изнес он эти слова, как ученики святого вскочили, чтобы прогнать его прочь. И когда он стал защищаться, они повалили его наземь и хотели убить. Мальчик сидел совсем близко, так что слышал и видел все. Он подумал: "Как жестоки эти люди! Если бы я только мог затрубить в эту чудесную трубу и спасти юношу!" Он встал и дотронулся до трубы. Не потому хотел он в эту минуту поднять ее к своим губам, чтобы стать великим властелином. Он лишь надеялся помочь человеку, жизни которого угрожала опасность. И своими тонкими, слабыми руками он обхватил медную трубу, пытаясь ее приподнять. И вдруг он почувствовал, что громадная труба сама собою поднимается к его губам. И как только он дохнул в нее, мощный звук вырвался из нее и прогремел по всему обширному пространству храма. Тогда все оглянулись и увидели, что это маленький мальчик держит в руках огромную трубу и извлекает из нее звуки, от которых дрожат своды и колонны. И тотчас же опустились руки у всех тех, кто хотел побить юношу чужеземца, а святой учитель сказал ему: - Пойди садись здесь, у моих ног, где ты сидел и раньше! Бог совершил чудо, чтобы показать мне, что ему угодно, чтобы ты познал его учение. *** К вечеру того же дня родители мальчика возвращались в Иерусалим. Испуганные и встревоженные, они кричали каждому встречному: - Мы потеряли нашего сына. Мы думали, что он ушел с нашими родственниками или соседями, но никто из них не видел его. Может, кто-нибудь из вас встречал по дороге заблудившегося мальчика? Те, что шли из Иерусалима, отвечали им: - Вашего сына мы не видели. Но в храме мы видели мальчика дивной красоты. Он похож на ангела Божия и прошел сквозь Врата Праведности. Они готовы были подробно рассказать о необыкновенном мальчике, но у родителей не было времени их слушать. Пройдя еще немного, они встретили других прохожих и у них тоже спросили о своем сыне. Но все люди, шедшие из Иерусалима, говорили только о необыкновенном мальчике, словно сошедшем с небес, который перешел через Райский Мост. Всем хотелось поделиться этой чудесной новостью, но мужчине с женщиной некогда было их слушать: они торопились в город. Они обошли улицу за улицей в поисках своего сына. Наконец они подошли к храму. Когда они проходили мимо храма, женщина сказала мужу: - Раз уж мы здесь, зайдем и посмотрим, что это за мальчик, о котором все говорят. Они вошли и спросили, где им увидеть чудесного мальчика. - Ступайте туда, где сидят святые наставники со своими учениками! Там и мальчик. Старцы усадили его возле себя, они расспрашивают его, и он задает им вопросы, и все они дивятся ему. И весь народ стоит во дворе храма, чтобы хоть одним глазом взглянуть на того, кто поднес к своим устам Голос Властителя Мира. Мужчина и женщина пробрались сквозь толпу и увидели, что мальчик, сидевший среди мудрых старцев, был их сын. Как только женщина узнала в нем свое дитя, она горько заплакала. Мальчик, сидевший среди мудрых мужей, услышал плач и узнал голос своей матери. Он встал и пошел к ней. Отец и мать обняли своего сына и вместе с ним удалились из храма. Но мать все продолжала плакать, и сын спросил ее: - О чем ты плачешь? Ведь я пошел к тебе, как только услышал твой голос. - Как же мне не плакать? - отвечала мать. - Я думала, что потеряла тебя. Они вышли из города. Уже наступила ночь, а мать все не могла удержать слез. - О чем ты теперь плачешь? - спросил мальчик. - Я ведь не знал, что день уже прошел. Я думал, что еще утро. А как только я услышал твой голос, я пришел к тебе. - Как же мне не плакать? - возразила мать. - Я искала тебя весь день. Я думала, что навсегда потеряла тебя. Они шли всю ночь. Когда стало рассветать, мальчик, увидев лицо матери в слезах, сказал: - Ты все еще плачешь? О чем? Я сделал это не ради своей славы. Бог помог мне совершить эти чудеса, потому что он хотел помочь тем трем несчастным. А как только я услышал твой голос, я вернулся к тебе. - Сын мой, - ответила мать, - я плачу, потому что навеки теряю тебя. Никогда больше ты не будешь принадлежать мне. Отныне стремлением твоей жизни будет праведность, ты будешь мечтать о Небе, и любовь твоя обратится на всех несчастных людей, населяющих землю. Плат Святой Вероники В один из последних годов царствования императора Тиберия какой-то бедный виноградарь с женой поселился в одинокой хижине на высотах Сабинских гор. Они были чужеземцы и жили очень уединенно; никто никогда не посещал их. Но однажды утром, отворив дверь, виноградарь увидел, к своему изумлению, что на пороге сидит, прижавшись к стене, старая женщина. Она куталась в простой серый плащ, и, судя по ее виду, была очень бедна. Однако, когда женщина поднялась и сделала шаг навстречу виноградарю, она показалась ему настолько почтенной и благородной, что невольно вспомнились ему сказания о богинях, которые являлись людям в образе старых женщин. - Друг мой, - сказала старуха виноградарю, - не удивляйся тому, что я спала эту ночь на твоем пороге. Мои родители жили в этой хижине, и здесь родилась я почти девяносто лет назад. Я думала, что найду ее необитаемой и заброшенной. Я не знала, что в ней снова поселились люди. - Не удивительно, что ты думала найти эту хижину, стоящую так высоко среди пустынных гор, необитаемой и заброшенной, - сказал виноградарь. - Но я и жена моя родом из дальней страны, и, бедные чужеземцы, мы не смогли найти себе лучшего жилища. Ты же, наверное, голодна и утомлена после долгого пути, особенно трудного в твои преклонные годы. И тебе, верно, приятней, что в этой хижине живут люди, а не волки с Сабинских гор. У нас ты найдешь постель, на которой можешь отдохнуть, и чашку козьего молока с куском хлеба, если не побрезгаешь ими. Старая женщина слегка улыбнулась, но эта улыбка была так мимолетна, что не могла рассеять выражения тяжкой скорби, лежавшего на ее лице. - Я всю свою юность прожила в этих горах, - сказала она. - Я еще не забыла, как выгнать волка из его логова. И она, действительно, выглядела еще крепкой и сильной, и виноградарь не сомневался, что у нее еще достаточно силы для борьбы с дикими лесными зверями. Он повторил, однако, свое приглашение, и старая женщина вошла в хижину. Она села завтракать вместе с бедными людьми и без колебания приняла в ней участие. Она казалась очень довольной едой - грубым хлебом, размоченным в молоке, но муж и жена все-таки думали про себя: "Откуда могла забрести эта странница? Ей, наверное, чаще приходилось есть фазанов на серебряных блюдах, чем пить козье молоко из глиняных кружек". По временам женщина поднимала глаза и осматривалась вокруг, как бы стараясь вспомнить, какой хижина была прежде. Убогое обиталище с его голыми глинобитными стенами и земляным полом, конечно, мало изменилось с тех пор. Старая женщина даже показала теперешним хозяевам сохранившиеся еще на стене следы изображений собак и оленей, которые рисовал ее отец, чтобы позабавить своих маленьких детей. А под самым потолком, на полке, она нашла даже черепки глиняного кувшина, в котором она обыкновенно держала молоко. Но муж с женой думали про себя: "Возможно, она родилась в этой лачуге; но уж затем, наверное, ей приходилось заниматься гораздо более важными делами, чем доить коз, сбивать молоко и приготовлять сыр". Они заметили также, что она часто уносилась мыслями куда-то далеко, а потом тяжело и сокрушенно вздыхала. Наконец она встала из-за стола, ласково поблагодарила супругов за оказанное ей гостеприимство и пошла к двери. Но ее бедность и одиночество так тронули виноградаря, что он воскликнул: - Если я не ошибаюсь, ты вовсе не собиралась так скоро покинуть эту хижину, когда шла сюда ночью по горам. Если, действительно, ты так бедна, как кажется, то, вероятно, ты надеялась провести здесь все оставшиеся годы жизни... Но теперь ты хочешь уйти, потому что мы с женой поселились здесь. Старая женщина не стала отрицать, что он угадал верно. - Но эта хижина, стоявшая столько лет заброшенной, принадлежит теперь тебе не меньше, чем мне, - сказала она. - Я не имею никакого права прогонять тебя отсюда. - Но ведь это хижина твоих родителей, - сказал виноградарь, - и у тебя, конечно, больше прав на нее, чем у нас. Кроме того, мы молоды, а ты стара. Поэтому ты здесь останешься, а мы уйдем. Услышав эти слова, старая женщина очень удивилась. Стоя уже на пороге, она обернулась и пристально посмотрела на виноградаря, как будто стараясь правильно его понять. Но тут вмешалась в разговор молодая женщина. - Если бы мне было позволено дать свой совет, - сказала она мужу, - то я попросила бы тебя спросить эту старую женщину, не согласится ли она смотреть на нас, как на своих детей, и не позволит ли она нам остаться с ней и заботиться о ней. Что пользы ей в том, если мы уступим ей эту жалкую хижину, а затем покинем ее? Ведь так ужасно жить одной в этой глуши. И чем она сможет здесь питаться? Ведь это все равно, что обречь ее на голодную смерть. Тут старая женщина приблизилась к мужу с женой и долго смотрела на них. - Почему вы так говорите? - спросила она. - Почему вы так милосердны ко мне? Ведь вы чужеземцы. Тогда молодая ответила ей: - Это потому, что мы сами встретились однажды в жизни с великим милосердием. Таким образом старая женщина осталась жить в хижине виноградаря и скоро очень привязалась к молодым супругам. Однако она никогда не говорила им, кто она и откуда пришла, и они чувствовали, что ей было бы неприятно, если б они стали ее расспрашивать. Но однажды вечером, окончив дневную работу, все трое сидели за ужином на большой площадке у входа в хижину, и вдруг увидели старика, поднимавшегося по тропинке. Это был высокий и крепко сложенный мужчина, широкоплечий, как атлет. Лицо его было мрачно и сурово. Лоб выдавался вперед над глубоко запавшими глазами, а линии рта выражали горечь и презрение. Осанка у него была прямая, движения быстрые. Одет он был просто, и виноградарь, увидев его, подумал: "Это старый легионер, уволившийся в отставку. Он теперь держит путь на родину". Поравнявшись с сидевшими за ужином, незнакомец остановился в нерешительности. Виноградарь, знавший, что немного выше его хижины тропа кончается, отложил ложку и крикнул ему: - Уж не заблудился ли ты, путник, что очутился здесь, возле нашей лачуги? Обыкновенно никто не забирается сюда, если у него нет дела к нам, живущим здесь. В это время старик подошел ближе. - Оно так и есть, - сказал он. - Я сбился с дороги и не знаю теперь, куда мне идти. Если ты позволишь мне отдохнуть здесь немного, а затем укажешь, как добраться до ближайшей деревни, я буду тебе очень благодарен. С этими словами он присел на один из камней, лежавших перед хижиной. Молодая женщина спросила его, не хочет ли он поужинать с ними, но он с улыбкой отклонил ее предложение. Но зато он с видимым удовольствием стал беседовать с ними, пока они ели. Он расспрашивал молодых супругов об их образе жизни, об их работе, и они отвечали ему весело и непринужденно. Но вот виноградарь в свою очередь обратился к незнакомцу и стал его расспрашивать: - Ты видишь, - сказал он, - в какой глуши и как одиноко мы живем. Вот уж с год мне ни с кем не приходилось встречаться, кроме пастухов и виноградарей. Не можешь ли ты, пришедший, вероятно, из военного лагеря, рассказать нам что-нибудь о Риме и об императоре? Едва муж это сказал, как его жена заметила, что старая женщина бросила на него предостерегающий взгляд и сделала рукою знак, говоривший, что он должен быть осторожным в разговоре. Путник же ответил вполне дружелюбно: - Ты, очевидно, принял меня за легионера и, действительно, не ошибся, хотя я давно уже оставил службу. В царствование Тиберия нам, воинам, немного было работы. А ведь когда-то он был великим полководцем. То была его счастливая пора. Теперь же он думает только о том, как уберечься от заговоров. Весь Рим только о том и говорит, что на прошлой неделе он по самому пустому подозрению велел схватить и казнить сенатора Тита. - Бедный император! Он перестал понимать, что делает! - воскликнула молодая женщина. Она развела руками и с сожалением и удивлением покачала головой. - Ты, действительно, права, - сказал незнакомец, и по лицу его пробежала мрачная тень. - Тиберий знает, что все его