  затратил  он на  подготовку?  Полтора года,  отвечает
Елизарова. От нее же мы знаем, что  Владимир "засел  за зубрежку" лишь после
того, как ему разрешили сдать экзамен  экстерном. Да и трудно допустить, что
он стал  бы изучать  полицейское, церковное или  хотя бы римское  право  для
собственного  удовольствия  или на  авось. Но  в таком случае  подготовка не
охватывает и полутора лет.  От  министерской  "амнистии" до начала экзаменов
протекло  менее одиннадцати месяцев, до конца экзаменов - полтора года. Сама
Елизарова  в другой  статье говорит  об  одном годе.  Студенты  университета
тратили на ту же работу четыре года!
     Экзамены  пришлось держать  в  два приема:  весной, в апреле  и  мае, и
осенью, в сентябре и ноябре. Владимир приехал в Петербург в марте, за неделю
до  экзаменов,  вооруженный письменной работой по уголовному  праву.  Весьма
вероятно,  что  запасная  неделя  была  предназначена  на   ознакомление  со
студенческими изданиями  лекций. В  планировании  собственной работы Ульянов
был тейлористом до  Тейлора594. Испытательная комиссия под председательством
популярного  в  то  время  профессора  истории русского  права Сергеевича595
включала   цвет  профессуры   юридического   факультета.  Чужака,   которого
экзаменаторы видели  впервые, допрашивали с пристрастием. Но скоро недоверие
должно было уступить  место признанию. Экстерн  Ульянов оказался подготовлен
на славу.
     Перечень  экзаменационных тем звучит, как  ироническая  интродукция  ко
всей последующей деятельности адвоката угнетенных, прокурора угнетателей. По
истории русского права Владимиру Ульянову попался  вопрос о "несвободных", о
холопах  всяких   категорий;  по  государственному   праву   -  о  сословных
учреждениях,  куда входили данные  по истории дворянских установлений  и  по
организации крестьянского  самоуправления. Поставив экзаменующемуся  по этим
предметам высший балл, императорский университет удостоверил, что прежде чем
приняться  за  ликвидацию  "несвободных" состояний,  холопства и  сословного
варварства,  Владимир  Ульянов  добросовестно  подготовился  к своей будущей
профессии.
     Из политической экономии ему пришлось весной же отвечать  о  заработной
плате и  ее  формах; по энциклопедии и  истории философии права - о взглядах
Платона на законы.  Излагал ли  Ульянов своим  экзаменаторам трудовую теорию
стоимости  и материалистическую  концепцию права,  в  противовес  всем видам
эксплуататорского  платонизма, мы, к сожалению, не  знаем. Во всяком случае,
если он и гладил официальную  науку против шерсти,  то  со  всей необходимой
осторожностью. Комиссия  отметила:  "весьма удовлетворительно", что означало
высший балл. Большая часть экзаменов падала, однако, на осень.
     В первое воскресение мая небольшой отряд петербургских рабочих, человек
70, впервые праздновал в  этом году пролетарский праздник тайным  загородным
собранием  и  речами, которые вскоре были напечатаны на  гектографе, а позже
опубликованы  за  границей.  Социал-демократическая   пропаганда,  в  центре
которой стоял молодой  технолог Бруснев, успела достигнуть уже  значительных
результатов. Находившийся  во  время  маевки  в Петербурге Владимир, видимо,
ничего не знал об этом знаменательном  событии. Революционных связей у  него
не было, и вряд ли он их искал. В течение ближайших двух лет  ему предстояло
еще  догонять  петербургских марксистов, чтобы затем сразу оказаться впереди
их.
     В разгар весенних экзаменов на семью пал новый удар.  Жертвой его стала
Ольга, та  самая сестра, которая росла и  развивалась вместе с  Владимиром и
аккомпанировала ему на рояле, когда  он пел о  прелестных  глазках.  С осени
прошлого года  Ольга с большим успехом училась на  высших  женских  курсах в
Петербурге. Воспоминания рисуют эту девушку самыми привлекательными чертами.
Окончив пятнадцати с половиной лет гимназию, по примеру  братьев, с  золотой
медалью,  она  занималась  музыкой, английским и шведским  языками  и  много
читала.  Подруга  Ольги по курсам  З. Невзорова, впоследствии  жена инженера
Кржижановского,  советского электрификатора,  пишет  в  своих воспоминаниях:
"Ольга  Ульянова  была   не  совсем  обычный  тип  курсистски  того  времеи:
маленький,  черный  жучок, скромный  и  незаметный, на  первый  взгляд, - но
умница, одаренная, с какой-то тихой сосредоточенной силой воли и упорством в
достижении намеченного. Глубокая и  серьезная, несмотря на  свои  19 лет,  и
чудесный  товарищ". "У нее, как и  у Саши, - пишет Елизарова, - в  характере
преобладающим  чувством было чувство долга". Ольга  любила Сашу больше,  чем
остальных братьев и сестер.  С Владимиром, несмотря  на  близость возраста и
условий  развития,  нравственной  близости  у  нее  не  было. Но Ольга очень
прислушивалась к нему, высоко ценя его мнение.
     Во время  весеннего пребывания  Владимира в  Петербурге  Ольга заболела
брюшным тифом. Меж  двух  экзаменов  Владимиру пришлось  отвозить  сестру  в
больницу и, как оказалось потом, в очень плохую. По телеграфному вызову сына
Мария Александровна тотчас же прибыла в Петербург,  но только для того, чтоб
потерять здесь  второе дитя. Ольга умерла 8  мая, в тот  самый день, в какой
четыре года тому назад  был повешен Александр.  И  как  тогда, в  Симбирске,
Владимиру   пришлось   проходить  через   испытания  на   аттестат  зрелости
непосредственно  после казни старшего брата, так теперь ему пришлось сдавать
университетские   экзамены  в   дни  смертельной   болезни  младшей  сестры.
По-видимому,  сейчас  после  ее похорон  Владимир  посетил  университетского
товарища  Александра Сергея Ольденбурга596, будущего академика-ориенталиста,
который в отличие  от всех  других  вспоминает  своего собеседника мрачным и
молчаливым, без единой улыбки. Первые самые тяжелые дни Владимир оставался с
матерью  в Петербурге; вдвоем совершили  они затем скорбный путь в Самару. И
снова все дивились  мужеству матери,  ее выдержке,  ее неутомимой заботе  об
оставшихся детях.
     Свыше  трех летних  месяцев утаптывал  Владимир свою тропинку в глубине
липовой аллеи.  В сентябре он  явился в  столицу во всеоружии. По уголовному
праву он  с  честью  отвечал  о  защите  в  уголовном  процессе  и  о  краже
документов.  По  догме  римского  права  на  его  долю  пришлись  вопросы  о
недозволенных действиях  и о влиянии времени на  происхождение и прекращение
прав:   две   небезыинтересные   темы  для   человека,  которому  предстояло
производить  недозволенные действия довольно крупного масштаба  и прекращать
немаловажные права. С полным  успехом отвечал  Ульянов  о  "науке  полиции",
служащей "к обеспечению условий нравственного и материального благосостояния
народа".  Не  менее  завидные  познания  проявил  экзаменующийся  в  области
организации   православной  церкви  и   истории  ее   законодательства.   По
международному праву на его долю пришелся вопрос о нейтралитете и о блокаде.
Пригодились ли ему эти познания через 28 лет,  когда Клемансо и Ллойд-Джордж
на попытку  Советов вырваться из войны ответили блокадой, этот  вопрос можно
оставить  открытым.  Для диплома  первой  степени  нужно  было иметь  больше
половины высших баллов  ("весьма  удовлетворительно");  у  Владимира  высшие
баллы были по всем тринадцати предметам. Можно  было втайне похвалить себя и
засмеяться про себя коротким "русским" смешком.
     За  месяц  до  окончания экзаменов, в  октябре 1891 г., отклонено  было
третье по  счету ходатайство Владимира  Ульянова  о  выдаче ему паспорта для
выезда за  границу.  Какую  цель  могла преследовать  эта  поездка? Владимир
разыскивал  и изучал  все  основные  произведения  марксистской  литературы.
Многого  несомненно   не  хватало   ему,  особенно  по  части  периодической
социал-демократической печати.  Мысль поработать  после  сдачи экзаменов  на
свободе, в книгохранилищах Берлина, не могла не завлекать его. Из Берлина не
трудно  проехать в  Цюрих и Женеву, познакомиться  с  группой  "Освобождение
труда", изучить  все ее издания,  выяснить  спорные  вопросы.  Этих  мотивов
слишком  достаточно.  Но  департамент  полиции  судил иначе.  И, выразившись
крепко  по адресу  высоких  властей,  Владимир  не стал дожидаться в столице
решения испытательной комиссии: сомневаться в результате  основания не было.
И  действительно,  15  ноября,  в тот  самый  день, когда  самарский пристав
секретно  доносил  полицмейстеру  о  возвращении  в  Самару  состоящего  под
негласным надзором Владимира  Ульянова,  юридическая  испытательная комиссия
санкт-петербургского  императорского  университета  присудила тому  же  лицу
диплом первой степени. За год - полтора в самарской глуби, без всякой помощи
со стороны профессоров или старших товарищей, Владимир не только выполнил ту
работу,  на какую другие  тратили  четыре года жизни, но и выполнил ее лучше
других:  он оказался  первым  из  134 студентов  и экстернов выпуска. Такому
результату,  отмечает  сестра,  "многие  удивлялись".  Не  мудрено!  В  этом
великолепном  подвиге  привлекает,   помимо   прочего,  элемент  умственного
атлетизма. Хорошо "сбалансировано": лучше нельзя!

     <i>Голодный год. Адвокатура</i>
     Лето  1891  года выдалось жаркое и засушливое, солнце  выжгло посевы  и
травы в двадцати  губерниях  с населением в 30 миллионов душ. Когда Владимир
вернулся  с  осенних  экзаменов,  Самарская  губерния,  пострадавшая  больше
других, корчилась в муках голода.  Правда, вся  история  крестьянской России
есть история периодических неурожаев и массовых эпидемий. Но голод 1891-1892
года выделился из  ряда вон не только своими размерами,  но и тем  влиянием,
какое он оказал на политическое развитие общества. Позже, оглядываясь назад,
реакционеры  с умилением вспоминали  о несокрушимости устоев при  Александре
III,  который  ломал  своей  тяжелой рукой  подковы,  и  вменяли  дальнейшие
потрясения в  вину слабому Николаю  II.  На  самом деле последние  три  года
царствования  "незабвенного  родителя" знаменовали уже  начало  новой эпохи,
непосредственно подготовлявшей революцию 1905 года.
