Зинаида Миркина. Сказки

 
  • Зинаида Миркина. Сказки
  • АНГЕЛ
  • БЕЛЫЙ ЗАЯЦ
  • БОГ ПОСЕТИЛ
  • ВОЛШЕБНАЯ ЩЕЛОЧКА
  • ГРУСТНЫЙ ГНОМ
  • ОЛЬ, ОМ, ЭЛЬ
  • СКАЗКА О ЦАРЕВИЧЕ СУТАСОМЕ
  • СКАЗКА О ЧУДЕ ИЛИ ЗОЛОТАЯ ФЛЕЙТА.
  • СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
  • СТАРАЯ ФЕЯ
  • ФЕЯ ПЕРЕЛИ


    •       (c) Зинаида Миркина, 1991
          (c) Н. Дверьянова, иллюстрации. 1991
          (c) Редактирование, оформление - МосАртСофт. 1991
          (c) Издательство "Аримойя". 1991
          OCR: Левон Аршакуни (arshakuny@mtu-net.ru)



          Оглавление
          Раздел первый
          Фея Перели
          Белый Заяц
          Грустный гном
          Ангел
          Легконожка
          Снежная королева
          Раздел Второй
          Волшебная щелочка
          Старая Фея
          Оль, Ом, Эль
          Сказка о чуде или Золотая Флейта
          Сказка о царевиче Сутасоме
          Бог посетил

    АНГЕЛ




          Если был день
          Превращен в дребедень,
          Растрачен, растрачен,
          - Ангел это поймет,
          И от вас не уйдет,
          Но заплачет...
          (Из песни)

          Ангел...
          Вы конечно, давно знаете, что никакого ангела на свете нет. Или, наоборот, твердо уверены, что он есть, что он так же существует, как вы сами, и если очень постараться, его можно и увидеть. И только некоторые дети еще ничего точно не знают и робко задают вопрос: а что такое ангел? И есть ли он?
          Милые мои дети, как трудно вам ответить. Хотя мне кажется, я знаю ответ, но тем труднее мне ответить вам.
          Ну, конечно, есть ангел. Мне так невероятно, что в этом можно сомневаться. Видела ли его я? Нет, никогда.
          Но мало ли, что я видела? В том, что я вижу, я постоянно сомневаюсь - то ли это на самом деле, каким кажется?..
          Я не сомневаюсь только в том, что я люблю. А его я люблю. Как люблю!..
          Рассказать же вам, что он такое, труднее всего на свете, потому что он незаметный. Самый незаметный из всего, что есть.
          Один только Бог еще незаметнее его. Но про Бога мы сейчас совсем не будем говорить. А только про ангела...
          Это он проделал длинный-длинный путь, когда никто не видел и не слышал, и принес человеческую душу из мира незаметного в мир заметный. - И вот человек родился. И если вам скажут, что ангел здесь ни при чем, - пусть говорят. Я ведь вам уже сказала, что он - самый незаметный. И что же может быть естественней, чем то, что его не замечают? Говорят о вещах и делах, которые всем заметны. Не о нем...
          И вот, пока человек маленький, пока он совсем ничего не может, ангел не отходит от него. Маленький человек совершенно не мешает своему ангелу делать все, что ему нужно. Именно потому, что сам он ничего не может, ангел все может за него. За него помнит, за него улыбается. Вы никогда не задумывались, кто научил самого маленького человека такой улыбке? Так вот, если хотите яснее всего представить себе ангела, посмотрите на эту улыбку.
          Почему же маленький так много плачет? Как вам сказать,...
          Это очень трудно - переходить из незаметного мира в заметный.
          Все так незнакомо, непривычно. Наверно, это очень больно, когда начинает быть нужным что-то заметное, что есть только в одном месте, а в других местах его не найти. И если ты попал в это "другое" место, то как тебе не плакать? Ведь чего-то нет.
          Мне чудится, что ребенок еще ясно помнит про состояние, когда все всюду было, и плакать было совершенно ни к чему. Была одна только улыбка, которая разливалась повсюду и была не чем иным, как светом. А сейчас она появляется только иногда. То свет, то тени. Все есть - чего-то нет...
          - О чем ты так горько, маленький?
          - Как это несправедливо, как это нехорошо, когда чего-то нет! Все всегда должно быть.
          - Ты так думаешь, малыш? Тебе нужно все? Ну, конечно, такая улыбка только для ВСЕГО, которое ни в ком и ни в чем не умещается...
          Подожди, маленький, подожди... Слушайся своего ангела. Он ведь не отходит от тебя. Слушайся его, и ты снова найдешь все. Ты улыбаешься? Значит, веришь. Ты ничего не помнишь, ничего не понимаешь. Тем легче тебе почувствовать все. Сразу ВСЕ.
          Но по мере того, как ты вырастаешь, к тебе приближается что-то, что-то одно. Ты видишь его все яснее, все четче. Но тебе совершенно неинтересно удовольствоваться этим одним. Тебе надо и это, и другое, и третье. Нам невозможно за тобою угнаться, чтобы исполнить все твои желания. Ты нас начинаешь утомлять.. Да не вертись ты во все стороны!.. Как нам трудно понять, что ты утратил ВСЕ, ВСЕ, которое было ВСЮДУ, ВСЮДУ. И тебе надо такое бесконечное множество вещей, чтобы попытаться заменить ВСЕ. Тебе еще кажется, что можно объять необъятное. Чуть-чуть поднатужиться - еще одну игрушку, еще одну бабочку, еще одну птицу... Все такое заметное, яркое, вкусное...
          А ангел? Что в это время делает твой ангел? Это совершенно незаметно. Может показаться, что он совершенно забыл о тебе, как и ты о нем. Смотря какая у тебя мама или няня. Если мама или няня рассказывает тебе про ангела, то ты спрашиваешь: "Где же он? Почему он не дает мне все, что я хочу, и не защищает меня, когда меня обижают?" И вот не знаю, напомнит ли кто-нибудь тебе, что он незаметный, самый незаметный на свете и совершенно не может делать заметных дел? И чем заметнее становишься ты, тем незаметнее твой ангел... Не знаю, напомнит ли тебе об этом кто-нибудь...
          Разве иногда, когда прошумят вдруг листья над головой, и тебе почему-то захочется слушать этот шум совершенно ни для чего, и ты даже забудешь ответить на вопрос, даже не расслышишь, о чем спрашивают. Такой незаметный, легкий шум...
          Или небо вдруг опустится к самому твоему лбу, почти коснется его, и ты внезапно почувствуешь, что можно провести небом по лицу, как вот этой травинкой... Разве ты по-настоящему замечал когда-нибудь небо? А ведь ангел еще незаметнее... И вот, когда ты не говоришь ни о чем, ничего не делаешь и даже, может быть, ни о чем не думаешь, вот тогда-то, в такие странные провальные минуты он с тобой и разговаривает.

          ***
          Воздух пахнул дождем. Теплый ветер поднял занавеску. Вещи вокруг тебя складываются в удивительный лад. Что сказал тебе твой ангел? Ничего. Все, что нужно, то и сказал.
          Тебе хорошо? Неизъяснимо хорошо. Ты любишь. Это ангел твой склонился над тобой только что - и поправил что-то в твоей душе, как мать поправляет своему ребенку лезущие на глаза волосы или сбившееся одеяло.
          Но он это делает только тогда, когда ты не думаешь ни о чем, в том числе и о нем не думаешь, об ангеле. Если ты подумаешь о нем и спросишь: "Где он?" или "Какой он?", - он улетит так же незаметно, как прилетел. Собственно, он никуда не улетает, как и не прилетает ниоткуда. Он всегда здесь. Но ты... ты, милый мой, куда ты смотришь? На вещи? Ты ищешь его среди вещей? Но... ведь он - с другой стороны, всегда с другой стороны. Ты смотришь не в ту сторону.
          - Как не в ту? Я смотрю во все стороны.
          И всегда на вещи. А он по ту сторону вещей. Не понимаешь? А кто тебе сказал, что надо понимать?
          Ветер качнул занавеску. Ветка изогнулась каким-то неизъяснимым движением. Тебе это понятно?
          - Но это же так... все, а при чем же тут ангел?
          - А тебе надо, чтобы было не все, а что-то, что-то выделенное, заметное... Ты снова забыл, что ангел такой незаметный... И ты, может быть, родился для того, чтобы научиться замечать незаметное...
          - Так, может быть, его нет?
          - На этот вопрос никто тебе не ответит, кроме тебя самого. Никто. Или ты сам заметишь его, или так и проживешь, не заметив...
          Замечает ли своего ангела младенец? Нет. Он еще вообще ничего не замечает. Просто он не расстается со своим ангелом. Все время сосет его невидимое молоко.
          Не расстается со своим ангелом... Вот почему он так улыбается, будто ему принадлежит вся Вечность. Такому крошке - ЦЕЛАЯ ВЕЧНОСТЬ.
          Конечно, ты можешь возразить, что ему принадлежит целая вечность и порция молока. И если не будет порции молока, то его не утешит целая вечность. Но, понимаешь, молоко ему нужно, чтобы о нем не думать, чтобы ничто не стояло между ним и Вечностью, чтобы он мог спокойно улыбаться ничему и ВСЕМУ. В том числе - молоку.
          Тебе не приходилось встречать людей, вполне сытых, у которых вдоволь и молока, и хлеба, и еще многого другого, и которые почти совсем разучились улыбаться, то есть вот так улыбаться - ВСЕМУ? То самодовольное движение, которое появляется у них на лицах, тоже называется улыбкой. Но это просто значит, что у нас в языке не хватает слов. Есть улыбка ангела и улыбка, от которой ангел плачет.
          ... Ты не знал, что ангел плачет?
          Плачет.
          Когда люди отворачиваются, отгораживаются и не замечают...
          Его? - Да не обязательно его - чего-нибудь не замечают. Откуда ты знаешь, что именно это "что-нибудь "и не будет он? Он в любой момент может превратиться во все, что угодно.
          Когда свет разливается по небу, по земле и заходит в твою комнату, ты разве не чувствуешь, как он обнимает тебя? Бывает ли так, чтобы он кого-нибудь или чего-нибудь не заметил? От кого-нибудь отвернулся, кого-то обошел? Бывает? Тогда бы свет не был светом... Этого не бывает. И не оттого ли где-то на дне нашего сердца такой поразительный покой, совершенно непонятный нам покой, который осел на самом дне, глубже тоски, глубже самого глубокого горя? Не оттого ли это, что где-то глубже сознания нашего живет чувство, что мы не обойдены, не можем быть обойдены и не замечены. Что То, самое главное, свет жизни нашей, не может быть безразлично ни к кому и ни к чему. Он не может пройти мимо самой малой крошки живого, мимо самого никудышного, самого горького.
          Он никого не может не заметить, иначе Он - не он. Разве не это чувство смутно шевелится в тебе, когда ты следишь за разливающимся по небу светом? И особенно на закате, когда свет хочет передать тебе всю свою немыслимую силу внимания и проникновения во все и сквозь все...
          А на заре, в часы бесконечной нежности Света, разве не слышишь ты беззвучный завет: не отгораживайтесь, не закрывайтесь, будьте тишайшими и прозрачными, чтобы заметить самое незаметное...
          Будьте как Свет, - который замечает все и всех... все и всех...
          Одно малейшее пятнышко, не замеченное вами, - и вы уже не подобны свету, и Свет уже не может беспрепятственно разлиться в вас. Это самое пятнышко, не замеченное вами, не пускает его в вас.
          Одна маленькая звездочка, по которой равнодушно скользнул ваш взгляд, линия ветвей, которая напрасно прочертила для вас путь в самое главное, малейшее движение человеческой души, которое было вам ни к чему, и...
          Вы еще спрашиваете, отчего вам нехорошо и отчего плачет ангел?



    БЕЛЫЙ ЗАЯЦ




          Жил-был на свете Белый Заяц. Он был похож на всех других белых зайцев, только у него почему-то всегда одно ухо торчало прямо вверх, а другое вздрагивало и опускалось, а глаза при этом были такие большие и удивленные, точно он видел не только то, что перед глазами, а как будто что-то еще, что его совершенно поражало, и он только никак не мог передать, что же это такое было. Когда все зайцы весело хрустели капустой, у него почему-то кочан выпадал из лапок, и он не замечал этого, а о чем-то задумывался. Какой-нибудь плутишка зайчонок подкрадывался и съедал его кочан, но он даже не слышал этого. А когда потом спохватывался, то улыбался и махал лапкой: Ну и хорошо, что ты полакомился, а я потом что-нибудь найду себе . И уходил. Он действительно что-то искал все время, только капусту ли. Может быть, морковку? Однажды зайцы увидели его с длинной морковкой в лапах, но морковка эта была белая, а не красная.
          - Какая смешная морковка, - сказал один шустрый зайчонок, - дай ее мне, ты же добрый.
          Но Белый Заяц только покачал своей пушистой головой с опущенным ухом и сказал:
          - Это не морковка. И это не для еды.
          - А для чего же?
          Заяц приложил странную морковку к подбородку, достал откуда-то из-за пазухи тонкую серебряную палочку, положил ее на эту странную морковку и стал водить палочкой по морковке. И раздалась музыка. Какая это была музыка! Зайцы никогда не слышали ничего подобного. Они постепенно забыли и про капусту, и про морковку, и про все свои дела. Они даже позабыли свои уши, свои лапы и хвосты. И уши, и хвосты, и лапы устроились как им только хотелось - в самых невероятных положениях. Одно ухо устремлялось вверх, а другое позабывало подняться и торчало врастопырку; одна лапа держалась за ус, другая висела в воздухе. Вообще, если бы зайцы посмотрели на себя со стороны, они наверное расхохотались бы. Но в том-то и дело, что они на себя не смотрели, а слушали. Они слушали, как Белый Заяц играл на скрипочке, потому что странная морковка была не чем иным, как маленькой белой волшебной скрипочкой с серебряным смычком. Так вот что так долго искал Белый Заяц. И нашел-таки! Зайцы собирались вокруг него на полянке. Их было все больше и больше, и все они слушали, и хотя скрипка не говорила никаких слов, зайцы понимали очень ясно, что она хотела сказать:
          "Все хорошо! Все очень-очень хорошо! Все так хорошо,- говорила белая скрипочка, - что это невозможно передать. Все деревья это знают, и небо знает, и птицы знают. Все ручейки и травинки знают, как все удивительно хорошо, и только зайцы не знают, но вот теперь должны узнать и зайцы, а может быть и другие звери".
          Когда Белый Заяц кончил играть, зайцы постепенно опомнились и подобрали свои лапы, и хвосты, и уши, заставили их принять надлежащее положение, вздохнули и побрели по своим норкам. Но теперь уже зайцы не могли жить без волшебной скрипочки и только ждали, чтобы Белый заиграл. Хотя не все, конечно.
          Некоторые говорили: "Да ведь неправда все это. Он говорит: "Все хорошо, все очень-очень хорошо". А как же хорошо, когда на свете есть волки и вовсе не всегда есть капуста и морковка?" Но когда скрипочка начинала играть, даже и эти зайцы забывали про все, что сами говорили,- и выходили на полянку слушать. И овцы, и козы из деревни приходили слушать Белого, и белочка заслушивалась и забывала скакать по деревьям.
          И вот однажды, когда народу собралось видимо-невидимо, раздался крик, да такой страшный! Музыка разом оборвалась. Все обернулись и с ужасом увидели волков. Волки уже задрали двух зайцев, а остальные бросились врассыпную кто куда. Только Заяц-скрипач не убежал. Он стоял посреди поляны, глядел на волков своими большими удивленными глазами и плакал. Волки приближались к нему, но он как будто совсем не пугался, и плакал вовсе не о себе, а от жалости и горя, что на свете есть волки.,.
          "Как же так, - думал он, - я ведь знаю, что все хорошо, что все так хорошо! И деревья это знают, и птицы, и ручейки, и вдруг... Значит, или то, что мы знаем, неправда, или злых не должно быть. Нет, то, что я знаю, - правда! Но как же, как же это все понять?!"
          Волчья морда была совсем уже близко, и вдруг Заяц услышал голос:
          - То, что ты знаешь, - правда, мой Белый скрипач. Все правда!
          Заяц обернулся и увидел рядом с собой девочку с синими-синими глазами. Обыкновенная девочка, только глаза необыкновенные. Да нет, она, наверное, все-таки необыкновенная, она волшебница. Неужели волки просто не выдержали человеческого взгляда и потому отступают?
          Как бы там ни было, но волки не выдержали ее взгляда и ушли.
          А девочка сказала еще раз:
          - Все правда, что ты знаешь, мой милый заяц. Никогда не сомневайся в этом, хотя понять эту правду очень трудно.
          Девочка говорила это, а сама плакала, так ей было жалко зайцев, которых задрали волки. А потом она сказала:
          - Я построю Белый город, где не будет волков и лис. Где будут только зайцы, ягнята и цветы. В этом прекрасном городе они будут в полной безопасности. Ни один волк не сможет проникнуть туда и там никто не будет плакать (разве только от счастья, но это не считается).
          И она взмахнула волшебной палочкой, точно такой серебряной палочкой, как смычок Белого Скрипача, и огородила место большой белой стеной.
          - Вот город, - сказала она.
          И там, где она взмахивала серебряной палочкой, там вырастал белый домик, который сам светился. И в городе этом было так красиво, как еще нигде и никогда не било.
          Но вдруг одна старая зайчиха сказала:
          - Простите, пожалуйста, а где же здесь будут огороды? Всюду одни цветы, и деревья, и ручьи, и речки, и озера, и светящиеся дома. Это, конечно, чудо как хорошо, но все-таки как же без капусты с морковкой?
          - Капуста с морковкой появятся. Их будет столько, сколько тебе надо, как только ты перестанешь думать о них и задавать вопросы.
          - То есть, как это? - удивилась зайчиха, но в это время раздался звон серебряных колокольчиков, и зайчиха стихла, раскрыв рот и забыв про свои лапы и уши, точно она была не старая зайчиха, а маленький зайчонок, и мама рассказывала ей сказку, и она совершенно всему верила, совершенно всему.
          До чего же хорошо зажили зайцы, и ягнята, и белки, и птицы, и цветы, и деревья, и ручьи, и озера в этом волшебном городе! Волшебная белая стена пропускала внутрь города всех добрых, а перед злыми она сама собой смыкалась. Никаких сторожей и никаких ворот не было. Просто стена была волшебная и слушалась она только Белую скрипку. И все было удивительно хорошо. Совсем хорошо.
          Как вдруг одному зайчонку показалось, что кто-то плачет. Он навострил ушки, удивленно поднял глаза и стал прислушиваться. Плач повторился, а лотом раздался вой, который расслышали и другие зайцы. Вой стал заглушать звон серебряных колокольчиков.
          Зайцы подошли к стене и увидели в щелочку волков. Волки жались к стене волшебного города и выли:
          - Впустите нас! Мы не будем больше никого есть! У вас так тепло, и светло, и хорошо, а у нас такой мороз, такие вьюги! Мы погибаем здесь. Пустите нас!
          Все серебряные колокольчики смолкли. Зайцы и ягнята задумались. Потом заговорили все сразу, так что Девочка должна была навести порядок, взмахнув серебряной палочкой, и каждый стал говорить вслед за другим, по очереди. А говорили зайцы и ягнята совсем по-разному. Первый даже не сразу заговорил. Он просто заплакал горько, горько. Он вспомнил своих братьев и сестру, которых задрали волки, и никак, никак не мог успокоиться. Л потом сказал:
          - Я не могу жить с волками в одном городе. Если они придут, я уйду.
          - Да тебе и не придется уходить, - сказал второй, - они сейчас же задерут тебя и других. Волки есть волки, неужели им кто-нибудь поверит?
          - А я рад. Я счастлив, что слышу волчий вой. Наконец-то мы отомстили за себя, - сказал третий.
          Тогда Девочка вздрогнула и приложила палец к его губам.
          - Не смен так говорить, -- сказала она. - - Еще одно слово, и ты сам превратишься в волка. Да, заяц может превратится в волка, волк - в человека. Все гораздо сложней, чем ты думаешь.
          Тогда заговорил четвертый заяц и сказал, что он не может, не может жить, если слышит, что кто-нибудь плачет.
          - Мне не нужно волшебного города, если за стенами его плачут. Впустите волков, - попросил он Девочку.
          - А если они опять примутся за старое и будут есть зайцев и ягнят?.
          - Нет, нет, этого не может быть! Они же обещают!
          - Ты, конечно, очень добрый,- сказала Девочка. - Но может быть, таким добрым быть не так уж трудно? Ты, конечно, не станешь вол;.;:.:, но ты и защитить никого не сумеешь. Посмотри на своего бедного брата, как он дрожит! Сперва бы ты сумел пожалеть его, а потом уж волков. Чтобы пожалеть волков, надо стать очень сильным, а ты слабый. Слабый и безответственный.
          - Л что такое ответственный? - спросил маленький зайчонок. И Девочка сказала, что ответственный это тот, кто сумеет ответить и волкам, и зайцам так, кик будто он находится и в волчьей, и в заячьей шкуре одновременно.
          - Разве это возможно? - спросил старый заяц.
          Девочка ничего не сказала, только все увидели, что она надевает свою пуховую шубку. В городе было совсем тепло. Зачем это она одевалась?
          И тут вдруг она вынула из кармана Белую Скрипочку, точно такую, как у Зайца-Скрипача, и сказала:
          - Мои милые зайцы! Я ухожу. Я должна пойти к волкам и разделить с ними их холод и голод. Впустить в город их нельзя, потому что волки есть волки, но и одних их оставлять я тоже не могу. Оставайтесь в вашем волшебном городе и хорошенько его берегите до моего прихода, а я пойду к волкам и буду играть им на Белой скрипочке. Это все, что я могу и должна сделать.
          И вот стена перед Девочкой разомкнулась, и она вышла наружу - к волкам.
          Ух, какая вьюга тут была, какая тьма! И во тьме только поблескивали волчьи глаза.
          - Идемте, - сказала Девочка волкам. - В город войти вы не можете, потому что слишком много зла вы сделали. При вашем приближении камни стены начнут кричать. Но я буду с вами, где бы вы ни были. Идемте.
          Тогда вышел старый волк и сказал:
          - Ты говоришь, что слишком много зла мы сделали. Но разве мы виноваты в этом? Мы - волки. Разве мы сами сделали себя волками? И разве мы можем быть другими?
          Девочка ничего не ответила. Она только вынула скрипку и заиграла. А скрипка говорила: "Все хорошо. Все хорошо. Все очень, очень хорошо! Так хорошо!.. И старый лес это знает, и морозная пыль это знает, вся земная красота это знает, только волки еще этого не знают".
          Волки слушали. Не так, как зайцы. Совсем по-другому. Но слушали, Они стали очень серьезными и неподвижными, так что их можно было спутать со старыми замерзшими деревьями, сквозь ветви которых начали поблескивать звезды.
          Когда Девочка кончила, один волк отделился от стаи, подошел к ней и сказал:
          - Ты говоришь, что все очень, очень хорошо, но как же это, если так холодно и мы голодаем?
          - Мне тоже холодно, и я тоже голодна, - сказала Девочка. И больше ничего не сказала.
          Однажды волки долго совещались о чем-то между собой, а потом попросили Девочку, чтобы она сыграла им на Белой скрипочке.
          И Девочка сыграла. "Все хорошо, все очень, очень хорошо!" - пела Белая скрипка. - И деревья это знают, и звезды знают. И зайцы это знают. Только волки еще этого не знают."
          Волки слушали. А потом сказали:
          - Это неправда. Тебя можно заслушаться, но это неправда. Мы голодны. Ты не можешь накормить нас, а говоришь, что все хорошо. Ты нас обманываешь, и мы тебя съедим.
          - Ну что ж, - сказала Девочка и низко-низко опустила голову, так что она стала похожа на склонившийся под снегом замерзший куст. - Конечно, если вы мне не поверили, вам ничего не остается, как съесть меня... Я готова.
          - Мы голодны, а ты - обманщица, - повторили волки. - Все мы видим, что ты - обманщица.
          Но вдруг из стаи выделился один волк, подошел к Девочке и заслонил ее собой.
          - Нет, она не обманщица, - сказал он. - Все хорошо, все очень, очень хорошо, если мы можем сидеть рядом с ней и слушать ее. И я готов умереть с голоду, только бы она пела. Если я умру с голоду, но не трону ее ни одним зубом, все будет хорошо, все будет очень, очень хорошо. - И он подошел к Девочке и положил голову ей на колени,
          -- Ну вот, ты уже не волк, ты - Друг, - сказала Девочка и заплакала от счастья. - Я ушла из города, чтобы хотя бы один волк стал Другом и смог бы войти в Волшебный город. Если бы не нашлось ни одного такого, волки бы съели меня, и Волшебный город отдалился бы от волков еще больше... А теперь... Глядите и слушайте!
          И волки услышали звон, тонкий, далекий, а лотом все яснее, ближе, ближе... Звон и сияние приближались к ним, и вдруг прямо перед ними выросла белая стена. Стена раскрылась только, чтобы пропустить Девочку и Друга, и закрылась за ними. И потом город медленно начал отдаляться, так что превратился в далекое белое облако, плывущее по небу. И волки не знали, был ли он на самом деле, или не было его. Они остались совсем одни в пустом темном лесу. Совсем одни со всей своей волчьей тоской.
          - Ах, почему мы не поверили ей, - завыли волки. - Почему, почему мы не поверили ей? Что же нам делать сейчас?
          Но... Что это? То ли сосулька зацепилась за сосульку, то ли звездочка задела за обледенелую ветку дерева, только вдруг раздался тонкий звон. Звон рос, приближался и превращался в слова:

          "Все хорошо, все очень, очень хорошо!
          Никогда не поздно этому поверить."



    БОГ ПОСЕТИЛ




          Ее звали Марией. Она была молода и здорова и у нее было все, что нужно для счастья, хотя все время еще чего-то не хватало. Но теперь уже хватало. Теперь уже его было столько, что больше некуда. Сердце не выдержит. Теперь у нее был маленький сын, к которому невозможно было привыкнуть. И даже понять это было невозможно. У нее в доме появилось Чудо. Она держала Чудо на руках. Чудо болтало ножками и ручками и улыбалось ей.
          Только вот рядом с Чудом поселился страх... Господи, Чудо было таким хрупким!.. Страшно отойти от него даже на минуту.
          - Подожди, маленький, я сейчас вернусь. Кто-то позвонил в дверь. Сейчас открою и вернусь.
          Перед дверью стоял человек. Странная фигура. Впрочем, фигуры почти и не было. Одно лицо. И даже не лицо, - одни глаза. И глазам этим что-то надо от нее. Что?
          - Кто вы?
          Глаза смотрят молча, наверно, целую минуту. Потом раздается голос:
          - Нищий. Опять молчание.
          - Я нищий. Я все отдал. У меня ничего нет.
          - Так что же ты хочешь от меня? Чтобы я дала тебе что-нибудь?
          - Нет, мне ничего не нужно. Я ничего не хочу отбирать у тебя. Но я сам уже все отдал. У тебя все есть потому, что я тебе все отдал. Ты не знала этого?
          Она молчала.
          - Неужели ты не знаешь, что для того, чтобы все было, надо, чтобы кто-то все отдал? Ты не знаешь этого? Она молчала.
          - Мария, будь моей матерью.
          - Матерью? Как я могу стать тебе матерью? Я тебя не родила. Ты мне не сын.
          Она молчит. И он молчит. И она медленно закрывает дверь. Но все еще не может отойти от двери. Ей кажется, что глаза смотрят через дверь, через стены.

          ***

          Ах, мой мальчик, ах, мой маленький! Только бы ты был у меня! Только бы с тобой ничего не случилось! Или - мне не надо этого мира. Мне ничего, никого не надо...
          И она прижимает его к груди. Упрятать бы его там от всех напастей, от всех глаз... ото всего...
          "Ты есть потому, что Он мне тебя дал?! Он мне тебя от-дал? Значит, ты не мой, а Его? Не мой?! Нет! Мой! Мой! Мой!"
          Ей хотелось одного - как можно скорее забыть о Нищем. И, кажется, она стала забывать. Прошло уже полгода. Тогда была сырая осень, а сейчас весна., Сырая, холодная, но все же весна. И она опять подошла к кроватке ребенка и сказала: "Мой! Мой! Мой и больше ничей!"
          Да, она и в это утро сказала это, когда ребенок не отозвался ей, не протянул ручонки, не улыбнулся. Случилось самое страшное. Страшнее для нее не могло бы быть, даже если бы мир рухнул. - Мальчик умер.
          Казалось, и она умерла. Она превратилась в камень. И камень вздрогнул только, когда до него донеслись чьи-то слова: "Бог посетил".
          - Я не хочу, не хочу, не хочу, чтобы Он посещал меня! - закричала Мария и забилась в рыданиях. И вдруг остановилась. И взглянула на дверь. Сквозь дверь. Сквозь мир. Что там? Ни-че-го. Полная нищета. Там - Нищий.
          Она вздрогнула всем телом и прошептала: "Куда Ты дел моего мальчика?"
          Ее самой уже почти не было. От нее осталось одно лицо. Одни глаза. И когда эти глаза взглядывали на людей, им становилось страшно. Люди вздрагивали и отодвигались и говорили утешительные слова:
          - Мария, Мария, твой мальчик сейчас у Бога.
          Но под ее взглядом им становилось стыдно. Они говорили то, чего не знали. Они говорили слова, которые ничего не весят. И она стала прятать свои глаза от людей. Она стала пытаться жить, как все. У нее был дом, был муж. И через два года у нее родился другой ребенок. Не заменивший того, первого, нет, не заменивший!
          Да, она стала жить, как все, выполнять свои обязанности, вздыхать и слушать ничего не весившие слова. Она только не научилась и гово-рить. Она была очень молчалива. У нее было все, кроме Чуда. Ее глаза теперь знали, что чудес не бывает. Есть только сон о чуде, сон о счастье. Но ей уже отснился этот сон.
          И однажды в этот дом, в котором было все, кроме Чуда, в этот дом, где не было Чуда, снова постучался Он. Она открыла дверь, и глаза ее встретились с Его глазами.
          -Ты?
          -Я.
          - Чего Ты хочешь от меня?
          - Мария, Мария, будь моей матерью! . И тогда она вдруг заплакала, зашлась в рыданиях и едва выговорила:
          - Где? Где? Где мой мальчик?! Куда Ты дел его?!!

