нятливо  склонили  головы.  -  Время  наше  на  исходе;
позвольте,  друзья мои,  мы поедем  верхом,  и  просим  вас бежать  со  всею
резвостью. Седок Хазуфела  - Арагорн, Арода - Леголас. Гимли  я посажу перед
собою: надеюсь, Светозару  будет не в тягость двойная ноша. Тронемся  в путь
немедля, только напьемся воды у Онтавы.
     - Теперь хоть я понимаю, что случилось ночью, - сказал Леголас, взлетев
на  коня.  - Сначала  их, может  быть,  и спугнули, а потом они  с радостным
ржаньем  понеслись  навстречу  своему  вожаку  Светозару. Ты  знал,  что  он
неподалеку, Гэндальф?
     -  Знал, -  ответил  маг.  -  Я  устремил к нему мысль и  призывал  его
поспешить,  ибо вчера  еще он был далеко на юге. А нынче помчится обратно  -
серебряной стрелой!
     Гэндальф склонился к уху Светозара,  и тот  прянул с места, оглянувшись
на собратьев; круто свернул к  Онтаве, мигом отыскал покатый береговой спуск
и  брод, пересек  реку  и  поскакал  на юг  по  безлесной  плоской  равнине,
колыхавшей от края до края  серые травяные  волны. Ни дорог, ни  тропинок не
было и в помине, но Светозар несся, точно летел над землей.
     -  Скачет  напрямик на  Эдорас,  к  подножиям  Белых  гор,  -  объяснил
Гэндальф.  -  Так,  конечно, быстрее.  Есть  туда  и  наезженная дорога, она
осталась  за  рекой,  в  Остемнете, и сильно  забирает  на  север,  а  здесь
бездорожье, но Светозар каждую кочку знает.
     Тянулись дневные часы, а они все ехали приречьем, заболоченными лугами.
Высокая трава порой охлестывала колени всадников,  и  кони их словно плыли в
серо-зеленом море. Ехали,  минуя глубокие  промоины  и  коварные  топи среди
зарослей  осоки;  Светозар скакал как посуху, и оба других коня поспешали за
ним след в след.
     Солнце  медленно  клонилось  к  западу;  далеко-далеко,  за  бескрайней
равниной, трава во всю ширь  занялась багрянцем  и,  надвинувшись, озарились
багровым отсветом склоны гор. А снизу подымалось и кровянило солнечный  диск
меж горами дымное облако: закат пламенел, как пожар.
     - Это Врата Ристании, - объявил Гэндальф, - они прямо  к западу от нас.
А вон там, севернее, Изенгард.
     - Дым валит тучей, - пригляделся Леголас. - Там что, большой пожар?
     - Большая битва! - сказал Гэндальф. - Вперед!
     <b>Конунг в золотом чертоге</b>
     Закат  догорел, понемногу  смерклось, потом сгустилась ночная тьма. Они
скакали во  весь  опор;  когда  же наконец  остановились,  чтоб  дать  отдых
лошадям,  то  даже Арагорн пошатнулся, спешившись. Гэндальф объявил короткий
ночлег. Леголас и Гимли разом уснули; Арагорн лежал на спине, раскинув руки;
лишь старый маг стоял, опершись на посох и вглядываясь в темноту на западе и
на  востоке.  В беззвучной  ночи шелестела  трава.  Небо заволокло, холодный
ветер  гнал  и рвал  нескончаемые  облака,  обнажая  туманный  месяц.  Снова
двинулись в путь, и в жидком лунном свете кони мчались быстро, как днем.
     Больше не отдыхали; Гимли клевал носом и наверняка свалился бы  с коня,
если  б  не  Гэндальф:  тот придерживал и  встряхивал его.  Хазуфел  и Арод,
изнуренные и  гордые,  поспевали за своим  вожаком, за  серой  еле  заметной
тенью. Миля  за милей оставались  позади; бледный месяц скрылся на  облачном
западе.
     Выдался знобкий утренник.  Мрак  на  востоке  поблек  и засерел. Слева,
из-за дальних черных отрогов  Привражья,  брызнули  алые лучи. Степь  озарил
яркий  и  чистый  рассвет; на их пути заметался ветер,  вороша  поникшую  от
холода траву. Внезапно Светозар стал как вкопанный и заржал. Гэндальф указал
рукой вперед.
     - Взгляните! - крикнул он, и спутники его подняли усталые  глаза. Перед
ними  возвышался  южный хребет,  крутоверхие  белые  громады,  изборожденные
рытвинами. Зеленело холмистое  угорье, и прилив степной зелени устремлялся в
глубь могучей гряды -  клиньями еще объятых темнотою долин. Взорам открылась
самая просторная и протяженная из них. Она достигала горного узла со снежною
вершиной, а широкое устье разлога стерегла отдельная гора за  светлым речным
витком. Еще неблизкое ее взлобье золотилось в утренних лучах.
     - Ну, Леголас! - сказал Гэндальф. - Поведай нам, что ты видишь!
     Леголас заслонил глаза от рассиявшегося солнца.
     - Я вижу, со снеговых высей, блистая, бежит поток, исчезает в разлоге и
возникает из мглы у подошвы зеленой горы, близ восточной окраины дола.  Гора
обнесена  мощной стеной, остроконечной оградой и крепостным  валом. Уступами
вздымаются крыши домов;  венчает крепость круглая зеленая терраса с  высоким
дворцом. Кажется, он крыт золотом: так и сияет. И  дверные столбы золотые. У
дверей стража в сверкающих  панцирях; во всей  крепости никакого  движенья -
видно, еще спят.
     - Крепость называется Эдорас, - сказал Гэндальф, - а златоверхий дворец
- Медусельд.  Это  столица  Теодена,  сына Тенгела, властителя  Мустангрима.
Хорошо, что мы подоспели к  рассвету:  вот она, наша дорога.  А ехать надо с
оглядкой - время военное, и  коневоды-ристанийцы не спят  и не дремлют, мало
ли что издали кажется. Не прикасаться к  оружию и держать  язык на привязи -
это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо, чтобы нас добром  пропустили к
Теодену.
     Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они подъехали к
реке. Она  шумно  изливалась в низину, широким  извивом  пересекая их путь и
унося  свои струи  на  восток,  к  камышовым  заводям  Онтавы.  Сырые пышные
луговины и  травянистые берега заросли ивняком,  и  уже набухали,  по-южному
рано,  густо-красные почки. Мелкий широкий  брод был весь истоптан копытами.
Путники  переправились  и  выехали  на  большую колеистую дорогу,  ведущую к
крепости мимо высоких курганов у подошвы горы.  Их зеленые склоны с западной
стороны подернуло, точно снегом, звездчатыми цветочками.
     - Смотрите, -  сказал  Гэндальф,  -  как ярко  они  белеют!  Называются
поминальники, по-здешнему <i>симбельмейны</i>, кладбищенские  цветы,  и  цветут они
круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.
     - Семь курганов слева,  девять  - справа,  - подсчитал Арагорн. - Много
утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.
     - У  нас  в  Лихолесье за  это время пять  сотен раз осыпались  красные
листья, - сказал Леголас, - но, по-нашему, это не срок.
     -  Это по-вашему, а  у мустангримцев  другой  счет времени,  - возразил
Арагорн. - Лишь в  песнях осталась память о том, как построили дворец, а что
было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и
речь их стала невнятна для северных сородичей.
     Он  завел тихую  песню на  медлительном языке, неведомом ни  эльфу,  ни
гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.
     -  Послушать, так ристанийское  наречие, - сказал Леголас,  - и  правда
звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и горы.
Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном уделе.
     - На всеобщий язык, - сказал  Арагорн,  - это можно  перевести примерно
так:
     <i>Где ныне конь и конный?
     Где рог его громко звучавший?
     Где его шлем и кольчуга,
     Где лик его горделивый?
     Где сладкозвучная арфа
     И костер, высоко горящий?
     Где весна, и зрелое лето,
     И золотистая нива?

     Отгремели горной грозою,
     Отшумели степными ветрами,
     Сгинули дни былые
     В закатной тени за холмами.
     С огнем отплясала радость,
     И с дымом умчалось горе,
     И невозвратное время
     Не вернется к нам из-за Моря.</i>
     Такое  поминанье  сочинил давно  забытый ристанийский  песенник в честь
отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и  крылья росли
возле копыт его скакуна  Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима.
Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.
     За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому
склону  и наконец  привела  их  к  прочным  обветренным стенам  и крепостным
воротам Эдораса.
     Возле них сидели стражи,  числом более десятка; они тотчас повскакивали
и преградили путь скрещенными копьями.
     - Ни  с  места, неведомые чужестранцы!  - крикнули они по-ристанийски и
потребовали  затем назвать  себя и изъяснить  свое дело. Изумленье было в их
взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.
     - Добро вам, что  я понимаю ваш язык, - отозвался тот на их  наречии, -
но странники  знать его не  обязаны. Почему  вы  не  обращаетесь на всеобщем
языке, как принято в западных землях?
     -  Конунг Теоден повелел  пропускать  лишь тех, кто знает по-нашему и с
нами  в дружбе, - отвечал самый видный из стражей. - В дни  войны к  нам нет
входа никому, кроме мустангримцев  и гондорцев,  посланцев Мундбурга. Кто вы
такие, что безмятежно едете в  диковинном облаченье  по нашей равнине верхом
на конях, как две капли  воды схожих  с нашими? Мы стоим на часах всю ночь и
заметили  вас издалека. В  жизни  не видели  мы  народа  чуднее вас  и  коня
благородней  того, на котором вы сидите вдвоем. Он из табуна Бэмаров, или же
глаза наши обмануты колдовским обличьем.  Ответствуй, не  ведьмак ли ты,  не
лазутчик  ли  Сарумана, а может,  ты чародейный призрак?  Говори, ответствуй
немедля!
     - Мы не  призраки,  - отвечал за  Гэндальфа Арагорн,  -  и глазам своим
можете верить. Что кони  это ваши  - знаете сами, нечего и  спрашивать  зря.
Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам. Это вот - Хазуфел и Арод:
Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима,  одолжил их нам двое суток назад. Мы  их
доставили в срок. Разве Эомер не вернулся и вас не предупредил?
     Страж, как видно, смутился.
     - Об Эомере у нас речи не будет, - молвил он, отводя  глаза. - Если  вы
говорите правду, то конунга, без сомнения, надо  оповестить. Пожалуй, вас, и
то сказать, поджидают.  Как раз  две ночи  назад  к  нам спускался Гнилоуст:
именем Теодена он не велел пропускать ни единого чужестранца.
     - Гнилоуст? -  сказал  Гэндальф, смерив его строгим  взглядом.  - Тогда
больше  ни  слова!  До Гнилоуста  мне  дела нет,  дела  мои - с  повелителем
Мустангрима.  И дела эти спешные.  Пойдешь ты  или  пошлешь объявить о нашем
прибытии?
     Глаза его сверкнули из-под косматых бровей; он сурово нахмурился.
     - Пойду, - угрюмо вымолвил страж. - Но о ком объявлять? И как  доложить
о тебе? С виду ты стар и немощен, а сила в тебе, по-моему, страшная.
     - Верно ты углядел  и правильно  говоришь,  -  сказал маг.  -  Ибо  я -
Гэндальф.  Я  возвратился.  И,  как  видишь,  тоже  привел  коня,  Светозара
Серебряного,  неподвластного  ничьей  руке.  Рядом  со  мной   Арагорн,  сын
Араторна, наследник славы древних князей, в Мундбург лежит его дорога. А это
- эльф Леголас и гном Гимли,  испытанные наши друзья. Ступай же скажи своему
подлинному господину, что мы  стоим у ворот  и хотим говорить с ним, если он
допустит нас в свой чертог.
     - Чудеса, да и только!  - пожал плечами страж. - Ладно, будь по-твоему,
я доложу о  вас конунгу, а там воля его. Погодите немного, я скоро вернусь с
ответом. Очень-то не надейтесь, время нынче недоброе.
     И страж удалился быстрыми шагами, препоручив чужестранцев надзору своих
сотоварищей. Вернулся он и взаправду скоро.
     -  Следуйте за мною! - сказал он. -  Теоден  допускает вас к  трону; но
всякое оружие, будь то  даже посох, вам  придется сложить  у  дверей. За ним
приглядит охрана.
     Негостеприимные ворота приоткрылись, и путники вошли по одному вслед за
своим  вожатым.  В гору поднималась извилистая брусчатая  улица:  то плавные
изгибы,  то короткие  лестницы, выложенные  узорными плитами.  Они  шли мимо
бревенчатых  домов,  глухих изгородей, запертых дверей, возле  переливчатого
полноводного ручья, весело  журчавшего в просторном каменном желобе. Выйдя к
вершине горы,  они  увидели,  что над зеленой  террасой возвышается каменный
настил,  из него  торчала  искусного ваяния  лошадиная  голова,  извергавшая
прозрачный  водопад в огромную чашу;  оттуда  и  струился  ручей. Длинная  и
широкая мраморная лестница  вела ко входу в  золотой чертог; по  обе стороны
дверей были  каменные  скамьи  для  телохранителей  конунга:  они  сидели  с
обнаженными мечами  на коленях. Золотистые  волосы,  перехваченные  тесьмой,
ниспадали им  на плечи;  зеленые щиты украшал солнцевидный герб; их  длинные
панцири сверкали зеркальным  блеском; они поднялись во весь  рост и казались
на голову выше простых смертных.
     - Вам  туда, - сказал  вожатый. - А мне - обратно, к воротам. Прощайте!
Да будет милостив к вам повелитель Мустангрима!
     Он  повернулся  и, точно  сбросив  бремя, легко  зашагал вниз.  Путники
взошли  по  длинной лестнице под  взглядами молчаливых  великанов-часовых  и
остановились у верхней площадки; Гэндальф первым ступил на мозаичный пол,  и
сразу же звонко прозвучало учтивое приветствие по-ристанийски.
     -  Мир  вам, пришельцы издалека! -  промолвили стражи и  обратили  мечи
рукоятью вперед.  Блеснули зеленые самоцветы. Потом один из часовых выступил
вперед и заговорил на всеобщем языке:
     - Я Гайма, главный телохранитель Теодена. Прошу вас  сложить все оружие
здесь у стены.
     Леголас вручил ему свой кинжал с серебряным черенком, колчан и лук.
     - Побереги мое снаряжение, - сказал он. - Оно из Золотого Леса, подарок
Владычицы Кветлориэна.
     Гайма изумленно  вскинул  глаза  и поспешно,  с видимой  опаской сложил
снаряжение возле стены.
     - Можешь быть спокоен, никто его пальцем не коснется, - пообещал он.
     Арагорн медлил и колебался.
     -  Нет на то моей воли, - сказал он,  -  чтобы  расставаться  с мечом и
отдавать Андрил в чужие руки.
     - На то есть воля Теодена, - сказал Гайма.
