кнопкой. Зонтик резко раскрылся, толкнув воздух над собой. От толчка этого
колыхнулись стены и с грохотом рухнули наружу. Потолок, как лист бумаги на
ветру, спланировал вниз и вбок и ударился о землю, разламываясь на огромные
куски. Но перед этим с потолка сорвалась люстра и брякнула о стол
одновременно со вспышкой молний.
-- Компас!! -- заорала Аленка что было сил. -- Там же компас! Лиза!
Компас! Пустите!
Не выпуская ни увеличительного стекла, ни корзинки, девочка прыгнула
вперед, к обломкам стола. Один прыжок, другой, но тут нога ее запнулась о
край люка, и с воплем Аленка провалилась вниз в зеленое мерцание и могильную
стужу.
Морковкин и Фантолетта бросились за ней, но люка уже не было. На
паркете, покрытом пылью и мелкими осколками красных хрусталиков, словно бы
кто-то провел окружность мокрой тряпкой по циркулю, а потом вымыл в середине
ее.
-- Режьте паркет, дон Диего! -- воскликнула Фантолетта. -- Скорее за
Аленой! Мы спасем ее!'
-- Бесполезно, -- прошептал Морковкин, скривившись, как от мучительной
боли. -- Люк заговорен семью черными заклятьями. Даже нам с вами здесь
работы на полдня. Оглянитесь лучше вокруг.
Солнце, клонящееся к закату, освещало достаточно мрачную картину.
Герои находились посредине каменистого плато, окруженного отвесными
скалами. Вокруг них лежали развалины того, что совсем недавно называлось
Красной хижиной.
С вершин скал со всех сторон наплывали вниз, шипя и пузырясь, языки
раскаленной лавы. Жар, волной ударивший в несчастных волшебников, с каждой
секундой становился все нестерпимей.
А вверху над скалами, над их головами, раскинув красно-бурые кожистые
крылья, парил гигантский дракон.
Алена не успела пролететь и нескольких метров, как какая-то сила мягко,
но властно подхватила ее, затормозила падение и понесла вниз уже плавно и
медленно. Неяркий зеленый свет лился прямо из стен колодца. Странно, что
холода теперь совсем не чувствовалось. Через несколько минут девочка
небольно ударилась подошвами валенок о твердое дно люка. Тут же из стен
вокруг нее выросли и сомкнулись железные прутья, а на них опустилась сверху
железная же крышка, тоже появившаяся из стены.
Алена оказалась в клетке, словно птица или зверь. Часть стены перед
решеткой исчезла, и впереди образовался коридор. Клетку стремительно
повлекло вперед. Девочка вцепилась руками в холодные прутья, чтобы не
упасть. Колечко из лунапарка сияло у нее на пальце по-прежнему. Сейчас оно
казалось слишком малой радостью в сравнении с пережитыми уже неприятностями.
А что же будет дальше? Об этом Алена боялась даже думать. Плакать уже не
было сил.
Она закрыла глаза и представила себя в кроватке под теплым зеленым
одеялом. Включен ночник, с пластинки звучит негромко песня Робин Гуда, рядом
уткнулась в Майн Рида Лиза, и мама несет им горячее молоко и по куску
шоколадной колбаски перед сном. Тут подступила такая тоска, что девочка
решила глаз не открывать.
Внезапно клетка вздрогнула и остановилась. Под веками у Аленки стало
светлее, и девочка поняла, что освещение сменилось. Сбоку послышались
всплески, басовитое уханье и похрюкиванье. На миг Алене даже почудилось, что
она на даче: открыла утром дверь, зажмурилась от пронзительного солнца и
слышит, как возится у рукомойника дядя Коля Кошкин -- сосед по участку.
Аленка с надеждой открыла глаза, но тут же закрыла их снова, помедлила
и опять открыла -- с отвращением.
Не было дачи, солнца и дяди Коли, а был круглый зал метров десяти в
поперечнике, освещенный яркой голой лампочкой, свисавшей на длинном плетеном
шнуре с потолка. Влево и прямо уходили два коридора, такие же, как тот, что
оставался позади клетки. Справа находилась прозрачная ванна, и в ней, в
мутной зеленой жидкости, плескалось и ухало существо, нисколько к себе не
располагающее.
Гладкое, безволосое, серо-зеленое, оно походило на странную помесь
моржа и бегемота.
-- Попались, голубсики, -- проговорило существо, не поворачивая к
девочке головы, шепелявя и сладко потягиваясь.
Наверное, весь страх, что был отпущен на Аленкину долю в этот долгий
день, уже попросту вышел. Она с изумлением почувствовала, что нисколечко не
боится, а просто устала и сильно хочет есть.
-- Ты, зеленый мешок! -- закричала Аленка.-- Ты что в своем аквариуме
дурака валяешь! Не видишь, ребенок есть хочет!
Когда на нее нападал приступ голода, даже папа и мама не решались
спорить с дочкой. Невозможно было уговорить ее дождаться положенного часа
кормления. Булка, пирожное, остатки салата, холодные пельмени -- Алена мигом
сметала все, что подворачивалось под руку, и тут же стихала, добрела. Мама в
этих случаях укоризненно смотрела на папу и вздыхала: "Видно, чья дочь", а
папа смущался.
Услышав Аленин крик, существо от испуга подпрыгнуло в ванне так, что
зеленая жидкость заходила волнами, а часть выплеснулась на пол. Оно медленно
повернулось, разлепило голые веки и круглыми глазами бестолково уставилось
на девочку.
-- Вот-те нате, еж в томате, -- бессмысленно прошептало существо и,
булькнув, исчезло на дне ванны.
-- Я есть хочу! -- надрывалась Алена. -- Мы так не договаривались!
Волшебная страна! Что же в ней волшебного, если есть ребенку не дают!
Она внезапно замолкла, вспомнив что-то, запустила руку в корзинку,
вытащила яблоко, оглядела с сомнением и принялась с ним расправляться.
Существо меж тем вынырнуло на поверхность, держа в руках нечто, похожее
на слуховой рожок па длинной цепочке. Оно вытряхнуло из рожка воду, подуло в
него, отчего раздался противный треск, и принялось докладывать, приседая от
почтения, сбиваясь и шепелявя совсем уже невозможно:
-- Васе капюсонство, Глупус у аппалата. Не виноват я, клянусь, тут
осибоська высла. Клетка плиехала, а в ней, вместо доблодеев заплесневелых,
Молковкина с Фантолеттой, девсенка какая-то. Клисит на меня, ногами топает,
есть тлебует. Мозет ей, это, дус холодный с головастиками?..
Тут лампочка под потолком мигнула два раза, легкий сквознячок коснулся
Аленкиного лба холодной невесомой лапкой и стих, а сверху, наполняя зал,
раздался мягкий, но отчетливый голос с леденящими интонациями:
-- Болван! Плесень казематная! Службы не знаешь. Девочку накормить,
обогреть, обласкать! Пожалуется на тебя -- костей не соберешь! Выезжаю
лично! Все!
Глупус выскочил из ванны, стремительно прошлепал к клетке и плюхнулся у
Алениных ног исполинской лягушкой прямо перед прутьями решетки, обдав
девочку брызгами вонючей зеленой жидкости с запахом гнилого болота.
-- Миленькая, холосенькая, -- всхлипывал Глупус. Туловище его
колыхалось, как гигантский мешок с желе. -- Бей меня, топси, колоти, сто
хоцесь, делай! Ну, дулак, дулак я, но я зе исполнительный! Я же
инисиативный! Я зе как лутсе хотел, только не залуйся на меня, у меня зе
детки, такие, как ты. Зелененькие, толстенькие, глупенькие. Идиотики мои
ненаглядные!..
Чистоплотная Аленка вытерла платочком лицо и руки от попавших на них
зеленых брызг. Она с сожалением оглядела недоеденное яблоко, на которое тоже
попали брызги, поискала глазами урну или мусорное ведро, не нашла, еще
больше расстроилась и бросила огрызок, стараясь угодить в ванну.
Глупус, словно вратарь, взметнулся, перехватил огрызок в воздухе и
проглотил его, коротко чавкнув.
-- Из васих лусек... -- сбивчиво залопотал он. -- Посьту за цесть...
Пликазете клетоську отклыть?
Он пошарил под ванной, вытащил заржавленный ухват, провел им по двум
прутьям, и те исчезли, оставив после себя легкий синеватый дымок. Можно было
выйти, но Алена выходить не спешила.
-- Ты правда глупый, -- вздохнула она. -- Совсем как маленький. У меня
ноги устали, и есть хочется. Ты мне стул принеси и булочку. А лучше покажи,
где, я сама возьму, а то у тебя в лапах она болотом пропахнет.
Бестолковый Глупус засуетился, делая приглашающие жесты, прошлепал к
стене, потер ее передним ластом, и в стене проступила и отворилась дверь.
Аленка выбралась из клетки, подошла к двери и шагнула внутрь.
Там на полу стояло большое корыто, в котором плескалась на дне та же
зеленая жидкость. Очевидно, оно должно было служить удобным диваном для
почетных гостей. На небольшом возвышении рядом стояло корыто поменьше. В
нем, сталкиваясь и наползая друг на друга, грудой копошились раки,
головастики, крупные водяные пауки и проворные, размером всего с кулачок,
осьминоги.
К горлу девочки подступила тошнота, она резко повернулась, чтобы
выскочить из каморки, но дверь загораживала туша Глупуса, уставившегося на
нее преданными круглыми глазами.
И тут раздалась отрывистая дробь барабана, неведомая сила подняла
Глупуса вверх, пронесла над Аленой и вдавила в корытце с омерзительной
снедью, исчезнувшее под его туловищем.
Девочка выскочила из каморки и застыла на месте. Исчезли ванна, клетка,
лампочка на облезлом шнуре и смрадный запах болота. Круглый зал был устлан
пушистым белым ковром. Вверху сияла и позванивала многоцветная люстра, а в
двух шагах перед Аленкой, протягивая к ней руки
и улыбаясь, стоял маленький, чуть повыше ее самой, человечек. На нем
был серый плащ до пят, вышитый голубыми драконами. Серебристый, сверкающий
до боли в глазах капюшон человечек откинул на спину, и темные кудри
рассыпались по плечам, обрамляя его доброе приветливое лицо.
-- Я уже все приготовил, -- радостно сказал он Аленке. -- Пепси-колы
ящик, картошки нажарил, салат твой любимый с зеленым горошком и пломбир в
шоколадном сиропе. Поехали скорей, а то картошка остынет.
Глава восьмая
Королева пустыни
Медленно переставляя ноги, утопая по щиколотку в песке при каждом шаге,
Лиза брела по пустыне. Впереди, сзади и по бокам до самого горизонта
расстилался песок, в затылок ей било злое тяжелое солнце. Сколько уже
времени идет она вот так, Лиза не знала.
Оказавшись вдруг посреди волнистой и необъятной пустынной равнины без
друзей, без сестры, с волшебными таблетками в кулаке, Лиза испугалась, но не
удивилась. Сказка есть сказка, случиться может всякое -- надо быть готовой к
неожиданностям. Только вот что теперь с Аленкой?
Девочка вздохнула и задумалась: как ей быть? Лечь на песок, обмотать
голову свитером от солнечного удара и ждать, пока кто-то придет на помощь --
несолидно. Значит, надо идти. Куда? Вокруг -- сколько хватает глаз -- не
видно даже холма, за которым можно надеяться встретить оазис.
Поразмыслив, Лиза сняла свитер, обвязала им голову, повернулась так,
чтобы солнце светило ей в затылок, и пошла к горизонту. Кто его знает?
Может, это обитатели Волшебной страны проверяют ее на мужество и стойкость?
В кармане джинсов девочка обнаружила забытую барбариску, сунула ее в рот, и
будущее окончательно представилось ей не таким уж страшным.
Так прошло неизвестно сколько времени, но, наверное, немного, потому
что солнце за Лизиной спиной только чуть сдвинулось к закату. Но идти
становилось все тяжелее. Ноги вдавливались в песок, передвигаться быстро
было невозможно. Песок набивался в кроссовки, приходилось то и дело
останавливаться и вытряхивать его. Лиза попробовала было идти босиком, но
обожгла ноги и обулась снова.
Есть ей не хотелось, но пить... Что там пепси-кола! При виде чашки
обычной воды, казалось Лизе, она умерла бы от счастья. Да еще начинала
разбаливаться голова.
Был, правда, резерв -- волшебные таблетки. Девять красных -- бесстрашие
и девять зеленых -- быстрота и ловкость. Значит, можно продержаться 4--5
часов. Желтые -- таблетки хитрости -- здесь, наверное, ни к чему. Кого здесь
перехитришь посреди песков -- саму себя?
Все же Лиза очень надеялась обойтись без таблеток. Ведь было ясно
сказано: их можно расходовать только в самом крайнем случае.
Пот заливал глаза, очки то и дело соскальзывали с переносицы. Пришлось
снять их и сунуть в карман. Близорукими глазами девочка вглядывалась в
расплывающийся горизонт, и вот там вдали забрезжила темная полоска.
Лиза, как могла, прибавила шагу, ойкая от боли в ногах. Непослушный
сухой язык, казалось, распух во рту и горел от жажды. Темная полоска
приближалась. Уже можно было различить издали ветвистые кроны пальм и
какое-то легкое ажурное строение в глубине за ними, -- наверное, башенку
дворца.
Еще немного, еще двадцать шагов, еще чуть-чуть... Когда Лизе
показалось, что до нее доносится даже легкий ветерок, шевелящий листья
пальм, видение вдруг качнулось, задрожало и растаяло колдовским маревом.
"Мираж", -- поняла девочка. Ноги больше не держали ее. Лиза опустилась
на песок, легла на живот, лицом в ком свитера и, забыв о своем стремлении
бороться до конца, решила умереть.
