Евгений Андреевич Пермяк. Последние заморозки Роман ----------------------------------------------------------------------- Е.Пермяк. Избранное: Романы, рассказы, сказы и сказки М.: Советский писатель, 1981 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 22 августа 2003 года ----------------------------------------------------------------------- Проблемам нравственного совершенствования человека в борьбе о пережитками прошлого посвящены романы "Старая ведьма", "Последние заморозки". ПЕРВАЯ ЧАСТЬ I Этот маленький роман о радостях и злоключениях молодых людей следует начать со школьной скамьи, на которой сидит Руфина Дулесова. Ей, как и всякой десятикласснице, пока еще мало лет, а она уже чувствует себя вполне взрослой и думает о той счастливой весне, которая улыбается каждому на пороге зрелости. За школьным окном хохочет ручьями веселый обманщик апрель. Этот озорной месяц на Урале особенно шаловлив. Сегодня - солнце, а завтра - серое небо и белый снег. Но стоит ли обращать на это внимание? Все равно апрель сменится маем. С маем придут выпускные экзамены, а там... бал! Школьный бал! Она - в белом-белом платье. Он - чуточку неуклюжий и робкий. Совсем уж взрослый, но стеснительный-стеснительный... Даже не верится, что ему двадцать два года. Но ему ровно двадцать два. Когда Руфина переходила в третий класс, Алеша Векшегонов заканчивал восьмой. Как удивленно раскроет он свои синие глаза, когда увидит ее на выпускном вечере в бальном платье! Как смущенно подойдет он к ней и пригласит на вальс! Это будет именно так и не может быть по-другому. И наверно, там, на балу, он скажет то главное слово, после которого приходят все лучшие слова, какие только есть на белом свете. При одной этой мысли у нее и теперь слегка кружится голова. Но в классе слышится: - Дулесова, пожалуйста, к доске. Руфина, возвратившись из ожидаемого июня в текущий апрель, с уверенностью хорошей ученицы направляется к доске и берет мел... Ей нужно сосредоточиться, заняться решением задачи по тригонометрии, не думать ни о чем "постороннем"... Но она уже дважды стирала написанное. Наконец задача решена. Она возвращается на свое место и снова уходит в мечты. Ей вспоминается все сначала. А началось все с производственных мастерских. Тогда завод-шеф помогал оборудовать школьные мастерские не только станками и инструментами, не только снабжал материалами, но и посылал своих мастеров. Одним из них оказался Алеша, Алексей Векшегонов. Руфина тогда еще не знала, кем она будет, какой трудовой путь изберет. Во всяком случае, работа на станкостроительном заводе не манила ее. Но младший брат Алексея Векшегонова, одноклассник Руфины, зазвал ее на встречу с мастером. И Руфина пришла. С этого все и началось. Сначала она не узнала Алешу Векшегонова, а ведь они жили на одной улице. Это был другой, неизвестный ей человек. Он светился. Глаза блестели. Голос звенел. И как-то необыкновенно красиво вились кудри... Он говорил об очень знакомом станкостроительном заводе, но говорил так, что Руфина узнавала этот завод, как и Алешу, впервые. Алеша рассказывал будто не о цехах, а о сказочных дворцах, где рождаются чудеса из чудес - станки и машины. Он говорил: - Любите машины! Никогда и никому не верьте, что машины бездушны, бескровны, мертвы. Так могут думать только те, для кого машина чужда, как солнечный свет темноте. Как грамота - пню. Как музыка - камню... Машина - это изумительное воплощение человеческого гения. Она согрета его теплом, рождена в болях и муках его поисков, рождена для счастья и жизни всех нас. Машина - это сам человек, продолживший себя в металле. В машину человек вдохнул свою душу... Это была памятная встреча школьников с молодым, влюбленным в свой завод мастером-комсомольцем. Первые занятия в школьных мастерских начались с азов слесарного дела. Алексей Векшегонов появлялся в школе всего лишь раз в неделю. В субботу. В другие дни с учащимися занимались его "ассистенты". Так шутя называл он молодых слесарей. Приход Алеши был праздником для Руфины. И она, выполнив к субботе свое очередное задание, трепетно ждала оценки мастера, а затем - новой субботы. И так - неделя за неделей, месяц за месяцем. Покончив с основами слесарного дела в девятом классе, Руфина потянулась к станкам. Она работала в мастерских больше других, оставалась там на час-два и заслужила высокую похвалу Алексея Векшегонова. - Ты прирожденная станочница, - радовался он. - У тебя замечательная точность движений рук. Понимание операции. Теперь девушкой руководило не одно лишь желание нравиться Алексею. Сама работа влекла ее. Первая слава, как горная тропинка, манила взбираться все выше и выше. Не отставал от Руфины и ее одноклассник Сережа Векшегонов, брат Алексея. Ему-то уж положено успевать. Он, как и Алексей, с самого раннего детства играючи выковывал наконечники для стрел, мастерил капканчики, ловушки, клетки из проволоки, самодельные ножи с закалкой до синевы... Мало ли есть поделок из металла и дерева, без которых нельзя представить детство уральских мальчишек, растущих рядом с заводами! Сережа точно знает, что он, как и брат, будет работать на станкостроительном заводе. Руфина еще не знает этого. Но если Алеша скажет, Руфина пойдет на завод. В восьмом и девятом классах она тайно вздыхала, любуясь своим кудрявым мастером. А теперь любовь заполнила ее всю. Любовь уже нельзя было скрыть от матери. Да и зачем? Во многих старых уральских рабочих семьях и теперь поощряются ранние браки. Руфинина мать, Анна Васильевна, вышла замуж семнадцати лет. У Дулесовых нет-нет да и поговаривали об Алексее Векшегонове. И особенно участились разговоры о нем, когда словоохотливая старуха бобылка Митроха Ведерникова принялась ворошить седую давнину о первонасельниках Старозаводской улицы - Векшегоновых и Дулесовых. Все это хотя и ушло в забвенье, умерло в народной молве, а от прошлого никуда не денешься. Не просто же так, а для чего-то воскрешает былое старая Митроха. II Как гласит предание - да и не только оно, но и городской архив, - Дулесовы и Векшегоновы появились на Урале во время царствования Екатерины Второй. Молодой кузнец Афанасий Дулесов прибыл из Тулы. Его зазвали сюда земляки - туляки, привезенные первозаводчиком петровских времен Демидовым. Говорят даже, что будто бы с Афанасия Дулесова был писан знаменитый лесковский Левша. Эта сущая чепуха порождена желанием Дулесовых возвеличить свой род. Но о том, что предки Дулесовых были отличными мастерами, свидетельствуют и архив и музей. Архив также подтверждает, что глава рода уральских Дулесовых - Афанасий взял себе в жены пойманную им девку-вогулку незнаемой лесной красоты, идолопоклонщицу, и оную продержал взаперти сорок дней, а потом самолично крестил в реке Кушве, научил ее русским словам и обычаям. Молва гласит, что незнаемая лесная вогульская красота жены Афанасия сказывалась в дулесовском роду каждым седьмым ребенком. И что Руфина так хороша лицом и статностью потому, что она из "седьмых". Кто не злоупотреблял цифрой семь? Все же, отметая мистическое, мы не должны забывать, что воскрешенная Митрохой Ведерниковой легенда украшала Руфину, привлекая внимание к ней окружающих, в том числе и Векшегоновых. Векшегоновы, по скупым сведениям архива и пространным пересказам той же молвы, ведут начало из соликамских строгановских мест древней земли Перми Великой. Это неоспоримо. Документы архива заслуживают доверия. Можно спорить с молвой. А молва устами того же Ивана Ермолаевича Векшегонова, деда Алексея, твердит, что некий из братьев Строгановых, владевший землями по Каме, Вишере и притокам, был одержим охотой на зверя. У одержимого охотой Строганова был удачливый векшегон. Дословно - человек, гоняющий или загоняющий векш. Слово "векша" не исчезло на Урале и теперь. Это белка. Векшегон, будучи красивым никак не менее тульского предка Дулесовых, кузнеца Афанасия, полюбил дочь Строганова. И когда та ответила ему на любовь (а надежд на согласие быть выданной за смерда-векшегона у нее не было), она предложила побег. И они бежали за хребет Каменного Пояса. То есть по ту сторону Уральского хребта. Побродяжничав весну, лето и осень, влюбленные покинули леса и ударили челом демидовским людям. Демидовы, нуждаясь в рабочих руках, не брезговали беглыми, опальными и даже цареотступниками. Векшегон Иов получил для поселения землю напротив туляка Дулесова, а вместе с землей и фамилию - Векшегонов. Тем и было положено начало Старозаводской улице. В разные времена эта улица называлась по фамилии ее основателей - то Векшегоновкой, то Дулесовкой. Те и другие до начала нашего столетия враждовали из-за названия улицы. Случались даже драки. Спорили они и в первые годы Советской власти. Дело дошло даже до разбора в городском Совете, который помирил жалобщиков решением: "...впредь предлагается именовать улицу Старозаводской". У Дулесовых и Векшегоновых случались и светлые полосы длительных перемирий и большой дружбы. Тем и другим хотелось породниться, положив этим конец возможным раздорам и сварам. И такие попытки делались, но каждый раз случалось что-нибудь "роковое" и свадьба расстраивалась. Последний раз такого рода "роковое" событие произошло с будущим отцом Алексея, с Романом Векшегоновым. Он полюбил сестру отца Руфины, Елизавету. Был помолвлен с нею. Векшегоновы и Дулесовы по этому поводу пировали три дня. Целовались. Клялись в вечной дружбе. Но накануне свадьбы чернобровая и кареглазая Елизавета исчезла. Она была выкрадена - и, как говорят, не без ее согласия - удачливым золотопромышленником. Известно, что и дед Алеши, Иван Ермолаевич, заглядывался на покойную ныне двоюродную бабку Руфины и та будто бы ему благоволила, но ей перебежала дорогу сухопаренькая, складненькая рудничная девчонка Стеша, ныне Степанида Лукинична, бабушка Алеши, не требовавшая от возлюбленного ни венчальных свечей, ни клятвенных речей, а только одной любви. И она ее нашла. Так было и быльем поросло, а теперь пробудились старые надежды. Весны, как говорится, еще не было, а с крыш капало. Чувствовалось потепление в отношениях Дулесовых и Векшегоновых. То Руфинина мать, Анна Васильевна, прибежит посоветоваться насчет чешской мебели, которую завезли в большой универмаг, то Алешин отец, Роман Иванович, скажет отцу Руфины насчет весенней охоты, когда можно выпить-закусить на вольном воздухе. Все это замечалось на Старозаводской улице, и молва, подогревая события, предрекала то, о чем пока молчали и Дулесовы и Векшегоновы. Между тем события развивались пусть медленно, но неуклонно, и неоткуда было ждать отклонения. И этому верили все, кроме младшего брата Алексея - Сережи. О нем особый разговор. III Одногодок Руфины, Сережа Векшегонов до девятого класса сидел с ней на одной парте. В десятом классе, когда его тайные чувства к Руфине определились окончательно и он решил для себя, что рано или поздно Руфина будет носить его фамилию, Сережа пересел на другую парту. Это влюбленному юноше казалось правильным во всех отношениях. Всему свой черед и свое место, а школа школой. Руфина была очень внимательна к Сереже. Она делилась с ним завтраком. Возвращалась вместе с ним из школы. Танцевала на школьных праздниках. Ерошила его волнистые волосы и даже как-то раз поцеловала. Это было восьмого марта. Она сказала: "Спасибо за поздравление" - и чмокнула его в щеку. Все это вселяло уверенность и надежды. Сережа не знал, что Руфина видит в нем будущую родню. К тому же он походил на Алексея, Руфине и в голову не приходило, что мальчишка, с которым она провела в классе столько лет, может вообразить невероятное. Наоборот, внимание к ней Сережи она объясняла тем, что он, зная сердечные тайны старшего брата, считает Руфину невестой