ула ручку и  открыла дверь, и
чудный зеленоватый  свет залил их. Марии всегда  казалось, что именно  такой
свет бывает над морем.
     "Моя гостиная",-- сказала Эстелла.
     Это была большая пещера  с  окнами как в обычной комнате.  В восточноой
стене было два окна, а в западной  -- одно, частый  оконный  переплет в виде
ромбов уходил глубоко в камень. Снаружи  они были прикрыты зеленым занавесом
папоротника  и плюща,  и  Мария  поняла,  что  случайный  прохожий  даже  не
догадается, что тут есть окна.  Дверь, в которую они вошли, была в  северной
стене, а  рядом с ней  шла каменная лестница, такая крутая и узкая, что была
больше  похожа на  стремянку, чем на лестницу. Она была пристроена к стене и
вела в  верхнюю комнату.  В  южной стене была другая дверь, рядом  с которой
висел колокольчик. На крючке рядом с колокольчиком висел длинный черный плащ
с капюшоном, а  с другой стороны от двери  был камин с весело играющим в нем
пламенем, перед  камином  спала  белая киска.  В  комнате  был буфет, стол и
стулья из дуба, а  вдобавок  к ним на южной стене висела  полка с фарфоровым
сервизом в цветочек и ярко  сверкающими медными кастрюльками и сковородками.
Бледно-розовые занавески с рисунком из ярко-розовых розочек висели на окнах,
а каменный пол покрывал пестрый тряпичный коврик. На подоконниках и на столе
теснились горшки с розовой геранью, а пучки трав свисали с потолочных балок.
Все было просто и чисто, как у Старого Пастора, хотя комната по размеру была
в три  раза больше.  Мария догадалась, что и там, и тут хозяйничает Эстелла.
Она  восхитилась  ее  вкусом  в  расстановке  мебели  и отделке,  но  не  ее
пристрастием к розовому цвету.  По мнению Марии в комнате было слишком много
розового. Она предпочитала цветовую гамму гостиной в усадьбе.
     "Как  забавно  жить  в  пещере",--  воскликнула   она,  с   восхищением
оглядываясь кругом.
     "Немножко розовенького  и пещеру  превратит  в  уютный  дом,--  сказала
Эстелла.--  "Мне  нравится  розовый  цвет.  Теперь  пойдем  наверх, дорогая,
посмотришь, где мы спим".
     "Мы?" --  про  себя  подумала  Мария,  поднимаясь  вслед за  прекрасной
хозяйкой наверх. Так Эстелла замужем? Ничто не напоминало о мужчине  в доме,
нигде  не стояли грубые  башмаки,  а на  полу  не виднелись кучки  пепла  из
трубки. Он, должно быть, очень скромный муж.
     Каменные  ступени привели  в очаровательную  спальню  Эстеллы.  И здесь
заросшие  папоротником окна выходили на запад  и на восток, но занавески  на
этот раз были с  рисунком из розовых вьюнков. Кровать Эстеллы стояла у южной
стены. Полог  был  из такого  же ситца в розовый  вьюнок, а на  кровати было
прекрасное  лоскутное  покрывало,  где  в  цветовой гамме  тоже  преобладало
розовое.  Мебель  казалась  очень старой.  У кровати  был  шкаф для одежды и
дубовый комод, почерневший  от времени, над которым висело  зеркало. Зеркало
было  не стеклянное, а из полированного серебра, а сверху  его раму украшала
фигурка лошади, несущейся галопом.
     "Это зеркало было сделано  сотни лет тому  назад, тогда зеркала еще  не
делали из стекла",-- сказала Эстелла, заметив, какой удивленный взгляд Мария
бросила на зеркало.-- "Вместо этого их делали из полированного металла". Она
нежно  улыбнулась. "Зато какое в  нем отражение! Посмотрись  в зеркало  и ты
увидишь, что ты в нем лучше, чем есть на самом деле".
     Мария  с  бьющимся  сердцем  подошла  и  взглянула в  зеркало.  Что  за
хорошенькое  личико смотрело  на  нее! Веснушки, казалось, куда-то  исчезли,
волосы из рыжих стали серебристо-золотыми. А  вокруг головы виднелось нежное
лунное сияние.
     "Но это не я в зеркале",-- прошептала она.
     "Конечно",-- мягко сказала  Эстелла,  беря ее за руку.-- "Но не бойся".
Она нежно  отвернула лицо Марии  от  зеркала. "А эти ступеньки  ведут  в его
комнату".
     У двери  к стене лепилась еще одна  похожая на стремянку  лестница, еще
круче и уже  первой, и  Мария  подумала, что надо быть уж очень  маленьким и
ловким, чтобы  взобраться по ней. Должно быть, у Эстеллы муж из эльфов, если
он  такой  маленький  и  так  уверенно  стоит  на  ногах.  Ей  не  терпелось
посмотреть,  на что  похожа  его  комната,  но  только  Эстелла двинулась  к
лестнице, как раздался звон колокольчика.
     "Это  Дигвид  возвращается",--  сказала  Эстелла  и   побежала  вниз  в
гостиную,  Мария вынуждена была последовать  за ней, ибо  хорошо воспитанные
люди в  чужом доме не входят без разрешения в комнаты. Кроме  того,  ей было
совершенно непонятно, как связан звон колокольчика с возвращением Дигвида.
     Когда она спустилась в гостиную,  колокольчик на южной стене еще слегка
подрагивал, а  Эстелла,  накинув длинный черный плащ  с капюшоном,  отпирала
дверь. "Пойдем, дитя",-- сказала она Марии.-- "Дигвид захватит тебя с  собой
в усадьбу, и ты побережешь свои ножки, они наверно уже устали".
     Мария последовала  за  ней в  темный  сырой  туннель, который освещался
только светом, падавшим из гостиной. Они повернули направо и оказались перед
огромными  дубовыми  воротами,  заложенными  на манер засова большим стволом
дерева.
     Теперь Мария догадалась,  где  они,  это был тот самый  туннель,  через
который они ехали в тот первый вечер, когда прибыли в усадьбу. А та туманная
фигура, которую она видела, была Эстелла в черном плаще, открывающая, ^как и
теперь,  ворота.  Одной  рукой накинув  капюшон,  чтобы  спрятать лицо,  она
отодвигала  ствол. Она была очень  сильной, хоть и  маленькой, сильной,  как
фея.
     Огромные   ворота  открылись,  и  в  них   въехал  Дигвид  в  двуколке,
запряженной Дарби.
     "Я один, мэм",-- сказал он Эстелле, и та откинула с лица капюшон.
     "Остановись и  посади молодую леди",--  велела она, и он остановился, и
широко улыбнувшись Марии, ждал, пока Эстелла закроет огромные ворота. Сделав
это, она помогла Марии взобраться в  двуколку и усесться позади Дигвида. Она
стояла рядом  с двуколкой, серьезно  глядя  на Марию, а зеленоватый  снет из
открытой двери за ее спиной делал ее лицо странно неземным.
     "Мария",-- сказала она,-- "не  говори  сэру  Бенджамину, что ты  видела
меня. Понимаешь,  он не  знает, что я  живу здесь.  Старый Пастор знает, вся
деревня  знает,  что я -- привратница  Лунной  Усадьбы,  а  сэр Бенджамин не
знает".
     Мария,  которая все это  время  не переставала изумляться и  сдерживать
свое любопытство,  и  на эту поразительную новость просто  кивнула, и  у нее
вырвался только один вопрос.
     "Если он не знает, что вы привратница, то кем он вас считает?"
     "Раньше привратницей  была одна  старушка",-- ответила  Эстелла.-- "Она
когда-то жила в усадьбе, но  она задавала  столько  вопросов,  что Мармадьюк
Алли рассвирепел и нагрубил ей, и она  не могла больше оставаться там, и сэр
Бенджамин сделал  ее привратницей, чтобы у  нее был свой уютный  дом. Но она
поссорилась и  с ним, боюсь, что  она  была настолько же сварлива, насколько
любопытна, и она не разговаривала с ним и не позволяла ему переступать порог
ее дома. Потом она умерла, и я заняла ее место. Но сэр  Бенджамин  не знает,
что она  умерла, и не знает, что я заняла ее место. И из-за плаща, который я
ношу, и из-за  того, что она тоже была маленького  роста, он, глядя на меня,
думает, что видит старую Эльспет.  Я знаю, что могу тебе  доверять, Мария. Я
знаю, ты сохранишь мою тайну, как и вся деревня".
     "Вы  можете мне  доверять",--  сказала Мария, высунулась  из  двуколки,
поцеловалась с Эстеллой, и они с Дигвидом проехали через туннель и въехали в
теплую тихую красоту парка.
     С  той самой первой ночи Мария не ездила этим  путем, и  ей  было очень
интересно.  При дневном  свете он оказался  совсем другим,  но лужайки между
деревьями  все равно сохраняли  таинственность, и ее бы не удивило, если  бы
она снова увидела маленькую белую лошадку, скачущую галопом по поляне. Но на
этот раз она ничего не увидела, и перестав оглядываться, решила побеседовать
с Дигвидом, потому  что он был  очень доволен поездкой  на ярмарку и  мечтал
рассказать ей об этом. Он купил новую лопату и косу, десять новых мышеловок,
бутылочку микстуры от кашля  для самого себя, поросенка, канарейку в клетке,
огромную мясную  кость, коробку бисквитов,  пучок редиски,  бумажный  кулек,
полный леденцов, и другой,  полный засахаренных  орешков, тресковую голову и
большой  пакет  табаку. Это  было  довольно  шумное путешествие,  потому что
поросенок визжал, канарейка пела на самых верхних нотах, мышеловки гремели и
стукались друг о дружку при каждом ухабе на дороге, а тресковая голова пахла
так, что ее нельзя было не заметить. Но несмотря на  тресковую голову, Мария
наслаждалась путешествием, потому что Дигвид был добр и общителен и очень ей
понравился.
     Сэр Бенджамин и  мисс  Гелиотроп прогуливались вместе в саду, и  Дигвид
остановил двуколку,  чтобы Мария могла спрыгнуть  и  присоединиться  к  ним.
Когда она уже была внизу, он протянул ей кулек с засахаренными орешками.
     "Для вас, маленькая госпожа",-- застенчиво произнес он.
     А затем с багровым от смущения лицом он протянул кулек с леденцами мисс
Гелиотроп: "Для вас, мэм. Я знаю, вы любите мятные".
     Табак он отдал сэру Бенджамину и отъехал  быстрее,  чем они смогли  как
следует поблагодарить его.
     "Всегда привозит гостинцы из города",-- рассмеялся сэр Бенджамин, когда
все  трое повернули к усадьбе.-- "Канарейка, я думаю,  для  Мармадьюка Алли.
Мармадьюк обожает птиц, но из-за Захарии все его питомцы обречены на краткую
жизнь".
     Мисс   Гелиотроп  показалась  Марии  несколько   взволнованной,  и  сэр
Бенджамин объяснил, почему.
     "Я пригласил мисс Гелиотроп немного прогуляться, чтобы успокоить нервы.
Сегодня  утром Мармадьюк  решил  познакомиться  с ней.  Вместо  того,  чтобы
раздвинуть занавески и наполнить кувшин для умывания горячей водой в обычной
бесшумной манере,  которая  не разбудит самого  чувствительного спящего,  он
немножко пошумел, и она проснулась и увидела его".
     "Это был шок",--  заохала бедная мисс Гелиотроп,--  "страшный  шок.  Ни
один  мужчина, за исключением моего  отца, конечно, не переступал порог моей
спальни".
     "Мармадьюк Алли почти совсем не мужчина, мисс Гелиотроп",-- успокоил ее
сэр Бенджамин.-- "Он -- ну -- Мармадьюк Алли, и это огромный комплимент вам,
потому что он так не любит женский пол,  что в его обычае бежать женщин, как
чумы".
     "Теперь вы поняли, мисс Гелиотроп, кто так  прекрасно делает всю работу
по дому",-- сказала Мария.
     "Теперь-то  я  знаю",--  сказала  мисс  Гелиотроп,  начиная   понемногу
улыбаться.--  "Никогда не верила, что такой маленький и почтенный -- ну -- я
должна сказать  джентльмен за отсутствием лучшего  слова -- может  оказаться
такой хорошей хозяйкой".
     "Тем не  менее вы испытали шок",-- сказал сэр Бенджамин сочувственно.--
"Мне кажется, вам будет полезна небольшая прогулка после обеда. Надеюсь, что
до  вечера  не будет  дождя.  Вы  с  Марией  могли  бы  поехать  в  коляске,
запряженной пони.  Это специальная  дамская коляска,  но  ею не пользовались
двадцать лет. Но Дигвид вычистил ее".
     "Мне должно это понравиться",-- любезно согласилась мисс Гелиотроп.
     "Сэр",-- восторженно закричала  Мария,--  "можно мы  поедем  на Райский
Холм?"
     "Конечно",-- ответил сэр Бенджамин.
     Они  были уже  возле  дома,  и  пока  сэр  Бенджамин  и мисс  Гелиотроп
задержались, чтобы еще раз взглянуть на сад, Мария вбежала  в залу. Там были
звери,  все четверо --  Рольв,  Захария,  Виггинс и  зайчиха Тишайка  -- они
расположились у огня, наслаждаясь каждый тем подарком, который Дигвид привез
им из города  -- Рольв --  огромной  костью,  Захария -- тресковой  головой,
Виггинс  -- бисквитами, а Тишайка --  редиской. Они сгрудились  вокруг  нее,
перебирая лапами,  виляя  хвостами, шевеля ушами в  дружеском приветствии, и
она  ласково  потрепала  их  пушистые  головы.  Все  было такое  домашнее  и
дружелюбное,  что Мария поняла -- время знакомства с Лунной Усадьбой прошло,
и  теперь она  сидит тут  крепко, как  бриллиант в оправе.  Она еще  сильнее
почувствовала это, когда  отворилась кухонная  дверь  и в проеме  показалось
розовое  бородатое  лицо  Мармадьюка  с широченной  усмешкой, концы  которой
прятались где-то за ушами.
     "Спорю, вы окажете  мне честь, госпожа, взойдя на сцену моей кулинарной
лаборатории",--  сказал  он  скрипучим  голосом.--  "Через  кота Захарию  мы
получили информацию, что вы были приглашены на завтрак в дом его преподобия,
викария  Сильвердью,  но  по  моему  прошлому опыту  у  меня  сформировалось
неблагоприятное  мнение  о способе ведения хозяйства  у  его преподобия, и я
возьму   на  себя  смелость   предположить,   что  трапеза,  к   которой  Вы
присоединились, состояла ни из чего иного,  как из холодных закусок. Окажите
ли вы мне честь, войдя внутрь?"