ненавидят, и это доводит его чуть не до безумия. - Что ты говоришь? - отвечала женщина. - За что нам его ненавидеть? Мы только сожалеем, что он теперь уже не такой великий император, каким был в начале своего царствования. - Ты ошибаешься, - сказал незнакомец. - Все презирают и ненавидят Тиберия. Да и как же иначе? Ведь он только жестокий и беспощадный тиран. И в Риме думают, что он станет еще более невыносимым, чем был. - Так разве случилось что-нибудь такое, что может превратить его в еще более ужасное чудовище, чем теперь? - спросил виноградарь. И снова жена его заметила, что старая женщина опять сделала ему знак быть осмотрительнее, но так осторожно, что он не увидел его. Незнакомец ответил ему спокойно, но странная усмешка скользнула по его губам. - Ты, может быть, слыхал, что Тиберий имел раньше среди своих приближенных друга, которому мог довериться и который всегда говорил ему правду. Все прочие, живущие при его дворе, - льстецы и лицемеры, одинаково восхваляющие как добрые и благородные, так злые и коварные дела императора. Было, однако, как я сказал, одно существо, всегда оценивающее по достоинству его образ действий. Это существо, более мужественное, чем сенаторы и полководцы, - была старая кормилица императора, Фаустина. - Да, я слыхал о ней, - сказал виноградарь. - Мне говорили, что император очень высоко ценил ее. - Да, Тиберий умел ценить ее преданность и верность. К этой бедной крестьянке, вышедшей когда-то из убогой хижины на Сабинских горах, он относился, как ко второй матери. Пока сам он пребывал в Риме, она жила в отдельном доме на Палатинском холме, чтобы быть всегда вблизи императора. Ни одной из знатных матрон Рима не жилось лучше, чем ей. Ее носили по улицам в носилках, одевалась она - как императрица. Когда император переселился на остров Капри, она должна была сопровождать его туда, и там он купил ей виллу со множеством рабов и драгоценной утвари. - Да, ей, должно быть, в самом деле, жилось хорошо, - сказал виноградарь. Он один теперь поддерживал разговор с незнакомцем. Жена примолкла и с изумлением наблюдала перемену, происшедшую в старой женщине. С самого появления незнакомца та не проронила ни слова. Мягкости и приветливости ее как не бывало. Она отодвинула от себя пищу и, прижавшись к косяку двери, сидела, выпрямившись, и глядя в пространство, со строгим и окаменевшим лицом. - Император хотел, чтоб она жила счастливо, - сказал незнакомец. - Но, несмотря на все его благодеяния, и она изменила ему. Старая женщина вздрогнула при этих словах, но молодая успокаивающим жестом коснулась ее руки и заговорила своим задушевным, кротким голосом: - Я все-таки не могу поверить, чтоб старая Фаустина была так счастлива при дворе, как ты говоришь, - сказала она, обращаясь к незнакомцу. - Я уверена, что она любила Тиберия, как собственного сына. Я могу представить себе, как гордилась она его благородной юностью и как велико было ее горе, когда к старости он стал подозрительным и жестоким. Наверное, дня не проходило, чтоб она не увещевала и не предостерегала его. Ужасно тяжело было ей видеть, что мольбы ее остаются тщетными. И наконец она не в силах была видеть, как он все глубже и глубже падает. Незнакомец, пораженный этими словами, наклонился немного вперед, чтобы увидеть лицо говорившей. Но молодая женщина не взглянула на него. Глаза ее были опущены, и она говорила совсем тихо и грустно. - Быть может, ты права в том, что говоришь о Фаустине, - ответил он. - Она, действительно, не была счастлива при дворе. Но все-таки странно, что она покинула императора в глубокой старости после того, как всю свою жизнь была при нем. - Что ты говоришь? - воскликнул виноградарь. - Неужели старая Фаустина покинула императора? - Она тайком, никому ничего не сказав, скрылась с Капри, - ответил незнакомец. - Ушла такой же нищей, какой пришла. Не взяла с собой ничего из своих сокровищ. - И император, действительно, не знает, куда она ушла? - спросила своим кротким голосом молодая женщина. - Нет, никто не знает достоверно, куда она направила свой путь. Но все же считают вероятным, что она отправилась искать себе убежища в родных горах. - И император не знает, почему она решила скрыться? - спросила молодая женщина. - Нет, император ничего не знает об этом. Не может же он думать, что старая кормилица покинула его, потому что он однажды ее упрекнул, будто она, как и все другие, служит ему за подарки и награды. Она же знает, что Тиберий никогда не сомневался в ее бескорыстии. Он все еще надеялся, что она по доброй воле вернется к нему - ведь никто лучше ее не знает, что теперь он остался совсем без друзей. - Я не знаю Фаустину, - сказала молодая женщина, - но думаю все-таки, что могу понять, почему она покинула императора. Фаустина выросла на этих горах в простоте и благочестии и ее постоянно влекло сюда обратно. Но все же она, наверное, никогда не оставила бы императора, если б он не оскорбил ее. И я понимаю, что после этого она наконец сочла себя вправе подумать о самой себе, понимая, что жизнь ее близится к концу. Будь я бедной женщиной, родившейся в горах, я, вероятно, поступила бы так же. Я подумала бы, что сделала достаточно, целую жизнь посвятив своему господину. Я ушла бы наконец от роскоши и от императорских милостей, чтобы дать душе моей насладиться истиной и честью, прежде чем она покинет меня и направится в далекий путь. Старик грустно посмотрел на молодую женщину. - Ты не думаешь о том, что теперь император будет вести себя еще более ужасно. Ведь рядом с ним сейчас нет никого, кто мог бы его переубедить, когда им овладевают подозрительность и презрение к людям. Ты только подумай, - старик мрачным взглядом впился в глаза молодой женщины, - на всем свете нет теперь человека, которого бы он не ненавидел, которого бы не презирал. Когда он произнес эти слова горького отчаяния, старая женщина сделала резкое движение и повернулась к незнакомцу, но молодая твердо взглянула ему в глаза и ответила: - Тиберий знает, что Фаустина вернется к нему, как только он этого пожелает. Но она должна знать, что ее старым глазам не придется больше видеть при дворе порока и бесстыдства. При этих словах все они поднялись, но виноградарь и его жена стали впереди старой женщины, как бы защищая ее. Незнакомец не произнес больше ни слова, но устремил на старую женщину вопрошающий взгляд. "Это твое последнее слово?" - как будто хотел он сказать. Губы старухи дрожали, и язык не повиновался ей. - Если император любил свою старую прислужницу, пусть он даст ей покой в последние ее дни, - сказала молодая женщина. Незнакомец еще медлил, но вдруг его сумрачное лицо просветлело. - Друзья мои, - сказал он, - что бы ни говорили о Тиберии, есть все-таки одно, чему он научился лучше всех других - способности к самоотречению. Я должен сказать вам только еще одно: если эта старая женщина, о которой мы говорили, придет однажды в эту хижину, примите ее с радушием! Милость императора будет оказана всякому, кто окажет ей помощь. Он закутался в свой плащ и удалился той же дорогой, какой пришел. После этого случая виноградарь и его жена никогда больше не говорили со старой женщиной об императоре. Разговаривая между собой, они удивлялись, как, несмотря на глубокую старость, нашла она в себе силы отказаться от богатства и могущества, к которым привыкла. - Не вернется ли она скоро опять к Тиберию? - спрашивали они себя. Она, конечно, все еще любит его. Она покинула его в надежде, что это заставит его одуматься и отказаться от жестокостей и несправедливости. - Такой старый человек, как император, никогда не сможет начать жить по-новому, - говорил муж. - Как сможет он избавиться от презрения к людям? Кто сможет научить его любить людей? Без этого он никогда не исцелится от подозрительности и жестокости. - Ты знаешь, что есть одно существо, которое могло бы помочь этому исцелению, - отвечала жена. - Я часто думаю, что было бы, если б эти двое встретились. Но пути Господни неисповедимы. Старая женщина, по-видимому, совсем не тосковала по своей прежней жизни. Когда через некоторое время у молодой родился ребенок, Фаустина стала ходить за ним и казалась такой довольной, словно забыла все свои горести. Каждые полгода, закутавшись в свой длинный серый плащ, она спускалась вниз, в Рим. Но там она ни к кому не заходила, а шла прямой дорогой к Форуму. Здесь она останавливалась перед маленьким храмом, воздвигнутым на одной из сторон богато украшенной площади. Этот храм состоял, собственно, лишь из громадного жертвенника, стоявшего под открытым небом среди выложенного мрамором дворика. На жертвеннике восседала богиня счастья, Фортуна, а у подножия стояло изваяние Тиберия. Вокруг двора шли помещения для жрецов, сараи для дров и стойла для жертвенных животных. Путь старой Фаустины никогда не шел далее этого храма, куда обыкновенно приходили желавшие помолиться о счастье Тиберия. Заглянув в храм и увидев, что статуи и богини, и императора увенчаны цветами, что жертвенный огонь пылает, что пред алтарем стоят благоговейные толпы молящихся, послушав тихие гимны жрецов, она повертывала назад и возвращалась в горы. Таким образом, никого не расспрашивая, Фаустина узнавала, что Тиберий еще жив, и что все идет у него благополучно. Но когда она в третий раз совершила это путешествие, она увидела нечто неожиданное. Приблизившись к маленькому храму, она нашла его пустым и заброшенным. Не пылал огонь перед изваяниями, и не видно было в храме ни одного молящегося. На одной из стен жертвенника еще висело несколько засохших венков, но это было все, что осталось от его былого величия. Жрецы куда-то исчезли, и императорская статуя, никем не охраняемая, была повреждена и забрызгана грязью. Фаустина обратилась к первому встречному, - Что это значит? - спросила она. Разве Тиберий умер? Разве у нас теперь другой император? - Нет, - ответил римлянин. - Тиберий все еще царствует, но мы перестали молится о нем. Наши молитвы не могут больше помочь ему. - Друг мой, - сказала старая женщина, - я живу далеко отсюда, в горах, куда не доходят вести о том, что делается на свете. Не скажешь ли ты мне, какое несчастье постигло императора? - Самое ужасное из всех несчастий обрушилось на Тиберия, - отвечал прохожий. - Его поразил недуг, неизвестный раньше в Италии, но который, как говорят, нередко встречается на Востоке. Болезнь неузнаваемо изменила лицо императора, голос его стал похож на рычание дикого зверя, у него гниют пальцы на руках и ногах. И против этого недуга нет, будто бы, никакого целительного средства. Полагают, что через несколько недель Тиберий умрет, если же нет, то его должны будут низложить, так как больной и убогий человек не может долее оставаться на престоле. Ты понимаешь, что судьба его решена. Теперь бессмысленно взывать к богам, прося у них счастья для него. Да и не стоит, - прибавил римлянин с легкой усмешкой. - Теперь нечего бояться его или на него надеяться. Так зачем же нам из-за него утруждать себя? Он поклонился старухе и пошел, а Фаустина застыла на месте, словно оглушенная. Впервые за всю свою жизнь она почувствовала себя обессиленной и выглядела старухой, побежденной своим возрастом. Она стояла согнувшись, с трясущейся головой, а руки ее беспомощно ловили что-то в воздухе. Ей хотелось поскорей уйти отсюда, но ноги ее плохо двигались, и она шла, спотыкаясь. Она смотрела по сторонам, ища чего-нибудь, на что могла бы опереться. Через несколько минут невероятным напряжением воли она сумела - таки преодолеть свою слабость. Она снова выпрямилась и заставила себя идти твердой поступью по кишащим народом улицам. Спустя неделю старая Фаустина поднималась по крутым склонам острова Капри. Был знойный день, и снова удручающее ощущение старости и слабости стало овладевать ею, пока она взбиралась по извилистой дороге и высеченным в скалах ступеням, которые вели к вилле Тиберия. Это чувство еще усилилось, когда она заметила, как изменилось все за время ее отсутствия. По этим ступеням всегда сновали вверх и вниз целые толпы народа. Здесь были сенаторы, которых несли в носилках великаны - ливийцы, послы из провинций в сопровождении длинных верениц рабов, искатели