          ***

          Она ходила в церковь. Это были часы, когда она принадлежала самой себе. Себе, то есть своему первенцу. На его могилке и в церкви ей было тихо и не надо было притворяться, что она жива. Не надо суетиться, надеяться. Ничего не надо. Чудес не бывает. Разве все, кто молятся, в самом деле надеются на чудо? Нет. Просто останавливается карусель часов и дней, и можно тихо спросить:
          - Скоро? Скоро Ты возьмешь меня туда, куда взял моего мальчика?
          Вот так она стояла однажды в церкви и молилась так же механически, как и ее соседи, когда вдруг услышала:
          - Мария!
          Она подняла глаза и остановила их на лице Распятого. И опять услышала:
          - Мария!
          - О, Господи, Господи! Да ведь Он же не умер. Не умер, нет! Это не деревянная фигура. Это... Ты все еще здесь, Боже мой!? И никто не снял тебя с креста? И не отер крови! Она все еще течет и течет из Твоих ран! Да как же, как же, как же этого не видят?! И я не видела!..
          - Послушайте! - обратилась она вдруг ко всем, кто стоял рядом. - Послушайте! Ведь Он жив. Его мука продолжается... Неужели вы не видите?! Ну да, вы не видите, потому что Он не сын и не брат вам. Он вам - никто. А мне Он сын. Сын... Это сын мой!
          Она успела увидеть расширенные глаза соседа и услышать: "Это сумасшедшая!"
          Потом она очутилась в какой-то темной комнате. Ее втащили туда и заперли дверь. Это была не то тюрьма, не то сумасшедший дом. Но ей это было все равно.
          - Как Ты, так я, где Ты, там я, - шептала Мария. Сколько прошло времени, она не знала. Но вдруг дверь отворилась и вошел Он.
          - Живой? Живой?! Ты жив?!
          - Ну, конечно, живой. Они могут причинить Мне любую боль. Но убить Меня они не могут. Это не в их силах.
          Она прикоснулась к Его ногам и рукам. Она прикоснулась к Чуду. Оно было перед ней. Оно было у нее...
          Слезы все еще лились по ее щекам, но в груди было ликование. Оно переполняло грудь, и вот она открыла глаза.
          Она проснулась на своей постели. Было яркое солнечное утро. За окном пели птицы. Ликование, все то же ликование было и наяву. Сон? Она заснула тогда, придя из церкви? Но сердце ее жило в этом сне, так же, нет, еще полнее, чем наяву. А теперь во сне и наяву одинаково было Чудо.
          Она подошла к кроватке ребенка и взяла на руки Чудо. И она знала сейчас, совершенно твердо знала, что ее первенец - жив.
          Ведь жив, жив Тот, кто дал ей его. Пусть в этом сомневается кто угодно, но она-то знает! Ведь Он трижды посетил ее...



    ВОЛШЕБНАЯ ЩЕЛОЧКА




          В глухом лесу мохнатый зверь живет,
          Шуршит под лапой лист сухой и хрупкий...
          О чем молчат зеленоглазый Кот
          И старый Леший, закуривший трубку?

          Они садятся где-нибудь у пня.
          В оврагах темных, на замшелых склонах,
          И зажигают молча три огня -
          Один рубиновый и два зеленых.

          Это песня из старой сказки. Она пелась у нас всегда - песня про наших волшебников, тихих лесных волшебников - покровителей нашей страны. Про Лешего и Кота, про их огни, просвечивающие всех насквозь...
          Если тебе очень плохо, если у тебя ничего не выходит, все из рук валится, сядь где-нибудь в уголке и запой эту песню. И что-то случится. Не обязательно, чтобы волшебники тут же пришли. Нет, Это не так часто бывает. Но ты все равно позови их этой песней. И они, если и не придут, все равно помогут. А бывает, что и придут. Вдруг, совершенно неожиданно. Когда сами захотят, тогда и придут. А не захотят, так можно всю жизнь их прождать. Но придут или не придут, - а они есть, они живут в нашем лесу - Леший со своей светящейся трубкой и Кот с глазами, просвечивающими любую тьму насквозь. Ходят они всегда вместе. И пока идут - и жизнь идет, как ни в чем ни бывало. А вот когда останавливаются... Что-то особое происходит. Сядет Леший и начнет курить трубку. И подымается над лесом туман. А вместе с туманом растет и растет тишина. И постепенно становится такой огромной, как море. Это всегда бывает к ночи. Тишина дорастает до ночи, становится густой и темной. И тогда видны три огня: один рубиновый и два зеленых. Ни Лешего, ни даже трубки его не видно. Только один рубиновый огонь. И Кота самого не видно. Только - два зеленых огня.
          Если кто увидит эти огни, то ждите чудес!
          Впрочем, это раньше так было, а потом не так, потому что волшебников - запретили. Даже говорить о них запретили. И песню нашу мы стали петь тайком, тихо-тихо, чтобы не дай Бог нас не услышали. И все меньше людей стали петь ее. И то сказать - зачем Крокодилу волшебники?
          Вы, может быть, не знаете, что страной нашей правил Крокодил. И довольно долго. Обыкновенный Крокодил. Ну, что тут такого? Одной страной правит Лев, другой Волк, а нашей правит Крокодил. Чтобы люди правили страной, это редко бывает. Мы про такое давно не слышали. А Крокодил... Ну, что ж, Крокодил как Крокодил. Зеленый. И за время его правления постепенно у всех позеленело в глазах.
          Впрочем, нам говорили, что только так и надо. Каждое утро по радио раздавался голос Гусыни, возглашавший, что все у нас в стране растет и зеленеет.
          Гусыня иногда показывалась и по телевизору. Она ходила в большой, развевающейся, как флаг, розовой мантии. Шея ее была гордо вытянута, так что один вид ее давал понять, что все у нас не только прекрасно, но лучше быть не может. А если кто-нибудь в этом сомневался, то его убеждали. Были такие способы. Особые. Гусыня вела такую идеологическую борьбу, что лучше было не попадаться под ее клюв.
          Кроме идеологической Гусыни, у Крокодила были два ближайших помощника - Кот в Сапогах и Баба Яга. Кот в Сапогах возглавлял Министерство иностранных дел. "Министр не своих дел" - так называли его в народе. Баба Яга занималась, напротив, только своими делами. Надо сказать, что у нее был такой длинный нос, что совала она его всюду. И там, где побывал ее нос, дела всех становились ее собственными. Все, что у нас в домах делалось, зарубалось у нее на носу.
          Эта верная Баба Яга хранила правителя нашего пуще своего ока. При этом была она совершенно бескорыстной и неподкупной. Ничего, кроме ее помела, ей не было нужно. Ну, а помело было всегда при ней. На нем она летала. Совершенно неожиданно появлялась в любом месте. Могла вдруг влететь через трубу и - прямо на стол. Не ждали?! Тем лучше! Теперь ничего не спрячете!
          Но была у помела и особая тайная государственная функция. Об этом речь еще впереди. Так вот из этих верных слуг составлялся совет министров. И этот-то совет и запретил всякое упоминание о волшебниках. Было длинное постановление, которое все мы должны были изучать и знать наизусть. Гласило оно вкратце следующее:
          "Во-первых, никаких волшебников не существует.
          Во-вторых, волшебники - реакционеры.
          В-третьих, хотя мы и уничтожили их еще до того, как они появились, они теперь грозят уничтожить нас. Поэтому все на борьбу с волшебниками!"
          Нельзя сказать, чтобы мы все поняли. Но не принять к сведению этого нельзя было. Потихоньку (о, совсем потихоньку!) мы от всего сердца жалели своих волшебников. Но... многие из нас, особенно кто помоложе, начинали уже сомневаться: а есть ли они? В самом деле, чего ж их не видно? И потом, раз сам Крокодил сказал, что их нет... А Крокодил наш уже стал называться Крокодилиссимусом. Да. Он ведь все знал, все мог и на все имел право. И потому в стране нашей был - порядок. А следила за порядком Баба Яга.
          И вот вдруг по стране поползли странные слухи, будто Крокодил хочет признать существование волшебников и вернуть их в страну.
          Сначала этому не верил никто. Но потом... Потом уже не верить было нельзя. Все оказалось правдой. Дело в том, что Крокодил захотел бессмертия!..
          Собственно, нам давно уже объясняли, что он бессмертен. Мы так к этому привыкли, что и помыслить не могли о смерти Крокодила.
          Но однажды ему во сне явилась сама Смерть с косой за плечами. Он проснулся в холодном поту, срочно созвал совет министров и объявил, что ему необходимо действительное бессмертие. То есть ему оказалось мало того, что все знают о его бессмертии. Он еще и сам захотел узнать о нем.
          Вот когда министры вспомнили о волшебниках. И Кот в Сапогах щелкнул шпорами, склонился, снял свою роскошную шляпу с пером и сказал, что он готов начать переговоры, том более, что волшебный Кот ему все-таки приходится родственником. О, конечно, с ним давно порваны всякие отношения, но если нужно нашему великому Правителю, он их восстановит. Он берет на себя дипломатическую миссию.
          - Чушь! - сказала Баба Яга со свойственной ей прямотой. - Чушь! Никаких дипломатических отношений не надо.
          - Но... ведь Правителю нашему нужно бессмертие, - вкрадчиво
          сказал Кот.
          - Дипломатия - это обман, - отпарировала Баба Яга. - Они нас обманут. А нужно, чтобы мы их обманули.
          Однако Правитель, помолчав, принял сторону Кота. Вот так-то в наше государство и были допущены волшебники.
          - Вы слышали? Вы знаете? - говорили друг другу жители при встрече и быстро разбегались, думая, что и так сказали слишком много.
          Между тем по телевизору выступила Гусыня в своей роскошной мантии и объявила во всеуслышанье:
          - По милости нашего великого Правителя в страну нашу вернулись волшебники. Волшебники исполняют желания! В новогоднюю ночь каждый житель нашей страны может пожелать что-нибудь, и волшебники исполнят его желание. Да здравствует наш великий Крокодилиссимус - лучший друг всех волшебников!
          -Лучший друг всех волшебников?' - повторяли изумленные граждане и не верили своим ушам.
          А в стране между тем готовилось невиданное новогоднее празднество. Кот в Сапогах лично брал интервью у счастливых жителей. Он призывал их желать смелее. "Любое желание будет выполнено. Но только одно! Выбирайте!"
          И вот один старик, глубоко вздохнув, спросил Кота, не может ли он попросить у волшебников визу в Страну Детства.
          - Думаю, что это возможно, - ответил Кот и через некоторое время принес ему визу. Не успел старик собрать вещи, как тут же впал в детство. Прямо на глазах. И это ему совсем не понравилось. Нет, он не выглядел счастливым.
          - Что, дедушка, не хочешь ли обратно? - кричали ему мальчишки.
          Старик кивал головой. Но... одно желание уже было исполнено, а второго не полагалось.
          Только один босоногий мальчик, сидевший ото всех в сторонке, пожалел старика.
          - Ах, дедушка, дедушка! Ну зачем тебе понадобилась Страна Детства? Здесь совсем не рай... И если бы меня спросили, чего я хочу, я сказал бы: спать и увидеть вещий сон...
          Только он это сказал, как вдруг очутился в каком-то стогу сена, и ему стало тепло и хорошо. Вокруг другие стога. Поле. Ночь. Еще зябко и сыро, но постепенно ночной холод стал уходить, становилось все теплее и светлее. И тут он заметил, как из-за соседнего стога вылезает узкий золотой серп или рог. "Месяц", - подумал мальчик, но вслед за рогом или серпом показалась маленькая рука, затем появился маленький человечек, держащий в руке сноп огня.
          - Ты кто? - спросил мальчик.
          - А ты что, не видишь? Гном.
          - А ты что делаешь?
          - А ты что, не видишь? Горю.
          - Прямо так весь сам и горишь?
          - Ну конечно, прямо так весь сам.
          - Но ты ведь сгореть можешь.
          - Могу. Ну и что? Это не важно.
          - А... а что же важно?
          - Важно успеть засветить царство. Не сгореть раньше, чем появится светящийся мир. Важно успеть оставить световой след.
          Мальчик проснулся от удивления к еще какого-то щемящего чувства. Он увидел, что сидит босой на морозе, но ему совершенно не было холодно. Он не знал, что означает его сон, но почему-то был этим сном совершенно счастлив и не сомневался, что сон этот - вещий.
          А между тем, по улицам шел, окруженный огромной свитой, сам Крокодилиссимусом. Он шел на встречу с Волшебниками. Сначала он назначил им дипломатический прием у себя во дворце, но Волшебники наотрез отказались. Они сказали, что будут ждать его в загородном ночном лесу. И туда надо прийти пешком, без машин и без музыки. Главное - соблюдать полную тишину. Говорить только шепотом, и то - самое необходимое. Испытание тягчайшее, особенно для Гусыни. Но вот показались большие черные ветви елки, с которых свешивались, позванивая, золотые звезды. Гусыня ахнула и прошептала: "Мы пришли".
          Действительно, они были в волшебном лесу. Волшебники выглядели странно: у них, кажется, ничего не осталось, кроме огней. Навстречу великому Правителю двигались три огня: один рубиновый и два зеленых. Но эти огни видели его насквозь, так что это было даже и неприлично. Правитель с удовольствием отдал бы приказ погасить огни, но делать было нечего, ему необходимо было получить от них бессмертие.
          - А когда ты хочешь получить бессмертие? - спросили его Огни.
          - Как то есть - когда? Сейчас, разумеется.
          - А на сколько ты хочешь получить бессмертие?
          - Как то есть "насколько"?! Навсегда, разумеется. И тут Волшебники сказали, что они не всемогущи. (Слышать это было крайне приятно и Крокодилу, и всей его свите - сами сознались!). Да, они не все могли. Не безусловно все. Бессмертие могло быть дано только при соблюдении некоторых условий.
          - Каких же?
          - Тебе следует измениться, - сказали Волшебники.
          - Измениться?! МНЕ?!!!
          - Да, тебе, - ответили они как ни в чем не бывало, будто и понятия не имели, что перед ними находится высшее совершенство Вселенной. Да, тебе. Тебе надо умалиться. Надо стать таким маленьким, чтоб мочь пройти в самую узкую щелочку, какая только есть на свете.
          - Что??!
          Вот тут уже Баба Яга не выдержала. Вот тут-то уже наступил конец этой дурацкой тишине. Она так загремела, так замахала помелом, что Волшебные Огни как сквозь землю провалились.
          - Домой! - скомандовала она, точно была здесь самой главной. - За мной! Во дворец! Вот, вот, вот твои либеральные штучки, - кричала она Правителю. - Теперь ты, может, сообразишь, кто тебе друг, а кто тебе враг, кто честный, а кто лукавый. Подумать только - в щелку! Самого Тебя! Запрятать в щелку!.. Да знаете ли вы, что такое эта щелка? Знаете ли вы, что главное дело моей жизни - это заметать ее своим помелом?! Или щелка - или мы. Одно из двух, вы еще до сих пор этого не поняли? Да все беды на свете от этой щелки! Все, все беды, все несчастья! Щелка... Она появляется всюду. Только зазеваешься, она тут как тут. Если говорить недостаточно быстро и громко, она вылезает и торчит между словами. Если время не летит, как угорелое, размахивая своим помелом по моему примеру, то опять же нет-нет и появится эта щелка между часами или между минутами. Но особенно надо быть начеку в Новогоднюю ночь. Когда один год кончается, а другой начинается, вот тут-то между ними и появляется эта щелка и зияет. И такой из нее лезет туман, такой обман... И все чокаются, и обнимаются, и говорят: "С Новым годом! С новым счастьем!" И надеются, что из этой щелки им привалит новое счастье и все такое. А что, я спрашиваю, изменилось, что появилось новенького, стоящего за эти тысячу девятьсот восемьдесят с лишним лет?! Что, лучше стало? С новым счастьем... Да они нового правителя захотели, вот что! А ты и не видишь, по своему мягкосердечию. Вот тебя и задумали впихнуть в эту щелку и закрыть на замочек. - Тут Баба Яга перевела дух:
          - Ух! Наконец-то мы дома... Будешь теперь знать, кого слушаться... А бессмертие мы все-таки добудем, - тихо, но твердо сказала она. - Сейчас спи. Когда надо будет, я тебя разбужу.
          Щелка! Ишь, чего захотели! В щелку!..
          Как черная туча пронеслась Баба Яга на своем помеле, и прогромыхал Правитель на чем-то непонятном. Задребезжала посуда на праздничных столах, а испуганные жители, прижимаясь друг к другу, зашептали: "Что, все кончилось? Мы опять живем, под собою не чуя страны? Никаких волшебников, никаких желаний?"
          Но тут зажглись телевизионные экраны, загремела бравурная музыка, показался Кот в Сапогах и, размахивая белой шляпой, приглашал жителей радоваться и надеяться, и желать как прежде, и даже больше прежнего. Волшебники исполняют желания!
          Слава Богу, воздушная тревога миновала.

          ***

          Сияли огни. То тут, то там звенела праздничная музыка. А по заснеженной новогодней улице шел Помпончик.
          Бывает же так, что у человека как будто и нет имени, а кличка с детства так прилепится к нему, что уже и не отлепишь. Когда-то его прозвали так за его шапку с пушистым помпончиком, который постоянно плясал на голове. Может быть оттого, что хозяин его очень много смеялся? Смеялся он негромко, но так заливисто и заразительно, что у того, кто слышал этот смех, как-то сразу смывалось дурное настроение.
          На лице у Помпончика все время сияла такая улыбка, что было совершенно ясно, что он что-то знает, что-то такое, что, может быть, важнее всего на свет; во всяком случае, если это знать, то можешь ничего не бояться. Да, рядом с Помпончиком как-то пропадал страх, хотя что именно он знал, понять никто не мог. В том числе и его лучший друг Том. Вот к нему-то и пробирался сейчас Помпончик по ночной улице. И, наконец, добрался.
          Его здесь ждали. Стол был накрыт, нарядная елка зажжена. И хозяину с хозяйкой для полного счастья не хватало только Помпончика. Но вот и Он появился и запел:
          А я что-то знаю.
          А я что-то знаю.
          А я что-то знаю,
          Знаю - и пою.

          Среди темных веток
          Щелочка сквозная...
          Загляни     - увидишь
          Звездочку свою!

          Елка пахнет счастьем,
          Счастье пахнет елкой...
          Есть на елке место
          Разным чудесам!

          Загляни поглубже
          В узенькую щелку.
          Что такое счастье,
          Ты узнаешь сам.

          Кажется, они знали, что такое счастье. И Том, и его подруга, одетая в сиреневато-розовое платье и так и светившаяся сиреневым светом. И вот что удивительно: кто бы ни взглядывал На нее, почему-то сразу начинал слышать флейту. И так уж мелодия флейты и не оставляла его, пока он ее видел, даже мысленно, эту Старую Девочку. И так уж потом навсегда. Кто вспомнит Старую Девочку, сразу вспомнит мелодию флейты. Старая Девочка... Да, так ее и звали. Потому что тысячу лет назад она была такой же, как сейчас. Так все говорили. Ну, может быть, тысячу не тысячу, но давно... А как давно, - никто не помнил.
          Они знали, что такое счастье, и Том, и Старая Девочка, но похоже было, что сейчас у них произошла маленькая размолвка.
          - Наконец-то ты нас рассудишь - сказал Том Помпончику. - Понимаешь, она не хочет идти к Волшебникам. Не хочет ничего желать. Упускать ТАКУЮ возможность?!
          - Ну, а ты пожелал что-нибудь? - спросил Помпончик.
          - Ну, я... Что я один-то, без нее? Я, во первых, еще не выбрал. Ведь они исполняют всего одно желание. Так-то - такая ответственность! Попробуй-ка выбери...
          - Ты все-таки торопись, а то новогодняя ночь кончится.
          - Торопись... Ну да, но... как же я без нее?
          - Том, милый, ты иди и желай. А я не пойду. Я ведь хочу только одного: чтобы было то, что есть, и не было бы того, чего нет. А для этого мне не нужны волшебники.
          Так сказала она, Старая Девочка.
          - Ну, ты слышишь? Чтобы было то, что есть. И не было бы того, чего нет... То, что есть... Мало ли, что есть... Крокодил с Бабой Ягой тоже, между прочим, есть.
          Старая Девочка как-то странно улыбнулась, но ничего не сказала.
          - Вот ты улыбаешься и ничего не говоришь. А между прочим, можно пожелать даже и Правителя чуть получше нашего.
          Тут Помпончик бросился прикрывать подушкой телефон. А Старая Девочка вздохнула и сказала:
          - Том, милый, я же не говорю тебе, чтобы ты не шел. Иди и желай. А я буду ждать тебя. Только возвращайся поскорей.
          И вот Том вздохнул, помедлил и вышел. И Помпончик с ним. Ему, кажется, все равно было, идти или не идти к Волшебникам, но не хотелось оставлять друга одного. А к полуночи они надеялись вернуться.
          Уже позади городская черта. Лес. Где-то там, в середине леса, огни волшебников. А пока в лесу только угадывается какой-то таинственный подсвет. Он манит все глубже, все дальше...
          Как только Правитель и его свита покинули лес, как только настала Тишина, Огни засветились снова и ждали каждого, кто подойдет к ним в тишине. Том шел. Он все еще не выбрал желания. Он все еще перебирал возможности. Но сейчас выберет, выскажет и вернется. Он не любил расставаться со своей подругой. Он уже скучал. Время от времени он оборачивался и видел ее сиреневое сияние - и был совершенно спокоен. Она здесь, вот она. Ведь слышна флейта.
          Он сделал еще шаг, еще несколько шагов.
          - Ну, так как, Помпончик, что же мы пожелаем? - спросил Том и повернулся к своему другу. - Но... Помпончика не было. - А... Что это? Где ты? - очень забеспокоился Том. Девочка моя, куда он припал? - обратился он, как всегда в трудную минуту, к своей подруге.
          Но никакого сиреневого сияния он не увидел. И - никакой флейты. Все исчезло. Вот тебе и новогодняя ночь и праздник исполнения желаний!.. Полная тьма. И вдруг эту тьму прорезали три огня - один рубиновый и два зеленых.
          - У тебя осталось желание, - сказали Огни. - Пожелай, и мы исполним его.
          "Так вот оно что... Вот как встречаются с волшебниками... Ну, конечно, у меня есть желание. И мне уж совершенно не надо выбирать. Теперь ясно, чего желать. Только одного: увидеть ЕЕ, узнать, что с ней ничего не случилось.
          - Ну, что же, увидишь, - услышал он в ответ.
          И тут зазвучала удивительная музыка. Нет, не флейта. Это были высокие хрустальные перезвоны органа. Это были звенящие колокола - так пели хрустали в царстве Волшебных Зеркал. Прямо из музыки возникло мерцающее голубовато-розовое сияние. Это переливались и звенели льды в царстве Снежной, в царстве Хрустальной Королевы. Среди светящихся ледяных звезд Том вдруг различил саму Королеву в прозрачном голубом плаще, с серебряной короной на голове. И вдруг с замиранием сердца он подумал, что Снежная Королева совсем не страшная, а прекрасная. У него даже вытекла слеза из глаза и тут же превратилась в сверкающую хрусталину, которая со звоном упала. А Снежная Королева подняла на него свои совершенно прозрачные глаза и сказала, мгновенно отвечая на его мысли:
          - Смотря для кого. Одним я страшная, другим прекрасная.
          - А на самом деле? - как-то сдавленно, шепотом спросил Том.
          - Что такое "на самом деле"? - тихо спросила она в ответ, и продолжила: - То, что на самом деле, ты увидишь в моих волшебных зеркалах.
          Прямо за ее спиной от земли до неба открывалось огромное неподвижное зеркало. В нем отражалось, хранилось и удваивалось все сияние, собранное в Царстве. Удваивалось? Нет, утраивалось и удесятерялось! Ибо в этом огромном зеркале отражалось другое зеркало, а в нем еще одно и еще одно. И все это сияло, звенело и пело.
          - Для того, кто может выдержать мое сияние, я прекрасная, - раздался хрустальный голос.
          И Том вдруг почувствовал, что еще одна капля, и он не выдержит, сердце его разорвется. Но тут раздалась до боли родная, знакомая до тоски и счастья мелодия... Флейта... Ее флейта!.. Ее ни с чем не сравнимое сиреневое сияние. И тогда Том заплакал навзрыд, как маленький, но слезы его уже не превращались в хрусталинки. Он почувствовал тепло среди сияющего льда и увидел прямо перед собой свою любимую. Она стояла и протягивала к нему руки.
          - Том! Том! Где ты? - расслышал он уже совсем близко. Он бросился к ней навстречу и... со всего размаха ударился о зеркальное стекло. Раздался какой-то стон хрусталя. Все погасло и замолчало. Стало совершенно темно. Потом чернота превратилась в сизые сумерки. И в этой сумрачной тишине прозвучал голос Снежной Королевы
          - Это же Зеркало, Том. Зеркало... Зеркало... Никому не дано входить в зеркала. Зеркала для того, чтобы видеть. Вот ты и увидел, что Она есть. Не пропала, не сгинула. Она есть. Ты видел то, что есть. Ты уже столько знаешь... если знаешь, что она есть.
          - Да, но... где она?
          - На этот вопрос Зеркало не отвечает. На вопросы "где "и "как ", "куда" и "почему" Волшебное Зеркало не отвечает. Она есть. Вот и все. Этого достаточно для того, чтобы идти и искать Ее. Иди. Только не забывай ее образ, увиденный в Зеркале. Не спутай ее ни с кем другим.
          - Спутать Ее? Нет, Королева, я, может быть, многое способен натворить, но вот спутать Ее с кем-нибудь другим я, кажется, не способен. Вот в этом-то одном я уверен.
          - Ну, что ж, может быть. Тебе предстоит трудный путь. Сейчас ты увидишь, как в сумерках замелькают огоньки, и пойдешь на эти огоньки. Постепенно их окажется много. Перед тобой откроется Страна Снов, Мечтаний и Надежд. И каждый огонек будет превращаться в сиреневое сияние и почти каждый девичий голос начнет звучать флейтой. И среди всех них ты должен найти Ее. Найти или не найти - но главное: не принять за Нее другую. Если примешь - попадешь в Страну Морока. А уж из этой страны почти никто, почти никогда выбраться не мог.
          - А если не приму?
          - А если не примешь и не найдешь Ее в Стране Снов, Мечтаний и Надежд, то... тебе придется пойти в Страну Безысходности. Пойти и пройти ее насквозь.
          - Пройти насквозь Страну Безысходности?!
          - Да, Том. Путь и выход лежит через Страну Безысходности. Иди, Том. Сил тебе, Том!
          И вот, едва отзвучал голос Снежной Королевы, как в сизом сумраке начали появляться огоньки. Один, другой, третий, десятый... И на душе стало понемногу легче и спокойнее. Каким ледяным холодом, каким мраком повеяло от слов - "Страна Безысходности"! Почему это он должен непременно попасть в такую страну? Когда есть еще столько надежд! Можно мечтать и видеть сны.. И надеяться... надеяться...
          - То - ом! Том!
          - Да!
          - Это я. Том!
          - Ах, девочка, ты шутишь, глупенькая! Пошути с кем-нибудь другим. Неужели я приму когда-нибудь тебя за Нее?.. Твое сиреневое платье и не сияет вовсе, и голос твой совсем не флейта, а детская дудочка.
          - Том, Том... Иди сюда, ты ведь устал, ты ведь измучился. А у меня так тепло, светло и тихо. Ну хоть отдохни у меня немного.
          Боже мой, Боже мой, он действительно устал... и ведь он слышит флейту, флейту. Он входит в дом. На столе горит лампа под сиреневым абажуром. А в углу комнаты проигрыватель, и на нем пластинка с голосом флейты.
          И тогда он садится на диван, закрывает лицо руками и плачет.
          - Ты зачем, зачем это сделала? - говорит он хозяйке дома. - Неужели ты вообразила, что я могу спутать Ее с тобой?
          Ах, сколько было еще подделок, этих сиреневых абажуров, этих заемных сияний и чужих голосов! Ему показалось, что он в каком-то колдовском лесу, среди оборотней. Как он устал от их огней, от их обманов. "Не хочу надеяться, не хочу мечтать, не хочу спать! Не хочу этих огней. Пусть не будет того, чего нет!"
          Только он это сказал, как исчез последний дрожащий огонек и полная, глухая и слепая тьма сомкнулась над ним.
          Так вот, что такое Страна Безысходности... Не удалось ее миновать!..
          Он сел на какой-то пень и застыл. Сколько прошло времени, он не знал. Казалось, время остановилось. Идти было некуда, надеяться не на что. Ее не было нигде. Но ведь Она ЕСТЬ! Он Ее видел в волшебном зеркале. И сердце его не могло забыть этого.
          - Есть, но где?
          - Нигде, но есть.
          Вокруг него была полная тьма. Но внутри него мерцал свет из волшебного зеркала. Этот свет не был мороком. О, нет! Пусть весь мир уверял бы его в противоположном, но он-то знает!.. Тут не глаза, не уши, не ум - тут вся душа его жила и знала.
          И вдруг он увидел, уже глазами увидел во тьме узенькую светящуюся щелочку. Там был огонь. И это был не морок. Огонь был настоящий - живой и теплый. Не сиреневый, а оранжевый, даже оранжево-красный, обыкновенный огонь костра, горевшего в темном лесу. Кажется, он горел здесь всегда, так спокойно сидели вокруг него маленькие человеческие фигурки, и только время от времени молча подбрасывали поленья в огонь. Тому показалось, что они сидели здесь для того, чтобы такие, как он, не затерялись во тьме. Впрочем, они не обратили на подошедшего Тома никакого внимания, как не обратили бы внимания на упавшую шишку или задрожавшую от ветра ветку. Точно у них была одна задача: не растерять тишину внутри себя. И они ее не теряли. "Это - хранители тишины", - догадался Том, и в сердце его стало пробираться тепло костра.
          И по мере того, как росло тепло в сердце, росла тишина. И в тишине стали слышны звезды. Да, эти не замеченные им, не заметные прежде звезды точно разговаривали с костром, и Тому подумалось вдруг, что этот костер - одна из таких же звезд, и если бы он смотрел издали, то был бы уверен, что это - звезда. До костра ясно донесся звездный звон. И вот первый гном ответил:
          Когда весь мир внутрь сердца умещен,
          Смолкает разногласие земное.
          Бог суетою нашей оглушен,
          А Дьявол - этой полной тишиною.

