дствующим течением в официальном коммунизме. Это объясняется как историческими причинами, так и характером переживаемого периода. Центризм в СССР представляет собою наиболее естественную форму сползания от большевизма к национал-реформизму. Господство центризма является одним из политических признаков того, что термидор серьезно подкопал устои диктатуры пролетариата, но что он еще далеко не завершился. Власть не перешла в руки буржуазии и не сможет перейти без больших классовых боев. Те "ультралевые", которые легкомысленно кричат, что термидор совершился, только помогают буржуазии разоружить пролетариат. Из сказанного вытекает, как мы относимся к Октябрьской революции и выросшему из нее государству. Мы не позволим бюрократам поучать нас насчет необходимости защищать СССР от империализма. Но коммунистическая оборона СССР предполагает также и прежде всего защиту диктатуры пролетариата от в корне ложной политики сталинского руководства. На вопрос о защите СССР мы отвечаем вместе с нашими русскими товарищами: "За Советскую республику? Да. За сталинскую бюрократию? Нет". Социализм в отдельной стране Мы -- интернационалисты. Это для нас не условная фраза, а самое существо наших воззрений. Освобождение пролетариата возможно только через международную революцию, в которую национальные революции войдут отдельными звеньями. Организация производства и обмена имеет уже сейчас мировой характер. Национальный социализм немыслим ни экономически, ни политически. Мы отвергаем сталинскую теорию социализма в отдельной стране как мелкобуржуазную реакционную утопию, неизбежно ведущую к мелкобуржуазному патриотизму. Мы решительно отвергаем принятую VI конгрессом программу Коминтерна, противоречивую, эклектическую и, главное, усыновившую смертельно враждебный интернационализму принцип социализма в отдельной стране. Левая коммунистическая оппозиция является уже сейчас международным течением. Мы ставим своей ближайшей задачей сплотиться в международную фракцию -- на основе единства идей, методов и действий. Русскую оппозицию мы считаем прямой продолжительницей партии большевиков и наследницей Октябрьской революции. Мы солидарны с основными идеями русской оппозиции, которые изложены в ее документах и выражены в ее действиях. Мы связаны нерасторжимой солидарностью с тысячами оппозиционеров, сосланных, высланных и заточенных в тюрьмы сталинской бюрократией. Солидарность с русской оппозицией не имеет, однако, ничего общего с повторением ее слов и ее жестов. На французской почве, в условиях капиталистической республики мы хотим служить тому делу, которому русская оппозиция служит на советской почве. Методы бюрократического командования и не допустимы и не осуществимы в оппозиции. Мы -- сторонники централизма, который является элементарным условием революционного действия. Но централизм должен отвечать реальной обстановке движения и должен опираться на подлинную самостоятельность и политическую ответственность каждой коммунистической организации, тем более -- каждой национальной секции. Обращение к молодежи Работа, которая стоит перед нами, рассчитана не на месяц и не на год. Надо воспитать и закалить новое революционное поколение. Трудностей и внешних и внутренних будет не мало. Многим покажется слишком долгим путь формирования подлинно революционных пролетарских кадров. Будут колебания, будут дезертирства. Чтобы обеспечить заранее революционную преемственность, необходимо сразу обратиться к молодежи. Упадок официальных организаций коммунистической молодежи есть грозный признак по отношению к будущности партии. Коммунистическая оппозиция проложит себе пути к пролетарской молодежи, а, значит, и к победе. Чтобы выбирать правильную дорогу, недостаточно иметь компас, надо знать местность или иметь хорошую карту ее -- иначе и с компасом можно забраться в непроходимое болото. Чтобы вести правильную политику, недостаточно иметь общие принципы, надо знать обстановку, т. е. условия, факты и отношения между ними. Надо внимательно и добросовестно изучать их и следить за их изменением. Мы не можем сейчас этого делать изо дня в день -- у нас нет еще пока ежедневной газеты. Мы будем это делать из недели в неделю. Приятны или неприятны факты, только трусы могут закрывать на них глаза. Мы не случайно дали своей газете название "Правда". * * * Левая коммунистическая оппозиция во Франции разбита на отдельные группы. Факт этот сам по себе является последствием того, что французская оппозиция -- мы не исключаем из этого обвинения и себя -- слишком долго задержалась на подготовительной стадии, не становясь на путь политического действия в массах. Нужно сказать прямо: дальнейшее промедление грозило бы вырождением оппозиции в секту или, вернее, в несколько сект. Наш еженедельник мы хотим сделать органом всей левой оппозиции. Направление журнала достаточно определится, как мы надеемся, настоящим заявлением. Это не помешает редакции отводить на столбцах нашего издания место для выражения и других оттенков левой коммунистической мысли. Пристрастие к отдельным кружкам или эпизодическим группам нам чуждо. Мы хотим обеспечить возможность коллективной работы на более широкой, чем до сих пор, основе. Мы твердо рассчитываем на поддержку всех подлинно пролетарских революционеров, независимо то того, к какой из групп они принадлежали вчера или еще принадлежат сегодня. Но главные наши надежды мы возлагаем на передовых рабочих, непосредственно связанных с массой. В их лице мы приветствуем наших читателей. Им мы говорим: "Правда" -- это ваш орган! [Л.Д.Троцкий] [Август 1929 г.] [Письмо, переданное через Я.Г. Блюмкина]180 [Через Блюмкина]181 1. По поводу ренегатства Радека и Ко написана Т[роцким] статья "Жалкий документ" 182, которая выходит на трех языках. 2. Ближайшая осень будет, по всем данным, кризисной. Подготовка к ней предполагает беспощадное разоблачение и отсечение капитулянтов. 3. Важной частной задачей является создание правильных и устойчивых связей с нами. 4. Необходимо направить одного-двух человек для организационной работы в Берлине и Париже. Самое лучшее - кого-нибудь из ссыльных. 4.183 Парижский Харин184 сыграл роль провокатора: взял для печатания документ и выдал посольству. Копии у нас имелись. Работа в области иностранной оппозиции подвигается пока медленно. 1-го сентября выходит в Париже еженедельник "Веритэ" под редакцией Росмера с участием активной молодежи вполне нашего направления. 1-го октября начнет в Париже выходить международный орган "Оппозиция" (ежемесячник), пока только на французском языке. Только с выходом этих изданий работа получит систематический характер, притом политич[еский], а не только пропагандистский. Многочисленные группировки стали прямой помехой движению (в том числе безжизненные группы Трэна и Паза). Издания ставили без них. Все живое из их групп примкнет. Пусть вас, поэтому, не удивляют и не пугают возможные верхушечные передвижки и дезертирства. Радеки и полурадеки есть и здесь. Самое важное сейчас - иметь еженедельное издание, которое будет давать наше освещение всем мировым событиям. Урбанс не наш человек.Это путанник и нелояльный человек, т.е. испорченный зиновьевской школой. Он колеблется между Брандлером и Коршем, а в практической работе гоняется за дешевой сенсацией. В Ленинбунде - борьба течение. Нам необходим серьезный еженедельник на немецком языке. Мы его поставим вслед за французским изданием. И в Германии не надо пугаться неизбежных верхушечных перетасовок. Живые и активные группы - в Бельгии и Америке. Почти все иностранные группы заняли неправильную позицию по поводу русско-кит[айского] конфликта. Критиковать их будем открыто и решительно. В Австрии три группы, две из них сближаются, группа Фрея остается в стороне. Через Блюмкина В Чехословакии наша группа приступает к изданию документов. Завязываются связи с Ю[жной] Америкой. ПС. Документов через Урбанса не посылайте: он нелоялен и в отношении воспроизведения в печати. Посылайте нам непосредственно, по другим адресам. Что нужно, мы перешлем и Урбансу. [Л.Д.Троцкий] [Август] ПИСЬМО185 Дорогой друг! Американский профессор, утверждающий, что в эпоху военного коммунизма даже Черчилль проводил бы политику Ленина, говорит маленькую частицу истины, которая, однако, немедленно же превращается в грубую ложь, если сделать вывод, что Черчилль мог бы вообще или хотя бы на длительный период заменить Ленина. Что "экономическая необходимость" в конце концов прокладывает себе путь, -- это бесспорно. Но только в конце концов. Что она при этом нередко поворачивает эмпириков на 180 градусов -- это тоже верно. Но значит ли это, что можно отказаться от марксистской политики, уповая на экономическую необходимость? Нет, не значит. Прежде всего, что называется в данном случае экономической необходимостью? Их, по меньшей мере, две. Есть экономическая необходимость, вытекающая из положения, созданного национализацией, монополией внешней торговли и проч. Это есть экономическая необходимость социалистического строительства. Но существует враждебная ей экономическая необходимость мирового капиталистического развития и его продолжения в СССР. Какая из этих двух экономических необходимостей окажется сильнее? Для ближайших лет (а не в последнем счете) этот вопрос целиком разрешается политикой, т. е. наукой и искусством, которые дают возможность ориентироваться в борьбе экономических необходимостей и помогать одной из них против другой. Политика право-центристского блока 1923-1928 гг. была так же продиктована экономической необходимостью, как и нынешний левый поворот186, которому нет еще и двух лет. Где же искать гарантий правильного развития левого поворота? В голой экономической необходимости? Но она уже давала разные зигзаги. В самом левом повороте? Но он-то как раз вызван был не одной лишь голой необходимостью, которая "на экономическую необходимость надеялась, но и сама не плошала". Я говорю о нас с вами. Серьезной гарантией того, что политика будет завтра служить социалистической экономической необходимости, а не капиталистической, явилась бы способность официальной партии включить нас в свои ряды такими, какими мы являемся на деле. Другого политического критерия для нас нет и быть не может. Все остальное есть фокусы, игра в прятки с историей, попытки заменить борьбу за определенные идеи -- генеральной инспекцией над ходом развития или просто политическая трусость и мелкое жульничество. Крепко жму руку. [Л.Д.