Алексея. Бедный Сережа! Ну как же ты, такой умный парень, не задумался над этим и посчитал за любовь ее отражение? Милый, милый, наивный юноша, ты поверил в придуманное тобой и тоже ждешь школьного выпускного бала... К этому дню Сереже был сшит настоящий костюм. Он сегодня впервые надел его. В нем он пойдет в школу. Там вручат ему и Руфине аттестаты зрелости. Сережа долго стоял перед зеркалом и удивлялся, что взрослый, совсем взрослый костюм не делает его старше. Усы и те пробивались каким-то цыплячьим пушком. Их нельзя было разглядеть, даже уткнувшись в зеркало. Жаль, что ему сшили не тройку, а пару. Жилетка всегда делает человека солиднее. Может быть, ему начать курить?.. Но будет ли он от этого старше? Да и зачем ему, правдивому человеку, презирающему всякое вранье, обманывать других, а главное - себя? Раздумывая так, Сережа решил примерить материно кольцо с изумрудом. Оно, пожалуй, могло придать солидность. Но кольцо совершенно неожиданно сделало его руку девичьей. "Ничего я не буду делать, - сказал он себе. - Я поднесу ей букет цветов, а в цветы вложу письмо". Сережа вырвал из тетради листок и задумался. И было над чем. Листок оказался разграфленным в клеточку. На таких листках можно решать задачи, но не такие, от которых зависит вся жизнь человека. И он принялся искать лист, достойный его признания в любви к Руфине. После долгих поисков и размышлений он решил написать письмо на кальке, найденной у Алексея. Это казалось красивым и необычным. Калька из чистого тонкого батиста. Она гладка, прозрачна и долговечна. В ее голубизне есть что-то выражающее нежность его чувств к Руфине. С чего начать и чем кончить, он знал, а что написать в середине письма - как-то не приходило в голову. Но лиха беда начало. Он вставил чистое перо и принялся писать: "Солнышко мое, Руфа! Я люблю тебя уже три года. Больше тысячи дней. Я не говорил тебе об этом раньше потому, что мы были школьниками. А теперь у нас аттестаты зрелости. Правда, нам еще мало лет, поэтому я прошу тебя сказать мне "да", и потом я буду ждать столько, сколько ты захочешь. И знай, что я дождусь того счастливого дня, когда мы - Векшегоновы и вы - Дулесовы станем, моя любимая Руфа, одной семьей. Отныне и навсегда твой Сергей Векшегонов- Дулесов". Перечитав письмо, проверив, на месте ли запятые, он сложил его треугольником и сунул во внутренний карман пиджака. Теперь можно идти. Как это приятно... Какой солнечный июньский день... Ни облачка, ни ветерка. Как хорошо сидит на нем новый костюм... IV И Руфина в этот час примеряла обнову - белое платье. Его муаровая пышность восполняла недостающее девическому стану. - Теперь я уже совсем взрослая! - радовалась Руфина, обнимая свою мать, Анну Васильевну. - Только мне, мама, не хочется быть такой высокой, и я надену туфли на низеньком каблуке, хотя они и не очень идут к этому платью. - Ну что ж, доченька, можно и на низком, - согласилась Анна Васильевна. - Однако же твой папаня ниже меня ростом, и это нам не помешало... Постояв перед зеркалом, Руфина сняла свое нарядное платье и, будто вернувшись из праздника в будни, надела школьную коричневую форму. - Руфина, я жду, нам пора! - услышала она за окном знакомый голос. - Я сейчас. Я готова, Сережа... - откликнулась Руфина, выбегая на улицу и застегивая белый парадный фартук. В этом фартуке сегодня она шла последний раз. Прощай, фартук. Прощай, школа. Прощай, физика. Прощайте, Платон Михайлович Слезкин. Прощай, школьный сад и все, все, что было. Сереже очень хотелось, чтобы Руфина обратила внимание на его новый костюм. Он всячески выставлял его напоказ. Наконец Руфина сказала: - Сережа, ты такой солидный сегодня. На это Сережа небрежно ответил: - Ничего не поделаешь, через два года мне перевалит на третий десяток... - На третий? Впрочем, да, - еле сдерживая улыбку, сокрушалась Руфина. - "Как годы-то летят..." А потом, дернув Сережу за ржаную прядь, совсем как младшего братца, она шепнула: - Сережа, я всегда буду любить тебя... В это время из переулка выпорхнула девочка в белом фартучке, с букетом фиалок. Это была Капа, дальняя родственница Дулесовых. - Здравствуй, Сережа! Поздравляю с окончанием. Вот букетик. Я его собрала рано утром и все ждала, когда ты пройдешь, чтобы поздравить тебя первой. Тебя еще никто не поздравил, Сережа? - Нет, еще никто, - почему-то смутившись, ответил Сережа. - Ты первая. Спасибо за цветы. Затем он погладил Капу по головке, чтобы показать этим свое недосягаемое старшинство, а Капа, отклоняя голову, сказала: - Не надо так, Сергей. Я уже перешла в восьмой класс. Тут Капа повернулась к ним спиной и ушла. Наблюдая эту сцену, Руфина заметила Сереже: - Нехорошо, что ты отнесся к ней с таким пренебрежением. - Она же малютка... Это почему-то задело Руфину. - Малютка? - повторила она. - Я в ее возрасте танцевала с морским офицером Виктором Гладышевым и... И он не относился ко мне с пренебрежением. Эта малютка, - вдруг добавила Руфина, лукаво глядя на Сергея, - может быть, твоя будущая невеста, жена и мать твоих детей. Сережа похолодел. Он проверил в кармане пиджака, там ли находится письмо на кальке. Потом, справившись с собой, заявил решительно и твердо: - Руфина! Ты думаешь или нет перед тем, как что-то сказать? Или ты чувствуешь себя настолько умной и взрослой, что тебе можно болтать все, что придет в голову? Ты поучаешь меня, хотя я и старше тебя на два месяца. - Даже на два с половиной, Сереженька. - Руфина еле заметно присела на ходу, чтобы казаться ниже. - Ты старше меня почти на четверть года. - Хватит, Руфина! - прикрикнул Сережа... - Мы уже взрослые. - Ну конечно, - согласилась Руфина и, заметив, как он теребит верхнюю губу, едва скрывая улыбку, сказала: - К тому же у тебя усы, хотя и не колючие. - Зато ты... - не договорил Сережа. Они уже были возле школы. Он договорит потом. Сейчас не до этого. Вечером он в спокойных тонах посоветует ей, как разговаривать с ним... V По всему городу весело шагали десятиклассники. Во всех школах в этот день вручали аттестаты. Алексей Векшегонов, как мастер школьных мастерских, пришел в школу на правах педагога. На нем синий костюм в полоску. Цвет оттенял глаза, а полоска подчеркивала рост. Это заметила Руфина. Ей было приятно, что Алексей заботится о своей внешности. Но ей и не приходило в голову, что этим занимается его мать. Любовь Степановна Векшегонова не могла с уверенностью сказать о мыслях сына, зато она отлично знала свои мысли. А в них Руфочка Дулесова была неминуемой невестой Алеши. Не нынче, так на тот год. Не на тот, так через два года. Руфа любит его, а от любви девушки уходит редкий, очень редкий парень. Тем более такой, как Алексей. Ему, как и многим другим, всего лишь покажется, будто он выбрал ее, на самом деле она заставит Алешу выбрать себя. Такова первородная неизбежность женского начала в любви. Все собрались в актовом зале. Появился директор. Выпускники встали. - Садитесь, садитесь, пожалуйста! Все тихо сели. Как первоклассники. Первый и последний день в школе чем-то похожи один на другой. Наверно, торжественной тишиной. Директор произнес короткую напутственную речь. Руфина в числе одиннадцати выпускников получила из рук Алексея Романовича Векшегонова похвальную грамоту за успехи в овладении основами профессий строгаля и сверловщика. Принимая грамоту, отпечатанную золотыми буквами, чуть слышно сказала: - Спасибо вам, Алексей Романович... За все спасибо. После выдачи аттестатов раздали свежие номера заводской многотиражки. Одна из страниц была озаглавлена "Наши выпускники". Масса заметок и множество снимков. Под двумя из них была подпись: "Таким, как они, не надо выбирать профессию. Ворота завода открыты для них". Эти слова касались Руфины и Сережи, запечатленных довольно отчетливо в правом верхнем углу газетной страницы. Сережа понимал, что заводская многотиражка не расточает напрасные похвалы выпускникам. Пусть не для всех, но для доброй половины школьников производственные мастерские были настоящим вечерним техническим училищем. Хоть и два раза в неделю работали мастерские, но ведь три года - немалый срок. И такие, как Руфина, обучавшиеся старательно, получали не показной и снисходительный производственный разряд, а настоящую квалификацию, по всем строгостям. Сережа сиял. О чем тут говорить, коли даже в газете они рядом! Она - справа. Он - слева. Как мама и папа в семейном альбоме. Все ясно. Газета знает, кого нужно печатать рядышком, кого порознь. Риту Ожеганову и Володю Санкина тоже напечатали вместе и не случайно под снимками написали: "Они сидели рядом на парте, они рядом станут к токарным станкам". Сережа снова проверил, на месте ли его письмо Руфине. Хотел было пуститься бегом, чтобы скорее показать матери аттестат и грамоту, но сдержал себя. Сдержал и пошел медленно, широко шагая, хмуря брови и прокашливаясь не открывая рта, как это делал директор школы. Все-таки он сейчас нес аттестат зрелости. Как можно мчаться в своем взрослом костюме, когда, наверно, из всех окон смотрят, как он идет... Но Сереже пришлось опустить высоко поднятую голову. Он услышал мышиный писк: - Сережа! Ты потерял мой букетик. Вот он... Я собирала его все утро. Не теряй его больше, пожалуйста. Это была опять Капа. Та самая Капа, про которую Руфа сказала... Леший знает, что сказала она... Сереже снова хотелось бросить букетик фиалок и на этот раз растоптать его. Но букетик фиалок словно был припаян к его руке. А темные глаза Капы смотрели на Сережу заклинающе. - Спасибо тебе, Капа. - Сережа поклонился ей с вынужденной приветливостью. - Я так рассеян сегодня... Аттестат, понимаешь, зрелости, почетная грамота, портрет в газете... Вот! - Он показал газету. - Я непременно сохраню твой букетик... - Пожалуйста, Сережа. Капа сделала что-то похожее на реверанс. Она была в танцевальной группе. Дворца культуры и умела раскланиваться, держась за края юбочки. Сережа выдержал характер и вернулся домой таким важным и таким солидным, что Любовь Степановна, желая подыграть ему, робко промолвила: - Поздравляю вас, дорогой Сергей Романович, со зрелостью! Тут Сережа не выдержал, обнял мать, приник к ней и крикнул: - Мама, я люблю тебя больше всех на свете! Сережа всегда был нежен с матерью, не в пример Алеше, выросшему у деда с бабкой. Припадок нежности сына ничуть не удивил Любовь Степановну. Обняв Сережу, Любовь Степановна провела его к себе. Там были разложены подарки. Ружье от отца. Моторчик для велосипеда от брата. Большая коробка конфет сладкоежке сыну от матери. Охотничьи лыжи от деда с бабкой. По лыжине от каждого. И... вышитая синими васильками чесучовая косоворотка от учениц восьмого класса, как бывшему вожатому пионерского отряда. Сережа крикнул: - Опять эта Капа! Любовь Степановна мягко закрыла его рот рукой: - Не надо, мой мальчик. За все, что идет от чистого сердца, нужно благодарить... - Я никогда не надену эту рубашку, мама. Никогда! Сережа занялся осмотром и разборкой ружья. Это было великолепное тульское ружье. Чок-бор. Его нужно было, не откладывая на завтра, освободить от густой фабричной смазки. И он занялся этим, забыв о Капе и, кажется, о Руфине. До сегодняшнего дня ружье ему не доверяли. А теперь наступила зрелость. О ней свидетельствует не один лишь аттестат, но и мужской отцовский подарок. И невозможно откладывать охоту хоть на один день! Но сейчас июнь, какая же охота! Однако если человеку нужно, человек хочет, он всегда придумает обходные пути. Сережа сказал матери: - Сороки - очень вредные хищники. - Да что ты говоришь, Сереженька... - Да. Они разбойничают в гнездах малых птиц. Съедают яйца, птенцов. И вообще их необходимо истреблять. - Если так, то и раздумывать нечего, - согласилась мать, довольная тем, что ружье, охота на