Умирать оказалось приятнее, чем представлялось ей до сих пор. Головная
боль понемногу уплывала, затылок больше не пекло, жажды не чувствовалось.
Под закрытыми веками кружился тихий хоровод разноцветных пятен, предсонных
видений, перетекающих одно в другое. Вот выплыло озабоченное лицо мамы,
губами она притронулась к Лизиному лбу, и все пропало.
Сколько длилось забытье, Лиза не знала. Она медленно выплывала из
пустоты и видела сон.
Солнце, небо, бесконечный песок, посреди песка вниз лицом лежит девочка
в синих джинсах и белой майке, уткнув голову в красное пятно свитера. Тело
ее неподвижно, а над ним вверху раскручивается, как бы привязанная к солнцу
за нитку, черная недобрая птица. Как бывает во сне, девочка была Лизой, и
та, что видела все это со стороны, будто на экране, тоже была она -- Лиза.
Но вот что-то в картине переменилось: едва заметная точка появилась на
горизонте. Сначала она вроде бы не двигалась -- так была далеко и вдруг
стала стремительно расти, приближаться. Можно уже было различить ее цвета --
синий и белый.
Дребезжащий пронзительный звон разбил сухую тишину пустыни. Черная
птица в панике всплеснула крыльями, оскальзываясь в воздухе, резко взмыла
вверх и растворилась, растаяла -- искать другую поживу. А по песку, едва
касаясь его мощными колесами, давая звонки, воткнув дуги прямо в небо, с
непостижимой скоростью несся к Лизе громадный синий троллейбус с широкими
белыми полосами по бокам.
Вот он резко затормозил на полной скорости и встал, как врос в песок в
двух шагах от девочки. Дверца у кабины распахнулась, и с водительского
кресла спрыгнуло и выскочило наружу маленькое существо -- пушистое,
золотисто-красноватого цвета -- волоча за одну лямку тугой, больше его
самого рюкзак.
Тут все поплыло, размылось и исчезло -- снова наступило забытье... Лиза
очнулась от колкого резкого запаха и ощущения свежести и прохлады. Она
медленно перевернулась на спину, подняла голову и села.
Солнце переместилось к закату, под майку забирался легкий холодок, над
головой Лизы на четырех шестах был натянут парусиновый тент. Напротив нее на
задних лапках (или ножках?), подперев передней правой голову, а в левой
держа блестящую поварешку, сидело странное и удивительно забавное
существо. Оно походило не то на большую белку, не то на маленькую обезьянку.
Все существо от головы до кончиков лапок было покрыто длинной, густой и
пушистой шерстью красно-апельсинового цвета -- на затылке шерсть загибалась
назад и прикрывала уши. Хвост того же цвета, но, опоясанный коричневыми
кольцами, пружинисто стоял дугой и зависал над макушкой. На маленьком
личике, безволосом, бронзовом, словно загорелом, сияли голубые человеческие
глаза, обрамленные темными ресницами. Глаза эти внимательно с ласковым
интересом следили за девочкой.
"Пить", -- хотела произнести Лиза, раскрывая сухие губы, но
выговорилось почему-то другое:
-- А зачем вам поварешка?
-- Спина чешется, -- смущенно объяснило существо, -- лапой не достаю.
Ну как ты? Встать сможешь?
Лиза с опаской попробовала подняться на ноги, но, против ожидания, это
у нее получилось легко.
-- Пить хочется... -- сказала она наконец.
-- Так давай в троллейбус, -- с готовностью откликнулся незнакомец. --
Там все готово. И позволь представиться: Печенюшкин.
В проходе троллейбуса у водительской кабины стоял маленький столик,
накрытый на двоих.
Лиза стакан за стаканом лила в себя холодную газировку, и ей казалось,
будто та мгновенно испаряется внутри, не доходя до желудка. "Вот это
счастье, -- думала она. -- Больше в жизни человеку не надо ничего!" Но вот
Лиза напилась и поняла, что человеку в жизни необходимо еще и поесть. Когда
она управилась с двумя холодными котлетами, куском колбасы и гроздью
бананов, стало совершенно ясно, что человеку в жизни нужней всего получить
немедленный ответ на сотни две, примерно, вопросов. И все-таки -- тут можно
похвалить девочку -- первые ее слова были не вопросом, а утверждением;
-- Вы спасли мне жизнь, -- сказала Лиза. -- Чем я могу вам отплатить?
-- Задавать вопросы по одному, -- улыбнулся Печенюшкин. -- Постараюсь
ответить хоть на самые главные. И не торопись. -- Он поднял голову и
прищурился на солнце. -- Время пока есть.
-- Где Аленка?! -- выпалила Лиза.
-- Тут дело дрянь, -- проговорил Печенюшкин. -- Алена у Ляпуса. Он
сумел перехитрить волшебников, заманить их в ловушку. Но ничего плохого
твоей сестренке он пока не сделает, попытается ее приручить. Тут
предательство. Кто-то из наших служит ему. Кто -- я еще не знаю. Но
выясним... -- добавил он с мрачной усмешкой, от которой мгновенные мурашки
пробежали у девочки по коже.
-- А Фантолетта, Морковкин? Ляпус их тоже схватил?
-- У них положение тяжелое, но это -- старая гвардия. Думаю, отобьются.
Во всяком случае, кое-что я успел соорудить. Потом расскажу подробнее.
-- Так что мы должны делать? -- заторопилась Лиза. -- Спасать Алену?
Спасать Федю из тюрьмы? Идти войной на Ляпуса? И вообще -- как мы с Аленкой
должны выручать жителей Фантазильи?
-- Так, Лизок, ничего не получится, -- твердо сказал Печенюшкин, -- ты
тогда лучше помолчи, а я тебе кое-что расскажу... Нет! Не успеваю!
Он мячиком прыгнул в кабину, коснулся кнопки на пульте управления,
что-то тенью рванулось к Лизе с передней подножки, двери троллейбуса резко
хлопнули, закрываясь, раздалось страшное шипение, и голова огромной кобры,
перехваченной поперек туловища дверками машины, закачалась в метре от
Лизиного лица.
-- Не бойся, малыш! -- закричал Печенюшкин, оказавшись уже между
девочкой и головой змеи. -- Она не вырвется! Сейчас я сниму шкуру с этой
гадины и брошу ее на съедение грифам. С каких это пор, -- тихо спросил он
кобру, -- вы стали нападать на моих друзей?
-- Когда папа на меня сильно сердится, -- отозвалась Лиза, -- он
говорит, что я кончу жизнь в сумасшедшем доме. Я ему не верила, а теперь
верю... Если только, -- добавила она, задумавшись, -- раньше меня не
укусит змея, не поглотит земля или не отгрызет голову какое-нибудь
страшилище.
-- Не сердис-с-сь, Печенюш-ш-шкин, -- прошептала кобра.-- Я прос-с-сто
хотела ис-с-спытать девочку. Вижу, она не такая уж трус-с-сиха... Ты
помниш-ш-шь, Печенюш-ш-шкин, какой с-с-се-годня день?
-- Постой, постой... -- проговорил Печенюшкин, в волнении закрутив
хвост спиралью. -- Сегодня седьмая пятница последнего года змеи этого
столетья. Ты хочешь сказать, что...
-- Да, -- торжественно продолжала кобра, -- сегодня ночью состоятся
выборы королевы пустыни. По нашим законам это должно быть самое прекрасное
существо из всех, что живут у нас. Мы думали выбрать королевой юную и
быстроногую антилопу. Но у этой девочки глаза цвета лесных фиалок, длинные
ресницы, как у принцессы, а волосы черные, блестящие и шелковистые, словно
они рождены бликом лунного света, упавшим сквозь трещину в скале на гладь
подземного озера. Она будет нашей королевой, так решила я, которую называют
страхом пустыни и мудростью пустыни.
-- Спасибо тебе за предложение, -- быстро проговорил Печенюшкин, не
давая Лизе вымолвить ни слова. -- Но королева должна править своей землей, а
нам рано утром придется пускаться в путь. Дело у нас весьма серьезное, --
скромно добавил он, -- да и ты, наверняка, уже слышала.
-- 3-з-знаю, -- шипела кобра, но шипение это не пугало больше Лизу. --
Все равно правлю здесь я уже не одну сотню лет. Девочка будет приезжать к
нам каждый год на весенний бал пустыни, а мы не останемся в долгу перед
своей королевой. Решайся, моя умница, и увидишь, мы сумеем помочь тебе и
твоей сестре.
Лиза скосила глаза на Печенюшкина, тот чуть заметно кивнул головой. И
вообще, даже мама не говорила ей таких красивых слов про ее глаза и
волосы.
-- Я согласна! -- решительно объявила девочка. -- Что я должна делать?
-- С-с-слушаться, моя королева, -- прошептала змея. -- А теперь
выпус-с-сти меня, Печенюшкин.
Дверь открылась, тело кобры длинной плетью свистнуло в сумерках, Лизины
уши уловили едва слышный шорох песка, и все смолкло, умерло.
-- Спать хочу ужасно, глаза слипаются, -- пожаловалась Лиза. -- Можно,
я посплю немножечко, ну, пожалуйста.
Печенюшкин приподнял одно из передних сидений, достал простыню, подушку
и одеяло и, сдвинув два сиденья, сноровисто постелил постель. Девочка,
неудержимо зевая, разделась, юркнула под одеяло и мгновенно провалилась в
сон.
...Несколько минут Лиза лежала, не открывая глаз. Ей было страшновато:
непонятно, что из прошедшего было сном, а что -- явью. Где она сейчас --
дома, в постели, на песке в пустыне под безжалостным солнцем или в чудесном
троллейбусе Печенюшкина? А может, она задремала в ступе, под неспешный
рассказ Фантолетты? Лиза вздохнула и открыла глаза.
В троллейбусе было темно, напротив нее, уютно привалившись к спинке
сиденья, дремал Печенюшкин, а вокруг, сквозь прозрачные до неощутимости
стекла огромных окон виднелась пустыня, залитая лунными лучами. И там,
снаружи, творились удивительные вещи.
Казалось, тысяча маленьких смерчей обрушились на песок перед окнами
машины, завивая его в столбики. Столбики эти смыкались друг с другом,
образуя подножия стен, а смерчи взбирались все выше и выше. Постепенно
проступали очертания узких и высоких окон, забранных узорными решетками,
стрельчатых арок, легких балкончиков и ажурных башенок. На глазах изумленной
Лизы вырастал из песка поразительной красоты дворец.
-- Здорово, а?-- тихо проговорил с ней рядом непонятно когда
проснувшийся Печенюшкин. -- Одевайся, Лизонька, сейчас начнется.
В троллейбусе вспыхнул свет, и Лиза, замерев от восторга, увидела
висящее перед ней на спинке сиденья длинное изумрудно-золотое платье. Внизу
стояли такого же цвета туфельки.
-- Желтое и зеленое, -- пояснил Печенюшкин, -- цвета пустыни.
Все дальнейшее происходило как в тумане. Лиза надела платье, обула
туфельки, замечательно пришедшиеся ей по ноге. Двери машины распахнулись.
Печенюшкин был уже внизу и протягивал ей лапу.
Узкий проход, образованный светом фар, вел от троллейбуса к ступеням
чудесного дворца. Все остальное пространство оказалось запружено невесть
откуда появившимися обитателями пустыни.
Тут были змеи и ящерицы -- от малюсеньких до совершенно гигантских,
пауки и скорпионы, песчанки и суслики, тушканчики, куланы и антилопы. В
самых дальних рядах высились невозмутимые верблюды.
Опираясь на лапу Печенюшкина, Лиза в полной тишине медленно
приближалась к дворцовым ступеням. Впереди них скользила по песку,
оборачиваясь время от времени и ободряюще кивая, старая подруга кобра.
Четыре ящерицы с драгоценными ожерельями на шеях ползли сзади, неся в зубах
шлейф Лизиного платья.
-- Странно, -- тихо шептала девочка своему спутнику, -- отчего мне ни
капельки не страшно? Дома паука увижу во дворе, ору от ужаса, а здесь -- как
будто так и надо.
-- Это потому, что ты со мной, -- скромно пояснил ее спаситель. --
Рядом с Печенюшкиным любой даме просто нечего и некого бояться.
Между тем они поднялись по ступеням, вошли во дворец и оказались в
гигантских размеров зале. В дальнем конце его на возвышении стоял
причудливый трон, сплетенный из золотых ветвей саксаула.
Золотые с изумрудными кистями портьеры свисали с окон. Ослепительным
светом истекала золотая с изумрудами люстра. Золотые рамы зеркал на стенах
были украшены бирюзой.
На что бы ни посмотрела Лиза -- любая вещь в этом зале была либо
изумрудно-золотая, либо бирюзово-золотая, в крайнем случае,
малахитово-топазовая. Зеленый и желтый цвета царили повсюду.
Девочку усадили на трон. Голова кобры, державшей в пасти корону из
тончайших золотых цветов, увенчанную изумрудом, величиной с грецкий орех,
выросла вдруг перед самым ее лицом. Послышались звуки томительной неземной
музыки, корона коснулась волос, и Лиза тихо ахнула.
Странное и небывалое ощущение пронизало ее. Она как бы растворилась в
этом мире, сама стала им -- каждой песчинкой и каждым зверьком пустыни.
Смерчи, зной и ночная прохлада, напряжение подземной влаги, сочащейся под
сухим песком, и первая нежная зелень на скрюченных ветвях саксаула -- все
это была она, Лиза.
-- С-с-слава королеве пус-с-стыни,-- прошипела кобра, склоняясь перед
троном у Лизиных ног.
