азаки сложили одежду и сбрую, он надел шапку, снял голубой шелковый пояс и достал из мешка широкий серебряный, из той дорогой одежды, которую взял зачем-то с собою отец. Подумал немного и сменил шапку, а краем мешка вытер сапоги. Девушку не пришлось долго ждать. Она простучала по крыльцу коваными красными сапожками и подошла к Семашке, поправляя рукава расшитой цветами сорочки. - Куда мы пойдем? - спросила она. - Не знаю. Я только второй раз в Киеве. - Тогда пойдем на магистратский майдан, сегодня базарный день. От перекрестка Спасской и Межигорской улиц им пришлось обходить толпы людей. У майдана пробиваться вперед стало и вовсе трудно. Галя ловко протискивалась среди людей, Семашко, боясь затеряться, спешил за ней. Его глаза то бегали по майдану, то беспокойно проверяли, не потерял ли он Галю. Они шли мимо лавок и рундуков. На огромных щитах красовались вывески с гербами торговцев и со странными знаками: лебедя, ключа. Купцы наперебой выхваляли свои сукна, бархаты, шелка. Звенели цимбалы, где-то играли два бандуриста. Прислонившись к рундуку, тянул песню пьяный запорожец. Он купил бочонок оковитой* и угощал всех подряд, кто проходил мимо. По базару слонялись греки, турки, армяне, цыгане, евреи, казаки, русские купцы, крестьяне, шляхтичи. (* Оковитая - водка.) Тут же посреди базара звенели молотки кузнецов и жестянщиков. Галя и Семашко пробрались к Братской площади, где рядом стояли шинки, остерии,* корчмы. Киев в те времена был центром торговли Левобережья с Правобережьем. В нем находился большой военный гарнизон, состоявший из русских солдат и реестровых казаков. (* Остерия - постоялый двор.) Семашко был рад, когда выбрались из этой сутолоки. Только тут он заметил, что держит руку Гали в своей руке. То ли он схватил ее, боясь затеряться, то ли она сама взяла его за руку - этого он не помнил, но сейчас покраснел и отпустил руку девушки. На пути им часто встречались группы парубков и девчат, они здоровались с Галей; девушки исподтишка подмигивали одна другой, а парни с затаенной завистью поглядывали на Семашку, на его казацкую одежду и оружие. Когда зазвонили к вечерне, Галя и Семашко зашли в старинный пятиугольный Успенский собор. Снова все было не так, как в Фастове: разрисованные виноградной лозой и омелой стены, в тяжелых золоченых рамах иконы: Христос в крестьянской свитке, плачущая богородица, предтечи. Даже службу старенький иерей правил необычно. Показывая народу евангелие, он спрашивал: "Христос среди нас?" - и все отвечали: "Был, есть и будет". Семашко машинально повторял за всеми эти слова, а сам все время думал о другом, ощущая близость Гали. Назад возвращались другой дорогой. У двора на колоде сидели Палий, Балабуха и другие казаки. Увидев Галю с Семашкой, они притихли и молча пропустили их. Но едва Семашко прошел несколько шагов, как Часнык что-то громко сказал и все разразились веселым смехом. Семашко уже не осмелился взять Галю за руку, хотя всю дорогу только и ждал этого. Весь вечер он думал о светловолосой девушке, все дневные впечатления связывались только с нею. Перед сном вспомнилась Леся, но уже как что-то далекое, расплывчатое, словно марево, бесследно исчезнувшее в глубинах легкого, спокойного сна. Проснулся он от громкого разговора. На лавке лежал Палий, возле него, наклонившись, сидел Савва. - Где они? - говорил Палий, потирая рукой широкую грудь. - Тут, в мазепином доме с гетманским доверенным Проценко. По царевому велению привезли тысячу золотых. Можно будет несколько пушек купить. Привезли камку китайскую, меха лисьи хребтовые и горлатные меха. - Знамена и бунчук - вот что главное. А мехами мы пользоваться не будем, продадим. - Почему главное? - Зеленский, видимо, тоже не спал и вмешался в разговор. - Как почему? Теперь у нас клейноды московские. Выходит, мы отныне московский полк. Вот и плату получили, как и все другие левобережцы. - Проценко об этом и слушать не хочет. Говорит, будто ему сказано передать все тайком. Палий потер рукой лоб, словно пытаясь разогнать морщины. Он о чем-то глубоко задумался. - Мы тихо брать не будем, - хлопнул он Савву по колену. - Слышите, хлопцы?! Надо всем показать, от кого мы бунчук принимаем. После этого царю ничего не останется, как присоединить нас к своим полкам. Корней, езжай за казаками, а ты, Савва, принимай дары. Проценке ничего не говори... Через час по Подолу ехала прибывшая с Палием сотня казаков, передний высоко держал над головой бунчук, за ним трепетали на ветру три знамени. Казаки били в тамбурины, привязанные между двух коней. После каждого возгласа "слава!" по команде Зеленского звонко трубили сурмы. Проехали по Набережной, по Почайной, по Александровской площади, мимо магистрата, по Николаевской и Константиновской улицам, через Житный торг и обратно. Удивленные жители открывали окна, выбегали за ворота. Возле коллегиума к казакам присоединились семинаристы и долго сопровождали сотню по улицам. По сторонам бежали толпы детворы. Палий подхватил какого-то парнишку, посадил к себе в седло и ехал с ним, улыбающийся, счастливый не меньше, чем мальчонка, которому он дал в руки поводья. Когда сотня проезжала мимо дома Мазепы, в окне на втором этаже промелькнуло испуганное лицо Романа Проценко и сразу скрылось. Улучив момент, Семашко отстал от сотни и поскакал во двор Балабухи. Галя сидела на завалинке. Увидев Семашку, она радостно улыбнулась. - Галя, батько дома? - спросил он, хотя хорошо знал, что Балабухи нет. На лицо Гали набежала легкая тень. "Значит, не ко мне заехал", - подумала она и вслух ответила: - Куда-то ушел. Потом поднялась, собираясь итти в дом. - Галя, я сейчас уезжаю. Через неделю опять тут буду. Приезжать? Галя не ответила, перебирая в руках вышитый платочек. - Дай мне хусточку, - попросил Семашко. Галя подняла на него глаза: - Хусточку так просто не дают. - Тогда я сам возьму. Галя спрятала руки за спину, но Семашко одной рукой крепко обхватил ее за стан, а другой выхватил платочек. - Отдай! Платочек уже был у него в руках, но Семашко продолжал крепко держать Галю. - Пусти... Не надо. Мама увидят, - слабо противилась она. Семашко разжал руки. - Отдай, Семашко! - просила Галя. - Хустка тебе все равно не до сердца, да и вышита плохо. - А если до сердца? Галя выхватила хусточку и взбежала на крыльцо. В дверях обернулась к Семашке: - Когда приедешь, я хорошую вышью... для тебя, - и убежала в хату. Палий вернулся в Фастов довольный. Наступила зима, тихая, без метелей и больших морозов. Жизнь в Фастове проходила размеренно, спокойно. Свой полк Палий расквартировал на зиму в Иваньковской волости - в Мотовиловке, Поволочной и Котельной, в панских поместьях. Часть полка кормилась из "медовой дани", как сзывали ее сами крестьяне, охотно привозившие съестные припасы на содержание полка. Полковая рада обложила всех окрестных панов податью. Палий заставил платить даже панов, удравших на Волынь. Он задерживал их обозы, забирал товары, а панам посылал нечто вроде расписок - на право возврата товаров в случае выплаты панами подати. К региментарию Дружкевичу потянулась шляхта с бесчисленными жалобами. Разгневанный Дружкевич не раз писал королю. Зимой в Фастове несколько дней гостил минский воевода Завиша. Его принимали с почетом и уважением. В этом отношении у Палия были свои планы. Он все еще побаивался, что поляки могут объявить посполитое рушение* и послать против него, поэтому неплохо было иметь, в сейме хотя бы несколько голосов в свою пользу. С этой целью он переписывался с литовским гетманом Сапегой - тот имел влияние на короля - и крупным магнатом Франтишеком Замойским. Эти были убеждены в верности Палия и во всем винили задиристую мелкую шляхту, которая, дескать, сама восстанавливает против себя этого доброжелательного, хорошего полковника. (* Посполитое рушение - земское ополчение в Польше; объявлялось в случае опасности для государства.) Зима подходила к концу. Чувствуя близкую гибель, она злилась, и в весенние месяцы над землей еще раз просвистели метели. Ветры швыряли в окна снег, наметали у тынов сугробы. Но в конце концов метели выбились из сил и умчались на север. Дружкевич лютовал. Он злобно поглядывал на улицу, проклинал метели, ожидая весны. О! У региментария был определенный план. Нужны только терпение и спокойствие. Пусть не скоро, но он все же дождется. И дождался. Едва на холмах зачернела земля, как Палий снова пошел в поход на татар. На этот раз он шел с Лубенским, Полтавским и двумя охотными полками. Возвращались из похода через два месяца. Каждый вел в поводу одного, а то и двух коней с полными тороками: в степях разбили Буджацкую орду, ходили под сильную крепость Кизыкермен, сожгли ее, и только дожди помешали пойти на Бендеры. Войско устало, к тому же много казаков погибло в битве с буджаками. За полками ехали освобожденные из татарского плена невольники. Здесь были не только украинцы, но и русские, белорусы, поляки, грузины, черкесы. Некоторые возвращались с женами и детьми. Как-то вечером, проходя по их табору, Палий подошел к одному из костров, чтобы раскурить погасшую люльку. На ковре сидела татарка с двумя детьми. Палий положил в люльку тлеющий уголек и хотел было уходить, но заметил невдалеке мужчину; он сидел лицом на восток, молитвенно подняв руки. "Это не татарин", - подумал Палий и тихонько кашлянул. Мужчина повернул голову и застыл в испуге. Полковник сделал к нему несколько шагов, окинул его внимательным взглядом. - Ты кто будешь? - негромко спросил он. Татарка с детьми испуганно отползла в сторону, завесилась попоной, хотя Палий не обращал на нее никакого внимания. - Ты кто будешь? - повторил он свой вопрос. - Я?.. Не знаю... казак... - Казак? Палий властно распахнул одежду на груди мужчины. Да, креста на шее не было. - Долго