     Мария вошла и  увидела, что кухонный стол покрыт белой скатертью,  а на
ней стоит блюдо с облитым розовой глазурью пирогом, кружка.
     пенящегося молока и маленькая серебряная тарелочка, полная засахаренных
вишен. Пока она уминала сладкий пирог, заедала его вишнями и с наслаждением,
длинными глотками, пила молоко, Мармадьюк стоял на табуретке и вешал на окно
клетку с канарейкой, а пока он прилаживал клетку, он не переставал улыбаться
ей, а один раз даже подмигнул левым глазом. Она поняла, что он  очень, очень
доволен ею, как будто знал и высоко оценил то решение, которое она приняла в
гостиной Старого Пастора, пока тот рассказывал ей о прошлом ее рода.
     "Мармадьюк Алли",-- осмелилась она обратиться к нему  с вопросом, такой
он был  сияющий и  дружелюбный,--  "но как Захария передал послание  Старого
Пастора?"
     "Сообщения, которые  Захария предназначает для  обнаружения,  он  пишет
правой лапой  на  пепле.  Захария  --  необычайно одаренный кот.  Во времена
фараонов,  в  древнем   Египте,   его  предков,   как  он  мне  рассказывал,
обожествляли, и  в его  венах, как он мне рассказывал,  течет голубая кровь.
Это последнее утверждение  у меня  была возможность проверить, когда однажды
он к  несчастью  поранил  нос  о нож для  резки  мяса,  пока  готовилась его
воскресная порция, состоящая из легких и грудинки. Кровь, которая потекла из
раны, была голубая, как лесной колокольчик".
     Мария  поставила  свой  стакан  молока  и устремилась  к  очагу,  чтобы
посмотреть на  пепел. Он был разглажен, наверно кончиком длинного хвоста,  и
испещрен маленькими рисунками, похожими на  египетские иероглифы. Первым шел
контур скрипки, за ним полумесяц, потом оба вместе, объединенные кружком. На
следующем  маленьком  рисунке  была  церковь  и кофейник.  Мария  восхищенно
улыбнулась. Она поняла, что скрипка  -- это Старый Пастор,  полумесяц -- она
сама, потом они вместе, направляющиеся в церковь и завтракать.
     "Захария заслужил свою тресковую голову",-- сказала Мария.
     "А ты, маленькая  госпожа",-- отозвался Мармадьюк Алли, снова зовя ее к
столу,-- "заслужила свой сладкий пирог, вишни и молоко".

        <i>ГЛАВА ВОСЬМАЯ</i>

     После обеда Дигвид ждал их, прохаживаясь вокруг коляски. Он вычистил ее
так, что она сияла и сверкала, несмотря на свою ветхость...  Она  напоминала
большую корзинку или детскую  колыбельку  и стояла  почти  у самой  земли на
четырех  крепких колесах. Сам кузов был  обит простеганной красной саржей, а
на  деревянном сидении  лежали  красные подушки.  Дигвид  устлал  пол свежей
соломой  и украсил оглобли  алыми  лентами, а на голове  Барвинка тоже  была
красная лента.
     Сопровождаемые  сэром  Бенджамином, мисс  Гелиотроп, Мария  и Виггинс с
необычайной помпой спустились с крыльца, понимая, что  первый раз проехаться
в  коляске, которой  не пользовались  двадцать лет, событие важное.  На мисс
Гелиотроп  была  ее  лучшая  новая  кружевная  косынка   поверх  фиолетового
бомбазинового платья, черная накидка и шляпка с маленькими полями. Она несла
ридикюль со  сборником эссе,  и  ее  прекрасные голубые  глаза  сверкали  от
удовольствия.  Мария  надела  зеленое  льняное  платье,  зеленую  с  желтыми
полосками пелеринку и зеленую  шляпку  с желтым перышком.  Виггинс в зеленом
кожаном  ошейнике  по  такому  случаю  был лишний  раз  вычесан  и  выглядел
совершенно  счастливым.  Тишайка,  чувствовавшая себя  куда  лучше, хотя еще
должна  была,  сходя  по  ступенькам,  ковылять  на  трех лапках, смотрелась
очаровательно в ошейнике, сплетенном  из серебристых  ниток, который сделала
для нее Мария, и ее длинные уши стояли торчком.
     Пока мисс Гелиотроп и Мария  усаживались в коляску, а Дигвид укрывал им
колени пледом, Виггинс  сам прыгнул  внутрь и уселся у них в  ногах, а затем
дал  понять  Тишайке,  что  она  может сесть  рядом  с  ним  с  любезностью,
заставившей Рольва улыбнуться в  усы. Рольв, конечно, сопровождал их, но сам
по себе, потому  что в коляске для него  не было места.  Захария наблюдал за
ними с порога, благосклонно мурлыча, а его хвост как всегда был втрое сложен
на  спине.  Он  не  собирался  их  сопровождать,  потому  что без  особенной
необходимости не  любил отлучаться из дома. Сэр  Бенджамин и  Дигвид тоже не
собирались  ехать  с   ними,  потому  что  маленькая  коляска  была  слишком
женственной и  не выдержала  бы их солидной  комплекции.  Но  они дали Марии
ясные инструкции -- как  править вожжами  и  какого пути следует  держаться,
когда они проедут деревню, и теперь отправляли дам с большим волнением.
     "Овцы, которых вы увидите  на Райском Холме, мои, Мария, а значит, твои
тоже",--   сказал   сэр   Бенджамин.--   "Возможно,   ты   увидишь   там   и
мальчишку-пастуха. Лучший пастух в округе".
     "Я посмотрю на них, сэр",-- сказала Мария, когда они тронулись.
     Она  решила,  что править  не  так  увлекательно, как кататься  верхом.
Однако Барвинок шел быстрой рысцой, а маленькая коляска весело подпрыгивала.
Становилось  жарко  и  душно, и они  обрадовались тому, что при  движении их
обвевал ветерок.
     "Ты   уверена,   что   справишься,   дорогая?"  --  беспокоилась   мисс
Гелиотроп.-- "Ты нас не опрокинешь?"
     "Мне не удастся,  даже  если я этого  захочу",-- ответила Мария.-- "Это
круглая и устойчивая колясочка, и она так близко к земле".
     "Да, конечно",-- сказала мисс Гелиотроп, выглядывая из коляски.-- "Если
мы упадем, то не слишком далеко. Ты не думаешь, дорогая, что будет гроза?"
     "Еще слишком рано для гроз",-- успокоила ее Мария.
     "Надеюсь,  мы не встретим цыган  или браконьеров или еще кого-нибудь  в
том же роде",--  сказала мисс Гелиотроп.--  "Здесь это встречается,  ведь ты
слышала про ловушки".
     Мария  кнутиком указала на  массивную  фигуру Рольва, бегущего  рядом с
ними.
     "Ах, да",-- согласилась мисс Гелиотроп,-- "Это надежный защитник. Хотя,
понимаешь  ли, иногда  защитник  может пугать  больше,  чем  те, от  кого он
защищает".
     "Рольв готов умереть за тех, кого я люблю",-- убежденно заявила Мария.
     Но мисс Гелиотроп оставалась в унылом расположении духа.
     "Ты уверена, что знаешь дорогу?" -- спросила она.
     "Конечно",-- ответила Мария.-- "Но если бы даже я не знала, Барвинок-то
знает".
     Барвинок, действительно, все знал сам.  Без всякого вмешательства Марии
он  свернул  через  поломанные ворота  в  деревню,  и  коляска покатилась по
деревенской улице  мимо  церкви. Миновав церковь, они  увидели большую часть
приходского дома, и мисс Гелиотроп даже вскрикнула от восхищения: "Это домик
моей мечты. Именно в таком домике мне бы хотелось жить".
     "Это невозможно",-- отозвалась Мария -- "Там живет Старый Пастор".
     "Я имела в виду, дорогая",-- важно произнесла  мисс Гелиотроп,-- "что я
хотела  бы жить в  этом домике, если бы его уже не выбрал своим  пристанищем
Старый Пастор".
     Барвинок  свернул  влево,  и они попали на узкую  с  глубокими  колеями
дорожку, вьющуюся  в  ложбине между двумя высокими обрывами, густо заросшими
папоротником,  барвинком и первоцветами. Обрывы были так  высоки, что они не
видели,  что за ними. Звонкий ручеек  сбегал с  одного из  них, это был  тот
самый ручеек, что тек вдоль деревенской улицы.
     "Это, должно быть, очень старая тропа",-- сказала мисс  Гелиотроп,-- "Я
помню, как  мой отец рассказывал мне однажды, что дороги все больше и больше
углубляются в почву, когда с годами все больше ног проходит по этой земле".
     "Наверно,  тут  ходили  взад-вперед  монахи",--  сказала  Мария.--  "Их
пастухи гоняли этой тропой своих овец. Сэр Рольв и его друзья скакали здесь,
когда отправлялись  в  охотничий домик.  Лунная  Принцесса на  белой лошадке
ускакала этим  путем. Деревенские жители  веками ходили  молиться  к святому
источнику и загадывать три желания под волшебным терном, где сэр Рольв нашел
морскую белую лошадку. Они и сейчас сюда  ходят. Не удивительно,  что  тропа
ушла так глубоко".
     "О чем ты говоришь, дитя мое?" -- спросила мисс Гелиотроп.
     "Старый Пастор рассказывал мне сказки",-- ответила Мария.
     "Надеюсь, ты не слишком забиваешь себе голову всем этим?"
     "Нет, нет".
     Тропа была не длинная, но  такая крутая, что  Барвинок  мог идти только
шагом,  поэтому Виггинс и Тишайка выскочили  из коляски и  присоединились  к
Рольву.  Виггинс выбрал себе удобный путь по колее, Тишайка скакала  на трех
лапках, а Рольв, как всегда  сильный и целеустремленный, легко шел вверх. Но
вот, наконец, тропа кончилась, и  они оказались на  Райском  Холме. Барвинок
остановился, так что мисс Гелиотроп и Мария могли осмотреться.
     Райскому Холму его название  очень подходило, он действительно  казался
прекраснейшим местом в мире.
     "Глаза  я  подняла к холмам,  откуда помощь шла",--  процитировала мисс
Гелиотроп.
     Мария не  сказала ничего,  но выпрыгнула из коляски, прошлась по мягкой
траве и начала рассматривать все кругом. Они были так высоко, что вся Лунная
Долина была  перед  ней как  на  ладони. Деревня, церковь  и приходский  дом
казались  отсюда  деревянными  детскими  игрушками  среди  покрытых  почками
деревьев и  расцветающих садов. Справа,  вниз с холма к парку Лунной Усадьбы
шли каменные уступы, в которых прятался туннель и домик Малютки Эстеллы. Вид
на парк и  саму усадьбу был  прекрасен. А  слева была  огромная мрачная туча
соснового бора, скрывающаяся в северных холмах.
     Холмы окружали  долину высокой  стеной, которая  прерывалась  только  в
одном   месте  далеко  на  востоке,  где,   как  в  промежутке  между  двумя
занавесками, была  видна сверкающая  перламутровая гладь, казавшаяся дорогой
на небеса. Что это? Да-да, что это?
     Это было море! В первый раз в жизни Мария смотрела на  море. Ее  сердце
забилось быстрее,  щеки порозовели. Она была рада, что так и не увидела моря
в тот день, когда нашла Тишайку. Как хорошо  увидеть его первый раз вот так,
издалека. На все хорошее сначала надо смотреть издалека.
     Когда она вдосталь насладилась долиной и сверкающей  гладью  моря,  она
обернулась и стала рассматривать сам Райский Холм.  Трава была ярко-зеленой,
усыпанной бледно-лиловыми  фиалками и белыми звездочками  цветов  земляники.
Еще выше на прекрасных склонах паслись овцы  и маленькие ягнята,  похожие на
пушистые  белые облачка,  резвящиеся  в траве  и цветах.  Купы  деревьев  на
вершине холма были теперь совсем близко, и Мария разглядела, что это буки, а
между ними  она  заметила  серые  камни  -- развалины  монастыря. Где-то  на
вершине  холма из-под земли  бил источник, проложивший себе  путь  по склону
между  замшелыми  камнями  и  кустиками благоухающего вереска. А  над  водой
возвышался старый терн, и Мария побежала к нему.
     Терн был весь в цвету, цветы были белые, как маленькая лошадка, которую
сэр Рольв нашел запутавшейся в серых ветвях, они крепко держали ее, когда он
подошел напиться из  ручья, умирая  от жажды  после  долгой  скачки.  Крепко
держа-
     щееся корнями за камни, дерево как будто защищало ручей, а его лепестки
падали  в чистую  прозрачную воду.  Мария сразу  догадалась, что именно  эти
белые  лепестки  плыли  в  ручейке под  маленькими  мостиками  перед  каждым
деревенским  домиком.  Наверно,  они несли  с собой исполнение тех  желаний,
которые деревенский люд загадывал здесь по праздникам.
     "Я тоже загадаю",-- сказала сама себе Мария, и  положив  руку на старый
скрюченный ствол, загадала три желания.
     Чтобы она смогла избавить долину от жестокости Людей из Темного Леса.
     Чтобы она смогла встретить бедного пастушка и полюбить его.
     Чтобы она смогла стать первой Лунной Принцессой, которая останется жить
в своем доме.
     С  бьющимся  сердцем  она  загадывала  желания.  Они  должны   сбыться,
почувствовала  она, она  была  готова на  любые  приключения,  которые могло
принести с собой исполнение этих желаний.
     "Мария!" -- позвала ее мисс Гелиотроп.-- "Не уходи далеко,  дорогая. Не
уходи туда, где я тебя не вижу".
     Мария вернулась к мисс Гелиотроп и к  зверям. "Но я должна добраться до
вершины холма",-- заспорила она.-- "Я должна посмотреть буки и развалины".
     "Холм  слишком крут  для коляски",-- возразила мисс Гелиотроп.-- "И мне
по нему не вскарабкаться. Ты должна  остаться здесь, дорогая. Я  не разрешаю
тебе идти одной".
     "Сэр Бенджамин не возражает, чтобы я  гуляла,  когда  со мной Рольв. Вы
останетесь  здесь  с  коляской,  Барвинком  и  Виггинсом,  которые  за  вами
приглядят, а я пойду наверх с  Рольвом  и  Тишайкой,  которые  присмотрят за
мной. Все будет в порядке, мисс Гелиотроп".
     День  был жаркий  и  душный,  слишком  жаркий, чтобы  спорить,  и  мисс
Гелиотроп уступила. Она позволила себе усесться поудобней в коляске с книгой
эссе, Вигтинсом на страже и мирно пасущимся Барвинком.
     "Смотри за  мисс  Гелиотроп, Барвинок",-- приказала Мария.-- "Что бы ни
случилось, смотри за мисс Гелиотроп".