Свист, шип, мычание, скрежетание, блеяние единым чудовищным вихрем
ударили в стены и потолок, отшиблись, усиливаясь, и дикой восторженной
волной обрушились на бедные Лизины уши. Девочка вскрикнула и в последний раз
за этот перегруженный событиями день потеряла сознание.
Глава девятая
Воспоминания злодея
Ляпус проснулся рано, стремительно вскочил с низкой роскошной постели и
подбежал к зеркалу. От нажатия кнопки на стене распахнулись шторы, и
утренний свет хлынул в комнату.
Маленький, со спутанными волосами, в длинной серебристой ночной рубашке
до пят, он долго рассматривал свое лицо, примеряя на него выражения величия,
благородного гнева, священного ужаса, царственного милосердия. Он нравился
себе.
Да,-- опять почувствовал Ляпус -- его призвание -- править! Сначала
этой страной, а потом и всем миром. Наконец-то позади те дни, месяцы, годы,
когда он, тихий, нелюдимый домовой мучился от своей незаметности, малости,
до судорог, до зубного скрипа мечтал о власти. Он и нелюдимым считался
только потому лишь, что откровенно презирал всех вокруг, считал недостойными
себя. Но им этого не показывал. Таился. Работал на благо Волшебной страны,
как все. И ждал, ждал, ждал своего часа.
Смутные видения могущества вставали перед ним по ночам. Зыбкие
воздушные замки плыли и таяли, и вновь возникали под потолком неуютного
домика Ляпуса. Ворочаясь на неудобной кукольной кровати под металлическими
шарами с облупившейся серой эмалью, он строил и отвергал один план
возвышения за другим. Конечно, можно было переехать в красивый домик у пруда
с говорящими зеркальными карпами, домик с мягкими диванами, с резными
наличниками окон и веселыми картинами на стенах. Но не таков был Ляпус. "Все
или ничего!" -- говорил он себе.
И тут произошло непредвиденное. Ляпус влюбился. Неожиданно и
бесповоротно влюбился в Тилли -- юную фею Хрустального ручья. Хрустальный
ручей впадал в реку Помидорку неподалеку от того места, где прилежно изо дня
в день трудились домовые, разливая по пирамидкам негрустин.
Тилли прибегала к ним иногда, босоногая, в белом летящем платьице, неся
то корзиночку душистой земляники с лесных, прогретых июльским солнцем
откосов, то охапку диких побегов черемши, то несколько прутиков с
нанизанными Сушеными лисичками -- любимым лакомством домовых. Сияли ее
зеленые глаза, пряди легких волос цвета спелой соломы закрывали лицо под
свежим ветром с реки. Тилли смеялась, отбрасывала волосы назад, сверкая
влажными белыми, как молоко, зубами.
И вдруг Ляпусу почудилось, что все это -- для него одного. Для него
светит солнце, поют птицы, веет речной ветер и растут оранжевые Лисички в
темном дальнем бору. К нему приходит юная фея с пучком дикой черемши, ему
улыбается, разговаривает с ним. Остальные не в счет. Да и кто они? Диковатые
некультурные домовые с негнущимися ладонями, надевающие обувь только по
праздникам.
То ли дело он -- Ляпус! Он всегда ходит в мягких красных сапожках,
горным маслом протирает руки, чтобы не загрубели, и каждые десять дней
причесывается. Видно, Тилли стесняется показать, что ходит сюда ради него,
вот и делит гостинцы на всех, шутит и смеется со всеми.
Несколько дней Ляпус думал -- как теперь быть? И, наконец, когда фея
опять прибежала в гости к домовым -- на этот раз с корзинкой сладких лесных
орехов, -- он незаметно сунул в ее кармашек записку. Вот что в ней было.
"Тилли! В прошлую среду я влюбился в тебя и понял, что ты тоже меня
любишь. Больше не ходи к остальным домовым. Зачем они нам? У них на всех
один носовой платок размером с простыню, а Мохнатик и вовсе сморкается на
траву. А у меня есть даже зубная щетка, и по пятницам я всегда чищу зубы.
Приходи завтра вечером ко мне в гости. Дом мой узнать легко. Он весь
серый, а ставни бурые, и один ставень наполовину оторвался. А возле крыльца
растет большой куст пыльной колючки. Мы с тобой будем пить чай, есть
конфеты, а потом гулять по берегу красавицы Помидорки. Очень жду. Твой до
посинения Ляпус!" Это было первое письмо, которое маленький домовой написал
в своей жизни. Может, что-то получилось и не так, но сам Ляпус, перечитав
его, остался доволен. В этот день он вернулся домой раньше обычного и стал
готовиться к приходу любимой. Ляпус подмел пол, вытер пыль, задвинул
поглубже под кровать грязные носки и перевернул скатерть на столе на другую
сторону.
Он вымыл старинную синюю вазу -- единственную красивую вещь в доме,
оставшуюся от прабабки-ведьмы, налил в нее воды и поставил свежие цветы
гуарама. Потом сел ждать...
Солнце опустилось на том берегу и ушло за горизонт, сумерки окутали
землю, и Ляпус окончательно понял, что его фея не придет. В волнении он
выскочил из дома и побежал вдоль берега Помидорки до самого Хрустального
ручья, надеясь где-нибудь по дороге встретить Тилли. Однако же на всякий
случай Ляпус не погасил свет и дверь домика оставил открытой. Вдосталь
набродившись по влажной остывающей траве, он вернулся домой злой и
разочарованный. Домовой поднялся на крыльцо и с последней искоркой надежды
заглянул в комнату. Что же он увидел!
У стола, мешком обвисая в кресле, сидел шепелявый водяной Глупус,
известный всем обитателям устья Помидорки как невероятный нахал и зануда.
Водяной поглощал конфеты, чавкая и бурля животом. После каждой пригоршни
конфет он подносил чайник к губам и со свистом отсасывал хорошую порцию чая.
Увидев Ляпуса, он нисколько не смутился, а сделал вместо этого лапой
приветственный жест.
-- Ты, Ляпус, молодес, -- проговорил, сопя, водяной. -- Сяй у тебя
сладкий, конфеты вкусные. Хвалю!
Глупус, кроме прочего, знаменит был еще и как задира. Поэтому
трусоватый Ляпус не стал ругаться, присел тоскливо на краешек дивана,
ожидая, когда нежданный гость уйдет. А водяной доедал конфеты и бахвалился:
-- Думаес, Глупус -- знасит дулак? -- Ляпус вежливо затряс головой,
изображая несогласие. -- Плавильно! Глупусы -- сталинная фамилия. На
подводном языке Глу-Пус знасит -- Совелсенно Зеленый Водяной Олел!
-- Кто-кто? -- переспросил, не расслышав, Ляпус. -- Водяной Осел?
-- Это кто осел?! -- завопил Глупус. -- Это я осел? Это ты осел! Ух, я
тебе сейсяс!
Он выхватил цветы из вазы, швырнул их на пол, воду из-под цветов
выплеснул себе в пасть, звонко икнул и, потрясая вазой, как дубинкой,
двинулся на несчастного домового, отрезая его от двери.
-- Стой! -- в ужасе закричал Ляпус. -- Стой! Слушай меня! Стой! Не
трогать!
Вдруг случилось небывалое. Водяной застыл, как столб, потом осторожно
поставил вазу на пол и медленно рухнул перед Ляпусом на колени. Он уставился
на хозяина дома, растягивая лягушачий рот в бессмысленной ухмылке, причем в
круглых глазах Глупуса пылал чистый огонь преданности и восторга.
Ляпусу все стало ясно: хулиган сошел с ума. Пока он присмирел, надо
бежать и прятаться в зарослях. Если в нормальном состоянии водяной был
скандалистом и забиякой, так чего же можно ждать от буйного психа! Да он
весь дом переломает по бревнышку. Надо убегать! Вот только вазу жаль.
Красивая ваза, старинная, память единственная о прабабке. На солнце огнем
горит.
Ляпус начал тихонечко-тихонечко заходить к водяному сбоку, чтобы
схватить вазу и вместе с ней улепетывать. Если бы он сделал это, вероятно,
до сих пор история Фантазильи шла бы тихо и гладко. Ворочался бы и сейчас на
кровати с колючей пружиной маленький встрепанный домовой, перебирал бы свои
обиды, мечтая о славе и величии. Но вышло все иначе.
Ляпус медленно перевел взгляд на пучок сочных нежных стеблей гуарама,
размочаленных об пол, и вспомнил, как выхлебал воду из-под цветов
разъяренный водяной. Тут еще одно воспоминание выплыло перед ним.
Давным-давно на чердаке у прабабки, среди висящих пучками сушеных колдовских
трав мальчишка Ляпус, пробираясь к слуховому окну, чтоб вылезти на крышу,
заметил что-то знакомое. Это был пучок сухого гуарама с буро-зелеными
ломкими стеблями и серыми съежившимися лепестками. Юный домовой удивился
тогда -- зачем безобидный гуарам торчит среди дрянных и небезопасных
ведьминых травок. Потом, оказавшись на крыше, он тут же забыл о пыльной
сухой траве и вряд ли когда-нибудь вспомнил бы, но...
Гениальная догадка дыбом подняла нечесаную шевелюру Ляпуса. Он
развернулся на каблуках к Водяному, впился взглядом в его шалые счастливые
глаза и уверенно скомандовал:
-- Целуй пятку хозяина!
В полном восторге Глупус жабьим прыжком подскочил к домовому, бережно
сдернул с его ноги сапожок и обслюнявил пятку, поколачивая задними лапами об
пол -- от почтительности.
-- Слушай меня, дубина, и запоминай, -- медленно и внятно проговорил
Ляпус. -- Сейчас ты уберешься домой и будешь жить как прежде. Никому, понял,
никому не проговоришься о том, что сегодня было. А следующей ночью придешь
ко мне опять, и я, твой повелитель, дам тебе важное тайное поручение. Все!
Исчезни!
Глупус вскинулся, как подброшенный, заткнул себе лапой рот в знак
молчания и, пятясь, пропал в дверях.
Утром невыспавшийся Ляпус шел на работу. Глаза у него слипались, но
настроение впервые за многие годы было победное. Он понимал, что торопиться
не следует. Захват власти надо подготовить тщательно, не спеша, а пока --
вести себя как обычно. Лишь бы раньше времени никто ничего не заподозрил.
Близ замка Уснувшего Рыцаря на тропинку навстречу ему выбежала Тилли.
Домовой с изумлением понял, что совсем забыл о ней.
-- Ляпус, миленький, ты сердишься на меня, да? -- прощебетала фея,
быстро и нежно взяв его руку в свои. -- Я никак, ну никак не могла прийти
вчера. Ты так смешно пишешь, бедненький Ляпус. Ну, почему "твой до
посинения"?
Она рассмеялась необидно, весело, словно быстрые пальчики пробежали по
верхним октавам рояля.
-- Домовые живут тысячу лет, -- неохотно объяснил Ляпус.-- А потом
превращаются в синий мох у подножия больших сосен. Что тут смешного?
Но Тилли продолжала смеяться.
-- И почему ты чистишь зубы только по пятницам? Их ведь надо чистить
каждый день -- утром и вечером. А как ты решил, что я люблю тебя одного? Я
ведь всех вас люблю, дурачок. Вы все милые и славные, только диковатые. Я
лучше приду как-нибудь утром и помогу тебе сделать уборку в доме.
Представляю, что там творится! Глупенький Ляпус, ты причесываешься,
наверное, по временам года. Весной, зимой, летом и осенью, точно? Вон какой
взъерошенный. Ой, у тебя даже шишка еловая в волосах. Давай-ка я тебя
причешу.
Тилли выхватила из своих волос хорошенький розовый гребень с тремя
голубыми камушками и, напевая, хохоча, приговаривая, принялась наводить
красоту на шевелюру Ляпуса.
Маленький домовой покорно стоял, опустив глаза. За прошедшую ночь
любовь разом исчезла из его окончательно огрубевшего сердца. "Прыгает,
бегает, бормочет, -- думал он. -- Какая-то дурочка. Часами ползает по
склонам, собирает землянику и, нет, чтоб самой съесть, домовым тащит. А
он-то сам хорош! Своими конфетами вздумал ее кормить... Целуй пятку хозяина!
-- хотелось заорать Ляпусу во всю глотку. -- Но нет! Минуту своего торжества
зря торопить нельзя. Этой ночью он отравит золотистый источник негрустина...
Сегодня его раб -- ничтожный Глупус, завтра -- три десятка домовых, а через
месяц-два -- вся страна рухнет перед ним на колени!.."
-- Ваше капюшонство. -- В дверь спальни осторожно просунулась мордочка
Шибы -- преданного камердинера. Ляпус оборвал воспоминания и устремился в
новый, нынешний день.
-- Что там?! -- спросил он отрывисто. Камердинер вместо ответа
проскользнул на середину комнаты, склонился в раболепном поклоне перед
повелителем и, протянув левую руку перед собой, осторожно разжал пальцы. На
ладони его лежал золотой брелок в виде крохотного перочинного ножичка с
затейливой резьбой.
-- Где он? -- продолжал Ляпус, удовлетворенно вздохнув. Он еще вчера
ждал обладателя этого условного знака -- своего самого главного
и самого секретного шпиона.
-- В виноградной гостиной, -- услужливо отвечал Шиба и тенью скользнул
вперед -- показывать дорогу. Великий злодей всего два дня как вселился во
дворец и плохо еще знал все ходы и переходы.
Как был, в длинной ночной рубахе, Ляпус быстро шагал по дворцовым
коридорам, пересекал то круглые, то длинные залы с высокими расписными
потолками, согнувшись, влезал в потайные двери. Камердинер не случайно не
предложил ему одеться. Он знал: без команды хозяина это опасно. Ляпус считал
себя выше этикета. Все же в какой-то момент Шиба оказался на мгновение
позади господина и быстро накинул на плечи ему знакомый уже серый плащ с
серебряным капюшоном.