     - Вряд ли воля Теодена, сына Тенгела, хоть он и повелитель Мустангрима,
указ  для Арагорна, сына  Араторна,  потомка Элендила и  законного  государя
Гондора.
     - В этом дворце хозяин Теоден, а не  Арагорн, даже  если  б он и сменил
Денэтора на гондорском троне, - возразил Гайма, преградив путь к дверям. Меч
в его руке был теперь обращен острием к чужеземцам.
     - Пустые  перекоры, -  сказал  Гэндальф.  -  Веленье Теодена неразумно,
однако же  спорить  тут  не  о  чем. Конунг у  себя во дворце волен в  своем
неразумии.
     - Поистине так, - согласился Арагорн. - И  я покорился  бы воле хозяина
дома, будь то даже хижина дровосека, если бы меч мой был не Андрил.
     -  Как бы он  ни именовался, - сказал Гайма, - но ты положишь его здесь
или будешь сражаться один со всеми воинами Эдораса.
     - Почему же  один?  - проговорил Гимли, поглаживая пальцем лезвие своей
секиры и мрачно поглядывая на телохранителя конунга, точно примеряясь рубить
молодое деревце. - Не один!
     -  Спокойствие! - повелительно  молвил Гэндальф.  -  Мы - ваши друзья и
соратники, и всякая распря  между нами на руку только Мордору - он отзовется
злорадным хохотом.  Время дорого. Прими мой меч, доблестный  Гайма. Его тоже
побереги: имя ему Яррист, и откован он эльфами много тысяч  лет  назад. Меня
теперь можешь пропустить. А ты, Арагорн, образумься!
     Арагорн медленно отстегнул пояс и сам поставил меч стоймя у стены.
     - Здесь я его оставлю, - сказал он, - и повелеваю тебе не прикасаться к
нему,  и  да не коснется  его  никто  другой.  Эти  эльфийские  ножны хранят
Сломанный Клинок,  перекованный  заново.  Впервые выковал его Тельчар  -  во
времена незапамятные.  Смерть ждет всякого, кто обнажит меч  Элендила, кроме
его прямых потомков.
     Страж попятился и с изумлением взглянул на Арагорна.
     - Вы словно явились по  зову песни из дней  давно забытых, - проговорил
он. - Будет исполнено, господин, как ты велишь.
     - Ну, тогда ладно,  - сказал Гимли. - Рядом с Андрилом и моей секире не
зазорно полежать отдохнуть.  - И он с лязгом  положил ее на мозаичный пол. -
Теперь все тебя послушались, давай веди нас к своему конунгу.
     Но страж мешкал.
     -  Еще  твой посох, - сказал  он Гэндальфу.  -  Прости  меня, но  и его
надлежит оставить у дверей.
     - Вот уж нет! - сказал  Гэндальфу. - Одно дело - предосторожность, даже
излишняя,  другое -  неучтивость.  Я  - старик.  Если  ты не пустишь меня  с
палкой,  то   я   сяду   здесь  и  буду  сидеть,  пока  Теодену   самому  не
заблагорассудится приковылять ко мне на крыльцо.
     Арагорн рассмеялся.
     - Кто  о чем, а  старик о  своей палке,  -  сказал  он. - Что  ж ты,  -
укоризненно обратился он к Гайме, - неужели и вправду станешь отнимать палку
у старика? А без этого не пропустишь?
     -  Посох  в  руке волшебника может оказаться не подпоркой,  а жезлом, -
сказал Гайма, пристально поглядев на ясеневую палку Гэндальфа. - Однако  ж в
сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю,  что вы друзья
и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро пожаловать!
     Загремели  засовы,   тягучим  скрежетом  отозвались  кованые  петли,  и
громоздкие  створки медленно разошлись. Пахнуло теплом, почти затхлым  после
свежего и чистого горного воздуха.  В  многоколонном чертоге повсюду таились
тени  и властвовал полусвет; лишь  из восточных окон под  возвышенным сводом
падали искристые солнечные снопы. В  проеме кровли, служившем  дымоходом, за
слоистой пеленой виднелось  бледно-голубое небо.  Глаза их  пообвыкли, и  на
мозаичном  полу  обозначилась  затейливая  руническая вязь.  Резные  колонны
отливали   тусклым  золотом  и  сеяли  цветные  блики.  Стены  были  увешаны
необъятными  выцветшими  гобеленами;  смутные  образы  преданий  терялись  в
сумраке. Но один из ковров вдруг светло озарился: юноша на белом коне трубил
в  большой рог,  и  желтые  волосы  его развевались по  ветру.  Конь  ржал в
предвкушении  битвы,  задрав голову, раздувая красные  ноздри. У  колен  его
бурлил, плеща зеленоватой пеной, речной поток.
     - Вот он, отрок Эорл! - сказал Арагорн. - Таким он был, когда примчался
с севера и ринулся в битву на Келебранте.
     Посредине чертога ровно и ясно пламенел гигантский очаг.  За  очагом, в
дальнем  конце  зала,  было  возвышение:  трехступенчатый  помост золоченого
трона. На троне  восседал скрюченный  старец,  казавшийся гномом; его густые
седины  струились  пышной  волной из-под  тонкого золотого обруча с  крупным
бриллиантом. Белоснежная борода устилала его колени, и угрюмо сверкали глаза
навстречу незваным гостям. За его спиною  стояла  девушка в белом одеянии, а
на  ступеньках   у   ног  примостился  иссохший   человечек,  длинноголовый,
мертвенно-бледный; он смежил тяжелые веки.
     -  Здравствуй, Теоден, сын Тенгела! Видишь, я снова  явился к тебе, ибо
надвигается  буря и  в этот грозный час все друзья  должны соединить оружие,
дабы не истребили нас порознь.
     Старик медленно поднялся  на ноги, подпираясь коротким черным жезлом со
светлым  костяным  набалдашником;  тяжко  лежало  на  конунге бремя лет, но,
видно, старческому телу  памятна  еще была прежняя осанка  могучего, рослого
витязя.
     - Здравствуй и ты, чародей Гэндальф, -  отвечал он.  - Но если ты ждешь
от меня  слова привета, то ждешь напрасно: по чести, ты  его не заслужил. Ты
всегда был дурным вестником. Напасти слетаются вслед за тобой, как вороны, и
все  чернее их злобная  стая.  Скажу не солгу: когда я услышал, что Светозар
вернулся, потеряв седока, я  рад был возвращению  коня,  но  еще  больше рад
избавлению от тебя; и не печалился я, когда Эомер привез весть о том, что ты
наконец  обрел  вечный покой.  Увы, дальнее  эхо  обычно  обманчиво:  ты  не
замедлил явиться вновь! А за тобою, как всегда, беды страшнее прежних. И ты,
Гэндальф Зловещий Ворон, ждешь от меня милостивых речей? Не дождешься!
     И он опустился на свой золоченый трон.
     -  Справедливы  слова  твои,  государь,  - сказал  бледный человечек на
ступеньках.  -  И  пяти  дней  не прошло, как принесли нам скорбную весть  о
гибели  сына твоего Теодреда в западных пределах:  ты  лишился правой  руки,
Второго Сенешаля Мустангрима. На Эомера надежда  плоха: ему только дай волю,
и  он оставит  дворец  твой безо  всякой  охраны. А  из  Гондора  между  тем
извещают, что Черный Властелин грозит нашествием.  В лихую  годину пожаловал
вновь  этот   бродячий  кознодей!   Взаправду,  о  Зловещий  Ворон,  неужели
радоваться  нам твоему  прилету? <i>Латспелл</i> нареку я тебя,  Горевестник - а по
вестям и гонца встречают.
     Он  издал сухой  смешок,  приподняв  набрякшие веки и злобно  оглядывая
пришельцев.
     - Ты  слывешь мудрецом,  приятель Гнилоуст,  и на  диво надежной опорой
служишь ты своему господину, - спокойно заметил Гэндальф. - Знай  же, что не
одни кознодеи являются в горестный час.  Бывает, что рука об руку  с  худыми
вестями спешит и подмога, прежде ненадобная.
     -  Бывает, -  ехидно  согласился Гнилоуст,  -  но  бывают  еще и  такие
костоглоды, охочие  до  чужих бед, стервятники-трупоеды.  Бывала  ли от тебя
когда-нибудь  подмога, Зловещий Ворон? И  с какой подмогой спешил ты сейчас?
Прошлый  раз  ты,  помнится,  сам  явился  за подмогой. Конунг  оказал  тебе
милость,  дозволил выбрать  коня, и,  всем на изумленье, ты дерзостно выбрал
Светозара.  Государь мой  был  опечален; но иным  даже эта  великая  цена не
показалась чересчур дорогой, лишь бы ты  поскорее убрался восвояси. И  нынче
ты  опять наверняка  явился  не с подмогой, а за подмогой.  Ты  что,  привел
дружину? Конников, меченосцев, копейщиков? Вот это была бы подмога, надобная
нам  теперь.  А ты  - кого ты  привел? Троих  грязных  голодранцев, а самому
только нищенской сумы недостает!
     -  Неучтиво стали встречать странников во  дворце твоем, о  Теоден, сын
Тенгела, - покачал головой Гэндальф. - Разве привратник не поведал тебе имен
моих спутников?  Таких  почетных гостей  в  этом  чертоге еще не бывало, и у
дверей  твоих  они  сложили  оружие,  достойное  величайших  витязей.  Серое
облачение   подарили  им  эльфы  Кветлориэна:  оно  уберегло  их  от  многих
опасностей на трудном пути в твою столицу.
     -  Так,  стало  быть, верно  сказал Эомер,  что  вас привечала колдунья
Золотого Леса?  - процедил  Гнилоуст. - Оно и немудрено: от  века плетутся в
Двиморнеде коварные тенета.
     Гимли шагнул вперед, но рука Гэндальфа легла ему на плечо, и он замер.
     <i>О Двиморнед, Кветлориэн,
     Где смертных дней не властен тлен!
     Укрыт вдали от смертных глаз,
     Тот край сияет, как алмаз.
     "Галадриэль! Галадриэль!" -
     Поет немолчная свирель,
     И подпевает ей вода,
     И блещет белая звезда.
     Кветлориэн, о Двиморнед,
     Прозрачный мир, где тлена нет!</i>
     Так пропел  Гэндальф, и  вмиг его облик волшебно изменился. Он  сбросил
хламиду, выпрямился, сжимая посох в руке, и произнес сурово и звучно:
     -  Мудрые не кичатся невежеством,  о Грима, сын Галмода. Но без остатка
сгнило твое нутро.  Замкни же смрадные  уста! Я не затем вышел из  огненного
горнила смерти, чтоб препираться с презренным холуем!
     Он  воздел  посох,  и  грянул  гром.  Солнечные  окна задернуло  черным
пологом, чертог объяла густая тьма.  Огонь исчез в груде тускнеющих угольев.
Виден был один лишь Гэндальф: высокая белая фигура у мрачного очага.
     В темноте послышалось яростное шипенье Гнилоуста:
     -  Я  же говорил, государь,  надо было  отнять у  него  посох! Болван и
предатель Гайма погубил нас!
     Проблистала  ветвистая молния;  казалось,  свод раскололся.  Потом  все
смолкло. Гнилоуст простерся ничком.
     - Выслушай же меня, Теоден, сын Тенгела! - молвил Гэндальф. - Ты  искал
помощи в годину бедствий? - Он указал посохом на высокое окно: в разрыве туч
открылась глубокая небесная лазурь. - Еще  не  всевластен мрак в Средиземье.
Мужайся, повелитель Мустангрима! - вот тебе самая верная подмога. Отчаянье к
советам глухо; отринь  его, и я готов быть твоим советчиком, но лишь с глазу
на  глаз. А прежде  выйди на  свое  крыльцо, погляди  вокруг.  Засиделся  ты
взаперти, внимая кривдам и кривотолкам.
     Еще  медленней  прежнего  поднялся с  трона  Теоден.  В  чертоге  стало
светлее.  Девушка  поддерживала  дряхлого  конунга; старец  неверными шагами
сошел  по  ступеням помоста и,  волоча ноги, поплелся через огромную палату.
Гнилоуст остался лежать, где лежал. Наконец они подошли к дверям, и Гэндальф
гулко ударил в них посохом.
     - Отворите! - крикнул он. - Отворите повелителю Мустангрима!
     Двери  распахнулись, и свежий воздух с  шумом хлынул  в  чертог. Горный
ветер засвистал в ушах.
     - Отошли телохранителей к подножию лестницы, - сказал Гэндальф. - И  ты
оставь его, дева, на мое попечение.
     -  Иди,  Эовин,  сестрина  дочь!  - повелел  конунг.  -  Время  страхов
миновало.
     Девушка отправилась назад, но в дверях обернулась. Суров и задумчив был
ее  взор;  на  конунга  она  глянула с  безнадежной грустью.  Лицо ее  сияло
красотой; золотистая коса спускалась до пояса;  стройнее березки была она, в
белом платье  с серебряной опояской; нежнее лилии и тверже стального клинка:
кровь конунгов текла в ее жилах.
     Так  Арагорну  впервые  предстала  при  свете дня  Эовин,  ристанийская
принцесса, во  всей  ее  холодной, еще  не  женственной  прелести,  ясная  и
строгая,  как вешнее утро в морозной  дымке.  А  она поглядела  на  высокого
странника  в  серых  отрепьях  и  увидела властителя  и воина,  величавого и
доблестного, умудренного  долголетними многотрудными испытаниями. На миг она
застыла, не сводя с него глаз, потом повернулась и исчезла.
     - Государь, - сказал Гэндальф, - взгляни на свою страну! Вздохни полной
грудью!
     С  крыльца  на  вершине  высокой  террасы,  далеко  за  бурливой  рекой
виднелась  зеленая  степная  ширь  в  туманном  окоеме.  Ее  застилали косые
дождевые  полотна.  Грозовые  тучи  еще клубились  над  головой  и  омрачали
западный край небосвода:  там,  среди  невидимых вершин, вспыхивали  дальние
молнии.  Но  все упорнее  задувал  северный  ветер,  и гроза,  налетевшая  с
востока, отступала на юг, к морю. Внезапно тучи вспорол яркий солнечный луч,
и засеребрились ливни, а река словно остекленела.
     - Не так уж темно на белом свете, - молвил Теоден.
     - Темно, да не совсем, - подтвердил  Гэндальф. -  И годы твои не так уж
гнетут тебя, как тебе нашептали. Отбрось клюку!
     Черный жезл конунга со стуком откатился. А конунг  выпрямился устало  и
медлительно, точно разгибаясь из-под ярма.  И  стоял, стройный  и высокий, а
глаза его просияли небесной голубизной.
     - Смутные, черные  сны одолевали  меня,  - сказал  он, - но я, кажется,
пробудился. Да, Гэндальф, пожалуй, надо было тебе явиться  пораньше.  Боюсь,
ты запоздал  и подоспел лишь затем,  чтоб увидеть  крушение Мустангрима, мои
последние дни в высоком чертоге,  который построил некогда Брего, сын Эорла.