          Он задохнулся. Он вот здесь, сейчас
          Исчез. Черта. За ней - исчезновенье.
          И значит ты на самом деле спас
          Всех тех, кто ждет и молит о спасенье.

          И вот, почти ослепнувши от слез,
          Всем сердцем входишь в тишину такую,
          В которой хор вознесшихся берез
          Беззвучно возглашает: "Аллилуйя!

          Том ясно услышал это "Аллилуйя", возглашенное деревьями. Потом все снова стало тихо, и еще раз донесся звон со звезды, и еще один гном сказал в ответ:
          Нас тянут каменные гири.
          Мы связаны. Таков закон.
          Но в этом тяжком смертном мире
          Есть чистый колокольный звон.

          И тот, кто смог его расслышать,
          Идет к нему сквозь тяжесть дней,
          И чем он ближе, тем он тише,
          И чем он тише, тем мощней.

          И где-то на последней ноте,
          Где смерть уже изнемогла,
          Кончаются законы плоти
          И расправляет Дух крыла.

          "И чем он ближе, тем он тише, и чем он тише, тем мощней", - повторил Том и ясно расслышал звуки приближающегося колокола. Он действительно затихал по мере приближения, рассыпаясь перезвоном серебряных колокольчиков, потом переходил в какую-то хрустальную капель и снова собирался в могучий звон, который, однако, по мере возрастания мощи, становился тише и тише.
          И вот появилось сияние. Тому показалось, что оно еще прекраснее, чем сияние голубых и розовых хрусталей в Царстве Снежной Королевы. Сияние росло, окружало его. Он не только видел, он был в этом сиянии. Он плавал, он утопал в нем.
          - Где я? - спросил он, не в силах выносить это блаженство.
          - Здесь, - ответил серебряный голос, и вслед за ним появилась женщина, похожая на серебряную рыбку, такой она была легкой и гибкой, так сливалась она с сияющей воздушной волной, так танцевала в ней.
          - Где - "здесь"? - прошептал Том.
          - В том, что есть.
          - Но откуда это взялось?
          - Оно всегда было здесь, Том, только тебя здесь не было. Ты не умел войти. Ты все время шел от минуты к минуте, от часа к часу, от дня ко дню. А мы находимся в щелке между минутами и днями. Вот когда ты остановился в Стране Безысходности, когда не побежал за бегущей минутой, тут-то ты и заметил эту щелку, которая между. И - вошел. Сперва ты увидел костер гномов. Это был вход в тишину. А тишина ведет в то, что есть. Ты шел, шел и вошел...
          - Ну, а дальше? Что будет дальше?
          - И дальше будет то, что есть. Все дальше и дальше, все глубже и глубже, пока не найдутся все потери, пока не встретишься с тем, с чем расстался, пока не кончится вся боль, пока не придешь туда, где смерть изнемогла...
          Иди, Том... иди...


          ***

          - Ну, Правитель, да что же ты спишь! - говорила между тем Баба Яга громовым шепотом. - Может, и тебя зачаровала луна? Сегодня она так рассиялась, точно хочет ни одного темного уголка не оставить. Прямо негде голову спрятать. Да неужели ты позволишь ей так сиять?! Она вылезла из зеркал Снежной Королевы, и такой стоит лунный звон, что оглохнуть можно. Вставай и прекрати это!
          - А, это ты, старуха...
          - Да, старуха... Интересно, как ты без этой старухи добудешь бессмертие... Спишь, поддавшись лунным чарам, как самый обыкновенный простофиля, а пока ночь пройдет, а с ней и надежда на бессмертие.
          - А есть надежда, старуха? В самом деле, есть? Ты ведь не по телевизору выступаешь, ты мне на ухо скажи. Есть?
          - Конечно, есть. Зря я, что ли, тебя будила? Вставай и иди к Волшебникам. Главное, надо знать, как с ними разговаривать. Про бессмертие - молчок. Скажи только, что тебе необходимо очутиться в Царстве Волшебных Зеркал. Они поморгают своими огнями, но отказать - не откажут. У них тоже есть правила, которые они обойти не могут. А мы вот ихнюю щелку обойдем.
          - Обойдем?
          - Ну, разумеется. Неужели же в щелку лезть? А уж если ты попадешь к Снежной Королеве, то все. Бессмертие тебе обеспечено.
          - Я еще не совсем понял.
          - Чего тут понимать? Ты станешь соправителем Снежной Королевы.
          - Я?! Со-правителем???
          - Да, тут ничего не поделаешь. Без нее не обойтись. Ее даже беречь придется. Видишь ли, она владеет волшебными зеркалами. Только от ее света в зеркалах появляются образы того, что есть. Они выплывают из зеркал и светят на весь мир. Как эта Луна. Так вот, - они будут появляться, а ты будешь их заслонять. И всей земле будет казаться, что это ты светишься на весь мир. Но все светящиеся образы
          появляются и скрываются, уступая место другим. Ты же будешь бессменным. Уж раз ты туда пришел - все. Ты-то никому места не уступишь. Все эти белоснежные церемонии окончатся с твоим приходом.
          - Послушай, мудрая старуха, - сказал изумленный и слегка по-мягчевший Правитель. - А не будет ли там, у Снежной Королевы, несколько... холодновато... А?
          - Стыдись, Крокодилиссимусом! Что тебе ее холод, когда в тебе жар всей преисподней?! Ты что, забыл, что ты огнедышащий? Ты ведь всесильный! Ну, так соберись с силами!
          И Крокодил собрался. И пошел к Волшебникам. Все случилось именно так, как рассчитывала Баба Яга. Они поморгали огнями, но открыли Царство Волшебных Зеркал. И Крокодил вошел это голубовато-розовое и серебристо-белое сияние.
          Нет, пусть нам не говорят, что он ничего не почувствовал, не оценил. Это не так. Зачем упрощать? Он оценил торжественную красоту этих мест. Даже есть предание ( никто этого не видел, но предание есть), что из глаз его вытекла слеза. Одинокая Крокодилова слеза.
          - Ну, здравствуй. Белая, здравствуй. Хрустальная! - сказал он, увидев неподвижно стоявшую и светящуюся Владычицу. - Не ждала гостя?
          Снежная Королева молчала.
          - Не очень-то ты приветлива. Но я и без приглашения пришел. И не в гости. Я не привык быть гостем. Я - хозяин. Такой же, как ты. Я согласен делить с тобой власть. Пока, - не удержался и добавил он.
          Слабая улыбка тронула губы Снежной Королевы, но вскоре ее сменило все то же ровное голубовато-розовое свечение.
          - Цвета мы переменим на более яркие. Но кое-что и оставим, пожалуй. - Он оглядывался вокруг и по-хозяйски примеривался к реформам, как вдруг раздался тихий голос Владычицы Света:
          - Ты здесь не хозяин.
          - Гм... У нас равные силы. Белая. Ты вызываешь образы, но я заслоню их собой. И весь мир будет видеть, что есть Я, а больше ничего нет. И ты ничего, ничего не сможешь с этим поделать. К тому же твой холод мне не страшен. А что касается моего жара, то неизвестно, не запросишь ли ты пощады...Так что ты или сработаешься со мной, или...
          И тут вдруг она посмотрела на него таким прозрачным, таким пронизывающим взглядом, что на одно короткое мгновение ему стало не по себе: даже вспомнился тот взгляд Смерти, который он видел во сне.
          - Я не буду твоей соправительницей. Этого не будет.
          - Вот как?! Но ведь я не уйду отсюда.
          - Я знаю. Я сама уйду.
          - То есть как это? - растерялся Крокодил. - Кто это может уйти по доброй воле? Кто это не боится уйти?
          - Тот, кто собрал свет, тот и не боится уйти. Ему нечего бояться - он нашел то, что есть. Я живу для того, чтобы собирать свет. Когда я исчезну, останется свет. И я буду тогда в нем, как он сейчас во мне.
          - Что, что все это значит?!
          И вдруг Крокодилу стало нестерпимо страшно. Он закричал. Он раскрыл пасть. Он дохнул огнем, но... Перед ним стояло удивительное существо, которое его совершенно не боялось. Совсем не боялось и совсем от него не зависело. Нисколько. А он, великий Крокодилиссимус, целиком зависел от этого, существа, которое называло себя Владычицей Света.
          Он с радостью растоптал бы ее, но... если Ее не будет, не будет и его.
          - Как?! Как ты смеешь исчезать! Постой! Куда же ты! Но Она точно не слышит его. Она становится все прозрачнее, все легче. И голос Ее все тише, тише... Что, что такое она говорит?
          Свет замирал в свой тайный час.
          Да нет, он не потух    .
          Он просто на глазах у нас
          Преображался в Дух.

          Не ослепителен, не жгуч,
          Простясь со осей тщетой,
          Луч таял, превращался луч
          В Дух Света - Дух Святой...
          Королева говорила и таяла на глазах. Таяли хрустали, таяли зеркала, таяли образы, проплывавшие в них, таяли, расплывались, исчезали очертания Крокодила. Нет очертаний, нет никого, но сияние есть. Оно дрожит, мерцает. Вот уже только след от сияния, но какой теплый, какой нежный и чистый сиреневый след!.. И - флейта, флейта!..
          - Я здесь! Я здесь, моя девочка!
          - О, наконец-то! Наконец ты мне ответил! Сколько же я звала, сколько искала тебя!
          - Ты звала? Ты искала?! Это я миры обошел, чтобы найти тебя'
          - Да, Том. Может быть. Том. Но ведь это ты покинул меня. Я все время оставалась здесь. В том, что есть. А ты ушел.
          - Да... Я ушел... Но, Господи, я пришел... Пришел! И пускай будет то, что есть, и не будет того, чего нет!
          ***
          Они сидели за столом в своем домике около нарядной сияющей елки: Том, его Старая Девочка и Помпончик, их верный Помпончик, на которого стоит только взглянуть - и уже все, что заботило и мучило, окажется одолимым. И даже самое неодолимое, с которым ничего не поделаешь, тоже...
          - С Новым годом! - сказал Помпончик и, взяв в руки бокал, подошел к телевизору и включил его. Странное дело - он увидел на экране самого себя с бокалом в руке и со своей неизменной улыбкой.
          Но его быстро заслонила Баба Яга.
          - Вот-вот-вот! - говорила она. - Не успела я замести эту щелку. И на этот год тоже не успела. Нагляделись уже в нее вдосталь... "С Новым годом, с новым счастьем". И такого напустили тут туману, такого дурману... Теперь уже никто ничего не разберет. На самое точное, самое достоверное - говорят: нет его! Это то, чего нет! А на всякую невидаль, на то, чего сроду не было, говорят: вот это то, что есть. И теперь-то уже никто ничего не знает.
          Но тут Баба Яга как-то срочно растаяла. А из-за нее снова проступил Помпончик и сказал, собственно, то, что он говорил всегда:
          А я что-то знаю.
          А я что-то знаю.
          А я что-то знаю,
          Знаю - и пою.

          Среди темных веток
          Щелочка сквозная...
          Загляни - увидишь
          Звездочку свою!


    ГРУСТНЫЙ ГНОМ










          Сколько в лесу деревьев? Тысяча и еще раз тысяча, а может быть и больше... И у каждого дерева тысяча листьев, и тысяча, и еще раз тысяча... А сколько у каждого листа прожилок? А волосинок у каждого корешка? Что ты молчишь, открыв рот? До скольких вас учили считать в школе? До биллиона? Ну, а гномик умел считать до ста. Дальше он уже терял счет. Ты думаешь, такая уж большая разница? После биллиона остается еще столько же, сколько после ста, а ты уже потерял счет. И чем скорее ты потеряешь счет, тем лучше. Можешь закрыть рот и сесть под деревом, а можешь оставаться с открытым ртом, если тебе так больше нравится. Только перестань считать, это ни к чему. Надо сидеть тихо-тихо и самому стать как листок или дерево, и тогда ты поймешь. Знаешь, как это бывает во сне? Так мучительно трудно что-то решается, ты находишь сотни сложных путей, а надо только одно - проснуться...
          Так вот, если перестать спрашивать, сколько деревьев и листьев в лесу, если перестать считать их, то можно почувствовать, что их тысяча, и еще раз тысяча, и еще раз тысяча, это какое-то одно тысячеликое существо с одним единственным сердцем, и оно смотрит на тебя так же, как и на маленького гномика, который родился сегодня ночью под листом.
          Когда он родился, в лесу было темно, а под листом и подавно. Каждая минута была для этого гномика все равно, что для тебя год, и потому, когда он прожил десять минут, он уже был совсем большой мальчик. Ты его даже не заметил бы, наверное, но он все-таки был совсем большой мальчик, хотя что такое рассвет - он не знал. Видишь ли, нужно было несколько поколений гномов, чтобы дожить до рассвета. Только очень немногие гномы жили на свете по два часа. Это все равно, как если бы ты прожил сто двадцать лет. Гномов поэтому и представляют себе бородатыми, что маленькими их совсем никто и не видел.
          У нашего гномика был дед - настоящий бородатый гном. Гномик любил забираться к нему на колени, играть с его бородой и слушать его песню. У старого гнома была любимая песня:

          В густом лесу лохматый зверь живет,
          Шуршит под лапой лист сухой и хрупкий...
          О чем молчит зеленоглазый кот
          И старый леший, закуривший трубку?
          Они садятся где-нибудь у пня,
          В овраге темном, на замшелых склонах,
          И зажигают молча три огня
          Один рубиновый и два зеленых.

          Лохматый зверь бредет в густой тени,
          Три короля, три старика в коронах
          Бредут сквозь лес на дальние огни -
          Один рубиновый и два зеленых.

          И королям, и гномам невдомек -
          Куда ведет, откуда вышло пламя -
          Корявой трубки красный огонек
          И черный кот с зажженными глазами...
          Так пел старый гном. Мальчик никогда не видел огней. Он не знал, что такое "рубиновый" и что такое "зеленый", но больше всего на свете любил он эту песню. Когда он ее слушал, ему казалось, что кто-то незнакомый открыл дверь его теплого желудевого домика, стоит и зовет его. Там за дверью холодно, он все теплей укутывается в одеяло, но не отрывает глаз от незнакомого и не хочет, чтобы он уходил.
          "Дедушка, спой мне еще про кота и лешего", - просил он всякий раз, как видел деда. Иногда мама ворчала: "И зачем ты ему рассказываешь такие страхи, старый? Не забивай ему голову. Пусть он лучше считает хвоинки и былинки и станет великим ученым".
          Мальчик действительно любил считать хвоинки и былинки. Он был уверен, что если положить одну былинку рядом с другой, и еще одну, и еще, и так до ста, то можно будет узнать, какого размера мир, и стать самым умным и ученым на свете. Вот так однажды он сидел и считал, как вдруг в темноте, прямо перед собой увидел что-то совсем непонятное. Темнота разорвалась в двух местах, и два круга, две дыры двигались. И от этого все вокруг становилось совершенно другим, невиданным и таинственным. "Огни, огни", - прошептала ящерица рядом с ним. "Огни, огни", - прожужжала какая-то мошка. Гномик задрожал. Так вот они какие, огни! Было страшно, но больше всего на свете не хотелось, чтобы это исчезло. И все-таки это исчезло. Гномик остался один в темноте и в первый раз в жизни подумал, что в темном лесу чего-то не хватает, может быть, чего-то самого главного. Он постоял так и побрел к дедушке.
          - Дедушка, дедушка, я видел огни! - сказал он, придя к бородатому гному. - Я видел два огня! Это кот, дедушка?
          - Два огня? А третьего ты не видел?
          - Нет. Считать-то я умею. Скажи, это кот?
          - Да ты видел кота с зажигающимися глазами. Ты видел вечного
          кота, который знает тайну.
          - А какую тайну, дедушка?
          - Да ведь ее знают кот да леший, а я не знаю...
          - Дедушка я тоже хочу узнать тайну. Я больше не хочу считать, я хочу только еще раз увидеть глаза кота и узнать тайну.
          - Подожди, может, когда вырастешь, кот и леший доверят тебе свою тайну, а пока не говори никому, что ты видел глаза кота. Слышишь?
          - Слышу, дедушка.
          Старый гном задумался. И маленький тоже задумался, открыв рот, как это любишь делать ты. Ты вот боишься ходить в лес ночью и потому не знаешь гномов. И вообще ты так мало знаешь! Если бы ты знал то что знают ночные деревья... Ведь им тоже доверили свою тайну леший и кот с зажигающимися глазами. А знаешь, почему? Вот слушай.
          Мальчик-гном все-таки пошел искать кота и лешего и нашел их. Все было точно, как в песне, - ночь, лес и три зажегшихся огня, один рубиновый и два зеленых. Маленькому гному было немного страшно и так интересно, как еще никогда не было. Он стоял и стоял, пока зоркие глаза кота не заметили его в темноте.
          - Ты зачем пришел сюда, мальчик? - спросил кот с зажигающимися глазами.
          - Я хочу узнать вашу тайну, - сказал мальчик, - откройте мне вашу тайну.
          - А откуда ты знаешь, что у нас есть тайна?
          - Но ведь никто в лесу не зажигает таких таинственных огней. Я больше не хочу играть, не хочу считать, я только хочу смотреть на ваши огни и узнать вашу тайну. Откройте мне вашу тайну, пожалуйста.
          - Хорошо. Но только доверие за доверие. Мы тебе откроем свою тайну, а ты нам свою, - сказал леший и сверкнул красным огоньком.
          - Свою? - удивился маленький гном, - но у меня нет тайны!
          - У тебя нет тайны? Ты живешь без тайны? Как же мы доверим тебе свою тайну? Ты же не знаешь, что такое тайна, и не умеешь с ней обращаться. Иди. Когда у тебя будет тайна, тогда приходи.
          И мальчик ушел.
          - А на самом деле, что такое тайна? - спросил он у дедушки.
          - Тайна - это то, что от всех таят, прячут. У тебя должно быть что-то такое, чего никто не знает, - ответил старый гном.
          - А... ну, хорошо...
          И гномик ушел от деда. "Как видно, мне надо рассказать про тот необыкновенный желудь, который я нашел и от всех спрятал. Я думал, что построю из него плавучий дом, и тогда все увидят. А до тех пор никто. А теперь придется рассказать про это коту и лешему, потому что это моя тайна". И он пошел к коту и лешему.
          - У меня есть тайна, я вам доверю ее, доверьте мне свою, - сказал он.
          - Ну, говори.
          Мальчик все рассказал.
          Леший щелкнул пальцами так, что посыпались красные искры и засмеялся.
          - Это тайна? Нет, милый, это не тайна, это секрет, обыкновенный секрет. Ты же совсем не знаешь, что такое тайна. Когда узнаешь, тогда приходи.
          Совсем загрустил мальчик-гном. Что же такое тайна? И как ему ее найти?
          Прошло целых шесть минут, а по-нашему шесть лет. Мальчик превратился в юношу с пушком на подбородке. Гномы никогда не бреются, и потому этот пушок превращается у них к старости в длинную бороду. И вот, когда у мальчика появился пушок, он увидел девочку, у которой был очень маленький носик и губки бантиком, таким розовым бантиком. Девочка ему очень понравилась, и он поцеловал ее прямо в розовый бантик.
          "Ну вот, теперь у меня есть настоящая тайна, тайна моего сердца", - решил он и пошел разыскивать кота и лешего.
          - У меня есть тайна, - сказал он, едва завидел три огня, - мне нравится девочка, я уже целовался с ней!
          Но леший опять щелкнул пальцами и засмеялся. "Ну почему он смеется!.. Кот хоть молчит и только лапой по морде проводит..."
          - Это опять не тайна по-вашему? - спросил гном.
          - Это дымок, который даже и не коснулся тайны. И юноша-гном побрел домой. Ему ничего не оставалось делать, как засесть за уроки поприлежней. Видно, ему никогда не узнать тайны кота и лешего. Он обыкновенный гном, который не знает даже, что такое тайна. И что-то самое прекрасное в жизни, самое таинственное, самое сказочное пройдет мимо него. Это для каких-то необыкновенных существ, а он - самый обыкновенный гном. Так думал он. И девочка ему вскоре разонравилась, целоваться больше не захотелось. Она оказалась глупенькой-глупенькой... И совсем не понимала ничего про тайну, про кота и лешего...
          Сколько деревьев в лесу? Тысяча, и еще раз тысяча, и еще тысячу раз тысяча, а может быть и больше. И после биллиона остается столько же недосчитанного, как и после ста. И нечего думать, что ты намного больше гномика, потому что над твоей головой остается еще столько же неба, сколько над головой гномика... Пожалуйста, не думай, что такая большая разница! Всем одинаково светят таинственные огни ночью, и у всех замирает сердце, всем становится страшно и сладко от песни старого гнома:
          В густом лесу лохматый зверь живет:
          Хрустит под лапой лист сухой и хрупкий...
          О чем молчит зеленоглазый кот
          И старый леший, закуривший трубку?

          ... Гномику было уже целых двадцать минут, и все его так и прозвали грустным гномом. Он строил теперь желудевые дома и очень любил делать на них украшения и сажать рядом ночные фиалки. Когда их запах становился особенно сильным, он почему-то плакал. И никто не понимал, почему. А однажды он построил плавучий дом на листе и поплыл один по лесному озеру. Озеро было такое огромное, и гном такой маленький! Но ведь небо было одинаково высоко над ними, и потому они сами были почти одинаковыми и могли легко понимать друг друга.
          И вот гном увидел, что озеро протягивает куда-то свои длинные серебряные руки. Он замер и вдруг различил то, чего еще никогда не видел: озеро было красавицей с зелеными волосами, со звездными глазами и с длинными тонкими серебряными руками, которые тянутся неизвестно к кому...

          - Как ты хороша, - прошептал он - и как это я раньше не понимал этого! Но к кому ты протягиваешь свои руки и почему ты плачешь? Ответь мне.
          Из озера вытекал и терялся в траве тонкий ручеек слез... И озеро
          ответило:
          - Я плачу потому, что руки мои устали. Я столько лет держу их протянутыми. Я так устала ждать...
          - Кому же ты их протягиваешь?
          - Кому-нибудь. Я протягиваю счастье, но никто не берет. Мне так тяжело жить со счастьем на руках, со счастьем, которое никто не берет...
          - Не плачь, я возьму, - сказал гном, - но оно такое тяжелое, что мне одному не поднять. Я пойду и расскажу всем. Никто не видел твоих протянутых рук, а теперь я всем покажу, и все возьмут у тебя счастье.
          Гном причалил свои домик и побежал к другим гномам. Всем, всем, всем надо было рассказать ему о счастье, которое протягивает красавица-озеро... Он стал рассказывать, но странное дело - все ему говорили, что он бредит. Гномы ничего не поняли. И тогда грустный гном тоже заплакал, как озеро... И вдруг он ясно почувствовал, что у него есть тайна. Он хотел ее всем рассказать, но ее нельзя рассказать... И если бы все знали то, что знает он, то все равно это была бы тайна, у всех была бы тайна. Она передается не простым рассказом, а каким-то волшебным прикосновением из сердца в сердце.
          Так вот о чем говорили ему в детстве кот с зажигающимися глазами и леший с красным огоньком! Вот что такое тайна!..
          Но теперь он нигде не мог найти ни кота, ни лешего...
          Он жил одиноко, этот грустный гном, и почти все время молчал. Когда он был один, молчание его заполнялось тайной, и ему было хорошо. Но вот часто, когда рядом бывали гномы, ему становилось и вправду грустно. Доверить им тайну он уже не пытался, он теперь хорошо знал, что тайну можно доверить только тем, у кого есть своя тайна, и он молчал. Когда молчание становилось очень тягостным, его заполняли пустые мертвые слова, и все это было очень грустно. А как ему хотелось доверить кому-нибудь свою тайну! Это так тяжело - жить с протянутыми руками... Куда же это пропали кот и леший?
          - А зачем вам кот и леший?
          Это сказала девушка, такой же гном, как и, он, но девушка, которая была рядом, а он ее не заметил. Оказывается, последнюю фразу он произнес вслух, и она услышала.
          - А зачем вам кот и леший? - спросила она.
          - А? Что вы спросили? Зачем мне кот и леший?... - и вдруг ему неудержимо захотелось рассказать про кота и лешего, рассказать про огни его детства, про то, что так долго лежит у него на душе. Может быть, она даже знает, как найти кота и лешего? А если нет, все равно он выскажется и уйдет. Его же ничто не связывает с этой девушкой.
          Нет, она не знала, где найти кота и лешего. Он уже все рассказал, и они сидели и молчали. Но молчание совсем не нужно было заполнять пустыми словами, оно заполнялось само небом и деревьями. И деревья заговорили:
          - У нас есть тайна, поэтому кот и леший доверили нам свою тайну. Мы идем от того, что глубже нас, к тому, что выше нас. Вот наша тайна.
          Как ясно прозвучал голос деревьев в молчании. Они так отчетливо услышали его - и грустный гном, и девушка. Они вместе прикоснулись к тайне деревьев, и эта тайна связала их так, что они никак не могли разнять рук. "Если деревья доверили ей свою тайну, значит, и я могу доверить свою", - подумал грустный гном. И он доверил ей свою тайну, про озеро.
          А она сказала тихо-тихо:
          - Так пойдем и возьмем то, что протягивает озеро... И небо, и деревья тоже протягивают к нам руки... Я это знаю, это моя тайна...
          И тогда вдруг зажглись три огня - один рубиновый и два зеленых. Да, конечно, это были кот и леший, они появились наконец. Знаешь, оказывается, ни одна свадьба в лесу не обходится без них. Только они могут разрешить или не разрешить жениться. Они проверяют, есть ли тайны у жениха и невесты. Если есть, если те действительно обменялись тайнами, то кот и леший еще открывают им свою и устраивают необыкновенную свадьбу с огнями. Но бывает так, что двое хотят жениться, а тайны у них нет, или у одного есть, а у другого нет. Тогда леший начинает щелкать, пальцами и смеяться, а кот молчит и гасит глаза. Они хорошо знают, что из такой женитьбы ничего не выйдет и что такая любовь погаснет. У людей часто бывают неудачные женитьбы, потому что их женят не кот с лешим, а кто-то другой...
          Больше уже леший не смеялся над нашим гномом. И наконец-то они с котом открыли свою тайну.
          - Наша тайна - вечный огонь. За ночью приходит рассвет. Это пора цветенья огня, а когда цветок огня закрывается, он оставляет свои семена в ночи. Мы - хранители этих семян.

          Молчи, как ночь, как тишина, молчи,
          Как тишина, повисшая над ними.
          Мы асе живем в одной глухой ночи,
          Мы входим в ночь с зажженными глазами.

          В лесу молчащем, где-нибудь у пня,
          В овраге темном, на замшелых склонах
          Мы зажигаем молча три огня -
          Один рубиновый и два зеленых.

          Они видны в другом конце земли,
          Три огонька в огромных темных кронах
          Глухую ночь, слепую ночь прожгли
          Один рубиновый и два зеленых.

          В каком-то сердце пламя занялось,
          Бредет сквозь ночь мерцающее пламя,
          И ночь дрожит, прожженная насквозь,
          Ночь прожжена горящими глазами.