-- Сквозит здесь, ваше капюшонство, -- прошелестел он в самое ухо
Ляпуса, словно пригибаясь от возможной оплеухи. -- Как бы не простудиться
вам.
Ляпус недовольно дернул плечом, но промолчал... хорошо рассмотреть
виноградную гостиную не было возможности: задернутые шторы пропускали в
комнату ровно столько света, чтобы ненароком не наткнуться на мебель. У
камина стоял в ожидании некто в темном бесформенном плаще, скрывавшем
фигуру. На голову его до самого подбородка был опущен капюшон с прорезями
для глаз. Незнакомец медленно и церемонно поклонился Ляпусу.
Камердинер Шиба был оставлен в дальнем углу и потому беседы, которая
велась шепотом, не слышал. Один только раз, когда хозяин его, не
сдержавшись, повысил голос, можно было разобрать обрывки двух-трех фраз:
"...И запомните, мне нужны обе девчонки. Обе! ...тогда никто во веки веков
не разгадает тайну Драконьей пещеры. ...а головой Печенюшкина я украшу..."
Дальше опять был шепот. В конце разговора золотой нож -- брелок снова
перекочевал к незнакомцу. Секретный агент второй раз склонился перед Великим
злодеем и исчез, только серая тень едва заметно мелькнула в полумраке. А,
может, это сквозняки, которых так боялся верный камердинер, неслышно
шевелили портьеры.
Ляпус один, без свиты, прошел в те комнаты дворца, которые вчера были
отведены для Алены. Он, незамеченный, встал у двери сбоку, наблюдая, что
делает девочка.
Аленка сидела у стола, заставленного всякой снедью, набирала в ложку
салат с зеленым горошком и бросала в фею Мюрильду, приставленную к ней в
качестве няньки. Та только охала и вытирала платочком измазанное злое
сморщенное личико с хищным острым носом. Мюрильде страшно хотелось
превратить строптивую девчонку во что-нибудь безвредное, например, в
воробья, но она терпела -- не смела ослушаться Ляпуса. Новый повелитель
Волшебной страны строго-настрого приказал ей слушаться девочку во всем,
выполнять ее малейшие желания.
-- Ты зачем над ребенком издеваешься, старая злюка, -- ныла Алена
противным голосом. -- Ты сама сказала, что тебе велено делать все, что я
попрошу. А ты не делаешь! Где Лиза?! Где мои мама с папой? Где Фантолетта с
Морковкиным?
-- Ну, что ты, Аленушка, -- пищала Мюрильда, пытаясь безуспешно придать
своему злому хриплому голосу сладкие интонации. -- Твои папа с мамой в
Волшебную страну никак не попадут. Взрослым это невозможно. А Лизу,
Фантолетту, Морковкина вся наша черная сила разыскивает. Как найдутся, сразу
им руки-ноги скру... то есть свя... то есть поцелуют в уста сахарные и
приведут сюда к тебе, голубчиков наших драгоценных...
Плюх! Новая порция салата чпокнула Мюрильде, забывшей об осторожности,
прямо в глаз. От неожиданности злая старушонка свалилась со стула на пол,
высоко задрав тощие ноги в экономно заштопанных чулках.
Ляпус, хохоча и громко хлопая в ладоши, прошел от двери на середину
комнаты и сел к столу. Плюх! Плюх! Две ложки салата полетели прямо в Ляпуса.
Но тот, схватив пустую суповую тарелку, мгновенно принял обе порции в нее,
словно фокусник -- в шляпу -- шарики для пинг-понга.
-- Молодец, Аленка! -- искренне восхитился Великий злодей. -- Вот таким
и должен быть ребенок. Ловким, требовательным, безжалостным ко всем, кто ему
мешает жить в свое удовольствие. Тебе надоела эта злая противная старуха,
правда? Пожалуйся, пожалуйся мне на нее. Как она посмела тебя, самую
красивую девочку на свете, не слушаться?
-- Салатика мне третью порцию не давала, -- наябедничала тут же Алена.
-- Говорила, живот заболит. А еще сказала, что я рева-корова.
-- Так давай ее накажем, -- с готовностью подхватил Ляпус. -- Что с ней
лучше сделать?! Можно приказать слугам на твоих глазах побить ее палками. А
можно превратить в жирную зеленую муху. Мы с тобой посадим муху в банку,
поднимемся в угловую башню и бросим ее в паутину. Я видел вчера -- там в
паутине сидит паук размером в два моих кулака. Мы с тобой с удовольствием
посмотрим, как он сожрет муху.
-- Смилуйся, повелитель! -- завыла в углу Мюрильда, растирая по
физиономии слезы пополам с салатом.
Неожиданно вместе с ней заревела Алена.
-- Ты что?! -- не на шутку удивился Ляпус. -- Что с тобой, девочка моя
золотая? Людоедочка моя бриллиантовая!
-- Ба-ба-бабушку жалко! -- рыдала Аленка. -- Она же старенькая! У меня
дома бабушка Вера есть. Она тоже старенькая, тоже мне много есть не дает. А
ее все любят! И я люблю. А ты хочешь -- в муху! Я тебя боюсь! Тебя самого --
в муху! А-а-а!
Ляпус понял, что был слишком жесток, и с ходу переменил поведение.
-- Да я и не думал ни в кого ее превращать, -- наклонился он ласково к
девочке. -- И палками бить не собирался. Уж и пошутить нельзя. Знаешь,
Алена, страна большая, дел по горло, все надо успеть, всем помочь, напоить,
накормить, там гору разрушить, тут город построить. Устал, как собака. Был
веселый, стал мрачный. Шутить совсем разучился. Вот, пошутил глупо, а вы
расплакались. Встань, Мюрильдочка, прости меня, дурня...
И тут он расплакался сам. Стал шарить по карманам носовой платок, не
нашел, попытался вытереть слезы пальцами, но они все лились и лились.
Мюрильда сжалась в комок, глаза ее выросли от изумления, она ничего не
понимала, но боялась проронить хоть полсловечка.
Алена вытащила из кармашка платочек, вытерла слезы, вытерла нос,
подумала и решительно протянула платок Ляпусу. Тот благодарно улыбнулся ей
сквозь слезы, утер лицо и, подсев к девочке поближе, продолжал:
-- Всех люблю, для всех хочу счастья. Но одному трудно. Где вы, верные
помощники? Лиза, Федя, Печенюшкин, Фантолетта, Морковкин. С вами вместе мы
бы горы свернули. Если б, Алена, они меня узнали получше, знаешь бы как
полюбили...
-- А Фантолетта сказала, что ты Федю в тюрьму посадил, -- с сомнением
перебила Алена.
-- Я?? -- Ляпус невероятно удивился. -- Хочешь, сейчас с тобой все
тюрьмы обойдем -- нет там Феди. Вообще там никого нет -- все тюрьмы пустые.
У меня же нет врагов. Прячется где-то от меня Федя. А что меня бояться? Вот
скажи -- я страшный?
-- Нет, -- ответила Аленка честно. -- Ты, когда не плачешь и не шутишь,
так даже красивый.
-- Вот видишь!! -- обрадовался злодей. -- Давайте жить все вместе,
дружно и весело. А потом мы вас отправим домой, к родителям. Только надо
сначала найти твоих друзей.
-- А как их найдешь, -- с сомнением покачала головой девочка. -- Я не
знаю, Мюрильда не знает, ты тоже, наверное, не знаешь, а то бы уже нашел.
-- Вот я-то как раз знаю, -- тихо сказал Ляпус. -- Но без тебя мне их
не найти. Ты можешь мне помочь? Да? Тогда слушай меня внимательно...
Глава десятая
Печенюшкин. История первая
-- Что это?! -- воскликнула Лиза. -- Печенюшкин, смотри! Неужели мы
летим?!
-- Эка невидаль, -- отозвался Печенюшкин. -- В ступе, выходит, можно
летать, а в троллейбусе нельзя?
-- Ну, ступы-то во всех сказках летают, -- Лизу трудно было
переспорить. -- А вот про летающий троллейбус я что-то до сих пор не
слышала.
-- Конечно! -- ядовито откликнулся пушистый герой. -- Если в свои
девять неполных лет ты о чем-то не слышала, значит, этого и быть не может?
Вообще-то ты права, троллейбусы не летают, но мы очень торопимся. Некогда,
понимаешь?
-- Но ведь троллейбус не самолет. У него же крыльев нет.
-- А у ступы что, есть крылья? -- Печенюшкин обиделся и замолчал.
Лиза смутилась и принялась снова разглядывать свои украшения -- память
о прошедшей ночи, знаки королевской власти.
Левое запястье ее обвивал золотой браслет-змейка. Кобра с раздутым
клобуком, с рубиновыми глазами сжимала в пасти свой хвост. Браслет нужно
было три раза повернуть вокруг запястья -- так объяснила Лизе живая,
настоящая кобра -- и тогда, где бы девочка ни была, змея тут же придет к ней
на помощь. И еще на безымянном пальце правой руки у Лизы плотно сидел
золотой перстень с бирюзовой печаткой. На печатке был искусно вырезан
темно-вишневый скорпион. Если долго и Пристально смотреть на кольцо,
скорпион начинал шевелиться, словно пытался вылезти из печати. Этим перстнем
полагалось запечатывать письма, чтобы адресаты девочки знали: пишет им не
кто-нибудь, а королева. В торжественных случаях полагалось переодеть кольцо
с правого на левый безымянный палец. Тотчас вместо повседневной Лизиной
одежды на ней оказывались бы длинное платье, изумрудно-золотые туфельки, а
на голове -- корона. В таком наряде девочка казалась себе очень
представительной, хотя, конечно, променяла бы его на пионерскую форму. Было
у волшебного перстня и последнее, третье предназначение. Если сильно
потереть камень, скорпион спрыгивал с печати и кусал Лизиного обидчика.
Троллейбус между тем летел под голубым небом, внизу без конца и без
края тянулись пески, Печенюшкин мурлыкал какую-то песенку и -- явно без
нужды -- возился с рукоятками и кнопками управления.
-- Можно спросить? -- не выдержала молчания Лиза. -- А почему тебя
зовут Печенюшкин? Это фамилия, имя, прозвище? И вообще, кто ты -- гном,
водяной, тролль или простой волшебник? И почему все обитатели Фантазильи,
кого я видела, тебя знают?
-- Что обо мне рассказывать, -- проворчал загадочный зверек. -- Трудное
детство, лишения, ранняя потеря близких, долгие годы одиночества... Любим
все пожаловаться, поплакаться, ох, любим. А вообще-то жизнь моя -- жуткий
приключенческий роман. Что там Майн Рид, Стивенсон, Кир Булычев. -- Он
внезапно оживился. -- Хочешь узнать мою историю? Слушай!
Зверек нажал кнопку на пульте с надписью "Автопеченюшкин", в два прыжка
забрался на сиденье против Лизы и начал рассказ.
-- Ты, наверное, слышала, что есть на свете такая страна Бразилия, --
где в лесах много диких обезьян. И вот, несколько сотен лет назад, в этой
самой Бразилии в одной большой обезьяньей семье родился маленький обезьяний
ребенок. Семья обитала на юго-востоке Бразилии в жарком вечнозеленом
тропическом лесу.
Год, когда появилась на свет крохотная обезьянка, был удачным для
зверей и птиц -- обитателей тропического леса. Ласковое солнце, мало дождей,
много сытной пищи -- фруктов, насекомых, маленьких ящериц. Поэтому родители
назвали детеныша Пиччи-Нюш, что означало -- счастливчик, родившийся в
урожайную пору...
А время шло. Сменяли друг друга годы, взрослел маленький Пиччи-Нюш,
обживал родной лес, летал с дерева на дерево, цепляясь за лианы, дружил с
ревунами, капуцинами, сторонился хищных оцелотов, кинкажу и жестоких
паукообразных обезьян.
Иной раз он даже забирался к берегам реки Паранапанемы, где обитало
индейское племя тупинабама. Там у него появился товарищ -- десятилетний
мальчик Гокко. Однажды он спас Пиччи-Нюша от когтей разъяренной пумы, всадив
хищнице прямо в глаз стрелу с желто-алым оперением. Пума успела хватить
обезьянку лапой и, хотя удар получился скользящим, два когтя раскроили бок
несчастному, и Пиччи упал с дерева прямо в реку, обливаясь кровью. В воде,
привлеченные запахом крови, мгновенно появились пираньи. Стая этих хищных
рыбок может в несколько минут обглодать свою жертву до костей. Часто даже
люди становятся их добычей.
Не раздумывая ни секунды, Гокко кинулся в воду, схватил обезьянку и в
несколько гребков достиг берега. Две-три пираньи успели тяпнуть его за руку,
и, когда мальчик ступил на землю, несколько капель его крови, смешавшись с
кровью спасенной обезьянки, упали на траву.
-- Теперь мы кровные братья с тобой, -- улыбнулся Гокко и осторожно
погладил напуганного, дрожащего зверька.
Недели две, выздоравливая, пролежал Пиччи-Нюш в хижине Гокко. Мальчик
заботливо ухаживал за маленьким другом -- носил отборные фрукты, лепешки из
маиса, смазывал рану целебным бальзамом. Когда Пиччи поправился, он скорее
поспешил домой. То-то было радости в обезьяньей семье, где папа и мама
считали сына погибшим. Строго-настрого запрещали ему родители отлучаться
далеко, но разве можно было удержать обезьянку от свиданий со своим другом и
спасителем.
Пиччи-Нюш и Гокко вместе бегали по лесам, дразнили муравьедов и
древесных опоссумов, качались на лианах, а как-то раз даже выловили в
Пиранапанеме на нехитрую наживку огромного панцирного сома.