Троцкий] [Лето 1929 г.] ПРЕДИСЛОВИЕ К ИСПАНСКОМУ ИЗДАНИЮ [КНИГИ "ДЕЛО БЫЛО В ИСПАНИИ"]187 Эта книжка возникла в порядке случайности. Путешествие в Испанию в конце 1916 года вовсе не было мною предусмотрено. Еще меньше я намечал для себя внутреннее обследование мадридской образцовой тюрьмы. Имя Кадикса188 звучало для меня почти экзотикой. Я его связывал с арабами, с морем и с пальмами. Я никогда не размышлял -- до осени 1916 года -- о том, существует ли в прекрасном южном Кадиксе полиция. И однако же мне пришлось провести несколько недель под ее надзором. В этом эпизоде все для меня было случайно и казалось подчас забавным сновидением. Однако же это не было ни фантазией, ни сном. Сны не оставляют дактилоскопических следов. Между тем в канцелярии мадридской образцовой тюрьмы можно найти отпечаток всех пальцев моей правой и левой рук. Большего доказательства реальности бытия не может дать ни один философ. В мадридской тюрьме, в вагоне, в гостинице Кадикса я набрасывал -- без определенной цели -- свои беглые впечатления. Мои записные книжки совершили затем со мною путь через океан, оставались в моем багаже в те недели, когда я пользовался гостеприимством британского короля в концентрационном лагере Канады, и вернулись со мною через океан и через Скандинавский полуостров в Петроград. В вихре событий революции и гражданской войны я забыл об их существовании. В 1924 году я случайно упомянул о своих испанских впечатлениях и записях в разговоре с моим другом Воронским189. Так как он редактировал лучший в Советской республике литературный ежемесячник190, то он немедленно же, с энергией прирожденного редактора, использовал мою оплошность и отпустил меня лишь после того, как я торжественно обязался разыскать свои записные книжки, дать их в переписку и привести свои записи в некоторый порядок. Так возникла эта небольшая книжка. Другой из моих друзей, Андрей Нин, решил перевести ее на испанский язык. У меня были большие сомнения насчет целесообразности этого предприятия. Но Нин проявил настойчивость. Ответственность за появление этой книжки в испанском издании остается, следовательно, на нем. Мои собственные познания в испанском языке остались очень слабы: испанское правительство так и не дало мне усовершенствоваться в языке Сервантеса191. Уже этим одним определяется очень беглый и неизбежно поверхностный характер моих наблюдений. Было бы безнадежным делом искать в этой книжке сколько-нибудь широких картин политической, культурной или хотя бы бытовой жизни Испании. Из предшествующего видно, насколько далек автор от подобных претензий. Я не жил в Испании как исследователь или наблюдатель, или хотя бы как свободный турист. Я въехал в нее как высланный из Франции192 и жил в ней как мадридский арестант и как кадикский поднадзорный, ожидающий новой высылки. Это очерчивало круг моих наблюдений узкой чертой. Это же предопределяло и мой подход к тем сторонам испанской жизни, с которыми я сталкивался. Без доброй приправы иронии цепь моих испанских приключений представляла бы для меня самого совсем неудобоваримую пищу. Тон книжки во всей непосредственности передает те настроения, с какими я совершил путешествие через Ирун -- Сен-Сабастьян -- Мадрид в Кадикс и оттуда снова через Мадрид в Барселону, чтобы затем, оттолкнувшись от европейского побережья, высадиться на другой стороне Атлантического океана. Что ж, если эта книжка может заинтересовать испанского читателя и немножко ввести его в психологию русского революционера, я не буду жалеть о труде, потраченном моим другом Нином на перевод этих беглых и непритязательных страниц. Л.Троцкий Константинополь [Лето 1929 г.] КО ВСЕМ СЕКЦИЯМ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЙ ОППОЗИЦИИ193 О созыве конференции европейских секций Дорогие товарищи! Рост наших рядов, упрочение наших организаций, возникновение новых и новых национальных секций ставят перед нами новые задачи и возлагают на нас новые обязанности. До сих пор работа наша имела, главным образом, критический и пропагандистский характер. Мы подвергали и подвергаем критике гибельный опыт политики центристов-бюрократов и их руководства Коминтерном. Эта сторона нашей деятельности не только сохраняет и впредь все свое значение, но должна быть расширена и углублена. Однако рядом с этим левой оппозиции необходимо все более активно вмешиваться в борьбу пролетариата, давая каждый раз свою оценку положения и вытекающие из нее лозунги. Совершенно ясно, что эта задача требует все более тесного международного сплочения рядов оппозиции. Подготовку мировой конференции международный секретариат194 считает поэтому важнейшей из своих обязанностей. Мы думаем, однако, что в качестве подготовительной меры необходимо в возможно более короткий срок созвать конференции по континентам (Европа, обе Америки, Азия). Особенно настоятельной представляется нам созыв европейской конференции. В рамках мирового целого Европа представляет собою не только географическое, но и некоторое экономическое и политическое целое. Незачем напоминать, что на этот факт опирается лозунг Соединенных Штатов Европы. Именно сейчас проблема Европы как таковой стоит особенно остро. Узлом этой проблемы является Германия, ее судьба, ее дальнейшее развитие. Недавние выборы в Германии вскрыли в положении этой страны противоречия небывалой остроты. Крайне неустойчивое равновесие сил немецкого общества может развернуться в ближайший период как в сторону пролетарской революции, так и в сторону фашистской контрреволюции195. И в том и в другом случае вся Европа -- Европа прежде всего -- будет вовлечена в водоворот огромных событий. Международная оппозиция должна выработать единообразную оценку обстановки в Германии, в Европе и во всем мире и выдвинуть для разных стран строго согласованные между собою лозунги, вытекающие из общей концепции. Вот почему мы считаем необходимым созвать подготовительную европейскую конференцию в самом начале ближайшего года. Остающиеся два -- два с половиной месяца должны быть использованы для самой серьезной и тщательной подготовки этой конференции. Происходящая сейчас конференция нашей германской секции даст несомненно важный материал для оценки политического положения и задач оппозиции. В этом же духе будет вестись подготовка конференции французской Лиги. Проекты резолюций будут своевременно доведены до сведения всех наших секций. Разосланные редакцией "Бюллетеня русской оппозиции"196 тезисы "Поворот Коминтерна и положение в Германии"197 должны также рассматриваться как документ, подлежащий обсуждению всех секций в процессе подготовки конференции. No 3 Бюллетеня198 мы намерены посвятить преимущественно вопросам, связанным с европейской конференцией. Мы настойчиво приглашаем все секции, с одной стороны, прислать нам документы и материалы, освещающие их позицию и работу в области актуальных задач, с другой стороны, высказаться по поводу разосланных и подлежащих в ближайшее время рассылке документов, внося свои поправки, дополнения или контрпредложения. Само собой разумеется, что речь идет о конференции организаций, стоящих на общей принципиальной основе, проверенной опытом борьбы и международной дискуссии. Было бы совершенной бессмыслицей возвращаться на конференции к решению вопросов (одна или две партии, классовый характер СССР, классовая природа китайской революции и пр.), по линии которых уже произошло непримиримое размежевание внутри оппозиции. Крепко и надежно только то, что завоевано в борьбе. Задача конференции не в том, чтобы снова ставить завоеванные позиции под знак вопроса, а, наоборот, в том, чтобы ясно и точно формулировать общие нам идеи и методы и превратить их в краеугольный камень платформы международной оппозиции. Таким образом, европейская конференция сможет совершить крупный шаг вперед, подготовив разрешение важнейшей задачи мировой конференции, а именно -- принятие обязательной для всех секций платформы. Мы надеемся, что наша инициатива встретит полное сочувствие и поддержку с вашей стороны. Во всяком случае просим вас дать ваш принципиальный ответ относительно желательности и целесообразности конференции в январе 1931 года как можно скорее. [Л.Д.Троцкий] [Лето 1929 г.] [Письмо Р.Т. Адлер] 8 сентября 1929 г. Дорогая Раиса Тимофеевна! Не писал вам очень давно, да и от вас не было уже писем целую вечность. Из этого я заключаю, что жизнь австрийской коммунистической левой фракции вряд ли бьет ключом. Посылаю вам рукопись небольшой брошюры, направленной против Урбанса199. Это один из тех друзей, которые могут принести больше вреда, чем враги. Надо его во что бы то ни стало вывести из политики экивоков и двусмысленностей. Вы увидите, что в этой брошюре я цитирую с похвалою старую статью Фрея. Я убедился, что Фрей действительно правильно и серьезно поставил вопрос о термидоре, раньше многих других иностранных групп. Не отметить это было бы несправедливостью, независимо от того, что иметь с ним дело очень трудно, как я имел возможность убедиться сам за последний период. Брошюра эта во всех отношениях имеет чрезвычайно спешный характер. Я был бы очень рад, если бы вы могли помочь в отношении перевода, взяв на себя хотя бы только последние 9 страниц. Копию этого текста я послал в Берлин фрау Пфемферт и Ландау с тем, чтобы первые 35 страниц были переведены в Берлине. На вашу долю пришлась бы та часть текста, которая начинается словами: "Означает ли оборона СССР примирение с центризмом?" (стр. 36) Если вы это возьмете на себя, то рукопись перевода посылайте в спешном порядке фрау Пфемферт по адресу200: Если вы почему-либо не можете сейчас выполнить этой работы, то дайте знать по тому же адресу без промедления. Напишите, пожалуйста, об австрийских делах, в частности, об Изе: кончился ли ее роман с Брандлером или нет. Следующая моя брошюрка будет именно против Брандлера. Я, наконец, покончил со своей автобиографией, сейчас заканчиваю просмотр немецкого перевода. Книга выйдет в 600 страниц или около того, и соответственно с этим дорогая. Но издатель обещает после того, как разойдется первое издание, выпустить так называемое народное издание. Во всяком случае, от автобиографии я смогу сейчас перейти к вопросам более интересным и актуальным. У нас здесь до последнего времени стояла очень жаркая погода, но со вчерашнего дня произошел резкий перелом: холод, ветер, дождь. Так называемые старожилы уверяют, однако, что сентябрь будет еще хорош. [Л.Д.Троцкий] [Письмо И. Фрею] 8 сентября 1929 г. Уважаемый товарищ Фрей, Я буду говорить с полной откровенностью и беспощадностью. Я могу объяснить ваше последнее письмо, как и два предшествующие: либо крайне болезненным нервным состоянием, которое мешает вам видеть вещи, как они есть; либо сплетнями, которым вы легкомысленно доверяете; либо кружковым стремлением порвать с интернациональной оппозицией во что бы то ни стало. Никакого иного объяснения вашим совершенно чудовищным письмам я найти не могу. 1. Вы поднимаете в письме истерику -- иначе я этого назвать не могу, это есть самое мягкое слово, которое я нахожу в своем словаре -- по поводу того, что я позволил себе обратить ваше внимание на исключительную важность возникшего в левой оппозиции разногласия по поводу советско-китайского конфликта. По этому поводу вы обвиняете меня в том, что я не читаю ваших документов, и трактуете мой запрос почти как оскорбление вашей группы. Это несерьезный подход. Это не деловой подход. Это не политический подход. Это неврастенический подход. Я обратился не только к вам. Я обратился одновременно ко всем без исключения левым оппозиционным группам с совершенно одинаковым письмом, чтобы побудить их отреагировать на чрезвычайно важное разногласие. Я лично при этом нисколько не сомневался в вашей поддержке. Как раз тов. Франк, которого вы так не по-товарищески и без малейшего основания атакуете, сказал мне: "Фрей несомненно займет правильную позицию. Он давно выдвигал этот вопрос и давал всегда очень точные и хорошие формулировки". Если я обратился к вам, как и ко всем другим группам, то не потому, что я игнорировал или заподозривал вашу позицию, а для того, чтобы побудить вас как можно скорее и энергичнее подтвердить вашу старую точку зрения применительно к новому и очень крупному политическому факту: советско-китайскому конфликту. Только. Человек, мыслящий политически, должен был именно так истолковать мой запрос. Никто другой, кроме вас, не поднял по этому поводу протеста. 2. Повторенная вами в письме цитата относительно термидора очень хороша. Я с похвалой привожу ее в своей брошюре против Урбанса. Брошюра эта должна вскоре появиться на немецком, французском и русском языках. Но недостаточно давать хорошие марксистские формулы. Надо их активно применять, надо за них бороться -- притом не в национальном, а в интернациональном масштабе. Как вы реагировали хотя бы на поведение Урбанса в вопросе о советско-китайском конфликте? Вынесла ли ваша группа решение, осуждающее линию Лузона201-Паза, как коршистскую, и Урбанса, как двусмысленную? Пытались ли вы каким-нибудь другим образом протестовать против коршистской вакханалии по поводу советско-китайского конфликта? Написали ли вы статью в "Фольксвилле" по этому вопросу? Обратились ли вы к французским товарищам? Написали ли вы мне по этому поводу? Нет, нет, нет и нет. Мне вы пишете, чтобы говорить о личных обидах. Политические вопросы проходят мимо вас. А когда я на них обращаю ваше внимание, вы опять-таки делаете из этого вопрос личной обиды. Неужели же вы думаете, что, так как у вас в архиве есть хорошие цитаты, то это избавляет вас от необходимости и обязанности вести актуальную борьбу -- притом в интернациональном масштабе? Да ведь это же значит игнорировать само существо политического действия. Или, может быть, вы скажете, что у вас нет для этого времени и средств? Для этого нужно очень мало того и другого. Вы пишете гигантские письма по пустякам. Почему же вы не написали короткого политического письма в "Фольксвилле"? И почему на напоминания об этом вы... обиделись? Извините: это манеры примадонны, а не революционного политика. 