Укра?нська проза (збiрка II) ------------------------------------------------------------------------ Оригинал этого текста расположен в "Сетевой библиотеке украинской литературы" OCR: Евгений Васильев Для украинских литер использованы обозначения: ?, ? - "э оборотное" большое и маленькое (коды AAh,BAh) ?, ? - "i с двумя точками" большое и маленькое (коды AFh,BFh) I,i (укр) = I,i (лат) ------------------------------------------------------------------------ Максим Рильский. Олександр Довженко Я тiльки недавно точно пригадав, коли вперше зустрiвся з Олександром Довженком. Це було в 1920 роцi. Олександр Петрович був тодi секретарем Ки?вського губернського вiддiлу наросвiти, завiдував також (про це пише вiн у сво?й автобiографi?) вiддiлом мистецтва, був комiсаром Драматичного театру iм. Шевченка. Як само вiдбулося наше знайомство, не можу пригадати. Скажу тiльки зразу: не був вiн тодi ще нi художником, нi кiномитцем, не мав нiякого голосного iменi, а проте на всiх, буквально на всiх людей справляв враження надзвичайно талановито?, гарячо?, закохано? в життя людини, особливо? людини. Про що б не заходила мова - про новi вистави у театрi, про шкiльнi справи (я тодi вчителював на селi), про вчинену комусь несправедливiсть, про мистецтво й лiтературу, про вузькiсть поглядiв у декого з громадських дiячiв того часу чи про перспективи народного господарства, - Довженко займався, як вогонь, хоча не раз до палких речей домiшував добру пайку суто укра?нського гумору, скрашуваного, як сонячним промiнням, чарiвною його усмiшкою. У мене залишилось таке враження, що й тодi я вже знав напевне: ця надзвичайна людина вiдзначиться в життi надзвичайними якимись дiлами, хоч невiдомо ще було не тiльки менi, а й самому Довженковi, в якiй само сферi. "Довженко" - це слово, яке з притиском вимовляли всi, хто тiльки з ним стрiчався. Звичайна схема, яку да? й сам Олександр Петрович у згаданiй вже автобiографi?, така: переживши рiзнi житт?вi перипетi?, вперше "знайшов себе" Довженко 1923 року в Харковi, виступаючи як художник-iлюстратор i карикатурист у тогочаснiй пресi, а також працюючи над удосконаленням художньо? сво?? вмiлостi. Справдi, й тепер, переглядаючи старi газети та журнали i натрапляючи в них на рисунки, пiдписанi псевдонiмом (власне, iменем) Сашко, вiдчува?ш який гострий олiвець мав отой Сашко, яку тонку кмiтливiсть i спостережливiсть, i дума?ш: а таки ж дiйсно мiг iз Довженка вирости справжнiй, високо? мiри майстер образотворчого мистецтва. Думав це i говорив вiн не раз i сам. Проте (продовжуючи схему) раптом, саме раптом, Довженко круто повернув в iншу сторону. (Мотиви цього повороту вiн виклада? в автобiографi?, але йдеться не про них.) "В червнi 1926 року я просидiв нiч у сво?й майстернi, пiдбив пiдсумки свого певлаштованого тридцятирiчного життя, вранцi пiшов з дому i бiльше не повертався. Я ви?хав в Одесу i влаштувався на роботу на кiнофабрику як кiнорежисер". Влаштувався, до речi, не маючи нiякiсiнько? пiдготовки до працi в кiно. Очевидно, i тут дiяла та яскрава талановитiсть, яка вiдразу привертала до себе людей i вселяла в них вiру в Олександра Довженка... Отже, схема така: працював на радянськiй роботi, потiм був журнальним художником, потiм став кiнорежисером i на цьому нiби крапка. Нiби крапка, бо й справдi всi дальшi роки Довженкового життя позначенi роботою в кiно... Але це була не рядова робота рядового кiнорежисера. Вiдомо, що бiльшу частину сценарi?в до сво?х фiльмiв, властиво, майже всi, написав Довженко сам. I хвалителi його, i хулителi (а й таких не бракувало на прекрасному й гiркому довженкiвському шляху) не могли не визнати глибоко? сво?рiдностi його сценарi?в. Одначе про хист Довженка як письменника, як майстра с л о в а заговорили на повен голос тiльки в роки друго? свiтово? вiйни, коли вiн потрясав радянських людей сво?ми пристрасними, полум'яними, громовими оповiданнями, нарисами, статтями, прилюдними виступами... I недавно довелось менi чути вiд одно? спостережливо? й тонко? людини гадку, нiби Довженко по-справжньому знайшов себе як письменник. Це вже неначе втрет? - i остаточно - "знайшов себе"! Справа сто?ть, очевидно, по зовсiм так. У кiномистецтвi зробив Довженко найбiльше, кiномитцем вiн був, так би мовити, природженим... А правда поляга? в тому, що все життя по?днував вiн у собi i художпика-образотворцн, i письменника, i кiнорежисера, i мислителя та громадського дiяча. Правда поляга? в тому, що творчу сна-чцину Довженка треба брати у всiй ?? чудовiй сукупностi. I при цьому слiд пам'ятати, Що весь вiк ця людина шукала i нiколи не заспокоювалась на знайденому, що був Довженко органiчним новатором, вiдкривачем нових обрi?в у мистецтвi i в життi. А мистецтво й життя були для нього нероздiльними. Створенi Довженком кiнофiльми здобули собi свiтову славу. За життя автора про них багато сперечалися. Довелося Олександровi Петровичу вислухати з приводу ?х чимало несправедливого та прикрого, що гiркою отрутою напувало йому серце. Нинi можна вважати загальновизнаним, що Довженко - один з найбiльших майстрiв радянського i свiтового кiномистецтва. Вклад його в художню прозу, драматургiю, публiцистику ввiйшов у золоту скарбницю нашо? культури. Для всi?? дiяльностi автора "Землi", "Щорса", "Поеми про море", "Зачаровано? Десяи", "Повiстi полум'яних лiт" характерне те, що кожний його новий твiр був i новим етапом у мистецтвi, що в кожнiй повiй речi ставив перед собою майстер новi завдання i по-новому розв'язував ?х, що вiн нiби не знав слова "зупинка". Проте весь творчий шлях цього неспокiйного митця був позначений ?днiстю його основних естетичних принципiв, етичних i фiлософських поглядiв, ?днiстю ставлення до дiйсностi, до життя, до минулого, сучасного i майбутнього рiдно? кра?ни, всього Радянського Союзу i всього людства. Визначити цю ?днiсть, накреслити основнi риси творчого свiтогляду i творчо? практики Довженка допомага? нам не тiльки безпосередн? знайомство з його фiльмами, кiносценарiями, драмами, оповiданнями i т. iн., а й пильне читання не так давно зiбраних i опублiкованих лекцiй, промов, "заготовок" до сценарi?в, щоденникових записiв i т. iн. I перед нами поста? творчiсть Довженка у всьому сво?му багатствi, як складна й могутня симфонiя. Першим, що визнача? митця, ? його ставлення до дiйсностi, до того, що звуть широким словом правда. I тут ма?мо ряд уже показових теоретичних висловлювань Довженка, потверджених його творчою практикою. Скажемо прямо: Довженко був свiдомим i послiдовним ворогом дрiб'язково? правдоподiбностi, вiн завжди дбав про високу правдивiсть. А це - зовсiм рiзнi, часто цiлком протилежнi речi. У сво?й статтi 1954 року "Слово у сценарi? художнього фiльму" Довженко палко закликав товаришiв по мистецтву: "Приберiть геть усi п'ятаки мiдних правд. Залишiть тiльки чисте золото правди". Це визначення - чисте золото правди - настiльки влучне, що один iз наших дослiдникiв узяв його як заголовок для сво?? монографi? про Довженка. Любителiв того, щоб у мистецтвi все було "точнiсiнько, як у життi", раз у раз дивували i вражали, а то й дратували в сценарiях Довженка i поставлених за тими сценарiями фiльмах епiзоди, що справдi не вiдповiдали вимозi "точнiсiнько, як у життi"... Справдi-бо, вже в ранньому фiльмi "Арсенал" чимало розмов викликала та кiнцiвка, де укра?нський робiтник Тимiш стрiча?ться в бою з гайдамаками. "А на останньому бастiонi "Арсеналу" посипав ворогiв з кулемета Тимiш. Пiдбiгають до нього гайдамаки... Вогонь! Вогонь! Нема. За?ло кулемет у Тимоша. Лютиться Тимiш, топче кулемет, випростову?ться i почина? кидати камiння в наступаючого ворога. - Стiй! - кричать гайдамаки, сторопiвши. - Хто з кулеметом? - Укра?нський робiтник. Стрiляй! - Тимiш випростався, роздер на грудях сорочку й став як залiзний. Страшною ненавистю й гнiвом палають очi. Три залпи дали по ньому гайдамаки i, бачачи марнiсть нiкчемних пострiлiв сво?х, закричали, приголомшенi: - Падай! Падай! I самi зникли. Сто?ть Тимiш - укра?нський робiтник. Певна рiч, це - символiчна сцена, символiчний образ. Але навряд чи ? пiдстави говорити про символiзм як провiдний метод великого реалiста i великого романтика Довженка. Краще говорити тут про велику силу узагальнення, яка справдi становила одну з 'найприкметнiших рис Довженка. У тому ж таки "Арсеналi", даючи трагiчну картину зголоднiлого i змученого в кiнцi першо? свiтово? вiйни села, Довженко малю?, як однорукий солдат, охоплений розпачем, тяжким передчуттям лиха, що насува?ться на кра?ну, б'? свого коня - i кiнь до нього раптом, як у казцi, промовля? людськими словами: "Не туди б'?ш, Iване". "У всякому разi щось подiбне здалось однорукому", - дода? Довженко-сценарист, i ми розумi?мо, що справа тут не в правдоподiбностi цi?? сцени, а в глибокiй психологiчнiй правдi. З цього штриха починаючи, Довженко малю? переконливу картину зростання революцiйного гнiву, а далi й революцiйно? свiдомостi у селяпина-бiдпяка. "Не туди б'?ш, Iване", - це звучить як вiдголос цiлого перевороту в людськiй душi. Всi, мабуть, пам'ятають iютрясаючi кадри в фiльмi "Щорс", коли бiйцi Тараща пського полку несуть на носилках смертельно пораненого Боженка, спiваючи "Заповiт". З приводу цих кадрiв автор пише у кiноповiстi "Щорс" (тобто в так званому лiтературному сценарi?): "Чи було воно так? Чи палали отак хутори? Чи такi були носилки, чи така бурка на чорному конi? I золота шабля бiля спустiлого сiдла? Чи так низько були схиленi голови тих, що несли? Чи вмер ки?вський столяр Божен ко де-небудь в глухому волинському шпиталi пiд ножем безсилого хiрурга? Загинув, не приходячи до свiдомостi i не проронивши, отже, нi одного слова i навiть не подумавши нiчого особливого в останню хвилину свого незвичайного життя? Хай буде так, як написано!" "Хай буде так, як написано" - тобто: iдеться про те, щоб дати на найвищiй потi останнi хвилини прекрасного життя робiтника-революцiонера, окреслити найвиразнiшими рисами суть його геро?чного подвигу, а не про фотографiчну чи фактографiчну точнiсть... Про Iвана Володимировича Мiчурiпа - великого перетворювача природи, постать якого особливо вабила Довженка, - написав Олександр Петрович i кiносценарiй, i п'?су з промовистою назвою "Життя в цвiту". Мiж цими творами ? багато спiльного, б й розбiжностi, але образ головного героя змальовано загалом тими самими тонами. I ось дуже iнтересний щоденниковий запис 1944 року про Мiчурiна: "...Може, вiн був i не такий, напевне не такий. Я вiдкинув всю суму невеликих приватних побутових правд, прямуючи до ?дино? головно? правди сi?? Людини". "Людина" тут написано з велико? лiтери. Саме такою Людиною i мислив собi Довженко Мiчурiна, i саме во iм'я слави цi?? Людини вiдкинув вiн геть "невеликi приватнi (тобто частковi, дрiбнi. - М. Р.} побутовi правди"... Довженко був митцем i мислителем великих категорiй i незмiрних масштабiв. Щоб окреслити вузькiсть i обмеженiсть чийого-небудь свiтогляду, Олександр Петрович говорив, бувало, з презирством: "Вiн мислить районними масштабами...". Вiн любив смiливi мазки, широкий лет, яскравi тони, то, що ми назива?мо гiперболiзацi?ю i чим нас так чарують великi художники вiд Шекспiра до Гоголя i вiд Гоголя до Маяковського. Пiп був безоглядно смiливий. Досить пригадати фiльм i кiноповiсть "Земля", ту сцену, де вперше в селi з'явля?ться трактор, i спосiб, яким "добувають воду" для радiатора завзятi комсомольцi (декому цей епiзод здавався натуралiстичним). Чудесний сво?ю високою правдою танець Василя перед його смертю - вiд нього вi? гегелiвським розмахом, гегелiвською епiчнiстю i гоголiвським лiризмом. До речi, "Земля" - це що один iз нiмих фiльмiв Довженка, i тому в одноiмепнiй кiноповiстi вирива?