Пепелище останется на месте древней столицы. И все же как быть, по-твоему?
     - Сперва,  -  отвечал  Гэндальф, -  вели послать  за  Эомером. Ты  ведь
заточил его в темницу по совету Гримы,  которого все, кроме  тебя,  называют
Гнилоустом?
     -  Да, это  так,  - подтвердил  Теоден. -  Он ослушался меня и вдобавок
угрожал Гриме смертью у подножия моего трона.
     -  Твой  верноподданный  вправе  ненавидеть  Гнилоуста и презирать  его
советы, - возразил Гэндальф.
     -  Может  быть, может быть.  Пусть  свершится по  просьбе твоей. Кликни
Гайму.  Телохранитель он  ненадежный,  посмотрим,  каков  на  посылках.  Обе
провинности рассудим  заодно, - сказал Теоден, и голос его был суров, но  он
встретил взгляд Гэндальфа улыбкой,  и многие морщины на челе его изгладились
бесследно.
     Гайму  призвали и отправили с  поручением в  темницу, а Гэндальф указал
Теодену  на каменную скамью и сел у  ног его на  верхней  ступени  лестницы.
Арагорн, Леголас и Гимли стояли неподалеку.
     - Нет времени  на долгие рассказы, -  сказал Гэндальф.  -  А между  тем
многое не мешало бы тебе знать. Впрочем, должно  быть,  вскоре выпадет нам с
тобой  случай потолковать как  следует.  А пока  открою тебе,  что  бедствия
подлинные  не в пример грознее тех, которыми пугал  тебя Гнилоуст. Однако же
явь -  не морок, а ты  теперь  ожил въяве.  Не  только  Гондор  и Мустангрим
противостоят Всеобщему Врагу.  Полчища его несметны, но нас осеняет надежда,
неведомая ему.
     Быстрой  стала  речь  Гэндальфа,  тихий  его голос  был  слышен  одному
конунгу, и глаза Теодена разгорались  все ярче. Наконец он встал со скамьи и
выпрямился  во  весь рост. Гэндальф стоял рядом,  и оба глядели на восток  с
горной высоты.
     -  Поистине так,  - произнес  Гэндальф громко, звонко  и  раздельно.  -
Спасение наше там,  откуда грозит нам гибель. Судьба  наша висит на волоске.
Однако надежда есть; лишь бы удалось до поры до времени выстоять.
     Трое спутников Гэндальфа тоже обратили взоры к востоку. Неоглядная даль
тонула  во мгле;  но  они  уносились мыслью  за  горные  преграды,  в  край,
окованный  холодным мраком.  Где-то  там  Хранитель  Кольца?  Тонок  же  тот
волосок, на котором  повисла общая судьба! Зоркому Леголасу почудилась точно
бы  светлая  вспышка:  должно быть,  солнце  блеснуло  на  шпиле  гондорской
Сторожевой  башни; и  в запредельном  сумраке зажегся ответный, крохотный  и
зловещий багровый огонек.
     Теоден опустился  на  скамью: старческая  немощь  снова обессилила  его
вопреки воле Гэндальфа. Он обернулся и поглядел на свой дворец.
     - Увы! - сказал он. - Увы мне, под старость мою нагрянули скорбные дни,
а я-то надеялся окончить жизнь в мире, заслуженном и благодатном. Доблестный
Боромир убит! Увы, молодые гибнут смертью храбрых, а мы, старики, догниваем,
кое-как доживаем свой век.
     - Длань  твоя вспомнит былую мощь, если  возьмется  за  рукоять меча, -
сказал Гэндальф.
     Теоден встал, рука его попусту обшаривала бедро: не было меча у него на
поясе.
     - Куда его спрятал Грима? - пробормотал он.
     - Возьми,  государь! - раздался  чей-то звонкий  голос. -  Лишь  в твою
честь обнажался этот клинок, ты - его хозяин.
     Два воина приблизились  незаметно и остановились за несколько ступеней.
Один из  них был  Эомер, без шлема и панциря; он держал за острие обнаженный
меч и протягивал его конунгу.
     - Это что  еще такое? - сурово спросил Теоден. Он повернулся  к Эомеру,
статный  и величавый: куда  подевался  скрюченный гном  на  троне,  немощный
старец с клюкой?
     -  Моя вина,  государь,  -  с  трепетом признался  Гайма.  -  По  моему
разумению, ты простил и освободил Эомера, и я так возрадовался, что не взыщи
за  ошибку. Освобожденный  Сенешаль  Мустангрима потребовал меч, и я ему  не
отказал.
     - Лишь  затем,  чтобы  положить его к твоим ногам,  государь,  - сказал
Эомер.
     Теоден  молча  глядел  на  преклонившего  колени   Эомера.  Все  стояли
неподвижно.
     - Меч-то, может, возьмешь? - посоветовал Гэндальф.
     Теоден потянулся за  мечом, взялся за рукоять -  и  рука  его на глазах
обрела  богатырскую  силу  и  сноровку. Меч  со  свистом  описал  в  воздухе
сверкающий круг. Конунг издал клич на родном языке, призыв  к оружию, гордый
и зычный:
     <i>Конники Теодена, конунг зовет на брань!
     На кровавую сечу, в непроглядную тьму.
     Снаряжайте коней, и пусть затрубят рога!
     Эорлинги, вперед!</i>
     Взбежав по лестнице,  телохранители с изумленьем и  восторгом поглядели
на своего государя - и сложили мечи у его ног.
     - Повелевай! - в один голос молвили они.
     - <i>Весту  Теоден хал!</i> - воскликнул Эомер. - Великая радость выпала нам -
узреть  возрожденное  величье. Уж не скажут более про тебя, Гэндальф,  будто
приносишь ты одни горести!
     - Возьми свой меч, Эомер, сестрин сын! - сказал  конунг. - Гайма, пойди
за моим мечом: он хранится  у  Гримы. И Гриму приведи. Ты  сказал, Гэндальф,
что готов быть моим советчиком, но советов твоих я пока не слышал.
     - Ты их  уже  принял, - отозвался  Гэндальф. -  Доверься Эомеру вопреки
подлым  наветам.  Отбрось  страхи и  сожаленья.  Ничего не откладывай.  Всех
годных  к ратному  делу немедля конным строем на запад, как и советовал тебе
Эомер:  надо, пока  не  поздно,  расправиться с  Саруманом. Не сумеем -  все
пропало.   Сумеем  -  там  будет  видно.   Женщины,  дети  и  старики  пусть
перебираются из Эдораса в горные убежища - на этот случай они и уготованы. И
как  можно скорей: побольше  припасов, поменьше скарба;  лишь бы сами успели
спастись.
     -  Да  ты  советчик  хоть  куда,  -  сказал  Теоден.  -  Снаряжаться  и
собираться! Но хороши мы хозяева! Верно сказал ты, Гэндальф,  неучтиво стали
встречать у нас странников. Вы скакали ночь напролет,  вот уж и полдень; вам
надо поесть и выспаться. Сейчас приготовят покои: отоспитесь после трапезы.
     - Нет,  государь, - сказал  Арагорн.  - Не  будет нынче отдыха усталым.
Сегодня же выступят в поход копейщики Мустангрима, и мы с ними - секира, меч
и лук. Не должно оружию нашему залеживаться у твоих дверей. Я обещал Эомеру,
что клинки наши заблещут вместе.
     - И победа будет за нами! - воскликнул Эомер.
     -  Посмотрим,  посмотрим,  -  сказал  Гэндальф. -  Изенгард  - страшный
противник,  но во  сто  крат гибельнее  грядущие напасти.  Мы  отправимся им
навстречу,  а  ты,  Теоден,  поскорее  уводи оставшихся  всех до  единого  в
Дунгхерскую теснину.
     - Нет,  Гэндальф!  - возразил конунг. - Ты  сам еще не знаешь, каков ты
лекарь.  Я поведу  ристанийское  ополчение  и разделю общую участь  на  поле
брани. Иначе не будет мне покоя.
     - Что  ж, тогда  и  поражение Мустангрима воспоют как победу,  - сказал
Арагорн, и рядом стоявшие воины, бряцая оружием, возгласили:
     - Да здравствует вождь Теоден! Вперед, эорлинги!
     - Однако  и  здесь  нельзя оставить  безоружный люд без предводителя, -
сказал Гэндальф. - Кого ты назначишь своим наместником?
     - Решение за мной, и я повременю, - отвечал Теоден.  - А вот, кстати, и
мой тайный советник.
     Гайма показался  в дверях чертога. За  ним, между  двух стражей, втянув
голову   в  плечи,  следовал  Грима   Гнилоуст.  Лицо  его  было  мучнистое,
непривычные  к солнцу глаза часто моргали.  Гайма преклонил колени и  вручил
Теодену длинный меч в златокованных ножнах, усыпанных смарагдами.
     - Вот, государь, твой старинный клинок Геругрим, - сказал он. - Нашелся
у него в сундуке,  который он никак не хотел  отпирать. Там припрятано много
пропавших вещей.
     - Ты лжешь, - прошипел Гнилоуст. - А меч свой государь сам отдал мне на
хранение.
     -  И теперь  надлежит возвратить его владельцу, - сказал Теоден. - Тебе
это не по нутру?
     - На все  твоя  воля, государь, - ответствовал  тот. - Я лишь  смиренно
пекусь о тебе и твоем достоянии. Но побереги свои силы, повелитель, они ведь
уже  не те,  что прежде.  Препоручи  другим  назойливых гостей. Трапеза твоя
готова. Не пожалуешь ли к столу?
     - Пожалую, - сказал Теоден.  - И позаботься о трапезе для моих  гостей,
мы сядем за  стол вместе. Ополчение выступает сегодня. Разошли глашатаев  по
столице и ближним весям. Мужам  и юношам -  всем, кому по  силам  оружие и у
кого есть кони, - построиться у ворот во втором часу пополудни!
     - Ох,  государь! -  воскликнул  Гнилоуст. -  Этого-то  я  и  страшился:
чародей  околдовал  тебя.  И  ты  оставишь  без охраны золотой  чертог своих
предков и свою казну? Без охраны останется повелитель нашего края?
     - Околдовал, говоришь? - переспросил Теоден. - По мне, такие чары лучше
твоих  пошептов.  Твоими  заботами   мне  бы   давно  уж  впору  ползать  на
четвереньках. Нет, в Эдорасе не останется никого; даже тайный советник Грима
сядет на коня. Ступай! У тебя еще есть время счистить с меча ржавчину.
     - Смилостивись, государь! - завопил Гнилоуст, извиваясь у  ног конунга.
- Сжалься  над стариком, одряхлевшим в неусыпных заботах  о тебе! Не отсылай
меня прочь! Я и в одиночку сумею охранить твою царственную особу. Не отсылай
своего верного Гриму!
     - Сжалюсь, - сказал Теоден.  -  Сжалюсь и не отошлю. Я  поведу  войско;
сражаясь рядом со мной, ты сможешь доказать свою верность.
     Гнилоуст обвел враждебные  лица взглядом затравленного зверя, судорожно
изыскивающего спасительную уловку.  Он облизнул  губы длинным бледно-розовым
языком.
     -  Подобная  решимость к лицу конунгу из рода Эорла, как  бы  он ни был
стар, -  сказал  он. - Конечно, преданный слуга умолил бы его пощадить  свои
преклонные  лета. Но я вижу, что запоздал и государь мой внял речам тех, кто
не станет оплакивать  его  преждевременную кончину.  Тут уж я ничем не  могу
помочь;  но выслушай  мой последний совет,  о государь!  Оставь  наместником
того, кто  ведает твои  сокровенные мысли  и свято чтит твои веления! Поручи
преданному   и  многоопытному  советнику   Гриме  блюсти  Эдорас  до  твоего
возвращения - увы, столь несбыточного.
     Эомер расхохотался.
     - А  если в этом тебе будет отказано, о заботливый Гнилоуст, ты, может,
согласишься и на меньшее, лишь  бы  не ехать на войну? Согласишься тащить  в
горы куль муки - хотя кто его тебе доверит?
     - Нет,  Эомер, не понимаешь ты умысла почтенного советника,  - возразил
Гэндальф, обратив  на  Гнилоуста пронзительный  взгляд. -  Он  ведет хитрую,
рискованную игру  - и  близок  к выигрышу даже и  сейчас. А  сколько он  уже
отыграл   у  меня  драгоценного   времени!  Лежать,  гадина!  -  крикнул  он
устрашающим голосом. - Лежи, ползай на брюхе! Давно ты продался  Саруману? И
что тебе  было обещано? Когда  все воины  полягут в бою,  ты получишь свое -
долю  сокровищ  и вожделенную  женщину?  Ты  уж  не первый  год  исподтишка,
похотливо и неотступно следишь за нею.
     Эомер схватился за меч.
     -  Это я знал и раньше,  - проговорил он.  - И за  одно это я готов был
зарубить его в чертоге,  на глазах у конунга, преступив древний закон.  Так,
стало  быть, он еще и  изменник? - И он  шагнул  вперед, но Гэндальф удержал
его.
     - Эовин теперь в безопасности, - сказал он. - А ты, Гнилоуст,  - что ж,
для своего подлинного хозяина ты сделал все, что мог,  и он у тебя  в долгу.
Но  Саруман забывчив  и  долги  платить  неохоч: поезжай-ка  скорей к  нему,
напомни о своих заслугах, а то останешься ни при чем.
     - Ты лжешь, - прогнусил Гнилоуст.
     - Недаром это слово не сходит у тебя с языка, - сказал Гэндальф. - Нет,
я не лгу. Смотри, Теоден, вот змея подколодная! Опасно держать его при себе,
и здесь  тоже не оставишь. Казнить бы его -  и дело с концом, но  ведь много
лет он служил тебе верой и правдой, служил, как умел. Дай ему коня и отпусти
на все четыре стороны. Выбор его будет ему приговором.
     - Слышишь, Гнилоуст? - сказал Теоден. - Выбирай: либо рядом  со мною, в
битве,  докажешь  свою преданность  мечом,  либо  отправляйся, куда  знаешь.
Только, если мы снова встретимся, милосердия не жди.
     Гнилоуст медленно встал, повел глазами исподлобья, взглянул  на Теодена
и открыл  было рот, но вдруг разогнулся и выпрямился. Скрюченные пальцы  его
дрожали; взор зажегся такой нещадной  злобой,  что перед ним расступились, а
он ощерился, с присвистом сплюнул под ноги конунгу, отскочил  и кинулся вниз
по лестнице.
     - За ним! - распорядился Теоден. - Приглядите,  чтоб он чего не учинил,
но его не трогать и не задерживать. Если ему нужен конь, дайте ему коня.
     - Еще не всякий конь согласится на такого седока, - сказал Эомер.
     Один  из телохранителей  побежал вниз. Другой принес в шлеме родниковой
воды и омыл камни, оскверненные плевком Гнилоуста.