3. Вы продолжаете с упрямством, которое я должен назвать недобросовестным, утверждать, будто я отношусь к вашей группе нелояльно и будто я поддерживаю две другие австрийские группы против вас. Я вам повторяю еще раз: это вздор. Вы питаетесь либо сплетнями, либо продуктами расстроенного воображения. Помимо работы над своей автобиографией, я за последние месяцы занимался главным образом французскими делами. К немецкому вопросу я подошел в самое последнее время. Америкой, Чехословакией и другими странами я мог интересоваться лишь, к сожалению, эпизодически. Австрийскими делами я почти совершенно не занимался. Ни вы, ни кто-нибудь другой не сможет указать ни одного слова, ни одного действия, ни одного шага с моей стороны, которые могли бы быть истолкованы как поддержка двух других австрийских групп против вас, или как моя особая солидарность с ними в противовес вам и вашей группе. Вы позволяете себе в развязном тоне говорить о моих двух филиалах в Вене. На каком основании? Назовите факты. Точные факты. Но не перечисления заслуг вашей группы, не обвинения против т. Франка и других товарищей -- все это я уже слышал. Нет, укажите факты, которые позволяют вам инсинуировать, будто для предпочтения двух других групп у меня есть какие-то тайные причины, которых я не решаюсь высказывать вслух. Я совершенно не могу понять, что вы хотите сказать этой инсинуацией? Не играйте в прятки, не занимайтесь дипломатией на тему о моей "несправедливости", а скажите ясно и добросовестно, чего вы, собственно, хотите? 4. Летом у меня случайно съехалось несколько товарищей из разных стран. Они приезжали все -- кроме Росмера -- по собственной инициативе. Но когда оппозиционеры из пяти стран оказались на несколько дней вместе и когда мы повели первые беседы о международных изданиях левой оппозиции и проч., я сейчас же сделал попытку вызвать вас в Константинополь. Я вам написал первому. И я, и Росмер с большим нетерпением ждали вашего приезда, чтобы вместе с вами наметить первые шаги. Не получив ответа, мы стали беспокоиться. Я просил т. Франка написать вам вторично. Но оказывается, что вы в это время пребывали в состоянии перманентной обиды и считали, что самое мудрое -- это не сообщать мне ни о вашей обиде, ни об ее причинах. Очевидно, вы считали, что моя обязанность состоит в том, чтобы догадаться, почему тов. Фрей обижен. Уверяю вас, я не знаю: смеяться или негодовать? Вы не отвечали шесть недель (пишу по памяти, не справляясь с архивом). За это время все разъехались. После этого -- совершенно уж неслыханное дело -- вы решили обидеться заново по поводу того, что вас не поставили в известность и что с вами не посоветовались. Вы обиделись затем в третий раз по поводу того, что вам пришлось -- о, ужас! -- узнать от Салюса202 о кое-каких намеченных шагах. Но так как вы не только не приехали, но даже не изволили отвечать на повторные письма, то как же иначе можно было вас известить, как не через проезжего товарища? Научите нас, пожалуйста, как вообще можно сноситься с вами и в каких формах вести переговоры? После этого к вам заезжал Росмер. Это человек абсолютной лояльности. У него не могло быть и тени предвзятости в пользу той или другой австрийской группы. Он явился к вам с самыми лучшими товарищескими намерениями. Чем вы ему ответили? Подробным изложением всех обид. Причем, как ни старался тов. Росмер, он не мог ни понять, ни объяснить мне, в чем, собственно, эти обиды состоят. 5. Вы заранее объявили, что вы не входите в интернациональное объединение, а остаетесь "симпатизирующим". Почему? На каком основании? Какое вы имеете право уклоняться от совместной с другими работы над созданием интернациональной фракции? Что руководит вашим поведением? Личная обида или национальное сектантство? Росмер взял на себя инициативу в деле создания подготовительного инициативного бюро, которое, разумеется, не присвоит себе никаких прав, а примет меры к установлению связи, к выработке основных элементов в международную платформу -- и к подготовке конференции. Все это, конечно, должно делаться в тесной связи с национальными группами и по прямому соглашению с ними. Почему бы вам или другому представителю вашей группы не войти в это бюро? Не предложить проект тезисов, не выработать план международного совещания и пр. и пр.? Но нет, вы выбираете другой путь. Вы скрещиваете руки на груди и заявляете: я только симпатизирующий, и, кроме того, я обижен. Обиду я вижу, а симпатии не вижу. * * * Вы понимаете, товарищ Фрей, что продолжать переписку в таком роде нет никакого смысла. Я жду от вас письма совсем другого рода. Такое письмо, по-моему, может состоять из нескольких десятков строк. Вы должны совершенно точно, конкретно и строго практически указать, чего именно вы требуете, т. е. какие неправильные действия должны быть устранены и что именно должно быть сделано по отношению к вашей группе и кем именно. Все должно быть строго деловым образом названо по имени. На такого рода деловое письмо я обязуюсь вам столь же деловым образом ответить. Если же я получу от вас в ответ на это письмо новую иеремиаду203, то я положу его в архив и всю свою переписку с вами перевяжу веревочкой накрест. Откровенность и резкость этого письма вызваны стремлением не только спасти наши отношения, но и перевести их на здоровые рельсы. Одно без другого невозможно. Решение остается за вами. [Л.Д.Троцкий] [Письмо А. Мюллеру] 11 сентября 1929 г., Принкипо Дорогой товарищ Мюллер, Нам сообщили из Парижа, что вы взяли 110 экземпляров "Бюллетеня". Мы были этим очень обрадованы. Дело с распространением обстоит довольно плачевно. Как идут дела у вас по этой части? Каким способом вы действуете? Даете ли в киоски? Это необходимо, особо в те из них, которые находятся на людных улицах близко к полпредству и торгпредству204. Продавать следовало бы и на вокзале, с которого едут в Россию, может быть, прямо продавать у поезда. В киосках "Бюллетень" должен быть на видном месте, а не похоронен сзади. Мы полагаем, что успех будет зависеть главным образом от нашей энергии. Киоскам и прочим вы могли бы давать скидку. Мы со своей стороны целиком пойдем вам навстречу -- в смысле серьезной скидки для Вас с каждого экземпляра. Напишите на этот счет свои предложения, можете нам, можете в Париж. Обязательно напишите, сколько, где и кому продано экземпляров. Даете ли "Бюллетень" в русские магазины? Какие, по вашему мнению, перспективы, какие вы имеете предложения? Пишите! Привет! Лучше пишите по-русски, но можете и по-немецки. [Л.Д.Троцкий] Письмо М. Истмену М. Истмен 14 сентября 1929 г. Дорогой друг! 1. Вашу телеграмму насчет перевода и уплаты "Консолидейтед Пресс" я в свое время получил. Никакого договора я до сих пор не подписывал и никто мне его не предлагал подписать. Но я и не предпринимал никаких шагов к тому, чтобы освободиться от налога в пользу "Консолидейтед Пресс", так как я не знаю, что собственно я должен для этого сделать. На всякий случай, еще раз повторяю вам суть дела. а) Первоначально "Консолидейтед Пресс" предложила Скрибнеру собрание моих газетных автобиографических статей. О книге тогда еще не было и речи. б) В условиях "Консолидейтед Пресс", которые мне протелеграфировал Паз, не было ни слова о 10%-тном отчислении в пользу агентства. Когда я по телеграфу принял эти условия (речь все время шла о собрании газетных статей), я понятия не имел об отчислении. в) Теперь Скрибнер печатает не газетные статьи, а книгу, которой "Консолидейтед Пресс" не имеет решительно никакого отношения. Для характеристики положения достаточно прибавить, что до последних недель парижский представитель "Консолидейтед Пресс" все еще думал, что Скрибнер печатает мои газетные статьи, и был очень удивлен, когда я ему сказал, что дело идет о книге, которая в три или четыре раза превосходит по размерам газетные статьи. Вывод: я предлагаю Скрибнеру (через ваше посредство) заключить со мной формальный договор непосредственно. Пусть пришлет мне текст этого договора, я его здесь подпишу и возвращу ему. Это есть единственная возможность урегулировать дело. Так как вам придется, все же, еще говорить со Скрибнером, то я считаю полезным известить вас, что сегодня я послал ему "Предисловие". Таким образом, он имеет теперь всю рукопись целиком, со всеми необходимыми дополнениями и поправками. В точно таком же виде книга выйдет на немецком и французском языках. Я не знаю, каковы права и обычаи американских издательств, но думаю, что после того, как Скрибнер получил всю рукопись, он должен уплатить гарантированную сумму (или может быть часть ее?). Теперь еще о заглавии. Мне очень не нравится заглавие "Моя жизнь"205. Немецкому издателю я предложил следующие пять заглавий: а) "Полвека (1879-1929)". -- Подзаголовок: "Опыт автобиографии". б) "Приливы и отливы". -- Автобиография революционера. в) "На службе революции". -- Опыт автобиографии. г) "Жизнь в борьбе". -- Автобиография революционера. д) "Жить значит бороться". -- Автобиография революционера. 2. Теперь позвольте перейти к более интересным и важным вопросам. Я, к сожалению, не понял из вашего письма, какую позицию вы лично занимаете в вопросе о русско-китайском конфликте. Этот вопрос имеет гигантское принципиальное значение. Этот вопрос полагает начало настоящим, а не случайным и не фиктивным группировкам внутри оппозиции. Я вам пошлю на днях целую брошюру, которую я посвятил этому вопросу206. Если вы не согласны с моей статьей, то я бы вас очень просил подождать высказываться в печати до получения моей брошюры. 3. В связи с этим два слова о Пазе. Вы ошибаетесь, если думаете, что я начал неожиданно резкую полемику. Это совсем не так. С февраля месяца я находился с Пазом в непрерывной переписке. Я старался внушить ему самые элементарные революционные понятия. Он приезжал затем в Константинополь и произвел на меня и мою семью впечатление совершенно чужого человека. Мы часто упоминаем слово "мелкий буржуа" и поэтому нередко лишаем это слово его полновесного значения. Паз есть законченный тип образованного мелкого буржуа, очень консервативного и абсолютно лишенного тех психологических черт, которые составляют главную пружину революционера. Я пытался не доверять непосредственным впечатлениям и писал Пазу десятки писем в самом дружеском тоне, стараясь заставить его понять, что претензия на роль руководителя оппозиции во Франции налагает на него известные обязательства. Он отмахивался от этого с досадой и требовал от меня только одного, чтобы я осудил всех остальных, кроме него; при этом условии он соглашался меня признавать "Вождем" (с большой буквы). Я потратил ряд месяцев на то, чтобы открыть в нем революционную искру, -- и не открыл ничего, кроме кучи мелкобуржуазной золы. В течение нескольких месяцев я убеждал его приступить к изданию еженедельника. Он всячески уклонялся. Почему? Потому, что он не способен ни на какое мужественное решение, и особенно ни на какие личные жертвы. Это тип, противоположный революционеру. У меня в Константинополе было несколько французских рабочих. Они все не могут говорить о Пазе иначе, как с глубокой враждой. Знаете, какой их главный довод? Он очень прост: "Если Паз, -- говорят они, -- серьезно верит в пролетарскую революцию и в ее возможную близость, то почему же 99/100 своего времени он посвящает не подготовке ее, а обеспечению своего положения в буржуазном обществе?" Рабочие к этому чутки в высшей степени, и они совершенно правы. Из их слов я понял, какой вред