яжка блиснула сковзаючи. - Не дурiйте, папашо! - поспiшив Фiцачок, так i не вiдаючи - жарту? дiд Ребричка чи направдi. Каламар тицьнув пальцем до склянки: - Пий, дiду!.. Аби ти знав, що на свiтi добрi люди ще живi. Ребричка поступливо скосив прижмуреними очима, махнув рукою, повернувся, далi плюнув. Тiльки замусолена заслона гойднулася за ним. - Старий падеться тобi ще якимось i родаком? - Вуйком... По першiй жiнцi... - Каламар схилив голову на груди, бо вiдчув бiль. У вухах Iвана гуло. Увесь був тепер на Красному грунi то? ранньо? зелено? весни, коли тiльки-тiльки вибрався з першою жоною Марiйкою ярювати. Од батька дiстала в посаг на корову сiна, лiсок i толоку. Вперше газдували собi. Лiтувка була понiвечена вiтрами та негодами. Вiн латав дранкою дах, вона замащувала полупанi стiни, бiлила глинкою для чистоти i привiтностi. Потiм зносили докупи рiща, розпалювали ватри. Перекопували паленища, сiяли овес i ячмiнь, по кошарах садили картоплю. Намозолений денною працею, Iван увечерi прилягав на галявинцi обiч халупи й дивився, як вогники блимають у далекiй Забережi, у долинi Тересви. По легкому вiтрику листом шептали дерева, з ущелини-урвища примовляв потiчок, дзвоником подзенькувала корова на палi. З халупи озивалася Марiйка - кликала до вечерi. Заходив тодi, коли ватра осявала засмагле Марiйчине лице, - молодиця доладне поралася коло плити: мiшала у горщику-залiзняку токан, смажила я?чню... Iван ще хапав вiдра й схилом бiг до джерела по студену воду. Хвильку перед криницею застигав, бо широкий мiсяць уже не висiв над густим темним лiсом, а мив лице у водi. Щоб не збити каламуть, Iван обережно зануряв вiдро, мiсяць гойдався над вiнцями, поки не вихапував його й не нiс до хижi. Тихо вечеряли, потiм двiйко лежали собi на сiнi. ?м небо свiтило зорями, мiсяць щедро кидав сяйва до лiтувки. Чули, як полонинський вiтер гуде у зрубi, а незабаром Марiйка засинала - натомлепий сон склепляв повiки хутко. Тулився до не?, чув, як диха? i пахне зеленим полем, проростаючим лiсом i теплим молоком... "Я... Я сам убив ??!"- ворушилося у нього, бо перед очима було те надвечiр'я, коли одного разу з села Марiйка вернулася нечекано-негадано скоро. Вiн був сам не свiй. Хтось з Марiйкою прийшов по хустку для весiльно? корогви - жiнка мала велику, з рясними ружами i трояндами, з довгими шовковими торочками. Молодиця вiдчинила скриню, а там - Клебанюкова Парася, Iванова любаска. Обiмлiла господиня в страху, а великий жаль обернувся потiм недугою до не? - через рiк небога сконала. - Я сам винен!.. Чу?ш, Петре! - Каламар вчепився за чорного чуба лiвою рукою, правою ж розстiбав комiр, бо його тепер щось холодне брало за карк. - Що ти, що ти, Iване! Не будь дурень! Твоя Марiйка померла природною смертю, на сухоти! - розраджував Петро побратима, бо не вперше за столом при горiлцi бачив його таким. - А правду кажеш?- нiби за щось хапався Каламар. - На мою грiшну душу, що кажу правду! Аби я так рана дожив! - витверджував Фiцачок i розводив руками перед порожнiми склянками, перед тарiлкою з шматком пшеничного хлiба i дотлiлим, пальцями розчалапаним недопалком. - Коли кажеш правду, коли ти чесний, тепер пiдеш зi мною до не?! - процiджував крiзь великi бiлi зубища Каламар i вже дзенькав виделкою по тарiлцi так, що аж пiдскакували на столi. - Як?.. До не?? - видивився Фiцачок, а Iван нiчого не чув, вже нi на що не вiдповiдав. Мерщiй перед побратимами стала жiнка в бiлому фартушку i легко зiбранiй на потилицi зав'язанiй хустцi. - Два рази по сто? -слухняно спитала. - Чекай, чекай, неборанько! Не горить, встигнеш! - витягнув руку Каламар. Принеси менi одну "московку", банку грибкiв, буханку i кусень сала!.. Раз, два! - Що просите, Iване Iвановичу? - Що чу?ш!.. Духом неси! - Скiльки сала? - На двох! Чотириста грамiв. Повернулася йти, а вiн: - Два рази по двiстi! Причеп не забудь! - Iване, що ти! Ми вже i так чу?мо в головi дурня! А коли по двiстi, довбнею ударить! - Най б'? так, аби лоб трiщав! А коли ти ма?ш мене за чоловiка, коли ти менi камарад, коли ти чоловiк, а не пуста онуча,- вип'?ш! Бо я нинi маю дяку випити на ?? честь, на ?? вiчну пам'ять i блаженний покой! Бо доки вона була менi жiнкою, я був собi чоловiком!.. Бо 'м ?? любив твердо... Та був я дурний, як цап, i все менi пiшло з полудня!.. - Не гризи та не ?ж себе, побратиме! Не завдавай собi жалю! ?й, небозi, трава на гробi зеленi?, а ти живий та й про живе мусиш думати!.. - Ага! Драстуй, моя люба "московочко"! - Каламар погладив пляшку, коли офiцiантка поставила паленку на стiл. Дзенькнули i склянки. Побратими переглянулися, потiм руками до питва потяглися. Не поспiшаючи, повiльно, мов ступити мали до холодного броду. Петром трусонуло, аж обм'як, та Каламар уже простягав сво?м добром до нього... Виходили на вулицю. Кишеня Каламаря вiдвисала пiд пляшкою й побулькувала, як жива. Iван тулубом налягав то на праву, то на лiву, злегка ними косив, тому тепер здавався клишоногим. Часом перетинав вулицю аж упоперек, брався до ярка, та тiльки опинявся на кра?чку, як знову напружував увагу й чалапав прямо. З-пiд пахи Фiцачка бiлiв згорток, пiджак стовбурчило пляшками. Петро тут, там брав побратима пiд руку, той не давався й казав, що добре зна? дорогу сам, сварився й доводив, нiби розумi? i те, скiльки одному порядному чоловiку випити можна, а скiльки паленки випивати не слiд... Поволi сонце хилилося в тихе надвечiр'я. Овид над Забережжю то спинався в небо ломленими велетенськими горбами, то круто западав глибокими ущелинами, а ген-ген тягнувся рiвною смугою-сiдловиною й кам'янiв холодними хвилями. Вiд давнього ?врейського кладовища з замшiлим тесаним камiнням по могилах на рiвному пагорку кручi, що безладно поросла вiльшаником i верболозом, дорога вгору повела схилом до цвинтаря з хрестами на широкiй долинi, густо обсадженiй ялинами, що в надвечiрню пору розхристано чорнiли кострубатими чорними прапорами. Ветхi ворота при входi почеплено на дубових стовпцях гужовками замiсть петель. Вiйне вiтер - гужовки жалiбно риплять, воротами колише... Тут-там у живоплотi ще завалялося на колах по нитцi iржавого дроту - мало хто в селi вже i пам'ята?, при якому старостi парубки ходили на полонину Чорну, збирали дрiт - залишався од першо? свiтово? вiйни. Потiм громадою обводили iржавим i колючим цвинтар, щоб корови не топтали могил, а кози не нiвечили посаджених щеп. Побратими часом зупинялися й поглядали в долину. Вiддихувалися. Потiм знову силомiць долали крутогiр i вибиралися на кладовище з такими потугами, що ?х, зда?ться, досить було б для повалення не одного бука. Вже ?м у пiднiжжi гори темною смугою чорнiла рiка, тут-там бiлiли хати новими дранковими дахами, над хатами звивалися сизi димки - жiноцтво перед Великоднем палило печi, пекло... На узбiччi великими погаслими свiчками бовванiли надгробнi тесанi плити, а небо опускалося все нижче й нижче густiючою блакиттю. - А к-кажи, п-ппобратиме! Ци видиш м-мою хи-хижу звiдси? - озвався розморений Каламар до Фiцачка. Так, наче не знати про яку хитромудрiсть велося. Фiцачок довго никав зором, брiв очима по вулицях, поки нарештi метикнув, а де той куток села з садибою Iвана. - А т-тепер, брате, коли ти т-такий р-розумний, к-кажи: де я д-довше буду - т-там ци-ци-ци тут? - Каламар од сво?? хати повернувся до цвинтаря лицем i запитально застиг рукою у повiтрi. - Тут, побратиме! Тут! Бо сюди нам усiм дорога.- Петро недовго думав. - Розумний ти! А хтось казав, що ти дурень! - Де вiн ?, най йому зуби виб'ю! Най йому дам так, аби яснi звiзди на небi увидiв! - Не треба, не треба!.. - Каламар поступливо вхопив Фiцачка пiд паху, поволiк за собою на цвинтар. Пленталися мовчки. З Ясенови подув лагiдний вiтрик. Гора димiла легким туманом, що спливав поволi з ущелин у надвечiр'я. Каламар ступав мiж могил - насипаних недавно i ще не порослих дерном, iшов помiж прадавнiх замшiлих хрестiв з раменами i без рамен, похилених i скособочених, обвiяних вiтрами i обмитих дощами. Iван брався на праве цвинтарне крило - звiдти цiлу Забереж було видно як на долонi, i там була похована небiжка Марiйка. - Добрий вечiр, Марiйко! - Каламар пригнувся над могилою з цупким дубовим хрестом й упав на колiна. Великими руками розкинув, горнучи до себе зелений облiг i розпучливо похитуючи головою. Здригнувся важкими раменами, й ураз почулося уривчасте ридання... Петро Фiцачок стояв над побратимом i не знав, що ма? тепер йому сказати для розради й потiхи. Тримаючись розведеними хрестом руками зелено? могили, Iван ницьма коцюрбився, клячав i плакав. - Годi, годi! Ти ?? уже не воскресиш! Не плачi - тiльки всього й знайшов Петро. Iван вийняв з кишенi ту ж бiлу пляшку й гепнув денцем по могилi - вибив заглибину, щоб пляшка бува не перевернулася. Сягнув рукою до Петра, аби той подав усе припасене. Хлiб, солонина, склянки i банка маринованих грибiв мерщiй були розкладенi на горбочку. Наче з-пiд само? землi, миттю виросла ще одна пляшка - ?? з кишенi непомiтно добув Петро. - Молодець! Молодчина! - неначе зрадiв Каламар, якось дивно розсмiявся й ляскав долонищею Фiцачка на похвалу. Бульбулькнула паленка до трьох склянок. - Бери пий! Аби нам вiк продовжився тут, а там як уже буде!..- ткнув Каламар сво?ю склянкою в небо, потiм сягнув до Фiцачка. - Пиймо, братку! Бо на тiм свiтi нам уже не дадуть! - примовив Фiцачок i посмiхнувся до Каламаря. Одним махом питво гулькнуло до безоднi. - О, коби ти, небого Марiчко, знала, яка вона гiрка!.. Яка вона гидка! Пий з нами! Видиш, ми ??, сараку, мусимо пити! - Каламар третьою склянкою бризнув по могилi.- А вона, небога, моя Марiйка, не любила це? отру?! В рот не брала!.. Одного разу, пам'ятаю, ?? заболiло в струнку, а баби кажуть: "Випий, Марiко, поможе!" А вона - нi та й нi! - похиту? задумливо головою Каламар, а Петро Фiцачок за?да? бiлими грибками. - А ти зна?ш!.. Нема гiршо? бiди, як коли жiнка вiзьметься пити!.. Чоловiк ще сяк-так i вип'?, i щось д' хижi принесе!.. А жiнка коли вже п'?, то останн? вiдтягне за брагу! - пустився в бесiду Фiцачок, а Каламар уже пригадував бабусю Марисю - колись була газдинею, а дiйшла до того, що, небога, валялася попiд тини на смiх та огуду цiлому селу, бо в паленцi сподiвалася знайти загублене. Побратими пили ще i ще. Залишати в пляшках було нiчого та й забирати з собою не мали що. Пiд високим хрестом, що розвiв рамена, як могутнiй велет розводить дебелi руки, ген-ген у вишньому кiнцi цвинтаря клячали лiтнi жiнки малими чорними громадками. Каламар i Фiцачок ?х не бачили, бо вже словом оберталися довкола того, яка натура несправедлива - якiйсь сiрiй воронi дала для життя пiд небом лiт аж триста, а чоловiку - вiк короткий... Iван уже бачив, як чорнi ялини довкола цвинтаря iдуть у химерний танок, як хтось на них позапалював великi зеленi лiхтарi, як захiд палахнув червоним вогнем - за горою Делуц гасло сонце. - А нам би тепер солонинки з рожна... за?сти! Ачей дурень нас лишив би! - Каламар кректiв, мружив брови й вигрiбав у могилi небiжки ямку. - Бери ?ж, небого, аби ти менi не казала, як стрiнемося, що я для тебе скупився! - Iван тут вигортав гриби до лунки й оглядався довкола по цвинтарю. - Ой, куме! Що нас тут холодом узяло! Смажено? на ватрi солонинки i я з'?в би! - Фiцачок ласо потирав руки й вайдувато пострибував на мiсцi, щоб так погрiтися. Околиця поволi бралася сутiнями, й з гiр уже подувало вiтром. - Ти принеси рожни i рiща! А мо? дiло - дрова! - велiв Iван. Фiцачок ще постояв, нiби чекав дальшого наказу, потiм поволi почвалав до недалеких чагарiв за цвинтарною огорожею. Тут же потрiскував сушняк, чулася бесiда - Петро сам з собою про щось мимрив, наче ураз сварився. Iван Каламар, не барячись, пiшов i собi цвинтарем. На тому мiсцi, де починалися похилi, у лiтах, з раменами i без рамен, вивiтренi хвищами i обмитi дощами продовж багатьох рокiв, дубовi i смерековi, сливовi i ясеновi хрести, зупинився. Хилитнувся миттю дозаду так, наче од когось дiстав позаушника, тут же схопився й почав талапати розтоптаними ступнями по могилах. Хрести хрускотiли сухими кiстьми й лицарями падали на зелений весняний морiг. Перед Iваном повзла довга чорна тiнь - останнi променi гасли, бо верховинське сонце ховалося за насуплений похмурий овид. Пройшовши геть далеко, Iван повернувся назад i почав збирати поламанi хрести, як збирають скресаючими каламутними водами принесенi i викинутi на зарiнок дрова. - Ку-ку-куме! Що ти нако?