должностей, вельможи, приглашенные императором на пир. Но сегодня все эти лестницы и переходы были совершенно пусты. Серо - зеленые ящерицы были единственными живыми существами, попадавшимися на пути Фаустины. Она изумлялась, видя, что все уже начало приходить в упадок. Император был болен не больше двух месяцев, а между тем в трещинах между мраморными плитами уже пробивалась сорная трава. Благородные растения в прекрасных вазах успели уже засохнуть, а дерзкие разрушители, которых никто не остановил, уже разломали в нескольких местах балюстраду. Но больше всего поразило ее полное отсутствие людей. Правда, посторонним воспрещалось появляться на острове, но здесь должны были еще находиться бесконечные толпы воинов и рабов, танцовщиц и музыкантов, поваров и прислужников за столом, дворцовых стражей и садовников, принадлежавших ко двору императора. Лишь поднявшись на самую верхнюю террасу, Фаустина увидела двух старых рабов, сидевших на ступеньках перед виллой. Когда она приблизилась к ним, они встали и низко поклонились ей. - Привет тебе, Фаустина! - сказал один из них. - Боги прислали тебя облегчить наше несчастие. - Что это значит, Милон? - спросила Фаустина. - Почему здесь так пусто? Мне ведь сказали, что Тиберий все еще живет на Капри. - Император разогнал всех своих рабов, так как он подозревает, что кто-то из нас дал ему отравленного вина, которое будто бы и вызвало его болезнь. Он прогнал бы и меня, и Тита, если б мы не отказались повиноваться ему. Ты ведь знаешь, что мы всю свою жизнь служили императору и его матери. - Я спрашиваю не только о рабах, - сказала Фаустина. - Где сенаторы и полководцы? Где приближенные императора и все льстивые искатели его милостей? - Тиберий не желает больше показываться посторонним, - сказал раб. - Сенатор Люций и Макрон, начальник личной стражи, являются сюда каждый день и получают от него приказания. Кроме них никто не допускается к нему. Фаустина поднялась по лестнице, чтобы войти в виллу. Раб пошел вперед, и дорогой она спросила его: - Что говорят врачи о болезни Тиберия? - Ни один из них не умеет лечить эту болезнь. Они даже не знают, ведет она за собой быструю или медленную смерть. Но вот что я скажу тебе, Фаустина: Тиберий непременно умрет, если будет, как теперь, отказываться от пищи, из боязни быть отравленным. И я знаю, что больной человек не в силах бодрствовать и днем и ночью, как это делает император, боясь быть убитым во сне. Если он будет так же доверять тебе, как в былые дни, то, может быть, тебе удастся убедить его есть и спать. Этим ты можешь на много дней продлить его жизнь. Раб провел Фаустину через несколько переходов и дворов к террасе, на которой обыкновенно проводил время Тиберий, любуясь видом на прелестные морские заливы и на гордый Везувий. Когда Фаустина взошла на террасу, она увидела там какое-то ужасное существо с распухшим, не похожим на человеческое, лицом. Руки и ноги его были обвязаны белыми бинтами, но из-под них торчали полусгнившие пальцы. Одежда этого человека была в пыли и грязи. Очевидно, этот несчастный не мог держаться на ногах, а вынужден был ползать по террасе. Он лежал с закрытыми глазами в самом дальнем углу, у балюстрады, и не пошевельнулся, когда раздались шаги раба и Фаустины. Но Фаустина шепнула рабу, шедшему впереди нее: - Что это, Милон! Как посмел этот человек забраться сюда, на императорскую террасу! Выпроводи его скорей отсюда! Но не успела она договорить, как увидела, что раб склоняется до земли перед лежавшим здесь жалким существом. - Цезарь Тиберий, - произнес он, - наконец-то я приношу тебе радостную весть! Сказав это, раб обернулся к Фаустине, но, пораженный, отступил назад и не мог больше вымолвить ни слова. Он увидел перед собой уже не гордую матрону, казавшуюся такой крепкой и сильной, что казалось - она достигнет долголетия Сибиллы. В одно мгновение она сникла под гнетом старческой дряхлости, и раб увидел согбенную старуху с померкшим взором и ищущими опоры руками. Фаустина уже слышала, что император ужасно изменился, однако она ни на минуту не переставала представлять его себе таким же сильным и могучим, каким он был, когда она видела его в последний раз. Кроме того, кто-то говорил ей, что болезнь, поразившая Тиберия, действует медленно и что нужны долгие годы, чтобы она могла совершенно обезобразить человека. Но здесь болезнь пошла вперед так быстро, что в каких-то два месяца сделала императора неузнаваемым. Шатаясь, подошла Фаустина к императору. Говорить она была не в силах и плакала, стоя возле него. - Ты пришла, наконец, Фаустина? - сказал он, открывая глаз. - Пока я лежал здесь, мне все время казалось, что ты стоишь и плачешь надо мной. Я не решаюсь даже взглянуть на тебя из боязни, что это только игра моего воображения. Тогда Фаустина села возле него. Она подняла его голову и положила ее к себе на колени. Тиберий же продолжал лежать совсем тихо, не глядя на нее. Его охватило чувство сладостного покоя, и он тотчас же погрузился в спокойный сон. Спустя несколько недель один из рабов императора подходил к одинокой хижине в Сабинских горах. Дело было к вечеру, и виноградарь стоял с женой в дверях, следя за заходящим солнцем. Раб свернул с тропинки и подошел к ним с приветствием. Затем он вынул из-за пояса туго набитый кошелек и подал его виноградарю. - Это посылает тебе Фаустина, старая женщина, к которой вы были так добры, - сказал раб. - Она просит тебя купить на эти деньги собственный виноградник и построить себе дом не так высоко в горах, как это орлиное гнездо. - Значит старая Фаустина жива? - спросил виноградарь. - Мы искали ее по всем ущельям и болотам. Когда она не вернулась к нам, я думал, что она нашла себе смерть в этих диких горах. - Ты разве не помнишь, - вмешалась жена, - я не хотела верить, что она умерла? Не говорила ли я тебе, что она вернулась к императору. - Да, - согласился муж, - ты действительно говорила это, и я рад, что ты оказалась права - не потому только, что Фаустина снова стала такой богатой, что может спасти нас от нужды. Я рад также и за бедного императора. Раб хотел тотчас же проститься с ними и уйти, чтобы успеть добраться до жилых мест, пока ночная тьма еще не окутала землю, но супруги не отпустили его. - Ты должен остаться у нас до утра, - говорили они. - Мы не можем отпустить тебя, пока ты нам не расскажешь обо всем, что стало с Фаустиной. Почему вернулась она к императору? Какова была их встреча? Счастлива ли она теперь, когда судьба их снова соединила? Раб уступил их просьбам. Он прошел вместе с ними в хижину и за ужином рассказал им о болезни императора и о возвращении Фаустины. Кончив свой рассказ, раб увидел, что муж и жена сидят неподвижно, словно чем-то пораженные. Взоры их были обращены вниз, как будто они хотели скрыть свое волнение. Наконец муж поднял голову и сказал жене: - Не кажется ли тебе, что это перст Божий? - Да, ответила жена. - Наверное, именно ради этого внушил нам Господь переплыть море и поселиться в этой хижине. Таково было, наверное, его предопределение, когда он привел старую женщину к нашему порогу. Едва жена произнесла эти слова, как виноградарь снова обратился к рабу. - Друг мой! - сказал он ему. - Я дам тебе поручение к Фаустине, Скажи ей следующее - слово в слово: "Приветствует тебя твой друг, виноградарь с Сабинских гор. Ты видела молодую женщину, мою супругу. Не казалось ли она тебе пленительно прекрасной и цветущей здоровьем? А между тем эта молодая женщина страдала некогда той же болезнью, которая теперь поразила Тиберия". Раб невольно сделал жест удивления, но виноградарь продолжал, подчеркивая каждое слово: - Если Фаустина откажется поверить моим словам, то скажи ей, что я и моя жена родом из Палестины, страны, где часто встречается эта болезнь! Закон предписывает там изгонять прокаженных из городов и деревень, так что им приходится жить в пустынных местах, искать себе приюта в гробницах и в пещерах. Скажи Фаустине, что моя жена родилась от больных родителей в пещере, высеченной в скале. И пока она еще была ребенком, она оставалась здоровой, когда же она сделалась девушкой, ее поразил этот недуг. Выслушав виноградаря, раб с улыбкой покачал головой и сказал ему: - Как ты хочешь, чтобы Фаустина поверила тебе? Ведь она видела твою супругу здоровой и цветущей. И она хорошо знает, что от этой болезни нет исцеления. Но виноградарь возразил ему: - Было бы лучше всего, если б она поверила мне. Но у меня найдутся свидетели. Пусть пошлет она гонцов в Галилею, в город Назарет. Там всякий подтвердит, что я говорю правду. - Может быть, какой-нибудь бог исцелил твою жену, совершив над ней чудо? - спросил раб. - Да, - ответил виноградарь, - это именно так и было. Однажды между больными, обитавшими в пустыне, разнеслась дивная весть - в галилейском городе Назарете появился великий пророк. Он преисполнен силы Духа Божия и может исцелить страшную болезнь, возложив свою руку на ваше чело. Но несчастные больные не хотели этому верить. "Нас ничто не может исцелить, - говорили они. - Со времен великих пророков никто не может спасти ни одного из нас от этого несчастия". Но среди больных была одна молодая девушка, которая поверила этому известию. Она ушла от остальных и стала искать дорогу в город Назарет, где обитал пророк. И однажды, когда она шла по широкой равнине, ей встретился человек высокого роста, с бледным лицом, с черными, мягко вьющимися волосами. Темные его глаза сияли, как звезды, и притягивали к себе. Но она еще издали крикнула ему. - Не подходи ко мне, я могу заразить тебя, а скажи мне, где найти пророка из Назарета! Но человек этот продолжал идти ей навстречу, и когда он уже подошел совсем близко, спросил ее: - Зачем ты ищешь пророка из Назарета? - Я ищу его, чтобы он возложил свою руку на мое чело и исцелил меня от моей болезни. Тогда незнакомец приблизился и положил свою руку на ее чело. Но она сказала ему: - Какая мне польза от того, что ты положил на мое чело свою руку? Ведь ты же не пророк? Тогда он улыбнулся ей и сказал: - Иди теперь в город, лежащий вон там, на склоне горы, и покажись священникам. Больная подумала про себя: "Он насмехается надо мной, потому что я верю в исцеление. От него видно я не узнаю того, что мне нужно". И она пошла дальше. Вскоре она увидела человека, ехавшего по широкому полю на охоту, верхом на коне. Когда он был уже так близко, что мог расслышать ее, она крикнула ему: - Не подходи ко мне, я могу заразить тебя! Скажи только, где мне найти пророка из Назарета? - Что тебе нужно от пророка? - спросил ее всадник и стал медленно приближаться к ней. - Мне нужно только, чтобы он возложил свою руку на мое чело и исцелил меня от моей болезни. - От какой болезни хочешь ты излечиться? - спросил всадник. - Ты не нуждаешься во враче. - Не видишь ты разве, что я прокаженная? - крикнула она. - Я рождена от больных родителей в горной пещере. Но всадник подъезжал все ближе и ближе к ней, ибо она была свежа и прекрасна, как только что распустившейся цветок. - Ты прелестнейшая девушка во всей Иудее! - воскликнул он. - Не глумись надо мной, как глумился и тот! - сказала она. - Я знаю, что лицо мое обезображено и что голос мой подобен рычанию дикого зверя. Но он глубоко заглянул в ее глаза и сказал ей: - Твой голос так же звонок, как весенний ручей, струящийся по камням, а лицо твое так же гладко, как мягкий шелк. В эту минуту он подъехал к ней так близко, что она могла видеть себя в блестящих украшениях его седла. - Поглядись сюда вместо зеркала, - сказал он. Она посмотрела и увидела лицо, нежное и мягкое, как только что раскрывшиеся крылышки бабочки. - Что это я вижу? - сказала она. - Это не мое лицо. - Нет, твое, - сказал всадник. - Но голос у меня разве не хриплый? Не звучит ли он так, как скрип телег по каменистой дороге? - Нет, он звучит, как самые нежные струны арфы, - ответил всадник. Она обернулась назад и указала на убегающую вдаль дорогу. - Не знаешь ли, кто этот человек, что скроется сейчас за этими двумя дубами? - спросила она. - Это тот, о ком ты только что спрашивала, это пророк из Назарета, - отвечал всадник. Тогда она всплеснула руками, и слезы полились из ее