сорок могут доставить сыну радость. Значит, "все остальное" не так серьезно, как ей показалось, когда она прочитала забытое Сережей начало письма к Руфине на листке в клеточку. "Он совсем у меня мальчик", - убеждала себя Любовь Степановна, когда Сережа переодевался в охотничье. Он натянул высокие отцовские сапоги, надел братову кожаную куртку, его же старую кепку, затем опоясался патронташем, вскинул за плечи вещевой мешок и наконец взял ружье. - Я пошел на охоту, мама! - Ни пуха ни пера, Сереженька. Сережа осмотрел себя в зеркало. Он выглядел очень солидно. И вот он вышел на улицу. Мать любовалась им в окно. Она знала, что Сережа, выйдя из ворот, должен пойти в сторону леса. Но Сережа пошел влево. Пошел мимо окон дулесовского дома. Значит, сороки сороками, а все остальное само собой... VI Сережа, как, может быть, вы уже заметили, принадлежит к тем юношам, которые всем нравятся. Пусть он в чем-то смешноват, излишне самонадеян, но это все неизбежная дань возрасту. Кто не платит ее своей юности! Но как бы ни был мил и хорош Сережа, все же мы, воспользовавшись охотой на сорок, должны пока оставить его и познакомиться с его братом Алексеем. По байке Степаниды Лукиничны, ее внук Алешенька не был найден на капустном листке или под ракитовым кустом. Он и не был куплен на базаре, куда старый цыган в большом коробе привозит для продажи видимо-невидимо маленьких ребят. Алексея принесла, по бабушкиному велению, по дедушкиному хотению, светлая птица Феникс, которой Степанида Лукинична вылечила простреленное молнией крыло. За это светлая птица Феникс слетала за семьдесят семь лет в предбудущие годы и добыла из них кудрявого, голубоглазого мальчика, который должен жить и расти не для своей корысти, а для счастья всех людей. С первой сказки о Фениксе, с первых шагов Алеши он рос в холе, да не в баловстве, в неге, да не в безделье. Рано узнал Алеша, для чего человеку руки нужны. Только ли для того, чтобы в мячик играть, да ложку держать, да кошку гладить? По бабушкиным, по дедушкиным, по отцовским рабочим рукам стал маленький мальчик приноравливать и свои руки. Фикус напоит, кошку накормит, бабушке нитку в иголку вденет или ухват подаст - и то дело. Большое всегда с малого начинается. Малого ершишку поймает Алеша, а в большой семейной ухе и его навар сказывается. Пятерку из школы принесет - опять общий котел пополнит, только уж не семейный, а народный. Каждая пятерка, говаривал Иван Ермолаевич, силу народа множит и хоть не сразу, а через семь, через десять лет не малым ершишкой, а большим сомом сказывается. И так неустанно, день за днем, воспитывали старики своего внука. Школа встретила Алешу настороженно. Не драчлив, не шумлив, уступчив. Не слюнтяй ли? Даже сдачи не дает обидчику - а мог бы. Двоих одноклассников на руках поднимает и проносит через весь школьный двор. Может быть, трус? Тоже не похоже. Ему не страшна никакая собака. Улыбнется и скажет: "Да будет тебе тявкать, ты же умная" - и та завиляет хвостом. А бодливому козлу из пожарной части Алеша так скрутил рога, что козел и близко не подходит к школьным воротам. Первыми Алешу разглядели девочки, а потом и мальчишки потянулись к нему. Он, не стремясь подчинять своему влиянию других, разоружал даже озорных заводил и заставлял хорошо учиться заядлых лентяев, не жалея на это ни сил, ни слов, ни своего времени. Приветливы с Алешей были и взрослые. В семьях всегда и все знают о школе, о ее делах и, конечно, о тех школьниках, кто на хорошей или на худой молве. В те годы отец и мать Алеши жили в старом векшегоновском доме. Когда же они получили от завода квартиру и отделились от стариков, Алеша остался у бабушки с дедушкой, потому что началась война. Отец Алеши, Роман Иванович Векшегонов, ушел на фронт, мать стала к станку. Алеша, как и все в их роду, начал трудовой путь слесарем. Так было заведено чуть ли не сто лет тому назад. Слесарное ремесло Векшегоновы считали чем-то вроде обязательной азбуки, без которой в заводском деле человек не может двигаться вперед. Старомодно это или нет, только никому не приходило в голову нарушать родовой порядок. Закончив семь классов, Алексей поступил в ремесленное училище. На завод он пришел уже лекальщиком и вскоре был замечен как искусник в своем деле. Разумеется, в этом немалую роль сыграл его дед, Иван Ермолаевич Векшегонов, натаскивая внука в домашней мастерской. Эти мастерские и в наши дни бытуют в старых уральских домах. Молодой слесарь привлек внимание главного инженера завода Николая Олимпиевича Гладышева. Доводясь Алексею двоюродным дядькой, он вдвойне был доволен, что и этот молодой Векшегонов оказывается на виду, как и отец его Роман Иванович, как в свое время и дед Иван Ермолаевич - знаменитый слесарь станкостроительного завода. Теперь Алексей Векшегонов работает наладчиком автоматических станков и линий. Это его призвание. Его трудовая стихия. Усовершенствовать, смастерить, придумать, заменить - самое большое счастье для Алексея. Увлекаясь рационализацией, изобретательством, он забывает о времени, окружающих и, может быть, о себе. Это началось еще в отроческие годы, рассказывает о внуке дед, Иван Ермолаевич Векшегонов. Для кого игра, бабки, шаровки, чижики, а для Алексея тиски, молоток, пила, ножницы. И не было у него большей радости, как соорудить что-нибудь своими руками. Клетку ли для чечеток, пенал ли для карандашей или еще какую-нибудь пустяковину смастерит он - всегда от себя добавит новое. И как бы хорошо ни сделал Алексей свою хитроумную самоделку, никогда не был доволен собой. Вот и сейчас на заводе появился многошпиндельный сверлильный станок Алексея Векшегонова, названный его именем - "ABE". Радоваться бы... Не всем молодым механикам в молодые годы удается создать свой станок. А ему радости нет. - Об автомате думал, - жалуется деду внук, - а получился полуавтомат. Недотянул. Не то знаний не хватило, не то времени. Дед утешает: - Дотянешь. У тебя годов много впереди. Кончишь заочный. День будет длиньше - ума больше. Вот и доведешь свое детище. У Алексея в самом деле было туговато со временем. Завод. Учеба. А тут еще школьные мастерские. У парня совсем не оставалось часов для прогулок, театра, веселых вечеринок и всего, что принято называть часами досуга. Но на школьный бал он, конечно, пойдет, потому что должен туда пойти. Ведь он же в школе на правах педагога, и на балу будут его ученики. Если говорить честно, то ему в этот вечер было бы куда приятнее покататься на лодке с Ийей Красноперовой. Во-первых, это настоящий отдых, во-вторых, она не будет мешать думать о приводе к винторезному станку, а в-третьих, он всегда так легко и свободно чувствует себя с ней. И он, наверное, сумел бы как-нибудь совместить и бал, и прогулку с Ийей. Показался бы во Дворце культуры... А потом затерялся в толпе - и на пруд. Что ему, в самом деле, до бала? Танцор он плохой. Огни, шум, наряды не привлекают его. В новом костюме он будет чувствовать себя неловко. И вообще - что за радость кружиться напоказ? Рассудив так, Алексей решил отбыть положенный час на школьном вечере, а потом махнуть с Ийей на озеро. Белая ночь. Тихий пруд. Теплынь... Но все случилось совсем по-другому. К Векшегоновым пришла Руфина. Она будто разгадала сомнения Алексея. Руфина появилась не в форменном школьном платье, с которым уже навсегда рассталась, а в широкой юбке и пышной кружевной кофте. Вместо кос - модная прическа. Руфина будто выросла, возмужала за считанные часы. - Ты ли это, Руфа? - не скрыл своего удивления Алексей. Руфина ответила на это без всякого жеманства: - Ты знаешь, Алеша, я тоже сегодня нравлюсь себе. - Сказав так, она закружилась. - Мне очень хочется наряжаться. - Зачем? - Не знаю... Впрочем, она знала "зачем". Кажется, догадался об этом и Алексей. Догадался и задумался. Задумался и вспомнил намеки матери, разговоры в цехе, на которые он не обращал внимания. А теперь Алеша, может быть, впервые зримо, осязаемо почувствовал, что кроме наладки станков, кроме зачетов и чертежей есть другие стороны жизни. - Я надеюсь, Алеша, - просил голос и просили глаза Руфины, - что ты зайдешь за нами, а потом мы все вместе отправимся во Дворец на бал! Тут надо сказать, что настойчивый и упорный Алексей Векшегонов, беспощадный к себе, был мягким и отзывчивым к другим. Эта черта, привитая дедом с бабкой, еще скажется не один раз и принесет немало злополучных дней Алексею и другим людям. И началось это, может быть, как раз сегодня, в этот торжественный день. - Ну конечно, ну конечно, - согласился Алексей. - У тебя сегодня такой день. Я непременно зайду. Руфина ушла. В комнате остался тонкий запах духов, сияние смеющихся глаз, а в душе Алеши какой-то смутный разлад, какое-то разногласие с самим собой. VII Теперь, пожалуйста, на школьный бал! Во Дворце культуры, построенном металлургами и станкостроителями, ожидалось семьсот - восемьсот хозяев и наследников. Отцов и детей. Корифеев знатных рабочих династий и юнцов, еще не переступивших порог завода. Июнь - месяц белых ночей на Среднем Урале, но люстры зажжены. Окна открыты. Музыке и голосам тесно в огромном зале. Они оглашают дворцовый парк и гаснут в зелени деревьев, еще не потерявших нежную окраску весны. Распорядители бала с белыми атласными розетками, какие случались у шаферов на свадьбах минувших лет, встречают гостей и участников бала. Сережа тоже распорядитель. Он стоит на гранитных ступенях лестницы главного подъезда Дворца в промежутке колонн. Сереже вместе с тремя другими десятиклассниками поручено встречать гостей у входа и прикалывать им бумажные ромашки с десятью лепестками, символизирующими десять классов школы. Ромашки уже приколоты многим выпускницам его и других школ, а Руфины нет. Сережины глаза устремлены в глубину центральной аллеи парка. Среди белых платьев он ищет то, на котором сегодня должна красоваться самая большая и самая красивая ромашка. Минуты - как улитки... Уж не случилось ли чего-нибудь? Ну что ты, милый, заботливый Сережа! Взгляни! Она идет. Не узнаешь? Сережа не узнал Руфину. Копна волос, перевязанная белым бантом. Какая-то другая шея, без воротничка, с тоненькой цепочкой и зеленым камушком. Платье как белый колокол. Руки открыты. Он никогда не обращал внимания, какие у нее руки. Она не идет, а будто медленно скользит, словно девушки на экране из танцевального ансамбля "Березка". Рядом с нею - мать. Тоже в белом. Но зачем ее рассматривать? Она всегда была франтихой. А кто по другую сторону Руфины? Кто? Не может быть! Это Алеша... Он почему-то выглядит сегодня выше. Зачем он вместе с нею? У Сережи слегка кружится голова. Зачем он несет ее белую сумку? Зачем он разговаривает с нею и все смотрят на них? Смотрят и о чем-то переговариваются. А радио, как по злому заказу, рыдает на весь парк: Ах, Ольга, я тебя любил, Тебе единой посвятил... Это уже похоже на издевку. - Добро пожаловать! - произнес Сережа стандартное приветствие и приколол ромашку Анне Васильевне, затем вторую - Руфине и третью, самую большую, - брату. Волнуясь, он перепутал ромашки. - Ты, Алеша, тоже на бал? - спросил упавшим голосом Сережа. - А как же? Ведь я в некотором роде педагог... Хотя и слесарно-механический. Дулесовы и Алексей прошли в распахнутую дверь дворца, а Сереже нужно оставаться на лестнице и прикалывать ромашки другим. Там уже начались танцы, а у него еще половина коробки неприколотых ромашек. Люди все идут и идут. Сережа не справляется со своими обязанностями. Его руки не приучены быстро прикалывать цветы. Он уже уколол одну родительницу из заречной школы, и та ойкнула от боли. После этого он стал просто раздавать ромашки. Пусть прикалывают сами. Но одна из пришедших на бал не захотела этого. Она попросила: - Сережа, приколи