ться у автора вигук: "Як жаль, що в кiно не можна говорити!" Появу на кiноекранi людського голосу i кольору вiтав Довженко вiд усього серця, i це ж було так природно у незрiвнянного майстра слова i художника! Справдi, тiльки майстровi слова мiг належати такий, примiром, уступ в оповiданнi "Тризна": "Над кiньми вився дим, як над огнями (...) Лунали прокльони, хрип, i жаль, i рев аеропланiв, i височенний тонкий зойк поранено? кiнсько? душi". Таких соковитих, колоритних, до краю напружених описiв багато можна знайти i в кiноповiстях та сценарiях, i в оповiданнях Довженка. Я кiлька разiв уже згадав iм'я Гоголя. Гоголь справдi був улюбленцем Довженка, як був вiн улюбленцем i Юрiя Яiювського, i Остапа Вишнi. Рiзнi це люди, рiзнi художнi iндивiдуальностi, але всi тро? - Довженко, Яновський, Випiня - могли себе назвати та й називали учнями Гоголя. Воно нiби не зовсiм сходиться: новатор - i учень. Але я но знаю в свiтi нi одного генiального, иайсмiливiшого митця, на чолi якого не лежав би вiдблиск того чи iншого генiального i смiливого вчителя. Саме Гоголя несподiвано згаду? Довженко в кiноповiстi "Щорс": "На вокзалi, за кiлометр вiд старовинного бойовища, звiдки грандiозна душа Гоголя пiднесла колись скривавлену душу запорожця Кукубепка до самого божого престолу, на лубенському напiвзруйноваиому вокзалi в салонвагонi бiля вiкна сидiв Боженко..." Тiльки великий митець мiг так використати образ iншого великого митця. Кукубенко - i Боженко! Гоголiвським повiвом дише на нас i таке мiсце в оповiданнi "Тризна": "Неначе не на сiльському майданi у бою, а десь у казцi чи у пiснi, дванадцять куль впилось Лук'яну Бесарабу в груди, тринадцята коню. Так i шарахнулись вони на молоду траву обо? i товаришiв десяткiв з добрих два. Лук'ян ще перевернувсь якось разiв чотири, випустив шаблю i зразу захропiв, мов пiсля доброго вина з музикою, гучними бубнами i молодецьким танком". Читаючи такi мiсця, згаду?ш не тiльки Гоголя, а й те безсмертне джерело, що напувало i Гоголя, i Довженка, - укра?нськi народнi думи. Олександр Петрович, як вiдомо, написав i сценарiй за "Тарасом Бульбою", який мрiяв екранiзувати. Це одна з високих мрiй, якi не довелося здiйснити майстровi. У сценарi? "Бульби" Довженко йде, загалом кажучи, досить покiрно за Гоголем. Вiн же був просто закоханий у цю повiсть! Але вчитаймося в таке мiсце: "На небi сидить старий бог-отець. За ним - ангели i святi, серед яких було чимало запорожцiв. Старий Бовдюг був теж серед святих. Знизу лине до бога Кукубенкова душа i зупиня?ться перед господом. - Це ти, Кукубенко? - запитав бог. - Я, господи, - вiдповiв Кукубенко. - Ти не зрадив товариства? - Нi, господи... - Не кидав у бiдi чоловiка? - Нi, господи... - Берiг свою совiсть, бачу. - Воiстину... - Ну сiдай, Кукубенко, одесную мене. Кахи! I бог легенько кашлянув, як добрий старий пасiчник, що не любить порохового диму, яким була просякнута вся Кукубенкова душа". Тут усе близьке до Гоголя, просто iз Гоголя взято славетне "Сiдай Кукубенко, одесную мене", з Гоголем перегуку?ться i ота чистота етичного iдеалу, за вiрнiсть якiй потрапив у святi найстарiший у Запорозькому вiйську козак Бовдюг, - чистота, що становила одну з заповiдей самого Довженка. Але в пiдкреслених рядках про бога, схожого на доброго пасiчника, який не любить порохового диму i кашля? вiд нього, луна? вже нота не тiльки гоголiвського, але й суто довженкiвського гумору. Ця нота озветься потiм в однiй iз найпоетичнiших кiноповiстей Довженка, у "Зачарованiй Деснi", такими рядками: "Не вдаючись глибоко в iсторичний аналiз деяких культурних пережиткiв, слiд сказати, що у нас на Вкра?нi простi люди в бога не дуже вiрили. Персонально вiрили бiльш у матiр божу i святих - Миколая-угодника, Петра, Iллю, Пантелеймона. Вiрили також в нечисту силу. Самого ж бога не те щоб не визнавали, а просто з делiкатностi не наважувались утруждати безпосередньо..." Всю "Зачаровану Десну", овiяну пахощами берегового сiна та городнього зiлля, заткану ясними зорями укра?нського неба, сповнену шумом дерев, сплесками риби в рiчцi, голосами перепелiв i деркачiв, пирханням коней, дiвочими спiвами та дiдовими оповiдями, пронизану нiжною любов'ю автора до його дитячих лiт i до рiдних людей, - всю цю кiноповiсть густо помережив ?? творець отакими лагiдними усмiшками, за якими раз у раз кри?ться глибока й добра мисль. А ось ма?те гумор iншо? тональностi - гумор, що кри? в собi вже й вiдляски сатиричного бича. Мова мовиться (в оповiданнi "Тризна") про корову Маньку, що побувала в столицi на виставцi: "Повернулась Манька з Москви зовсiм iншою. Вона була вже не проста, а заслужена вродi корова республiки. Уже нi один пастух не мiг на не? щось там крикнути, вродi: "А куди ти, щоб бодай ти була здохла нехай! Куди ти, нечиста сила?!" Правда, у Маньки зразу ж завелися недоброжелательки. Це були здебiльшого поганенькi корови, що давали мало молока, та й то рiдкого, од нiкчемностi сво?? породи. I чомусь так-от сталося, Манька помiтила, що чим менша й ледачiша була корiвчина, тим бiльше мукала вона проти Маньки казна-що, так що голова колгоспу i заввiддiлом тваринницьких ферм навiть почали було вiрити коров'ячим наклепам i коситься на Маньку за гордiсть i одрив од мас". Видима рiч, що тут зовсiм легко перекинути мiсток вiд Маньки та ?? рогатих "недоброжелательок" на людськi вiдносини й дiла. Ноти сатири, дедалi грiзнiшо?, що переходила в громовий гнiв, наймогутнiше залунали в Довженкових оповiданнях во?нних лiт i в його сценарiях. Як у багатьох великих творцiв, з гумором i сатирою сусiдив у Довженка глибокий трагiзм, що набував з роками, як зда?ться менi, все бiльшо? сили. Раз у раз, однак, сумне й страшне опромiнювалося в творах Довженка свiтлим i повним любовi поглядом на життя, на свiт, i тодi сама смерть ставала чимось подiбним до тихого i неодмiнного в природi заходу сонця. Така смерть дiда Семена в "Землi". "Може б, з'?сти чогось? - вголос подумав дiд, оглядаючи свiй рiд, i, коли Орися пiднесла йому полумисок з грушами, взяв одну, обтер об рукав бiло? сорочки й почав ?сти. Це була його улюблена червонобока дуля, та, мабуть, з'?в уже вiн всi сво? грушки до одно?, бо тiльки пожував вiн ?? трохи, за звичкою, аж тут серце почало спинятись. I вiн це зрозумiв: вiдклав грушку набiк, опорядив бороду й сорочку, глянув ще раз на всiх, склав руки на грудях i, проказавши з усмiшкою: - Ну, прощайте, вмираю, - тихенько лiг i вмер". Читаючи цi рядки, мимоволi згаду?ш сторiнки Тургенева i Льва Толстого, де так само спокiйними i величними рисами малю?ться смерть людей працi, що вiдробили на свiтi сво?... У наведеному уривку хочеться, проте, вiдзначити той естетичний елемент, елемент краси, яким вiрний собi Довженко оповива? цю сцену: дiд обтер останню свою грушку рукавом бiло? сорочки; вiдчувши наближення смертi, дiд опорядив бороду й сорочку... Всi, хто пам'ята? фiльм "Земля", пригадують, що дiдова Семенова смерть вiдбува?ться па тлi розкiшно?, нiби аж надмiрно розкiшно? природи, серед невичерпно? плодючостi рiдно? землi... I всiм запали в серце простi, промовленi "з сумовитою посмiшкою" слова Семенового внука, носiя в фiльмi нового життя, сiлькора Василя: "Грушки любив..." Трагiзм i складнiсть людсько? душi, по?днання почуття виконаного обов'язку з почуттям особистого болю показав Довженко в "Арсеналi", - там, де Глушак убива? свого колишнього друга Худякова, який виявився зрадником народу: "Глушак зводить гвинтiвку i зверта?ться до глядачiв (до апарата): - Убиваю зрадника i ворога трудящих, мого друга Василя Петровича Худякова, шестидесяти лiт... Будьте свiдками мо?? печалi..." "Перед тим як вистрiлити в зрадника, Глушак промовля? одне слово таким тоном, наче в останню фатальну мить вiн скинув з себе пiвстолiття: - Вася... I вистрiлив". Оце й ? то, що ми назива?мо безоглядною смiливiстю Довженка як митця. Це й ? приклад високо? психологiчно? правдивостi, властиво? йому. Безмежним жалем i смутком вi? вiд того мiсця в кiноповiстi "Повiсть полум'яних лiт", де Демид i Тетяна Орлюки лежать у холодну зимову нiч на печi спалено? ворогами хати, лежать, дожидаючи неминучого кiнця. Але й ця жахлива сцена осяяна немеркнучим сяйвом краси народно? душi, народно? пiснi. Демид просить Тетяну заспiвати йому колядки. - Колядки? - перепиту? Тетяна. I Демид, мiшаючи дiйснiсть iз маячнею, каже: "Еге ж. Може, я помираю. Так хочеться спати. А воно ж рiздво. Гостi поприходять. Iван з дiвчатами. Га? Iван! Заспiвай про нашого Йвана..." I полинула в темiнь хуртовини стародавня колядка рлюково? матерi: Молодець Iваночко та вибив ворота! Святий вечiр... А "молодця Iваночка" в цю ж саму хвилину посила? командуючий армi?ю Глазунов на великий ратний подвиг. Довженко тiльки почав працювати над фiльмом "Повiсть полум'яних лiт", смерть перетяла йому творчу путь. Здiйснила на екранi цей фiльм, як i фiльм "Поема про море", у творчому спiвробiтництвi з першорядними артистами, дружина й друг Олександра Петровича Ю. I. Солнцева. Я належу до тих глядачiв, якi вважають, що в цих фiльмах прекрасно й шанобливо виконано творчу волю й мистецькi та iдейнi заповiти Довженка. I кадри з Тетяною та Демидом Орлюками наложать до таких явищ мистецтва, якi гострим плугом врiзуються в душу глядача. Довженкiвським гострим плугом. Одна з найвищих точок трагiчного в "Повiстi полум'яних лiт" - це розмова Марi? з бронзовим пам'ятником ?? чоловiка, Павла. Вона принесла до пiднiжжя пам'ятника "свiй сором i муку, дитину незнаного батька" - i мiж нею, живою й страждущею людиною, i бронзовим пам'ятником справдi вiдбува?ться обопiльна розмова. Це одна з тих довженкiвських "ненравдоподiбностей", якi дратують людей не дуже широкого смаку i якi, власне, дають одну з пiдстав говорити про генiальнiсть автора "Повiстi полум'яних лiт". Я назвав як одного з духовних батькiв Довженкових Миколу Гоголя. На цьому мiсцi хочеться назвати i iм'я найбiльшого в свiтi спiвця жiнки-страдницi, жiнки-матерi - Тараса Шевченка... Високiй геро?цi Вiтчизняно? вiйни присвятив Довженко багато гарячих сторiнок. Забути не можна те мiсце в "Повiстi полум'яних лiт", де вчителька Уляна при нiмецькому комiсаровi i при зрадниковi, "мiнус-людинi" Грабовському розповiда? учням про Святослава 2, про вiкопомнi дiла предкiв. Тою самою геро?кою - в дусi "убий, не здамся" Лесi Укра?нки - опромiнена й смерть директора школи, Уляниного батька Василя Марковича. Вся постать, уся iсторiя Iвана Орлюка, переможця не тiльки ворогiв, а й власно? смертi - це живе втiлення геро?зму радянських людей у днi Велико? Вiтчизняно? вiйни. Але в оповiданнi "Слава" чита?мо такi слова: "Поезiя й геро?ка вiйни затулила драму вiйни, прикрила од людського ока бруд, пiт, кров, розор i надлюдську працю". А в оповiданнi "Тризна" - ще яснiше: "Багато благородно? працi, багато ласки, добра i добро? згоди треба збагнути, знайти i принести в життя, щоб заго?ти якось душевнi калiцтва, ушкодження i рани людськi". Цi слова великого гуманiста ми повиннi завжди пам'ятати, думаючи про його твори, присвяченi вiйнi, безсмертному во?нному подвиговi радянського народу. "...Що ? на свiтi радiснiшого i при?мнiшого, нiж добра робота? - запиту? Довженко в кiноповiстi "Земля". - Що може бути милiше, як по довгому дню косовицi повертати на заходi сонця з веселого лугу додому? Тiло в тебе так при?мно млi?, тиша в душi, i тобi що неповних дев'ятнадцять рокiв, i ти почува?ш, що й "вона" з грабельками десь поруч з тобою, а пiд босими ногами i в тебе, i в не? тепла земля, укачана колесами, втоптана копитами, вкрита м'яким, як пух, теплим пилом чи нiжною грязюкою, що так при?мно лоскоче мiж пальцями". Поезiя природи, поезiя кохання, поезiя працi - все це злите тут в ?дину гармонiю, все це повите чарами тi?? краси, тi?? житт?радiсностi, при яких навiть грязюка здобував собi епiтет "нiжна". I це - один iз лейтмотивiв автора "Життя в цвiту", людини, що з великим iнтересом читала про Бербанка i з великим натхненням двiчi оспiвала Мiчурiна, людини, що просто-таки кохалася в садiвництвi, - про що свiдчить посаджений Довженком бiля Ки?всько? кiностудi? сад, - мислителя, що над усе любив розвивати в сво?х iмпровiзацiях перед друзями перспективи перетворення природи, оновлення землi, прекрасного й гармонiйного будiвництва. Цей самий лейтмотив, що у раннiй "Землi", звучить i в пiзнiй "Зачарованiй Деснi": "До чого ж гарно й весело було в нашому городi! Ото як вийти з сiней та подивитись навколо - геть-чисто все зелене та буйне. А сад, було, як зацвiте весною! А що робилось на початку лiта - огiрки цвiтуть, гарбузи цвiтуть, картопля цвiте. Цвiте малина, смородина, тютюн, квасоля. А соняшника, а маку, бурякiв, лободи, кропу, моркви! Чого тiльки не насадить наша невгамовна мати!" Це - свiт, побачений очима дитини, маленького Сашка. Але таким бачив його i дозрiлий Олександр Довженко, чия невгамовна мати любила проказувати: "Нiчого в свiтi так я не люблю, як саджати що-небудь у землю, щоб проiзростало..." I нiби перегуку?