глаз. - О, святой праведник! Ты носитель силы Божией! - воскликнула она. - Ты меня исцелил! Всадник поднял девушку на седло, отвез ее в город, стоявший на склоне горы, отправился с ней к старейшинам и священникам и рассказал им про свою встречу с ней. Они подробно расспросили обо всем, но когда узнали, что девушка родилась в пустыне от больных родителей, не захотели верить в ее исцеление. - Возвращайся туда, откуда ты пришла! - сказали они ей. - Если ты была больна, то останешься больной всю свою жизнь. Ты не смеешь приходить к нам в город, чтобы не заразить всех нас своей болезнью. Она же сказала им: - Я знаю, что я здорова, потому что пророк из Назарета возложил свою руку на мое чело. Услышав это, они воскликнули: - Кто он такой, чтобы делать чистыми нечистых? Все это - дьявольское наваждение. Возвращайся к своим родным, иначе ты погубишь всех нас! Они не хотели считать ее исцеленной и запретили ей оставаться в городе. Они постановили, что всякий, кто даст ей приют, будет тоже объявлен зараженным. Когда священники изрекли этот приговор, девушка спросила человека, встретившего ее в поле: - Куда же мне идти теперь? Неужели снова вернуться в пустыню к больным? Но он посадил ее к себе в седло и сказал ей: - Нет, ты не должна возвращаться к больным в их пещеры; мы уедем с тобой отсюда за море в другую страну, где нет законов для чистых и нечистых. И они оба... Но когда виноградарь дошел в своем рассказе до этого места, императорский раб поднялся и прервал его. - Тебе незачем рассказывать дальше, - сказал он. - Ты хорошо знаешь эти горы, поэтому проводи меня немного, чтоб я еще сегодня пустился в обратный путь, не дожидаясь утра. Я должен немедленно, не теряя времени, сообщить все, что ты рассказал, императору и Фаустине. Когда виноградарь проводил раба и вернулся к себе в хижину, жена его еще не спала. - Я не могу уснуть, - сказала она. - Я все думаю, что эти двое обязательно должны встретиться: Тот, который любит всех людей, и тот, который их ненавидит. Кажется эта встреча должна будет перевернуть весь мир. Старая Фаустина прибыла в далекую Палестину на пути в Иерусалим. Она не хотела, чтобы кому-нибудь другому было поручено разыскать пророка и привезти его к императору. Она при этом думала так: "Того, что нам нужно от этого чужеземца, нельзя добиться силой или купить за деньги. Но, может быть, он исполнит нашу просьбу, если кто-нибудь падет к его ногам и расскажет, какое несчастье постигло Тиберия. И кто же может усерднее просить за императора, чем та, которая не меньше его самого страдает от его несчастия?" Надежда спасти Тиберия придала силы старой женщине. Без особого утомления перенесла она долгое плавание до Яффы, а путь в Иерусалим совершала не в носилках, а верхом. Казалось, она переносит трудное путешествие так же легко, как знатные римляне, воины и рабы, составлявшие ее свиту. Это путешествие от Яффы до Иерусалима наполнило сердце старой женщины радостью и светлой надеждой. Была весна, и долина Сарона, по которой они ехали в первый день пути, представляла собой сплошной яркий цветочный ковер. Да и на второй день, когда они очутились среди гор Иудеи, цветы не покидали их. Холмы разных очертаний, между которыми вилась дорога, были все засажены фруктовыми деревьями, стоявшими в полном цвету. Когда же путешественники уставали глядеть на бледнорозовые цветы персиков и абрикосов, взор их мог отдохнуть на молодых побегах винограда, которые развертывались на темно - коричневых лозах. Они появлялись с такой быстротой, что рост их можно было, кажется, видеть глазами. Но не одни только цветы и весенняя зелень делали это путешествие таким приятным. Больше всего привлекали внимание громадные толпы народа, направлявшиеся в это утро в Иерусалим. Путники стекались к городу со всех проселочных дорог, со всех тропинок, с одиноких вершин и из самых отдаленных уголков равнины. Выйдя на большую Иерусалимскую дорогу, отдельные странники соединялись в большие толпы и дальше радостно шли все вместе. Вокруг одного старца, ехавшего верхом на верблюде, шли его сыновья и дочери, зятья и невестки и все его внуки. Это была такая многочисленная семья, что она составила целый маленький отряд. Одну старушку, которая была слишком слаба для того, чтобы идти пешком, сыновья подняли на руки, и она, гордая своими детьми, дала себя нести сквозь почтительно расступавшуюся перед ней толпу. Поистине, это утро могло бы влить радость даже в самые удрученные сердца. Небо было, правда, не совсем ясное, а подернутое тонким слоем сероватых облаков, но никому из путников не пришло бы и в голову огорчаться этим, так как таким образом был смягчен жгучий блеск солнца. Под этим затуманенным небом благоухание цветущих деревьев и развертывающейся листвы рассеивалось на дорогах и на полях. И этот прекрасный день, своим матовым светом и неподвижным воздухом напоминавший тишину и спокойствие ночи, казалось, создавал какое-то особое настроение этим спешившим толпам народа, так что все шли радостно и торжественно, напевая вполголоса древние гимны или играя на каких-то удивительных старинных инструментах, звуки которых были похожи на жужжанье мух или на стрекотанье кузнечика. Старая Фаустина ехала среди всех этих людей, заражаясь их нетерпением и радостью. Она то и дело подгоняла своего коня и, обращаясь к молодому римлянину, ехавшему все время рядом с нею, сказала: - Мне снился в эту ночь Тиберий. Он просил меня не задерживаться в пути и непременно сегодня достигнуть Иерусалима. Мне кажется, что боги хотели этим сном внушить мне, чтобы я приехала в город именно в это прекрасное утро. В это время они были уже на вершине длинного горного хребта, и Фаустина невольно остановила своего коня. Перед ней лежала широкая и глубокая котловина, окруженная живописными холмами, а из темной, тенистой глубины этой долины поднималась могучая скала, на которой высился Иерусалим. И тесный горный городок, своими башнями и стенами венчавший, словно драгоценной короной, плоскую вершину скалы, казался в этот день в тысячу раз обширней. Все окрестные холмы, поднимавшиеся вокруг долины, были покрыты разноцветными шатрами и кишели людьми. Фаустина понимала, что все население страны собиралось в Иерусалим на какой-то большой праздник. Жители более отдаленных местностей прибыли заранее и успели раскинуть свои шатры. Те же, что жили по соседству с городом, еще только подходили. Со всех холмов стекались они, как непрерывный поток белых одеяний, песнопений и яркого праздничного веселья. Старая женщина долго смотрела сверху на эти прибывающие массы людей и на длинные ряды их шатров. Затем она обратилась к молодому римлянину, ехавшему возле нее: - Право же, Сульпиций, можно подумать, что весь народ собирается в Иерусалим. - Это так и есть, - ответил римлянин, которого Тиберий назначил в провожатые Фаустине, потому что он прожил в Иудее несколько лет. - Они встречают теперь большой весенний праздник, и в это время все, и старые, и молодые, направляются в Иерусалим. Фаустина на минуту задумалась. - Я рада, что мы приехали в этот город в день народного праздника. Это служит предзнаменованием, что боги покровительствуют нашему путешествию. Не думаешь ли ты, что тот, кого мы ищем, пророк из Назарета, тоже придет в Иерусалим, чтобы принять участие в торжестве? - Ты права, Фаустина, - сказал римлянин. - Он, вероятно, в Иерусалиме. Это, поистине, милость богов. Как ты ни сильна и ни крепка, ты все же можешь считать себя счастливой, что тебе не придется в поисках пророка совершить длинный и тяжелый путь в Галилею. Он подъехал к двум проходившим мимо путникам, и спросил, не знают ли они, не в Иерусалиме ли теперь пророк из Назарета. - Мы видели его здесь каждый год в это время, - ответил один из странников. - Наверное, и в этом году он пришел сюда, ибо он человек праведный и благочестивый. Какая-то женщина протянула руку и указала на возвышенность, лежавшую к востоку от города. - Видишь ты этот горный склон, поросший масличными деревьями? - сказала она. - Там галилеяне раскидывают обыкновенно свои шатры и там получишь ты самые верные сведения о том, кого ищешь. Они поехали дальше, спустились по извилистой тропинке до самого дна долины и начали затем подниматься по горе Сион, чтобы достигнуть города на вершине ее. Круто взбегавшая вверх дорога была здесь ограждена низкими каменными стенками, на которых сидело и лежало бесконечное множество нищих и калек, просивших милостыню у путешественников. Во время этого медленного подъема к Фаустине подошла одна из иудейских женщин. - Смотри, - сказала она, указывая на одного из нищих, сидевших на стене, - это галилеянин. Я помню, что видела его среди учеников пророка. Он может сказать тебе, где найти того, кого ты ищешь. Фаустина с Сульпицием подъехали к указанному ей человеку. Это был бедный старик с длинной бородой, в которой серебрилась седина. Лицо его было обожжено знойным солнцем, руки были в мозолях от работы. Он не просил милостыни, он был так поглощен печальными думами, что даже не взглянул на подъехавших всадников. Он не услышал заговорившего с ним Сульпиция, так что римлянину пришлось несколько раз повторить свой вопрос. - Друг мой, мне сказали, что ты галилеянин. Прошу тебя, скажи мне, где мне найти пророка из Назарета! Галилеянин вздрогнул и дико посмотрел на римлянина. Когда же он понял, наконец, чего от него хотят, его охватили гнев и ужас. - О чем ты говоришь? - вскричал он. - Почему ты меня спрашиваешь об этом человеке? Я ничего о нем не знаю. Я не галилеянин. В разговор тогда вмешалась иудейская женщина. - Ведь я же видела тебя вместе с ним, - заметила она. - Не бойся, скажи этой знатной римлянке, которая дружна с императором, где ей найти пророка. Но испуганный старик раздражался все больше и больше. - Все, должно быть, сошли с ума сегодня? - воскликнул он. - Не одержимы ли все злым духом, что один за другим подходят ко мне и спрашивают о пророке? Почему никто не верит мне, когда я говорю, что не знаю его? Я пришел не из его города и никогда его не видел. Его запальчивость привлекла к нему общее внимание, и двое нищих, сидевших рядом с ним на стене, тоже стали оспаривать его слова. - Конечно, ты один из его учеников, - сказали они. - Мы все знаем, что ты вместе с ним пришел из Галилеи. Но он поднял руки к небу и воскликнул: - Из-за этого человека я сегодня не мог остаться в Иерусалиме, а теперь вы даже здесь, среди нищих, не хотите оставить меня в покое. Почему вы не хотите поверить мне, когда я говорю, что никогда его не видел? Фаустина отвернулась от него, пожав плечами. - Поедем дальше! - сказала она. - Этот человек, наверное, безумен. От него мы ничего не узнаем. Они продолжали подниматься в гору. Фаустина была уже в каких-нибудь двух шагах от городских ворот, когда иудейка, желавшая помочь ей найти пророка, крикнула, чтобы она придержала коня. Она натянула поводья и увидела, что совсем у ног ее коня на дороге лежал человек. Было чудом, что его, распростертого в пыли, как раз в таком месте, где было особенно тесно, не растоптали ни животные, ни люди. Он лежал на спине и неподвижно смотрел вверх угасшим, ничего не видящим взором. Он не шевелился, хотя верблюды ступали совсем рядом с ним своими тяжелыми ногами. Одежда на нем была бедная, вся запыленная и испачканная землею. Он так обильно посыпал себя песком, что, казалось, будто он хочет закопаться, чтобы легче было его переехать или затоптать. - Что это значит? Зачем этот человек лежит на дороге? - спросила Фаустина. В это время лежавший начал кричать прохожим: - Будьте милосердны, братья и сестры, гоните прямо на меня ваших коней и вьючных животных! Не обходите меня! Растопчите меня в прах! Я предал неповинную кровь. Растопчите меня! Сульпиций схватил за повод коня Фаустины и отвел его в сторону. - Это кающийся грешник, - сказал он. - Не задерживайся из-за него! Это странные люди! Пусть они идут своим путем. Человек, лежавший в пыли, продолжал взывать: - Своими ногами ступите мне на сердце! Пусть верблюды растопчут мою грудь! Пусть ослы вонзят в мои глаза свои копыта! Но Фаустина не в силах была проехать мимо этого несчастного, не попытавшись заставить