в? - гикаючи i затинаючись, здивувався Петро Фiцачок, коли став з рiщам над громадою хрестiв. - Пе-пе-ппережиток! - Каламар видавив з себе i ткнув рукою в кiнець цвинтаря, де високо пiднiмався й. розводив рамена стародавнiй хрест. - Ку-куме! - тiльки хотiв щось сказати Петро, коли над ним велетенською громадою повис Каламар. - Пали ватру! Уб-б'ю! - Iван замахнувся стовпцем. Петро заслонив обличчя лiктем, бо над самою головою побачив довжелезного iржавого цвяха - стирчав iз зарубини, де колись було прибите поперечне рамено. ...Цвинтарем лiниво стелився дим. ...багаття дотлiвало Iван Стах зарубував ручною пилкою зубцi в дошках - майстрував вулики для ро?в. Сонце пригрiвало весняно, тому до рамен вiдпущене волосся жмутком зiбрав на макiвцi, шворкою зв'язав i притиснув ковпаком, що його сам пошив собi з ветхо? солом'янки. Вiд бджiльника, що стояв недалеко плетено? з фашиння огорожi, пахло вощиною. Повiтря повнилося легким i лагiдним гомоном пори, коли мошва почула силу життя й виро?лася. Робота пилкою Стаху давалася нелегко. Важкi руки склав на колiнах, глибоко вiддихався. У грудях давило, стискало, а мiж лопатками так нило, якби хтось холодною кригою припiкав. - Сило праведна!.. - зiтхнув i зором застиг на дощаному бджiльнику, на вуликах - щiлки-льотки на них були рясно облiпленi бджiлками. - ?х нiхто не вчив... ?м нiхто по радив, як, та коли, та з якого квiту, а вони, небожатка, трудяться... Таке мале та роботяще - чоловiку приклад i наука!..- говорив Стах сам з собою, бо вiдколи завiвся у бджоли, чим ближче ?х пiзнавав, все бiльше дивувався гармонi? i тим строгим закономiрностям, що були правилом ?хнього життя.- I кажи, що без промислу Всевишнього... - витверджував тепер старий, бо у всьому хотiв бачити приналежнiсть i то? сили, що для не? змарнував цiле сво? довге життя. Замилувався цупкими саджанцями в городцi - деревцята плекав, щепив i гордився тим сортом яблук, що його сам вивiв: яблуня навеснi пiзно зацвiтала, i ?й уже не страшнi були приморозки. Плоди достигали швидше й зберiгали добрий смак до самого великодня. Либонь, саме тому Стах i хотiв назвати садiвничий здобуток "Христове яблуко". Досi не вiдав, а чого це не подав документа, щоб селекцiю визнали за ним. Певно, тому, що до нього прискiпався якийсь агроном-невдаха, обiцявся все вилагодити, навiть брався про Стаховi дослiди написати популярну брошуру, тiльки просив, аби той з ним авторством подiлився. Стах на зговiр видався досить крутим, тому й мусив вдовольнитися, щоб яблунi цвiли i родили по садах забережан без паспорта, полюбляли ?х i в навколишнiх близьких та й досить далеких селах пiд скромною назвою "Скоростигле забережанське". "Чекайте, батьку! Розгазду?мося, задужi?мо, ми вам у колгоспi цiлу школку вiдведемо! Отам ви вже на свiй смак i розсуд для кожного святого по сорту виведете!.. А ми ?х собi поiмену?мо iменами найвродливiших забережан! Так вони i пiдуть по бiлому свiту!" - Iван Стах пригаду? тепер, що говорив одно? весни його син Iван незабаром пiсля органiзацi? колгоспу в Забережi. Стах тепер уже бачить сади по схилах довкола села. Дерева квiтнуть у ту пору весни, коли небезпека приморозкiв минула; в садах багато сортiв, що ?х вiн i вивiв. Нi, вже не цей самий, нинiшнiй отець Стах, бо попiвськi одяги скинув, бо вiн уже просто садiвник у колгоспi - пора?ться в шкiлцi, садить i щепить, вирощу?... Вчить iнших, як вирощувати, бо треба садами засадити цiлi великi околицi. I не лише в долинi Тересви... - Боже, боже! Не май зла до мене, грiшного, але я тобi скажу правду! Бо я тобi, господи, давно збираюсь повiсти тiльки одну чисту i святу правдицю! Ти ?си несправедливий i злий бог! Усе життя нидiю, костенiю i заклякаю на службi у тебе, а ти од мо?х онукiв батька, а ти од мене сина забрав!.. I вже не буде кiнця, i вже не буде краю мо?й великiй печалi! Хто мене розрадить, хто мене потiшить у нiй?.. Iван Стах довго-довго дивиться на цвинтар. Уявою вiн тепер бачить бiлу огорожу зi смерекових штахетин довкола могили сина. На могилi дощаний стовпець, суриком пофарбований, нашвидкуруч збитий великими цвяхами. На могилi i трираменний хрест з дубка-польовика - поставив його вiн на сороковину пiсля похорону сина. Зорить вицвiлими очима по групку з рядком чорних ялин на межi доти, доки пекуча сльоза не набiга?, краплею не нависа?, не котиться лицем. - Господи! Я мiг орати землю i плекати сади!.. Я мiг бути пасiчником i столяром!.. Чого ти пустив на мене тяжку кару i звалив на плечi тягар служiння тобi скрiзь i всюди?.. - ремству? отець Стах, бо тепер чу? свою немилосердну самотнiсть, як нiколи досi. З Лужка озвався довгим пронизливим гудком паровоз вузькоколiйки. Стах зна?, що зараз рiвно одинадцята година, й уже чека?, коли перед садибою пропливуть вагони з великими вiкнами i обличчями в них. Не мина? десяти хвилин, як стукiт колiс тоне в стогонi двигтiння паровозно? тяги - на пiдйомi машина вида? останнi сили, щоб раптом не зупинитися... Як учора, як позавчора, як рiк i два роки тому, вагони з людьми вриваються в будення Iвана Стаха крихтою рiзноманiтностi i дивно? забави. - О! То i ви, отче, умi?те щось майструвати? - Iван Каламар несподiвано рушив повiльний плин думок Iвана Стаха. Старий схаменувся, взяв пилку, нiби саме тепер хотiв показати, що вiн зна? i що вiн може. Потягнувся за дошкою з накресленими в кiнцях зубцями - ?х мав повирубувати. Притиснув дошку колiном до колоди, мiцно iмив за край лiвою, в правiй же тримав знаряддя. Пилка протяжне задзвенiла срiбною луною крицi, що втиналася в бiле тiло смеречини нагостреним полотном легко i рiвно, як цього бажа? собi добрий майстер. - Ого-го! То ви, отче, справдi умi?те i щось таки можете! А я думав, що ви всього жарту?те! - Каламар пустився смiхом, дарма що добре знав невсипущу натуру Iвана Стаха. - Стiй! Дивися, щось увидиш! - мирно мовив старий, бо все ще не мiг збагнути вiдвiдин учорашнього гостя. - Ого-гов! Стояти у нас нема часу! - Час - не вовк, до лiсу не втече! - з легкою посмiшкою кинув Стах, i тут бiлим струмком тирса полетiла, а пилка слухняно в'?далася в дошку. - Стояти не будемо!.. Я прийшов на два слова!.. Я прийшов, аби ви мене висповiдали i причастили! Правда, я нинi уже i ?в, i пив... - Коли так, тебе можна без сповiдi причастити по хребту буком. - Та не жартуйте!.. Ви мене якось так... як великого грiшника. - А хiба ти у грiх вiриш? - Гм... Я не вiрю анi в грiх, анi в чорта, анi в бога!.. Але грiхи, як видите, роблю! - Знаю, знаю, що робиш... Тут Iван Стах сподiвався, що Каламар вiдчепиться, пiде собi дорогою. Тодi вiн зможе спокiйно майструвати далi. Та нi! Каламар знову: - Висповiдайте мене i причастiть, отче преподобний! Стах зняв з голови клобука, торкнувся долонею бiлого волосся. На цьому губи його затремтiли, щось вхопило за горло, тому голос зсередини вирвався не вiдразу. Прудко старий заклiпав очима: - Можеш, Iване Iвановичу, не мати честi до мо?? служби!.. Не можу примусити, щоб ти ходив до сповiдi i ставав до причастя. Ти ма?ш свiй розум! Але ти не ма?ш права кепкувати над мо?м бiлим волоссям. Бо то вже дiло i мо?, i твого батька, i кожного в таких лiтах, як мо?!.. Пам'ятай, що старiсть, коли собi ?? заслужиш, прийде й до тебе... А ще одне скажу тобi i дам тобi одну пораду: нiчим себе так не обруба?ш, не покалiчиш, як сво?м язиком! Язик теж приводить до грiха!.. - Видно, з вами вже i пожартувати не можна! - Я не твiй ровесник! Жартуй з такими, як сам!.. Дарма Стах говорив спокiйно, розважливо. Каламар вiдчув, як щось вогнем струменить од його серця й розпалю? обличчя. Розпашiлий, не витримав: - Кажете, що таких, як я, треба причащати буком? - Буком! Тут Каламар, тепер уже в уявi, пригадував, як Iван Стах здалека йому кланявся. Правда, це тодi було, коли вiн, Iван Каламар, ходив по селу з печаткою голови сiльради. Так було ще й тодi, коли Каламар головував у сiльському споживчому товариствi... - А ви до мене кланялися! - Кланявся? Може, i кланявся... Та коли це було? - Як я був головою сiльсько? Ради. - А ще коли? - Ще тодi, коли я був головою есесте... - Не кажу нiчого, може, кланявся i тодi. Але признаюся тобi, Iване... Гоп, Iване Iвановичу, я кланявся тiй печатцi, що у тебе була... То була моя хиба. - Тепер я, правда, не на горi! Тепер я йду з гори! I на вас дивлюся всього з долини завiдуючого громадським харчуванням Забережi... Подума?ш, начальник! Завiду? буфетами... Чайною... - смiявся уже сам над собою Каламар. - Хто на яку гору може, на таку пiднiма?ться. Бува?, що на горi пiдпирають з усiх бокiв пiдпорами, аби неборака вiтром не здуло... Але хто якими дорогами може i вмi?, такими ходить... Дороги призначенi кожному... Та повiр менi, Iване Iвановичу, що я радiв би, коли б кланявся не тiльки печатцi! - Ви кланялися печатцi, що була довiрена менi? - Ти мене, Iване Iвановичу, научив печатцi не кланятися! I я перед усiм чесним свiтом кажу: буду кланятися людям!.. Тiльки людям!.. - Хе-хе-хе, - Каламаря розiбрав смiх. Вiн втупив похмурi очi на ковпак з солом'янки - був посунутий набакир, з-пiд нього вибивалося бiле пасмо. - Ти, синку, не смiйся й не думай, що я в життi робив усе тiльки погане... - А що ви вчинили, що ви чинили доброго? - Я до тво?х горщикiв не заглядав. Там, де тво? мололося, я свого мiха не пiдставляв! - рiшуче карбував од природи м'який i лагiдний Стах. Та сказано було ще далеко не все. Старий схопився з колоди й став перед Каламарем.- А повiм тобi, синку: те, що тобi давалося, - печатка голови сiльради з усiма законами, правами i правдами, з усiма поклонами i почестями, печать голови сiльського споживчого товариства з усiма повноваженнями i повновладдями, довiреностями i передовiрами, - усе-усе тобi давалося на вiру, у борг, з надi?ю на тебе... I зна?ш, яка бiда тепер сталася? - Яка? - схопився Каламар, хоч сам досi не второпав i частини з того, про що повiдав Стах. - Сталася бiда! Ти не змiг повернути боргу! I тепер ходиш великим боржником... - Ха-ха-ха! Отче преподобний! Про якi такi борги ви менi тут мелете? Ще скажете, що я i вам довжен? Може, i вашому Iвановi, прощун би, чимось довгую? То кажiть, прошу вас ласкаво, най вiддам усе, доки я живий i здоровий! - Мо?му синовi дай покiй! Най миром спочивав! А менi не вiддаси нiчим нiколи. Бо не вiддаси i тисячам тих, вiд кого брав довiр'я в кредит!.. Вiд iменi кого тобi давали довiр'я в кредит. - Про який кредит ви кажете? - дивувався Каламар. - На виборах! Про той, що його тобi давали люди на виборах. - Так-от! Щоб я не був кредитором, вам наказую вдруге: паски святити не смi?те! Бо коли наказ порушите, будете суворо вiдповiдати! Не смi?те бiльш дурити людей кропилом. - Тебе слухати не буду! - Чому? - Бо ти менi - не закон. - Я вам не закон? Iван Iванович вам не закон? Люди добрi! Чу?те, що вiн каже? Iван Стах задивився па розсердженого Iвана Каламаря й не знав, що з гостем ураз ко?ться. Каламар стулив кулаки, нiби готовий був ними датися до погрози. Очима не клiпав, змiряв старого од нiг до голови, од голови до нiг. Господар приступився до Каламаря, добродушно, по-батькiвськи взяв його за ручища й трусонув легко, жартiвно! - Iди виспися, синку мiй! Прийде новий день, прийде з ним i бiльше розуму. А тодi i все буде добре. - Коли спати, знаю i сам! А кажу вам останнiй раз: посвятите паски - дасте вiдповiдь! - Перед ким? - Ви не зна?те, перед ким? О, ви менi не кажiть, що не зна?те перед ким! Ну, хоч би й передi мною! Та отець Стах уже притискав колiном дошку до колоди й зарубував зубцi. Легку тирсу, що полетiла смужкою бiло? порошi, пiдхапував i розносив без слiду вiтер. Каламар постояв ще, хотiв було промовити слово, та на нього вже Стах не дивився. Мугикнувши iще щось, похмурив брови й рушив з двору. Латка синього неба Лежав горiлиць, i лишень латка високого неба у вiкнi йому синiла... Лихо ско?лося так негадане, що досi не може прийти до себе. Котрий раз перебирав у пам'ятi все до останнього моменту! Перед ним Iван Стах, коли йому да? наказа й погрожу? вiдповiддю. Потiм бачить веломашину пiд воротами й береться на не? сiдати, бо ма? ?хати до села. Уже ?де. Голова каменем, у вухах дзвенить, у ротi гiрко, в горлi сухо, а в струнку - нiби з нього хтось вирвав чи випоров щось. Усе од вчорашнього перепою в чайнiй, потiм на цвинтарi. Чу?, як кида?, б'? заднiм колесом по камiнню - вибира?