Но вот, в один злосчастный день, Пиччи, прибежав к другу, долго не мог
его найти. Наконец он обнаружил мальчика на крохотной, рыжей от бабочек
полянке в гуще зарослей в сотне метров от хижины.
Гокко сидел на траве, обхватив колени, и смотрел перед собой темными
узкими глазами. Худое лицо его, словно отлитое из бронзы, было спокойно, но
по щекам медленно скатывались слезы.
Мужчинам племени тупинабама не пристало показывать печаль на людях.
Маленький индеец, увидев товарища, постарался незаметно вытереть лицо. В
ответ на настойчивые просьбы Пиччи он, наконец, рассказал, что произошло.
Ближе к устью реки, там, где когда-то отец Гокко поймал четырехметровую
рыбу арапаима, в пещере на лесистом склоне живет злой колдун Кутайра. Все
окрестные племена страшатся его. Колдун может вызывать злых духов, укрощать
взглядом свирепых ягуаров и насылать на любого человека порчу, так что он в
один день чернеет и погибает от мучительного жжения внутри.
Каждые три года колдун требует от индейских племен страшную дань --
маленького мальчика. Один раз племя араваков отказало жестокому Ку-тайре.
Колдун вызвал злых духов, они вселились во взрослых мужчин племени, и всеми
этими воинами овладело черное безумие. Кто бросился с обрыва в реку, кишащую
крокодилами и пираньями, кто убежал в непроходимые чащи и погиб от когтей и
зубов хищных зверей. Многие индейцы разрывали на себе одежды, царапали тело
ногтями, падали на землю и бились в судорогах. Тогда жена предводителя
племени вывела за руку из хижины своего семилетнего сына -- маленького Жезу
и, рыдая, отдала Кутайре. И сразу же разум вернулся к воинам, оставшимся в
живых.
С тех пор никто не смел противоречить, когда раз в три года колдун
появлялся в каком-нибудь племени и напоминал -- подходит февральское
полнолуние... Вечером перед полнолунием, как только солнце склонялось к
закату, двое мрачных старейшин приводили к пещере Кутайры испуганного
ребенка. Они привязывали мальчика к стволу старой цекронии, росшей в десяти
шагах от входа в логово колдуна, и скорее уходили прочь, стараясь не
оглядываться. Больше никто и никогда ребенка не видел.
-- И вот, -- рассказывал Гокко, -- в этот раз выбор колдуна пал на
племя тупинабама. Отец мой погиб на охоте, мать умерла от лихорадки -- никто
не будет оплакивать сироту. Сегодня вечером меня отведут к пещере и оставят
там -- таково решение старейшин.
-- А что же Кутайра делает с детьми? -- спросил Пиччи, поеживаясь от
услышанного.
-- Старухи наши говорят -- съедает. Он уходит в свою пещеру и
превращается в громадного крокодила. Крокодил выползает наружу, пожирает
мальчика и скрывается в реке. Там он отлеживается у берега в теплой тине две
недели -- переваривает пищу. Потом выходит на берег и опять становится
колдуном. Так он обретает новые силы для своих страшных колдовских дел.
-- Ты не погибнешь! -- закричал в отчаянии Пиччи. -- Я спасу тебя! Я
брошусь на колдуна и перегрызу ему горло! Или всажу отравленную стрелу.
-- Бесполезно. Он заморозит тебя взглядом в воздухе. А яд на него не
действует. Нет, от судьбы не уйдешь. Я мог бы убежать, но тогда умрет кто-то
другой. Прощай, Пиччи, мой маленький брат. Вспоминай иногда Гокко.
-- Ты не погибнешь, -- повторил Пиччи. -- Это несправедливо. Так не
должно быть!
Он вспрыгнул мальчику на плечо, потерся пушистой головой об его щеку,
перемахнул на ветку и исчез в зарослях...
Пришла ночь. Горел костер на поляне, сбоку от входа в пещеру. Языки
пламени бились на остриях свежего ветра с реки. Ветер временами стихал, и
тогда, сквозь горячий дым, уносящийся в небо, привязанный к дереву Гокко
видел, как на непостижимой высоте зябко дрожали звезды.
Внезапно сутулая фигура колдуна, незаметно вынырнувшего из темноты,
нависла над мальчиком, закрывая пламя. Маленький индеец различал только
черный силуэт да блестящие белки глаз Кутайры.
-- Какой тощий, костлявый мальчишка! -- проревел разозленный колдун. --
В следующий раз я выберу себе парня заранее. Пускай его годик
пооткармливают, держа в клетке. Пусть не дают двигаться, чтобы разжирел.
То-то будет славно!
Хрипло ругаясь, он пересек поляну и, пригнувшись, скрылся в пещере. И
тут же из нее показалась голова исполинского крокодила.
Жуткий оборотень медленно выполз наружу и вдруг одним прыжком оказался
у цекронии, к которой был привязан окаменевший от ужаса Гокко. Чудовище во
всю ширь распахнуло гигантскую пасть.
Пушистый оранжево-красный комок метнулся из темноты от подножия дерева
прямо в пасть хищнику. Сверкнула длинная искра, и сноп пламени вырвался из
челюстей оборотня.
Крокодил с распяленной пылающей пастью, в которую была вставлена
рогатина, обмотанная просмоленной паклей, бился на поляне. Он пытался
освободиться от рогатины, колотя о землю головой, но острая деревяшка только
глубже увязала в челюстях. А Пиччи уже цепкими коготками распутывал узлы,
разматывал веревку, освобождая связанного мальчика.
Последние судороги все медленней и медленней сотрясали тело чудовища.
Пламя в его пасти догорало. Вот с лязганьем сомкнулись огромные челюсти,
видимо, прогорела середина рогатины. Крокодил дернулся еще несколько раз и
остался недвижим.
-- Все, -- шепотом сказал Гокко, стоя у дерева рядом с героической
обезьянкой. -- Все. Конец колдуну! -- повторил он, осмелев, и, подобрав с
земли прутик, потыкал им в закрытый крокодилий глаз.
Все дальнейшее произошло в доли секунды. Оборотень дрогнул и вдруг, в
последнем предсмертном усилии, раскрыв черную кровавую пасть, бросился на
Гокко. Пиччи дернул мальчика за ногу и, пока Гокко падал, успел заслонить
его своим маленьким телом. Зубы крокодила сомкнулись как раз посредине
туловища обезьянки, дрожь пробежала по его телу в последний раз, он выгнулся
и, приоткрыв пасть, издох.
Дым костра потек вниз и серым плотным маревом окутал землю. Когда
ветерок разогнал последние клочья дыма, маленький индеец в неверном свете
догорающего костра увидел у самых ног труп колдуна с обугленной головой и
крохотное окровавленное тельце обезьянки.
Гокко бережно поднял своего спасителя на руки, припал ухом к его
пушистой груди. Сердце обезьянки не билось.
Путаными таинственными тропами, то ясно видными, то исчезающими во
влажной мешанине джунглей, Гокко шел и шел уже много часов -- ведомый чуть
теплившейся в сердце искоркой надежды. За спиной его был надежно привязан
узелок с бездыханным телом верного Пиччи. Если старухи племени тупинабама,
судачившие обо всем на свете долгими лунными вечерами, не врали, конец пути
был уже близок.
Ни один индеец, включая неустрашимых воинов, мудрых знахарей, колдунов,
постигших зловещие тайны, не отваживался и близко подойти к тому месту, куда
добирался сейчас Гокко.
Вот впереди мелькнул просвет, и через несколько десятков шагов джунгли
внезапно исчезли, словно их выкорчевал сказочный великан Басаку. Перед
мальчиком простиралась обширная равнина с поверхностью твердой, гладкой и
блестящей, как отполированный наконечник стрелы.
Посреди равнины впивалась острием в небо огромная хижина -- выше самого
высокого дерева. Таких хижин Гокко никогда не видел. Она была вся
рыже-черная, твердая как камень, и нигде не было заметно входа в нее. В
хижине жили боги.
Поборов страх, мальчик дошел до того места, где гладь равнины смыкалась
с шершавым подножием хижины. Он постучал кулаком в стену -- звук получился
почти неслышным, только больно стало костяшкам пальцев. Тогда Гокко со всей
силы стал шлепать по стене ладонью. Так получалось громче, но все равно
никто не отзывался.
-- Всемогущие боги! -- взмолился индеец, упав на колени перед стеной.
-- Я слышал, что вы все можете. У меня есть амулет, мне дал его отец перед
смертью. Удача в охоте не оставит того, кто наденет его на шею. Вот колчан,
полный стрел, разящих без промаха. Вот лук, сделанный мастером, знаменитым
на все индейские племена. Я сам буду работать на вас всю жизнь. А если и
сама жизнь моя пригодится вам -- возьмите ее! Только оживите Пиччи -- моего
друга и кровного брата!
Он дважды спас мою жизнь и сам погиб от моей глупости. Он избавил
индейские племена от страшного колдуна Кутайры. Кутайра мертв, он больше не
сможет пожирать маленьких детей индейцев. И Пиччи мертв... Возьмите мою
жизнь, возьмите всю мою кровь, но оживите его, о боги!
Гокко распростерся вниз лицом, раскинув крестом руки, прижался лбом к
теплой гладкой поверхности равнины.
Он не видел, как часть стены у подножия исчезла, образовав круглый вход
размером в два человеческих роста, оттуда появился человек -- или бог? --
нагнулся над мальчиком и мягко тронул его за плечо.
Маленький индеец вскочил на ноги и, прижавшись к стене, со страхом и
изумлением разглядывал незнакомца.
Тот был ростом чуть выше самого высокого индейца, с голубовато-белой
кожей, волосами цвета маисовой соломы и круглыми лиловыми глазами. В
остальном же он не отличался от всех людей, которых мальчик когда-либо
видел.
Человек-бог знаками предложил Гокко развязать узелок и отдать ему
мертвую обезьянку. Взяв в руки холодное тельце зверька, он ласково кивнул
мальчику, видимо, объясняя, что надо подождать, прошел к круглому входу,
пропал в нем, и вход тут же затянулся.
Теплая, темная, влажная ночь окутала землю Бразилии. Уснули агути и
ленивцы, муравьеды и древесные дикобразы. Крепким сном забылись еноты и
выдры, оцелоты, тапиры и дикие свиньи пекари. Спали в реках рыбы, ламантины
и добрые амазонские дельфины. Только листоносые летучие мыши редкими
взмахами крыльев колыхали недвижный ночной воздух.
Гокко сидел, вытянув ноги и привалившись спиной к стене загадочной
обители богов. Легкий розоватый свет, исходивший от стен хижины, позволял
видеть шагов на пятнадцать перед собой. Неясно, почему, но мальчику не
хотелось есть, не было ни страха, ни беспокойства. Наоборот, странное
чувство расслабленности, безопасности, уверенности, что все будет в порядке,
то и дело ненадолго смыкало его веки. "Наверное, это доброе колдовство
белокожих богов", -- думал Гокко. Он так уютно чувствовал себя, что жаль
было даже засыпать.
И вот внезапно, как бы прямо внутри него, в голове, раздался отчетливый
глубокий голос. Каждое услышанное слово маленький индеец запомнил навсегда.
Вот они, эти слова:
-- Дорогой мальчик! Сейчас твой друг вернется к тебе. Ты увидишь Пиччи
невредимым, словно его и не коснулись страшные зубы колдуна. Но искалеченное
тело его уже нельзя было вылечить. Поэтому сердце его и разум мы вложили в
новое тело, созданное из волшебного материала.
Отныне сила, ловкость и ум Пиччи станут безграничны. Он сможет
превращаться в любое живое существо и в неживой предмет, жить сотни лет на
земле и под землей, в огне и в воде, говорить на всех языках людей, животных
и растений и творить многие чудеса. Доброе сердце поведет его туда, где
угнетают беззащитных, мучают невинных, издеваются над слабыми.
И пока существует зло в этом мире, будет жить и драться с ним Пиччи-Нюш
-- Вечный Воин Справедливости.
Когда-нибудь весь мир станет другим. Впереди много яростных сражений,
много крови, горя и слез, но добро обязательно победит: Воцарятся мир и
покой, дети и звери будут бесстрашно бродить по солнечным пестрым полянам
Земли.
Вышло не совсем так, как ты надеялся, малыш. Пиччи больше не будет
прежней обезьянкой, веселой и беззаботной. Видимо, вам придется расстаться
теперь. Но лечить по-другому мы не умеем.
Прощай же и будь всегда отважным и добрым, таким, как сейчас.
Голос умолк, и все пропало -- розовое сияние, плоская равнина и дом
богов на ней. А стало вот что: маленькая хижина Гокко, рассвет и сам
мальчик, стоящий у входа. Напротив него на пеньке сидел Пиччи, живой и
невредимый, расчесывал передними лапами длинную красноватую шерсть над ушами
и весело глядел на друга.
Гокко понял только одно, что друг его, кровный брат и спаситель, сам
теперь стал подобен богам. Ноги индейца подогнулись, он хотел упасть ниц, но
Пиччи остановил его.
Мягким прыжком, как раньше, он оказался у мальчика на плече, потерся
головой об его щеку, заглянул в глаза.
-- Гокко, братик мой, ну что ты?! Мы снова вместе теперь, жаль, что так
ненадолго. Я спас тебе жизнь, -- ты спас мою дважды, я снова в долгу перед
тобой. Ты не испугался гнева могущественных богов, рисковал погибнуть из-за
глупой обезьянки. У тебя появилась седая прядка в волосах -- словно перышко
упало с белого попугая. Что это -- ты плачешь?
-- Ты уходишь, брат мой. -- Две влажных дорожки блестели на щеках
Гокко. -- Ты уходишь, и не будет больше веселых игр, охоты, рыбалки, ничего
не будет. Я один теперь.