его встать. Она все еще стояла возле него. Иудейка, которая и раньше хотела ей услужить, снова протиснулась к ней. - Этот человек также один из учеников пророка, - сказала она. - Хочешь, я спрошу его об учителе? Фаустина утвердительно кивнула головой, и женщина нагнулась к лежавшему на земле человеку. - Что сделали вы, галилеяне, со своим учителем? - спросила она. - Я встречаю многих из вас сегодня, бредущих порознь по дорогам и тропам, а его не вижу нигде. Когда женщина произнесла эти слова, человек, лежавший на дороге, приподнялся на колени. - Какой злой дух внушил тебе спросить меня о нем? - спросил он голосом, полным отчаяния. - Ты же видишь, что я зарылся в песок, чтоб меня растоптали. Разве мало тебе этого? Зачем же ты спрашиваешь меня, что я с ним сделал? - Не понимаю, в чем ты упрекаешь меня, - ответила женщина. - Ведь я только хочу узнать, где твой учитель. Когда она повторила свой вопрос, галилеянин вскочил на ноги и зажал руками уши. - Горе тебе, не дающей мне умереть спокойно! - воскликнул он. Он кинулся сквозь толпу, теснившуюся у ворот, и умчался прочь с воплем отчаяния; как темные крылья, развевалась вокруг него его изодранная в клочья одежда. - Мне сдается, что мы попали к какому-то безумному народу, - сказала Фаустина, увидев, как бежит этот несчастный. Она несколько пала духом после встречи с этими учениками пророка. Разве может человек, среди учеников которого так много безумцев, сделать что-нибудь для императора? Иудейская женщина тоже казалась огорченной и очень серьезно сказала Фаустине: - Госпожа, торопись разыскать того, кого ты хочешь найти! Боюсь, что с ним случилось что-то недоброе, потому что его ученики словно лишились разума и не могут слышать упоминаний о нем. Фаустина и ее свита миновали наконец ворота города и очутились на узких, темных улицах, заполненных людьми. Ехать дальше по городу было почти невозможно. Всадникам приходилось останавливаться на каждом шагу. Рабы и воины тщетно старались расчистить дорогу. Люди продолжали нестись вперед густым, неудержимым потоком. - Право же, - сказала Фаустина, обращаясь к Сульпицию, - улицы Рима в сравнении с этими улочками - просто тихие сады. Сульпиций скоро понял, что их ожидают почти непреодолимые препятствия. - Идти по этим кишащим людьми улицам, пожалуй, легче, чем ехать верхом, - сказал он. - Если только ты не очень устала, я посоветовал бы тебе пешком дойти до дворца наместника. Правда, это довольно далеко отсюда, но на лошадях едва ли мы доберемся туда не ранее полуночи. Фаустина сейчас же согласилась с ним. Она сошла с коня и поручила его одному из рабов. Затем они продолжали путь по городу пешком. Это было гораздо лучше. Они довольно скоро дошли до центра города, и Сульпиций указал Фаустине на улицу, бывшую несколько шире других, к которой они уже приближались. - Посмотри, Фаустина, - говорил он, - только бы нам попасть на эту улицу - тогда мы будем недалеко от нашей цели. Она приведет нас прямо к дворцу наместника. Но только они хотели повернуть на эту улицу, пред ними встало неожиданное препятствие. В тот самый момент, когда Фаустина подошла к улице, ведущей от дворца наместника к Вратам Справедливости и на Голгофу, по ней двигалось шествие с преступником, осужденным на распятие. Впереди бесновалась толпа молодых людей, спешивших насладиться зрелищем казни. Они опрометью неслись по улице, размахивая руками и издавая дикий рев и визг, в восторге от того, что натешатся зрелищем, которое не каждый день приходится видеть. За ними шли группы людей в длинных одеяниях, которые, по-видимому, принадлежали к самым знатным и почетным лицам в городе. Затем шли женщины, многие из которых горько плакали, потом целый сонм нищих и калек, издававших пронзительные вопли. - О Боже, - восклицали они, - спаси его! Пошли своего ангела и спаси его! Ниспошли ему помощь в эту страшную минуту. Наконец показалось несколько римских воинов на могучих конях. Они следили за тем, чтобы никто из народа не приблизился к осужденному и не сделал попытки его освободить. Следом за ними шли палачи, которые вели человека, осужденного на распятие. Они взвалили ему на плечи большой, тяжелый деревянный крест, но несчастный был слишком слаб для этой ноши. Крест так давил его, что его тело совсем пригнулось к земле. Голова его была склонена так низко, что никто не мог видеть его лица. Фаустина стояла на углу узкого переулка и смотрела на тяжкий путь приговоренного к смерти. С изумлением заметила она, что он был одет в пурпурный плащ, а на голову ему был надет терновый венец. - Кто этот человек? - спросила она. - Он хотел сделаться царем, - ответил ей один из стоявших с ней рядом. - В таком случае он должен умереть из-за цели, которой не стоит домогаться, - с грустью промолвила Фаустина. Осужденный изнемогал под тяжестью креста. Он двигался вперед все медленней и медленней. Тогда палачи обвязали его веревкой и начали тянуть за нее, чтобы заставить его идти скорее. Но когда они потянули за веревку, осужденный упал и остался лежать на земле, придавленный крестом. Поднялся страшный шум. Римские всадники лишь с величайшим трудом оттеснили народ назад. Они обнажили мечи, угрожая ими нескольким женщинам, бросившимся вперед, чтобы помочь упавшему встать. Палачи ударами и пинками старались заставить его подняться, но из-за тяжести креста он не мог этого сделать. Наконец, палачи сами сняли с него крест. Тогда несчастный поднял голову, и старая Фаустина увидела его лицо. Щеки были в багровых полосах, а со лба, израненного терновым венцом, капала кровь. Волосы висели спутанными прядями, слипшись от пота и крови. Рот был крепко сомкнут, но губы дрожали, как бы силясь подавить вопль. Глаза, полные слез, остановились и почти угасли от изнеможения и от перенесенных страданий. Но за лицом этого полумертвого человека старой женщине, словно в видении, открылось другое лицо, прекрасное и бледное, с дивными и благородными чертами и величественным взором - и все существо Фаустины охватили глубокая скорбь и сострадание к мукам и унижениям этого чуждого ей человека. - О, что с тобой сделали, бедный ты мой! - воскликнула она, делая шаг к нему навстречу, и глаза ее наполнились слезами. Она забыла о своей собственной печали и тревоге при виде страданий этого измученного человека. Ей казалось, что сердце ее разорвется от сострадания. Как и другие женщины, она была готова броситься к нему, чтобы вырвать его из рук его палачей. Осужденный видел, как она к нему подходила, и пополз навстречу. Он точно надеялся найти у нее защиту от всех своих гонителей и мучителей. Он обнял ее колени и прижался к ней, как ребенок, ищущий спасения у матери. Старая женщина наклонилась над ним, из глаз ее потоком хлынули слезы; но в то же время она почувствовала самую блаженную радость, видя, что он пришел к ней, ища защиты. Она обвила одной рукой его шею, и как мать прежде всего спешит осушить слезы на глазах ребенка, так и она провела по его лицу своим платком из прохладной, тонкой льняной ткани, чтоб отереть с него слезы и кровь. Но в эту минуту палачи кончили возиться с крестом. Они подошли и потащили за собой приговоренного. Досадуя на промедление, они с дикой поспешностью поволокли его. Он застонал, когда его уводили от найденного им пристанища, но не оказал сопротивления. Фаустина обхватила его, стараясь удержать, а когда ее слабые, старые руки оказались бессильны сделать это, и она увидела, что его уводят, ей показалось, что у нее вырвали из объятий ее собственного ребенка, и она закричала: - Нет, нет! Не отнимайте его у меня! Он не должен умереть! Не может он умереть! Невыразимая скорбь и страшный гнев овладели ею. Она хотела бежать вслед за ним, хотела вступить в борьбу с палачами и вырвать его из их рук. Но едва Фаустина сделала шаг, у нее закружилась голова, она почувствовала дурноту. Сульпиций поспешил поддержать ее, чтобы не дать ей упасть. На углу улицы он увидел маленькую, темную лавчонку и внес туда на руках Фаустину. Там не было ни стула, ни скамьи, но лавочник был человек сострадательный. Он принес циновку и устроил для старой женщины ложе на каменном полу. Она не потеряла сознания, но голова у нее так сильно кружилась, что она не могла держаться на ногах и должна была лечь. - Она совершила сегодня длинный путь, а шум и давка в городе вконец утомили ее, - сказал Сульпиций лавочнику. - Она очень преклонных лет, а как бы человек ни был крепок, старость все-таки одерживает верх над ним. - Да даже и не для особенно старых людей день сегодня трудный, - сказал лавочник. - Воздух так удушлив, что почти невозможно дышать. Я не удивлюсь, если разразится сильная гроза. Сульпиций наклонился над Фаустиной. Она успокоилась и заснула, спокойно и ровно дыша, после всего утомления и перенесенного волнения. Он отошел и, ожидая ее пробуждения, стал в дверях лавки, наблюдая уличную толпу и движение. У римского наместника в Иудее Пилата была молодая жена; в ночь накануне того дня, когда Фаустина въехала в Иерусалим, она видела необыкновенные сны. Ей снилось, что она стоит на кровле своего дома и смотрит оттуда вниз на большой красивый двор, выложенный по восточному обычаю мрамором и обсаженный благородными растениями. Но на дворе, видела она, почему-то собрались слепые и увечные, какие только были на свете. Она видела перед собой больных чумой, с телом, вздутым от волдырей, прокаженных с изъеденными болезнью лицами, расслабленных, лишенных возможности двигаться и беспомощно лежавших на земле, видела других несчастных, изнемогающих от страданий и болезней. И все они теснились у входа, чтобы войти во дворец, а некоторые из стоявших впереди громко стучали кулаками в двери. Наконец, она увидела, что дверь отворилась; на порог вышел раб и спросил их, что им тут нужно. Они ответили ему: - Мы ищем великого пророка, которого Бог послал на землю. Где пророк из Назарета? Где тот, кто может избавить нас от всех наших страданий? Тогда раб ответил им равнодушным и презрительным тоном, каким обыкновенно говорят дворцовые слуги, отказывая бедным просителям: - Вы напрасно будете искать своего пророка. Пилат предал его смерти. Тогда между этими больными поднялись такие рыдания и вопли скорби, такой скрежет зубовный, что молодая женщина не в силах была их слышать. Сердце ее разрывалось от сострадания, и жгучие слезы лились у нее из глаз. Но как только она начала плакать, она тотчас же проснулась. Снова заснула она и снова увидела во сне, что стоит на кровле своего дома и смотрит оттуда вниз на двор, огромный, как базарная площадь. И видит, что весь этот двор заполнен людьми, лишенными рассудка, безумными и одержимыми духами. И она увидела между ними раздетых донага и закутавшихся в свои длинные волосы, и таких, которые сплели себе венцы из соломы и плащи из травы и мнили себя царями, и таких, которые ползали по земле и воображали, что они звери, и таких, которые не переставая плакали от горя, а назвать это горе не могли, и таких, которые таскали тяжелые камни, уверяя, что это золото, и таких, которые думали, что их устами говорят злые духи. Она увидела, как все они старались протиснуться к воротам дворца, а те, что стояли впереди всех, стучались и ломились в них. Наконец, дверь отворилась, на порог вышел раб и спросил их: - Что вам нужно? Тогда все они начали шуметь и говорить: - Где великий пророк из Назарета, тот, что послан Богом и должен вернуть нам нашу душу и наш разум? Жена наместника слышала, как раб отвечал самым равнодушным тоном: - Не найдете вы великого пророка, сколько не ищите. Пилат предал его смерти. При этих словах все безумные испустили вопль, похожий на рев диких зверей, и в своем отчаянии стали рвать ногтями тело, так что кровь полилась на камни. И когда молодая женщина увидела всю глубину их мучений, она начала ломать руки и тяжко стонать. И ее собственные стоны разбудили ее. Но она опять заснула и во сне еще раз очутилась на кровле своего дома. И вокруг нее сидели ее рабыни, развлекая ее игрой на кимвалах и лютнях, с миндальных деревьев сыпались на нее лепестки белых цветов, и воздух благоухал от аромата вьющихся роз. И когда она так сидела, какой-то голос сказал ей: - Подойди