     -  Теперь воистину  добро  пожаловать!  -  сказал  Теоден.  -  Пойдемте
побеседуем за нашей недолгой трапезой.
     Они вернулись во  дворец. Снизу, из города, слышались крики глашатаев и
пенье боевых рогов: объявляли приказ конунга и уже трубили сбор.
     За столом у Теодена сидели Эомер и четверо гостей. Конунгу прислуживала
Эовин.  Ели и пили быстро  и молча; лишь хозяин расспрашивал  Гэндальфа  про
Сарумана.
     - С  каких пор  он стал предателем, этого  мне  знать не дано, - сказал
Гэндальф.  - Зло овладевало им постепенно; некогда он,  я  уверен, был вашим
искренним  другом,  и,  даже  когда черные  замыслы  его  созрели  и  сердце
ожесточилось, Мустангрим поначалу ему не мешал, а мог быть и полезен. Но это
было давно,  и давно  уже  он задумал  вас погубить,  собираясь для этого  с
силами и скрывая козни под личиной добрососедства. В те годы Гнилоуст просто
сразу оповещал Изенгард обо всех твоих  делах и намерениях.  Это было ему не
трудно: чужаки-соглядатаи сновали туда-сюда, но  Ристания - край открытый, и
никто  их  не замечал.  А он вдобавок  советовал да наушничал, отравляя твои
мысли,  оледеняя  сердце,  расслабляя  волю;  подданные  твои это видели, но
ничего не могли поделать, ибо ты стал его безвольным подголоском.
     Но когда я спасся из Ортханка и предостерег тебя, когда личина его была
сорвана - тут уж тайное сделалось явным, и Гнилоуст принялся опасно хитрить.
Он выдумывал препоны, отводил удары, распылял войска. А изворотлив он был на
диво:  то стыдил  за оглядку, то  стращал колдовством. Помнишь, как  по  его
наущению все войска впустую услали на север, когда они нужны были на западе?
Твоими устами запретил он Эомеру погоню за  сворой орков, и если бы Эомер не
ослушался  твоего,  а вернее, Гнилоустова  злокозненного  запрета,  то  орки
сейчас доставили бы в Изенгард бесценную добычу. Не ту, о которой пуще всего
мечтает Саруман,  нет,  - но двоих  их нашего  отряда,  сопричастных  тайной
надежде: о ней я  даже с  тобой, государь, пока не  смею  говорить  открыто.
Подумай только, что бы им довелось претерпеть и  что  Саруман проведал бы на
пагубу нам?
     - Я многим обязан Эомеру, - сказал Теоден. - Говорят: словом дерзок, да
сердцем предан.
     -  Скажи  лучше:  кривой  суд  всегда  правое  скривит,  -  посоветовал
Гэндальф.
     - Да, судил я вкривь, - подтвердил Теоден. - А  тебе обязан прозрением.
Ты  опять явился  вовремя.  Позволь  одарить тебя по  твоему выбору:  что ни
захочешь - все твое. Лишь меч мой оставь мне!
     - Вовремя явился я или нет, это  мы увидим,  - сказал Гэндальф. - А дар
от тебя охотно приму, и выбор мой уже сделан. Подари мне  Светозара! Ведь ты
его  лишь одолжил -  таков был  уговор. Но теперь я помчусь на нем навстречу
неизведанным ужасам: один серебряный конь против девяти вороных. Чужим конем
рисковать не след; правда, мы с ним уже сроднились.
     -  Достойный выбор, - сказал Теоден, - и нынче я с радостью  отдаю тебе
лучшего коня из моих табунов, ибо нет среди них подобных Светозару и, боюсь,
не будет. В нем одном неожиданно возродилась могучая порода древности. А вы,
гости  мои, подыщите себе дары у меня  в оружейной. Мечи вам не  надобны, но
там есть шлемы  и кольчуги  отменной работы мастеров Гондора. Подберите, что
придется по душе, и да послужат они вам в бою!
     Из  оружейной  нанесли груды доспехов,  и  вскоре  Арагорн  с Леголасом
облачились в сверкающие панцири, выбрали себе шлемы и круглые щиты с золотой
насечкой,   изукрашенные  по  навершью  смарагдами,  рубинами  и   жемчугом.
Гэндальфу доспех был не нужен, а Гимли не требовалась кольчуга, если бы даже
и  нашлась подходящая, ибо среди сокровищ Эдораса  не было  панциря прочнее,
чем его собственный, выкованный гномами  Подгорного Царства. Но он взял себе
стальную шапку  с  кожанным  подбоем - на его круглой голове она сидела  как
влитая;  взял и маленький  щит с белым скакуном на зеленом поле, гербом Дома
Эорла.
     - Да сохранит он тебя от стрел, мечей  и копий! - сказал Теоден. -  Его
изготовили для меня еще во дни Тенгела, когда я был мальчиком.
     Гимли поклонился.
     - Я не посрамлю твоего  герба,  Повелитель Ристании, - сказал  он. - Да
мне и сподручней носить  щит с лошадью, чем носиться на лошади. Свои  ноги -
они как-то надежнее.  Вот отвезут меня куда надо, опустят на твердую землю -
а там уж я себя покажу.
     - Увидим, - сказал Теоден.
     Конунг встал, и Эовин поднесла ему кубок вина.
     - <i>Фэрту Теоден хал!</i> - промолвила она. - Прими этот  кубок и почни его в
нынешний добрый час. Да окрылит тебя удача, возвращайся с победой!
     Теоден отпил  из кубка, и  она  обнесла им гостей.  Перед Арагорном она
помедлила, устремив на него  лучистые  очи. Он  с  улыбкой  взглянул  на  ее
прекрасное лицо и, принимая кубок, невзначай коснулся затрепетавшей руки.
     - Привет тебе, Арагорн, сын Араторна! - сказала она.
     - Привет и  тебе, Дева Ристании, - отвечал  он, помрачнев  и  больше не
улыбаясь.
     Когда круговой кубок был допит, конунг вышел из дверей чертога. Там его
поджидала дворцовая стража, стояли глашатаи с трубами и собрался знатный люд
из Эдораса и окрестных селений.
     -  Я отправляюсь в  поход, может  статься,  последний на своем  веку, -
сказал  Теоден. -  Мой сын  Теодред погиб,  и нет прямых наследников  трона.
Наследует мне сестрин сын Эомер. Если и он  не вернется, сами  изберите себе
государя. Однако же надо назначить правителя  Эдораса на время войны. Кто из
вас останется моим наместником?
     Ни один не отозвался.
     - Что ж, никого не назовете? Кому доверяет мой народ?
     - Дому Эорла, - ответствовал за всех Гайма.
     - Но Эомера я оставить не могу, да он и не  останется, - сказал конунг.
- А он - последний в нашем роду.
     - Я не называл  Эомера, - возразил Гайма. - И он в роду не последний. У
него  есть сестра - Эовин,  дочь Эомунда.  Она  чиста  сердцем и  не  ведает
страха.  Любезная  эорлингам, пусть  примет она  бразды  правления;  она  их
удержит.
     - Да будет так,  - скрепил Теоден. - Глашатаи,  оповестите народ о моей
наместнице!
     И конунг опустился на скамью у дверей и вручил коленопреклоненной Эовин
меч и драгоценный доспех.
     - Прощай, сестрина дочь! -  молвил он. -  В  трудный час расстаемся мы,
но, может, еще и свидимся в золотом чертоге. Если же нет, если нас разобьют,
уцелевшие   ратники   стекутся  в   теснину  Дунхерга:   там  вы  еще  долго
продержитесь.
     -  Напрасны эти слова, - сказала она.  - Но до вашего  возвращенья  мне
день покажется с год.
     И, говоря так, взглянула на Арагорна, стоявшего рядом.
     -  Конунг  вернется, - сказал тот. - Не тревожься! Не на  западе  -  на
востоке ждет нас роковая битва!
     Теоден и  Гэндальф  возглавляли  молчаливое шествие,  растянувшееся  по
длинной  извилистой лестнице.  Возле  крепостных  ворот Арагорн обернулся. С
возвышенного  крыльца, от  дверей золотого чертога  смотрела им вслед Эовин,
опершись на меч обеими руками. Ее шлем и броня блистали в солнечных лучах.
     Гимли шел рядом с Леголасом, держа секиру на плече.
     -  Ну  наконец-то раскачались! - сказал он. -  Ох и народ эти люди - за
все про  все  у  них  разговор. А  у меня  уж  руки  чешутся, охота  секирой
помахать. Хотя ристанийцы-то небось тоже  рубаки отчаянные. А все ж  таки не
по мне такая война: поле боя невесть где, как хочешь, так и добирайся. Ладно
бы пешком, а то трясись, мешок мешком, на луке у Гэндальфа.
     - Завидное  местечко,  - сказал Леголас. -  Да ты не волнуйся, Гэндальф
тебя,  чуть  что, живенько на землю  спустит, а Светозар ему за  это спасибо
скажет. Верхом-то секирой не помашешь.
     - А  гномы  верхом  и не воюют. С лошади удобно разве что людям затылки
брить, а не оркам рубить головы, - сказал Гимли, поглаживая топорище.
     У  ворот выстроилось ополчение: и стар,  и млад - все  уже в седлах и в
полном  доспехе.  Собралось больше  тысячи;  колыхался  лес  копий.  Теодена
встретили  громким, радостным кличем и подвели  его коня,  именем  Белогрив.
Наготове  стояли  кони  Арагорна  и  Леголаса.  Покинутый Гимли  только было
насупился, как к нему подошел Эомер с конем в поводу.
     - Привет тебе,  Гимли,  сын Глоина!  - сказал он.  -  Вот  видишь,  все
недосуг  поучиться у тебя учтивости. Но, может, мы  пока не будем квитаться?
Обещаю, что более ни словом не задену Владычицу Золотого Леса.
     - Я готов отложить наш  расчет,  Эомер, сын  Эомунда, - важно отозвался
Гимли.  - Но если  тебе выпадет случай воочию увидеть  царицу Галадриэль, ты
либо признаешь ее прекраснейшей на свете, либо выйдешь со мной на поединок.
     -  Да  будет так!  - сказал  Эомер.  - До  тех пор, однако, прости  мои
необдуманные слова  и в знак прощения изъяви, если можно, согласие быть моим
спутником. Гэндальф поедет впереди, вместе с конунгом; а мой конь Огненог, с
твоего позволения, охотно свезет нас двоих.
     - Согласен  и благодарен, - ответил польщенный  вежливой речью Гимли. -
Только пусть мой друг Леголас едет рядом с нами.
     - Решено! - сказал Эомер. - Слева поедет Леголас, справа - Арагорн; кто
устоит против нас четверых?
     - А где Светозар? - спросил Гэндальф.
     - Пасется  у  реки,  -  сказали  ему.  -  И  никого  к себе  близко  не
подпускает. Вон он, там, близ переправы, легкой тенью мелькает в ивняке.
     Гэндальф свистнул и громко кликнул  коня; Светозар переливисто заржал в
ответ и примчался в мгновение ока.
     - Западный ветер во плоти, да и только, -  сказал Эомер, любуясь статью
и норовом благородного скакуна.
     - Как тут не подарить, - заметил Теоден. - Впрочем, - повысил он голос,
- слушайте все! Да будет ведомый всем вам Гэндальф Серая Хламида, муж совета
и  брани,  отныне и присно  желанным гостем  нашим,  сановником  Ристании  и
предводителем Эорлингов; и да будет слово  мое  нерушимо, пока  не померкнет
слава Эорла! Дарю ему - слышите? - Светозара, коня из коней Мустангрима!
     - Спасибо тебе, конунг Теоден, - молвил Гэндальф.
     Он скинул свой ветхий плащ и отбросил широкополую шляпу. На нем не было
ни  шлема,  ни брони; снежным блеском  сверкнули его седины и засияло  белое
облачение.
     - С нами наш Белый Всадник! - пронеслось по рядам. - Эорлинги, вперед!
     Протяжно запели трубы. Кони вздыбились и заржали. Копья грянули о щиты.
Конунг воздел  руку,  и  точно  могучий порыв ветра взметнул  последнюю рать
Ристании: громоносная туча помчалась на запад.
     Эовин провожала  взглядом  дальние  отблески тысячи  копий  на  зеленой
равнине, одиноко стоя у дверей опустевшего чертога.
     <b>Хельмово ущелье</b>
     Когда отъезжали от Эдораса, солнце  уже клонилось к  западу,  светило в
глаза, и простертую справа ристанийскую равнину  застилала золотистая дымка.
Наезженная угорная дорога вилась то верхом, то низом, разметав густые сочные
травы, истоптанными  бродами  пересекая  быстрые мутные речонки.  В  дальнем
далеке,  на  северо-западе, возникали  Мглистые  горы,  все  темнее и  выше,
обрисованные зарей. Вечерело.
     А войско мчалось во весь опор, почти без остановок: боялись промедлить,
надеялись  не опоздать и торопили коней. Резвей и выносливей их  не бывало в
Средиземье, однако же и путь перед ними лежал неблизкий: добрых сорок лиг по
прямой, а дорогою - миль сто сорок от Эдораса до Изенгардской переправы, где
рати Ристании отражали Сарумановы полчища.
     Надвинулась ночь, и войско наконец  остановилось; пять  с лишним  часов
проскакали они,  но  не одолели еще и половины пути. Расположились на ночлег
широким кругом, при  свете звезд и тусклого месяца. На всякий случай костров
не жгли;  выставили  круговое охранение  и  выслали  дозорных, серыми тенями
мелькавших по ложбинам. Ночь  тянулась медленно и бестревожно. Наутро запели
рога, и дружина в одночасье снова тронулась в путь.
     Мутновато-безоблачное   небо  стояло   над  ними,  и   наваливалась  не
по-вешнему  тяжкая  духота.  В  туманной поволоке вставало солнце, а за  ним
омрачала тусклые небеса черная, хищная, грозовая  темень. И ей навстречу,  с
северо-запада,  расползалась  у  подножия  Мглистых  гор подлая  темнота  из
Колдовской логовины.
     Гэндальф придержал коня и поравнялся с Леголасом, ехавшим в строю возле
Эомера.
     - У тебя зоркие глаза, Леголас,  - сказал он.  - Вы, эльфы, за две лиги
отличаете  воробья  от зяблика.  Скажи ты мне, видишь ли  что-нибудь там, на
пути к Изенгарду?
     - Далеко еще до  Изенгарда, -  отозвался Леголас, козырьком приложив ко
лбу длиннопалую руку.  - Темнотой окутан наш путь, и какие-то громадные тени
колышутся во  тьме у  речных  берегов, но что это за тени, сказать не  могу.
Сквозь темноту  и  туман я  бы их  разглядел,  но некою  властительной силой
опущен  непроницаемый занавес, и река теряется за ним.  Точно  лесной сумрак
из-под бесчисленных деревьев ползет и ползет с гор.