приносят оппозиции элементы, подобные Пазу. Принадлежность к оппозиции и обязывает гораздо меньше, чем принадлежность к официальной партии. Они имеют двойную выгоду: слывут крайними радикалами и в то же время не ударяют пальцем о палец для торжества тех взглядов, которые они "признают". Когда же упомянутые выше французские рабочие вместе с несколькими молодыми интеллигентами решились поставить еженедельник и выдвинули кандидатуру Росмера в редакторы, Паз стал на дыбы. Он написал мне письмо, в котором требовал, чтобы "осью издания был не Росмер, а он, Паз". Таким образом, он сам отказывался ударить пальцем о палец для издания, а когда другие взяли на себя риск издания, он потребовал, чтобы его назначили "вождем". Я ответил ему, что я не заведую распределением ролей, что надо просто соединить обе группы и приступить к работе. После этого Паз уже развернул большую энергию -- в борьбе против еженедельника "Ля Верите". Опять-таки, частным письмом я предупреждал его, что, вставши на путь раскола по личным мотивам, он неизбежно вынужден будет искать принципиальные разногласия или создавать их. Такова предварительная история этого дела. 3. С этим тесно связан вопрос об августовской демонстрации. Задача состояла в том, чтобы от имени всей левой оппозиции ясно и громко предупредить революционных рабочих об авантюристическом характере воззвания Западноевропейского бюро Коминтерна207 и о столь же авантюристическом характере подготовки выступления 1 августа. Наше воззвание по этому поводу имело интернациональный характер и потому не могло заниматься вопросом о том, как оппозиция в каждой отдельной стране должна отнестись к тем формам демонстрации, которые в данной стране состоятся, а, может быть, и не состоятся. По этому вопросу оппозиция в каждой стране должна была вынести решении сообразно с обстоятельствами. Но принципиальное предупреждение нужно было сделать от имени всей оппозиции сообща. Паз, однако, отказался подписать его. Почему? Потому что он уже стал в оппозицию из-за еженедельника. Его мотивировка отказа вносила совершенно сознательно смуту и путаницу в наши ряды, -- и когда? -- в самый критический момент, за две недели до 1 августа. Вот чем объясняется острый характер опровержения, который мы редактировали в составе нескольких товарищей с участием Росмера. Дней десять тому назад я получил письмо от тов. Кеннона208, затем от тов. Шахтмана209. Ни тому, ни другому я не ответил, так как мой секретариат сейчас совершенно ликвидировался: иностранные сотрудники уехали, а русская сотрудница в отпуску. Этим объясняется и запоздание мое с ответом вам. Кеннон ставит очень важные вопросы, которые требуют с моей стороны серьезной подготовительной работы. Я очень прилежно читаю сейчас американскую периодическую печать, а также и книги, касающиеся Америки. На поставленные вопросы, в частности о неграх, мне не хотелось бы отвечать слишком бегло. Через некоторое время, когда я пополню большие пробелы, образовавшиеся у меня за последние годы, я постараюсь ответить на американские вопросы в более связном и законченном виде. Но, помимо прочего, мне нужно было бы для этого иметь десятка два номеров газеты официальной компартии210 и последние номера ее теоретического органа211. Сейчас я хочу высказать свое впечатление по вопросу о профессиональных союзах. Не слишком ли осторожную позицию занимает в этом вопросе наша группа? Сделан ли кем-либо длительный учет опыта работы левого крыла в тред-юнионах? Лозовский, конечно, пустомеля и готов подмахнуть любую авантюристическую резолюцию, особенно если она выполняться будет за океаном, -- но это не должно заслонять от нас тот факт, что та линия, которую коммунисты проводили по отношению к профсоюзам до прошлого года, была преступно-робкой, консервативной и в конце концов только помогала Ситриным, Перселям и Гринам212. Повторяю, я высказываю лишь свое впечатление на основании последнего номера "Милитант", который я внимательнейшим образом прочитал от доски до доски. 4. Только что получил письмо от тов. Шахтмана от 30 августа по поводу издания моих книг. Я ему отвечу более подробно, как только восстановится мой "секретариат". Кроме Скрибнера, у меня есть еще договор с Бони. Я уступил ему две книги и предоставил преимущество (опшен) на две или три другие книги. Кажется, книга "Ленин и эпигоны" предоставлена Бони (я справлюсь с договором). Все остальное, как и новые работы, подготовляемые мною теперь, я вполне готов предоставить в распоряжение Коммунистической лиги (оппозиции) полностью и целиком. Крепко жму руку и благодарю за хлопоты. Ваш Троцкий [Письмо Г.И.Мясникову] 18 сентября 1929 г. Уважаемый товарищ Мясников! Вопрос о задержке вашей рукописи мне не ясен до сих пор (если такая задержка была), а, следовательно, не ясно и, кто в ней повинен (если виновные имеются вообще). Пересылая рукопись в Берлин, я отнюдь не писал кому-либо, что она не спешная. Это я вам объяснял, что посылаю в Берлин для переписки менее спешные вещи за полным отсутствием в Константинополе бюро русской переписки. Одной из причин задержки могло являться то обстоятельство, что Румынову в Берлине некоторые лица не доверяют, в частности, Пфемферт. Я Румынова не знаю. Получил от него телеграмму и письмо. Телеграмма показалась мне наглой, письмо глупым. Я не ответил ни на телеграмму, ни на письмо. Ваша постановка вопроса, будто я должен дать предисловие, чтобы обеспечить появление вашей брошюры, иначе, де, я окажусь сталинцем -- совершенно несерьезна. Сталинизм состоит не в том, что Сталин противодействует распространению вредных идей, а в том, что Сталин неправильно различает идеи вредные и полезные. Вопрос надо ставить по существу, а не с точки зрения какой-то всеобъемлющей идейной филантропии. Уже из этого одного вашего подхода видно, до какой степени несовместимы наши позиции. Считаю поэтому, что самым здоровым будет, если мы отделим личные товарищеские отношения, определяемые нашим эмигрантством новой формации, от политической деятельности. Я думаю, что мы можем обмениваться товарищескими услугами, не требуя и не ожидая друг от друга того, чего не можем дать друг другу: политической солидарности. А раз ее нет, как я вижу из содержания и из тона ваших писем, то нелепо было бы гоняться за ее призраком. Особенно же смешно будет, товарищ Мясников, если мы начнем друг друга в письмах укорять, обучать, урезонивать и прочее. Это же значит только тратить время свое и чужое, да трепать нервы. На этом кончаю. Буду рад, если удастся в том или ином практическом вопросе быть вам полезным. Новая французская оппозиционная газета "La Verit" напечатала протестующую заметку по поводу вашей "уголовщины" Подобная заметка идет и в русском "Бюллетене". Эту же заметку я послал в Берлин с тем, чтобы комитет сделал из нее то употребление, какое сочтет нужным. С товарищеским приветом [Л.Д.Троцкий] КУДА ВЕДЕТ ПУТЬ ЛЕНИНБУНДА?213 (Ответ правлению Ленинбунда) Уважаемые товарищи! Я к вам обратился 13 июля и 24 августа с письмами214, посвященными вопросам чисто принципиального характера. В вашем ответе от 5 сентября принципиальные вопросы не нашли, к сожалению, надлежащего освещения. В то же время письмо поднимает ряд других вопросов, отчасти организационного, отчасти личного характера, относящихся к различным моментам взаимоотношений между русской оппозицией и германской. Разумеется, ваше доброе право поднять заново любой вопрос прошлого. Я со своей стороны готов ответить на любой поставленный вами вопрос. Но я должен все же сказать, что ваше стремление осложнить принципиально политические вопросы, имеющие гигантское значение для будущего, организационными и персональными вопросами, относящимися к прошлому, вызвало во мне опасение того, что такой метод способен скорее привести не к созданию общей идейной базы, а, наоборот, к излишнему обострению отношений и к дальнейшей самоизоляции руководства Ленинбунда от международной левой оппозиции. Я попытаюсь, однако, ответить на все ваши соображения не только для того, чтобы устранить явные фактические недоразумения, но и для того, чтобы путем разбора их показать неправильность метода, применяемого правлением Ленинбунда при рассмотрении спорных вопросов, как принципиальных, так и частных. 1. Вы обвиняете русскую оппозицию в том, что она поддерживала веддингскую оппозиционную организацию. Вы как бы видите особую ошибку русской оппозиции в том, что она не признала Ленинбунда единственной оппозиционной организацией в Германии. На это я должен припомнить следующее: а) Правление Ленинбунда объявило в свое время наше заявление от 16 октября 1926 года ошибкой215. Мы же считали и считаем, что заявление это было правильным шагом, который позволил нам в дальнейшем увеличить наши силы в партии в несколько раз. б) Правление Ленинбунда не видело принципиальных разногласий между нами и группой демократических централистов. На той же точке зрения, замечу мимоходом, стоял в тот период Радек, требовавший нашего слияния с д[емократическими]-ц[ентралистами], в значительной мере также Преображенский и Смилга. Мы же считали, что нас отделяют от д[емократических]-ц[ентралистов] глубокие разногласия. Теперь вы молча оправдываете тот факт, что правление Ленинбунда поддерживало в прошлом не только фракцию Зиновьева-Каменева против оппозиции 1923 года, но и группу д[емократического]-ц[ентрализма] против объединенной оппозиции в целом. И сейчас вы по важнейшим вопросам расходитесь с русской левой оппозицией, приближаясь к д[емократическому]-ц[ентрализму]. На каком же основании можете вы требовать от русской оппозиции, чтобы она чуть не с первого дня существования Ленинбунда признала его единственным представителем немецкой оппозиции? в) Но важнее всех этих обстоятельств представляется мне следующее соображение. Русская оппозиция не считает себя призванной определять, -- без проверки на фактах, без длительного опыта политического сотрудничества и идейной борьбы -- какая из данных национальных групп является "настоящей". Веддингская оппозиция казалась нам слишком мало оформленной и политически нерешительной. Но мы считали, что надо ей предоставить время. Руководство Ленинбунда, во главе которого стояли Маслов, Рут Фишер и другие, не могло априорно внушать доверия ни на 100 процентов, ни даже на 75. И здесь необходима была проверка на деле. Естественно, если мы стремились сохранять и развивать дружеские отношения с обеими организациями, предоставляя времени, ходу событий и товарищеской дискуссии выработать необходимые основы единомыслия и произвести необходимую перегруппировку. Конечно, отдельные русские оппозиционеры, оказывавшиеся за границей (не по выбору оппозиции, а по выбору Сталина), могли делать и делали те или другие грубые ошибки. Это я готов признать без обсуждения. Надо еще сюда присоединить чрезвычайную оторванность Москвы от заграницы. Но в общем отношение русской оппозиции к иностранным оппозиционным организациям диктовалось упомянутыми выше принципиальными соображениями, которые сохраняют свою силу в значительной мере и сейчас. 2. В связи со сказаным позвольте задать вопрос: как правление Ленинбунда само относится к борющимся иностранным группировкам? Относительно советской республики это сказано выше: официальная линия Ленинбунда проходит между большевиками-ленинцами и д[емократическими]-ц[ентралистами]. Но как обстоит дело по отношению к оппозиционным группировкам во Франции, где эти группировки, к несчастью, очень многочисленны?216 Руководство Ленинбунда просто не занимает никакой позиции. Оно время от времени печатает статьи французских товарищей, выбирая преимущественно те, которые направлены против точки зрения русской оппозиции. Внутренние проблемы французской оппозиции для руководства Ленинбунда как бы не существуют. А как обстоит дело в отношении Австрии? Приблизительно так же. Я вовсе не требую, чтобы Ленинбунд уже сегодня официально "признал" одни оппозиционные группы и отверг другие. Время для этого еще не пришло. Но можно и должно требовать, чтобы руководство Ленинбунда по-настоящему чувствовало себя частью интернационального целого и подходило к вопросам иностранной оппозиции под углом зрения ее внутренних потребностей и задач. 