     Барвинок на секунду перестал жевать, поднял голову и бросил на  хозяйку
обнадеживающий взгляд.  Затем  он опустил голову и  снова  принялся пастись.
Успокоенные,  Мария, Рольв и  Тишайка отправились на  вершину  холма. Дорога
была крутая, жаркая и куда более длинная,  чем сначала показалось Марии. Она
была  городской  девочкой, и  запыхавшаяся и  разгоряченная, она  завидовала
Тишайке, двигавшейся  длинными  прыжками, и Рольву  с  его  неутомимостью  и
силой. Рольв не облегчал дела, постоянно толкая  ее и призывно глядя  на нее
своими  карими глазами. "В чем  дело, Рольв?"  -- спросила она.--  "Я что-то
делаю неправильно?"
     Рольв тихонько  зарычал, смеясь над ее недогадливостью, и встал поперек
тропинки, чтобы она  могла  подойти к  его  такой  широкой  спине. Тогда она
поняла, что он хочет, и с облегчением взобралась на него, как на Барвинка.
     Теперь все стало легко. У Рольва была прекрасная толстая шерсть, сидеть
на нем  было очень мягко, и ее пальцы  вцепились ему в загривок, так что она
чувствовала себя вполне устойчиво.  Теперь она могла осмотреться, и пока они
забирались все выше  и выше, ей  открывались прекрасные окрестности, видные,
как на  карте, а линия горизонта,  смыкаясь с морем, походила на серебристую
ленту. Но  небо  было низким  и темным, почти лиловым, и  она услышала вдали
раскаты грома...  А она сказала  мисс Гелиотроп,  что еще  слишком  рано для
гроз... Хорошо, все будет в порядке, Барвинок за ней приглядит.
     Они были почти на вершине холма, и она уже  видела  старые,  поломанные
бурей  буки, их молодые листочки, кажущиеся на фоне лилового  неба  язычками
зеленого пламени, и развалины серых  камней под ними.  Теперь она была среди
овец. Матери  поднимали  головы,  чтобы поглядеть на  нее,  и  приветственно
блеяли, а маленькие ягнятки  резвились рядом.  Ей  было  странно,  что  они,
похоже, совсем не боялись Рольва. То один, то другой подходили совсем близко
к нему, и он давал им  дружеского шлепка своей  огромной лапой, не для того,
чтобы  поранить  их, а просто для того, чтобы заставить их перекувырнуться с
ног на  голову в полнейшем  восторге. А Тишайка  прыгала  взад-вперед  среди
овец, и казалось, рассказывала им что-то, и  они смотрели на  Марию и, очень
довольные, снова блеяли.
     Но что  это  за  музыка?  Где-то  там  среди деревьев  кто-то играл  на
пастушьей дудочке, и веселые нотки летели к Марии, как будто маня ее к себе.
Она вспомнила желание, которое загадала под терном. Это был пастушок.
     Они, наконец,  добрались  до вершины  холма, Рольв остановился, и Мария
соскользнула с его спины.
     "Оставайтесь здесь",-- сказала она ему и Тишайке и в  волнении побежала
к букам, карабкаясь через старые серые камни. "Где ты?"-- кричала она,-- "Ты
где, пастушок?"
     Но ответа не было, и даже музыка замолкла. Слышно было только  журчанье
бегущей воды. Она  замерла,  посмотрела  туда-сюда,  прислушалась -- ничего.
"Наверно,  мне  почудилось.  Не  было  ничего,  кроме   журчанья  воды".  От
разочарования ей хотелось заплакать.
     Но это длилось одну минуту, в Марии было слишком много здравого смысла,
чтобы  позволить  себе  впадать  в  отчаянье  тогда,  когда  вокруг  столько
интересного, и поэтому она вскоре  забыла о почудившейся ей мелодии. Буки  с
их  гладкими серыми  стволами  и перекрещивающимися там и сям  ветвями  были
больше похожи не на деревья, а на людей -- старых  серых монахов с воздетыми
для  благословения  руками.  А  где-то  между  деревьями  еще  стояла  стена
монастыря, увитая плющом и куманикой.
     Мария  очутилась  перед  красивой  резной дверью  в разрушенной  стене,
полуспрятанной  под  падающей  завесой  плюща. Она  отодвинула  ветки плюща,
шагнула  внутрь и  оказалась в том,  что было когда-то  маленьким вымощенным
булыжником двориком.  Булыжник  был  еще цел,  его  защищали упавшие  стены,
поросшие  сорняками  и куманикой.  В середине  дворика рос великолепный куст
папоротника,  и из-под него  выбивалась струйка воды.  "Вот он",--  подумала
Мария.-- "Святой источник".
     Она  раздвинула папоротник,  и увидела, что  это  не колодец,  подобный
тому, что был  в  усадьбе  на заднем дворе, но прекрасный,  чистый источник,
выбивающийся на поверхность земли, проходящий через плотно слежавшуюся массу
опавшей буковой листвы, пробивший себе ложе в  булыжнике и через низкую арку
в противоположной  стене  текущий  дальше. Мария поняла, что  он  кружит  по
склону  холма,  пока  не становится  тем  самым ручьем, над  которым  растет
.волшебный  терн,  тем самым  ручьем,  что течет вдоль деревенской улицы.  С
одной стороны низкой  арки росла рябина с ярко-оранжевыми ягодами, с  другой
-- остролист с глянцевитыми листьями, а над ним в стене была пустая ниша.
     Мария подстелила зеленую накидку, стала  на колени на булыжник дворика,
сложила руки, закрыла глаза и помолилась. Это, как  она помнила, было святое
место,  а ее жестокий предок сэр Рольв отобрал его у Бога для самого себя, А
теперь, как  рассказывают, тут витает его дух и из-за своих грехов  не может
попасть в Рай.
     "Боже",--  молилась  она,-- "прости,  пожалуйста,  сэра Рольва  за  его
алчность. И пожалуйста, покажи мне, как вернуть это место Тебе. Чтобы он мог
попасть в Рай".
     Послышался резкий звякающий звук, как будто лошадиная подкова задела за
камень, и она внезапно открыла  глаза. Но вокруг не было  ничего необычного,
только завеса плюща  на стене против нее  слегка  шевелилась, как  будто там
кто-то  только что прошел. Она вскочила,  подошла к стене, раздвинула плющ и
обнаружила за ним еще одну  низкую каменную  арку. Но  эта  арка вела не  на
холм, а в темноту, и где-то там слышалось эхо шагов.
     "Наверно, это  был подвал или  что-то в этом роде",-- Мария  уже совсем
решилась идти обследовать его, если бы  ее внимание не отвлекло  еще кое-что
-- на плоском  камне у входа лежала пастушья дудочка...  Так все-таки кто-то
играл на дудочке...  С  бьющимся сердцем  она наклонилась над дудочкой и уже
собиралась ее поднять, как внезапно такое началось!
     Первое, что случилось -- изменилось блеянье овец снаружи, из довольного
и  счастливого  оно превратилось в  крик  ужаса. Затем  сверкнула  молния  и
загрохотал гром.
     "Мисс Гелиотроп!" -- внезапно  подумала Мария.--  "Мисс  Гелиотроп! Она
ужасно боится грозы".
     Она  вскочила  и побежала  обратно  тем же  путем,  каким шла  сюда,  и
выбежав,  увидела издалека, как Барвинок мчится со всей возможной скоростью,
а  коляска  катится и подпрыгивает на неровностях  почвы. "Молодец Барвинок!
Молодец Дружок-землячок! Он заботится о мисс Гелиотроп, как я ему велела".
     Затем, оглянувшись,  она поняла  причину  испуганного  блеянья  овец, и
догадалась, что Барвинок увозит мисс Гелиотроп от чего-то похуже, чем гроза.
На  холме было полдюжины людей, одетых в черное, туманные,  пугающие фигуры,
которые, казалось, высыпались из грозовой тучи. И  они крали ягнят!  Двое из
них уже  спускались с холма  с  жалостными белыми шерстяными  ко^ мочками на
плечах.
     "Рольв!  Рольв!"  --  закричала Мария,  но страшное  рычание  с  другой
стороны  холма подсказало  ей,  что Рольв уже сражается с  другими Людьми из
Темного Леса,  которых она  не видела.  Если  она собирается  спасать ягнят,
мерривезеровских ягнят, ее ягнят, она должна делать это сама.
     Она была  так разгневана,  что  не  задумалась ни  на  минуту. Подобрав
обеими руками  подол юбки,  она бросилась вниз с холма, крича так же,  как в
тот раз, когда она спасала Тишайку: "Не трогай этих  ягнят, говорю тебе! Это
мои ягнята. Не трогай их".
     Но люди с ягнятами уходили, а еще  четверо бежали  к Марии,  размахивая
палками и смеясь,  их глаза ужасно противно  сверкали на  темных  лицах, так
противно, что Марии стало от этого прямо нехорошо.
     "Я вас не боюсь",-- закричала она,  хотя на самом деле от страха у нее,
казалось,  язык прилип  к  небу.-- "Как вы смеете обижать моих ягнят! Как вы
смеете!"
     Дальше  случилось самое  невероятное. Ударил гром, сверкнула  молния  и
полился дождь, стремительный как туча серебристых  стрел, а  Люди из Темного
Леса  были  уже  совсем  рядом.  Справа  сквозь  пелену  дождя  она  увидела
тоненькую, одетую в коричневое, фигурку с пастушьим посохом в руках, бегущую
к ней, а слева спешащего на помощь Рольва, за которым скакала Тишай-ка... Но
они были куда дальше ТЕХ...
     И тут сквозь грохотание грома и шум дождя она неожиданно услышала цокот
лошадиных копыт. Всадник  приближался  сзади,  она  сама его не  видела,  но
стоило только Людям из Темного Леса увидеть его, как их лица перекосились от
ужаса и они бросились удирать. Тут обернулись и те  двое, что  тащили ягнят,
заметили то,  что  уже увидели остальные,  побросали ягнят и тоже  пустились
наутек. Тоненькая коричневая фигурка приблизилась к ней. Кто-то  взял  ее за
руку... Это был Робин.
     "Быстрей!" --  закричал  он.-- "Их тут  еще полно.  Беги к  монастырю и
укройся там. Мы с Рольвом загоним овец. Беги!"
     Мария  побежала и  на бегу  оглянулась, чтобы  посмотреть  на всадника,
скачущего на лошади. Но  они не увидела ничего, только дождь стеной и старые
буки на вершине холма. Они показались ей такими родными и надежными, что она
побежала  к ним и не останавливалась, пока не добежала до маленького дворика
и святого источника. Там было тихо и спокойно, и переплетавшиеся между собой
ветви неплохо защищали  от  дождя.  Тяжело  дыша,  она  плюхнулась  рядом  с
источником и  только  сейчас  поняла, что  спасена. Она  слышала, как  рычит
Рольв,  загоняя овец,  слышала  ясный голос  Робина,  зовущий их  к  покою и
безопасности.
     Вскоре, предводительствуемые  Тишайкой, они уже  собрались вокруг  нее,
толстые  шерстистые  матери   и  маленькие  ягнята  с  черными   мордочками,
закрученными хвостиками и тонкими неуверенными ножками. Ягнята Мерривезеров.
Ее ягнята. Она гладила их, чесала их носики, и ягнята  и их матери толпились
вокруг нее. Они наклоняли головы, чтобы попить из прохладного источника, она
обнимала  их и разговаривала с ними,  как  с  детишками. Дождь  прекратился,
дворик залил бледный солнечный свет, пузырящаяся вода засверкала серебром, а
овечья шерсть стала отливать золотом. Она подняла голову, рядом  с ней стоял
Робин, а Рольв энергично отряхивался, чтобы высушить свою шерсть.
     "Здесь мы в безопасности",-- сказал Робин.-- "Это  святое место, а Люди
из Темного Леса трусливы и никогда не заходят сюда. Они боятся этого места".
     Мария посмотрела на него. Он казался необычно серьезным и очень мокрым,
капли дождя капали даже с кончика пера, украшавшего шляпу.
     "Так это ты -- пастушок?" -- спросила она.
     "Я -- пастушок сэра Бенджамина и помощник садовника и все такое прочее.
Разве ты не знала? Я  здесь играл на дудочке, когда вдруг  почувствовал, что
что-то не так. Я вышел и увидел,  что ОНИ взбираются с той стороны холма. Но
мне бы их никогда не отогнать без твоей помощи и помощи Рольва".
     "И без всадника на лошади",-- сказала Мария.
     "Какого всадника?"
     "Я  слышала, что за  моей  спиной  скачет всадник. Я услышала его сразу
после  того, как позвала: "Рольв!  Рольв!". Я его не видела, но ОНИ  видели.
Вот смешно-то, что ты его не видел".
     "Да,  я его не видел",-- сказал Робин.  Он говорил очень спокойно,  а с
перышка на шляпе продолжала капать вода.
     "Ты совсем мокрый",-- сказала Мария.
     "Ты тоже",-- отозвался Робин.
     Рольв, отряхнувший воду и поэтому почти совсем сухой, теперь направился
к  арке, скрытой плющом,  где на камне еще лежала  дудочка Робина,  и  затем
появился снова, издавая горлом глубокие низкие звуки.
     "Он   прав",--  сказал  Робин   Марии.--  "Ты  простудишься,   если  не
переоденешься в сухое".
     Он протянул ей руку и  помог встать. "Пойдем ко мне  домой, и моя  мама
даст  тебе  сухую одежду.  Рольв останется здесь с овцами,  пока не убедится
наверняка,  что  поблизости нет больше  Людей из  Темного Леса. Когда солнце
сядет, овцы  будут  в  безопасности.  Люди  из  Темного Леса не осмеливаются
показываться на холме после заката. Ни один из них. Они все боятся".
     "Духа сэра Рольва?" -- спросила Мария.
     "Они так говорят".
     "А  твой  дом далеко, Робин?" -- Мария вдруг поняла, что она  не только
вся промокла, но и ужасно устала.  Ей  казалось,  что она  и шагу не  сможет
ступить.  Если Рольв останется тут с овцами,  она  не сможет  поехать на нем
верхом, как тогда, когда поднималась на холм.
     "Мой дом совсем рядом. Надо только сделать несколько шагов, да и то все
время под горку. Пока, Рольв".
     "Пока,  Рольв",--  повторила  Мария,  потрепав  его  огромную  лохматую
голову.-- "До свидания,  овцы".  Тут она  огляделась по  сторонам.  "Где  же
Тишайка?" -- спросила она встревоженно.-- "Она только что была здесь".
     "Не  беспокойся о Тишайке",-- ответил Робин.-- "Она отправилась куда-то
по  своим делам. Я  не знаю, зачем, но уверен,  что это  нужно. Зайцы  такие
умные". Он взял Марию за руку и провел ее через арку, скрытую плющом.