мне ромашку своими руками. Сережа едва сдержался: - Ты-то зачем здесь? А та с достоинством ответила: - Как отличница. Даже из седьмых классов все отличники приглашены на бал, а я перешла в восьмой... И нам тоже разрешили надеть белые платья. Посмотри. Почти такое же длинное, как у Руфы. Тут девочка, имя которой уже вам известно, сделала снова подобие реверанса, придерживая тонюсенькими пальчиками свое платье. Окончательно рассерженный Сережа выбрал самую мятую ромашку и, оторвав у нее два лепестка, сказал: - Все должно быть как полагается. Ты еще пока в восьмом классе. - Пока да, - снова поклонилась Капа, благодаря этим за приколотую ромашку, а потом, нагнувшись, подняла оторванные бумажные лепестки изуродованного цветка и голосом, теперь так похожим на голос Ийи Красноперовой, прозвенела: - На следующий год я к ромашке приклею девятый лепесток. А через год у меня ромашка будет с десятью лепестками. - Хватит! Сережа бесцеремонно повернул Капу лицом к двери, слегка толкнул ее туда и увидел Ийю. - Только подумал о тебе, а ты уж тут. Давай я приколю тебе две... - Зачем же, Сереженька, две? - спросила Ийя. - Одну за школу, другую за химический факультет... Между прочим, Ийя, понимаешь, Алексей сегодня не очень правильно себя ведет. - Да? Что же он делает? - Понимаешь, носит всякие белые сумки... Вызывает ненужные разговоры и вообще... Вообще ты должна держаться решительнее и солиднее. - Постараюсь, Сережа. Ийя грустно улыбнулась. Поцеловала Сережу в щеку, будто поздравляя его с окончанием школы, и белой тенью прошла вслед за маленькой девочкой Капой. Сережа, провожая глазами грустную Ийю, не ждал теперь ничего хорошего. VIII Ничто так не нарушает последовательности рассказа, как справочно-описательные главы. Они скучны, но без них не обойтись. Если уж мы несколько раз назвали имя Ийи Красноперовой и намекнули на какие-то отношения с ней Алексея Векшегонова, то надо узнать, что представляет собой Ийя. Тетка Руфины, редкая зубоскалка и просмешница, говоря о необычайной худобе Ийи Красноперовой, назвала ее "ловко задрапированным позвоночником". Ийя на самом деле была поразительно худа. Правда, дед Алеши находил иные слова. - Тоща моща, да глазки ясные, сердечко доброе. - А потом приводил в пример свою Степаниду Лукиничну: - Моя в девках тоже была квелым цветком, а после первого ребенка розой расцвела. Это приятные слова. Но слова есть слова, не более. Заводские старухи тоже говорили об Ийе только хорошее, а счастья ей не предрекали, хотя и видели ее почти неразлучной с Алексеем. Этому тоже находили свое объяснение: "Бывает, и лебедь с цаплей гуляет, а гнездо вьет с лебедушкой". Мать Руфины, читая ревнивые мысли дочери, утешала ее: - Что легко в руки дается, долго в руках не держится. У Ийи было прозвище Описка. Оно имеет свою, довольно забавную историю, которую небезынтересно рассказать. У старика лесничего Адама Викторовича Красноперова появилась внучка. Он решил назвать ее именем своей жены - Ия. Красноперов самолично отправился регистрировать рождение внучки. В загсе тогда работала грубая и малограмотная женщина. В книге регистрации рождений она вместо имени "Ия" написала "Ийя". Адам Викторович Красноперов стал протестовать и показывать, как пишется в святцах это редкое имя - Ия, что означает "фиалка". Женщина стала кричать и доказывать, что, во-первых, святцы загсу не указ, а во-вторых, как слышится, так и пишется, и, в-третьих, из двух букв имен не бывает, а в-четвертых, она ничего не будет исправлять. И описка из метрик перешла в паспорт и наконец стала именем, а Ийю прозвали Опиской. Свыкнувшись с тем, что природа не отпустила ей красоты, она не ждала от Алексея и сотой доли тех чувств, которые пылали в ней. Ийя, как и Алексей, выросла у деда с бабкой. Бабки теперь уже нет. Из Красноперовых в старом доме лесничества осталось двое - Ийя да ее дед Адам Викторович. Сухонькая, жилистая Ийя была выносливой и сильной девушкой. Работая на заводе пластических масс, Ийя с отличием окончила химический факультет вечернего института. Ею дорожат. В нее верят. Ийю приглашают на новостройки. Там, в Сибири, как нигде, нуждаются в специалистах. И кто-кто, а она-то уж знает, какие мечтания влекут ее в этот край и с какой любовью она приложит свои знания и свои силы. Да, ее манит Сибирь. Она любит заглазно эту землю. Ийе радостно сознавать, что там она очень нужна и там она очень много может сделать. Но... Но Алеша?.. Разве возможно встретить ближе, дороже и светлее, чем он? И если бы встретился такой, то разве бы она позволила даже на миг, на один миг, заползти мысли, что она полюбит другого? Даже лучшего, если лучшие для нее возможны на земле... Она понимает, что все это только ее, сугубо личное. Но ведь любовь не отвлеченная категория, если это любовь. Любовь неповторима в миллиардах ее повторимостей. Ийя никогда не будет искать иного счастья. По ее глубокому убеждению, любовь, как и жизнь, приходит только один раз. Ийя видит Руфину, влюбленную и цветущую. Счастливую и уверенную. Да и как может быть иначе, когда она привлекает всеобщее внимание. Ею любуются даже пожилые женщины. Матери, для которых своя дочь самая красивая, и те понимают, что Дулесова первая среди подруг. А если это так, то кому же, как не Алексею, может пожелать Ийя счастья с этой красавицей. Это больно. Это невыносимо тяжело. Но эта боль не должна помешать счастью Алеши. И разве может позволить Ийя дать этой боли властвовать над собой. Пусть так поступают другие. Пусть кому-то покажется, что у Ийи не было иного выхода, как уступить дорогу к сердцу Алеши ослепительной красавице Дулесовой. Пусть думают... Ийя-то знает, что это не так. Ийя знает, что стоит сказать ей всего лишь одно слово - и она станет Векшегоновой. И этому будут рады дед и бабка Алексея, не раз ронявшие робкие слова надежды назвать ее милой внученькой. Конечно, Ийя может заставить Алексея, даже не заставить, а всего лишь пригласить его поехать вместе с нею в Сибирь, где и для него откроются незнаемые горизонты. И он сам говорил: "Там я больше сделаю..." И это верно. Если здесь, в заводской тесноте, где так много передовиков, он всем заметен, то уж там-то, в краю непочатой работы, Алеша, конечно, сможет сделать еще больше. Ийя знает его силы, может быть, больше, чем он сам. И Алексей никогда не только не упрекнет ее за этот переезд, за это соединение их жизней, он даже не подумает, что могло быть как-то иначе. Он, как и она, живет, будет жить для других. Это главное. Это цель их жизни. Трудно представить духовно более близкую пару, чем он и она. Но ведь это духовно... А человек состоит не из одной души. Вот он, Алексей, духовно неразделимый с нею человек. Но взгляните, как он любуется Руфиной... Как восторженны его глаза... Мало ли что хотят и подсказывают старики Векшегоновы. Разве пара соединяется во имя счастья стариков, а не во имя счастья образующих эту любящую пару? Разве пара соединяется во имя счастья одного из этой пары, а не обоих? Нет, нет, нет... Любовь не должна знать принуждения, каким бы оно ни было. Сила и крепость любви в ней самой. И если ты, Ийя, любишь Алексея, как ты можешь не желать счастья любимому? Пусть с другой. Пусть ценой твоего счастья. Ты же знаешь, что завтрашний день зачеркнет в людях многие страсти и чувства. Зависть... жадность... эгоизм... И ты, Ийя, утверждающая в себе сегодня высокие черты человека грядущего дня, поступишь благородно. Ты оставишь его... Так сегодня решила Ийя, стоя у беломраморной колонны в зале дворца. Так решила она. IX Освобожденный от кресел и стульев большой зал дворца стал танцевальным. Ложи и балкон заняли родители, но и они в разгар веселья оставляли свои места, чтобы оказаться в гуще молодежи. Ведь не просто же так пришли сюда все они. Не ради же одной традиции школьных балов все так нарядны сегодня. Каждый, даже восьмиклассница Капа, пусть неосознанно, тянется к тому, что не чуждо всем живым. Не каждому из танцующих сейчас приходит в голову, как может продолжиться их танец. Во всяком случае, плохой танцор Алеша Векшегонов, танцуя и наступая на ноги Руфине, и не думал о том, что было ясно всем, кто наблюдал за ними. Алеша, до смешного неуклюжий в танцах, всячески старался успеть за музыкой, как можно меньше наступать на белоснежные носочки туфелек Руфины. Но разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею. И он танцует... Четвертый... Пятый танец... И приглашает на шестой. Она считает танцы. Их так много... И очень мало. Руфине было бы трудно уступить даже половину танца кому-то другому. - Никак, Анюта, - сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины, указывая на Алексея, - сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов. - Хотелось бы, Любаша, - призналась откровенно Анна Васильевна. - Так бы хотелось, что я даже готова не ждать седьмого августа, когда ей будет восемнадцать. Матери обнялись. И это заметили. Дулесова смахнула слезинку - и это тоже было замечено. А когда отец Алексея, Роман Иванович Векшегонов, пригласил Руфинину мать потанцевать с ним полечку, то уже всем стало понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось. Роману Ивановичу Векшегонову пятьдесят два годика. Восемь лет до пенсии, но если судить по тому, как он танцует, то ему пенсию едва ли понадобится выплачивать и через двадцать лет. Лихо подбоченясь, легко летая по паркету, мастер сборочного цеха услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова: - Ишь ты как дает Роман прикуривать мировому империализму! Анне Васильевне Дулесовой всего лишь тридцать шесть лет. Она грациозна. Белое платье и туфли на высоких каблуках молодят ее еще более. Она танцует куда легче и свободнее своей дочери, награждая теперь не сходящей с ее лица улыбкой маститого мастера Векшегонова. Ийя, на которую никто не обращал внимания, продолжала стоять в сторонке. Искавший ее Сережа подошел к ней. - Возьми меня под руку, Ийя, и пойдем со мной. Он подвел ее к брату. - Алеша, - обратился к нему Сережа не без иронии. - Ийя так хорошо перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной. - Да, да, - обрадовался Алеша, - я даже не знал, что ты здесь... Совершенно закружился с ученицами. - И очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя таким оживленным. Ийя подняла на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза. Они как окна дедушкиного дома. Заглянешь в них - и окажешься в тишине с детства милой большой горницы. Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу. Алеша пригласил Ийю на быстрый вальс. Ийя всегда преображалась в танце. Она, будто мотылек рядом с молодым коренастым медведем, порхала, как бы ускользая от попыток Алеши наступить ей на ногу. Не он, а она вела его. Вместе с хорошим певцом поет и безголосый. Ему легко было танцевать с нею. С нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что нужно сказать, как должно себя вести. А Сережа танцевал чопорно и строго. Так танцуют на балах при начальстве только курсанты военных училищ. Каждое движение Сережи было отчетливо, как буква в написанной им строке. И сейчас он будто не танцевал, а писал экзаменационное сочинение, боясь пропустить хотя бы одну запятую. - Устала я, - вдруг сказала Руфина, выходя из танца. - А я не устала, - послышался голос Капы, и она так молниеносно, так цепко положила свою руку на Сережино плечо, что ему уже неудобно было сказать: "Я не хочу танцевать с тобой, мышонок". К тому же он распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны. Счастливая Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого она так ждала. Кружась, она шепнула Сереже: - Как я рада, Сережа, за Руфу. - А потом, на другом повороте, она досказала: - И за твоего брата Алексея Романовича. Сергей едва не вскрикнул. Никто еще не жалил его так больно. Но Сережа сдержался и не назвал ее змеенышем. Только подумать... Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать. Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца. X Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час. Из дворца веселыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала. Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками... И быстрый вальс... И далекое-далекое, которому сегодня не поверит никто, тем более Сережа, но которое непременно придет. Придет потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда. Сережа возвращался с друзьями. И это тоже понятно. Алексей и Руфина шли под руку вдвоем, и этому теперь никто не удивлялся. Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды. В зеркальной глади Алеша увидел себя и Руфину. Вода - как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке. - Я сегодня, Руфа, - начал он, - почувствовал себя школьником. Таким, как Сережа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлекся танцами... - И очень хорошо, Алеша. Я так была счастлива, когда мы танцевали с тобой, - откликнулась Руфина, думая, что сейчас будет сказано самое главнее. А оно не сказалось. - Мне тоже показалось, что я... Впрочем, все равно, что показалось мне и другим. Сейчас я увидел себя и тебя со стороны. - Алексей указал на отражение в пруду. - Посмотри и ты на нас со стороны. - Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть. - Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все. - Но и не так мало, Алеша. Посмотри. Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Ее ни с кем нельзя было спутать. - Что ты этим хочешь сказать, Руфа? Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила ее в воду. Изображения в воде пропали. Как хочешь, так и понимай. Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый свое. Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой "тонкошеей гусеницы", этой писклявой букашки с муравьиной талией. Что может привлекать в ней Алексея? Какие чары? Что позволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у нее на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман... Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алешу сделать все, что захочет. И не приказывая, а как бы между прочим... Достаточно движения одной ее брови, и он исполнит любое ее желание. Откуда в Ийе такая непринужденность в поступках и в отношениях со всеми - с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: "Ты устал от зачетов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке". И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести. И вот она уже подходит. Алеша почему-то смущен. Он будто в чем-то виноват перед Ийей. - Я так и знала, что ты дождешься меня на плотине, - сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине: - Тебе так идет это платье. Руфина почувствовала вдруг себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Сереже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешенным, исчезло. Исчезло, как отражение в воде. Алеше хотелось сказать Ийе, что он ее искал и не нашел. И он сказал: - После последнего танца я потерял тебя... Ты извини... - Да будет тебе, Алеша. Меня так легко потерять, - сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. - Мне тебя потерять невозможно, - снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила ее для Руфины: - Он всегда на виду. И его легко найти. - Кому как... - задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идет речь. - Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят. - Ну конечно, - обрадовался Алеша, - я тебя обязательно провожу! - Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я, как никогда, нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня. - И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня? - Алеша! - решила Ийя рассеять подозрения. - Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом... Пусть я не из трусливых, но... - Да-да... Я понял, я понял... Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И... И?.. Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени - И - какая-то близость и, во всяком случае, теплота. Они пошли втроем, разговаривая о том о сем, а в общем ни о чем. И каждому стало ясно, что втроем у них никогда и никакого разговора не получится. XI Проводив Руфину до ворот, еще раз поздравив ее с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу. Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своем мимолетном ослеплении. - И! - начал он. - Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником... Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алеши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча. - Алеша, не надо усложнять простого и обычного. - Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов... - Тогда, Алеша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил... - Ийя! - перебил ее Алексей. - Ты берешься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли. - Мне кажется, обладаю. Ведь я же выросла в лесу, в доме старого лесничего, которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у такого деда должна быть немножечко да чертознаинкой. Ведь я же завела тебя в лес и, заворожив там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто меня можно без памяти любить и называть "первой, единственной и неповторимой"... - Я и теперь могу повторить это, И! - И повтори... Они уже давно миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки, упирающейся в старый дом лесничества, где жила Ийя, и пошли далее по просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку. Буйно цвела калина. Ее пьянящие ароматы куда сильнее черемуховых. Предутренний лес тих. Дневные птицы еще спали в гнездах, а ночные попрятались в свои темные убежища. В гулком лесу голос Ийи зазвенел еще тоньше. Они вскоре оказались в Малиновом распадке. Заросли дикой малины были так густы, что, затерявшись в них, можно было спрятаться даже от луны. Бледная-бледная, она таяла над Ийей в светлеющем небе. Сейчас можно прибегать к сотням самых различных иносказаний... Робкие цветы малины могли бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро, какой шепот слышали они, как радостно было им видеть глаза Ийи, устремленные в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы. Но что могут знать цветы о чувствах Ийи, о ее любви, для которой мал небосвод, но достаточно счастливой улыбки Руфины, чтобы затмить это бескрайнее небо счастья Ийи? Руфина уже затмила его. И если оно еще кажется бирюзовым, то завтра Ийя увидит его потускневшим. Утренняя заря была ее вечерней зарей. Прощаясь на перекрестке просек, она обвила его шею своими тонкими, очень тонкими, но очень сильными руками. Она, как никогда, целовала его. - И, ты пугаешь меня, И! Ты готовишь что-то страшное... Ийя улыбнулась и оказалась такой, как всегда: - Да что ты выдумываешь? Я - и вдруг готовлю страшное... Кажется, уже проснулись трамваи... Иди! Все будет хорошо. Все теперь будет очень хорошо. Еще объятия, еще поцелуй, и они расстались. XII Алеша сегодня утром, как всегда, миновал проходную без опоздания. И, как это случалось часто, встретил Лидочку Сперанскую - консультантку-переводчицу технической библиотеки завода. У Лидочки Сперанской очень выразительные зеленые глаза. Особенно бывают они выразительны, когда видят Алешу Векшегонова. Но Алеша не ответил сегодня им даже обязательной в таких случаях улыбкой учтивости. Ему было не до нее. Он мало спал. Не более часа. И весь этот час он видел цветущую калину. Ею цвел весь лес. И сосны и ели. Меж ними витала прозрачная, почти призрачная, Ийя. Потом она исчезла, и на ее месте остался не то дым, не то туман. Не то дым, не то туман застилал глаза Алеши и наяву. Хотя наладка нового автоматического станка ускоренной нарезки мелких болтов и ладилась у Алеши, все же он и в цехе не мог уйти от Малинового распадка. Ийя никогда еще не была такой волшебницей, как сегодня перед восходом солнца. И как он мог вчера на балу весь вечер танцевать с Руфиной, а потом смотреть на их отражение в пруду? Нужно как можно скорее сказать Ийе: "Милая И! Ты открыла мне глаза, и я увидел, как люблю тебя. Идем и объявим об этом всем". Так он и скажет ей вечером. Сразу же после работы, не заходя домой, он помчится на Шайтанову дачу. Долго тянется день. Но все равно придет вечер. Счастливый вечер. Ее глаза будут сиять. Наверное, прослезится слезами радости ее дед Адам Викторович. А уж бабушка-то... Она больше всех любит Ийю. Так приветлива с нею... Когда закончилась смена, Алеша догнал переполненный трамвай, идущий до конца бора. Трамвай очень весело звенел, будто желая оповестить весь белый свет о том, как счастлив Алексей Векшегонов. Он считает остановки. Мыловаренный завод - раз. Металлургический - два. Улица Мира. Загородный проспект. Рудянка... В самых радужных мечтах Алеша не заметил, как минули все остановки, он уже на просеке. Уже виден знакомый поворот направо... И вот он на ее крыльце. - Разве ее нет дома? - Нет, - ответил появившийся Адам Викторович. - А когда она вернется? - Думаю, что никогда или очень не скоро. Вот ее письма. И старая, костлявая, но еще твердая рука деда Ийи вручила письмо. А затем эта же рука закрыла дверь, у которой Алексей остался стоять, держась за резную колонку. На конверте значилось кратко и мягко: "Алеше". Письмо тоже оказалось недлинным: "Ну вот и все, Алеша! На твоей совести не должно остаться и крупицы вины передо мной или обиды, как нет ее и у меня. Разве можно обижаться на то, что мая любовь не зажгла в тебе любви ко мне? Алеша! Не спрашивай у деда, куда уехала я. И не старайся узнавать мой адрес. Ты его не узнаешь. Будь счастлив. Прощай. И". И приписка: "Проститься с твоими родными я не могла. Поцелуй за меня их всех. И особенно Сережу, и, конечно, бабушку Стешу". Алексей обтер рукой мокрый лоб и принялся читать письмо снова. На письмо сел шмель. Алексей не согнал его. Он поползал по строкам, потом задержался на слове "Алеша", коснулся хоботком буквы "А" и, жужжа, улетел. Как будто ничего особенного, простая случайность, но нервы так напряжены, что, казалось, не только шмель, зажужжавший как-то озлобленно громко, но и все окружающее - калина, трава, лес были недовольны им. Конечно, окружающее сейчас отражало состояние его души. И он понимал это. Все же было стыдно даже перед травой. Выйдя на просеку, Алексей пошел медленнее. Теперь его руки так живо вспоминали ее, а в ушах так отчетливо звенел ее голос. Она молча шла рядом с ним. Ийя никогда первой не нарушала молчания. Она никогда не мешала ему размышлять. Как она была внимательна к нему! И как добра! У нее были необыкновенные волосы пепельного цвета. Такие тонкие и густые. У нее были изумительные ресницы... Почему были? Она же не умерла. Она жива. И все живет при ней. И острые локотки. И огромные серые глаза... От нее никогда и никуда нельзя уйти, только разве в машины... В них можно уйти и от самого себя. Тут он услышал испуганный голос: - Алеша, тебя ищут дома... Ты не вернулся с завода и не позвонил домой. Это был голос Руфины. - Зачем же ты меня стала искать именно здесь? - недовольно спросил Алексей. - А где же тебе еще быть? Любовь Степановна так беспокоилась, так беспокоилась, и я решила... Алеша неодобрительно посмотрел на Руфину и ничего не ответил. XIII Жарок уральский июль. Давно уже отцвела калина. Буреют крупные ягоды-зеленцы в Малиновом распадке. Один-одинешенек теперь старик пенсионер Красноперов Адам Викторович в опустевшем доме, на Шайтановой даче. Он занялся пчелами. Не для меда. Для души, для познания тайн жизни роя. На