к балюстраде, окружающей кровлю, и посмотри вниз на мраморный двор. Но она стала отказываться во сне, говоря: - Не хочу я видеть новых несчастных, что толпятся этой ночью на моем дворе. В ту же минуту до нее донесся лязг цепей, громыхание тяжелых молотов и стук дерева о дерево. Рабыни перестали петь и играть, подбежали к ограде кровли и заглянули вниз. И сама она тоже не могла оставаться на месте; она пошла посмотреть на двор. И она увидела, что двор ее дома полон несчастных узников со всего света. Она увидела тех, что сидят всю жизнь в темных тюремных ямах, закованные в тяжелые железные цепи. Она увидела, как те, что были гребцами на военных кораблях, шли с своими тяжелыми, обитыми железом веслами. И те, что были осуждены на распятие, шли, волоча за собой свои кресты, те же, которых должны были обезглавить, шли с топорами и плахами. Она увидела тех, что были уведены в рабство в чужие страны, и глаза их горели тоской по родине. Она увидела всех жалких рабов, которые должны были работать, как вьючные животные, по спинам которых струилась кровь от ударов бичом. И все эти несчастные ломились в дверь, издавая вопли, исходившие как бы из одной огромной груди: - Отворите, отворите! Тогда раб, охранявший вход, вышел из двери и спросил их: - Что вам нужно? И они отвечали, подобно другим: - Мы ищем великого пророка из Назарета, который пришел на землю, чтобы дать свободу узникам и счастье рабам. Раб ответил им усталым и равнодушным тоном: - Вы не найдете его здесь. Пилат предал его смерти. Когда эти слова коснулись слуха несчастных, они ответили на них таким взрывом проклятий и отчаяния, что женщине показалось, будто она слышит, как задрожали небо и земля. Она почувствовала, что леденеет от страха, и такая дрожь охватила все ее тело, что она проснулась. Когда она совсем пришла в себя, она села на своем ложе и сказала сама себе: - Я не хочу больше видеть снов. Я буду бодрствовать всю ночь, чтобы мне не видеть больше этих ужасов. Но почти в то же мгновение сон снова одолел ее, она опустила голову на подушку и заснула. Снова увидела она, что сидит на кровле своего дома, а маленький сын ее бегает тут же и играет в мяч. Но вот неведомый голос сказал ей: - Подойди к балюстраде, окружающей кровлю, и посмотри, что за люди стоят там и чего они ждут! А она сказала во сне себе: - Довольно горя видела я в эту ночь. Я не в силах видеть больше и не встану с своего места. Но в эту минуту мяч, которым играл ее мальчик, перелетел через балюстраду, и малютка побежал и влез на перила. Тогда мать испугалась, побежала за ребенком и схватила его. Но при этом она невольно бросила взор вниз и еще раз увидела, что двор полон людей. Со всего света собрались там раненые на войне. Они явились с изувеченными телами, с отрубленными руками и ногами, с большими, зияющими ранами, из которых потоками струилась кровь, так что весь двор был залит ею. И рядом с ними толпились здесь все, кто потеряли на поле битвы своих близких. Тут были сироты, плакавшие о своих кормильцах, молодые девушки, звавшие своих женихов, и старые женщины, рыдавшие о своих сыновьях. Стоявшие впереди всех ломились в дверь, и привратник вышел, как и раньше, и отворил ее. Он спросил у этой толпы несчастных: - Чего вы ищете в этом доме? И они отвечали: - Мы ищем великого пророка из Назарета, который прекратит усобицы и войны и водворит мир на земле. Мы ищем того, кто копья перекует в косы и мечи в серпы. Тогда раб ответил с некоторым нетерпением: - Не приходите сюда больше и не докучайте мне! Я уже много раз повторял, что великого пророка нет здесь. Пилат предал его смерти. Сказав это, он запер дверь. Но женщина подумала о всех воплях, которые теперь раздадутся. - Я не хочу их слышать, - сказала она и отбежала от балюстрады. В ту же минуту она проснулась и увидела, что в испуге вскочила с своего ложа и теперь стояла на холодном каменном полу. Снова подумала она, что не хочет больше видеть снов и не будет спать в эту ночь, но сон опять - таки одержал верх над ней, она закрыла глаза и задремала. Опять сидела она во сне на крыше своего дома, а рядом с ней был ее муж. И она рассказывала ему о всех своих сновидениях, а он смеялся над ней. И опять услышала она голос, говоривший ей: - Пойди и взгляни на людей, которые чего-то ждут на твоем дворе! Но она подумала: "Я не хочу их видеть. Я и так уж в эту ночь видела слишком много несчастных". В ту же минуту она услышала три громких удара в дверь, и муж ее подошел к балюстраде, чтобы посмотреть, кто это хочет войти к нему в дом. Но едва он успел перегнуться через перила, как тотчас же поманил к себе жену. - Знаешь ты этого человека? - спросил он ее, указывая пальцем вниз. Взглянув туда, она увидела, что весь двор полон всадников и коней. Рабы разгружали вьючных ослов и верблюдов. Видно было, что прибыл какой-то знатный путешественник. Приехавший стоял у самой входной двери. Это был высокий, широкоплечий старик с мрачным и угрюмым выражением лица. Жена наместника сразу узнала чужеземца. - Это цезарь Тиберий прибыл в Иерусалим, - шепнула она мужу. - Это не может быть никто другой. - Мне тоже кажется, что это он, - сказал муж и приложил палец к губам в знак того, что нужно молчать и слушать, что будут говорить на дворе. Они увидели, что вышел привратник и спросил незнакомца: - Кого ты ищешь? И путешественник отвечал: - Я ищу великого пророка из Назарета, который владеет чудесной силой. Его призывает к себе император Тиберий для того, чтобы он избавил его от ужасного недуга, не поддающегося лечению никаких врачей. Когда он кончил, раб низко склонился перед ним и сказал: - Не гневайся, господин, но твое желание не может быть исполнено. Тогда император обернулся к своим рабам, ожидавшим на дворе, и сделал им знак. И рабы поспешили вперед; у одних руки были полны драгоценных камней, другие держали чаши, насыпанные доверху жемчугом, третьи тащили мешки с золотыми монетами. Император обратился к привратнику и сказал: - Все это будет принадлежать пророку, если он поможет Тиберию. Этого хватит, чтобы наделить богатством всех бедных на земле. Но привратник склонился еще ниже и ответил: - Господин, не гневайся на слугу своего, но твое требование не может быть исполнено. Тогда император снова сделал знак своим рабам, и двое из них выступили вперед с богато расшитым одеянием, на котором сверкал нагрудник из драгоценных камней. И сказал император рабу: - Смотри! Я предлагаю ему власть над Иудеей. Он будет вершителем судеб своего народа. Пусть только он последует за мной и исцелит Тиберия! Но раб склонился до земли и сказал: - Господин, не в моей власти помочь тебе. Тогда император еще раз подал знак, и рабы его выступили вперед с пурпурной мантией и золотым венцом. - Смотри, - сказал он, - такова воля императора: он обещает назначить его своим преемником и сделать его владыкой мира. Он получит власть управлять всей землей по законам своего Бога. Пусть только он прострет свою руку и исцелит Тиберия! Тогда раб пал ниц пред императором и жалобно простонал: - Господин, не в моей власти исполнить твою волю. Нет здесь больше того, кого ты ищешь. Пилат предал его смерти. Когда молодая женщина проснулась, солнце стояло уже высоко, и ее рабыни окружали ее ложе, чтобы помочь ей одеться. Она была очень молчалива, пока ее одевали, но, наконец, спросила рабыню, причесывающую ее, встал ли ее муж. Та ответила, что его вызвали судить какого-то преступника. - Я хотела бы поговорить с мужем, - сказала молодая женщина. - Госпожа, - возразила рабыня, - теперь, во время разбора дела, это едва ли возможно. Мы доложим тебе, как только дело будет кончено. Она опять погрузилась в молчание и долго сидела так. Затем спросила: - Не слыхал ли кто-нибудь из вас о пророке из Назарета? - Как странно, госпожа, что ты спрашиваешь о нем как раз сегодня, - сказала другая. - Ведь именно его иудеи привели сюда, к наместнику, чтобы он подверг его допросу. Жена Пилата тотчас же приказала, чтобы они пошли разузнать, в чем обвиняется пророк из Назарета, и одна из рабынь удалилась. Вернувшись, она сказала: - Они обвиняют его в том, что он будто бы хотел объявить себя царем этой страны, и просят наместника приговорить его к распятию. Услышав это, жена наместника очень испугалась и сказала: - Я должна переговорить со своим супругом, иначе случится страшное несчастье. Когда рабыни опять сказали ей, что это невозможно, она начала дрожать и плакать. И одна из них была тронута ее слезами и сказала: - Если тебе госпожа, угодно послать правителю записку, я попытаюсь передать ее ему. Молодая женщина тотчас же взяла стиль и написала несколько слов на восковой дощечке, и эта дощечка была передана Пилату. Но с ним самим жене не пришлось увидеться наедине в течение всего дня, потому что, когда он отпустил иудеев и они повели осужденного на место казни, наступил час обеда, а к обеду Пилат пригласил нескольких римлян, бывших в это время в Иерусалиме: начальника императорских войск, молодого учителя ораторского искусства и некоторых других. Обед был не очень веселым, так как жена Пилата сидела расстроенная и не принимала участия в беседе. Когда гости спросили ее, не больна ли и не огорчена ли она чем-нибудь, наместник рассказал со смехом о записке, которую она прислала ему утром. И он стал подшучивать над тем, как она могла подумать, что римский наместник станет в своих поступках руководствоваться женскими снами. Она тихо и печально ответила: - Я убеждена, что это был не просто сон, а предостережение, ниспосланное Богом. Ты должен был бы, по крайней мере, хоть на один этот день отсрочить эту казнь. Все видели, что она серьезно огорчена. Она не поддавалась утешениям, как ни старались гости развлечь ее беседой и заставить забыть ночные сновидения. Но спустя некоторое время один из гостей поднял голову и сказал: - Что это значит? Неужели мы так засиделись за столом и не заметили, что наступил вечер? Все оглянулись и увидели, что все покрыл какой-то легкий сумрак. Особенно удивительно было то, что вся пестрая игра красок, переливающихся на предметах и живых существах, тихо погасла, так что все казалось теперь одноцветно - серым. Лица сидевших за столом тоже утратили свою окраску. - Мы, право, похожи на мертвецов, - сказал, содрогнувшись, молодой ритор. - Щеки у нас совсем серые, а губы почернели. По мере того как сгущался мрак, усиливался и ужас молодой женщины. - Ах, друг мой, - воскликнула она, наконец, - неужели ты и теперь не видишь, что бессмертные хотят предостеречь тебя? Они разгневались на то, что ты приговорил к страшной смерти святого и ни в чем неповинного человека. Мне думается, что, если теперь его уже пригвоздили к кресту, он все-таки еще не умер. Повели снять его с креста! Я своими собственными руками перевяжу его раны! Уступи мне, верни ему жизнь! Но Пилат ответил со смехом: - Ты, конечно, права в том, что это - знамение, посланное богами. Но если они заставили солнце померкнуть, то уж никак не из-за того, что какой-то иудейский лжеучитель осужден на распятие. Мы скорее можем ожидать важных событий, касающихся всей империи. Кто знает, сколько старику Тиберию... Он не докончил, потому что тьма так сгустилась, что он не мог даже видеть стоявшей перед ним чаши с вином. Он оборвал речь, чтобы приказать рабам немедленно внести несколько светильников. Когда стало настолько светло, что он мог разглядеть лица своих гостей, он заметил, что всеми ими овладело дурное настроение. - Вот видишь! - с недовольством сказал он жене. - Мне кажется, что тебе удалось спугнуть наше застольное веселье. Но раз ты уже не можешь сегодня думать ни о чем другом, то расскажи нам, что тебе приснилось! Мы послушаем и попытаемся истолковать смысл твоих снов. Молодая женщина сейчас же согласилась. И пока она рассказывала одно за другим свои сновидения, гости становились все серьезнее. Они перестали осушать свои кубки, и лица их омрачились. Единственный, кто продолжал смеяться и называть все это глупостями, был сам наместник Пилат. Когда рассказ был кончен, молодой ритор сказал: - Да, это нечто большее, чем простой сон, так как я видел сегодня, конечно, не самого императора, а его старого