          ЛЕГКОНОЖКА





          Было это на берегу моря. Это был город, в котором жило море. Оно дышало и разговаривало. И если очень захотеть, всегда можно было заставить город помолчать, сесть, поджав под себя ноги или обхватив коленки руками, и слушать, что говорило море. Долго? Море большое, и ему очень много надо сказать, поэтому слушать можно было очень долго. И смотреть, хотя ничего на море не было - одно только море. А разве нужно что-то еще?
          Ей казалось, что больше ничего не нужно. Она была девочка, выросшая на море, и очень счастливая оттого, что она никогда не расставалась с морем, просто оттого, что солнце встает очень рано, а спускается в море очень медленно и по дороге разливает столько разноцветных огней, что можно весь день следить за ними. И вообще, когда море рядом, такое огромное, то счастье ровно такого размера, и только непонятно, как оно умещается в груди.
          Как ее звали? В городе ее называли Легконожкой. Она очень подолгу неподвижно сидела у моря, но когда потом поднималась, то и вправду казалось, что кто-то приделал крылышки к ее ногам, так быстро и легко они порхали. Сидит-сидит, кажется, все дела оставила, и вдруг в какой-то миг они у нее как-то сами собой все сделались, и опять сидит она на берегу моря, точно ей ничего не нужно и никаких дел никогда не бывало.
          Где бы она ни появлялась в городе, сразу все становилось легко и просто, и всем начинало казаться, что все трудное это выдумка какая-то. Даже неловко становилось. Ну что трудного было в их жизни? А когда Легконожка убегала, опять в души людей натекала тяжесть, руки и ноги поднимались с трудом, в голосах накапливалось раздражение... Прибежит она - и снова небывало всего этого.
          Такая это была девочка. В общем-то самая обыкновенная девочка. Она, конечно, знала сказки про принцесс и знала, что уж это-то совершенно необыкновенные существа. А она была только обыкновенная девочка, у которой, как водится, и платья-то настоящего не было... А хорошо бы платье, такое же красивое, как море вечером или ранним утром, или как небо над морем. Вот из этого всего - платье. Но вот это-то и бывает только у самых настоящих принцесс, и "хорошо, что никто не знает, что иногда она об этом думает. Впрочем, не так уж много.
          А в их городе жил настоящий принц. В настоящем дворце. Легконожка иногда заглядывалась на этот дворец и думала, что вот там-то люди ходят в переливчатых воздушных платьях, с драгоценными камнями, как маленькие моря, и все люди там такие же прекрасные, как море. Что поделать, так она думала. Она думала, что попасть в этот дворец - это все равно, что попасть в морское царство: то есть все, что море говорит ей без слов, все, что звучит в плеске волн, там оживает. Встало из волн, отделилось - и живет.
          Так она думала, глядя на дворец. А принц из окна своего дворца глядел на нее. Она его очень занимала. Какая-то удивительная девушка. То сидит, как вкопанная, и глаз не сводит с дворца, то вдруг срывается и прямо взлетает. И что бы она ни делала, стоит ли, летит ли, похоже, что ей никогда не бывает скучно... Это было для принца самое необыкновенное. Если бы она тут же, на глазах взлетела на шпиль колокольни, как птица, это было бы для него не так удивительно, как то, что она никогда не скучает. Ведь принц-то скучал постоянно. Все драгоценные камни и картины, и книжки ему надоедали так же быстро, как детские игрушки. Сколько у него было камней, картин и детских игрушек! Дело в том, что он ничего не любил выбрасывать. И все комнаты дворца были заставлены вещами, которые никому не были нужны, но бережно хранились. В том числе и все детские игрушки принца, хотя он уже давно не был ребенком и никогда в них не играл.
          Иногда ему доставляло удовольствие показывать, сколько у него было богатств. Он очень гордился, когда люди удивлялись и охали, и приказывал еще бережнее все хранить, хотя все это ему было совершенно не нужно.
          И вот однажды он подумал, как бы удивилась эта девушка, если бы увидела все его богатства. Какое бы у нее было лицо, и как бы это его развлекло! Легконожка как раз стояла под окнами дворца, не подозревая, что принц смотрит на нее. Вдруг она заметила, что он машет ей рукой. Сначала она подумала, что он спутал ее с кем-нибудь, а потом, когда поняла, что это именно ее он зовет, встала, как вкопанная, а еще через минуту уже взлетела наверх во дворец. Как сияли ее глаза! Тут уж принц встал, как вкопанный! Такого сияния он, пожалуй, еще никогда не видел ни в одном драгоценном камне. И вдруг ему показалось, что вот этого-то драгоценного камня и не хватает ему в его сокровищнице, и если бы такой камень у него был, он, может быть, даже перестал бы скучать.
          Принц подумал это и взял Легконожку за руки, и руки ее стали дрожать, как листья на ветру. - Тебе холодно? - спросил принц. Она ничего не ответила, но лицо ее загорелось, как заря на море.
          - Тебе жарко?
          - Нет, нет, сейчас пройдет, - сказала Легконожка и улыбнулась своей счастливой улыбкой, и тут уж принцу стало сначала холодно, а потом жарко. Во всяком случае, не скучно! Нет, эту девушку он отпускать не хотел!
          И он повел ее по дворцу. И глаза ее так разгорелись при виде всей этой красоты, что принцу показалось, что наконец-то наступил самый настоящий праздник. А когда они пришли в комнату детских игрушек, Легконожка заплакала от счастья.
          - И это все твое?
          - Конечно, - ответил принц.
          - И ты с этим делаешь вес, что хочешь?
          - Конечно, - сказал он опять, а про себя подумал, что он, собственно, ничего не хочет с этим делать, и даже смотрит на это только тогда, когда показывает кому-нибудь.
          - Ну да, - сказала Легконожка, - настоящий принц это тот, кому это все принадлежит.
          - Конечно, - кивнул принц, тут уже вполне искренне. Но вот тут-то, пожалуй, и началось это странное: то, что оба они говорят одно и то же, а подразумевают совсем разное. Легконожка думала, что настоящий принц - это что-то вроде волшебника, который вынимает все необыкновенное и прекрасное прямо из карманов, что оно словно растет на нем, как яблоки на дереве! Сам прекрасный, потому вокруг все прекрасное.
          Ну, а принц думал точно то, что было сказано: настоящий принц тот, кому все это принадлежит.
          Поэтому Легконожку от слов "настоящий принц" бросало в жар и в холод, а принца... Принц просто приосанивался и довольно улыбался. Вообще-то, когда он был один, эти слова - "настоящий принц" - не значили ровно ничего, кроме скуки, но зато произнесенные при других людях, они значили очень много. И поэтому принц терпеть не мог оставаться один. Ему надо было, чтобы вес время рядом были люди, и притом почти все время новые, которые в первый раз слышат, что он настоящий принц. Ему это было надо, чтобы самому почаще удостоверяться в том, что он настоящий принц.
          Никто никогда не оспаривал его звания, но почему-то ему все время надо было удостоверяться в этом. Может быть, чтобы чуть меньше скучать, или просто чуть чаще забывать, что он смертельно скучает. Особенно он любил общество новых девушек. Было таким наслаждением смотреть, как они трепещут и замирают при словах "настоящий принц". А потом, когда они привыкали к этим словам, с ними случалось то же, что со всеми игрушками и картинами и драгоценными камнями, - он на них больше не смотрел.
          - Ты настоящий принц, значит тебе надо настоящую принцессу, - сказала Легконожка, - а я простая девушка... Я пойду... - ив глазах ее повисли две капельки.
          Тогда принц чуть наклонился, поцеловал ее сначала в одну капельку, потом в другую и сказал:
          - Мне совсем не обязательна настоящая принцесса. Вполне достаточно того, что я настоящий принц. И тебе совсем незачем уходить.
          Что случилось с ногами Легконожки? Почему они вдруг так отяжелели? Или это счастье так придавило их своей тяжестью, что они совершенно перестали ей подчиняться?
          - Там, на берегу моря, мой дом, и меня там ждут, - сказала она, вернее, это сказали только ее губы, а ноги не сделали ни шагу. - Там, на берегу моря, сейчас закат, - сказало ее сердце, а ноги опять не сделали ни шагу.
          - Мы скоро пойдем с тобой вместе туда, на берег моря, - сказала она принцу и больше уже не спорила со своими ногами, которые не могли сделать ни шагу. - Скоро, скоро... .
          - Да, да, - сказал принц. - Да, да.
          Так это началось.
          Она стала жить во дворце. И день, и другой, и еще, и еще. Она проходила по прекрасным залам, от которых вздрагивало сердце и широко раскрывались руки, но мимо, мимо, в зал, где были игрушки. Здесь она останавливалась. Надолго. Очень надолго. Ей казалось, что она видит то, что слышала от моря; ей казалось, что море лепит одну за другой сказки, и надо только угадать, из какой сказки эта игрушка, и из какой - та. И если угадать, то сказки составлялись сами собой, одна сказка за другой, и вот тогда-то она и взлетала и летала по залам, и сверкала, как все драгоценные камни, и кружилась. И принц летал и сверкал вместе с ней. И день, и другой, и еще, и еще... Но... все-таки, сколько же можно? Не без конца же?
          - Как не без конца? А разве бывают концы?
          - Конечно, бывают. У всего бывает конец. И всему бывает конец.
          - Неправда. У моря нет конца.
          - Ну, мало ли что море, а мы люди...
          Это принц говорил про себя. А когда она смотрела на него, он старался загнать эти мысли подальше, чтобы они не выглядывали, и она бы ничего не замечала. Но однажды он не успел их спрятать. Она слишком быстро оглянулась на него и застала врасплох, когда он зевал. Зе-вал?! Вот здесь, когда у нее только что на глазах составлялась сказка?! Зе-вал, когда такое рядом?
          - Зевал, ну да, ну и что? Неужели человеку зевнуть нельзя? Неужели человек заскучать не может?
          - Скучать? Как это - скучать?
          - Ну, очень просто. Ведь все это я уже видел, все это уже было.
          - Ну да, конечно, было, ну и что?
          Вот тут-то и выяснилось, что говорили они одно и то же, но это значило совершенно разное. И никак, никак невозможно друг другу объяснить... Какая тяжесть придавила Легконожку... Казалось, еще немножко, и она сломается под этой тяжестью. Так было день, и другой, и еще... А потом она вдруг сказала:
          - Я пойду.
          - Подожди немного, - попросил принц. - Может быть, ты чем-нибудь еще развлечешь меня.
          И тогда Легконожка вздохнула, глубоко-глубоко, и потом взглянула куда-то далеко-далеко и сказала:
          - Нет, принц, мне нельзя жить там, где бывают концы.
          - Но концы всюду бывают...
          - Нет, принц. Я живу там, где нет никакого конца. Где все без конца.
          - Что значит "без конца"?
          - Ах, принц, я знаю мало слов, но еще меньше умею объяснять, что значат слова. Прощай, принц.
          Ушла. И ничего не объяснила. И опять он должен скучать... скучать...
          А она... Она очутилась у своего моря, и сидела, и смотрела на него долго, долго, до тех пор, пока, наконец, счастье не стало таких же размеров, как море, и сделалось непонятно, как это оно умещается в груди. И тогда на ногах снова выросли невидимые крылья. И она стала быстрой и легкой, и все, что нужно, стало делаться само собой.
          Все, как раньше. Но не совсем. Точно на дне этого счастья, как на дне морском, лежит что-то... затонуло и лежит. А может быть, потому-то и бывают бури на море, что морю очень хочется, чтобы все то, что там, на дне его, стало бы видно всем, чтобы все наконец узнали, что в его глубине... может быть, этого хочется морю так сильно, что вдруг нарушается его покой, и мечутся белые валы, и оно тоскует и зовет, зовет и тоскует, а люди на берегу спешат только спрятаться от него и совсем не понимают, что оно зовет и тоскует...
          И все-таки море оставалось прежним морем, а Легконожка прежней Легконожкой. Только теперь она старалась никогда не пробегать мимо дворца и уж, конечно, не останавливалась там.
          И вот однажды она увидела, что низко над морем как будто летит птица с горящими крыльями. Птица приближалась, приближалась, и вдруг стало ясно, что это не птица, а корабль с самыми настоящими алыми парусами, прямо из той сказки - про Алые паруса.
          Корабль причалил к берегу, и с него сошли люди, и среди них - заморский принц. Он приплыл в этот город за настоящей принцессой.
          Конечно, первая, кого он увидел, была Легконожка, потому что все были в домах, а она на берегу. Он спросил ее, не она ли настоящая принцесса? Но Легконожка сказала, что она обыкновенная девушка.
          - А зачем тебе настоящая принцесса?
          - Затем, что я - настоящий принц, - ответил заморский гость
          - Ну и что же? Разве не хватит того, что ты настоящий принц? Зачем тебе принцесса?
          - Настоящий принц не может жить без настоящей принцессы, а настоящая принцесса - без настоящего принца. Если они не встретят друг друга, они будут всю жизнь сидеть на берегу моря и смотреть на море.
          - Где же ты будешь искать настоящую принцессу, - спросила Легконожка тихо-тихо, - пойдешь во дворец?
          - Нет, дворец мне совсем не обязателен. У меня есть своя примета.
          - Какая же это - хрустальный башмачок или горошина?
          - Нет, ни то, ни другое.
          Как-то мгновенно все в городе прослышали, что приехал заморский принц. И вот на берег пришла толпа народа и столько девушек - одна красивее другой, и Легконожка нырнула в толпу, и принц ее потерял. Она и сама не очень знала, зачем она это сделала. Может быть, оттого, что ей хотелось посмотреть, какая же это у принца примета, а может, еще почему-нибудь...
          Заморский принц загрустил. Он все время искал ее в толпе, пристально вглядывался в каждую девушку и задавал ей какой-то вопрос, но так тихо, что никто, кроме этой девушки, не мог расслышать его. После этого вопроса все девушки отходили, а принц становился все грустней и грустней. И вдруг он увидел Легконожку. И ей показалось, что в глазах у него вспыхнули те самые алые паруса.
          - Ну, какая же у тебя примета? - спросила Легконожка тихо-тихо. - Что такое настоящая принцесса?
          - Настоящая принцесса, - сказал он, - это та девушка, которая счастлива ни от чего, и счастье которой ни от чего не может кончиться.
          - Которая просто живет там, где не бывает концов, - сказала Легконожка еще тише, и это было так, как будто ей примерили хрустальный башмачок, а она из кармана вынула другой.
          Вы думаете, мы приблизились к концу сказки? Нет, у этой сказки нет конца. Мы просто попали туда, где все без конца.


    ОЛЬ, ОМ, ЭЛЬ



          На больших, выступающих из земли корнях Старого Дерева, прижавшись к стволу, сидело странное создание с лохматой головой и длинным носом. Оно было небольшое и очень тихое. Лицо почти человеческое, только морщинистое и цвета древесной коры. И огромные глаза с треть лица. Глаза грустные и добрые. Созданье сидело, подперев рукой щеку, очень спокойно, так что почти сливалось с Деревом. За спиной у него была котомка, а рядом с ногой была кисточка от свернувшегося, похожего на скрученную древесную ветку, хвоста.
          Человек? Нет... Но глаза человеческие. Хотя все-таки не совсем.
          Разве бывают человеческие глаза, которые так смотрят? И за Дерево и за землю смотрят. И может быть, еще и еще за что-то. Точно у всего появились глаза. Вот они и смотрели.
          А разве человек может сидеть так неподвижно? Так, что его можно не заметить и спутать с Деревом?
          Но вот созданье вздохнуло и тихо сказало: меня зовут Оль. Я сижу здесь давно. С тех пор, как Ее не стало. Сижу и думаю. Я ведь не могу поверить, что Ее совсем нет. Ведь я знаю: если кто-то был, то он и есть. Я Ее в первый раз увидел давно, задолго до того, как Она появилась на земле. Я сидел на берегу и глядел на море. И вдруг увидел, что вода засветилась зеленовато-голубым, а потом розовато-сиреневым цветом. И тогда я взглянул в воду и увидел Ее на дне морском. Она сидела в своем саду среди кораллов и раковин и глядела вверх. А потом поднялась вместе с волной и - запела!,.
          Как Она пела! Кто Ее слышал, тот знал, что жизнь никогда не кончится, а счастье сейчас прожжет грудь и выплеснется из нее и повиснет новым солнцем на небе - и так создастся еще один мир, а потом еще и еще... Вот почему так много звезд не небе. Иногда мне кажется, что это брызги от Ее голоса... а когда голос замолкает, они ведь все равно остаются. Вот ведь что... Застывшие отзвуки.
          Это сейчас я так думаю. А тогда... Тогда я просто глядел на Нее и был счастлив. И ни о чем не думал. И вот Она выплыла на поверхность моря и плыла и пела. А по морю шел корабль, и на нем был принц. И Она увидела его и полюбила. Я понимаю Ее. Что-то было в этом принце такое, что Она могла его полюбить. Но вот его мне понять труднее. Не заметить Ее?! Впрочем, люди ведь такие невнимательные... Глядел на море и - ничего не видел... И кто его спас, не заметил. Ну, кажется, он был тогда без сознания. И все-таки... Очнулся, увидел над собой склонившуюся девушку в розовом платье и сразу влюбился. А Ее так и не заметил. Заметил тогда, когда уж совсем нельзя было пройти мимо. Спускался к морю по лестнице своего дворца и увидел девушку, укутанную в собственные волосы. Говорят, у Нее раньше был хвост. А потом появились человеческие ножки. Не знаю... Просто раньше она была одно с волной. А потом отделилась, чтобы стать заметной. Вот так и появились ноги. Волна перестала быть ее продолжением, и - Она встала на ноги...
          - Кто ты? - спросил Ее принц. Она хотела ответить и - не смогла. Потому что у Нее уже не было Ее голоса. Этот голос говорил за всех - за волны, за море, за небо, за меня. Люди не знают, что бывает такой голос. Люди говорят словами. Только за себя говорят. Так говорить Она не могла. Вот Она и молчала. Глядела на него и молчала. Но как глядела! Он ведь понял, что так люди не глядят. Что Она глядит не только за себя и... ждет, чтобы и он взглянул так же. Он, кажется, доже захотел, но.. не смог. И вот велел одеть Ее в человеческие одежды и стал говорить с Ней человеческими словами. Стал рассказывать Ей про себя, про свою мечту, про девушку в розовом платье. А Она... она слушала и молчала. И ведь догадывался он иногда, что никто, кроме Нее, ему не нужен. И тогда говорил, что женится только на Ней, и тут же добавлял - потому что девушки в розовом платье я никогда не встречу...
          Ну вот. А оказалось, что встретил. И настала последняя ночь в Ее жизни, когда Она вышла на палубу и была совершенно одна. Никто, кроме меня, Ее не видел. А я видел. Я все видел. Я смотрел на Нее и плакал. И вдруг выплыли из волн ее сестры и протянули Ей нож. И сказали: его спасла ты, а не принцесса. Почему же должна жить она, а ты - погибнуть? Спеши. Убей ее, это будет только справедливо. И ты вернешься к нам и проживешь еще 300 лет.
          Я услышал это и задрожал. Я так хотел, чтобы Она их не послушалась! Ну, конечно, Она не послушалась. Она взяла нож, но ведь Она выбросила его в волны, как только сестры скрылись. И я был так благодарен ей за это!
          ... А за что, собственно, благодарен? Ведь после этого Ее не стало. А принцесса продолжала жить, как ни в чем не бывало, и принц вместе с ней. И я не понимаю, как это возможно? И как я мог этого хотеть?! И еще я не понимаю, - неужели принц может жить и быть счастливым, когда Ее не стало? Просто примириться с тем, что Ее нет... Это возможно? И разве может быть, чтобы Ее не было?..

          ***
          Когда б мы досмотрели до конца
          Один лишь миг всей пристальностью взгляда,
          То нам другого было бы не надо
          И свет вовек бы не сходил с лица.

          Когда б в какой-то уголок земли
          Вгляделись мы до сущности небесной,
          То мертвые сумели бы воскреснуть,
          А мы б совсем не умирать могли.

          И - дух собраться до конца готов.
          Вот-вот... сейчас...
          Но нам до откровенья
          Не достает последнего мгновенья,
          И - громоздится череда веков.

          Ну да, именно... Всего одного мгновения не хватило и - жизнь пошла куда-то в сторону. Началась не та, не настоящая жизнь. А настоящая точно застыла где-то в стороне и ждет, а ты никак, никак не можешь к ней возвратиться. Наоборот, с каждым днем отходишь все дальше и дальше. Я слишком много видел людей. У них именно так и бывает. Может, и у принца так?

          ***

          - Принц, ты счастлив?
          ... Как часто я слышу этот вопрос. И непонятно, кто мне его задает. Счастлив ли я? Нет, нет, нет, конечно. Да был ли я когда-нибудь счастлив? Какое-то мгновение, когда я вышел на палубу с принцессой, я думал, что я очень счастлив. Как давно это было! И разве это было счастье? Я ведь почти сразу стал искать Ее глазами. И увидел, что нет Ее, но не обеспокоился. Мне казалось, что с ней ничего не может случиться. Ну, как с морем или со звездочкой. Я почему-то знал, что Она - вечная. Но очень скоро я забеспокоился. Не о Ней. О себе. Точно я перестал быть собой. Я не я. Принцесса заметила это и и спросила, что со мной. И я сказал, что пропала моя подруга.
          - Что?? В первый же день нашей общей жизни ты мне говоришь о какой-то своей подруге?!
          - Но ведь я только и делал, что говорил ей о тебе. Это был единственный человек, которому я мог говорить о тебе. Она слушала и молчала.
          - Возможно, она была немая.
          - Ну да, немая... Но что с того? Глаза у нее были говорящие. И тут я вспомнил Ее глаза и понял, что без них меня нет. вот так, -- нет и все. В Ее глазах было то, что никогда не кончается. Даже море имеет горизонт. А в Ее глазах горизонта не было. А ведь я думал, что мне с Ней так хорошо, потому что я могу говорить с Ней о моей мечте, о девушке в розовом платье. А оказывается, розовое платье тут было ни при чем. Сами Ее глаза - вот оно, мое счастье. Только бы взглянуть еще раз в Ее глаза!..
          Но ведь этого всего совершенно нельзя было сказать принцессе. Хотя я и попытался. "Если бы я с тобой мог говорить о Ней, как с Ней о тебе!"..
          Ах, как она обиделась! Опустила свои длинные ресницы. На них задрожали слезы. Мне стало ее очень жалко. Я подумал: вот сейчас откроются ее глаза, и она все поймет. Глаза открылись. Я в них взглянул. Господи, как близко там было дно!.. Нет, не поймет. Она не знает, что есть что-то, что никогда не кончается. И я уже не пытался ей об этом говорить. Ну вот и все счастье. Его у нас не было. И нет, конечно. Она во всем винит меня. Говорит, что никогда меня не обманывала. И даже тогда, когда спасала мне жизнь, не рассчитывала ни на любовь, ни на благодарность.
          Я ведь теперь знаю, что это вовсе не она спасла мне жизнь. Но я не могу ей этого сказать. Она не поймет. Она так уверена в том, что видели ее глаза!.. И в том, что я ее придумал, она тоже не виновата. Наверное, правда, я во всем виноват. Но счастья-то нет у обоих. Она говорит, что его вообще не бывает и надо жить, как все. А я... я все-таки знаю, что бывает. Ведь есть же на свете Том и Старая Девочка. Или... это только сказка? Говорят, он ее любил еще раньше, чем она была. Говорят, даже горазда раньше, чем он сам появился на свет. Так говорят. Но ведь это все совершенно невозможно...
          - Почему?
          - Как почему?
          - Почему ты говоришь, что я - невозможен? Ведь я - вот он. Перед тобой.
          - Ты кто?
          -Том.
          -А-а...
          Перед принцем как из-под земли вырос человек. Какой он был? Трудно сказать. На вид самый обыкновенный. Красивый? Вряд ли. Но это было совершенно неважно. Важно было другое: стоял человек и светился. И сомневаться в его существовании было невозможно. И в его счастье - тоже.
          - Том... А ты можешь научить быть счастливым? Том как-то странно захлопал глазами, как ночная птица днем. И молчал.
          - Ну, ты можешь сказать, что человеку нужно для счастья? - продолжал принц.
          - Если у тебя есть бессмертная душа, то чего же спрашивать. Она сама тебе скажет.
          - Если есть... А если нет? Если я потерял свою бессмертную душу?
          - Потерял?
          - Да, Том. Именно это и произошло, когда пропала Она. Том помолчал и ответил:
          - Если ты чувствуешь, что ты ее потерял, если ты понимаешь это, то ты будешь искать. Ты не сможешь жить, пока не найдешь.
          - А ты не можешь мне помочь?
          - Я? Нет. По-настоящему может помочь только Она, моя Старая Девочка.
          - Ну так отведи меня к ней. И мою принцессу тоже, -~ добавил он, опуская голову.
          - Это невозможно, принц, я никого не могу к Ней привести. К Ней может прийти только тот, кого Она позовет.
          - Как же Она меня позовет, если Она меня не знает? Том посмотрел на принца молча, а потом достал откуда-то из кармана небольшое зеркальце в серебряной ажурной рамочке и протянул
          его принцу.
          - Это ее зеркальце. Кто в него заглянет, того Она уже будет знать.
          - Но... я ни могу взять его сам и не дать принцессе.
          - Пожалуйста, дай. Я сам его дам ей. Будьте любезны, Ваше высочество. Это серебро так подойдет к Вашему серебристому наряду.
          Принцесса протянула свою тонкую руку в узком серебряном рукаве и взяла зеркальце длинными, почти прозрачными пальцами.
          - В самом деле прелестно, - тихо сказала она и поднесла зеркальце к лицу. - Но... что это за. неуместная шутка?! Это не зеркало вовсе. Я... не отражаюсь в нем!
          - Но, принцесса, взгляните внимательней. Неужели вы ничего, совсем ничего не различаете?
          - Что я должна в нем различать, кроме себя самой? Зеркало берешь для того, чтобы узнать, как ты выглядишь. А это не зеркало, это насмешка. Возьми его обратно. И поглядись в него сам.
          И вот уже зеркальце в руках у Тома. В его смешных полудетских пальцах. Таких нелепых рядом с тонкими фарфоровыми пальцами принцессы. Но вот он на мгновение заглядывает в зеркальце и - ни вздернутого носа, ни короткой фигуры, ни растерянного выражения. Глаза - как два окна в какой-то огромный светящийся простор. Это длится всего мгновение. И - он протягивает зеркальце принцу.
          - Бери. Взгляни в него. А я спешу. Она зовет меня. И ушел. Такой быстрой, летящей походкой. Не идет - летит. Скрылся, И тогда принц заглянул в зеркальце.
          - Что это? Что там такое?.. Что там переливается и мерцает? И звенит... звенит... Что это за отблески и отзвуки потянулись куда-то все дальше, все глубже... У меня есть продолжение. Вот что я вижу. Я продолжаюсь куда-то. Я не кончаюсь здесь. Я кажется утопаю в собственных слезах. Но они разбрызгивают все новые отсветы. Сейчас что-то будет. Что-то такое, для чего я на свет родился. Еще одно мгновение - и...
          И вдруг все оборвалось. Будто кто-то ударил его по голове. Ну да, он почувствовал удар по голове метлой; и вслед за этим слова: "Наконец-то это кончилось. Ведь еще одно мгновение, и ты бы пропал."
          - Пропал?
          - Ну да. Разве можно так близко подходить к краю себя? Даже заглядывать нельзя, а уж наклоняться над краем!..
          Перед принцем стояла старая женщина. Впрочем, можно ли было это существо назвать женщиной?
          - Я знаю, что ты думаешь обо мне, - сказала она. - Что я вылитая Баба Яга. Да еще на помеле. Конечно, если у женщины длинный нос, и ей еще приходится пользоваться помелом, чтобы поспеть сразу в десять мест, то, естественно, ее обзовут Бабой Ягой, и этот ярлык уже будет надолго. Я знаю только одно: я тебя спасла. А ты как не умел, так и не умеешь распознавать своих спасителей. Конечно, я не девушка в розовом платье. Нам с Русалочкой не приходится претендовать на первое место.
          - При чем здесь Русалочка?
          - А при том, что когда она тебя спасла, ты тоже не понял этого.
          - Ты говоришь, что спасла меня. А по-моему, ты прервала самый чудесный миг моей жизни. Мне казалось, еще одно мгновение, и я найду свою бессмертную Душу.
          - Ах, вот как! Ну да, ты снова размечтался. Не казалось ли тебе, что тебя кто-то зовет?
          - Да. Такой тонкий голос. Я думаю, это Старая Девочка.
          - Ну как она может позвать тебя, когда она спит? _??
          - А Том не сказал тебе этого, когда давал зеркальце?
          - Н-нет...
          - Как ты думаешь, сколько Старой Девочке лет?
          - Я не знаю.
          - А я знаю, что все поколения моих предков, каких я только упомнить могу, были ее современниками. Ты никогда не думал, как это может быть?
          - Не знаю. Не думал.
          - А скажи мне, сколько лет было Спящей Красавице, когда принц ее разбудил?
          - Шестнадцать. То есть - сто шестнадцать.:.
          - Ну вот, вот, вот. Сто шестнадцать лет, и в то же время - юная невеста. Не правда ли, похоже? Да, секрет ее юности точно такой же, как у Спящей Красавицы. Волшебный сон. который останавливает время. Сто лет она спит, потом - светящаяся Девочка, которая всех вводит в царство Света. Как только сила света иссякает, снова сон. В сущности, для нее столетие - как для нас день и ночь. Сейчас она спит. Понимаешь? И если ты хочешь с ее помощью найти свою бессмертную душу, тогда тебе следует разбудить ее.
          - А Том сказал, к Ней может прийти только тот, кого Она позовет.
          - Да, сказал. И дал тебе зеркальце. Ты еще не понял, что Том не хочет, чтобы ты Ее разбудил? Он охраняет ее сон. Вот и зеркальце дал, чтобы ты ушел за край. А там будь что будет с тобой.
          Принцу стало вдруг очень тоскливо. И не потому, что он так уж поверил ей, но потому что никак не мог понять Тома. И не мог ей твердо возразить. Все, что она говорила, было стройно и, к сожалению, убедительно, но...
          - Но для того, чтобы разбудить, Ее надо найти. А как же я найду Ее?
          - Ну, наконец-то, ты задаешь дельные вопросы. Вот здесь как раз и находится школа, изучающая путь к гроту Старой Девочки. Мы знаем, что есть единственный правильный путь, а всякие зеркальца и заглядывания в бездну только уведут в сторону. Поэтому, если ты хочешь встать на правильный путь, учись у нас.
          И принц согласился. Почему? Может быть потому, что ему хотелось понять что-то. Том ничего не объяснил. Дал зеркальце и ушел, убежал, улетел... И принц ему верит, несмотря ни на что, и никому не отдаст его зеркальце, сколько бы у него ни просили. Но все-таки он должен понять. Хоть что-то понять... В этой школе говорят, что понять можно все. Учителя - та самая Баба-Яга и ее старший друг, весьма напоминающий Крокодила; они постигли вес. На первом же уроке они объяснили, что кажутся такими страшными только тем, кто боится трудностей, но когда трудности будут преодолены, стонет виден огромный нимб над Крокодилом и крылья за спиной у Бабы-Яги. Так что - только трудитесь.
          И надо сказать, порядок в школе был удивительный: здесь на одной парте сидели Цапля с Лягушкой и Кот с Гусыней. Ученики должны были преодолевать все отрицательные эмоции и не испытывать по отношению друг к другу ни страха, ни аппетита. Только тогда, когда все это будет позади, они смогут хорошо учиться. Надо вытеснить все, что может отвлечь: ни дружбы, ни любви, ни красоты, ни музыки не должно существовать для истинных учеников. Только тогда они изучат все чертежи, все карты и постигнут путь, в конце которого - вечная цель: царство Света, в которое введет разбуженная Старая Девочка. И там, в царстве Света, - уж там делай, что хочешь!
          Однажды Кот - настоящий солидный кот в сапогах, почтительно снявший свою шляпу с пером, спросил учителя - можно ли будет в Царстве Света, наконец, съесть Гусыню? А Гусыня, не дождавшись ответа, спросила, сможет ли она там, в Царстве Света, превратиться в настоящую великосветскую даму и держать Кота у себя в чулане? Тут что-то начали спрашивать и Цапля, и Лягушка. Но учитель вынул трубку изо рта, сверкнул глазами и сказал, что еще один подобный вопрос - и он применит санкции. Какие - принц не знал. Но все притихли совершенно, так что было бы слышно, если бы муха пролетела. Но мухи не было, зато маленький Мышонок вдруг вынырнул из норки, быстро залез на пустую парту и тоненьким своим голосочком пискнул:
          "А я никогда с Котом за одну парту не сяду. И если бы Гусыня была нормальная, она бы тоже не села. И вообще, если здесь еще остались нормальные, тикайте за мной!"
          Миг - и Мышонка не стало. Но в школе в этот день были отменены занятия и объявлено чрезвычайное положение: все на отлов мышей. Мышонка так-таки и не поймали, зато каждое занятие с тех пор начиналось разъяснением, что такое мыши. Это - страшный малый народ, который нарушает все устои, подводит вас к бездне и подталкивает в нее. И живет этот малый народ в дырах, ведущих прямо в бездну. Речи о природе мышей сменялись сложными математическими расчетами, вычислениями пути, ведущего к гроту. Потом снова о мышах, потом - снова о пути...
          В голове принца что-то явно начинало путаться, становилось все тяжелее, все тоскливее. И однажды он решился задать вопрос. Встал и спросил:
          - Почему в Царство Света ведет такой темный и неприятный путь?
          - Потому что другого пути нет, - сказал Учитель. - Путь всегда труден. Для многих даже непосилен. Но зато цель! Цель стоит всех трудностей. А кто в этом сомневается, тот упадет в бездну.
          - Бездна - это то, что за краем себя? - спросил принц.
          - Да, за краем себя. Там, где вообще ничего нет, кроме хаоса и тьмы. Вы понимаете - ни-че-го...
          Тут на кафедру взошла Учительница и сказала, что она уже устала спасать падающих туда. "Вас больше никто и ничто не спасет!
          Принцу на мгновение стало страшно. И тут вдруг - какая-то маленькая птичка влетела в окно и засмеялась.
          - Пересмешник! Лови его! - закричал Кот. В ответ раздался тоненький, как колокольчик, смех, а затем на ветке соседней с окном елки что-то мелькнуло, вздрогнул какой-то зеленый колпачок с белым помпончиком, - и раздалась песенка:

          А я что-то знаю,
          А я что-то знаю,
          А я что-то: знаю,
          Знаю- и пою.

          Среди темных веток
          Щелочки сквозная...
          Загляни - увидишь
          Звездочку свою!

          Елка пихнет счастьем.
          Счастье пахнет елкой...
          Есть ни елке место
          Разным чудесам!

          Загляни поглубже
          В узенькую щелку.
          Что такое счастье,
          Ты узнаешь сам.

          В школе начался такой переполох, какого не было со времени появления Мышонка. Кто-то выскочил в окно, кто-то побежал за помелом, кто-то кричал, кто-то грозил, кто-то сзывал всех подняться и бежать на поиски Принц не тронулся с места. Он только решительно отложил все чертежи и вынул из кармана зеркальце. Вынул и - заглянул в не-
          Удивительное дело! Будто и не было никогда никакой школы... Он вернулся туда, откуда его вывел удар помела. Прямо к тому самому краю когда казалось - еще одно мгновение, и - что-то будет, что-то такое, для чего он, может быть, и родился на свет. Кто-то позовет его
          сейчас, вот сейчас...
          И действительно позвал. Что это/ Звон/ Нет, осколок звона, отзвук:
          -...Оль!......Ом!...Эль!...
          Принц вздрогнул и точно упал с обрыва. Но нет, не упал, а завис в пустоте Какое-то одно мгновение ему было страшно. А сейчас страха уже не было. Он ведь держится. На чем? Ни на чем. Как звезда в небе. Сколько звезд рядом! И все они - его сестры. Все, как и он, держатся ни на чем.
          -Эль!
          - Я здесь!
          Откуда он узнал, что это зовут именно его, что это его настоящее имя? Ниоткуда. Узнал и все. И ни одной, минуты не сомневался. И вот уже он не висит, а стоит на земле. Вокруг - не пустота, а лес, - огромный, прекрасный, таинственный. Ветки деревьев протягиваются к нему, как руки. И это самые родные на свете руки... Что они ему напоминают? То, чего знать нельзя, что лежит за памятью... под... над... внутри... То, что было, когда его не было... Или он был всегда?..
          Да, именно. Когда слышишь этот звон и видишь это сверкание, сомневаться нельзя! Одно ликование!
          И все от этой звездочки, зацепившейся за ветку, дрожащей и переливающейся звездочки. И еще звезда между ветками, и еще!.. И вдруг он почувствовал запах дыма. Дым в лесу! Это был его любимый запах. Здесь рядом - костер.
          Странное дело - он никогда здесь не был. Но он все здесь знал. Все вспоминал. Около костра сидели гномы в полном молчании. Он сел и замер, и стал как бы одним из них. Одни глядели на костер, другие - вверх на звезды. Он тоже взглянул на звезды и вспомнил, что они сейчас заменят. Гномы не разговаривают друг с другом. Гномы разговаривают со звездами. Они здесь, чтобы слушать звезды и отвечать им. Как только станет совсем тихо, как только отшумит и замрет, растает последняя мысль, станет слышен колокольчик со звезды, и гном ответит ему. И еще один колокольчик. И еще один гном ответит. На каждый звездный колокольчик - голос гнома. Так будет. Он это знал. Но пока еще в голове не отшумела последняя мысль, он сидел и ждал. И вдруг ясно почувствовал, что Она, - его потерянная подруга, - рядом. Вот здесь. Никогда, никогда не чувствовал он ее так близко. Хотя ни видеть, ни слышать, ни осязать Ее он не мог. А собственную душу можно видеть, слышать и осязать? - подумал он. И это была его последняя мысль. А потом - огромный, неимоверный простор заполнил мозг и сердце. Он рос и рос, и вместе с этим ростом приближался какой-то далекий звон. Из неслышимого мира - в слышимый. Вот он! И - ответ первого гнома:
          Не чувствую, что мы разделены.
          Ты просто спишь. И жизнь, как прежде, длится.
          А я смотрю твои цветные сны,
          Уже не видя самого сновидца.

          Расправлен дух в последней тишине
          Недвижный лик из мрамора извили.
          Но что же, что же движется во мне
          По чьим веленьям сердце оживает?

          Не чувствую, что мы разделены.
          Ни "там", ни "здесь" - все те же волны света.
          Ты спишь, а мне показываешь сны.
          Цветные сны твои. Но сны ли: это?

          Тишина... и вот снова - звон со звезды, и еще один гном говорит.

          Бессмертие... Оно живет вот тут.
          В моем виске пульсирует бессмертье.
          Чужие сны невидимо плывут
          И предстают перед глазами сердца.

          Что-то шевельнулось в уме принца, и он не дослушал слов второго гнома, и острая боль сжала сердце. Но вот она улеглась. И - снова звон; и ответ третьего:
          Чужие сны... И мой прозрачный сон
          Вам всем чужой? А небо над домами?
          А тот густой, поросший лесом склон,
          А это отгорающее пламя?

          Все - чуждое? И как чужие сны
          Неведомо! Чей дух наполнил глину?
          Кто чертит в небе линию сосны?
          Кто чертит в скалах тайные картины?

          Нет никого. Лишь блики на воде.
          Загадки леса, вечности дремота.
          Не кто, а что. Не где-то, и везде,
          Всегда, во всем. И все же - кто-то... кто-то...

          Ну да, кто-то... Ну, конечно. Чувство присутствия кого-то невидимого так росло в нем, как лист в почке. Еще немного, и грудь бы разорвалась. И вдруг -

          Мой родимый, баю-баю,
          Проплывают облака...
          Обнимаю, обнимаю,
          колыбель твоя легка.
          Тихо-тихо, еле-еле,
          Чуть качнула и опять
          В этой легкой колыбели
          Буду век тебя качать...

          Стало удивительно спокойно. Так спокойно!.. И надо только слушаться. Все, что нужно, сделается само. Только слушайся. Один из гномов, неподвижно сидевших у костра, вдруг поднялся, вынул из кармана свечу, поднес ее к костру и зажег. Потом позвал принца за собой, и принц пошел.
          Темно. Только звезды между веток, и эта свеча в руках у гнома. Маленькая витая свеча. Гном обернулся. Посмотрел на него своими спокойными всезнающими глазами и отдал ему свечу. А сам исчез в темноте, и принц остался один со свечой в руке. Но... Да где же он?
          Свеча осветила кусты роз. Они обвивали какую-то большую прозрачную раковину. А в ней!.. Да ведь это же грот со Спящей Девочкой! Спящая Старая Девочка... неужели это свершилось?! Он пришел к гроту. Он - возле Нес! Он не мог пошевельнуться, не мог открыть рта. Только стало слышно, как упала капля воска и - слеза.
          Значит, он был позван... позван... Иначе Ее увидеть нельзя. Значит, то, что он слышал, - был зов. "Я стою перед Ней, - думал принц. - Стоит только разбудить Ее и - любое мое желание будет исполнено. Потому что она исполняет желания тех, кого позвала". Что же он стоит и стоит, подняв свою свечу, а воск все капает, вперемежку со слезами?.. Господи, ведь свеча догорает! "Да что же это такое? Она напрасно звала меня? Я ни о чем не попрошу ее? Я уйду ни с чем?! Но я не могу, не могу ее разбудить..."
          Свеча вздрогнула и догорела. И наступила темнота. "Вот и все, - подумал принц. - И больше я не увижу этого лица, тихого спящего лица. О, если бы еще одно мгновение поглядеть на него! Но... Откуда это льется свет? Ведь свеча догорела. Никакого светильника нет". Грот засветился изнутри. И он видит, видит ее лицо. И кажется это свет от лица ее падает на серебряное озеро с лебедем. Или оно само светится? Свет серебряный, синий, розоватый, едва видный и все же такой удивительный свет идет глубже, глубже и вот уже перед ним кораллы и раковины морского дна. Все это светится изнутри и - звучит. Он различает слова:

          Не разбуди, а вниди в чуткий сон.
          Волшебный сон скалы столетья длится.
          Отвесом к небу профиль устремлен.
          Пространство кружит, как большая птице/.

          Не разбуди... Ну что с того, что вдруг
          Покажешь всем, откроешь перед всеми?
          О, веточки надорванной испуг!
          О, вскрикнувшее, раненое время!

          Не тронь его. Источники темны.
          Чем глубже пласт, тем тише, безответней.
          Лишь научись глядеть чужие сны
          И явь войдет в твой сон тысячелетний.

          На словах "явь войдет" свет удвоился, утроился, удесятерился. Все загорелось, заблистало, возликовало. Деревья огромного леса, в котором он стоял, были точно увешаны мириадами хрустальных лампадок чуть зеленоватого, голубоватого, белого и сиреневого цвета. Тысячи, мириады лучей скрещивались, встречались, обнимались, звенели и ликовали. Лампадки? Да нет, это не лампадки, а совершенно прозрачные ангелы с прозрачными крыльями, в прозрачных одеждах, с прозрачными лирами или колокольчиками в руках. Да ведь это Царство Света. Тут невозможно, совсем невозможно сомневаться! "Как же я мог попасть сюда?! Я ведь не просил ее ни о чем, я ведь не смог разбудить ее"...
          - Ну да, - услышал он в ответ на свои мысли. - Если бы ты разбудил ее и попросил, она исполнила бы все твои желания. Но тому, кто
          не решился Ее разбудить, предназначено другое. Она исполняет не его, а свои желания. Весь этот мир возник по Ее желанию.
          Перед принцем стояла женщина в серебристо-хрустальной короне, в прозрачном голубоватом светящемся плаще. Женщина с прозрачными глазами, сквозь которые лились пучки света.
          - Кто ты?
          - Я королева волшебных зеркал. Хранительница света. В вашем мире меня боятся и называют холодной, снежной. Я - Снежная Королева. Страшно ли тебе около меня?
          - Нет! Нет! Нет!
          Королева посмотрела на него долгим взглядом. Как будто из глаз ее заструился голубой лед. И продолжала:
          - Тому, кто Ее разбудит, Она воздаст по заслугам - награду за все муки, за все труды. Да, человек получает все, о чем мечтает. Но разве ты мог мечтать об этом!
          - Нет, я даже не мог помыслить, что такое бывает.
          - Тот, кто не смел Ее разбудить, получает не воздаяние, а Дар.
          -Дар?
          - Да, ты еще не знаешь, как ты одарен. Взгляни в мое волшебное зеркало.
          И тут он увидел зеркало, которое, кажется, охватывало всю ширь и отражало небо.
          И в первый раз в жизни после того, как не стало Русалочки, он увидел то же, что видел в Ее глазах. Если бы весь мир стал твердить ему сейчас, что Русалочки нет, он бы только рассмеялся.
          - Это ты. Ты! Что же такое ты, если не то, что живет в глазах твоих? Я не вижу твоих глаз. Но то, что в них - я вижу.
          Еще тогда, когда Том дал ему маленькое зеркальце, он понял, что у нас есть продолжение - отсвет и отзвук. Но теперь он увидел всего себя - себя самого, который никогда не кончается.
          - О, вот так же ты смотрела когда-то на меня своими полными всем небом глазами. И ты ждала, что я тебе отвечу вот так же - всем небом и всей землей. Ты ждала всей моей души. А я испугался. И спрятался от тебя. Это очень страшно - быть большим, как целое небо. Быть маленьким и мечтать - легче. И говорить простыми человеческими словами, а не так, как ты. Но вот ты опять передо мной, и я не прячусь. Ты слышишь, не прячусь! Я здесь. И ты не можешь не знать этого. Я никогда не слышал твоего голоса. Но я его услышу сейчас. Ты ответишь мне.
          И он услышал. Он ничего не различил, кроме единственного звука . -Эль!
          Но голос, голос! Он говорил не за кого-то одного, а за всех, - за Деревья, за море, за небо и за его собственное сердце. У всего появился голос. Надо было научиться молчать, чтобы услышать этот голос.
          Надо было научиться прозрачности, чтобы увидеть то, невидимое... Он больше ничего не заслонял собой, ничего не заглушал.
          ***
          -Эль! Взгляни!
          Принц вздрогнул и - очнулся. Его покои заливало яркое солнце. Все сверкало, блистало, пело. Он вскочил и выбежал на простор. Мраморная лестница вела прямо к морю. На ней сидела немая девушка, укутанная в собственные волосы, как в морские волны. Немая, потому что она ничего не говорила и только смотрела на него. А он - на нее.
          Когда б мы досмотрели до конца
          Один лишь миг всей пристальностью взгляда,
          То нам другого было бы не надо,
          И свет вовек бы не сошел с лица.
          Когда б в какой-то уголок земли
          Вгляделись мы до сущности небесной,
          То мертвые сумели бы воскреснуть,
          А мы б совсем не умирать могли.
          И - Дух собраться до конца готов.
          Вот-вот... Сейчас...
          ****
          Сейчас, вот здесь дух собрался. И пускай он завтра тоже соберется. И послезавтра - тоже. Это же возможно... Чудо - возможно. Потому и длится жизнь, что Чудо - возможно. Это говорю я, Оль. А я почти такой же старый, как Старая Девочка. И я все время думаю и вглядываюсь. Всю жизнь только это и делаю. Поэтому и сижу так тихо и неподвижно, что меня путают с Деревом. И знаете, я только сейчас понял, почему лучше было, что Она сама умерла, чем чтобы Она убила.
          Она умерла, но ведь от Нее остались отзвуки и отблески. А отзвук больше звука, и отблеск больше блеска. Блеск в одном месте, а отблеск - всюду. У кого есть отблеск и отзвук, тот не умер. А кто убьет кого-нибудь, у того не будет ни отблеска, ни отзвука. Душа сморщится, станет маленькой и смертной. Сейчас есть, а через час не будет. А Она, Русалочка моя, жива, хоть и умерла. Если бы она не была жива, разве жизнь могла бы продолжаться?
          Вы не можете ответить на этот вопрос, потому что не сидели так неподвижно, как я... Так долго, так тихо, что вас можно было бы спутать с Деревом. А вы попробуйте... Может, получится... Это только сначала вам покажется трудно, а потом вы сами себя спутаете с Деревом, и с небом, и с морем. И с соловьем, и с иволгой, и с каждой травкой. Разве можно понять, где я кончаюсь, а все другое начинается? Разве мир можно разрубить на куски? Ведь он живой!..
          Не понимаете? А почему меня зовут Оль, а принца - Эль, а Тома
          - Ом, это вы поняли?
          Ну, а не поняли, что ж делать? Тогда я для вас буду просто тролль, принц - Ариэль, а Том - только Том и ничего больше.


    СКАЗКА О ЦАРЕВИЧЕ СУТАСОМЕ



          (по мотивам джатаки[1])










          Рассказывают, что некогда у одного царя родился сын, похожий на молоденький месяц, такой от него изливался нежный свет. У всех, кто на него смотрел, становилось светло на сердце. Так и назвали царевича Сутасомой, что значит: изливающий лунный свет.
          Царевич подрастал. И как месяц достигает полнолуния, так его красота, доброта и мудрость достигли своего совершенства. Царь-отец еще при жизни возвел сына на престол, а сам жил рядом с ним, радуясь и дивясь его мудрости, справедливости и умению править страной.
          Молва об удивительном царевиче разнеслась по всему свету, и многие знаменитые мудрецы приезжали посмотреть на царевича и побеседовать с ним. Приехал однажды один замечательный старец. Чтобы послушать изречения этого старца, люди проделывали далекие путешествия. Сутасома принял его в своем саду.
          Кругом разносились тонкие ароматы, нежная музыка вторила птичьему пению; деревья свешивали усыпанные цветами ветви. Беседа еще не началась, как вдруг за стеной сада раздались крики ужаса и отчаяния. А затем в сад вбежали слуги царевича со словами: "Спасайся, о Сутасома! К нам ворвался людоед Калмашапада. Наше войско рассеяно..."
          Про этого Калмашаладу говорили, что он был рожден от человека и львицы, его сравнивали с самой смертью. Он поклялся злым ракшасам[2], что во славу их поймает и сожрет сто царевичей. Девяносто девять царевичей он уже набрал, а сотым должен был стать Сутасома. "Спасайся, о Сутасома, спасайся!"- кричали слуги.
          Но Сутасома не выказал ни малейшей тревоги. Он сказал: "Если Калмашапада пришел к нам в гости, нам следует почтить гостя". И он вышел навстречу пришельцу и увидел человека, подобного громадному зверю, который преследовал бежавшее войско. Грязные одежды людоеда развевались во все стороны, на голове была повязка из моча-лы, глаза его вращались свирепо и яростно.
          "Послушай, вот я, - сказал Сутасома, - к чему заниматься избиением неповинных?". Он стоял один, безоружный. "Это ты - Сутасома?! - воскликнул Калмашапада. - Тебя-то я и ищу", - и, перекинув царевича через плечо, побежал в свое царство.
          Там он бросил его в темницу и сказал:
          - Теперь все в сборе. Хороший будет костер! Ну, может, вы хотите попросить меня о чем-нибудь?
          Гут все девяносто девять царевичей упали на колени и стали молить, чтобы он сжалился над ними и отпустил их. Людоед взглянул на Сутасому, стоящего молча.
          - А тебе что, жить не хочется? Почему ты не просишь о помиловании?
          - Милости я от тебя не прошу. Но если бы ты поверил мне в долг, я был бы тебе благодарен и долг вернул бы.
          - Какой долг? - удивился людоед.
          - Отпусти меня на три дня, чтобы я мог побеседовать со своим знаменитым гостем. Я послушаю его изречения и через три для вернусь. Людоед расхохотался.
          - Эти хоть не хитрят, - сказал он, - людишки как людишки. Нет такого существа, которое не дрожало бы, когда его убивают. Но о тебе слава идет, что ты особенный, не такой, как все. Вот и видно, что не такой!
          - Я вернусь, - сказал Сутасома, - я у тебя в долгу. А долги я отдаю.
          "Бахвал и лжец, - подумал Калмашапада. - Что ж, пускай удирает. Я поймаю еще не одного царевича, зато все увидят, чего стоит этот хваленый праведник. Да, все люди одной породы". Вслух же он сказал:
          - Иди, да возвращайся поскорее. А я тем временем приготовлю костер.
          Сутасома ушел. Но каково было изумление людоеда, когда ровно через три дня он вернулся.
          - - Почему ты вернулся? - мрачно спросил сын львицы.
          - Потому что обещал. Это был мой долг, - сказал Сутасома. - Теперь можешь меня съесть.
          - Костер еще окутан дымом, а мясо вкусно только без дыма, - проворчал Калмашапада. - Побеседуем сначала. Ты все-таки ответь:
          почему ты вернулся?
          - Я же тебе ответил, почему.
          - О тебе идет молва, что ты правдивый и мудрый. Ну - правдивый, это, кажется, так. Но мудрости в тебе ни капли! Отпущенный, чтобы жить, ты возвращаешься, чтобы умереть?!
          - Есть две мудрости, - ответил Сутасома, - звериная и человеческая. Я живу по человеческой, и тебе ее не понять.
          - Не понять? Это почему же?! - сын львицы был задет. - Я доблестней и сильнее тебя, а ты со мной разговариваешь, как с низшим. В любую минуту я могу тебя съесть.
          - Я знаю. С тем и пришел. Ешь.
          - Ешь... ешь... Я хочу сперва понять тебя. Расскажи, о чем вы говорили с мудрецом. Что за мудрость у него такая особенная?
          - Нет, этого я тебе не скажу, ты этого не поймешь.
          - Но я ведь... - Калмашапада хотел опять пригрозить, но спохватился, что Сутасома угроз не боится. Тогда он сказал: - А если я отпущу тебя, тогда скажешь?
          - Нет. Таких бесед не ведут с людоедами.
          - Ты не можешь за свою жизнь заплатить какими-то словами?!
          - Эти слова стоят целой жизни, они не для того, чтобы утолять любопытство людоеда.
          - Послушай, странный человек, - сказал удивленный Калмашапада. - А если я отпущу всех моих пленных, девяносто девять царевичей?
          - Очень бы я хотел видеть пленных на свободе. Но понять мудрость этих слов ты все равно не сможешь. Они тебе покажутся пустыми, и со злости ты снова изловишь всех и еще сотню других. Ничего я тебе не скажу. Делай со мной, что хочешь.
          - Да как ты смеешь?! Я хочу! Я приказываю! - закричал Калмашапада, а Сутасома сказал:
          - Послушай, кто у кого в плену? Я в твоей власти - и спокоен. А ты мой властелин - и выходишь из себя.
          Калмашапада замолчал. Долго сидел он молча, а потом спросил:
          - Неужели ты не знаешь страха? Неужели тебе не жалко царского сана и самой жизни?
          - Жалко, но я знаю то, без чего и жизнь, и царский сан не имеют смысла. Вот этим я и дорожу. Но этого я никогда не потеряю, и потому мне нечего бояться.
          - Да что ж это такое?!
          - Я сказал: тебе этого не понять.
          Тогда Калмашапада провел Сутасому в свой дворец, велел слугам принимать его, как гостя, а сам ушел. Три дня не приходил он, и слуги говорили Сутасоме, что их царь не ест и не пьет, мечется, как зверь в клетке, а потом вдруг затихает и задумывается. Такого с ним никогда не бывало. И вот к исходу третьего дня Калмашапада вернулся.
          - Возьми ключи, - сказал он, - открой темницу и выпусти пленных.
          - И ты ничего не потребуешь от меня взамен? " - Нет, не потребую.
          Сутасома взял ключи и выпустил всех пленных, а потом вернулся к сыну львицы и сказал:
          - Теперь слушай первое изречение моего друга мудреца:

          ТОЛЬКО ТОТ, КТО ДЕЛАЕТ ДОБРО БЕСКОРЫСТНО, МОЖЕТ ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ.

          - Да, я жил до сих пор, как живут львы и тигры, не задумывался и не мучился. А чувствовать себя человеком - это, оказывается, такая мука!
          - Может, лучше вернуться к прежнему?
          - Нет. Это уже невозможно. Меня ужас охватывает от всего, что я творил до сего дня.
          - Тогда слушай второе изречение мудреца:

          ТОЛЬКО ТОТ ПОСТИГНЕТ СЛОВА МУДРОСТИ, КТО ПОЛЮБИЛ МУДРЕЦА, ГОВОРЯЩЕГО ИХ.

          Если нет любви к мудрецу, слова его покажутся пустыми и мудрость представится мусором.
          - Так ты уже понял, Сутасома, что я полюбил тебя? - спросил Калмашапада. - Но как мне жить теперь? Послушай, возьми меня в свое войско, сделай военачальником, тебе пригодятся мои сила и свирепость. А я буду счастлив отдать за тебя мою жизнь, потому что она стала мне тяжела.
          - Нет, друг мой, - ответил Сутасома. - Если прежняя твоя жизнь тебя ужасает, то тебе следует выбрать самое трудное. Если хочешь узнать, что это такое, то послушай третье изречение мудреца:

          ПО-НАСТОЯЩЕМУ ЛЮБИТ ТОЛЬКО ТОТ, КТО ОТДАЕТ ЖИЗНЬ ЛЮБИМОМУ НЕ ОДИН РАЗ, А СТО ТЫСЯЧ РАЗ.

          - Как это возможно?
          - А вот как: легче однажды совершить геройский подвиг и пасть, чем каждый день и час жить так, чтобы не стыдиться ни одного своего поступка, ни одной мысли.
          - Ну этого я не смогу, - поник сын Судасы. - Ведь я - не ты. Во мне течет звериная кровь. Могу ли я поручиться, что никогда не рассвирепею и не разорву на куски какого-нибудь злодея, особенно если он причинит зло тебе, о звезда среди царей!
          - Ты правдив, - сказал Сутасома, - так выслушай последнее изречение:

          ПОБЕЖДАТЬ ДРУГИХ - ЭТО ДОБЛЕСТЬ ЗВЕРИНАЯ;
          ПОБЕЖДАТЬ САМОГО СЕБЯ - ВОТ ДОБЛЕСТЬ ЧЕЛОВЕКА.

          Ты уже понял человеческую мудрость. Отважишься ли на человеческую доблесть?
          Калмашапада молчал. Он понял: прежде, чем обещать, он должен быть уверен, что выполнит обещание. Рассказывают, что он долго жил после этого, даже пережил Сутасому. Но до конца своих дней он каждый вечер и каждое утро спрашивал: "Ты доволен мною, Сутасома? Так ли я поступал, как ты хотел?"