-- Нет, не один, -- возразил Пиччи. -- Ты сын своего племени и должен
жить вместе с ним. Ты возмужаешь, братик, женишься, вырастишь храбрых
сыновей и нежных заботливых дочерей, может быть, станешь вождем...
-- Почему ты замолчал?! -- воскликнул мальчик.
-- Очень Барбандурас меня беспокоит, -- медленно, как бы извиняясь,
проговорил Пиччи.
-- Что это -- Барбандурас? Твое новое тело?
-- Нет, это дальняя земля. Там началась война картофанов с марабуками.
Угроза истребления нависла над веселыми трудолюбивыми картофанами. Надо
помогать. Не печалься, родной мой, будь счастлив. И помни, если тебя
настигнет беда, я появлюсь, где бы ты ни был.
Кончиком пушистого хвоста он ласково потрепал мальчика по носу, прыгнул
обратно на пень, и тотчас же взмыла с него вверх гигантская цапля-челноклюв.
Птица сделала круг над хижиной, махнула маленькому индейцу крылом и, набирая
сумасшедшую высоту, растворилась в воздухе.
Запрокинув голову, Гокко все глядел и глядел в пустое рассветное небо.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть вторая
Сестры-спасительницы
Глава первая
Принимаю вызов
Печенюшкин окончил свой рассказ, и несколько секунд Лиза молчала.
-- А мне жаль Гокко, -- сказала она наконец. -- Что с ним было дальше?
Ты еще расскажешь? Так тебя Печенюшкиным зовут, потому что это значит
Пиччи-Нюш -- урожайный счастливчик? А я думала, потому что ты печенье
любишь.
-- Печенье люблю до хвостовой дрожи, -- тихо ответил чудесный зверек.
-- Потому и откликаюсь на прозвище Печенюшкин. Я тебе расскажу, что было
дальше с Гокко, но в следующий раз. Чувствую, Алене грозит опасность. Ну-ка!
Он исчез под сиденьем, несколько мгновений возился там и вылез, держа в
лапах запыленное блюдце с тускловатыми лазоревыми цветами по краям. Кончиком
хвоста Печенюшкин тщательно обтер блюдечко. Лазурь и позолота нестерпимо
засияли, и стало понятно, что блюдце это старинное, а возможно, даже и
волшебное.
-- Шарик есть какой-нибудь? -- обернулся он к Лизе.
Та в волнении захлопала себя по карманам, где всегда было натолкано
множество ненужных мелочей.
-- Нет, наверное, -- торопясь, бормотала она. -- Эх, если бы портфель
мой сюда. Там в глубинах чего только не встретишь! Мама всегда ругается.
Вот! Может, это подойдет?
Девочка протянула на ладони большую розовую горошину жевательной
резинки.
-- Попробуем, -- с сомнением проговорил зверек, опуская шарик на
блюдечко.
-- Сюда же яблочко нужно наливное, волшебное, -- поправила начитанная
Лиза.
-- Съедено, -- отрывисто пояснял Печенюшкин, катая шарик по блюдцу. --
Спасал на днях Робина Бобина Барабека. Ну, людей он, понятно, не ел, это
сказки. Но обжора страшный. А тут решил похудеть, потому как ходить уже не
мог, только катиться. На ковре-самолете забрался на гору неприступную. Ковер
отпустил, чтоб вниз себе путь отрезать. А с собой оставил три морковки и
зонтик. Думал, исхудает, станет легким, как перышко, и с зонтиком, словно с
парашютом, вниз спрыгнет. На его счастье, когда он прыгать решился, то
зонтик уже открыть не мог, так ослабел. Не то бы расшибся всмятку. Весу-то в
нем еще ой-е-ей сколько было. Подоспел я с троллейбусом, снял бедолагу.
Внизу лес, болота, посадка сложная, миг не доглядел, он у меня яблочко
наливное и сожрал. Хорошо, скатерть-самобранку не нашел -- съел бы все, что
на ней, вместе со скатертью...
-- Гляди! Гляди! -- завопила Лиза, тыча пальцем в блюдечко.
Там бежали радужные кольца, расходясь от центра к краям, а сквозь них
постепенно проступала живая картинка. На высоком с витой спинкой стуле
сидела Алена. Около нее, придвинувшись вплотную, стоял маленький человечек с
темными кудрями в сером плаще до пят с откинутым серебряным капюшоном. Он
что-то говорил, горячо размахивая руками. Сначала неясно, а потом все более
отчетливо, стали слышны звуки его речи.
-- Слушай меня внимательно, -- повторил Ляпус Аленке. -- Для того,
чтобы снова встретить Лизу и своих друзей, ты должна превратиться в
маленькую ведьму.
-- Тютюшки! -- закричала Алена. -- Ни за что! Я знаю, ведьмы жаб и
пауков едят -- мне книжку читали.
-- Никаких жаб и пауков, -- твердо сказал Ляпус. -- Бананы, мороженое,
шоколад, салат с зеленым горошком. Только так и не иначе. Понимаешь, --
продолжал он, -- сам я добряк, весельчак, с незнакомыми людьми тих и
застенчив. Личные потребности -- бутерброд, стакан газировки да перед сном
-- игра на рояле. Но друзья твои этого не знают. Боятся, что возьму их в
плен и превращу в старые осиновые пни. Просто так они сюда не придут. Вот
если бы тебе угрожала беда, они бы непременно явились на выручку.
Поэтому предлагаю сделать так. Сегодня я объявлю по всей Фантазилье,
что к нам приехала настоящая земная девочка Алена. Скажу, что она будет нам
помогать в борьбе с ненавистным добром и для этого хочет стать одной из нас.
И завтра на Главной площади перед всем народом состоится ее торжественное
превращение в маленькую злую ведьму.
Конечно, на самом деле ничего такого не будет. Просто, я объявил борьбу
с добром, чтобы обнаружить настоящих злодеев и предателей. Мы их найдем,
превратим в осиновые пни и снова заживем, как раньше. А со старых пней,
знаешь, сколько опенков можно собрать по осени? Любишь жареные опенки?
-- Маринованные...
-- Замаринуем! -- подхватил Ляпус. -- Будем к вам домой приезжать из
Фантазильи с гостинцами. К тебе, Лизе, папе, маме. Представляешь, сидите вы
себе дома, ни о чем таком не думаете и вдруг -- хлоп! -- появляюсь я с
Фантолеттой и Печенюшкиным с ведром грибов, с лукошком ягод...
-- Я не буду ведьмой, -- упрямо сказала девочка. -- Они злые, а я
добрая. Если меня шоколадкой или конфетками угостят, я дома со всеми делюсь.
Я маме всегда помогаю. А если мама на диван приляжет, я ей сразу подушечку
несу и пледом укрываю.
-- Вот умница! И не будешь ты ведьмой, и не надо! Друзья твои решат,
что ты правда превратишься, и захотят тебя спасти. Думаю, они попытаются
похитить тебя с Главной площади, когда чародей Клопуцин начнет твердить над
тобой заклинания. В этот момент их и окружит мое, то есть наше войско. А я
объявлю, что вся затея с Великим злодеем была просто проверкой для
фантазильцев. И начнется веселый праздничный карнавал!
-- Знаешь, -- медленно проговорила Алена, глядя на Ляпуса ясными
коричневыми глазами, -- что-то я тебе не очень верю...
-- Это ты просто переутомилась, -- не смутился злодей. -- Вот, выпей и
сразу придешь в себя. Он протянул девочке тяжелый кубок резного хрусталя,
полный темной прозрачной влаги, пронизанной золотыми искрами.
-- Сначала ты отпей, -- потребовала осторожная Алена. Она знала много
сказок, в которых люди простодушные принимали неизвестно что из рук людей
непорядочных, пили, ели, а потом начинались большие неприятности.
-- С удовольствием, -- оживился Ляпус. -- Знаешь, как вкусно!
Он, причмокивая, отпил из кубка половину и протянул его девочке. Но
Аленка не видела, как перед этим злодей с ловкостью фокусника кинул себе в
рот крохотную голубую таблетку.
Обеими руками она поднесла тяжелый сосуд к губам и сделала несколько
глотков...
Вдруг поверхность блюдца снова замутилась, изображение поплыло,
размылось и исчезло. По блюдечку в окружении лазоревых цветов снова катался
розовый шарик.
-- Ты видел?! -- воскликнула Лиза. -- Видел, как Ляпус таблетку
проглотил? Он же отравит Аленку! Почему больше не показывает?!
-- Он усыпит ее волю, -- мрачно ответил Лизин мужественный спутник. --
Теперь Алена станет вялой и послушной. А блюдце не показывает больше, потому
что усталость в нем накопилась. Полдня, не меньше, отдыхать будет. От
яблочка-то оно силы набиралось.
-- Летим туда скорее! -- загорелась Лиза. -- Я сейчас выпью все зеленые
таблетки, разнесу дворец по кирпичику, Ляпусу башку оторву и спасу Аленку.
-- Тут скорее хитростью надо брать, -- ответил ей Печенюшкин. -- Дворец
не разнести, он волшебный. Кирпичи алмазные, заговоренные. Раствор замешан в
полночь в новолуние на орлиной крови. Его атомной бомбой не расколешь.
-- Значит, подкоп надо рыть, в окно сверху прыгать, волшебство какое-то
придумывать... Вот! У меня же браслет на руке. Сейчас как поверну! Что там
кобра говорила? Страх пустыни и мудрость пустыни.
-- Не горячись, Лиза! Дело простое, как свисток из помидора. Даже если
атакуем мы дворец, возьмем его штурмом, Ляпус с сестренкой твоей успеет
сбежать по подземным ходам. Их там тьма. Все знает только Великий Маг, а он
-- увы! -- в помрачении рассудка.
-- Так что же делать?!
-- О! -- сказал Печенюшкин. -- Это хороший вопрос. Теперь слушай и не
перебивай. Ляпусу нужно всех нас поймать. Алена -- приманка. Пока мы не
схвачены, он ей ничего не сделает. Попытаться отбить у них Аленку можно
только завтра на Главной площади.
Злодей туда стянет все свои силы -- всю нечисть волшебную. Но другого
пути нет. Или мы их, или они нас. Вызов брошен лично мне. Что ж, я его
принимаю. Посмотришь на Печенюшкина в деле... А вот и дворец, Лизонька.
Глянь-ка в окошко.
Троллейбус неподвижно висел в вышине. Слева, на уровне Лизиных глаз
проплывало легкое пушистое облачко. Впереди же и внизу, краснея черепицей
крыш, зеленея кругами, треугольниками, квадратами парков и скверов,
расстилался город. Самая большая крыша выглядела не крупнее спичечной
этикетки.
В центре города, казавшегося сверху кукольным, фасадом выходя на
правильный бело-зеленый восьмиугольник Главной площади, возвышался над всеми
другими зданиями розовато-серый островерхий замок.
-- Ой! -- забеспокоилась Лиза. -- Нас же оттуда увидят.
-- Ничего подобного! -- возмутился Печенюшкин. -- Мою тележку может
видеть только тот, кому положено. Не переживай. Итак -- спуск!
Он прыгнул в водительское кресло, ударил по клавишам управления,
вдохновенный, как пианист, рванул на себя сверкающую рукоятку. У Лизы
зазвенело в ушах, томительно закрутило в животе, а сердце подскочило к
горлу.
Троллейбус рушился вниз, стремительно росла земля, ноги отнимались от
страха, а Печенюшкин уже сидел рядом, хлопал Лизу по плечу, хохотал,
подмигивал, подбадривал.
Город остался сбоку, мелькнула крепостная стена с тяжелыми коваными
воротами и тоже пропала. Все заслонил длинный невысокий холм с пологими
склонами -- их покрывал стелющийся кустарник, усыпанный гроздьями мелких
желтых цветов.
"Как сейчас шмякнемся!" -- успела подумать девочка, и тут же без
всякого торможения их чудесная "тележка" вдруг замерла, едва не коснувшись
зеленой муравы, словно подхваченная чьей-то исполинской ладонью.
Лизу вдавило в кресло так глубоко и резко, что пружины, распрямляясь,
тут же подкинули ее вверх, чуть ли не до потолка, и она второй раз
приземлилась -- на сиденье. Впрочем, как ни странно, никаких неприятных
ощущений ей вся эта посадка не причинила.
-- Прости, если можешь, -- оправдывался пилот-лихач. -- Прыжки без
парашюта с затяжной нервотрепкой, -- это моя вторая слабость после печенья.
-- А сколько у тебя всего слабостей? -- севшим голосом спросила Лиза.
-- Не скажу, а то расстроишься, -- быстро ответил Печенюшкин. Девочка
помолчала.
-- Ну, как здоровье? -- озаботился ее удалой спутник. -- Я тебя сильно
испугал? Больше никогда не буду, клянусь своей шпагой!
-- Да нет, ничего страшного, -- вежливо ответила Лиза. -- Со мной все в
порядке, я только сильно за Аленку боюсь. Она же совсем маленькая. Каково ей
сейчас там, с хитрыми врагами... Послушай, а где же твоя шпага?
-- Вот, вот! -- подхватил Печенюшкин. -- Где же моя шпага? И вообще, ты
не находишь, что пора сменить имидж?
-- Что-что сменить?
-- А еще в английской спецшколе учишься, -- поддразнил Лизу зверек. --
Имидж -- это значит образ, облик. Знаешь, в таком вот виде, -- он обвел себя
с головы до ног кончиком хвоста, -- я здесь уже примелькался, да и драться
не так удобно с моими зубами и когтями.
-- Мы этого слова еще не проходили, -- хмуро объяснила Лиза, опустив
голову. А когда подняла -- забавной героической обезьянки уже не было.