     "Так это твой дом?" -- удивленно спросила она.
     "Это его  Райская  Дверь",--  ответил  Робин.--  "У  нас три  двери  --
Передняя, Задняя и Райская".
     "И твоя  мама  тоже здесь живет?" -- спросила Мария, ощупью спускаясь в
темноте.
     "Самая  лучшая мама в мире",--  ответил Робин, протянул руку  к  нише в
стене,  взял  оттуда фонарь,  достал из кармана  кремень  и  огниво  и зажег
фитиль.--  "Я пойду вперед, а ты иди за  мной, только подбери юбку, а то тут
пыльно".
     Марии  казалось, что  она  устала,  но любопытство скоро  заставило  ее
забыть обо всем, когда Робин вел ее вниз по лестнице, прямо в глубины земли.
Лестницей  то, по чему они шли, назвать можно  было  только  из  вежливости,
ступени были грубо вырублены в естественном каменном туннеле.
     "Мама  говорит, что  когда-то  давным-давно  здесь тек ручей",-- сказал
Робин.--  "И  он  проделал туннель. А потом монахи вырубили  ступени,  чтобы
побыстрее добираться до деревни в плохую погоду. Знаешь, все эти холмы полны
туннелей и пещер. Наш дом на самом деле пещера. Вернее, несколько пещер. Наш
дом  ужасно  смешной. Мама  думает,  что монахи сделали  его  для школы  или
больницы для деревенских жителей".
     Они  все  шли и шли, и вот внезапно туннель кончился маленькой, низкой,
круглой аркой, со вставленной в нее дубовой дверью такого размера, что в нее
мог  пролезть ребенок  или  кто-то очень  маленький  и худой.  На двери  был
дверной молоточек в виде серебряной лошадиной подковы.
     "Робин",-- прошептала  Мария.-- "Дверь такая же маленькая, как у меня в
комнате, и на ней такая же подкова".
     "Говорят, что люди, которые  жили тут  много веков  назад,  были меньше
ростом, чем  мы  сейчас. Наверно,  поэтому монахи  сделали  такую  маленькую
дверь. Я не знаю, кто прикрепил молоточек. Он тут  уже был, когда мы с мамой
обнаружили эту дверь, и мы поняли, что никто, кроме нас  не знает ни об этой
двери, ни об этом туннеле. Говорят, твой молоточек был повешен первой Лунной
Принцессой".
     Он толкнул дверь, задул фонарь и вежливо пропустил Марию вперед.
     Внутри  была  смешная маленькая пещерка,  похожая на  комнату  Марии  в
усадьбе, только меньше размером. В ней было только одно окно высоко в стене,
через которое можно было увидеть кусочек неба. Маленькая комната была лишена
каких-либо  украшений.  В ней  стояла  низкая  деревянная кровать,  покрытая
лоскутным одеялом, большой комод и полка для книг.  В дальнем конце  комнаты
была другая маленькая арка, на этот раз без двери.  Мария хотела задержаться
на минутку, чтобы посмотреть, какие книги читает Робин, но он ей не дал.
     "Надо идти прямо к маме  и переодеться",-- скомандовал он и повел ее ко
второй  маленькой  арке. Мария последовала за  ним и обнаружила, что идет по
узеньким ступенькам, ведущим в спальню Малютки Эстеллы.
     "Робин!" -- в изумлении воскликнула она.-- "Робин! Так  Малютка Эстелла
твоя мама?"
     "Конечно",-- как нечто само собой разумеющееся подтвердил Робин.
     "А я-то  думала, глядя  на  эти узкие ступеньки,  что  у Эстеллы муж из
эльфов",-- сказала Мария.-- "Но это она о тебе говорила, когда сказала "он".
     "Мой отец не был эльфом. Он был простым смертным, адвокатом.  Он был не
из  долины. Он и мама жили  в городе  с другой стороны от Райского Холма. Он
умер, когда мне  было  только четыре года,  и  мама вернулась жить в  Лунную
Долину. Понимаешь ли, она жила здесь до замужества, а те, кто жил здесь, уже
не могут быть счастливы где-нибудь еще".
     Они уже спустились в спальню Эстеллы, и он позвал, обращаясь к той, что
была внизу: "Мама, ты тут? Здесь Мария, и она промокла".
     "Иду", -- отозвался серебристый голосок Эстеллы, и в ту же  секунду она
была уже с ними, нарядная и красивая, и невероятно молодая  для того,  чтобы
быть матерью Робина.
     "Иди  вниз,  Робин",-- сказала она,-- "и  переоденься  в  сухую одежду,
которая на кресле перед камином".
     Робин повиновался,  и  Мария  с  Эстеллой  остались  одни в  прелестной
спальне Эстеллы.
     "Снимай  скорее  все  мокрое, Мария",-- суматошным  материнским голосом
командовала  Эстелла.-- "У  меня есть для тебя подходящая одежда.  Ее  никто
раньше не носил. Она не такая  потертая, как мой  костюм для верховой  езды,
который ты носишь".
     Наполовину  снявшая  свое  мокрое  зеленое   платье,  Мария  замерла  и
уставилась  на  Эстеллу, которая  стояла  на коленях перед  дубовым комодом,
роясь в его глубинах, чтобы найти платье, которое никогда не носили.
     "Теперь я  понимаю",-- сказала  она.--  "Это ты  приходишь по  утрам  в
усадьбу, пока я сплю и готовишь для меня одежду? И  мой молитвенник -- твой.
И это  ты  сделала такие милые  вещицы для  моей  дорогой мисс Гелиотроп. О,
дорогая, почему ты так добра ко мне?"
     "В ту ночь, когда ты приехала",-- сказала Эстелла,-- "я открыла большие
ворота в каменной арке и впустила тебя. Ты меня не видела, но я тебя видела,
и я полюбила тебя, как будто ты была моей родной дочерью".
     "С  того момента, как я увидела тебя",-- сказала  Мария,--  "я полюбила
тебя, как если бы ты  была моей  матерью.  Но почему ты  не будишь меня и не
целуешь, когда рано утром приходишь ко мне в комнату?"
     "Теперь  обязательно  буду",-- сказала Эстелла.-- "Понимаешь, я прихожу
тайно. Я не  хочу,  чтобы кто-нибудь  знал, что  я прихожу.  Сэр Бенджамин и
Мармадьюк  Алли не выносят женского духа.  До  того, как  появилась  ты, они
гордились тем,  что  ни одна женщина  ногой  не ступала  в усадьбу  вот  уже
двадцать лет. Не рассказывай им, что я прихожу, Мария.
     "Я не расскажу",-- пообещала Мария.-- "Но кто впускает тебя в дом?"
     "Кот Захария".
     "Ой",-- сказала Мария, и  стащив наконец с себя  мокрое зеленое платье,
мокрые  башмаки и  чулки,  маленькими  беленькими  ножками,  высовывающимися
из-под белой муслиновой нижней юбки, стала на пол.
     Эстелла  встала с колен  и подошла к  Марии, в руках у нее  было что-то
белое и переливающееся.  Она подняла  это вверх,  оно развернулось, и  Мария
увидела потрясающее  платье  лунно-белого  шелка.  Это-  было самое красивое
платье, которое  она когда-либо  видела,  и она замерла от восхищенная, пока
Эстелла одевала ее... Платье сидело великолепно.
     "Это подвенечное платье",--  сказала Эстелла.--  "Но  я  его  так и  не
надела".
     "Но почему?" -- в замешательстве спросила Мария.-- "Как можно не надеть
такое платье на свою свадьбу?"
     "Когда я шила это платье,  я собиралась  выйти замуж за одного, а потом
вышла за  другого",--  объяснила Эстелла.-- "Я  была  помолвлена  с  богатым
джентльменом и сшила платье для свадьбы с ним. Потом мы  поссорились, и я не
вышла за него замуж. За бедного  джентльмена я выходила в платье из вышитого
муслина, которое  куда  больше подходило  к  образу жизни моего жениха... Ты
выглядишь прекрасно, дорогая. Посмотрись в зеркало".
     Мария подошла к старому зеркалу из  полированного  серебра, на этот раз
без страха, потому что прямо за ней  стояла  Эстелла, глядя через ее плечо и
улыбаясь,  и  увидела  в зеркале  рядышком  два счастливых  лица. То  лунное
сияние,  которое  зеркало  дарило  отражающимся  в  нем  лицам,  сделало  их
похожими, словно они были сестрами, что несказанно обрадовало обеих.
     "Разве мы похожи?" -- закричала  Мария.--  "Я дурнушка, а ты красавица,
но в этом зеркале мы похожи".
     "А  мы и  похожи",-- сказала  Эстелла.-- "Но не повторяй  моих  ошибок,
какова бы ты ни была".
     "А какие ты делала ошибки?" -- спросила Мария.
     "Слишком много, чтобы тебе рассказывать",-- ответила Эстелла,-- "но все
они  выросли из  того,  что я  любила позлить других и сама не умела владеть
собой. Никогда не зли людей, Мария, и не впадай в ярость".
     "Я постараюсь",-- пообещала Мария.-- "А  можно,  когда я  буду выходить
замуж, я надену это платье?"
     "Конечно",--  сказала  Эстелла.--  "Его даже не надо  переделывать. Оно
превосходно сидит".
     Они спустились  вниз и обнаружили,  что Робин уже переоделся  в сухое и
сидит   за   чайным   столиком   с  хлебом,   маслом,   медом,   сливками  и
золотисто-коричневыми пряниками.  Чайник пел  на  огне, белый котенок громко
мурлыкал,  и странная  комната-пещера была теплой и  уютной, согретой  ярким
огнем большого камина. Разложив сушиться мокрые вещи детей, Эстелла заварила
чай  в  большом  коричневом  чайнике, они уселись  и  при виде  вкусной  еды
почувствовали страшный голод. Робин, сидя напротив  Марии за дубовым столом,
разглядывал ее белоснежное одеяние. Как только она появилась, он встретил ее
с  нескрываемым  изумлением,  но  поначалу  был слишком  занят  едой,  чтобы
что-нибудь сказать. Однако, управившись с половиной буханки хлеба и изрядным
числом пряников, он наконец заговорил. "Что за чудное платье",-- сказал он с
набитым ртом.-- "Я никогда не видел его раньше. Оно похоже на подвенечное".
     "Оно и есть подвенечное",-- ответила  Мария  низким голосом, потому что
тоже  была голодна как волк и расправлялась .с  огромным куском хлеба, густо
намазанного  медом.-- "Это  мое  подвенечное  платье.  Я  его надела,  чтобы
посмотреть, как оно сидит".
     "Ты собралась  замуж?"  --  сердито  спросил  Робин, внезапно  перестав
жевать.
     "Конечно",--  ответила  Мария  и потянулась  за сливками.--  "Ты  же не
ожидал, что я останусь старой девой?"
     "Ты собираешься замуж сегодня?" -- продолжал допрашивать Робин.
     Но на этот раз рот у Марии был слишком набит, чтобы она могла ответить,
и  Эстелла,  у  которой  не  было такого аппетита, какой  возник v  детей от
свежего воздуха, опасностей и физических упражнений, и которая деликатно ела
тоненький кусочек хлеба с маслом, ответила за нее. "Конечно, она  не выходит
замуж сегодня, Робин. Она еще недостаточно взрослая для того, чтобы выходить
замуж. Но когда она будет выходить замуж, она наденет это платье".
     "Когда  ты будешь выходить замуж, за кого ты будешь выходить замуж?" --
спросил Робин Марию.
     Мария проглотила последний кусочек  хлеба  с  медом,  выпила  последний
глоточек сливок, склонила  головку  набок  и задумчиво пила чай.  "Я  еще не
вполне решила",-- ответила она с притворной скромностью,-- "но  я думаю, что
выйду замуж за мальчика, с которым я познакомилась в Лондоне".
     "Что?"  -- взревел  Робин.--  "Выйти  замуж  за  жеманного  лондонского
болвана в шелковых носках, с напомаженными волосами и сладкой физиономией?"
     Пряник застрял у него в  горле, и он закашлялся так сильно, что Эстелле
пришлось  похлопать  его по спине  и налить ему  свежую  чашку чая. Когда он
снова заговорил, его лицо было абсолютно алым, не только  от кашля, но  и от
ярости, ревности и удушья.
     "И ты на такое осмелишься?" -- кричал он.-- "Ты... Мария... ты...  если
ты выйдешь замуж за лондонца, я сверну ему шею!"
     "Робин!  Робин!" -- в ужасе восклицала его мать.-- "Я никогда не видела
тебя в такой ярости. Я никогда не знала, что у тебя такой характер".
     "Ну теперь ты знаешь",-- разгневанно сказал Робин.-- "И если она выйдет
замуж  за парня из Лондона, я не только сверну ему шею, но я сверну шею всем
и каждому, и я уйду из долины, перейду через холмы в город, откуда родом мой
отец, и никогда не вернусь сюда обратно. Вот так!"
     Мария ничего не ответила на  этот взрыв. Она просто продолжала пить чай
и  выглядела  теперь  еще  более  скромной,  чем раньше. И чем скромнее  она
выглядела,  тем больше злился Робин.  Его глаза  метали молнии, а каштановые
завитки  волос,  казалось,  встали от  ярости  дыбом. Мария  была совершенно
уверена, что если бы она встала за его спиной, то увидела бы завиток волос у
него  на шее,  торчащий как кошачий хвост. Она  допила чай со сводящим с ума
спокойствием .и наконец заговорила.
     "А почему бы мне не выйти замуж за лондонского парня?" -- спросила она.
     Робин стукнул кулаком по столу с такой силой, что все  чашки зазвенели.
"Потому  что  ты должна  выйти  замуж за меня",-- закричал  он.--  "Слышишь,
Мария? Ты должна выйти замуж за меня".
     "Робин",--  сказала  ему  его  мать,-- "это  не  лучший  способ  делать
предложение. Нужно стать на одно колено и сказать это очень вежливо".
     "Как  я могу стать  на одно колено,  когда  я  пью  чай?  И как я  могу
говорить вежливо, когда во мне  как  будто рычащий лев? Я разорвусь, если не
буду рычать".
     "Можешь перестать рычать, Робин",-- сказала Мария.-- "Можешь перестать,
потому что ради мира и спокойствия я вдруг решила выйти замуж за тебя".
     Завитки его волос перестали торчать в разные стороны  и со лба  исчезла
гневная складка. "Тогда все в порядке",-- сказал он со вздохом облегчения.--
"Договорились. Мама, дай мне, пожалуйста, еще пряников".
