Дайте  ему подышать
воздухом!
     - Положите его! - крикнула какая-то женщина из толпы.
     - Поставьте его на ноги! - крикнула другая.
     - Дайте ему вина, - проворчал толстяк, правивший санями с грузом.
     - Да-да! Дайте ему вина! - подхватили все.
     Людвиг и Ламберт крикнули в один голос:
     - Вина! Вина! У кого есть вино?
     Какой-то  голландец  с  сонными  глазами,  в  тяжелейшей  синей  куртке
принялся с таинственным видом шарить у себя за пазухой, твердя при этом:
     - Потише, молодые господа, потише! Ну и чурбан этот парень, если упал в
обморок, как девчонка!
     - Вина, скорее! - крикнул Питер, вместе с Беном растирая Якоба с головы
до ног.
     Людвиг умоляюще протянул  руку  голландцу, а  тот с  чрезвычайно важным
видом все еще шарил у себя под курткой...
     - Скорей же! Он умрет! Нет ли еще у кого вина?
     - Он уже умер! - послышался из толпы зрителей чей-то испуганный голос.
     Голландец вздрогнул.
     - Осторожней! - сказал он, нехотя вынимая маленькую синюю фляжку. - Это
шнапс (водка). Ему хватит и одного глотка.
     И  правда,  одного  глотка оказалось  довольно.  Бледное лицо  мальчика
чуть-чуть  порозовело.  Якоб  открыл  глаза  и,  не  то  растерянный, не  то
смущенный, сделал слабую попытку освободиться от тех, кто его поддерживал.
     Теперь у  нашего отряда не было  другого выхода: надо было во что бы то
ни стало  доставить изнемогшего товарища в Лейден. Не приходилось и думать о
том, чтобы он в этот день бежал дальше на коньках. По правде говоря, к этому
времени  все мальчики  втайне уже  начали  мечтать  о буерах,  так  что  они
по-спартански  решили  не покидать Якоба. К  счастью, подул легкий  северный
ветер.  Только бы нагнал их какой-нибудь покладистый шкипер, и, в общем, все
устроится неплохо, думали они.
     Питер махнул рукой, как только показался первый парус; но люди на корме
даже не  взглянули на него. Проехало трое  ломовых саней, но они и  так были
перегружены. Потом  стрелой пронесся  красивый  заманчивый  буерок. Мальчики
едва успели  с надеждой взглянуть  на него,  как  он  уже скрылся  из  виду.
Отчаявшись,  они решили  поддерживать  Якоба  и как-нибудь  дотащить его  до
ближайшей деревни. Но тут появился какой-то  очень жалкий буер. Питер, почти
не надеясь на успех, снял шапку и, размахивая ею, окликнул его.
     Парус опустился, послышался лязг тормоза, и кто-то приветливо крикнул с
палубы:
     - Что вам нужно?
     -  Подвезите нас! -  крикнул Питер и вместе со  спутниками помчался что
было силы догонять буер, остановившийся далеко впереди. - Подвезите нас!
     - Мы заплатим за проезд! - заорал Карл.
     Человек на палубе даже не взглянул на него, только пробормотал, что его
судно не трексхейт. Глядя на Питера, он спросил:
     - Сколько вас всех?
     - Шестеро.
     - Ну ладно... нынче  праздник святого Николааса...  полезайте!  Молодой
человек болен? - кивнул он на Якоба.
     - Да... выбился из сил... бежал  на  коньках от самого Брука, - ответил
Питер. - Вы едете в Лейден?
     - Смотря какой будет ветер. Сейчас дует в ту сторону... Лезьте!
     Бедный  Якоб!  Если  бы  в  тот  миг  появилась  будущая  его  супруга,
самоотверженная  госпожа Поот, готовая  в случае нужды взвалить его себе  на
спину,  ее  услуги очень  пригодились  бы.  Мальчикам  едва удалось  втащить
толстяка в  лодку. Наконец  влезли все.  Шкипер, попыхивая трубкой, поставил
парус, поднял тормоз и сел на корме, сложив руки.
     - Ой! Ну и мчимся же мы! - воскликнул  Бон. - Вот  здорово! Тебе лучше,
Якоб?
     - Гораздо лучше, спасибо.
     - Ну, через десять минут ты будешь совсем молодцом. Тут чувствуешь себя
птицей.
     Якоб кивнул и заморгал глазами.
     - Не засыпай, Якоб,  ведь сейчас очень холодно. Заснешь, да, пожалуй, и
не проснешься. Так вот люди и замерзают до смерти.
     - Я  не сплю, -  сказал Якоб решительным  тоном...  и спустя две минуты
захрапел.
     Карл и Людвиг рассмеялись.
     - Надо его разбудить! - крикнул Бен. -  Говорю вам, это опасно... Якоб!
Я-а-а-а...коб...
     Тут  пришлось  вмешаться   капитану  Питеру,  так  как  остальные  трое
принялись помогать Бену потехи ради.
     -  Глупости! Не трясите его! Оставьте  его в покое, ребята.  Когда люди
замерзают, они так  не  храпят.  Укройте  его  чем-нибудь...  Вот  хоть этим
плащом...  Можно,  шкипер? - И  Питер оглянулся  на корму, ожидая позволения
взять плащ.
     Шкипер кивнул.
     - Так,  - сказал  Питер, ласково укрывая Якоба плащом. - Пусть  поспит.
Проснется бодрым, как ягненок... Как далеко мы от Лейдена, шкипер?
     - Не больше чем в двух  трубках, - послышался из дымного облака голос -
точь-в-точь  голос  джинна в волшебных сказках, -  а пожалуй (пых! пых!), не
больше чем в полутора трубках (пых! пых!)... если ветер не переменится (пых!
пых! пых!).
     -  Что  он говорит, Ламберт? - спросил  Бен, приложив  к  щекам руки  в
варежках, чтобы защититься от резкого ветра.
     - Он говорит, что мы  в двух  трубках от Лейдена.  Почти  все лодочники
здесь  на канале измеряют  расстояние  временем, которое тратят  на  курение
одной трубки.
     - Какая нелепость!
     - Слушай, Бенджамин  Добс...  -  отпарировал Ламберт, неизвестно почему
возмущенный спокойной улыбкой Бена, - слушай, у тебя привычка называть почти
все, что  ты видишь по  сю  сторону Немецкого моря, "нелепым".  Тебе,  может
быть,  нравится  это  слово,  но оно  не  нравится мне. Уж  если  говорить о
нелепостях,  вспомни один  ваш английский обычай:  когда лондонский лорд-мэр
вступает в должность, он считает гвозди на лошадиной подкове, чтобы показать
свою ученость.
     -  Кто тебе сказал, что у нас есть такой обычай?  -  воскликнул Бен,  и
лицо его тотчас же сделалось серьезным.
     - Я это знаю, вот и все... Никто мне не говорил, и говорить незачем: об
этом написано  во многих книгах, и это  правда.  Меня удивляет,  - продолжал
Ламберт с невольным смехом, -  что ты пребываешь  в блаженном неведении  тех
нелепостей, каких много на твоем участке географической карты.
     - Хм! - фыркнул Бен, удерживаясь от улыбки. - Когда я вернусь  домой, я
наведу  справки  об  этом  обычае.  Тут, наверное,  что-нибудь да  не так...
У-у-у-у, как быстро мы несемся! Ну и прелесть!
     Чудесное  это  было плавание или  поездка  - не  знаю,  как  правильнее
назвать. Пожалуй, лучше  всего  сказать  "полет";  ведь мальчики чувствовали
себя  примерно  так, как  Синдбад, когда он, привязанный к лапам птицы  Рох,
мчался  в  облаках,  или  как Беллерофон, когда  он несся в воздухе на спине
своего  крылатого коня  Пегаса.  Но  все равно,  "плыли"  они,  "ехали"  или
"летели",  -  все  окружающее  мчалось  мимо  них  назад,  и  не  успели они
хорошенько  передохнуть, как  сам  Лейден  с  его  островерхими  крышами уже
понесся им навстречу.
     Когда  впереди показался город, пришлось  будить спящего.  Этот трудный
подвиг  все-таки  как-то  удалось   совершить.  И  тут  предсказание  Питера
исполнилось: к Якобу вернулись и силы и прекрасное настроение.
     Шкипер  слабо   сопротивлялся,   когда  Питер,  горячо  благодаря  его,
попытался сунуть несколько серебряных монет в его жесткую коричневую ладонь.
     - Видите ли, молодой  человек, - сказал он, отдернув руку, -  одно дело
заниматься извозом, другое - оказать любезность.
     -  Я знаю,  -  сказал Питер, - но ваши сыновья и  дочки  будут  просить
сластей,  когда вы вернетесь  домой. Так  купите  им  конфет во имя  святого
Николааса.
     Шкипер усмехнулся:
     - Что правда,  то правда: ребятишек у меня целая куча, хватит всю лодку
загрузить. Вы мастер угадывать.
     И узловатая рука протянулась вперед,  как будто  невольно, но - ладонью
кверху. Питер поспешно положил в нее монеты и отошел.
     Вскоре парус поник. Заскрежетал тормоз,  рассыпая  вокруг  лодки  целую
кучу ледяной пыли.
     -  До свиданья, шкипер!  - кричали мальчики,  забирая свои коньки  и по
одному соскакивая с палубы. - Большое вам спасибо!..
     - До свиданья! До сви... Стойте! Эй! Стойте! Отдайте мой плащ!
     Бен осторожно помогал Якобу перелезть через борт.
     - Что  он кричит, этот  человек?..  Ах, понимаю,  у  тебя на плечах его
плащ.
     Это  верно,  -  ответил  Якоб  по-английски  и,  соскакивая  с   лодки,
споткнулся о раму на полозьях. - Вот отчего ему так тяжело.
     - Ты хочешь сказать, тебе тяжело, Поот?
     -  Ну  да,  тебе  тяжело...  это  верно,  -  не  поняв,  ответил  Якоб,
выпутываясь из широкого плаща. - Вот, передай прямо ему  и скажи  -  я очень
благодарю за это.
     - Вперед!  В гостиницу! - крикнул  Питер, когда  они вошли  в город.  -
Поторопитесь, ребятки!

        Глава XXI. МЕЙНХЕЕР КЛЕЕФ И ЕГО МЕНЮ

     Вскоре мальчики  отыскали  неподалеку от Бреедестраат ("Широкой улицы")
скромную  гостиницу  со львом,  аляповато  написанным  красками над  входной
дверью.  Гостиница  называлась  "Рооде  леу", то  есть "Красный  лев",  и ее
содержал некий Хейгенс Клееф, толстый голландец с короткими ногами и длинной
трубкой во рту.
     К тому времени  мальчики уже  успели жестоко проголодаться.  Завтрак  в
Хаарлеме только раздразнил их  аппетит,  разыгравшийся еще больше  от бега и
быстрой езды на буере по каналу.
     - Ну,  хозяин, подавайте-ка нам, что у  вас есть! -  воскликнул  Питер,
напустив на себя важный вид.
     - Я могу  подать вам все, что  угодно...  все, что пожелаете, - ответил
мейнхеер Клееф, кланяясь с трудом.
     - Ладно. Дайте нам колбасы и пудинг.
     - Ах, мейнхеер, колбаса вся вышла! Пудинга нету.
     - Ну, так подайте винегрет из селедки с мясом, да побольше.
     - И винегрет весь вышел, молодой господин.
     - Тогда яиц, да поживее.
     - Зимние  яйца - очень плохая  еда, - ответил хозяин  гостиницы, сложив
губы трубочкой и подняв брови.
     - И яиц нет? В таком случае, дайте икры.
     Голландец поднял пухлые руки к небу:
     - Икры! Да ведь она на вес золота! Кто же тут продает икру?
     Питер  не раз ел икру дома. Он знал, что ее добывают из осетра и других
крупных рыб, но не имел понятия о том, сколько она стоит.
     - Ну, хозяин, что же у вас тогда есть?
     - Что у меня есть? Все. Ржаной хлеб, кислая капуста, картофельный салат
и самые жирные селедки в Лейдене.
     - Что скажете, ребята? - спросил капитан. - Подойдет?
     - Да! - заорали изголодавшиеся юнцы. - Только поскорее!
     Мейнхеер Клееф  двигался  как во сне, но  вскоре  широко раскрыл глаза,
увидев,  с  какой  чудодейственной  быстротой  исчезают  его  селедки. Затем
появились, или, точнее, исчезли, картофельный салат, ржаной хлеб  и кофе; за
ними  последовали  утрехтская  вода,  смешанная  с  апельсиновым  соком,  и,
наконец, ломтики сухой имбирной коврижки. Этот последний деликатес не входил
в  состав  обычного  меню,  но  мейнхеер  Клееф,  доведенный  до  крайности,
торжественно  извлек его  из своих  личных  запасов  и  только  тупо моргнул
глазами, когда прожорливые юные путешественники  встали, заявляя, что теперь
наелись.
     "Наелись... надо думать!" - воскликнул про себя хозяин, но  его гладкое
лицо ничего не выразило.
     Тихонько потирая себе руки, он спросил:
     - Вашим благородиям потребуются постели?
     - "Вашим благородиям  потребуются постели?" - передразнил  его  Карл. -
Что вы хотите этим сказать? Разве у нас сонный вид?
     - Вовсе  нет, сударь, но я  приказал бы  проветрить  и  согреть  их.  В
"Красном льве" никто не спит под сырыми простынями.
     - А, понимаю... Мы сюда вернемся ночевать, да, капитан?
     Питер привык к  более удобным помещениям, но  сейчас  все ему  казалось
приятным.
     - Почему же нет? - ответил он. - Здесь мы будем прекрасно питаться.
     - Ваше благородие изволит говорить истинную правду, - проговорил хозяин
с величайшей почтительностью.
     -  Как приятно,  когда  тебя называют "ваше  благородие"! -  со  смехом
сказал Людвиг Ламберту.
     А Питер ответил:
     - Ну что ж, хозяин, приготовьте комнаты к девяти.
     - У меня есть прекрасная комната с тремя кроватями, и на них поместятся
все ваши благородия, - вкрадчиво проговорил мейнхеер Клееф.
     - Ладно.
     - Фью! - свистнул Карл, когда они вышли на улицу.
     Людвиг вздрогнул:
     - Чего это ты?
     -  Ничего...  только  мейнхеер  Клееф,  хозяин  "Красного  льва",  и не
подозревает, какой сумбур  мы устроим  в этой самой  комнате нынче  вечером.
То-то полетят у нас и подушки и валики!
     -  Смирно! - крикнул капитан.  -  Вот что, ребята: я  до  вечера должен
отыскать  знаменитого  доктора Букмана.  Если он в Лейдене, найти его  будет
нетрудно,  так как он всегда  останавливается в гостинице  "Золотой орел"...
Удивляюсь, почему  вы все сразу же не улеглись спать! Но раз уж вы не спите,
то как скажете - не пойти ли вам с Беном в музей или в Стадхейс?
     - Согласны, - сказали Людвиг и Ламберт.
     А Якоб предпочел пойти вместе с Питером.
     Тщетно  уговаривал  его  Бен  остаться  в гостинице и  отдохнуть.  Якоб
заявил,  что чувствует себя чудесно и непременно хочет посмотреть город, так
как это его "первый приезд в Лейден", добавил он по-английски.
     -  Это ему  не  повредит,  - сказал Ламберт.  - Какой нынче был длинный
день...  и как замечательно мы покатались! Даже не верится, что  мы вышли из
Брука только сегодня утром.
     Якоб зевнул.
     - Мне было очень приятно, - сказал он, - только вот  кажется, будто  мы
отправились в путь неделю назад.
     Карл рассмеялся и пробормотал что-то насчет того, что Якоб "засыпал раз
двадцать".
     - Ну, вот мы "и на углу. Не  забудьте,  мы все  встречаемся в  "Красном
льве" в восемь часов, - сказал капитан, уходя вместе с Якобом.