     Опасность подкралась  оттуда, где  покоились источники силы: со стороны
деревни.  Положение главной массы  крестьянства за  тридцать  лет, прошедших
после отмены крепостного права, сиьно ухудшилось. В многоземельной Самарской
губернии  свыше  40%  крестьян  имели  голодные наделы. Истощенная  и  плохо
обработанная  земля  оставалась  открыта  действию  всех  враждебных стихий.
Форсированное      развитие      промышленности      при      восстановлении
полукрепостнического  режима в деревне  привело,  наряду  с  быстрым  ростом
кулачества, к  ужасающему оскудению  крестьянских  масс. Строились заводы  и
железные   дороги,   установилось   бюджетное    равновесие,   в    подвалах
Государственного банка накоплялась  золотая  наличность,  внешнее могущество
казалось  незыблемым.  Как вдруг,  непосредственно вслед  за этими успехами,
мужик повалился навзничь и завопил голосом голодной агонии.
     Застигнутое  врасплох правительство  пыталось  сперва  отрицать  голод,
именуя его недородом,  затем  растерялось  и впервые  после  1881 года  чуть
распустило вожжи. Мрачный ореол несокрушимости, окружавший  режим Александра
III,  начал  рассеиваться.  Бедствие  встряхнуло  застоявшуюся  общественную
мысль. Свежее дуновение  прошло по стране. Известная часть имущих  классов и
широкие  круги  интеллигенции оказались охвачены  порывом:  прийти на помощь
деревне, дать хлеба  голодным,  лекарства  тифозным.  Земства и  либеральная
пресса  били  тревогу.  Повсюду  шел  сбор  пожертвований. Лев  Толстой стал
открывать столовые. Сотни интеллигентов снова двинулись в народ, на этот раз
с более скромными целями, чем в 70-х годах. Власти не без основания считали,
однако,  что  под  филантропическим  движением   скрывается  неблагонадежная
тенденция: мирная форма помощи являлась путем наименьшего  сопротивления для
тех   оппозиционных   настроений,   которые   накопились   за  годы   нового
царствования.
     Революционеры не могли встать на этот путь. Для них  задача состояла не
в  простом смягчении  последствий социального бедствия, а в  устранении  его
причин.  Десять - пятнадцать  лет перед  тем  также точно  смотрела на  дело
народническая  интеллигенция,  в  противовес  либералам  и  филантропам.  Но
революционный дух  отлетел от народников; пробуждаясь  теперь  от длительной
спячки, они рады были слиться с либералами в общем "служении народу". Прежде
еще  чем под действием катастрофы  развернулась в рядах интеллигенции острая
борьба   по   вопросу    о   перспективах   дальнейшего   развития   страны,
немногочисленные  марксисты  оказались   противопоставлены  широким   кругам
образованного "общества"  по жгучему вопросу: что делать сейчас? Тридцать  с
лишком лет  спустя уже  знакомый нам  Водовозов рассказывал  в  эмигрантской
печати:  "Самое крупное,  глубокое разногласие, на котором  мы столкнулись с
Владимиром  Ульяновым, был вопрос об отношении к голоду 1891-1892 гг." В  то
время,  как самарское общество дружно откликнулось на призыв о помощи, "один
Владимир  Ульянов со  своей  семьей  и кружком,  вторившими  ему, занял иную
позицию".  Ульянов,  оказывается,  радовался   голоду,   как  прогрессивному
фактору:  "Разрушая  крестьянское  хозяйство,.. голод  создает пролетариат и
содействует индустриализации края". Воспоминания Водовозова  в этой их части
восроизводят  не столько  взгляды Ульянова,  сколько их  кривое отражение  в
сознании  либералов и народников. Слишком нелепа  сама по  себе мысль, будто
разорение  и  вымирание  крестьян  способны  содействовать  индустриализации
страны. Разоренные превращались  в пауперов, а не в пролетариат; голод питал
паразитарные,  а  не  прогрессивные  тенденции  хозяйства.  Но  самой  своей
тенденциозностью  рассказ  Водовозова  недурно  передает  горячую  атмосферу
старых препирательств.
     Обычные в то время обвинения против марксистов в том, что они глядят на
народное   бедствие  сквозь  очки   доктрины,  характеризовало  лишь  низкий
теоретический  уровень дебатов. По  существу  дела все  силы  и  группировки
заняли  политические  позиции:  правительство,  которое  в  интересах своего
престижа  отрицало  или  преуменьшало  голод; либералы,  которые, разоблачая
голод, стремились в то же время  доказать своей "положительной работой", что
они были бы наилучшими сотрудниками для царя, если бы он дал им хоть крупицу
власти;  народники,  которые, устремляясь  в  столовые  и  тифозные  бараки,
надеялись  найти  мирный и легальный  путь для  завоевания  симпатий народа.
Марксисты выступали, конечно, не против помощи голодающим, а против иллюзий,
будто ложкой  филантропии  можно  вычерпать  море  нужды. Если  революционер
займет в легальных комитетах и столовых место,  принадлежащее по праву земцу
или  чиновнику,  кто  же   займет  место   революционера   в  подполье?   Из
опубликованных  позже  министерских  циркуляров  и  предписаний   неоспоримо
явствует, что правительство расширяло асигнования в пользу голодающих только
из  страха  перед  революционным  возбуждением: так  что  и  с точки  зрения
непосредственной помощи  революционная  политика  оказывалась гораздо  более
действительной, чем нейтральная филантропия.
     В эмиграции  не только марксист  Аксельрод  учил  в то время, что  "для
социалиста... действительная борьба с  голодом возможна лишь на почве борьбы
с  самодержавием",  но  и старый  моралист  революции Лавров провозглашал  в
печати: "Да, единственное  "доброе  дело", для нас  возможное, есть  дело не
филантропическое, но революционное". Однако в центре  голодающей губернии, в
атмосфере  всеобщего увлечения  столовыми  было  гораздо  труднее  проявлять
революционную  непримиримость,  чем в эмиграции,  оторванной  в  те  годы от
России.  Ульянову  пришлось   впервые  и  притом  совершенно  самостоятельно
занимать  позицию  по  жгучему  политическому  вопросу. К местному  комитету
помощи  он  не   примкнул.  Мало  того:   "На  собраниях  и  сходках...  вел
систематическую  и решительную пропаганду против  комитета". Надо прибавить:
не  против  его  практической деятельности,  а против его иллюзий. Водовозов
выступал  оппонентом. За  Ульяновым стояло "очень  небольшое меньшинство, но
это  меньшинство твердо держалось  на своих позициях". Водовозов не отвоевал
из  них  ни  одного;  наоборот,  такие   случаи,  когда  Ульянову  удавалось
перетянуть  противников  на свою сторону, были: "в небольшом  количестве, но
были".
     Схватки с народниками должны были именно в этот период принять характер
борьбы  двух  расходящихся  направлений.   Не  случайно  фигура   Водовозова
всплывает  в  памяти  Елизаровой,  когда она,  не  называя  дат,  говорит  о
самарских  диспутах:  они  начались  именно  с  конца  1891  года.  Голодная
катастрофа  стала  таким  образом  важной  вехой   в  политическом  развитии
Владимира.  К  этому  времени  он  несомненно  ознакомился  уже  с  работами
Плеханова: в конце этого года или начале следующего он, как  свидетельствует
Водовозов, с большим уважением отзывался о "Наших разногласиях". Если у него
оставались  еще какие-либо сомнения  насчет экономического развития России и
революционного  пути,  они  должны  были  в   свете   катастрофы  рассеяться
окончательно. Иными  словами: из  теоретического марксиста Владимир  Ульянов
окончательно становился революционером-социал-демократом.
     По Водовозову, вся  семья  стояла  в  вопросе  о помощи  голодающим  на
позиции Владимира.  Между тем от младшей сестры мы узнаем, что Анна  в  1892
году, когда голод привел  за собой холеру, "положила немало трудов на помощь
больным лекарствами  и  указаниями". И уж, конечно, не Владимир ей перечил в
этом. Рассказ Ясневой  также не вполне совпадает с рассказом Водовозова. "Из
всей самарской ссылки, - пишет она, - только Владимир Ильич и я не принимали
участия   в   работах   этих   столовых".  Выходит,   что   никакого  кружка
единомышленников  у  Владимира  в  это время еще не  было.  Этому не  трудно
поверить.  Социал-демократическая  пропаганда еще  не  начиналась  для него.
Приступить  к  ней  нельзя было иначе,  как размежевавшись с представителями
старой веры  и болотными элементами. "Вначале  мирные, наши споры, - говорит
Водовозов, - постепенно стали принимать очень резкий характер".
     Политическая проверка  разногласий  не  замедлила. Либералам  так и  не
удалось  втереться в доверие правительства: наоборот, оно  очень скоро, и не
вполне    безосновательно,    обвинило    самарское    земство   в   покупке
недоброкачественного  зерна  для  голодающих.   Народники  не  сблизились  с
народом.  Крестьяне  не верили горожанам. От  образованных  они  никогда  не
видели  ничего, кроме  зла.  Раз голодных кормят,  значит  царь приказал,  и
наверное  господа обкрадывают.  Когда по  следам  голода  открылась холерная
эпидемия и  больные  массами умирали в бараках, где их самоотверженно лечили
врачи и студенты, крестьяне решили, что господа травят народ, чтобы очистить
для себя побольше земли. Прошла волна  холерных бунтов с убийствами  врачей,
студентов,   фельдшериц.   Тогда   власти   "заступились"  за  интеллигенцию
вооруженной силой. Голодный год подвел таким образом итоги и культурнической
работе в  деревне.  В Симбирской губернии,  которую Илья  Николаевич Ульянов
неутомимо  просвещал  в течение  шестнадцати лет,  холерные бунты  разлились
особенно широко, целые села  подвергались после этого порке, через десятого,
были  смертные  случаи  под розгами.  Русский  крестьянин  начал  доверчивее
прислушиваться к социалистам лишь тогда, когда к нему пришел из города  свой
брат, рабочий, владевший в  селе наделом, и стал объяснять, на  чьей стороне
правда.  Но  для  этого  нужно  было  завоевать  предварительно  на  сторону
социализма городского рабочего.
     В  год голода  и  холеры еще один принципиальный конфликт  содействовал
размежеванию   политических   группировок.   Водовозов   предлагал   послать
сочувственный адрес уволенному за "либерализм" губернатору одной из волжских
губерний,   некоему   Косичу.   Владимир  резко  восстал  против  мещанского
сентиментализма,    всегда    готового   прослезиться    перед    проблеском
"человечности" у  представителя господствующих классов. Этот эпизод,  кстати
сказать,  лишний  раз  показывает,  как  нелепо   пытаться  проводить  линию
политической  преемственности  от директора народных училищ Ильи Николаевича
Ульянова,  который, в отличие от Косича,  даже  и за  либерализм  никогда не
увольнялся, к его насквозь непримиримому сыну,  которого  не мог  растрогать
самый  гуманный из  губернаторов. Водовозов, видимо, потерпел  поражение,  и
адрес не был послан.