ться з баюристо? вулички од церковно? садиби на рiвний широкий шлях. Несподiвано з-за вигину показалася вантажна машина. Кермом мерщiй крутнув до пiшохiдно? обочини, а навпроти, як з-пiд само? праведно? землi, вирiс у чорному довгому плащi, в чорному капелюсi дебелий чолов'яга. Страх напав, що трапить пiд машину, тому рвучко загальмував. Сидiння з-пiд нього вирвалося, телеснув собою на брук. Почув такий бiль у лiвiй нозi нижче колiна, якби хтось залiзною жердиною хряснув по кiстцi. Стрибнув набiк i тут же впав: бiль вiд ноги зiв'ялив, потлумив усього. За машиною пороша никла на вiтрику по нивах i полях. А вiн лежав, стогнав i оглядався, а де той невiдомий у чорному плащi, чи нема кого, хто б зарадив у бiдi. Схопився вставати й сперся на лiкоть, щоб не впасти. Потiм якось звiвся на правiй нозi й обережно торкнувся лiвою грунту - хотiв ступити. Та тiльки частину ваги опустив на ногу, коли засiкло-закололо такими страшенними болями, що аж памороки взяли й пiт холодний виступив. Не пам'ятав того, як, коли, хто привiз його до лiкарнi. Не пам'ятав i того, як перев'язували калiку-ногу... Латка густого синього неба на нього дивилася пусткою i невiдомiстю. Безглуздя калiцтва, що впало раптом, видавалося таким недоречним - ладен був кричати. Та не знав, на кого вилити лють,- у палатi чотири порожнi лiжка були охайно застеленi гладенькими покривалами й чогось нагадували йому тепер чотири снiговi могили-намети. Тiльки на п'ятому, в кутку, коцюрбився калачиком дiд Петро Ясенова - колись перший скрипаль на цiлiй околицi. Старому спирало дихання, тому раз од разу, сарака, заходився таким голосним кашлем, якби хтось гупотiв у сто бубнiв. У хвилини, коли кашель минав, хворому легшало. Вiн про щось довго собi шепотiв, окремi слова вимовляв голосно, потiм замовкав, думав, поки знову не починав говорити сам з собою. Потiшним видався хворий дiд Каламаревi одразу. Тому вiн прислухався, чи, бува, щось не зрозумi?. Та швидко докучили дiдовi примовки i перемови... Цiлу нiч Iван пролежав. Нога начебто не болiла - тiльки ворухнути нею не смiв. Чоло вкривалося холодним потом, застиглi очi тримав на вiкнi, що йому темнiло великою чорною плямою. Нарештi недiльний досвiт з-за Красного груня являвся на землю яснiючим пругом. Од темного тла високо? гори синява вiддалялася спершу несмiливо, а далi все певнiше, певнiше, аж поки не блиснуло, не розсвiтилося радiсним ранковим ся?вом. Тiльки тепер, змучений думками i виснажений безсонням, Каламар склепив повiки. Та сон його був короткий. Пробудився, нiби iз гарячки вихопився. А можливо, Iвана зi спанку рушив Ясенова? Старий встав, коли на ранок благословлялося. Одягнув припасенi для великодня святковi домашнi ногавицi, рясно мережану i бiлим шовком гаптовану чисту сорочку, розчесав бiле волосся, пробрав серед голови рiвний продiл i розпустив косми пишним прядивом до самих плечей. Тiльки промiнь блиснув розквiтаючою черешнею бiля самого будинку, Ясенова покiрно став лицем до сходу. "Христос воскресе iз мертвих, смертiю смерть поправ..." - неначе комусь вiщаючи радiсне i незвичне, старий голосно поспiшив у молитвi. Вiн далi слова уже ковтав, губив, додавав од себе таких, що зовсiм не в'язалися купи у молитовнiм плетивi, бо тими словами Ясенова тепер не молився, а од когось, лишень йому вiдомого, просив благодатi, спокою, миру та щастя скрiзь i всюди. Над лiжком Ясенови у кутку висiла скрипка на вбитому до стiни цвяшку. Iван забачив ?? вчора, хотiв спитати старого, яким чином скрипка примандрувала до лiкарнi, а потiм медсестра сама сказала про все: часом сiльський музика брав вiрну подругу давнiх лiт i грав на нiй. Хворi слухали, а вiн вигравав, поки не втомлювався... - А ти, дiд, можеш менi яко?сь затягнути?.. - зненацька Каламар озвався, бо надумалося вирвати Ясенову з тих свiтiв, де вiн тепер перебував. Даремно! Прохання послати "лiтечко тепле, порятунок худобицi од дикого звiра i мору, а людям спокою, миру i щастя скрiзь, усюди" Ясенову захопили так, що вiн уже нiкого й нiчого не чув. - Христос воскрес, синку! - нарештi дiд повернувся до Каламаря. - Драстуйте, дiду! - голосно гукнув Iван, хоч добре знав прадавню звичку на Верховинi - у лiтнiх ще трималася - на Великдень, якийсь час по великодню тут один до одного кланявся не як в iншi днi року. Дiд помовчав. Сiв на лiжко, склав руки на колiнах i хитрувато прищурив клiпки-повiки ясних очей. - А чого ти, д?д, молишся? - Каламар застиг повернутою боком головою i занипав очима. - На землi, синку, все живе молиться, бо свiй порядок ма?. Коли ясне сонечко ще спить, моляться соловiй у верболозi; моляться трави i дерева до неба, моляться корiвка й овечка, коли лягають спати; ще i цвiркун уночi цвiрiнчить, бо i вiн, небожатко, хоче ясно? днини в здоров'? дiждатися... - Я, дiду, не про усяку твар, не про мiзерних хробакiв хочу знати!.. - не дав договорити Каламар.- Я хочу знати, чому ти молишся?.. - Я?..Ясенова дивився тепер проникливим оком. - Еге! - Я так... Бо 'м уже звик! - Жменю до вуха старий наставив човником. - То, дiду, поганий звичай! - Каламар гукнув сердито, бо здалося йому, що дiд його обходить хитрiстю. - Може, й поганий... Хто його, синку, знав... Та лiпше поганий, як нiякий. Мене такому навчили, коли я був малий. - Треба, дiду, переучуватися! - Пiзно, синку. - Треба хотiти, пiзно не буде. - Голова стара... Для мо?? голови вже добре й так... На мiнiстра мене пани не покладуть! - А хто зна?? Може, ще i покладуть! - пробував жартувати Каламар. - А ти чий будеш? - Ясенова наче тiльки тепер почав придивлятися, а хто з ним лежить у палатi. - Iван Каламар. Ви не зна?те мене? - Чий? - Iвана Задiльського! Я - Каламар! - Ага! Задiльського? - А я думав, що ви мене добре зна?те!.. - Отець iще робить? - Коло хижi... - А калiцтво, небоже, де тебе найшло? У бутинi? - На гладкiй дорозi...- помовчавши, перегодя вiдповiв. - То, синку, впала кара за якийсь грiх... - А за який грiх? - нiби виправдувався й дивувався Каламар, тут спохмурнiв i задумався. - Аще дiлом, аще словом, аще помишленi?м... - Ясенова доводив спокiйно, з переконанням i певнiстю у кожнiм словi. - А ви, дiду, який такий грiх тут покуту?те? Як виджу, богу молитеся, думаю, за невiстками уже не ходите. - Усяке зло, усяка бiда, усяка немiч на чоловiка паде за грiх! Мала - за малий, велика - за великий!..- Ясенова нiби й не почув злого жарту. Каламар подумав, що добереться до старого збоку, тому поспiшив: - А кажiть: у пiст, у великодню п'ятницю грiх на скрипцi грати? - Не грiх! - А коли грiх? - Коли п'яному такого куражу дода?ш, що здоров'я губить... - Давнiй музика тепер чув за собою провину, бо по весiллях смиком так умiв виводити, що пiсля танцю-дроботанцю не одному доводилося сорочку викручувати... - Я чував, дiду, небилицю, як колись один музикант вiд цiло? череди вовкiв оборонився скрипкою.- Каламар був радий, що розмова од нього геть-геть далеко пiшла. Ясенова немовби щось ковтнув, схвально притакнув головою. Далi посмiхнувся: - Не знаю, як з чередою,- може, хтось i мав дiло... А я двом вовкам на скрипцi грав. - Як, коли, де?- ураз Iван взявся цiкавiстю й схопився на лiктях, чи, бува, дiд Ясенова не жарту?. Старий жартувати не думав. - Було то? зими, коли горiхи в садах геть повимерзали, а дика звiрина з хащi в села спускалася за поживою. У М'ясницi мене i мого тезка - грав, прощун би, на цимбалах - попросили на друге село, до Терешева. Старий Федоран сина-одинця женив. Коли гостинськi розiйшлися, десь на третiй, а може на четвертий, день коло само? пiвночi я зiбрався додому i собi. "Ходiм та ходiм!" - кажу побратимовi. А вiн - нi та й нi! Мало випив i хоче укладатися спати. Та йому добре, бо нiяко? жури не ма?, - дома у нього нема де горобцевi розгаздуватися, а у мене в хлiвi жеребна кобила на часi. Пiшов я сам. Iду скоро, бо мороз тисне, палить, та й на господарствi не знаю, що мене жде. На грунь дорога веде направець дебрями, йти нелегко, та весело i видно, бо довкола снiги бiлi-бiлi, небо чисте i звiздяне-звiздяне, а повний мiсяць свiтить так, як ясне сонце у днину. З груня у долину я побiг прудко до невеликого лiска - дорога лежала через лiсок. Раптом нi звiдси, нi звiдти, бо нi з неба не впали, нi з землi не явилися, негадано-нечекано на дорогу вибiгли два вовки. Стали собi - i нi вперед, нi назад. "Ну, - думаю, - тут добра гостина буде! Вже моя кобилка ожеребилася!" А по хребту чую, як мурашки лiзуть та лiзуть одна поперед одно?, а на головi волосся таке, як дрiт, - пiднiма?ться i стирчить... Я стою, i вовки стоять. Я дивлюся на них, а вони дивляться на мене. Я рушаюся, i вони рушаються. "Будь-що будь! - думаю собi. - Так легко iз сього свiту не йду!" I взяв я скрипку та й заграв наостанок. I такий менi жаль учинився, що мушу молодий пропадати, а дома залишаються малi дiточки на жiнчину голову, що видиться менi - i моя скрипка уже гiренькими слiзками плаче. Не тямлю нинi уже, довго я грав чи не довго, пам'ятаю лишень, як вовкове голови до неба попiднiмали i жалiсно завили самi... А потiм взялися й зникли у гущавинi... ...Нарештi гелгiт у вухах Петра Ясенова ущух. Йому здавалося, нiби на голову треба накладати обручi,- розпадалася од того гомону, що ним палата наповнилася. Спершу коло Каламаря на лiжку сидiла жiнка - принесла i печеного, i смаженого, i вареного. Потiм ввалився голова ССТ - середнiй, червонощокий, кругленький чоловiчок. Цей собi розпитував, що, та як, та коли, та де, знову що та як, далi нищечком з-пiд цахи вийняв пляшку, й почалося вза?мочастування. Було, хотiли пригостити i дiда, але той пiсля вiдвiдин онукiв вiдчув слабiсть, повернувся лицем до стiни й удав, що спить. Мабуть, сам голова ССТ пiдiйшов до Ясенови близько, а старий захропiв. Вiдвiдувач лишень рукою махнув: - Даймо йому покiй! Дiд уже сво? випив!.. Коли гутiрка хворого Iвана i його вiдвiдувачiв натомила, хтось забачив скрипку й забажав музики. - Д?д! Ану бери свою подружку та потiш нас маленько! - гукнув Каламар. Марно! - Дивний дiд! Нi пити, нi на скрипцi грати не хоче! - кинув хтось. - Може, старий гра? лишень за грошi та дума?, що у нас ?х нема! - хтось пустив сумнiв. Питво розiйшлося по тiлу, Каламар наче затерп. У невиспаного злипалися повiки, тому гостi поволi розходилися. Небо спливало вгору легкою блакиттю, що над овидом здавалася золотавою, бо сонце поволi хилилося на нiчний спочинок. Латка неба у вiкнi мрiла тихим споко?м синього надвечiр'я. Петро Ясенова вiдчув полегкiсть i захотiв глянути надвiр. Йому здалося, що недуги од нього вiдiйшли остаточно, що вiн цього лiта ще вiзьме косу й вибереться на Прелуки, на Кичеру з косарями - давно не бував по цих кiсницях. Вiн уже чув, як його волосся розчiсують настоянi на травах i пахучих зелах полонинськi вiтри, прижмурював очi на слiпуче-ясному сонцi - таке свiтить тiльки в горах, вiдчував при?мну ломоту од кринично? води з-пiд того предковiчного бука, що увесь порiс кудлатим лишайником та зеленим шовковистим мохом. В одну мить гори мовби покликали Ясенову гомоном чар, i вiн уже знiмав з цвяха скрипку. Спершу нiби несмiливо, пробуючи звуки по струнах, потiм певнiше, певнiше, й старий музика заграв. До палати саме збиралася входити дiвчина в бiлому халатi медично? сестри. Та вона тiльки iмилася за мосяжну клямку, дверей не вiдчинила, бо волiла слухати пiсню тут, перед порогом, - боялася ?? сполохати. Ранок i полудень, золоте надвечiр'я i та?мничий вечiр у горах, чарiвливий шепiт ялин i богатирський гомiн букового лiсу, передзвiн овечо? отари на полонинi i далека луна трембiти, переливи флояри i нехитрий бренькiт дрямби, спiв колисково?, радiсть весiльно? i туга мандрiвницько? - мелодi? усiх пiсень тепер зiбралися в дiдовiй скрипцi й струменем виливалися... Коли скрипка замовкла, дiд почув раптову слабiсть. Вiн зрозумiв, що бiльше грати не зможе, тому дбайливо й охайно вклав ?? до чохла, далi турботливо почепив над сво?м лiжком. Пишним розчесаним прядивом на подушцi бiлiло волосся Ясенови. Прикритий теплою ковдрою, витягнувся на увесь зрiст так, наче тепер чув повноту спокою. Вечiр на лице старого упав присмерком, поховав карби й повивав у та?мничий, нiким ще не розгаданий цвiт... Дума застигла на високому чолi глибокою печаттю, а двi руки Петра Ясенови тепер лежали, мов спочинок заслужили собi по закону i праву довгих лiт. - Д?