заводском пруду визг купающейся детворы. Многие десятиклассники-выпускники уже работают на заводе, другие готовятся к экзаменам в вузы, третьи устроили себе последние каникулы и выйдут на работу в школьный день, первого сентября. Руфина тоже придет на станкостроительный завод в этот день. Ее зачислили сверловщицей на многошпиндельный полуавтомат "ABE". У полуавтомата "ABE" Руфина не окажется новичком. Еще в школьных мастерских, при сдаче проб на этом станке, она удивила квалификационную комиссию четкостью и быстротой работы. В тот день это сочли всего лишь счастливой удачей. Случается, что и средний ученик предстает на экзамене чуть ли не сверхотличником. Руфина и тогда могла получить лучший разряд сверловщика. Но комиссия есть комиссия. Кто-то усомнился: как можно девчонку-десятиклассницу приравнивать к сверловщикам, проработавшим не один год... Нереально... Непедагогично. И пошло и поехало - мало ли есть готовых слов и формулировок, перед которыми бледнеет сама истина... Главный инженер завода, Николай Олимпиевич, и не предполагал, во что выльется эта новая встреча Руфины и станка конструкции Алексея Векшегонова. Он видел в этой встрече нечто символически-романтическое, но не более. Руфина пришла к станку "ABE" как к хорошему, давнему, доброму и послушному знакомцу. Это тоже для нее не просто станина, валы, шестерни, шпиндели и сверла. Вспомните, как говорил Алексей Векшегонов о машинах, называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не знать, не изучить, не освоить это Алешино детище? Об этом не так просто рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так долго на сложных и лирических "взаимоотношениях" станка и станочницы, хотя мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то, что без них может показаться неожиданным. Всякие детали - в станке ли, в повествовании ли - должны знать свое место. У всякого колеса в механизме жизни свое вращение. У Алеши было три вращения: цеховое, учебное и ночное - изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него. Мать Алеши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили ее отъезда. Как будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают. Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть. Опять не зря человек пришел. Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь нравится ему. А что сделаешь, если ею любуются все... Нельзя же ему стать исключением наперекор другим и наперекор себе. К тому же загар так украсил ее. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой материи. Может быть и не преднамеренно, а случайно, но все било по одной цели. Однажды Руфина, разговаривая с матерью Алексея о какой-то расстроившейся свадьбе, громко сказала: - Если бы любила, так не уехала бы. Не бросила бы его. Значит, не было у нее к нему настоящего чувства. Алеша слышал их разговор, сидя в своей комнате. Он слышал, как его мать подтвердила: - Именно, Руфочка. Для некоторых нынче сход-расход - как танец сплясать. Взять ту же глазастую Лидочку Сперанскую... А может быть, ничто не случалось зря и напрасно. Может быть, все, не сговариваясь, хотели, чтобы торжествовало разумное. И как знать, прав ли он, сопротивляясь большинству и, может быть, самому себе... Как-то вернувшись домой с завода, Алексей был встречен криками "ура". У Романа Ивановича Векшегонова и у Андрея Андреевича Дулесова "счастливо совпали" отгульные дни. Они были отмечены большим рыбным пирогом. Коли все за столом, как не сесть. Можно обидеть гостей. - Все парами сидят, и ты, Алексей Романович, парой садись. - Дулесов предложил Алексею стул рядом с Руфиной. Подали пирог. Внесли его на доске. Покрытый полотенцами. Горячий, дымящийся. Заново налили графин с нежно-зеленой настойкой на смородиновых почках. С весны настаивалась. Налили всем. И вдруг, ни с того ни с сего, Роман Иванович, ни к кому не обращаясь, спросил: - А не горька ли смородиновая? Алексею показалось это недозволенным вмешательством в его чувства, в его жизнь. - Кажется, нет, папа, - твердо отчеканил он и, повернувшись к Руфе, произнес: - За начало твоей работы на заводе. - Спасибо, Алеша, - ответила Руфина и, совсем как сестра, поцеловала его в щеку. Этого будто никто не заметил. Анна Васильевна присоединилась к тосту Алексея: - Работа - самое главное, а все остальное рано или поздно придет само собой. И Алексей понимал, что "все остальное рано или поздно придет само собой". И от "всего остального" никуда не уйдешь. Руфина сидит рядом с ним, самоуверенная, непоколебимая. И снова кажется, будто все обсуждено, решено и принято. И лишь он, простак, как бездумный подсолнечник за окном в палисаднике, не знает, что его сорвут. От Ийи ни письма, ни сторонней весточки. Она будто канула в никуда. Канула, но постоянно здесь, с ним и Руфиной. А зачем? По какому праву? Ведь если разбирать по большому объективному счету его отношения с Ийей, то Алексея никак нельзя назвать обольстителем, обманщиком или кем-нибудь в этом роде. Ийя как-то сама сказал ему, что инициатива всегда была в ее руках. Она первой поцеловала его. И если у него, кроме большой дружбы, уважения к ее уму, воле, трудолюбию, были к ней и другие чувства, то в этих других чувствах первой скрипкой было его непротивление. Он делал все так, как хотелось ей. Он всегда был счастлив, когда мог доставить радость другим. Конечно, и она дарила ему немало радостей, но все же он был всегда "во-вторых", а она "во-первых". А коли это так, то за что же он должен казнить себя и оставаться верным неизвестно чему? Ийя, кажется, очень просто смотрела на их отношения. И она так же просто порвала их, а затем уехала. Значит, чувства были не столь сильны. И в конце концов, если уж на то пошло, Алексей жалел Ийю, на которую никто не обращал даже внимания. И за это, изволите ли видеть, он должен не жалеть себя... Не жалеть и другого человека - Руфину. Весь город знает, что она влюблена в него. Нужно ведь считаться и с ней. - Вот что, Руфина, - сказал Алексей, провожая ее. - Завтра устраиваю выходной... А то так и лето пройдет. На другой день он и Руфина катались на лодке. Гуляли по набережной. Бродили по темным аллеям старого заводского парка. И кажется, все окружающее желало их сближения. Все, кроме Ийи, которая не оставляла Алексея ни на одну минуту. Так минул июль. Так минули первые недели августа. Руфина терпеливо ждала. Время было ее единственным союзником. На него все надежды. XIV А Сережа Векшегонов тем временем переживал первые радости первых трудовых шагов. Он стал под начало знаменитого слесаря Макара Петровича Логинова, выученика старика Векшегонова. Логинов отплачивал выучкой за выучку векшегоновским внукам. Алексей тоже начинал работать у Логинова, а теперь Сергей, повторяя успехи брата, радовал Макара Петровича. Добрый Макар Петрович скуп на похвалы, но Сережу он хвалит, потому что видит в младшем Векшегонове парня старательного, ищущего, неуспокоенного, как и Алексей. Сережа уже изведал гордость первой получки, первой вечеринки сверстников, пришедших вместе с ним на завод. Все шло по-хорошему. Весело мечталось ребятам. Придет день, и они составят свою молодежную бригаду. А пока надо вникать, осваивать свою профессию и не терять времени даром. Свободные часы Сережа проводит с ружьем в лесу, на болоте. Руфину он почти не видит. А если случается встретиться, "здравствуй" - и все. Она стала какой-то не такой после школы. Как полевая мышь. Все в нору да в нору. И вообще Дулесовы не то что Векшегоновы. Разные люди. Снаружи как будто все одинаково, а копни глубже - разница. Сережа ничего не может сказать плохого о Дулесовых. Андрей Андреевич, отец Руфины, на хорошей славе кузнец, но как-то для себя... Не то что Сережин отец, Роман Иванович. Конечно, и его отец тоже старается заработать и радуется лишнему рублю, но это все между прочим и само собой, а не главным образом. Может быть, Сережа придирается и наговаривает? Может быть, он вспоминает и выискивает всякое такое, чтобы хуже думать о Руфине? Может быть. Но если даже это и так, то все равно он ничего не выдумывает, а просто обращает внимание на то, что раньше ему не хотелось замечать. Руфа всегда держалась в школе обособленно. Даже в кругу подруг она выглядела сама по себе. Такой вспоминает ее Сережа. Но не обманывается ли он? Может быть, выделялась не она, а он выделял и видел только ее, не замечая других? Да, конечно, в этом есть какая-то правда: она для него была самая красивая, самая умная, самая необыкновенная. Но... Но почему, скажите, пожалуйста, у нее не было подруг? Таких друзей, какие есть у Сережи, за которых он хоть в огонь, хоть в воду. Нужно ружье - возьми. Велосипед - пожалуйста. Сережа этим не хвалится перед самим собой. Он просто сравнивает. Почему же не сравнивать? Если есть на свете самокритика, так она же относится не только к плохому, но и к хорошему. Хорошее в себе тоже нужно замечать хотя бы для того, чтобы оно было еще лучше. Сережа думает об Алексее. Алексея и Руфину даже нельзя сравнивать. Алеша - это человек, у которого нет ничего "моего". Это ненормально. Потому что мы пока еще живем в такое время, когда ружье - твое, и велосипед с моторчиком - тоже твой, и твоя получка - тоже твоя. Нужно быть добрым, но не глупым. И среди друзей встречаются любители даровщинки. Поощрять их так же плохо, как и скопидомничать. Не жалко отдать лишнее удилище. Пожалуйста, возьми. Но если ты можешь сходить в лес и вырубить удилище, зачем же отдавать тебе свое? Это не услуга, а вред. Сереже еще трудно разобраться во всем, но если не пытаться это делать, он никогда и ни в чем не разберется. Например, ему хочется знать, почему чуть ли не все считают Алексея и Руфину парой. А они не пара. Чтобы стать им парой, для этого либо Руфине нужно стать другой, либо Алексею уйти от самого себя. А это невозможно. Вот если бы Сережа был на месте Алексея, Руфина могла бы оказаться ему парой. Потому что у Сережи другой характер. И он бы повел за собой Руфину. А брат слишком мягок. Он может уступить даже кошке, когда та лезет на солнышко и ложится на его чертеж. Кошке нужно сказать "брысь отсюда" - и все, а он переносит чертежную доску на другой стол. Конечно, у Алексея есть настойчивость, но только в работе. Из себя он может вить веревки, а другим не может отказать даже в нахальной просьбе. Сереже хочется иногда внушить кое-что брату, он уже пробовал с ним говорить, но разве младший брат авторитет для старшего? Сейчас мы можем и не придать большого значения размышлениям Сережи, но не мешает, однако, помнить, что Сережа больше нас знает своего брата и Руфину. Руфина выглядит милой и самобытной. Это не частый цветок. Но у всякого цветка свои корни и своя наследственность... Поэтому нам необходимо знать хотя бы кое-что о матери Руфины. Отец и дед Анны Васильевны - Жулановы - принадлежали к той благополучной, "выбившейся в люди" части рабочего люда Урала, которая заметно выделялась среди остальных. Свой дом, своя лошадь, корова, тройка свиней, дюжина кур, большой огород, покосные земли хотя и не возводили знатоков горячего доменного дела Жулановых в категорию богатеев, но все же, вольно или невольно, ставили их в разряд тех мелкопоместных мастеров, материальное преимущество которых размежевывало их с большинством собратьев по заводу. А это многое определяло в сознании. Анна Васильевна воспитывалась на традициях, в которых личная собственность, накопления, стремление больше заработать, не упустить свою удачу играли не последнюю роль. Хотя для Анны Васильевны все это и было только отголосками прошлого, но эти отголоски не умолкали в ней. Не умолкали настолько, что нашли отзвук в душе Руфины. Эти отзвуки жулановского скопидомства, пусть малой тенью, все