3. Вы утверждаете в вашем письме, что в ваших изданиях не было ни одного заявления -- "за 1929 год" -- о том, что русская оппозиция "идет недостаточно далеко" (упрек, который нам сотни раз делали д[емократические] ц[ентралисты]. Оговорку насчет 1929 года вы делаете, очевидно, потому что 21 декабря 1928 года вы в "Фане дес Коммунизмус" (N 51) обвиняли меня в том, что я слишком медленно оцениваю темп сползания советской власти, и тут же провозглашали, что "оптимистические мысли" моей статьи "На новом этапе"217 уже превзойдены. Дело шло в этой статье именно о термидоре. Дальнейшее развитие, вопреки вашей позиции, доказало способность пролетариата в целом и пролетарского ядра партии, в частности, вынудить центристский аппарат к длительному левому зигзагу. Именно возможность этого сдвига учитывала моя статья, тогда как ваша полемика против меня этого не предвидела, оказалась ошибочной и потому действительно давно "превзойдена". Правда, вы можете сказать, что это было написано за 10 дней до 1929 года. Но разве вы в 1929 году отказались от того, что писали в 1928 году? Однако и насчет 1929 года ваше утверждение совершенно ошибочно. В номере "Фольксвилле" от 16 февраля имеется под видом "рабочей корреспонденции" небольшая статья, специально посвященная противопоставлению линии Урбанса линии Троцкого (причем под именем Троцкого фигурирует русская оппозиция). Наконец, в номере "Фольксвилле" от 18 мая 1929 г. говорится, что формулировки Троцкого относительно положения в советской республике (тот же вопрос о термидоре) "не идут достаточно далеко". Как же вы могли сами забыть то, что совсем недавно писали? Если бы у меня было больше времени, я бы мог найти и другие подобные цитаты или, что еще хуже, замаскированные или полузамаскированные намеки. Разумеется, никто не может оспаривать ваше право расходиться с русской оппозицией вообще, с Троцким, в частности. Но это надо делать ясно, точно, открыто, не прибегая к уловкам и недоговоренностям. Не забывайте, что дело идет об основных вопросах оппозиционной политики. 4. Уместна ли, товарищи, та игра, которую вы занимаетесь в письме на тему о том, читал я или не читал "Фольксвилле"? Да, 5 июня я вам писал, что недостаточно еще ознакомился с "Фольксвилле". Это было как раз в тот момент, когда я знакомился с вашим изданием -- не от случая к случаю, а более основательно, по отдельным вопросам. 13 июня и 24 августа218 я уже формулировал в своих письмах общую оценку вашей линии. Неужели же вы думаете, что для этого недостаточно месяца, даже одной только недели? Из настоящего моего письма вы во всяком случае можете убедиться, что я тверже знаю, что писала ваша газета в 1929 году, чем сама редакция. 5. Ваши выпады против тов. Франка совершенно неуместны и представляют собою попытку выместить на тов. Франке те настроения, которые, в сущности, должны были быть вами направлены по моему адресу. Право же, это было бы откровеннее и лучше. Я никогда не пишу на основании того, что мне рассказывают "секретари", как вы это изображаете. За то, что я пишу, я отвечаю. Что касается тов. Франка, то он самостоятельно подверг критике "Фольксвилле" в связи с днем 1 Мая. Он сделал это в форме частного письма, очень спокойного и товарищеского по тону. Урбанс обрушился на него совершенно не в товарищеском тоне. На основании одного этого примера можно без труда представить себе, какие методы применяются тов. Урбансом по отношению ко внутренней критике вообще. 6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет, разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе. а) Еще находясь в Алма-Ате219, я написал (в очень осторожном и дружеском тоне) статью против некоторых заявлений тов. Убранса, которые не могли быть истолкованы иначе, как предложение блока Брандлеру. Об этой статье члены Ленинбунда не узнали в свое время ничего. Несколько месяцев тому назад, когда я был уже в Константинополе, статью мою напечатал Брандлер. Только после этого она появилась в "Фольксвилле". Разумеется, это можно было бы объяснить случайностью. Но, к сожалению, целый ряд случаев, имевших место за последнее время, показывает, что дело идет не о случайности, а о системе. б) Правление Ленинбунда в свое время истолковало наше требование тайного голосования в партии в духе общедемократических свобод. В небольшом письме, без какой бы то ни было полемики я разъяснил действительный смысл нашего требования. Письмо мое появилось в других оппозиционных изданиях, но "Фольксвилле" не печатало его. Только в результате длинной полемической переписки письмо мое появилось на страницах "Фольксвилле" спустя много недель после того, как было получено редакцией. в) Кампанию по поводу моей высылки руководство Ленинбунда вело в духе газетной сенсации. По поводу этого характера агитации товарищи в разных странах вполне справедливо выражали недоумение. Приципиальных выводов из всей кампании "Фольксвилле" не сделал. Я написал специально для "Фольксвилле" (или для "Фане дес Коммунизмус") статью, в которой попытался без малейшей полемики внести необходимые дополнения к кампании Ленинбунда. Статья моя ("Урок, которого я не получил")220 была напечатана почти во всех оппозиционных изданиях Европы и Америки -- за вычетом изданий Ленинбунда, для которых она была специально предназначена, так как речь в статье шла именно о Германии. На мои запросы по этому поводу редакция мне ответила, что этот вопрос в Германии более "не актуален". Я не мог этого понять. С точки зрения политики сенсаций это, может быть, и объяснение, но с точки зрения принципиальной пропаганды, которая должна составлять важнейшую часть всей работы Ленинбунда, ответ тов. Урбанса мне показался прямо-таки невероятным. г) Но есть один случай, который превосходит все остальные и сам по себе достаточен для характеристики методов редакции Ленинбунда. 12 июня я послал тов. Урбансу статью-письмо "Еще раз о Брандлере"221. В этой статье я в первый раз открыто сказал для печати, что далеко не во всем согласен с руководством Ленинбунда. Считаю, что, как активный сотрудник изданий Ленинбунда, я имел право, вернее сказать, обязанность -- по отношению к русской и международной оппозиции -- отметить свои расхождения с руководством Ленинбунда. Как же поступило это последнее? Оно просто-напросто исказило мою статью. Оно напечатало ту ее часть, которая была направлена против Брандлера, но выпустило те параграфы, которые были посвящены критике Ленинбунда. Редакция выпустила в моей статье следующий абзац: Я этим ни в малейшей степени не беру под защиту политику Маслова и других. В 1923 году словесный радикализм Маслова был связан с такой же пассивностью, как и у Брандлера. Не понимая азбуки вопроса, Маслов пытался высмеять мое требование намечения срока восстания. На V конгрессе он все еще считал, что революция идет вверх. Другими словами, в самых основных вопросах он разделял ошибки Брандлера, сервируя их под соусом ультралевизны. Но Маслов пытался учиться, пока не плюхнулся в болото капитулянтства. Другие бывшие ультралевые кое-чему научились. Я совсем не беру на себя ответственности за линию "Фольксвилле" в целом. Там и сейчас немало отрыжек прошлого, т. е. сочетания оппортунистических тенденций с ультралевыми. Но все же эти товарищи многому научились, и многие из них показали, что способны учиться и дальше. Наоборот, Брандлер-Тальгеймер222 сделали гигантский шаг назад, возведя свою революционную слепоту в платформу. Почему вы выкинули эти строки? Может быть, из экономии места? Или чтобы более ярко показать, как охотно вы идете навстречу критике? Если редакция так поступает с моими статьями, нетрудно себе представить, как она обращается с критическими статьями членов вашей собственной организации. Статья была вами названа "Из письма Троцкого" для того, чтобы таким наивным образом прикрыть произведенную вами непозволительную операцию, которую я не хочу назвать ее настоящим именем. Вы имели, уважаемые товарищи, формальное право не напечатать мою статью вовсе. Вы имели и формальное и политическое право выступить против этой статьи с самой решительной полемикой. Но вы не имели никакого права -- ни политического, ни формального -- искажать перед немецкими рабочими мое отношение к оппозиционным группировкам. д) Вы перепечатывали в свое время мою критику программы Коминтерна. Но и здесь вы выбрали вещи для вас нейтральные, обходя наиболее острые вопросы. Так, вы не привели из второй главы то, что сказано о Пятом конгрессе и обо всем ультралевом зигзаге 1924-[19]25 гг.223, который причинил Коминтерну неисчислимые бедствия. Если вы с моей критикой не согласны, вы должны были открыто выступить против нее. Вы же просто обошли один из важнейших вопросов в развитии Коминтерна, касающийся вашего собственного вчерашнего (и не только вчерашнего) дня. Так нельзя воспитывать революционные кадры в духе марксизма. Равным образом, вы не привели из третьей главы того, что я говорю о перманентной революции в применении к Китаю. Между тем, я доказываю там, что теория перманентной революции -- если оставить в стороне потерявшие значение полемические эпизоды давнего прошлого -- полностью совпадает с самой сущностью ленинизма. Вы обошли и этот вопрос, основной для всего Востока, а значит, один из важнейших для Интернационала. Никогда нельзя знать, с чем вы согласны, и с чем не согласны. е) В настоящее время "Фане дес Коммунизмус" в течение долгого ряда недель отводит добрую треть своего скудного объема огромным статьям Радека, Смилги и Преображенского, направленным против русской оппозиции и против меня в особенности. Статьи эти были присланы за границу в целях информации. Если бы тов. Урбансу было свойственно элементарное чувство солидарности с русской оппозицией, он бы прежде всего прислал мне эти статьи (тем более, что они для меня и были предназначены). Это дало бы возможность своевременно ответить на некоторые дополнительные доводы капитулянтов. Тов. Урбанс поступил иначе. Он печатает статьи капитулянтов, направленные против русской оппозиции, вызывая общее недоумение читателей, которые не посвящены в специальные расчеты и комбинации тов. Урбанса. Почему, в самом деле, эти статьи, которым место в органах Тальгеймера и Брандлера, печатаются из недели в неделю в органах Ленинбунда? Единственное мыслимое политическое объяснение таково: редакция пытается руками Радека и компании подорвать руководство русской оппозиции, не беря на себя при этом прямой ответственности. ж) Этим, однако, дело не исчерпывается. Я не буду останавливаться на менее существенных моментах. Но я не могу пройти мимо вопроса о "Trotzky-Hilfe"224. С самого приезда в Константинополь вопрос об этой организации стал для меня предметом беспокойства. Я написал тов. Убрансу ряд писем, в которых разъяснил ему, что, если бы я испытывал материальную нужду, то, разумеется, не видел бы решительно ничего неправильного в такого рода добровольных сборах среди рабочих, при условиии, разумеется, полной гласности этих сборов и строгой отчетности. Но, так как я надобности в помощи не имел, то собранные деньги должны были либо быть возвращены тем, которые их внесли, либо должны были быть обращены с общего согласия и совершенно открыто на другие цели. Я предложил направить собранные средства на помощь арестованным и сосланным русским оппозиционерам и их семьям. Соответственное письмо мое было опубликовано позже в ряде изданий, в том числе и в "Фольксвилле". Тов. Убранс ответил на одно из моих напоминаний письмом, в котором сквозила нота прямого возмущения. Вот что он писал мне 11 мая: "Какие фактические обвинения или подозрения доведены до вашего сведения о "Троцки-Гильфе" и ее сборах? С какой стороны идут эти обвинения или заподозривания? Я считаю абсолютно необходимым, чтобы эти вопросы были выяснены... Я держусь