у татар пробыл? - Шестнадцать лет. - На Украину хочешь? Правду говори. Смотри мне в глаза. - Хочу... давно в мыслях держу. - Человек упал на колени. - Пан полковник, не губите... - Врешь, не хочешь ты на Украину, избасурманился. Да и жилось тебе, видать, там неплохо. Вишь, чекмень на тебе какой дорогой, верно, заморский. Полковник прошел мимо человека, а тот продолжал стоять на коленях с поднятыми вверх, словно для намаза, руками. Палий вышел в степь и бродил там до тех пор, пока вечерний сумрак не упал на землю. На сердце было тяжело. Утром, прежде чем выступить, он приказал собрать всех освобожденных. Никто из них не знал, зачем их собрали вместе, что они должны делать. С разных сторон в толпе слышались тревожные голоса, плач. Когда Палий подошел, толпа притихла. Только изредка какая-нибудь женщина шопотом успокаивала ребенка. - Так вот, - начал Палий, - не знаю, как вас и называть... Единоверцы? Так нет же... Общество, громада - тоже не так... Пусть будет просто: люди. Хочу я вам слово молвить. Знаю, многие из вас долго жили среди татар, породнились с ними, кровь свою смешали, веру сменили. Землей родной они считают уже не Украину или, скажем, Кавказ, а Татарию. И думают, если с нами не пойдут, так мы их всех порубаем. Не собираюсь я вас силой вести в свои земли, силком святые кресты на шеи надевать. Кто хочет, идите обратно, никто вам ничего плохого чинить не будет. Харчей на дорогу дадим. Несколько последних фраз Палий повторил по-татарски. Толпа попрежнему молчала. - Ну, чего же вы молчите? Я от имени всех казаков обещаю, что никто вас не тронет. Кто хочет вернуться, отходите в сторону, вот сюда, к балке. Только быстрее, не задерживайте нас. Из первого ряда вышла татарка с ребенком на руках и отошла в сторону. - Куда ты, подожди, - кинулся было за ней тонкоусый красивый грузин, видимо ее муж, но сразу остановился, протянув к ней руки. - Ты же говорила... ко мне, на Кавказ. Татарка даже не оглянулась. - Ну что ж, иди и ты, - сказал по-татарски Палий. Грузин отрицательно покачал головой и вернулся в толпу. Один за другим отходили в сторону освобожденные из плена, и вскоре их собралось человек восемьдесят. По приказу Палия им принесли несколько мешков сухарей и пшена, пригнали лошадей. К Палию подошел вчерашний знакомый, склонился в поклоне. - Прощай, пан полковник. Прости... - Езжай. Благодарить будешь аллаха. И другим скажи, чтоб ко мне не приходили благодарить... Уезжайте немедленно. Да только попробуйте татар на наш след навести! Кожу будем полосами сдирать и резаным конским волосом присыпать спины. Слышишь?! Минут через двадцать маленький обоз уже спускался в овраг. Казаки молча смотрели вслед уходящим. К Палию подошел Зеленский, его левая щека нервно подергивалась. От сотника несло водкой. - Батько, - глухо сказал Зеленский, положив руку на саблю, - дозволь взять сотню... - Пусть идут своей дорогой. - Кто изменил своей родной земле, не должен жить на свете. Под корень их вырубить. Всех... Дай сотню, батько... - Не смей! Я слово от имени казачества дал. - Зачем ты их отпустил? - А зачем нам такие нужны! Думаешь, мне легко на это смотреть? Я б их сам своими руками... А с другой стороны, если подумать - опять-таки... они люди. Да и какие бы про нас разговоры пошли. Не в честном бою, а безоружных в степи рубали. А ты?! Эх, Андрей, Андрей! - Палий наклонился к Зеленскому, взял его за кунтуш. - В походе выпил? Первый раз это с тобой. Для храбрости, значит? Никогда ты меня не подводил, а сейчас... Тяжко мне. Ну что ж, к столбу тебя привязать? Если б это не ты, я бы так и сделал, - Палий повысил голос. - Иди к своему коню, и чтоб ни одна душа не знала, что ты пил. Расплачиваться будешь в Фастове. Чего же ты стоишь? Иди, пока я не приказал связать тебя. Глаза Палия гневно блеснули. Зеленский повернулся и быстро зашагал в степь. Палий еще раз посмотрел вдаль, туда, где, едва видимый в пыли, медленно двигался обоз, вздохнул и тоже пошел к коню. За несколько дней степного похода лошади сильно отощали. Всадники ехали молча, неподвижно застыв между высокими луками седел, прикрываясь всем, что попадалось под руку, от палящих лучей солнца. Но как только вышли из засушливых южных степей, войско сразу приободрилось. Даже лошади пошли быстрее, словно чувствуя настроение всадников. Казаки весело шутили о вкусном домашнем борще, до которого они вскоре доберутся. Палий придержал коня, поджидая сотню Цвиля. Когда сотня приблизилась, он подъехал к Гусаку: - Что ж это вы, хлопцы, песню не заводите? Иль так уж отощали, что и голоса не поднимете? - Давай, батько, вдвоем начнем, - предложил Гусак, - с тобой легко запевать. - Что ж, давай. Гусак взмахнул над головой лошади нагайкой, и они с Палием запели песню: Ой, вийду я на могилу, Подивлюся у долину... Дружно подхватили казаки, и песня поплыла над степью: Долiв, долiв, долинами Iдуть турки з татарами. Песни не утихали всю дорогу. У самой Паволочи сотни внезапно остановились. Палий, ехавший сзади, проскакал вперед узнать, в чем дело. На дороге перед сотней, перекинув ноги через шею коня, сидел Савва и о чем-то расспрашивал низенького скуластого казака. - Почему стали? Савва опустил ногу в стремя и показал нагайкой на сосновый бор: - Вон за тем леском Дружкевич нас поджидает. Полк Апостола Щуровского с ним. Чуть было не нарвались. Не предупреди вот этот человек - аминь бы нам. - Щуровский с Дружкевичем! Когда я звал его вместе в степи итти, так он ответил, что не с кем: казаки, мол, разбрелись. А тут нашлось с кем. Чудно, как он не подался к татарам Кизыкермен оборонять. Они думали нас изморенных взять. Ну, пусть встречают. Палий натянул поводья. Савва схватил Палия за руку: - Семен! - Чего тебе? - Брови у Палия сдвинулись. Однако Савва не отпускал руки. - У них больше двух полков, а у нас хлопцы в седлах носами клюют. Прикажи окопы рыть. Палий с минуту кусал нижнюю губу, потом спокойно отвел руку Саввы: - Пусть роют. Скажи Леську, или я сам скажу. Он и не видел, куда девался Савва с перебежчиком из полка Щуровского. Приказав Леську Семарину наблюдать за рытьем окопов, Семен поехал к бору. Среди сосен рос низенький березняк. Палий слез с коня и повел его в поводу. Он остановился на опушке, под огромной сосной, раскинувшей свои ветви во все стороны. Лагеря Дружкевича ему не было видно, но откуда-то долетал все усиливающийся шум. Палий поехал вдоль опушки. Вдруг где-то совсем близко послышался конский топот. Палий вскочил на коня, пришпорил его и поехал к своим полкам. Лагерь был уже готов к бою. Полковник привязал коня к вбитому в землю колышку и с зажженной ветошью подошел к пушке. Только выстрелить не пришлось: впереди всадников, скачущих к окопам, Палий узнал Савву. Все облегченно вздохнули. Савва отделился от полка Щуровского и подъехал к Палию: - Удрал региментарий, Семен. Палий взял Савву за плечо: - Ну и бешеный же ты, Савва! Почему хоть мне не сказал, куда едешь? - Ты бы не пустил! Оба засмеялись. - А Дружкевичу надо соли на хвост насыпать, чтоб впредь умнее был. Из Фастова написали Дружкевичу письмо. Смиренно просили денег (хорошо зная, что в казне нет ни гроша и что Дружкевич не дал бы, если бы даже и были) и предлагали совместный поход на татар. Дружкевич, прочитав письмо, злобно усмехнулся, потер руки и ответил на предложение Палия согласием. Оба отряда встретились в Сороках. Региментарию понравилось, что Палий пришел к нему в шатер первый и, здороваясь, приподнял над головой шапку. Но остаться на обед Палий отказался. С региментарием были польские рейтары и наемные казачьи полки под командой наказного гетмана Гришка. Палий хотел было поговорить с Гришком, но увидев, как тот горделиво кивнул в ответ на его приветствие, отошел. С региментарием условились о переправе и дальнейшем маршруте. В Сороках оставили гарнизон в шестьсот человек (вышло так, что все это оказались казаки Палия). Ночью из небольшого шатра Палия вышел Кодацкий, в ивняке отвязал коня и повел к реке. Тихо захлюпала вода. Немного погодя на другом берегу заржал конь. Переправа началась рано. Первыми сели на суда рейтары Дружкевича и часть казаков Гришка. Дружкевич и Гришко тоже отправились на первом судне. Палий усмехнулся им в спину. Он оставался руководить переправой. Во второй рейс на суда сели все казаки наказного гетмана и три сотни Палия. Остаток полка тоже подошел к воде, ожидая переправы. Палий следил за тем, как суда пристают к другому берегу. Он отломил веточку лозы и бросил на воду. Она закачалась и поплыла по течению. Полковник снова перевел взгляд на противоположный берег. Казаки выводили лошадей и уже садились в седла. - Неужто мы просчитались? - сказал Палий Корнею Кодацкому. - Быть этого не может! Не пойдут Гришковы люди с региментарием. Наши хлопцы ночью им все растолковали, до утра волновались казаки. Я сам ходил по сотням, все сделал, как ты велел. Ага, вон какой-то всадник машет шапкой, надетой на саблю, его окружают. А на другом берегу происходило нечто похожее на раду. Там прозвучало несколько выстрелов, и казаки бегом повели лошадей обратно на суда. Региментарий был уже далеко в степи, когда увидел, что казаки уходят обратно. Дружкевич и Гришко прискакали на берег, но суда плыли уже посреди Днестра. Кроме рейтар, на берегу осталось лишь две-три сотни из полка Гришка. Переправившись назад, казаки подожгли суда. Все столпились на берегу, наблюдая, как плывут по течению огромные лодки, словно пылающие факелы, застилая черным дымом голубизну реки. А на другом берегу бесновался Дружкевич. Палий приказал садиться на коней. У самой воды возле Андрущенко собралось около десяти всадников. Андрущенко помахал пикой с привязанным к острию поясом. На той стороне заметили. Тогда, по приказу Андрущенко, десять казаков приложили ладони ко рту и закричали: - Казаки-и-и! Тикайте-е! Орда иде-е-ет! ...