же пришли с Анной Васильевной в дулесовский дом. Прошлое, нередко притворяясь умершим, дремлет в нас. Дремлет, чтобы проснуться и заявить о себе при первом удобном случае. Поэтому нам следует хотя бы прислушаться к сомнениям Сережи. Дети иногда видят больше и чувствуют лучше, нежели взрослые. Сережу в семье считают по-прежнему мальчиком. И он был им еще в июне, на школьном балу. Но теперь август. За эти недели так много произошло, что ему даже самому не верится, как он вырос и возмужал. Руфина открыла ему глаза на многое. За это Сережа ей благодарен, но будет ли благодарна она себе за это? Научившись смотреть шире, Сережа научился и действовать. Действовать открыто и прямо. Он решил увидеть Руфину и поговорить с нею. Встреча произошла на дулесовских мостках. Зады огорода Дулесовых выходили на берег пруда. На этих мостках полоскали белье, ловили рыбу. Сережа решил поудить с мостков. Он пришел туда, когда Руфина каталась на лодке. Руфина обрадовалась, увидев Сережу, и причалила к мосткам. - Пришел мириться? - спросила она ласково. - А мы и не ссорились, - ответил Сережа. - Я пришел поговорить с тобою, Руфа. - О чем? - О брате. - От него? - От себя. - Говори. Я слушаю. - Руфа, ты любишь брата? - Да, - ответила она. - А он? - Не знаю... А ты как думаешь, Сережа? - Я думаю, Руфа, что ты должна его разлюбить. Руфина побледнела. - Зачем? - Он не будет счастлив с тобой... - Что? Что ты сказал? С кем же он может быть счастлив, с кем? - Я не знаю... Руфина вышагнула из лодки на мостки, затем привязала к мосткам лодку, выпрямилась и сказала: - Сережа, я прошу тебя ловить рыбу в другом месте. Сережа наскоро смотал леску и ушел, ничего не сказав. Руфина осталась в раздумье. Для нее Сережа всегда был милым, простоватым мальчишкой. Зная его влюбленность, Руфина могла расценивать сказанное Сергеем как очередное мальчишеское умничанье. Но глаза Сережи были строги. Голос звучал убежденно. А вдруг да он говорит правду? Может быть, Алексей делился с ним? Может быть, Сережа пришел сюда по просьбе брата? Нет, это невозможно. Алеша всегда любуется Руфиной. Ему приятно появляться с нею. Он так внимателен к ней. Внимателен, но не более. Он никогда не разговаривает с нею ни о чем серьезном. Ничем не делится. Не рассказывает о себе. Не дает заглянуть в себя. Что-то прячет... От чего-то уходит... Да уж будет ли в самом деле он счастлив с нею? Будет! Он еще не знает Руфины. Пусть время идет. Не все и не всегда приходит сразу. Так говорит тетка Евгения. Так думает теперь и Руфина. Сбудется твоя мечта, Руфина. Сбудется. Побеждают терпеливые. XV Осень, словно желая смягчить свое безрадостное появление, задабривала все живое щедрыми дарами полей, лесов, садов и огородов. Шумнее с каждым днем зеленые ряды на рынке. Мешками продаются огурцы. Яблоки - ведрами. Капусте счет ведут уже на сотни кочанов. Привычка к собственным солениям жива в рабочих семьях. Леса полны веселыми "ау", восторгами грибных находок: "Чур! Мое гнездо!" И если уж малец нашел гнездо груздей - другой не подходи. Грузди, растущие большими семьями, могут за полчаса наполнить доверху корзину грибника. Руфина усиленно ищет любимые Алешины грибы. Она уже засолила в новеньком дубовом бочоночке отборные грузди. Поймет же он, какие чувства вложены в эту прелесть и сколько нужно было исходить лесов, чтобы собрать такую красоту! Алеша с утра до вечера пропадает на заводе. Днем за наладкой и пуском новых станков, а вечером в конструкторском бюро. Машины - это его радость и наслаждение, его мир творческих поисков. Так много замыслов и пока еще так мало свершений. Они будут. Непременно будут. Машина капризна в своем рождении. Она куда капризнее, чем стихотворение. Алеша, мечтавший стать поэтом, помнит эти муки. Стихотворение всегда спорит с автором то лишним, то недостающим слогом в строке. То вдруг огорчает чужеродным словом или глухотой рифмы. Но даже самое простое приспособление к станку требует не меньших, а, пожалуй, еще больших усилий. Какая-нибудь маленькая шестерня или ничтожный храповичок кажутся нужными в ночных раздумьях, а приходит утро - и они оказываются лишними деталями, как мертвые слова, отягощающие стихотворение. Зато какая радость, когда живущие порознь детали, как порознь живущие слова, соединяются в разумное произведение. Пусть не всем понятна эта поэзия Алексея Векшегонова, но она его волшебная стихия. Сейчас он занят автоматической приставкой к своему станку "ABE". Это обойма с подающим механизмом. Простая вещь, а сколько мук. Ему хотелось ее закончить до отъезда, но впереди так мало дней, а подающий механизм обоймы сопротивляется. Не хочет подавать детали. Если бы еще неделю - обойма-автомат сделала бы его "ABE" автоматическим станком. Беспокоит его и дипломная работа. Он решил заканчивать последнее полугодие заочного института "очно", а все равно грызут сомнения. Справится ли он с нею? По плечу ли она ему? Не слишком ли претенциозно ее название: "Теория непрерывной реконструкции"? Но ведь тема не надумана им. Ее подсказал сам завод. Он иногда будто шепчет ему: "Брось ты, Алешка, заниматься обоймами. Бери шире. Копай глубже. Не бойся замахиваться". Станкостроительный завод, конечно, обязан многими успехами дядьке Алексея, главному инженеру Николаю Олимпиевичу Гладышеву. Неустанному труженику. Это верно. Но Алексею кажется, что завод стареет, а дядя Николаша не замечает этого. Если завод сравнить с живым организмом, тогда он, как всякий организм, нуждается в беспрестанном обновлении своих клеток. А этого нет. Николай Олимпиевич - душа завода - иногда кажется душой, привыкшей к своему телу, душой, не замечающей его одряхления. Потому и возникла у Алексея теория непрерывной реконструкции. Реконструкции не эпизодической, реконструкции не время от времени, а именно непрерывной. Заимствуют же инженеры очень многое из механики природы. Почему им не перенести из природы планомерную цикличность обновления клеток завода. Может быть, это фантазия пылкой головы... Но ведь все живое растет безостановочно, непрестанно, планомерно. И если так не растет завод, значит, он перестает быть живым организмом. Алеша верит своим мыслям, но и боится их. Если бы он мог так же, как дядя Николай Олимпиевич, умещать в своей голове весь завод, вот тогда было бы все ясно. Как мало у него знаний и как еще ничтожен опыт, а вокруг столько дел, простых и сложных, больших и малых, второстепенных и неотложных... Отъезд подоспел куда скорее, чем казалось. Руфина пришла провожать Алексея на вокзал. Она была очень нарядная, в темном платье, в дымчатом прозрачном плаще, накинутом на случай дождя. Ее глаза грустны. И весь ее печальный облик даже на посторонних людей навевает грусть. Руфина принесла подорожники - черемуховые пирожки. Их тоже любит Алеша. Не обошлось, разумеется, и без груздей. Грузди были в ведерке с крышкой, тщательно припаянной к нему руками Руфины. Паять ее между делом в школьных мастерских научил Алексей. - Какая хорошая пайка! - залюбовался Алексей. - Неужели сама? - Разве дарят чужое? - Руфина опустила густые ресницы. - Я хочу, Алеша, хоть чем-нибудь быть приятной тебе. Пирожки тоже пекла я. Наверно, не так хорошо, как твоя бабушка. И грузди я, наверно, нашла не самые лучшие. Лучшее всегда почему-то достается другим. Более счастливым. Чаще всего тем, кто не дорожит счастьем... Но все-таки это очень хорошие грузди. Если понравятся, я их буду присылать вместо моих писем, которые тебе не нужны. Совсем не нужны... Как и ничего тебе не нужно, кроме машин... Скажите, как можно было Алексею не поцеловать на прощание Руфину? Как можно было не растрогаться и не сказать: - Не сердись, Руфина... Я и сам недоволен собой... Но это пройдет... XVI Первого сентября улицы города белели фартучками школьниц, пестрели букетами цветов. В этот день Руфина стала к сверлильному многошпиндельному полуавтомату "ABE". Она в первый же день выполнила норму на знакомом станке. И это было сразу замечено сменным мастером и начальником цеха. Ее поздравили с первым успехом. Главный инженер завода, проводя в цехах большую часть дня, подходил и к "ABE", на котором работала Руфина. Он вовсе не хотел этим выделить ее среди других молодых рабочих, пришедших на завод, но внимание к ней главного инженера помимо его воли влекло за собой некоторые организационные последствия. В цехе замечался каждый успех молодой сверловщицы, и, когда она стала перевыполнять производственное задание, об этом заговорили несколько громче, нежели следовало. Ее имя назвал на планерке завода и сам Николай Олимпиевич. Хотя это не вызвало кривотолков, все же нельзя было думать, что такое лицо на заводе называет ее случайно. Ларчик открывался просто. Когда Николаю Олимпиевичу было столько же лет, сколько теперь Сереже, он, как и Сережа в Руфину, был безнадежно влюблен в ее тетку Евгению. Евгения позволяла семнадцатилетнему Николаю ухаживать за собой. Она отправлялась с ним в далекие прогулки. На камни-гольцы. На вершину Шайтан-горы. Окружающие рассматривали все это не более чем желание редкой красавицы иметь при себе пажа, а старухи говорили проще - хвост. Двадцатидвухлетняя Евгения обещала семнадцатилетнему Николаю подумать о замужестве и подождать, когда он выбьется в техники. Обещание она подтверждала звонкими поцелуями. Иногда она клала его голову на свои колени и пела: Баю-баю, баю-бай! Спи, мой мальчик, Николай. Это было обидно, но приятно. Такое богатство ощущений. Такое море счастья. Незнаемых открытий. Наверно, Евгения по-своему любила Николашу, как большую куклу, которой она безнаказанно играла перед тем, как выйти замуж за техника из Магнитогорска. Она уехала, не попрощавшись со своим "хвостом". Как давно это было... И кажется, уже многое забылось. А Руфина, не зная того, воскрешала в памяти Николая Олимпиевича его первую, поруганную, незабываемую любовь. Он даже как-то, не заметив, назвал Руфину Женей. И та не поняла оговорки Николая Олимпиевича. Когда в цехе и в заводоуправлении увидели, что Руфина Дулесова перевыполняет даже "теоретические" нормы на своем станке, появились не только поздравительные "молнии" цеховой комсомольской организации, но и пространные интервью начальника цеха в газетах. Вначале Руфина называлась одной из первых в цехе, а потом - первой. В цех стали приходить фоторепортеры, а вскоре прибыл сюда и кинооператор. Пока что из местной кинохроники. И Руфа всего лишь несколько секунд покрасовалась на экране, зато крупным планом. Но все заметили ее. Для кого-то все это "не из тучи гром", но те, кто знал, как вечер за вечером влюбленная Руфина в школьных мастерских подчиняла своей воле и станок и руки, желая понравиться Алексею, не назовут чудом естественный результат неодолимого и настойчивого желания - быть замеченной. Скорая слава - как снег. Либо она, "попуржив", растает, либо растет, превращаясь в снежный ком. От Алеши пришла уже вторая поздравительная телеграмма. Приходили и письма. Приходили письма и от совсем незнакомых людей. "Уважаемая Руфина. Очень бы желал с вами познакомиться..." Или: "Я восхищен вашей работой. Хотите ли вы завести со мной переписку?.." И другие в этом же роде. Письма читала и сортировала мать Руфины. Некоторые из них она пересылала Алексею. Как бы для смеха. На самом же деле преследовались иные цели. Так началась трудовая жизнь Руфины. Не только другие, но и сама она удивлялась своим первым шагам. XVII Время будто укоротило свой длинный маятник и растеряло из своего механизма большие шестерни, замедлявшие его ход. Часы, а за ними и дни потекли тем быстрее, чем стремительнее нарастали успехи Руфины. Любовь и слава стали неустанными подручными Руфины у станка "ABE", помогая ей, как только могут помогать эти две