ться з цi?ю невгамовною матiр'ю солдат Iван Орлюк в одну з найстрашнiших хвилин свого життя, стоячи як пiдсудний перед вiйськовим трибуналом i пояснюючи, чому вiн носить iз собою вузличок з рiдною землею: "...Все сво? дитинство я ходив по насiнню. Воно в нас було скрiзь, де не повернись: в горщиках, у вузликах, на жердках, у сiнях, в повiтцi попiд стрiхою, в сипанках, в мiшках та мiшечках". I далi: "Я так люблю сiяти! Люблю орати, косити, молотити. Але понад усе люблю сiяти, садовити, плекати, щоб росло..." I з цi?? любовi до рiдно? землi, iз цього "люблю сiяти" виросла могутня сила Iвана Орлюка, який i справдi вчинив рiч, що мовою закону зветься злочином, а продиктована була велiнням гарячого i правдолюбного серця, - i вкрив сво? iм'я богатирськими подвигами, для вславлення яких не вистача? людських слiв... "Люблю... саджати що-пебудь у землю, щоб проiзростало...", "Люблю сiяти, садовити, щоб росло..." - у цьому весь Довженко. Мало ? на свiтi митцiв, зокрема кiномитцiв, творчiсть яких була б так природно, так нерозривно пов'я зана з творчiстю народною, з пiснею, як це бачимо у Довженка. Уже в перших кадрах "Арсеналу" звучить як провiдна мелодiя зворушлива й глибокодумна пiсня "Ой, було в матерi три сини...". Вона вводить читача, глядача, слухача в грозову атмосферу цього раннього твору Довженка, вона настрою? людину на високий патетичний i поетичний лад... У тому ж "Арсеналi" чита?мо таку авторську ремарку: "Похиливши голови, двi жiнки ждуть не дiждуться, як у пiснi чи в стародавнiй думi". На думку Довженка, це - найвиразнiшi слова для окреслення душевного стану отих двох жiнок. I воно справдi так. У "Землi" вся сцена похорону сiлькора Василя, що впав вiд куркульсько? кулi, побудована на перегуку пiсень. "Пiснi вливалися в процесiю з усiх вулиць i вуличок безупинно, неначе потоки в велику рiку. Старi козацькi й чумацькi мотиви, i пiснi працi, й кохання, i боротьби за волю, й новi комсомольськi пiснi, й "Iнтернацiонал", i "Заповiт", i "Побратався сокiл з сизокрилим орлом - гей, гей, брате мiй, товаришу мiй!..." I знову "Все мы в бой пойдем за власть Советов", - все по?дналось у единому громоголосому звучаннi". Цей розлив, це море пiсень пiд час похорону знову може здатись, а мабуть, таки й здавалось чимось надмiрним прибiчникам "п'ятакiв мiдних правд", але це й ? те чисте золото правди, яке осявало всю путь Довженка. Про потрясаючу колядку, яку спiва? Демидов! Орлюку старенька його дружина холодно? зимово? ночi на печi спалено? хати, вже була мова. I "Поема про море", i "Повiсть полум'яних лiт" наскрiзь пронизанi звуками пiсень. Важко дiбрати - як це бувало у Шевченка, - де проходить межа мiж iндивiдуальним Довженковим i народною пiснею чи, вiрнiше, думою в таких гiрких, урочистих i прекрасних рядках: "Шукай мене, моя мати, в степах край дороги. Там я буду, моя мати, тричi зимувати, сво?м чубом кучерявим степи устилати, сво?м тiлом комсомольським орлiв годувати, сво?ю кров'ю гарячою рiчки виповняти, людство визволяти". Олександр Довженко був не тiльки глибоко нацiональним художником, але й палким патрiотом. Любов до рiдно? землi вiн вважав не лито правом, а й одним iз найвищих обов'язкiв, одною з найiстотнiших прикмет справжньо? людини. Ця любов з особливою пристрастю оспiвана письменником у "Повiстi полум'яних лiт", у "Зачарованiй Деспi". Але треба зовсiм не знати Довженка, щоб приписувати йому нацiональну обмеженiсть, тим паче нацiональний его?зм. Досить згадати такi твори його, як "Аероград", "Антарктида", "Мiчурiн", "Життя в цвiту", оповiдання "Тризна", щоб переконатись, як животворила Довжепкову душу iдея "сiм'? велико?, сiм'? вольно?, ново?", iдея дружби народiв, iдея iнтернацiоналiзму. Менi доводилось - в зв'язку з по?здкою Олександра Петровича на Далекий Схiд, з мандрiвками його по тайзi, з його роботою над "Аероградом" - розмовляти з ним про "Останнього з Удеге" Фад?ква, про арсень?вського Дерсу Узала, про особистi його зустрiчi з гольдами та iншими, як колись говорено "iнородцями", - i я завжди милувався на те багатство любовi до людини не тiльки незалежно вiд ?? нацiональностi, але й з великою увагою та повагою до нацiональних особливостей людини, яким обдарований був Довженко. Те, що для втiлення такого дорогого йому образу перетворювача природи взяв вiн росiянина Мiчурiна, промовля? само за себе. У щоденникових записах його ми раз у раз бачимо живе, творче, дiяльне зацiкавлення Кита?м, Iндi?ю, Африкою, Америкою, кра?нами Захiдно? ?вропи. Ясно, що постатi представникiв капiталiстичного свiту, носi?в капiталiстично? iдеологi? малював вiн у сво?х сценарiях гострими i рiзкими негативними барвами, що твори його часiв Вiтчизняно? вiйни сповненi ненавистю до загарбникiв i насильникiв фашистiв, - але все сво? бездонне серце вiддавав вiн трудящим усi?? землi в ?х боротьбi за мир i справедливiсть. Довженко нiжно любив свою хату, свою матiр, свою зачаровану Десну. Але з невиданою гостротою зору бачив вiн на землi нових людей, новi мiста, новi пейзажi. Недавно опублiковано його нарис "Хата", i там стоять такi слова: "Я не славословлю тебе, моя хатино стара. Не хвастаюсь тво?ю драною правобережною i лiвобережною стрiхою... Хай не дорiкають менi вороги холодподухi i лживi, що я превозношу, чи прославляю тебе, чи ставлю над всiма оселями свiту. Я прощаюсь з тобою. Я кажу тобi: згинь з мо?? землi. Хай тебе пе буде. Обернись в хороми, покрийся залiзом, красуйся великими вiкпами, вирости, пiднiмись над травами, над житами i над садами". I далi: "Хай се вже будеш не ти. Хай прийдуть до тебе добробут i гiднiсть i сядуть на покутi, щоб зникли сум i скорботи з тво?х темних куткiв, i пiчурок, i холодних тво?х сiней. Я не захоплююсь тобою, не пiдношу тебе до неба перед свiтом. Нi, я кажу тобi, сивий: ой хатинонько, моя голубонько, спасибi тобi - прощай". Це нiби перегуку?ться з такими рядками в "Зачарованiй Деснi": "Я не приверженець нi старого села, нi старих людей, нi старовини в цiлому. Я син свого часу i весь належу сучасникам сво?м. Коли ж обертаюсь я часом до криницi, з яко? пив колись воду, i до мо?? бiло? привiтно? хатини i посилаю ?м у далеке минуле сво? благословення, я роблю ту лише "помилку", яку роблять i робитимуть, скiльки й свiт стоятиме, душi народнi живi всiх епох i народiв, згадуючи про незабутнi чари дитинства. Сучасне завжди на дорозi з минулого в майбутн?. Чому ж я мушу зневажати все минуле? Невже для того, щоб навчити онукiв ненавидiти колись дороге й святе мо? сучасне, що стане теж для них колись минулим у велику добу комунiзму"! Син свого часу, автор "Аерограда" i "Мiчурiна" найповнiше, найвиразнiше, наймогутнiше виявив сво? ставлення до майбутнього, найгучнiше проспiвав славу комунiстичному будiвництву в сво?й "Поемi про море". Про що ця поема? Про Каховку, про створення Каховського моря, про дива ново? технiки, про чудесних нових людей? Так, звичайно. I, розумi?ться, не тiльки про Каховку, а й про Ангару, i про ?нiсей, i про майбутнi мiжпланетнi польоти, i про перетворення всi?? землi в нову землю. Але цим сказано ще надто мало. Це поема про людянiсть, про людську душу в усiх ?? суперечностях, про благородство i працю, яка оновлю? свiт. Список людей, людських характерiв, якi переходять перед нами в поемi, - неосяжний. Тут i генерал, повний ще споминiв про Вiтчизняну вiйну, якому колишнi товаришi його, колгоспники, пропонують стати головою ?хнього колгоспу - i це не диву? читача поеми (i глядача зробленого за нею фiльму), як не диву? генералова вiдмова. Тут i iнженери, керiвники будiвництва, i драматург, що в самому вирi життя марно шука? "матерiалу" для майбут ньо? п'?си i нiяк не може знайти потрiбного йому "конфлiкту", i архiтектор, що створив "пишний проект" Будинку культури, а проте пiяк по може зрозумiти, чому проект отой не задовольня? колгоспникiв, i голови колгоспiп, i колгоспники та колгоспницi, i рядовi робiтники будiвництва - теслi, муляри, бульдозеристи... Бачимо в поемi i дiвчат, i молодиць, i змучених сво?м удiвством удiв, i сiльського хлопчика, що серйозно, як про щось зовсiм уже реальне, розпиту? про польоти на Марс... Тут люди, що з великою тугою руйнують - на днi майбутнього моря, яке самi ж вони утворюють, - сво? хати... З тугою i з радiсним поглядом у прийдешн?... Тут кохання - соромливе, пристрасне, iнодi затру?не зрадою. Тут пiснi, що весь час, вiд першого кадру, супроводять фiльм, - пiснi Шевченка, давнi народнi пiснi, пiснi новочаснi, росiйськi та укра?нськi, тут i вiршi Л?рмонтова... Тут батьки i дiти, тут новi спогади про грiзнi днi Велико? Вiтчизняно? вiйни, коли геро?чнi струни в людських грудях напруженi були з такою ж силою, як напруженi тепер, у днi велетенського мирного будiвництва. Тут б'?ться й пульсу? живе, конкретне почуття прийдешнiх днiв комунiзму, про якi так зворушливо говорять дво? персонажiв поеми: одне пита?, чи будуть люди страждати при комунiзмi, а друге вiдповiда?: будуть, бо будуть же любити... Олександр Довженко не тiльки в розмовах з друзями, не тiльки в прилюдних виступах, але всi?ю творчiстю завжди смiливо вторгався в саме життя, вiн усi?ю пристрастю свого могутнього серця любив, усiм вогнем свого глибокого розуму бачив те прекрасне, до чого йде людство, i ненавидiв усе, що сто?ть на дорозi до того прекрасного. Про всю його творчiсть можна сказати власними його словами (з оповiдання "Сон"): "Се була симфонiя патетична про становлення мого радянського ладу на землi. Мiй гiмн Радянського всесвiту. Я створив його любовно i палко, викував срiбним молотом в найгарячiшiй кузнi, вилив в не бачену донинi форму мого нового часу з цiло? безлiчi щонайскладнiших звукових сполучень, найрiзноманiтнiших, протирiчивих, як сама боротьба". ===================================================================== Iван Сенченко. Дiоген В бочцi було незручно, болiли ребра, крiм того, кусали блохи. Були i деякi iншi незручностi, наприклад: з якогось часу вiн став наживати тiла, обрезк, став важкий. Дiвчата не помiчали його; навiть перестали зазирати молодицi. Лише старi перекупки все частiше й частiше починали навiдуватися до нього, шукаючи вiдповiдi на одвiчнi питання: що ? iстина, що с любов i чи можна повернути те, що кануло в вiчнiсть. Це все мало втiшало фiлософа, але вiн став надто ледачий, щоб примусити себе рухатися. Так минали днi й ночi, поки нарештi всьому цьому не прийшов край i то в зовсiм несподiваний спосiб. Був гарячий вечiр. По вулицях мiста товпився народ. Згодом у натовп з шумом врiзались вершники на чолi з струнким вродливим бiлявцем, в якому всi одразу пiзнали Александра[2], сина Фiлiппа - царя Македонського. Вулицi вмить опустiли. Найшвидше тiкали молодi дiвчата. Александр уже був хотiв повернути коня навздогiн, як враз увагу його привернула глиняна бочка, захаращена мiж камiнням старого муру. Бiля бочки сидiли двi перекупки, i на ?х обличчях було помiтно, що вони переживають найщасливiшi хвилини тi?? пори свого життя, коли втiхи розуму починають брати гору над нiкчемними втiхами тiла. З бочки чулося бубонiння. Дiоген був у поганому настро?. Баби мало тiшили його. Вiн молов iдiотськi дурницi, а бачачи, як вiд цього млiють перекупки, i зовсiм оскаженiв. - Хто це такий, i що все це значить? - осаджуючи коня, спитав Александр, з цiкавiстю вдивляючись в сцену, це все тiшило його - i старi дурепи в позi мадонн, i брудний мугир, оскаженiлий вiд нападу лютi, товстий i, видно, голодний як пес. - А хiба ти не зна?ш? - забелькотiв у вiдповiдь п'яний горлохват на iм'я Птоломей. - Це ж Дiоген, знаменитий фiлософ, учень чи Сократа, чи Платона, а може, й ще кого... Пам'ята?ш - iде?, платонiчну любов... - А-а, це цiкаво, - мляво протяг Александр, що сам мав честь бути учнем Арiстотеля[3], хитрого i набридливого грека iз Стагiри. Йому враз стало нудно, нiби вiн прослухав повний курс метафiзики, логiки й iнших наук, в яких мiстилося все що завгодно, крiм одного: як стати путнiм солдатом. Незважаючи на всю вiдразу до фiлософi?, Александр все ж встиг помiтити, що, попри надмiрну опухлiсть, фiлософ мав досить моложаве обличчя, отож з нього можна було б ще зробити коли не солдата, то принаймнi корисну людину - нiчного сторожа або асенiзатора, яких так бракувало у мiстi. Але разом з тим вiн хотiв знати, що ма? за душею ця знаменитiсть, вiд одного вигляду яко? нападають нудоти. Побачивши коней i озбро?