     Своего молодого антагониста Водовозов,  по собственному рассказу,  стал
называть Маратом597, конечно, за его спиной. Кличка не лишена меткости, если
только она  не  придумана  задним  числом.  Недавние  друзья, а  сегодняшние
противники смотрели  на Владимира, по  словам старшей  сестры, "как на очень
способного, но  слишком  самонадеянного  юношу". Тот, кто вчера  еще казался
лишь  "братом  Александра  Ульянова",  становился   сегодня  самим  собой  и
показывал  когти.  Владимир  не  только   не  приспособлял  свою  позицию  к
политическому складу противников, а, наоборот, придавал ей  как можно  более
крайний, непримиримый,  режущий,  колющий  характер. Он испытывал  при  этом
двойную  радость:  и  от  внутренней  уверенности  в  себе,  и от  выражения
негодования на лицах оппонентов. "Глубокая  вера в свою правоту сквозила, по
признанию  Водовозова, из  всех его  речей".  И  от  того он казался вдвойне
невыносимым. "Вся эта более солидная публика была, - по словам Елизаровой, -
немало шокирована  большой дерзостью, проявляемой в спорах  этим юношей,  но
часто  пасовала перед  ним". Чего  ему  особенно не хотели простить, так это
уничижающего тона, в  каком он стал отзываться  о самых  высоких авторитетах
народничества.  Однако все это были  лишь первые цветочки, ягодки  будут еще
впереди.
     "На  чьей  стороне  была  победа,  -  скромно резюмирует  свои споры  с
Ульяновым  Водовозов, - сказать  трудно".  На самом деле  не нужно было даже
дожидаться октябрьской революции,  чтобы  разгадать эту загадку. Когда голод
повторился через семь лет, политических  иллюзий было уже неизмеримо меньше,
интеллигенция,  успевшая  найти  иную  дорогу,  не  шла  в  деревню.  Весьма
умеренный  либеральный  журнал  "Русская  мысль"   писал  тогда,  что   все,
возвращавшиеся из  голодающих  районов,  крайне неудовлетворены  собственной
работой,  видя  в ней "жалкий  паллиатив",  тогда  как нужны  "общие  меры".
Понадобилось    немного    политического    опыта,    и    даже    смиренные
конституционалисты  оказались  вынуждены  переводить  на  либеральный   язык
обрывки тех мыслей, которые несколько лет тому назад звучали святотатством.
     Но  Владимиру  приходилось   подумать  о   собственной  участи,  о  так
называемом  завтрашнем дне. Диплом был завоеван. Надо было его использовать.
Владимир  вступил  в  адвокатуру, собираясь сделать из нее  свою  профессию.
"Ведь средства,  кроме  пенсии  матери  и проживаемого  понемногу  хутора  в
Алакаевке, - вспоминает Елизарова,  - у Владимира Ильича не было".  Патроном
своим он выбрал того самого адвоката, с которым, еще живя в Казани, сражался
в шахматы по переписке. Хардин был незаурядной фигурой не только как адвокат
и  шахматный  стратег,  о  котором  с  уважением отзывался  тогдашний король
русских  шахматистов  Чигорин598,  -  но и  как  провинциальный общественный
деятель.  Став в  28  лет  председателем  губернской  земской управы, он был
вскоре, как  неблагонадежный, устранен "по высочайшему повелению" в 24 часа.
Такой  чести  удостаивались немногие!  По  словам  Н. Самойлова, который дал
столь  яркое описание своего  первого знакомства  с  Владимиром, Хардин  и в
зрелые годы сохранил симпатии к радикалам и  сумел не  отшатнуться враждебно
от марксистской  идеологии. Владимир,  по словам Елизаровой, уважал Хардина,
как  очень умного  человека. Как шахматиста,  он  еще  в  Казани  оценил его
"чертовскую  силу" и  стал  постоянным участником еженедельных состязаний  в
доме своего патрона.
     Запись   в  присяжные  поверенные   прошла,  впрочем,  не  без  трений.
Самарскому   окружному   суду  нужно  было   свидетельство  о   политической
благонадежности Ульянова; петербургский университет, выдавший диплом, не мог
выдать  нужное свидетельство,  ибо  не знал  Ульянова как студента.  В конце
концов  суд, по  настоянию  самого  Владимира,  обратился  непосредственно в
департамент   полиции,   который   великодушно   сообщил,   что  "не   имеет
препяпствий". После  пятимесячной волокиты Владимир получил, наконец, в июле
1892 г. свидетельство на право ведения судебных дел.
     В  качестве защитника  он выступал  всего  навсего по  десяти уголовным
делам,  в семи случаях по назначению, в трех - по соглашению. Все  маленькие
дела  маленьких людей, безнадежные  дела, и все были им проиграны.  Защищать
приходилось крестьян,  сельских рабочих, полунищих мещан, главным образом за
мелкое   воровство,  совершенное  в  крайней  нужде.  Обвинялись:  несколько
мужичков,   которые  скопом  совершили   кражу  трехсот  рублей  у  богатого
односельчанина;  несколько батраков, которые пытались унести хлеб из амбара,
но  были  застигнуты на  месте  преступления; доведенный  до  полной  нищеты
крестьянин, который совершил четыре мелких кражи; еще один обвиняемый такого
же типа; и еще несколько сельских рабочих, которые "со взломом" украли вещей
на   сумму  в  160  рублей.  Преступления  все  настолько   немудреные,  что
разбирательство длилось по  каждому делу 1,5 - 2 часа, секретарь не утруждал
себя  протоколом,  ограничиваясь стереотипной отметкой:  после обвинительной
речи  товарища  прокурора  выступал защитник Ульянов.  Только два  13-летних
мальчика,  участвовавших  в  кражах  при  старших,  оказались  оправданы  из
внимания  к возрасту, а не к доводам  защиты; все остальные  обвиняемые были
признаны виновными и осуждены. Было у Ульянова еще дело о самарском мещанине
Гусеве, который  избил кнутом жену. После короткого  судебного следствия, на
котором выступала потерпевшая, защитник  Ульянов отказался ходатайствовать о
смягчении наказания подсудимому. По этому делу, по всем  таким делам, он всю
жизнь чувствовал себя беспощадным прокурором.
     В трех случаях, тоже достаточно заурядных,  Ульянов выступал защитником
по приглашению  подсудимых.  Группа крестьян  и мещан привлекалась  за кражу
рельс и чугунного колеса у самарской купчихи. Все  были признаны  виновными.
Молодой крестьянин обвинялся в ослушании и  оскороблении отца. Отложенное по
ходатайству защиты  дело до  слушания  не дошло: сын  выдал отцу  письменное
обязательство  в  беспрекословном повиновении,  и стороны на том помирились.
Наконец, в последний раз Ульянову пришлось  выступать  защитником начальника
станции от обвинения в небрежности, результатом которой явилось столкновение
пустых товарных вагонов.  Защита  и здесь не помогла, подсудимый был признан
виновным.  Таковы  судебные  дела помощника присяжного поверенного Ульянова.
Серые  и  безнадежные дела, как сера и  безнадежна была жизнь  тех  классов,
которые  поставляли  подсудимых.  Молодой   защитник,  -  можно  ли  в  этом
сомневаться?  - зорко приглядывался к каждому делу и к каждому  подсудимому.
Но им нельзя было помочь в розницу. Помочь им можно было только оптом. А для
этого нужна была иная трибуна, не трибуна самарского окружного суда.
     Одно только судебное дело Ульянов выиграл;  но - поистине перст судьбы!
- он  выступал  в нем  не защитником, в обвинителем. Летом 1892  г. Владимир
вместе с Елизаровым  собирались из Сызрани на  левый  берег  Волги в деревню
Бестужевку,  где вел хозяйство  брат Елизарова. Купец Арефьев,  арендовавший
переправу через Волгу, рассматривал  реку как свой  феод:  каждый раз, когда
лодочник набирал пассажиров,  его нагонял пароходик Арефьева и насильственно
отвозил всех обратно. Так случилось и на этот раз. Угрозы привлечь к суду за
самоуправство не помогли. Пришлось подчиниться силе.  Владимир записал имена
и  фамилии участников и свидетелей. Дело разбиралось у  земского  начальника
под Сызранью, верст  за  сто  от  Самары.  По  ходатайству Арефьева  земский
отложил слушанье дела. То же повторилось и  в  следующий  раз.  Купец решил,
видимо, взять своего обвинителя измором. Третий срок разбора пришелся уже на
зиму. Владимиру предстояли бессонная ночь в вагоне, утомительные ожидания на
вокзалах  и  в камере  земского  начальника. Мария Александровна уговаривала
сына не ехать. Но Владимир  остался непреклонен:  дело начато, надо  довести
его до конца. В  третий раз  земскому  начальнику не удалось уклониться: под
напором молодого юриста он оказался  вынужден приговорить именитого  купца к
месяцу тюрьмы. Не трудно представить, какая музыка играла в душе победителя,
когда он возвращался в Самару!
     Опыт с адвокатурой не удавался, как ранее опыт  с  сельским хозяйством.
Совсем   не   потому,  что  Владимиру  не   хватало   для   этих   профессий
соответственных качеств.  У  него  были  настойчивость,  практический  глаз,
внимание  к мелочам, способность распознавать  людей и  ставить их на нужное
место, наконец, любовь к природе, - из него вышел бы первостепенный сельский
хозяин.  Его  способность  разобраться  в  запутанной  обстановке,  выделить
главные  нити,  оценить сильные и  слабые  стороны противника,  мобилизовать
лучшие доводы  в защиту  своего тезиса, обнаруживалась уже и в молодые годы.
Хардин не сомневался, что его помощник мог бы стать "выдающимся цивилистом".
Но  как  раз в  течение  1892  года,  когда Владимир  вступил на адвокатское
поприще, его теоретические и революционные  интересы, подогреваемые голодной
катастрофой  и политическим  оживлением в стране, становились со дня на день
напряженнее и требовательнее.
     Правда,  подготовка к мелким судебным делам, при  всей добросовестности
молодого адвоката, почти не отрывала его от занятий  марксизмом. Но не могла
же  его адвокатская карьера  и в  дальнейшем  ограничиваться делами  о краже
чугунного колеса преступной  артелью из трех мещан и двух крестьян!  В книге
судеб записано было, что Владимиру Ульянову двум богам не служить. Надо было
выбирать.  И  он сделал выбор  без  затруднения.  Едва  начавшись  в  марте,
короткая  серия его судебных выступлений обрывается в декабре. Правда, он  и
на  1893  год берет  в суде  свидетельство на право  ведения  дел,  но  этот
документ  ему нужен уже  исключительно как легальное прикрытие деятельности,
направленной против основных законов Российской Империи.