     Потом они снова  ели, пили  и смеялись,  и болтали о  всякой всячине, а
огонь  горел, белый котенок мурлыкал, чайник  шумел все громче и  громче,  и
счастье сияло  и  звенело вокруг них, так что  казалось, его можно видеть  и
слышать. Но что-то все еще  беспокоило Робина  и наконец  у  него вырвалось:
"Мария, а за какого лондонского парня ты собиралась замуж?"
     "Я никогда особенно  не собиралась  замуж за какого-нибудь  лондонского
парня",-- ответила Мария.
     "Но ты сказала..."
     "Я  говорила  о  парне,  которого  встретила  в  Лондоне",--  объяснила
Мария.-- "Этот парень -- ты".
     Последняя волна ярости и ревности Робина  улеглась.  Он  откинул голову
назад и  смеялся и смеялся, на  этот раз рыча не  от гнева, а от веселья,  и
что-то в этом потрясающем рычании  неожиданно и удивительно напомнило  Марии
сэра Бенджамина.
     "Послушайте, дети",-- сказала Эстелла, встав из-за стола и глядя на них
с неожиданно глубокой серьезностью,-- "сейчас вы смеетесь, но совсем недавно
Робин был ужасно сердит, а Мария злила его, как только умела. Вы могли очень
сильно  поссориться.  А  вы не  должны ссориться!  если  вы поссоритесь,  вы
упустите не только свое счастье, но и счастье всей долины".
     Она собрала чайные чашки, поставила их в углу комнаты рядом с тазом для
мытья посуды, сложила скатерть, убрала ее  и поднялась по ступенькам в  свою
комнату. Она  не плакала, но Мария чувствовала, что не будь она такой гордой
женщиной, она бы заплакала.
     "Не  удивилась  бы",-- подумала Мария,--  "если она все еще  продолжает
любить того  достойного  джентльмена, за которого когда-то  не вышла  замуж,
потому  что поссорилась  с  ним,  а  потом оказалась слишком  гордой,  чтобы
помириться. Бедная Эстелла!"
     Она  помолчала минутку, следя за тем, как Робин забавляется с котенком,
вспоминая, как все Лунные Принцессы ссорились со своими любимыми и  исчезали
из Лунной Усадьбы, думая о том, что ей самой не хочется исчезать и что они с
Робином  несколько минут назад были близки к полному  разрыву, и о  том, что
она сказала Старому Пастору, что  если Райский Холм  вернется к Богу,  таких
ссор больше не будет.
     "Робин",-- сказала она,-- "прежде, чем  выгнать Людей  из Темного Леса,
нужно  отдать Райский  Холм Богу.  Знаешь, сэр Рольв  его  украл.  Мы должны
вернуть его".
     Робин отвернулся  от  блюдечка  с молоком,  которое он  ставил  у огня:
"Отлично, но как?"
     Мария  еще  сидела  в  задумчивости за столом, уперев  свой решительный
подбородок в ладони. Действительно, как? Ей  бы  хотелось спросить  совета у
монахов, у которых сэр Рольв украл этот холм, но они умерли много веков тому
назад.  Ближе всего  к монахам из всех, кого  она  знала, был Старый Пастор.
Может, он знает, как это  сделать? "Я спрошу Старого Пастора",-- сказала она
Робину.
     "Хорошо. Только пусть Старый Пастор сразу же  скажет нам,  что  делать,
чтобы  мы могли как можно скорее разобраться с этими злодеями. У нас уже нет
времени.  Они становятся все наглее  и наглее. Звери каждый  день попадают в
ловушки,  и  они крадут  все больше  цыплят, гусей,  уток, овец и  коров. За
последнюю неделю исчезло шесть коров".
     Мария кивнула: "Я сейчас же  пойду  к Старому  Пастору. Прямо по дороге
домой".
     Робин  тоже  кивнул и поглядел на нее через стол. Его глаза сверкали, и
она знала, что он в восторге от грандиозности приключения, которое ждало их.
     "Робин",-- спросила она,--  "а как ты  догадался,  что мы вместе  можем
выгнать злодейство из этих Людей из Темного Леса? В самый первый день, когда
я тебя увидела здесь, ты сказал, что мы можем это сделать. Как ты узнал?"
     "Благодаря  Тишайке",--  ответил  Робин.--  "Раньше никому не удавалось
спасти кого-нибудь от этих  людей, а ты и я спасли  Тишайку. Я понял, что мы
можем  спасти всю долину.  Я  в этом еще  больше убедился, когда  мы  спасли
овец".
     "Я  еще  кое-что не  понимаю",-- сказала  Мария.--  "Как тебе удавалось
приходить играть со мной в Сквер в Лондоне?"
     "Я приходил к тебе, когда я спал",-- сказал Робин.-- "Иногда я сторожил
овец на Райском  Холме или работал  в саду  в усадьбе и внезапно чувствовал,
что   засыпаю.  Я  сворачивался  клубочком  на  траве  или  среди  цветов  и
задремывал, и тогда я оказывался в Лондоне.  Или я  внезапно засыпал,  когда
чистил усыпальницу Мерривезеров, и  тогда я ложился на гробницу сэра Рольва,
головой на собаку, и тоже задремывал. Или  я чувствовал,  что засыпаю здесь,
дома, с мамой, тогда  я  садился на  пол и задремывал, положив голову  ей на
колени. Я однажды спросил об этом маму, и она сказала, что в  каждом  из нас
есть двое,  тело  и дух, и  когда тело спит, дух, который живет  внутри, как
письмо в конверте, может отправиться в путешествие".
     "Понятно",-- сказала Мария. И задала следующий  вопрос: "Робин, Эстелла
сказала мне, что сэр Бенджамин не знает, что она здесь живет. Но если ты его
пастушок и садовник, он должен знать, что ты живешь здесь?"
     "Конечно, он знает",--  ответил Робин.-- "Но он думает, что я  приемный
сын  старой Эльспет, которая  жила в этом  доме. Мама  попросила деревенских
жителей сказать ему это, потому что она не  хочет, чтобы он знал, что старая
Эльспет  умерла  и  что теперь  здесь  живет  она. Она  прячется,  когда  он
где-нибудь поблизости".
     <b>"</b>Но  почему,  Робин?"  --  спросила  Мария,  сгорая  от  любопытства.--
"Почему?"
     "Я  не знаю",--  безразличным тоном ответил  Робин,  наливая в блюдечко
свежее молока для котенка.
     "Робин, а тебе не любопытно?" -- со всей страстью допытывалась Мария.--
"Ты никогда не спрашивал Эстеллу?"
     "Нет. Зачем? Это  не мое дело.  Как  я понимаю, навещать тебя в Лондоне
было моим делом, поэтому я спросил маму об этом. Но меня не касается то, что
она не хочет, чтобы сэр Бенджамин знал, что она живет здесь".
     Мария даже вздохнула от нетерпения. Воистину, нелюбопытство мужчин выше
ее понимания. Что до нее  самой, то она чувствовала  -- не докопайся она  до
самого донышка того, что было между Эстеллой и сэром Бенджамином прежде, чем
отправиться сегодня спать, любопытство  замучает ее до смерти. Но ей  больше
не хотелось задавать вопросы Робину.
     "Я поднимусь наверх, чтобы переодеться, Робин",--  сказала она,  собрав
свою собственную одежду,  развешанную перед камином.--  "А  потом по  дороге
домой я зайду  в приходский дом и спрошу Старого Пастора о том, что делать с
Райским Холмом".
     "Хорошо",--  весело согласился Робин, а  потом,  когда она  поднималась
наверх в комнату Эстеллы, позвал ее снова: "В  следующий раз ты наденешь это
платье, когда будешь выходить за меня замуж".
     "Так  и будет",-- ответила  Мария  и рассмеялась. До чего  весело будет
выйти замуж за Робина.
     Она думала, что  Эстелла наверху,  но  там  никого не  было,  и  снимая
прекрасное подвенечное платье и снова кладя его в дубовый комод, она  думала
о  том,  что  Эстелла прошла через комнату Робина,  поднялась по ступеням на
вершину холма, вышла через  Райскую  Дверь на Райский  Холм и бродит  теперь
там, где когда-то бродила Лунная Принцесса, пытаясь утешиться после ссоры со
своим любимым.
     Когда  она  переоделась и спустилась вниз, Робин снова провел ее  через
заднюю дверь,  и она побежала в наступающих  сумерках к приходскому  дому  и
постучала  в старую дверь. Старый Пастор  тут же  вышел к  ней с приветливой
улыбкой и закрыл за ней дверь. В его маленькой комнате  было тепло, уютно  и
мило, потому что он задвинул занавески, зажег свечи, подбросил дров в огонь,
а  его розовые герани  великолепно  благоухали.  Сидя рядом с ним на диване,
грея  ноги у  камина, потому  что после грозы стало чуточку  прохладней, она
рассказывала ему, что хочет  отдать Райский Холм Богу,  но не знает, как это
сделать.
     "Я расскажу тебе, как",--  сказал Старый  Пастор.--  "Приходи в церковь
завтра рано утром, в  тот час, когда там. играют дети, и  ты,  и  я, и  дети
вместе пойдем на Райский Холм и отдадим его Богу. Но тебе нужно сделать  еще
одну вещь, Мария, и сделать ее сегодня вечером".
     "Какую?"
     "Сэр  Бенджамин  получает  много  денег   от  продажи  шерсти,  которую
состригают с овец, пасущихся на  Райском Холме, но  если  завтра  утром этот
холм вернут Богу, шерсть станет
     Божьей, а не сэра Бенджамина. Ты должна объяснить ему это".
     Мария посмотрела на него  в некотором сомнении. "А не можете  ли вы ему
это объяснить?" -- спросила она.-- "Не пойдете ли вы сейчас со мной?"
     "Я не могу",-- твердо ответил Старый Пастор.-- "Я буду очень занят весь
остаток вечера. Теперь лучше беги домой, Мария, потому что становится темно,
а тебе не стоит одной бегать по парку в темноте".
     Мария тут же встала. Ей совсем этого не хотелось. Быть одной в  темноте
--  это из  тех же удовольствий, что  увидеть Людей из  Темного  Леса. Когда
Старый Пастор  запер за  ней дверь, и она увидела  насколько стало темнее  с
того времени,  как она  вошла в дом,  она на самом деле немножко испугалась.
"Он мог бы пойти со мной",-- подумала она.-- "Он мог бы пойти со мной, чтобы
за мной присмотреть... И что это за тень там, за воротами? Один из НИХ?"
     Она  даже  слегка  вскрикнула от страха, но  этот крик тут же  сменился
криком радости,  так как  предполагаемый ОН завилял хвостом,  и она увидела,
что эта тень -- Рольв. Она пошла по садовой тропинке, обняла его голову, и с
удивлением вспомнила, что  когда-то боялась его. Потом они вместе прошли  по
деревенской улице и через поломанные ворота вышли в парк.
     Эту прогулку через  парк с Рольвом Мария никогда не забывала. Было  уже
совсем темно, и если бы она  была одна, она бы ужасно боялась, но с Рольвом,
идущим  рядом,  воплощением   храбрости  и  силы,  она  чувствовала  себя  в
безопасности, как дома. Она шла  медленно, погрузив  пальцы  в его  пушистую
гриву,  нюхая  сладкие запахи мокрой  земли,  цветов и мха, поднимая голову,
чтобы  посмотреть  на первые  зажигающиеся  созвездия в небе над  верхушками
деревьев.
     После грозы было так тихо, что  можно было за милю услышать собачий лай
и щебет птиц, собирающихся  укладываться  спать.  С обоих сторон от нее были
тенистые лужайки, но  на этот раз  они не рождали чувство ожидания, а только
мысль  о  том, как они  прекрасны.  Сегодня  она  не  ждала маленькую  белую
лошадку, потому  что она слишком часто искала ее и не  находила. Иногда  она
даже  сомневалась, видела ли она  ее, или в ту первую ночь  это были  только
случайные лунные блики.
     Нет,  это случилось не потому, что она увидела,  как прекрасен был этот
путь  домой.  Это  случилось  благодаря  Рольву.  С  того вечера,  казалось,
какая-то  новая и очень сильная связь установилась между ними. Она подумала,
что он доволен тем, что  они с Робином  решили сделать. Он хотел, чтобы  она
добилась успеха, а  не  потерпела  поражение, как  другие Лунные Девы. Он не
хотел, чтобы она  покидала Лунную  Усадьбу. Может быть, он не хотел покидать
ее  сам? Похоже, что этот коричневый пес всегда возвращался в сосновый- бор,
когда  Лунная Дева ссорилась со своим  возлюбленным. Он был  образцом лучших
качеств мужчин Усадьбы -- сильный и храбрый, любящий, заботливый и рыжеватый
--  и   потому,  когда  Лунная  Дева  расставалась  со  своим  любимым,  она
расставалась и с коричневым псом.
     А маленькая белая лошадка,  внезапно подумала Мария, воплощала свойства
Лунных  Дев  --  белоснежную  красоту,  сверкающую  чистоту  и  непреклонную
гордость.  Только  коричневый  пес  и  маленькая  белая  лошадка  были   тем
совершенством, которого  не достиг ни один солнечный и  лунный Мерривезер...
Они были идеалом... Благодаря этим мыслям, пришедшим  ей  в  голову, и тому,
что Рольв был так доволен ей, Мария наслаждалась дорогой домой.
     Так было  до того самого  момента,  когда они приблизились к усадьбе, и
она увидела, что ее окно в башне светится, как  будто кто-то зажег там свет,
чтобы указать ей путь домой. Тогда она внезапно  подумала, что сэр Бенджамин
и мисс Гелиотроп могут ужасно беспокоиться  о ней. Ей стало страшно  стыдно,
что она даже не вспомнила о них за все это время.
     "Поторопись, Рольв",-- сказала она,  толкая его в загривок.-- "Быстрее!
Быстрее!"
     Но  Рольв  отказался  торопиться  и  взглянул  на   нее   успокаивающим
взглядом... Он знал, что они не волнуются.
     Когда они достигли освещенной залы, зрелище, которое представляли собой
сэр  Бенджамин и мисс  Гелиотроп,  сидящие за столом перед огнем в окружении
свиных отбивных  с луком, печеных яблок со  сладким  кремом,  с  Виггинсом и
Тишайкой,  уплетающими хлеб с молоком  из  мисок,  стоящих  у  камина, могло
говорить обо всем, кроме волнения.
     "Добралась домой",-- сказал сэр Бенджамин, таким тоном, как будто он не
сомневался, что так и будет. Она  заметила, что на нем белый жилет, расшитый
желтыми розами и лиловыми  гвоздиками, и рубиновое кольцо.  Люди не надевают
парадную одежду, когда они беспокоятся.
     "Ты  поздно,  дорогая",--  сказала  мисс  Гелиотроп,  но  тоже   как-то
мимоходом.