Вместо обезьянки ей улыбался, чуть склонив колено в изящном поклоне,
худенький рыжеволосый большеротый мальчик. Он был примерно одного с Лизой
роста, ну, может быть, самую чуточку повыше.
Обычно у людей рыжеволосых бывает очень белая кожа, а брови и ресницы
тоже рыжие. Но у этого странного мальчика под темными бровями, окаймленные
длинными черными ресницами освещали все смуглокожее лицо и россыпь золотых
веснушек на нем пронзительно голубые глаза Печенюшкина.
Одет он был в черную свободную бархатную блузу с распахнутым воротом и
черные, бархатные же облегающие брюки, заправленные в короткие узконосые
сапожки. У пояса его, на шитой золотом перевязи висели пустые ножны.
Узкий солнечный луч падал наклонно из окна к ногам юного незнакомца, и
тысячи пойманных пылинок бились в нем сверкающей мошкарой.
Мальчик достал из-под манжета блузы белоснежный платок с кружевной
каймой и стремительно провел платком по лучу, отчего пылинки пропали. Резким
движением кисти он переломил луч посередине, и в руке его засиял, отливая
бледным золотом, тонкий гибкий клинок с драгоценным эфесом. Вбросив шпагу в
ножны, необыкновенный мальчик еще раз поклонился Лизе и просто сказал:
-- Да я же это, Лизонька, я! Ну что, обезьянка тебе больше нравилась?
-- Ты теперь принц? -- восхитилась Лиза. -- Вот здорово! Ой, ты так
похож на Леню Докшина из третьего "Б"! Только он еще на скрипке играет.
Можно, я тебя, пока ты такой, буду Леней звать?
-- А что, прекрасное имя, -- покладисто согласился Печенюшкин.--
Договорились. А теперь, Лизок, договоримся еще и о другом. Я исчезну до
вечера -- надо подготовиться. Дверь открывается вот этой клавишей, ею же и
закрывается. Но лучше из троллейбуса не выходи, особенно если заметишь
вокруг что-нибудь подозрительное. Здесь, внутри, ты в полной безопасности.
Вернусь -- расскажу, как именно мы будем завтра спасать Алену. Тебе тоже
предстоит работа. Проголодаешься, нажмешь вон ту кнопку, оранжевую, скажешь,
что хочешь, все появится. Постарайся вздремнуть. Силы еще понадобятся.
Оставшись одна, Лиза сильно приуныла. Когда рядом находился ее отважный
спутник, все казалось проще. От него словно исходил и передавался девочке
могучий заряд бодрости, уверенности в своих силах и в том, что все обойдется
самым лучшим образом. Мысли об Аленке, о судьбе несчастной Фантазильи, о
маме с папой крутились в голове, не оставляя ни на минуту.
Есть не хотелось, спать не хотелось. Заботливый Печенюшкин положил на
видное место толстенную книгу. Яркий переплет украшала заманчивая надпись
"Волшебные сказки эльфов". Лиза открыла сказки, прочла страниц восемь и
обнаружила, что не запомнилось ни слова из прочитанного. Совершенно некуда
было деться от беспокойных дум и невозможно усидеть на месте.
И тут в голову ей пришла совершенно шальная, отчаянно смелая мысль:
"А что, если я надену королевское платье, обую туфельки и, только без
короны, выйду в город на разведку? Вдруг мне удастся проникнуть во дворец и
спасти Аленку! Вот изумится Печенюшкин, то есть Леня. Да и чего мне уж так
бояться? У меня скорпион в перстне, браслет с коброй, волшебные таблетки --
в крайнем случае, отобьюсь. А Алена там одна-одинешенька. У нее, наверное,
даже "волочительное" стекло отобрали".
Лиза шмыгнула носом.
"Дверь в троллейбусе останется открытой, для врагов он невидим, если
почувствую, что в городе опасно, мигом вернусь, -- продолжала думать она. --
А Лене оставлю записку. Значит, решено!"
Порывшись в карманах, девочка нашла белый, почти свежий, носовой платок
и маленькую шариковую ручку. Постелив платок на сиденье (хорошо, что ручка
писала жирно), Лиза быстро принялась выводить корявые буквы:
"Дорогой Л. П. (Леня Печенюшкин)!
Пожалуйста, не сердись, но я больше не могу тут прохлаждаться, когда
вокруг творится такое! Иду на разведку. За меня не беспокойся, в случае
чего, спасай. Но вперед спасай Аленку!
С уважением, Лиза Зайкина".
Переодев перстень с правого на левый безымянный палец, решительная Лиза
оказалась в платье, туфельках и короне. Затем она положила платок-записку на
водительское кресло, прижала сверху короной, надавила нужную клавишу на
пульте и быстро шагнула в распахнувшуюся дверь.
Глава вторая
Схватка в тюрьме
-- Ну, конечно, это он! -- молодо воскликнула Фантолетта, поднеся к
глазам старомодный лорнет в черепаховой оправе.-- Всмотритесь, дон Диего!
Это он, Дракошкиус-младший. Грызодуб Баюнович! Грызодуб Баюнович, мы здесь!
Волшебники кричали, махали руками, запрокинув вверх красные,
разгоряченные подступающим жаром лица.
Дракон пошел на снижение.
-- Чему радуемся? -- горько спросил Морковкин. -- Чародеи... Лизу
упустили, Алену проморгали. Сами угодили в ловушку, как маленькие. Сейчас
нас отсюда, как слепых котят, будут за шиворот вытаскивать. Старость,
уважаемая Фантолетта, вот что это такое. Пора уступить дорогу молодым, наш
удел -- писать воспоминания.
Он с натугой подсадил фею на спину опустившегося дракона, сам, кряхтя,
влез следом, и незадачливые герои мягко взмыли ввысь.
Глянув вниз с высоты драконьего полета, волшебники увидели, как поток
бурлящей красно-фиолетовой лавы медленно заполняет тот пятачок, где они
только что стояли.
--Так что же, любезный Дракошкиус? -- сварливо проскрипел престарелый
кудесник. -- Куда мы теперь? На свалку истории? Имейте в виду, последние
силы я все равно отдам борьбе со злодеями!
Левая голова неспешно повернулась назад.
-- Отдыхать, отдыхать, дорогие мои, -- добродушно прогудел дракон. --
Ночку поспите, утро вечера мудренее, а там и за дело. Дел невпроворот, на
всех хватит. Завтра Печенюшкин найдет вас.
-- Да что же это такое! -- закричал Морковкин в голос. -- Опять
Печенюшкин! Везде Печенюшкин! Это нескромно, наконец! Да я вообще могу хоть
сто лет не спать... -- он клюнул носом.
Фантолетта погладила старика по руке, утешая, успокаивая. Он резко
дернул головой, посмотрел на фею мутными, как бы затянутыми полупрозрачной
пленкой, птичьими глазами и, опять уронив голову на грудь, задремал уже
по-настоящему.
"А если кто-нибудь случайно наткнется на невидимый троллейбус? --
соображала Лиза, огибая холм и приближаясь к городским воротам. -- Ведь он
может нащупать открытую дверь, забраться внутрь и устроить там ужас что!
Может, вернуться? Да нет, невероятно, чтобы Печенюшкин этого не
предусмотрел. Если его тележка не всем видна, значит... Все равно,
непонятно, как это получается. Как только его увижу, сразу же спрошу".
Возле полуоткрытых ворот сидел на корточках толстый, потеющий в
доспехах стражник. Издали он походил на железную бочку с красной бородой.
Перед ним на траве стояла обычная электроплитка. От нее отходил шнур со
штепселем, воткнутым прямо в землю. На плитке возвышалась здоровенная белая
кастрюля с крышкой и что-то в этой кастрюле булькало. Видно было, что
стражник голоден. Он то и дело приподнимал крышку, совал бороду в облако
пара и со свистом всасывал ноздрями воздух.
Опустив голову, придав лицу рассеянно-мечтательное выражение, Лиза
миновала створки ворот.
-- Эй, эй! -- заорал вдруг стражник, вскочив на короткие ноги. -- Ты
куда?! Пароль знаешь?!
-- Пароль-то я знаю, -- сквозь зубы процедила Лиза тоном высокомерным и
презрительным. -- А вот что ты, интересно, в своей кастрюле варишь? Не
отраву ли для нашего Великого злодея?
Девочка хотела напугать стражника, надеясь, что тот позабудет про
пароль. Еще больше, наверное, она трусила сама, плотно сжимая пальцы, чтобы
все время чувствовать перстень со скорпионом.
Глаза у толстяка выкатились. Он упал на колени и гулко забил себя
кулаками в грудь.
-- Да я... Да никогда... -- долетало порой сквозь дробь ударов. --
Всегда на посту... Недосыпал... Недоедал... Не губи!..
-- Так что же в кастрюле? -- перебила Лиза, не дослушав.
-- Да лахмапутра же! -- закричал стражник со слезами. -- Попробуй! Язык
проглотишь!
Он выхватил из-под панциря объемистую деревянную ложку, проворно стащил
с кастрюли крышку и, зачерпнув дымящееся варево, подал ложку девочке.
Лиза, стараясь не обжечься, осторожно принялась слизывать с краев
что-то острое, мясное, обжигающе-вкусное. Занятие это увлекло ее совершенно.
И тут цепкие пальцы схватили Лизины локти и мгновенно свели их за спиной.
Ложка полетела на землю.
Ловко связывая Лизу по рукам и ногам лохматой колючей веревкой, толстяк
бормотал:
-- Ох, непростое дело наше полицейское. Ох, сложное... Из поваров меня
за обжорство выгнали, из актеров -- за драки со зрителями. А вот ведь
пригодились способности. Нет, наш Великий злодей высоко сидит, далеко
глядит. Знает, родной наш, кого куда поставить.
"Больше никогда никому не буду хамить, -- думала Лиза. -- Даже ради
дела. Понадеялась перегрубить грубияна, и вон что вышло. Правильно папа
говорил: грубость -- это от страха".
Она попыталась пальцами правой руки обхватить запястье левой, чтоб три
раза повернуть браслет, но смогла лишь чуть коснуться его кончиками пальцев
и тут же застонала от боли -- веревка и впилась еще сильнее.
А стражник тем временем запер ворота на огромный причудливый замок и,
легко вскинув девочку на плечи, словно коромысло, и придерживая ее обеими
руками, зашагал в сторону дворца.
-- Не буду я подмогу вызывать, -- бубнил он себе под нос. -- Не стану
загодя докладывать. Явлюсь и сдам самолично. Никто тогда не успеет удачу мою
перехватить, и мне повышение выйдет.
Вблизи дворец оказался огромен. Минуя главный вход, толстяк подошел
сбоку и постучал в маленькую дверку, окованную железом.
-- Пароль?! -- раздалось из-за двери незамедлительно.
-- Четыре черненьких чертенка! -- с готовностью выкрикнул стражник.
Дверь мягко распахнулась. В проеме стоял, упираясь головой в притолоку,
некто бледный, с презрительным прищуром глаз, одетый в фиолетовый плащ и с
толстой серебряной цепью на шее.
-- Докладывает Бумби-Симпатяга, -- заторопился толстяк. -- Мною
задержана и доставлена подозрительная девочка. Приметы сходятся с
преступницей, о которой сообщалось на утренней поверке. Рост средний, волосы
темные, глаза серые, нос длинноватый, любопытный. При задержании оказала
сопротивление. Но мои личные храбрость, хитрость, солдатская смекалка творят
чудеса. Горячо надеюсь на благодарность Великого злодея!
-- Это тебе, громиле, сопротивлялась такая пигалица? -- пожал плечами
седой. -- Да она от страха слова вымолвить не может. Его капюшонство отбыл
по государственным делам. Появится -- доложу. А пока -- давай ее в камеру.
Ступай за мной.
Когда дверь камеры со скрежетом закрылась, Лиза немножко пришла в себя
и принялась осматриваться вокруг. Крохотная каморка, каменные стены, пол и
потолок. Не было даже оконца, да и не мог, конечно, проникать солнечный свет
в глубокий подвал, куда ее снесли, как сломанную мебель. Тусклая лампочка
под потолком да узкая железная кровать, на которую ее сбросил толстый
стражник, -- вот и все.
Девочка заворочалась, извиваясь, как червяк, но веревка только глубже
врезалась в тело.
Короткий тихий свист послышался из угла камеры. Пленница глянула туда,
и глаза ее расширились от ужаса. Раздувая редкие седые усы, стоя на задних
лапках, на нее смотрела жирная омерзительная крыса.
-- А-а-а-а-а!! -- закричала Лиза. -- Помогите! Мама! Мамочка!..
Помогите!!
Крыса нехотя повернулась и пропала в темном углу, видно, шмыгнула в
потайной лаз. Тотчас же там беззвучно приподнялся и лег в сторону на пол
один камень, второй, а из отверстия показалась всклокоченная рыжая голова с
маленькими, как у улитки, рожками.
-- Федя! -- воскликнула Лиза. -- Ой, Федя! Феденька!..
Да, это был он, забавный домовой, прилетавший когда-то к девочке в
гости в розовом клоунском башмаке. Вот он просунул в лаз руки, оперся ими об
пол, подтянулся и оказался рядом с Лизой.
-- Вот так встреча, -- громко шептал домовой, разрезая веревки на
Лизиных запястьях и щиколотках тусклой железкой. -- Фу-ты ну-ты, елки
гнуты... Как же тебя, Лизавета, забраться сюда угораздило?
-- А дура потому что! -- откровенно призналась Лиза. -- Знаешь,
Феденька, я как-то все держалась, но когда увидела крысу, -- ее передернуло,
-- поняла: вот сейчас умру.
-- Уж это ты зря, -- не одобрил Федя. -- Мануэлка животная задушевная.