     <i>Вехи развития</i>
     Восстановим  важнейшие  биографические  вехи  молодого  Ленина на  фоне
политического развития страны. Глухое Поволжье. Еще живо поколение вчерашних
рабовладельцев  и рабов.  Отбито наступление  "Народной  Воли". Политический
тупик восьмидесятых  годов.  В  патриархальной и  дружной чиновничьей  семье
Владимир  растет,  учится,  умнеет  без забот  и  потрясений. Голос  критики
пробуждается в нем лишь к  концу гимназического  курса, после смерти отца, и
направляется  на  первых   порах  против   учебного  начальства   и  церкви.
Неожиданная гибель  старшего брата  раскрывает Владимиру  глаза  на  вопросы
политики.  Участие в  студенческой  манифестации - первая  реплика  на казнь
Александра.  Искушение отомстить за  брата его же собственным методом должно
было  стать в те дни особенно  острым. Но наступает самая глухая пора,  1888
год,  когда  о  терроре нельзя  было и помыслить.  Реакция не только спасает
Владимира физически, но и толкает его на путь теоретического углубления.
     Годы революционного ученичества. Владимир приступает в Казани к  чтению
"Капитала". Усвоение теории трудовой стоимости не означает для  него разрыва
с  народовольческой традицией: Саша  тоже был сторонником Маркса.  Сперва  в
Казани,  затем в  Самаре  Владимир соприкасается с революционерами  старшего
поколения, главным образом народовольцами,  как внимательный ученик, правда,
предрасположенный к критике и  проверке, но не как противник. Если, несмотря
на  свои  революционные  настроения,  достаточно  проявившиеся  и  в  выборе
знакомств и в направлении умственных интересов, он  не примыкал в те годы ни
к  какой политической группе,  то это безошибочно показывает, что он не имел
еще политического credo599,  хотя  бы и  юношеского,  а  лишь искал его.  Но
поиски исходили тем  не менее от народовольческой традиции, которая оставила
заметный след и на  дальнейшем  его  развитии. Став уже  боевым  марксистом,
Владимир продолжал в течение нескольких лет хранить  сочувственное отношение
к индивидуальному  террору,  которое  резко  отличало его  от других молодых
социал-демократов и  представляло несомненный  рудимент того периода,  когда
марксистские идеи еще  амальгамировались в его сознании  с народовольческими
симпатиями.
     С весны 1890 года по осень 1891 года Владимир  почти полностью поглощен
подготовкой к  экзаменам.  Напряженные  занятия юридическими науками как  бы
извне  врезались в процесс выработки  его  миросозерцания. Полного перерыва,
разумеется, не  было. В  часы отдыха Владимир  читал марксистских классиков,
встречался  с   приятелями,  обменивался  мнениями.  Да   и  на  юридической
схоластике   он,   методом   от   обратного,   проверял   и   укреплял  свои
материалистические воззрения. Но эта  критическая работа  совершалась все же
лишь попутно. Неразрешенные  вопросы и  сомнения  приходилось откладывать до
более  свободных  часов.  Владимир  не  спешил  определиться. Косвенное,  но
интересное подтверждение: в начале 1891 года две самарские "якобинки" еще не
теряли надежды привлечь Ульянова в свои ряды, следовательно, не видели в нем
законченной политической фигуры.
     Конец 1891 года приносит Владимиру диплом и тем ставит его на распутье.
Судебная трибуна  не могла не привлекать  его. По словам сестры, он серьезно
думал в ту пору  о профессии  адвоката, "которая могла доставлять в  будущем
средства к существованию". Однако политическое оживление в стране, как и ход
собственного развития, ставили его лицом к  лицу с другими задачами, которые
требовали  его  целиком.  Колебания  длились  недолго.  Адвокатуре  пришлось
посторониться перед политикой и превратиться в ее временное прикрытие.
     Полуторолетняя    юридическая    горячка    отодвинула    первый   этап
революционного ученичества далеко назад и сделала мысль более независимой от
вчерашнего дня, стоявшего под знаком Саши: так создались условия  для смелой
ликвидации  переходного  периода.  Зима  голодного  года  должна  была  быть
временем подведения окончательного баланса. Постепенность духовного развития
не  исключает  скачков, раз они  подготовлены  предшествующими  накоплениями
сознания.
     Оформление революционной  личности  Владимира отчасти отражало, отчасти
опережало   перелом   в   теоретических   симпатиях   провинциальной   левой
интеллигенции. Марксистским учением стали усиленно интересоваться  в кружках
самарской молодежи, начиная с 1891 года, т.е. как раз с голодной катастрофы.
Немало   нашлось  тогда  охотников  овладеть  первым  томом  "Капитала",  но
большинство,  по  словам Семенова,  "ломало зубы"  на  первой  главе.  Пошли
разговоры о  тайнах диалектики.  В городском саду на берегу Волги  на особой
"марксистской" скамье горячо дебатировалась гегелевская триада.
     Самарская интеллигенция старшего поколения пришла в возбуждение. Обе ее
группы,  умеренная и  радикальная, мирно  уживающиеся  между  собой  в сфере
привычных идей  и отдававшие дань уважения Марксу, которого они, впрочем, не
знали,   встретили   первых  русских   социал-демократов   как   злополучное
недоразумение.  Наиболее  искренно   возмущались  бывшие  ссыльные,  которые
привозили  на Волгу традиционные воззрения,  хорошо сохранившиеся  в суровом
климате Сибири.
     Политическая  трещина легко превращается в непоправимую  щель. Владимир
уже не щадил  сарказма по поводу народнических жалоб: марксисты-де "не любят
мужика",  "радуются разорению  деревни" и  пр.  Он  скоро научился презирать
подменивание  анализа   действительности  нравоучениями  и  сентиментальными
причитаниями. Литературные  слезы, ничего не принося мужику, застилали глаза
интеллигенции  и мешали ей видеть открывающийся путь. Все более непримиримые
столкновения с  народниками и  культурниками  разбили постепенно радикальную
интеллигенцию  Самары  на  два  воюющих  лагеря  и  резко   окрасили  личные
отношения. Немудрено, если  последние полтора года, когда Владимир  вышел из
тени на свет, окрасили собой воспоминания  современников о самарском периоде
в целом. Молодого  Ленина,  каким он в  мае 1989 года  прибыл  в Алакаевку в
качестве  будущего  сельского хозяина  и каким он покидал Самару осенью 1893
года, изображают одним и тем же революционером-марксистом, выключая из жизни
его то, что составляло ее основной элемент: движение.
     П. Лепешинский600, приближаясь на этот раз к действительности,  пишет о
самарской подготовке Ленина:  "Есть основание думать, что уже в 1891 году он
сформировал в общх чертах  свое  марксистское миросозерцание".  "В  вопросах
политической  экономии и  истории, -  подтверждает  Водовозов, - его  знания
поражали  солидностью   и  разносторонностью,   особенно  для  человека  его
возраста. Он свободно читал  по-немецки,  французски и английски, уже  тогда
хорошо знал  "Капитал" и  обширную  марксистскую литературу (немецкую)... Он
заявлял себя убежденным  марксистом..." Этого багажа хватило бы, может быть,
на  дюжину  других, но строгий к себе юноша  считал себя неподготовленным  к
революционной  работе, и  не без  основания:  в той  цепи,  которая сочетает
доктрину  с  действием, ему  еще не хватало  важных  соединительных звеньев.
Факты и здесь говорят за себя: если бы Владимир чувствовал себя во всеоружии
уже в 1891 году, он не мог бы оставаться еще целые два года в Самаре.
     Старшая  сестра  утверждает, правда,  что Владимира удерживала  в семье
забота о матери,  которая, после смерти Ольги, как бы заново завоевала детей
сочетанием мужества  и нежности. Но это  объяснение явно недостаточно. Ольга
умерла  в мае 1891 г.,  а Владимир оторвался  от  семьи лишь в  августе 1893
года,  два  с  лишним года спустя.  Из внимания к матери он  мог  отодвинуть
революционные обязанности на  недели или месяцы, пока новая рана  оставалась
еще слишком  свежа, но  не на годы. В его отношении  к людям, не  исключая и
матери, не было пассивного  сентиментализма. Его жизнь  в Самаре практически
ничего не давала  семье. Если у Владимира хватило выдержки оставаться  столь
долго в стороне от большой арены, то только потому, что его ученические годы
еще не закончились.
     Наряду  с  основными  трудами Маркса  и Энгельса и  изданиями  немецкой
социал-демократии,  на его  рабочем  столе все больше  места занимают отныне
русские статистические сборники. Начинаются первые самостоятельные работы по
освещению  русской  действительности.  Из  предметов  изучения  исторический
материализм  и  теория  трудовой  ценности  становятся  теперь для Владимира
орудиями политической ориентировки.  Он  изучает Россию как арену  борьбы  и
распределение на ней главных борющихся сил.
     Для  определения важнейшей вехи в  эволюции Владимира Ульянова мы имеем
одно  совершенно  неоценимое  показание,  на  которое,  однако,  в виду  его
противоречия с  легендой,  официальные  биографы обычно закрывают  глаза.  В
партийной  анкете   1921  года  сам  Ленин   началом   своей   революционной
деятельности    пометил:    "1892-1893.    Самара.     Нелегальные    кружки
социал-демократии".  Из этой даты  безукоризненного  по  точности  свидетеля
вытекают  два вывода:  Владимир не  принимал  участия  в политической работе
народовольческих  кружков,  иначе он указал  бы этот период в  своей анкете;
Владимир окончательно  стал  социал-демократом лишь в 1892  году,  иначе  он
ранее приступил бы к  социал-демократической  пропаганде. Споры  и  сомнения
разрешаются, таким образом, окончательно. В целях беспристрастия укажем, что
один из советских исследователей, стоящий по должности во главе  мавзолейной
историографии,  -  мы  имеем  в  виду  Адоратского601,  нынешнего  директора
института  Маркса  - Энгельса -  Ленина602, -  приходит  в  интересующем нас
вопросе к тому же приблизительно выводу, что и мы. "Последние годы в Самаре,
1892-1893,  -  пишет он со  всей необходимой осторожностью, -  Ленин был уже
марксистом, хотя известные  остатки народовольчества сохранялись еще (особое
отношение к террору)". Теперь мы можем  окончательно распрощаться с забавной
легендой, согласно которой Владимир, "потерев лоб", осудил террор в мае 1887
г., в день получения вести о казни Александра.