     - И вот-вот обрушится вдогон гроза из Мордора, - проговорил Гэндальф. -
Страшная будет ночь.
     Духота  все  сгущалась, под  вечер их нагнали  черные тучи,  застлавшие
небеса, и  уже  впереди нависали  лохматые  клочья, облитые слепящим светом.
Кроваво-красное   солнце  утопало  в  дымной  мгле.   Приблизилась  северная
оконечность Белых  гор, солнце озарило слоистые кручи троеверхого Трайгирна,
и закатным огнем полыхнули копья  ристанийского  воинства. Передовые увидели
черную точку, потом темное  пятно: всадник вырвался к ним навстречу из  алых
отблесков заката. Они остановились в ожидании.
     Усталый воин в изрубленном шлеме, с иссеченным щитом медленно спешился,
постоял, шатаясь, переводя дух, и наконец заговорил.
     -  Эомер  с вами?  - сипло спросил он. -  Прискакали все-таки,  хоть  и
поздно,  только мало вас очень. Худо пошло  наше дело после гибели Теодреда.
Вчера  мы  отступили за Изен: многие приняли смерть на переправе. А ночью их
полку  прибыло,  и  со  свежими  силами  они  штурмовали  наш   берег.   Вся
изенгардская нечисть, все здесь, и числа им нет, а вдобавок Саруман вооружил
диких горцев и заречных кочевников  из  Дунланда. Десять  на одного. Опорную
стену  взяли  приступом.  Эркенбранд  из  Вестфольда  собрал,  кого  мог,  и
затворился  в крепости, в Хельмовом ущелье. Остальные разбежались  кто куда.
Эомер-то где? Скажите  ему: все пропало. Пусть возвращается в  Эдорас и ждет
изенгардских волколаков, недолго придется ждать.
     Теоден молча слушал, скрытый за телохранителями;  тут он  тронул коня и
выехал вперед.
     -  Дай-ка  поглядеть  на тебя,  Сэорл!  -  сказал  он. - Я здесь, не  в
Эдорасе. Последняя  рать  эорлингов выступила в  поход и без битвы  назад не
вернется.
     Радостным изумлением просияло лицо воина. Он  выпрямился -  и горделиво
преклонил колено, протягивая конунгу зазубренный меч.
     - Повелевай, государь! - воскликнул он. - И прости меня! Я-то думал...
     - Ты думал, я коснею в  Медусельде, согбенный,  как дерево  под снежным
бременем. Верно, когда ты поехал на брань, так оно и было. Но теперь не так:
западный ветер стряхнул  снег  с ветвей. Дайте  ему свежего коня!  Скачем на
выручку к Эркенбранду!
     Тем  временем Гэндальф  проехал вперед; он глядел из-под руки на север,
на Изенгард, и на отуманенный запад.
     -  Веди  их,  Теоден!  -  велел  он,   вернувшись  галопом.  -   Скорей
сворачивайте к Хельмову ущелью! На Изенских  бродах вам делать уже нечего. А
у  меня  другие, срочные  дела  - Светозар  не  подведет! -  И  крикнул  еще
Арагорну, Эомеру и телохранителям конунга: - Во что бы то ни стало сберегите
государя! Ждите меня у Хельмовой Крепи! Прощайте!
     Он  склонился  к  уху  Светозара, и  точно  стрела сорвалась  с тетивы:
мелькнул серебристый блик,  порхнул ветерок, исчезла легкая  тень.  Белогрив
заржал и  вздыбился, готовый мчаться  следом,  но  и самая быстрая  птица не
угналась бы за Светозаром.
     - Это как же понимать? - спросил у Гаймы один из телохранителей.
     -  Так  и понимать, что Гэндальф Серая Хламида куда-то очень  спешит, -
ответствовал  Гайма.  -  Нежданно-негаданно  он,   Гэндальф,   появляется  и
пропадает.
     - Был бы здесь Гнилоуст, он бы живенько это объяснил, - заметил тот.
     -  Объяснил бы,  -  согласился Гайма, - да  только  я уж  лучше подожду
Гэндальфа, авось все само объяснится.
     - Жди-жди, может, и дождешься, - послышалось в ответ.
     Войско  круто свернуло  на юг и помчалось ночной степью. Уже близок был
горный кряж, но высокие вершины Трайгирна  едва виднелись в темном небе.  На
юге  Вестфольдского низкодолья пролегала,  уходя  в  горы, обширная  зеленая
логовина,  посреди  которой струилась река, вытекавшая  из  Хельмова ущелья.
Река  звалась  Ущелицей,  а  ущелье  носило  имя Хельма,  в  честь  древнего
конунга-ратоборца,  державшего   здесь  долгую   оборону.  Узкое,  глубокое,
извилистое  ущелье  взрезало  склон  Трайгирна, уходя на  север,  и  наконец
утесистые громады почти смыкались над ним.
     На  северном  отроге  у горловины ущелья  возвышалась старинная  башня,
обнесенная могучей стеной древней каменной кладки. По преданию,  во  времена
могущества и  славы Гондора  крепость эту  выстроили заморские короли руками
титанов.  Горнбург  звалась она;  и трубный  глас  с  высоты  башни  стократ
откликался   позади   в  ущелье,  будто  несметное   воинство  дней   былых,
хоронившееся в пещерах, спешило на выручку.
     Древние строители преградили ущелье  от Горнбурга до южных утесов;  под
стеною  был  широкий водосток,  откуда  выбегала  Ущелица, огибая  скалистое
подножие крепости, и  ровной ложбиной по зеленому пологому склону стекала от
Хельмовой  Крепи  к  Хельмовой  гати,  а  оттуда   -  в  Ущельный  излог,  к
Вестфольдскому низкодолью. Ныне Горнбург стал оплотом Эркенбранда, правителя
Вестфольда, воеводы  западного  пограничья. В  предгрозье последних лет  он,
опытный и дальновидный военачальник, отстроил стены и обновил укрепления.
     Войско  еще  мчалось  низиной, приближаясь  к устью  излога,  когда  от
передовых разъездов  послышались крики  и  затрубили  рога. Потом из темноты
засвистали стрелы. Вскоре прискакал разведчик: по ущелью рыскали орки верхом
на  волколаках и большое  полчище  надвигалось  с  севера,  от  Изенгардской
переправы, видимо, к ущелью.
     -  Много  там  наших  поодиночке  перебито,  - продолжал  разведчик.  -
Отрядами кое-как отбиваются - но мечутся  без толку, собирать их некому. Что
с  Эркенбрандом, никто  вроде  бы  не  знает. До  Хельмовой Крепи он едва ли
доберется, а может, уже и убит.
     - Гэндальфа там не видели? - спросил Теоден.
     -  Видели,  государь.  То  там,  то  сям  проносился  белый  старик  на
серебряном  коне:  думали,  это  Саруман.  Говорят,  он  впотьмах  ускакал к
Изенгарду.  Еще  говорят, будто  видели Гнилоуста,  правда,  пораньше,  этот
скакал на север со сворой орков.
     - Не завидую Гнилоусту, если он подвернется Гэндальфу, - сказал Теоден.
- Зато я дурак дураком: сбежали оба советника, и прежний, и новый. Гэндальф,
правда,  посоветовал кое-что на  прощанье, хоть  это  и без него  ясно: надо
пробиваться  к Хельмовой Крепи, что бы там ни было с  Эркенбрандом. Полчище,
говоришь, валит, а каково полчище, не разузнал?
     - Огромное  полчище,  - сказал  разведчик. - У страха,  конечно,  глаза
велики, но я  говорил с опытными и хладнокровными воинами, и, по их  словам,
даже головной отряд орков во много раз больше всей нашей рати.
     - Тогда поторопимся,  -  сказал  Эомер.  - Ту сволочь, которая  встанет
между  нами  и  крепостью, перебьем с первого до  последнего.  А  пещеры  за
Хельмовой  Крепью забыли? Там, может статься, уже собралась  не  одна  сотня
воинов, и оттуда есть тайные ходы в горы.
     - На тайные  ходы надежда плоха, - сурово осек его конунг. - Саруман их
небось давным-давно разведал. Однако ж оборонять Крепь можно долго. Вперед!
     Арагорн   и  Леголас,   по-прежнему   рядом  с  Эомером,  стали  теперь
передовыми. Понемногу с галопа  перешли на  шаг, темень  сгущалась, а дорога
вела все выше, прячась в сумрачных  теснинах. Путь был свободен, своры орков
мигом рассеивались, избегая малейшей стычки.
     - Ох, боюсь, что о прибытии конунга с ополчением уже  доложено Саруману
или Саруманову главарю,  да и точный  счет нашим  воинам известен, -  угрюмо
заметил Эомер.
     А   ратный   грохот   нарастал   и  нагонял   их.   Темнота   полнилась
многотысячегласым сиплым  песенным  ревом.  Посреди  излога,  уже в  высоте,
обернувшись,  они увидели  бесчисленные  факелы, красновато-огнистый  ковер,
расстилавшийся у горных  подножий, и прерывистые огненные струи, всползавшие
по склонам. Там и сям вспыхивали мрачные зарева.
     - Большое войско идет за нами по пятам, - сказал Арагорн.
     - Они несут огонь, - глухо отозвался Теоден, - и поджигают все на своем
пути  - дома, рощи и стога. Богатый край,  благословенная долина, селенье за
селеньем. Горе мне и моему народу!
     -  При  дневном-то   свете  повернули  бы  мы  коней  и  обрушились  на
поджигателей с высоты, - сказал Арагорн. - Не по мне это - бежать от них.
     -  Бежать осталось недолго, -  заверил  Эомер.  -  Вот-вот  подъедем  к
Хельмовой гати: там глубокий ров, надежный  вал  и до Крепи еще добрая миля.
Развернемся и дадим бой.
     - Нет, на оборону  гати у нас сил недостанет, -  возразил Теоден. - Где
нам: она длиннее мили и въезд очень широкий.
     - Въезд все равно придется оборонять,  значит, нужна тыловая застава, -
сказал Эомер.
     Ни звездочки не было в безлунном небе, когда передовые конники достигли
въезда над  рекой  по широкой дороге,  спускавшейся  берегом от Горнбурга  к
гати. Из-за черного провала, со смутной высоты стены их окликнул часовой.
     - Властитель Ристании ведет ополчение к  Хельмовой  Крепи, -  отозвался
Эомер. - Говорю я, Эомер, сын Эомунда.
     - Мы такого и  не чаяли, - молвил часовой.  - Скорей заезжайте!  Того и
гляди, нагрянут орки.
     Вскоре  войско  выстроилось  за  гатью   у  реки,  на  пологом  склоне.
Взбодрившись, передавали из уст в  уста, что Эркенбранд  оставил  в крепости
изрядную дружину и ее немало пополнили беженцы.
     -  Пожалуй,  наберется  и  с  тысячу пеших ратников,  -  сказал  старый
Гамлинг,  поставленный  начальником  низовой охраны.  -  Многие,  правда,  в
чересчур  уж  почтенных  летах, вроде меня,  а у других,  как у моего внука,
молоко  на губах  не обсохло. Что слышно про  Эркенбранда?  Вчера  говорили,
будто он идет сюда с остатками отборной дружины Вестфольда. А нынче о нем ни
слуху ни духу.
     -  Боюсь, что недаром, - сказал Эомер. -  Дозорные наши вернулись  ни с
чем, а где ему быть? Всю долину заполонили враги.
     - Худо наше дело, если он погиб,  - молвил  Теоден. -  Могучий витязь -
поистине в нем  ожила доблесть  Хельма Громобоя. Но ждать  его  здесь  мы не
можем: надо стянуть все силы  к Горнбургу. Как у  вас там с припасами? Мы-то
налегке: на битву ехали, а не садиться в осаду.
     -  Три четверти вестфольдцев укрылись в здешних пещерах -  стар и млад,
женщины и  дети, -  сказал Гамлинг. - Но  припасов все равно хватит надолго:
туда согнали весь скот, да и кормов заготовлено в достатке.
     - Это хорошо, - сказал Эомер. - Долину они выжгли и разграбили дотла.
     - Разграбить Хельмову Крепь куда потруднее, это им дороговато станет, -
проворчал Гамлинг.
     Спешились у  крепостной плотины  и  по гребню  ее,  а  затем  по откосу
длинной вереницей провели коней к воротам Горнбурга. Там их тоже встретили с
ликованьем  и  новой  надеждой;  как-никак   вдвое   прибавилось  защитников
крепости.
     Эомер быстро распорядился:  конунгу с  телохранителями  и сотней-другой
вестфольдцев предоставил оборонять Горнбург,  а всех остальных разместил  на
Ущельной стене и  Южной башне,  ибо там  ожидался  главный натиск  оголтелых
полчищ.  И там он был опаснее всего. Коней под малой охраной отвели подальше
в ущелье.
     Ущельная стена была высотой в  двадцать футов и такой  толщины, что  по
верху  ее могли  пройти  рука об руку четверо,  а  парапет скрывал воинов  с
головой. На стену можно было спуститься по лестнице от дверей внешнего двора
Горнбурга  или  подняться тремя пролетами сзади, со  стороны ущелья. Впереди
она была  гладко обтесана, и  громадные  каменья плотно и вровень  пригнаны,
сверху они нависали, точно утесы над морем.
     Гимли  стоял,  прислонясь  к  парапету,  а  Леголас  уселся  на  зубце,
потрагивая тетиву лука и вглядываясь во мглу.
     - Вот это другое дело, - говорил гном,  притоптывая. - Насколько же мне
легче дышится в горах! Отличные скалы! Вообще крепкие ребра у здешнего края.
Как меня спустили с лошади, так ноги просто не нарадуются. Эх, дайте мне год
времени и сотню  сородичей  - да никакой  враг  сюда  после  этого  даже  не
сунется, а сунется - костей не соберет.
     -  Охотно верю, - отозвался Леголас. - Ты ведь истый гном, гном всем на
удивленье, любитель горного  труда.  Мне-то здешний край  не по  сердцу, что
ночью,  что наверняка  и  днем.  Но  с тобою  я чувствую  себя надежнее, мне
отрадно, что  рядом эдакий толстоногий крепыш с боевым топором. И правда, не
помешала бы здесь сотня твоих сородичей. Но еще бы лучше - сотня лучников из
Лихолесья.  Ристанийцы  -  они  стрелки  по-своему  неплохие, но мало  у них
стрелков, раз-два и обчелся!
     - Темновато для стрельбы, -  возразил Гимли.  -  А если уж на то пошло,
так лучше всего бы сейчас как следует выспаться. Честное слово, таких сонных
гномов, как я, свет еще не видывал. Маятное дело эта верховая езда. И однако
ж секира у меня в  руках ну прямо ходуном ходит. Ладно уж, раз спать нельзя,
давайте сюда  побольше орков, было  бы только  где  размахнуться -  и  сразу
станет не до сна.