Опять же, семья на ней, дети, крутится одна -- тоже понимать надо.
-- Ну да, задушевная! Она бы меня загрызла, я ведь ее даже отпихнуть не
смогла бы.
-- Этого не позволяет себе! -- строго сообщил Федя. -- Другая бы,
может, и распустилась в ее положении, но Мануэла не такая. Да и объедков во
дворце хватает. Ты расскажи-ка лучше, девонька, как сюда попала?
Лизин рассказ домовой выслушал с чрезвычайным вниманием. В напряженных
местах он тихо вскрикивал, стукал себя кулаком по коленке, иногда вскакивал,
бегал туда-сюда по камере. Несколько раз из дыры в углу высовывалась усатая
морда Мануэлы, но, видя, что люди заняты, крыса всякий раз деликатно
исчезала.
-- Значит, так, Лизонька, -- подытожил Федя, когда девочка, наконец,
умолкла. -- Надобно нам немедля отсюда сбегать, пока Ляпус не вернулся. Три
таблетки -- красную, желтую и зеленую -- оставь для Аленушки, Мануэла
передаст. Сестренке твоей они могут понадобиться. Только как лучше уходить?
-- домовой ненадолго задумался. -- Таблетки нам с тобой ни к чему. Хитростью
действовать -- долго, а силой -- ежели стены и не выдержат, то рухнут прямо
на нас. Давай, подруга дорогая, крутани браслетку.
Крыса уже стояла на задних лапах рядом с Федей и дергала в нетерпении
усами. Видимо, подслушивала разговор -- из самых лучших, конечно же,
побуждений. Лиза достала из-за пазухи цилиндрик с таблетками, выщелкнула три
штуки разного цвета и, ругая себя мысленно за отвращение, положила на пол
рядом с толстой Мануэлей. Та ловко подхватила таблетки, прижав передней
лапой к груди, и исчезла в отверстии пола. Федя вставил камни на место,
вопросительно посмотрел на девочку, и Лиза три раза повернула браслет.
Мгновенно и буднично, без всяких шумовых и световых эффектов, перед
узниками возникла старая знакомая девочки -- кобра. Только что не было в
камере никого из посторонних и вот -- пожалуйста! Причем туловище змеи
раскачивалось взад-вперед, а голова -- влево-вправо с укоризной.
-- Здравс-с-ствуй, маленькая королева, -- прошипела она. -- Я вижу, ты
с-с-снова попала в ис-с-с-торию. Ну что ж, давайте за мной, будем
выбиратьс-с-ся отс-с-сюда.
Кобра стремительно подползла к двери, приподнялась на хвосте так, что
голова ее оказалась на уровне человеческого роста, из пасти змеи вырвался
узкий луч голубого пламени. Луч уперся в дверь, от этой точки побежал, как
по фитилю, яркий огонек, очертив круг, размером с тарелку, и в круге расцвел
серебряный, пышный, похожий на пион, цветок. Несколько секунд он светился,
как бы даже выступая из двери, затем погасли и круг, и цветок, а дверь, тихо
вздохнув, растворилась настежь.
Вся компания, торопясь, поднималась вверх по бесконечной винтовой
лестнице. Кобра передвигалась неслышно, похожая на ленту темной воды,
текущую вопреки законам природы, снизу вверх. За ней еле поспевала Лиза,
оскальзываясь на кривых, покрытых серо-зелеными пятнами плесени, ступеньках.
Федя замыкал шествие, сапоги его скрипели так, что у девочки сжималось
сердце.
Лестница вывела их на круглую площадку, от которой уходил вперед
длинный, низкий, слабо освещенный коридор. Из глубины его доносилось
равномерное уханье, перемежаемое тонкими всхлипами.
-- С-с -стражник. С-с-спит, -- чуть слышно прошелестела кобра. --
С-с-стойте здес-с-сь и не шевелитес-с-сь.
Она стремительно протекла вперед, втягиваясь в коридор. Спустя
мгновение, там послышался тяжелый удар, словно рухнул шкаф. Уханье и всхлипы
оборвались. Тут же кобра появилась из коридора, застыла на краю и головой
сделала жест: "За мной".
-- Ты убила его? -- прошептала Лиза.
-- Собаке -- собачья смерть, -- тихо прокряхтел Федя с мстительной
радостью.
-- Очнетс-с-ся через пару час-с-сов, -- прошипела змея. -- За что его
убивать? Такой же оболваненный, как и вс-с-се тут. Раньше с-с-са-довником в
замке был.
Федя разулся, оставшись в грязноватых желтеньких носочках, зажал сапоги
под мышкой, и герои неслышно двинулись по коридору. Лиза прижималась к
стене, огибая незадачливого стражника. Лежащий, он казался девочке особенно
громадным. По бокам коридора то там, то тут попадались низкие двери; в конце
его -- уже во всю высоту -- тоже виднелась дверь. До нее оставалось
несколько шагов, когда перед коброй вдруг выросла -- откуда? -- крыса
Мануэла. Не боясь грозной змеи, она возбужденно жестикулировала передними
лапками, коротко посвистывала, показывала на одну из боковых дверей.
Мудрая Лизина спасительница застыла на короткое время в раздумье, затем
одним прыжком оказалась у входа, на который указывала крыса. Снова голубой
луч вырвался из ее пасти, вновь расцвел и погас серебряный цветок, и дверь
распахнулась. Змея опять поманила за собой Федю и Лизу и исчезла в
открывшемся проеме. Но раньше нее туда успела прошмыгнуть шустрая Мануэла.
Лиза ахнула, увидев, что делается в камере, такой же, как ее
собственная, только с маленьким оконцем. На полу, избитое и окровавленное,
лежало существо, похожее на медведя с человеческим лицом. У рта его и на лбу
темнели бурые следы запекшейся крови, перемешанные со смазанными пятнами
грима. Из необъятных клоунских трусов, желтых, в ярких зеленых бабочках, был
на боку выдран клок.
"Чемпион. Медведь и клоун. Звонить по телефону: раз, два, три и еще
половинка",-- вспомнила девочка надпись на глянцевом кусочке картона,
лежащем где-то в невозможной дали, дома, на стеллаже, в ненужной родителям
книге.
-- Михайло! -- шепотом воскликнул Федя. -- Живой?! Кто ж его так?
Лизок, пособи!
Девочка и домовой попытались приподнять несчастного, но тело его было
тяжелым и непослушным, словно каменное. Федя припал ухом к груди клоуна.
-- Вроде бьется, сердце-то, -- объявил он неуверенно. -- Но еле-еле,
насилу услышал. Лечить срочно надо. Как же мы его поволочем, сердешного?
Кобра подползла к неподвижному телу. Голова ее застыла на миг у
разбитого лица, стремительно вылетел из пасти раздвоенный язык и коснулся
лба лежащего Мишки- Чемпиона. Федя и Лиза вскрикнули разом.
"Добила, чтоб не мучился! -- мелькнуло в голове Лизы. -- Ох, а я-то ей
верила. Убийца!"
-- Я бы на твоем мес-с-сте извинилас-с-сь, -- раздался укоризненный
шелест. -- Разве не с-с-слышала, что змеиный яд -- лучшее лекарс-с-ство от
многих болезней? Взгляни.
Девочка даже не удивилась, что кобра прочла ее мысли. Маме и папе тоже
часто удавалось подобное. Изумило ее другое. Клоун пошевелился, поднял
переднюю лапу, сильно потер ею лицо, как бы разгоняя сон, и медленно
поднялся.
-- Как я здесь очутился? -- промолвил он, недоумевая. -- Надо же!
Лизонька! Федя! Что тут происходит?
Домовой бегал вокруг медведя, хлопал его в восторге по коленям -- выше
не доставал, бормотал что-то радостно-неразборчивое. Узнав, кто его
спасительница, Мишка благодарно поцеловал кончик хвоста кобры, поскольку рук
у змеи не имелось.
Клоун, как выяснилось, тоже не пил ни газирона, ни негрустина -- вообще
никаких сладких напитков. Он работал под куполом цирка и безумно боялся
растолстеть. Ведь вся техника рассчитана на определенный вес артиста.
Когда Мишка узнал о захвате Ляпусом власти в Фантазилье, он решил
убежать в лес и там сколотить партизанский отряд из уцелевших от страшного
зелья. Но в дороге был настигнут ударной группой голубых загрызунчиков, в
жестокой неравной схватке перебил уйму нечисти, и последнее, что помнил --
тяжелую сеть с грузилами, которой его спеленали, как младенца.
Компания -- теперь их стало уже четверо -- осторожно выбралась в
коридор, и тут первой неладное заметила Лиза.
-- Смотрите! -- тихо воскликнула она. -- А где же стражник?!
Тела бывшего стражника, обезвреженного коброй, в коридоре не было.
-- Так... -- сквозь зубы пробормотал Мишка. -- Незаметно ускользнуть не
удастся. Эй, вратарь, готовься к бою.
Беглецы перестроились. Клоун и кобра выдвинулись вперед, девочка
очутилась в середине, Федя прикрывал ее сзади. Лиза, торопясь, не разбирая
вкуса, проглотила зеленую таблетку. Так они оказались перед высокой дверью в
конце коридора, и медведь резко толкнул ее от себя.
Войдя, девочка и ее друзья очутились в круглом, совершенно безлюдном
зале. Из продолговатых окон, прижатых к самому потолку, синими глазами
глядела на них ночь. Несколько светильников струили сверху желтоватый
неяркий свет. Никаких других дверей, кроме той, в которую вошли герои, в
зале не было.
-- Ах ты, еж -- переерш! -- расстроился Федя. -- Куда ж нам дальше
теперь?
Металлический скрип раздался ему в ответ. Обернувшись, четверка
беглецов увидела, что входная дверь захлопнулась сама собой, и линия,
обозначавшая границы двери, медленно тает, сливаясь со стеной.
-- Ну что, ребята? -- донесся откуда-то из стены мягкий домашний голос.
-- Погуляли и хватит. Надо бы, наверное, сдаваться. А то вот-вот хозяин
прибудет, увидит непорядок -- рассердится.
Стены зала от половины высоты до пола провалились вниз, и оказалось,
что они двойные. В образовавшемся пространстве по всей окружности между
внутренней -- исчезнувшей -- и внешней стеной плотно стояла засада.
Страшилища с оскаленными пастями, плоскими безносыми мордами, поросшие
грязно-голубой шерстью, держали в лапах обнаженные сверкающие мечи. Лиза
содрогнулась, впервые увидев голубых загрызунчиков, но воспоминание о
проглоченной таблетке придало ей бодрости.
Чуть впереди страшилищ, лицами к беглецам, находились тюремщики: седой
в фиолетовом плаще, краснобородый Бумби-Симпатяга и пошатывающийся, видимо,
наскоро приведенный в чувство, садовник.
-- Змею вообще можем отпустить, -- спокойно продолжал седой. -- У нас с
ней много общего. Капюшон на голове кобры раздулся от ярости.
-- Что ж ты дерзишь, Барбазин? -- мягко укорил тюремщика клоун. -- Ты
ведь лучше всех в Фантазилье на саксофоне играл.
Слезы брызнули из глаз Чемпиона неудержимым потоком. Воздев передние
лапы кверху и горестно мотая головой, он медленно приближался к бывшему
саксофонисту. И вдруг неуловимым движением медведь схватил его за плечи,
мгновенно раскрутил над головой и метнул в высокое окно.
В тот же миг кобра прыгнула вперед, тело ее чудовищной стальной
пружиной обвило шеи двух рядом стоящих страшилищ и с силой столкнуло их
головами.
Стук рухнувших тел и звон разбитого стекла послышались одновременно.
Бывший садовник, не дожидаясь посторонней помощи, упал на пол сам.
Осколки еще не успели коснуться пола, как Федя с диким воплем:
"Навались!" кинулся в ноги одному из чудищ, стоявших сзади, и опрокинул его
наземь.
Схватка завязалась не на жизнь, а на смерть. Лиза внезапно увидела, что
на нее, перекосив рот и тускло отсвечивая металлическим панцирем, набегает
Бумби-Симпатяга. В одной руке его блестела шипастая палица, другую в
железной перчатке он уже занес над головой девочки.
Лиза, неожиданно для себя самой, нырнула вниз, проскользнула между
ногами стражника, одной рукой схватила его сзади за пояс и, как пушинку,
взметнула над головой.
-- Ага! -- кричала она в запале боя. -- Ну, держитесь, злыдни!
Закованным в сталь телом толстяка Лиза молотила по головам и плечам
страшилищ, отражала удары их мечей. Луч пламени, бьющий из пасти кобры,
косил загрызунчиков одного за другим, не давая даже приблизиться к змее.
Мишка-Чемпион, выхватив два меча у сраженных противников, бился с десятком
врагов, наседавших на него со всех сторон. Толпа их на глазах редела. Кровь
сочилась из плеча клоуна, задетого в схватке.
Девочка хотела броситься к нему на помощь, но тут обнаружила, что нигде
не видно Феди. Только у стены под разбитым окном возилась куча
грязно-голубых тел. Мелькнул из кучи на миг дергающийся локоть под розовым в
мелкий черный горох ситцем рукава и тут же снова утонул в мохнатом клубке.
-- Федя-я!! -- заорала Лиза, что было сил. -- Держись, Феденька! -- и
разъяренным тайфуном кинулась в свалку.
Ненужного уже стражника она швырнула в стену так, что панцирь его
сплющился. Падая, тело толстяка придавило еще двух-трех загры-зунчиков.
Лиза разбушевалась окончательно. Враги разлетались по сторонам с такой
скоростью, словно ими выстреливали из пушек.
Наконец обнаружился Федя. Рубаха его была разорвана в клочки, глаз
подбит, на голове между рожками красовалась гигантская шишка, но домовой
держался молодцом.
--