д! А д?д! Вiзьми свою подружку i забав мене! Чу?ш, д?д! - прокинувся зi сну Каламар. - Д?д, а д?д!.. Коли ти не хотiв усiм, помузич менi одному! Чу?ш, д?д! - гукав-докликався Iван. - Д?д! Слухай, д?д! Не будь гордим!.. Плачу рубля! - Д?д!.. Не дури!.. Плачу, скiльки хочеш! - Вуйку! Не дурiть! - скрикнув Каламар так голосно, що до палати вбiгла наполохана медична сестра. - Чого ви кричите, хворий? - стала коло дверей. - Еге... старий чиниться, що спить!..- Каламар тепер уже виправдувався. Сестра тихо приступилася до лiжка. Постояла над ним, потiм обережно взяла руку Ясенови. - Вiн уже не спить... На хвiртцi гуторили бабки... - Ой свашко люба та щира! Ви чули новину?.. - Яку? - Що, еге, Iвана Каламаря до шпиталю поклали без ноги... - Ой кумочко люба та солодка! I не кажiть нiчого, бо голова в мене розболю?ться, як собi подумаю, що чоловiк пропада? нi в честь, нi в славу... Як до такого мiг дожитися?... - Коли святий богочко хоче покарати грiшника, розум вiдбере од нього... Кажуть, що Iван, неборак, цiлий страсний тиждень ходив, як збiсний. - Доки собi гiрку бiдку не найшов... - Ой свашко дорога! Коби лишень собi! Але то тягота старшинi, терпiти мусить небога, жiнка... Бо тепер у шпиталi лежати би, та й аж з цього мирно вийде, буде iще, сарака, щасливий! - Щаслива, свашко дорога, буде i жiнка, бо як ?й, небозi, коли чоловiк у немочi?.. А як з ним сталося. - Кажуть, що на дорозi йому явився чорний чоловiк... Та мав той чорний чоловiк таку силу, що як на Iвана лишень одним оком мигнув, то Iван репнув на землю! Та й уже на сво? ноги бiльше не став. - Ба що то був, люба свашечко, за чоловiк такий? Наш ци чужий? - Нi наш, нi чужий!.. То, люба свашко, був нечистий! - Чорт? - Самий чорт - Люципер, не мав би моцi, як жаба хвоста! - Аби, свашко, до чоловiка не мав моцi, треба богу святому молитися!.. - А Каламар над богом смiшкувався. - Та смiшкувався вiн, свашко, не просто над святим господом, а над грiшними людьми. А то вже, свашко, ? неспасенний грiх, i кара за нього - велика... - Ой велика, свашко, велика! Бо хто до людей з холодним серцем i непочтивiстю, вiд того i праведний господь лицем вiдверта?ться! - Ма?те правду!.. Еге, ще такого не було, аби господь когось палицею приходив бити за грiх. Одному на кару покажеться так, iншому - iнак... А Iван, бодай не снився, еге, якого допустився грiха! Пасочки праведнi заборонив святити. Стах з тяготи аж з нiг упав - розболiвся. - Добре, що встав на ноги, неборак, то й нам пасочки якось сяк-так благословив. - Ой благословив, благословив!.. Казати нiчого!.. Великдень прийшов i якось минувся... Але менi, свашко, не виходить з голови, не сходить з розуму те, що Iван витворяв та виробляв на цвинтарi у великодню п'ятничку. Видаться менi, що то? кари на землi нема, якою грiшний мiг би спокутувати. За таку провину мусай у смолi кипiти, на рожнi пектися, вогненним мукам на iншiм свiчi притерпiти... - Ой кумице солодка, i не кажiть про цвинтар, бо страх по менi бiжить!.. Коли 'м почула, як Iван ломить та кришить хрести, видiлося менi, що мертвi з гробiв устають та й мають Iвана потрощити на сухий хворост... - Кажуть, кумичко, що то Iван не вiд себе забороняв. - Що кажуть, кумочко? - Кажуть, що Iван не сам вiд себе забороняв паски святити... Що мав такий наказ... - А хто би йому такий дурний наказ дав? - Кажуть, що з Тячева, а може, з самого Ужгорода! - Кажу вам, свашко, що такий дурний наказ йому дати нiхто не мiг!.. А коли би хтось такий дурний наказ чоловiку i дав, чоловiк ще мусить мати свою голову, свiй розум i серце... То, кумочко, чорт заволодiв, не мав би моцi, над Iваном та орудував, доки ним не потiшився... Бо, еге, Iван анi до молитви, анi до свято? сповiдi не ходив... - Може, i чорт над ним мiць собi дiстав... Але чому дiстав чорт таку силу над хрещеним? - Iван сам чорта на себе напустив. Бо потоптав i людський закон, потоптав i святу заповiдь. - Ой потоптав, потоптав... - Одно? горiлки стiльки згарив та випив, що коли би ?? пустив, де Тересва тече, бокора пiдняла би. - Гадав, що усю на свiтi вип'?, а не встиг, бо йому правда показалася! - Ой показалася!.. Ще той на свiт не народився, аби всю паленку перехлистав та перепив! - Ота грiшниця не одного з нiг поклала. - Ой, коби лишень з нiг! Не одного в землю поклала. - Кажуть, що вже не один i великий чоловiк ?й пiддався та потiм геть пропав. - А паленка не вибира?, ?й все одно, хто п'?,- ма?тний ци нема?тний, розумний ци дурний... Вона однаково б'? довбнею по чоловiку... Не один брався за розум, коли було вже пiзно. - Кажуть, кумочки, що тепер уже такий час настав, коли кладуть п'яниць до шпиталю, та лiкують ?х, аби горiлку не пили. - Ой кладуть, кладуть! А я би ?х лiкувала буком!.. - Так, так, треба було i Йвана лiкувати... - А тепер йому все показалося. Люди, слава богу, пасочки посвятили, Великдень такий красний був i веселий, що усе живе тiшилося та спiвало, а вiн, неборак, у шпиталю покутував - з постелi в голе небо дивився та слухав, як зозулька на деревах кукав. Буде, сарака, пам'ятати, коли Великдень у шпиталю пролежав. - Ой буде, буде! Може, тепер уже i про святе подума?. - Коли в ньому ще iскра не загасла, подума?. - Кажуть, до Тячева його мають повезти, бо в Забережi нi лiкiв, нi тих лiкарiв нема, якi би йому помогли. - Ой кумочко, лiкарi i лiки всюди однакi. Але коли чоловiку ? вiк, тодi йому ? i лiк. - Ой так, так, свашко люба та щира!.. "Де мiй бог!.." Холодний мiсяць падав блiдим ся?вом на мур проти великого вiкна районно? лiкарнi й стелився латкою на долiвку палати, коли Iван Каламар раптом прокинувся зi сну. Заблимав очима, оглядаючись в безпам'яттi. Снiговими наметами довкола бiлiли лiжка, i вiн тут же вхопився за обрубаний лiкарями болячий цурпалок ноги. Половина тiла вiд пояса нила тупим болем, що млосно пробирався до серця гострими струменями. Чулася така немiч i недолугiсть, що Iвановi здавалося - нема сили навiть ворухнути собою. Та нi! Сперся на лiктi, задивився в нутро тихо? палати, що на нiч забула усi зли годи i бiди, нiчого не просила од лiкарiв, тiльки тихо стогнала в приглушеному втомою i сном болi. - Нiжка!.. Де моя нiжка?..- в гарячковому забуттi раптом прошептав Iван Каламар, потягнувся рукою й став обмацувати лiжко, наче тепер шукав безнадiйно загублене з дивною крихтою того сподiвання, що втрачене поверне, вiддасть йому назад. Розворушив лiкарняну бiлизну, мацнув по бинтах, i на нього пахнуло цiлою громадою лiкiв, а цим обернуло до раптово? свiдомостi того, що з ним ско?лося за останнi днi. Вiдчув, як чоло роситься краплями поту, як той пiт ураз покотився лицем, i тут уже цiле тiло його впало в гарячку. Iвановi привидiлося, нiби саме тепер од нього щось покотилося в безодню, а вiн уже не той Iван Iванович Каламар, яким був мiсяць, пiвроку, рiк тому, що вiн уже нiколи не буде тим чоловiком, якого всi люди знали в Забережi. Знесилений свiдомiстю, опустився на лiжко й зненацька побрiв шукати той найщасливiший день, який тепер мав принести йому бодай маленьку крихту розради i потiхи. Бо згадав: саме тодi, коли пiсля операцi? гiрко-прегiрко ридав ридма i бив головою в покрайницю лiжка, бiля нього довго-довго сидiв лiкар у бiлому. Про що тодi не говорив, усе забулося, кудись зникло, тiльки в пам'ятi лишилися слова: "Коли вам, Iване Iвановичу, буде дуже, дуже гiрко на серцi i тяжко на головi, шукайте найщасливiший день у вашому життi i думайте про нього!" Очима байдуже повiв по нiчнiй палатi, мигнув по мiсяцем освiтленiй навпроти лiкарняного вiкна глухiй i слiпiй стiнi, тут же заплющив повiки, аби датися в сподiвану i бажану мандрiвку забуття. ...Довго блукав схилами над весняною, лiтньою, осiнньою Забережжю то з вiвцями, то з коровами, з сопiлкою, потiм з косою, коли був ще легiнем; вiн уже вiдчув музик то? пори, коли крався од батька на вечiрнi забави, та найщасливiшого дня в життi поки не знаходив. Каламар знову i знову брiв на Красний грунь першо? весни, що прийшла пiсля тих М'ясниць, коли оженився. Вiн уявою знову й знову палив веснянi ватри, перекопував паленища, разом з молодою жiнкою Марiйкою висiвав ячмiнь та овес, бачив, як його дружина поралася увечерi коло вогнища, готуючи страву. Чув м'яку руку жiнки, що пахла гiрським полем i лiсовим вiтром, коли лежав лицем на ?? руцi в колибi далеко-далеко од села. З грунiв ?м свiтили вогники, хаща притишено шепотiла радiсно-та?мничу казку, лукаво з неба пiдморгували зорi, заздрiсне i ревниво хмурився весняними дощами обмитий вилицюватий мiсяць. Iван тепер уже думав, що саме днi на Краснiм групi то? весни, як ярювали собi дво?, були найщасливiшi у його життi. Та раптово i негадано пiдступно виринав у пам'ятi той вечiр, коли Марiйка настигла у скринi його любаску. I вiн уже бачив обiмлiлу жiнку серед хати, бачив, як дрижить вона вся в раптовiй пропасницi... Потiм уже бачив небогу Марiйку в лiкарнi, коли нидiла на сухоти. I нiчого на свiтi бiлому в хворобi ?й не помагало - що не чинив, яких лiкiв не добував, якi поради не приймав. Однi казали барсучим жиром лiкуватися, iншi - свiжу овечу жентицю пити, хтось посилав до ворожок, а хтось мав надiю на чорнокнижника, що проживав десь у далекому селi i нiби вмiв не тiльки бiсiв вiдчитувати, а й знався на всiляких зелах, що од рiзних недуг рятували. Неборак Iван Каламар хотiв було датися до лiкаря з немiчною жiнкою, та сама вона, небога, впала колодою впоперек дороги, як тiльки почула, що для цього треба продати тiльну телицю; Теличку сама виходила вiд дiйка, пасла по толоках, чекала од не? першого молока - як тут було дивитися, як тут було годитися, що купцi мають таку повести з двору? Та й сподiвалася, що молочко буде попивати, корiвцi молодiй тiшитися, а це уже само по собi стане для не? цiлющим лiком... Тiльки навернулися думки Iвана про те, як хворiла жiнка, тiльки став перед ним той березневий день, коли Марiйка лежала в трунi пiд деревами в тому саду, що починав випукувати нiжним зеленим листом, як його наскрiзь пройняло болем i всi прожитi з Марiйкою щасливi днi кудись подiлися. - Чекай, чекай! - Каламар долонею плеснув себе по холодному чолу й дався в мандрiвку за тим найщасливiшим днем у сво? дитинство. Вiн увесь плив на дивному кораблi з туго напнутими блакитними вiтрилами до того, що колись так його розсмiшило й розвеселило. I почало снуватися: "Не пам'ятаю, в якому класi народно? школи - третьому або четвертому - я вчився, коли у сусiдського хлопця занемiг батько. Хлопець двiчi на тиждень ходив аж за друге село по воду з мiнерального джерела, тому не бував у школi. Одно? недiлi вiн сказав менi, що при дорозi знайшов золотий камiнь. Я спитав, чи не можна би на той камiнь подивитися, а вiн вiдповiв: "Чого нi?" I я тут уже готовий був рушати в дорогу, щоб золотий камiнь прихопити в торбу й принести додому. Та сам, без дозволу батька, датися в дорогу через чуже село не смiв. Розповiв про все батьковi. Вiн тихо слухав, слухав, а потiм: - Коли, синку, правда, що золотий камiнь при дорозi валя?ться, коли його нiхто ще не прибрав собi, iди й принеси його нам. Будемо багатi! Я вибрався з села. Сусiдський хлопець знав, де лежав той золотий камiнь, а я терпляче вичiкував, коли вже до нього прийдемо. Правду казати, я журився, що нам каменем треба буде дiлитися - захоче i побратим собi половину золота. Та як я здивувався, коли товариш пообiцяв, що камiнь зможу взяти собi увесь - йому досить буде нести батьковi i пляшок з мiнеральною водою. Я вже наперед думав, якi будемо багатi, коли золото продамо панам. Я найбiльше хотiв, аби мiй батько купив конi. Я хотiв, щоб конi у нас були сiрi, з великими чорними яблуками, як тi, що на лiсництвi. Менi вже навiть причувався рясний дзвiн бубонцiв-горiшкiв, дзвоникiв на шлеях-ошийниках у коней, я в уявi бачив себе то на возi, то на санях... Отак, солодко роздумуючи i поганяючи коней, я й не помiтив, коли сусiдський Петрик став край дороги й показав менi громадку камiння. Я не зрозумiв, про що раптом слово, скiльки те камiння кошту?, бо в уявi золото виблискувало сонцем. - Що показу?ш менi? - Золоту плиту! Голодними очима я дивився, а де справжн? золою, чи не хова?ться, бува, од мене, чому Петрик його видить, а я нiчого не бачу. - Де золото? - спитав я зачудовано. А вiн: - Еге, там!.. - показав рукою й одразу рушi?