     Время тянулось еле-еле. В долине догорали далекие  пожары. Изенгардское
воинство теперь надвигалось в молчании: огненные змеи вились по излогу.
     Вдруг от  гати донесся  пронзительный  вой и ответный клич ристанийцев.
Факелы,  точно уголья,  сгрудились  у въезда  -  и  рассыпались,  угасая. По
приречному лугу и  скалистому откосу  к  воротам  Горнбурга  примчался отряд
всадников: застава отступила почти без потерь.
     -  Штурмуют вал! - доложили они.  - Мы расстреляли  все  стрелы,  ров и
проход завалены  трупами. Это их задержит ненадолго -  они лезут  и лезут на
вал повсюду,  бесчисленные, как муравьи. Но  идти на приступ с  факелами  им
впредь будет неповадно.
     Перевалило  за  полночь. Нависла  непроглядная  темень, душное  затишье
предвещало грозу. Внезапно  тучи распорола ослепительная вспышка, и огромная
ветвистая молния  выросла среди восточных вершин. Мертвенным светом озарился
склон от стены до  гати: там кишмя кишело  черное  воинство  -  приземистые,
широкозадые  орки  и  рядом рослые,  грозные воины в  шишаках, с  воронеными
щитами. А из-за гати  появлялись, наползали все новые и новые сотни. Темный,
неодолимый прибой вздымался по скату, от скалы к скале. Гром огласил долину.
Хлынул ливень.
     И  другой,  смертоносный ливень обрушился на  крепостные стены:  стрелы
свистели, лязгали, отскакивали, откатывались - или впивались в  живую плоть.
Так  начался штурм  Хельмовой  Крепи, а  оттуда  не раздалось ни  звука,  не
вылетело ни единой стрелы.
     Осаждающие  отпрянули  перед безмолвной, окаменелой  угрозой. Но молния
вспыхивала  за молнией, и орки приободрились: они орали, размахивали копьями
и мечами  и  осыпали стрелами зубчатый  парапет,  а  ристанийцы с изумленьем
взирали  на волнуемую  военной  угрозой зловещую  черную ниву,  каждый колос
которой ощетинился сталью.
     Загремели медные трубы, и войско Сарумана ринулось на приступ: одни - к
подножию Ущельной  стены и Южной башне, другие  - через плотину на откос,  к
воротам Горнбурга. Туда  устремились  огромной толпой  самые крупные  орки и
дюжие, свирепые горцы Дунланда. В блеске  молний на их шлемах и  щитах видна
была призрачно  бледная  длань.  Они  бегом  одолели  откос  и  подступили к
воротам.
     Крепость,  словно  пробудившись,  встретила  их  тучею стрел  и  градом
каменьев.  Толпа  дрогнула,  откатилась врассыпную  и снова хлынула  вперед,
опять рассыпалась и опять набежала, возвращаясь упорно, как приливная волна.
Громче прежнего взвыли трубы, и вперед с громогласным ревом вырвался плотный
клин дунландцев;  они прикрывались сверху своими большими щитами и несли два
огромных  обитых железом  бревна. Позади их столпились  орки-лучники,  держа
бойницы под ураганным обстрелом.  На  этот  раз  клин  достиг ворот,  и  они
содрогнулись от  тяжких размашистых ударов.  Со стены падали камни, но место
каждого поверженного  тут  же занимали двое,  и  тараны  все  сокрушительней
колотили в ворота.
     Эомер и Арагорн  стояли рядом  на стене. Они слышали воинственный рев и
гулкие удары таранов; ярко сверкнула молния, и при свете ее оба враз поняли,
что ворота вот-вот поддадутся.
     - Скорей! - крикнул Арагорн. - Настал час обнажить мечи!
     Вихрем  промчались  они по стене и  вверх  по  лестнице во внешний двор
Горнбурга,  прихватив с собой  десяток самых  отчаянных рубак.  В стене была
потайная дверца , выходившая на запад, узкая тропа над обрывом вела от нее к
воротам. Эомер и Арагорн бежали первыми, ратники едва поспевали за ними. Два
меча заблистали вместе.
     - Гутвинэ! - воскликнул Эомер. - Гутвинэ и Мустангрим!
     - Андрил! - воскликнул Арагорн. - Андрил и Дунадан!
     Нападения  сбоку  не ожидали, и  страшны  были  разящие  насмерть удары
Андрила, пылавшего белым пламенем. Стену и башню облетел радостный клич:
     - Андрил! Андрил за нас! Сломанный Клинок откован заново!
     Захваченные врасплох горцы обронили бревна-тараны, изготовившись к бою,
но   стена   их  щитов   раскололась,  точно  гнилой  орех.  Отброшенные   и
разрубленные,  падали  они  замертво  наземь  или вниз  со скалы,  в  поток.
Орки-лучники выстрелили не целясь и бросились бежать.
     Эомер и Арагорн задержались у ворот. Гром рокотал в отдаленье, и где-то
над южными горами вспыхивали  бледные молнии.  Резкий ветер снова  задувал с
севера. Рваные тучи разошлись, и выглянули звезды, мутно-желтая луна озарила
холмы за излогом.
     - Вовремя  же  мы подоспели, - заметил Арагорн, разглядывая ворота.  Их
мощные петли  и железные  поперечины  прогнулись и  покривились,  толстенные
доски треснули.
     - Но здесь, снаружи, мы  их  не защитим, - сказал Эомер. - Смотри! - Он
указал на плотину. Орки и  дунландцы  снова  собирались за рекой. Засвистели
стрелы,  на излете звякая о камень. - Пойдем! Надо завалить ворота камнями и
подпереть бревнами. Поспешим!
     Они побежали назад. В это время около дюжины орков, схоронившихся среди
убитых,  вскочили  и  кинулись им вслед.  Двое  из них  бесшумно и быстро, в
несколько  прыжков нагнали  отставшего  Эомера,  подвернулись  ему под ноги,
оказались сверху и выхватили  ятаганы, как вдруг из мрака  выпрыгнула  никем
дотоле не замеченная маленькая черная фигурка. Хрипло прозвучал клич: <i>"Барук
Казад!  Барук  ай-мену!"</i>,  и  дважды  сверкнул  топор.  Наземь  рухнули  два
обезглавленных трупа. Остальные орки опрометью кинулись врассыпную.
     Арагорн, почуяв недоброе, вернулся, но Эомер уже стоял на ногах.
     Дверцу  тщательно  заперли, ворота  загромоздили  бревнами  и  камнями;
наконец Эомер, улучив минуту, обратился к своему спасителю.
     - Спасибо тебе, Гимли, сын  Глоина! - сказал он. - Я и не знал, что  ты
отправился с нами на вылазку. Но частенько незваный гость - самый дорогой. А
что это тебе вздумалось?
     - Да хотел прогуляться, сон стряхнуть, - отвечал Гимли. - А потом гляжу
- уж больно здоровы эти горцы: ну, я присел на камушек и полюбовался, как вы
орудуете мечами.
     - Теперь я у тебя в неоплатном долгу, - сказал Эомер.
     - Ночь  длинная, успеешь  расплатиться, -  засмеялся  гном.  -  Да  это
пустяки. Главное дело - почин, а то я от самой Мории своей секирой разве что
дрова рубил.
     -  Двое!  -  похвастал Гимли,  поглаживая  топорище. Он  возвратился на
стену.
     - Вот  как, целых двое?  -  отозвался  Леголас.  - На  моем счету  чуть
больше,  хотя приходится,  видишь,  собирать  стрелы:  у  меня  ни одной  не
осталось.  Но  два-то  десятка я  уж точно уложил, а толку что? Их здесь что
листьев в лесу.
     Небо  расчистилось,  и ярко сияла заходящая  луна.  Но лунный  свет  не
обрадовал осажденных: вражьи полчища множились на глазах, прибывала толпа за
толпой. Вылазка отбросила их  ненадолго, вскоре  натиск на ворота  удвоился.
Свирепая  черная рать, неистовствуя,  лезла на  стену, густо облепив  ее  от
Горнбурга  до  Южной  башни. Взметнувшись,  цеплялись за  парапет веревки  с
крючьями, и ристанийцы не успевали отцеплять  и  перерубать  их. Приставляли
сотни  осадных  лестниц, на  месте  отброшенных  появлялись другие,  и  орки
по-обезьяньи вспрыгивали с них на  зубцы. Под стеной  росли груды мертвецов,
точно  штормовые наносы, и по изувеченным трупам  карабкались хищные орки  и
озверелые люди, и не было им конца.
     Ристанийцы бились  из последних сил. Колчаны  их опустели, дротиков  не
осталось,  копья были изломаны, мечи иззубрены, щиты иссечены. Трижды водили
их на вылазку Арагорн  с Эомером,  и  трижды отшатывались враги, устрашенные
смертоносным сверканьем Андрила.
     Сзади по ущелью раскатился гул. Орки пробрались водостоком под стену и,
скопляясь в сумрачных расселинах скал, выжидали, пока все воины уйдут наверх
отражать очередной  приступ. Тут они  повыскакивали из  укрытий, целая свора
бросилась в  глубь ущелья,  рубя и  разгоняя  коней,  оставленных почти  без
охраны.
     Гимли спрыгнул со стены во двор, оглашая скалы яростным кличем: <i>"Казад!
Казад!"</i>, и сразу принялся за дело.
     - Э-гой! - кричал он.  - Орки напали с тыла! Э-гей! Сюда,  Леголас! Тут
их нам обоим хватит! <i>Казад ай-мену!</i>
     Старый Гамлинг услышал из крепости сквозь шум битвы зычный голос гнома.
     - Орки в ущелье! - крикнул он, вглядываясь с высоты. - Хельм! Хельм! За
мной,  сыны  Хельма!  -  И  ринулся  вниз  по   лестнице  во   главе  отряда
вестфольдцев.
     Смятые внезапной атакой  орки со всех  ног бежали  в  теснину и все  до
единого  были  изрублены  или  сброшены  в  пропасть;  и  молча  внимали  их
предсмертным воплям и следили за падающими телами стражи потаенных пещер.
     -  Двадцать  один!  -  воскликнул Гимли, взмахнув секирой и  распластав
последнего орка. - Вот мы и сравнялись в счете с любезным другом Леголасом.
     - Надо заткнуть эту крысиную дыру, - сказал Гамлинг. - Говорят, гномы -
на диво искусные каменщики. Окажи нам помощь, господин!
     - Тесать камни секирой несподручно, - заметил Гимли. - Ногтями тесать я
тоже не горазд. Ладно, попробуем, что получится.
     Вестфольдцы  набрали  булыжников  и  щебня  и  под  руководством  Гимли
замуровали водосток,  оставив  лишь  небольшое отверстие.  Полноводная после
дождя Ущелица вспучилась, забурлила и разлилась среди утесов.
     -  Авось  наверху посуше,  - сказал Гимли. -  Пойдем-ка  туда, Гамлинг,
посмотрим, что делается на стене.
     Леголас стоял возле  Арагорна с  Эомером  и точил свой  длинный кинжал.
Нападающие покамест отхлынули - наверно, их смутила неудача с водостоком.
     - Двадцать один! - объявил Гимли.
     - Отлично!  - сказал  Леголас. - Но на моем счету  уже две  дюжины. Тут
пришлось поработать кинжалом.
     Эомер и  Арагорн  устало  опирались  на  мечи.  Слева,  от  крепостного
подножия, слышались  крики, грохот и  лязг - там вновь разгоралась битва. Но
Горнбург стоял  незыблемо, как утес в  бушующем море. Ворота его  сокрушили,
однако завал из камней и бревен не одолел еще ни один враг.
     Арагорн  взглянул  на  тусклые  звезды,  на  заходящую луну, золотившую
холмистую окраину излога, и сказал:
     - Ночь эта длится, словно многолетнее заточение. Что так медлит день?
     -  Да  недолго уж до рассвета, - молвил Гамлинг,  взобравшийся на стену
вслед за Гимли. - Но много ли в нем толку? От осады он нас не избавит.
     - От века рассвет приносит людям надежду, - отвечал Арагорн.
     - Этой изенгардской нечисти, полуоркам и полулюдям,  выпестованным злым
чародейством Сарумана, - им ведь солнце нипочем, -  сказал Гамлинг.  - Горцы
тоже рассвета не испугаются. Слышите, как они воют и вопят?
     - Слышать-то слышу, - отзвался  Эомер, - только их вой и вопли какие-то
нечеловеческие, а скорее птичьи, не то зверьи.
     -  А  вот  ты  бы вслушался,  может,  и  слова бы различил, -  возразил
Гамлинг. -  Дунландский это язык, я  его  помню смолоду.  Когда-то он звучал
повсюду на западе Ристании. Вот, слышите? Как они нас ненавидят и как ликуют
теперь, в свой долгожданный и в наш роковой час!  "Конунг, где ваш конунг? -
вопят  они. -  Конунга  вашего  давайте  сюда! Смерть Форгойлам  - да сгинут
желтоволосые ублюдки!  Северянам-грабителям  - смерть всем до  единого!" Вот
так  они нас честят. За полтысячи  лет не забылась их обида на то, что отрок
Эорл стал союзником  Гондора  и  властителем здешнего  края. Эту  застарелую
рознь Саруман разжег заново, и теперь им удержу нет. Ни  закат им не помеха,
ни рассвет: подавай на расправу Теодена, и весь сказ!
     - И все равно рассвет - вестник надежды, - сказал Арагорн. -  А  правда
ли, будто Горнбург не предался врагам ни единожды, и не бывать этому, доколе
есть у него защитники?
     - Да, так поется в песнях, - устало отвечал Эомер.
     - Будем же достойными его защитниками! - сказал Арагорн.
     Их речи прервал трубный вой.  Раздался грохот, полыхнуло пламя, повалил
густой дым. Шипя, клубясь и пенясь, Ущелица рванулась новопроложенным руслом
сквозь зияющий пролом в стене. А оттуда хлынули черные ратники.
     -  Вот  проклятый Саруман! -  воскликнул  Арагорн. - Пока  мы тут  лясы
точим, орки снова пробрались в водосток и  подорвали  стену колдовским огнем
Ортханка! Элендил, Элендил!  - крикнул он, кидаясь в пролом; а тем  временем
орки сотнями взлезали по  лестницам. И сотни напирали с тыла, везде бушевала
сеча, приступ накатывался, точно мутная волна, размывающая прибрежный песок.
Защитники отступали к пещерам, сражаясь  за  каждую пядь, другие  напропалую
пробивались к цитадели.
     Широкая лестница вела от ущелья на  крепостную скалу,  к задним воротам
Горнбурга.  У ее подножия  стоял Арагорн  со сверкающим  мечом в руке:  орки
испуганно пятились,  а те из  своих, кому удавалось прорубиться к  лестнице,
стремглав бежали наверх. За несколько ступеней от Арагорна опустился на одно
колено Леголас, натянув лук, готовый подстрелить любого осмелевшего орка.
     - Все, Арагорн,  черная  сволочь  сомкнулась, -  крикнул  он. - Пошли к
воротам!