Палий не поехал, как предполагал раньше, в Фастов. Он решил дождаться региментария возле Буга. Но выбравшийся из-за Днестра региментарий, завидев палиевцев, бросил войско и удрал со своей свитой. Палий забрал обоз и все пушки Дружкевича, к Палию перешли теперь последние оставшиеся на том берегу Днестра сотни Гришка, а сам Гришко умчался вслед за региментарием. Рейтар обезоружили и отпустили на все четыре стороны. Коронный гетман узнал об этом сразу же после бегства Дружкевича с Буга. Он послал жолнеров через Полесье, чтобы ударить на Палия. Но жолнеров не допустили даже до Полесья: их разбили палиевские сотники, посланные полковником еще перед отъездом в Сороки. Глава 12 ПО ЦАРСКОМУ ВЕЛЕНИЮ Солнце клонилось к закату. В лагере Мазепы, разбитом у стен Кизыкермена, пели казаки: Ой, i жнуть женцi, розжинаються, На чорную хмароньку озираються, Ой, то не хмара, то орда йде... - Закрой полог, - поднял с подушки голову Мазепа. - Да пойди скажи, пусть там потише будут. И отдохнуть не дадут, разгорланились. Джура задернул полог и побежал сказать казакам, чтоб не тревожили покой гетмана. Казаки, усмехаясь, выслушали джуру, однако петь не перестали. В последний раз перед сном набивали люльки, вглядывались в предвечерние сумерки. От кизыкерменских башен стлались по земле длинные косматые тени. Солнце быстро опускалось, и тени надвигались на самый лагерь. Вглядываясь в эти тени, каждый думал о завтрашнем дне, об осаде Кизыкермена. Гетман, наконец, уснул, уверенный в предстоящей победе. Да и как не быть уверенным, если с ним пять полных полков, да еще Шереметев со стрельцами! Наутро, едва джура тронул гетмана за плечо, Мазепа вскочил на ноги, наспех позавтракал и вышел из шатра. Полки уже готовились к бою. У шатра Мазепу ждал Шереметев. - Как почивал, гетман? - Ничего, слава богу. А ты? - Тоже неплохо. - Что ж, будем начинать? - спросил Мазепа, закладывая за пояс булаву. - А может, подождем и начнем осаду? Крепость хоть и не высокая, а видать, зело крепка. Нам дело не к спеху. Чем дольше мы крепость продержим в осаде, тем больше адверсар* войск против нас слать будет. Под Азовом и легче станет. Государь мне об этом говорил. Тише едешь - дальше будешь, - так у нас говорится. (* Адверсар - враг.) - Говорить-то, так и у нас говорят. - Помнишь, Палий брал крепость, так басурманы о нем узнали, только когда казаки на стены полезли. А мы уже четыре дня стоим на виду. - Мы лучше, чем твой Палий, справимся, да и приказ еще с вечера оповестили полкам. Начнем! Данило, скачи и скажи, пусть начинают. Мазепа и Шереметев с подзорными трубами в руках остались у шатра. Приступ начался, как приказал гетман, с северной стороны. Спешенные полки двинулись сомкнутым строем. Перед садами янычары встретили их залпом и исчезли, словно их и вовсе не было. Полки, сломав строй, бросились по садам, пытаясь догнать янычар. У самого рва по ним дали залп из орудий. Пока перебирались через ров, турки успели сделать еще три залпа. Мазепа то и дело опускал трубу и обращался к Шереметеву, но тот на все вопросы бросал только "угу" или "нет". В запотевшее круглое стекло уже нельзя было отличить казаков от стрельцов. В разрывах между клубами дыма, плывшего над стенами, было видно, как штурмующие взбираются по лестницам. Турки почти не брались за сабли; они беспрерывно стреляли из луков и ружей, бросали со стен мешки с порохом, они взрывались и обжигали наступавших. Со стен протянулись длинные черные полосы, - то полилась на казаков кипящая смола. Мазепа толкнул Шереметева в бок: - Гляди, на крайней башне казаки уже зацепили веревку за колоду с козлами. - Вижу... А ты вокруг погляди, вдоль всей стены наши отступают. С той башни их сразу выкурят. В самом деле, увидев, что остались одни на башне, казаки побросали уже зацепленные канаты и разбежались по садам. - Срамота какая, я их сейчас назад погоню, - процедил Мазепа сквозь зубы. - Трусы иродовы, победа на носу была, а они - назад. Эй, коня давай! - На сей раз ты послушаешь меня, - спокойно промолвил Шереметев. - Пусть бегут. Начнем осаду. Построим несколько гуляй-городков и примемся стены бить. Палий тоже когда-то Кизыкермен осадой брал. - Палий, Палий! Дался вам всем этот голодранец! Связала меня с тобой лихая година. Как хочешь, так и делай, сам их теперь собирай и свои гуляй-городки строй... Гетман повернулся спиной к полю боя, словно его больше ничто не интересовало. Мазепу действительно мало интересовал этот бой. "Возьмут крепость - хорошо, не возьмут - тоже неплохо, - думал он, - во всем виноват Шереметев. Из-за чего же, собственно говоря, волноваться? Может, даже лучше, если не возьмут". К шатру подбежал запыхавшийся казак: - Пан гетман, запорожцы на помощь плывут. - Где они, далеко? - Вон уже видно, из-за переката выплывают. Гетман навел трубу. Вниз по Днепру выплывали длинные двадцативесельные чайки. Кроме гребцов, на них сидело по сорок-пятьдесят казаков. - Если они приехали на помощь, так иди передай им, пусть плывут дальше, а там подтянут чайки по Сухой протоке и станут за Кизыкерменом. Скажи, что есть вести, будто на подмогу туркам идут Нурадин и Шеринбей. Запорожцы должны их не пустить. Шереметев одобрительно кивнул головой и отошел от шатра. "Ишь, и эти голодранцы сюда спешат, поживу чуют. Это они по царевой грамоте выступили. Попроси я, так разве хоть один пошел бы?" - усмехнулся про себя Мазепа. Он знал, что Нурадин и Шеринбей должны подойти еще не скоро и оставленные за Кизыкерменом запорожцы будут стоять без дела. Началась плановая осада Кизыкермена. Полтора дня казаки плели высокие ивовые коши, а стрельцы засыпали их землей. Закончив коши, стали слегка пододвигать их к крепости. Турки попытались стрелять в них, но не только пулкортаны, но и большие двадцатипятифунтовые пушки не пробивали кошей даже до половины. Так добрались до самого рва и стали возводить контрстены. Работой руководил генеральный обозный Ломиковский. Он приказал насыпать вал выше, чем турецкий, метался от сотни к сотне, заставляя работать даже самих сотников. Увидев согнутую, словно приготовившуюся к прыжку фигуру Ломиковского, все начинали работать быстрее, опасаясь узловатой плети генерального обозного. Эта плеть не миловала не только казаков, но даже стрельцов. Поставили вал. На него втащили ломовые пушки и стали стрелять по крепости. Палили с пятницы до вторника, не жалея пороха. В субботу турецкие пушки почти замолкли. Как только в стене открывалось окно для выстрела, туда сразу же стреляли гранатой, и если она даже не долетала до пушкарей, а падала возле ствола вражеской пушки, то под пушкой загорался деревянный лафет. Кизыкерменский бей назначил по сорок золотых пушкарям, которые согласятся стрелять, но охотников почти не нашлось. В городе начались пожары. С Таванского острова, напротив Кизыкермена, из небольшой крепости тоже стали стрелять по валу, но ядра не долетали до осаждающих. Очень скоро с острова совсем прекратили стрельбу, - в воскресенье ночью кошевой Максим со своими запорожцами захватил остров и крепостцу на нем. Во вторник Шереметев подвез к крепости все свои пушки и приказал стрелять залпами. Даже при дневном свете было видно, как степь после каждого залпа вспыхивала заревом. В центре города загорелось несколько домов, потом пожары возникли в других местах. Ломиковский сам бегал от пушки к пушке, наводил, прикладывал фитиль, покрикивал и бежал дальше. Турки, несмотря на шквальный огонь, тоже вытащили на крепостной вал несколько пушек. Ломиковского удивляло, почему после каждого выстрела турецкой пушки на казачьем валу вздымаются тучи пыли. Втянув голову в плечи, он побежал туда и увидел, как казаки, смеясь, что-то, выковыривали из земли. Ломиковский нагнулся и увидел на грязной широкой ладони казака несколько сплющенных серебряных монет. - Турки нам за службу выплачивают, деньгами стрелять начали. Может, скоро и золотом будут. Слава богу, дождались... - Чего ж вы, аспидные души, раньше не сказали? - закричал Ломиковский. - Значит, у турок свинца нету. Сейчас мы им покажем, что нам это известно. А ну, хлопцы, лук и стрелу. Грохот заглушил его последние слова. Прозвучало еще несколько сильных ударов. С вала посыпалась земля. Выяснилось, что Шереметев сделал подкоп, подорвал стену и одну из угловых башен, в которой находились остатки турецкого пороха. После взрыва запылала большая часть верхнего города. Турки выбросили белый платок. На переговоры вышел сам бей с ченерисом.