     Намеченные  выше этапы политического формирования юного  Ленина находят
несколько,  может  быть,  неожиданное, но очень  живое подтверждение  в  его
шахматной биографии. Зиму 1889-1890 г. Владимир, по рассказу младшего брата,
"больше, чем когда-либо увлекался шахматами".  Исключенный студент, которого
не  допускали ни в  один из  университетов, потенциальный революционер,  без
программы  и  руководства, он искал в  шахматах  выхода беспокойному  напору
внутренних сил. Следующий  полуторагодовой период был заполнен подготовкой к
экзаменам, - шахматы отошли на  второй план. Они опять заняли видное  место,
когда  после  получения  диплома Владимир колебался  в выборе  поприща, мало
занимался  судебными  делами,  зато  в  лице  патрона  нашел  первоклассного
партнера. Еще год-полтора подготовки - и  молодой марксист почувствовал себя
вооруженным для борьбы.  "Начиная с  1893 г., Владимир Ильич все реже и реже
играет  в шахматы". Показаниям Дмитрия603 в этом вопросе можно доверять  без
опасения: сам горячий  любитель, он внимательным глазом следил за шахматными
увлечениями старшего брата.

     *
     В  Казани  Владимир  в  поисках  аудитории  пробовал  делиться  первыми
вычитанными  у  Маркса  идеями  со  старшей  сестрой.  Попытка  не  получила
развития, и  Анна скоро утратила  след научных занятий брата.  Мы не  знаем,
когда  он овладел  первым  томом "Капитала".  Во всяком  случае  не во время
короткого  пребывания  в  Казани. Ленин  поражал  впоследствии  способностью
читать  быстро,  схватывая  самое существенное налету.  Но  это качество  он
выработал  в себе  умением,  когда нужно, читать очень медленно.  Начиная  в
каждой  новой области  с  закладки  прочного  фундамента,  он  работал,  как
добросовестный каменщик. Способность  по несколько раз перечитывать нужную и
значительную  книгу или  главу  он сохранил до конца  жизни. Он  и  ценил по
настоящему только те книги, которые необходимо перечитывать.
     Никто, к  сожалению,  не  рассказал, как Ленин  проходил школу  Маркса.
Сохранились  лишь кое-какие внешние впечатления,  да и то очень скудные. "По
целым дням, - пишет Яснева, - он  высиживал за Марксом, составлял конспекты,
делал выписки, заметки. Трудно  его  тогда было  оторвать  от  работы".  Его
конспекты "Капитала" не дошли до нас. Только опираясь на его рабочие тетради
позднейших  лет  можно  отчасти  восстановить  работу  молодого  атлета  над
Марксом. Уже  свои гимназические  сочинения  Владимир  неизменно  начинал  с
законченного плана, чтобы затем постепенно облечь его доводами и цитатами. В
этом  творческом  приеме  выражалось то  качество, которое Фердинанд Лассаль
метко назвал  физической силой  мысли.  В изучении, если это не механическое
зазубривание,   тоже   заключен   творческий   акт,   но   обратного   типа.
Конспектирование  чужой  книги есть обнажение ее логического скелета  из-под
доказательств,  иллюстраций и отклонений. Владимир  продвигался  на  трудном
пути  со  свирепым  и  радостным  напряжением,  составлял   конспект  каждой
прочитанной  главы,  иногда  страницы,  продумывая  и   проверяя  логическую
структуру,  диалектические  переходы,  термины.  Овладевая  результатом,  он
ассимилировал  метод.  Он поднимался  по  ступеням  чужой  системы,  как  бы
воздвигая  ее заново. Все оседало крепко  в этой на диво  слаженной голове с
мощным  куполом  черепа.  От  русской  политико-экономической  терминологии,
усвоенной или выработанной им в самарский период, Ленин уже не отклонялся  в
течение   всей   остальной  жизни.   И   не  из  упорства   только,  -  хотя
интеллектуальное  упорство было ему в высшей степени свойственно, - а потому
что уже в ранние годы он делал выбор со строгим рассчетом, продумывая каждый
термин со всех сторон, пока тот не срастался  в его  сознании с целым циклом
понятий. Первый и второй тома "Капитала" были основными учебниками Владимира
в Алакаевке и  Самаре;  третий том тогда еще не выходил: старик Энгельс лишь
приводил  в порядок черновики Маркса. Владимир так  хорошо изучил "Капитал",
что  умел  при  каждом новом обращении  к этой  книге открывать  в ней новые
мысли.  Уже  в  самарский  период он  научился, по  собственному позднейшему
выражению, "советоваться" с Марксом.
     Перед книгами учителя дерзость и насмешливость сами собой покидали этот
алчущий ум, который  был в высшей степени способен к пафосу признательности.
Следить за развитием мысли Маркса, испытывать на себе ее несокрушимый напор,
открывать  под вводными фразами или  примечаниями боковые  галереи  выводов,
убеждаться каждый раз в меткости и глубине  сарказма и благодарно склоняться
перед  беспощадным   к  самому  себе   гением   стало  для  него  не  только
потребностью,  но и  наслаждением. Маркс  не  имел лучшего  читателя,  более
внимательного  и созвучного, лучшего ученика, более  проницательного,  более
благодарного.
     "Марксизм у него был не убеждением, а религией", - пишет Водовозов. - В
нем ...  чувствовалась  та  степень убежденности, которая...  несовместима с
действительно научным знанием". Научна лишь та социология, которая оставляет
филистеру   неприкосновенным  его  право  колебаться.  Правда,  Ульянов,  по
признанию  Водовозова,  "очень  интересовался возражениями против марксизма,
изучал и вдумывался", но  все это "не с целью поисков истины", а лишь затем,
чтобы вскрыть в возражениях ошибку,  в существовании которой он был  заранее
убежден".  В этой характеристике верно одно: Ульянов овладел марксизмом, как
выводом   предшествующего  развития  человеческой  мысли;   он  не  хотел  с
достигнутой  высшей ступени спускаться на низшую; он  с неукротимой энергией
оборонял то, что продумал  и ежедневно проверял; и он относился с предвзятым
недоверием  к  попыткам  самодовольных неучей и начитанных посредственностей
заменить марксизм другой более портативной теорией.
     В области технологии или медицины отсталость, диллетантизм и знахарство
пользуются  заслуженным презрением. В области социологии они сплошь да рядом
выдают себя за свободу  научного духа. Для кого теория  лишь забава ума, тот
легко  переходит  от   одного   откровения   к  другому,   или,  еще   чаще,
удовлетворяется  окрошкой  из всех  откровений.  Неизмеримо  требовательнее,
строже и устойчивее тот, для кого теория - руководство  к действию. Салонный
скептик может безнаказанно потешаться над медициной. Хирург  не может жить в
атмосфере  научных колебаний.  Чем  необходимее  революционеру теоретическая
опора  для действия, тем  непримиримее  он  охраняет  ее.  Владимир  Ульянов
презирал диллетантизм и ненавидел  знахарство.  В марксизме выше всего ценил
дисциплинирующую власть метода.
     В  1893  году  появились последние  книги  В. Воронцова (В.В.)604 и  Н.
Даниэльсона (Николай-он).  Оба народнических экономиста с завидным упорством
доказывали невозможность  буржуазного развития России  как  раз в  то время,
когда  русский  капитализм готовился взять особенно бурный разбег.  Вряд  ли
тогдашние вылинявшие народники читали запоздалые откровения своих теоретиков
с таким вниманием, как молодой самарский марксист. Знакомство с противниками
нужно было Ульянову не  для одних литературных опровержений. Он искал прежде
всего внутреннюю уверенность для борьбы. Правда,  он изучал действительность
полемически,   направляя   ныне   все   выводы   против   пережившего   себя
народничества;  но никому чистая полемика не  была  так чужда, как  будущему
автору 27 томов полемических произведений. Ему  нужно было знать  жизнь, как
она есть.
     Чем ближе подходил Владимир  к  проблемам русской революции, тем больше
он учился у  Плеханова и тем  большим уважением  проникался к проделанной им
критической  работе. Новейшие  фальсификаторы истории  большевизма  пишут  о
"самозарождении  марксизма  на   русской   почве,  вне  прямого  воздействия
заграничной группы и Плеханова" (Пресняков)605, - надо бы прибавить и самого
Маркса,  эмигранта par excellence, - и  делают Ленина основоположником этого
доморощенного,  истинно  русского  "марксизма",   из  которого  должны  были
впоследствии развернуться теория и практика "социализма в отдельной стране".
     Учение о  самозарождении марксизма, как  непосредственного  "отражения"
капиталистического развития России, есть само по  себе злейшая карикатура на
марксизм. Экономические процессы отражаются не в "чистом"  сознании, во всем
его  натуральном  невежестве,  а  в сознании историческом, обогащенном всеми
завоеваниями  человеческого  прошлого. Классовая  борьба  капиталистического
общества могла привести в середине XIX столетия к марксизму только благодаря
тому,  что нашла  уже в  готовом виде  диалектический метод,  как завершение
классической  философии  в  Германии, политическую  экономию  Адама Смита  и
Давида Рикардо в Англии, революционные и  социалистические доктрины Франции,
взошедшие на дрожжах великой революции. Интернациональный характер марксизма
заложен,  таким образом, уже в самых источниках его происхождения.  Развития
кулачества на Волге и металлургии на  Урале было совершенно недостаточно для
того, чтобы самостоятельно  прийти к тому  же  научному  результату.  Группа
"Освобождение труда" не  случайно  возникла  за  границей: русский  марксизм
появился на свет не как автоматический  продукт русского капитализма, наряду
со  свекловичным  сахаром  и  линючим  ситцем  (для  которых тоже,  впрочем,
приходилось ввозить машины), а  как  сложное сочетание всего предшествующего
опыта русской революционной борьбы  с возникшей на Западе  теорией  научного
социализма. На заложенный Плехановым фундамент встало марксистское поколение
90-х годов.
     Чтоб  оценить  исторический  вклад  Ленина,   поистине  нет  надобности
изображать дело так, будто ему с молодых лет пришлось поднимать своим плугом
девственную новь. "Обобщающих работ, - пишет Елизарова, вслед за Каменевым и
другими, - почти не  было: надо  было  изучать первоисточники  и строить  на
основании их свои выводы. За эту большую  и непочатую работу взялся в Самаре
Владимир Ильич". Ничем  нельзя  больше  оскорбить  научную  добросовестность
Ленина, как  игнорированием работы его предшественников и учителей. Неверно,
будто в начале девяностых годов русский марксизм  не  имел обобщающих работ.
Издания  группы  "Освобождение  труда"  представляли уже сжатую энциклопедию
нового  направления. После  шести  лет  блестящей  и  героической  борьбы  с
предрассудками русской  интеллигенции Плеханов провозгласил  в 1889 году  на
международном   социалистическом   конгрессе  в   Париже606:  "Революционное
движение  в России может восторжествовать  только как революционное движение
рабочих. Другого выхода у нас нет и  быть  не  может". Эти слова заключали в
себе  самое   важное  обобщение  всей   предшествующей  эпохи,   и  на  этом
"эмигрантском" обобщении воспитывался на Волге Владимир Ульянов.