одного с вами мнения, что часто обманывавшееся доверие рабочих не терпит, чтобы в каком бы то ни было направлении оставались неясности..." Эти слова меня успокоили. Но, увы, лишь на короткое время. Никаких отчетов о собранных и израсходованных суммах опубликовано не было, несмотря на все дальнейшие настояния. Разумеется, о личных злоупотреблениях не может быть и речи. Но как опровергнуть утверждения, что деньги израсходованы на нужды Ленинбунда? * * * 7. Можно возразить, что вопрос о фонде, как он ни важен сам по себе, не имеет прямого отношения к рассматриваемым разногласиям. Но такое возражение будет поверхностным. Дело у нас идет на сей раз не только о принципиальной линии Ленинбунда, чему я посвятил свое первое письмо, но и об организационных методах его руководства. Не трудно показать, что одно тесно связано с другим. Марксистская установка предполагает прежде всего правильное отношение к массе, к классу. Отсюда вытекает требование революционной лояльности. Мы не знаем нравственных норм, стоящих над обществом и над классом. Но мы очень хорошо знаем те требования революционной морали, которые вытекают из потребностей борьбы пролетариата. Величайшее проклятие сталинизма в том, что он покупает свои успехи ценою разрушения внутренних связей пролетарского авангарда и тем подготовляет катастрофы, в которых может погибнуть нечто большее, чем сталинская бюрократия. Но политическая нелояльность не есть черта лишь сталинского аппарата. Сектантское отношение к массе также заключает в себе стремление перехитрить класс, перехитрить историю при помощи ловких ходов и махинаций, что всегда связано с нарушением требований революционной лояльности. Политические руководители, которые готовятся к длительной борьбе за завоевание пролетарского авангарда, никогда не позволили бы себе такого рода небрежности в вопросе, остро затрагивающем доверие масс. Для меня история с фондом, как и, например, история с искажением моей статьи, представляют собою в одинаковой степени проявления неправильного отношения к рабочему, к читателю, к массе. Повторяю: нелояльность не есть монополия Сталина. Рядом с ним действовал Зиновьев, который создал в своем роде целую школу. Маслов и Фишер были, несомненно, наиболее выдающимися представителями этой школы. Ее чертой является моральный цинизм, не останавливающийся перед фальсификацией, подделкой цитат, клеветой как методами борьбы за влияние на массы. Бюрократия Коминтерна глубоко развращена такими методами. Оппозиция должна вести против них непримиримую борьбу -- прежде всего в своей собственной среде. Этим я вовсе не хочу сказать, что люди, прошедшие школу Зиновьева, тем самым навсегда осуждены. Разумеется, нет. Можно с сектантского и авантюристского (или полусектантского, полуаватюристского) пути перейти на марксистский и пролетарский. Дело в конце концов решается правильностью линии, правильностью перспективы, правильностью революционных методов. Отвлеченная нравственная пропаганда, оторванная от политики, просто смешна, чтобы не сказать глупа. Но можно и должно требовать, чтобы методы и приемы соответствовали цели. Этого мы и требуем. 8. Вопрос о фонде имеет не только указанное выше принципиальное, но и практическое значение. Никогда, может быть, за всю историю революционной борьбы (если не считать Китая) революционеры не были поставлены в столь тяжкие условия, как те, в которых находятся оппозиционеры в советской республике. Степень их бытовой изоляции и материальной нужды не поддаются описанию. Никогда ничего подобного не бывало и не могло быть при царизме. Это тоже одна, и притом немаловажная, причина капитулянтского поветрия. Одним из необходимых способов борьбы против сталинской бюрократии является сейчас материальная поддержка преследуемых оппозиционеров. Это есть прямая обязанность интернациональной оппозиции. Между тем эпизод с "Троцки-Гильфе" совершенно закрыл нам этот путь. Мы не имеем больше возможности апеллировать к рабочим, доверием которых в этом вопросе уже злоупотребили. Мыслимо ли терпеть дальше такое положение? * * * 9. Ваше письмо изображает дело так, как если бы вы желали моего содействия, а я в нем отказывал. Выше уже показано, что дело обстояло наоборот. Об этом, в частности, ярко свидетельствуют и те обстоятельства, которые непосредственно вызвали ваш последний ответ. О вопросах, которых он касается, я вам писал не раз. 13 июня я настаивал на скорейшем свидании. Вы мне ответили согласием. Но совершенно так же, как и в ряде других случаев, ваше обещание вовсе не означало, что вы действительно собираетесь предпринять шаги для его выполнения. Вы просто-напросто замолчали. На мои письменные вопросы вы не ответили. Прошло почти три месяца, и лишь после того, как я копию моего письма вам от 24 августа разослал другим группам интернациональной оппозиции, вы мне ответили письмом, которое я подвергаю здесь разбору. 10. На вашу принципиальную полемику о термидоре и характере советского государства, перенесенную вами в печать, я отвечаю брошюрой, которая должна выйти в ближайшем времени в свет на нескольких языках225. Вопросы не таковы, чтобы тут можно было мириться с недомолвками. Вся международная оппозиция должна рассмотреть, обсудить, продумать, продискутировать эти вопросы со всей необходимой широтой. Каждая оппозиционная ячейка должна принять в этом обсуждении непосредственное участие, имея в своем распоряжении все необходимые документы и материалы. Таково элементарное требование, против которого, вы, надеюсь, не только не будете возражать в принципе, но которому (а это важнее) вы не будете противодействовать практически. 11. Здесь я о программных вопросах сделаю лишь несколько дополнительных замечаний. Моя брошюра написана до получения мною вашего последнего письма и до появления последней теоретической статьи в "Фане дес Коммунизмус". И статья, и письмо свидетельствуют, скорее, о том, что в брошюре взят слишком "мирный" тон. После полушагов назад редакция приступила к теоретическому "углублению" вопроса и к прямому искажению марксовой теории государства, которую от искажений защищал Ленин. У вас выходит, будто русское государство при Керенском не было буржуазным государством, притом буржуазно-империалистским, и будто советская республика при Сталине является не пролетарским и не буржуазным государством. Все это чудовищно с начала до конца, и я себя спрашиваю с тревогой: куда заведет вас эта линия, если вы будете и впредь упорствовать на ней? 12. Предлагая русской оппозиции программу демократических свобод в целях превращения русской оппозиции в самостоятельную политическую партию, вы прибавляете: "Это требование не имеет ничего общего с требованием второй революции". Эти поразительные слова, которые вы дважды повторяете, свидетельствуют о том, что вы не желаете сводить концы с концами. Если признать ВКП безнадежной, если отказаться от завоевания ее пролетарского ядра (а завоевать его и значит завоевать партию); если противопоставить ВКП вторую партию под лозунгами демократии, -- то ведь это и значит открыть борьбу за власть не только помимо ВКП, но и против ВКП. Каким же иным образом можно бороться за власть, как не путем второй революции? Или же вы думаете, что можно быть самостоятельной партией, не борясь за власть в государстве? Что все это значит? Где тут смысл? Его нет, товарищи. Вы не додумали вопроса до конца. Именно поэтому вы питаете такое пристрастие к недомолвкам и экивокам. 13. Ваше письмо заявляет неожиданно и как бы мимоходом, что аналогию с термидором вы считаете "несчастной". Признаюсь, мне даже трудно понять такого рода небрежное отношение к чужим идеям и к своим собственным. Русская оппозиция пользуется аналогией с термидором уже в течение пяти лет. Бухаринская школа доказывала "недопустимость" этой аналогии. Мы в ответ подробно разъяснили, что отказываться от исторических аналогий значило бы отказываться от использования исторического опыта вообще. Мы совершенно ясно и точно определили в ряде документов, каково для нас реальное содержание аналогии. Идея советского термидора вошла в международное употребление. Вы сами пользовались ею десятки раз, хотя и неправильно. Теперь, когда вы загнали себя в идейный тупик, вы заявляете неожиданно, что сама аналогия является "несчастной". Можно ли дальше идти по пути путаницы? К этому я должен прибавить еще, что Радек, который говорил и писал о термидоре в течение 1926-[19]27 гг. сотни раз, в 1928 году неожиданно усомнился в этой аналогии. Я ему ответил на это в особом документе, где еще раз разъяснил марксистский смысл аналогии с термидором226. Этот документ у вас есть. Вы даже обещали его напечатать: такое объявление сделано было вами в "Фольксвилле". Вы прислали мне номер "Фольксвилле" с этим объявлением, отчеркнув его синим карандашом. Тем не менее документ мой против Радека так у вас и не появился. Зато появился очень обширный документ Радека против меня. По существу вопроса о термидоре, т. е. о том, является ли аналогия с термидором счастливой или несчастной, я предпочитаю высказаться в печати. 14. В заключение я хотел бы обратить ваше внимание на обстоятельство, имеющее решающее значение. Вы пишете в ваших изданиях об СССР, Коммунистическом Интернационале и германской компартии так, как если бы все это было для вас совершенно чужое дело. Вы исходите из того, что советская республика непоправимо погибла, что погиб Коминтерн и с ним германская компартия, что все остальные оппозиционные организации идут недостаточно далеко и что вам одним надо все строить на новом месте. Вы не всегда выражаетесь так, иногда, особенно под влиянием критики, вы делаете оговорки в противоположном направлении. Но основа вашего настроения именно такова. Это сектантская основа. Она может погубить Ленинбунд. Никто не может предсказать, какие организационные формы примет дальнейшее развитие Коминтерна и отдельных его партий, какие будут расколы, блоки и проч., т. е. какими конкретными путями пролетарское ядро компартий будет освобождаться от центристской бюрократии и создавать для себя правильную линию, здоровый режим и хороший штаб. Но одно ясно: для Ленинбунда поворачиваться спиной к компартии еще опаснее, чем для компартии поворачиваться спиной к профессиональным союзам. Думать, что вы можете просто оттеснить компартию, противопоставляя ей себя на выборах и проч., это по крайней мере для обозримого будущего -- чистейшая утопия. Надо в первую очередь добиться того, чтобы пролетарское ядро партии, в частности те молодые рабочие, которые в результате преступно-авантюристских призывов Тельмана вышли 1 мая на улицу, строили баррикады и умирали, -- нужно, чтобы эти пролетарские элементы поверили вам, захотели вас слушать и поняли, чего вы хотите. А для этого нужно, что бы они на деле убедились, что вы им не чужие. Весь ваш тон должен быть другой. Борьба с центризмом и авантюризмом не должна смягчаться ни на иоту. Тут нужна полная непримиримость. Но совсем иное дело в отношении партийной массы и идущих за партией миллионов рабочих. Нужно найти правильный путь. Когда полиция разгромила "Роте Фане", надо было, не скрывая разногласий, выступить на защиту с бешеной энергией, не останавливаясь перед закрытием "Фольксвилле", а идя сознательно на эту опасность. Вместо этого редакция "Фольксвилле" печатала объявления в том духе, что так как "Ди Роте Фане" закрыта полицией, то "Фольксвилле" теперь, слава богу, единственная коммунистическая газета. Я не могу назвать это поведение иначе как скандальным. Оно свидетельствует и о ложном отношении к партии, и о прямом отсутствии революционного чутья. 15. Совершенно такой же характер имеют все ваши призывы к защите СССР. Вы не отдаете себе отчета в международном значении вопроса. Ваши призывы носят вынужденный и вымученный характер. Они рассчитаны не на то, что бы поднять рабочих на защиту СССР, а на то, чтобы не слишком обидеть "симпатизирующих" коршистов. 