* Мазепа принял бея в своем шатре, не пригласил даже сесть и не стал слушать его; только сказал толмачу, чтоб передал: сдаваться - и на том конец всем переговорам. А так как близилась ночь, то Мазепа милостиво разрешил туркам отложить отход из крепости до утра. (* Ченерис - писарь.) Дождавшись бея, янычары перешли из верхнего города в нижний. Мазепа в присутствии Шереметева приказал выставить караулы и никого ночью не пропускать, однако группы казаков и стрельцов проникли в крепость и рассыпались по городу. В полночь северная часть города запылала, сильный ветер погнал пламя от северных ворот к южным так быстро, что кое-кто не успел выскочить из огненного пекла. Узнав об этом, Шереметев прибежал в шатер гетмана и, оттолкнув джуру, разбудил Мазепу. Тот сонно выслушал Шереметева и натянул на голову одеяло. - И охота тебе поднимать тревогу. Я подумал: не сам ли султан на нас прет? Ну, сгорело пятьдесят человек, что с того? Турки-то уже сдаются. Шереметев смял рукой бороду и в упор поглядел на гетмана: - Как же так? Мало их враг в бою погубил, так еще и в крепости... - Кто в этом виноват? Охрану я выставил. Шереметев запахнул полу ночного халата и вышел из шатра. Встречать турок к воротам нижнего города собралось чуть ли не все войско. Турки покидали крепость. Те, что побогаче, нагрузили свое имущество на высокие мажары, бедняки - на двухколесные возы, многие шли просто с узлами на плечах. От ворот протянулась целая улица из стрельцов и казаков, приехало посмотреть на сдачу и много запорожцев с острова. Первые арбы и двуколки потянулись между двумя рядами казаков. Вначале турок никто не трогал. Но вот вперед вышел невысокий кривоногий сотник и, подойдя к первой двуколке, остановил ее. Сотник показал татарину на свою саблю, потом на двуколку, давая понять, что хочет, мол, проверить, не везет ли татарин оружие. Сотник покопался в вещах, вытащил какой-то узел и отбросил в сторону. Татария хотел положить узел обратно, но сотник ударил его рукояткой плети по спине. Среда казаков послышались голоса возмущения. Из толпы вышел пожилой горбоносый казак. - Эй ты, вояка, зачем людей грабишь? - обратился он к сотнику. - Стыда в тебе нет, все тебе мало! И дома с людей шкуру дерешь, и здесь... - Закрой вершу, - огрызнулся сотник, - не твое дело. Я тебе не даю брать, что ли? А будешь цепляться... - он угрожающе поднял нагайку. Казак хотел что-то ответить, но его сзади потянули за полу. - Не связывайся лучше, не один он такой. Вон там Ворона подбил людей, - все с возов тащат. Да и самому Мазепе перед рассветом из крепости целый воз подарков пригнали. Хлопцы говорят - выкуп... Гетман ничего не сделал, чтоб прекратить грабежи, даже из шатра не вышел. Всю ночь шумели казаки, а с рассветом полки двинулись на Переволочное. Гетман, отправив с Шереметевым письмо царю об удачном походе, выехал вслед за ними. Мазепа надеялся провести зиму беззаботно. Но его надежды не оправдались. Зима выдалась трудная. Татары напали на Украину всей ордой. Шереметев, оставшийся на юге с небольшим отрядом, звал на помощь. Гетман долго колебался, но все же выступил. Уже по дороге узнал, что татары дошли до Полтавы и Гадяча. Пришлось разбить войско на три части. Больше всего гетман опасался Петрика, того самого Петрика, который уже в третий раз наводил на Украину татар. Смелый до безрассудства, он быстро переходил с места на место и был неуловим. Мазепу пробирал холодный пот, когда он вспоминал его прежние налеты. ...На пиру у Левенца ему словно нарочно, чтоб испортить настроение, кто-то подсунул универсал Петрика. Мазепа по-прежнему казался веселым, но на сердце было неспокойно. В комнату, даже не взглянув на участников пира, широким шагом вошел Кочубей. Он подал Мазепе письмо с царской печатью. - От царя, спешное, - сказал он садясь. - Пан гетман... Мазепа сломал печать и стал читать. Кочубей следил за его лицом. Он хорошо изучил гетмана. По мере чтения губы Мазепы все сильнее сжимались и в конце концов образовали жесткую тонкую складку. Дочитав, гетман положил письмо на стол и слегка ударил по нему ладонью: - Вот это да... Тут и своих бед не оберешься, так на тебе еще. - Своих бед стало поменьше: Петрика уже нет. - А куда ж он девался, обратно ушел? - В пекло ушел... Закололи его под Кишенкою. - Кто? - Какой-то казак из полка Палия. Не перевелись еще добрые молодцы у нас. - Наградить его надо при всем народе. - Его уж господь на небе наградит. На куски порубали: татары того казака, едва собрали, когда хоронили... А в письме опять какой-нибудь поклеп? - Где там! Государь приказывает выйти под Азов с пятнадцатью тысячами конных и пятью тысячами пеших. Да еще суда послать вниз по Днепру, татар встречать, что на подмогу к Азову будут итти. - Запорожцы уже поплыли. Чалый пятьсот чаек снарядил, денег просит, говорит, что еще тысячу может послать. - Денег дадим, - царь пишет, что на поход вышлет, а вот как с войском быть? Нам и так трудно. Где столько взять? Людей еще наберем кое-как, а коней? Теперь не только сердюков и компанейцев, а и городовых казаков на свой кошт снаряжать придется. Так и отпиши царю. Зайдешь перед тем, как гонца отправлять будешь. У меня есть еще письмо к царю да послание Палия с письмами татар и поляков. Возьми ключ, я, верно, долго спать буду... Кочубей дернул гетмана за руку, потому что они проходили мимо ворот, откуда послышались чьи-то быстрые шаги. Их разговор, очевидно, подслушивали. Гетман тихо выругался. Кочубей хотел сразу ехать. - Погоди, надо послать за Яковом Лизогубом, - сказал Мазепа. - Он может не приехать. - Напиши ему, я подпишу. Зайдем-ка в комнату. Через минуту Кочубей шел с письмом Мазепы. - Пан Васыль, - подошел к нему с двумя чарками Орлик, - давай по одной. - Некогда мне, тороплюсь! - отмахнулся Кочубей. - Не хочешь? Со мной не хочешь? Ты ж один целое ведро можешь выпить, а тут от чарки отказываешься. Боишься разум пропить? - Ты уже пропил его. Кочубей хотел обойти Орлика, но тот загородил ему дорогу: - Я пропил, говоришь? Это еще как сказать... А вот у тебя его никогда и не было; в писарях одиннадцать лет ходишь, а писать толком не умеешь. У тебя, как у бабы: волос долгий, а ум короткий, - ткнул он пальцем в пышный чуб Кочубея, красиво обрамлявший дородное лицо генерального писаря. Кочубей молча ударил Орлика по руке, серебряный, на тонкой ножке кубок покатился по полу до самой двери. Кочубей быстро вышел. - Погоди, - прохрипел Орлик, - ты у меня заскачешь, не теперь, так в четверг. Он одним духом осушил второй кубок. Хотя эта стычка произошла под пьяную руку, Орлик все же запомнил ее. Огонек небольшой размолвки разгорелся с этого дня в пламя вражды. Приехав во дворец Мазепы, Кочубей нашел в кабинете гетмана четыре письма. Читая их, он опасался: не хочет ли гетман испытать его, оставив незапечатанные письма на виду? Возможно, он даже сделал какую-нибудь отметку. Пусть даже так, но ведь не зря Украинцев намекал на то, чтобы Кочубей приватно доносил ему обо всем в Москву. Первое письмо было от Палия. Правобережный полковник извещал о новом наступлении на поляков, а также о том, что еще много сел пустует, и просил, чтобы гетман не возражал против заселения их левобережцами. А коль нельзя присоединить, то пусть хоть дозволит, если круто придется, итти в Триполье или в Васильков. Кочубей быстро дочитал письмо, затем пробежал глазами еще два: одно от султана турецкого с предложением Палию переходить на службу к Турции, другое от короля польского, который упрекал полковника за непокорность, укорял в измене королевской присяге. Последним было письмо Мазепы, его Кочубей читал медленно, беззвучно шевеля губами, останавливаясь и как бы проверяя написанное: "По сих моих донесениях, которые после наступления войск польских и полков тамошних на Семена Палия я получил, Вам, великому государю, Вашему царскому Пресветлому Величеству доношу, что любо с тех времен ко мне от людей приезжих приходили сведения, что те польские полки отступили, однако Семен Палий сразу об этом не уведомил, то я старался в совершенстве обо всем поведении тамошнем выведать. Для чего умышленно знатного казака Батуринското, который давно знает Палия и нам и гетману человек надежный, послал в Фастов. Тот сейчас вернулся, и тогда же Палий прислал мне и письма от короля и султана, которые я посылаю в приказ Малой России в донесение Вам, Великому Государю. По отступлении хоругвей польских Палий умышленно своего посланца по прозвищу Папуга (беглого с той стороны из полка Полтавского) послал бить челом королю. И еще раз доношу, что много казаков Палий переманивает с этого берега, о чем доношу, как самый покорный слуга Вашего царского величества. Гетман малороссийский Мазепа из Батурина декабря 7, года 94". "Если б знал, не стал бы в читать", - разочарованно подумал Кочубей. Как всегда, корреспонденцию гетмана повез в Москву посол Трощинский. На другой день он вернулся перепуганный насмерть и заявил, что ночью при переправе на него и охрану напали разбойники, отобрали письма, его, посла, связали, а сами ушли в лодке. Один из них, достоверно, поляк, а кто другие - того он не разобрал. Разгневанный гетман хотел было отдать Трощинского под суд, но передумал, боясь предать огласке тайное дело. Он написал новое письмо, в котором уведомлял о засылке к Палию лазутчика и о поручении киевскому полковнику учинить со своей стороны наблюдение за Палием, ибо последний, дескать, имеет тайную корреспонденцию с польским королем и литовским гетманом Сапегой. Под конец добавил, что Палий не шлет ему больше писем от гетмана коронного и литовского. ...