     Водовозов   вспоминает:   "О  Плеханове  Ленин   говорил   с   глубоким
сочувствием, главным образом, о "наших разногласиях". Сочувствие должно было
иметь очень яркое выражение, если Водовозов мог удержать его в памяти  свыше
тридцати   лет.  Главная  сила  "Наших  разногласий"   в  том,  что  вопросы
революционной  политики  трактуются  в  этой  книге  в  неразрывной связи  с
материалистической  концепцией истории и с анализом  хозяйственного развития
России.  Первые  самарские  выступления  Ульянова  против  народников крепко
ассоциируются, таким образом, с его горячим отзывом о работе основоположника
русской  социал-демократии.  После  Маркса  и Энгельса Владимир больше всего
обязан был Плеханову.
     В конце 1922 г.  Ленин писал мимоходом о начале  90-х годов: "марксизм,
как  направление  стал   шириться,   идя  навстречу  социал-демократическому
направлению, значительно раньше  провозглашенному в Западной Европе  группой
"Освобождения  труда""607. В  этих  строках,  резюмирующих  историю развития
целого  поколения,  заключена частица автобиографии  самого Ленина: начав  с
марксистского направления, как экономической и исторической доктрины, он под
влиянием  идей  группы  "Освобождение  труда",  сильно  опередившей развитие
русской  интеллигенции,  стал  социал-демократом.  Только  нищие духом могут
воображать, будто они возвеличивают Ленина, приписывая его физическому отцу,
действительному статскому советнику Ульянову, революционные взгляды, которых
он никогда  не питал, и в  то же  время умаляя революционную  роль эмигранта
Плеханова, в котором сам Ленин видел своего духовного отца.
     В  Казани, в Самаре, в  Алакаевке Владимир чувствовал себя прежде всего
учеником.   Но   как   великие   художники   уже   в   юности   обнаруживают
самостоятельность своей кисти, даже когда копируют картины старых  мастеров,
так Владимир  Ульянов в  свое ученичество  вносил такую  силу  пытливости  и
инициативы, что  трудно  провести разграничительную  грань  между  усвоением
чужого   и  его  самостоятельной  разработкой.  В  последний  год  самарской
подготовки   эта   грань    стирается    окончательно:   ученик   становится
исследователем.
     Спор  с  народниками естественно перенесся в область оценки  конкретных
процессов: продолжает ли в России развиваться  капитализм или  нет?  Таблицы
фабричных труб и промышленных рабочих получили тенденциозное значение, как и
таблицы  крестьянского  расслоения.  Чтобы  определить  динамику, надо  было
сравнивать сегодняшние  цифры со вчерашними.  Так,  экономическая статистика
стала наукой наук. Колонки  цифр  таили  в себе  разгадку  судьбы России, ее
интеллигенции и ее революции. Конские переписи, периодически производившиеся
военным ведомством, призваны были дать ответ  на вопрос о  том, кто сильнее:
Маркс или русская община?
     Статистический  аппарат  первых  работ  Плеханова не  мог  быть  богат:
земская  статистика,  единственно ценная  для  изучения  экономики  деревни,
развилась лишь в течение 80-х годов; к тому же издания ее были мало доступны
эмигранту, почти начисто отрезанному в те  годы  от России. Однако же  общее
направление  научной обработки статистических данных было указано Плехановым
совершенно  правильно.  По  его пути пошли  первые  статистики  новой школы.
Американский профессор И.А. Гурвич608, выходец из России, опубликовал в 1888
и  1892  г.  два  исследования о русской деревне, которые  Владимир  Ульянов
высоко  ценил  и на которых  он  учился.  Сам он  никогда не упускал  случая
отметить с признательностью работы своих предшественников.
     В  последние  год  - полтора  самарской  жизни статистические  сборники
занимали  почетный  угол  на рабочем  столе Владимира.  Большая его работа о
развитии  русского  капитализма609   появилась  лишь  в  1899  году.  Но  ей
предшествовало значительное число подготовительных этюдов  теоретического  и
статистического характера, работа над которыми началась еще в Самаре. Уже по
одним записям  самарской библиотеки,  случайно  сохранившимся за  1893  год,
можно видеть,  что  Владимир  не  оставил без внимания  ни  одного  издания,
прикосновенного  к  его  теме, шло  ли  дело  об официальных  статистических
сборниках или об  экономических исследованиях народников. Большинство книг и
статей он конспектировал, важнейшие реферировал ближайшим товарищам.
     Первая  дошедшая  до  нас   литературная  работа  Владимира   Ульянова,
написанная в  последние  месяцы  пребывания  в Самаре,  резюмирует  вышедшую
незадолго до того книгу бывшего правительственного чиновника Постникова610 о
крестьянском хозяйстве на юге России. Посвященная статистической иллюстрации
расслоения крестьянства и пролетаризации слабейших его слоев -  эти процессы
успели особенно продвинуться на Юге, - статья  обнаруживает в молодом авторе
замечательное  умение обращаться  со  статистическими данными,  открывая  за
деталями картину целого. Легальный журнал, для которого  осторожная и  сухая
по  тону  работа  предназначалась,   отверг  ее,  надо  полагать,  из-за  ее
марксистской тенденции, несмотря на  воздержание автора от открытой полемики
с народничеством. Копия статьи, переданная студенту Мицкевичу, была отобрана
у него при обыске и хранилась в жандармских архивах, где открыта в 1923 г. и
напечатана через тридцать лет после написания.  Этой работой  и  открывается
ныне Собрание сочинений Ленина611.
     Готовился  ли  он  теперь  стать писателем, отказавшись  от  мыслей  об
адвокатуре?  Вряд  ли писательство  рисовалось  ему  в виде  самостоятельной
жизненной цели. Правда, он был убежденным "доктринером",  т.е. с молодых лет
понимал, что как светил небесных  нельзя наблюдать без телескопа, а бактерий
без микроскопа,  так на  общественную жизнь  надо уметь глядеть через стекла
доктрин.  Но  он  умел в  другом порядке  глядеть  на доктрину через осколки
действительности.  Он  умел наблюдать, выспрашивать,  слушать, подсматривать
жизнь  и живых людей. И  он выполнял эту  сложную работу так же естественно,
как дышал. Может быть,  еще и не вполне сознательно, но  он готовился  не  в
теоретики, не в писатели, а в вожди.
     Начиная  с   Казани,  он  проходил  школу  у  революционеров   старшего
поколения, поднадзорных  и бывших ссыльных. Среди них было немало простаков,
остановившихся  в  развитии  и не  мудрствовавших  лукаво.  Но  они  видели,
слышали, пережили то,  чего  не знало  новое поколение,  и это делало их,  в
своем роде, значительными. Якобинка Яснева, сама лет  на 9 старше Владимира,
пишет:  "Я, помню, удивлялась, с каким вниманием  и  как  серьезно  Владимир
Ильич слушал незатейливые,  а  иногда и курьезные воспоминания В.Ю. Виттен",
старой народоволки, жены  Ливанова. Другие, скользя по поверхности, замечали
только курьезное, а  Владимир, отметая шелуху, отбирал зерна. Он как  бы вел
одновременно две беседы: одну, открытую, которая зависела не только от него,
но и от собеседника, и в которую входило по  необходимости  много лишнего; и
другую, подспудную, гораздо более значительную, которой руководил он один. А
зрачки косо поставленных глаз вспыхивали, отражая ту и другую.
     Как  бы  вразрез  с Ясневой, Семенов рассказывает:  "Владимир Ильич был
знаком  с Ливановыми,  но  на  их собраниях  не бывал и с  большим вниманием
выслушивал   наши  рассказы  о  брюзжании   стариков".  Мнимое  противоречие
разъясняется тем, что рассказ Семенова относится к более позднему -  на год,
примерно - времени. Владимир посещал стариков, пока было чему учиться у них.
Бесцельно спорить, повторяя одни и те же доводы и раздражаясь, было не в его
характере.  Почувствовав  главу  личных  отношений  законченной,  он  твердо
поставил  точку. Для  такого  образа  действий  требовалась выдержка,  много
выдержки;  недостатка  в ней  у  Владимира  не было. Но,  перестав  бывать у
Ливановых,  он не переставал  интересоваться тем, что творится  в  противном
лагере:  война требует разведки, а Владимир уже  вел войну  с народниками. С
большим  вниманием  он  выслушивал   рассказы,  вернее  отчеты   тех   своих
единомышленников, которые менее  экономно обращались с собственным временем.
22-летний юноша уже обнаруживает здесь  перед нами в сфере  личных отношений
те  черты своей маневренной гибкости, которые  проходят затем через всю  его
политическую жизнь.
     Не менее замечателен для духовного облика юного Ленина - широкий захват
наблюдений.  Радикальные  интеллигенты в подавляющем большинстве  своем жили
жизнью  кружков, за пределами которых  начинался  чуждый им мир. На глазах у
Владимира  не было шор.  Его интересы  отличались  крайней  экстенсивностью,
сохраняя   в  то  же  время   способность  высшей  концентрации.  Он  изучал
действительность везде, где находил ее. Теперь он переносил свое внимание от
народников  к  народу.  Самарская  губерния была  сплошь  крестьянской. Пять
летних сезонов Ульяновы провели  в Алакаевке.  Начинать  с пропаганды  среди
крестьян  Владимир  не стал  бы,  даже  если бы  положение  поднадзорного не
парализовало  его  в  степной  глуши. Тем  внимательнее приглядывался  он  к
деревне, проверяя теоретические выкладки на живом материале.
     Личные связи его с мужиками после короткого хозяйственного  опыта были,
правда, эпизодичны  и  недостаточны; но он умел  направлять в нужную сторону
внимание  друзей  и  использовать чужие наблюдения. Близко  стоявший к  нему
Скляренко  служил  письмоводителем  у  мирового  судьи Самойлова, который до
пришествия  земских  начальников  был полностью  погружен в мужицкие  тяжбы.
Елизаров происходил из самарских крестьян и сохранил связи с односельчанами.
Подвергать допросу Скляренко, выстукивать  самого мирового  судью,  ездить с
шурином  в  его   родную  Бестужевку,   часами  разговаривать  с   хитрым  и
самодовольным  кулаком,  старшим  братом  Елизарова,  - какой  неисчерпаемый
учебник  политической  экономии и  социальной психологии! Владимир  на  лету
подхватывал  оброненное  словцо,  вкрадчиво подталкивал  рассказчика,  чутко
слушал,   сверлил   глазами,  посмеивался,   иногда   по-отцовски   хохотал,
откидываясь назад. Кулаку лестно было объясняться с  образованной личностью,
с  молодым  адвокатом,  с  сыном его превосходительства,  хотя и не  всегда,
пожалуй, ясно  было, чему смеется этот веселый собеседник за чашкой горячего
чаю.