них на них зарiзяк, перекупки чимдуж кинулись врозтiч, i Дiоген лишився вiч-на-вiч з Александром. Спочатку, як i перекупки, вiн був злякався, але, пiдбадьорений досить мирним виглядом чiльного вершника, отямився i похнюпо спитав: - Чим маю служити шановному пановi? - Ти, кажуть, фiлософ. Отож коротко: в чому суть твого вчення? - В безкiнечному удосконаленнi душi й серця. - Яким способом? - Способом споглядання внутрiшнiм оком iдей i гiдностей, закладених в душi i серцi людини. - Але ж це iдiотська дурниця! - ледве стримуючи себе, гукнув Александр. - ?дина рiч, що проклада? шляхи до удосконалення людини - це сила: вона розбива? ворогiв, заклика? до подвигiв, вона валить старi царства i творить на ?х мiсцi новi; це найчудовiше, що може буть на землi. Сила - це ?диний спосiб не давати людям загнивати у ?хнiх бочках, i ти, сподiваюся, якнайшвидше перекона?шся в цьому. Мовивши це, Александр обернувся до сво?х хлопцiв, i тi на один погляд його, позiскакувавши з коней, кинулися бiгом до Дiогена. Рятуючися, вiн був пiрнув в свою бочку, але це не призвело нi до чого. Пiдхоплений дужими руками, вiн майнув у повiтрi, але, неспроможний полинути у високостi, гепнув на землю разом з бочкою, в яку встиг врости так, як вроста? диня у пляшку. Бочка розсипалась вдрузки. Що ж до Дiогена, то вiн, не встигнувши навiть блимнути оком, знов опинився в тих самих руках i тепер вже остаточно, без жодно? надi? звiльнитися вiд них. А втiм, солдафони виявилися бiльш добродушними, нiж це могло здатись спочатку. Йому навiть не розквасили носа, а бiльше штовхали межи плечi i де доведеться. Отож отак пiдохочуваний та щоразу вигукуючи: "Це насильство, насильство!" - Дiоген нарештi добився до банi. Тут, упершись, як вiл, ногами у землю, а плечима в колiна сво?х супротивникiв, вiн почав кричати ще голоснiше, що насильство не ? аргумент фiлософський, з огляду на що вiн оголошу? рiшучий протест. Кажучи таке й подiбне, вiн так прудко крутнувся, що ледве був не вислизнув з рук почту. Але ця спритнiсть лише погiршила його становище, i, замiсть того щоб iти до передбанника ногами, вiн полетiв туди сторч головою. Тим часом, поки Дiоген лежав, уткнувшися носом в плетiнку, дослухаючися до джмелiв, що гули йому в головi, в передбанник вдерлись солдати i, зiрвавши з нього штани i сорочку, потягли далi, приказуючи: "А йди, чортове опудало, не опирайсь, як осел!" Це тривало до того моменту, поки його нарештi не вштовхнули в купальню, де й поставили з смiхом пiд найдрiбнiше ситечко душу. Вода виривалася з нього, як з пекла, била, кусала, сiкла; в головi наморочилося вiд цього гарячого вихору, i тiло охоплювало при?мне томлiння. Солдати горланили, хрюкали вiд задоволення. Проте натираючи вiхтями Дiогенову спину, плечi й груди, здираючи з них двадцятилiтнiй леп, вони не покладали i в думцi, що саме цi хвилини вирiшувалася i розв'язувалася найважливiша фiлософська проблема. Розлютований, обурений фактом найбрутальнiшого насильства, наляканий цими пекельними вигуками, стовпами i хмарами гарячо? пари, сичанням, що виривалося з ситечок душiв, нарештi гiгантськими вiхтями, що загуляли у нього на спинi, Дiоген ладен був уже знепритомнiти, як враз вiдчув, що йому у серцi, в самiй глибинi його, щось при?мно засвербiло. Кинувши борюкатися, вiн став прислухатися до себе i з здивуванням спостерiг, що ця при?мна сверблячка не те що зменшу?ться, а ще бiльша?, розплива?ться по всьому тiлi, пронизу? його нез'ясненно при?мними уколами... Дiоген крекнув так точнiсiнько, як кректали отi хлопцi. Що це значить? Чого йому так при?мно? Що викликало цю чарiвливу сверблячку? Стусани отих грубiянiв? Струменi води? Тепла пара? Але ж це все зовнiшнi сили, якi не мусили б мати жодного впливу на переживання душi, що сама з себе бере сво? щастя i горе! Це так. Так вiн навчав все життя. Але виходить, що це була затишна брехенька, i внутрiшн?, як цимбали, живе лише справдi тодi, коли свiт зовнiшнiй кладе на нього свiй дотик. Але ж свiт зовнiшнiй - безмежний; нема нiчого величнiшого i чарiвливiшого за нього! Якi ж потужнi мелодi? вiн може викликати з людсько? душi! Ця думка, як блискавка спалахнувши, освiтила Дiогенiв мозок. - Не може бути! - вигукнув вiн i так голосно це скрикнув, що солдати перезирнулися i один з них, щоб заспоко?ти Дiогена, хриплуватим, але при?мним голосом мовив: - А ти ж як собi думав? Га? Що баня? То ж, пак, не бочка! Ясна рiч, що Дiоген не вiдповiв на це, навiть не глянув на свого несподiваного спiльника, а втiм, ворожiсть до нього геть зникла. Вже згодом, придивившися до нових сво?х товаришiв, вiн побачив, що кiнець кiнцем це були не такi вже й брутальнi насильники: бородатi дiти з здоровенними руками. Побачивши, що настрiй Дiогена змiнився на кращий, вони стали пiдморгувати йому, ляпаючи спроста по плечах, говорили: - Ну, от ба, а то брикавсь... Ех, ти, голово кобиляча! Накупавшися, всi рушили до казарми i потрапили якраз на обiд. Дiогеновi, що був голодний як вовк, солдатський борщ з м'ясом, затовчений пшоном i заправлений салом, та здоровенна миска гречано? кашi теж з салом здалися надзвичайно смачними. Вiн молов, аж за вухами лящало. Потiм посiдали спочивати в холодку. Дiоген став розповiдати рiзнi жартiвливi iсторiйки, яких знав силу. Солдати, не стримуючи себе, реготали, як дiти. Цей дотепний мугир починав ?м подобатися. Дехто навiть висловлював жаль, що вiн дарма запакував себе в бочку, тимчасом як мiг би прожити далеко при?мнiше, розважаючи людей на ярмарках i базарах. Пiсля обiду взялися до працi, яко? було безлiч, бо мали навантажувати кораблi в далеку дорогу. Дiогеновi, що носив мiшки нарiвнi з усiма, це тренування здалося важкеньким. З незвички болiв поперек, пiт заюшував очi, пiдгинались колiна, заважав, тягнучи до землi, живiт, але все ж вiн працював так завзято, нiби все життя тiльки й знав, що тягав на собi мiшки з сухарями й таранею. Праця - зовнiшня сила щодо людини, цiкаво, якi вiзерунки вона витче на його душi?! Так вiн працював до самого вечора i мав би себе кiнець кiнцем дуже зле, коли б раптом старшина не гукнув: - Шабаш! Кiнець! Купатися, хлопцi! Не чекаючи другого запрошення, хлопцi, а разом з ними i Дiоген, сипнули на берег. Море спокiйно оповивала передвечiрня синя мла Але Дiогеновi було не до поетичних красот. Першi десять хвилин вiн нерухомо лежав на пiску ще теплого пляжу i лише потiм, вiдчувши в собi якiсь ознаки життя, шубовснув у воду. Накупавшися, Дiоген раптом став перед фактом, що голод роздира? йому нутрощi. Це, мабуть, чудово зрозумiв i старшина, бо, побачивши, о всi уже вийшли з води, знову загукав так, як тiльки умi? гукать старшина: - Ну, хлопцi, - вечеряти! На вечерю подали галушки. Озбро?вшись величезною шпичкою, Дiоген умостився бiля миски в зелених вiзерунках i працював так завзято, що отямився лише тодi, коли миска спорожнiла, а в не? ж влазило два солдатських котелки галушок! Спали пiд голим небом. Дiоген примостився бiля привiтного бородатого солдата, мiж iншим, того самого, що найенергiйнiше орудував колiнами, запихаючи Дiогена в баню. - То ти що, так i ? сам-один? - спитав солдат, остаточно вмостившися на кулi iз таранею. - Як бачиш, - вiдповiв Дiоген. - I тобi не нудно без баби? - Це як сказать, - вiдповiв Дiоген, вiдчувши цiлковите блаженство, бо нiколи так йому не лежалося, як на кулях iз таранею, i додав: - А ти? - Я?.. - Бородай оживився: - Я, брат... У мене там жiнка, як краля, i хлопчисько... Таке втiшне. - I, пiдвiвшись на лiкоть, почав ще i ще розповiдати, яка в нього гарна жiнка й хлопчатко. Закiнчив вiн зовсiм несподiвано, зiтхнувши сумно при цьому: - I коли цьому край? Все вiйна та вiйна! Комусь там хочеться навкулачки, а ти чоловiче пiдставляй свою морду... Так минув перший день. За ним пiшли iншi днi, тижнi, мiсяцi. Дiоген зовсiм звик до людей i роботи, тягав мiшки не згiрш за iнших; на навчаннях же так спритно орудував i вiдбивав крок, що солдати прицмокували з задоволення. Колись брезкле його тiло змiцнiло, живiт зник, плечi оповили тугi м'язи; вiн покращав, помолодшав i виструнчився так, що, проходячи вулицею, не раз ловив на собi меткi погляди жвавих молодичок замiстя. Як вiн тепер реготався з тi?? дурно? фiлософi?, згiдно з якою шлях до удосконалення гiдностей людини лежить в спогляданнi цих гiдкостей. Нi! Пiд лежачий камiнь i вода не тече. Вже вода з-пiд ситечка душу, мiшок iз таранею дають зрозумiти, що навiть такi дрiбнi фактори дають поштовхи мислi i загартовують тiло. А що ж говорити про великi дiяння, де дiють зусилля i воля багатьох тисяч людей? Думаючи так, вiн мав на увазi великий похiд Александра в Азiю[4], участь в якому ладнався взяти увесь грецький свiт пiд проводом Александра та його полководцiв. I Дiоген нетерпляче ждав початку цього походу: вiн мав зробити грандiозний поштовх народам Заходу i Сходу, бо великi дi? мусять мати й великi наслiдки для цiлих народiв i кожно? людини зокрема. I ось нарештi його сподiвання здiйснилися. Армiя рушила в похiд. Забувши за куряву й спеку, за труднощi довгого шляху, Дiоген завзято вiдбивав крок, горланив пiсень, гриз сухарi i, пожувавши таранi, з жадобою накидався на воду. I що далi проходила армiя, то все безмежнiше розсувалися горизонти. Свiт був безкра?й, бiг у всi боки, i як чудово було вiдчувати себе переможцем цi?? безмежностi! Але на шляху до цього чудового свiту лежала Гранiка, рiчка, за якою громадилася величезна армiя персiв. Не затримуючись нi на хвилину, Дiоген ступав у воду поруч, а часом i попереду iнших воякiв Александра. Атака македонян була незламна. Розбитi полчища персiв шукали порятунку у втечi. Втомившись гнатися, Дiоген сiдав на землю i цiлував ??, переповнений почуттям незбагненно? радостi. Минули мiсяцi й роки. Великий похiд тривав. Дiоген брав участь в облозi Мiлета[5], гатив греблi, здобуваючи Галiкарнас[6], пройшов переможним маршем через Карiю[7], Лiкiю[8], Фрiгiю[9] й Кiлiкiю[10]. Тiло його стало мов лите iз бронзи. Спочинки стомлювали його сво?ю бездiяльнiстю. Вiн знав щастя лише в походi. Коли були ?жа i питво, вiн з насолодою ?в i пив, коли не було, вiн iшов неослабним маршем у тi принаднi далi, пiдтримуючи сво?ю невтомнiстю iнших. З дивною жадобою вiн накидався на все, чого не знав i що бачив уперше. Оволодiвши мовою персiв, вiн почав вивчати мову ?гипту, щоб, подолавши ??, взятися за мову Фiнiкi?[11] i Вавiлонi?[12]. Вiн придивлявся до життя сiл i великих мiст, вимiряв пропорцi? грандiозних будiвель, провадив розмови з ремiсниками й фiлософами, читав твори не знаних ранiше письменникiв. Вiн так само досконало вивчив iсторiю мiст, географiю i звича? кра?ни, що на його поради зважали не лише солдати, але й вищi начальники - вiй показував шляхи i знав, де бiжать джерела в пустинi. Мiж iншим, це саме вiн був тим солдатом, що спромiгся по краплинi назбирати води Александровi, коли армiя потрапила в тривале безводдя в пустинi. Як вiдомо, воду цю Александр виплеснув геть, сказавши, що для всiх ?? було б надто мало, для нього ж ?? занадто багато. Це не вразило Дiогена, як не вразило й жодного з його товаришiв. Те, що вчинив Александр, вчинив би i кожен з них. Не тому, хто поклав до нiг сво?х Азiю, вимiряти кухлями велич духа i витривалiсть! Десять рокiв тривав похiд. Вiйсько Александра дiйшло до берегiв Iнду[13] i оазисiв Согдiану[14]. Свiт було пройдено. Мiльйони людей упали до нiг Александровi, але... щораз тяжче ставало на душi Дiогена. Вiн знав багато, вiн бачив багато, але те, що вiн бачив, не викликало вже радостi в нього. З одного i по другий край свiту народи гнулись в тяжкiм ярмi рабства. Мiнялись царi, одних сатрапiв заступали iншi, але доля народу вiд цього не кращала. Все так само тягнуть вони свою гiрку лямку i за Александра, як тягли ?? i за Дарiя[15]. А тим часом це ж були живi мудрi iстоти! Чому мусять вони працювати для iнших i не жити для себе, для сво?х працьовитих жiнок, для сво?х веселих милих дiтей? Чому свiт так не гаразд побудований? I Дiоген поринув у думи. Вiн перебирав подi? iсторi?, зважував i порiвнював життя рiзних народiв. I думи цi не давали йому спокою. Колись невтомний, вiн iшов, низько опустивши голову. Вже давно минув час, коли вiн так безтурботно смiявся. Вiн закинув геть книги. Вiд розмов з жерцями, цими свiтилами кра?