в з дороги до чорно? купки. Я не барився - й за ним собi. А вiн нахилився до громадки камiння, зняв плиту й подав менi. Розгублено я пiднiс камiнь до очей саме тодi, коли знову з-за хмар виглянуло сонце - день був похмурий, сонце на небi то зникало, то з'являлося. Тiльки променi впали на камiнь, коли вiн увесь лускою дрiбно засвiтився, заграв, нiби палахнув iскрами, паче малими вогниками. Я все ще не розумiв, а де золото. Тодi побратим сам узяв камiнь до руки й крутнув ним протi? сонця так, що той iскринками аж в очах засвiтився, мене заслiпив. - Те, що в плитi горить, i ? золото! Що не горигь - пуста плита! - Петрик тут знову подав камiнь менi. Я ураз не вiдав, що з ним чинити, - класти в торбу чи кидати па громадку, золото менi не таким гадалося. I ми нечекано-негадано ураз обидва собi розсмiялися. Смiялися довго i гак щиро, що аж сльози потекли з наших очей. - Зна?ш що? - сказав я Петриковi. - Камiнь цей понесу няньовi, аби не думав, нiби його ми золотом тiльки дурили!.. - Бери в торбу й несiм!.. - мiй товариш згодився. - Е, нi! - я тодi йому сказав. - Ми золото залишимо тут, а коли вже будемо повертатися од мiнерально? води назад, тодi його собi й заберемо. I ми знову розсмiялися, бо Петрик стояв на тiм, аби золотий камiнь заховати до вiльшаника, а я заспокоював його, щоб не журився,- ховати золото нiкуди не треба, його нiхто не вiзьме! Камiнь з iскринками ми так i залишили на сонцi коло iншого камiння в ярку за селом, а самi пiшли набрати з криницi то? мiнерально? води, що в недузi помагала Петриковому батьковi. Коли вже поверталися назад, я золотого каменя в торбу кинув, аби мав що батьковi показати. Дорога була довга, i в Забереж ми повернулися пiзно. Дома няньо каменем обернув у руцi вже тодi, коли горiла в хатi лампа. Я чекав, що з каменя висиплються iскри на свiтлi, як сипалися на сонцi, а камiнь натомiсть тiльки дрiбною лускою слiпо блимотiв i гас. - Вiн, няньку, тiльки на сонцi блищить! - я скрушався здивовано i розгублено, шукав виправдання для припасеного золота. - Золото, синку, завжди i всюди блищить! А ця плита коло золота i близько не лежала! - спокiйно батько сказав i камiнь поклав на припiчок, додавши: - Не бiда! Буде на чому ножi гострити! Вдатний камiнчик!.. - На золотi ножi точити? - я тут розсмiявся на диво батьковi. - Iди, iди вечеряй та лягай спати, бо нинi ти за золотом добре находився!.. - Батько показав стiл, на якому лежала холодна страва. ...То? ночi менi приснилися великi сiрi конi у великих чорних яблуках. Я сидiв на санях коло батька, а конi неслися широким полем, як лютий вихор. Гриви розвiвалися чорною хмарою, копита поблискували на сонцi, дзвiнки заливалися рясним смiхом. Батько дав менi вiжки й батiг у руку, я на коней вйокнув, хвацько хвисьнув кербачем повiтря так, що аж стрiльнуло. Конi полетiли ще бистрiше, я був щасливий..." - Ото, певно, i був мiй найщасливiший у цiлому життi день! - голосно промовив Iван Каламар i глянув по нiчнiй палатi, а чи когось не розбудив зi сну. Нi. Всi спали. А може, хтось не спав, тiльки вдавав, нiби не чу? голосних нiчних роздумiв Каламаря, що уже мандрував шукати нових щасливих днiв. Перебирав в закамарках пам'ятi, наче вивуджував щось iз само? глибини, де поховалося багато вже давно приспаного i забутого. Морщив лоба, сутулив плечi й, зда?ться, взагалi нездатний до роздумiв, тепер думав, думав, думав. Вiн в одну мить уже бачив перед собою Петра Ясенову, того самого, що так щиро, по-доброму говорив, коли вiн, Iван Каламар, зло кепкував над старим. Ясенова зараз стояв у гаптованiй бiлим шовком святковiй сорочцi, в бiлих ногавицях домашньо? роботи, гладко причесаний. До сходу сонця старий щось шептав собi. А потiм з вiкна упала золота латка променiв, освiтила Ясенову, й вiн вчинився якимось дивним, не по-земному урочистим. - У нього, певно, було багато щасливих днiв! - промовив Каламар, тепер уже думаючи про дiда Петра. - У нього був щасливий i той день, коли вовкам у лiсi грав, а себе од погибелi обороняв. - У нього був щасливий i той день, коли я над ним смiявся, а вiн давав менi з свого добра!.. Тут Каламар думав. а чого це старий не хотiв брати скрипку в руки, щоб грати йому, головi есесте, побратимам, коли тi прийшли до лiкарнi в Забережi з пiвлiтрою, печеним, вареним i смаженим... Вмить уявляв собi дiда при грi на скрипцi. Й тепер старий стояв велетнем, бо струни оживали i йому пiдкорялися, все довкола починало старого слухати, усе добрим i слухняним ставало, робилося сумирним i податливим... "Мала кара за грiх малий, велика - за великий!" - Каламар шептав i дивився на ту половину лiжка, де мала тепер лежати його нога. - Що за такий великий грiх я ско?в, аби на мене падала така люта i страшна кара? - питав себе Iван Каламар i чув, як тепер усього пробира? пекучим болем особистого невдоволення. Уже годi було мандрувати за щасливими днями в минулу молодiсть, бо йому раптом пригадалася осiнь, коли сам по Забережi ходив народним дружинником - жандарми завчасно понесли ноги, радянське вiйсько було вже геть-геть далеко - гнало фашистiв, у селi порядкувала народна влада з головою комiтету. А вiн, Каламар, у добровiльнiй народнiй дружинi мав перше слово. - То були днi!.. Iвана Iвановича всi боялися! - непомiтно чваньковито протягнув Каламар. Тепер бачив себе, як походжав селом з рушницею у гуртi тих колишнiх четарiв i десятникiв, що служили у Масарика i Бенеша вiйську. Ураз запахло йому смачними гуляшами i котлетами - ?х по-ангельському готувала куховарка Регiна для дружинникiв у будинку колишньо? жандармсько? казарми з реквiзованих бичкiв i кабанцiв од тих, що тримали заодно з чужинцем. - От була житуха! - погладив себе по череву Каламар, дарма що воно од нещасного випадку по дорозi геть понидiло i майже до хребта прилипло.- Боявся за шкуру, паскудник! Виносив з пивниць паленки паленi, вина давнi. Але аби 'м так жив, що ми звiдти не все випотрошили! Там iще мусило щось бути... Та все одно у цього ми попаслися!.. - пригадував Каламар корчмаря Дудуряка в той час, коли од нього цiлими ящиками та бочечками приносили на казарму дружинникам безплатне питво для масного даремного ?дла. - Боже праведний! От була жит-туха! - знову промовив Каламар i погладив собi черево.До якого газди я тодi не зайшов, усюди менi честь вiддавали! На стiл - паленка, сало, ковбаса, квашена капустиця! ?ж, роте, пий, роте, веселися, Iване Iвановичу!.. Один тiльки голова не давав нам на всi широкi ворота розживатися! Нашого брата круто гальмами брав на поворотах!.. Та вiн, неборак, це все знав! - мурмонiв Iван Каламар i вже пригадував той раннiй ранок, коли з побратимом Шуреляком прибрiв на край села до вдовицi Пiковихи. Два багнети були настовбурченi, дiти на печi за димар поховалися, жiнка стояла серед хати i так стрiчала гостей. Та гостини ?м не треба було. Вони тодi прийшли по швейну машинку, що ?? дiстала за роки служби у пана пiднотаря Пiковишина донька Параска. Як мати не просила, як не молила машину не забирати, забрали, та й усе! Бо, як казали, донька служила у "фашиського пана", тому й зароблена машина для шиття у них - "фашиська". - А може, цей день у мене був щасливий? - спитав себе Iван. Та вiдразу задумався, бо уже чув слова Пiковихи: "Майте святого бога при собi, Iване! Ви - свiй чоловiк! Дитина машинку замозолила у панiв гiрко, а ви ?? забира?те?" "Забира?мо тому, бо машинка фашиська!" "Як фашиська, у господа праведного, коли дiвка не за спання з панами ?? дiстала, а за чесну роботу горбом i мозолем?" Давня свара у хатi Пiковихи на вигонi за селом була немов учора, i вже тут Каламар бачив Шуреляка, коли той виносив конфiсковане з комори, коли цупив попiд хату. "А бодай вас взяло у синi скали! А бодай вас не принесло й на судний день!.. А бодай ви не мали радостi з того, з чого найбiльше сподiва?теся! А бодай вас возили на вiзку без рук i без нiг!" - чув тепер висипанi тодi заклинання вдовицi. I Каламар у цю хвилину, мабуть уперше, почав важити i мiряти: нi, i той день не мiг бути щасливим у його життi. - А врештi, Iване Iвановичу, могло в селi обiйтися i без народно? дружини. Нiхто не палив, не грабував, не перестрiчав по дорогах уночi. Забереж жила миром i споко?м, - шептав хворий собi на докiр i тiкав од думок про тi тижнi i мiсяцi, коли начальникував у народнiй дружинi одразу по визволенню села. - А може, були щасливi тi мо? днi, коли я став служебником?.. Коли начальникував у Забережi на пунктi "Заготсiно"? - вже говорив з собою Iван i бачив, як перед двором зi стогами недалеко залiзнично? станцi? цiлою валкого шикуються господарi - хто здачу привiз кiньми, хто волами, хто коником, хто у супрязi, а хто принiс па хребтi - бач, йому всього кiлограми приходяться до розрахунку з державою. Вагар сiно важить, Iван Iванович прийма? урядовi зобов'язання, карлюками робить у них позначки, випису? квитанцi?, щоб бухгалтер копiйки нарахував. I тут щось ворухнулося, заскiмлило в серцi. Каламар-бо пригадав Андрiя Майора з сусiднього села - газда привiз сiно в здачу волами. I як навилки клалися на вагу, так з одного вивалилася величезна каменюка. - Ага, ти сов?цько? государство захотiв обдурити? Ти хочеш, аби государственний скот камiнь ?в?.. Ти хочеш, аби я через тебе в тюрмi зогнив? - гаркнув тодi я на газду так, що той пiдскочив у страху, потiм шептав менi: "Та я, прошу вас, пане прийомщик, i сам не знаю, як той проклятий камiнь до сiна трапив!.." - Не зна?ш? - я знову голосно на нього. - А Сибiр зна?ш де? - А Майор неборак аж дрижить... Отодi менi перший раз у життi в очi сказали "пане". Кон?шно, воно таке на людях приймати нiби i не годилося, зате як при?мно було!.. Спокутував Майор провину: ще й мо?й коровцi туго набите рядно ставки принiс! Отодi я служив! - пришiптував Каламар у тихому лiкарняному примiщеннi, пригадуючи сiльськi служби, сходинки вгору, зигзаги i повороти, що до них трапляв сам, що несподiвано трапляли на нього вони. - Iз чого воно почалося? - питав себе Iван Каламар, приплющуючи повiки. Якусь хвилину вiн уже нi про що, нi про кого не думав й опинився в порожньому просторi, що собою був так схожий до небуття. - Чи не з того?.. Чи не з того... - моторошно ялозив у пам'ятi проникливими догадками й уже переносився з палати районно? лiкарнi до велико? зали районного Будинку культури. - Так, так! То було то? ранньо? весни, коли в Забережi мали попереорювати межi! - гарячкове зашептав Iван Каламар i широко розплющив повiки, вдивляючись у темну стелю. Раптом розсмiявся сам над собою, бо вже бачив себе на трибунi то? само? велико? зали районного Будинку культури з писаними листами паперу. З тих самих листiв не просто голосно читав, а вимучував i такi слова, що ?х тодi нiяк не розумiв. I знову розсмiявся, бо питав себе тепер: - А як-то я довго не мiг догадатися, що то ? пiдкуркульник?.. Гм? - мугикнув Iван Каламар, важко гiрку слину ковтнув i дихнув так глибоко, неначе в ньому щось урвалось. Його нiздрi тепер розширилися, бо вiн вдихав не просто настояне лiками повiтря палати, вiн тепер уже ласував випарами буфету, куди його пiсля виступу в перервi запросив один з тих, що за столом президi? сидiли. Сухорлявий товариш тонкими пальцями мнув-м'якшив бiлу цигарку, питав його, Iвана Каламаря, що той вип'?. А вiн, Iван Каламар, вiдкараскувався, сам тягнувся до кишенi, щоб пригостити доброзичливця, але той його вхопив за руку й показав буфетницi два розчепiренi пальцi. Мерщiй на столику колихнулася в двох келихах горiлка й бiлiло збитою пiнявою в бокалах свiже, пахуче пиво. - Арьол! - сухорлявий мене плеснув по плечу, а я покiрно оглядався, чи бачить хтось iз Забережi. Пiсля цього моя повела вгору! Вгору i вгору! Орел лiтав! I вже в Забережi нiчого не дiялося без орла! Дiляночка пiд хату? Iван Iванович! Недо?мки по здачi? Iван Iванович! Позичка? Iван Iванович! Старосту на весiлля? Iван Iванович! "Драстуйте, Iване Iвановичу!", "Яка ваша думка, Iване Iвановичу?", "Поможiть, порадьте, скажiть сво? слово!..", "Iване Iвановичу, щось маю вам сказати!.." Тепер задоволене поводив головою лiворуч i праворуч Каламар, пригадуючи служби та пости, що ?