дни московского процесса 1. Какова цель "заговора"? Преступление может быть ужасным, чудовищным, грандиозным. Таковы преступления Макбета252. Таковы преступления Цезаря Борджиа. Таковы преступления Сталина в московских процессах. Но если преступник - не сумасшедший, то преступления должны иметь личную или политическую цель. Радек и Пятаков каются в ужасающих преступлениях. Но беда в том, что их преступления не имеют никакого смысла. При помощи террора, саботажа и союза с империалистами, они хотели будто бы восстановить в СССР капитализм. Зачем? В течение всей своей жизни они боролись с капитализмом. В бесчисленных речах и статьях они доказывали до последнего дня неизмеримые преимущества советского режима над капитализмом. Наконец, их мнимая заговорщическая деятельность (1932-1936) совпала с годами страшного мирового кризиса, безработицы, роста фашизма и пр. Убедились ли Радек и Пятаков именно в этот период в преимуществах капитализма? Об этом телеграммы не сообщают ничего. Подсудимые, видимо, ни слова не говорят о том грандиозном внутреннем перевороте, который в них будто бы произошел. Немудрено: им нечего сказать. Такого переворота не было и по всем условиям быть не могло. Может быть, ими руководили личные причины: жажда власти, жажда наживы? Но оба они занимали до последнего дня крайне высокие советские посты и вели соответственный образ жизни: прекрасные квартиры, дачи, автомобили и пр. Ни при каком другом режиме Пятаков и Радек не могли надеяться занять более высокое положение. Но, может быть, они жертвовали собою из дружбы ко мне, иначе сказать, хотели отомстить Сталину за мое изгнание? Нелепая гипотеза! Своими действиями, речами, статьями за последние 9 лет Радек и Пятаков показали, что из бывших друзей они стали моими отъявленными врагами. Все те иностранные журналисты в Москве, которые прославляли Сталина и чернили меня, имели своими вдохновителями Дюранти253 и Радека. Можно ли в таком случае поверить, чтобы эти люди отказались от социализма, т. е. от всего дела своей жизни, и поставили впридачу на карту свои головы только для того, чтобы отомстить за меня? Наконец, в качестве акта мести можно было бы еще понять террористические акты против правящей верхушки (хотя для всякого разумного политика было ясно, что террористические акты будут означать прежде всего истребление оппозиции). Но нет, обвиняемые не удовлетворялись личным террором, они хотели... восстановления капитализма, причем так страстно к этому стремились, что вступили в связь с германским фашизмом и японским милитаризмом! Думали ли они, что я могу вместе с ними занять руководящее положение при капиталистическом режиме? Подобный вопрос даже трудно сформулировать в членораздельном виде, до такой степени бессмысленна политическая основа процесса. "Покаяния" Радека, Пятакова и других сразу получают, однако, смысл, если забыть о личности подсудимых, об их психологии, об их целях и задачах, а помнить только об интересах бюрократической верхушки, о личных целях Сталина, который пользуется подсудимыми, как механическими орудиями. Нынешняя советская система построена на принципе: "Государство - это я!"; "Социализм - это я!" Кто борется против Сталина, тот тем самым борется против социализма. Эта мысль внушается непрерывно народным массам СССР. Критика деспотизма и привилегий бюрократии равносильна союзу с врагами социализма. Сталин стоит над критикой, над партией, над государством: значит, сменить его можно только убийством. Всякий оппозиционер приравнивается тем самым к террористу. Такова внутренняя логика бонапартизма. Показания подсудимых, несостоятельные фактически и бессмысленные с точки зрения психологии самих обвиняемых, становятся, однако, вполне разумными с точки зрения интересов и психологии правящей клики. Свои интересы и свою психологию Сталин навязывает подсудимым при помощи террора. Такова простая разгадка механики московских процессов. 2. Показания Радека Показания подсудимых рассыпаются в прах при сопоставлении с фактами, документами, хронологией, логикой. По словам Радека, я писал ему о необходимости убийства Сталина, Кирова, Ворошилова и расчленении СССР. Такие письма предполагают, во всяком случае, полную солидарность и доверие друг к другу. Но ни того, ни другого не было. Радек импонировал только иностранным журналистам. Никто из вождей большевистской партии никогда не брал Радека всерьез как революционера. Ленин относился к нему с нескрываемой иронией. В ссылке в 1928 году все мои друзья писали о Радеке в тоне полного недоверия254. Все эти письма имеются у меня. После его капитуляции недоверие превратилось в презрение. Я могу документально доказать, что относился к Радеку не только как к капитулянту, но и как к предателю. Летом 1929 года меня посетил в Константинополе бывший член моего военного секретариата Блюмкин, находившийся в то время в Турции. По приезде в Москву Блюмкин рассказал о свидании Радеку. Радек немедленно выдал его. В то время ГПУ еще не дошло до обвинений в терроризме. Тем не менее Блюмкин был расстрелян без суда и без огласки. Вот что я опубликовал тогда же в издающемся за границей "Бюллетене" русской оппозиции на основании писем из Москвы от 25 декабря 1929 г.: "Нервная болтливость Радека хорошо известна. Сейчас он совершенно деморализован, как и большинство капитулянтов... Потеряв последние остатки нравственного равновесия, Радек не останавливается ни перед какой гнусностью." Дальше Радек называется "опустошенным истериком". Корреспонденция подробно рассказывает, как "после беседы с Радеком Блюмкин увидел себя преданным"255. Разве так пишут о союзнике, о доверенном лице? Борясь за свою жизнь, Радек заявляет ныне на суде, что сам он не разделял моих преступных предложений. Мог ли я писать о терроре и пр[очем] человеку, в солидарности которого я не был заранее глубоко убежден; хуже того, лицу, которое запятнало себя в моих глазах не только капитуляцией, но и выдачей Блюмкина256, не говоря о сотнях отравленных статей против меня, моих взглядов и моих единомышленников? Радек заявил на суде, что "покаялся" лишь после того, как "покаялись" все остальные. Здесь ключ к инквизиционной механике покаяний: кто не каялся, того расстреливали в процессе следствия. Куда девались обвиняемые: Аркус257, Гавен258, Карев259, Куклин260, Медведев261, Путна262, Федотов263, Шаров264, Гаевский265, Рютин, Шацкин266 и десятки других? Большинство их расстреляны в порядке следствия за отказ выполнять на суде роль по тексту Сталина. Другие подвергаются лабораторной обработке. Таковы причины, почему Радек после попыток моральной самообороны счел себя в декабре вынужденным взять на себя недостойную роль лжесвидетеля против себя самого и особенно против меня. Его поведение на суде свидетельствует, что он вовсе не ищет смерти; нет, он не утратил надежды спастись. Невероятно после процесса Зиновьева? Невероятно лишь для тех, кто в столовой спокойно ест бифштекс. Радек пересылал мне будто бы письма, заделанные в переплет книг. Радек, насколько знаю, сам не переплетчик. Значит, в Москве должен быть искусный переплетчик, который выполнял столь секретные поручения Радека. Почему же этот переплетчик не фигурирует на суде? Почему Радек не назвал его по имени? Почему ни прокурор, ни председатель не спросили Радека об этом обстоятельстве, которое в глазах всякого юриста получает крупнейшее значение? Очень просто: потому что председатель суда и прокурор помогают Радеку прикрывать фактическую несостоятельность его "покаяний". Без такого содействия весь процесс был бы невозможен! 3. Владимир Ромм Я совершенно не знаю Владимира Ромма и не имел с ним никаких сношений. Не знаю, каким именем он подписывает свои корреспонденции. За годы моего последнего изгнания (1929-1937) я, кстати сказать, никогда не выписывал "Известий" и видел отдельные номера лишь случайно. За жизнью СССР я слежу по "Правде". Этот факт легко доказать по почтовым регистрам. Между тем, если бы Владимир Ромм был моим доверенным лицом, я должен был бы интересоваться его корреспонденциями из Вашингтона. В качестве свидетеля меж двух штыков, Ромм показал о своей роли как посредника между Радеком и мной; так, он передавал мне будто бы от Радека пять писем в переплете книг. Неясно, о чем была в этих письмах речь? Столь же неясно, как Ромм, проживая в Соединенных Штатах, выполнял функцию посредника. Может быть, мистические книги шли по маршруту Москва-Вашингтон-Осло? В таком случае заговор должен был отличаться очень спокойным темпом. Возможно, впрочем, что неясность в этой части создается сжатостью телеграмм. Тот же Ромм, фигурирующий почему-то в качестве свидетеля, а не обвиняемого, показал, что имел со мной свидание в "темной аллее парка возле Парижа". Что за неопределенный адрес! Путем нескольких вопросов на суде было бы нетрудно доказать, что Ромм лжет под осторожную и неуверенную диктовку ГПУ. Я не жил в Париже. В течение немногих месяцев я жил в 55 километрах от Парижа267; мое действительное имя было известно только 2-3 высшим чиновникам полиции, которые хотели посредством строгого инкогнито предотвратить фашистские или сталинистские манифестации и покушения. Адрес мой был известен только ближайшим друзьям, которые составляли в то же время мою охрану. Спрашивается: каким образом, т. е. через кого именно, Ромм вошел со мной в связь? Пусть назовет посредника. Мало того, как он нашел путь к этому посреднику? Через кого он условился о свидании в парке? В каком именно парке? Имел ли он план, на котором была нанесена "темная аллея"? Прибыл ли я пешком или в автомобиле? Один или в сопровождении охраны? Какого числа произошло свидание? Ромм не может забыть такой важной даты. Какова была моя внешность? Со своей стороны, на основании своих писем, дневников и свидетельств участников моей охраны я могу с достаточной точностью установить, где именно я находился в день вымышленного свидания: в 55 километрах от Парижа или в 700 километрах, в департаменте Изер, где я провел большую часть своего пребывания во Франции. Внимание, которое мне уделяет печать, обилие врагов, вообще условия моего существования в эмиграции делают для меня совершенно невозможным отрываться от моего окружения и совершать таинственные путешествия в безымянную "темную аллею". Кто хочет в этом убедиться, пусть познакомится хотя бы с нынешними условиями моего существования в Мексике! Нетрудно, однако, догадаться, почему Ромм не называет ни числа, ни адреса, ни посредника. ГПУ слишком обожгло себе пальцы на процессе 16-и, где подсудимый Гольцман точно указал дату и место свидания с мнимым "посредником", именно, с моим сыном: 23-25 ноября 1932 г., в отеле Бристоль. Между тем, точными официальными данными (телеграфное предписание французского премьера Эррио, виза на паспорте, свидетельские показания и пр.) мой сын доказал, что вовсе не был в Копенгагене. Что касается отеля "Бристоль", то ГПУ открыло его по старому изданию Бедекера268: на самом деле "Бристоль" был разрушен еще в 1917 году. Немудрено, если на этот раз ГПУ предпочитает "темные аллеи". При помощи таких плутней эти люди хотят доказать... мою связь с Гестапо. Л.Троцкий Мексика, 25 января 1937 г. ГПУ за работой на интернациональном фронте Телеграммы сообщают об убийстве в Париже русского журналиста Дмитрия Навашина269, который слишком много знал о московском процессе. Это не первый акт энергичного содействия Сталину-Вышинскому со стороны ГПУ, - и не последний. 7 ноября агенты ГПУ похитили в Париже 85 килограммов моих архивов. 24 января они убили в Париже Навашина. Я опасаюсь, что в качестве следующей жертвы намечен мой сын Лев Седов, написавший "Красную книгу" о московском процессе и фигурирующий теперь в качестве "врага номер два" правящей советской клики. Я считаю нужным открыто предупредить об этом мировое общественное мнение. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф. 25 января 1937 г. Раковский Обвиняемый Дробнис играет на нынешнем процессе роль главного агента ГПУ по подготовке новых обвиняемых. В числе прочих Дробнис назвал Раковского, как соучастника в террористическом заговоре. Судьба Раковского глубоко трагична. Мы связаны были с ним дружбой более 30 лет. Из всех обвиняемых обоих процессов он стоял ко мне ближе всех. Сосланный в 1928 г. в Сибирь, Раковский держался, несмотря на болезнь и возраст (ему сейчас 60 лет) крепче и дольше всех других. Он сделал даже попытку бежать, был схвачен и ранен и в конце концов капитулировал в 1934 году, на 6 лет позже других. На процессе 16-и было "установлено", будто первые инструкции о терроре я дал в 1932 г. Но никак нельзя было понять, почему эти инструкции я дал "капитулянтам", ведшим против меня войну, а не Раковскому, который оставался тогда верен знамени оппозиции. Уже один тот факт, что Раковский не был назван как член ни основного центра, ни "параллельного", ни "резервного", являлся в глазах мыслящих людей лучшим доказательством того, что ни одного из этих центров никогда не существовало. ГПУ решило теперь исправить первоначальную ошибку. Дробнис назвал Раковского. Старый, сломленный жизнью борец не уйдет от своей участи. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 25 января 1937 г. Денежные источники заговора Пятаков показал, будто мой сын Седов подстрекал его взять взятку от двух промышленных предприятий, чтобы финансировать троцкистское движение. Пятаков упустил, однако, сообщить, когда именно, от каких заводов и какую сумму он получил и кому именно передал: все признания подсудимых отличаются преднамеренной неопределенностью, ибо каждое конкретное указание, особенно относящееся к заграничной территории, рискует немедленно встретить сокрушительные опровержения. Еще важнее другая сторона дела: Пятаков, как и другие обвиняемые, говорит о союзе троцкистов с Германией и Японией. Казалось бы, при подобном союзе Германия и Япония должны были бы прежде всего снабдить троцкистов деньгами. Принимая во внимание личность "союзников" и широту замысла, троцкисты должны были бы получить миллионы. Но вдруг оказывается, что заговор финансировался при помощи взяток, которые Пятаков брал будто бы у каких-то заводов по рекомендации моего сына, который в 1932 г. был молодым берлинским студентом. Отмечу вскользь, что так называемое троцкистское движение жило и живет исключительно на средства своих участников и не выходит из постоянного финансового кризиса. Издание русского "Бюллетеня" и пр. оплачивалось из моих литературных гонораров. Денежные отчеты всех "троцкистских" организаций могут быть без труда предъявлены международной следственной комиссии. Может быть, секции Коминтерна сделают заодно то же самое? Ни председатель суда, ни прокурор, видимо, ни разу не задали Пятакову и другим обвиняемым вопроса: в чем конкретно выражался союз с Гестапо? Кто и через кого вел сношения? Какие денежные или технические средства выдало Гестапо и кому именно? Какое применение нашли эти средства? Достаточно было бы поставить и несколько углубить эти вопросы, чтоб легенда о Гестапо рассыпалась прахом. Но именно поэтому ни прокурор, ни председатель суда не задавали неудобных вопросов. Московский суд есть общество взаимного покровительства во лжи. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 26 января 1937 г. "Добровольные" признания подсудимых Поток покаяний продолжается. Обгоняя друг друга и помогая прокурору, обвиняемые берут на себя наихудшие преступления. Дешевые психологи пытаются объяснить это свойствами "славянской души". Как будто русские революционеры, в том числе террористы, не умели мужественно защищать свои убеждения перед судом! Но в том-то и дело, что на скамье подсудимых сидят не террористы по убеждению, а "террористы" по назначению. ГПУ сказало им: "Гитлер хочет мобилизовать против нас буржуазию всего мира под лозунгом защиты порядка от анархии. Мы должны показать французской, британской и американской буржуазии, что сам Гитлер не останавливается перед союзом даже и с Троцким! Кроме того, литературная деятельность Троцкого за границей ослабляет СССР (сталинская клика отождествляет себя с СССР). Только вы, бывшие троцкисты, можете помочь нам скомпрометировать Троцкого". Те из обвиняемых, которые упорствуют, систематически расстреливаются в процессе следствия. Не удивительно, если на скамье подсудимых оказываются только усердные помощники прокурора. Подсудимый Богуславский заверял суд, что делает свои признания совершенно добровольно: и это заявление входит, разумеется, в первоначальный договор между обвинителями и обвиняемыми. Только полной покорностью и славословием по адресу палачей несчастные жертвы надеются спасти свою жизнь. Многое заставляет думать, что они ошибутся в своих расчетах. Саботаж промышленности Наиболее невероятными и чудовищными кажутся признания Пятакова, Серебрякова, Богуславского и других обвиняемых в преднамеренном разрушении заводов, взрыве мин, убийстве рабочих. Кто внимательно следит за экономической жизнью СССР, без труда угадает действительный источник этих обвинений и "признаний". За период стахановского движения эксплуатация рабочих чрезвычайно возросла. Всякое сопротивление потогонной системе бюрократия объявила "саботажем". При недостаточной квалификации инженеров и рабочих чрезмерная погоня за высокой выработкой [ведет] к порче машин, взрывам шахт, многочисленным железнодорожным крушениям и всяким другим авариям и катастрофам. Ясно, в какой мере эти явления должны были обострить недовольство рабочих масс. Бюрократии необходим поэтому козел отпущения за каждое из содеянных ею преступлений. ГПУ распределило промышленные катастрофы последнего периода между отдельными обвиняемыми. Так за преступления бюрократии в течение стахановского периода ответственность перекладывается - на троцкизм. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 26 января 1937 г. Муралов Обвиняемый Муралов показал, что он был дружен со мной и оставался мне верен даже в тот период, "когда Каменев и Зиновьев бежали, как крысы". В этой части Муралов, мой старый товарищ по гражданской войне, говорит правду. Но его мимолетное замечание, помимо его воли, бросает убийственный свет на процесс 16-и. В самом деле: согласно всему обвинению, капитуляция Зиновьева и Каменева имела чисто тактические цели, т. е. служила конспиративным целям, причем после капитуляции мое сотрудничество с Зиновьевым и Каменевым стало будто бы еще более тесным на основе терроризма. Муралов же, которого заставляли в самый последний момент, накануне процесса, еще не успел войти в свою роль. Он говорит поэтому тем самым языком, каким говорили все "троцкисты", именно, что Зиновьев и Каменев "бежали, как крысы". Но какое же могло быть террористическое сотрудничество с людьми, которых троцкисты рассматривают как изменников и дезертиров? Так при внимательном чтении телеграмм в каждом признании можно открыть не только яд, но и противоядие. Л.Троцкий. Койоакан, Д.Ф., 26 января 1937 г. Арест Сергея Седова270, моего младшего сына. Вчера, 26 января, я ответил на вопросы одного из агентств: Наш младший сын, Сергей Седов, бывший преподаватель Технологического Института, ученый, который никогда не был связан с политикой, был арестован ГПУ в 1934 г. только потому, что он мой сын, и мы находимся в полной неизвестности о его участи. Сегодня, 27 января, мы узнаем из телеграмм, что мой сын снова арестован за покушение на отравление рабочих газом. Я не завидую человеку, который способен вообразить подобное преступление... Ему теперь 28 лет. На столе матери лежит всегда его книга, посвященная двигателям. У нас произошло то, что часто бывает в политических семьях: старший сын шел с отцом, а младший, из оппозиции к старшему, отошел от политики. В отроческие годы он был выдающимся спортсменом, затем стал математиком и инженером, преподавателем Технологического института. Арест Сергея есть ответ на мои политические разоблачения. Это личная месть вполне в духе Сталина. Югославский революционер Цилига, которому после пяти лет заключения в тюрьмах Сталина удалось, как иностранцу, вырваться на волю, рассказывает, как еще в 1930 г. (за 4 года до убийства Кирова) ГПУ хотело заставить моряка взять на себя вину в подготовке покушения на Сталина. Каждый день его подвергали нравственным пыткам. Когда моряк стал сходить с ума, его оставили в покое. Что они сделают с Сергеем? Его будут подвергать нравственной пытке с целью исторгнуть признание в чудовищном и немыслимом преступлении. Такое признание им нужно против меня. Они могут довести Сергея до безумия. Они могут расстрелять его. Сталин уже убил косвенно двух моих дочерей. Он подвергает страшной травле моего старшего сына и моих зятьев. Он может убить младшего сына, как он убьет еще десятки, сотни людей, только чтобы набросить тень на меня и помешать мне говорить правду о преступлениях, которые душат ныне СССР. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 27 января 1937 г. Важное заявление Троцкого Сегодня утром т. Троцкий заявил журналистам, что в 19 часов по мексиканскому времени он сделает исключительно важное и в то же время очень простое и конкретное предложение московскому суду, которое позволит и суду, и общественному мнению всего мира в течение 48 часов проверить надежность показаний обвиняемых и добросовестность обвинительного акта, как и процесса в целом271. Троцкий заранее просит мировую печать уделить этому предложению необходимое внимание и место. Для газет вечерних или дневных передавали это сообщение заранее, чтобы вызвать внимание272. 27 января 1937 г. Мое конкретное предложение московскому суду Все обвинение построено исключительно на признаниях обвиняемых; ни одной улики в распоряжении суда нет. Вопрос заключается, следовательно, в том, правдивы ли признания обвиняемых или же они являются результатом вынужденного соглашения обвиняемых и обвинителей. От разрешения этой основной загадки зависит судьба всего процесса и мировая репутация московского правосудия, с одной стороны, того течения, к которому я принадлежу, с другой. Нет и не может быть слишком больших усилий, чтобы вскрыть правду. Достижимо ли это? Вполне достижимо и притом без больших затруднений. Вопрос стоит так: отвечают ли субъективные показания объективным фактам или являются продуктом злонамеренной конструкции вне времени и пространства? Я предлагаю немедленно, пока суд не закончился, выделить наиболее яркое и важное признание и подвергнуть его немедленно фактической проверке. На это понадобится вряд ли более 48 часов. Дело идет о показаниях Пятакова. Он сообщил, будто посетил меня в Норвегии в декабре 1935 г. для конспиративных переговоров. Пятаков прилетел будто бы из Берлина в Осло на самолете. Огромное значение этого показания очевидно. Я не раз заявил и заявляю снова, что Пятаков, как и Радек, были за последние 9 лет не моими друзьями, а моими злейшими и вероломными врагами и что о переговорах и свиданиях между нами не могло быть и речи. Если будет доказано, что Пятаков действительно посетил меня, моя позиция окажется безнадежно скомпрометированной. Наоборот, если я докажу, что рассказ о посещении ложен с начала до конца, то скомпрометированною окажется система "добровольных признаний". Если даже допустить, что московский суд выше подозрений, то под подозрением остается подсудимый Пятаков. Его показания необходимо проверить. Это нетрудно. Немедленно, пока Пятаков не расстрелян, надо предъявить ему ряд следующих точных вопросов. 1. В какой именно день Пятаков приехал из Москвы в Берлин? (Декабрь 1935 г.) С какой официальной целью? Пятаков - слишком крупная фигура, чтобы совершать поездки незаметно для советских властей. День его отъезда известен в его комиссариате. Об его приезде не могла не писать германская печать. 2. Явился ли Пятаков в берлинское полпредство? С кем виделся? 3. Когда и как он вылетел из Берлина в Осло? Если в Берлин он мог приехать открыто, то из Берлина он должен был выехать тайно (нельзя же допустить, что само советское правительство посылало Пятакова для заговора с Троцким). 4. По какому паспорту вылетел Пятаков из Берлина? Как достал фальшивый паспорт? Получил ли он норвежскую визу? 5. Если допустить на минуту, что Пятаков совершил путь из Берлина в Осло легально, то о его прибытии писала бы, несомненно, вся норвежская печать. Каким норвежским властям он нанес в этом случае официальные визиты? 