16. В Бельгии или в Америке, где официальная компартия очень слаба, а оппозиция относительно сильна, оппозиционные организации могут вести совершенно самостоятельную и независимую политику по отношению к официальной партии, т. е. обращаться к массам через ее голову, поскольку им это вообще доступно. Совсем другое дело в Германии, в значительной степени и во Франции. Тут совсем иное соотношение сил. Оппозиция считает [своих членов] сотнями или тысячами, официальные партии считают сотнями тысяч. С этим надо сообразовать свою политику. Вы считаете, что русской оппозиции нужны "демократические" лозунги, чтобы скорее превратиться в партию. Я же считаю, наоборот, что вам надо снять с себя слишком тяжеловесные доспехи партии и вернуться к положению фракции. "Фольксвилле" в нынешнем своем виде не имеет будущего. На три четверти он заполнен материалом ежедневной газеты, которой он, однако, не заменяет. То, что вам необходимо прежде всего, -- это хороший, серьезно подготовленный еженедельник, способный действительно воспитывать кадры марксиста-революционера. Вопрос о ежедневной газете может встать только на следующем этапе. * * * Некоторые выводы: 1. Рассматриваю ли я поведение руководства Ленинбунда как разрыв? Нет. Но я вижу в этом поведении опасность разрыва. Мне кажется, кроме того, что некоторые товарищи в составе руководства Ленинбунда сознательно ведут курс на разрыв. 2. Я не только не собираюсь им содействовать, но, наоборот, считаю необходимым всеми средствами предупредить разрыв, который нанес бы серьезный удар международной оппозиции, а для Ленинбунда означал бы перспективу национального и сектантского перерождения. 3. Каким образом можно противодействовать этой опасности? Гласным и широким обсуждением, честной дискуссией. Без торопливости. Без стремления перехитрить друг друга. 4. Надо открыто признать, что даже в руководстве Ленинбунда есть меньшинство, которое в спорных вопросах стоит на точке зрения русской оппозиции, а не тов. Урбанса и его единомышленников. Это меньшинство должно получить возможность высказывать свои взгляды по спорным вопросам на страницах "Ди Фане дес Коммунизмус". 5. В обсуждении вопросов должна принять участие международная оппозиция. Издания Ленинбунда должны ее голос доводить лояльно до сведения своей организации. Только дискуссия, обставленная такими минимальными гарантиями партийной демократии, способна предотвратить опасность раскола в Ленинбунде или разрыва Ленинбунда с важнейшими группировками международной оппозиции. Я со своей стороны готов всеми средствами помочь мирному и дружественному изживанию разногласий. Настоящее мое письмо преследует именно эту цель и никакой иной. Л.Троцкий 19 сентября 1929 г. [Письмо Г.И. Мясникову] Уважаемый товарищ Мясников, В вашем письме от 24/VIII/1929 есть ряд недоразумений. 1. Я переслал в Берлин вашу рукопись с просьбой передать ее вашим политическим друзьям для переписки и прислать мне затем одну из копий. Никаких дальнейших сведений я не получал. Возможно, что произошло какое-либо недоразумение. Сегодня же я пишу об этом Пфемферт. Что она задерживает рукопись "по прямому моему указанию" -- это совершеннейший вздор. Во всяком случае, я ей сегодня же пишу, чтобы она передала немедленно рукопись Румынову. 2. Никогда и никому я не писал, чтобы из Берлина вам не посылали денег. Это прямой вымысел. 3. Никогда и никому я не писал, что вам из Константинополя послано 500 марок. Это третий вымысел, под которым, как и под двумя предшествующими, нет и тени основания. 4. Жалобы ваши на то, что отсутствие моего предисловия задерживает опубликование брошюры, совершенно неосновательны. Я никогда не обещал предисловия. Да и как мог я обещать предисловие к брошюре, которую я не читал? Я удивлялся, почему нет копии из Берлина, но решил, что, очевидно, вы и ваши друзья остановились на каком-либо другом плане. Только и всего. Ваши соображения насчет того, что не нужно "недомолвок" и "полугодового размышления", как видите, совсем неуместны. Какие у меня могут быть мотивы для недомолвок? Если вы подумаете, то убедитесь, что таких мотивов у меня быть не может. С товарищеским приветом [Л.Д.Троцкий] 19/9/[19]29 [Письмо Р.Т. Адлер] 23 сентября 1929 г. Дорогая Раиса Тимофеевна! Я получил из Берлина извещение, что вы не имели возможности перевести последнюю часть моей брошюры. Это не беда, так как перевод полностью произведен уже в Берлине и брошюра скоро должна выйти. Я очень вас прошу немедленно же переслать русскую рукопись в Америку тов. Истмену по указанному ниже адресу. Только что мне сообщили, что вас уже просили вернуть рукопись обратно в Константинополь. Если это сделано, то мы пошлем ее отсюда сами в Америку. Если же рукопись еще у вас, то очень прошу вас сейчас же отправить ее тов. Истмену. От вас давно не было никаких вестей. Объясняю это летним временем. Очень был бы рад узнать, что в Вене делается и делается ли что-нибудь, точнее сказать, предполагается ли что-нибудь делать, начиная с осени. Насколько я понимаю по письму американского газетного агентства, Neue Freie Pressе227, как впрочем и другие газеты, печатают под видом моей автобиографии жалкие кусочки и огрызки. Боюсь, нет ли прямых искажений. Книга, впрочем, скоро выйдет в полном виде. Получается ли в Вене наша новая еженедельная французская газета "Ля Веритэ"? Мы здесь до сих пор не знаем, заняла ли ваша группа официальную позицию по вопросу о советско-китайском конфликте и о тех разногласиях, какие возникли в среде интернациональной оппозиции. [Л.Д.Троцкий] [Письмо А. Монтегю] Принкипо, 23 сентября 1929 г. Дорогой товарищ Монтегю! Я вам не отвечал так долго в силу стечения ряда неблагоприятных обстоятельств: я остался временно без иностранных сотрудников, а русская моя сотрудница была в отпуску. Писать же большое письмо от руки -- трудно и требует слишком много времени. Сперва о деловых вопросах. Я сейчас от русского книжного рынка совершенно оторван и в настоящий момент не могу, к сожалению, дать вам никаких советов. Но я напишу своему младшему сыну, который более или менее следит за новинками русской литературы и через него смогу получить все наиболее выдающееся. Я сделаю это тем охотнее, что я и моя семья будут рады возобновить таким образом свою связь с текущей русской литературой. Теперь о Вашем предложении насчет Англии. Разумеется, я по-прежнему стремлюсь изо всех сил перебраться в Англию, как по соображениям здоровья, так и по соображениям работы. Ваш план в общем я считаю приемлемым и осуществимым. Любая комиссия любых врачей признает необходимость медицинской помощи. Я думаю также, что со стороны турецкого правительства можно было бы получить заявление о его готовности принять меня обратно по окончании моего пребывания в Англии. Но я мог бы решиться обратиться к турецкому правительству с соответственным вопросом лишь в том случае, если бы был абсолютно уверен в том, что британское правительство даст мне визу. В противном случае я рисковал бы попасть в очень невыгодное и неблагоприятное положение. Вы понимаете, что если бы после моего соответственного запроса у турецкого правительства британское правительство отказало бы мне все же в визе, то мое положение в Турции несомненно ухудшилось бы. Вот почему я могу решиться на обращение к турецким властям лишь в том случае, если доступ в Англию мне будет обеспечен заранее. Благожелательные заверения отдельных министров за кулисами дают, вообще говоря, очень мало. Вы знаете, как было дело в Германии: не только президент рейхстага228, но и ряд министров высказывались в частных беседах вполне положительно. А кончилось тем, что мне отказали в визе. Вот почему я прошу вас произвести более серьезную и точную разведку. Думаю, что в этом деле может быть полезен Пэтон229, секретарь Независимой рабочей партии230, от которого я получил даже формальное приглашение прочитать доклад в летней школе Независимой рабочей партии, -- до такой степени Пэтон не сомневался в том, что я получу визу. И в дальнейшем Пэтон предпринял ряд шагов, чтобы добиться визы от своих министров. Во всяком случае, в информации он вам не откажет. Я вам очень благодарен за то, что вы уже написали о себе с некоторой подробностью. Это для меня не только интересно, но и поучительно, так как приоткрывает для меня некоторый уголок английской жизни, с которой я слишком мало знаком. Между тем судьба Англии интересует меня сейчас в высшей степени -- наряду с развитием Америки. То, что печатается в "Обсервер"231, -- это не автобиография, а короткие выдержки, сокращенные американским агентством для газетных потребностей. Автобиография представляет собой большую книгу, в пятьсот-шестьсот страниц, которая должна в октябре выйти в Нью-Йорке у Скрибнера и одновременно в Берлине и в Париже. Я, разумеется, пришлю вам немедленно эту книгу по выходе ее в свет. Кстати: вы, надеюсь, получили мою французскую книгу, которая представляет собой скорее сборник документов, чем книгу232. Теперь хочу перейти к политическим вопросам. Вы совершенно правы, что очень трудно высказываться об этих вопросах в письме, когда слишком мало знаешь собеседника, т. е. когда не было предварительных длинных разговоров. Если бы ваши деловые поездки дали вам возможность остановиться по пути в Константинополе, я был бы очень рад видеть вас своим гостем и завязать таким образом личное знакомство, которого переписка заменить, разумеется, не может. Но в ожидании этого приходится все же сделать попытку объясниться путем переписки. Вы говорите много интересного и правильного относительно британского эмпиризма, склонности к компромиссам и проч. Несомненно, что эта национальная традиция, в которой резюмируются навыки и приемы господства британской буржуазии, представляет собою в высшей степени важный момент в политике. Кто в практической работе не принимал бы в расчет этой инертной национальной традиции, тот непременно рисковал бы расшибить себе нос. Но решает все же не сила национальной инерции и психологической традиции, а сила экономических факторов. В истории бывало уже не раз, что чем консервативнее была традиция существующего режима, тем катастрофичнее он обрушивался в конце концов под ударом экономических сил. Недавно я читал передовицу Times а по поводу угольной промышленности и ее проектируемого объединения. Консервативная газета пишет, что на пути этого объединения стоят навыки и традиции английских промышленников, т. е. "индивидуализм", "независимость" и проч. Эти "великие" традиции британской буржуазии "Таймс" называет мертвым фактором. Даже "Таймс"! В то же время он признает, что эти мертвые факторы представляют очень большую силу сопротивления, препятствуя реорганизации английской промышленности. К этому надо только прибавить: но именно поэтому процесс реорганизации будет происходить гораздо более болезненно, остро и катастрофично. То же самое -- в более широком масштабе -- приходится сказать обо всей английской общественной жизни. Эмпиризм, индивидуализм, консерватизм, дух компромисса -- это могущественная сила, но мертвая. Английский политический эмпиризм представляет собою застывший продукт тех эпох, когда Великобритания шаг за шагом завоевывала господство над миром и поддерживала это господство при помощи мер, соответствовавших изменчивой обстановке каждого дня. Но сейчас от объективных предпосылок британского эмпиризма не осталось ничего. Истерика Сноудена в Гааге есть смешная попытка вернуть то, чего вернуть нельзя. Уравнение флота Великобритании и Америки233 означает полную и окончательную ликвидацию британского морского могущества. Равные флоты к началу войны означают колоссальный перевес Соединенных Штатов в случае войны, ибо они смогут обновлять и расширять свой флот под огнем несравненно быстрее, чем Англия. Этим я не хочу сказать, что война будет завтра или послезавтра. Но перспектива уничтожающего преимущества Америки над Великобританией, даже в военно-морской области, будет отныне тяготеть над политикой Англии и над всей ее общественной мыслью. А это значит -- конец эмпиризму. Обобщения, широкие идеи и доктрины