        Глава XXII. В "КРАСНОМ ЛЬВЕ" СТАНОВИТСЯ ОПАСНО

     Мальчики обрадовались, когда, вернувшись в "Красный лев", увидели  ярко
пылающий огонь, зажженный к их приходу. Карл и его спутники явились первыми.
Вскоре после  них пришли Питер и Якоб. Они не  смогли найти доктора Букмана.
Им  только удалось  узнать  наверное, что  сегодня  утром  доктора  видели в
Хаарлеме.
     - В Лейдене его нет, - сказал Питеру хозяин "Золотого  орла". - Ведь он
всегда  останавливается здесь,  когда приезжает в город. Если бы он приехал,
целая толпа сейчас стояла бы у моих дверей, ожидая от него совета. Да! У нас
дураков хватает!
     - Говорят, он замечательный хирург, - сказал Питер.
     -  Да,  лучший в Голландии. Ну и что  же?  Забивать глотки  пилюлями да
полосовать ножом - на это он мастер, но и грубить тоже умеет. Сущий медведь!
Не  дальше как в прошлом  месяце он на этом самом месте обозвал меня свиньей
перед тремя посетителями!
     -  Не  может  быть!  -   воскликнул  Питер,  притворяясь  изумленным  и
негодующим.
     -  Да,  молодой господин...  свиньей, -  повторил  хозяин гостиницы,  с
обиженным видом пыхтя трубкой. - Правда, он платит мне хорошие деньги,  да и
посетителей в  мое  заведение привлекает. А  не будь этого,  я  предпочел бы
видеть его во Влейтском канале, чем пускать к себе в гостиницу.
     Тут   хозяин,   быть  может,   почувствовал,  что  слишком   откровенно
разболтался  с  неизвестным  ему  юношей,  а  может  быть,  заметил  улыбку,
мелькнувшую на губах Питера. Так или иначе, он резко переменил тон:
     - Ну, что вам еще нужно?.. Ужин? Постели?
     - Нет, мейнхеер, я только разыскиваю доктора Букмана.
     - Так ступайте и поищите его еще. В Лейдене его нет.
     Но  отделаться от  Питера  было  не так  легко. Выслушав  еще несколько
грубостей,  он  все-таки  добился   позволения   оставить  записку   на  имя
знаменитого  врача,  или, точнее,  купил  у  "любезного" хозяина  позволение
написать ее  здесь, а также обещание передать ее доктору Букману, как только
он приедет. Затем Питер и Якоб вернулись в "Красный лев".
     Гостиница помещалась в некогда превосходном  доме, где жил один богатый
горожанин; но, когда дом обветшал и стал разрушаться, он начал переходить из
рук в руки, и  наконец его  купил мейнхеер  Клееф.  Глядя на грязные стены в
трещинах, мейнхеер Клееф любил повторять: "Подправить бы его да покрасить, и
во всем  Лейдене не  найдется  такого красивого дома".  В  доме  было  шесть
этажей.  Первые три были равны по площади,  но различной  высоты.  Остальные
представляли  собой трехэтажный чердак,  расположенный под  огромной высокой
крышей.  Они были  один меньше другого и суживались кверху, как двусторонняя
лестница-стремянка, так что у верхнего этажа потолок был двускатный.  Кровля
у дома  была  сложена  из  коротких блестящих черепиц,  а  окна с маленькими
стеклами как попало разбросаны по фасаду, без всяких претензий на симметрию.
Но общая комната в нижнем  этаже была  гордостью и отрадой хозяина. О ней он
никогда не говорил: "Подправить бы ее да покрасить", -  так как здесь царили
истинно голландская чистота и порядок. Давайте заглянем туда.
     Представьте себе просторную комнату с голыми стенами. Пол в ней выложен
плитками, и на  первый взгляд кажется,  будто  они вырезаны из глазурованных
глиняных мисок для паштета: желтые плитки чередуются с красными, так что пол
напоминает огромную  шахматную доску. Представьте себе несколько  деревянных
стульев с высокими  спинками, расставленных  вдоль стен,  потом  - громадный
глубокий  камин.  В  камине  ярко  горит  огонь,  отражаясь   в  таганах  из
шлифованной стали. Пол у  камина кафельный,  стены  кафельные, верхняя часть
над жерлом  тоже кафельная, и на  ней начертано голландское изречение; а над
всем этим,  выше  человеческого роста, -  узкая каминная полка, заставленная
сверкающими медными подсвечниками, огнивами для зажигания трубок и коробками
с трутом. Далее вы  увидите в  одном  углу  комнаты  три сосновых стола, а в
другом -  стенной шкаф и буфет.  Буфет  набит  кружками,  блюдами, трубками,
оловянными кувшинами  с крышками, глиняными и стеклянными бутылками, а рядом
с ним  на  высоких ножках стоит бочонок,  обитый медными обручами. Все здесь
немного потускнело от  дыма, но  так чисто, как  только могут  быть  чистыми
вещи, вымытые мылом и протертые песком.
     Теперь представьте себе  двух заспанных мужчин  в  потрепанном платье и
деревянных башмаках. Они сидят у пылающего камина, обхватив руками колени  и
покуривая коротенькие толстые трубочки,  а мейнхеер Клееф, в  кожаных штанах
до колен,  войлочных  туфлях  и короткой, но  очень широкой зеленой  куртке,
ходит  туда-сюда, бесшумно и тяжело ступая. Затем бросьте в  угол целую кучу
коньков  и  посадите на  деревянные стулья шестерых  усталых,  хорошо одетых
мальчиков, и вы увидите общую комнату в "Красном льве" такой, какой она была
вечером 6 декабря 184... года.
     На ужин  снова  подали  имбирную  коврижку,  а  кроме нее,  голландскую
колбасу,  нарезанную  ломтиками,  ржаной  хлеб  с  анисом,  пикули,  бутылку
утрехтской воды и кофе весьма загадочного происхождения.
     Мальчики так проголодались, что ели  все без разбора да еще похваливали
- только подавай. Бен, правда, морщился, а Якоб - тот заявил, что в жизни не
ел такого вкусного ужина.
     Немного посмеявшись и поболтав, ребята пересчитали свои  деньги,  чтобы
решить спор,  возникший по поводу  расходов.  Потом капитан  повел  отряд  в
спальню, а впереди, как вожак следопытов, шел  какой-то засаленный мальчишка
с коньками и подсвечником в руках вместо топора.
     Один из подозрительных мужчин, сидевших у камина, подошел, волоча ноги,
к буфету и потребовал себе  кружку  пива как раз в ту  минуту, когда Людвиг,
замыкавший шествие, выходил из комнаты.
     - Не нравятся мне глаза этого малого, - шепнул он Карлу. - Он смахивает
на пирата или что-то в этом роде.
     - А может, на твою бабушку? - презрительно бросил Карл, совсем сонный.
     Людвиг  рассмеялся, но ему было  не  по  себе. - Бабушка не  бабушка, -
прошептал он, - а все-таки вид у него совсем как  у одного  из  пленников на
картине "Вутсполен".
     -  Вздор! - язвительно усмехнулся Карл.  - Так  я  и знал! Эта  картина
выбила  тебя  из  колеи.  Вглядись получше  -  может,  парнишка  со  свечкой
смахивает на другого злодея?
     -  Вовсе нет, у него честная физиономия. Но знаешь, Карл, это и  впрямь
страшная картина.
     - Хм! Что ж ты так долго глазел на нее?
     - Не мог оторваться.
     Тут мальчики подошли к "прекрасной комнате с тремя кроватями". У дверей
их встретила коренастая  девушка  с длинными сережками в  ушах.  Она сделала
мальчикам  реверанс  и  ушла.  В  руках она  несла что-то вроде сковороды  с
длинной ручкой и крышкой.
     - Вот это приятно видеть! - сказал ван Моунен Бену.
     - Что именно?
     -  Грелку! В ней  насыпана горячая  зола; девчонка  согревала  ею  наши
постели.
     -  Ага!  Значит, это грелка. Так! Ну что ж,  я ей  очень благодарен,  -
отозвался Бен и больше не вымолвил ни слова - так одолевал его сон.
     Между тем Людвиг все еще  говорил о картине, которая  произвела на него
такое сильное  впечатление. Он видел ее  во  время прогулки в витрине одного
магазина. На этой картине,  плохо  написанной, были изображены двое  мужчин,
связанных  друг с другом  спина к спине  и стоявших на борту корабля в толпе
моряков,  которые  готовились бросить  связанных  в  море. Этот способ казни
пленников назывался "вутсполен", то есть омовение ног, Так голландцы казнили
пиратов  в Дюнкерке  в 1605 году, а  испанцы - голландцев во  время страшной
резни, последовавшей за осадой Хаарлема. Как ни плохо была написана картина,
но  выражение  лица  у пиратов  было передано хорошо. Мрачные, доведенные до
отчаяния пленники все же  казались такими жестокими  и злобными, что  Людвиг
при виде их в столь беспомощном положении был втайне доволен. Может быть, он
и  позабыл бы про эту картину, если б не  подозрительный человек, сидевший у
камина. И  теперь,  по-ребячески  дурачась,  Людвиг  с  ужимками  бросился в
постель, уповая на то, что "вутсполен" ему не приснится.
     Комната  была  холодная,  неуютная и  напоминала опустевшую  больничную
палату;  в блестящей  кафельной  печке  только  что  развели  огонь, но  он,
казалось, сам дрожал  от холода,  стараясь  разогреться. Окна  с  затейливым
частым переплетом  не были  завешены, и стекла  их  поблескивали  при лунном
свете, а холодный навощенный  пол казался глыбой  желтого  льда. Три стула с
тростниковыми сиденьями стояли у стены, чередуясь с тремя узкими деревянными
кроватями. Во всякое другое время мальчики ни за что не согласились бы спать
по двое, да еще на  таких узких ложах; но в этот вечер их не  пугала никакая
теснота, и  они жаждали  только  одного - уложить  свои истомленные тела  на
перины, пышно вздымавшиеся на кроватях.  Если бы  мальчики  были сейчас не в
Голландии, а в Германии, они, вероятно, покрылись бы другой периной, набитой
пухом или перьями. Но в те  времена лишь  богатые или чудаковатые  голландцы
позволяли себе такую роскошь.
     Людвиг, как мы уже знаем, еще не совсем утратил желание порезвиться, но
остальные  мальчики  после двух  -  трех  слабых  попыток кидаться подушками
улеглись спать в высшей степени чинно. Ничто так  не смиряет  мальчиков, как
усталость.
     - Спокойной ночи, ребята! - прозвучал из-под одеяла голос Питера.
     - Спокойной ночи! - откликнулись все,  кроме Якоба, который уже  храпел
рядом с капитаном.
     - Слушайте, вы,  - крикнул Карл немного погодя,  - не вздумайте чихнуть
кто-нибудь, а то Людвиг и так перепуган до смерти!
     - Вовсе нет, - возразил Людвиг вполголоса.
     Вслед за тем возникла короткая перебранка шепотом, и последнее слово  в
ней осталось за Карлом.
     - Вот я...  - сказал он, -  я не знаю, что значит  страх. А ты, Людвиг,
форменный трусишка.
     Людвиг проворчал что-то сонным голосом, но больше возражать не стал.
     Было уже около  полуночи. Огонь в печке все  дрожал  и дрожал, пока  не
угас,  а  вместо  его отблесков  на  пол  легли квадратики  лунного света  и
медленно,  очень  медленно поползли  но комнате.  Кроме  них,  двигалось еще
что-то, но ребята ничего не видели. Спящие мальчики - плохая стража.
     В начале ночи  Якоб Поот постепенно, но упорно  поворачивался на другой
бок  вместе со всеми своими одеялами.  Теперь он лежал,  похожий на  куколку