6. Если Пятаков прибыл в Осло нелегально, то как удалось ему скрыться от советских учреждений в Берлине и Осло? (Всякий советский сановник за границей остается в постоянной телеграфной и телефонной связи с представительствами СССР). Как он объяснил свое исчезновение после возвращения? 7. В каком часу прибыл Пятаков в Осло? Ночевал ли в городе? В каком отеле? (Надеемся, что не в отеле "Бристоль"). Известная норвежская газета "Афтенпостен"273 утверждает, что в период, указанный Пятаковым, ни один иностранный самолет не прибыл в Осло. Это, должно быть, правда! 8. Предупредил ли он меня о прибытии телеграммой? (Легко проверить на телеграфе в Осло и Хенефоссе). 9. Как Пятаков разыскал меня в деревне Вексал? Какими средствами передвижения пользовался? 10. Путь из Осло ко мне - минимум два часа; разговор длился, по словам Пятакова, 3 часа, обратный путь 2 часа. Декабрьские дни коротки. Пятаков неминуемо должен был переночевать в Норвегии, снова: где? В каком отеле? Как уехал из Осло: на поезде, пароходе, аэроплане? Куда? 11. Все мои посетители подтвердят, что пройти ко мне можно было только через посредство членов семьи наших хозяев Кнутсенов или моих секретарей, дежуривших перед моей комнатой. С кем именно встретился Пятаков? 12. Как уехал Пятаков вечером из Вексала на станцию Хенефосс: в автомобиле нашего хозяина Кнутсена или в такси, вызванном по телефону из Хонефосса? В обоих случаях отъезд, как и приезд, не мог обойтись без свидетелей. 13 Виделся ли Пятаков с моей женой? Была ли она в тот день дома? (Поездки жены в Осло к врачам легко проверить). К этому надо прибавить, что внешность Пятакова легко запоминается: высокий блондин рыжего оттенка, в очках, правильные черты, высокий лоб, худой (в 1927 г., когда я видел его в последний раз, он был очень худ). Не только юрист, но всякий мыслящий человек поймет решающую важность этих вопросов для проверки показаний Пятакова. Советское правительство имеет полную возможность воспользоваться услугами норвежской юстиции (оно обязано было сделать это до суда). Авторитетные норвежские политические деятели могут сейчас, не ожидая инициативы московского суда, создать специальную комиссию для расследования обстоятельств "приезда" Пятакова в Норвегию. Попутно эта комиссия может расследовать вопрос о незнакомом мне Шестове, который показал, будто получил для передачи от меня Пятакову письменные инструкции и провез их заделанными в подошву своего ботинка. Когда, как и при каких обстоятельствах посетил меня Шестов? Какой норвежский сапожник заделывал мои инструкции в подметку Шестова? Как Шестов разыскал сапожника-конспиратора? И пр. и пр. Согласятся ли председатель суда и прокурор задать Пятакову перечисленные выше вопросы? Их поведение в этом случае должно решить судьбу процесса в глазах мирового общественного мнения. Л.Троцкий Койоакан, 27 января 1937 г., 11 час. Мифическая поездка Пятакова Объяснения Москвы по поводу мифической поездки Пятакова в Осло предсавляют собой ряд жалких уверток. Организаторы процесса не подготовились к моим вопросам: они надеялись, что я буду в дни суда сидеть под замком. Рассмотрим вкратце данные Москвой наспех ответы: 1. Пятаков выехал в Берлин "около десятого декабря и во всяком случае в первой половине месяца". Уже эта поразительная неточность выдает нечистую совесть. Покидая Москву, Пятаков должен был особым приказом по Комиссариату сдать свои обязанности своему заместителю. На приказе должны быть отмечены не только число, но и час. Почему же Москва скрывает точную дату? 2. Пятаков прибыл в Берлин с "официальным поручением". Но тогда германские власти, как и советские представители в Берлине, должны знать точно день и час его прибытия. Этот факт не могла ни в каком случае замолчать немецкая пресса. Почему же Москва так застенчиво говорит о "первой половине декабря"? Почему? Потому что господа фальсификаторы боятся, что их кадендарь разойдется с моим календарем (мои поездки на отдых, дни болезни, мои посещения врачей в Осло и пр.) Мы требуем точных дат! 3. В Берлине Пятаков встретился с моим представителем в "Тиргартене". (Заметим в скобках: Владимир Ромм встретился с моим представителем в темной аллее под Парижем; Пятаков встретился с моим представителем в берлинском парке: после того, как ГПУ обожгло себе пальцы на копенгагенском отеле, оно отдает предпочтение уединенным аллеям). Чтобы подготовить такую встречу, я должен был заранее знать день прибытия Пятакова в Берлин, а мой уполномоченный должен был знать час появления Пятакова в темной аллее. Как предупредил меня Пятаков: телеграммой? Каков адрес и текст телеграммы? 4. Мой представитель вручил Пятакову немецкий паспорт. Прекрасно! Но на какое имя? Об этом решающем обстоятельстве Москва молчит. Многозначительное молчание! Нетрудно, однако, проверить список всех немцев, прибывших в Осло "в первой половине декабря". 5.С аэродрома Пятаков в автомобиле отправился на свидание со мной. Езда длилась только тридцать минут. Значит, свидание состоялось не у меня на квартире, в Вексале, куда надо было ехать около двух часов. Где же состоялось свидание? Мне адрес неизвестен. Но он должен быть известен шоферу, а, следовательно, и Пятакову. Об этом ни слова. Пусть ГПУ назовет адрес. 6. В Осло Пятаков приехал будто бы в 3 часа пополудни. Поездка в автомобиле длилась 30 минут. Разговор со мной, по одной версии, три часа, по другой - два часа. На аэроплане он ночью улететь не мог. Провести декабрьскую ночь в Норвегии на открытом воздухе вряд ли возможно. Где же Пятаков ночевал? Пусть назовет отель! 7. Московское сообщение ничего не говорит о том, как Пятакову удалось скрыться на значительный срок от заграничных советских учреждений. Такое исчезновение не удавалось еще ни одному советскому сановнику. (на этот счет существуют строжайшие правила!) Первые шаги расследования в Норвегии позволили депутату К.Кнутсену установить, что "в первой половине декабря" в Осло вообще не прилетал ни один иностранный самолет. Как быть с этим неприятным обстоятельством? Чрезвычайно опасаюсь, что ГПУ поторопится расстрелять Пятакова, чтобы предупредить дальнейшие неудобные вопросы и лишить возможности будущую международную следственную комиссию потребовать от Пятакова точных объяснений. Я выбрал показания Пятакова лишь как наиболее яркий и простой пример. Нетрудно будет показать, что остальные показания, особенно поскольку они касаются меня, построены на таких же жалких подлогах и увертках. Л.Троцкий Койоакан, 29 января 1037 г., 11 час. Как и почему советские граждане обвиняют себя в преступлениях, которые они не совершили? Самый простой и, на первый взгляд, наиболее убедительный для меня способ защиты против московских обвинений был бы такой: "Обвиняемые не троцкисты, а с 1928 г. заклятые враги троцкизма. Как известно всякому политически грамотному человеку, вот уже почти десять лет, как я не только не несу за Радека и Пятакова никакой ответственности, но, наоборот, множество раз бичевал их как изменников марксизма. Действительно ли эти беспринципные люди, разочаровавшись в надеждах и запутавшись в интригах, дошли до последней степени падения, - я знать не могу. Во всяком случае, мне совершенно ясно, что они хотят вымолить у Сталина помилование, скомпрометировав меня". В таком объяснении нет ни одного слова неправды. Называть подсудимых, моих заклятых врагов, "троцкистами" могут только невежды или адвокаты Сталина. Я давно уже не имею никаких сведений о личной жизни, деятельности и интригах этих людей. Они действительно хотели на процессе спасти себя посредством моей политической ликвидации. Все это верно. Но это только половина правды, а, следовательно, неправда. Несмотря на все сказанное, я знаю, я убежден, я не сомневаюсь, что главная часть обвиняемых, т. е. те старые большевики, которых я в течение многих лет знал в прошлом (Зиновьев, Каменев, Мрачковский, Пятаков, Радек, Муралов и т. д.), не совершили и не могли совершить ни одного из тех преступлений, в которых они каялись. Людям наивным или неосведомленным такое утверждение кажется непонятным, парадоксальным и, во всяком случае, лишним. "Зачем, - говорят они, - Троцкий осложняет свою собственную защиту защитой своих злейших врагов от них же самих? Разве это не донкихотство?" Нет, это не донкихотство. Чтоб положить конец московскому конвейеру подлога, нужно вскрыть политическую и психологическую механику "добровольных признаний". Некоторые юристы, как англичанин Притт274, как француз Розенмарк275, строят свою защиту Сталина и ГПУ именно на согласованности (на самом деле иллюзорной) признаний подсудимых. К чему, в самом деле, следствие, вещественные доказательства, свидетельские показания, если подсудимые сами, в одиночку или хором, требуют, чтобы им за их преступления прострелили шейные позвонки? Такого рода рассуждение в лучшем случае поверхностно. Вряд ли можно во всей истории найти такие политические процессы, где бы вся процедура опиралась на повальные признания всех подсудимых, которые действуют, как ревностные помощники прокурора. Если даже допустить на минуту, что эти старые опытные политики совершили ряд чудовищных и бессмысленных преступлений, их поведение все равно остается непонятным, чудовищным, фантастическим. Преступник может сознаться под давлением улик или свидетельских показаний. Но ни того, ни другого нет. Отсутствие улик есть такая же загадка, как и повальный характер признаний. Нам говорят о чудовищной комбинации преступлений, с разветвленной сетью преступных организаций, с целым рядом "центров", основным, параллельным и резервным. Эта грандиозная машина, в союзе с Гестапо и японским штабом, действует в течение ряда лет, располагая многими сотнями исполнителей в разных частях страны. За этот период произведены многие десятки тысяч обысков и арестов в среде оппозиции. Казалось бы, ГПУ, перлюстрирующее письма, подслушивающее телефонные разговоры, не связанное никакими правовыми ограничениями, должно было бы располагать до настоящего времени грандиозным музеем вещественных доказательств. Ничего подобного нет и в помине: ни одного письма, ни одного документа, не говоря уже о пулеметах, бомбах и адских машинах. Гг. Притты и Розенмарки даже не ставят перед собою вопроса о том, как объяснить эту тайну. На самом деле, у ГПУ есть, конечно, десятки тысяч оппозиционных документов и писем. Но они не подходят к замыслу. Они не отвечают теме. Они могут только разрушить впечатление от покаяний. Объективные факты не отвечают субъективным конструкциям276. Московские процессы порочны в самой своей основе, ибо под монотонными покаяниями невозможно обнаружить какую бы то ни было материальную основу. Но откуда все же берутся покаяния? Каким образом они вымогаются? История не начинается с процесса 16-и. Для того, кто внимательно следил за эволюцией сталинского режима, ложные самообвинения жертв ГПУ не являются загадкой. До августа 1936 г. Зиновьев и Каменев каялись публично не менее десяти раз, причем их покаяния располагаются в виде своего рода геометрической прогрессии. Все обвиняемые, имена которых мне известны, принадлежали ранее к оппозиции, затем испугались раскола или преследований и решили во что бы то ни стало вернуться в ряды партии. За бывшими вождями оппозиции шли по тому же пути тысячи и тысячи рядовых членов. Правящая клика требовала от них признать, что их программа ложна и, в частности, что политика Троцкого противна интересам пролетариата. Ни один из серьезных оппозиционеров не думал этого. Наоборот, все они были уверены в том, что развитие доказало правоту оппозиции. Тем не менее они подписали в конце 1927 года заявление, в котором ложно возводили на себя обвинение в "уклонах", "ошибках", несовершенных преступлениях против партии и возвеличивали новых вождей, к которым не питали уважения. В эмбриональной форме перед нами здесь уже заложены целиком будущие московские процессы. Первой капитуляцией дело, однако, не