    СКАЗКА О ЧУДЕ ИЛИ ЗОЛОТАЯ ФЛЕЙТА.



          Это сказки о самом начале, о встрече,
          по почему-то мне надо поместить ее здесь,
          в конце сказок о Томе и Старой Девочке.
          И я посвящаю эту сказку
          памяти Ларисы Тулис.
          Говорят, чудес не бывает.
          Что вы! Вы можете так говорить только до тех пор, пока не услышали Золотой Флейты. А кто Флейту услышал, с тем случится чудо.
          Ее деревья слышат и потому растут. Ее солнце слышит и потому восходит. И заходит, потому что Флейта велит. И заря разливается, потому что слышит Флейту. И звезды зажигаются потому же...
          Да, и мы сами на свет появляемся по Ее зову. Раз душа родилась, значит расслышала Флейту. Расслышала, а потом забыла. А если снова расслышит, то тут же и увидит чудо. Хотя она увидит этот самый мир и ничего другого. Но разве чудо - это что-нибудь другое, а не этот самый мир?
          Кто расслышит Флейту, тому ничего другого уже будет не надо, потому что этот мир раскроется, как волшебная шкатулка, и загорится вечным огнем. И сверкнут самоцветы из самого сердца мира и обожгут сердце человека. И он будет всем говорить, что есть вечный свет, а все будут хлопать глазами и спрашивать его: "Где?" Ну да, чтобы мир раскрылся, как волшебная шкатулка, надо, чтобы раскрылось твое сердце. И тогда ты ясно расслышишь голос: разве можно видеть этот мир и не быть счастливым? Видеть и не любить... Ну, а кто расслышал, тот что - уже все нашел, и его сказка пришла к счастливому концу?
          Что вы! К какому концу! Не к концу, а к началу. Его сказка только начинается. Кто не слышал Флейты, тот еще и к началу не подошел. А кто услышал, вот тот-то и начинает свою сказку. Ту самую Сказку о Чуде, или о Золотой Флейте.
          Когда Том в первый раз услышал Флейту, он увидел такое сияние, как будто весь мир просверкал тысячью маленьких граненых солнц.
          И вдруг - все исчезло.
          Был лес. Было озеро. По озеру плыла лебедь, спокойная, белоснежная, невозмутимая. Деревья отражались в воде. Но сияния не было. И только одно золотое пятнышко задрожало в кустах, как последняя искра. Что это? Луч солнца? Нет, небо было пасмурным. Но вдруг выбежал из кустов и стал отчетливо виден на темном зеленом фоне
          маленький совершенно золотой олень. Он застыл, как вкопанный, и так и стоял, как остановившееся золотое мгновение.
          Том подошел к нему совсем близко. И вот - никакого оленя, а в кустах на ветке висит Золотая Флейта. Флейта как флейта, только совершенно золотая.
          И вдруг - голос:
          - Это тебе. Только ты не должен играть на ней самовольно, а только по Моему зову.
          Это сказал великий невидимый флейтист. Это Он подарил Тому Флейту. Нет, не свою, конечно. Его Флейта такая же, великая и невидимая, как Он сам. А та, что Он подарил - маленькая, видимая, но точно такая же.
          - А когда же Ты позовешь? - спросил Том.
          - Жди и услышишь.
          Том стоял с Флейтой в руках и не мог сдвинуться с места. Стоял до тех пор, пока на потемневшем небе не стали появляться далекие звезды, то серебряные, то золотистые, то с синим отливом. Он стоял, стоял и вдруг почувствовал, что ему становится тепло (только тогда понял, что раньше продрог). Тепло, уютно, тихо. Оглянулся и увидел, что на земле, под деревом, на котором висела Флейта, лежат несколько сгрудившихся вместе небольших небесных звездочек или звездных осколков золотого цвета. Да нет, это, оказывается, был костер. Он как будто появился из самой глубины земли, и Тому почудилось, что этот костер раньше был так же далеко в глубине, как далеко в высоте - звезды. А теперь горит у самых ног. А около него сидят четыре маленьких тихих человечка и смотрят, не мигая, в огонь.
          Гномы... У вечного огня. То, что этот огонь вечный, Том почувствовал сразу. Он никогда не погаснет.
          Стало до того тихо, что можно было расслышать шорох звезд. И вот в этой-то тишине родился далекий звон. Звон, начавшийся на звезде, достиг до сердца, и Том понял, что сейчас, вот сейчас он должен взять свою флейту. И взял. И те самые звуки, под которые мир раскрывался, как волшебная шкатулка, вышли из его собственной флейты... Те самые звуки... Их ни с чем не спутаешь. Да, и мир снова раскрывается, как под мелодию Невидимой Флейты. И - что-то засветилось в глубине озера. Зелено-синее сияние отливало золотым и розово-сиреневым. Оно звало все глубже, глубже. И вот высветилась изнутри большая розовая раковина. И из ее таинственного узора возникла девушка. Черты ее были неясны, но совершенно ясно было, что все сияние излучают ее глаза, и беззвучный голос говорил: "Неужели можно видеть это и не быть счастливым? Видеть это и не любить..."
          "О, только бы, только бы это не кончалось", - подумал Том. "Постой!" - успел крикнуть он расплывающемуся видению. И - все. Сияние погасло. Музыка смолкла. Он снова сидел в лесу, усеянном звездами, около костра гномов.
          - Гномы... а вы Ее видели? Молчат.
          И вдруг - тоненький звон. То ли был, то ли не был. И - голос первого гнома:
          Зачарованное царство.
          В нем окончатся мытарства.
          Лишь пойти бездумно следом
          В путь за кем-то, кто неведом.

          И снова - тихо. И - снова звон со звезды. И голос второго гнома:
          Лесная чуткая поляна,
          Сосны шуршащая кора,
          Полоска легкого тумана
          И еле слышный треск костра.

          Как будто это речь такая,
          Как будто от земного сна
          Живую душу окликает
          Сгустившаяся тишина.

          И оживает тень за тенью -
          Беззвучный звук, бесследный след...
          Сейчас наступит пробужденье
          И ты поймешь, что мертвых нет...

          Тсс... Беззвучный звук... Ну да - вот он... И - третий гном говорит:
          Огонь для тех, кто не боится
          В огне сгореть.
          Кто от своих бессчетных братьев
          Неотделим.
          Он входит в пламя, как в объятья
          Со всем живым.
          Том вздрогнул. И костер вздрогнул. Пламя качнулось, заколебалось. И вдруг один язык его вырвался вертикально вверх, и сноп искр разлетелся в воздухе. Они рассыпались со звоном, и вот - голос четвертого гнома:
          Все смертное - смертно,
          И ты не проси
          Бессмертья для листьев дрожащих осин,
          Бессмертья для рук и для губ и для глаз.
          Бессмертье - не нам, но бессмертие - в нас.
          Высоко, высоко, сквозь смертную тьму
          Я пламя бессмертья к звезде подниму!
          И сердце стучит и мятется во мне,
          Чтоб искрою вспыхнуть в бессмертном огне.
          Вслушиваться в строчки стихов было все равно, что всматриваться в пламя костра. Вслушиваться, всматриваться в вечное... Вот оно... Так неоспоримо Его присутствие. И Тому уже начинало казаться, что так будет всегда. Ни свет звезд, ни свет и тепло костра никогда никуда не исчезнут.
          Что-то баюкало его. Он стал задремывать. Как вдруг - какой-то толчок. Том вздрогнул и выпрямился.
          Он сидел один в лесу. Никаких гномов. Никакого костра. Подкрадывался туман с озера. Было сыро и грустно. Звезды светили как прежде. Но они были так далеко! Услышать звездный зов? Звон со звезды? Что только ни пригрезится неудачливому поэту! Да было ли это когда-нибудь? А если и было, то прошло и не повторится, и никто не поверит, что было... И так сыро, холодно и одиноко!.. Ничего не вечно - все, все исчезает!..
          - А я что-то знаю!
          Кто это сказал? Прямо перед Томом было светлое, даже светящееся пятнышко. То ли забытый уголек костра, то ли упавшая звездочка. Да нет, это лицо. Маленькое доброе лицо гнома, улыбающееся так, точно он и впрямь что-то знает. В глазах - лукавинка, доброта и никакой тревоги. Ну ни одной капельки ни тревоги, ни грусти. И самая обыкновенная гномья зеленая шапочка с белым помпончиком.
          Неужели такой вот Помпончик знает выход из всей тоски и может сделать так, чтобы все не исчезло на глазах, не ускользало из-под рук, не пропадало нивесть куда, будто его и не было?!
          - Помпончик!
          -Том!
          - Помпончик, ты пришел в самую трудную минуту. Помоги мне. Объясни, почему все исчезает? Даже вечный огонь, и тот не вечен.
          - А почему бы ему не исчезнуть. Том? Всякий огонь исчезает. И всякое чудо - из света и огня, и потому всегда исчезает, если его не поддерживать.
          - Как поддерживать? Что же, ты хочешь сказать, что звезды тоже кто-то поддерживает?
          - А как же!
          - Кто?
          - Тот кто не боится в огне сгореть.
          - Кто, кто?! Как это?
          Никакого ответа. Сказал и исчез. "Вот и тебя я не сумел удержать. Наверное, чтобы его удержать, надо уметь так же улыбаться... - подумал Том. - Где мне..."
          Осталась только маленькая Золотая Флейта. Она-то все-таки осталась. Видно, она и вправду подарена ему... "Но ведь я не могу играть на ней, когда сам захочу. Только по зову. Зову со звезды... Да был ли он когда-нибудь? Да возможен ли он? И почему я не могу распорядиться собственной флейтой, единственным, что у меня осталось? Почему я не могу запеть о моей тоске, от которой некуда деваться? Только в песню... Вылить ее, излить, разлить... Флейта моя, песня моя...
          И он взял флейту и поднес к губам. А дальше... дальше был какой-то провал. Он как будто очнулся под крики "Браво!" "Великолепно! Здорово!" Его чествовали. Ему поднесли венок, за его здоровье провозглашали тосты. Его называли "нашим поэтом, выразителем наших чаяний, самым-самым..." А он только хлопал глазами и чувствовал, что тоска ничуть не уменьшается, скорее наоборот... растет и растет. И ему все время подносили все новые и новые рюмки, приглашая залить тоску. А она не заливалась, а она разливалась все шире и шире... И вдруг он спросил: "А где, собственно, я нахожусь?"
          - Неужели ты до сих пор не понял, что перед тобой страна чудес?
          - Чудес?
          - Или исполнения желаний, это ведь одно и то же.
          - Ой, нет, - сказал Том.
          - Как это нет? Разве не исполнилось твое самое заветное желание? Разве не стал ты из непризнанного чудака нашим великим современником?
          "Великим современником?.." - подумал Том с неловкостью и тоской. Тоска все возрастала. Ему вдруг захотелось закричать, опрокинуть рюмки, но он сдержался и только сказал: "Ну, если у вас и вправду исполняются желания, то я хочу быть не великим, а вот таким, каким был, когда получил свою флейту."
          - Пожалуйста, но только сначала спой. За каждую песню - одно желание. Сколько песен споешь, столько желаний исполнится.
          Том посмотрел на свою флейту. Поднес се к губам, но... Ни единого звука. Он не мог больше играть.
          Он решил, что сейчас они прогонят его, как самозванца, опустил голову от стыда, но... Никто не был ни смущен, ни удивлен. Ему даже зааплодировали, хотя пел не он, а они сами распевали его старую песню о тоске и бессмыслице.
          - Послушайте, что здесь происходит? - пролепетал он и затих. И вдруг расслышал шепот у самого уха: "А я что-то знаю..." "Помпончик! Ах, Помпончик, уведи меня отсюда!"
          - Нет ничего легче, - сказало улыбающееся личико и скосило глаза на дверь.
          Тогда Том стал тихо пробираться к выходу и, наконец, очутился на улице.
          Ночная, безлюдная городская улица. И на ней - Деревья. Зажатые домами гости города. Деревья... Горожанам не до них. А Деревьям? Может, и Деревьям не до людей, но... нет... Он ясно почувствовал, что Деревьям есть до него дело.
          Вот этот огромный, склоненный над каналом вяз, узловатый, суковатый... Если только услышать, как медленно он растет, если только проследить, откуда и куда он идет... Но тогда.... "Флейта... Флейта... Ну конечно, я слышу Флейту! О, Господи, я уже забыл, как она звучит..."
          Да, он расслышал Ту, Великую, Невидимую Флейту.
          Его флейта не издавала ни одного звука, а Та - звучала. "Да не все ли равно - моя или не моя, - подумал он. - Флейта - Одна. И заплакал. Он был один. Его никто не видел, кроме Невидимого Флейтиста. А Флейтист - видел. Том Его слышал, а Он Тома - видел.
          - Ну как. Том, не очень понравилась тебе страна чудес? - спросил Он Тома.
          - Нет, совсем не понравилась. И не было там никаких чудес.
          - Ну, раз ты это понял, ты должен выбирать между чудом и исполнением желаний. Хочешь - будут исполняться твои желания, хочешь, снова увидишь Чудо.
          - А Чудо, это когда исполняются Твои желания?
          - Да, наконец-то ты догадался.
          - Чудо, Чудо... Только Чудо.
          - Но тогда ты должен быть готов пройти через великую печаль. И уж совсем не думать, исполнятся или не исполнятся твои желания. Или о себе думай, или о Чуде...
          -О Чуде.
          - Но тогда...
          - Да, да, я никогда не притронусь больше к Флейте без Твоего зова.
          И вот снова тишина, в которой слышно, как растут Деревья. Тишина, в которой будет слышен тот звездный звон. Будет... Еще не слышно... Ну и что же? Само ожидание - это жизнь. Не слышно? Нет, слышно, хотя это еще не звук, а предзвук. Нарастание тишины и есть приближение звездного голоса... Он - тишайший. Но теперь-то его уже нельзя не слышать. Теперь... Теперь - флейта моя не может не звучать.
          "Если вы не слышали предзвука, вам кажется, что мелодия возникла внезапно из ничего. Вы поражены. Вы думаете - откуда она?! А она всегда была. А моя маленькая Золотая Флейта только сделает слышной ту беззвучную музыку Невидимого Флейтиста. Вот и все. Флейта моя запела. Флейта моя зовет меня. Я иду, иду, иду..."
          Том на самом деле шел. Куда? Он не знал. Он только "шел и шел, бездумно следом вдаль за кем-то, кто неведом". Не сам шел, - Флейта вела, звала и вела. И привела в какой-то удивительный город. Не город _ сплошной цветной витраж. И дома в нем, точно не строились руками, а сами росли, как деревья. Удивительно красивый город. Терема с остроконечными крышами, цветные светящиеся терема, как осколки разноцветного чуда.
          - Куда я попал?
          - Ты попал в город музыкантов. - ответил ему человек в бархатном костюме.
          - А ты сам музыкант?
          - Конечно. Здесь все музыканты. Ведь ты прибыл на конкурс.
          - Какое счастье мне выпало... - Том не сумел докончить фразы.
          - Это мы еще посмотрим, тебе или мне выпало счастье, - сказал бархатный музыкант.
          - А разве нельзя, чтобы обоим?
          - Ты что, мы же соперники!
          - Неужели?
          Глаза у бархатного округлились, и он показал кому-то рукой на Тома и на голову. А Тому показалось, что это какой-то Помпончик наоборот: Помпончик знает что-то самое важное для всех, а этот - для одного себя.
          И вот начался конкурс. Люди в шелках и бархатах один за другим выходили на сцену, садились за рояль, брали в руки скрипку, флейту или гобой. Вроде бы это были прекрасные музыканты, но... почему от их музыки росла и росла тоска у Тома? "Так они же не слышат Зова", - понял он, и тоска стала совсем невыносимой. Не слышат Зова и не идут, никуда не идут, а все время кружатся вокруг самих себя и стараются победить кого-то... Да не побеждать надо, а помочь... Послушайте!
          Но никто ничего не слышал. Скрипка, рояль, гобой... и - аплодисменты. А... Музыка? Да ведь она зовет!
          И Том вышел на сцену и заиграл. И как заиграл! Да разве это он играл?! Он сам отошел, отступил, сошел на нет перед Невидимым Флейтистом, каждый шаг которого раздвигал, раскрывал душу. Ах, как много в этой душе было, оказывается, стен и перегородок! Он их опрокидывал. Он сдвигал горы на своем пути! Вот уже ничего не осталось, кроме сплошного сияющего Простора. И теперь Музыка сделалась такой глубокой, такой всесильной, точно готовилась пройти сквозь смерть. Еще чуть-чуть, и - в мире не будет смерти. Не будет! Вот уже вдали загорается Чудо. Мир раскрывается, высвечивается изнутри. Там - бессмертие. Разве можно слышать это и не быть счастливым? Слышать и не любить?! Ответьте, можно?!
          В ответ - гром аплодисментов. Том вздрогнул, точно его ударили. Ему хотелось сказать: "Остановитесь -разве я об этом вас просил? Я ведь просил помочь мне ответить на Зов. Неужели вы и сейчас не слышите?!
          - Браво! Бис!
          И тогда он снова взял флейту. И она стала молить, биться об их души и молить. Нет, не только молить. Она сметала перегородки, она, эта тоненькая мелодия сейчас заставит сдвинуться тяжелые каменные залежи - вот сейчас... Но - Музыка оборвалась.
          Он стоял, как каменный, не в силах издать ни одного звука.
          - Что случилось? - недоумевал зал. - Ведь это был претендент на первое место. Бывает же такое! Заболел, что ли?
          Музыка оборвалась. Да только ли музыка? Том чувствовал, что оборвалась невидимая нить, на которой держалась его душа. Музыка ее находила и обводила, и укрепляла - ту таинственную ниточку, один конец которой был в сердце, а другой на его звезде. Какая она, именно его звезда, Том не знал. Но сейчас только понял, что пока была цела нить, он был живой, то есть мог свободно двигаться, говорить, играть. А теперь ничего не может.
          - По-мо-ги-те! - прошептал Том, но никто его не слышал. И никто и представить себе не мог, что не звук оборвался, а душа сорвалась со своей незримой орбиты. Целый мир сейчас висит на тоненькой ниточке, и нужно одно-единственное - продолжить прерванную музыку.
          Как он молил об этом! Как мечтал, что найдется кто-нибудь, кто сыграет за него так, как он, лучше него. О, если бы!! Ему это было нужно, как жизнь! Это и было его жизнью. Услышать истинную музыку! Не все ли равно, играть или слышать?! Это совершенно одно. Играющий и слушающий - одно. Оба они - простор, и котором течет МУЗЫКА. Верните МУЗЫКУ} Спасите меня!
          - Разве можно видеть Дерево и не быть счастливым? - это сказал однажды один тихий человек, тихий и светлый. Но ведь и его музыка оборвалась когда-то, и душа его повисла в пространстве и ничего, ничего уже больше не могла... Вот точно так же, как сейчас у Тома.
          Том понял, что стал невидимым. Точно таким же, как сам Невидимый флейтист. То есть он никуда не пропал, ничего особенного не произошло. Тогда бы люди хоть догадались, что они не видят. А так ведь уверены, что все видят, - и все топчут. Просто так, потому что не видят.
          - Чего там еще видеть? Все на месте, руки-ноги целы. Только по-  чему-то не может ни ходить, ни говорить. Кто его знает...
          И вдруг... он ощутил на себе взгляд, не скользящий мимо, не рассматривающий, а входящий внутрь взгляд. Его увидели. Из груди его вырвался звук, которого он не издавал никогда. Боль или ликование? И смерть и жизнь? Одно мгновение, и вот - золотая флейта Тома запела, и как не бывало обрыва звука.
          Я жив! Жи-вой! Вот я!

          Вот так и началась вторая жизнь. Их общая жизнь - Тома и Старой Девочки. Потому что это Она его увидела. А он - ее. Собственно, они оба услышали музыку и привели се в мир. Вот и все.
          Что за странное имя - Старая Девочка? Имя это или не имя но вот как оно родилось:
          - Мне кажется, я знаю тебя не с рождения, а с дорожденья, - сказал он.
          - Ну, конечно, я знала тебя, когда тебя еще и в помине не было. Может быть, когда еще никого не было, я тебя знала.
          - Как же это?
          - Очень просто. Я ведь старая. Я очень старая. Старше мира.
          - Но ты ведь юная, такая юная, как утро. Недаром на тебе это розовое платье. Розово-сиреневое, как рассвет.
          - Ну да, конечно. Меня так и зовут Девочкой. Все зовут Девочкой. Я - Старая Девочка. Ах, Том, Том, что могло бы быть, если бы я не нашла тебя?! Твоя Флейта шла прямо ко мне, в самое сердце, и - вдруг оборвалась. Как я испугалась! Но никто не понимал, чего это я испугалась. Сколько я ни просила музыкантов помочь мне, никто не мог. Они совсем не знали, что такое твоя Флейта и куда она ведет. И вот тогда я ушла в этот лес, и стала звать, звать тебя. А потом затихла совсем. Твоя оборванная мелодия звучала во мне. Звучала и обрывалась, звучала и обрывалась. И вдруг я почувствовала: да разве можно слышать эту мелодию и не быть счастливой? Слышать и не любить... Так, чтобы найти... И тут я тебя увидела.
          "Господи, как хорошо, что ты из плоти и крови, что ты не исчезнешь, не растаешь как видение, не оборвешься, как мелодия, что мы навсегда вместе!..."
          - Том...
          -Что?
          В ее голосе был еле слышный укор, смешанный с нежностью и печалью.
          - Том, не говори так. То, что из плоти и крови, тоже исчезает, почти так же, как видения... Кто знает (это она сказала почти шепотом), может наша плоть и есть видение...
          И тут Тома охватила такая тревога, такая боль! "Нет! Нет! Нет!" - закричал он.
          - Ты должен обещать мне, что всегда, что бы ни было со мной, будешь идти туда, куда ведет тебя твоя Флейта. Обещай мне, что даже на меня - не оглянешься, если меня будут уводить от тебя. Ты не должен выбирать между мной и флейтой. Только Флейта...
          - Нет, ты! - вскрикнул Том и осекся.
          - Если пойдешь за Флейтой, то вернешь меня. Если останешься со мной и не пойдешь за флейтой - потеряешь меня.

          Вот что помнил Том, когда сидел у постели, на которой умирала она - его любимая, его Чудо. Она еще дышала, но он знал, что в любую минуту дыхание может прерваться и тогда... Тогда расколется пополам небо и земля. Тогда ничего больше не будет. Но вот послышался слабый вздох. Такой далекий, точно со звезды донесшийся голос: "То-ом..." Ее голос или зов со звезды? Ее голос, ставший звездным зовом:
          "Том, ты обещал..."
          И тогда он взял свою Флейту. Последнее, что он увидел, было Ее лицо, спокойное, как озеро в полном безветрии, и почти такое же белое, как подушка.
          Неведомая сила влекла его отсюда. Он хотел крикнуть, остаться, ' прильнуть к ее лицу. - "То-ом..."- Ее голос уводил его от нее. И вот- огромная синяя тишина с одной звездой посередине. И эту тишину нельзя было нарушить. А звезда звенела ее голосом. И Флейта звучала. Музыка лилась, лилась и вела в такую глубину! И человек шел, плыл за музыкой в полной пустоте. Но она не страшила его. Она его держала, как пловца держит море. Человек плыл и плыл, а по лицу его текли и текли слезы, и падали, и повисали в темной синеве звездными искрами. И странная мысль пронеслась в голове у человека, что он причастен к этому звездному мерцанию. Среди этих звезд были и его повисшие слезы. "Слезы не пропадают, ни одна слеза не пропадает", - подумал он и потом уже совсем ни о чем не думал, только чувствовал, что погружается все глубже и глубже. Куда, Господи?
          Огромные разноцветные звезды совсем рядом с его лицом. Плавают у глаз, лучатся всеми цветами радуги и живут. Они живые. И все-таки это слезы. Разрастающиеся, расплывающиеся слезы. Вот они слились в одну сплошную радугу, охватившую все пространство. И где-то в сине-серебряной части радуги - фигура. Постепенно вся радуга оказалась вдали, а синее серебро близко. Еще ближе... еще... И вот - женщина с белым, как снег, лицом, вся в окружении переливающихся синих и серебряных льдин. По неподвижному лицу Ее текли слезы. Текли и текли, как будто отделившиеся от нее самой, и превращались вдали в дрожащие звезды. И расплывались, и таяли, и снова текли. Неподвижное, невозмутимое Лицо, которое все время плакало... А слезы превращались в свет.
          -Кто ты?
          Она смотрела на флейтиста и молчала. А слезы продолжали течь, как звуки флейты.
          - Кто ты?
          - Хранительница света.
          - Ноты... плачешь?
          - А ты думал, что я холодная и жестокая Снежная Королева?..
          - Нет... Этого не может думать никто, кто видит тебя. Ты... ты все время плачешь? Всегда?
          И тогда она улыбнулась сквозь слезы. И в звуках музыки проступил такой покои!..
          Так значит он есть - вечный свет! Вот Он!
          Никогда еще маленькая золотая флейта не обретала такой силы! Синева... Синева... А посредине синевы - пламя. И он знает, что ему надо вступить в него. И вступает. И тут, только тут видит лицо своей любимой и жизнь, которая разгорается на нем, как утро на фоне отступающей ночи.

          Говорят, что чудес не бывает. А мне все разно, бывают они или не бывают. Чудо - это не зрелище. А кто сам станет чудом, тот уже ничего не говорит...

    СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА



          Высокие и очень спокойные деревья... длинный вечерний луч... Огромный, изнутри светящийся покой... Каким маленьким вдруг становится пред ним то, что только что казалось таким большим и важным. Маленьким и вовсе неважным. Совсем. Сейчас это все мелькнет и растает, лопнет, исчезнет и останется только этот покой, эта незыблемость света, и станет странным - как это раньше мы не видели и не вдыхали этого. Ведь это же было. Всегда.
          Сколько сказок складывали о волшебной стране! И все ее выдумывали, грезили. А ведь только она-то и есть на самом деле, а все остальное - выдумка, то, что пригрезилось нам...
          Да. Волшебная страна - это страна, где все - такое, как оно есть на самом деле, а не такое, каким кажется. Страна, в которой существует только то, что есть, навечно есть, а то, чего нет, что мелькнет и исчезнет, - того нет, то и не представляется, что оно есть.
          И стоит эта страна испокон веков и на веки вечные. Никто не может ее уничтожить. Только почему-то вдруг она становится невидимой, а потом опять видимой...
          Если поднести зеркало к цветку, если вдруг проглянет зеркальный пруд посредине леса или зеркальное спокойное море под небом, то сейчас же станет видимой волшебная страна. В зеркале воды мир удвоится и станет ясно, что он незыблем и волшебен. И захочется поднести к нему еще зеркало, и еще, и еще, и растет чувство, что тогда-то мы и подойдем к Тайне - к тому спящему дворцу в волшебной стране, откуда начинается свет. И мы подносим к удвоенному миру зеркало своих глаз и ищем других глаз - других зеркал, чтобы поднести к ним свои глаза, в которых мир, удвоенный и утроенный, растет, как растут кристаллы...
          Деревья и небо вовсе не смотрят на самих себя: и в зеркалах проступает то, что они есть на самом деле. Если же какому-то любопытному взгляду захочется увидеть самого себя, тут-то наступает беда. Волшебная страна делается невидимой, и на месте настоящего мира появляется тот, который только кажется...
          Вот отчего, если человек глядится в зеркало, он не видит там ровно никакой волшебной страны, и мир вовсе не растет и не удваивается, а просто передразнивает сам себя, пока ему не надоест это. И появляется полная уверенность, что никакой волшебной страны нет и быть не может.
          Волшебники - жители волшебной страны. У них такой странный закон: их видит только тот, кто не смотрит на самого себя. А кто посмотрит на самого себя, тот сейчас же перестает видеть волшебников. Они будут совсем рядом, но... совершенно недоступны взгляду. Как звезды видны только ночью, когда нет солнца, так и волшебники видны только тогда, когда ты сам себе не виден. Иначе не бывает.
          Волшебники живут так близко к нам, что этого и представить себе нельзя. Живут и незаметно делают свое дело. Раздают нам свои дары - таланты и красоту. Они сыплются и сыплются на нас плавно и нежно, как снег в безветрие или как легкие медленные листья в пору ранней осени... Кто-то одаривает нас миром... всем, что есть. И самыми разными талантами. Это неправда, что есть неодаренные люди. Бывает ли, чтобы снег падал на один кусок земли под окном, а на другой нет? Все люди одарены, только не все знают об этом. .
          Неужели все? А Кай?
          Если сказать правду, он никакого таланта за собой не чувствовал. Жил такой бесталанный человек на свете, по имени Кай.
          Какой такой Кай?
          Тот самый. Из сказки про Снежную Королеву. Тот, что увидел Снежную Королеву. Потому ли увидел, что в глаз ему попал осколок из зеркала троллей, или не потому - не знаю. И даже думаю, что что-то здесь не так. Ведь люди с осколком в глазу все видят наоборот: прекрасное - безобразным,- безобразное - прекрасным. Значит, Снежная Королева на самом деле была безобразной?
          Ну нет! Что вы!
          Она была ослепительно прекрасна; ослепнуть можно было от ее блеска. Кто хоть раз видел, как вспыхивают на солнце снежинки, как преломляется свет в изломах льдин, тот знает, что такое этот блеск. Если бы Она была безобразна, все было бы проще. В том-то и дело, что Она была бесконечно прекрасной, эта холодная, эта Снежная Королева.
          Но ведь Она была злая? Она без сердца?
          Кто знает...
          Думается мне, так утверждают те, кто не отважился войти в Ее покой, вглядеться в нее... Кто не пошел за ней.
          А Кай пошел.
          Не мог не пойти. Слишком уж Она была прекрасна. И не верил он, что такая красота обманет сердце. Не верил - и все. У него вечно не сходились концы с концами, и одно противоречило другому. Так уж он жил. Вот, например, он очень любил птиц, До того любил, что когда открывал окно и слышал, как птицы поют, сердце его разрывалось от счастья. Он начинал кувыркаться, смеяться и плакать в то же самое время. Но ведь рядом с ним на подоконнике сидел его любимый кот, который тут же у него на глазах хватал поющую птицу и...
          Господи, Боже мой, почему так мир устроен? В этот момент он кота ненавидел. Но ведь все-таки он его любил. И - в чем кот виноват? Он так создан... И как тут быть, что думать? Это было совершенно непонятно. Может, он потому и был бесталанным, потому ничего не мог сделать определенного в жизни, что никак не мог разобраться в ее устройстве. Всех жалко... И потому обязательно всех обижаешь...
          Вот ведь и бабушку, и Герду он так обидел, когда ушел за Снежной Королевой... А что было делать?.. Наверное, только одна бабушка никого не обижала. Потому что она была сама доброта.
          Бабушкин дом был Дом Детства. Там была бабушка, Герда, и Розовый Куст. И вот пока Кай жил в доме детства, еще как-то можно было сводить концы с концами. А может быть, наоборот: пока еще можно было сводить концы с концами, он мог оставаться в Доме Детства?
          Но подошел такой миг, когда все перестало сходиться, все разъехалось. Вот тогда-то он и ушел за Снежной Королевой. В этот холод, в этот Простор. И остался Дом Детства позади. Этот остров, который до поры до времени кажется целой вселенной, а потом видится далеким-далеким блаженным островом в необозримом мире... Сидит там бабушка у Розового Куста и что-то вяжет. Как-то незаметно бросает вязанье и заглядывается на Розовый Куст. А Кай заглядывается на бабушку и ему кажется, что бабушка всемогущая, что доброта - всемогуща, и все-все в мире устроится. Все как-то образуется. И кот как-нибудь поладит с птицами и найдет себе более подходящую еду. И вообще все будет так, как надо.
          А потом бабушка встает и уходит на кухню или еще куда-нибудь, и он остается один возле Розового Куста. И мечтает. Иногда не один, а вдвоем с Гердой. По одну сторону Куста - он, по другую - Герда. И каждый думает о своем, и каждый не знает, о чем думает другой. А Розовый Куст еще о чем-то своем. Их двое. Розовый Куст - третий. Может быть, третий лишний?
          Так, наверное, казалось самому Розовому Кусту. Потому что "они оба смотрели на него и не видели его. Добро бы еще они видели только друг друга. Так нет же - каждый из них видел самого себя со стороны и так стеснялся, что не знал, куда деваться. Это началось совсем недавно. Но когда уж началось, то Розовый Куст стал как бы и не при чем, хотя на самом деле не такой уж он лишний. Он был им очень нужен. Без него просто не обойтись было. Особенно Герде. Она как-то осталась наедине с Розовым Кустом, как с единственным другом своим, которому можно совершенно открыться. И вот зарылась она в Куст с головой и заплакала. И плакала так, как поют птицы - вся и - вволю.
          И вдруг в дом вошел Кай. И услышал, что розовый куст плачет. Он раздвинул куст и увидел Герду. И хотя он видел ее, конечно, и раньше, но увидел только сейчас. Такая тоненькая девочка. Вся она дрожала, как куст под ветром, и вся плакала. И Кай весь к ней рванулся, потому, наверно, что вот вдруг увидел ее всю, как видят мгновенно простор, освещенный молнией. И она это почувствовала и сразу доверилась ему, затихая и всхлипывая. Почему она плачет? Да потому, что и она была бесталанной и совершенно некрасивой. И обо всем этом она сказала Каю. И вот тогда-то Кай засмеялся, тихо и ласково засмеялся, потому что видел то, чего она не видела. Его глаза были сейчас как два ясных зеркала, и так как они совсем не смотрели на себя, в них отразилась Герда, такая, какая она есть. И оказалось, что она только кажется некрасивой, а на самом деле!..
          Герда смотрела в эти глаза и затихала... А потом ее глаза стали расширяться от удивления... Неужели это она? Не может быть... Нельзя верить... Но как не верить? Кай видел, что она становится счастливой, глядя в его глаза, - и сам становился счастливым. И кроме ее счастья ему ничего не было надо. И они уже совершенно не могли жить друг без друга. Вот так они и зажили вместе в домике с Розовым Кустом. А все остальное было потом. То, что они так любили друг друга и не могли расстаться, и сидели у Розового Куста, взявшись за руки и пели. Все было. Но однажды Герда сказала:
          - Кай, ты самый лучший на свете!
          - Да ну, - сказал Кай и улыбнулся.
          - Кай, ты самый красивый на свете!
          - Ну да! - сказал Кай и рассмеялся.
          - Кай, ты самый талантливый на свете!
          - Ну, ну, ну, - сказал Кай на этот раз и нахмурился.
          - Почему ты засмеялся и почему ты нахмурился?
          - Потому что не надо говорить неправду.
          - Это правда!
          - Нет. Я не красивый и не талантливый.
          - Как ты смеешь так говорить?!
          - Я говорю правду. Я хочу, чтобы и ты говорила правду. А тебе обязательно нужно меня выдумывать. Ты несчастлива со мной - вот с таким, какой я есть? Тебе нужно что-то другое?
          У Герды остановилось сердце и задрожали губы, ей стало так жалко Кая, что она вдруг растерялась и превратилась в маленькую девочку, которая совсем себя не видит со стороны. И такой вот она и отразилась в его глазах.
          Нет, он никогда не говорил ей, что она талантливая. Он только глядел на нее очень тихо, и она видела в его глазах себя всю. Всю. И оживала - вся. Всей душой. Может, даже не так часто это было. Но когда было, то было то, что описать невозможно. И один раз после этого она вдруг запела. Да как!
          С тех пор и стала Герда петь. А люди стали оглядываться и спрашивать: что это за новое чудо появилось на земле?
          И тут кончилось их одиночество. Все стали приходить к дому с Розовым Кустом, чтобы послушать Герду. И слава о ее голосе и таланте пошла далеко.
          Конечно, Кай был лучше всех для Герды, но ведь что правда, то правда - никакого особого таланта у него не было. И однажды, когда они остались вдвоем, Герда глубоко вздохнула. На другой день Герда еще раз вздохнула, и тогда Кай спросил ее с тревогой:
          - Герда, ты несчастлива со мной?
          - Кай, я не знаю. Я очень люблю тебя, но иногда мне очень грустно. Иногда я думаю, почему в самом деле ты ничего не можешь сделать в жизни? Ведь все у тебя есть, и я у тебя есть, и бабушка, и Розовый Куст у нас в доме. А ты... Иногда проходят целые дни, а ты даже не взглянешь на эти розы. И вот говоришь: "Я бесталанный!" А я не хочу этого слышать. Ты сам себя в этом уговорил. И ничего не хочешь сделать.
          - Герда, милая моя Герда, я ни в чем себя не уговорил. Я вправду бесталанный. Понимаешь, что-то у меня не складывается, что-то не получается. Я сам все время думал - может быть, получится.
          И он стал что-то говорить про птиц и котов, да еще про зайцев и волков. И чем больше он говорил, тем тяжелее становилось Герде. Тогда он замолчал и вдруг сказал:
          - Я думал, что ты будешь счастлива со мной вот таким бесталанным. И тогда бы...
          - Что тогда бы? - спросила Герда.
          - Ничего. Уже осень. Птицы не поют.
          - Зато ты можешь сколько угодно гладить своего кота.
          - И буду.
          Вот тогда-то после этих слов и стал изменяться Кай. (Не думаю, чтобы какой-нибудь осколок попал ему в глаз. Я про осколки ничего не знаю. Но Кай действительно стал другим). И бабушка, и Герда частенько плакали от него. Он бывал то грустным, то грубым и не отвечал, когда его спрашивали, точно не слышал вопроса. И подолгу смотрел в окно, когда падал снег.
          - Кого ты там видишь? - спросила его однажды Герда.
          - Снежную Королеву, - ответил Кай.
          - И какая она?
          - Красивая.
          - Очень?
          - Очень. Она в огромном пустом дворце. Там нет никого. Она одна. Хорошо.
          - Разве это не страшно - одной в пустом дворце?
          - Нет. Это хороши. Только это и хорошо, - вдруг сказал Кай. А Герда и бабушка переглянулись и стали за него бояться.
          Нет, никто не нужен Герде, кроме Кая, - ни знаменитый композитор, ни все другие, такие красивые и талантливые, все эти люди, которые приходят в их дом. Но... почему Кай не может сделать ее счастливой?
          Не думаю, что Кай стал передразнивать Герду и бабушку, и даже розы назвал безобразными. Но на розы он перестал смотреть совсем. А все только смотрел в окно, когда шел снег. А когда Герда еще раз глубоко вздохнула, он вдруг свистнул, взял шапку и ушел из дома. Как раз на улице выпал густой снег. "Кай! Кай!", - закричала Герда. Но Кай исчез в густых снежных хлопьях.
          Вот как это было.
          Герда долго плакала, а потом ушла искать Кая. Так она сказала бабушке. Бабушкин дом опустел. Бабушка да Розовый Куст остались в доме детства. А Кай и Герда из этого дома ушли. Куда отправилась Герда? В той знаменитой сказке говорится, что она сперва попала к женщине, которая умела колдовать. Это не совсем так. Кажется, это была не женщина, а мужчина, но он действительно умел колдовать. У него был заколдованный сад со множеством цветов. И вообще у него как будто было все, что нужно для счастья. Он был очень талантлив. Он все умел, даже колдовать. И он в самом деле спрятал под землю все розовые кусты, чтобы не напоминать Герде о доме детства и о Кае. Надолго ли он околдовал Герду, я не знаю, но она пела ему каждый день, и он подносил ей бесконечные цветы. Он еще был, кажется, поэт и сочинял для нее песни. Но все это колдовство разрушила обыкновенная простуда. Герда простудилась и не смогла петь. Из носу у нее потекло. Он распух. И когда она взглянула в глаза мужчины, умевшего колдовать, она увидела себя такой безобразной, что сама испугалась.
          - Это я?! - спросила она. - Не может быть, это не я. А где же я?!
          Ее нигде не было. Она потеряла себя саму.
          И тогда Герда выбежала в сад босиком, хотя и была простужена, и заплакала в первый раз с тех пор, как попала сюда, заплакала вся, как когда-то. И как только слезы ее упали на землю, из-под земли вышел загнанный туда колдовством розовый куст. И Герда все-все вспомнила. Она зарылась в розовый куст и плакала так, что все розы промокли от ее слез. Она плакала и звала: "Кай! Кай!". И знала, что Кай уже не откликнется ей, и от этого еще больше плакала. Она поняла теперь, что только Кай знал ее, знал, чем она была, а не только казалась, что Кай никогда не потерял бы ее, не дал бы ей потеряться. Она плакала и плакала, а слезы окончательно смывали все колдовство. Дом и сад, в котором она жила, были не настоящие, а точно нарисованные на бумаге. Совсем как настоящие, но не настоящие. Потому они и не выдерживали слез. Мужчина, умевший колдовать, боялся слез, как наводнения или потопа. Он, кажется, готов был влезть на высокое дерево или бежать в другой город, только бы не видеть Гердиных слез.
          - Кай! Кай! Кай! - звала Герда, вся Герда.
          Колдовство кончилось. "Господи, как я замешкалась," - сказала она, быстро собрала узелок и ушла.
          На дворе стояла глубокая осень. "Скоро начнется снег", - подумала Герда, и сердце ее сжалось. В снег, в густой, густой снег ушел Кай. Конечно, он где-то в густых снегах, в ледяном дворце у Снежной Королевы. Совершенно один в пустом ледяном дворце. "Кай! Кай! - неужели ты не слышишь, как я хочу, чтобы ты вернулся? Кай, я не могу без тебя! Неужели ты этого не слышишь?"
          А может быть, он все-таки не во дворце Снежной Королевы, а где-нибудь в другом доме, поближе, где не так пусто и холодно? И хотя это не дом детства, но все-таки какой-то жилой дом? Только бы узнать, что он жив! Только бы увидеть его хоть раз, а потом вернуться к бабушке и всю жизнь прожить с ней вдвоем у розового куста. Только бы хоть раз увидеть Кая.
          - Ка-а-ай!
          И вот тут-то к ней подлетел какой-то ворон и сказал:
          - Милая девушка, вам нужен принц Кай?
          - Принц?!
          - Ну да, вы только что его позвали.
          - Я звала просто Кая, не принца.
          - Но, может быть, вы так давно его ищете, что он успел стать принцем? Дело в том, что нашего принца зовут Кай. Некий Кай пришел откуда-то издалека и оказался самым красивым, умным и талантливым. И поэтому его выбрала в мужья наша принцесса.
          - Ах, пусть бы он был некрасивый, неумный и неталантливый. Лишь бы это был Кай. Пусть даже он женат, - сказала Герда, - только бы взглянуть на него.
          - Уверяю вас, что он красив, и умен, и талантлив, иначе за что же бы его полюбила наша принцесса? Да и сами вы за что любите его?
          - Я? За то, что он - настоящий. Он не боится слез. Понимаешь, бумажные цветы от дождя размокают, а живые растут. Вот так же и люди от слез.
          - Удивительная точка зрения, - сказал ворон. - Они уже приблизились ко дворцу. А из дворцовых ворот выходили принц и принцесса, такие веселые и счастливые! Глядя на них, невозможно было поверить, что кто-то на свете может плакать.
          Нет, это был не Кай. То есть принца звали Кай, но это был не Гер-дин Кай... Герда быстро вытерла слезы, чтобы не смущать принца и принцессу, и хотела уйти. Однако они позвали ее, выслушали и подарили золотую карету. Счастливые люди иногда бывают очень добрые. И Герда поехала на Север в золотой карете. Скоро карета въехала в лес, и перед глазами Герды замелькали огромные сосны и ели, дубы и липы. Герда загляделась на них, и ей вдруг стало отчего-то больно и удивительно спокойно. Чем глубже и выше был лес, тем становилось спокойнее.
          В карете было несколько зеркал. И сначала Герда с удовольствием поглядела, как идут ей наряды, подаренные принцем и принцессой. Но вот за ее головой в зеркале выросли сосны. Герда обернулась от зеркала к окну и больше уже не глядела на себя. Ей стало стыдно, что сосны видели, как она на себя заглядывалась. "Это просто привычка, - сказала она им. - Мне уже не нужно это". И сосны как будто поверили ей и продолжали говорить о чем-то действительно нужном. О чем только? Они как будто готовили ее к чему-то главному. К чему? Какое оно, это главное? Радостное? Грустное? Оно - закрайное. То, что за краем и радости и грусти. Оно - бездонное. Так говорили деревья, и Герда им верила. И чем дольше они это ей говорили, тем становилось ей спокойнее. И вдруг ей захотелось остановить карету и выйти из нее. Она так и сделала.
          Был поздний вечер. Кучеру и лошадям надо было уснуть, а ей - побыть в лесу с деревьями... Такими большими... и тихими. И вот ее глаза превратились в два ясных зеркала. И мир удвоился в них, как в чистой воде, и Герда увидела впервые в жизни волшебную страну. В ней было до того прекрасно, что сердце почти остановилось. И так просто! Сначала она видела все, сразу все, и только потом начала различать что-то по отдельности - и оказалось, что все было живое. И всегда было таким, но она только сейчас это увидела. Только сейчас. Была - ветка - ну и что? А теперь - ветка! - Господи! И как это она раньше не видела, что у каждой ветки есть свое лицо, и каждая говорит свои слова, и если к ним прислушаться, то счастью не будет конца, как лесному шуму. И Герда прислушалась и вгляделась. И увидела удивительный огонек. Маленький, теплый огонь в темноте. Это был костер гномов. Вокруг него сидели гномы и говорили все вместе, как листья в лесу, и так же не перебивая друг друга. И когда Герда вслушалась, она столько узнала!
          - Волшебных стран много, - говорили гномы. - Ты попала в первую - в волшебный лес. Это царство Кота и Лешего. И они главные волшебники здесь. Сейчас ты видишь только наш маленький огонек. Но скоро ты увидишь три больших огня - один рубиновый и два зеленых. Это - глаза Кота и трубка Лешего. Кто увидит эти огни, узнает что-то самое главное в жизни.
          - Так я смогу узнать, где Кай?
          - На вопрос "где?" они не отвечают.
          - Но для меня самое главное в жизни - это Кай, - сказала Герда.
          - Вот и спроси, жив ли он и увидишь ли ты его.
          "Неужели сейчас я узнаю об этом... Неужели вот сейчас... " Герди-но сердце забилось часто-часто и почти замерло. И тогда погас костер гномов. Наступила полная темнота. И в этой темноте зажглись три огня - один рубиновый и два зеленых. "Ну вот, теперь я должна узнать самое главное", - подумала Герда и вдруг поняла, что не может говорить. А три огня приближались, приближались к ней и остановились прямо напротив нее. И вдруг Герда поняла, что Кай жив.
          - И я его увижу?! - прошептала она. И опять поняла без слов: "Да".
          - Но как? - вскрикнула Герда.
          Тут вдруг огни замигали и погасли. Герда очутилась в полной темноте. Хорошо еще, что гномы были рядом, что снова замерцал огонек их костра, и Герда услышала:
          - На вопрос "как" они не отвечают.
          "Но как же все-таки?" - с тоской подумала Герда, и тут в голове, которая только что была такой тихой и ясной, закопошились мысли. И вслед за ними вошло огромное, лохматое беспокойство. Она стала думать о том, что будет с ней и с Каем, и очнулась от крика над головой:
          "Вот она! Вяжи ее!"
          Это были разбойники. Оказывается, она находились совсем недалеко от своей золотой кареты.
          - Возьмите карету, только отпустите меня, - попросила их Герда. - Зачем я вам?
          Но разбойники - это разбойники. Им зачем-то все нужно (хотя они и сами могут не знать - зачем). И Герда поняла, что ей надо прощаться с жизнью. Ей вовсе не было страшно. После того, как она побывала в волшебной стране, она совершенно перестала бояться за себя, но мысль о Кае!
          - Кай! Кай! - прошептала она. - Неужели ты так и замерзнешь один в снегах? - И лицо ее стало таким пронзительно печальным, что надо было быть разбойником, чтобы это выдержать. Но вокруг были именно разбойники, и один из них уже занес над Гердой нож, как
          вдруг девочка-разбойница, Маленькая Разбойница, о которой все знают по старой сказке, вынырнула откуда-то и встала между Гердой и его ножом. Еще минута - и она была бы убита. И она на это шла, эта Маленькая Разбойница. Не такая уж она была избалованная. Это была единственная разбойница, которая не выдержала пронзительно-печального лица Герды. И это так удивило остальных разбойников, что они не убили Герду в тот же миг - и не убили потом. Они только все расспрашивали Маленькую Разбойницу, для чего ей вздумалось защищать девчонку из золотой кареты. А она им плела всякие небылицы, потому что как было рассказать разбойникам правду? Они бы ее все равно не поняли. Маленькая Разбойница и вывела Герду на дорогу (не знаю уж, был ли тут олень, думаю, что без него обошлось), обняла ее, отдала все, что у нее было, и сказала:
          - Иди, найди Кая и... вспомни когда-нибудь про меня.
          "Вспомни"! Герда уже никогда не сможет ее забыть, как и девочка, рожденная в разбойничьей шайке, уже никогда не сможет жить с разбойниками.
          А лес из осеннего стал зимним, и огромные белые деревья указывали прямой путь к Снежной Королеве.
          Нет, не нужно было никакого оленя. Совсем иначе Герда попала в страну Снежной Королевы.
          Она остановилась в серебряно-белом лесу, потому что почувствовала, что огромная, одетая снегом сосна приказывает ей остановиться... Ствол ее был, как поднятый перст: ни с места! И Герда застыла. Вся. Остановились ноги, остановились руки, остановились вопросы, остановились мысли. И глаза остановились. Они превратились в два тишайших зеркала. И вдруг в них отразилась Волшебная страна. Она была перед ней вся - страна Снежной Королевы. В этом невозможно было сомневаться. Герда была в середине такого сияния, которого она не видела никогда в жизни. И если бы ей сейчас приказали: двигайся! - она бы не смогла. Сияние шло отовсюду, как будто проникало внутрь нее, пронизывало ее, преломляясь и отражаясь в бесчисленных призмах. Постепенно она поняла, что окружена зеркалами, тысячами, мириадами зеркал, которые то являлись в своем множестве, то сливались и представали двумя великими зеркалами такой чистоты и ясности, какой не бывает ни в каких зеркалах на свете. Самая тихая вода не могла сравниться с тишиной и прозрачностью с этими волшебными зеркалами.
          И тут она вспомнила, что страну Снежной Королевы называют Страной Волшебных Зеркал. Но люди считают эту страну страшной и очень боятся этих зеркал. "Чего же тут бояться?" - подумала Герда, и вдруг поняла, что зеркала эти совсем не отражают ее: ни лица, ни рук, ни ног. Герду, которую все видят, нельзя было найти в этих зеркалах. Так вот чего пугались люди. Пустота! Пространство, в котором нет тебя самого. - Но вместо испуга Герду охватил такой восторг, такой небывалый восторг, что зеркала засияли удесятеренным блеском, отражая его... Потому что его-то, восторг этот, они отражали... И Гер-дины глаза отразили то, что отражалось в зеркалах. И... вспыхнуло такое сияние, что продлись оно еще одно мгновение, и этого нельзя было бы вынести. Но мгновение оборвалось. Сверхъестественное сияние сменилось спокойным белым светом, тоже удивительно прекрасным, но это вынести было можно. Это был Покой, в котором таились целые миры.
          - Снежная Королева, Снежная Королева, - прошептала Герда - Покажись... Дай мне поблагодарить тебя. Сердце мое переполнено...
          Ей никто не ответил. Никого не было. Пустота. Она стояла в огромном белом зале. Белый пол и прозрачные стены. Сверкающая серебряная дорожка расстелилась у самых ее ног и точно звала ее вглубь зала. И Герда вошла. Она шла, шла и шла, то и дело натыкаясь на прозрачные стены, которые каждый раз расступались перед ней с легким звоном. Она как будто все время входила внутрь стен, как вдруг в дальнем конце зала увидела одно темневшее пятнышко. (Господи! Как забилось ее сердце!)
          - Кай! - вскрикнула она, еще ничего не различая, но точно зная, что это-он...
          "Кай! Кай! Кай! - отразили звук ее голоса сотни, тысячи прозрачных стен, как будто тысяча тончайших хрустальных колоколов. - Кай! Кай!"
          Когда Герда добежала до Кая, она вся сотрясалась от слез.... Все прозрачные стены задрожали и расступились, наполняя пространство звоном. И Кай и Герда обняли друг друга.
          Нет, никакой осколок не выпал. При чем тут осколок? Просто это был Кай, Кай, которому слезы Герды были нужны, как растрескавшейся земле - дождь. Никому в мире не были так нужны ее слезы, как ему. Наконец-то вся Герда ожила, вся душа ее выплеснулась.
          - Герда, Герда...
          Все пространство и все время как будто были пересечены, как огромный белый зал. Вечность была тут. Они в ней находились.
          Бесчисленные слезы задрожали, переливаясь всеми цветами радуги, и в каждой из слезинок мелькнуло маленькое отражение женской фигуры. Еще минута - и все слезы слились в одну огромную сверкающую каплю, которая повисла ни на чем посреди зала, как звезда посреди неба. И в этой капле...
          - Снежная Королева!... - прошептал Кай. - Наконец-то я вижу тебя!..
          Снежная Королева молчала. А слезы текли и текли из ее глаз, не тая, а затвердевая. Они были вечными, как и она сама. Они собирали в себе весь свет и преломляли и удесятеряли его.
          - Снежная Королева, - шептали мальчик и девочка, - как это люди могут бояться тебя? -
          - Это оттого, что они не видят меня, - сказала Снежная Королева. - Люди предстают перед зеркалами моих глаз и не видят там того, что они хотели бы видеть. А то, что есть, им кажется пустотой. И я кажусь им пустой и холодной.
          - Пустой и холодной... Ты?! - повторили Кай и Герда и замерли. - Ты - хранительница света и простора...
          - Ну вот, вы уже и не боитесь Простора и вас не ослепляет Свет. И ни холода, ни пустоты вы тоже не боитесь, потому что у вас незамерзающие сердца.
          Снежная Королева замолчала, но в зеркалах ее глаз вспыхнуло такое сияние, что еще немножко - и они не выдержали бы его. Они крепко обнялись и как будто провалились куда-то, перестали видеть и слышать. А когда очнулись, то оказались в бабушкином доме у Розового Куста, который сам и был счастьем, только чтобы узнать это, надо было потерять его...
          И, конечно, около Розового Куста сидела бабушка. Уж если счастье, то без бабушки не обойтись. Какое же счастье без Доброты? А бабушка ведь сама Доброта, и у нее самое незамерзающее сердце на свете Никакие холода ему не страшны. Уж если у тебя незамерзающее сердце, то это навсегда. А если замерзло - не надо пенять на Снежную Королеву. Она тут ни при чем.