     Арагорн побежал вслед за ним, но усталые ноги подвели: он споткнулся, и
тут же с радостным  воем кинулись снизу подстерегавшие орки.  Первый из них,
самый громадный, опрокинулся  со стрелой  в  глотке,  однако за ним  спешили
другие,  попирая кровавый  труп. Но  сверху  обрушился метко пущенный тяжкий
валун - и смел их в ущелье. Ворота с лязгом затворились за Арагорном.
     - Плоховаты наши дела,  друзья  мои, - сказал он и отер рукавом  пот со
лба.
     - Да  хуже вроде бы некуда, - подтвердил Леголас,  - а все-таки здорово
повезло, что ты уцелел. Гимли-то где?
     - Не знаю, где  он, - сказал Арагорн. - Я видел, он  рубился у стены, а
потом нас разнесло в разные стороны.
     - Ой-ой-ой! Вот так новости! - огорчился Леголас.
     -  Да  нет,  он  крепкий,  сильный  боец,  -  сказал  Арагорн.  - Будем
надеяться, что он пробился к  пещерам и там ему лучше, чем нам. Гном  - он в
любой пещере как дома.
     - Ну ладно, будем надеяться, -  вздохнул Леголас. - Но лучше бы он сюда
пробился. Кстати бы узнал, что на моем счету тридцать девять.
     - Если  он и  правда в пещерах, он тебя опять  перекроет, -  рассмеялся
Арагорн. - Секирой он орудовал так, что залюбуешься.
     - Пойду-ка я поищу, может,  стрелы какие валяются,  - сказал Леголас. -
Когда-нибудь да рассветет, тут они и пригодятся.
     Арагорн  поднялся  в  цитадель и  с  огорчением  узнал,  что  Эомера  в
Горнбурге нет.
     - И не ищи, не приходил он,  - сказал один из стражей-вестфольдцев. - Я
видел, как он собирал  бойцов в устье  ущелья; рядом с ним дрались Гамлинг и
гном, но туда было не пробиться.
     Арагорн  пересек внутренний двор и взошел на башню, в покой, где конунг
стоял, ссутулившись, подле узкого оконца.
     - Что нового, Арагорн? - спросил он.
     -  Ущельная стена захвачена, государь, и разгромлена оборона Крепи,  но
многие прорвались в Горнбург.
     - Эомер здесь?
     - Нет, государь. Однако и в  ущелье отступило  немало воинов:  говорят,
среди них  видели Эомера.  Может быть, там, в теснине, они задержат врага  и
проберутся к пещерам. А уж как им дальше быть...
     - Им-то ясно,  как  дальше быть. Припасов, кажется, достаточно. Дышится
легко - там воздушные протоки в сводах. Да к пещерам и подступу нет, лишь бы
защитники стояли насмерть. Словом, долго могут продержаться.
     - Так-то оно так, однако орков снарядили  в Ортханке пробойным огнем, -
сказал Арагорн. - Иначе бы мы и стену не отдали. Если не пробьются в пещеры,
то могут  наглухо  замуровать защитников. Впрочем, нам и правда надо  сейчас
думать не о них, а о себе.
     - Душно мне здесь, как  в  темнице, -  сказал Теоден. - На  коне  перед
войском, с копьем наперевес я бы хоть испытал в последний раз упоение битвы.
А тут какая от меня польза?
     - Еще ничего не потеряно, пока  ты цел и невредим со  своей дружиной  в
неприступнейшей  цитадели  Ристании. У нас больше надежды отстоять Горнбург,
чем Эдорас или даже горные крепи Дунхерга.
     - Да, Горнбург славен тем, что доселе  не бывал  во вражеских  руках, -
сказал  Теоден. - Правда, на этот раз я и в  нем не  уверен. Нынче рушатся в
прах вековые  твердыни.  Да  и  какая  башня  устоит  под  бешенным натиском
огромной орды? Знал бы я,  как возросла мощь Изенгарда, не ринулся  бы столь
опрометчиво  мериться с ним силою по первому слову  Гэндальфа. Теперь-то его
советам и уговорам другая цена, чем под утренним солнцем.
     -  Государь,  не суди раньше  времени  о советах  Гэндальфа,  -  сказал
Арагорн.
     - Чего же еще дожидаться? - горько обронил Теоден. - Конец наш близок и
неминуем,  но  я  не  хочу  подыхать,  как старый барсук, обложенный в норе.
Белогрив, Хазуфел и другие кони моей охраны - здесь, во  внутреннем дворе. С
рассветом я  велю трубить  в рог Хельма и  сделаю вылазку.  Ты  поскачешь со
мною, сын Араторна? Может быть, мы и прорубимся, а  нет -  погибнем  в бою и
удостоимся песен, если будет кому их слагать.
     - Я поеду с тобой, - сказал Арагорн.
     Он вернулся  на внешнюю  стену  и обошел  ее  кругом, ободряя  воинов и
отражая вместе с ними самые яростные  приступы. Леголас не отставал от него.
Один  за другим полыхали  взрывы, камни содрогались.  На  стену  забрасывали
крючья,  взбирались по приставным лестницам. Сотнями  накатывались и сотнями
валились со стены орки: крепка была оборона Горнбурга.
     И вот Арагорн  встал у парапета  над воротной  аркой,  вокруг  свистели
вражеские стрелы.  Он взглянул на восток,  на бледнеющие  небеса - и  поднял
руку ладонью вперед, в знак переговоров.
     - Спускайся!  Спускайся! - злорадно завопили орки. - Если тебе есть что
сказать, спускайся к нам! И подавай сюда своего труса  конунга! Мы - могучие
бойцы, мы - непобедимый Урукхай!  Все  равно мы до него доберемся, выволокем
его из норы. Конунга, конунга подавай!
     - Выйти  ему  или остаться в крепости - это конунг решает сам, - сказал
Арагорн.
     -  А  ты  зачем  выскочил?  -   издевались  они.   -  Чего  тебе  надо?
Подсчитываешь нас? Мы - Урукхай, нам нет числа.
     - Я вышел навстречу рассвету, - сказал Арагорн.
     - А что нам твой рассвет? - захохотали снизу. - Мы - Урукхай, мы бьемся
днем  и ночью,  ни солнце, ни гроза нам не помеха. Не  все ли  равно,  когда
убивать - средь бела дня или при луне? Что нам твой рассвет?
     - Кто знает, что ему готовит новый день, - сказал Арагорн. - Уносите-ка
лучше ноги подобру-поздорову.
     -  Спускайся со стены, а то  подстрелим! -  заорали в ответ.  -  Это не
переговоры, ты тянешь время и просто мелешь языком!
     - Имеющий уши да слышит, - отозвался Арагорн. - Никогда еще Горнбург не
видел врага в своих стенах,  не увидит и нынче. Бегите скорей,  иначе пощады
не будет. В живых не останется  никого, даже вестника вашей участи. Бьет ваш
последний час!
     Так властно и  уверенно звучала  речь Арагорна, одиноко  стоявшего  над
разбитыми воротами лицом к лицу с полчищем врагов, что многие горцы опасливо
оглянулись на долину, а другие недоуменно посмотрели на небо. Но орки злобно
захохотали,  и  туча  стрел и  дротиков  пронеслась над  стеной, едва  с нее
спрыгнул Арагорн.
     Раздался оглушительный грохот, взвился огненный смерч. Своды ворот, над
которыми он только что стоял,  расселись и обрушились  в клубах дыма и пыли.
Завал размело, точно стог соломы. Арагорн бросился к королевской башне.
     Орки  радостно взревели, готовясь  густой оравой ринуться  в пролом, но
снизу  докатился смутный гомон, тревожный многоголосый  повтор. Осадная рать
застыла: прислушивались и озирались. И тут с вершины башни внезапно и грозно
затрубил большой рог Хельма.
     Дрожь пробежала по  рядам осаждающих.  Многие бросались ничком наземь и
затыкали уши. Ущелье отозвалось раскатистым эхом, словно незримые трубачи на
каждом  утесе  подхватывали боевой призыв. Защитники  Горнбурга с  радостным
изумлением  внимали немолчным отголоскам. Громовая перекличка огласила горы,
и казалось, не будет конца грозному и звонкому пенью рогов.
     - Хельм!  Хельм! - возгласили ристанийцы. - Хельм восстал из мертвых  и
скачет на битву! Хельм и конунг Теоден!
     И конунг явился:  на  белоснежном  коне, с  золотым  щитом  и  огромным
копьем. Одесную его ехал  Арагорн, наследник Элендила,  а за ними -  дружина
витязей-эорлингов. Занялась заря, и ночь отступила.
     -  Вперед, сыны  Эорла!  - С яростным боевым  кличем на устах, громыхая
оружием, врезалась  конная  дружина в изенгардские  полчища и  промчалась от
ворот по откосу к  плотине,  топча  и сминая врагов,  как траву. Послышались
крики воинов, высыпавших из  пещер и  врубавшихся  в  черные толпы. Вышли на
битву из Горнбурга все его защитники. А в горах все перекликались рога.
     Ни громадные латники-орки, ни богатыри-горцы  не устояли перед конунгом
и сотней его витязей. Мечи  сносили им головы, копья  вонзались в спины; без
оглядки,  с воем и воплями бежали они  вниз по склону, ибо дикий страх объял
их с рассветом, а впереди ожидало великое изумление.
     Так  выехал конунг Теоден  из Хельмовой Крепи и  отбросил осаждающих за
гать. У гати дружина его остановилась в  рассветном сиянии. Солнце, выглянув
из-за восточного хребта, золотило жала их копий. Они замерли и молча глядели
вниз, на Ущельный излог.
     А тамошние  места было не узнать. Где  прежде  тянулись зеленые  склоны
ложбины,  нынче  вырос  угрюмый  лес.  Большие  деревья,  нагие, с  белесыми
кронами, недвижно высились ряд за рядом, сплетая ветви и разбросав по густой
ветвями. От гати до опушки этого небывалого  леса было всего  лишь три сотни
саженей. Там-то  и скоплялось заново великое воинство Сарумана, опасное едва
ли  не пуще  прежнего,  ибо мрачные  деревья  пугали  их  больше,  чем копья
ристанийцев. Весь  склон  от Крепи  до  гати  опустел,  но  ниже,  казалось,
копошился огромный мушиный рой. Направо, по крутым каменистым осыпям, выхода
не было, а слева, с запада, близилась их судьбина.
     Там,  на  гребне  холма, внезапно появился всадник  в белом светоносном
одеянии,  грянули рога, и тысячный отряд пеших ратников с обнаженными мечами
устремился в  ложбину. Впереди всех шагал  высокий, могучий витязь с красным
щитом; он поднес к губам большой черный рог и протрубил боевой сигнал.
     - Эркенбранд! - в один голос закричали конники. - Эркенбранд!
     -  Взгляните!   -  воскликнул   Арагорн.   -  Белый  Всадник!  Гэндальф
возвратился с подмогой!
     - Митрандир!  Митрандир!  -  подхватил  Леголас. - Вот это, я  понимаю,
волшебство! Скорее, скорее, поедем поглядим на лес, пока чары не рассеялись!
     Изенгардцы с воплями метались из стороны в сторону, между двух огней. С
башни снова затрубил рог, и дружина конунга помчалась в атаку по мосту через
Хельмову  гать. С  холмов ринулись воины  Эркенбранда, правителя Вестфольда.
Светозар летел по склону, точно горный олень, едва касаясь земли копытами, и
от  ужаса  перед Белым Всадником враги  обезумели. Горцы  падали  ниц; орки,
визжа,  катились   кубарем,   бросая  мечи   и   копья.  Несметное  воинство
рассеивалось,  как  дым  на  ветру. В  поисках  спасения  ополоумевшие  орки
кидались во мрак под деревьями, и в этом мраке исчезали без следа.
     <b>Дорога на Изенгард</b>
     Так  ясным  весенним утром на  зеленом лугу  возле реки  Ущелицы  снова
встретились конунг Теоден и Белый Всадник Гэндальф, и были при этом Арагорн,
сын  Араторна, эльф-царевич Леголас,  Эркенбранд из Вестфольда  и  сановники
Златоверхого дворца. Вокруг  них собрались ристанийцы,  конники Мустангрима,
более  изумленные  волшебством, нежели обрадованные победой:  взоры  их то и
дело обращались к таинственному лесу, который не исчезал.
     Но  снова  раздались громкие  возгласы:  из-за  гати  показались воины,
вышедшие  из пещер - и старый Гамлинг, и Эомер, сын Эомунда.  А рядом с ними
вразвалку  шагал  гном  Гимли:   шлема  на  нем  не  было,  голова  обвязана
окровавленной тряпицей, но голос звучал по-прежнему задорно и зычно.
     - Сорок два как один, любезный друг Леголас! - крикнул он. - Только вот
у  последнего  оказался стальной воротник.  Голова его слетела, а секира моя
зазубрена. Твои-то как успехи?
     - На  одного ты  меня  перегнал,  - отвечал  Леголас.  -  Да  ладно уж,
гордись: коли ты на ногах держишься, то мне и проигрыш не в тягость!
     -  Привет тебе, Эомер,  сестрин сын! - сказал Теоден. - Поистине рад я,
что вижу тебя в живых.
     -  Здравствуй и ты,  повелитель Ристании! -  отвечал  Эомер.  - Видишь,
рассеялся  мрак ночи,  и  снова наступил  день. Однако же диковинный подарок
преподнес нам рассвет! - Он удивленно огляделся и, посмотрев на лес, перевел
взгляд  на  Гэндальфа.  - А  ты  снова  явился  в  трудный  час,  нежданно и
негаданно, - сказал он ему.
     - Нежданно?  -  отозвался  Гэндальф.  -  Негаданно? Я,  помнится,  даже
назначил вам место встречи.
     - Однако время ты не указал, и не знали мы, с чем ты вернешься, с какой
неведомой подмогой. Ты - великий волшебник, о Гэндальф Белый!
     - Может быть, и так. Но пока обошлось без  моего  волшебства.  Я  всего
лишь дал в свое время  нужный совет,  и  Светозар  меня не подвел.  А победу
принесла ваша доблесть и  крепкие  ноги вестфольдцев, ни разу не отдохнувших
за ночь.
     Все уставились на Гэндальфа, онемев от изумления. Искоса поглядывали на
странный лес и протирали глаза: быть может, ему  не видно  того,  что  видят
они?
     Гэндальф весело расхохотался.
     - Ах, вы о деревьях? - сказал он. - Да нет, деревья я вижу не хуже вас.
Но это - этот исход вашей битвы от меня не зависел. Здесь растерялся бы даже
целый Совет Мудрых. Я этого  не  замышлял и уповать на это не мог, однако же
так вот случилось.
     -  Не твое волшебство, так чье  же? -  спросил Теоден. - Не Саруманово,
это уж точно.  Значит, есть колдун сильнее вас обоих, и надо узнать,  кто он
таков.