     Владимир  явно  унаследовал  от отца способность легко  разговаривать с
людьми разных социальных категорий и уровней. Без скуки и насилия над собой,
часто без  предвзятой  цели,  в силу  своей неукротимой  пытливости  и почти
безошибочной интуиции, он умел из каждого случайного собеседника извлечь то,
что  нужно было  ему  самому. Оттого он так весело слушал  там,  где  другие
скучали,  и  никто из  окружавших не догадывался, что за  картавой болтовней
скрывается   большая  подсознательная  работа:  собираются   и   сортируются
впечатления, кладовые памяти заполняются  неоценимым фактическим материалом,
мелкие факты служат для проверки больших обобщений. Так исчезали перегородки
между  книгой  и жизнью,  и Владимир уже в это  время  начинал  пользоваться
марксизмом, как плотник - пилой и топором. [...]612










        Примечания
     1 Примечание к книге: <i>Isaaks H.K</i>. The Tragedy of theChinese Revolution.
- New York, 1938.
     2 Провизорный - предварительный, временный.
     3  Клио -  в древнегреческой мифологии муза,  покровительница  истории.
Изображалась с грифелем и папирусным свитком или со шкатулкой для свитков.
     4 Сталактиты  -  минеральные  образования,  свисающие  в виде  сосулек,
бахромы и т. п.  с потолка верхней  части пещер и других подземных полостей.
Сталагмиты - минеральные образования, поднимающиеся в виде столбов,  сосулек
и т. п. со дна пещер.
     5 Руссо Жан-Жак  (1712-1778) - французский философ. Осуждал официальную
церковь  и  религиозную  нетерпимость,  трактовал  частную собственность как
причину  социального  неравенства,  идеализировал  "естественное  состояние"
человечества. Идеи Руссо оказали влияние на общественную мысль многих стран.
     6  Бентам  Иеремия  (1748-1832)  -  британский  философ.  Родоначальник
философского  утилитаризма,  считающего   пользу  основой  нравственности  и
критерием всех человеческих поступков.
     7 Макдоналд Дуайт (1906 -  ?  ) - член  Социалистической рабочей партии
США в 1939-1940  гг. Был главным редактором журнала "Partisan Review". Затем
член Рабочей партии, анархист, левый либерал.
     8  "Partisan  Review"  ("Партийное  обозпрение") -  американский  левый
журнал. Вначале находился под влиянием компартии, затем постепенно перешел к
критике сталинизма и в конце концов отказался от марксистских взглядов.
     9 Имеется в виду штат Нью-Йорк.
     10  Натурализм - направление в литературе и  искусстве  последней трети
XIX  в.,  исходившее  из  представлений  о полной предопределенности судьбы,
воли, духовного  мира человека социальной средой,  бытом, наследственностью,
физиологией.   Натуралисты    стремились   беспристрастно    воспроизводлить
реальность.
     11 Символизм - направление в литературе и искусстве конца  XIX - начала
XX в. Строилось на  основе  художественного выражения посредством символов -
многозначно-иносказательных  образов,   идей,  находившихчся   за  пределами
чувственного восприятия.
     12  Футуризм -  направление  в  литературе  и  искусстве  начала  XX в.
Стремясь создать  искусство  "будущего", футуристы  куоьтивировали  урбанизм
(эстертику  большого  города),  переплетение   документальной  литературы  и
фантастики, пытались сохдать новый язык.
     13 Кубизм - модернистское течение в изобразительном искусстве начала XX
в. Кубисты сводили  к минимуму изобразительные задачи искусства  и выдвигали
на  первый  план  формальные эксперименты  -  конструирование  объемных форм
плоскости, разложение сложных форм на простые и т. п.
     14 Экспрессионизм -  направление в литературе и искусстве начала XX в.,
провозглашавшее единственной реальностью субъективный духовный мир человека,
а его выражание - главной целью литературы и искусства.
     15  Агностицизм -  философское учение, отрицающее втозможность познания
объективного  мира.  Возникло  в  античное время, разрабатывалось  Д.Юмом  и
И.Кантом.
     16 "De  Internationale" - журнал Революционной социалистической рабочей
партии Бельгии.
     17 Письмо Троцкого Снивлиту  от 2 декабря 1937 г.  см.: Writing of Leon
Trotsky (1937-38).  - New York, 1976. -  P. 81-83.  Письмо  опубликовано под
заголовком "Будущее голландской секции".
     18  Письмо  Троцкого   Жану   Хейженоорту  (Вану)  по   поводу  позиции
Ж.Вареекена по вопросу о войне было опубликовано на ряде языков, в том числе
в  США  в издании  Социалистической рабочей партии "Internal Bulletin", No 3
(июнь 1938 г.).
     19 Association International de travailleurs  (AIT) - Интернациональная
рабочая  ассоциация   -  международное  объединение   анархо-синдикалистских
профсоюзных и политических организаций.
     20 Гарсия Оливер (1901 - ?) - испанский анархистский лидер. Сотрудничал
с колммунистами. Был министром юстиции в пправительстве Л.Кабальеро.
     21  В  конце 1937  - первой  половине 1938  г. в мировой печати активно
обсуждался вопрос о Кронштадтском восстании в марте  1921 г., его характере,
причинах и жестоком подавлении. В  дискуссии  участвовали  социал-демократы,
бывшие сторонники Троцкого, анархисты, русские эмигранты - меньшевики, эсеры
и  кадеты.  Высказывалось мнение о  непосредственной  виновности  Троцкого в
подавлении восстания. Троцкий посвятил этой  дискуссии статью "Шумиха вокруг
Кронштадта" (15 января 1938 г. - Бюллетень оппозиции. - 1938. -  No 66-67. -
С. 22-26) и "Еще о подавлении Кронштадта" (6 июля 1938  г. - Writing of Leon
Trotsky (1937-38). - P. 376-378).
     22  Махно Нестор Иванович (1889-1934) - один  из участников гражданской
войны  в  Украине в 1918-1921  гг. Анархист.  Вел  военные  действия  против
германских  войск  и  Деникина  на  стороне  советской  власти.  Организовал
высокоманевренные  конные отряды. В  1920  г.  против Махно были  направлены
части Красной Армии.  Его  силы были разгромлены.  Он бежал за  границу. Был
убит в эмиграции.
     23 В  середине  февраля  1938  г.  Троцкий  несколько  дней  нелегально
проживал  в  доме  правительственного  чиновника,  друга  Д.Риверы   Антонио
Гидальго в Ломас де Чапультепеке, респектабильном районе г. Мехико. Это было
предпринято в связи с опасениями покушения на его жизнь. Троцкий возвратился
в Койоакан, где оставалась Н.И.Седова, после  поступления  известия о смерти
Л.Л.Седова.
     24 Cache-nez (фр.) - кашне, шарф.
     25  Речь  идет о  Спигел  Раэ  (Дунаевской  Рае) - секретаре Троцкого в
Мексике.
     26  Речь идет  о Хансене Джозефе (1910-1979) -  американском стороннике
Троцкого,  его секретаре  и охраннике с сентября  1937 г. В феврале  1938 г.
Хансен возвратился  в  США с заданием установить связь  с членами компартии.
Автор книги: <i>Hansen J</i>. Leo Trotsky: The Man and His Work. - New York, 1969.
     27 По всей видимости, имеется в виду Силвия Агелофф (сестра  сотрудницы
Троцкого Рут Агелофф) и ее любовник, фигурировавший под именем Жана Морнара.
На самом деле это был Рамон Меркадер (1914-1978) - испанский коммунист, член
террористической группы, организованной советскими спецслужбами для убийства
Троцкого.  Группой руководили его  мать  Каридад  Меркадер и агент ОГПУ Наум
Эйтигон.  В литературе  госпосдтвует  мнение,  что Меркадер  появился в доме
Троцкого значительно позже.  Но, судя по данному письму, это произошло уже в
начале 1938 г.  Будущему убийце удалось втереться в доверие к  Троцкому и 19
августа 1940  г. нанести ему смертельный  удар  ледорубом  (Троцкий  умер 20
августа). Меркадер 20 лет отсидел в мексиканской тюрьме, так и не выдав тех,
кто организовал  убийство. За свой "подвиг"  он  был удостоен  звания  героя
Советского Союза. После  освобождения жил в  Чехословакии, с 1964 г. в СССР.
Работал в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС под именем Р.И.Лопеса. В
середине  70-х  годов по  приглашению Ф.Кастро  уехал на  Кубу. Похоронен  в
Москве.
     28 Имеется в виду  статья "Шумиха  вокруг Кронштадта", упомянутая выше.
Троцкий  отрицал личное  участие  в подавлении  Кронштадтского  восстания  и
писал, что он "не помнит",  находился ли он в Петрограде во время восстания.
Факты же свидетельствуют, что он  прибыл в  Петроград 5 марта и  находился в
городе несколько  дней. Именно по его  приказу  М.Н.Тухачевский был назначен
командующим 7 армией,  которой было  поручено подавление восстания.  Троцкий
приказал подавить восстание, не останавливаясь ни перед какими жертвами.
     29  Видимо, имеется в  виду  дом  Губерта  Геринга  в  городе  Такско в
Мексике,  который  был  предоставлен  в  пользование  Троцкого.  Г.Геринг  -
американский  профессор,   специалист  по  Латинской  Америке.   Поддерживал
дружеские отношения с Троцким, многократно посещал его и привозил к Троцкому
на беседы своих студентов.
     30 Видимо, идет речь о В.Кривицком.
     31  Скорее  всего  речь  идет  о  работе "Их моральи  наша"  (Бюллетень
оппозиции. - 1938. - No 68-69. - С. 6-19).
     32 Г. - Антонио Гидальго.
     33 О ком идет речь, установить не удалось.
     34 Av.  Londres (авенида Лондрес) - улица, на  которой  в 1937-1939 гг.
проживалТроцкий  в доме Д.Риверы. В  марте 1939 г.  после  разрыва с Риверой
Троцкий переехал в дом на авенида Виена.
     35 Мичоакан - штат на юго-западе Мексики. Центр г. Морелия.
     36 Телеграмма Зборовского  и Эстрин Троцкому  о смерти Л.Л.Седова  была
птолучена  после  того,  как  он  уже   узнал   о  происшедшем  из  вечерних
мексиканских газет от 16 февраля 1938 г.
     37-38 Экспозе (от фр. еxpos) - доклад, изложение, заявление.
     39 Обсерватор (от англ. Observer) - наблюдатель.
     40  Кларт -  французсукий сторонник  Троцкого,  член Интернационального
Секретарьиата IV Интернационала.
     41  С. И. (Secretariat  Internationale) - Интернациональный Секратериат
IV Интернационала, находившегося в стадии формирования.
     42  Бойтель  Жоаннес  (псевдоним  Бардина  Алексиса)   (1905  -  ?)   -
французский сторонник  Троцкого, один из лидеров  Интернациональной  рабочей
партии.
     43  Брош,  Жерар,  Про  -   члены  конкурировавших  между  собой  групп
сторонников Троцкого во Франции.