бабочки-великанши,  рядом  с  полузамерзшим Питером,  которому, естественно,
снилось,  что  он  стремглав  скатывается  на  коньках  с  каких-то отчаянно
холодных и мрачных айсбергов в стране снов.
     Кроме  лунного света, что-то  еще двигалось по голому натертому полу  -
двигалось не так бесшумно, но почти так же медленно.
     Проснись, Людвиг! Пират перед казнью воплощается в жизнь.
     Нет,  Людвиг  не  просыпается,  он только  стонет во сне.  Неужели этих
стонов не слышит Карл, храбрый, бесстрашный Карл!
     Нет, Карл видит во сне конькобежные состязания.
     А Якоб? Ван Моунен? Бен?
     Нет!  Им  тоже  снятся  состязания и...  Катринка;  она поет, смеясь  и
обгоняя  их. Время  от  времени до них  доносятся волны звуков, исходящие от
огромного органа.
     А что-то все движется, медленно-медленно...
     Питер! Капитан Питер, опасность близка!
     Питер не слышал зова, но во сне он скатился по тысячефутовому  склону с
одного айсберга к подножию другого, и толчок разбудил его.
     Ой,  как  холодно!  Не надеясь  на успех, он все-таки  с  силой  дернул
"куколку"  -  Якоба.  Тщетно! Простыня,  одеяло  и покрывало  туго спеленали
бесчувственное тело его соседа. Питер сонно посмотрел на окно.
     "Светлая лунная ночь, - подумал он. - Завтра будет прекрасная погода...
Постой! Это что такое?"
     Он  увидел какой-то движущийся предмет, вернее  - просто что-то черное,
что скорчилось на полу и замерло на месте, когда Питер пошевелился.
     Питер молча смотрел.
     Вскоре предмет снова стал придвигаться, все ближе  и  ближе...  Это был
человек, и он полз на четвереньках!
     Первым побуждением  капитана было  позвать  товарищей, но  он помедлил,
чтобы обдумать положение.
     Человек держал в руке блестящий нож.  Это было страшно, но Питер хорошо
владел собой.  Когда голова человека  повертывалась в его  сторону,  мальчик
закрывал глаза, притворяясь спящим; но, когда человек отворачивался, капитан
следил за ним во все глаза.
     Все ближе,  ближе подползал грабитель... Теперь спина его  была  совсем
близко от Питера. Нож он тихонько положил на пол и осторожно протянул вперед
руку, чтобы  стащить одежду со стула у кровати капитана... Началось!  Теперь
наступил  черед Питера!  Задерживая дыхание, он вскочил и, собрав  все силы,
прыгнул на спину  грабителю, ошеломив  его этим толчком.  Схватить  нож было
делом  одной секунды.  Грабитель  отбивался,  но Питер уже  сидел  верхом на
распростертом теле.
     - Только  пошевельнись! - крикнул храбрый юноша, стараясь  изо всех сил
придать грозный тон своему голосу. - Сдвинься хоть  на дюйм, и я воткну тебе
нож в шею!.. Ребята!  Ребята!  Просыпайтесь! - крикнул он,  пригибая к  полу
черноволосую голову и держа нож наготове. - Помогите! Я поймал его! Поймал!
     "Куколка" перевернулась на другой бок, но не откликнулась.
     - Вставайте, ребята! - кричал Питер не шевелясь.- Людвиг! Ламберт! Гром
и молния! Умерли вы все, что ли?
     Умерли? Ну нет! Ван Моунен и Бен в ту же секунду соскочили с кровати.
     - А! Что такое? - крикнули они.
     - Я тут грабителя  поймал,  - спокойно ответил  Питер. -  Лежи  смирно,
негодяй, не то я тебе голову  отрежу!..  Вот что, ребята: срежьте веревки  с
вашей кровати... времени у вас хватит... Попробуй он шевельнуться - убью!
     Питер чувствовал себя так уверенно, словно он весил тысячу фунтов. Да и
было от чего: ведь в руке он держал нож. Человек рычал и ругался, но не смел
и пальцем пошевельнуть.
     Тем  временем встал  и  Людвиг.  В кармане штанов  у  него  лежала  его
гордость -  огромный  складной  нож.  Теперь  он пригодился.  Мальчики  вмиг
сдернули  постель  на  пол.  Рама  кровати  была  вдоль  и поперек  оплетена
веревкой.
     - Я срежу ее! - крикнул Людвиг, перепиливая ножом веревку возле узла. -
Держи его крепче, Пит!
     -  Не беспокойся, - ответил капитан,  для  острастки  кольнув грабителя
ножом.
     Спустя минуту мальчики принялись  расплетать веревку, стараясь изо всех
сил. Наконец она расплелась и оказалась крепкой и длинной.
     -  Ну,  ребята,  -  приказал  капитан, -  теперь  поднимите  руки этого
подлеца. Заложите их  ему  за спину!..  Так... простите, что  я вам мешаю...
Вяжите покрепче!
     -  Да  и  ноги  связать  негодяю!  -   кричали  мальчики  в  величайшем
возбуждении, завязывая узел за узлом и затягивая их изо всех сил.
     Пленник сбавил тон.
     - Ox... ox!-стонал он. - Пощадите бедного больного человека... Я просто
лунатик и ходил во сне.
     -  Вот  как! - проворчал Ламберт,  затягивая  верейку еще крепче.  - Ты
спал, да? Ну, так мы тебя разбудим!
     Человек пробормотал  сквозь  зубы свирепое  ругательство, потом крикнул
жалобным голосом:
     - Развяжите меня, добрые молодые господа! Дома у меня  пятеро маленьких
детей.  Именем  святого  Бавона клянусь дать вам каждому по монете  в десять
гульденов, только отпустите меня!
     - Ха-ха-ха! - засмеялся Питер.
     - Ха-ха-ха! - расхохотались остальные.
     Тут  посыпались  угрозы, такие угрозы, что Людвиг  даже  вздрогнул,  не
перестав,  однако,  связывать  грабителя  и  затягивать  узлы   с  удвоенной
энергией.
     -  Замолчи, мейнхеер  громила! -  сказал  ван  Моунен  предостерегающим
тоном. -  Нож у самой  твоей глотки.  Попробуй только рассердить капитана  -
посмотрим, что из этого получится!
     Грабитель послушался и погрузился в мрачное молчание.
     В эту минуту "куколка" на кровати шевельнулась и села.
     - Что случилось? - спросил Якоб, не открывая глаз.
     - "Что случилось"! - передразнил его Людвиг, дрожа и смеясь. - Вставай,
Якоб! Вот  тебе подходящая работа:  ступай посиди на  спине у  этого малого,
пока мы оденемся, а то мы чуть не замерзли до смерти.
     - Какого малого? Дондер! - спросил опять Якоб.
     - Ура  в честь Поота!  - крикнули мальчики в один  голос,  когда  Якоб,
быстро  соскользнув с кровати вместе с одеялом, простыней и  всем прочим,  с
одного взгляда разобрался во всем и тяжело уселся  рядом  с Питером на спине
грабителя.
     Вот когда пленник застонал!
     -  Не стоит больше  оставлять  его на  полу,  ребята, -  сказал  Питер,
вставая, и наклонился, чтобы вытащить у грабителя пистолет из-за кушака. - Я
вот  уже  минут десять  слежу  за  этой опасной игрушкой.  Курок  взведен, и
пистолет мог выстрелить  от  малейшего движения. Теперь опасность  миновала.
Мне  нужно  одеться.  Мы с тобой, Ламберт,  сходим  за  полицией...  Я  и не
чувствовал, как холодно!
     - А где Карл? - спросил кто-то из мальчиков.
     Все переглянулись. Карла среди них не было.
     - Ох! - крикнул Людвиг, наконец-то испугавшись не на шутку. - Да где же
он? Может, он подрался с грабителем и убит?
     - Ну нет, - ответил  Питер, спокойно застегивая свою толстую куртку.  -
Посмотрите-ка лучше под кроватями.
     Мальчики заглянули под кровати. Но Карла но было и там.
     Тут  они услышали  шум  на лестнице.  Бен бросился  отворять  дверь.  В
комнату,  чуть  не  споткнувшись,  ввалился   хозяин,   вооруженный  большим
старинным  мушкетом.  За  ним следовали двое  или  трое  постояльцев,  потом
хозяйская дочь со сковородкой в одной руке и свечкой  в  другой, а сзади нее
доблестный Карл - бледный и перепуганный.
     - Вот ваш жилец, хозяин, - сказал Питер, кивнув на пленника.
     Хозяин поднял мушкет,  девушка взвизгнула, а Якоб с необычным  для него
проворством быстро скатился со спины грабителя.
     -  Не стреляйте, -  крикнул Питер,  - он  связан по рукам  и по  ногам!
Давайте перевернем его на спину и посмотрим, как он выглядит.
     Карл сделал быстрый шаг вперед и проговорил хвастливо:
     - Вот-вот!  Уж  мы  его  перевернем, да так, что это ему не понравится!
Какое счастье, что мы его поймали!
     - Ха-ха-ха! - расхохотался  Людвиг.-А  где  же  был ты,  Карл?  Куда ты
девался?
     - Где  был я? -  сердито переспросил Карл. - Я  пошел поднять  тревогу.
Куда же мне еще было деваться?
     Мальчики переглянулись, но они  были слишком счастливы и  горды,  чтобы
сделать   какое-нибудь  язвительное  замечание.  А  Карл  теперь   вел  себя
достаточно храбро. Он первый принялся  перевертывать  беспомощного человека;
три других мальчика помогали ему.
     Грабитель теперь лежал навзничь, хмурясь и бормоча что-то.  Людвиг взял
у девушки подсвечник.
     - Надо хорошенько рассмотреть  этого  красавца,  - сказал  он,  подходя
вплотную к  грабителю. Но  не  успел он произнести  эти слова,  как внезапно
побледнел и вздрогнул так сильно, что чуть не выронил свечу.  - "Вутсполен"!
- крикнул он. - Ребята, ведь это тот человек, что сидел у камина!
     -  Он  самый, -  откликнулся  Питер. - Мы, как дураки, считали при  нем
деньги. Но  к чему говорить  о "вутсполен", брат  Людвиг? Месяц в тюрьме - и
хватит с него.
     Незадолго  перед тем дочь хозяина  вышла. Теперь она вбежала в комнату,
держа в руках огромные деревянные башмаки.
     - Смотри, отец,  -  крикнула  она, -  вот его  здоровенные, безобразные
башмаки! Это тот  человек,  которого мы поместили в  соседней комнате, после
того как молодые господа улеглись. Ах! Не  надо было помещать бедных молодых
господ так далеко от нас!
     - Подлец! -  зашипел хозяин. - Он опозорил  мой дом!  Сейчас же иду  за
полицией!
     Не прошло  и четверти часа, как  прибежали двое заспанных  полицейских.
Предложив мейнхееру Клеефу рано утром явиться  вместе с мальчиками к судье и
подать жалобу, полицейские увели грабителя.
     Естественно предположить, что капитан и его отряд уже  не заснули в эту
ночь. Но  еще не найден тот якорь,  который может  помешать  юности и чистой
совести  плыть  по реке снов.  Мальчики слишком устали, чтобы не спать из-за
таких пустяков, как поимка грабителя.  Немного погодя  они снова улеглись, и
им снились знакомые вещи в причудливых сочетаниях.
     Людвиг и Карл постелили себе на полу. Людвиг уже позабыл и "вутсполен",
и состязания,  и все на  свете; а у  Карла сна не было ни в одном глазу.  Он
слышал торжественную ночную музыку курантов,  назойливую  колотушку сторожа,
каждые четверть часа стучавшую  вразброд с  колоколами; он видел, как лунный
свет соскользнул с окна и  алый свет зари проник в комнату. И все это  время
он думал:
     "Фу, каким болваном я себя показал!"
     Карл Схуммель, когда он был наедине с самим собой и никто не видел и не
слышал его, был отнюдь не таким молодчиной, как  тот Карл Схуммель,  который
хорохорился перед другими.