х у Забережi виконував i займав протягом лiт... - Боже! Але той орел лiтав усе нижче й нижче! - Каламар вигукнув раптом, спохмурнiв увесь, бо здумав, як його люди спершу сахалися, а потiм уже обходили стороною. Вдовиця Пiковиха Каламаря нiби i не знала од то? днини, в яку понiс з хати машинку; минав Судима пiсля того, коли його протримали цiлу добу в льоху сiльради одно? весни в час державно? позички; крiзь зуби з ним здоровкався Баганич вiдтодi, як велiв з садиби вiдрiзати для дитячого садка кусень землi - на ньому поставили висячi гойдалки, наземнi качалки. Серце кров'ю стiкало, коли Баганич проходив мимо колишньо? нивки, на якiй квiтли колись соняхи, шумiло бадилля кукурудзи... Певно, при зустрiчах чинився, що його не видить i Дудурякiв син Максим за кривди старому батьковi - забути ?х не мiг. "То вам, Iване Iвановичу, все авансом давалося!" - потоплениками виринули в пам'ятi слова Iвана Стаха. I вже тiнями тяглися за ним, куди не збочував, як вiд тих слiв не ховався. Тут Каламар думав, як дехто з односельцiв уже не тiльки обходив його стороною, але i в очi важився на смiх. Одного разу, коли у свято наказав людям садити на сiльському майданi дерева, довкола майдану городити плiт, старий Мацола вiдрубав, що робити у свято не йде, бо святого бога бо?ться. "Не бiйтеся, рожном вас чорти пробивати не будуть! Ваш грiх я беру на свою душу i на свого бога!" - потiшав я старого, а той: "Ти, синку, мiй грiх на свого бога не вiзьмеш, бо ти нiякого бога не ма?ш!"-вiдповiв менi Мацола. "Раз нiякого, то нiякокого" - сказав я дiдовi. А що дума?те? Вiн робити прийшов, на мене, правда, косився, а собi пiд нiс мурмонiв отченашi та богородицi... Боявся мене, бо знав, що маю велику силу i над ним... - Мала кара за грiх малий, велика - за великий! - знову мучений безсонням шептав Iван Каламар слова Петра Ясенови. Йому стало моторошно, коли уявою побачив, як небiжчика-скрипаля кладуть на довжелезнi носилки зеленого кольору, як мертвого виносять з палати. Каламаря обiлляло холодним страхом, коли вечоровi сутiнi тихо лягали на голий матрац лiжка - на нiм ще годину тому витягався на увесь зрiст i бiлiв бородою-куделею Ясенова. Iван готовий був тодi волати о помiч, коли на стiнi побачив осиротiлу скрипку - нiщо, нiщо йому не говорило так про смерть, як навiки покинута одинока скрипка. Вiн уже думав, а чого старий ту скрипку принiс з собою до шпиталю, раптом помiркував, а що забрав би з собою вiн, Iван Каламар, до лiкарнi, аби йому тут було легше, аби чув коло себе весь час чиюсь присутнiсть. Довго нишпорив по закамарках пам'ятi i догадок, нi на що вартiсне не мiг натрапити, поки знову не згадав оту плиту з золотавою лускою. "О! ??! Саме ?? собi я взяв би до шпиталю, аби вона менi нагадувала той смiх веселий, коли няньо повiв: добрий камiнець, буде на чому ножика поточити!" Каламар трiшки-трiшки забавився й знову думав про скрипку Петра Ясенови, про те, що бiльше важить i кошту?, - плита чи скрипка. Тут довго не мiг дiбрати ладу, поки нарештi не стиснув губи й заздрiсне не промовив: - Вона була його богом!..- По лiкарнянiй палатi пiшло гомоном, i вiн чув, як тiло наскрiзь протина? тремтливий бiль. Сягнув рукою до пальцiв здорово? ноги - була холодна-холодна. Склепив повiки, щоб заснути, втекти од настирливо докучливих думок. Та марно, бо вони йому не давали спокою, бо напливали все новi, новi. Вiн шукав уже, а де його скрипка, що по нiм залишиться й нагада? так, як нагаду? Петра Ясенову. Думав, де тi сади, що ?х насадив, будинки, що ?х побудував, дороги, що ?х проклав, сини, що ?х виростив i виплекав. Садiв у квiту не бачив, будинкiв не знав. Дороги перед ним не стелилися, а сини над ним не стояли... Вiн чув, як щось велике прокотилося на шалених бистринах повз нього, як вiдбувалося немилосердне спустошення, коли щось чинив i не думав, що чинить, коли говорив про людей i не думав, що говорить, коли звертався до людей i не важив, що i як каже ?м... "А бодай ви на гладкiй дорозi ноги поломили! А бодай вас свята земличка i по смертi не приймала!" - тепер чув тi страшнi прокльони вдовицi Пiковихи, що кидала на голови ?м, коли з Шуреляком вже були в кiнцi городу. - Мамо, люба моя! Мамко!.. - вигукнув раптом Iван Каламар i вхопився за голову у тiй розпуцi, коли вже усе здасться далеким, далеким i загубленим. - Я над тою небогою смiявся тодi! Яким я дерев'яним, кам'яним був! Вона плакала, а я смiявся!.. Я смiявся, а вона плакала!.. - повторяв i похитував головою Iван Каламар, чiпко стискаючи ?? мiж двома дебелими долонищами. - Ха-ха-ха! - несамовито розсмiявся раптом, i нiхто би вже збагнути не мiг, з чого Iван Каламар смi?ться, впиваючись очима в пiтьму лiкарняно? палати. - А хiба кожен на землi не мусить мати свого бога?.. Малого, великого... - Нiби Iван Iванович уже не просто говорив, а щось витверджував, доводив, когось невiдомого i далекого запитував. - А де мiй бог? Де мiй бог? - голосно гукнув i опустив здорову ногу з окрайницi. Тиша нiчно? палати нiби кепкувала над ним - нiхто не прокинувся, нiхто не зайшов з коридора. Усе, зда?ться, в лiкарнi помовкло, поснуло, вимерло. Один тiльки Iван Iванович Каламар сидiв на лiжку, застигаючи ногою з покрайницi до само? долiвки. Йому тепер було дивно не по собi, обмацував здорову праву ногу й тримав долоню на незвичайно гарячому лiвому цурпалку вище колiна. - У мене вже нiколи не буде нiжки... Буде залiзо... Буде кусень дерева!.. Буде скрип...шептав Каламар. Затулив чiпко зуби й почув, як скрип сухо рубонув по його цiлому тiлу од само? голови до нiг. - Нi, нi!.. Я дiстану пенсiю! Я заробив собi ??... Я заслужив собi ??... - потiшав себе Iван Каламар, нiби тепер уже хапався за невiдому досi рятiвну жердку по дорозi на житт?ву кладку, що ?? мусив - хотiв чи не хотiв - перейти над бездонною пропастю. - Нi! Нi! Ми ще себе покажемо! Ми ще пропали не зовсiм! - знову гукнув у просторiнь нiчно? палати, вдивляючись у сутiнок. Хвильку уже нi про що не думаючи, сягнув до сусiдського лiжка за милицею - либонь, хотiв спробувати, а як то воно на однiй нозi буде ходитися. Тiльки торкнувся дерев'яно? роздво?но? палицi з твердим поперечком пiд плече, тiльки ткнувся незграбно стопити крок на однiй нозi, коли ураз збагнув, що бiльше нiколи йому не дихнути повiтрям трав i ялин па Красному грунi, не бачити далеких обрi?в з полонини, не брати до рук анi коси, анi вил, щоб кинути сiно до оборогу, не йти йому бiльше перед санками з сiном у бiлу зимову пору з гори, бiльше не ступати по рiллi за плугом з твердо затиснутими чепiгами в руках, - Iван упав i зойкнув: - Де мiй бог? I заридав... Дво?ста музика На довгiй дубовiй колодi пiд високим тином всiлися рядочком дiти. ?х широкополi капелюхи на штахетинах стирчать опудалами лякати ворон чи безцеремонних цвiрiньчливих горобцiв, бо дiди на честь свого побратима - старого Каламаря - оголили голови, аби i цим подiлити сум та жаль, що упав на обiйстя. - А ви, куме, не зна?те, чому неборака Iвана привезли з шпиталю не до то? свiтлицi, яку собi сам поставив, а положили його в родинне гнiздо? - Iван Сопун озвався до Федора Коциби, коли той на колодi лiворуч туго набивав пiпу-череп'янку тютюном-зеленцем. - Гм...мугикнув Коциба. Стулив губи й помовчав. Потiм хитнув головою, повiв очима до хати пiд покорюженою дощами i лiтами ветхою буковою дранкою. - То, куме, так по природi i ма? бути: де чоловiк уздрiв свiт, звiдки чоловiк пiшов топтати - бодай святилася - зелену землицю, звiдти його мають понести i в сирий грiб! - Коциба говорив тепер повагом, наче мiряв кожне слово, а зiгнутий в колiнцi його вказiвний палець вгортав тютюн до пропечено? ватрами, просмалено? самосадами пiпи твердо i з тим смаком, коли курцевi уже чу?ться тютюновий дим найсолодшим у свiтi за всi i всiлякi ласощi. - То, свате, мертвому вже все одно, звiдки на цвинтар його понесуть до ями - з родинного гнiзда ци з-пiд плота...-махнув рукою Гриць Даниляк - колись iз старим Каламарем на пару водив бокори по Тересвi, вiдбував вiйськову службу в гусарах за цiсаря по фронтах, тому, певно, i прийшов на садибу Каламарiв, щоб взяти i собi з побратимового смутку. - Ей, брате! Такого уже не кажiть! Бо я вам правди не дам! Чоловiк - не тварина! Еге, давно ще й для загибло? худобини було марговище! Там ??, сараку, закопували... Коли чоловiк iде в останню дорогу з родинного гнiзда, а не звiдки-будь, то... як би вам i казати... - Коциба запнувся, стулив губи i потер чоло долонею. Далi вийняв з татки-шкiрянки на боцi вогонь - урвав кусник огнива в сушеного, вареного трута, прищепив його пучком пальця до кременя й по ньому кресалом чиркнув зо тричi так, що вiхтями сипонулися iскри. Потягнувся тоненький димок, i запахло паленим. Старий махнув огнивом у повiтрi, поклав вогонь до люльки, смачно чмокнув до себе з пiпи й пахнув ?дкою сизою хмаркою. Доки старий Коциба викрешував вогню, i думка прийшла, чим ма? вiдповiсiи Дапиляковi: - То, побратиме, коли свiт бiлий засвiтиться чоловiковi дниною на тiм мiсцi, на якiм до нього прийде i темна нiч, ? таке, якби дорога починалася i кiнчалася, якби ранок був i вечiр був, весна була i зима була!.. - Е, то ви, Федоре, бесiду собi не забудьте, щось у дуже далекi i крутi дебрi зайшли! - встряв раптом Сопун. - Я думаю, коли ще жива старшина, а дiти помирають, старшинi не так гiрко, як в останню дорогу дiти iдуть через тi пороги, через якi, небожатка, цабали маленькими на чотирьох, якi переступали у золоченому вiнку, коли женилися або вiддавалися... - Сопун говорив глибоким грудним голосом тою бесiдою, що скидалася чимось на м'який i протяжний спiв у горах. Та дiдове швидко зiйшлися на тiм, що нещасливi батьки, якi ховали дiтей. I нiхто на заперечення не сказав жодного слова, коли Якiв Фанага прорiк: - Я волiв би тричi помирати сам, аби 'м не мав тiльки один раз ховати сина!.. Дiдове на цих словах помовкли, бо кожен пам'ятав день перед зеленими святами, коли з лiсу привезли забитого колодою Данила - сина Фанаги. Розмова всiх пригнiтила, а казати правду - у дiдiв на довгiй житт?вiй путi було чимало й гiркого, а воно на дворi з мерцем не лишень споминалося, а й вiдлунювало пекучим болем. Мало-помалу дiдове переходили до iнших бесiд, а Петро Тюх видався таки собi добрим мудрецем, бо зiтхнув: - Що кому, чеснi людкове, написано у книзi, того вiн мусить зажити - воно його ма? найти, - нi пiд землю, нi пiд воду не захова?ться! - промовив Тюх гречно i статечно, а всi розумiли - слово мовиться про Iвана Каламаря, що у батькiвськiй хатi на двох складених докупи столах лежав мерцем. - То ма?те правду, Петре! Кожному, коли приходить на свiт, пишеться у книгу, яку буде мати дорогу i рукомесло, якi гаразди його стрiтять, а бiди знайдуть, яко? долi буде - щасливо? чи нещасно?... Ще i смерть йому приписана така, яку собi заслужить... Але я вам кажу по свому дурному розуму: чоловiк мав кожен день, всяк час думати i гадати сам, що вiн несе з собою, що у нього в головi i серцi, що вiн залишить по собi? Бо ще такого не було, аби звiкував та на цуратки зносився на цiй землi - кожному приходить кiнець... I в цьому одному ? велика справедливiсть... - вдався мудрувати Фанага так, наче i вiн нiяк не хотiв вiдводити бесiду з то? дорiжки-стежечки, по якiй од початку пiшла. - Правду ма?те! Бо вчинене добре i лихе чоловiк залишав по собi людям! Нiкому iншому! - згодився Тюх, i тут уже дiдове од давньо? хати Каламарiв пiшли згадками в давнi лiта. Вони спершу поминали колишнiх господарiв, що любили сади й по собi залишили не одну яблуню i грушу, поминали майстрiв, що на усякiм дiлi добре зналися. Й так слово по слову перевелися до то? бесiди, в якiй про старостiв села повiдалося. Давно забуте, понесене прудким плином скороминущих лiт, зринало в пам'ятi й оживало, а з ним молодiли i самi дiди. I кожен уже повiдав щось сво?, зда?ться, iншим невiдоме. Або ж вiдоме i зовсiм мало, й вiд цього дiди багатiли ураз. Прийшов до пам'ятi прадавнiй староста Григiр Смик - сам любив сади й добре знався на них. За його служби до села з-за тридев'яти земель навеснi привозили всiлякi саджанцi, люди купували ?х i сади собi заводили. Уже мало в селi хто пам'ята? Смика, а посадженi за нього сади навеснi квiтнуть, восени пахнуть яблуками, i в них сам Смик живий!.. Ще й на могилi дав собi яблуню посадити. Федiр Коциба нагадав про Юрка Бучину. Старостував Бучина геть-геть давно i попри те, що умiв ладити з панами - великим податком село не обкладали, - був тихий i спокiйний, любив дороги й мости. Саме при ньому через Тересву лiг мiст iз залiза й бетону - аж до Праги Бучина ?здив, у самого президента клопотав... При ньому було поставлено також довговiчнi мiстки по присiлках. Вiдтодi вже не бувало повеней, якi рушили б ?