     Несмотря  на  грандиозный чай, который был  у Эстеллы,  она поняла, что
мерривезеровский аппетит  ее не подвел, и  с сожалением  заметила,  что  сэр
Бенджамин  настолько   сосредоточен  на  свинине  с  луком,  что  ей  уже  и
сосредотачиваться  не на  чем, а мисс Гелиотроп,  опустошившая  целое .блюдо
печеных яблок со сладким кремом,  в этот вечер по всей видимости не страдала
от плохого пищеварения.  Но  ей не  стоило  волноваться, потому что кухонная
дверь  со скрипом отворилась,  и  в проеме  одна над другой появились головы
Мармадькжа Алли и кота Захарии.
     "Не соизволят  ли  молодая госпожа и  пес  Рольв еще  раз  войти  в мое
смиренное   жилище,  где   они  найдут   два  скромных   ужина,   специально
приготовленных   для   того,   чтобы  удовлетворить   глубинное   стремление
высокорожденной молодой леди и ее верного телохранителя из породы псовых",--
сказал Мармадьюк.
     Мария  и Рольв с поспешностью  соизволили.  Кухня, освещенная  пламенем
огромного очага, выглядела очень уютно. Еще  не съеденная Захарией канарейка
заливалась  на  окне. На  столе на серебряном  блюде лежал  жареный голубь в
яблочной подливке и кувшин со сливками. На полу была огромная баранья кость.
Рольв  занялся  ею  без  промедления,  но  Мария,  хотя  ее  ужин   пах  так
великолепно,  что у  нее нос сморщился,  как у  кролика, сначала  подошла  к
широкому камину и посмотрела на пепел.
     Да, там  была  другая серия рисунков. Первым  шло  изображение Тишайки,
хромающей  на трех лапках, с ушами, прижатыми к голове, что означало быстрый
бег, потом снова контур  полумесяца --  она сама,  а затем контур маленького
квадратного приземистого домика, такого, какой рисуют маленькие дети.
     Мария громко рассмеялась от удовольствия. Тишайка принесла  известие, а
Захария записал  его на камине. "Тишайка  говорит, что Мария в безопасности,
как дома".
     Захария ходил вокруг нее кругами, его хвост как всегда был втрое сложен
на спине, он терся об ее юбку и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.
     Но  находка  рисунков  на  камине  не  была  ее  последней  сегодняшней
находкой. Марию ждало еще кое-что.
     Когда  она закончила свой восхитительный ужин и вышла  в залу,  та была
пуста, но из-под двери гостиной виднелся свет свечей, сказавший  ей, где она
может найти остальных. Там были все четверо,  Виггинс и  Тишайка спали перед
огнем, а  сэр  Бенджамин  и мисс  Гелиотроп  сидели  рядом  с ними, по обоим
сторонам  маленького столика, который  обычно  стоял у  стены  с шахматами и
рабочей шкатулкой.
     Они  играли  в  шахматы... Застывшие шахматные  фигурки  снова  были  в
употреблении. Маленькие пешки -- красные  собачки и  белые лошадки -- заняли
свои места  на черных и белых клетках, короли, королевы, офицеры в шлемах  с
плюмажами   были   в  полном   боевом  вооружении  и  больше   не   казались
замороженными. В свете камина  и свечей  они были как  будто сделаны  не  из
слоновой кости, а из опала и жемчугов. Они ожили.
     "Ой!"  -- в  восторге  закричала Мария.--  "Вы снова пользуетесь  этими
шахматами!"
     Сэр Бенджамин поднял голову, и Мария увидела, что его лицо еще краснее,
чем  всегда, а  в карих глазах такое  упрямое выражение, как будто он делает
что-то, чего сам от себя не ожидал.
     "Я не играл в шахматы вот уже двадцать лет",-- прорычал он.-- "Обычно я
играл в шахматы с... ну... это старая история".
     "А как так случилось, что вы стали играть сейчас?" -- удивилась Мария.
     "Когда мы вошли в  комнату, они выглядели так необычно",-- обьяснил сэр
Бенджамин.--  "Словно клавикорды, которые совершенно переменились с тех пор,
как ты  приехала.  Я сам не знаю, как  у меня это вырвалось, но я  предложил
мисс Гелиотроп сыграть партию в шахматы, и мы сели за игру".
     "А  где рабочая шкатулка?" -- спросила Мария.-- "Рабочая  шкатулка, что
стояла на столике рядом с шахматами? Ею тоже никто  не  пользовался.  Что вы
сделали с рабочей шкатулкой?"
     "Здесь была рабочая шкатулка?"-- неуверенно спросил сэр Бенджамин.
     Мисс  Гелиотроп  посмотрела  на  него  поверх  очков.  "Мне кажется,  я
поставила ее на пол".
     "На  пол!"  --  в  ужасе  воскликнула  Мария. Она  посмотрела в угол  и
действительно обнаружила шкатулку  там. "Если  вы играете  в  шахматы,  то я
открою шкатулку",-- заявила она.
     "Конечно, дорогая",-- ответил сэр Бенджамин. Но он был  занят игрой,  и
она даже  не знала, расслышал  ли он сказанное. Тем не менее Мария  получила
разрешение открыть  шкатулку, а  в  другой день  его  могли и не  дать.  Она
отнесла ее на подоконник, села, подержала  ее немножечко на коленях,  вдыхая
тонкий, чудесный запах  кедрового  дерева. Потом  Мария приподняла  крышку и
заглянула внутрь.
     Шкатулка  была обита простеганным  шелком  цвета слоновой  кости,  а  к
внутренней стороне крышки  на шелковых петлях крепились маленький серебряный
наперсток и пара ножниц. В  шкатулке лежала  небрежно смятая полузаконченная
вышивка. Мария  вынула  ее и  развернула, это  был  жилет  из белого  шелка,
расшитый  лунно-белыми,  маргаритками  с  желтыми, как  маленькие  солнышки,
сердцевинками.  Каждая  маргаритка  была  окружена  зелеными листочками так,
чтобы  она выделялась  на фоне белого шелка.  Вышивка была  почти закончена.
Оставалось доделать только несколько листьев.
     Мария  поставила рабочую  шкатулку рядом с собой и расправила жилет  на
коленях. Потом она посмотрела на сэра Бенджамина, сидевшего прямо перед ней,
слишком занятого шахматами, чтобы  обращать внимание на то, что  она делает.
Свет  свечей играл  на прекрасном вышитом жилете, который был  на нем. Мария
сравнила одну работу с другой. Цветы были  другими,  но стиль  тем же самым.
Больше не было сомнения, что оба делала  одна рука... и... и... да... те  же
самые стежки были  и на вышивке из  цветов  на мешочке  с лавандой,  который
Эстелла сделала для мисс Гелиотроп... Это Эстелла вышила оба жилета.
     Мария сидела очень тихо,  в глубокой задумчивости. Ей  показалось,  что
жилет, лежащий на  ее коленях, сделан из того же самого белого шелка, что  и
подвенечное платье, которое она надевала сегодня. Похоже, он тоже был сделан
для венчания. Лунно-белые  маргаритки с сердцевинками,  как желтые солнышки.
Луна и солнце.
     Внезапно  она вспомнила  то, что Мармадьюк  Алли сказал ей в  тот день,
когда она впервые посетила его на кухне и он похвалил мисс Гелиотроп. "Она в
лучшую  сторону отличается от других дуэний, которые были  здесь  с  другими
молодыми госпожами".
     Тогда она вспомнила то, что Эстелла говорила  о старой Эльспет, которая
когда-то жила  в усадьбе,  но поссорилась с  Мармадьюком и отказалась дальше
там жить. Но она, должно быть, дружила с Эстеллой, потому что Эстелла знала,
что она умерла и заняла ее место в сторожке у ворот внутри холма.
     Внезапно  Мария  все поняла. Ее любопытство было удовлетворено, Эстелла
была той самой  девочкой, что жила  здесь со своей гувернанткой, так же  как
Мария  сейчас  живет  со своей. Эстелла  каталась  со  своей гувернанткой  в
коляске, запряженной  пони. Эстелла скакала на Барвинке и дружила с Рольвом.
Она должна была  выйти замуж за сэра Бенджамина, но  они  поссорились, и она
убежала.  Мария вспомнила,  что  Старый Пастор, когда она  с ним завтракала,
сказал  о мелодии,  которую Мария  освободила из  клавикордов: "Наверно, это
было последнее,  что  она играла перед  тем, как  закрыть  клавикорды. Да, я
помню, что она играла в тот вечер. Это был ее последний вечер в усадьбе. Это
было двадцать лет тому назад".
     Тогда Мария не поняла, о ком он говорит. Конечно, об Эстелле. Эстелла и
сэр Бенджамин поссорились в тот вечер, и Эстелла убежала в город  за холмами
и вышла замуж за адвоката, отца Робина, вместо того, чтобы... А Рольв убежал
в сосновый бор... Но она так любила эту долину, что  когда ее муж  умер, она
вернулась обратно.
     Но она  была  слишком  горда,  чтобы  дать знать сэру  Бенджамину,  что
вернулась,  слишком  горда,  чтобы  попытаться  помириться.  Из-за  чего  же
поссорились сэр Бенджамин  и  Эстелла, задумалась Мария. Что бы это ни было,
настало время  помириться, теперь  нелюбовь сэра  Бенджамина  и Мармадьюка к
женщинам  заметно  ослабела  из-за  хорошего  поведения   ее  самой  и  мисс
Гелиотроп.
     "Я должна их помирить",-- решительно заявила сама себе Мария.
     Но первым делом надо было отдать Райский Холм Богу. Это было неотложным
делом. Мария сложила жилет и убрала его в шкатулку, взяла шкатулку под мышку
и  тихонько направилась  к себе.  Она должна лечь  пораньше,  чтобы пораньше
проснуться для  следующего приключения. Однако, есть  еще кое-что, что  надо
сделать перед сном.
     Положив  руку  на  ручку двери, она сказала начальственным тоном:  "Сэр
Бенджамин! Сэр!"
     Ее родственник поднял голову, несколько изумленный, потому  что никогда
раньше он не слышал в своем собственном доме таких королевских интонаций.
     "Сэр Бенджамин",-- повторила Мария.-- "Вы не имеете права на те деньги,
которые вы получаете  от продажи шерсти, состригаемой с овец,  пасущихся  на
Райском Холме".
     "В самом  деле, Мария?" -- вырвалось у сэра Бенджамина.-- "А собственно
говоря, почему?"
     "Сэр Рольв  украл Райский Холм у  Бога",--  твердо сказала  Мария.-- "А
завтра Старый Пастор,  все дети и  я  отдадим его  обратно Богу.  Так что он
больше не ваш".
     "Ну и ну",-- удивился сэр Бенджамин.
     "Вы должны дать мне слово, сэр",-- сказала  Мария,--  "что вы больше не
будете брать эти деньги себе, а будете раздавать их бедным".
     "Мой  бюджет  будет  значительно  подорван",-- весьма  сухо заявил  сэр
Бенджамин.
     "Вы можете есть поменьше",-- решила помочь ему Мария.
     "Мария!"  -- выпалила мисс Гелиотроп в ужасе.-- "Как  ты разговариваешь
со своим дядюшкой!"
     "Я говорю это для его же блага",-- заявила Мария.
     Внезапно сэр Бенджамин замотал головой  .и даже заревел от смеха, точно
так же, как Робин до этого хохотал от облегчения: "Отлично, Мария. Повинуюсь
требованиям вашего высочества".
     Мария отправилась в постель совершенно счастливая, зная, что сегодня ее
любопытство было полностью удовлетворено. Одного она не  знала --  где  спит
Мармадьюк Алли.

        <i>ГЛАВА ДЕВЯТАЯ</i>

     Малютка  Эстелла сдержала  свое  обещание и  на  следующее  утро  Мария
проснулась от поцелуя в щеку, легкого, как прикосновение  бабочкиного крыла,
и открыв глаза, увидела то, что  в первый  момент  приняла за  лицо  ангела.
Потом она узнала это лицо и улыбнулась.
     "Малютка Мама",-- сказала она.
     Эстелла рассмеялась: "За  мою жизнь меня  называли многими именами,  но
это лучшее из всех. Вставай скорее, Мария. Сегодня утром у тебя много дел".
     <i>Мария  мгновенно выпрыгнула  из кровати, так  что  Виггинс,  который по
обыкновению лежал</i>
     у нее в ногах, был с силой подброшен в воздух
     и  приземлился на  пол  плашмя,  упав  на  спину  не  в  очень  хорошем
расположении духа. Так  он  лежал,  сердито  ворча,  болтая  всеми  четырьмя
лапками  в  воздухе, пока Эстелла  не  взяла из коробки  на камине  сахарный
бисквит и  не положила ему на брюшко.  Тогда он мгновенно перевернулся, съел
бисквит и утешился.
     "Ты  точно знаешь, где лежат бисквиты, Малютка  Мама",-- сказала Мария,
умываясь в серебряном тазике.-- "Тебе тоже все готовил Мармадьюк Алли, когда
ты была девочкой и спала в этой комнате?"
     Малютка Эстелла застыла в изумлении, так  и не  вынув из  комода костюм
для  верховой  езды. "А почему  ты думаешь, что  я спала  здесь,  когда была
девочкой?"
     "Я просто догадалась",-- сказала Мария, надевая нижнюю юбку.-- "А кроме
того, где ты  еще могла спать? Сэр  Бенджамин и его  мать занимали комнаты в
верхней  башне. Твоя  гувернантка  Эль-спет  жила в  большой  спальне, в той
самой, где теперь мисс Гелиотроп. А где  ты проводила  больше времени? Здесь
или  в  гостиной? А  где  ты  шила  свое подвенечное  платье? И  жилет  сэра
Бенджамина?"
     "Мария!"  --  в  ужасе воскликнула Эстелла.--  "Тебе  кто-то  про  меня
рассказывал?"
     "Нет. Я просто сложила вместе два плюс два".
     "Твое знание арифметики, Мария, меня пугает".
     "У  меня  есть  чутье",--  сказала  Мария, ласково беря  костюм из  рук
Эстеллы и надевая его,--  "и  сдается  мне, что  я  первая  из  Мерривезеров
обладаю чутьем. Я унаследовала  его от моей  матери, потому что у моего отца
его не было. Похоже, что у тебя и у сэра Бенджамина его  нет, иначе бы вы не
поссорились. А почему вы поссорились?"
     "Это слишком долгая история,  чтобы ее сейчас рассказывать",-- поспешно
заявила Эстелла.
     "У тебя будет уйма времени на  рассказ, пока мы дойдем до деревни через
парк",-- сказала Мария.-- "Малютка Мама, ты должна мне  рассказать.  Любящие
матери и дочери не имеют секретов друг от друга".