        Глава XXIII. НА СУДЕ

     Можете  мне   поверить,  что  дочь  хозяина  уж  постаралась  и  наутро
приготовила  мальчикам  отменный завтрак. У мейнхеера  Клеефа  был китайский
гонг,  гудевший  громче, чем  целый десяток  обеденных колоколов. Когда  его
противные   звуки  раздавались  по  всему   дому,  самые  сонные  постояльцы
просыпались,  как от толчка, и  вскакивали. Но  в это утро  дочь хозяина  не
позволила бить в гонг.
     -  Пусть  храбрые  молодые господа поспят, -  сказала  она  засаленному
кухонному мальчику, - а когда они проснутся, мы их хорошенько накормим.
     Пробило десять часов, когда капитан  Питер и члены его отряда  один  за
другим вразброд спустились вниз.
     - Поздновато!  - проворчал хозяин.  - Нам давно пора в суд. Хорошенькая
история для порядочной гостиницы! Но ведь вы на суде скажете правду, молодые
господа?  Вы скажете,  что в "Красном льве" вы получили превосходный стол  и
комнату, не так ли?
     -  Конечно,  - дерзко ответил Карл,  - и, кроме  того,  мы наслаждались
приятным  обществом.  Хотя  соседи   здесь  делают  визиты  в  довольно-таки
неурочные часы.
     Хозяин только посмотрел на него в упор и хмыкнул. Но его дочь оказалась
более словоохотливой. Тряся сережками, она резко осадила Карла:
     -   Общество  здесь,   должно  быть,   не  очень   приятное,   господин
путешественник, раз вы от него сбежали!
     - Нахалка! -  тихонько  прошептал Карл  и деловито принялся осматривать
ремни на своих коньках.
     А кухонный мальчик, который подслушивал за дверью, приложив ухо к щели,
скорчился от беззвучного смеха.
     После  завтрака мальчики пошли  в  суд при полиции вместе  с  Хейгенсом
Клеефом и его дочерью. Мейнхеер  Клееф  в  своих  показаниях  говорил больше
всего о том, что вплоть  до прошлой ночи в "Красном льве" никогда не было ни
одного  грабителя. Что касается  самого "Красного льва",  то  это  в  высшей
степени приличная гостиница, не хуже любой другой в Лейдене.
     Мальчики поочередно рассказали все,  что им  было известно  по делу,  и
опознали в  арестанте, сидевшем  на скамье подсудимых, того самого человека,
который поздно ночью пробрался к ним в комнату.
     Рассмотрев, что грабитель - человек среднего роста, Людвиг изумился:  а
он-то под  присягой расписал  его  суду  как  громадного  детину с  широкими
квадратными плечами и чудовищно тяжелыми ногами!
     Якоб - тот клятвенно уверял, что проснулся от шума, который  производил
грабитель, стуча и  ерзая  ногами по полу.  Но сразу же после  его показаний
Питер  и  остальные  мальчики   (очень  жалевшие,   что  не   передали  всех
подробностей своему заспанному товарищу) показали, что  грабитель  и пальцем
не пошевелил  с  той  минуты, как  острие кинжала прикоснулось к  его шее, и
вплоть  до той,  как его, связанного по  рукам и ногам, перевернули на спину
для осмотра.
     Дочь хозяина вызвала краску  на лице  у одного мальчика и улыбку у всех
присутствующих на суде, заявив,  что, "не  будь вот этого красивого молодого
господина  (тут она указала  на Питера),  их  всех зарезали бы  в  кроватях,
потому  что у  этого ужасного человека был огромный  блестящий нож, длинный,
как рука вашей  чести".  И далее она уверяла, что "красивый молодой господин
боролся  изо  всех  сил, стараясь  вырвать нож  у грабителя, но  он  слишком
скромен, дай ему бог здоровья, чтобы рассказывать об этом".
     После  того  как  общественный  обвинитель  закончил  короткий  допрос,
свидетелей отпустили,  а дело грабителя  передали на рассмотрение уголовного
суда.
     - Мерзавец! - в ярости проговорил  Карл, когда мальчики вышли на улицу.
- Его надо сейчас же посадить в  тюрьму. Будь я на твоем месте, Питер, я тут
же прикончил бы его!
     - Значит,  счастье его, что он попал в менее  опасные  руки,  - ответил
Питер спокойно. - Кажется, его и раньше арестовывали по обвинению в краже со
взломом.  На этот раз ему ничего не удалось  украсть, но он сломал крючок на
двери, а это в глазах закона,  насколько я знаю,  приравнивается к  грабежу.
Кроме того, он был вооружен ножом, и это еще ухудшит положение бедняги!
     - "Бедняги"! - передразнил его Карл.-Можно подумать. что он твой брат!
     - Он и есть мой брат, да и твой тоже, Карл Схуммель,  коли на то пошло,
-  ответил Питер, глядя Карлу прямо в глаза. - Нельзя сказать, что  вышло бы
из нас самих при других  обстоятельствах.  Ведь нас охраняли от зла с самого
часа нашего рождения. Если бы этому парню счастливо жилось дома и родители у
него были хорошие,  быть может, он  сделался бы прекрасным человеком, вместо
того чтобы докатиться до  преступления. Дай  бог, чтобы суд не сломил его, а
исправил!
     - Да будет так! - горячо подхватил Ламберт.
     А Людвиг ван  Хольп устремил на брата взгляд, исполненный такой радости
и гордости, что Якоб Поот, который был единственным сыном в семье,  от всего
сердца пожалел, что его  маленький брат, давно погребенный в старой церкви в
Бруке, не остался в живых и не подрастал теперь вместе с ним, Якобом.
     -  Хм! - фыркнул Карл. - Очень хорошо быть благочестивым и всепрощающим
и все  такое, но я от природы  суров.  Все эти прекрасные идеи скатываются с
меня, как град... Впрочем, если и не так, никому до этого нет дела.
     В  этой  неуклюжей  уступке  Питер  угадал  проблеск  добрых  чувств и,
протянув Карлу руку, проговорил искренне и горячо:
     -  Слушай, братишка,  давай  пожмем  друг  другу руки  и будем  добрыми
друзьями, хоть мы и не часто сходимся в мнениях!
     - Чаще, чем ты думаешь, - угрюмо буркнул Карл, пожав руку Питеру.
     -  Прекрасно,  -  коротко  отозвался  Питер. - А  теперь,  ван  Моунен,
послушаем, что скажет Бен. Куда он хотел бы пойти?
     - В Египетский музей, - ответил Ламберт, наскоро посовещавшись с Беном.
     - Это на Брееде-страат. Ну, значит, в музей. Идем, ребята!