ни, його нудило. Розцяцькованi царедворцi видавались йому тими дурнями, що плачуть на весiллi i танцюють над домовиною, в яку живцем покладенi цiлi великi народи. Похiд закiнчився. Якийсь час Александр в дитячiм захопленнi переживав свiй трiумф, але всього цього надовго не вистачило. Постали клопоти, що робити, як бути з цим величезним царством, що не держалося купи i ладне було щохвилини розпастися. Александр вживав усiх зусиль, щоб змiцнити його, але все, що вiн робив, було або смiшне, як от переодягання сво?х наближених в одяг перських царедворцiв, або недоречне, як наказ про одруження з персiянками десяти тисяч македонських солдатiв. Не це потрiбне народам, не цього вони сподiваються, не в цих шлюбах лежить порятунок iмперi?. Треба робити щось величне, що привернуло б до Александра серця змучених ярмом рабства народiв! Як багато передумав в цi днi Дiоген! Але iсторiя народiв Ассiрi?[16], Вавiлонi?, ?гипту, Персi?[17], нарештi його батькiвщини - Грецi? - лише змiцнила його переконання, що причиною ?х загину ? рабство. Лише вiльна людина може любити i захищати свою батькiвщину, не боячись удару в спину. Поки ця загроза iсну?, царства засудженi на загибель. Так упали пишнi Афiни[18] пiд ударами Македонi? - вiльно? вiд рабства кра?ни. Так упали перед свободними во?нами Фiлiппа[19] всi iншi грецькi мiста, i тепер пiд натиском тi?? само? сили впала iмперiя Дарiя. Воля збiльшу? сили народiв, i тiльки подумати, яка б це була сила - iмперiя Александра, коли б вiн зажадав знищити рабство! Мiльйони людей потяглися б до нього, як-бо затужили за тi?ю волею народи! Те, що думав Дiоген, було страшне, а тим часом саме в цьому лежав порятунок для Александра, Грецi? та всiх кра?н, що ввiйшли до складу ново? свiтово? iмперi?. I ще нижче опустив Дiоген свою присивiлу голову. Хто зрозумi? його? Нiхто! Напевне нiхто... Раптом проблиск надi? освiтив його замучену душу. А що коли викласти сво? думки Александровi, запалити його уяву грандiозними картинами суспiльства, побудованого на нових, не чуваних людством основах, досить могутнього для остаточного завоювання Iндi? i Китаю. З цими думками Дiоген рушив у палац. - Що тобi? - спитали його. - Бачити Александра, - вiдповiв Дiоген. - Це рiч неможлива та й непотрiбна. Якщо ти стомився, про що свiдчить твiй вигляд, i бажа?ш повернутися додому, то нiщо не може бiльше затримати тебе в цiй кра?нi. I, вже не чекаючи, що скаже на це Дiоген, царедворець звелiв внести його в ре?стр тих ветеранiв, що повертались на батькiвщину. Дiоген гiрко скривився i пiшов геть: палац кишiв знатними персiянками, i всумiш з македонськими i грецькими во?начальниками ходили сатрапи, сторожi рабства в кра?нi. Чи не ?м, пак, викласти сво? плани? Iшов дощ, i було непривiтно й холодно. Свистiв вiтер, сумно шумiли дерева пожовклим листом. Знесилений лiтами й вiйною, Дiоген лежав пiд парканом, не намагаючись навiть захистити себе вiд вiтру i потокiв дощу. Йому було байдуже. Життя пройшло марно. Жоден спогад не зiгрiв йому грудей. Людство страждало до нього i буде страждати по ньому. Ось вони йдуть, поспiшають, заклопотаний кожен сво?ю справою, вiльнi i раби, однi з пота?мним, глибоко захованим страхом, iншi з так само глибоко захованою ненавистю. Iдуть? Хай iдуть. Зiбравши сили, Дiоген повернувся до паркана. Iнодi до нього пiдходив хто-небудь, але, впiзнавши, що це лежить Дiоген, з смiхом вiдходив геть. Вуличнi хлопчаки кидали в нього камiнцями; жiнки реготалися; визнанi дотепники тягли його за хiтон; вiн сердився, гнав ?х геть, а вони казали: "Пес! Скажений пес! Коли вже вивiтрить вiтер тво? дикi химери?!" Але всi - i тi, i другi, й третi - боялись його, бо те, чого вiн навчав, та?ло загрозу суспiльству. Свiт без рабства - це безумство! I його штовхали ногами. I проте все ж був хтось, що пiклувався про нього. Прокинувшись вранцi, вiн знаходив ?жу бiля себе, iнодi оберемок соломи i кухоль вина. Раз вiн прокинувся вiд тупоту нiг. "Хто там?" - спитався вiн. Люди зникли, але бiля себе вiн побачив велику глиняну бочку, що могла б захистити його вiд негоди. Пересилюючи слабiсть, вiн заховався в нiй, радий затишковi i сухiй просянiй соломi. Так минула зима, а з нею негода i холод. Визирнуло весняне сонце i сво?м теплом оживило Дiогена, сонце - те ?дине, що да? хоч трiшечки радостi поневоленим в ?х тяжкому життi. Але не до цього було Александровi. Обтяжений думами, вiн ?хав вулицею мiста, низько опустивши тяжку голову. Все не кле?лось, не в'язалось у нього. Хвилювалася армiя, йшли чвари мiж полководцями. Як мало вони справдили надi? царя! Кожен тягне в свiй кут. I от вiн помре вiд безсонних ночей i цi?? жахливо? пропасницi. Хто стане бiля керма царства? Птоломей? Марна надiя, йому б досить якогось закутка, ?гипту, наприклад. Порожнеча! А порожнеча - як може вона притягати народи? Це вже замiстя. За спиною з яко?сь дурницi смi?ться Птоломей; видно поля, iдуть у ярмах воли i за ними раби, низько похиливши голови. Що вони думають? Цiкавить ?х доля iмперi? Александра? А втiм, чому це мусить цiкавити ?х? Вiн поверта? свiй зiр в iнший бiк. Халупи, паркани, забута глиняна бочка. Проте нi. З не? визира? людина; великий бугристий лоб i зосереджений у собi погляд. Щось знайоме ворушиться в пам'ятi. Хто це? Де вiн бачив його? Ах, це Дiоген, фiлософ. Про що вiн дума?? Болять йому болi Александра? Вiн спиня? коня i торка? хлопчину: - Це Дiоген, я хочу розмовляти з ним. - Я слухаю, царю. Кiнь звива?ться дибки, гарцю?, i ось вiн бiля бочки Дiогена. - Дiоген! - весело гука? хлоп'я. - Александр хоче розмовляти з тобою. Дiоген поверта?ться i через силу спира?ться на лiктi. Iм'я, назване хлопчиком, розхвилювало його. Як багато спогадiв заворушилося в пам'ятi Дiогена: i пригоди десять рокiв тому, i походи, i безводдя в пустинi, i сво? нездiйсненнi надi?. Що треба йому? З чим вiн? Тим часом Александр наблизився i, зiйшовши з коня, сiв бiля бочки на каменi. - Я слухаю тебе, - тихо сказав Дiоген, вдивляючись у тiнь того, що було колись полководцем i великим царем. Александр мовчав i не скоро сказав: - Я думаю, Дiогене... Дiоген мовчав. - Про мо? царство. Дiоген мовчав. - Що станеться з ним, коли я помру? - Воно може не розпастися, - глухо вiдповiв Дiоген. - Ти про... це думав? - Гнiв зазвучав в голосi Александра. - Воно може не розпастися, - не звертаючи уваги на це, провадив далi Дiоген, - але сила - недостатнiй засiб для цього. Ти правий ише наполовину. Силою можна взяти, але, щоб вдержати, потрiбна ще мудрiсть. - Я слухаю, - кусаючи губи, видушив iз себе Александр. Його розбирав гнiв. Слова Дiогена про можливiсть розпаду iмперi? приголомшили його. Значить, не вiн сам думав про це, але й цей... Яка могутня голова, якi гулi на лобi, о Птоломей, Птоломей з плоским лобом! - В чому ж мусить полягати ця мудрiсть? - нарештi спитав Александр. - У звiльненнi кра?ни вiд рабiв! - Але ?х багато i ?х не можна знищити! - Але навiщо нищити? - вигукнув Дiоген. - Хiба я сказав це? Александр втупився очима в Дiогена. В них уже блиснув здогад. Вiн зрозумiв напрям думок Дiогена, тих страшних думок якi терзали його самого. Але цар царiв - як вiн мiг би стати царем рабiв?! Це божевiлля! I вiн гукнув не Дiогеновi, а самому собi: - Мовчи, божевiльний! Сонце не сходить на заходi, i рiчки не течуть вiд моря. Я забороняю говорити тобi далi! - Але слухай!.. - Дiоген раптом схопився, повний енергi?. Очi його палали, в обрисах обличчя проглянула непоборна мiць. - Слухай сюди, - закричав вiн, - з вiльними македонцями ти завоював половину свiту; звiльни цю половину свiту вiд рабства, i ти пiдкориш увесь свiт! Уся Iндiя i Китай, землi в Африцi, Скiфiя[20] i Кавказ, Сiракузи[21] i Ефiопiя з трiумфом пiднiмуть тебе до небес! Александр завагався. Щось молоде i чудове блиснуло йому в очах. Нiздрi йому затрепетали. - Тож не гай часу, Александре, ти стрясеш свiтом, i iм'я тво?, як заграва, стоятиме над вiками! Та погляд Александра вже збляк. Щоки його вкрила блiдiсть. Вiн тремтiв i так сильно, що не мiг вдержати на колiнах лiктi. - Що тобi? - спитав стурбовано Птоломей, пiдтримуючи царя, коли той приступив до коня. - Знову ця пропасниця? Чи схвилював той мугир? - Мугир? - Александр тоскне глянув на Птоломея. I вже не скоро сказав: - Так, мугир, але коли б я не був Александром, я волiв би стати Дiогеном. Але що до цього тобi? [1] Дiоген iз Сiнопа (бл. 404 - 323 до н. е.) - давньогрецький фiлософ школи кiнiкiв. Учень Антiсфера. Заперечуючи вчення Платона про об'?ктивне iснування iдей як загальних понять, визнавав лише реальнi конкретнi речi. Проповiдував крайнiй аскетизм, називав себе громадянином свiту ("космополiтом"). За легендою, жив у бочцi (пiфосi). [2] Александр Македонський (356 - 323 до н. е.) - цар Македонi? з 336 р. до н. е., один iз найвидатнiших полководцiв i державних дiячiв стародавнього свiту. Син македонського царя Фiлiппа II. Пiдкоривши Грецiю, з 334 р. до кiнця життя вiв завойовницькi вiйни на Сходi. Пiсля ряду перемог створив найбiльшу свiтову монархiю стародавнього свiту iз столицею у мiстi Вавiлонi. Держава Александра Македонського, позбавлена мiцного внутрiшнього зв'язку, швидко розпалася пiсля його смертi. [3] Арiстотель (384 - 322 до н. е.) - давньогрецький фiлософ i вчений. Учень Платона. Залишаючись в основному на позицiях iдеалiзму, в рядi питань, особливо в теорi? пiзнання, вiдстоював принципи матерiалiзму. [4] ...вiн мав на увазi великий похiд Александра в Азiю... - Йдеться про походи Александра Македонського в 334 - 331 рр. до н. е. [5] Мiлет - стародавн? мiсто в Малiй Азi?. Торговельний, ремiсничий i культурний центр античного свiту. Грав провiдну роль у грецькiй колонiзацi? (заснував близько 80 колонiй). [6] Галiкарнас - торговельний i культурний центр на пiвденному заходi Мало? Азi? (нинi мiсто Бодрум на територi? Туреччини). Заснований грецькими колонiстами близько 1200 р. до н. е. - 334 р. до н. е. Галiкарнас був завойований i зруйнований Александром Македонським. [7] Карiя - область на пiвденному заходi Мало? Азi? (територiя сучасно? Туреччини). З кiнця II тисячолiття до н. е. ?? населяли карiйцi, з кiнця IV ст. до н. е. була завойована Александром Македонським, з III ст. до н. е. - Селевкiдами. [8] Лiкiя - давня кра?на на пiвднi Мало? Азi?. З VI ст. до н. е. завойована персами, згодом була пiд владою Александра Македонського, у складi держави Птоломе?в, Риму. [9] Фрiгiя - область у пiвнiчно-захiднiй частинi Мало? Азi?. У 133 р. до н. е. захiдна, у 25 р. до н. е. схiдна частина областi ввiйшла до складу Стародавнього Риму [10] Кiлiкiя - давня область у Малiй Азi? (на пiвднi сучасно? Центрально? Туреччини). У 333 р. до н. е. завойована Александром Македонським. У середнi вiки Кiлiкiя була об'?ктом боротьби мiж Вiзантi?ю, арабами i сельджуками. В 1515 р. стала частиною Османсько? iмперi?. [11] Фiнiкiя - давня кра?на на схiдному узбережжi Середземного моря (нинi територiя Лiвану i Сiрi?). Перебувала пiд владою Стародавнього ?гипту, пiзнiше завойована персами, в 332 р. до н. е. - Александром Македонським. [12] Вавiлонiя - давня рабовласницька держава на пiвднi Месопотамi? (нинi - територiя сучасного Iраку). Завойована персами [13] Iнд - одна з найбiльших рiк Пiвденно? Азi? в межах Китаю, Iндi? i Пакистану. Довжина 3180км. Бере початок у Тiбетському нагiр'?, впада? в Аравiйське море. [14] Согдiан (Согдiана, Согд, Согуд) - давня область у басейнi рiчок Зеравшану i Кашкадар'? (нинi територiя Таджицько? та Узбецько? РСР). У IV ст. до н. е. загарбана вiйськами Александра Македонського, пiзнiше тут iснувало автономне Самаркандське князiвство. [15] Дарiй. - Йдеться про Дарiя I (Дар'явауша), перського царя з династi? Ахеменiдiв у 522 - 486 рр. до н. е. Близько 518 р. до н. е. завоював пiвнiчно-захiдну частину Iндi?, в 514 - 513 рр. до н. е. вiдбувся його похiд на скiфiв Пiвденного Причорномор'я. За Дарiя I почалися греко-перськi вiйни. [16] Ассiрiя - стародавня рабовласницька держава., що iснувала в Пiвнiчнiй Месопотамi?. [17] Персiя - назва Iрану до 1935 р. [18] Афiни - рабовласницьке мiсто-держава (полiс), важливий економiчний, полiтичний i культурний центр Стародавньо? Грецi?. [19] Фiлiпп. - Йдеться про царя Македонi? з 359 по 336 р. до н. е., батька Александра Македонського Фiлiппа II (бл. 382 - 336 до н. е.). [20] Скiфiя - давня кра?