     - Тут не волшебство, тут нет колдовского морока, - промолви Гэндальф. -
Встала древняя сила, старинные  обитатели Средиземья: они бродили по здешним
местам  прежде, чем зазвенели эльфийские песни, прежде,  чем  молот ударил о
железо.
     <i>Еще руду не добыли, деревья не ранил топор,
     Еще были юны подлунные, сребристые выси гор,
     Колец еще не бывало в те стародавние дни,
     А по лесам неспешно уже бродили они.</i>
     - Ты задал загадку, а где на нее ответ? - спросил Теоден.
     - Хочешь ответа, поехали со мною в Изенгард, - предложил ему Гэндальф.
     - Как в Изенгард? - вскричали все разом.
     - Да так вот, в Изенгард, - отвечал Гэндальф. - Туда  лежит мой путь, и
кто хочет, пусть едет со мной. Странные, должно быть, нас ожидают зрелища.
     - Однако ж во всей Ристании, - возразил Теоден,  - не найдется довольно
ратников - даже если поднимутся  на  битву  все до одного, забыв усталость и
презрев раны, - не хватит их, чтобы  осадить, а не то что взять неприступную
твердыню Сарумана.
     - Словом, я еду в Изенгард, - еще раз повторил Гэндальф.  - И времени у
меня  в обрез: на востоке темень смыкается.  Увидимся, значит, в Эдорасе, до
ущерба луны!
     -  Нет! - сказал Теоден. - В смутный  предрассветный час  я усомнился в
тебе, но теперь нам расставаться не с руки. Я поеду с тобою, если таков твой
совет.
     - Я хочу как можно скорее поговорить с  Саруманом, - объяснил Гэндальф,
- А  он -  виновник всех ваших бед, и слово теперь за вами. Но уж ехать, так
ехать немедля - сможете?
     - Воины мои  утомлены  битвой,  - проговорил конунг, - да  и сам  я, по
правде сказать, тоже  очень устал: полсуток в седле, а потом бессонная ночь.
Увы, старость моя неподдельна,  и  не Гнилоуст нашептал ее.  От этого недуга
исцеленья нет, тут и Гэндальф бессилен.
     - Что ж, пусть  все,  кто  поедет со  мной,  сейчас отдохнут,  - сказал
Гэндальф. - Тронемся ввечеру - да так оно и лучше, а впредь  мой вам  совет:
таитесь, действуйте скрытно. И поменьше людей бери с собой,  Теоден, - не на
битву едем, на переговоры.
     Отрядили гонцов из числа тех немногих, кто остался цел  и  невредим; на
самых быстрых скакунах  помчались они по ближним  и дальним  долам  и весям,
разнося весть о победе; и повелел конунг всем ристанийцам от мала до  велика
снаряжаться в поход и  поспешать  к  Эдорасу,  на боевой  смотр - через двое
суток  после  полнолуния.  Он  взял  с  собой в  Изенгард  Эомера и двадцать
дружинников. А с Гэндальфом поехали Арагорн, Леголас и Гимли. Гном, несмотря
на рану, не пожелал отстать от своих.
     - Удар-то пустяковый, пришелся вкось по шлему, - сказал он. - Да если я
из-за каждой поганой царапины...
     - Сейчас попробуем подлечить, - прервал его Арагорн.
     Теоден  вернулся в Горнбург  и опочил  таким безмятежным сном, каким не
спал уж много лет; легли отдыхать и те, кому предстоял с ним далекий путь. А
остальные - все, кроме тяжелораненных, - принялись за  дело,  ибо  надлежало
собрать под стенами и в ущелье тела павших и предать их земле.
     Орков в живых не осталось, и не было числа их  трупам. Но многие  горцы
сдались в плен;  и в  ужасе и отчаянии  молили они о пощаде. У  них отобрали
оружие и приставили их к работе.
     - Отстроите вместе с нами заново то, что разрушали  с орками, принесете
клятву  никогда более с враждою не переступать  Изенских  бродов и  ступайте
себе восвояси, -  сказал им  Эркенбранд. - Саруман обманул  вас,  и  дорогой
ценой  расплатились  вы за  вашу  доверчивость, а  если  б  одержали победу,
расплатились бы еще дороже.
     Дунландцы ушам своим  не  верили:  Саруман  говорил  им,  что  свирепые
ристанийцы сжигают пленников живьем.
     Подле Горнбурга посреди  поля насыпали два кургана: под одним схоронили
вестфольдцев, под другим  - ополченцев Эдораса. У  самой стены был  погребен
главный телохранитель Теодена Гайма - он пал, защищая ворота.
     Трупы орков свалили поодаль, возле опушки новоявленного  леса. И многие
тревожились, ибо  неведомо было, что делать  с огромными грудами мертвечины:
закапывать - хлопотно,  да и некогда, сжечь -  недостанет хворосту, а рубить
диковинные деревья никто  бы  не отважился,  если  б Гэндальф  и не запретил
строго-настрого даже близко к ним подходить.
     - И не возитесь с трупьем, - велел он. -  К завтрашнему утру,  я думаю,
все уладится.
     Еще  далеко  не  закончено  было  погребение,  когда  конунг  со свитою
изготовились к  отъезду.  И Теоден оплакал  своего  верного  стража Гайму  и
первым бросил горсть земли в его могилу.
     - Великое горе причинил Саруман мне и всему нашему краю, - молвил он. -
Когда мы с ним встретимся, я ему это попомню.
     Солнце клонилось  к  западному  всхолмью  излога. Теодена  и  Гэндальфа
провожали до гати - ополченцы и вестфольдцы, стар и  млад,  женщины и  дети,
высыпавшие из  пещер. Звонко разливалась  победная песнь  - и вдруг смолкла,
ибо угрюмые деревья внушали страх ристанийцам.
     На опушке кони стали: им, как и их всадникам, не хотелось углубляться в
лес.  Недвижные,  серые,  зловещие  деревья  стояли  в  туманной  дымке:  их
простертые  ветви растопырились,  точно  лапы,  готовые  схватить и впиться,
извилистыми  щупальцами  застыли корни, а под  ними зияли черные провалы. Но
Гэндальф  тронулся вперед,  и за ним последовали остальные, въезжая один  за
другим  под  своды  корявых  ветвей,  осенявших  дорогу из Горнбурга - а она
оказалась свободна, рядом с нею текла Ущелица, и золотистым сиянием лучились
небеса.  А древесные  стволы по  обе  стороны уже  окутывали сумерки,  и  из
густеющей мглы  доносились скрипы, трески  и кряхтенье,  дальние  вскрики  и
сердитая безголосая молвь. Ни орков, ни лесных зверей не было.
     Леголас и Гимли ехали на одной лошади  и держались поближе к Гэндальфу,
а то Гимли сильно побаивался леса.
     - Душно  как, правда?  -  сказал  Леголас  Гэндальфу.  - Нас  обступает
безысходный гнев. Слышишь, воздух трепещет?
     - Слышу, - отозвался Гэндальф.
     - А что сталось с несчастными орками? - спросил Леголас.
     - Этого, я думаю, никто никогда не узнает, - отвечал Гэндальф.
     Какое-то время они ехали молча, и Леголас все  поглядывал по  сторонам:
если б не Гимли, он бы охотно остановился и послушал лесные голоса.
     -  Ничего не скажешь, чудные деревья, -  заметил он, - а уж  я ли их не
навидался на своем веку! Сколько дубов знал от желудя до кучи  трухи! А что,
никак  нельзя немного задержаться? Я походил  бы по лесу, вслушался  бы в их
разговор, может, и понял бы, о чем речь.
     - Нет,  нет! - поспешно возразил  Гимли.  -  Оставь их в покое! Я и так
понимаю, о чем речь: им ненавистны все двуногие, вот они и переговариваются,
как нас ловчее ловить и давить.
     -  Нет, не все  двуногие  им ненавистны, это  ты  выдумываешь, - сказал
Леголас. -  Ненавидят они орков,  а до эльфов  и  людей им дела нет,  они не
знают, кто  мы  такие. Откуда же?  Они нездешние,  они родились и выросли  в
лесной  глуши,  в  тенистых  ложбинах  Фангорна.  Так-то,  друг  мой  Гимли:
фангорнские это деревья.
     - Ну да, из самого, стало быть, гиблого леса  в Средиземье, - проворчал
Гимли.  - Спасибо им, конечно, здорово  помогли,  но  не  лежит у меня к ним
душа. Любуйся на них, коли они тебе в диковинку,  а вот  мне и правда  такое
привелось увидеть!  Что  там  все  леса и  долины  на  свете! До сих пор  не
нарадуюсь.
     Говорю  тебе,  Леголас, чудной  народ эти люди! Под  носом  у них  диво
дивное, на всем Севере не сыщешь подобного, а они говорят - пещеры!  Пещеры,
и все тут! Убежища на случай войны, кладовки для припасов! Друг мой Леголас,
да  знаешь ли ты, какие  хоромы сокрыты  в  горных  недрах Хельмова  ущелья?
Проведай об  этом  гномы, они бы стекались сюда со всех концов земли,  чтобы
только взглянуть на них, и платили бы за вход чистым золотом!
     - А  я не пожелал бы  золота за выход, если б там  случайно оказался, -
заявил Леголас.
     - Ты их не видел, что с тебя взять, - сказал ему Гимли. - Прощаю, так и
быть, твою  дурацкую  шутку. Да  ваш царский подгорный  дворец в  Лихолесье,
который,  кстати,  гномы  же и отделывали,  - просто берлога по сравнению со
здешними хоромами! Это огромные чертоги, в которых звучит и звучит медленная
музыка переливчатых струй  и  вечной  капели над озерами,  прекрасными,  как
Келед Зарам в сиянье звезд.
     А  когда  зажигают факелы  и люди  расхаживают  по песчаным  полам  под
гулкими сводами, тогда, представляешь, Леголас, гладкие стены сеют сверканье
самоцветов,  хрусталей,  рудных  жил   -  и  озаряются  таинственным  светом
мраморные  кружева  и  завитки  вроде  раковин,  прозрачные,  словно   пясти
Владычицы Галадриэли.  И слушай,  Леголас, повсюду  вздымаются, вырастают из
многоцветного  пола   причудливые,  как  сны,   витые  изваяния   колонн   -
белоснежные,   желто-коричневые,   жемчужно-розовые,   а  над   ними  блещут
сталактиты - крылья, гирлянды, занавеси,  окаменевшие облака; башни и шпили,
флюгеры и знамена висячих  дворцов, отраженных в недвижно-стылых озерах, - и
дивные мерцающие виденья рождаются в темно-стеклянной глади: города, какие и
Дарину  едва ли грезились, улицы, колоннады и галереи, взвешенные над черной
глубиной. Но вот  падает серебряная капля, круги расходятся по  стеклянистой
воде - и волшебные замки колышутся,  словно морские  водоросли  в  подводном
гроте. Наступает вечер - факелы унесли: видения блекнут и гаснут, а в другом
чертоге, блистая новой красой, является новая греза. Чертогов там не счесть,
Леголас, хоромина за хороминой, своды над сводами, бесконечные лестницы, и в
горную  глубь ведут извилистые  ходы. Пещеры! Хоромы возле  Хельмова ущелья!
Счастлив жребий, что привел меня сюда! Уходя, я чуть не плакал.
     -  Ну раз так, Гимли, - сказал немного  ошарашенный Леголас, - то желаю
тебе уцелеть  в грядущих  битвах, вернуться в здешние  края  и  снова узреть
любезные  твоему  сердцу  пещеры.  Только  ты  своим-то  про  них  не  очень
рассказывай: судя  по  твоим  словам, здесь трогать  ничего  не  надо, а  от
семейки гномов с  молотками и чеканами вреда, пожалуй,  не оберешься. Может,
ристанийцы и правильно делают, что помалкивают об этих горных хоромах.
     - Ничего ты не понимаешь, - рассердился  Гимли. - Да любой гном  просто
обомлеет от восторга. Нет среди потомков Дарина таких, чтобы принялись здесь
добывать драгоценные камни или металл, будь то даже алмазы и золото. Ты ведь
не станешь рубить  по весне на дрова цветущие деревца? Этот каменный цветник
стал бы у нас изумительным, блистающим заповедником. Бережно и неспешно, тюк
да тюк, там да сям, бывает за день только один раз и приладишься с чеканом -
мы  знаешь  как умеем  работать! - и через десятки лет чертоги явили бы свою
сокровенную  красоту  и открылись бы новые - там, где  сейчас за расселинами
скал  зияют темные пропасти. И все бы озарилось светом, Леголас! Засияли  бы
такие  же невиданные светильники,  как  некогда в Казад Думе; и отступила бы
ночь, от  века заполонившая  горные недра; она  возвращалась  бы  только  по
нашему мановению.
     - Удивил ты  меня, Гимли, - сказал Леголас.  - Раньше  я таких речей от
тебя не слыхивал.  Еще  немного - и я, чего доброго,  начну сожалеть, что не
видел твоих  чертогов. Ладно! Давай заключим уговор:  если обоих нас  минует
гибель -  что вряд  ли, - то  немного попутешествуем вдвоем.  Ты со  мною  в
Фангорн, а потом я с тобой - к Хельмову ущелью.
     - Фангорн-то я бы  далеко стороной  обошел, - вздохнул Гимли. - Но будь
по-твоему, в Фангорн так в Фангорн, только уж после этого - прямиком сюда, я
сам тебе покажу пещеры.
     - Идет, -  скрепил Леголас. - Но пока что, увы, и от пещер мы отъезжаем
все  дальше,  а  вот, гляди-ка,  и  лес кончается. Далеко  еще до Изенгарда,
Гэндальф?
     - Кому как, - отозвался Гэндальф. - Сарумановы вороны летают по прямой,
им  пятнадцать  лиг: пять от Ущельного  излога до переправы,  а  оттуда  еще
десять до изенгардских ворот. Но мы отдохнем: заночуем.
     -  А там, на месте, что нас все-таки ожидает? - спросил Гимли. - Ты-то,
конечно, знаешь заранее, а я даже не догадываюсь.
     - Нет, я заранее не знаю, - отвечал маг. - Я там был вчера ночью; с тех
пор могло случиться  многое. Но  ты, я думаю,  сетовать не  будешь, что  зря
проехался, хотя и покинул, не насмотревшись, Блистающие Пещеры Агларонда.
     Наконец они выехали из лесу к развилку большой  дороги, которая вела от
Ущельного излога на восток, к Эдорасу, и на север, к Изенгардской переправе.
Леголас остановил коня на опушке, с грустью оглянулся и громко вскрикнул.
     - Там глаза! -  закричал он. -  Из-за ветвей глаза глядят нам  вслед! В
жизни не видал таких глаз!
     Встревоженные  его возгласом  воины  тоже остановились и обернулись,  а
Леголас поскакал обратно.
     -  Нет,  нет! -  завопил  Гимли. -  Езжай,  куда  хочешь,  к