        Глава XXIV. ОСАЖДЕННЫЕ ГОРОДА

     - Вот эта площадь перед  вами, - сказал Ламберт, шагая рядом с Беном, -
очень  красива  летом, когда  деревья  на ней  дают тень. Ее называют Руины.
Много лет назад здесь стояли дома, а Рапенбургский канал-вод тот! - проходил
посреди улицы. Ну так  вот, однажды  здесь, на  канале,  остановилась баржа,
которая везла  в Дельфт сорок  тысяч фунтов  пороха, и  матросам  вздумалось
сварить себе обед на палубе. Но не успели они оглянуться, братец ты мой, как
вся эта  махина взорвалась. Погибло множество людей,  и около трехсот  домов
взлетело в воздух.
     - Как! - воскликнул Бон. - Неужели при взрыве  разрушилось целых триста
домов?
     - Да, дружище. В то время отец мой был в Лейдене. Он рассказывал, какой
это  был  ужас.  Взрыв  произошел ровно  в  полдень  и напоминал  извержение
вулкана. Вся  эта часть города запылала в  одно мгновение. Вспыхнул огромный
пожар, здания рушились, мужчины, женщины,  дети стонали под  развалинами.  В
город приехал сам король  и, по словам отца,  вел себя  благородно: всю ночь
провел на улицах, подбодрял  тех, кто остались в живых  и старались потушить
пожар  и спасти  как можно больше  людей  из-под  камней и  обломков. По его
почину, во всем королевстве собирали пожертвования в пользу пострадавших, и,
кроме  того, им выдали сто  тысяч  гульденов  из казны. Это случилось в 1807
году. Если не ошибаюсь, в то время отцу было только девятнадцать  лет, но он
прекрасно все помнит. Среди  убитых был и один его друг - профессор Люзак. В
церкви Святого Петра в память его прибили доску, и, что всего  удивительней,
на доске изображен сам профессор в том виде, в каком его нашли после взрыва.
     -  Вот чудно-то! А  что,  памятник  Бурхааву тоже  находится  в  церкви
Святого Петра?
     - Не помню. Может быть, Питер знает.
     Капитан очень обрадовал  Бена, подтвердив, что  памятник  действительно
там и мальчики, вероятно, смогут посмотреть его сегодня.
     - Ламберт, - продолжал Питер, - спроси Бена, видел ли  он вчера портрет
Ван дер Верфа в ратуше.
     - Нет,  - сказал Ламберт. - Я могу ответить вместо него. Идти туда было
уже поздно. Слушайте, ребята,  просто удивительно, сколько Бен знает! Он уже
успел  так много рассказать мне из истории Нидерландов, что этого хватило бы
на целый том. Держу пари, он знает назубок историю лейденской осады.
     - Ну,  в таком случае,  "зубок" у него воспален,  -  вмешался Людвиг: -
ведь, если Бильдердейк пишет правду, это было довольно жаркое дело.
     Бен смотрел на них с вопросительной улыбкой.
     - Мы говорим об осаде Лейдена, - объяснил ему Ламберт.
     - Ах да, - с жаром проговорил  Бей, - я совсем было позабыл  о  ней!  А
ведь это было здесь. Крикнем троекратно "ура" в честь старика Ван дер Верфа!
Урр...
     -  Тише! - поспешно перебил его ван Моунен и объяснил,  что голландская
полиция, при всем ее патриотизме, вряд ли позволит целой ораве ребят кричать
"ура" на улице.
     - Как! Нельзя кричать  "ура" Ван дер Верфу? -с негодованием  воскликнул
Бен. -  Одному из величайших людей в истории? Подумать только! Ведь он много
месяцев  держался  против кровожадных  испанцев! Лейден  был со всех  сторон
окружен  врагами; огромные  черные форты  посылали  огонь и  смерть в  самое
сердце  города... но  никто не сдавался! Любой мужчина тогда  был  героем, а
женщины  и дети тоже были  храбры и  боролись, как  львы... Когда истощились
запасы продуктов, вырвали даже всю  траву,  что росла меж камней мостовой...
Горожанам пришлось есть лошадей, кошек, собак, крыс. Потом вспыхнула чума...
Люди сотнями  умирали на улицах, но не  сдавались! И вот, когда у них уже не
стало  сил  терпеть и  они,  при всем  своем мужестве, столпились на площади
вокруг Ван  дер Верфа, умоляя его сдаться, что же  тогда  сказал благородный
старый бургомистр? Он сказал:  "Я  поклялся  защищать этот город и  с божьей
помощью  намерен  защитить  его!  Если  мое  тело может утолить  ваш  голод,
возьмите это тело и разделите между собой... но, пока я жив, и не  думайте о
сдаче!" Ур-ра!
     Бен заорал  так громко, что  Ламберт в  шутку шлепнул  его  ладонью  по
губам.  В результате последовала  одна  из  тех  схваток, когда  противники,
столкнувшись, отскакивают друг от  друга, как мячи.  Взрослых зрителей такие
схватки приводят в ужас, а желторотых юнцов - в восторг.
     - Что такое, Бен? - спросил Якоб, бросаясь вперед.
     - Да ничего, - ответил Бен задыхаясь. - Просто ван Моунен опасался, как
бы  в этом  благопристойном городе не вспыхнул  бунт  на  английский лад. Он
помешал мне кричать "ура" в честь старика Ван дер...
     - Йа!  Йа...  Это нехорошо -  кричать... шуметь для  этого.  Ты увидишь
подобие старика Ван дер Дуса в Стадхейсе, - сказал Якоб по-английски.
     - Увижу Ван дер Дуса? Я думал, там висит портрет Ван дер Верфа...
     -  Йа. - ответил Якоб, - Ван дер Верф... Ну  так  что же! Они одинаково
хороши.
     - Да, Ван дер Дус был благородный старый  голландец, но  это не Ван дер
Верф. Я знаю, он защищал город, как кирпич, и...
     - Ну зачем ты так  говоришь, Бенджамин? Он  защищал город не кирпичами;
он сражался,  как настоящий солдат - стрелял из пушек. Ты любишь насмехаться
над всем голландским!
     - Вовсе нет! Я  сказал, что он защищал город, "как кирпич", а по-нашему
это очень высокая похвала.  Мы, англичане,  называем "кирпичом" даже герцога
Веллингтона.
     Якоб удивился, но его возмущение уже остывало.
     - Ну, это неважно. Я не понял  сначала, что кирпич - это все  равно что
солдат; но это неважно.
     Бен  добродушно расхохотался и, заметив, что его двоюродный брат  устал
говорить по-английски, обернулся к своему другу, знавшему оба языка:
     -  Слушай,  ван Моунен,  говорят,  те  самые почтовые  голуби,  которые
принесли утешительные вести осажденному  городу, находятся  где-то здесь,  в
Лейдене. Мне очень  хотелось бы посмотреть  их. Подумай только! Ведь в самый
опасный момент ветер  внезапно переменился и погнал на берег  морские волны.
Множество  испанцев затонуло, а  голландские  корабли  поплыли прямо поперек
страны с людьми и провиантом и  подошли к самым воротам города. И тут голуби
очень пригодились: они переносили донесения, письма... Я где-то читал, что с
тех пор  о  них  благоговейно  заботились. А когда  голуби  издохли, из  них
сделали  чучела  и  поставили  их  для  большей  сохранности в  ратуше.  Нам
непременно надо взглянуть на эти чучела.
     Ван Моунен рассмеялся.
     -  Если так, Бен, - сказал он, - когда ты поедешь  в Рим, ты, наверное,
захочешь  увидеть  тех  гусей,  что  спасли  Капитолий.  Но   голубей  наших
посмотреть  нетрудно.  Они  в  том  здании, где  находится  портрет  Ван дер
Верфа... А когда защищались упорнее,  Бен: при осаде  Лейдена или при  осаде
Хаарлема?
     -  Видишь ли, - ответил Вен  подумав, - Ван  дер  Верф -  один из  моих
любимых героев;  ведь  у  всех  нас есть  свои  любимцы  среди  исторических
личностей.  Но  мне  все-таки  кажется,  что осада  Хаарлема  вызвала  более
мужественное, более героическое сопротивление, чем даже осада Лейдена. Кроме
того,  хаарлемцы подали лейденским страдальцам пример храбрости и стойкости,
потому что черед Хаарлема наступил раньше.
     - Я не знаю  подробностей хаарлемской осады, -  сказал Ламберт,  - знаю
только, что это было в 1573 году. А кто победил?
     - Испанцы, - ответпл Вен. -  Голландцы держались много месяцев. Ни один
мужчина не хотел сдаваться, да и ни одна женщина. Женщины  взялись за оружие
и  храбро  воевали  рядом  со  своими мужьями  и  отцами.  Три сотни  из них
сражались  под командой Кенау  Хесселар  -  это  была замечательная женщина,
храбрая,  как Жанна д'Арк. Город был осажден испанцами под предводительством
Фредерика  Толедского,  сына  этого красавца  герцога  Альбы.  Отрезанные от
всякой помощи извне, жители были в явно безнадежном положении, но они стояли
на городских стенах и громко бросали вызов  противнику. Они даже кидали хлеб
во вражеский лагерь,  показывая этим,  что не  боятся умереть с  голоду. Они
мужественно держались до самого конца, ожидая  помощи, - а она не приходила,
- и становились все более и более дерзкими, пока не иссякли их  запасы пищи.
Тогда наступило страшное время.  Сотни голодных падали мертвыми на улицах, а
у живых едва хватало сил хоронить их. Наконец осажденные пришли к отчаянному
решению:  вместо  того  чтобы  гибнуть от медленной пытки,  они построятся в
каре, поставив слабейших в середину, и толпой ринутся навстречу смерти, хотя
почти нет надежды пробиться сквозь полчища врагов. Испанцы каким-то  образом
пронюхали это и, зная, что голландцы способны на все,  решили предложить  им
сдаться на известных условиях.
     - Давно было пора, по-моему.
     - Еще бы! Обманом и предательством они вскоре сумели войти в город, так
как обещали покровительство и  прощение всем, кроме тех, кого сами  горожане
признали бы достойным смерти.
     - Не может быть!  -  проговорил  Ламберт,  очень заинтересованный. - На
этом, очевидно, дело и кончилось?
     -  Ничуть, - ответил Бон: - герцог Альба приказал своему сыну не давать
пощады никому.
     -  А! Так  вот. значит, когда  произошло  страшное хаарлемское побоище!
Теперь  припоминаю.  Не  приходится  удивляться,  что   голландцы  ненавидят
Испанию,  когда  читаешь, как их резали герцог Альба и его  молодчики.  Хотя
надо признать, что и наши порой мстили врагам ужасным образом.  Впрочем, как
я  уже тебе говорил, я лишь  очень смутно помню исторические события.  Все у
меня  перепуталось...  начиная  от  всемирного потопа  и  кончая  битвой при
Ватерлоо. Однако ясно одно: герцог Альба был  самым  подлым из всех подлецов
на свете.
     - Ну, так сказать про него  -  это  еще очень  мало, - заметил  Бен.  -
Впрочем,  мне даже думать противно об этом негодяе. Что из того, что  он был
умный человек, искусный полководец и все такое! Вот такие  люди, как Ван дер
Верф и... Что это ты?
     - Знаешь,  - сказал ван  Моунен, удивленно оглядываясь  по  сторонам, -
ведь мы прошли мимо музея, и я не вижу наших ребят. Давай вернемся.