силы, не знающие устали, предела и успокоения. И не заметила Руфина, как на смену бурой осени явилась белая зима. Зима пришла, а в цехе лето. Маками цветут Руфинины успехи. Июльской зарей полыхает ее слава. Проворству и точности ее рук удивляются все. Многие бегают в цех посмотреть на ее работу. А руки выглядели медлительными, как и сама виновница шумных восхищений. Это не удивляло мать Руфины. Она уже привыкла, что ее дочь, медлительно защипывавшая пельмени, делала их больше, чем все другие. Стирая белье не торопясь, она управлялась быстрее и стирала чище. Не удивлялись и подруги. Если Руфина играла в баскетбол, брошенный ею мяч почти всегда оказывался в корзине. И в стрельбе из духового ружья она целилась как-то очень лениво, но всегда брала верх по времени и попаданию. Видимо, какая-то особая врожденная расчетливость движений стала теперь основой ее успехов. Но здесь речь пойдет не о технологии сверления, а о том, какие перемены происходили в жизни сверловщицы Дулесовой. А они были разительными. На встрече Нового года Руфина сидела в том же зале Дворца культуры, где проходил бал десятиклассников. Руфина сидела за почетным столом передовиков завода. И это тоже было запечатлено на кинопленке. А вскоре в журнале "Огонек", а затем в журнале "Смена" появились цветные фотографии Руфины. Алексей не верил своим глазам, а товарищи по институту сомневались, что этакая красавица может быть влюблена в такого в общем-то простоватого студента Векшегонова. И мать Алексея, Любовь Степановна, побаивалась, как бы не занял кто-то другой Алешино место в сердце Руфины. У Дулесовых всегда молодежь. На улице снег, а на столе у Руфины живые цветы. Не просто же все это так... Не из одного же уважения к превышению ею норм на двух станках. Кому не лестно теперь жениться на знаменитой Руфине Дулесовой. И Любовь Степановна написала сыну в письме: "...если нет, так нет, а если да - так зачем тянуть? Приехал бы хоть ты, Алеша, на денек-другой и решил бы, что и как. Я тебя не хочу ни в чем убеждать. Ты - бабушкин сын, но ведь и мать как-то доводится тебе, и, наверно, матери тоже хочется видеть своего первенца счастливым. Прошу тебя, приезжай хоть на денек-два повидаться с нами..." И Алексей приехал. Он увидел Руфину в ореоле славы. От незнакомых людей продолжали приходить письма пачками. И в некоторых из них не только хотели познакомиться, но и предлагали сердце, руку. Предлагая, прилагали свои "анкетные данные" и фотографии. "Я как увидел вас в журнале, и потерял покой..." - писал очень симпатичный лейтенант, снятый и в военной форме, и в штатском модном костюме в лесу, на пне, и в косоворотке. "Руфина Андреевна! Я ничего не знаю о вас, но кажется, знаю больше, чем о себе..." Далее следовали фамилия, имя, отчество и занимаемая должность в станкостроительном институте. Алеша и Руфина смеялись так, что звенели стаканы в стеклянной горке. Анна Васильевна была очень счастлива. Алексей не знал, как он относится к Руфине, но все хотели, чтобы он любил ее, так хотели, что ему было жалко обмануть ожидания стольких людей. И теперь не одна его мать, но и знакомые намекали: "Если нет - так нет, а если да - так зачем же тянуть?" Спрашивала об этом и Руфина. Пусть не словесно. Но глаза... Ее глаза признаются в любви. Они ждут от него ответа. А письма? Ожидания у окна и встречи у ворот? Модные прически, наряды... Для кого они? И, наконец, сама работа на "ABE" - разве это меньше слов? Алексей молчал, молчал и неожиданно спросил Руфину: - Ты хотела бы соединить свою судьбу с моей? Вместо ответа Руфина бросилась на грудь к Алеше и обняла его. Анна Васильевна, войдя в эту минуту с посудой на подносе, постаралась уронить его. Невелик расход, а грохота и впечатлений уйма. - К счастью! - воскликнула она и позвала: - Отец, иди сюда и погляди на дочь. Она его задушит... Разними! Вбежал Андрей Андреевич. Остановился. Ахнул и сказал: - Я к Векшегоновым... А ты, что есть - на стол! И больше горького... - Он убежал, накидывая на ходу дубленый желтый полушубок. Ах, Ийя!.. Где ты? Через час состоится пир горой, и нам следовало бы побывать на нем, но расчетливость и забота о главных событиях, которые впереди, заставляют нас беречь страницы и время. Герой уехал обрученным, и вскоре эта новость, которую так ждали, стала известна всем. Свадьба была назначена на май - июнь, по возвращении Алексея с дипломом инженера. Теперь осталось только ждать да прикупить чехословацкий мебельный гарнитур. Только бы не прозевать. Их не очень часто доставляют в главный универмаг. Николай Олимпиевич твердо заявил: - Две комнаты в шестиэтажном доме. Согласовано где надо. К майским праздникам Руфина получит ключ. Салют! Счастье улыбалось так, что и не верилось. Приближающаяся свадьба была в поле зрения если не всего завода, то доброй его половины. Интерес к ней вызывался не одной лишь романтикой более чем векового стремления Векшегоновых и Дулесовых породниться, не только лишь зенитом славы Руфины, но и славой Алексея. Его многошпиндельные полуавтоматы "ABE", странствуя с одной выставки на другую, получили признание и медали за рубежом, а вслед за ними и заказы многих стран на эти станки. Месяц назад свадьбу предлагали отпраздновать в ресторане "Горные вершины", теперь празднество решено было перенести во Дворец культуры. На многих заводах уже прошли свадьбы, ставшие общецеховым, а то и общезаводским празднеством. Можно по-разному судить об этих празднествах, но от жизни не уйдешь. Если такие свадьбы происходят, значит, в них есть какая-то жизненная потребность. Руфина ликовала. Ее свадьбу увидят все, узнает о ней и... Ийя. Узнает и поймет, чего добилась знатная станочница Руфина Дулесова и как засверкал в лучах ее славы Алексей Векшегонов, которого она делает теперь не только счастливым, но и знаменитым. Одно только беспокоило Руфину: не запротивился бы Алексей? Ведь он уже заметил ей в последнем письме: "...а не слишком ли много шуму вокруг тебя, Руфина..." Этой фразе, сказанной между прочим, можно и не придавать значения, тем более что многие считали Алексея человеком излишне скромным. Но если в этой фразе заключается несколько большее, то, может, следует хотя бы обратить на нее внимание... XVIII Единственная дочь Дулесовых, Руфочка, как это и бывает в таких случаях, окружалась вниманием, лаской, нежными заботами матери, ее баловал отец. Одна же! В ней слились жизни, чувства, надежды Анны Васильевны и Андрея Андреевича. Как не любить свое живое продолжение, от которого пойдут внуки! Однако никто не скажет, что Руфина выросла белоручкой, лентяйкой, бездельницей. И щи сварить, и печь истопить, даже корову подоить умела радивая Руфина. Пусть теперь Дулесовы, как и большинство рабочих семей, не держат своей коровы, а - уметь надо. Мало ли. Умение что имение, в сундуке не плачет, жить не мешает. Шить нынче можно не уметь - кругом ателье и готового платья хоть пруд пруди, а коли своя машина есть, так зачем ей даром стоять. Или взять огород. Конечно, овощной магазин нынче сподручнее. И главное - дешевле. Но матери-бабки-прабабки свою капусту ели, свои огурцы солили, свою картошку в подпол засыпали. Зачем же ломать это? Да и не пустовать же земле. Стыдно как-то, когда в огороде репей да крапива. Руфина могла управляться и с огородом. Мать хотела видеть в дочери хозяйку, лучше сказать - главу семьи, как она сама. Андрей Андреевич Дулесов был при жене и не жаловался на это. Хлопот меньше. Все у нее в руках. А он король королем. Жена знает, какую ему рубаху надеть, когда водочки выпить, к кому в гости пойти, кого к себе пригласить. Даже охоту и рыбную ловлю жена планировала. Скажет, бывало, Анна Васильевна: - Андрей, ты никак прокисать начинаешь. Проветрился бы на болоте. Скажет так и начнет готовить охотничью снасть. А тот рад-радешенек не столько охоте, сколько жениной заботе. Мало того, что она его на охоту соберет, но и напарника найдет. Вот и отправится Андрей Андреевич на болото - брюхо подобрать. Работа у него хоть и кузнечная, но нынешние кузнецы не то что прежние. Молот сам кует, только педаль нажимай. На такой работе не похудеешь. Разминка нужна. Теперь Андрей Андреевич разминается только с Романом Ивановичем Векшегоновым. Жене виднее, с кем уток бить, да и ему самому любо с таким человеком у костра портянки посушить. Тоже ведь дедом его внуков предвидится. Значит, почти как брат. И добрый брат. Чувствительный. Если бы он не был чувствительным, то разве бы сказал: - Андрей, тебе, наверно, горестно, что от твоей Руфины Векшегоновы, а не Дулесовы пойдут? Так знай, что первого внука Дулесовым запишем. У меня ведь еще Сережка есть. А у тебя только Руфочка... Андрей Андреевич прослезился тогда. Дорого ему было то, что Роман Векшегонов позаботился о его фамилии. Настоящий мужик. Правда, все это было сказано под сильными градусами, однако же Роман Векшегонов не из тех, кто словами сорит, хоть бы и во хмелю. Побратались тогда на охоте Андрей Дулесов и Роман Векшегонов. Ружьями поменялись. У Дулесова хорошее ружье. Из штучных. С золотой насечкой, с тонкой гравировкой. А у Романа Векшегонова ружьишко - так себе. Из ходовых, недорогих тулок. Ну и что? Не жалко. Даже Анна Васильевна, женщина хозяйственная, и та похвалила мужа. Главенство в семье матери не могло не сказаться на Руфине. Мать, может быть и не желая, подсказывала этим, как дочери нужно вести себя с Алексеем. И дочь усваивала это довольно прочно. Если в прошлом году она ловила каждый взгляд Алексея, была благодарна лишней минуте, проведенной вместе, то теперь многое изменилось. Во-первых, она не та, что раньше. Ей уже не нужно выпрашивать его улыбку и бояться, что может прийти от Ийи письмо и омрачить ее счастье. Руфина даже не допускала, что во всем свете может найтись какая-то другая девушка, которая может помешать им. Алексей теперь безраздельно принадлежал ей. И он должен быть благодарен Руфине за это. Теперь не только он ее, но и она делает его счастливым. Пусть он еще не понимает всего в полной мере, но когда-нибудь поймет. Когда-нибудь она покажет ему письмо от Виктора Гладышева... Сейчас это неудобно, но потом, когда она станет женой Алексея, почему бы ей не сказать, что такой блистательный Виктор Гладышев был ее первым увлечением. Пусть это была не любовь. Какая там любовь могла быть у девчонки в одиннадцать лет... Но потом, когда она училась в седьмом классе, он приезжал в отпуск лейтенантом. Совсем уже взрослым. Настоящим взрослым человеком. И они танцевали. Они очень много танцевали. И его глаза говорили то, чего еще не мог произнести школьнице его язык. А теперь эти слова сказались. Она получила от него письмо с флота. Это письмо пришло вместе со многими другими письмами после того, как ее портрет был напечатан в журнале "Огонек". Она сначала и не обратила внимания на это письмо. Оно было подписано именем - "Виктор". Мало ли пришло таких писем от Викторов, Василиев, Геннадиев, Борисов... Какая им цена! Как может полюбить заочно серьезный человек! В этом есть даже что-то оскорбительное. Поэтому Руфина, прочитав через строчку очередное предложение, отложила его. Но мать, для которой чтение таких писем было наслаждением, потому что они каким-то боком относились и к ней, прочитала письмо Виктора от строки и до строки. - Руфочка! - сказала она тогда, смеясь. - Да ведь это же пишет Виктор Гладышев! Виктор недолго занимал Руфину. Его письмо всего лишь льстило ей. Она не ответила на него. А на другой день Руфине было даже стыдно, что она позволила себе думать о Викторе. Руфина знает, что Алеша во многом уступает Виктору Гладышеву. По крайней мере во внешности. В твердости характера. В решительности. Но разве счастье в этом?.. Нечего таить греха, Руфине