х... Не помiтили дiди, як ?х купка обросла цiлою громадою, як уже ними повiдалося про Андрiя Граба. Коли цей служив громадi, у селi побудували велику школу i кооперативу. До цього школа була у ветхому церковному будинку i чотирьох селянських хатах. Кооперативна крамарня будувалася, щоб збити цiни по лихварях, та й щоб громада мала зиск з торгiвлi, не самi тiльки зайди. Отак кожен з давнiх сiльських вожакiв дiстав сво?. I найбiльше гiркого смiху та огуди було, як повелося про Дмитра Сука i Федора Дудру. Бо всi тут зiйшлися на тiм, - нiхто перечити не смiв i не мiг, - що в селi нiчого доброго Сук по собi не залишив. Хiба п'ятьох копильцiв-байстрюкiв. А Федiр Дудра видався таким гiрким п'яничкою, що, неборак, пропив не тiльки кооперативу, а й одно? зимово? ночi по дорозi вiд Зельманово? корчми сам трапив до замету, тут заснув i закачанiв. Хтось iз слухаючих кинув, що Дудра взагалi був не чоловiк, а "барахло", при цьому хтось голосно засмiявся. Iншi мовчали й думали. Тому, либонь, смiх один здався тут таким легким i недоречним. - Ей, дайте собi покiй! Досить було старостам! Були люди, а була i нiчужка! Нема села без болота, а лiсу без терня! - рукою махнув Андрiй Сопун i повернувся до Коциби: - Кажiть, Федоре, чому пiпу кресалом палите, а не сiркачем? Куриво май смачне ци копiйчину за сiркач шкоду?те? - Чому палю огнивом?.. Копiйку не шкодую! Палю тому, бо сiркач мене злим сопухом душить, а кресалом чиркнув - та й готово! Дивним видався доказ Коциби про перевагу крицi i кременя над сiрником для дiдiв i тих, що ?х тепер обступили. Та нiхто не промовив i слова. Бо саме в цю хвилину надворi показався Iван Стах. Високий, зсутулений, вiн ступав важко, мов на плечах нiс тягар не по силi. Вiд дощатих ворiт дорiжкою Стах пiшов прямо до хати, що тепер дивилася на широкий бiлий свiт вiдчиненими вузенькими вiкнами, блимотiла слiпим пломiнцем свiчки-вощанки, мурмонiла дiдом Ребричкою - дочитував останнi псалми царя i пророка Давида. Хата Каламарiв пахла канупером, м'ятою, чабриком та iншими верховинськими зелами, що ними був прибраний та обкладений Iван Iванович у довгiй трунi з бiлих ялинових дощок. Дiди поволi пiднiмалися з колоди, кректiли, випростовуючи засидженi костi. Стах переступив високий порiг з сiней до кiмнати. Тут на довгiй лавi сидiли скрушенi бабки, жмуточками тримаючи коло носа мароян, буждерево i васильок. Пiд столом на давно закинутiй iржавiй лопатi попелом сiрiли дотлiлi жарини, над головою Iвана по останнiй сторiнцi псалтиря нипав невисокий, непоказний, в раменах згорблений од лiт, що лягли важкою ношею, дiд Федiр Ребричка. Вiн не звiв голови од псалтиря, коли старий Iван Стах опинився над мерцем iз складеними пальцi мiж пальцi руками. "Ув-ва-а!.. Ув-ва-а-а" - почув умить Iван Стах голос немовляти, побачив, як бризнула в кадцi вода, коли до не? занурив хрещеника. Дихнуло ще запахом ладану i свiчок, а потiм уже бачив Iванкову маму в бiлiй вишиванiй сорочцi, гаптованiй шовком i мережанiй дрiбною стрiчкою, в квiтчастiй спiдницi серед лук i нив з хлопчиком за ручечку тодi, коли сам вiв громаду полями для благословення i освячення посiвiв. А тут йому поле уже запахло зелом i колосом, плодом i проростанням трав, небо засвiтило високим сонцем i далеким-далеким овидом. А потiм усе зникло, бо перед Iваном Стахом умить став високий, дебелий, по-злому впертий i непомiркований при словi Iван Каламар у ту великодню п'ятницю зовсiм недавно, зда?ться - вчора... - Iванку, Iванку!.. А що ти менi казав?.. - промовив Стах i погладив Iвана Каламаря по холодному лицю. На дверях дiди розступилися, бо входив дяк - невисокий, недолугий в плечах Панас Скорух з молитовною книгою... - Благословен бог наш!.. - прорiк Iван Стах таким молитовним голосом, наче у ньому щось безнадiйно i назавжди урвалося. Скорух затараторив скоромовкою "святий боже", "отче-наш", далi цiла громада жiнок, дiдiв спершу строкате й незiбране, потiм вирiвнюючи, бiльш злагоджено й злагоджено заспiвала: - Со духи праведних скончавшихся душу раба тво?го, спасе, упокiй, сохраняя ю во блаженнiй жизнi, яже у тебе, человiколюбче!.. Тропар ворохобне заметався по кiмнатi, забився по кутках, вiдтак крiзь вiдчиненi вiкна бентежно вирвався надвiр, закрутився мiж зеленими деревами саду й поплив усе далi, никнучи i нидiючi? в далекому просторi. Коло само? печi при входi у переповненiй людом кiмнатi стояв без межi та краю одинокий старий Каламар. Якби високi гори посунулися i привалили його, було би йому легше. Побiлiле волосся на головi збите й покуйовджене, глибоко посадженi очi покаламутнiли i виблякли, лице сполотнiло. Вiн дивився в той кут кiмнати, де правилася похоронна треба, i тепер нiчого з молитов не чув, нiкого з присутнiх не бачив. Кобись не пив, мене не бив, Я би тя любила, Та на кожну недiлицю Кучерики вила! Ой та кучерики вила, Кучерi чесала, Кучерики пригортала, В личко цiлувала! - зринула пiсня-коломийка за тим весiльним столом, де сидiв жених - Iван у золоченому барвiнку, де сидiли сватове та кумове, де гостилася уся Каламарева родинка - близька i далека. Пiсню спiвало зiгрiте музикою i паленкою жiноцтво тонко, доладне й душевно, а тут вривався у спiв завзятий парубоцький голос владно i дужо: Ой та ми ся та любили, Та ми ся не знали? Того дуба iзрубали, Де ми ночували... Старий Каламар при цьому спiвi уже бачив тiльки свого сина Iвана, що за столом стояв з великою зеленою пляшкою в руцi й тягнувся до сво?х побратимiв-парубкiв, аби налити кожному на прощання з парубоцтвом сво?м. Гостi випили гуртом, потiм музики вдарили по струнах, i жених перший вибирався з-за столу до танку. Каламар сахнувся ближче до порога й сперся плечем на одвiрок, бо з жахом подумав: на цих столах пригощалися кумове тодi, коли малого синка нарекли Iванком, на них лежав великий весiльний коровай молодо? з барвiнковими вiнками молодих, на них воском стiкала свiчка тепер... Думав, що легше було би йому, коли мiг би собi заплакати. А сльози як заклялися - не текли... Блиснула на сонцi мiдь. Запiзнiлi хлопцi шикувалися громадкою пiд тупий приглушений стукiт молотка, що ним прибивали вiко труни. Надривно, незлагоджено, то з хрипотом, то з натужним писком, подули самодiяльнi труби. Марш колихнувся на габах зелених весняних хвиль довколишнiх садiв i лук, а коли до нього впало запопадливе i розмiряне гупотiння бубна, на церковнiй вежi бомкнув похоронний дзвiн. З двора Каламарiв челядь рушила повiльно за устеленою верховинськими барвистими ковдрами вантажною машиною. Звисаючi борти чомусь нагадували збитi крила велетенсько? птахи, що тепер уже не ширяла в повiтрi, а безпорадно волокла ними по землi. Натовп дробився громадками. Уже нiхто не спiвав, не молився, бо Iван Iванович плив на мелодi? мiдних труб, на тремтячому гомонi церковного дзвона, що хвилями котився до самих гiр, далi вiдкочувався знову, глухо перелунював мiж горбами, не долинаючи до високого i далекого Красного груня. - Та, кажете, вуйку Федоре, що до Iваново? ноги iмився бронт? - Андрiй Сопун озвався до Федора Коциби, що йшов мимо. - Iмилася до ноги трутизна... Тричi рубали ногу небораковi. А коли вже дiйшли до самого клуба, трутизна перенеслася до серця... Мусив, сарака, помирати... - стулив губи Федiр Коциба й на "все пропало" похитував головою. - А кажуть, що до серця тому, бо лiва... Коби права - з недуги вийшов би... - Не вийшов би! - знову рукою махнув Коциба. Хвильку Сопун iшов мовчки, у головi щось важив, а потiм: -.Коби права - вижив би... Бо права - дальше вiд серця. - Не вижив би! - Гм... А чому? - нiяк не мiг заспоко?тися Iван Сопун. - Бо дiло не тiльки в нозi. Трутизна з'?ла всього Iвана, i вiку йому вже не було. На фронтi, еге, вiдорве ногу, та й чоловiк, сарака, вижне. А тут упав з лесипеда, вдарився й загибель собi знайшов... - Коби чоловiк знав, де впаде, простелив би собi... - значуще, на?вно, так нiчого i не дiбравши, промовив Сопун. - Коби знав... - усього кинув стiльки, нiби од примусу, на доважок Федiр Коциба. Далi уже йшли мовчки. Коли процесiя вибралася на цвинтар, сонце золотим вершником вмощувалося до сiдловини Делуца. Над розритою пiсною землею промовляв голова есесте так, що селяни вперше могли справдi задуматися, яка то незвичайна людина в Забережi пiшла з життя. Дiди похитували головами, зажурено морщили чола, а жiнки тут-там схлипували i притуляли до уст жмутки пов'ялого i порев'ялого васильку та марояну тодi, коли гори не дихали вiтриком i було тихо, тихо... Знову курликали журавлi... Ранковий осiннiй вiтрик куйовдив i пелехатив ялини на межi довкола цвинтаря. Старий Каламар пiднiмався схилом угору. Пiд пахою лiво? бiлiв тесаними брусками цупкий дубовий хрест. Правою тримав на плечi рискаль. За ним повiльно чвалав Федiр Ребричка. Нiс саджанця черешнi-трилiтки - крислато?, з довгими, за лiто вiдрослими тучними гонами. Ребричка тепер думав, як напровеснi - було це, зда?ться, перед самим Великоднем - Iван у чайнiй примушував його пити паленку, продавати вiд старо? мiх картоплi, знiмати гачi... Оберталося в головi сказати усе Каламаревi про його сина. Та так i промовчав. Либонь, тому, що нагорнулася iнша думка: ба, де поховали в Тячевi Iванову ногу?.. А потiм спало на гадку, що iще сьогоднi мусить прочитати акафiста богородицi над пачкою солi. Авдотя Лiсникова принесла для молитви ще вчора з ремством - босорканi цiлком забрали вiд корови молоко... Як сватове вибралися на широку долину, постояли мить, передихнули. А потiм поволi побрели до Iваново? могили. За лiто черлена пiсна земля влежалася й осiла, фарбований суриком стовпець вицвiв i взявся лускою. - Еге, свате, дивiться!.. Пирiй пророста? на всякiй бiднiй землi! - Ребричка ткнув ногою в зеленi паростi, що стрiлками пробилися по кра?чках могили. - Той, свате, проросте!.. Той не бо?ться нi спеки, нi вiтру. А сльоту любить, - звiв голову од викопано? ямки старий Каламар, тiльки що припасувавши хреста коло стовпця з обмитим йменням на табличцi бляшанiй. "Тепер ?? може обмивати!" - подумав i задивився на ремено з глибоко випеченими розжареною крицею лiтерами синового ймення так, наче тепер уже в цьому була вся його вiчнiсть... З полонини дуло вiтриком. На землю поволi стелився жовтiючий лист. Федiр Ребричка довкола черешеньки втоптував порозкопуваний грунт. Кру, кру... кру... кру, кру... - раптом показався з пiвночi на пiвдень журавлиний ключ. Кру, кру... - лягало уривчасте на чагарi по обочинах, никло в далеких нетрях, падало, нiмiло й знову озивалося. Старий Каламар поволi звiв очi на довгу мережку в синьому небi й дивився, дивився, спершись на рискаль. - А вони, Федоре, еге, свiй закон добре знають! Бо пригрi? весна - знову над нашими горами полетять... Ребричка став i собi, задивившись на журавлиний ключ. - А кажiть, Iване! Хто ?х навчав цього розуму? Хто ?м дорогу показу? туди i назад? Хто ?м знати да?, коли треба вiдлiтати, а коли треба прилiтати?.. - Природа, свате!.. На землi ще й камiнь свiй закон ма?!.. Дiдове стояли, стояли. Журавлi вiдпливали все далi, далi, нидiли на обрi?, що сам починав тонути у вечоровiй млi. 1965 р. ===================================================================== Маркiян Шашкевич ОЛЕНА (Казка) Музика рiзко вiд уха заграв, а бас то загудiв, то, в лад вибиваючи, моторнi дiвчата аж пiднiмав; а хоть ноги потомленi - до круглого рвалися танка; гарнi хлопцi в пiдкови до складу кресали, позираючи радосно кождий по своей дiвчинi; сваненьки з молодцями, стиснувшися в кутку коло припiчка, хоть дрiбненько, но частенько витрясали крупник iз чарочки, не дбаючи, собi раденькi, на старих сво?х довговусих господарiв, на другiм боцi в кутi, коло скринi, спорою мiрою попиваючих. Було то весi-л?чко... - Гей, хлопцi, чи спите!? Що-сте ся позабували? - кликнув гожий дружбитонька - з великою, шовком шитою хусткою у бока, - досадним голосом. - Дiвчата радi би гопцювали, а в вас якби душi не стало! Махнув шапкою, вiнцем барвiнковим стрiйною, погладив чорненький, хоть невеличкий вус, розгорнув воло-сячко у чола, глянув по дiвчатах; винiс одную з калинового луга, напретив музицi - "або грай, або грошi вiддай!", моргнув на Юрця, i станули до шпаркого козачка. [Д р у ж б а] Хоть з дерева лист упав, Морiг половi?. Весiл?