        Глава XXV. ЛЕЙДЕН

     В  музее  все мальчики  встретились и  тотчас  же занялись осмотром его
обширных  коллекций  и  редкостей,  обогащая  свои  познания  в  древней   и
современной  жизни Египта. Бен и  Ламберт не раз бывали в Британском музее и
все-таки  были  поражены   богатством   лейденских  коллекций.  Здесь   были
выставлены  домашняя  утварь,   одежда,   оружие,  музыкальные  инструменты,
саркофаги и мумии мужчин, женщин, кошек, ибисов и других животных.
     Мальчики  увидели  массивное   золотое  запястье,  которое  носил  один
египетский  фараон   в  те  времена,  когда,   быть   может,  люди,  которые
превратились вот в  эти  самые мумии,  быстро шагали по улицам  Фив;  видели
драгоценные украшения, подобные тем, какие носила дочь фараона.
     Были здесь и  другие интересные древности из Рима  и  Греции,  а  также
редкостная  римская  посуда,  найденная при  раскопках  близ  Гааги,  -  она
сохранилась с тех времен, когда здесь селились соотечественники Юлия Цезаря.
А где они только не селились!
     Выйдя  из  этого  музея,  мальчики  пошли  в  другой  и  там  осмотрели
замечательную  коллекцию  ископаемых  животных  скелетов,  птиц,  минералов,
драгоценных камней и других экспонатов. Но,  не будучи учеными  ребята плохо
разбирались  в том, что  видели, и  только бродили среди коллекций, глядя на
них вовсе глаза, радуясь, что знают  хотя бы начатки естественной истории, и
от всего сердца жалея, что не приобрели более основательных знаний.
     Якоба поразил даже скелет  мыши. И не мудрено: ведь  ему не приходилось
видеть,  чтобы  эти  зверюшки, которые  так  боятся  кошек,  бегали  в столь
обнаженном   виде,  можно  сказать,  "в  одних  костях",  -  и  мог  ли   он
предполагать, какие диковинные у них шеи?
     После Музея естественной истории  надо было  осмотреть церковь  Святого
Петра. Здесь находилась памятная доска профессора Люзака и памятник Бурхааву
из белого  и черного мрамора, с урной, на которой были  высечены изображения
четырех возрастов человеческой жизни - детство, юность, зрелость, старость -
и медальоны Бурхаава с его любимым девизом: Simplex sigillum veri. Мальчиком
разрешили войти в общественный сад,  который летом был любимым местом отдыха
лейденцев.  Пройдя мимо оголенных дубов и фруктовых деревьев, они  поднялись
на  высокий холм, расположенный в центре сада. Здесь некогда стояла круглая,
теперь  полуразрушенная   башня.  По  мнению   одних,  она   была  построена
англо-саксонским  королем Хенгистом,  другие  говорили,  что это  был  замок
одного из древних графов Голландии.
     Поднявшись  на  каменную  стену,  мальчики прошлись по ней,  любуясь на
окружающий город. Но вид был неширокий. Некогда башня была гораздо выше. Два
века  назад  жители осажденного  Лейдена  в  отчаянии  кричали  сторожевому,
стоявшему  наверху:  "Помощь идет? Вода поднимается? Что ты  там видишь?"  И
много  месяцев  он  отвечал только  одно: "Помощи нет.  Я  вижу  вокруг лишь
врагов".
     Бен отогнал от себя эти мысли и стал упорно смотреть на голые  деревья,
воображая, что  теперь лето и сад полон веселых гуляющих людей.  Он старался
позабыть о тучах дыма над древними полями сражений и представить себе только
вьющийся кольцами  табачный дым,  поднимающийся из  толпы мужчин,  женщин  и
детей,  в  то время  как  они с  удовольствием  пьют чай  или кофе на свежем
воздухе... Но тут, вопреки всем его благим намерениям, произошла "трагедия".
     Поот  перегнулся через  край высокой  стены.  "Ну конечно,  не  хватает
только  того, чтобы голова у него закружилась и он грохнулся вниз, - подумал
Бен.  - Это на него  похоже".  И Бен в  досаде отошел. Если этот мальчишка с
такой  слабой головой отваживается на такие  штуки,  ну что  ж, пускай  себе
падает... О ужас! Что значит этот грохот?
     Бен был не в силах пошевельнуться. Он смог только выговорить:
     - Якоб!
     - Якоб! - послышался чей-то испуганный голос.
     Близкий  к  обмороку,  Бен  заставил  себя повернуть  голову. Он увидел
напротив, у края стены, толпу мальчиков... но Якоба среди них не было.
     - Боже! - крикнул он, бросаясь вперед.-Где мой кузен?
     Толпа расступилась.  В сущности, это была не толпа: стояло всего четыре
мальчика, а между ними сидел Якоб, держась за бока и хохоча от души.
     -  Я  вас  всех напугал, да? - сказал он на  своем родном  языке. -  Ну
ладно, расскажу вам,  как  все случилось. На  стене лежал  большой камень, я
протянул  ногу  - только  хотел чуть-чуть  подвинуть его,  - и  вдруг камень
покатился вниз,  а я шлепнулся вверх тормашками. Не откинься я  в ту секунду
назад,  не миновать бы мне лететь вниз вслед за камнем! Ну, все это пустяки.
Помогите мне встать, ребята!
     - Ты ушибся, Якоб?  -  сказал Бен, заметив, что лицо у его  двоюродного
брата слегка передернулось, когда ребята помогали ему подняться на ноги.
     Якоб снова попытался рассмеяться:
     - Да нет... немножко больно стоять, но это пустяки.
     В тот день  нельзя  было осматривать памятник  Ван дер  Верфу  в церкви
Хоохландеке-керк, зато мальчики очень приятно провели время в Стадхейсе,  то
есть ратуше.  Это  - длинное, неправильной  формы  здание  в  полуготическом
стиле,  довольно  нелепое  в   архитектурном  отношении,  но  живописное  от
старости. Его маленькая колокольня, вся увешанная колоколами, казалось, была
снята  с  какого-то  другого здания и  наспех  приставлена  к ратуше,  чтобы
придать ей законченный вид.
     Поднявшись  по великолепной лестнице,  мальчики  очутились  в  довольно
плохо освещенном  помещении,  где  находился шедевр  Луки Ван-Лейдена, иначе
Хейгенса,  известного голландского  художника.  Уже в  десять лет он  хорошо
писал красками, в пятнадцать сделался знаменитым. Его картина "Страшный суд"
-  поистине замечательное произведение,  хотя написана  она  была в глубокую
старину. Однако мальчики заинтересовались  не столько достоинствами картины,
сколько тем обстоятельством,  что она  триптих,  то  есть  написана  на трех
отдельных  досках, причем боковые створки, соединенные шарнирами со средней,
могут, если нужно, складываться и закрывать ее.
     Мальчикам  понравились  также  исторические картины де  Моора  и других
знаменитых голландских художников, а Бена пришлось чуть не силой оттащить от
потускневшего старинного портрета Ван дер Верфа.
     Ратуша,  так же как и Египетский  музей, стоит на Брееде-страат,  самой
длинной  и  красивой  улице  Лейдена.  На этой улице  нет канала, а  дома  с
островерхими  фасадами,  выкрашенные  в  разнообразные  цвета,   чрезвычайно
живописны. Некоторые дома  очень  высоки  и  покрыты  ступенчатыми  крышами;
другие словно пригибаются к земле,  отступая  перед общественными зданиями и
церквами.
     Чистая,  просторная,   обсаженная  тенистыми  деревьями   и  украшенная
множеством  красивых  особняков, эта  улица  выдерживает  сравнение с самыми
лучшими улицами Амстердама. Ее содержат  в  безукоризненной чистоте.  Многие
сточные канавы здесь  покрыты  дощатыми  крышами, которые  открываются,  как
люки,  и снабжены насосами с блестящими медными украшениями  -  их постоянно
протирают и начищают на общественный счет.
     Город пересечен множеством водных дорог, образованных дельтой Рейна, но
полтораста  каменных  мостов связывают  разъединенные  улицы.  Рейн,  словно
утомленный длинным путем, течет здесь очень медленно. Эта всемирно известная
река, утратив свое величие, ничуть не похожа  на  прекрасный, вольно текущий
Рейн в его среднем течении, здесь она заменяет ров вокруг вала, окаймляющего
Лейден. У массивных ворот,  ведущих в город, через реку перекинуты подъемные
мосты.
     Красивые, широкие аллеи с прекрасными деревьями тянутся вдоль каналов и
придают стоящим  поодаль  домам еще  более  уединенный вид, подчеркивая  дух
затворничества, который наложил свой отпечаток на весь город.
     Осматривая  здания на Раненбургском канале, Бен  был слегка разочарован
внешним  видом  славного  Лейденского  университета.  Но  потом он  вспомнил
историю этого  университета:  вспомнил,  как  торжественно  он  был  заложен
принцем  Оранским в  награду  за  мужество, проявленное горожанами во  время
осады; перебрал в уме великих людей  - деятелей просвещения и науки, некогда
учившихся здесь,  и  подумал о  сотнях студентов,  пользующихся теперь всеми
благами его аудиторий и замечательных научных музеев.  И Бен решил: неважно,
что здание  это  не очень  красивое.  Но все же  он  чувствовал, что никакие
украшения не помешали бы такому "храму науки".
     Питер и  Якоб смотрели  на здание  с  еще более  глубоким, более личным
интересом: ведь им  всего через несколько  месяцев предстояло войти сюда уже
студентами.
     - В этой части света бедному Дон-Кихоту все время пришлось бы орудовать
копьем, - сказал Бен, когда Ламберт обратил  его внимание на  своеобразие  и
красоту лейденских  окраин. - Тут ветряные мельницы на каждом шагу. Помнишь,
какой яростный поединок произошел у него с одной такой мельницей?
     - Нет, не помню, - откровенно сознался Ламберт.
     - Я тоже... то есть не совсем точно помню. Но что-то в этом  роде с ним
приключилось, а если нет, то могло приключиться... Посмотри  на эти мельницы
- как бешено вертят они  своими огромными  руками. Они  и  впрямь  могли  бы
подстрекнуть полоумного рыцаря к борьбе  не на жизнь, а  на смерть. Смотришь
на них и поражаешься. Помоги мне их сосчитать, ван  Моунен, - те, которые мы
сейчас видим. Я хочу записать крупную цифру в свою записную книжку.
     И  после тщательного  подсчета, проверенного  всем отрядом, Бен написал
карандашом: "184... год  ...декабря.  Вблизи Лейдена  видел девяносто восемь
ветряных мельниц".
     Бен хотел было зайти на старую кирпичную мельницу, где родился художник
Рембрандт,  но раздумал, узнав, что отряду  пришлось бы  для  этого  сделать
крюк.  Не многие мальчики, будь они  так голодны,  как Бен,  стали  бы долго
колебаться, выбирая между  домом Рембрандта, до которого  была целая миля, и
гостиницей по соседству, где можно было перекусить. Бен избрал гостиницу.
     После  завтрака  мальчики  немного  отдохнули,  потом...  спросили  еще
завтрак,  который ради приличия назвали обедом. После обеда ребята сидели  в
гостинице и грелись - все, кроме Питера, у которого это время ушло  на новые
бесплодные поиски доктора Букмана.
     Когда он вернулся, отряд уже был готов  снова надеть коньки и тронуться
в путь. Теперь мальчики были в  тринадцати милях от Гааги и чувствовали себя
такими же бодрыми,  как вчера утром, когда выходили из  Брука.  Настроение у
них было хорошее, а лед превосходный.

        Глава XXVI. ДВОРЕЦ И ЛЕС

     По  пути   мальчики  видели  множество  красивых  деревенских   усадеб,
построенных и украшенных в чистейшем голландском  вкусе. Большое впечатление
производили огромные,  величественные дома, изысканно распланированные сады,
прямоугольные живые изгороди и широкие канавы,  через  которые были  кое-где
перекинуты мосты  с калиткой посредине, тщательно запирающейся  на ночь. Эти
канавы,  пересекавшие  местность во всех  направлениях, давно  уже  утратили
пленку, которая покрывала их воды летом, и теперь  сверкали под солнцем, как
длинные стеклянные ленты.
     Мальчики  бодро скользили и в то же время с удивительным проворством то
и дело вытаскивали из карманов пряники, тотчас же исчезавшие у них во рту.
     Пробежали двенадцать миль. Еще немного - и они очутились бы в Гааге, но
ван Моунен предложил изменить курс и войти в город через Босх.
     - Согласны!  - крикнули  все ребята  в один голос,  и  коньки мгновенно
слетели у них с ног.
     Босх - это великолепный парк, или лес, почти в две мили длиной.  В  нем
находится  знаменитый  "Дом  в  лесу"  -  "Хейс ин'т  босх",  некогда бывший
королевской резиденцией.
     Снаружи это здание кажется слишком простым для дворца, но оно  роскошно
обставлено и украшено прекрасными фресками,  иначе  говоря  -  росписью:  на
стенах  и потолках красками изображены  группы людей  и различные орнаменты,
написанные по еще сырой штукатурке. Некоторые комнаты обиты китайским шелком
с красиво вышитыми узорами.
     В одной из комнат собрано множество семейных портретов. Среди них висит
портрет  королевских  детей,  которые некогда  лишились  отца, погибшего под
топором. Этих детей не раз  писал голландский художник Ван-Дейк,  придворный
живописец  их отца, английского  короля Карла  I. Это  были  очень  красивые
дети... Скольких бед избежал бы английский  народ,  будь  они так  же хороши
душой и сердцем, как были хороши собой!
     Парк вокруг дворца полон прелести, особенно летом,  когда цветы и птицы
превращают его в сказочную страну. Длинные ряды великолепных дубов поднимают
свои гордые  головы, зная,  что  ничья святотатственная  рука  не посмеет их
срубить. Действительно, вот уже много веков, как этот лес почитается чуть ли
не священным.  В нем  никогда не  стучал  топор дровосека, и  даже детям  не
позволяют сломать здесь  ни сучка.  И войны и восстания  благоговейно обошли
его стороной, ненадолго приостановив свое разрушительное шествие.
     Испанский  король  Филипп,  казнивший  голландцев сотнями,  издал указ,
запрещавший тронуть хоть ветку в  этом прекрасном  лесу.  Однажды,  во время
величайшей нужды,  государство  уже решило было принести его в жертву, чтобы
пополнить почти  истощенную казну. Однако народ устремился спасать свой Босх
и  самоотверженно собрал  нужную  сумму  денег, не допустив,  чтобы лес  был
уничтожен.
     Надо  ли  удивляться,   что  у  здешних  дубов  такой   величественный,
бесстрашный  вид! Птицы,  слетаясь со всей Голландии, рассказывают им, как в
других местах обрубают и подстригают деревья, придавая им различные формы, а
они,  эти  дубы,  остаются  нетронутыми. Год за  годом  они разрастаются без
помехи, становясь все  пышнее  и красивее.  Их  широко раскинувшаяся  листва
звенит песнями, отбрасывая прохладную тень на поляны  и тропинки,  и  кивает
своему отражению в залитых солнцем прудах.
     Между  тем  природа, как  бы вознаграждая людей за  то, что ей хоть тут
позволяют жить  по-своему,  отказывается  от  неизменного  однообразия  и  с
изяществом  носит  наряд,  благоговейно  ей  подаренный:  к  прудам  сбегают
бархатисто-зеленые  лужайки; причудливо извиваются тропинки; пылают  заросли
благоухающих цветов, а пруды и небо переглядываются, любуясь друг другом.
     Босх был прекрасен даже  в этот зимний день. Его деревья  утратили свою
листву, но под ними все так  же сияли пруды, рябь которых  сгладилась и вода
стала ровной, как стекло. Небо ярко синело и, глядя вниз сквозь чащу ветвей,
видело другое синее небо - правда, менее яркое, смотревшее вверх  из-за чащи
растений подо льдом.
     Никогда еще закат  не казался Питеру  таким красивым, как в  тот вечер,
когда  солнце  обменивалось  прощальными  взглядами с  окнами  и  блестящими
крышами домов  в раскинувшемся  впереди  городе. Никогда  еще  сама Гаага не
казалась ему такой  привлекательной. Ему чудилось, будто он уже не Питер ван
Хольп,  приближающийся  к огромному городу, не юноша,  склонный к туризму...
нет,  он рыцарь, искатель приключений, покрытый дорожной грязью, усталый; он
- выросший мальчик-с-пальчик, он  Фортунат,  спешащий в заколдованный замок,
где его ожидают роскошь и покой, - ведь дом его родной сестры теперь всего в
полумиле.
     -  Наконец-то,  ребята!  -  крикнул  он   в  восторге.  -  Нас  ожидает
королевский отдых - мягкие постели, теплые комнаты и  неплохая еда! Раньше я
не понимал, какая все это прелесть. Ночевка в "Красном льве" научила каждого
из нас ценить свой родной дом.