ограничилось. Наоборот, она, как уже сказано, открывала геометрическую прогрессию покаяний. Режим становился все более тоталитарным, борьба с оппозицией все более бешеной, обвинения против оппозиции - все более чудовищными. Политических дискуссий бюрократия допустить не могла, ибо дело шло о защите ее произвола и привилегий. Чтобы сажать оппозиционеров в тюрьмы, ссылать их и расстреливать, недостаточно было провозгласить, что у оппозиции ложная программа. Нужно было обвинить оппозицию в стремлении расколоть партию, разложить армию, низвергнуть советскую власть. Чтобы подкрепить эти обвинения перед народом, бюрократия вытягивала на свет божий вчерашних капитулянтов, одновременно в качестве свидетелей и обвиняемых. Кто из них отказывался подписать новые самообвинения, новые самооклеветания, тому отвечали: "Значит, ваше покаяние было неискренне!", после чего следовали снова тюрьма и ссылка. Так капитулянты превращались постепенно в профессиональных лжесвидетелей против оппозиции и против себя самих задолго до того, как дело дошло до судебных процессов. Во всех покаянных заявлениях неизменно фигурировало мое имя как "врага номер первый" советской бюрократии: без этого документ не имел силы. Сперва дело шло лишь о моих "социал-демократических" тенденциях; на следующем этапе требовалось заявление о том, что моя политика объективно ведет к контрреволюционным последствиям. Еще через несколько месяцев следовало утверждение, что я являюсь "объективно" агентом буржуазии, еще дальше, - что я состою де факто, если не де юре в союзе с буржуазией против СССР. Всякий из капитулянтов, который на новом этапе пытался сопротивляться, ссылаясь на свою работу и свое послушание, встречал один и тот же ответ: "Все ваши предшествующие заявления были неискренни, раз вы не хотите помочь партии (т. е. бюрократии) против Троцкого. Вы тайный враг партии". Так последовательные покаяния становились ядром на ногах у каждого капитулянта и тянули его на дно277. Время от времени злосчастных капитулянтов снова арестовывали или ссылали, по совершенно ничтожным или фиктивным поводам: задача состояла в том, чтобы разрушить нервную систему, убить личное достоинство, сломить волю. После каждой новой репрессии новую амнистию можно было получить только ценою нового, вдвойне унизительного самообвинения. Требовалось заявлять в печати: "Я признаю, что обманывал в прошлом партию, что держал себя в отношении советской власти нечестно, что был фактическим агентом буржуазии, но отныне я окончательно разрываю с троцкистскими ренегатами..." и т. д. Так совершалось шаг за шагом "воспитание" (точнее сказать: деморализация) десятков тысяч членов партии, а косвенно и всей партии обвиняемых, как и обвинителей, в течение 11 лет (1923-1934). За эти годы успел выработаться ритуал, согласно которому люди публично оплевывали себя якобы в интересах партии, а в сущности для того, чтобы отстоять свое местечко в рядах бюрократии. Правящей клике этот постыдный ритуал нужен был для того, чтобы в зародыше заглушить всякое движение критической мысли. Убийство Кирова (декабрь 1934 г.) придало процессу растления партийной совести новую, небывалую ранее остроту. В свое время я доказал в печати и берусь доказать перед любой беспристрастной комиссией, что покушение на Кирова готовилось с ведома Сталина агентами ГПУ для того, чтобы вовлечь в это дело оппозицию (метод полицейской "амальгамы") и затем раскрыть покушение накануне его осуществления. Выстрел Николаева278, у которого были, очевидно, свои мотивы, раздался, однако, раньше, чем амальгама была закончена. После ряда колебаний, противоречивых и лживых заявлений, бюрократии пришлось ограничиться полумерой, именно, "признанием" Зиновьева, Каменева и других в том, что на них лежит "моральная ответственность" за убийство Кирова. Это "добровольное" заявление было исторгнуто простым аргументом: "Если вы не поможете нам задушить оппозицию, возложив на нее хотя бы моральную ответственность за террористические акты, вы обнаружите тем свое фактическое сочувствие оппозиции и террору, и мы с вами поступим как с худшими врагами". Перед бывшими оппозиционерами на каждом новом этапе вставала одна и та же альтернатива: либо отказаться от всех прежних капитуляций и вступить в безнадежный конфликт с бюрократией, не имея ни программы, ни организации, ни личного авторитета; либо сделать еще шаг вниз, взвалить на себя и на других еще большие гнусности и возложить за все это ответственность на меня. Такова эта отвратительная прогрессия падений. Если установить ее приблизительный "коэффициент", то можно заранее предвидеть характер капитуляции на следующем этапе. Я не раз проводил эту операцию в печати. "Маленькая" оплошность ГПУ, за которую Киров поплатился головой, не остановила, разумеется, Сталина. Вокруг трупа Кирова он решил построить новый процесс, чтобы от моральной ответственности оппозиции перейти к фактической и юридической. Терроризированный Зиновьев шел на все, Каменев сопротивлялся. Тогда для Каменева устроили новый, специальный суд при закрытых дверях (июль 1935 г.), где его поставили лицом к лицу с призраком смерти. Каменев сдался. Отныне подготовка нового процесса велась в широком масштабе. Кандидатов в подсудимые было достаточно в тюрьмах Сталина. Тем, кто соглашался взять на себя вину в терроре и скомпрометировать себя, обещано было сохранение жизни, а через некоторое время и полное помилование. За пять дней до суда Сталин провел особый закон, дающий приговоренным к смерти за террор право апелляции: надо было поддержать надежду и у подсудимых до конца279. Зиновьев, Каменев и другие выпили чашу унижений до дна. После этого их обманули, поставив к стенке. Сталин предусмотрителен. Уже во время процесса 16-и ГПУ заставило Радека и Пятакова напечатать в "Правде" статьи, в которых признавалась правильность обвинения и требовалась казнь подсудимых280. Радек и Пятаков отлично знали, что поддерживают ("в интересах партии") ужасающий судебный подлог, но они не догадывались, что своими статьями затягивают петлю на собственной шее. После того, как они признали, что вожди и бывшие вожди оппозиции (Троцкий, Зиновьев и пр.) способны не только на скрытый, трусливый террор из-за угла, но и на союз с Гестапо, Радек и Пятаков преградили себе все пути отступления: чем они, в самом деле, лучше Зиновьева, Каменева или Смирнова? Если бы процесс Зиновьева убедил мировое общественное мнение в том, что я тайный террорист и союзник Гитлера, не потребовалось бы, вероятно, второго процесса. Но, несмотря на все усилия заграничных адвокатов ГПУ, дело Зиновьева-Каменева вызвало возмущение, недоверие или, по крайней мере, недоумение. Именно поэтому и понадобился новый, более "убедительный" процесс. Радек и Пятаков явились естественными корифеями новой инсценировки. Конечно, после процесса 16-и у них было меньше иллюзий относительно собственной судьбы, чем у Зиновьева и Каменева. Но что этим морально раздавленным людям оставалось делать? Им приходилось выбирать между верной и немедленной смертью во дворе тюрьмы и между бледным проблеском надежды. Сталин передавал им, несомненно, через следователей ГПУ: "Зиновьева, Каменева и других мы не могли не расстрелять, ибо это были затаенные враги; вашему раскаянию мы больше доверяем и сделаем все, чтобы спасти вас и вернуть позже к работе". В подкрепление к этим доводам ГПУ расстреливало тех обвиняемых, которые проявляли упорство. Механика, как видим, сама по себе несложна. Она требует лишь для своего осуществления тоталитарного режима, т. е. отсутствия малейшей свободы критики, военного подчинения подсудимых, следователей, прокуроров, судей одному и тому же лицу и полной монолитности прессы, которая своим монотонным волчьим воем устрашает и деморализует обвиняемых и все общественное мнение. К этому надо прибавить постоянную возможность расстрелять без суда всякого подсудимого, который пытается внести диссонанс. Московские процессы состоялись не потому, что ГПУ раскрыло следы какого-либо заговора и накрыло преступников; также и не потому, что внезапно охваченные угрызениями совести преступники - все до одного - добровольно повинились в совершенных преступлениях. Нет, московские процессы состоялись потому, что в распоряжении ГПУ есть неограниченное количество людей, которых оно в зависимости от политических потребностей может по своему усмотрению месить как тесто; людей, которые воспитаны в системе ложных покаяний и вынуждены принять на себя любое преступление, чтобы доказать свою "искренность" и попытаться спасти себя. Московские процессы не имеют ничего общего с судом; это чисто театральные инсценировки с заранее расписанными ролями и с абсолютным "фюрером" в качестве режиссера. Политическая цель: убить оппозицию, раздавить того, кто говорит от ее имени и отравить раз навсегда самые источники критической мысли. Достигла ли бюрократия своей цели? Нет. Сталин грубо просчитался. Последствия этого просчета будут фатальны для его диктатуры. Мы это увидим в недалеком будущем. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. Конвейер подлога за работой Телеграммы об арестах следуют непрерывно. Арестованы Бухарин и Рыков, бывшие вожди бывшей правой оппозиции. Томский, самый замечательный рабочий, которого выдвинула большевистская партия, не арестован только потому, что покончил с собой, чтобы избегнуть последнего унижения. Бухарин и Рыков давно подчинились; но они слишком много знают; они слишком хорошо понимают механику подлога; они могут многое рассказать. Крупская, вдова Ленина, несмотря на все предшествующие унижения, окружена, несомненно, непроницаемым кордоном ГПУ. Арестован Белобородов, вождь уральских рабочих, бывший член ЦК и министр внутренних дел. Причина: Белобородов слишком много знает. Арестованы Раковский, Мдивани и много других. Выслана в Сибирь бывшая жена Каменева, моя сестра281, пожилая и больная женщина: она, конечно, не ведет борьбы, но она знает и может рассказать. Арестован Сергей Седов: только потому, что он мой сын. Арестовываются вообще сыновья и дочери казненных и арестованных. Младшее поколение опасно тем, что может попытаться отомстить за физическую или моральную смерть отцов. У арестованных сыновей есть невесты или жены, у тех есть братья... Так работает этот страшный конвейер. Сталин уже не может остановиться. Он похож на человека, который пьет соляной раствор, чтобы утолить жажду. Потрясает чудовищный характер обвинений, источником которых может явиться лишь фантазия садиста: удушение рабочих газами, намеренные крушения поездов, отравление населения бактериями и прочее в том же роде. Чтобы найти хоть отдаленную аналогию, нужно вернуться к средним векам, когда ведьм обвиняли в распространении эпидемий, а евреев - в употреблении христианской крови. Известно, что ведьмы, еретики и евреи чистосердечно каялись в руках святейшей инквизиции во всех своих преступлениях. Той же цели достигает и Сталин. Каким путем? При помощи тоталитарного режима, монолитной прессы, монолитной партии, герметически замкнутых ящиков для подсудимых, монолитности следователей, судей и адвокатов и постоянной возможности расстрелять без огласки любого, кто пытается отстоять правду и свою честь. Непосвященному кажется непонятным, как можно заставить взрослого человека обвинить самого себя в том, что он совершал крушения поездов по предписанию Троцкого. На самом деле механика таких признаний дьявольски проста. Наркому путей сообщения Кагановичу нужны высокие достижения, слишком высокие для техники транспорта: отсюда ряд грандиозных крушений. Нет ничего легче, как расстрелять стрелочника, начальника поезда или начальника железной дороги. Такие расстрелы совершаются регулярно после каждого крушения. Сейчас ГПУ применяет в отношении наиболее видных железнодорожных и промышленных деятелей другой метод. "Мы тебя расстреляем за крушение поезда, за взрыв мины и пр[очее] в 24 часа; но если ты согласен заявить, что ты совершил крушение по наущению Троцкого в интересах Японии, ты спасешь свою жизнь". Это все. Это страшно просто. Но это действует. Упорствующих выводят несколько раз в день из камеры в тот двор, который служит для расстрела, и затем возвращают в камеру. Это очень просто. Но это действует. Каленого железа не применяют. Вероятно, не применяют и специальных медикаментов. Достаточно "морального" воздействия. К тому же все предшествующие покаяния пролагают путь последующим. Так действует этот дьявольский конвейер. Л.