на на територi? степово? i лiсостепово? частин сучасно? УРСР. Назва походить вiд племен скiфiв, якi панували тут у VII - III ст. до н. е. [21] Сiракузи - давньогрецьке мiсто-держава на пiвденному сходi Сiцiлi?, центр морсько? торгiвлi Засноване близько 734 р. до н. е ===================================================================== Григорiй Сковорода БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДIЙ Григорiй Варсава Сковорода Любезному другу Семену Никифоровичу Дятлову желает мира божiя. Проживая дни жизни по оному Сираховскому тупику: "Блажен муж, иже в премудрости умрет и иже в разумh своем поучается святынh, размышляяй пути ея в сердцh своем, и в сокровенных ея уразумится", соплел я в сi? 1787-е лhто маленькую плетеницу, или корзинку, нареченную "Благодарный_ Еродiй"._ Се тебh дар, друже! Прiйми его, Еродiа, по-еродiеву, прiйми парящаго и сам сый парящiй. Прiйми сердцем Еродiево сердце, птица птицу. "Душа наша яко птица". Да будет плетенка сiя зерцалом тебh сердца моего и памяткою нашея дружбы в послhдняя лhта. Ты видь отец еси и сам птенцы твоя воспитуеши. Я же есмh друг твой, принесшiй плетенку сiю. В ней для младаго ума твоих птенцов обрящеши оп-риснок от оных хлебов: "Хлhб сердце человhку укрhпит". Всhй в них зерно сi? сице: яко живет средh вас нhчтось дивное, чудное, странное и преславное, имущее явитися во свое ему время. Вы же со благоговhнiем ждите, яко рабы, чающiи господа своего... Ничто же бо естh бог, то-чiю сердце вселенныя; наше же сердце нам же естh господh и дух. Сi? домашнее они свое благо со временем узнав и плhнився прекрасною его добротою, не станут безобразно и бhсновато гонитися за мырскими суетами и во всhх злоудачах возмогут себе утhшити сею давидскою пhсенькою: "Возвратися, душа моя, в покой твой и стези своя посредh себе упокоят со Исаiею". Ничим же бо бездна сiя сердце наше удовляется, токмо само собою, и тогда-то в нем сiяет вhчная радости весна. Таковое сердце вродив птенцам твоим, будеши им сугубый, сирhчь истинный отец; чада же твоя будут истинный, благодарный, благочестивый и самодоволhный еродiи. Протчее же подобает нhчто сказатh о еродiйской природh. Они подобны журавлям, но светлhйшее перiе и коралловый или светло-червленный нос. Непримиримый враги змiям и буфонам, значит - ядовитым жабам. Имя сi? есть еллинское, значит - боголюбный, иначе зовется (пеларгос и ерогас), римски - киконiа, полски - боцян, ма-лороссiйски - гайстер. Сiя птица освятилася в богословская гаданiя своея благодарности, прозорливости и человhколюбiя. Поминает ее Давид и Iеремiа. Они кормлят и носят родителей, паче же престарhлых. Гнhздятся на домах, на кирках, на их шпицах и на турнях, сирiчh горницах, пирамидах, теремах, вольно, вольно. В Гунгарiи видhл я на каминах. Гаданiе - еллински - символон. Первый символ составляет она сей: сидит в гнhздh, па храмh святом утвержденном. Под образом подпись такова: "Господь утвержденiе мое". Второй символ: стоит един Еродiй. Подпись сiя: "Ничто же сильнее благочестiя". Третий символ: Еродiй терзает змiя. Подпись: "Нe возвращуся, дондеже скончаются". Сiй три символы да будут знаменiем, гербом и печатiю книжицы сея. Она совершилася в первую квадру[1] первыя луны осhнныя. Аминь! "Тамо птицы возгнhздяться". "Еродiево жил[ище] предвод[ительствует] ими" (Псалом). "Еродiй позна время свое" (Iеремiа). Главизна и твердь книжицы. _ "Прiйдите, чада, послушайте мене, страху господню научу вас" (Давид). "Аще сердце наше не осуждает нас, дерзновенiе имамы" (Iоанн). "Сыне! храни сердце твое, люби душу твою" (Сирах), "Разумыв праведник, себh друг будет" (Соломон). "Человhк в чести сый не разумh..." (Давид). "Всяк дух, иже не исповедует Iисуса Христа во плоти пришедша, от бога нhсть" (Iоанн). "Еродiй позна время свое, Израиль же мене не позна" (Iеремiа). "Неблагодарнаго упованiе, яко иней зимный, растает и излiется, яко вода неключима" (Соломон). ПРИТЧА, НАРЕЧЕННА ЕРОДIЙ. _ В ней разглагольствует обезяна со гиенцем Еродiевым о воспитанiи. Обезяна, по древней своей фамилiи именуемая Пишек._ Она во африканских горах на рясном и превознесенном древh со двома чад своих седмицами сидhла. В то же время пролhтал мимо младый Еродiй. Госпожа Пишек, _узрhв его: - Еродiй, Еродiй! - воззвала к нему, - друг мой Еродiй, сын пелергов! Радуйся! Мир тебh! Хатре! Салам али кюм!..[2] Е р о д i й. А-а! Всемилостивая государыня! БонжурI[3] Кали имера! День добрый! Gehorsamer Diener![4] Дай бог радоваться! Salve![5] Спасайся во господh!.. П и ш е к. Ай, друг ты мой! Радуюся, яко начаша глаголати многими языки. Видно, что ученый обучал тебе попугай. Куда бог несет? Е р о д i й. Лечу за пищею для родителей. П и ш е к. Вот бhда! Ты ли родителей, а не они тебе кормлят? Е р о д i й. Сi? нhсть бhда, но веселi? и блаженство мое. Они кормили мене в младости моей от младых ногтей моих, а мнh подобает кормитh их при старости их. Сi? у нас нарицается аутiл?Харув?у, сирhчь возблагодавать, или взаимно пеларгствовать, и еллины весь наших птиц род называют пеларгос. Но мы их не точiю кормим, но и носим за немощь и старость их. П и ш е к. Чудо преестественное!, Новость, рhдкость, раритет, необыкновенность, каприз, странная и дикая дичь... Сколько вас у отца и матери чад? Е р о д i й. Я и мнhйшiй мене брат Ерогас, и сестра Киконiа. П и ш е к. Гдh вы обучалися во отроческiи лhта? Е р о д i й. Нигдh. Мене и брата научил отец, а мати сестру. П и ш е к. О, мой боже! Вездh цветут славныи училища, в коих всеязычныи обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. Как быть без воспитанiя? Е р о д i й. Для того же то самаго сами нас воспитали родители. П и ш е к. Да его ли дhло учить и воспитывать? Развh мало у нас вездh учителей? Е р о д i й. Он сам великiй к сему охотник, а мати ему во всем послhдует. Он славословит, яко двh суть главный родительскiя должности сiй: "Благо родить и благо научить". Аще кто ни единый от сих двоих заповhдей не соблюл, ни благо родил, ни благо научил, сей нhсть отец чаду, но виновник вhчныя погибели. Аще же родил видно благо, но не научил, таков, рече, естh полу-отец, яко же достойно есть полу-мати, чревородившая, но не млекопитавшая, даровавшая пол мастерства своего доилицh и погубившая половину чадолюбiя. Аще-де мhсто владычнее сидhнiем рабским безчестится, како не безобразится отческая должность, исправляема рабом или наемником? Буде же отец извиняется скудостiю времени, прощается тогда, когда обрящет лучшее дhло. Но ничто же лучше естh благого воспитанiя: ни чин, ни богатство, ни фамилiа, ни милость вельмож, развh благое рожденiе. Оно едино есть лучше всего и сего, яко сhмя щастiю и зерно воспитанiю. П и ш е к. Благо родитh разумhеши ли что ли? Е р о д i й. Не знаю. Знаю же, что он сi? поставляет известным для единых избранных божiих. Иногда-де во убогом домикh, исполненном страха божiя, друг роду человhческому благо родится челов_h_к,_ не всегда же и в царских чертогах. Да уразумhем, яко не красота мыра сего, ни тварь кая-либо, но едина благодать божiя благому рожденiю виновна бывает и яко благородство не лhтами к нам прицепляется, но раждается зерно его с нами. Знаю же и сi?, яко мой отец, разъярен от коего-либо негодяя, стрhляет на его сими словами: О quarta luna seminate! О malo utero gestate! О mala mens et ingenium! Иными же словами язвить не обык никого. П и ш е к. Протолкуй же мнh сiй уязвленiя. Е р о д i й. Я силы их не знаю, а скажу один их звон: О в четверту луну посhян! О злh чревоношен матерью! О злый уме и злая вродо! П и ш е к. Конечно, отец твой знает римскiй и еллинскiй язык? Е р о д i й. Столько знает, сколько попугай по-французски. П и ш е к. Что се? Не ругаешься ли отцу твоему? Е р о д i й. Сохрани мя, господи... Не так я рожден и воспитан. Я самую истину благочестиво сказал. П и ш е к. Как же он, не научен римски, говорит римски? Е р о д i й. Есть у его друг, нехудо знающiй римски и маленьку часть еллински. С ним он, часто бесhдуя, научился сказать нhсколько слов и нhсколько сентенцiй. П и ш е к. Ах, мой боже! Как же он могл вас воспитать, невhжда сый? Е р о д i й. О премудрая госпоже моя! Носится славная притча сiя: "Не ходи в чужiй монастыр с твоим уставом, а в чужую церковь с твоим типиком". У нас не как у вас, но совсhм иный род воспитанiя в модh. У вас воспитанiе зhло драгое. У нас же вельми дешевое. Мы воспитываемся даром. Вы же великою цhною. П и ш е к. Бездhлица! Сотню рубликов с хвостиком порять в год на малчика, а чрез 5 лhт вдруг он тебh и умница. Е р о д i й. Госпоже Деньга достает и за морем. Но гдh ее взять? А воспитанiе и убогим нужно есть. И кошка блудлива не находит себh пристанища. Избавляет же от блуда нас не деньга, но молитва туне. П и ш е к. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитанiи. Е р о д i й. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитанiи. П и ш е к. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придержишься. Однак, скажи, как он вас воспитал? Чему научил? Арифметикh ли и геометрiй? Ученому ли коему или шляхетному языку?.. Е р о д i й. Да мнh и сi? невhдомо: кто есть ученый, а кто-то шляхетный язык. П и ш е к. Да ты же со мною привитался разными языками. Е р о д i й. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше. П и ш е к. По крайней мhph танчить или играть на лютню... Е р о д i й. А бог з вами! Я и на балалайку, не только на цымбалах не умhю. П и ш е к. Ха! Ха! Хе! Ему лютня и цымбали все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка великое врачевство во скорбех, утhха же в печали и забава в щастiи. Да чего же он тебе научил? Скажи, пожалуй! Е р о д i й. Ничего. П и ш е к. Умора, ей-ей! уморил ты мене смhхом... Так, так-то у вас воспитывают? Е р о д i й. Так! П и ш е к. Может быть, достал тебh чинок? Е р о д i й. Ни! П и ш е к. Может быть, деньгу вам велику собрал или имhнiе? Е р о д i й. Ни! П и ш е к. Так что же? Роги золотыя вам на головh возрастил, что ли? Е р о д i й. Родил и возрастил нам посребренныя крила, ноги, попирающие главы змiев, нос, разстерзающiй оныя. Се наша и пища, и слава, и забава! П и ш е к. Да у вас же крила черныя, по крайней мhph смуглыя. Е р о д i й. Черныя видh, но лhтают путем посребренным. П и ш е к. Чего же либо научил вас, однак: нелзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть божiй, чада же суть родительскiй список, изображенiе, копiа. Как от яблони соки во вhтвы своя, так родительскiй дух и нрав преходит в чада, дондеже отлучатся и нововкоренятся. Еродiй. Рожденнаго на добро не трудно научить на добро, хоть научить, хоть навычить, хоть извычить. Хоть ученый, хоть звычайный, хоть привычный есть то же. От природы, яко матери, легесенько спhет наука собою. Сiя есть всеродная и истинная учительница и единая. Сокола вскорh научишь лhтать, но не черепаху. Орла во мгновенiе навычишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Еленя легко исправишь на Кавказныя горы, привлечешь пить без труда из чистhйших нагорных водотечей, но не велблюда и не вепра. Аще всяческая строит премудрая и блаженная натура,_ тогда како не едина она и исцhляет и научает? Всякое дhло спhет, аще она путеводствует. Не мhзшай только ей, а если можешь, отвращай препятсiвiя и будьте дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит!. Клубок сам собою поточится из горы: отними только ему препятствующiй претыканiя камень. Не учи его котиться, а только помагай. Яблони не учи родить яблока: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отрhжь волчцы, очисти гусенh, отврати устремляющуюся на корень ея урыну[6] и протчая. Учитель и врач - нhсть врач и учитель, а только служитель природы, единственныя и истинныя и врачебницы, и учшельницы. Буде кто чего хощет научитися, к сему подобает ему родитися. Ничто же от человhк, от бога же вся возможна суть. Аще же кто дерзает без бога научить или научиться, да памятует пословицу: "Волка в плуг, а он в луг". Доколh колцо висит из ноздрей свинiи, дотолh не роет. Выйми же, паки безобразит землю. Сi? нhсть воспитанiе и нhсть ученiе, но обузданiе, от человhческiя помощи происходящее, вchx беззаконников управляющее. Воспитанiе же истекает от природы, вливающiя в сердце сhмя благiя воли, да помалу-малу, без препятствiй возрасши, самовольно и доброхотно дhлаем все тое, еже свято и угодно есть пред богом и человhки. Коликое идолопоклонство восписывать человhческим наукам и человhческим языкам восприносить и воспрпчитать воспитанiе? Кая полза ангелскiй язык без добрыя мысли? Кiй плод тонкая наука без сердца благого? Развh, еже орудiе злобы, бhшенству меч и притчею сказать "крила и роги свинiи". Воззрим, госпоже моя, на весь род человhческiй! У них науки, яко же на торжищах купля, киплят и мятутся. Обаче, они хищнhе суть птиц, невоздержнhе скотов, злобнhе звhрей, лукавhе гадов, безпокойнhе рыб, невhрнhе моря, опаснhе африканских пhсков... Чего ради? Того ради, яко злh родятся. Природа благая естh всему начало и без нея ничто же бысть, еже бысть благо. Благодарю убо неизреченным образом богу во образh его святом, во отцh моем, яко благо от его родитися сподобил мя есть. Вторая же икона божiя нам есть мати наша. Сего ради главным божiим дарованiем одарен чрез родителей моих; все протчее человhческое:чин, богатство, науки и всh вhтроносныи их блонды и пукли с кудрями вмhняю во хвост, без коего голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы. П и ш е к. Убо что ли есть благо родитися и благая природа есть что ли? Е р о д i й. Благая природа и врода есть благое сердце. П и ш е к. Что ли есть сердце благое? Е р о д i й. Сердце благое есть то же, что приснотекущiй источник, точащiй чистыя вhчно струи, знай, мысли. П и ш е к. Что ли суть мысли? Е р о д i й. Сhмя благих дhл. П и ш е к. Дhла же благая суть что ли? Е р о д i й. Добрыи плоды, приносимiи богу, родителям, благодhтелям в честь, славу и жертву. П и ш е к. Зачем же мнh сердце твое не видно? Е р о д i й. Thм, что древеснаго корня не видишь. П и ш е к. А ведь вся влага от кореня? Е р о д i й. От сердца же всh совhты. П и ш е к. Как же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебh, что ли? Скажи, молю! Е р о д i й. Благодарность - вот вам начало и конец моего рожденiя! П и ш е к. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину щастiя основал? Тако ли? Е родi й. Ей-ей! Тритысящолhтная пещь неопално соблюла притчу сiю; "Много хитростей знает лис, а еж одно великое". П и ш е к. Но может ли от дождевных безгодiй спасти сiя, так сказать, куртая и куцая куртинка? Е р о д i й. Довлhет, как ковчег. П и ш е к. Мнh кажется, сiя надежда есть паучинная одежда. Е р о д i й. И мнh видится малым червончик, но тайно там много сидит гривень. П и ш е к. Сего же то ли единаго учит тебе твой отец? Е р о д i й. Единаго точiю сего. Он родил мнh крила, а я сам научился лhтать. Он вродил мнh благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюся, сирhчь забавляюся благодарностiю. Он только часто отсекает мнh волчцы, разумhй, поступки мои, не сличныи благодаренiю, орошает бесhдою, оживляющею ко благодарности. Всh же бесhды его, как магнитная стрhла в сhверную точку, праволучно поражают в сей кон: неблагодарная воля - ключ адских мученiй, благодарная же воля есть всhх сладостей рай. Сыне (часто вопiет на мене), сыне мой! Ей, учися единыя благодарности. Учися, сидяй в дому, летяй путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден еси благо, и сiя наука есть дщерь природы твоея. Да будет она тебh сладчайшим и вечерним, и ранним, и обhдним куском! Знай, что всh протчiя науки суть рабыни сея царицы. Не буди буiй! Не хватайся за хвост, минув голову. Прiемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, кои пhсок, черепашины и камушки обращают себh варенiем крhпкаго своего внутренняго жара в питательный свои соки. Неблагодарная и ропотливая душа есть то же, что больный желудок, гнушающiйся всякiя пищи. Благодарность же есть твердь и здравiе сердца, прiемлющаго все во благо и укрhпляющагося. Плоды блаженныя жизни суть радость, веселi? и удовольствiе; корень же их и древо благолиственное есть тишина сердечная, а кореню зерном есть благодарность. Она ест дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и ведро свhтлаго смысла. Не трещит там молнiя и гром. Вопреки же, все тернiе и волчцы раждаются от несытыя пiявицы зависти, завить же от ропота, ропот же от неблагодарныя воли, наполнившiя сердечное нhдро неусыпаемым червiем, безпереривно денно и нощно душу гризущим. Ах! Дhти мои, дhти! Вот вам надежда и гавань! Еухаристiа. П и ш е к. А что ли сi? слово значит (еухаристiа)? Е р о д i й. Еллины сим словом называют благодаренiе. П и ш е к. И так сим-то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сi? благодаренiе ваше воздавать будете? Е р о д i й. Богу, родителям и благодhтелям. Оно богу жертва, родителям честь, а благодhтелям воздаянiе. Обладатели суть первый благодhтели. П и ш е к. Чудная форма воспитанiя. У нас бы осмhяли из ног до головы вас. Гдh сiя мода? Развh в Лунh или в дикой Америкh? Е р о д i й. Отец наш вельми страннаго сердца. Из тысящи сердец едва одно найти, согласное ему. П и ш е к. Так что же протчее? Е р о д i й. Так не дивитеся чудной формh. П и ш е к. Как же так? Видь не должно отставать от людей, а люде и мода одна то. Е р о д i й. О! о! Он то сея думы далечае, нежели китайская столица от португалскiя. Он нам часто-пречасто сiю притчу спhвает: По мосту, мосточку с народом ходи, По разуму ж его себе не веди. За жуком ползая, влhзешь и сам в глинку. Он всегда благовhстит нам, что мода тожде есть, что мыр, мыр же есть море потопляющихся, страна морового язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог плhненных, торжище блудников, удица сластолюбная, пещь, распаляющая похоти, пир бhснующихся, лик и коровод пяно-сумозбродных и не истрезвлятся, дондеже изнурятся, кратко сказать, слhпцы за слhпцем в бездну грядуще. Блажен муж, иже не идет на путь его. В началh видь врата его красны и путь пространный, конец же его - непроходимая пропасть, нетренная дебря, бездна глубока. Ах, каковых он прiемлет к себh? Каковыми же паки отпущает от себе юнош? Если бы ваше, дhти мои, око прозирало так, как мое, показалися бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть слhпо, и злодhй ваш хитр, сi? источает мнh слезы. О юноши! Когда помышляю о вас, в мыр устремляющихся, нелзя, чтоб не пала мнh во ум притча о волкh, кой, пожерши матерь незлобных агнцов и надhв кожу ея на себе, приближился к стаду. Сын же, увидhв мнимую матерь свою, со всhх сил устремился к ней, а за ним безчисленныи. Також-де мнh приходят на память наша братiя - птицы тетерваки, ганяющiися за изобилiем пищи и уловляемый. Но чайки, сосhдки и дятлы бережливhе их столько, сколько елени и сайгаки овец и волов. Послушайте, дhти, отца вашего пhсеньки сея: Будь доволен малым. За многим не гонися. Сhти, простерты на лов,вельми бережися. Я вам предсказываю - роскошно не жити! На таковых-то всегда запинают сhти. Триста пали в неволю по гарячей страсти, Шестьсот плачут в болhзнях за временны сласти. Кто благодарен богу, тот малым доволен, А ропотник всhм мыром не сыт и не полен. Благодарная душа избежит от сhти; Вмhсто же ея в сhти попадет несытый. Не правду ли я сказал, госпоже моя, что отец наш нравоученiе всегда печатлhет благодарностiю? Во благодарности (рече) так сокрылося всякое благо, как огнь и свhт утаился во кремешкh. Вhрую и исповhдую. Кто бо может возложить руки на чуждое, аще не прежде погубит благодарность, довольствующуюся собственным своим посылаемым ей от бога? Из неблагодарности унынiе, тоска и жажда, из жажды - зависть, из зависти - лесть, хищенiе, татьба, кровопролитiе и вся беззаконiй бездна. В безднh же сей царствует вhчная печаль, смущенiе, отчаянiе и с неусыпным червiем удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мыр. П и ш е к. Но, друг мой, поколь мыр впадет в ров отчаянiя, вы с вашею богинею, благодарностiю, прежде погибнете от глада, не научившися сыскать мhсто для пропитанiя. Е р о д i й. Так ли? В сем-то ли блаженство живет? Ймhть пропитанiе? Вижу убо нынh, что по вашей желудковой и череватой философiи блаженнhйшая есть засаженная в тюрму, нежели вольная свинья. П и ш е к. Вот он! Чорт знает что поет! Развh же голод то не мука? Е р о д i й. Сiю муку исцhлит мука. П и ш е к. Да гдh же ее взять? Е р о д i й. Когда свинiя имhет, как ли нам не достать пищи? Да и гдh вы видите, что свинiя или наш брат, тетервак, от глада умирает? Но от прожорства или умирает, или страдает. Может ли быть безумi? безумнhйшее и мерзостнhйшая неблагодарность богу, промышляющему о нас, как бояться глада? Нужнаго видь никто не лишается. Почто клевещете на владыку вселенныя, аки бы он гладом погублял своих домочадцов? Пища насущна от небеснаго отца всhм подается тварям. Будь только малым доволен. Не жажди ненужнаго и лишняго. Не за нужным, но за лишним за море пловут. От ненужнаго и лишняго - всякая трудность, всяка погибель. Всякая нужность видь есть дешева и всякая лишность есть дорога. Для чего дорога и трудна? Для того, что не нужна и напротив того. Мы гайстры есмы. Ямы зелiе, вкушаем зерно, поядаем змiй, рhдко снhда?м буфоны и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О боже! Кая чародhйка ослhпила очи наши не видhти, что природная нужда малою малостiю и малским малым удовляется и что необузданная похоть есть тожде, что питливая пiявица, раждающая во един ден тысящу дщерей, никогда же рекших: "Довл_ет_!__ П и ш е к. Отрыгну слово еллинское mala eu (мала эй) или турское пек эй."Вельми добрh". "Благо же!" Но питливая пiявица разнообразно из околичностей может видь помалу-малу насосать себh многаго добреца, но уже сухая ваша, немазаная, по пословицh, и нhмая благодарность, скажи, молю, кiя вам принесет плоды? Чинок ли, или грунтик, или имперiалик, что ли? Скажи, умилосердись! Е р о д i й. Она нам не приносит многих плодов, но един_ великiй._ П и ш е к. В одном не много видь добраго найдешь. Е р о д i й. Отец наш словословит, что все всяческое, всякая всячина и всякая сплетка, соплетающая множество, нhсть блаженая; токмо блаженное есть едино тое, _что единое_ точiю есть. Но сем едином,_ сего же ради и святом,_ птица обрhте себh храмину и горлица гнhздо себh; еродiево же жилище предводителствует ими. "Окаянен (рече) всяк человhк есть и всуе мятется, не обрhтшiй единое"._ П и ш е к. Да подай же мнh в руки оное твое единое! Е р о д i й. Премудрая и цhломудрая госпоже! Наше добро во огнh не горит, в водh не тонет, тля не тлит, тать не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу есмь и в том, что щастiя и нещастiя нелзя видетh. Обо? сi? дух есть, простhе сказать - мысль. Мысли в сердцh, а сердце с нами, будьте со своими крылами. Но сердце нивидное. Ведро ли в нем и весна, и брак или война, молнiя и гром,- не видно. Отсюду-то и прелщенiе, когда нещасных щасливыми, вопреки же, блаженных творим бhдными. П и ш е к. Однак я ничему не вhрю, поколь не ощупаю и не увижу. Таковая у мене из младых лhт мода. Е р о д i й. Сiя мода есть слhпецкая. Он ничему не вhрит, поколь не ощупает лбом стhны и не падет в ров. П и ш е к. По крайней мhрh назови именем духовное твое оное едино. Что ли оно? Е р о д i й. Не хочется говорить. Певно, оно вам постылою покажется пустошью. П и ш е к. Здhлай милость, открой! Не мучи. Е р о д i й. Оно еллински именуется - cara или eujrosunh [7] (эвфросина). П и ш е к. Но протолкуй же, Христа ради, что значит сiя твоя харя? Е р о д i й. Будете видь смhяться. П и ш е к. Что ж тебh нужды? Смhх сей есть прiятельскiй. Е р о д i й. Оно есть веселi? и радость. П и ш е к. Ха! ха! ха! ха!.. Христа ради, дай мнh отдохнуть... Уморишь смехом... Здравствуй же и радуйся, гол да весiол! Ты мнh сим смhхом на три дня здравiя призапасил. Е р о д i й. Для мне видь лучше веселi? без богатства, нежели богатство без веселiя. П и ш е к. О мати божая, помилуй нас!.. Да откуду же тебh радость сiя и веселi?? Оттуду, что ты гол? Вот! в какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо веселиться тогда, когда есть чем. Веселi? так, как благовонное яблочко. Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблонь. Но не тверда радостh, вhтренно веселi? есть что ли? Пустая мечта - мечетна пустыня, сонiе востающаго. Е р о д i й. Воистину тако есть. Всяк тhм веселится, что обожает, обожает же тое, на что надhется. Павлин надhется на красоту, сокол на быстроту, орел на величество, еродiй же веселится тhм, что гнhздо его твердо на единh. Порицаете во мнh тое, что я гол да весiол. Но сi? же то самое веселит мене, что моя надежна надhжа не на богатствh. Надhющiйся на богатство в кипящих морских волнах ищет гавани. Радуюся и веселюся, яко гнhздо наше не на сахарном лiодке, не на золотом пhскh, не на буяном возкh, но на облачном столпh возлюбленнаго храма, красящаго всю кифу, кифу адамантову,_ святаго Петра кифу,_ ей же врата адова вовhк не одолhют. Впротчем, в кую суету наша нас вводит благодарность? Не клевещите ее. Она никогда не низводит во врата адова. Она избавляет от врат смертных. Благодарность входит во врата господня, неблагодарность во адская, возлюбив суету мыра сего паче бысерей, иже суть заповhди господни, и путь нечестивых, аки свинiя блато, предизбравшая паче пути, им же ходят блаженны непорочный. Что бо ест оный бог: "В них же бог мыра сего ослhпил разумы"? Бог сей есть неблагодарность. Всh духом ея водимый, аки стадо гергесенское, потопляются во езерh сует и увязают во блатh своих тлhнностей, ядуще вся дни живота своего и не насыщающеся, жаждущiи, ропотливы и день от дня неблагодарны; понеже бо не искусиша божiя заповhди имhти в разумh и презрhли вкусити ангелскаго сего хлhба, услаждающаго и насыщающаго сердце; сего ради предаде их вышнiй во свинныи мудрованiя искати сытости и сладости там, гдh ея не бывало, и боятися страха, идh же не бh страх, дабы из единыя несытости 300 и из единыя неблагодарности 600 родилося дщерей во истомленiе и мученiе сердцам и тhлесам их и во исполненiе Исаиных слов: "Сами себh ражжегосте огнь вожделhнiй ваших, ходите убо во пламенh огня вашего и опаляйтеся". Не гордость ли низвергнула сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что убо есть рай? Что ли есть благовидная свhтлость высоты небесныя, аще не заповhди господни, просвhщающiя очи? Что же паки есть гордость, аще не бhсовская мудрость, предпочитающая драгоцhнныя одежды, сластныя трапезы, свhтлыя чертоги, позлащенныя колесницы и аки бы престол свой поставляющая вышше скиптра и царствiя божiя, вышше воли и заповhдей его? Не только же, но и всh служебный духи (разумhй, науки мырскiя) возносятся и возсhдают вышше царицы своея, вышше божiя премудрости. Кто есть мати сих блядивых и презорливых бhсиков? - гордость. Гордости же кто мати? - зависть. Зависти же кто? - похоть. Похоти же кто? - неблагодарность. Неблагодарности же кто? - никто! Тут корень и адское тут дно. Сiя адская душка, жаждна утроба, алчная бездна, рай заповhдей господних презрhвшая, никогда же ничим же удовляется, дондеже живет, пламенем и хврастiем похотей опаляется, по смерти же горhе жжется углiем и жупелем своих вожделhнiй. Что бо есть сердце, аще не пещь, горящая и дымящая вhчно? Что же паки есть смерть, аще не от снов главный сон? Беззаконную бо душу, не спящую видь во внутреннем судилищh, зерцалом, тайно образующим живо беззаконiя, тайно уязвляет свhжая память, во снh же горhе ужасными мечтами, страшными привидhнiй театрами и дикообразными страшилищами смущает и мучит таяжде вhчности памятная книга, грозящи достойною местю. Из неблагодарнаго сердца, аки из горнила вавилонскаго, похотный огнь пламенными крилами развhваяся, насилiем сердце восхищает, да, яже наневидит, таяжде и творит и тhмижде мучится. Ничто же бо есть вhчная мука, токмо от самаго себе осуждатися, быти достойным мести. Грhх же достоинством, аки жалом, уязвляет душу, покрывающей тмh и находящу страху. Надлhтает же страх оттуду, яко помыслы, не обрhтая помощи, аки гавани, и не видя ни малаго свhта надежды; помышляя, ужасаются, разсуждая, недоумhвают, како бы улучити исход злоключенiю... Отсюду раскаеваются без ползы, болят без отрады, желают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодарну! П и ш е к. Уа! Как балалайку, наладил тебе твой отец. Бряцаешь не вовся глупо. Для мене мило, что сердце есть то же, что пещь. Е р о д i й. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или каминок... П и ш е к. Что же ты замолк? Е р о д i й. Желанiе есть то неугасаемый огнь, день и нощь горящiй. Дрова суть то вся, желаемая нами. Сi? горнило и сiя бездна - углiе огненное, куренiе дыма восходящiя до небес и нисходящiя до бездн пламенныя волны вhчно изблевает, сама сущи морских бездн и ширина небес всhх. Тут-то слично подобает сказать святаго Iсидора слово. "О человhче! Почто дивишься высотам звhздным и морским глубинам? Внiйди в бездну сердца твоего! Тут-то дивися, аще имаши очи". О, глубокое сердце человhку, и кто познает его? О, сердце и воля, безпредhльный и безконечный аде! П и ш е к. Видь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокощет, пhнится. Так ли? Е р о д i й. Содома видь горит, курит и протчая, сирhчь неблагодарное сердце. О всhх бо неблагодарных пишется: "Горе им, яко в путь Каинов поидоша..." Но не всh же суть сердца Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовонныи, яко кадило дым, возвhвающiи во обонянiе господа вседержителя. Не вhсте ли, госпоже моя, яко пеларгiянскiй род есмы, раждаемый ко благодарности? Сего ради и от человhк благочестивый нашим именем знаменаются (еродiос), божiе бо благоуханiе есмы. Не возда?м безумiя богу, тщанiем не лhнивы, духом горяще, господеви работающе, упованiем радующеся, скорби терпяще, в молитвах пребывающе, о всем благодаряще, всегда радующеся. П и ш е к. Развh же у вас благочестiе и благодарность есть тожде? Е р о д i й. Развh же то не тожде есть: благое чествовать и благiй дар за благо почитать? Благочестiе чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестность есть дщерь благодарности. Благодарность есть дщерь духа вhры. Тут верх... Вот вам Араратска гора! П и ш е к. Признаюся, друже, что сердце мое нудится дивитися сердцу, неописанной (по глаголу твоему) безднh. Оно мнh час от часу удивителнhе. Слово твое дhйствует во мнh, будьто жало, впущенное в сердце пчелою. Е р о д i й. Сего ради ублажаю вас. П и ш е к. О чем? Е р од i й. О том, что ваше желанiе, или аппетит, начал остритися ко единой сладчайшей и спасителнhйшей со всhх пищей пищh. Как денница солнце, так и сi? знаменiе ведет за собою здравiе. Недужной утробh мерзка есть ядь самая лучшая и яд для нея. Здравое же и обновленное, яко орляя юность, господем сердце преображает и яд в сладкополезну ядь. Кая спасителнhе пища, как бесhда о богh? И всh гнушаются. Что горестнhе есть, как пароксизмами мырских сует волноватися? И всh услаждаются. Откуду сiя превратностh? Оттуду, яко глава у них болит. Больны, послhды же мертвы, и нhсть Елиссея сих умонедужных и сердобольных отроков воскресити. Что бо есть в человhкh глава, аще не сердце? Корень древу, солнце мыру, царь народу, сердце же человhку есть корень, солнце, царь и глава. Мати же что ли есть болящаго сего отрока, аще не перломатерь, плоть тhла нашего, соблюдающая во утробh своей бысер оный: "Сыне, храни сердце твое!" "Сыне, даждь мнh сердце твое!" "Сердце чисто созижди во мнh, боже!" О блажен, сохранившiй цhло цhну сего маргарита! О благодарносте, дщерь господа Саваофа, здравiе жизнь и воскресенiе сердцу! П и ш е к. Пожалуй, еще что-либо поговори о сердцh. Вельми люблю. Е р о д i й. О любезная госпоже моя! Повhрьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать и бесhдовать о сердцh не будет вам ни омерзhния, ни сытости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его нареченны - "царское священiе". П и ш е к. Для чего? Е р о д i й. Для того, что вся протчая дhла суть хвост, сi? же ест глава и царь. П и ш е к. Ба! А что значит глум? Я вовся не розумhю. Мню, яко иностранное слово, сi?. Е р о д i й. Никако. Оно есть ветхославенское, значит то же, что забава, еллински (diatribh - дiатрiба), сирhчь провожденiе времени. Сей глум толико велик, яко нарочито бог возбуждает к нему: "Упразднитеся и уразумhйте", толико же славен, яко Давид им, яко же царским, хвалится: "Поглумлюся в заповhдех твоих". Древле един точiю Израиль сею забавою утhшался и наречен языком святым, протчiи же языцы, гонящiи и хранящiи суетная и ложная,- псами и свинiями. Сей царскiй театр и дивный позор всегда был присный и неразлучный всhм любомудрым, благочестивым и блаженным людем. Всякое позорище ведет за собою скуку и омерзhнiе, кромh сего; паче же сказать: чем болhе зрится, тhм живhе рвется ревность и желанiе. Елико внутреннhе отверзается, толико множайшая и сладчайшая чудеса открываются. Не сей ли есть сладчайшiй и несытый сот вhчности? Мыр несытый есть, яко не удовляет. В_h_чность_ несыта, яко не огорчает. Сего ради глаголет: "Сыне, храни сердце твое". Разжевав, скажите так: "Сыне, отврати очи твои от сует мырских, перестань примhчать враки его, обрати сердечное око твое во твое же сердце. Тут дhлай наблюденiя, тут стань на стражh со Аввакумом, тут тебh обсерваторiум, тут-то узриш, чего никогда не видал, тут-то надивишься, насладишься и успокоишься". П и ш е к. Но для чего, скажи мнh, всh сердце презирают? Е р о д i й. Для того, что всh его цhны не презирают. Сердце подобно царю, во убогой хижинкh и в разh живущему. Всяк его презирает. А кому явилося величествiе его, тот, пад ниц, раболhпно ему покланяется и сколь можно, все презрhв, наслаждается его и лица и бесhды. Слово сi?: "Сыне, храни сердце твое" - сей толк и сок утаевает. Сыне! не взирай на то, что твое тhлишко есть убогая хижинка и что плоть твоя есть плетка и тканка простонародная, портище подлое, слабое и нечистое. Не суди по лицу ничего, никого ни себе. В хижинкh той и под убогою тою одеждою найдешь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, кифу, гавань, петру и спасете твое. Быстро только храни, блюди и примhчай. А когда паки Давид говорит: "Поглумлюся в зап[овhдех] твоих" - не то же ли есть, что сказать так: "Наслаждуся твоего лица, словес твоих, совhтов и повелhнiй"? Самое видь величествiе его неизреченно удивляет прозорливца. Не пустый видь вопль сей: "Исповhмся тебh, яко страшно удивил мя еси". В древняя лhта между любомудрыми востал вопрос сей: "Что ли есть наибольшее?.." О сем всh размышляли чрез долгое время, лhтом и зимою, нощiю и днем. Породилися о сем книги. Отдавалося от ученых гор по всей вселеннhй многое многих отвhтов и разногласное эхо. Тогда-то размhсишася и слiяшася языцы. Востал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце... В сем столпотворенiи обрhтеся муж нhкiй, не ученый, но себе прозрhвшiй. Сей, паче надежды, обезглавил Голiафа. Смутилася и воскипhла вся мусикiя, поющая пhсни бездушному истукану, тлhнному сему мыру, со златою его главою - солнцем. Злоба правдh приразилась, но о кифу_ вся разбилась. Востали борющiя волны, но побhду достала славна сiя слава: "Посредh (рече) вас живет то, что превышше всего есть". О боже, коль не слична мусикiя без святаго духа твоего! И коль смhхотворна есть премудрость, не познавшая себе! Сего ради молю вас, любезная госпоже моя, не смhйтеся и не хулите отца моего за то, что ничего нас не научил, кромh благодарности. Я стану плакать, утеку и полечу от вас. П и ш е к. Постой, постой, любезный мой Еродiй. Нынh не только не хулю отца твоего, но и благословлю и хвалю его. Нынh начало мнh, аки утро зарыть, тако открыватися, коль великое дело есть благодарность!_ Сотвори милость, еще хотя мало побесhдуй. Е р о д i й. О добродhйко моя! Пора мнh за моим дhлом лhтhть. П и ш е к. Друже мой сердечный! Я знаю, что отец твой есть милосердая и благочестивая душа, не разгнhвается за сi?. Е р о д i й. Чего ж вы желаете? П и ш е к. Еще о сем же хоть мало побесhдуем. Е р о д i й. Станем же и мы ловить птицу тысячу лhт. П и ш е к. Что се ты сказал? Е р о д i й. Вот что! Нhкiй монах 1000 лhт ловил прекраснhйшую из всhх птиц птицу. П и ш е к. Знал ли он, что уловит? Еродiй. Он знал, что ее вовhки не уловит. П и ш е к. Для чего ж себе пусто трудил? Е р о д i й. Как пусто, когда забавлялся? Люде забаву купуют. Забава есть врачевство и оживотворенiе сердцу. П и ш е к. Вот развh чудный твой глум и дивная дiатриба! Е р о д i й. Воистину чудна, дивна и прекраснhйша птица есть вhчность. П и ш е к. О! Когда вhчность ловил, тогда не всуе трудился. Вhрую, что она слаже меда. Посему великое дhло есть сердце, яко оно естh вhчность. Е р о д i й. О любезная мати! Истину рекла еси. Сего толикаго дара и единаго блага слhпая неблагодарность, не чувствуя за 1000 бездhлиц, всякiй день ропщет на промысл вhчнаго и сим опаляется. Обратися, окаянное сердце, и взглянь на себе самое - и вдруг оживотворишься. Почто ты забыло себе? Кто отверзет око твое? Кто воскресит память твою, блаженная бездно? Како воля твоя низвергнула тебе во мрачную сiю бездну, преобразив свhт твой