    СТАРАЯ ФЕЯ



          Фея была старая, седая и грузная. Она ходила с большой хозяйственной сумкой. Чаще всего сумка была набита рукописями. Вот с такой набитой рукописями сумкой она и появилась в издательстве. И робко предложила свои листки. Она была похожа сейчас на торговку из песни про горячие бублики. Вот так стоит на морозе, озябшая, и товары ее на глазах остывают и черствеют.
          Фея выглядела жалкой и, кажется, чувствовала это. Руки у нее дрожали. Она не знала, куда деть распадавшиеся листки и переводила взгляд с одного сотрудника на другого. А они всем видом своим давали ей понять, что все это совершенно неуместно и почти неприлично, и долго терпеть этого они не намерены.
          - Но это ведь настоящее, - тихо сказал Фея, - живое...
          - Что, что? Позвольте об этом судить нам. Когда нужно будет, мы вам ответим.
          И ответили. Все это им было совершенно не нужно. Стоило только взглянуть на папки, чтобы убедиться в этом.
          - Знаете что, бабушка, в этом возрасте не начинают писать, и если...
          Тут Фея покраснела и перебила:
          - Я вам не бабушка.
          - Вот как... Но простите, ведь вам уже под семьдесят?
          - Под семьдесят? Под семьдесят?! - Она подняла лицо. Ее глаза сверкнули. - Да когда ваша прабабушка была ребенком, мне было уже гораздо больше семидесяти.
          Тут уже онемели сотрудники. А Фея быстро собрала свои листки, запихнула их в хозяйственную сумку и решительно пошла к лифту. Когда она потом перебегала улицу и вскакивала на ходу в автобус, в ней вряд ли можно было заподозрить грузную старуху. Но вот она села, прислонилась головой в окну - и снова стала старой и усталой.
          Вышла она возле огромного пустыря на конечной остановке, поглядела вслед последнему уходящему пассажиру и пошла в сторону от дороги и домов по пустырю, пересекая овраги и чахлые перелески. Наконец, она оказалась далеко от какого бы то ни было жилья. Ни души. Огромное небо и пустая затихшая земля. Вот тут-то Фея раскрыла свою сумку и вывалила из нее все свои листки. Их подхватил ветер, закружил и разнес в разные стороны, а Фея вздохнула, поправила на голове платок и пошла назад уже с пустой сумкой.
          На пустыре этом потом вырос лес. И не чахлые ровные посадки. Нет, прекрасный смешанный лес. Откуда он взялся - люди не задумались. А откуда вообще на земле взялись леса? Разве кто-нибудь знает об этом?
          Но все это потом, не сразу.
          А сейчас Фея поправила платок и с пустой сумкой пошла через пустырь обратно к домам.
          Дело в том, что Фее, живущей на земле, нужны деньги, как и всем людям. Сколько труда она вложила в рукописи, об этом не знал никто. Да и что с того? За рукописи ей не платили, а деньги ей были нужны. И вот она подошла к крайнему дому и постучалась в первую попавшуюся квартиру.
          - Вам полы помыть не нужно? Или окна? Или постирать что-нибудь?
          Хозяйка осмотрела ее несколько подозрительно и замялась.
          - Пусть вас не смущает мой вид, я умею это делать. И беру недорого.
          - Ну что ж, нужно.
          Она действительно умела это делать. Она вымыла квартиру, к удивлению хозяйки, быстро и хорошо. А то, что несколько раз останавливалась и сосала валидол, хозяйка не видела. Да и какое ей было дело?
          Теперь у феи были деньги. Она улыбнулась совсем по-детски и отправилась в кондитерскую. Скоро ее сумка была набита сластями. Она подкупила к ним фруктов, зашла в игрушечный магазин... И тут уж глаза ее так разгорелись, что она истратила почти все. Осталось, кажется, только на автобус. Впрочем, автобус не понадобился. Что-то зашуршало за ее спиной и - два огромных крыла подняли ее в воздух. Какое это было ликование - лететь на крыльях через весь город, над всеми толпами и очередями, над всем шумом, совершенно не замечая всего этого. От грузной старой женщины не осталось и следа. Теперь это была самая настоящая фея, которая летела с сумкой, полной игрушек и сластей, и, никому не видимая, никем не слышимая - пела.
          Но вот - знакомый дом. Фея бесшумно снизилась, сложила крылья и приобрела свой земной облик. Прозвенел мелодичный звонок, и - дети! дети! Как они ее встречали!
          Нет, это были не ее дети. Разве у феи когда-нибудь бывают дети? Но разве бывают дети не ее?
          И вот едва она отбилась от них и стала раздеваться, как услышала тяжелый вздох их мамы и увидела ее недовольное лицо.
          - Опять ты на крыльях прилетела? Ну неужели нельзя попроще, как все люди, на автобусе или на метро? Обязательно эти твои штуки...
          Фея вся сникла и почувствовала себя примерно так, как в издательстве. Даже в первый момент ей трудно было рассказывать детям свои истории, но это скоро прошло. Под их взглядами нельзя было не расправиться. А что может быть проще для феи, чем рассказывать сказки про фей? Все полагают, что она - искусная выдумщика. И никто не знает, что ей тут совсем не надо выдумывать. Просто рассказывать все, как есть. А историй у нее больше, чем волос на голове...
          Но когда она кончила и собралась уходить, мама детей была ею опять очень недовольна.
          - Вечно про этих фей и волшебников. Неужели ты не можешь еще о чем-нибудь? Ты забиваешь головы детям всей этой небылью, и они совершенно не готовы к реальной жизни. Ты должна все-таки им растолковать при случае, что никаких фей не существует, и рассказать про то, что существует на самом деле.
          Никто не видел, что Фея глотала слезы, как маленькая девочка, и выходила на улицу понурая и совсем беспомощная. Ну легко ли жить, зная, что тебя нет и совсем не должно быть на свете?
          Она сидела в автобусе и ехала домой и чувствовала себя старой, усталой и очень больной.
          Да, Фея была больна. Это началось давно. С того первого дня, когда она взлетела на крыльях, неся людям огромную корзину с дарами. Так бы, кажется, все просто. Она им - дары, они ей - радость и любовь. Но получилось все совсем не так. Дары брали только дети. А взрослым дары не были нужны. Они сломали ее корзинку и чуть не сломали ей крылья. Вот с тех пор она и больна. Когда она на земле, - то всегда больна. Там, в воздухе, она совершенно здорова. Но совсем улететь с земли, ей никогда и в голову не приходило. А как же дети? Да и не только дети. Она и еще кому-то нужна, и даже чему-то. Вот, например, - вещам,
          Фея вспомнила про вещи и улыбнулась. Взглянула в окно автобуса. Скоро выходить. Вот и дом. Фея жила в обыкновенном доме, в обыкновенной квартире, отличавшейся от других квартир только тем, что вещи в ней были живые. Они говорили с Феей, и Фея их понимала и ставила их именно туда, куда они просились. И вещам было хорошо в доме Феи. У каждой вещи была своя история, и слушать их можно было бесконечно. Это было удивительно хорошо - сидеть и слушать то, что рассказывают вещи! У каждой вещи - свой голос. Вот только не заглушай его - и он будет слышен. А какие у вещей были великолепные и причудливые желания! Если слышать и выполнять эти желания, то и возникает красота! Все думали, что Фея создает красоту. Ничего подобного! Вещи сами создают ее, надо только им не мешать. И Фея умела не мешать, не своевольничать, не навязывать вещам того, что сама она хочет. Что хотите, то и делайте, мои дорогие! Вы совершенно свободны.
          - Свободны? Свободны?! - Вещи выглядывали из своих неживых оболочек и вдруг начинали смеяться и петь.
          Вот так и получалась красота. А Фея тут ни при чем. Она просто была тихой и внимательной. Вот и все. Все получалось само. Иногда прямо на глазах у детей. Она только разведет руками, и - вдруг!.. - чего-чего не выходило, когда свободные вещи начинали ликовать! И вот тогда-то к ней слетались дети, отовсюду, как пчелы на цветущие кусты.
          Дело в том, что все дети рождаются с крылышками, и все они - чуть-чуть волшебники и феи. Не совсем, а только чуть-чуть, потому что они еще очень маленькие. Но они знают, что стоит им немножко подрасти - и такое будет! Вот они и играют в это "будет", воображая,
          что оно уже есть, торопят его изо всех сил, и так хлопают своими маленькими крылышками!
          Да, все дети рождаются с крылышками, но не у всех они вырастают. Вот только бы помочь детям вырастить крылья! Это оказывается так трудно! И удавалось редко, очень редко. А казалось бы - чего проще?..


          **********

          - Так все-таки, скажи мне, пожалуйста, кто ты на самом деле? Фея или Марта?
          Это спросила девочка Люся по фамилии Лисичка. Она любила Фею больше всего на свете и мечтала стать феей, когда вырастет. Только феей - и больше никем. А вот сейчас в голосе ее была тревога...
          - Так кто ты на самом деле?
          - А ты сама как думаешь?
          - Я думаю, конечно, фея. Но .папа с мамой говорят, что никаких фей нет, и ты просто Марта.
          - Вот как... просто Марта...
          - Да, - продолжала Люся, - просто Марта, потому что никаких фей нет. Но я же не могу переверить. Марта вскинула на нее глаза.
          - Как ты сказала, моя девочка?
          - Переверить.
          - Значит, ты веришь, что феи есть?
          - Конечно. И ты - фея, а не Марта.
          - А разве не может быть феи Марты? Кто сказал, что у фей нет имен?
          - Имен? - Люся задумалась. - Имя... у феи?.. Так просто по имени?
          - Ну конечно, вот так просто.
          - А по-моему, это ты понарошке - Марта, а по правде - фея. Марта звонко засмеялась. Сейчас нельзя было понять, кто из них девочка. Платье, рост, седые волосы - все это могло быть понарошке. А по правде... - девочка. И вдруг смех ее оборвался.
          Они были с Люсей в лесу, в огромном прекрасном лесу, который вырос на том месте, где когда-то был пустырь... Когда это было? Фея вспоминала и уходила куда-то все дальше и все глубже. Она, кажется, совсем забыла про девочку и говорила только с деревьями, которые узнали ее своим тайным, непонятным нам знанием и что-то шелестели ей, шелестели... А она - понимала их.
          - Как ты думаешь, а откуда взялся этот лес? - вдруг спросила она девочку.
          - Из семян. Мне папа сказал.
          - А семена откуда?
          - Из леса.
          - А лес?
          И тут они обе остановились и посмотрели друг дружке в глаза. Глаза девочки совсем застыли, расширились и, кажется, потеряли дно.
          - Не знаю, - тихо ответила она.
          - Вот и хорошо, что не знаешь. Знаешь, что не знаешь. Это хорошо.
          - А что тут хорошего?
          - Девочка моя, те, кто знают, что не знают, подходят к берегу тайны. Разве ты не слышишь, как шелестит тайна? Ну и что ж, что это - листья... Это - Тайна. Не бойся ее. Она не чужая, не страшная. Это наша родная Тайна. Она так же шелестит у тебя в сердце, как в этом лесу. Прислушайся к своему сердцу.
          - Да, да, - сказала девочка. - Я слышу.
          - Слишком быстро ты ответила. Прислушиваться надо долго. Ох, как долго!.. Этого ты еще не умеешь.
          - А ты можешь научить меня?
          - Научить?.. - Фея задумалась. - Я больше всего на свете хотела бы этого. Но я не могу научить тебя.
          - Не можешь?! Не можешь?! - девочка вдруг ужасно встревожилась. - Вот и мама говорит, что ты не научишь меня, как стать феей. Так может быть, фей никаких нет?!
          Как она волновалась! Как она хотела, чтобы Марта опровергла ее. Но Марта молчала. Стояла перед ней. И - молчала.

          **********

          Сколько лет она не была в этом издательстве? На что она надеется? Зачем пошла опять? И насколько труднее стало подыматься по лестнице, Боже мой! Она никак не предполагала, что сегодня испортится лифт. Правда, всего лишь четвертый этаж, но ей и это уже не под силу. И она уже совсем не может мыть полы... совсем не может. А кроме того.., кроме того... может быть, все-таки кто-нибудь когда-нибудь прочтет? Или на это уже совсем-совсем нельзя надеяться?..
          И вот она стоит со своей хозяйственной сумкой, кажется, все с той же, только теперь уже совсем истрепанной, и листки торчат изо всех дыр, вот-вот выпадут... Это - "Заметки Феи", "Опыт Чуда" и огромная папка "На берегу Тайны". Господи, как колотится ее старое сердце! Нет, теперь уже не от волнения. Ему просто стало уж слишком неудобно в этой груди, наверно так же, как ей - в этом издательстве. Еще мгновение и выбегут вон - она из комнаты, сердце - из груди.
          Но они берут себя в руки. И она, и ее сердце. Ее слабые глаза уже плохо различают, кто это там у окна в самой глубине комнаты... Почему ей хочется подойти именно к этому столу? Какая элегантная девушка сидит за ним! Низко склонила голову. Что-то пишет. И- не поднимая головы: "Слушаю вас".
          - Я хотела предложить вас рукописи.
          - Какие?
          - "Заметки феи", "Опыт Чуда"...
          - О, нет, нет, нет! Этого с нас хватит. Не тот век...
          Голова девушки поднялась. Глаза их встретились.
          -Лю-ся...
          - Тетя Марта!..
          На какое-то одно мгновение глаза девушки стали теми, давними, так пронзительно любимыми. "Девочка моя!"
          Но мгновение прошло. Перед Мартой сидела совершенно чужая молоденькая женщина с холодным, почти жестоким взглядом.
          - Я ничего не могу сделать для вас, тетя Марта. Здесь все нелицеприятно, и на знакомства рассчитывать нельзя. Я ничего, совсем ничего не могу для вас сделать.
          - Я... Я и не рассчитывала на знакомство. Я... я совсем не знала, что это ты. Извини за эту неловкость. Я, право, не виновата...
          И вдруг случилось совсем уж непредвиденное и совсем неприличное. Она стала хватать ртом воздух, как рыба на песке, схватилась руками за стол, сумка с шумом шлепнулась об пол, а вслед за сумкой и она сама вдруг очутилась на полу. Сотрудники забегали. Кто-то принес валидол, кто-то - нитроглицерин. Но все-таки не справились. Пришлось вызывать скорую помощь. Тогда она внезапно открыла глаза попыталась сказать что-то, но не смогла. И - смирилась. И тут вдруг неожиданно подбежала какая-то девушка, не из сотрудников и не из медперсонала. Кажется, она тоже пришла с рукописями и ждала своей очереди.
          - Послушайте, а листки? Как же так, ведь это ее сумка! Девушка собрала все до единого листочка. Но Марту увезли, отдавать их было уже некому. И она взяла сумку себе.
          А Фее еще не пришло время умирать. Смерть не спрашивает фею, когда ей прийти за ней. Когда захочет, тогда и придет. Когда Смерть захочет а не фея. Пока еще Смерть не хотела. И вот Марта дома. В своей квартире. Здесь все на месте. И вещи все так же поют. А она - слушает Еще мгновение - и начнет делать то, что они прося- Ни возраст, ни силы тут ни при чем. Только бы ничто не прервало тишину!.. Нет, прерывает. Телефонный звонок.
          - Да, да я Марта Ионовна. Что, что? Мои телефон был на папке? Да конечно', был. Но кто вы? Подобрали мою папку, когда меня увозила скорая помощь? Прочитали? Вот как... Неужели? Ну, это вам так кажется. Это пройдет. Ну, посмотрим, посмотрим. Я вовсе не хочу вас обижать. Прийти ко мне? Вы очень хотите. Мечта... Ну о чем же тут мечтать? Приходите. Как вас зовут? Люся?! О, Господи! Нет, нет, приходите, приходите, Люсенька. Да, хоть сейчас.
          И она пришла, эта новая, совершенно незнакомая Люся. Она попала в квартиру Феи и замерла. "Дом Феи, дом Феи настоящий дом феи. - шептала она, а потом только опомнилась и быстро спросила:
          - А кто у вас убирает?"
          - Никто. Я сама.
          - Как сама? И моете полы, и натираете их, и... все остальное?
          - Да, моя милая, здесь уже давно не мыто. А еще не так давно я мыла полы не только у себя.
          -Вы?!
          - Ну, конечно, я. Что же в этом удивительного?
          - Но вы не должны. И уж теперь-то совсем нельзя. Неужели никто-никто не приходит к вам?
          - Как никто? Что ты! Здесь бывает так много народу!
          - И никто не замечает...
          Она заметила все. И что холодильник пуст, и что корзина полна грязного белья, и что в доме нет нитроглицерина и даже валидол кончается. А Марта плакала и стыдилась своих слез, и улыбалась сквозь слезы, и все старалась извиниться за то, что она такая стала немощная...
          - Кто немощная, вы? - Люся оторвалась от уборки и взглянула на Фею. - Вы - немощная?!
          - Конечно, я...
          - Марта Ионовна, Марта Ионовна, если бы у меня была хоть сотая доля вашего могущества!..
          - Ах, ты обо всем этом... Так это же само собой. А вот учить я не умею. Совсем не умею.
          - Мне и не надо, чтобы вы меня учили. Мне надо, чтобы вы только -были.
          - И все... И больше ничего?
          Они помолчали. А потом Марта спросила очень тихо:
          - Ты еще придешь ко мне?
          - О, если только разрешите, на крыльях прилечу!
          - Ну, тогда мне и умереть можно...
          Неужели, наконец, мои рукописи проросли не только на пустыре?..

    ФЕЯ ПЕРЕЛИ


          - Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуй сосна, здравствуй подснежник, здравствуйте, снегири! Я фея Перели. У меня полное лукошко солнечных лучей, а звезды я прячу под шапкой. Подождите, это после я сниму шапку, тряхну волосами и закину на ветки звезды. Вам меня не поймать! Я розовая синяя, голубая, зеленая золотистая, - я фея Перели. Захочу, побегу по веткам наперегонки с белкой и буду сбрасывать вам сверху солнечных зайчиков Вам весело'' Ну конечно, всем весело, когда я смеюсь - ведь сейчас утро!
          Может быть, вечером я сама саду на ветку, стану серебряно-синей.
          Волосы мои повиснут между деревьями, а "платье заструится, точно сизый дым. И тогда мы вместе о чем-нибудь задумаемся. Я сама не знаю, о чем. Может быть, о моем будущем муже. А? Говорят, что феи не выходят замуж... Может быть, и не выходят, а может быть, и выедят... Вот мы уже и задумались. Как незаметно настал вечер... Вес это говорила маленькая фея Перели в большом, большом лесу. Она действительно задумалась, сев на ветку. Шапка у нее сползла, волосы рассыпались и повисли между деревьями, и целая пригоршня звезд заилилась за сучки и листья. А глаза у феи стали до того синие, до того глубокие, что заглянешь - не выйдешь...
          Птицы уснули, звоны умолкли, только шорохи проснулись и стали блуждать по лесу.
          --Что задумалась, дочка? - сказал старый Пан. - Не холодно ли в сыром лесу ночью? Идем ко мне в пещеру. Я расстелю тебе постель на звериной шкуре, разожгу костер, обогрею, нашепчу про старое, про древнее, про бывалое... У меня в глазах только и осталась еще светлинка - последний отсвет зари. Люди говорят, что глаза у меня выцветшие, как небо поздним вечером. Много они знают - у меня беззакатные глаза.
          - Спасибо отец, я не хочу к тебе в пещеру. Иди сам.
          - Неужто всю ночь на ветке просидишь? Уж очень ты много стала мечтать Ну смотри, замерзнешь, приходи.
          И старик ушел, а с ним вместе и шорохи. Совсем недвижным стал лес. И тогда фея Перели уснула на ветке, как лесная птица.
          Почато ей приснились синие капли. Синие прозрачные капли стекали с неба и повисали на какой-то узорной резьбе, которая раньше была невидимой, но вот вдруг стала видна. И перед ней раскрылся прозрачный дворец, молчаливый дворец, и на нем узор из синих капель.
          Они проснулась очень рано и несколько минут все еще жила среди синего мира, точно никак не могла выйти из заколдованного царства. Утро было сизое, прохладное. Березка стояла сонная, вся в тумане, ветки у нее запутались, сплелись с туманом. Надо было ее разбудить да причесать. Сосна все еще разговаривала с самой собой про что-то такое важное, такое важное, что утром и понять нельзя. Надо было просто подойти, прислониться щекой к коре и помолчать немножко. Тогда она совсем проснется, вздохнет глубоко-глубоко и улыбнется со своей высоты. И тут-то и начнется утро, пахучее, радостное. Надо будет скорей брать лукошко с солнечными лучами, бегать, подносить лучики к росинкам и поджигать их. Это занятие фея Перели очень любила. Но сегодня она с самого утра была задумчивой, и вот приснились же ей почему-то не цветные, а синие капли...
          Все утро она пробродила между деревьями, так и позабыв про лучи в лукошке. Утро оставалось туманным, сизым. Нет, нет, да и начинали падать с неба капли. Только они были не синие, совсем не такие, как ей снились. Вдруг и из глаз ее тоже капнули две капли, и тоже не синие, а обыкновенные. Она пошарила в лукошке, чтобы достать платок и вытереть лицо и деревья, да тут вдруг случайно и выпал лучик, Выпал и запутался, и повис где-то в листьях. И такие изумрудины засверкали в листве, что фея наконец не выдержала, засмеялась и пошла поджигать лучиками капли.
          Как уж прослышали птицы, никому не известно, но только стали они петь по всему свету, что фея Перели хочет выбрать себе мужа. Про все раззвонили - и про то, что стала фея задумчивой, и про то, что старый Пан отговаривает ее выходить замуж, вздыхает да качает головой.
          А старый Пан и на самом деле качал головой и говорил:
          - Эх, дочка, ну на что тебе муж? Неужели мало тебе радости? И лес твой, и небо твое. Лучи у тебя в лукошке, звезды под шапкой, и я-то, старый, хожу за тобой, как нянька. А меня ведь боялись многие... Я ведь лесной бог, а ты, что захочешь, то и делаешь со мной. Потому что люблю я тебя, дочка. И где ж для феи найдется муж? В лесах его нет, а ведь за городского ты сама не дойдешь, его тут каждый листок на смех подымет.
          Пан сидел на огромном корявом пне, а фея Перели на мягкой траве, такая маленькая и легкая, что, казалось, ветер мог поднять и унести ее.
          - Отец, - сказала она, - колокольчик цветет для того, чтобы кому-нибудь стало очень хорошо жить на свете. А от этой радости еще что-нибудь родится, - может, звезда, может, песня, а может, человек. Все думают, что он маленький да глупенький, этот колокольчик, а он, может, мудрей всех...
          - Ну вот и гляди на колокольчик, я тебе еще весной ландышей по всему лесу разбросаю.
          - Отец, а мои глаза ведь тоже цветут. Ничего не сказал старый Пан, только глубоко-глубоко вздохнул --так, что шелест прошел по всему лесу.
          - Да отец я забыла, что собрала тебе изумрудины. Они сегодня на елке зажглись, а я их собрала. Пусть у тебя в пещере живет зеленый огонь и по ночам светит. Только одну изумрудинку я себе оставляю, остальные бери, - и фея Перели протянула Пану горсть
          изумрудин.
          В это время длинный закатный луч пронизал лес. Вот к таким лучам фея подбегала, бывало, - быстрая, проворная, - раз-раз-раз - надергивала себе маленьких лучинок, чтобы было чем назавтра росинки поджигать. Подбежит, надергает и убежит. Но сейчас она не стала дергать лучинки, а просто, засмотревшись на закатный луч, медленно вошла в него. И тогда он ее обнял тихо-тихо и приподнял, и вот она очутилась на стволе сосны, розовая, волшебная... Вот луч поднял ее еще выше, еще, и наконец посадил на самую вершину. Как хорошо там было! Может быть, никогда еще в жизни не было ей так хорошо.
          - Я ухожу, - сказал закатный луч. - Посиди без меня на облаке. Пусть оно останется розовым и посветит, когда меня не будет.
          Так и заснула фея в эту ночь на облаке. На облаке вплыла в свои синий сон, в синий, в белый, в необъятный...
          А в далекой стране жил царевич. Услыхал он от птиц, что фея Перели хочет выбрать себе мужа, и очень обрадовался. Ни одна царевна ему не нравилась. Так хорошо было бы жениться на фее!
          - А что, очень красивая твоя фея? - спросил он у зяблика, который ему все рассказал.
          - Она бывает разная. Иногда розовая, иногда синяя, иногда золотистая, - сказал зяблик, - одним красивая, другим не очень. Приходи, посмотришь.
          - Как это - розовая, синяя, золотистая? Это у нее платья такие есть?
          - Ну да, платья. Только они как-то вмиг меняются сами собой, и
          вокруг нее свет разных цветов. Приходи, посмотришь.
          Все это было интересно, и царевич пошел в лес.
          Он пришел туда днем, когда фея Перели обычно была занята работой: успокаивала птенцов, которые, раскрыв желтые носики, кричали, ожидая мать и отца, убиралась в беличьих гнездах или вышивала золотом по зелени. Царевич застал ее за вышиваньем и решил, что это подходящее для царской невесты дело. Фея ему очень понравилась. Он вообще любил маленьких женщин, а эта еще такая быстрая, хорошенькая, сразу чувствовалось что-то волшебное.
          - Здравствуй, фея Перели, - сказал он, - я царевич, я хочу на тебе жениться. Я принес тебе в подарок жемчужину из царской короны. Пожалуйста, спустись с дерева, я отдам ее тебе.
          - Спасибо, царевич, - сказала фея, - я тоже хочу сделать тебе подарок - вот эту изумрудинку. На, лови! - фея бросила с ветки большую, засверкавшую изумрудину. Казалось, она летела прямо в руки царевичу, но вот скользнула и пропала. Он беспомощно оглянулся, пошарил в траве, но ничего не нашел. А с дерева раздался тихий грустный голос феи:
          - Бедный царевич, ты не умеешь ловить изумрудинки. Как же я выйду за тебя замуж?
          - О, это ничего! У меня в сокровищнице столько изумруда, сапфира и других драгоценностей, что нам на всю жизнь хватит.
          - Нет, царевич, они не живые. Бедный царевич, ты не умеешь собирать живые самоцветы...
          - Как это - живые? - удивился царевич. - Что ты говоришь.' Стал он просить фею спуститься к нему, но фея только покачала головой.
          - Нет, царевич, женись на обыкновенной царевне, отдай ей свою жемчужину.
          - Не хочу я обыкновенную царевну, я хочу тебя. -
          - А ты сумеешь меня обнять?
          - О чем ты спрашиваешь, фея, я же мужчина!
          - Ну что ж, обними.
          Фея Перели спрыгнула с ветки и стала так близко к царевичу, что у него даже голова закружилась от счастья. Поднял он руки, чтобы обвить ими маленькую фею, но вдруг она скользнула, как переливчатая струйка, и - нет ее, и она уже смеется с ветки:
          - Бедный, глупый царевич, женись на обыкновенной царевне, ты не умеешь обнимать фею. Царевич помрачнел.
          - Я никуда не уйду из леса, я буду ходить за тобой повсюду. Ты увидишь, как я тебя люблю, и выйдешь за меня замуж.
          И царевич стал повсюду ходить за феей, вечно искал ее, когда она ускользала, и весь лес смеялся, что у такой легкой феи такая тяжелая тень.
          Между тем, в лес стали приходить и другие женихи. Все они шли не дальше опушки и поджидали фею. Некоторые уходили разочарованные - фея им вовсе не нравилась - одни переливы и больше ничего. А тем, которые хотели на ней жениться, фея бросала изумрудинку, как и царевичу, и никто не умел ее поймать. Все они уходили, поникнув головами. Только один царевич продолжал добиваться своего. Стоило фее присесть где-нибудь и сказать: "Я хочу пить", - как тут же появлялся царевич с кувшином прозрачной воды. Стоило ей сказать: "Я устала, мне хочется ягод и орехов", - как он приносил ей полное лукошко ягод и лесных орехов и при этом приговаривал: "Никто тебя не любит так, как я". "Бедный, бедный царевич, - говорила фея, - спасибо тебе, но только напрасно ты ходишь за мной. Ты не научишься ловить изумрудинки, а я выйду замуж только за того, кто умеет собирать живые самоцветы. Только тот и сумеет обнять меня. "
          Была глухая ночь, когда у пещеры Пана что-то хрустнуло. Фея в эту ночь слала в пещере. Зашла к Пану вечером, стала гладить его серебряные волосы, да так и прикорнула на плече у старика. Он ее поднял спящую, отнес на звериную шкуру,, прикрыл травяным одеялом, а сам лег поодаль, вздохнул и заснул. И вот около его пещеры что-то хрустнуло, фея моментально проснулась. "Это человеческая нога наступила на ветку", - подумала она. "Наверно, царевич пришел за мной и сюда". Она раздвинула полог из сплетенных листьев и вышла. И вправду, рядом с пещерой был царевич, но он спокойно спал у входа, а в нескольких шагах от него, на фоне уже начинавшей светлеть ночи, вырисовывалась человеческая фигура.
          - Кто ты? - спросила фея. - Зачем пришел в лес ночью?
          - Зачем пришел? Разве полосу запрещено ходить? Бродил, бродил по лесу, вдруг увидел зеленый огонь. Вот и подошел к этой пещере. Что это за пещера? И кто ты сама?
          Почему-то фее не захотелось говорить, кто она.
          - Я простая девушка, живу здесь с отцом.
          - А кто твой отец?
          - Старый лесничий.
          -А-а...
          Человек присел на пенек, а фея рядом с ним на траву.
          - Хочешь, я подарю тебе зеленый огонь? - спросила она очень тихо. - У меня есть изумрудный уголек. Вот, гляди. Бери, если хочешь.
          Не успела она это сказать, как увидела, что изумрудный уголек светится в глазах у незнакомого человека.
          Взял, взял! Сумел удержать живой самоцвет! Фея засмеялась так радостно, что в лесу началось утро раньше обыкновенного. Запели птицы, поголубело небо, березка проснулась и причесалась гама, и сосна вышла из своей задумчивости и улыбнулась с вершины.
          - Пойдем, - сказала фея незнакомцу с изумрудинками в глазах, - я покажу тебе мой лес..- Они пошли по тропинке, которую знала только она, и там, где они проходили, зажигались капли. Вдруг ее спутник взял ее маленькую руку в свою и провел ею по своему лицу.
          -Ты-фея,-сказал он.
          Фея Перели вздрогнула. Сколько людей знали, что она фея, и повторяли это с чужих слов, а в глубине души не верили этому, а этот ничего не знал и все понял сам. Целую минуту она не отнимала своей руки от его лица: гладила его щеки, лоб, губы. а потом улыбнулась и позвала:
          - Идем, идем дальше!
          Когда солнце было уже совсем высоко, проснулся царевич. На пне сидел Пан и курил свою трубку, едва затягиваясь, чтобы туман в лесу был совсем небольшой. Он уже хотел отложить ее и пойти собирать листья и тут-то увидел, что царевич проснулся и беспомощно озирается вокруг.
          - Что, дружок, проспал свою фею? - спросил его Пан.
          - Дедушка, а дедушка, помоги мне ее найти!..
          - Где ж мне за ней угнаться? У тебя ноги помоложе, ищи сам. А фея со своим спутником была уже где-то на другом конце леса. Целый день искал царевич, исходил весь лес, и только на закате набрел на них где-то на пригорке возле речки. Сначала он не видел, что с феей есть еще кто-то. Он увидел только ее белый наряд и услышал голос: "Видно, отец опять закурил свою трубку, - говорила она, - чувствуешь запах дыма? Дым в лесу! Это для меня самый родной запах на свете! Видишь, вон свиваются облака, это от его трубки..."
          "Кому это она говорит?" - подумал царевич, и тут увидел незнакомого человека с изумрудинками в глазах, прикасавшегося к руке феи. У царевича сжалось сердце. "Ну ничего, сейчас, сейчас она ускользнет от него, как переливчатая струйка", - решил он.
          Это ветки, наверно, наклонились так близко к воде и переплелись между собой. Это листья перебирает пальцами незнакомый человек. Не может быть, чтобы это были волосы феи... И тут до царевича донеслись тихие, как ветерок, слова: "Обними меня, милый.." Как/ она просит обнять ее, а он отвернулся, глядит на закат. Сейчас он оторвет глаза от неба, обернется, а ее уже не будет. Но тут случилось что-то, чего уже совсем не мог понять царевич: незнакомец обернулся, и в глазах его были уже не изумрудинки, а весь закат.
          Как это могло быть? И как она могла очутиться в его объятиях? Ведь он и не смотрел на нее? Как крепко он ее держит! Никуда, никуда она не ускользает...
          Царевич отвернулся и пошел прочь, а в душе его звучало: "Бедный, глупый царевич"...








          1 Джатака - рассказ о перевоплощениях Будды.
          2 Злые духи