Троцкий 29 января 1937 г., Койоакан, Д.Ф. Требование моей выдачи В московских официальных кругах начинают намекать, правда, в очень неопределеннйо форме, на возможность требования моей выдачи. Я горячо приветствую эту идею. Более того, я требую, со своей стороны, от московского правительства, чтобы оно предъявило такое требование. Уже во время процесса 16-ти я требовал от Москвы предъявления доказательств норвежской юстиции, в целях моей выдачи. Выступая в качестве свидетеля перед норвежским судом 11 декабря 1936 г. по делу о нападенеии фашистов на мою квартиру282 я под судебной присягой разоблачил перступлный московский судебный подлог. К несчастью, двери суда были закрыты. Я готов повторить эту работу гораздо более обстоятельно при открытых дверях - перед мексиканским судом. Лучшего исхода я не могу себе представить. Обращение к Лиге Наций Особая комисия юристов при Лиге Наций вырабатывает статуты будущего интернациолнального суда против террористов (начало восходит к убийству югославского короля Александра и французского министра Барту). 22 октября 1936 года я послал этой комиссии заявление283, в котором писал, что будущий трибунал, помимо защиты правительственных интересов от террористических покушений, "должен обладать возможностью вступаться также за интересы частных лиц, против которых по чисто политическим соображениям выдвинуто ложное обвинение в терроризме..." Таково сейчас мое положение. Я убежден, что советское правительство, требовавшее моей высылки из Норвегии и тем причинившее мне и моей семье великий ущерб, ни в коем случае не обратится к международному трибуналу, когда последний будет создан. Потому что открытое судебное рассмотрение могло бы лишь разоблачить преступные махинации ГПУ. В этих условиях я в качестве потерпевшего должен иметь возможность обратиться к интернациональному трибуналу. Если заинтересованное правительство откажется принимать участие в судебном расследовании, то выдвинутое им обвинение со всеми его международными последствиями должно быть аннулировано". Ввиду условий интернирования мое письмо комиссии Лиги Наций было подписано не мною лично, а моим адвокатом. За No ЗА/15105/15085 секретариат Лиги Наций известил моего адвоката о получении моего заявления. Оно и сегодня остается в силе. Как только международный трибунал против терроризма будет создан, я предприму все необходимые легальные шаги к тому, чтобы выдвинутые против меня обвинения были рассмотрены в полном объеме. Л.Троцкий Койоакан, Л.Ф., 29 января 1937 г. Прокурор Вышинский284 Прокурор Вышинский - не только прокурор, но и символ. Самой судьбою он призван защищать Октябрьскую революцию от старых большевиков. В 1905 году Вышинский был короткое время меньшевиком, затем бросил политику и помирился с режимом царизма. В 1917 году, после низвержения царя, он снова перекрашивается в меньшевика, ведет бешеную борьбу против Октябрьской революции, а после ее победы исчезает на три года с политического горизонта: Вышинский выжидает. Только в 1920 году этот господин вступает в партию большевиков. Ныне он спасает Октябрьскую революцию от всех тех, которые ее совершили. Отмечу мимоходом, что большинство советских послов и других высоких администраторов имеют биографию, вполне аналогичную биографии Вышинского. Ныне все они служат большевизму за хорошее жалованье. Будут ли подсудимые расстреляны? Вышинский требует головы всех обвиняемых. Он играет наверняка: приговор был составлен уже до начала процесса. Возможно, что два-три подсудимых будут пощажены, чтобы избежать чрезмерной "монолитности". Главные обвиняемые будут, во всяком случае, приговорены к смертной казни. Будут ли они действительно расстреляны? Расстрел произведет ужасающее впечатление на общественное мнение и окончательно запятнает Сталина, как Каина, в глазах мирового рабочего класса. С другой стороны, помиловать подсудимых, обвиненных в преступлениях, неизмеримо более тяжких, чем преступления Зиновьева-Каменева, значило бы показать всему миру, что весь суд есть презренная комедия. Такова альтернатива, перед которой стоит Сталин. Помилование представляет еще одну громадную опасность. До тех пор, пока обвиняемые живы, рабочее движение будет добиваться пересмотра дела, свидания с осужденными, их допроса международной следственной комиссией и прочее. Эта опасность для Сталина слишком велика! Вот почему я склоняюсь к мысли, что Сталин скорее всего прикажет расстрелять подсудимых, которым он во время следствия обещал сохранить жизнь285. Недаром Ленин говорил о Сталине: "Он заключит гнилой компромисс, а потом обманет". Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. Сталин отступает? Сегодня утром я писал по поводу предстоящего вердикта: "Возможно, что два-три подсудимых будут пощажены, чтоб избежать чрезмерной "монолитности". Главные обвиняемые будут, во всяком случае, приговорены к смертной казни". Последняя телеграмма гласит, что пощажены 4 подсудимых, на 25 % больше, чем я предполагал286. Но, признаться, я не ждал, что в число привилегированных попадут Радек и Сокольников. Насколько можно было понять из телеграмм, оба они взяли на себя, подобно Зиновьеву и Каменеву, террор, но сверх того еще и государственную измену. Сокольников каялся в том, т. е. клеветал на себя, будто он передавал японскому дипломату военные секреты. Почему же Радек и Сокольников отделались тюрьмой? Объяснение одно: они слишком известны на Западе и Востоке. Здесь нельзя не видеть частичного отступления Сталина (нельзя ни минуты сомневаться в том, что приговоры решались в Политбюро и сообщались Ульриху287 по секретному телефону) перед мировым общественным мнением. Сталин не только не расстрелял Радека и Сокольникова, но даже не приговорил их к расстрелу. Это - отступление, выражающее чувство неуверенности. 13 приговорены к смерти, на первом месте Пятаков. Возможно, что среди неизвестных нам подсудимых имеются действительные шпионы, притянутые к делу для амальгамы. Но Пятаков, Серебряков, Муралов, Богуславский, Дробнис виноваты в терроре и шпионаже не больше, чем Радек и Сокольников. Почему же этим расстрел? Напомним, что они обвинялись сверх того в организации промышленного саботажа. Очевидно, в рабочих массах накопилось негодование по поводу многочисленных катастроф, стоивших многих сотен жизней. Здесь нужны искупительные жертвы. Отсюда приговор к смерти. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 29 января 1937 г. 20 час. Речь для киножурнала288 Уважаемые слушатели! Вы легко поймете, если свое краткое обращение к вам я начну с выражения горячей признательности мексиканскому народу и тому, кто с таким достоинством и мужеством его возглавляет, президенту Карденасу289. В условиях, когда против меня и членов моей семьи выдвинуты были чудовищные, непостижимые, немыслимые обвинения; когда моя жена и я сидели под замком норвежского правительства без возможности защищаться, мексиканское правительство открыло нам дверь в эту прекрасную страну и сказало: "На этой почве вы можете свободно защищать ваши права и вашу честь". Не симпатия моим взглядам руководила при этом президентом Карденасом, а верность своим собственным взглядам: тем большей признательности заслуживает его акт демократического гостеприимства, столь редкого в наши дни! Московская судебная инсценировка еще не успела закончиться, когда из Осло раздались первые оглушительные опровержения. Главное признание главного обвиняемого Пятакова состояло в том, будто он прилетел ко мне на аэроплане в декабре 1935 г., чтобы получить от меня преступные инструкции. Но вот компетентные норвежские власти установили, что в период, указанный Пятаковым, ни один иностранный аэроплан не опускался на аэродром Осло! Не было моего свидания с Пятаковым, не было инструкций, - был и есть подлог. Все судопроизводство Сталина построено на фальшивых признаниях, исторгнутых инквизиционными методами новейшего типа в интересах правящей клики. В истории не было преступлений, более страшных по замыслу и исполнению, чем московские процессы Зиновьева-Каменева и Пятакова-Радека. За этими процессами стоит не коммунизм, не социализм, а сталинизм, т. е. деспотия безответственной бюрократии над народом! Какова сейчас моя главная задача? Обнаружить правду. Раскрыть всему миру глаза на московские процессы. Показать и доказать, что подлинные преступники рядятся в тогу обвинителей. Каков ближайший этап на этом пути? Создание американской, европейской, а затем и интернациональной следственной комиссии из лиц, пользующихся неоспоримым авторитетом и общим доверием. Я обязуюсь представить такой следственной комиссии все свои архивы, многие тысячи личных и циркулярных писем, в которых ход моей мысли и деятельности отражается изо дня в день без всяких пробелов. Мне нечего скрывать! Сотни свидетелей, находящихся за границей, обладают неоценимыми фактами для освещения московских подлогов. Работа следственной комиссии должна, на мой взгляд, закончиться большим контрпроцессом. Где именно? Пусть этот вопрос решит общественное мнение. Контрпроцесс необходим, чтобы очистить атмосферу от бацилл лжи, клеветы, фальсификации, подлога, источником которых является ГПУ, упавшее до методов Гестапо. От независимой печати, от всех честных граждан я жду помощи в раскрытии правды. Уважаемые слушатели! Можно по-разному относиться к моим взглядам и моей сорокалетней политической деятельности. Но беспристрастное расследование подтвердит, что на моей чести - человека и политика - нет ни одного пятна. В глубоком сознании своей правоты я горячо приветствую граждан Нового Света! Л.Троцкий. 30 января 1937 г. Приемы антисемитизма По поводу ареста моего младшего сына Сергея проскользнуло сообщение о том, что советская пресса разоблачает, что действительная фамилия арестованного не Седов, а Бронштейн. Сам по себе вопрос не имеет, казалось бы, никакого значения, но тенденция разоблачений совершенно ясна. Дело обстоит на самом деле следующим образом: с 1902 года я нес неизменно фамилию Троцкого. Ввиду моей нелегальности дети были при царизме записаны по фамилии матери - Седовы. Чтобы не заставлять их менять фамилию, к которой они привыкли, я при советской власти принял для гражданских целей фамилию Седова (по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены). Советский паспорт, по которому я, моя жена и наш старший сын были высланы за границу, выписан на фамилию Седовых. Сыновья мои, таким образом, никогда не назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию? Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звучания. К этому надо прибавить, что сын обвиняется ни более ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так ли уже это далеко от обвинения евреев в употреблении христианской крови? Л.