В середине декабря Мазепа, проклиная всех и вся, отсчитал из казны деньги на войско. Войско и обоз с двухмесячным запасом харчей повел под Азов черниговский полковник Яков Лизогуб. Сам гетман с остальным войском, какое удалось собрать, двинулся к границе, где соединился с Шереметевым; они вместе пошли на Берестовую. Под Берестовой стояли до весны. Татары не трогали их, а они - татар. Только и дела сделали, что усмирили бунт в полку Миклошича. Весной татары сами оставили Украину. Харчей не было, а непривычные к грязным балкам и болотам кони тощали, падали. Янычары стали требовать возвращения домой, угрожая, что уйдут сами, если их не поведут. Беки и хан были вынуждены согласиться. Гетман не стал их преследовать. Разоренное Поднепровье тоже мало тревожило Мазепу, - ведь татары изгнаны, а это было для него оправданием перед царем. Можно было праздновать победу. В Берестовой Мазепу застало известие о том, что Азов взят и войско возвращается домой, что украинские полки и сам наказной гетман Яков Лизогуб щедро одарены, а его самого царь хочет видеть. Мазепа поспешил к Воронежу, навстречу царю, и стал лагерем у самого Воронежского шляха. Шатер разбили большой, о двух половинах, да еще и с венецианскими окнами. Пол устлали коврами, поставили дубовые скамьи с резными спинками, столы и даже бархатные кресла. Все это везли из самого Батурина. Через три дня по приезде Мазепа проснулся от громкого "ура". Мгновенно натянул шаровары и сапоги, сам стал выбирать кафтан. Когда джуры собрались затянуть на гетмане пояс, за шатром опять взвилось "ура", потом кто-то крикнул в шатер: "Царь!" - и вслед за тем быстро вошел Петр. Растерявшийся Мазепа так и остался стоять, зажав в одной руке конец пояса, а другой придерживая полу кафтана. Лицо гетмана выражало отчаяние. Он хотел было опуститься перед царем на колени, но Петр схватил его за плечи и, смеясь, сказал: - Что, не ожидал, Иван Степанович? Ну что ж, угощай, я и впрямь есть захотел, с утра скачу. Петр бросил на стол треугольную шляпу и, улыбаясь, смотрел на все еще стоящего в растерянности Мазепу. Наконец гетман как бы пришел в себя и засуетился, но Петр попросил принести только чарку водки и что-нибудь перекусить, сказав, что остальное они наверстают вечером. Петр позавтракал очень быстро. Мазепа кинулся собственноручно подать ему рушник, но царь уже вытер руки о полу поношенного зеленого преображенского мундира и застучал сапогами, направляясь к выходу; он шлепнул Мазепу по плечу и пригласил вечером обязательно явиться на ассамблею. На ассамблее Мазепа торжественно преподнес Петру турецкую саблю, оправленную в золото и украшенную драгоценными каменьями, и щит на золотой цепи, а Петр подарил Мазепе город Ямполь. Ценным даром были для гетмана и ласковые шутки, которыми Петр бессчетно осыпал его на балу. Поздно ночью расходились гости. Последним к царю подошел проститься Мазепа, но Петр взял его за руку: - Побудь со мной, Иван Степанович, поговорим немного. Я завтра рано уезжаю. Пойдем во двор, душно здесь. Петр пропустил Мазепу вперед, захватил с собой два стула, отстранив кивком головы прислужника, который хотел их взять у царя, и вышел. На один уселся сам, другой предложил гетману. Увидев царя со стульями, Мазепа мысленно выругал себя за то, что не додумался сделать это. Петр расстегнул верхние пуговицы белого летнего кафтана, набил табаком трубку. Теплый ветер качнул полог шатра, приятно защекотал потную грудь. В голубой высоте сияли редкие крупные звезды. Небо было чистое, только возле полной луны, словно притянутые ее ярким светом, собрались небольшие белые облачка. - Иван Степанович, - выпуская густую струю дыма, заговорил Петр, - расскажи мне про Палия. Как у него сейчас дела? - Опять с поляками грызется, недавно региментарию Дружкевичу такую западню устроил, что тот еле живой вырвался. - Войска много у него? - Трудно сказать; пишется один полк, а в нем столько людей, что и в три не уберешь. Посполитые к нему все идут и идут, я уже несколько универсалов послал, чтоб тяглых людей не записывали в реестр казацкий. Да Палий на это внимания не обращает. Из-за него и запорожцев трудно удержать от своеволия и с поляками ладу нет. Боюсь, как бы не поднялась чернь хуже, чем при Хмельницком. - Нет, Иван Степанович, я про Палия не по этой причине спросил. Нам ненадобно, да и не можно его от себя отталкивать, тем паче, если он сам к нам просится. Я, насколько могу, слежу за тем, что он делает. И чем больше размышляю, тем больше вижу, что это человек не малого ума. Думаешь, случайно он в Фастове осел? Оттуда поляки хотели начать проводить унию по всему Правобережью. И не, только унию, собирались они сделать правый берег и вовсе своим. На нем они никогда крепко не сидели, а зело хотят этого. Не дал им там укрепиться Палий. Ты сам мне когда-то писал, что Палий грозился до самого Случа шляхту прогнать, как об этом еще Хмельницкий мечтал. Придет время, поставим на Случе пограничный столб. А пока... Что ж, если Палию так трудно держаться, пусть идет со своим полком за пороги. И против татар у нас тогда заслон будет крепкий. Он ведь какой поход на татар учинил! - Да, добрый поход был. Везет этому Палию, удачливый он, - промолвил гетман. - Удачливый? Не то, Иван Степанович, - возразил Петр, сухой травинкой выковыривая пепел из трубки. - Не верь ты в удачу. В разум верь, в опыт воинский, в казаков своих. А что у Палия войско все увеличивается, так это к лучшему. По-моему, и стражу не следует ставить по Днепру, не надо отгораживаться от правобережцев. Разве они не наши люди? Коль понадобится им помощь, так ты подавай, только чтоб никто про это не ведал. Петр поднялся. - Вот и все, о чем я хотел поговорить с тобой. Он застегнул кафтан и зевнул, прикрывая ладонью рот. - А ночь-то какая хорошая! Люблю я в степи ночевать. Да и самую степь люблю, хоть и не степняк я... Ну, Иван Степанович, прощай, время отдыхать. Петр кивнул в ответ на поклон Мазепы и пошел к шатру. Глава 13 НОВОЕ ПОПОЛНЕНИЕ Сотник Зеленский смахнул веником грязь с сапог и толкнул дверь. Палий, Семашко и Федосья обернулись к двери, только глухой дед продолжал есть. - Хлеб-соль, - сказал Зеленский и остановился у порога, посмотрев на чисто вымытый пол, застеленный ковром, и на свои сапоги, с которых уже натекла лужица. - Проходи, проходи, жинка вытрет. Что, очень плохая дорога? - Развезло так, что ни дорогой, ни полем не проехать. Столько снегу враз стаяло, - где лужа была, там теперь целое озеро. А посмотрели бы, что на Днепре делается! - Садись обедать, - полковник чуть подвинулся, освобождая место рядом. - Потом поем. Тут, батько, три сотни со мной с Левобережья. Мы их уже под самым городом догнали. Ты выйди к ним, они на улице ждут. Люди устали - дорога трудная, а тут еще через Днепр в такую погоду пришлось переправляться. Палий надел шапку, накинул на плечи кожух и вышел из хаты. На улице стояли три конные сотни. Часть казаков оставалась в седлах, другие сошли с облепленных грязью коней и, держа в руках поводья, негромко беседовали. У ворот стояли три сотника. Один из них, увидев Палия, по привычке поднял было руку к шапке, но тут же смущенно опустил ее. Казаки замолчали, все взоры обратились к Палию. - С чем бог послал? - здороваясь с сотниками за руку, спросил полковник. - Мы из Прилуцкого полка, вот, значит... - начал было один сотник. - Да что там долго говорить, - перебил другой, - пришли к тебе, пан полковник. Говори сразу: примешь или нет? - Отчего ж не принять? Коли с добрыми намерениями - примем. - Мы тебе скажем всю правду. Пришли мы, как есть, вот разве только ложка у иных за голенищем. Сейчас весна, голод у нас... - Ничего, харч у нас найдется. Да и вы, я думаю, не захотите сидеть без дела. - А чего ж, мы своему полковнику все делали, всю землю обрабатывали, - послышался голос из ближней сотни. Палий подошел к казакам. - Нет, мне делать ничего не нужно, - сказал он улыбаясь, - у меня и земли своей нет. Земля у нас общая. На себя, хлопцы, работать будете. Мы урожай в одну камору ссыпаем. Только то не моя камора, а полковая, Андрей, пошли кого-нибудь за Корнеем. Поговорив еще с несколькими казаками, Палий возвратился к воротам, где уже стоял Кодацкий. - Размести их, Корней, на эту ночь. Проследи, чтоб покормили людей и коней. А завтра, - обратился он к сотникам, - приходите, посоветуемся, где вам осесть, в какую волость лучше поехать. - И обернувшись к Зеленскому: - Ну, пойдем обедать. После обеда Палий ввел Зеленского во вторую комнату и плотно прикрыл за собой дверь. - Где они? Давай. Я эти дни куска спокойно не мог проглотить, с тех пор как узнал от Тимка, что письма Мазепы в Москву перехвачены ляхами. - Нет писем. - Как нет? Удрали ляхи с ними? - Удрать не удрали, а писем нет. В Днепре плавают вместе с ляхами. Они в лодке переправлялись, и не утром, как мы думали, а вечером. Засели мы в корчагах, видим, плывут; только за середину перевалили, ни с того ни с сего лодку пониже повернули и к голому берегу правят. Ладно, думаем, ну их к лешему, на берегу схватим. Смотрим: из гая человек пять выехало и прямо к ним. Тут я забеспокоился: те уже к берегу подплывают, а эти из лесу - им навстречу. Видать, хорошо у них все было налажено. Тогда мы стрелять стали по лодке, после второго залпа в ней никого не осталось и сама она перевернулась. Вот и все. - Все утонули? - Все. Хоть и выплывут через несколько дней, все равно от писем одна каша останется. - А как же те, что из лесу выехали? - На нас бросились, да пока через корчаги продирались, мы уже мушкеты успели зарядить. Только один удрал. Зеленский умолк. Молчал и Палий, постукивая ногтем по подоконнику. Глубокие морщины пролегли на его высоком лбу. - Ты уверен, что это были они и что письма при них? Упаси бог, если дойдут они до королевского двора и там дознаются про нашу корреспонденцию с Москвою. Не миновать нам тогда посполитого рушения. Сейчас им не до того, - сильно между собой грызутся. А если письма к ним попадут, тогда все забудут и двинутся на нас. Да и самому царю придется против нас войско посылать. Ведь у Москвы договор с королем... - Точно знаю, что они. Я их в Батурине хорошо заприметил. Один из них мне даже милостыню подал. Он там купцом прикидывался, а я - калекой. Да мне и прикидываться не надо, - горько улыбнулся Зеленский, проведя рукой по своему шраму. - На Левобережье что нового? - Ничего. Только неурожай там был. Селяне хлеб с половой и листьями едят. Если какая-нибудь осьмушка жита на базаре появится, так чуть не до драки доходит. Богатей цену нагоняют, - придерживают, черти, хлебушко. Грабежи почти на всех дорогах. На Черниговщине какой-то Кураковский целый полк собрал и повел на Полесье. - Шляхтич? - Волк, а овцой прикидывается. Не на службу ли к королю повел их? - Завернем? Сотни хватит, чтоб их к нам привести? - Думаю, хватит. Ведь посполитым только слово скажи. Давай я со своей сотней поеду? - Пусть Часнык едет или Танский. - Гляди, и он здесь? Когда же успел? - Пришел с сотней неделю назад. Добрых хлопцев привел. - Что-то не больно он по душе мне, хоть и зять твой. - Чего так? - Какой-то он такой... как