        Глава XXVII. ПРИНЦ-КУПЕЦ И СЕСТРА-ПРИНЦЕССА

     Питер был  прав, представляя  себе дом  сестры похожим на заколдованный
замок. Просторный, роскошный, он  казался  окутанным чарами безмолвия.  Даже
лев, пригнувшийся у ворот, как будто окаменел по волшебству.
     Внутри дом сторожили  "духи"  в образе  краснощеких служанок,  бесшумно
выбегавших на зов колокольчика  или дверного молотка. Здесь жила и кошка, на
вид такая же мудрая, как Кот в сапогах, а в вестибюле стоял медный гном, чьи
обязанности заключались в том, чтобы, протянув руки вперед, принимать трости
и зонтики посетителей.
     Хорошо защищенный стенами, здесь цвел  "сад наслаждений", и цветы в нем
верили, что теперь лето, а сверкающий фонтан весело смеялся про себя,  зная,
что деду-морозу его не найти.
     Была  здесь  и  Спящая  красавица  -  была в  ту  минуту, когда  пришли
мальчики,  -  но, едва Питер, как настоящий  принц, легко  взбежал наверх  и
поцеловал  ее веки,  чары рассеялись.  Принцесса превратилась  в его  родную
сестру, а волшебный замок - просто в один из  самых красивых и удобных домов
Гааги.
     Как  и следовало  ожидать,  мальчики встретили  очень сердечный  прием.
После того  как они поболтали с радушной хозяйкой, один из "духов" пригласил
их к обильному столу, накрытому в комнате с красными драпировками, где пол и
потолок блестели,  как полированная слоновая  кость, а  все зеркала, куда ни
кинешь взгляд, внезапно зацвели румяными мальчишескими лицами.
     Вот  теперь  мальчикам  подали  икру,  а кроме того,  мясной  винегрет,
колбасу,  сыр, потом  салат, фрукты, бисквит  и  торт.  Как  могли  мальчики
уплетать  такую  смесь, это было тайной  для Бена: ведь салат был кислый,  а
торт был сладкий; фрукты благоухали, а винегрет был обильно приправлен луком
и рыбой... Но хоть и удивляясь, Бен сам наелся до отвала и вскоре погрузился
в  раздумье: что  предпочесть  - кофе или анисовый  напиток? И как  это было
приятно - брать кушанья с блюд матового серебра и  пить из ликерных рюмочек,
достойных губок феи  Титании! Впоследствии мальчик написал матери,  что, как
ни хороши и добротны вещи у них дома, он не знал, что такое хрусталь, фарфор
и столовое серебро, пока не побывал в Гааге.
     Сестра Питера, разумеется,  скоро узнала  обо  всех приключениях нашего
отряда.  Мальчики рассказали ей о том, как они  пробежали на коньках  больше
сорока миль и любовались по дороге всякими замечательными видами: о том, как
они потеряли кошелек и снова нашли  его, о том, как один из  отряда  упал, и
благодаря  этому они чудесно прокатились на буере; и  в довершение всего - о
том, как  они поймали  грабителя и таким образом вторично  спасли свой вечно
ускользающий кошелек.
     -  А  теперь, Питер, - промолвила  его сестра, когда  рассказ пришел  к
концу, -  ты сейчас же должен написать в Брук,  что ваши приключения в самом
разгаре и тебя вместе с твоими спутниками забрали в плен.
     Мальчики удивленно взглянули на нее.
     <i>-</i> Нет, этого я не сделаю, - рассмеялся Питер. - Нам надо уходить завтра
в полдень.
     Но сестра его решила иначе, а голландку не так легко заставить изменить
ее решение. Словом, она прельстила ребят такими неодолимыми соблазнами, была
так  весела  и оживлена, привела  - по-английски  и  по-голландски - столько
ласковых  и неопровержимых  доводов,  что  все  ребята  пришли  в восторг  и
согласились пробыть в Гааге не менее двух дней.
     Потом  заговорили о конькобежных состязаниях, и мевроу ван  Генд охотно
обещала присутствовать на них.
     - Я увижу твое  торжество, Питер, - сказала она: - ведь из всех, кого я
знаю, ты самый быстроногий конькобежец.
     Питер покраснел и тихонько кашлянул, а Карл ответил за него:
     - Да,  мевроу, он  быстро бегает, но в Бруке  все ребята  -  прекрасные
конькобежцы...  даже оборванцы. - И он  недоброжелательно подумал  о  бедном
Хансе.
     Хозяйка рассмеялась.
     - Тем увлекательнее будут состязания,  - сказала она. - Но мне хочется,
чтобы каждый из вас вышел победителем.
     Тут в  комнату  вошел  ее  муж,  мейнхеер ван  Генд,  и  мальчики,  уже
очарованные всем окружающим, пришли в полный восторг.
     Невидимые феи  этого  дома сейчас же собрались  вокруг них и зашептали,
что у Яспера ван Генда сердце так же молодо и свежо, как у них, мальчиков, и
уж  если он любит  что-нибудь больше, чем промышленность, так  это солнечный
свет  и веселье. Они шепнули  также,  что  сердце у него  любящее,  а голова
умная,  и,  наконец,  дали  понять мальчикам, что, когда  мейнхеер ван  Генд
что-нибудь говорит, он говорит искренне.
     Поэтому ребята почувствовали себя совсем свободно и развеселились,  как
белки, когда хозяин, пожимая им руки, приветливо говорил:
     - Ну как это приятно, что вы у нас!
     В  гостиной  были  хорошие  картины,   превосходные   статуи,  папки  с
редкостными голландскими гравюрами, а  также  много  красивых  и  любопытных
вещей, вывезенных из Китая и Японии. Мальчикам казалось, что на  осмотр всех
сокровищ этой комнаты ушло бы не меньше месяца.
     Бену было приятно видеть на столе английские книги. Он увидел также над
резным пианино портреты в натуральную  величину  Вильгельма Оранского  и его
жены, английской королевы,  и это на  время сблизило в его  сердце  Англию с
Голландией.
     В то время как Бен смотрел на  портреты, мейнхеер  ван Генд рассказывал
мальчикам о своей недавней поездке в Антверпен. В этом городе родился кузнец
Квентин Матсейс, который из любви к дочери одного художника учился живописи,
пока сам не сделался великим живописцем. Мальчики спросили хозяина, видел ли
он картины Матсейса.
     -  Еще  бы!  -  ответил он. - Прекрасные картины!  Особенно  хорош  его
знаменитый триптих в часовне  Антверпенского  собора.  На средней  его доске
изображено снятие Иисуса с креста. Но, должен сознаться, мне было интереснее
посмотреть колодец его работы.
     - Какой колодец, мейнхеер? - спросил Людвиг.
     - Он  в  самом  центре города, близ того же собора,  высокая колокольня
которого так  ажурна, что французскому императору  она напоминала  малинские
кружева.  Над колодцем устроен навес в  готическом стиле, увенчанный фигурой
рыцаря в полном вооружении.  Все это  выковано из  металла и доказывает, что
Матсейс, работал ли он у горна или  у мольберта, был и в том и другом случае
великим мастером  своего дела. Больше  того - его громкая слава  объясняется
главным образом тем, что он необычайно искусно умел ковать железо.
     Затем   хозяин   показал  мальчикам  великолепное   чугунное  ожерелье,
сделанное  в   Берлине  и   купленное  им  в   Антверпене.   Эту   "чугунную
драгоценность"  составляли  красивые   медальоны  очень  изящной   работы  с
рисунками, окаймленными  превосходной  резьбой  и  ажурным  орнаментом.  Как
сказал мейнхеер ван Генд, это украшение было достойно того, чтобы его носила
самая  прекрасная женщина в Нидерландах. После чего он с  поклоном и улыбкой
преподнес ожерелье зардевшейся мевроу ван Генд.
     Что-то промелькнуло на ее красивом молодом  лице, когда она наклонилась
к подарку. Ее муж заметил это и сказал серьезным тоном:
     - Я читаю твои мысли, милочка.
     Она подняла глаза с шутливо-вызывающим видом,
     -  А!  Теперь  я уверен, что  прочел их  правильно.  Ты  думала  о  тех
самоотверженных  женщинах,  без которых Пруссия, быть может, погибла  бы.  Я
догадался об этом по гордому блеску твоих глаз.
     - Ну,  значит, гордый блеск моих глаз обманчив,  - ответила она. - Я не
помышляла о  столь  великих событиях. Откровенно говоря,  я  просто думала о
том, как подойдет это ожерелье к моему голубому парчовому платью.
     - Так, так! - воскликнул ее супруг, немного смутившись.
     - Но я могу вспомнить  и о  них, Яспер, и  тогда твой подарок покажется
мне  еще более ценным...  Ты  не  забыл  этих  событий, Питер?  Помнишь, как
французы вторглись в Пруссию и страна не могла защищаться от врагов, так как
у нее не хватало  на это средств? Тогда женщины  перетянули чашу весов - они
пожертвовали государству свое столовое серебро и драгоценности.
     "Ага!  - подумал мейнхеер ван Генд,  поймав  загоревшийся взгляд  своей
вроу. - Теперь гордый огонь горит по-настоящему".
     Питер лукаво  заметил, что,  однако, и  после  этого  женщины  остались
такими же тщеславными, как и были, - ведь они все-таки  не перестали  носить
украшения. Правда,  они расстались  со  своим золотом и серебром,  отдав его
государству, но  заменили их чугуном, так как  не  могли  обойтись без своих
побрякушек,
     - Ну и что ж из этого? - сказала хозяйка, снова загораясь. - Не  грешно
любить красивые  вещи, если умеешь приспосабливаться к обстоятельствам.  Эти
женщины  спасли свою родину и косвенным путем создали  очень  важную отрасль
промышленности. Вот все, что я могу сказать. Не так ли, Яспер?
     -  Конечно, милочка, -  подтвердил ее муж. -  Но  мне  незачем убеждать
Питера, что во всем мире женщины всегда были  на высоте, когда  приходил час
испытаний для их родины, тем более, - тут он сделал поклон в сторону жены, -
что  его   соотечественницы  занимают  видное  место  в  летописях  женского
патриотизма и самоотвержения.
     Затем,  повернувшись  к  Бену, хозяин  заговорил с ним  по-английски об
Антверпене,  этом прекрасном  древнем бельгийском  городе. Между  прочим, он
рассказал и  о происхождении его названия. Бена учили, что слово "Антверпен"
происходит от  слов  "аан'т верф" - на верфи;  но  мейнхеер ван Генд гораздо
интереснее объяснил, почему так назвали город.
     Сохранилось предание,  что около трех тысяч лет назад огромный  великан
Антигон жил  у реки Схельд  (Шельды), на том месте, где  теперь стоит  город
Антверпен. Великан  отбирал  у всех моряков,  проплывавших  мимо  его замка,
половину  их товаров. Некоторые, конечно,  пытались  сопротивляться. В таких
случаях  Антигон  хватал  купцов  и, чтобы  научить  их  впредь  вести  себя
прилично,  отрубал  им  правую руку  и бросал  в  реку эти руки. Слова "ханд
верпен"  (бросание  рук),  превратившись  в Антверпен,  дали название  этому
месту. На  гербе города изображены  две руки. Какое еще нужно доказательство
того, что это предание - быль? Особенно... если хочется верить!
     - В конце концов, - закончил мейнхеер, - великан был побежден  и брошен
в реку Схельд героем, по  имени Брабо, который, в свою очередь, дал название
одному округу  -  а именно Брабанту. С  тех  пор голландские  купцы спокойно
плавают по реке. Что касается меня, я очень благодарен этому Антигону за то,
что по его милости городу приписывают столь романтическое происхождение.
     После того  как мейнхеер ван  Генд рассказал на двух языках предание об
Антверпене, ему захотелось рассказать и другие легенды - одни  по-английски,
другие по-голландски.  И так  минуты, влекомые на  плечах проворных гномов и
великанов, быстро бежали вплоть до часа отхода ко сну.
     Трудно было прервать такую приятную беседу, но жизнь  в доме ван Гендов
протекала с  точностью  часового механизма.  После  того  как  все  сердечно
пожелали друг другу спокойной  ночи, задерживаться на пороге не разрешалось.
А когда наши мальчики поднимались по лестнице, невидимые домашние  феи опять
витали  вокруг них,  шепча,  что  порядок  и точность были  главной  основой
благосостояния хозяина.
     В  этом  особняке  не  было "прекрасных  комнат  с тремя  кроватями". В
некоторых  спальнях,  правда,  стояло  по  две  кровати,  но  каждому  гостю
предоставлялось отдельное ложе. К утру можно было  сказать,  что на этот раз
не только Якоб, а  все мальчики  стали  походить на  куколки бабочек; но  по
крайней мере все они спали порознь. И уж кто-кто, а Питер отнюдь не был этим
огорчен.
     Бен заметил в углу затейливый шнурок от звонка, потом, как он ни устал,
принялся  разглядывать  свою постель. Все  его удивляло:  и  чудесная тонкая
наволочка,  отороченная  дорогими  кружевами, с вышитыми на ней великолепным
гербом и  монограммой,  и "декбед"  - огромное шелковое одеяло во всю ширину
кровати в виде  перины на лебяжьем  пуху,  и стеганые покрывала из  розового
атласа, вышитые цветочными гирляндами. Он долго не мог заснуть, думая о том,
какая у него необыкновенная кроватка - такая удобная и красивая, несмотря на
все ее своеобразие.
     Утром Бен тщательно осмотрел и верхнее покрывало, так как хотел описать
его   в  своем  следующем  письме  домой.   Это  было   японское  покрывало,
превосходное как по качеству ткани, так и по своей пестрой, яркой расцветке.
     Хорошо натертый  паркетный  пол был почти  весь покрыт  богатым ковром,
отороченным густой черной  бахромой. В другой комнате вокруг ковра виднелась
полоса  пола  из  атласного  дерева. Стены,  обитые малиновым  шелком,  были
увешаны гобеленами, а золоченый карниз над ними отбрасывал отблески света на
блестящий пол.
     Над дверью комнаты, где спали Якоб и Бен, был укреплен бронзовый аист с
вытянутой шеей, державший в клюве лампу, которая освещала путь гостям. Между
двумя  узкими кроватями из  резного  тюльпанового  и  черного дерева  стояло
родовое сокровище ван Гендов - массивное дубовое кресло, на  котором некогда
сидел  Вильгельм Оранский во время одного заседания  совета. Напротив  стоял
комод  с тонкой  резьбой,  хорошо  отполированный,  набитый кипами  дорогого
белья. Рядом с ним стоял стол, на нем лежала большая библия,  и  ее огромные
золотые  застежки  казались  ничтожными  по  сравнению  с  прочным ребристым
переплетом, способным пережить шесть поколений.
     На каминной  полке стояла модель  корабля,  а над нею  висел  старинный
портрет Петра I, который, как вам известно, когда-то предоставил голландским
портовым  кошкам  удобный случай посмотреть  на  государя, а это  - одна  из
кошачьих привилегий. Петр, хоть он и был русским царем, не стыдился работать
простым  корабельным  мастером  на саардамских и амстердамских доках,  чтобы
потом в своем отечестве  применить  усовершенствованные  голландские  методы
кораблестроения.  Это  стремление досконально изучать  и  отлично  выполнять
всякое, даже самое маленькое, дело и заслужило ему прозвище Великого.
     Петр, или Питер, маленький (относительно) в то утро встал  первым. Зная
любовь своего зятя к порядку, oн прежде всего позаботился о том, чтобы никто
из мальчиков  не  проспал. Трудненько  оказалось растолкать Якоба  Поота. Но
Питер стянул  его с  кровати  и, немного потаскав по комнате с помощью Бена,
все-таки разбудил.
     Пока  Якоб одевался охая,  потому  что войлочные туфли, предоставленные
ему как  гостю,  были слишком  тесны для его распухших  ног, Питер написал в
Брук о благополучном прибытии  отряда  в Гаагу. Кроме того, он попросил свою
мать передать  Хансу Бринкеру, что доктор Букман еще не приехал в Лейден, но
что  письмо с просьбой Ханса  оставлено на  имя доктора  в гостинице, где он
всегда останавливается, приезжая в город.
     "Скажите  ему также,  - писал Питер, -  что я снова зайду  в гостиницу,
возвращаясь через Лейден. Бедный малый, видимо, не сомневается,  что меестер
бросится  спасать  его отца; но мы-то лучше знаем этого грубого старика, и я
уверен, что он к Бринкерам не придет. Хорошо было бы теперь же послать к ним
какого-нибудь  амстердамского врача,  если только  юфроу  Бринкер согласится
принять кого-нибудь, кроме великого короля медиков. Впрочем, доктор Букман и
правда лучший из наших врачей... Знаете, мама, - добавил Питер,  -  я всегда
считал дом сестры ван Генд  довольно тихим и скучным. Но теперь он совсем не
такой. Сестра говорит, что мы согрели его на целую зиму. Брат ван Генд очень
любезен со всеми нами. Он говорит, что, глядя  на нас, ему  захотелось иметь
полон  дом  своих  мальчиков. Он обещал позволить нам  ездить верхом на  его
породистых вороных лошадях, уверяя, что они смирные, как котята, если только
не распускать поводья. Бен, по словам Якоба, отличный наездник, да и ваш сын
Питер кое-что смыслит в  верховой  езде.  Итак, сегодня утром  мы оба вместе
поедем верхом,  как рыцари в старину.  Брат ван Генд сказал,  что, когда  мы
вернемся, он даст Якобу своего английского пони,  достанет еще трех лошадей,
и весь наш отряд продефилирует по городу великолепной кавалькадой во главе с
хозяином.  Сам он  поедет на том вороном коне, которого отец прислал ему  из
Фрисландии.   Лошадь  сестры,  красавица  чалая  с  длинным  белым  хвостом,
захромала, и сестра не хочет ездить на другой, а то и она поехала бы с нами.
Мне едва удалось заснуть, после того как сестра вчера вечером сказала мне об
этом  проекте.  Только мысль о  бедном  Хансе  Бринкере и  его больном  отце
тревожила меня; не будь этого, я запел бы от радости.  Людвиг  уже  придумал
нам  прозвище:  "Брукская  кавалерия".  Мы  хвастаемся,  что  зрелище  будет
внушительное, особенно когда мы вытянемся гуськом..."
     "Брукской  кавалерии" не  пришлось  разочароваться.  Мейнхеер  ван Генд
быстро достал хороших лошадей, так что все мальчики смогли покататься,  хотя
ни один из них не ездил верхом так умело, как Питер и Бен.
     На Гаагу  они насмотрелись  досыта. Посмотрела на них и Гаага,  выразив
свое одобрение или  громко - криками мальчишек и  лаем упряжных собак, - или
безмолвно - взором ясных глазок. Впрочем, эти глазки не  заглядывали слишком
глубоко,  а потому загорались при виде красивого Карла, но искрились смехом,
когда  некий  тучный   юнец  с  трясущимися  щеками  проезжал  мимо,  тяжело
подскакивая в седле.
     Вернувшись, мальчики собрались  у огромной кафельной печки в  гостиной,
единогласно  признав ее весьма полезным предметом  домашней обстановки,  так
как вокруг нее  можно было столпиться и согреться, не обжигая себе носа и не
застуживая  спины.  Печка  была  так  велика,  что,  хотя  стенки  ее  и  не
накалялись,  она,  казалось, обогревала  весь  дом.  Вся  белая,  чистая,  с
полированными медными  кольцами,  она  была  очень  красива.  Тем  не  менее
неблагодарный Бен, хотя он  совсем согрелся у этой  печки и  чувствовал себя
прекрасно,  решил поиздеваться над  ней  в  своем следующем письме и сочинил
такую фразу:
     "В  Голландии печи - как огромные снежные башни. А как  же иначе?  Ведь
эта страна - сплошное противоречие".
     Если  описать  все, что  мальчики  видели  и делали  в тот  день  и  на
следующий, эта  маленькая  книжка  превратилась  бы в  огромнейший  том. Они
осмотрели медеплавильный завод, где  производили пушки; видели, как огненная
жидкость  льется в  формы, и смотрели на полуобнаженных литейщиков,  которые
стояли в тени, как демоны, играющие с пламенем.
     Они  восхищались  величественными общественными зданиями  и  массивными
частными домами, красивыми  улицами  и  прекрасным Босхом -  гордостью  всех
голландцев, любящих красоту  природы. Дворец и его блестящие мозаичные полы,
покрытые  росписью потолки и великолепные орнаменты  привели в восторг Бена,
однако мальчика удивляло, что внутренняя отделка некоторых  церквей  слишком
проста: в этих голых выбеленных стенах было как-то пусто и скучно.  Впрочем,
снаружи иные церкви казались довольно красивыми.
     Если бы не было исторических книг, церкви Голландии могли бы рассказать
почти всю  ее  историю.  Я не буду говорить  здесь об  этом  подробно, скажу
только, что  Бен читал о  борьбе и  страданиях этой страны и о  том страшном
отмщении, которое  она  иногда  воздавала своим  врагам. А потому он  не мог
ходить по голландским  городам  без того,  чтобы  в  ужасе не  перескакивать
мысленно через кровавые ступени ее истории.
     Даже радуясь тому  процветанию, которое началось в Нидерландах вслед за
освобождением, он  не мог забыть  ни Филиппа Испанского,  ни герцога  Альбу.
Всюду  в глазах самых  кротких голландцев Бен  искал  то  пламя, что некогда
освещало  измученные  лица тех  отчаявшихся  людей,  которых  их  угнетатели
поставили вне закона и прозвали "гезами" (нищими). Но  эти люди  с гордостью
носили свое прозвище и стали грозой морей и суши.
     В Хаарлеме ему казалось, что в воздухе еще должны бы звучать крики трех
тысяч жертв герцога  Альбы. В Лейдене сердце его переполнялось состраданием,
когда  он думал о длинном шествии охваченных ужасом, изголодавшихся горожан,
которые  после снятия осады,  шатаясь, плелись  к огромной церкви во главе с
Адрианом  Baн  дер  Верфом,  чтобы  пропеть  победные  песнопения  во  славу
освобожденного  Лейдена.  И ведь они пошли туда раньше, чем отведали  хлеба,
привезенного  голландскими  кораблями:  люди  хотели  сначала возблагодарить
небо,  а  потом  уже  утолить  голод. Тысячи дрожащих голосов радостно  пели
благодарственную  песню,  звуча  все  громче   и  громче.   Но  вдруг  песня
оборвалась, перейдя в рыдание, - ни один человек из всей огромной толпы не в
силах был продолжать.
     Здесь,  в Гааге,  Вену  приходили в  голову и другие мысли: о  том, как
впоследствии  Голландия  против воли  подставила шею  под французское ярмо и
как,  невыносимо  оскорбляемая и  угнетаемая, она решительно сбросила  его с
себя. За это она нравилась  Бену. "Какая самолюбивая  нация,  -  думал он, -
согласится тяжело работать, вносить все свое богатство в казну  чужой страны
и отдавать цвет своей молодежи в чужие войска! Еще не так давно было слышно,
как английские пушки грохочут  у берегов Северного моря.  Наконец-то  борьба
кончилась. Голландия стала независимым государством!"
     Придя к такому великодушному  выводу, он приготовился извлечь как можно
больше  удовольствия  из  чудес  голландской  столицы  и  привел  в  восторг
мейнхеера ван Генда  своим горячим  и умным интересом  ко всему окружающему.
Впрочем,  то же самое относилось ко всем мальчикам: ни один туристский поход
не знал более веселых, более наблюдательных участников.