Троцкий 30 января 1937 г. Конструкция процесса Сквозь умолчания и искажения официозных телеграмм ТАССа уже можно раскрыть действительную конструкцию процесса, по крайней мере в общих чертах. Кроме своей основной задачи: раздавить оппозицию, процесс должен был попутно расправиться с рядом руководителей советской промышленности, особенно военной. Все обстоятельства заставляют думать, что в военной промышленности обнаружены чудовищные злоупотребления, непорядки, обман государства. Весьма вероятно, что в этой атмосфере процветал иностранный шпионаж. Сам Пятаков, я не сомневаюсь в этом, не имел к хищениям и другим преступлениям того же рода никакого отношения. Но он - глава ведомства. У Сталина была, следовательно, полная возможность привлечь Пятакова к ответственности и расстрелять его. Хаос и злоупотребления в промышленности не новы для меня. Еще до обоих московских процессов я доказывал в своей книге "Преданная Революция", что режим бюрократического деспотизма не может не иметь гибельного влияния на плановое хозяйство, которое нуждается в свежем воздухе советской демократии, т. е. в критике и контроле. Военная промышленность - наиболее замкнутая и бесконтрольная область. Там все пороки произвола, фаворитизма и хищничества развернулись, несомненно, в наиболее отвратительных формах. Из 17 подсудимых 13 мне даже по имени не известны. Есть ли среди них прямые агенты Германии и Японии? Вполне возможно. Было бы невероятно, если бы Гестапо и токийский генеральный штаб не подкупали советских бюрократов. Во всяком случае, в числе подсудимых есть несколько человек, которые лично и персонально повинны в разрушении промышленности. Они руководствовались, главным образом, карьерными соображениями: дать как можно больше продукции, не заботясь ни об ее качестве, ни о судьбе машин, ни о жизни рабочих. Им грозили расстрелы. Задача ГПУ состояла в том, чтобы дело о злоупотреблениях в военной промышленности, на железных дорогах и пр. соединить с делом против троцкистов: классический метод судебной амальгамы. От преступных или небрежных руководителей промышленности, над головой которых уже висел дамоклов меч, ГПУ потребовало, чтобы они признали себя троцкистами, обещая им, разумеется, смягчение участи. С другой стороны, от бывших троцкистов (Пятаков, Радек и пр.), давно ставших моими заклятыми врагами, ГПУ потребовало, чтобы они, вопреки очевидности, объявили себя моими друзьями. Затем оставалось только установить связь этих мнимых "друзей", с одной стороны, с преступными руководителями военной промышленности, с другой стороны - со мной лично. Первая задача была легка, ибо соглашение и сговор между подсудимыми происходили в стенах ГПУ: показания дополнялись, согласовывались, исправлялись и переписывались, пока не была достигнута необходимая "гармония". Вторая часть задачи оказалась неизмеримо более трудной. Авиационная связь Как установить связь подсудимых с человеком, который живет за границей, на виду у общественного мнения, под контролем иностранной прессы и полиции и который к тому же постоянно излагает свои взгляды в книгах, статьях и письмах? Здесь оказалось наиболее деликатное звено всей цепи. Признаться в личной связи со мной поручено было двум невольным корифеям процесса: Пятакову, представителю индустриальной группы обвиняемых, и Радеку, на которого возложена была миссия дать политическое обоснование заговору. Великие замыслы часто разбиваются о маленькие препятствия. Радек показал, будто сносился со мной через некоего Владимира Ромма. Незачем сейчас возвращаться к смехотворному рассказу Ромма о свидании со мной ночью в неизвестном парке под Парижем, куда я, не боясь ни западни, ни провокации, явился будто бы на свидание с совершенно не знакомым мне человеком без охраны. Возьмем другое, гораздо более внушительное, на первый взгляд, свидетельство: именно, рассказ главного обвиняемого Пятакова о его специальной поездке ко мне в Норвегию для получения от меня инструкций в духе террора, саботажа и государственной измены. Средний человек, привыкший к мирным и спокойным отношениям, должен неминуемо сказать себе: не мог же Пятаков выдумывать на самого себя обвинения, которые грозят ему смертью! На этом простом соображении здравого смысла построен весь расчет организаторов процесса. Между тем тот же Пятаков нечаянно доказал, что дело идет о явном и неоспоримом подлоге. Пятаков прилетел ко мне будто бы в середине декабря 1935 г. на аэроплане из Берлина в Осло. Но власти аэродрома Осло после расследования официальных протоколов, заявляют на весь мир: ни один иностранный самолет не спускался на аэродроме Осло в течение всего декабря 1935 г.! ГПУ выбрало, как видим, плохой месяц. Я не знал еще этого факта, когда поставил свои 13 вопросов Пятакову и московскому суду290. Но я не сомневался тогда ни на минуту, что, если расчленить огульные лжесвидетельства на конкретные обстоятельства времени и места, то фальсификация должна неизбежно обнаружиться. Разумеется, не в СССР, где ГПУ немедленно расстреляет всякого, кто попытается представить какое-либо опровержение! Но я живу уже 8 лет за границей. Все обстоятельства, относящиеся ко мне, могут быть открыто и свободно проверены. В этом сила моей позиции, и в этом безнадежная слабость сталинской махинации, несмотря на ее грандиозный размах. Крушение подлога Раз не прилетал аэроплан из Берлина, значит Пятаков не имел со мной свидания и не получал инструкций; значит несчастный Пятаков солгал, т. е. повторил ложь, продиктованную ему ГПУ. Я не знаю, что теперь скажет Москва. Прокурор Вышинский со свойственной ему находчивостью может, конечно, сказать, что преступные инструкции Троцкого "известны" и из других источников, независимо от декабрьского полета Пятакова. Но если инструкции "известны", зачем Пятакову было ехать за ними? Зачем ему было лететь на воображаемом аэроплане? Кто поверит всей вообще исповеди Пятакова, если в простом и элементарном факте, который составляет основной узел его свидетельства, Пятаков солгал? Мало того: если ГПУ может принуждать Пятакова, старого большевика, члена ЦК, высокого администратора, к грубым лжесвидетельствам, то что же сказать о менее выдающихся обвиняемых? Беда Сталина в том, что ГПУ не может распоряжаться климатом Норвегии, международным движением аэропланов, а также движением моей мысли, характером моих связей и ходом моих действий. Вот почему грандиозный подлог, неосторожно поднятый под небеса, упал с несуществующего аэроплана на землю и разбился вдребезги. Но если обвинение в отношении меня, главного обвиняемого, вдохновителя, организатора, руководителя заговора, построено на грубом лжесвидетельстве, то чего стоит вся остальная стряпня? Ведь Пятаков сделал ложный донос не только на меня, но и на себя. То же самое относится и к Радеку. Все эти "лжетроцкисты" - в процессе 16-и, как и в процессе 17-и - служат только ступеньками, чтобы добраться до меня. ГПУ свалилось ныне со всех своих ступенек. Что же остается в конце концов от процесса? Остаются злоупотребления в военной промышленности, анархия на железных дорогах, фашистский или японский шпионаж и т. д. Но политическую ответственность за эти преступления несет, конечно, не троцкизм, а правящая бюрократия. Прибавим еще, что если я обвиняюсь в передаче преступных инструкций Пятакову, то арестованный ныне в Красноярске сын мой Сергей Седов, далекий от политики, безупречный инженер, обвиняется в том, что, выполняя инструкции Пятакова, он готовил массовое отравление рабочих... Что сказать по этому поводу? Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 30 января 1937 г. 13 расстелянных Сталин уступил мировому общественному мнению Радека, Сокольникова и еще двух обвиняемых, чтобы тем увереннее расстрелять остальных. После тех обвинений, которые он заставил обвиняемых возвести на себя, он не мог не расстрелять их. Он должен был расстрелять Пятакова уже для того, чтобы приостановить расследование о его поездке в Осло на воображаемом аэроплане. Он должен был расстрелять остальных, чтобы подкрепить свое право на расстрел Пятакова. Он должен был убить их, чтобы дать удовлетворение тому "общественному мнению" в СССР, которое он обманул и деморализовал. Обвиняемые, которых я знаю, - Радек, Сокольников, Пятаков, Богуславский, Дробнис, Муралов, Серебряков, - давно стали моими непримиримыми противниками и выступали на процессе, как мои заклятые враги. Но перед лицом всего человечества я восклицаю из глубины своей души: эти люди неповинны ни в одном из тех преступлений, которые ГПУ заставило их взять на себя. Эти люди - жертвы ужасающей политической системы, в которой не осталось больше ни совести, ни чести. Вдохновитель и организатор этой системы - Сталин. Имя Каина навсегда останется за ним. Л.Троцкий. Койоакан, 31 января 1937 г. Помилованные Радек и Сокольников пощажены. К тому времени, когда эти строки появятся в печати, известна будет окончательная судьба остальных. Трудно решить, однако, чья судьба лучше: расстрелянных или помилованных. В каждом из помилованных правящая верхушка видит опасность, своего рода разрывную бомбу: в тюрьме они могут раскрыть правду обо всей закулисной стороне процесса. Эта опасность будет становиться тем острее, чем больше развернется международная борьба за пересмотр московских амальгам. В 1931 году в Москве был разыгран процесс меньшевиков291, также полностью основанный на "добровольных" признаниях. Двое подсудимых, Суханов и Громан292, известные писатели, пользовавшиеся доверием и уважением, "признались" на суде в своей принадлежности к международному заговору вместе с Леоном Блюмом и другими вождями Второго Интернационала в целях организации военного вторжения в СССР. Суханов и Громан были "помилованы" и заключены в тюрьму. Однако обещанное вскоре освобождение не наступало. Обманутые жертвы ГПУ рассказывали в тюрьме всем, кому можно, о том, как у них исторгли ложные самообвинения и как им обещали полное освобождение. Суханов объявил голодовку, которая длилась несколько недель, после чего Суханов, как и Громан, исчезли из тюрьмы. Где они сейчас? Никто не знает. По всей видимости, во время подготовки процесса Зиновьева ГПУ попросту прикончило Суханова и Громана, дабы они не разоблачали механику "добровольных признаний". Не могли ли бы общества "Друзей СССР", "Лиги прав человека"293 и другие организации попытаться узнать, куда девались Суханов и Громан? Ждет ли Радека и Сокольникова лучшая судьба? Мы в этом не уверены. Радек не умеет держать секретов: это всем известно, а между тем каждое неосторожное слово Радека представляет собой огромную опасность для Сталина. Вот почему мы затрудняемся ответить на вопрос, чья судьба трагичнее: расстрелянных или помилованных. Л.Троцкий Койоакан, 31 января 1937 г. "Народ" требует казней Московская бюрократия мобилизовала сотни тысяч людей на Красной площади, чтобы торжествовать свою победу. В первые годы революции грандиозные манифестации действительно выражали настроение самих масс: лозунги, символы, восторг, как и гнев, - все было импровизировано, все шло снизу. Сейчас манифестации на Красной площади выражают лишь могущество бюрократии. Рабочий идет на демонстрацию так же, как и на работу, чаще всего под наблюдением тех же лиц и озираясь на тех же доносчиков. Еще в большей степени это относится к "единодушным" резолюциям, требующим головы всех обвиняемых и моей впридачу. Участие в официальных митингах уже давно имеет принудительный характер. В 1925-1928 гг. большинство рабочих, согласно популярному тогда выражению, "голосовало ногами", т. е. убегало с собрания до голосования. Но в следующие годы установлено было у дверей дежурство секретных агентов ГПУ: всякий, пытавшийся ускользнуть, лишался работы и нередко арестовывался. Немудрено, если все предлагаемые сверху резолюции принимаются "единогласно". Этим я вовсе не хочу отрицать того, что наиболее отсталые массы населения действительно обмануты московскими процессами при помощи монолитной прессы и монолитного радио и что Сталин, подражая методам Гитлера, не без успеха эксплуатирует "предвоенные" настроения в интересах личной диктатуры. Л.Троцкий Койоакан, 31 января 1937 г. Каганович предрекает мою гибель Каганович, шурин Сталина294, является несомненно одним из главных организаторов московских амальгам. (Сталин, естественно, предпочитает в таких острых случаях действовать через доверенное лицо). Каганович заинтересован к тому же в последнем процессе непосредственно, так как возглавляемое им ведомство, благодаря показным успехам и авантюристическим "темпам", стало ареной крушений и катастроф. Напомним еще раз, что побочной, но крайне важной задачей процесса было взвалить ответственность за все ошибки, неудачи и преступления бюрократии в области хозяйства на оппозиционеров, которые давно уже вытеснены из хозяйства и лишены даже куска хлеба. Каганович, лучше чем кто бы то ни было, знает, что обвинения против меня сфабрикованы в кабинете Сталина и что в этих обвинениях нет ни единого слова правды. Но именно поэтому Каганович кричал 29 января на московских собраниях: "Смерть Троцкому!" Если московская клика думает запугать меня такими угрозами и заставить меня замолчать, то она ошибается. Не потому, чтобы я недооценивал силы и средства ГПУ: нет, я очень хорошо понимаю, что убить меня из-за угла гораздо легче, чем доказать мою "связь" с Гитлером. Но есть обязанности, которые неизмеримо выше соображений о личной безопасности. Это знает каждый хороший солдат. А я - старый солдат революции. К тому же и успешное убийство не опровергнет моих разоблачений. У меня есть друзья. На свете немало мужественных и честных людей. Истина восторжествует! Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 31 января 1937 г. Я обвиняю Д.Притта и Р.Розенмарка Нсмотря на свои пышные титулы ("К.С., М.Р.")295, британский адвокат Д.Н.Притт есть "юридический" агент ГПУ. От всего мира Москва скрывала до последних дней предстоящий процесс Зиновьева-Каменева. Притта, наоборот, заблаговременно пригласили на этот процесс: уже до открытия бесчестной судебной комедии ГПУ не сомневалось, следовательно, в будущей благополучной "экспертизе" беспристрастного королевского советника. ГПУ не ошиблось. Еще не отзвучали выстрелы в затылок ложно осужденных 16 жертв ГПУ, как Притт опубликовал брошюру "The Zinoviev Trial"296, в которой самодовольство не способно прикрыть нечистой совести. Брошюра служит за границей главным средством защиты ГПУ и продается в разных странах по очень дешевой цене. Насколько дешево она обошлась Москве, вопрос особый. Еще хуже, если возможно, роль французского адвоката Розенмарка, который, неизвестно по какой причине выступил в качестве высшего авторитета по вопросам "революционного" судопроизводства и политической морали. Притт действует, по крайней мере, от собственного имени и берет на себя лично риск своей неблаговидной миссии. Розенмарк не имеет и этого "мужества": он действует под прикрытием французской Лиги прав человека (!). На страницах ее органа напечатан был 15 ноября 1936 г., во время моего заключения в Норвегии, беспримерно циничный "доклад" Розенмарка, оправдывающий жалкими софизмами московскую амальгаму в целом и заявляющий, что во всякой другой стране Троцкий был бы приговорен к расстрелу. Я заявляю: общественное мнение должно приговорить и приговорит г. Розенмарка к вечному позору! За свои тяжкие обвинения против Притта и Розенмарка я готов нести ответственность перед любым независимым судом, как и перед авторитетной международной следственной комиссией. Пусть международные агенты и "друзья" ГПУ всех родов оружия будут осторожнее: процесс против них открыт и будет доведен до конца! Л.Троцкий 1 февраля 1937 г. 11 час. Письмо Анжелике Балабановой Мексика, 3 февраля 1937 г. Милая Анжелика! Вчера получил Ваше письмо, прочитал его и, представьте себе, не понял, кто пишет; подписи не разобрал, показалось: "Ох! Ответьте!" Еще раз прочитал: почерк знакомый, слова знакомые, а догадаться не могу. Наконец, спохватился: да ведь это же Анжелика! И чистосердечно обрадовался, если вообще в это подлое время можно еще радоваться. Разумеется, я ни на минуту не сомневался, что в вопросе о борьбе со сталинскими гнусностями вы будете полностью и целиком с нами. Как раз после Вашего письма вскрыл другое письмо из Нью-Йорка, где говорится о Вас и немножко о Вашем... пессимизме. Этому письму я не поверил. Возмущение, негодование, отвращение - да. Пожалуй, временная усталость, - все это человеческое, слишком человеческое, - но я не верю, что Вы могли впасть в пессимизм. Это не в Вашей натуре. Что значит пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю обижаться? Надо ее брать, как она есть, и когда она разрешается необыкновенными свинствами, надо месить ее кулаками. Только так и можно прожить на свете. Да зачем Вам об этом говорить, милая Анжелика? Вы и сами об этом знаете. Главный вывод, по-моему, из всего происшедшего таков: надо строить на новом месте из свежих элементов, из молодежи. Вы упоминаете о Будине297, как о моем "личном друге". Тут недоразумение. Я видел Будина 30 лет тому назад на международном конгрессе, затем встречался с ним во время короткого пребывания в Соединенных Штатах. Только и всего. Он всегда стоял очень вправо от меня. Каково было его отношение к Октябрьской революции в первые годы? Не имею понятия. Предполагаю, что он должен был сильно приблизиться к Советскому Союзу в период его бюрократического перерождения. Никаких связей у меня с ним в эти годы не было (т. е. за эти 19 лет). Если московские процессы образумят его, я буду, конечно, рад. О Курте Розенфельде говорить не стоит: тут слишком пахнет бутербродом. Вы пишете, что Вам впервые в жизни "стыдно" за происходящее у нас. Чувство стыда испытываешь, когда считаешь данный круг, данную группу хоть немножко "своими". С этим чувством надо покончить. Бюрократия - чуждый и враждебный нам мир. "Стыдиться" за их сверхчеловеческие подлости мы можем так же мало, как за пьяные дебоши в непотребном заведении. Надо твердо прийти к выводу о необходимости строить новый чистый дом на новом месте, из новых кирпичей: тогда пройдет чувство "стыда" за обитателей старого дома, ставшего непотребным. У Натальи Ивановны грипп. Она Вам сердечно кланяется и обнимает Вас. Я также. [Л.Д.Троцкий] Непонятный полемический выпад г.Трояновского298 С величайшим изумлением я читаю в сегодняшних мексиканских газетах телеграмму из Вашингтона о направленной против меня полемической статье советского посла Трояновского, который утверждает, будто в своих сообщениях я сам "признал" существование заговора с целью убийства Сталина (!); будто я даже мотивировал необходимость этого заговора словами: "Единственное средство избавиться от Сталина есть убийство". Нужно было совершенно потерять равновесие - я говорю не о дипломате, а о журналисте Трояновском, - чтобы прибегнуть к такому неслыханному доводу. Нужно, далее, полное неуважение к американской печати, чтобы предположить, что она стала бы печатать сообщения, заключающие в себе прямой призыв к убийствам. На самом деле, в соответственном сообщении, как очевидно для всякого беспристрастного читателя, я разъяснял политическую психологию правящей группы. Сталин, писал я, считает себя несменяемым, бесконтрольным "вождем" совершенно так же, как Гитлер; Сталин полагает, что нет и не может быть никаких легальных средств для его смещения, что никакими конституционными или партийными средствами нельзя изменить ни политику, ни состав руководства. Поэтому, заключает он, оппозиция, если она хочет добиться своей цели, должна прибегнуть к террору. Всякая оппозиция состоит поэтому - для господ из ГПУ - из потенциальных террористов. Всякая политическая критика есть первый шаг к убийству Сталина и его сотрудников. После этого вступает в свои права Вышинский и отождествляет первый шаг с последним. Оппозиционеры автоматически приравниваются к террористам. Я говорил, следовательно, не о программе оппозиции, не о ее планах и тем менее о планах несчастных капитулянтов (Зиновьев, Пятаков и др.). Нет, я говорил только и исключительно о внутренней логике деспотизма, бонапартизма или сталинизма. Троцкисты (действительные троцкисты, а не подставные куклы ГПУ) вовсе не считают Сталина священным, незаменимым и пожизненным вождем. Рост благосостояния и культурности советских масс приводит их в непримиримое противоречие с бонапартизмом. В этом суть нынешнего кризиса в СССР. Перед лицом этого гигантского политического процесса, т. е. возрастающего антагонизма между народом и бюрократией, террористические акты представляют собой жалкие и бессильные авантюры отчаявшихся одиночек. Сталина может с успехом заменить Ворошилов, Ворошилова Каганович и т. д. Только движение самого народа может ликвидировать нынешний пагубный политический режим СССР. Русский царь был несменяемым и наследственным. Его министры были бесконтрольны. Часть русской интеллигенции считала, что избавиться от царизма можно только путем террористических актов (партия "социал-революционеров"). В свою очередь, царская бюрократия склонна была в каждом революционере видеть террориста. Только постепенно нам, русским марксистам, представителям рабочего класса, удалось в постоянной борьбе с террористическим авантюризмом, показать, что наш метод борьбы не имеет ничего общего с убийствами министров и вождей. Признаться, мне неясен сам источник ошибки журналиста Трояновского. Сам он, как и большинство нынешних советских послов и советских сановников в течение 1914-1920 гг., был непримиримым противником Ленина и Октябрьской революции. В годы гражданской войны г. Трояновский был одним из вождей меньшевистской партии. Но в отличие от партии эсеров, которая убила Володарского299, Урицкого300, ранила двумя пулями Ленина301, покушалась взорвать мой военный поезд и пр., меньшевики, и вместе с ними г. Трояновский, никогда не прибегали к мерам террора, несмотря на свою непримиримую вражду с советской властью. Значит, возможна оппозиция и без терроризма? Такова наша оппозиция - не против власти советов, а против бюрократического деспотизма, который задушил советы. Я не смею сомневаться в безукоризненном джентльменстве г. Трояновского как дипломата; но в области марксизма и журналистики он проявляет удручающее смешение понятий. И я позволю себе поставить вопрос: если г. Трояновский перед лицом мирового общественного мнения и демократической прессы позволяет себе столь неслыханное искажение моих ясных и простых слов, то что же делается в тайниках ГПУ, где работают Ежовы302, Ягоды и Вышинские? Трояновский ссылается далее на то, что, находясь на расстоянии 5 тысяч миль от Москвы, я не могу судить, были ли признания подсудимых исторгнуты при помощи моральных пыток или нет. Я не думаю, со своей стороны, что политическая проницательность и правдивость зависят от географических расстояний: в противном случае положение самого г. Трояновского тоже оказалось бы крайне неблагоприятным. Система моральных пыток началась не в 1936 г., а с конца 1923 года и в особо грубой форме с 1926 г. Я ее наблюдал очень близко. Я сам переживал ее изо дня в день. Я ее характеризовал в сотнях документов и статей. Многие из них напечатаны в "Бюллетене русской оппозиции", который издается за границей в течение 8 лет. Я могу прислать комплект г. Трояновскому, и он легко убедится, что в "Бюллетене" напечатаны многочисленные корреспонденции из СССР, особенно за период 1929-1932 [гг.], в которых подробно и точно рассказывается о тех моральных пытках, которым подвергались оппозиционеры, в частности Зиновьев, Каменев, И.Н.Смирнов и др. Кстати сказать, этот "Бюллетень" даст неоценимые материалы международной следственной комиссии. 4 марта 1929 года, когда еще и речи не было о будущих московских процессах, я, анализируя политику Сталина, писал: "Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр." Эти строки опубликованы 8 лет тому назад! С тех пор я не раз повторял свое предупреждение в печати. Московская фальсификация не застигла меня врасплох. Г[осподин] Трояновский в качестве журналиста лучше всего опроверг бы меня, если бы затребовал из Москвы ответы на 13 вопросов, предъявленных мною Пятакову, в частности и в особенности на следующий вопрос: на каком аэроплане Пятаков прилетел ко мне из Берлина в Осло в середине 1935 г., раз в этом месяце в Осло не прилетало вообще ни одного иностранного аэроплана? Каким образом, далее, подсудимый Гольцман видел в Копенгагене моего сына в ноябре 1932 года, тогда как французские дипломатические телеграммы и визы (у меня есть копии) неоспоримо доказывают, что мой сын находился в это время в Берлине? Г[осподин] Трояновский знает, что на показаниях Гольцмана и Пятакова держится вся моя связь с мнимыми заговорщиками. Ясный, точный ответ хотя бы на эти два вопроса произвел бы поэтому гораздо большее впечатление на общественное мнение, чем злоупотребление цитатами из моих сообщений. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф. 4 февраля 1937 г. Ответы на вопросы м[адам] Титайна303 1. Я считаю французскую публику достаточно интеллигентной, чтобы схватить на лету основную бессмыслицу московских обвинений. Политическая цель процессов - представить троцкистов тайными союзниками фашизма против демократий. Вместо доказательств применяется психотехника фашизма: непрерывность, монолитность и массивность лжи. Для французской публики, думается мне, небезынтересны были бы следующие факты. 13 декабря 1931 года Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом сделал следующее заявление: "Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам". Далее: "В политике СССР нет ничего такого, о чем можно бы сказать, что это является признанием версальской системы". "Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не станем". "Наши дружественные отношения с Германией остаются такими же, какими были до сих пор". Чтобы придать особый вес своим словам, Сталин прибавил: "Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать"304. Оба собеседника успели, как известно, изменить свои взгляды: Эмиль Людвиг из немца стал швейцарцем, а Сталин забыл о своих "симпатиях" к немцам, о своей вражде к версальской системе и вполне готов стать "гарантом Польши". Вопрос о том, какие политики краснеют и какие не краснеют, меня при этом не занимает. Я должен, однако, обратить ваше внимание на то, что до конца 1933 года московская пресса, а, следовательно, и ее тень, пресса Коминтерна, называла меня не иначе как "мистер" Троцкий и изображала меня британским и американским агентом. Я мог бы представить целый том собственных цитат. Вы можете поглядеть хотя бы на номер "Правды" от 8 марта 1929 года (он у меня в руках), где целая страница посвящена доказательству того, что я являюсь защитником британского империализма (тогда он еще в Москве не назывался "британской демократией"), в частности, устанавливалась моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем и даже его секретарем Бутби... в деле охраны версальского мира. Статья заканчивалась словами: "Ясно, за что платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!" Та же "Правда" от 2 июля 1931 года при помощи грубо подделанных факсимиле - вот эти факсимиле! - объявляла меня союзником Пилсудского и, так сказать, неофициальным... "гарантом Польши". Но есть факт еще более яркий: 24 июля 1933 года я въехал во Францию благодаря разрешению, которое дал мне тогдашний министр-президент Даладье. Дайте себе, пожалуйста, труд просмотреть тогдашнюю "Юманите", печать Коминтерна и советскую печать. Право, такая затрата времени вознаградится полностью! "Юманите" называла меня не иначе, как агентом французского империализма, в частности агентом радикал-фашиста Даладье и социал-фашиста Леона Блюма по подготовке военной интервенции в СССР. Сейчас это кажется невероятным! Но мы уже слышали от Сталина, что на свете имеются политики, которые сегодня забывают то, что говорили вчера и при этом... "даже не краснеют". Таким образом, обвинения против меня и моих сторонников были и остаются лишь отрицательным дополнением политических и дипломатических зигзагов Москвы. Сейчас, когда Сталин заботится о союзе с Францией, я неминуемо должен быть превращен в агента Германии и Японии. Все эти перемены моей политической ориентации происходят без малейшего участия с моей стороны. Но зато я всегда заранее предвижу и предсказываю их в печати. Московские процессы являются лишь драматической инсценировкой статей "Правды" и Коминтерна. Чтобы заставить людей поверить заведомой бессмыслице, Сталин расстреливает десятки ни в чем не повинных людей, доведя их предварительно инквизиционными методами до последней степени унижения. К сказанному добавлю: мой сын Сергей, молодой советский инженер, арестован по обвинению в подготовке... массового отравления рабочих. Одно это обвинение бросает трагический и в то же время разоблачающий свет на московские процессы и юстицию Сталина. 2. На ваш второй вопрос я дал подробный ответ в своей недавно вышедшей книге "Преданная революция", издание Грассе. Насколько я могу судить, книга вызвала к себе благожелательное внимание со стороны французского общественного мнения. 3. Является ли франко-советский пакт "счастливым" или "злополучным" для французского народа? Я не назову его ни счастливым, ни злополучным, но неизбежным. Кстати сказать, во время моего пребывания во Франции я в ряде статей, напечатанных в "Ентрансижан"305, "Оевр"306 и "Анналь", развивал мысль о возрастающей опасности миру со стороны Германии и Японии и о необходимости франко-советского сближения: как видите, я очень хорошо маскировал свой союз с Гитлером и Микадо. 4. Война порождается не конфликтом "фашизма" и "демократии", а более глубокими социальными причинами. Фашистская Италия может во время войны оказаться на стороне Франции. Точно так же и Польша. Нынешний Советский Союз не имеет ничего общего с демократией, ни буржуазной, ни пролетарской. Международные комбинации определяются экономическими интересами, а не политическими формами. Думаю ли я, что Европа идет к войне? Да, я так думаю. Только сами народы могут спасти себя и цивилизацию. 5. С Францией я был тесно связан в разные периоды своей жизни и вне Франции я продолжаю по возможности следить за французской литературой: в этой области гегемония Франции остается неоспоримой. Во время нашего интернирования в Норвегии мы прилежно читали с женой Жюля Ромена307, несравненного художника, и других французских авторов. Замечательная книжка А.Жида "Retour de l URSS"308 принесла мне большое нравственное удовлетворение. 6. Эволюция французской политики? На эту тему в Париже вышло собрание моих статей "Куда идет Франция?"309 Я остаюсь целиком на почве высказанных там воззрений. Я не был сторонником политики Леона Блюма в то время, когда сталинцы называли его "социал-фашистом". Я не являюсь сторонником Блюма и теперь, когда сталинцы стали его карикатурными последователями. 7. Сколько у меня сторонников во всем мире? Я затрудняюсь дать точные цифры, тем более, что в рабочем классе происходят ныне непрерывные сдвиги и, наряду с единомышленниками, имеются полуединомышленники, четверть-единомышленники и пр. Думаю, что сейчас дело идет о немногих десятках тысяч. Последние московские процессы нанесут, несомненно, смертельный удар Коминтерну и возродят марксистскую тенденцию, под знаменем которой я стою. 8. Мои проекты? Основной мой проект при приезде в Мексику состоял в том, чтобы клеветники и фальсификаторы оставили меня в покое. Но этот проект оказался неосуществимым. Вместо того, чтобы заниматься научной и литературной работой, т. е. прежде всего закончить свою книгу о Ленине, я оказался вынужден заниматься разбором московских подлогов. В ближайшее время выйдет моя книга о двух последних процессах и о моем интернировании с женой в Норвегии310. Я надеюсь вскоре вернуться к книге о Ленине. Одновременно с этим я хочу изучать испанский язык, историю и экономику Мексики. В этой прекрасной стране мы собираемся оставаться до тех пор, пока мексиканский народ готов будет оказывать нам гостеприимство. Л.Троцкий 11 февраля 1937 г. [Речь, адресованная митингу в Чикаго]311 Уважаемые слушатели, товарищи и друзья! Среди ваших ораторов имеются представители разных течений социалистической, коммунистической и демократической мысли Чикаго и Соединенных Штатов вообще. Я не сомневаюсь, однако, что подавляющее большинство среди вас, если не все, являются искренними сторонниками Октябрьской революции и непоколебимыми защитниками Советского Союза. Позвольте вам прежде всего сказать, что так называемые троцкисты в СССР, т. е. мои действительные единомышленники, а не мнимые "троцкисты" по назначению ГПУ окажутся в час опасности самыми надежными, самыми мужественными защитниками Октябрьской революции от покушений фашизма. На этих людей можно твердо положиться, это не чиновники, а революционеры, которые долгими годами тюрьмы и ссылки доказали свою преданность знамени и свою самоотверженность. Враги рабочего класса во всем мире пытаются использовать московские процессы для того, чтоб скомпрометировать не только Советский Союз, но и саму идею социализма в глазах народных масс. Такова, прежде всего, политика желтой печати Херста. Некоторые радикальные ханжи делают отсюда тот вывод, что надо отказаться от разоблачений и замолчать. Как будто дело в разоблачениях, а не в самих процессах. Как будто опасность состоит в диагнозе врача, а не в той болезни, которая втайне разъедает организм. Долой ханжество! Лечение социальных бедствий начинается с открытого высказывания того, что есть. Московских процессов нельзя вычеркнуть из истории. Они не упали с неба. Они не выдуманы Сталиным. Они порождены интересами и духом новой паразитической касты, которая угрожает всем завоеваниям величайшей из Революций и которая в то же время под фирмой Коминтерна разлагает мировое рабочее движение. Именно для того, чтобы оградить трудящиеся массы от разочарования, чтобы спасти честь социализма и его будущее, надо научить рабочих ясно различать глубокие внутренние противоречия в Советском Союзе: его великие завоевания и его варварское наследие; его социалистические возможности и его социальные язвы. Советская бюрократия говорит: "Государство - это я! Социализм - это я!" Мировая реакция пытается, со своей стороны, преступления бюрократии изобразить как преступления социализма. Мы, революционные марксисты, говорим: "Бюрократия - не революция, а болезненный нарост на революции". Причина нароста - в изолированности Советского Союза, в его отсталости, в бедности народа, в тяжких поражениях мирового пролетариата. Если дать этому наросту беспрепятственно развиваться, он высосет все живые соки организма и превратится в новый господствующий класс, который окончательно растопчет социальные завоевания Революции. Иные люди хотели бы вечно колебаться, чтобы не брать на себя ответственности. "Почему, - говорят они, - мы должны верить Троцкому больше, чем Сталину?" Такая постановка вопроса ложна в корне. Слепого доверия требуют тоталитарные режимы с непогрешимым "вождем" во главе: все равно, идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике Сталине. Я не требую доверия! Я предлагаю проверку. Путь проверки очень прост. Надо создать следственную комиссию из авторитетных представителей рабочего движения, научной мысли, юриспруденции, литературы и искусства. Я пользуюсь вашим митингом, чтобы повторить снова: если эта комиссия признает, что я прямо или косвенно виновен хотя бы в небольшой части тех чудовищных преступлений, которые Сталин пытается возложить на меня, - я добровольно отдамся в руки палачей ГПУ. Я вынужден, однако, предупредить вас заранее: Сталин этого вызова не примет. Он не может его принять. Он предпочитает нанимать бюрократов из Коминтерна и других субъектов с гибкой совестью для внесения заразы в умы. Но если Сталин отступит перед следственной комиссией, вы не отступите. Если Сталин неспособен доказать, что его обвинения правдивы, то мы можем доказать, что они ложны. Пусть слабонервные или слишком осторожные "друзья" СССР отходят к сторонке312! Они нам не нужны. Среди них много карьеристов и болтунов. Кто в критические моменты отходит в сторону, тот предает рабочее движение в трудные часы. Слава и честь тем искренним защитникам Советского Союза, которые смело и открыто выступают против преступлений советской бюрократии. Они завоюют доверие и уважение подавляющего большинства рабочих и честных граждан вообще. Они спасут для будущего знамя социализма, поруганное советской бюрократией. Они помогут советскому народу разбить новый деспотизм и восстановить рабочую демократию. Помочь народу можно только правдой. Граждане и друзья! Потребуйте властно создания международной следственной комиссии. Поддержите ее всем вашим авторитетом. Долой отраву лжи! Долой подлоги! Да здравствует правда! Да здравствует социализм! Л.Троцкий. 11 февраля 1937 г., Койоакан, Д.Ф. Крушение показаний Владимира Ромма Владимир Ромм, бывший корреспондент "Известий" в Вашингтоне, показал на последнем процессе, будто встретился со мной в аллее парка под Парижем. Американские агентства не дали в свое время деталей встречи. Московски