бы тебе сказать: шляхтовитый очень. Недаром говорят: пока бедует, дотоль и о правде толкует, а как сам в паны попал, все с казаков содрал. Не очень он любит простого казака. В сотне порядок завел, как в польских войсках: чуть что - в морду. - Ты зря про него так думаешь. А у меня сейчас одна забота: порядок навести среди тех, кто идет с левого берега. Напади сейчас ляхи, - с таким войском, пожалуй, не отобьешься. Надо всем оружие дать, расписать по сотням - пусть тогда сунутся ляхи... Ах ты, увидел уже, думаешь, дам что-нибудь? Дудки, - вдруг ласково заговорил полковник, выглянул в окно и, перегнувшись, потрепал рукой потянувшуюся к нему конскую морду. Конь терся о руку хозяина. Палий ущипнул его легонько за ухо. - Ишь, хитрющий, ты смотри, как подлизывается. Ну, да на уж тебе, возьми. Зеленский улыбнулся своей суровой улыбкой, увидев, что полковник дает коню ломоть хлеба, намазанного медом. Палий отошел от окна. - А почему про сотника Папугу не спрашиваешь? - сказал он. - Почему ты думаешь, что я о нем спросить собираюсь? - По глазам вижу. Уже не один мимоходом намекал. А послушал бы, что промеж себя говорят! - Знаю, говорят разное. Не верит никто, что ты с ляхами договариваешься. Все мы, Семен, тебе верим, ты знаешь это. - Вчера выборные из сотен приходили. - Слыхал и про это краем уха, говорят даже, что Цвиль с пьяных глаз грозил тебе. - Да, грозил. При всем народе оказал: "Нехорошо поступаешь, Палий: на две стороны служить думаешь. Знаешь, какой конец таким службам бывает?" - Он верно говорил. Знаю, что ты хитришь. Однако так и до беды дохитриться можно. Зеленский поднялся со скамьи. Палий легонько взял его за плечи: - Сядь, выслушай все по порядку. Неужто я совсем разум потерял, что к королю в ярмо лезу? Думаешь, я от своего замысла отказался? Нет. В Москву наши пути стелются. Да что делать? Полесская и волынская шляхта подали прошение королю, чтобы он сейм созвал. Полки все с запада снимут, посполитое рушение объявят. Тогда нам никак не удержаться. - Откуда это все известно? - Сорока на хвосте принесла. - Знаю: это Тимко доносит, он и сейчас при Вишневецком доезжачим служит. - А знаешь, так держи язык за зубами. Кроме тебя, Саввы и Цвиля, никто про то не ведает. И ведать пока не должен. Я судью отправил - рассказать на словах послу московскому. Он в Киев приехал по торговым делам, указ привез: царь приказал пропускать к нам обозы с товарами без мыта. Эпистолию тоже написал от всех людей: не желаем под ляхом больше оставаться, и - квит. Хоть бы в Васильков или в Триполье перейти разрешили. А пока татар пленных Папуга к королю повел. На кой чорт они нам нужны? Станут сейм собирать, а тут - наши подарки королю. Папуга сегодня одного из своих людей прислал. Может случиться так, что и пленные не помогут. Король на ладан дышит, шляхта распоясалась. Однако, как ни говори, а король и коронный гетман пока не решаются посылать войско. Шляхте свои деньги давать на поход тоже неохота. - Да, это верно, кричать они все молодцы, а как дело до кошеля доходит, так сразу на попятный... Ну, пойду отдыхать. А все-таки, что казакам говорить? - Некоторые и сами обо всем догадываются. Говори то, что есть. Только от своего имени. А как придут вести от Папуга, я дам тебе знать. Он должен там все хорошо разведать. Папуга в это утро добивался аудиенции у литовского гетмана Сапега. Хотя было уже одиннадцать часов, однако слуга сказал, что их светлость еще почивают и не велели будить. Папуга сидел в высоком, с изогнутыми ножками кресле и терпеливо ждал. Ждать пришлось долго. Наконец Сапега проснулся, зевнул и, скинув с себя одеяло, подбитое с одной стороны лебяжьим пухом, а с другой тигровыми шкурами, хлопнул в ладоши. Слуга появился в опочивальне и доложил про посланца. Папугу ввели в высокий, продолговатый мрачный зал, который больше походил на костел, чем на приемную гетмана. Папугу это не удивило, он уже знал все, что касалось гетмана. Знал и то, что нынешняя резиденция Сапеги недавно еще была замком епископа Бржестовского; тот не ладил с гетманом, и Сапега силой занял епископское поместье. Папуга поклонился гетману, поздравил его от имени правобережного казачества и просил принять подарки, присланные Палием. Сапега милостиво улыбался. Ему, стороннику войны с турками, нравился "хлопский полководец", как иногда в шутку называл он Палия, - никто не мог похвалиться такими успешными промыслами над татарами, "как правобережный полковник. Поляки не смогли татар от Львова отогнать, а он едва не стер с лица земли Бендеры. Гетман долго расспрашивал Папугу о недавних походах. Папуга рассказывал подробно, стараясь постепенно подойти ближе к своей главной цели. Но беседу прервал есаул, доложивший, что литовского гетмана хочет срочно видеть приехавший к нему коронный гетман Станислав Яблуновский. Беседу пришлось прервать. Отпуская Папугу, Сапега пригласил его прийти вечером на банкет. Папуга подумал и согласился. На банкете были только шляхтичи, близкие к Сапеге, поэтому все держались свободно. Вольный разговор, не смолкавший за столами, уставленными едой, вскоре сменился пьяными криками. Под столами и по всему залу ходили огромные косматые волкодавы, подбирая объедки. Заиграли музыканты. Завертелись в танце пары. Два шляхтича, не найдя женщин, схватили за передние лапы собак и тоже повели их в танце. Кто-то под общий смех поил пса медом. Сапега, менее пьяный, чем другие, подошел к Папуге и уселся рядом: - Что, умеют наши повеселиться? - И, не ожидая ответа, добавил: - Э, да ты, я вижу, и не пил ничего. Хлопец, принеси водки. Слуга принес старку, настоенную на шафране и лимонной корке. Сапега налил и себе, выпил и бросил бокал под ноги. - В этом году полковник опять пойдет на татар? - Конечно, если все ладно будет. - А что может быть неладно? Войска мало? - Мало и взять неоткуда. Коронный гетман не дозволяет нам вооружаться. - Так то гетман... Король, я думаю, ничего не будет иметь против. Татары очень распустились. А у нас кто - разве Яблуновский воевать будет? - И на какой кошт войну вести? Подати не платятся, войска у вас десять тысяч, да и те постоями людей вконец разорили. Сапега с любопытством посмотрел на гостя. - Ты, видать, все хорошо успел пронюхать. - Я знаю, ваша милость, и то, что король одной ногой в могиле стоит, а всем Вота и лекарь королевский заправляют. Сапега отшвырнул ногой осколки бокала. - Про это уж дозволь нам думать. А войско, если нам понадобится, Речь Посполитая сумеет найти. Папуга спокойно пригладил рукой густые, коротко подстриженные усы. - Против кого же вы воевать будете, ваша светлость? Не против турок во всяком разе, - ведь сейм собирается для того, чтобы отдать туркам Каменец и с султаном мириться. - Ты откуда знаешь? - Случайно проведал от шляхтичей из Львова. Сапега задумался: если произойдет замирение с турками, для чего и собирался сейм, то литовскому гетману нечего и думать о самостоятельной державе литовской, рухнет его извечная мечта: при случае король все войско сможет повернуть на него, Сапегу. Гетман молча поднялся и, даже не кивнув Папуге, пошел через весь зал к выходу. Танцующие расступились перед гетманом. Папуга ухмыльнулся и стал пробираться к двери. На высоком, пристроенном к старому замку деревянном крыльце он столкнулся с двумя драгунскими ротмистрами из войск Сапеги, которые азартно спорили. Один из них, увидев Папугу, схватил его за руку и потянул к себе. - Скажите, вы знаете моего Бутурлака? Правда же, во всем герцогстве лучшего коня не найти? Я хочу, чтобы вы подтвердили, потому что пан Ян не признает этого. Он дышал водочным перегаром прямо в лицо Папуге. Тот с омерзением выдернул руку и отстранил драгуна. Ротмистр покачнулся и решил, что ему нанесли жестокую обиду. - Не позволим! - Его глаза широко раскрылись, он потянул из ножен саблю. - Схизмат! Вот тебе, лайдак! Папуга вовремя отскочил: драгун с размаху вогнал саблю в деревянную колоду, не удержался на ногах и повалился на него. Быстрым движением Папуга перебросил его через высокие перила крыльца. Второй ротмистр тоже выхватил саблю. Бой на саблях длился недолго: после двух-трех ударов драгун упал с разрубленной наискось грудью. Стража не обратила внимания на крик: ни один банкет не проходил без того, чтобы не подралась пьяная шляхта... Папуга мчался по темному сосновому бору, пришпоривая коня. Из-под копыт летел сухой, перетертый колесами песок, конь быстро вспотел и тяжело водил боками. На развилке дорог всадник натянул повод и задумался. Как быть: заехать за своими казаками и отправиться домой или еще немного задержаться и заехать в Вену? В конце концов он свернул направо и поехал в Вену: надо было подождать два дня, узнать, чем все кончится, и проверить, правильно ли он сделал, что открыто поговорил с Сапегой. ...