представляют оружие слабого в борьбе против сильного. До конца прошлого века Англия не нуждалась в широких доктринах. Но уже конкуренция в Германии (плюс первая русская революция234) вызвали к жизни Рабочую партию. Эта партия насквозь эмпирична -- вы совершенно правы. Но сам факт ее существования есть все же удар по национальной традиции и подготовка к еще большим ударам. Рассуждая абстрактно (и, следовательно, неверно), можно сказать, что Макдональд держит в своих руках единственную в своем роде историческую возможность "мирным", "эволюционным", "демократическим" путем преобразовать общественный строй Англии. Если бы Макдональд сейчас выдвинул смелую программу преобразований, прежде всего национализации, и -- встретив сопротивление буржуазных партий -- апеллировал бы со всей смелостью и решительностью к стране, он, несомненно, обеспечил бы себе твердое большинство, а, следовательно, и возможность мирной социалистической эволюции, т. е. такой эволюции, при которой сопротивление эксплуататоров сводится к минимуму и подавляется легальными средствами государственного аппарата. Но вы понимаете, что это фантастическая перспектива. Ни на какую радикальную программу Макдональд не способен. Его министерство закончится жалким и позорным фиаско и станет неизбежно источником -- не смягчения, а обострения политических противоречий. Я вообще думаю, что именно благодаря политике фабианцев Англия идет навстречу самым жестоким и бурным внутренним потрясениям. Конечно, можно спорить о том, каким темпом пойдут события, т. е. наступит ли явный и очевидный, т. е. массовый переход количества в качество через три года, через пять или десять. В этих пределах ошибки глазомера возможны и неизбежны. Но ведь марксисты ведут политику дальнего прицела. Этим мы и отличаемся от эмпириков. Вы мне напоминаете, что я говорил о малой вероятности повторения эксперимента рабоче-либеральной коалиции235. Если даже считать, что это предсказание опровергнуто фактом нынешней полукоалиции (хотя надо все-таки еще подождать развития событий), то этот факт все же не нарушает основной линии прогноза. А главное, не надо забывать, что за время, протекшее между моей книжкой236 и возникновением второго Рабочего правительства в Англии237 разыгралась генеральная стачка, которую я также предсказывал, ссылаясь на традицию чартизма. В 1925 году, когда я писал свою книжку, я никак не думал, что генеральная стачка возникнет через год. На этот раз темп оказался более быстрым, чем можно было рассчитывать. Не надо ни на минуту забывать, что в Англии эмпиризма и компромисса всеобщая стачка не с неба свалилась, а явилась результатом какой-то могущественной внутренней тенденции развития. Эта тенденция в 1926 году вышла наружу, а затем скрылась под почву. Но она не исчезла. Она существует. Молекулярным путем она собирает силы. Она обнаружится на следующем этапе с новой силой. Как же при таких условиях я могу согласиться с той мыслью, будто марксисту в современной Англии нечего делать? Нет, с этим я согласиться никак не могу. Разумеется, остается еще особая и большая область вопросов: как подходить к задачам коммунистической политики? Какие применять методы, какие выдвигать лозунги, куда перенести центр тяжести работы и проч., и проч., и проч. Никаких готовых рецептов у меня, разумеется, нет, да их и не может быть по самому существу дела. Эти методы можно вырабатывать, опираясь не только на те основные исторические факторы, о которых я говорил выше, но и на те вторичные традиционные, национально-консервативные и конъюнктурные элементы и обстоятельства, о которых вы отчасти говорите в письме, и с которыми я недостаточно знаком. Такую работу можно выполнять только коллективно. На поставленный вами вопрос "что делать?" в более узком смысле я ответил бы так: поставить марксистский журнал, совершенно независимый от нынешней компартии, разумеется. Этот журнал мог бы развиваться в теоретическую лабораторию и в идейный арсенал для передовых элементов английского рабочего класса. Журнал должен был бы быть теоретически серьезным, но не академическим. Он должен был бы не только освещать общие вопросы и перспективы, но и вмешиваться во все внутренние вопросы всех социалистических организаций, прежде всего, разумеется, компартий. На этом я пока кончаю. Буду очень рад продолжению и развитию нашей корреспонденции. За книжку немецкого социал-демократа об английской рабочей партии большое спасибо. Читаю ее с интересом. [Л.Д.Троцкий] [Письмо сотрудникам "Бюллетеня оппозиции"] ПИСЬМО238 Не для печати Дорогие товарищи! Посылаю вам при сем "Заявление"239 ссыльных и арестованных оппозиционеров в ЦК и ЦКК. "Заявление" выработано товарищами Раковским, В. Косиором240 и Окуджавой241. К заявлению присоединилось до начала сентября уже около 400 оппозиционеров, разбросанных по 85-ти ссыльным колониям и тюрьмам. В числе подписавшихся, кроме названных трех: Н. Муралов, Б. Мдивани, Л. Сосновский, С. Кавтарадзе242, В. Каспарова, Малюта243, В. Сибиряков, Ю. Солнцев244, М. Лазько245, Рафаил, Н. Нечаев и другие. И. Н. Смирнов выступил со своим проектом заявления, несущим, как нам сообщают, капитулянтский характер. Так как "Заявление" довольно обширно и не все оппозиционные издания смогут его напечатать целиком, то я на полях отметил на всякий случай наиболее важные места. Одновременно с этим посылаю вам копию своего "Открытого письма"246 товарищам, подписавшим указанное заявление, и прошу о напечатании этого Открытого письма. Но дело, мне кажется, не должно ограничиться одним лишь опубликованием посылаемых документов. Вопрос слишком важный и может сыграть при правильной политике с нашей стороны крупную роль в развитии как русской, так и международной оппозиции. Разумеется, относительно текста "Заявления" можно сделать ряд критических замечаний. Некоторые из них я в положительной форме делаю в своем Открытом письме. Нельзя забывать, что документ формулировался путем переписки ссыльных и арестованных и представляет собой, как всегда в таких случаях, компромисс между разными оттенками. Будут недовольные и справа, и слева. Но надо уметь выделить основную идею документа. В момент острых внутренних и внешних затруднений для СССР оппозиция требует для себя места в партии, чтобы, согласно с своими взглядами, защищать дело международной революции. В то время как из Коминтерна усиливаются перебежки в правую оппозицию и прямо в социал-демократию, левая коммунистическая оппозиция требует себе места в рядах Коминтерна и прежде всего в ВКП. В чем состоит задача международной оппозиции по отношению к этому важному шагу русской оппозиции? В том, чтобы использовать этот шаг для того, чтобы разоблачить перед обманутыми рабочими-коммунистами ложь о "пораженческом", "контрреволюционном" и проч[ем] характере оппозиции. Надо использовать "Заявление", чтобы потрясти, расшатать и опрокинуть ту перегородку, которую руководство Коминтерна воздвигло между членами официальных компартий и левой оппозиции. "Заявление" написано в очень осторожном тоне, который вытекает из поставленной цели. Эта цель указана в двух заключительных строках совершенно ясно: подписавшиеся хотят "завоевать сочувствие и поддержку партийной и рабочей массы". Здесь дело идет о применении политики единого фронта по отношению к официальным компартиям. Некоторые из подписавших заявление могут еще отойти вправо, т. е. в сторону капитулянтов, когда получится ясный заранее ответ сталинцев. Но столь же несомненно, что самый факт "Заявления" будет широко обсуждаться в партийных ячейках, захватит многих революционных рабочих, увеличит связи и влияние оппозиции в низах партии. Некоторые ультралевые, пожалуй, увидят в "Заявлении" капитулянтский шаг. Но если бы мы поддавались таким ультралевым, мы неизбежно превратились бы в секту. Вот почему вопрос о "Заявлении", об его истолковании, о той агитации, которую нужно вокруг него поднять, чтобы добраться до партийной массы, -- вопрос этот, думается мне, может получить для дальнейших группировок в международной оппозиции не меньшее значение, чем русско-китайский конфликт. С приветом Л.Троцкий Константинополь, 25 сентября 1929 г. О ПОЛИТИКЕ ЛЕВОЙ ОППОЗИЦИИ В ГЕРМАНИИ247 (Ответ гамбургскому члену Ленинбунда) Дорогой товарищ! Большое спасибо за ваше письмо. Оно мне очень многое дало. Прежде всего оно меня укрепило в моей оценке той политики, которую ведет нынешнее руководство Ленинбунда. Мне кажется, что по всем важнейшим вопросам наши с вами взгляды совпадают. 1. Вы констатируете ослабление Ленинбунда. Разумеется, имеются объективные причины, которые ведут одновременно к ослаблению коммунизма по отношению к социал-демократии и к усилению правого крыла в коммунизме. Но вы совершенно правы, когда одну из причин ослабления Ленинбунда видите в его неправильной политике -- в частности, по отношению к коммунистической партии. 2. Ленинбунд должен чувствовать себя и действовать как фракция внутри германского коммунизма, а не как самостоятельная партия. Выступление с собственными кандидатами на выборах есть ошибка. Упорное повторение этой ошибки разрушит Ленинбунд. 3. Вы перечисляете ряд случаев, когда вам на основе текущей борьбы рабочих удавалось вынудить местную коммунистическую организацию делать те или другие шаги и в то же время сблизиться с рядовыми членами официальной партии. Это безусловно правильная политика. Левая коммунистическая оппозиция должна в Германии проводить политику единого фронта по отношению к официальной партии. Иначе оппозиция останется сектой и будет хиреть. 4. Разумеется, политика единого фронта заключает свои опасности, прежде всего опасность незаметного примирения с ультралевым зигзагом и растворения в центризме. Так, официальные компартии, проводя политику единого фронта с социал-демократией, не раз сами сдвигались на социал-демократическую позицию248. Но против этой опасности нельзя придумать универсального рецепта. Нужна правильная теоретическая позиция, серьезная интернациональная организация, режим демократии внутри оппозиции и проч. 5. Вы пишете, что некоторые из руководителей Ленинбунда рассуждают следующим образом: так как социализм в одной стране невозможен; так как европейская революция не стоит в порядке дел, то гибель Октябрьской революции неизбежна, независимо от поликики ВКП. Замечательно, что сталинцы давно уже изо всех сил стремились подкинуть русской оппозиции это чудовищное рассуждение, которое оппозиция упорно отбрасывала ногой в сорную кучу. Кто установил заранее сроки европейской революции? Кто заранее высчитал, сколько лет диктатура пролетариата может продержаться в Советской республике при правильной политике? Я этого не знаю. Для меня достаточно того, что правильная политика в Советском Союзе может укрепить диктатуру пролетариата и продлить ее изолированное существование на лишних три-пять-десять лет. Для меня достаточно того, что правильная политика Коминтерна может приблизить победу революции в Европе на три-пять или десять лет. А это и значит, что диктатура в России может дожить до пролетарской диктатуры в Европе. Обеспечить этот путь есть основная наша задача. Кто заранее решает, что она невозможна, тот жалкий болтунишка, а не революционер. 6. Эти же самые теоретики говорят, по вашим словам, что Советская республика должна перейти на положение "третьего государства", т. е. "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Другими словами, эти господа видят в термидоре единственный выход. Разве это не ясно? "Третье государство", т. е. не империалистическое и не пролетарское, есть мелкобуржуазное государство. Но ведь термидор и означает опасность перехода власти из рук пролетариата в руки мелкой буржуазии. Эта последняя могла бы, разумеется, держать власть разве лишь в течение нескольких месяцев, вернее же -- недель. Третье государство было бы только коротким мостом к фашистско-империалистской России. 7. Теоретики "третьего государства" прикрывают термидор именем "демократической диктатуры пролетариата и крест