друга, Фаустину. Она въезжала в город. Меня только удивляет, что она до сих пор не явилась еще в твой дворец. - Действительно, ходят слухи, что императора поразил какой-то ужасный недуг, - заметил военачальник. - Мне тоже кажется возможным, что сон твоей жены был предостережением богов. - Нет ничего невероятного в том, что Тиберий послал кого-нибудь за пророком, чтобы просить у него помощи, - прибавил молодой ритор. Военачальник с очень серьезным видом обратился к Пилату: - Если императору действительно пришла мысль призвать к себе этого чудотворца, то было бы лучше и для тебя, и для всех нас, чтобы его застали еще в живых. Пилат ответил почти с гневом: - Уж не эта ли тьма сделала вас детьми? Можно подумать, что все вы превратились в толкователей снов и пророков. Но начальник войск продолжал настаивать: - Может быть, удалось бы еще спасти этого человека, если бы ты спешно послал гонца. - Вы хотите сделать меня посмешищем в глазах народа, - ответил Пилат. - Подумайте, что стало бы с правосудием и порядком в стране, если бы узнали, что наместник помиловал преступника, потому что его супруга видела зловещий сон? - Но ведь правда, а не сон то, что я видел в Иерусалиме Фаустину, - сказал молодой ритор. - Я сам буду отвечать перед императором за свои действия, - сказал Пилат. - Он поймет, что этот мечтатель, беспрекословно позволявший моим воинам мучить себя, был бы бессилен помочь ему. В тот самый миг, как были произнесены эти слова, дом задрожал от непонятного гула, похожего на могучие раскаты грома, и все почувствовали колебание земли. Дворец Пилата остался невредим, но в течение нескольких минут после подземного удара отовсюду слышался ужасающий грохот обваливающихся домов и падающих колонн. Лишь только можно было расслышать человеческих голос, наместник позвал к себе раба: - Беги к месту казни и повели от моего имени снять с креста пророка из Назарета! Раб бросился исполнять поручение. Гости перешли из обеденного покоя в перистиль, чтобы быть под открытым небом на случай, если землетрясение повторится. В ожидании возвращения раба никто не решался выговорить ни слова. Раб очень скоро вернулся и остановился перед наместником. - Ты застал его еще живым? - спросил Пилат. - Господин, он умер, и в тот самый миг, как он испустил дух, и произошло землетрясение. Едва сказал он это, как раздался сильный стук в наружную дверь. Все вздрогнули и вскочили, как если бы земля снова затряслась. Тотчас явился один из рабов. - Это благородная Фаустина и Сульпиций, приближенные императора. Они прибыли просить тебя помочь им разыскать пророка из Назарета. Тихий шорох прошел по перистилю, и послышались легкие шаги. Когда наместник оглянулся, он увидел, что друзья покинули его, как человека, с которым стряслась беда. Старая Фаустина снова прибыла на Капри и явилась к императору. Она рассказала обо всем случившемся и, пока говорила, она едва решалась взглянуть на него, За время ее отсутствия болезнь страшно продвинулась вперед, и Фаустина думала: "Если б у богов было сколько-нибудь милосердия, они дали бы мне умереть прежде, чем я скажу этому несчастному страдальцу, что для него нет никакой надежды". К ее удивлению, Тиберий слушал ее с величайшим равнодушием. Когда она рассказала ему, что великий чудотворец был распят в тот самый день, когда она приехала в Иерусалим, и как близка была возможность спасти его, она заплакала, подавленная разочарованием. Но Тиберий только сказал: - Так ты, действительно, сокрушаешься об этом? Ах, Фаустина, значит, целая жизнь, проведенная в Риме, не отняла у тебя веры в волшебников и чудодеев, веры, которую ты приобрела еще в детстве в Сабинских горах? Тогда старая женщина поняла, что Тиберий никогда всерьез не ожидал помощи от пророка из Назарета. - Так ради чего же ты позволил мне совершить путешествие в эту далекую страну, если все время считал его бесполезным? - Ты мой единственный друг, - сказал император. - Зачем стал бы я отказывать тебе в твоей просьбе, пока еще в моей власти исполнить ее? Но Фаустине не понравилось, что император не поверил ей. - Опять твоя обычная хитрость, - сказала она, уже готовая вспылить. - Это то, что я больше всего не люблю в тебе. - Тебе не следовало возвращаться ко мне, - возразил Тиберий. - Лучше оставалась бы ты в своих родных горах! Одну минуту казалось, что у этих двух друзей, у которых так часто бывали нелады, снова произойдет ссора; но гнев Фаустины скоро утих. Прошли те времена, когда она могла не на шутку поссориться с императором. Она снова понизила голос. Однако она все-таки не могла совершенно отказаться от попытки доказать Тиберию, что была права. - Но этот человек действительно был пророк, - сказала она. - Я видела его. Когда его глаза встретились с моими, я подумала, что он - бог. Это безумие, что я не могла помешать ему идти на смерть. - Я рад, что ты дала ему умереть, - сказал Тиберий. - Он был оскорбителем Цезаря и бунтовщиком. Фаустина опять была готова рассердиться. - Я говорила о нем со многими из его друзей в Иерусалиме, - сказала она. - Он не совершил преступлений, в которых его обвинили. - Если он и не совершил именно этих преступлений, то, наверное, был не лучше всех других людей, - устало промолвил император. - Где тот человек, который в течение своей жизни тысячу раз не заслужил бы смерти? Но эти слова императора побудили Фаустину предпринять шаг, на который она до сих пор не решалась. - Так я покажу тебе свидетельство его чудесной силы, - сказала она. - Я только что рассказывала тебе, что отерла ему лицо своим платком. Это тот самый платок, который я держу теперь в своей руке. Хочешь взглянуть на него? Она развернула перед императором свой платок, и он увидел на нем бледный отпечаток человеческого лица. Голос Фаустины дрожал от волнения, когда она заговорила опять: - Этот человек видел, что я люблю его, и что сердце мое полно сострадания и веры в него. Не знаю, какой силой он смог оставить мне свое изображение. Но глаза мои наполняются слезами, когда я смотрю на него. Император наклонился и стал рассматривать изображение, которое как будто было сделано кровью, слезами и черными тенями скорби. Постепенно перед ним выступило все лицо, каким оно запечатлелось на платке. Он увидел кровь на челе, колючий терновый венец, волосы, слипшиеся от кровавого пота, и уста, словно трепетавшие от страдания. Все ниже и ниже наклонялся император над этим изображением. Все отчетливей и отчетливей выступал перед ним лик. Из-за смутных, как тени, очертаний перед ним засияли таившейся в них жизнью глаза. И, повествуя ему об ужаснейших муках, они в то же время явили ему чистоту и величие, каких никогда еще он не видел. Он лежал на своем ложе, поглощая глазами это изображение. - Человек ли это? - произнес он тихим, из глубины идущим голосом. - Человек ли это? Снова умолк император и весь ушел в созерцание. Слезы заструились по его щекам. - Я скорблю о твоей смерти, о ты, неведомый, - прошептал он. - Фаустина! - воскликнул он вдруг, - Зачем ты дала этому человеку умереть? Он исцелил бы меня! И снова погрузился он в созерцание изображения. - О человек! - сказал он, спустя некоторое время. - Если уж я не могу получить от тебя исцеления, то могу, по крайней мере, отомстить за тебя. Тяжело обрушится моя рука на тех, кто отнял тебя у меня. Опять лежал он долго молча, но затем соскользнул на пол и стал на колени перед изображением. - Ты - человек, - сказал Тиберий. - Ты-то, чего я никогда не надеялся увидеть. - И, указывая на свое обезображенное лицо, на свои полусгнившие руки, прибавил - Я и все мы - дикие звери и чудовища, но ты - человек! Он так низко склонил голову перед изображением на платке, что она коснулась пола. - Смилостивься надо мной, о, неведомый! - произнес он, и слезы его оросили каменные плиты. - Если бы ты остался жить, один взгляд на тебя даровал бы мне исцеление, - сказал он. Бедная Фаустина испугалась того, что наделала. Было бы благоразумней, думала она, не показывать императору этого изображения. Она с самого начала боялась, что, если он увидит это лицо, скорби его не будет пределов. И в отчаянии от горя императора она потянула к себе платок, чтобы император перестал смотреть на изображение пророка. Тогда император поднял голову. И что же? Черты его лица преобразились; он был теперь совсем таким, как до болезни. Казалось, болезнь коренилась и получала себе пищу в той ненависти и в том презрении к людям, которые жили в сердце императора, и должна была исчезнуть в тот самый миг, как он познал любовь и сострадание. На следующий день Тиберий повелел послать трех гонцов. Первый гонец отправился в Рим и передал сенату приказ императора произвести расследование того, как Пилат управляет Палестиной, и подвергнуть его наказанию, если окажется, что он притесняет народ и присуждает невинных к смерти. Второй гонец отправился к виноградарю и его жене, чтобы поблагодарить и вознаградить их за совет, данный императору, а также рассказать обо всем происшедшем. Выслушав все до конца, они тихо заплакали, а муж сказал: - Я всю свою жизнь не перестану думать о том, что случилось бы, если б они оба - пророк и император - встретились. Но жена возразила: - Этого не могло произойти. Слишком велико было бы это событие. Господь Бог знал, что мир не мог бы его вынести. Третий гонец отправился в Палестину и привез оттуда на остров Капри нескольких учеников Христа, и они начали проповедовать здесь учение, которое принес в мир Распятый на кресте. Когда эти проповедники прибыли на Капри, старая Фаустина лежала на смертном одре. Но они успели еще до ее кончины приобщить ее к вере великого пророка и крестили ее. При крещении она получила имя Вероники, что значит - "истинное изображение", потому что ей было суждено принести людям истинный образ Спасителя. Красношейка Случилось это в первые дни творения, когда Бог создавал небо и землю, растения и животных и всем им давал имена. Если бы мы больше знали о том времени, то лучше бы понимали Божий промысел и многое из того, чего теперь не можем понять... Итак, однажды Господь Бог сидел в раю и раскрашивал птиц. Когда подошла очередь щегленка, краски закончились, и мог он остаться совсем бесцветной птичкой. Но кисти еще не высохли. Тогда Господь взял все свой кисти и вытер их о перья щегленка. Вот почему щегленок такой пестрый! Тогда же и осел получил свои длинные уши - за то, что никак не мог запомнить своего имени. Он забывал его, как только делал несколько шагов по райским лугам, и три раза возвращался и переспрашивал, как его зовут. Наконец Господь Бог, потеряв терпенье, взял его зауши и несколько раз повторил: - Осел твое имя. Запомни: осел, осел! И, говоря это, Бог слегка тянул и тянул осла за уши, чтобы тот лучше расслышал и запомнил свое имя. В тот же день была наказана и пчела. Как только Бог создал пчелу, она сразу полетела собирать нектар. Животные и первые люди, услышав сладкий запах меда, решили его попробовать. Но пчела ни с кем не хотела делиться и стала отгонять всех от своего улья, пуская в ход ядовитое жало. Господь Бог увидел это, позвал к себе пчелу и сказал ей так: - Ты получила от меня редкий дар: собирать мед - самую сладкую вещь на свете. Но я не давал тебе права быть такой жадной и злой к своим ближним. Запомни же! Отныне, как только ты ужалишь кого-нибудь, кто захочет отведать твоего меда, ты умрешь! Много чудес произошло в тот день по воле великого и милосердного Господа Бога. А перед самым закатом Господь создал маленькую серую птичку. - Помни, что твое имя красношейка! - сказал Господь птичке, сажая ее на ладонь и отпуская. Птичка полетала кругом, полюбовалась прекрасной землей, на которой ей суждено было жить, и ей захотелось взглянуть и на себя. Тогда она увидела, что вся она серенькая и что шейка у нее тоже серая. Красношейка вертелась во все стороны и все смотрела на свое отражение в воде, но не могла найти у себя ни одного красного перышка. Птичка полетела обратно к Господу. Господь сидел, милостивый и кроткий. Из рук его вылетали бабочки и порхали вокруг его головы. Голуби ворковали у него на плечах, а у ног его распускались розы, лилии и маргаритки. У маленькой птички