     Малютка  Эстелла  не  отвечала.  Она  подала Марии  шляпку с  перышком,
накинула на плечи  свою серую  шаль и проскользнула через  маленькую  дверь,
подходящую  по размеру  Лунным Девам и карликам, и в  сопровождении Виггинса
они спустились вниз.
     В зале их  уже  ждали Рольв  и Тишайка,  и -- что самое удивительное --
Захария.
     "Захария пойдет с нами?" -- с изумлении спросила Мария.-- "Я думала, он
никогда ни с кем не ходит".
     "Это великий момент в истории Лунной Долины",-- объяснила Эстелла.-- "И
потому  все звери, особо  интересующиеся  этим делом, собрались вокруг тебя.
Барвинок  ждет снаружи. Я оседлала его для тебя. Робин в церкви с остальными
детьми".
     Они вышли и спустились по ступеням. Барвинок терпеливо стоял у камня, с
которого удобно была садиться на лошадь.
     "Ты поедешь на  Барвинке, а я на Рольве",-- сказала Мария.-- "Не важно,
что ты не в костюме для верховой езды. Он пойдет очень тихо".
     "Я это знаю",-- мягко  сказала Эстелла, умело вскакивая на пони.-- "Мой
дорогой Барвинок".
     Барвинок  негромко  и радостно заржал,  а потом с  любовью посмотрел на
Марию, чтобы та не почувствовала ревности.
     "Похоже,  у Мерривезеров животные живут  много  лет",--  сказала Мария,
садясь на Рольва и ухватившись за его шерсть на загривке.
     "Они знают, что они нужны",-- ответила Эстелла.
     "Да, у них  есть чутье",-- задумчиво произнесла Мария. Она все лучше  и
лучше  понимала  --  водительство  и  защита  зверей  совершенно  необходимы
полностью лишенным чутья Мерривезерам.
     Было так рано, что луна еще висела в небе над кедром, как лампа, и даже
слабо  виднелись звезды. Но на востоке,  за Райским Холмом,  небо  уже  было
розовым,  а  на западе,  над морем, гряда  жемчужно-серых  облаков светилась
чистым золотом.  Времени  было предостаточно,  и  две  Лунные Девы  медленно
скакали  под  деревьями  по  поросшей  мхом  дороге. Ударяясь о  мох, копыта
Барвинка  не издавали ни звука, а  Рольв всегда скакал  совершенно бесшумно.
Тишайка, Захария и Виггинс бежали позади,  переговариваясь друг с другом, но
так тихо, что их беседа была  почти не слышна. Это был момент особой тишины,
самый подходящий для рассказа.
     "Ну, давай, Малютка Мама",-- сказала Мария.
     "Как  и  ты, я  не родилась в Лунной Усадьбе",--  начала  Эстелла.-- "Я
родилась  в Корнуолле,  где море ревет у огромных скалистых утесов  и растут
самые прекрасные герани в мире. Я прожила там десять лет, а потом умерли мои
родители, и я приехала в Лунную Усадьбу  со  своей  гувернанткой Эльспет  на
попечение жены моего дяди леди Легации Мерривезер, матери  сэра  Бенджамина.
Она  очень рано овдовела, но она была  способной женщиной,  хорошо воспитала
своего сына и так умело  вела хозяйство, что Лунная Долина процветала под ее
управлением. Она была резкая  и  суровая, и  я ее не любила, хотя я уверена,
что она делала, что могла, для маленькой нищей сироты, которой я была, когда
приехала в Лунную  Долину,  не имея в мире ничего, кроме той одежды, которая
была  на  мне, и десяти  цветочных  горшков  с отростками  герани, той самой
знаменитой розовой герани, гордости Корнуолла".
     "Так вот почему в твоем доме столько герани",-- пробормотала Мария.
     "Да",-- ответила Эстелла,-- "те, что в  моем доме,  и те,  что в доме у
Старого Пастора, это потомки тех десяти первых отростков.  Если я принесла в
Лунную Долину несчастье, то я принесла и герань".
     "Продолжай",-- мягко сказала Мария.
     "Мой  отец, отец сэра  Бенджамина  и  твой  дедушка  были  братьями",--
сказала Эстелла.-- "Их было только трое, и у каждого было по одному ребенку,
сэр Бенджамин,  я  сама  и  твой  отец, так  что  теперь  Мерривезеры  очень
маленькая семья, только сэр Бенджамин, я и ты".
     "Ничего",--  решительно  заявила  Мария,--  "недостаток  количества  мы
восполним качеством. Трех более милых людей  в  мире не  найти. И  как такие
милые  люди, как  ты и сэр  Бенджамин  могли поссориться, ума  не приложу...
Расскажи мне о ссоре, Малютка Мама... Из-за чего вы поссорились?"
     "Из-за гераней",-- совсем тихо ответила Эстелла.
     "Из-за  гераней!" -- выдохнула  Мария.-- "Но как  можно  ссориться  так
долго и ужасно из-за гераней?"
     "Оглядываясь  назад, я тоже не понимаю",-- сказала Эстелла,-- "но тогда
герани казались важнее всего на свете. Так происходят все  ссоры, особенно у
Мерривезеров. Они начинаются  из сущего пустяка, такого, как розовые герани,
а потом этот пустяк все растет и растет, пока не займет весь мир".
     "Продолжай",-- сказала Мария.
     "Когда  я  приехала  в  Лунную  Усадьбу, я  была  несчастной  маленькой
девочкой. Я любила своих родителей, а они умерли, я любила наш корнуолльский
дом, а  его не  стало.  Только розовые герани напоминали  мне о родителях  и
доме. У  меня не хватает  слов  объяснить тебе,  Мария,  как  я  обожала эти
розовые герани. Меня, как только я приехала, поселили в маленькой комнатке в
башне,  и  я  заполнила всю комнату геранями,  а когда герани  разрослись, я
расставила  горшки вдоль всей лестницы... И  тут-то и  начались  проблемы...
Леди  Летиция  очень  не любила  двух вещей  -- гераней и розового  цвета --
особенно ярко-розового. В парке усадьбы  не было  герани, а  в  доме не было
ничего розового. Это  она подбирала  мебель  для гостиной  и вышивала обивку
кресел, и ты помнишь, что розы там и красные, и желтые, но не розовые".
     "Я знаю",-- сказала Мария.-- "За что  еще я люблю гостиную, так  это за
отсутствие розового, потому что я как леди Летиция. Эстелла, я тоже не люблю
розовый цвет".
     "Что?" -- воскликнула Эстелла.-- "Ты скачешь бок о бок со  мной, Мария,
и  осмеливаешься заявлять, что не любишь  розового?" Эстелла  вышла из себя,
глаза ее метали молнии, грозившие  испепелить все  вокруг. Казалось, ей было
нанесено оскорбление, и  Марии это  показалось столь возмутительным,  что ей
тоже захотелось выйти из себя,  засверкать глазами и  открыть рот  для того,
чтобы отпустить какое-нибудь насмешливое замечание.  Но прежде,  чем она это
сделала, послышалось низкое  рычание Рольва и дружелюбное ржание Барвинка, и
вместо того, чтобы произнести колкость, она просто рассмеялась.
     "Не  будем ссориться",--  сказала  она.-- "Ты любишь розовое,  а я нет,
согласимся, что в этом мы отличаемся".
     Эстелла успокоилась и улыбнулась.  "Как раз этого мы  с леди Летицией и
не смогли  сделать. Мы все время ссорились. Она  не  позволяла, чтобы  поток
герани переливался через порог моей  комнаты и разливался по всему дому,  не
разрешала мне  носить в  волосах розовую ленту. Я  ужасно от этого страдала,
потому что  считала, что оскорбляя  мои герани, оскорбляют моих родителей. Я
была очень несчастна. Думаю, что я бы умерла от того, как я была  несчастна,
если  бы  не  моя  гувернантка,  старая  Эльспет,-  которая  была  ворчливой
старухой, но  всегда брала  мою сторону.  И  еще если  бы не.  доброта  сэра
Бенджамина.  Когда мне было  десять,  он был великолепным молодым  человеком
двадцати пяти лет, и как я уже сказала, он был добр ко мне, и я  его любила,
хотя  он разделял со своей  матерью нелюбовь к розовым гераням. Но в отличие
от  нее, он не говорил о том, что  ему не нравилось, он сдерживал себя и  не
упоминал об этом. Он
     всегда дарил мне  что-нибудь, чтобы смягчить суровость своей матери. Он
в молодые годы был умелым плотником, и это он сделал для меня всю ту мебель,
которая сейчас стоит  в твоей комнате. И он научил меня играть в шахматы. Мы
всегда  вместе играли в шахматы. Я не могу тебе сказать, как я любила его. И
он тоже любил меня... Хотя свою мать он любил больше".
     "Ты наверно страшно ревновала его к матери",-- сказала Мария.
     "Да. Я была  ужасной  девочкой  в то  время,  Мария, ревнивой, гордой и
страстной. Но и в гневе я  оставалась холодной, в  отличие  от  горячей леди
Летиции, и  это ее ужасно  раздражало. Однако сэр  Бенджамин  любил меня,  и
когда я выросла, попросил меня выйти за него замуж, и я согласилась".
     "А леди Летиция не возражала?" -- спросила Мария.
     "Конечно,  возражала.  Но  она  все   же  была  просто  женщиной.  Сэру
Бенджамину в ту пору было под тридцать, и  она понимала,  что он имеет право
жениться  на мне, если захочет. Так что ей ничего не оставалось  делать.  Но
она очень меня не любила, и была  так несчастна из-за нашей помолвки, что, я
думаю, именно  это ее  и ослабило. Зимой  она  простудилась,  и не успели мы
оглянуться,  как она умерла. У сэра Бенджамина было разбито  сердце,  так он
обожал мать. Я старалась утешить его,  как могла, и он, казалось, любил меня
еще больше, чем раньше, мы  условились  пожениться весной, и он,  я и старая
Эльспет готовили дом  к свадьбе так, чтобы все сияло и сверкало. Я трудилась
над   своей  вышивкой,   Я   сшила   сэру  Бенджамину  великолепный   жилет,
бледно-голубой с желтой и малиновой вышивкой, потому что  это были солнечные
цвета,  которые  он любил, и  принялась  за  другой к  нашей свадьбе. Себе я
готовила  приданое  и  подвенечное платье...  А потом, Мария, одним весенним
вечером, прямо перед свадьбой, я сделала страшную глупость".
     "Я догадываюсь, что это  было",-- сказала Мария,-- "в  то  время  башня
была  переполнена  розовыми  геранями,  и  они  стояли везде, куда  ты могла
втиснуть  новый горшок,  и однажды,  когда сэр Бенджамин уехал  кататься, ты
стащила их вниз и наполнила ими дом".
     "Именно это я и сделала",-- сказала Эстелла.-- "Особенно много цветов я
поставила  в  гостиной,  потому  что  в тот вечер к  ужину должен был прийти
Старый  Пастор,  и  я хотела, чтобы гостиная  выглядела  понарядней. Я одела
платье  из моего приданого  -- розовое. Я  украсила  стол  розовыми цветами.
Потом, позже, чем обычно, сэр Бенджамин вернулся с прогулки  и увидел, что я
сделала".
     "И что он сказал?" -- поинтересовалась Мария.
     "Он ничего не сказал, потому что здесь был Старый Пастор. Он играл роль
любезного  хозяина весь  вечер,  но  я видела,  что  он страшно разгневан. Я
думаю, что Старый Пастор это тоже заметил, потому что для того, чтобы как-то
разрядить  атмосферу,  он попросил  меня поиграть им после ужина, и  я спела
песню,  написанную  кем-то  из  Мерривезеров  много  веков  тому  назад. Сэр
Бенджамин очень любил эту  песню, потому  что  ее героиня напоминала ему обо
мне".
     "Да",-- прошептала сама себе Мария,-- "я знаю эту песню".
     "Но в  этот  вечер она ему не  понравилась, и  когда Старый Пастор ушел
домой,   он  высказал  все,   что  думал  обо   мне.  Ты  знаешь,   у   него
мерривезеровский  характер,  несмотря  на  то,  что  он  такой  солнечный  и
замечательный,  а  когда он был  молод,  он  вел  себя как рыкающий лев.  Он
гневался и гремел в тот вечер, так что казалось, что его ярость снесет крышу
дома. Он сказал, что я оскорбила память его святой матери и что лучше бы мне
последовать за ней. Он наговорил много  другого, что разозлило меня, так что
я тоже сказала ему много обидных слов. Среди прочего я сказала, что его мать
вовсе не была святой, что она была злой женщиной,  если она могла так сурово
обращаться с маленькой девочкой за ее  любовь  к  розовому. И что святые  не
ненавидят  герани.  Святые  любят  все  цветы, сотворенные  Богом,  особенно
ярко-розовые  герани  Корнуолла,  потому  что Бог сотворил их  красивей всех
прочих цветов... И тогда сэр Бенджамин похвала.  И  все горшки с геранью, до
которых смог дотянуться, и повыбрасывал их через окно в розарий".
     "А ты что сделала?"-- спросила Мария.
     "Я поднялась в башню, сняла шелковое платье и надела дорожную одежду. Я
написала  маленькую записку старой Эльспет, своей гувернантке, говоря в ней,
что  уезжаю, но что со  мной  все в порядке, чтобы  она  не беспокоилась,  и
подсунула  ее под дверь ее спальни.  И когда в доме стало совершенно темно и
все  затихло, я  взяла огромный мешок,  выскользнула  из дома и собрала  все
осколки разбитых горшков с остатками герани, которые смогла найти в темноте,
наполнила ими мешок, прошла через парк, туннель  и большие ворота и вышла на
дорогу, ведущую прочь из долины . Я шла всю ночь и на заре очутилась в мире,
которого  совершенно  не  знала,  и он  показался  мне  чужой страной,  и  я
почувствовала себя  одинокой и  покинутой. Но  я  не проявила слабости и  не
повернула  назад.  Я  дошла   по   дороге  до  города,  постучала  в  первую
приглянувшуюся мне дверь, и спросила не  нужна  ли им служанка. Они сказали,
что нужна. Сын хозяев, молодой адвокат, влюбился в меня с первого взгляда, и
я вышла за него замуж  так быстро,  как только было возможно, потому  что он
был  добр и понравился мне, а в своей  гордыне и  гневе, я  решила поставить
преграду, которая не позволит сэру Бенджамину вернуть меня силой".
     "А он попытался вернуть тебя назад?" -- спросила Мария.
     "Да.  И  он,  и  Старый  Пастор,  и  Эльспет  не  успокоились,  пока не
обнаружили моего пристанища, и сэр Бенджамин послал Старого Пастора сказать,
что он прощает меня и забирает меня  назад. Но сам он не приехал... Наверно,
он был слишком задет  и горд, и зол... И он не прислал  мне извинений за то,
что побросал  в окно мои герани. И я  еще больше разозлилась  и  послала  со
Старым  Пастором  записку,  чтобы  мне прислали  мою одежду,  и сказала, что
выхожу  замуж за моего адвоката, так скоро, как  только можно, и буду жить в
городе, и никогда не вернусь в долину".