Случилось так, как того добивался Папуга: когда шляхта собралась на сейм, туда прибыл большой отряд драгун своевольного гетмана Сапеги. Всем было приказано разойтись; кто сопротивлялся, того силой выгоняли за дверь. А маршалка сейма, разорвав на нем маршальскую ленту, вместе с креслом выбросили в окно. Глава 14 СМЕРТЬ СОТНИКА ЦВИЛЯ Соломенная крыша на домике успела потемнеть, а посаженный Палием и Семашкой сад давал богатый урожай. За хатой разрослись кусты красной смородины и вперемежку с зарослями малинника тянулись вдоль забора в самый конец сада. За последний год у Палия побелели виски. Он уже давно не носил оселедца, густой чуб всегда был одинаково черен, а сейчас его щедро посеребрила седина. Полковник говорил шутя, что пора ему сидеть на завалинке и тешить внуков, да жаль, внуков нет. Шутки шутками, но в глубине души неприятное напоминание о старости огорчало его. Постарела и Федосья, - и она часто заговаривала о внуках и обращалась к Семашке: - Сынку, женился бы ты, пора. Разве для тебя девчат нет? Семашко отмалчивался. Вообще он был, как говорил Савва, бирюком. Палий уже не обучал его грамоте, но у Семашки осталась любовь к книгам. Только книг было мало, да и читал больше тайком: боялся, чтоб не смеялись казаки. Любил Семашко оставаться вдвоем с Корнеем Кодацким и целыми часами слушать его удивительные рассказы, в которых нельзя было отличить правду от прикрас и вымыслов. Иногда Семашко исчезал на несколько дней. Родители догадывались, куда он ездит, но ни о чем не спрашивали. Однажды в жаркий летний день Семашко вернулся с озера, где они с Кодацким ловили вентерями рыбу, и, войдя в хату, просто оказал родителям: - Тато, мамо, я надумал жениться. - Гляди, старая, - надумал!.. Только борщ не лей на рукав. - Палий вытер рукав об полу. - Растерялась от радости, что ли? А ты, сынку, тоже... чудно у тебя все выходит. На ком же, не скажешь? - На Гале. - На дочери. Балабухи? Она хорошая дивчина. Так вот где ты пропадал по нескольку дней! Господи благослови тебя, что же ты раньше не пришел? Сейчас уже как-то не идет к каше... Ну, да все равно, неси, старуха, вместо молока чего-нибудь покрепче. - Палий налил чарки. - Видишь, Семашко, женатому неплохо: сам сидишь, а жинка тебе оковитую носит. После обеда толковали о свадьбе. Палий хотел отпраздновать ее до жатвы. Вечером, когда солнце спряталось за садом, он пошел побродить по городу. Ему захотелось пить. Полковник свернул в какой-то двор, переступил через перелаз, из-под которого с кудахтаньем кинулись наутек куры, и прошел вглубь двора к хате, такой ветхой, что если бы не развесистая груша, на ствол которой она опиралась, хатенка наверняка упала бы. Во дворе Палий увидел колодец, но ведра около него не было. Из хаты никто не выходил. Упершись руками в невысокую завалинку, полковник заглянул в окно. Вначале он ничего не мог разглядеть, а когда глаза привыкли к полумраку, он увидел убогую внутренность хаты. Из угла, зачем-то подтягивая за собой грубо сколоченный табурет, шаг за шагом медленно продвигался мальчик лет пяти. Приглядевшись внимательно, Палий заметил, что от ножки табурета к ноге мальчика тянется крепкая крученая нитка. Полковник отошел от окна и толкнул дверь. Его огромная тень угрожающе взметнулась по голой грязной стене. Мальчик испуганно юркнул под стол. - Что это ты делаешь? - спросил Палий. - Зачем привязал ногу к табуретке? - То не я, то мамка пливязали, - не выговаривая буквы "р", оказал парнишка. - Чтоб я голоха не ел, - и он протянул грязную ручонку к лежанке, где высилась кучка зеленых стручков гороха. Палий понял все: мальчик боялся оборвать нитку, потому что мать это заметит, и он тащил за собой табурет, стараясь подобраться к гороху. Щемящая боль сжала сердце полковника. "Вот какие лакомства у этого мальчонки, да и то они ему недоступны. Что видит он в жизни?" Палий схватил нитку. - Ой, дяденька, не надо... мамка... - заплакал мальчик. Палий оборвал нитку, взял мальчишку на руки, прижал к груди. Он чувствовал, что сейчас заплачет. Заплачет впервые в жизни. - Где твой отец? - тихо спросил он, поглаживая мальчика по голове. - Нету, убили таталы... - и вдруг добавил совсем по-взрослому: - В бою погиб. С мальчиком на руках Палий вышел во двор, который густо зарос травой - видимо, коровы во дворе давно не было. С огорода по узенькой тропке к хате шла невысокая женщина в полотняной юбке. - Мама, - сказал мальчик. И вдруг Палию стало стыдно. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу, как набухли вены на висках. Захотелось поставить мальчика на землю и кинуться на улицу, убежать подальше от этой нищеты, в которой и он в какой-то мере был повинен. Но он подождал, пока женщина подошла ближе, и опустил мальчика. - Почему ты в такой бедности живешь? - А как же, пан полковник, мне жить? - спокойно ответила женщина. - Кто с мужьями, те лучше живут. - Земля у тебя есть? - Что мне с ней делать? Видно, так уж суждено мне - весь свой век в наймах прожить. - Завтра придешь к полковому судье Семарину, запишешься. С этого дня я объявлю универсал про помощь вдовам. И когда у вас, у вдов, в чем недостаток будет, смело приходите ко мне. Палий круто повернулся, вышел со двора и зашагал к городу. Дойдя до восточных ворот, заглянул в землянку, где всегда отдыхала сменная стража. В землянке никого не было. Часовых он нашел на куче бревен за недавно поставленными стенами новой хаты. Они сидели вместе с плотниками. Упершись одной ногой в отесанное бревно, среди них стоял Часнык и разбирал по складам какую-то бумагу. Все сидели спиной к Палию, и никто не слыхал, как он подошел. Палий остановился и прислушался. "Сим универсалом упреждаю, чтобы вы, когда сей универсал придет в какую из ваших сотен, помянутого Палия без проволочки оставили. Ежели так учините, то я заверяю вас, что без задержки и обмана наравне с другими покорными получите платье, жалованье и довольства все, а ежели будете в своем заблуждении оставаться, в таком разе решился я истребить вас, как врагов его королевской милости. Станислав Яблуновский, каштелян краковский и гетман коронный". - Хвастун лядский, дурень варшавский, - добавил Гусак. Кто-то засмеялся. Часнык собирался заговорить, но, заметив Палия, смутился, словно его застали за каким-то нехорошим делом. - Где взял? - спокойно спросил Палий и протянул руку за универсалом. Быстро пробежал его глазами. - Так, говоришь, какой-то казак с Полесья принес? Надо его всем прочитать. - Как это - прочитать? - поднялся Цвиль. - Да с такой поганью и до ветру итти срам. - До ветру или нет, то сход обсудит. Созовешь, Карпо, сход. Я выйду и поведаю о том, что скажут послы коронного. Сегодня они должны прибыть. Когда Палий вернулся домой, послы уже дожидались его. Он прочел письмо Яблуновского и улыбнулся, вспомнив заискивающее письмо короля и коронного гетмана в прошлом году. Они предлагали ему совместный поход на татар, обещали прислать тысячу турецких червонцев, лишь бы только Палий принял присягу польскому королю и не разорял поместья шляхтичей. Даже намекали на какой-то высокий титул, ждавший полковника в этом случае. - С чего это гетман сменил милость на гнев? Драгунский капитан, возглавлявший посольство, словно не замечая насмешки в голосе Палия, строго начал: - Ты ослушался короля, твои казаки опять напали на поместья шляхтичей. А в последнее время совсем обнаглели и выгнали коронного референдария пана Щуку из Козаровской волости. Ты служишь не Польше, а Москве. Коронный гетман приказал передать, что ты на польской земле поселился в одной дырявой свитке, а сейчас выше лба нос задираешь. - Страсть как напугал! Куда же мне теперь деваться? - Мы не кумедии слушать приехали. Коронный гетман требует ответа! - Не на польской земле я поселился. Поселился я в вольной казацкой Украине, на которую Речь Посполитая не имела и не имеет права, а имею право я, Палий, как казак и гетман казацкий. Так и передайте! Капитан круто повернулся, взмахнув полой застегнутого до самой шеи длинного кафтана, и пошел со двора. Один из его свиты задержался в комнате, кинув Палию какую-то бумагу, и исчез за дверью, шепнув лишь: "От пана полковника Гладкого". Гладкий подтверждал в письме то, о чем еще два дня назад сообщили гонцы из Полесья. Вновь избранный региментарий Вильга по приказу коронного гетмана подошел с войском к Припяти. Сам Вильга расположился в Чернобыле. У региментария пятьдесят хоругвей: валахских, панцырных, гусарских, да казацкие полки Яремы Гладкого, Искрицкого, Килияна. Ярема Гладкий доносил еще, что к Вильге идет также отряд немецкой пехоты и артиллерия, а какой-то игумен, из боязни не назвавший себя, уведомил его, что гарнизон Белой Церкви тоже усилен. Палию было над чем задуматься: против него развертывалось большое наступление. Обо всем этом Палий рассказал на раде. Казаки единодушно требовали выступить против региментария. Особенно возмутило их то, что с поляками были и казачьи полки. Расходились, когда с выгона уже возвращалось стадо. Палий и Андрущенко прижались к тыну, пропуская скот. Медленно проходили коровы. Овцы трусили, дробно пощелкивая копытцами, и терлись о ноги Палия и Андрущенко. Но вот проехали на лошадях пастухи со свернутыми бичами в руках, и казаки двинулись дальше. - Стада какие! Завидуют вражьи ляхи нашим достаткам... - Свернем в переулок, - перебил его Палий, - вон опять табун идет, измажут кони. Жинка заругает, скажет - в "кавуны" с детьми играл. Через этот двор выйдем стежкой к валу. - Погоди, впереди табуна, кажись, казаки едут. А с ними еще кто-то. Ей-богу, татары! - Чего их нечистый несет? Иди один, верно опять какое-нибудь посольство. Я пойду к себе. Едва Палий успел надеть кунтуш и подпоясаться, как в ворота въехали всадники. В дом вошел Савва. - День добрый, Семен! Принимай гостей - татары приехали. - С чем? - Послы от хана. - А кого же это он к нам снарядил? - Буджацкий ага с беями и мурзами. Ничего не скажешь - знатное посольство. - Проси, пусть заходят. В светлицу один за другим вошли ага, еще два посла и толмач. Последним вошел и остановился в стороне молодой красивый татарин. Послы поклонились, толмач вышел вперед и перевел слова аги: - Великий хан послал меня, его верного слугу, пожелать тебе долгих лет жизни и передать подарки великого хана. Ага ударил в ладоши. Два низкорослых татарина внесли и положили на ковры красивое шелковое седло, лук и золотой колчан с серебряными стрелами. Палий махнул рукой, останавливая приготовившегося переводить толмача, и по-татарски обратился к аге: - Пусть аллах дарует хану доброе здоровье и много лет счастливой жизни. Передайте хану, что я благодарен ему за подарки. Ага взглянул на Савву, который сидел в стороне, и приблизился к Палию. - Я