чко господь дав - Радо нам ся дi?! Ю р ц ь о Хоть надворi нiч темна, Гей,темна ночонька, В нас свiтличенька ясна, Краснi дiвчатонька. Д р у ж б а Сокiл в бiлий двiр влетiв К чорно? галоньцi; Княжиненько наш приспiв К русiй дiвчиноньцi. Ю р ц ь о Нуте, жвавi хлопаки, Легiники горнi, Витинайте гопаки, Хлопчата моторнi! Ба й свахи не дармували. Бо i ?м не йно що всiм разом саджати коровай - ще i потанцювати конче, щоб ся коровай вдав красен, та ясним сонцем на столi засiяв, та й добру долю принiс. А Олена, пишна княгиня, як русалочка, гарна, ще раз вiнком барвiнковим золото-зеленим стрiйна, ?х веселiй придивлялась охотi та часто в легкiй коломийцi розковану русу косу на легкий кругом пускала вiтер. Бач! - i наш вдалий Василько приспiв дарити нашу княгиню; хоть о пiзнiй вечерi, но стане вiн за те? зо сво?ми красними спiваночками. - Щось ти нам сумний, та й сам... Кажи, може, яка лиха пригода?.. Приступив i старий батенько, сивий голубонько, та принiс спорий кухоль горiлки з медом. - Но, жвавий козаче! Бодай здоров був! - надпив i подав ?му. - Вiдав, утомив-?сь ся, покрiпи сили. Вiдобрав, подякував, поставив, втер лице та й став промовляти: - Вертаю iз Дубровнич, були-смо у дворi просити пана старостича на весiл?. Вiн, бачимо, не дуже нам рад був: схнюрився, люто по нас глянув, вiдвернувся. Но небавком знова промовив солодко; вложив Семенковi кiлька талярцiв ясних в жменю, обiцяв прийти та й вiдправив. Але видко було по нiм якуюсь нерадiсть. Не встигли-смо вiдойти, може, на двайцять крокiв: "Семенку!" - кликнув, вiдчинивши оконце. Семенко, як стояв, поскочив iд дворовi. "Скакай, - казав менi, - домiв, я духом приспiю". Уже заступав-?м к долинi, мав-?м скрутити поза високу могилу татарськую Оглянувшися назад себе, взрiв-?м, - сила при вечiрнiй мрацi доглянути льзя було, - Семенка. Спiзнав-?м го по легких ногах - спускатися вискоком ко старому крутому шляховi, що то о нiм так много старi повiдають люди. Куда ?му шлях? - не знаю i не вгадаю. Щось то лихого буде: лисиця м'я перебiгла та й ворон на хрестi сiм раз закракав. Але док житя ми стане, не забуду того козака з бандурков i густокрутою бородою, котрою декуда сивий кудався волос: як верг на мене чорним соколим оком, як би гранею м'яч обсипав. Вiн тогдi саме, коли-смо ступили на порiг свiтлицi у дворi, кiнчив спiванку тими словами: . . . . . . з татарськой неволi. Кiнець мо?й пiснi, кiнець i недолi! * * * Сонце спочило, смерклося. Тиха пiтьма насiла тихi та узькi звори. Вiтер буйний осiннiй метав хмарами вiд верха до верха i гнав споловiлим листям з гiр в темнi роз-доли, то знов пiд круту стремену, скриплячи голими гi-лями вiдвiчной дубини, мов величаючися сво?ю лютостiю, а ругаючись з ?х недуги. Звiр шелепотiв чагарами за жиром, часами вовк, голодом пертий, дивими завив голосами. Перiстi опеки, заклятi над безвiстями стояти, здавалися при настиглiй нiчнiй мрацi проживати та сво? мiняти становища, проходячися, мов нiчнi мари, бо, як то кажуть, "у страха великi очi". Смiло ступав вiдважний Семен по круглiм грехотi i по розметаних костях, переступав колоди, пiдносячи високо ноги, i з притиска ?х ставляв, щоб го яка мара не пiдбила. Чорна пiтьма го за очi хватала: скоро взрiв тумани по корчах, волосе му горою ся звело, кров ся стинала, а страх за серце як би мертвець зимною ймав рукою. А нельзя казати, щоб не мав вiдваги, бо ся не раз добре довело! Але змаленька чував о заклятих дiвицях, о скаменiлих лицарях, о недоступленних про змi? райських птицях, то о однооких татарах, людо?дах, великанах i о многих iнших лихих духах. А скоро то всьо стануло на умi ро?м (а час - нiч темна, i мiсце - гори, дебри, i чагари по тому були), то тогдi i найсмiльшому трусом ставати. I Семен, посмiховуючийся на зазiр вовка або медведя, при найменшiм лопотi застигав, бо то, вiдав, з лихим - не з пирогами. Замаячiло в далечинi гей ватров широко розложеною. Було то ему, що женчикам в жаркiм лiтi вiтрець холодненький. Вдивився в ню цiлою душею, а радiсть в его душi калиною зацвiла, i втихомирився дух его, як природа по шайнiй тучi, i зрадувалося серце в нiм вельми, як коли би ясне лице своей Олени взрiв... Затрiщало корчами по сухiм ломачю, та й го переймило - скаменiв - заголосило: ....... з татарськой неволi. Кiнець мо?й пiснi, кiнець i недолi! Прожив, бо спiзнав Данилка, що го у дворi видiв, - що то так дико i люто, як розбишака, виглядав, що то на обiцянку пана бути на весiлю к стiнi по-бiсовськи ся усмiхнув. Утiшився, видячи его, а зрадувався бiльше, скоро вчув: "Одна нам дорога!" Стис го за руку, i побратались, i разом вдвiйнi ступали кремiнчатою стежкою пiд круту гору к високiй ватрi. Пiдойшли на мiсце. Семенко, взрiвши iз-за дуба кiльканайцять бородачiв при широко розложенiм вогнi, наганув си дванайцять розбiйникiв в казцi, що вiсiльця вiдрiзали i пекли на рожнi; налякся, спинився, анi кроком наперед,i мав ся вертати. - Не страхайся, - промовив Данилко, - не такий дiдько страшний, як го малюють. Приступи, тадже ти христянин - не враг, не бiсурман, лише бiдний селянин... - Мабуть, наш жвавий бандуриста Данилко, - озвалося кiлька грубих голосiв. - Несе вiн нам щось потiшного; для него нема нi ворiт, нi залiзних дверей!.. I доскочили в сторону, вiдкiль голос йшов. Привели обох, згорнулися к Данилковi всi, питаючи, яким свiтом довершити ?м гадку; бо Данилко нiколи надармо не трудився, а радуючимся тамтим, около Данилка, i попиваючим могорич - на будучу добру справу. Семенко сумував, присмотруваючись тотим дивоглядам зукоса: то рушницям, то ясним топiрцям, стримлячим довкола курища, то барильцi з горiвкою. Однако ж частiше поглядав в чорний лiс, чи не явиться яка стара стежка втечи i спастися. Але наганув си его побратим Данилко свого товариша, приступив д' нему з кухлем: -_ _Бодай здоров був! Ти ся нам знадобиш; не сумуй - зраду?шся нинi, а з тобою много тво?х сусiд. Пий на погибель врагам - так чинимо всi, так чинить i наш ватажко. От бач, i вiн iде! Пий - а втiшиться тобою. Але Семеновi не до солi було, взрiвши его, - i мало що кухля не впустив, бо такого нi видав, нi слихав, нi видумати мiг. Станув Медведюк пiднебесною Чорногорою, барки его - у Бескидах камiнь; дуб - его правиця; брови его - як двi чорнi хмари; а очi его - з-пiд тих хмар двi мовнi; а борода его - нiч темна, осiння; а голос его - грiм серед лiта; а ступив ногою - земля стогнала; вергся на врага - буй-туром валив. - Мов, як-?сь ся справив? - Вiдомо, думка укра?нська i стiну переб'?, - озвався Данилко. - Бандуристою вiйшов-?м у замок. Старець Дмитро (так го там зовуть), що м'я впустив, заглянувши в мене бандурку, просив м'я насильно, аби-м ему заграв та заспiвав. Заспiвав-?м ему вiдому пiсоньку о татарах, кiнчивши святим Николаем; а заспiвав-?м ему до серця, - i полюбив м'я вельми. Побратали-смо ся, i завiв м'я [до] свiтлицi замковой, хвалячи перед паном бандурку мою i мо? думки, а я рад тому був. Доспiвуючи пiсню, взрiв-?м входячих того тут молодця з другим - i просили пана на весiля; обiцявся, лиш видко було, якуюсь лиху гадку точив в сво?й головi. "Не вдась, вражий сину!" - думав-?м собi. Вiдспiвав-?м, взяв таляра та й пiшов, i зустрiв-?м старого Дмитра, ждаючого мене пiд дверми. Проходжали-смо ся по обiйстю замковiм - старий сво?, а я сво?; вiн щось там билинив о татарах, а я тим часом придивляв-?м ся: вiд горбка стiна найнижча. - Там-туда, - казав старий, - наш Степанко не раз бiгав на вечерницi, а вертав, як кури другим опадом запiли. - Ваш пан, - мовлю до него, - вибира?ся на весiл?? - Правда, до Семена. Казав конi сiдлати i щонай-жвавшi хлопцi в цiлiм замку з собою бере. Щось вiн на гадцi ма?... вiн часами дурi?. А може... може лише погуляти... Не жаль-бо то i погуляти на такiм весiлечку: дiвчат - як звiзд на небi, а всi краснi. А найкраща Олена - сама молода, - як сам мовляв: лице в не? - як соненько ранком, а очi - як зiрнички перед досвiтом, голосочок - як дзвiночок, а ноги - вiтрець легонький, а руки - снiжок бiленький, а сама - як... як гарная ланя... - Ту старому язик по кутках бiгав; закукурiчився i здавався молоднiти... - Годi! Не теряймо часу, не нам о тiм бесiдувати, - озвався сильний ватажко. - На конi!.. Ванько, з шестома - у замок! Забери, що нам ся здасть, а що не возьмеш, разом з замком най огнем сяде. Немного там труду буде, однако ж доведеться, як ся справиш. А ти, Семене, поведеш нас на весiля - потанцю?м з грабителями, вражими синами! Розбiглися вiтром по байраках за кiньми. Огонь погас, грань меркотiла - курище ся лишило. Втихомирилося. * * * Через i уст; враз дубину Соколами - молодцi. Ой заплачеш, вражий сину, Як взриш яснi топiрцi! - загримiло в далечинi. А голос дубровами високими розлягався верхами та й заблудив гомоном в чорних без-вiстях; лише ще дудонь тряс землею та й знемiг. I знов тихо, i знов сумно, лише вiтер ярами засковиче та й ворони закрячуть, радуючися на будучий жир. Мрачно i тихо, бо поскакали ногами скоропадними за вовчими очами - допали лазу край чорного лiса. - Гей, мабуть, зорi?! - озвався новобранець. - Гляньте!.. - Не глупе! - загримiв велет ватажко. - Ванько зажег си скiпку! - Аби видко було з погребiв старi виточати меди, - озвався старий бородатий Бойчук та глянув на кухоль за ременем. - Та й нашi, бодай здоровi, червiнцями ся пiдкидають, - мовив третiй. А ватажко: - Цитьте! Дудонь.. Конi - в байраки, хлопцi - за дуби!.. Федь - на чати! Як взриш - закрячеш. Потягнiть мусатами топiрцi! Потом тихо, щоб вас i муха не чула, бо... Не тра вам казати. Напретив та й ступив у чагар. Недовго ждали; тупот ся змагав, дерли конi, аж земля_ _стогнала. -_ _Кра-кра-кра!!! - Хлопцi, в лад! - загомотiв верховодник. Задзвонили топiрцi та мечi, iскри ся посипали, мов з димнi; стерлися двi хмарi, б'ючи мовнями по чорних воздухах. А Медведюк буй-туром вергся на супротивника, вибив меч зо жменi, завинув ясним топiрцем та й вигнав вражу душу лукаву, негiдника, щелиною в головi. Приймив з опалих поганих рук зорю на розсвiтi - Оленочку гарную. Челядь граблива поборена: одна порубана, друга пов'язана. - Семенку! Прийми твою вiдданицю. Прискочив Семенко, в пояс склонився, стис го за колiна; хотiв промовити, подякувати, лиш не вдав запро8 радiсть. Приспiв i дружба з молодими легiнями свойого села, гонячи возьмителя, але дiло вже довершено? зустрiли. Уже Медведюк, хотя й непрошений дружба, скупив княгиню мечем. А они ся вельми жалькували, що не лишено було ?м нагрiти грабителевi чуприни: стискали персти в твердий кулак та й затинали зубами. - Вже ми ему карку нагнули, аж на землю поклоном упав i, вiдав, не зведеся, аж, мабуть, на Осафатовiй долинi. Бач, окаянник, з весiля голоден верта? та сиру землю ?сть! - озвався верховодник сильний i потрутив го ногою. А Семенко ся не тямив з радостi. Пригортав свою надiю к собi, а она его бiлими обнiмала руками та рум'яно? цiлувала личко, аж ся ватажко мимохiтне засмiяв наголос. Обо? приступили к ньому i просили го: - Хотяй на годинку - на крупничок та на солодкий медок, та, може, де роздобудем якого талярця... - А музика! Там-то музика! - перебив дружба. - Добре тот казав, що му лихо в пальцях сидить - так дрiбненько тне козачка. - Майтеся гаразд! Менi там не бути, - промовив Медведюк та й вiдвернувся. - У вас перше п'ють, а потiм танцюють, в нас навiдвороть: перше танцюють, а потому п'ють. А могорич? - в тiм нашого Ванька голова! Буде мiд, горiвка, червiнцi та талярцi, та й гарнi пiсоньки, - була бесiда вусатого Бойчука. - Хлопцi, на конi та до наших! - кликнув ватажко, та й щезли. О НАЛИВАЙКУ Що ся степом за димове густо закурили? Чи то мрачка осiда?, стеляться тумани? - Не мрачка то осiда?, не туман ляга?, Гей, то ляхiв сорок тисяч в поход виступа?. А в недiлю на розсвiтi полк козацький скорить, Тодi молод Наливайко до коня говорить: "Ступай, ступай, ворон коню, бистрими ногами, Недалеко Бiла Церков, йдуть ляхи за нами". Гей, по степi вi? вiтер по густих бур'янах, Гей, там блищать довгi списи в сивеньких туманах! У Гуманю дзвонять дзвони i мир б'? поклони: Надлетiли з чужих сторон чорнi? ворони. Збиралися козаченьки, радитися стали, По далекiй Укра?нi посли розсилали, А у мiстi Бiлiй Церквi лиш звiзди згасали, Ударили з самопалiв, i конi заграли. Тодi постиг Наливайко, пiд ним кiнь iгра?. "Гей, молодцi, за свободу!" -до них промовля?. Вздовж списами городили зеленi байраки - Уставляються по степi молодцi-козаки. Гей, там ляхiв