     "Но ты вернулась",-- сказала Мария.
     "Да, я вернулась. Я слишком ее любила для того, чтобы оставаться вдали,
и  я  была  деревенской девочкой и  ненавидела  город.  Когда  Эльспет стала
привратницей,  я  навещала ее,  а когда она умерла, и мой  муж  тоже умер, я
собрала все свои  пожитки, включая розовые герани, и тайно поселилась здесь,
как я тебе рассказывала... Как первая Лунная Принцесса".
     "Да!" -- выдохнула Мария.-- "Она тоже здесь жила?"
     "Думаю,  что  да",--  ответила Эстелла.--  "До  того,  как мы с Робином
поселились    в   домике   у   ворот,   никто   не   пользовался   маленькой
комнаткой-пещерой, где сейчас живет Робин. Она была завалена землей, камнями
и всяким  мусором,  который  нападал  в  дыру, где сейчас  окно.  Робин  и я
вычистили  весь мусор и нашли  маленькую дверцу в холме с молоточком в  виде
лошадиной подковы, а еще мы нашли прямо подо всем мусором серебряное зеркало
со скачущей лошадью, которое теперь висит в моей комнате. Кому еще это могло
принадлежать,  если  не ей? Мне  кажется, что она жила  тут  всю жизнь после
того, как покинула усадьбу,  а ее маленькая белая лошадка паслась на склонах
Райского Холма".
     "Наверно,  это   была   она",--  сказала   Мария.--  "Эстелла,  легенда
рассказывает, что она взяла с собой жемчужное ожерелье. Вы его не находили?"
     "Нет. Я часто его искала, но так и не нашла. Огромное рубиновое кольцо,
которое Лунная Принцесса подарила  сэру Рольву, сохранилось, и сэр Бенджамин
его  иногда носит, но жемчуга безнадежно пропали. Жалко, ты бы была хороша в
них в день своей свадьбы".
     "Подумать только, Эстелла",-- сказала Мария,-- "что  ты жила в домике у
ворот все эти годы и так и не попыталась помириться с сэром Бенджамином!"
     "А  почему  я?" -- холодно возразила Эстелла.-- "Он ведь  не  попытался
помириться со мной".
     "Он пытался! Он послал Старого Пастора к тебе в дом адвоката".
     "Это  был  не лучший способ мириться.  Он  так и  не извинился  за свою
вспышку,  и  он  не извинился  за то, что выбросил  в окно мои герани. И все
другие герани,  которые он  не побросал в  окно, он уничтожил,  потому что я
никогда не слышала, чтобы в доме или в саду была хоть одна герань".
     Мария ничего не  ответила, но внезапно  вспомнила таинственную  комнату
над туннелем между задним двором и  огородом, и розовые герани,  которые она
видела в окне. Она попадет туда и узнает кому принадлежат эти розовые герани
при  первой  же  возможности.  Но  теперь  следовало  заняться  возвращением
Райского Холма Богу, и они уже  приближались к поломанным воротам, ведущим в
деревню.
     "Сейчас  нет времени,  Малютка  Мама,  чтобы  говорить,  какими, на мой
взгляд, глупцами были вы с сэром Бенджамином",-- сказала она сурово,-- "но я
скажу тебе позже. Наверно, мы оставим зверей в церковном дворе, когда пойдем
внутрь?"
     "Нет, мы возьмем  их с собой",-- ответила  Эстелла.-- "Старый Пастор не
возражает против  зверей в церкви. Он говорит,  что собаки, кошки  и  лошади
самые замечательные дети Божьи, которые, как правило, ведут себя куда лучше,
чем люди, и он не понимает, почему бы им не быть в Божьем доме".
     "Я тем более не понимаю",-- сказала Мария.
     Они проскакали по деревенской улице, которая еще казалась спящей в этот
ранний  час,  только  ручей,  стекающий  с Райского Холма, весело журчал под
маленькими мостиками перед каждой калиткой, въехали в кладбищенские ворота и
оказались в церковном  дворе. У портала  церкви Эстелла и Мария  спешились и
рука об руку вошли в церковь, а за ними парами следовали Рольв с Барвинком и
Захария с Тишайкой. Шествие замыкал Виггинс, распустивший как знамя по ветру
свой редкостный хвост.
     Церковь  была  полна  света,  детей  и  музыки. Старый  Пастор стоял на
ступеньках хоров  со скрипкой,  зажатой под подбородком,  наигрывая  одну из
самых красивых мелодий, которые только  слышала Мария, и  рассевшиеся вокруг
него на ступеньках дети из Сильвердью, яркими  одеждами  напоминающие цветы,
пели громко и радостно, как птички на заре.
     Старый Пастор не  перестал играть, когда Малютка Эстелла, Мария, Рольв,
Барвинок, Захария,  Тишайка  и Виггинс присоединились к  поющим детям, но он
сказал  им:  "Занимайте  места  и  как  можно быстрее подхватывайте  слова и
мелодию новой песни".
     Эстелла и  Мария  уселись на  ступеньках  с  Виггинсом  и  Тишайкой  на
коленях,  Рольв  и Барвинок  терпеливо  и  почтительно  стали  рядом,  и все
настроились на разучивание новой песни... Но Захария перемахнул через дверь,
которая вела к скамье Мерривезеров, и уселся внутри в  такой позе, как будто
он был сразу всеми египетскими фараонами, воплотившимися в столь  выдающуюся
мурлыкающую личность.
     Слова  песни,  написанной  Старым   Пастором  для  этого  исторического
момента, запомнить было легко, и скоро Эстелла и Мария пели ее так же бойко,
как и все дети.

        <i>ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ</i>

     <i>Хвала Тебе за братца Солнце,</i>
     <i>Как ярок и прекрасен он.</i>
     <i>Хвала и за Луну-сестрицу,</i>
     <i>Она -- словно волшебный сон.</i>
     <i>Хвала и за ночные звезды,</i>
     <i>Что украшают Божий трон.</i>

     <i>Хвала Тебе за дождь и ветер</i>
     <i>И за росу и облака,</i>
     <i>За радугу, что через небо</i>
     <i>Встает, воздушна и легка.</i>
     <i>За все, чего Своей любовью</i>
     <i>Коснулась Божия рука.</i>

     <i>Хвала Тебе за нашу землю,</i>
     <i>Что так приветна и добра,</i>
     <i>За все цветы, плоды и травы,</i>
     <i>Что дарит каждая пора.</i>
     <i>Хвала Тебе за хлеб насущный</i>
     <i>И сон спокойный до утра.</i>

     <i>Хвала за осень, зиму, лето</i>
     <i>И за весну а дивный май,</i>
     <i>За всех ягнят и всех младенцев,</i>
     <i>За громкий гомон птичьих стай</i>
     <i>И за беспечное веселье,</i>
     <i>Что дарит сердцу вечный Рай.</i>

     "Вот чем мы  сейчас займемся, я  думаю",-- сказал Старый  Пастор, когда
его удовлетворило качество пения.-- "Мария, сходи, пожалуйста, в усыпальницу
Мерривезеров и посмотри, сделал ли Робин то, что я ему поручил".
     Мария  сняла  со своих колен Тишайку и  поспешила в усыпальницу.  Робин
сидел, скрестив  ноги, на полу, спиной прислонившись к гробнице сэра Рольва.
Между коленями у него был зажат огромный с крестообразной рукояткой меч сэра
Рольва,  и он яростно начищал  его наждачной бумагой. Когда он увидел Марию,
он  взглянул  на нее и ухмыльнулся. "Я не могу заставить сталь сверкать, она
слишком старая. Но все  же это лучше,  чем ничего. Старый Пастор сказал, что
мы возьмем его с собой".
     Мария  от удовольствия улыбнулась так,  что на щеках  у  нее показались
ямочки. Что за  отличная идея  у  Старого Пастора!  Сам  сэр Рольв  не может
пойти, чтобы вернуть украденную им собственность, так пусть пойдет его меч!
     Робин встал,  отряхнулся,  положил наждачную  бумагу рядом со  щеткой и
ведром в углу усыпальницы и вместе с Марией понес меч Старому Пастору. Когда
они снова  вернулись  к  лестнице  на  хоры, Старый  Пастор уже отложил свою
скрипку  и  убрал  ее в футляр, Малютка Эстелла  вынула статую  Богоматери с
Младенцем из ниши, а дети взяли колокол с его места у кафедры.
     "Мы возьмем их с собой?" -- спросила Мария.
     "Конечно",-- ответил Старый Пастор,--  "это монастырская собственность,
и мы вернем их туда, откуда они были взяты".
     Несколько   детишек  расплакалось.  "У  нас   больше  не  будет   нашей
Госпожи",-- причитали они.
     "Чепуха",-- сказал Старый  Пастор.-- "Вы  можете приносить Ей свои дары
на  Райский Холм ничуть не хуже, чем сюда. С этого дня мы часто будем ходить
туда славить Бога. А теперь пойдем. Мы все время будем двигаться процессией.
Я пойду  первым  а все остальные, звери  и дети,  будут следовать за мной по
двое и  изо всех сил петь ту песню  хвалы, которой я вас научил.  Вы  можете
нести по очереди Богородицу и колокол".
     "Мы будем похожи на зверей, идущих в Ковчег",-- сказала Мария.
     "Ничего  не может быть  лучше",-- ответил  Старый Пастор.--  "Пойдемте.
Робин, дай мне меч".
     Робин подал ему огромный, с крестообразной рукояткой, меч и, подняв его
над головой как  крест  на  процессии, Старый Пастор  направился по  проходу
между  рядами и вышел на солнечный  свет, запевая громким голосом. Следом за
ним, бок о бок, выступали Рольв  и Барвинок, за ними Мария с Робином, дальше
Виггинс  с  Захарией, за ними  Малютка  Эстелла  вела  маленького  Петеркина
Перчика,  а  дальше  шли  Пруденсия  Булочка и  все  остальные дети, несущие
Богоматерь и колокол и громко распевающие  песню,  которой их научил  Старый
Пастор.
     К тому моменту, когда они достигли крутого подъема, солнце  стояло  уже
высоко  в небе,  и  кругом было  великолепнейшее весеннее  утро. Они  начали
карабкаться, еще продолжая петь,  хотя у них уже  перехватывало горло.  Дети
собрали большие букеты папоротника, барвинка и примул. Птицы над  ними  тоже
пели, заливаясь так  звонко, что  чуть  не заглушили пение детей. Когда  они
поднялись  на  Райский Холм, солнце,  казалось,  засверкало  еще  ярче,  чем
всегда,  и  вскарабкавшись почти на вершину,  они почувствовали, что страшно
счастливы.  Они пробрались между овцами и блеющими ягнятами  по ярко-зеленой
траве  и  лиловым  фиалкам,  миновали  цветущий терн,  выше и  выше к букам,
сверкающим серебром и  зеленью на фоне  голубого неба.  Когда они  были  уже
совсем  близко  от  вершины,  Старый Пастор  объявил привал, чтобы все могли
отдышаться, а потом, снова запев,  они прошли между буками в дверной проем в
разрушенной стене и оказались в вымощенном дворике.
     Когда они уже были внутри, Мария поняла, почему Старый Пастор отказался
вчера идти провожать ее через парк... Он был занят более важным делом... Как
только  она  ушла,  он  поспешил  сюда  в надвигающихся  сумерках  и наверно
проработал  полночи  при свете луны  и  звезд.  Камни, которыми был  вымощен
дворик, очищенные от всякого мусора, сорняков и ползучих растений, вымытые и
вычищенные до блеска, теперь  отражали  солнце, как  перламутровые раковины.
Источник и желоб для стока  воды были очищены от опавших листьев, родник бил
сильной и чистой струей, а потом стекал легко и быстро, сверкая как серебро,
через  низкую  арку за  рябиной.  Дерево смотрелось в солнечном свете  очень
торжественно, ягоды  сияли, как зажженные свечи, и под ветвями Старый Пастор
сложил  камни,  собранные  им во  дворике, в  маленький  алтарь. Весь дворик
выглядел  свежим,  чистым,  нарядным и  каким-то  совершенно новым,  а когда
Старый Пастор утвердил меч сэра Рольва в  ветвях рябины, так чтобы он  стоял
позади каменного  алтаря,  как крест, а дети  накидали  перед  алтарем  свои
букеты цветов, а статую  Богоматери с Младенцем поставили  в пустую нишу над
низкой каменной аркой, а колокол подвесили на  ветку старого остролиста, все
оказалось  готово к  благодарственным молитвам, которые намеревался  пропеть
здесь Старый Пастор.
     Первым делом,  стоя  перед  алтарем с  Эстеллой,  детьми  и  животными,
толпящимися вокруг него, вместе со  множеством овец и  ягнят, которые смогли
протиснуться  в переполненный  маленький дворик, он  долго-долго молился,  и
утро было так хорошо, что  никто не заметил  как долго он молился о прощении
сэра Рольва,  который украл  это место у Бога -- ив этот момент живой  Рольв
издал  глубокое  протяжное  рычание.  Потом  он  молился   о  прощении  всех
Мерривезеров,  которые  на   протяжении  стольких  поколений  не  возвращали
украденное  --  и  тут  Малютка  Эстелла,  Мария и Робин склонили  головы  и
попросили прощения. Потом он молился о прощении Мерривезеров  за то, что они
пользовались деньгами,  которые получали от продажи шерсти с овец, пасущихся
на  святом холме -- ив  этот момент взволнованно заблеяли все овцы. Затем он
снова и  снова молился о том, чтобы  это  место опять стало святым, и  чтобы
здесь  больше  не  могло  твориться  зло. Потом  все  сказали "аминь",  овцы
проблеяли  что-то  низкими  таинственными  голосами,   а  Робин   подошел  к
остролисту и  ударил в колокол, и  его глубокий  голос громко и ясно сообщил
всем  людям в долине,  что  с  этого момента Райский Холм  принадлежит Богу.
Потом  Робин взял свою пастушью  дудочку, которая так и лежала перед Райской
Дверью,  и под этот  аккомпанемент все  спели "Господь  --  мой  Пастырь", и
"Старый  Сотый  Псалом"  и   Колокольную  Песню  и  Весеннюю  Песню   и  все
благодарственные гимны, которые смогли припомнить. В  конце концов неохотно,
потому что на  холме  было так хорошо, они повернули в обратный  путь, и все
время распевая песни, двинулись процессией вниз.
     Когда они  вошли в  деревню,  они увидели, что звуки колокола и веселое
пение вывели на деревенскую улицу всех в