        Глава XXVIII. ПО ГААГЕ.

     Картинная  галерея  в  Мориц-Хейсе  (одна  из  лучших  в  мире)  словно
промелькнула  мимо мальчиков за те два часа,  что они осматривали  ее, - так
много здесь можно  было увидеть и  стольким  полюбоваться.  В том  же здании
находился  королевский  кабинет  редкостей.  И  мальчики провели  там  почти
полдня,  но им  казалось, будто они  только  заглянули  в него, - так он был
богат экспонатами. Можно  было подумать,  что  Япония сосредоточила  в  этом
кабинете  все свои  сокровища.  Долгое  время  Голландия  была  единственной
страной, торговавшей с Японией, и, посетив музей в Гааге, можно основательно
познакомиться с японской материальной культурой.
     Комната за комнатой  заняты коллекциями,  вывезенными из  Японии. Здесь
собраны  костюмы, которые носили  представители различных классов  японского
общества и люди разных профессий, предметы роскоши, домашняя утварь, оружие,
доспехи, медицинские инструменты.
     Здесь также хранится искусно сделанная модель японского острова Дешимы,
где находится голландская фактория. При взгляде на эту модель кажется, будто
это настоящий остров, на  который смотришь  в перевернутый бинокль, чувствуя
себя  каким-то Гулливером,  неожиданно очутившимся  среди лилипутов. На этом
игрушечном  острове видишь сотни людей  в национальных  костюмах; они стоят,
сидят  на  корточках, нагибаются  и  все  заняты работой или делают вид, что
заняты, а их жилища, даже мебель воспроизведены во всех подробностях.
     В другой  комнате стоит черепаховый игрушечный домик огромных размеров,
обставленный  в  голландском  вкусе  и  населенный   чопорными  голландскими
куклами. Достаточно бросить на него  взгляд, чтобы узнать, как живут люди  в
Голландии. Гретель, Хильда, Катринка,  даже  гордая Рихи Корбес пришли бы  в
восторг  от такого домика, но Питер и его доблестная команда пробежали мимо,
не подарив ему ни одного взгляда.
     Зато  орудия войны  удостоились чести задержать мальчиков на целый час.
Какие  тут были палицы, смертоносные кинжалы,  огнестрельное оружие и, самое
главное, какие замечательные японские мечи!
     В  коллекции  были также  китайские и  другие  восточные редкости. Были
здесь  и нидерландские исторические реликвии, на которые наши юные голландцы
смотрели,  не  выражая  ни  малейшего  восхищения,  хотя  втайне  гордились,
показывая  их Бену. Здесь  стояла также модель саардамской хижины, в которой
Петр I жил короткое время, пока работал корабельным мастером.
     Тут  же   хранились  кожаные  сумки  и  чашки,  некогда  принадлежавшие
гезам-конфедератам,   которые  объединились   под  предводительством  принца
Оранского  и  освободили Голландию  от испанской тирании,  хранилась и шпага
адмирала  ван Спейка,  который  погиб за  десять лет до  этого,  добровольно
взорвав  свой  корабль,  а  также -  латы ван Тромпа со следами  пуль.  Якоб
оглядывался кругом, надеясь увидеть ту самую  швабру, которую смелый адмирал
привязал к верхушке мачты, но ее здесь не оказалось.
     Жилет, который носил английский король  Вильгельм  III  в последние дни
своей  жизни, возбудил  горячий интерес Бена, и все осматривали со смешанным
чувством благоговения и ужаса одежду, бывшую на Вильгельме Молчаливом, когда
Балтазар Герардс  убил его  в Дельфте. Красно-бурая кожаная куртка и простой
плащ из серого сукна, мягкая войлочная шляпа и высокий воротник с брыжами, с
которого свешивалась одна из медалей гезов - все эти вещи сами по себе вовсе
не  были роскошными,  но  темные пятна и  дырки  от  пуль  придавали  куртке
трагическую значительность.  Глядя  на эту  одежду, Бен  охотно  верил,  что
Молчаливый  принц,  как  и подобало  такому благородному человеку,  одевался
очень  просто.  Но  аристократические предрассудки  юного  англичанина  были
оскорблены,  когда  Ламберт  рассказал  ему  о  том,  каким  образом невеста
Вильгельма впервые прибыла в Гаагу.
     - Прекрасная  Луиза де Колиньи,  отец  и первый муж  которой  погибли в
Варфоломеевскую  ночь,  должна была  приехать, чтобы  стать четвертой  женой
принца, -  сказал Ламберт,  - и,  конечно,  мы,  нидерландцы,  были  слишком
галантны, чтобы позволить даме прибыть  в город пешком. Нет, сэр, мы послали
-  вернее,  мои предки послали -  за нею чистую  открытую почтовую повозку с
доской для сиденья.
     - Да,  действительно галантно!  - воскликнул Бен, улыбаясь  вежливо, но
почти язвительно. - А ведь она была дочерью французского адмирала.
     - Разве? Признаюсь,  я чуть не позабыл об  этом. Но видишь ли, в доброе
старое  время голландцы вели очень простой образ жизни. Да мы и до  сих  пор
очень простые люди, с умеренными потребностями. Дом ван Гендов, заметь себе,
- очень редкое исключение.
     - И, по-моему, очень приятное исключение, - сказал Бен.
     - Конечно,  конечно. Но  мейнхеер ван  Генд сам нажил свое состояние, и
хоть он и живет в роскоши, а потребности у него умеренные.
     -  Совершенно верно, - сказал Бен  с чувством и погладил верхнюю губу и
подбородок, на  которых, как ему казалось, с недавних пор появились приятные
и несомненные признаки того, что он скоро станет совсем взрослым.
     Бродя  пешком  по  городу, Бен нередко вспоминал  о  хороших английских
тротуарах. Здесь, как  и в других городах,  не было ни тумб, ни поднятых над
уровнем улицы тротуаров  для пешеходов, но мостовые  были чистые и ровные, и
все  экипажи строго  придерживались отведенного  им  пространства.  Странным
образом сани  здесь встречались почти  так же часто, как и колесные экипажи,
хотя  нигде  не  было ни  снежинки.  Сани  громко скребли  по  кирпичам  или
булыжникам, и к некоторым  из них спереди был прикреплен аппарат, поливавший
улицу водой, чтобы  ослабить  трение;  "музыка" других  заглушалась  маслом,
капающим с масляной тряпки, которой кучер время от времени смазывал полозья.
     Бена  удивляло,   что  голландские  рабочие  занимались   своим   делом
совершенно бесшумно. Даже у  товарных  складов  и доков  не  было  суеты, не
слышалось крикливых  переговоров. Движение трубки, поворот головы или, самое
большее, взмах руки, и люди уже понимали друг  друга. Тяжелые грузы сыра или
сельдей перегружались с повозок или судов  на склады без единого слова; зато
любой прохожий рисковал быть  сбитым с ног:  занятый работой голландец редко
оглядывается по сторонам.
     У бедного  Якоба  Поота, с которым  во  время этого  похода  то  и дело
случалось что-нибудь неприятное, прямо дыхание  сперло, когда в него  попала
огромная  головка сыра, которую один толстый  голландец  перебрасывал своему
соседу-рабочему.  Но  мальчик  оправился  и  пошел  дальше,  не  проявив  ни
малейшего возмущения.
     Бен выразил  ему  свое  горячее  сочувствие, но  Якоб  сказал,  что это
пустяки.
     - Так почему же ты скорчил такую гримасу, когда в тебя попал сыр?
     -  Почему я скорчил гримасу? -  степенно  повторил  Якоб. -  Потому что
это... это...
     - Что - это? - лукаво добивался ответа Бен.
     - Это... ну, как это называется по-вашему... то, что чувствуешь носом?
     Бен рассмеялся:
     - Ты хочешь сказать - запах?
     -  Да,  вот  именно! - подхватил Якоб.  -  Так  в  нос ударило,  что  я
поморщился.
     -  Ха-ха-ха!  -  громко  расхохотался  Бен. -  Вот  это  мне  нравится!
Голландцу не по нутру запах сыра! Ну, уж этому я никогда не поверю!
     - Ну  что ж,  -  отозвался  Якоб,  добродушно  плетясь рядом с Беном. -
Подожди, пока и в тебя попадет головка сыра... вот и все.
     В эту минуту Ламберт окликнул Бена:
     - Стой, Бен! Вот и рыбный базар. В это время года здесь ничего особенно
интересного не увидишь. Но, если хочешь, пойдем посмотреть на аистов.
     Бен знал,  что здесь особенно  почитают  аистов и  что  эта  птица даже
изображена на гербе столицы Голландии. Мальчик заметил на крышах деревенских
домов  тележные колеса - их  кладут туда, чтобы соблазнить аистов гнездиться
на домах. Не раз видел он на всем  пути от Брука до Гааги огромные гнезда на
тростниковых островерхих крышах. Но теперь была зима. Гнезда опустели. В них
уже  не было жадных  птенцов, разевающих  рот при виде  огромной  белокрылой
птицы  с  вытянутыми  ногами  и  шеей   и   трепещущим  завтраком  в  клюве.
"Длинноклювые  теперь  далеко, - думал  Бен,  -  они клюют  пищу  на берегах
Африки". А когда они возвратятся весной, его уже не будет в стране плотин.
     Поэтому, идя вслед за ван Моуненом по рыбному базару, Бен проталкивался
вперед,  стремясь  узнать, похожи ли голландские  аисты на тех унылых  птиц,
которых он видел в лондонских зоологических садах.
     Старая история! Что ни  говори, а ручная птица - невеселая птица. Здесь
аисты жили  в каких-то конурах, прикованные цепями за ноги, как преступники.
Считалось,  однако, что они в почете, раз их содержат  на общественный счет.
Летом  им  позволяли  разгуливать  по  базару,  и  рыбные ларьки  служили им
бесплатными ресторанами. Нетронутые деликатесы в  виде сырой рыбы и отбросов
из мясных лавок и сейчас валялись у  их конур, но птицы равнодушно стояли на
одной ноге, изогнув назад длинную шею, и задумчиво щурились,  склонив голову
набок.  С  какой  радостью  обменяли  бы  они  свое  положение  любимцев  на
хлопотливую   жизнь   какой-нибудь  по  горло   занятой  аистихи-матери  или
аиста-отца,  которые  воспитывают беспокойную семью на  крыше покосившегося,
ветхого строения  и, вылетая порезвиться,  всякий  раз  смертельно  пугаются
ветряных мельниц, хлопающих крыльями!
     Бен решил вскоре -  и он был прав, - что Гаага с ее красивыми улицами и
общественными  парками,  засаженными  вязами, -  великолепный город.  Жители
здесь в большинстве одевались, как в Лондоне или Париже, а музыка английских
слов не раз  услаждала его британский слух. Магазины во многом отличались от
лондонских,  но их нередко  украшало печатное объявление, гласившее:  "Здесь
говорят   по-английски".  Другие  лавки  вывешивали  объявление   о  продаже
лондонского портера, а один ресторан даже обещал угостить  своих посетителей
"английским ростбифом".
     Над всеми лавками висела  неизменная вывеска: "Табак те кооп", то есть:
"Продается табак".
     У входа в каждую  аптеку вместо высоких  банок  с пиявками или: цветных
стеклянных шаров в окнах стояла  деревянная голова турка с разинутым ртом; а
если аптека  была побогаче - то и деревянная  фигура  китайца,  зевающего во
весь рот. Некоторые  из этих диковинных голов чрезвычайно  забавляли Бена  -
казалось, они только что проглотили дозу лекарств, -  но ван Моунен  заявил,
что не видит в них ничего смешного. Аптекарь поступает очень разумно, сказал
он, помещая у входа "гапера"  (зеваку)  : так сразу  видно,  что его лавка -
аптека.
     Бена заинтересовало и  кое-что  другое  - именно тележки с молоком. Это
были запряженные собаками маленькие тележки, нагруженные  блестящими медными
котелками или  глиняными кувшинами. Молочный торговец степенно шагал рядом с
тележкой, правя собакой, и раздавал  молоко  покупателям. У некоторых рыбных
торговцев тоже были тележки в  собачьей упряжке, и, когда собака селедочника
встречалась с собакой  молочника,  она  неизменно  принимала задорный  вид и
рычала,  проходя мимо.  Временами  пес  молочного торговца,  завидев на  той
стороне  улицы другого пса, тоже  тащившего тележку с молоком, узнавал в нем
своего  приятеля,  и  как тогда тарахтели котелки, особенно  если  они  были
пусты!  Оба пса  бросались  вперед и, не  обращая внимания на свист  хозяев,
рвались  друг  к   другу,   чтобы  встретиться   на   полпути.  Иногда   они
довольствовались  любознательным  обнюхиванием; но  обычно  тот пес, что был
меньше ростом, ласково хватал за ухо другого  или же затевал с ним дружескую
потасовку, чтобы  немного поразмяться.  И  тогда -  горе котелкам!.. И  горе
собакам!..  Получив  взбучку  от хозяев, оба пса по мере  сил выражали  свои
чувства, а затем не спеша снова принимались за работу.
     Если некоторые из животных вели  себя взбалмошно, то  другие отличались
исключительно хорошим поведением.  В городе была  собачья школа,  устроенная
специально  для их обучения,  и Бен, вероятно, видел собак,  кончивших в ней
курс. Не раз он встречал парную упряжку барбосов, которые трусили по улицам,
гордые, как лошади, и повиновались малейшему знаку хозяина, быстро шагавшего
рядом с ними.  Порой, когда весь товар был распродан, торговец сам вскакивал
в тележку и с удобством катил домой за город. А иногда, как  ни  грустно это
отметить,  рядом с тележкой  плелась  его  терпеливая  жена, держа корзину с
рыбой на  голове  и  ребенка на руках, в то  время как  ее повелитель  ехал,
обремененный   одной   лишь  коротенькой  глиняной   трубкой,  дым  которой,
поднимаясь, любовно окутывал лицо женщины.

        Глава XXIX. ДЕНЬ ОТДЫХА

     Осмотр  достопримечательностей  пришел-таки  к  концу,  так  же  как  и
пребывание мальчиков в Гааге. Они прекрасно провели трое суток  у ван Гендов
и, как ни странно, ни разу за все это время не надевали коньков. Третий день
оказался  для  них  настоящим  днем  отдыха.  Шум  и  суета  города  утихли;
сладостные звуки воскресных колоколов порождали кроткие, спокойные мысли.
     На звук этих  колоколов наш отряд шествовал в тот день вместе  с мевроу
ван Генд и ее мужем  по  тихим,  хотя  и людным улицам и  наконец подошел  к
красивой старинной церкви в южной части города.
     Церковь  была  просторная  и,  несмотря на  огромные  окна  с  цветными
стеклами,  казалась тускло  освещенной,  хотя  стены  ее  были  выбелены,  а
солнечные блики, красные и пурпурные, ярко горели на колоннах и скамьях.
     Бен увидел, что  в проходах бесшумно снуют старушки с высокими стопками
ножных грелок и раздают  их  молящимся, ловко  вытаскивая  из стопки  нижнюю
грелку, пока не  останется ни  одной.  Его  удивило,  что мейнхеер ван  Генд
расположился вместе с мальчиками на удобной боковой скамье, усадив свою вроу
в середине церкви, заставленной  стульями, на которых сидели только женщины.
Но Бен еще не знал, что так принято во всей стране.
     Скамьи дворянства  и должностных лиц города были круглые, каждая из них
окаймляла колонну. Покрытые изысканной резьбой, они служили  массивной базой
для огромных колонн, ярко выделявшихся на фоне голой белой стены.
     Эти колонны, высокие, с хорошими пропорциями, были некогда обезображены
и выщерблены, но все же  не утратили  своей красоты. Их капители, похожие на
распустившиеся цветы, терялись высоко вверху, в глубоких сводах.
     Бен опустил  глаза  на мраморный пол, вымощенный  надгробными  камнями.
Почти  все  большие плиты,  из  которых  он  был составлен,  отмечали  место
упокоения  умерших. На  каждом  камне был  вырезан  герб,  а надпись и  дата
указывали,  чье  тело  покоится под  этим  камнем;  кое-где  лежало  по трое
родственников, один над другим в одном и том же склепе.
     Бен представлял  себе  торжественную  похоронную  процессию,  когда она
шествует, извиваясь при свете факелов, по величественным боковым приделам  и
несет свою безмолвную ношу  к месту, с которого снята плита и где темная яма
готова принять  покойника. Утешительно  было  думать, что  его сестра Мебел,
умершая  в  младенчестве,  лежит на залитом солнцем  кладбище, где, сверкая,
журчит ручеек,  а деревья, покачиваясь, перешептываются всю ночь; где ранние
пташки  нежно поют в  вышине,  а цветы растут  у  самого намогильного камня,
озаренного спокойным сиянием луны и звезд.
     Потом  он  оторвал  глаза  от  пола  и остановил их  на  резной дубовой
кафедре, прекрасной по своим очертаниям и отделке. Священника не было видно,
хотя незадолго перед этим Бен заметил, как он медленно поднимался на кафедру
по винтовой