     44 Так в тексте.
     45  Partie  ouvrier  internationaliste  (POI)   -  Интернационалистская
рабочая  партия Франции -  французская секция IV  Интернационала. Основана в
конце  1938 г. В феврале 1939  г.  часть  членов ПОИ  перешла  в  Рабочую  и
крестьянскую социалистическую партию, основанную в июле 1938 г. М.Пивером.
     46 Субвенция (от англ. Subvention) - субсидия.
     47 Вмдимо,  имеется в  виду  письмо,  адресованное  Интернационалтьному
Секретариату IV Интернационала (HU.HL, bMS Russ 13, T-8056).
     48 По  всей видимости, Б. -  Бармин, В. -  В.Кривицкий,  Дама  -  вдова
И.Порецкого В.Порецкая.
     49 О ком идет речь, установить не удалось.
     50 Енукидзе  Авель  Софронович  (1877-1937) - советский государственный
деятель. Социал-демократ  с 1898 г. С 1918 г. секретарь  Президиума ВЦИК,  в
1922-1935 гг. секретарь Президиума  ВЦИК. Был  снят с ответственных  постов.
Арестован и расстрелян во время "большого террора".
     51  "Партийное строительство"  - журнал ЦК ВКП(б).  Выходил в 1929-1946
гг. (до него с  1919 г. издавались "Известия ЦК РКП(б) - ВКП(б)"). С 1946 г.
вместо "Партийного строительства" стал выходить журнал "Партийная жизнь".
     52 О чем идее речь, установить не удалось.
     53 Грассе  Бернар (1881-1955) -  французсий издатель. В 1907 г. основал
издательсую фирму. Речь идет о договоре относительно издания  литературы  IV
Интернационала.
     54  Имеется  в  виду   Международный   институт  социальной  истории  в
Амстердаме. Основан в  1935 г. Институт хранит  в своем  архиве фонды многих
междунардных  и   национальных  рабочих  и  социалистических  организаций  и
деятелей.
     55 Имеется  в виду, очевидно, обвиняемый на  первом московском судебном
фарсе (1936) Е.С.Гольцман.
     56  Видимо,  речь  идет о  Г.Е.Пушине,  директоре  Горьковского  завода
удобрений, арестованном в связи с происшедшим на этом заводе взрывом в конце
1935 г. Фамилия Пушина упоминалась на судебном фарсе в августе 1936 г.
     57 Имеется в виду Г.Л.Пятаков.
     58 Это письмо было написано до получения письма Зборовского и Эстрин от
17 февраля 193 г. (см. выше, с.)
     59 Имеется в  виду статья  Троцкого  "Лев  Седров  - сын, друг,  борец"
(Бюллетень оппозиции. - 1938. - No 64. - С. 2-8).
     60 Лаборде Хернан (1896-1955)  - мексиканский коммунистический деятель,
генеральный секретарь компартии во второй половине 30-х годов. В 1940 г. был
изгнан  из  компартии  в  результате  "чистки",  последовавшей за  неудачным
налетом на дом Троцкого 24 мая 1940 г.
     61 Имеется  в  виду  брошюра:  <i>Мартов Л</i>.  Спасители или упразднители? -
Париж, 1911.
     62  Лойола  Игнатий  (1491?  -  1556)  -  основатель  ордена  иезуитов.
Разработал   организационные    и    моральные   приципы   ордена   (строгая
централизация,  абсолютный  авторитет главы, тотальный шпионаж, допустимость
любого преступления во имя "славы божией").
     63 Компанис Луис и  Хавер (1883-1940) - испанский политический деятель,
лидер  каталонской  партии  "Эль  Герра"  ("Борьба").  Глава провинциального
правительства Каталонии в 1933-1938 гг.
     64  Метаксас Иоаннис (1871-1941) - греческий  государственный  деятель,
премьер-министр с 1936 г. Во внешней политике ориентировался на Германию.
     65 Содом  и Гоморра - в библейской мифологии города у устья реки Иордан
или  на  западном  побережье  Мертвого  моря,  жители   которых  погрязли  в
распутстве и были испепелены огнем, посланным с небес. В переносном смысле -
беспорядок, разврат.
     66 Кафр (от арабского слова  кафир - неверный) - наименование, данное в
XVIII  в.  бурами  народу  банту.  В переносном смысле кафр  -  исповедующий
ошибочные, ложные взгляды.
     67 Телеграмма  была  направлена,  по-видитмому, в  редакцию  "Бюллетеня
оппозиции".
     68 Речь идет о провокационном судебном процессе по делу так называемого
право-троцкистского блока  2-13  марта 1938  г. Почти все  подсудимые, в том
числе Бухарин, Рыков, Крестинский,  Ягода, были приговорены к смертной казни
и  сразу  же расстреляны.  Х.Г.Раковский  был  осужден на 20  лет  тюремного
заключения,   к  длительным  срокам  заключения   были   приговорены   также
Д.Д.Плетнев и С.А.Бессонов.
     69 Дата не проставлена.
     70  Алкснис  Яков  Иванович  (1897-1938)  - советский военный  деятель,
командарм  2-го  ранга (1935). В 1926-1931  гг.  заместитель  начальника,  в
1931-1937  гг.  начальник  Военновоздушных  сил Красной  Армии.  Арестован и
расстрелян во время "большого террора".
     71 Гамарник Ян  Борисович (1894-1937)  - советский  партийный и военный
деятель. Социал-демократ с  1916 г.  С 1923 г. председатель Дальневосточного
крайисполкома и секретарь крайкома партии. С 1929 г. начальник Политического
управления  Красной Армии.  С  1930  г.  заместитель наркома  обороны  СССР.
Покончил  самоубийством во время "большого  террора"  в ожидании неизбежного
ареста.
     72 Троцкий послал телеграмму состоявшемуся 9 марта 1938 г. в Нью-Йорке,
в   Хотел-центре,  митингу,   созванному   Американским   обществом   защиты
Л.Троцкого. Митинг  протестовал против  третьего  московского  шоу-процесса.
Выступали С.Ла Фоллет, К.Треска, В.Волф, М.Шахтман, Д.Новак, Э.Лайонс.
     73  Письмо  было  направлено в  редакцию  американского  бюллетеня "The
Socialist Appeal" и опубликовано в нем 19 марта 1938 г.
     74  Freda  Kirсhway, Editor, "The Nation", 20  Vesey  Street,  New York
City, New York (англ.) - Фреде  Кирчвей, издателю "The Nation", ул. Виси  No
20,  Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. Кирчвей  Фреда (1893-1936)  - редактор журнала
"The Nation". Кирчвей обратилась к Троцкому с просьбой написать статью о его
философских взглядах.
     75 Mrs. (англ.) - миссис (обращение к замужней женщине).
     76 Фемида - в древнегреческой мифологии богиня правосудия. Изображалась
с  повязкой на глазах (символ беспристрастия),  рогом  изобилия  и  весами в
руках.
     77  В No 65 "Бюллетеня  оппозиции" за апрель 1938 г. были  опубликованы
статьи  Троцкого  "Новые  невозвращенцы",  "Итоги  процесса",  "Роль Генриха
Ягоды",   "Случай  с  профессором   Плетневым",  "Поправки  и  примечания  к
показаниям подсудимых", "Правда о `заговоре' на жизнь Ленина в 1918 году".
     78 Речь  идет о книге  советского  дипломата-невозврашщенца А.Г.Бармина
(1899-1987)  "Мемуары  советского  дипломата".  Книга  была  опубликована на
английском языке в 1938 г. (переиздана в 1973 г.). В 1997 г. издана в Москве
на русском языке под неадекватным названием "Соколы Троцкого".
     79 Д. - "Дама". Имеется в виду вдова И.Порецкого Е.Порецкая.
     80  Уолтер Дюранти,  несмотря  на  англосаксонскую "душу",  участвует в
московских подлогах в строго плановом порядке, рядом с судьями,  прокурором,
обвинителями и  вообще  людьми с "русской  душой". Между тем Дюранти  не был
даже  поставлен  перед  необходимостью  ежедневно  выбирать между  жизнью  и
смертью. Его коллега г. Гаролд Дени,  человек с заведомо американской душой,
хотя   и  небольшого   размера,  очень  скоро   приспособился  к   атмосфере
тоталитарного режима  и,  поставленный перед  необходимостью  выбирать между
тощей   правдой  и  жирным  бутербродом,  без  колебаний  встал  на  сторону
бутерброда и  Вышинского. Время  от времени Дени выезжает за границу и пишет
оттуда статьи об  СССР "без цензуры",  полностью  продиктованные ГПУ. Такого
рода   субъекты   являются   источником   вдохновения   для   "либерального"
общественного   мнения.  -   <i>Примеч.  автора</i>.  Дели  Гералд  -  американский
журналист. В  ряде  репортажей  с  московских судебных фарсов излагал доводы
советских спецслужб как объективную истинцу.
     81 Питт Уильям  Младший (1759-1806)  - премьер-министр Великобритании в
1783-1801 и 1804-1806  гг., лидер новых тори. Один  из главных организаторов
коалиции европейских государств против революции во Франции, а затем империи
Наполеона I
     82 Каин - в  библейской  мифологии старший сын Адама и Евы, земледелец.
Убил из зависти своего брата пастуха Авеля. Был проклят Богом.
     83 Речь  идеет о статье "Товарищ Лева" за подписью  "П.Т." в "Бюллетене
оппозиции". - 1938. - No 64. - С. 10-11.
     84  Речь   идее  о  воспоминаниях  "Прощай,  Лев  Седов"  в  "Бюллетене
оппозиции".  - 1938. - No 64. - С.  11-12. Как видно из текста, автором была
Е.Порецкая.
     85 Вендетта (от итальянского vendetta -  мщение) - обычай кровной мести
на островах Сицилия, Сардиния и Корсика, сохранившийся и в ХХ в.
     86 Временная  программа IV  Интернационала "Агония капитализма и задачи
IV Интернационала" была  подготовлена  Троцким в апреле 1938 г. и утверждена
учредительной конференцией IV Интернационала  2 сентября того  же года. См.,
Бюллетень оппозиции. - 1938. - No 66-67. - С. 1-18.
     87 Камиль - один из псевдонимов Р.Клемента.
     88   Книга  Троцкого   "Сталин"  не  была  завершена.  Первый   том   с
предисловием, не завершенным автором, состоявший из его черновых материалов,
ввшел в 1941 г. в ньюйоркском  издательстве "Harper and Brothers" в переводе
Ч.Маламута.  Второй  том  был составлен по черновикам Троцкого, храгящимся в
Хогтонской  библиотеке  Гарвардского  университета,  Ю.Фельштинским.  Им  же
опубликованы  оба тома  на русском  языке  (<i>Троцкий Л</i>. Сталин. Тт.1-2. - М.,
1996).
     89 Имеется  в виду  книга: <i