сильно билось от страха сердечко, но, описывая в воздухе легкие круги, она все-таки подлетала все ближе и ближе к Господу и наконец опустилась на его руку. Тогда Господь спросил, зачем она вернулась. - Я только хотела спросить у тебя об одной вещи, - отвечала птичка. - Что же ты хочешь знать? - сказал Господь. - Почему я должна называться красношейкой, когда я вся серая от клюва и до кончика хвоста? Почему мое имя красношейка, когда у меня нет ни одного красного перышка? Птичка умоляюще взглянула на Господа своими черными глазками и затем повернула головку. Она увидела вокруг себя огненных, с золотистым отблеском фазанов, попугаев с пышными красными ожерельями, петухов с красными гребешками, не говоря уже о пестрых бабочках, золотых рыбках и алых розах. И она подумала, что ей хватило бы одной красной капельки на шейку, чтоб она сделалась красивой птичкой и по праву носила свое имя. - Почему я называюсь красношейкой, если я вся серая? - снова спросила она, ожидая, что Господь ей скажет: "Ах, дорогая! Я забыл окрасить перышки на твоей шейке в красный цвет. Подожди минутку, сейчас я все исправлю". Но Господь только тихо улыбнулся и сказал: - Я назвал тебя красношейкой, и ты всегда будешь носить это имя. Но ты сама должна заслужить красные перышки на своей шейке. И Господь поднял руку и снова пустил птичку летать по белому свету. Красношейка полетела по раю, глубоко задумавшись. Что может сделать такая маленькая птичка, как она, чтобы добыть себе красные перышки? И придумала только одно: свить себе гнездо в кусте шиповника. Она поселилась среди шипов, в самой середине куста. Она, казалось, надеялась, что когда-нибудь лепесток цветка пристанет к ее горлышку и передаст ему свой цвет. Бесконечное множество лет протекло с того дня, который был самым счастливым днем вселенной. Давно животные и люди покинули рай и разошлись по всей земле. Люди научились возделывать землю и плавать по морям, построили величественные храмы и такие огромные города, как Фивы, Рим, Иерусалим. И вот наступил день, которому тоже суждено было на вечные времена оставить о себе память в истории человечества. Утром этого дня красношейка сидела на невысоком холмике за стенами Иерусалима в своем гнездышке, спрятанном в самой середине куста диких роз. Она рассказывала своим детям о чудесном дне творения и о том, как Господь давал всем имена. Эту историю рассказывала своим птенцам каждая красношейка, начиная с самой первой, которая слышала слово Божие и вылетела из его руки. - И вот видите, - печально закончила красношейка, - сколько прошло лет с того дня, сколько распустилось роз, сколько птенчиков вылетело из гнезда, а красношейка так и осталась маленькой, серенькой птичкой. Все еще не удалось ей заслужить себе красные перышки. Малютки широко раскрыли свои клювы и спросили: неужели их предки не старались совершить какой-нибудь подвиг, чтобы добыть эти бесценные красные перышки? - Мы все делали, что могли, - сказала мать, - и все терпели неудачу. Самая первая красношейка, встретив другую птичку, свою пару, полюбила так сильно, что ощутила огонь в груди. "Ах, - подумала она, - теперь я понимаю: Господу угодно, чтобы мы любили друг друга горячо-горячо, и тогда пламя любви, живущей в нашем сердце, окрасит наши перья в красный цвет". Но она осталась без красных перышек, как и все другие после нее, как останетесь без них и вы. Птенчики грустно защебетали, они начали уже горевать, что красным перышкам не суждено украсить их шейки и пушистые грудки. - Мы надеялись и на то, что наше пение окрасит красным наши перышки, - продолжала мать-красношейка. - Уже самая первая красношейка пела так чудесно, что грудь у нее трепетала от вдохновения и восторга, и в ней опять родилась надежда. "Ах, - думала она, - огонь и пылкость моей души - вот что окрасит в красный цвет мою грудь и шейку". Но она снова ошиблась, как и все другие после нее, как суждено ошибаться и вам. Снова послышался печальный писк огорченных птенцов. - Мы надеялись также на наше мужество и храбрость, - продолжала птичка. - Уже самая первая красношейка храбро сражалась с другими птицами, и грудь ее пламенела воинской отвагой. "Ах, - думала она, - мои перышки окрасят в красный цвет жар битвы и жажда победы, пламенеющая в моем сердце". Но ее опять постигло разочарование, как и всех других после нее, как будете разочарованы и вы. Птенчики отважно пищали, что они тоже попытаются заслужить красные перышки, но мать с грустью отвечала им, что это невозможно. На что им надеяться, если все их замечательные предки не достигли цели? Что они могут, когда... Птичка остановилась на полуслове, потому что из ворот Иерусалима вышла многолюдная процессия, направлявшаяся к холму, где в гуще шиповника пряталось гнездышко красношейки. Тут были всадники на гордых конях, воины с длинными копьями, палачи с гвоздями и молотками; тут важно шествовали священники и судьи, шли горько плачущие женщины и множество отвратительно завывавших уличных бродяг. Маленькая серая птичка сидела, дрожа всем телом, на краю своего гнезда. Она боялась, что толпа растопчет куст шиповника и уничтожит ее птенчиков. - Берегитесь, - говорила она беззащитным малюткам. - Прижмитесь друг к другу и молчите! Вот прямо на нас идет лошадь! Вот приближается воин в подбитых железом сандалиях! Вот вся эта дикая толпа несется на нас! И вдруг птичка умолкла и притихла. Она словно забыла об опасности, которая угрожала ей и ее птенцам. Внезапно она слетела к ним в гнездо и прикрыла птенцов своими крыльями. - Нет, это слишком ужасно, - сказала она. - Я не хочу, чтобы вы это видели. Они будут распинать трех разбойников. И она шире распахнула крылья, загораживая своих птенцов. Но до них все же доносились гулкие удары молотков, жалобные вопли казнимых и дикие крики толпы. Красношейка следила за всем происходившим, и глазки ее расширялись от ужаса. Она не могла оторвать взгляда от трех несчастных. - До чего жестоки люди! - сказала птичка своим детям. - Мало того, что они пригвоздили этих страдальцев к кресту. Одному из них они надели на голову венец из колючего терновника. Я вижу, что терновые иглы изранили ему лоб и по лицу его течет кровь. А между тем этот человек так прекрасен, взор его так кроток, что его нельзя не любить. Точно стрела пронзает мне сердце, когда я смотрю на его мучения. И жалость к распятому все сильнее заполняла сердце красношейки. "Была бы я орлом, - думала она, - я вырвала бы гвозди из рук этого страдальца и своими крепкими когтями отогнала бы прочь его мучителей". Красношейка видела кровь на лице распятого и не могла больше усидеть в своем гнезде. "Хотя я и мала, и силы мои ничтожны, я должна что-нибудь сделать для этого несчастного", - подумала Красношейка. И она выпорхнула из гнезда и взлетела вверх, описывая в воздухе широкие круги над головой распятого. Она кружилась некоторое время над ним, не решаясь подлететь ближе, - ведь она была робкая маленькая птичка, никогда не приближавшаяся к человеку. Но мало-помалу она набралась храбрости, подлетела прямо к страдальцу и вырвала клювом один из шипов, вонзившихся в его чело. В это мгновение на ее шейку упала капля крови распятого. Она быстро растеклась и окрасила собой все нежные перышки на шейке и грудке птички. Распятый открыл глаза и шепнул красношейке: "В награду за твое милосердие ты получила то, о чем мечтал весь твой род с самого дня творения мира". Как только птичка вернулась в свое гнездо, птенчики закричали: - Мама! У тебя шейка красная и перышки на твоей груди краснее розы! - Это только капля крови с чела бедного страдальца, - сказала птичка. - Она исчезнет, как только я выкупаюсь в ручье. Но сколько ни купалась птичка, красный цвет не исчезал с ее шейки, а когда ее птенчики выросли, красный, как кровь, цвет засверкал и на их перышках, как сверкает он и поныне на горлышке и грудке всякой красношейки. Господь и апостол Петр Это случилось в то время, когда Господь и апостол Петр только что явились в рай после многих скорбных лет странствий по земле и бесчисленных страданий и невзгод. Не трудно представить, какая это была радость для апостола Петра. Ведь сидеть на вершине райской горы и созерцать оттуда мир Божий - это совсем не то, что скитаться, подобно нищему, от двери к двери. И прохаживаться по чудесным райским садам намного лучше, чем бродить по земле и не знать, будет ли у тебя кров в бурную ночь или ты будешь вынужден тащиться по дороге в холод и мрак. Можно себе представить, какая это была радость - придти, наконец, после таких тяжких страданий туда, куда стремился. Ведь апостол Петр далеко не всегда был уверен в том, что все кончится благополучно. Нередко он мучился сомнениями и беспокойством. Бедный апостол Петр порой не мог понять, ради чего они должны переносить столько бедствий, если Господь - владыка вселенной?! А теперь никогда больше он не будет томиться тоской. Можно себе представить, какое он испытывал счастье. Теперь он мог с улыбкой вспомнить все злоключения и страдания, которые ему с Господом пришлось пережить, и всю тяжесть их существования. Был во время их странствий один печальный день, когда апостол Петр уже думал, что страдания превосходят его силы. Тогда Господь взял его с собой и стал подниматься на высокую гору, не говоря ему, зачем они туда идут. Они миновали города, лежавшие у подножья горы, и замки, стоявшие выше. Они прошли мимо крестьянских дворов и пастушьих хижин и оставили позади себя последнюю лачугу дровосека. Наконец они достигли совершенно обнаженной вершины горы. Здесь не росло ни кустарников, ни деревьев, и стояла лачуга какого-то отшельника, которую он выстроил, чтобы давать в ней приют бедным странникам. Затем они прошли через снежные равнины, где лежали погруженные в спячку животные, и достигли дико нагроможденных пустынных ледников, среди которых едва ли могла пробраться и серна. Здесь, на этой высоте, Господь нашел на льду маленькую замерзшую красногрудую птичку. Он поднял маленькую малиновку и спрятал ее в складках своей одежды. И апостол Петр вспомнил, что он задал тогда себе вопрос, не пойдет ли им эта птичка на обед. Долго шли они по скользким ледяным глыбам, и апостолу Петру казалось, что никогда еще он не был ближе к царству смерти; ледяное дыхание ветра и мрачный, как смерть, туман окружали их, и, насколько он мог видеть и слышать, не было здесь, кроме них, ни одного живого существа. А между тем они успели подняться еще только до середины горы. Тогда апостол Петр стал просить Господа вернуться назад. - Подожди, - сказал Господь, - я хочу показать тебе нечто, что даст тебе мужество переносить все лишения. Поэтому они двинулись дальше сквозь мглу и стужу, пока не достигли высокой отвесной стены, преградившей им путь. - Эта стена окружает всю гору, - сказал Господь, - и ты нигде не сможешь перебраться через нее. Ни один из живущих на земле не может увидеть, что находится за ней, ибо здесь находится преддверие рая, а там, за стеной, обитают души праведников. Но на лице апостола Петра невольно выразилось недоверие. - Там не мрак и не стужа, как здесь, - сказал Господь. - Там вечно зеленое лето и яркий блеск солнца и звезд. Но апостол Петр не мог заставить себя поверить ему. Тогда Господь вынул птичку, которую подобрал на ледяной равнине и, откинувшись назад, перебросил ее через стену, так что она очутилась по ту ее сторону. И тотчас же апостол Петр услышал радостное, ликующее щебетание; он с изумлением узнал пение малиновки. Тогда он обернулся к Господу и сказал: - Сойдем опять на землю и будем терпеть все, что нужно претерпеть, ибо я вижу теперь, что ты говоришь истину и что есть такое место, где жизнь побеждает смерть. И они спустились с горы и снова начали свои скитания. После этого апостол Петр в течение долгих лет ни о чем не мечтал, кроме рая, и все думал о стране, лежащей за стеной. И вот теперь, наконец, он здесь: ему незачем больше томиться по этой стране. Целыми днями он может теперь полными пригоршнями черпать себе блаженство из ее неиссякаемых источников. Но не прошло и двух недель, как однажды к сидевшему на престоле Господу вдруг приблизился ангел, положил перед ним семь поклонов и п