хочу поговорить кое о чем с паном полковником. - Как можно? Завтра поговорим. Вы - с дороги. Не такой уж я негостеприимный хозяин, чтоб сразу начинать беседу. Да и обычай нам это запрещает. Ага хотел возразить, но Палий взял его за плечи и увел в соседнюю комнату, поручив Федосье устроить гостей. Вернувшись, он увидел, что молодой татарин, вошедший последним, стоит на прежнем месте. Теперь он подошел к Палию и несмело сказал: - Вам мать поклон передавала. - Какая мать, откуда? - Моя маты, из Бахчисарая, - ответил татарин по-украински. Палий напряженно наморщил лоб, стараясь вспомнить что-то забытое, давнее. Потом снова взглянул на юношу и почти крикнул: - Маруся? Сестра?! Так ты сын ее! Значит, она жива? - Да, я племянник ваш. Мы про вас много слыхали. Мамо просили меня поехать к вам, батько долго не пускал, а потом согласился. Тут и случай представился. Палий усадил племянника и еще раз вгляделся в его лицо. - Похож. Слыхал я, будто она жива, только не очень верил. Сколько лет прошло, я тогда еще таким, как ты, был. Рассказывай все про нее... Нет, разденься сначала. Федосья, иди сюда... Тебя как звать? - Чора-мурза... Чора просто. Парень совсем растерялся. Раздеваясь, он отвечал на вопросы Палия, от смущения путая украинские и татарские слова. - Мать велела оказать, чтоб пан полковник не слушался увещаний аги и не подписывал договора, - говорил Чора. - Ага даже не ханом послан, а самим султаном турецким. Султан только на время замириться хочет. - Понимаю, не удержались под Азовом. Мир нужен, чтобы против русских больше войск бросить. Я об этом сразу догадался. Не выйдет: с чем приехал, с тем и поедет. Ну, а теперь рассказывай. - Мать очень по вас скучает. Она любит вас, а я маму люблю, немилы мне походы на людей безвинных. Она мне часто песни поет. Только отец не велит ей петь эти песни. Беседовали до поздней ночи. Потом Палий вышел за ворота и присел на колоде выкурить люльку. К нему подошел Савва: - Не спится? - Еще успеем поспать. Дымок сойдет, сон придет, - ответил Палий и пыхнул люлькой. Савва поймал ночного мотылька и стал с нарочитой внимательностью разглядывать его. Палий улыбнулся: странно было видеть большое, грубоватое, с торчащими усами лицо Саввы рядом с нежным, прозрачным тельцем мотылька. Савва вытянул губы и легко подул на мотылька. - Почему ты при мне не захотел с послами говорить? - Потому, что думаю говорить с ними не только при тебе. - При ком же еще? - Завтра к нам приедет посланец Мазепы Роман Проценко, так я хочу поговорить при нем. - Зачем при нем? Чтоб показать Мазепе нашу покорность? - При чем тут покорность? Разве ты не догадываешься, зачем они приехали? - Пленными обменяться. - Не только. Они станут уговаривать нас заключить с ними договор, - вернее, перейти к султану на службу. - А Проценко, значит, прислан за нами наблюдать? Ты думаешь, легко будет Мазепу обвести? - Я и не намерен его обводить. Разве только припугнуть немножко: Мазепа в Москву донесет, что к нам со всех сторон подъезжают; может, тогда и царь скорее согласится к себе принять. - Как бы эти переговоры при Проценке нам во вред не пошли. - Думаю, что нет. Вот к лучшему ли будет, того не ведаю. - На мою думку, так все вроде к лучшему идет. - Ну, мне пора, спать хочется... Ты ко мне шел? - Я... да нет. Проходил мимо, вижу, ты куришь... Ночью Палий вдруг проснулся от легкого прикосновения Федосьиной руки к плечу: - Семен, поднимайся, Цвиль просит выйти, обоз какой-то пришел. Палий быстро оделся, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, светлая. За садом, как бы заглядывая через верхушки яблонь и груш, яснел месяц, заливая неживым, бледным светом двор и улицу, золотя крест на куполе церкви, которая высилась вправо через дорогу. На крыльце Палия поджидал Цвиль и еще какой-то невысокий человек. - Батько, - зашептал Цвиль, - обоз московский, порох, свинец, ружья нам привезли, вот старший над обозом. Палий крепко пожал протянутую ему руку. - Вот спасибо большое. Будет, чем шляхту угощать. Величать-то тебя как? - Это неважно, Иваном зови. Где нам выгружать товар свой? Красный товар тебе привезли. - Сколько возов? - Восемь. - Прямо во двор въезжайте, вон к тому хлеву, а потом мы уже в погреб перетащим. Цвиль, позови казаков на помощь. - Не нужно. Сами управимся, посветить бы только. Семашко, который тоже оделся, зажег в сенях сальный фитиль и, прикрывая его полой, понес к хлеву. Тихо поскрипывая колесами, во двор один за другим въезжали возы. Когда возы были разгружены, Палий подошел к Ивану. - Ну, теперь пусть хлопцы задают волам корм и в хату идут, потом будем на ночь устраиваться. Но Иван сказал, что не велено им задерживаться в Фастове, они должны затемно уехать из города. Тогда Гусак и Семашко погрузили на один из возов барило оковитой, бочонок меду и полмешка сала. Прощались возле ворот. Возы, так же тихо поскрипывая, выехали со двора и медленно двинулись вдоль улицы, оставляя за собой серое облако пыли. Месяц почти спрятался за деревьями, и на двор легли длинные тени. Проценко приехал на другой день утром. Палий посадил посла Мазепы рядом с собой за широкий дубовый стол и извинился, что не может сейчас принять его как следует, ибо ждет послов от хана; вот когда их примет, тогда, дескать, и поговорить можно будет с глазу на глаз. Вдоль стен горницы уже сидели и стояли сотники и казаки. Ага вошел. При виде стольких людей он недовольно поморщился, прищурив и без того узкие щелочки косо прорезанных глаз. - Я хотел поговорить один на один... - У меня нет тайн от своих людей. Позови толмача. Вошел толмач. Ага немного помялся, но решил говорить. - Пан полковник, хоть ты уже много лет водишь казаков в наши земли, однако хан прощает тебе все. Нет более ласкового сердца, чем сердце хана... Ага ждал, как отзовется Палий на эти слова, но тот молчал. Тогда ага продолжал: - Хан приказал мне спросить у казаков: не пора ли положить конец нашим войнам? У хана довольно врагов, и зачем казакам Палия умножать их число? Ведь и у полковника врагов тоже много... Сказав это, ага дернул бровью, словно хитро подмигнул Палию. Сотники насмешливо посматривали на посла Мазепы, но когда Проценко, в свою очередь, взглядывал на кого-нибудь из них, тот равнодушно отворачивался, словно происходящее вовсе его не занимало. Савва, сидевший рядом с Проценко, легонько толкнул его локтем: - И что ты будешь делать? Чуть ли не каждый месяц едут: не от короля, так от хана, не от хана, так от молдавского господаря, не от господаря, так от самого султана. А батько всем отказывает. В горнице продолжал звучать резкий гортанный голос аги: - Еще хан повелел мне спросить тебя: не захочешь ли ты помогать хану, когда ударят его тулумбасы, призывая войско на битву? Хан сразу же выдаст деньги на тяжары,* на военное снаряжение и лошадей. (* Тяжары - воинские обозы.) - У нас свои есть! - крикнул из угла Цвиль. Однако толмач сделал вид, что не слышит его слов. - Значит, стать на службу к хану? - спросил Палий. Ага утвердительно кивнул головой. Палий окинул взглядом сотников: - Что мы ответим на это послу хана? - Пусть едет, с чем приехал. - Не там ищет хан прислужников. - Слышишь, посол, что моя старшина говорит? - Хан велел спросить тебя, Палий, не согласишься ты хотя бы такой договор составить, чтобы жить нам отныне в мире, не переступая наших границ? Палий снова посмотрел на сотников. - И договора не надо. Надоело нам его слушать. Передай хану... - начал было Зеленский. Но Палий перебил его: - Не будет и договора. Езжайте, послы, и расскажите хану, что слышали. Передайте хану казацкий поклон и в подарок лучшего коня, какого имеем. Думаю, хану не стыдно будет сесть на такого коня. Палий легким наклоном головы дал понять, что прием закончен. Едва обескураженные ханские послы вышли, как Палий, по привычке засунув руку за пояс, поднялся из-за стола: - Теперь давайте посоветуемся, как будем держать оборону против шляхты. Трудно нам отбиваться в одиночку, своими силами. - Напишем письмо гетману, пусть снова просит царя принять нас под свою руку. Если нельзя принять под свою руку Правобережье, так мы все с женами и детьми перейдем на тот берег, - отозвался Цвиль. - Посол отвезет его гетману и от себя, что нужно, доскажет, - добавил Андрущенко. - Я тут остаюсь, так гетман наказал, - отозвался Проценко. - Лесько, - обратился Палий к полковому судье, - пиши! Мы все будем говорить, что писать. Сегодня и отправим письмо. Письмо писали долго, кричали, спорили. И все время поглядывали на Проценко, зная, что и тот непременно от себя отпишет Мазепе. Палий меньше всех говорил, что писать, лишь когда кто-то продиктовал: "Нам придется ухватиться за хана". Палий добавил: "...как утопающий хватается за протянутую ему бритву, так нам за него придется ухватиться..." Сотники разошлись, но, предупрежденные Палием через Семашку, собрались вечером в хате Кодацкого, чтоб закончить раду. Палий нарочно поступил так, не желая, чтобы там присутствовал Проценко. На раде договорились, как лучше дать отпор войску Вильги. Все сошлись на том, что ждать его в Фастове безрассудно. Полк должен без промедления выйти из города и пройти по нескольким волостям, чтобы до встречи с врагом к нему присоединилось как можно больше крестьянских отрядов. Было около полуночи, когда Цвиль внезапно проснулся. Он сел на постели, прислушался. За окном снова раздался свист. Потом еще и еще. Со стороны майдана доносились удары тулумбаса. - Орина, - крикнул Цвиль жене, - ты слышишь? Поход! Сотник торопливо оделся, вывел из клуни и быстро оседлал коня. Затем вбежал в хату, подпоясался, нацепил поданное женой оружие. - Детей не буди, - схватил он за плечи жену, которая склонилась было к лежанке, где спали дети. - Да когда же ты отвыкнешь плакать? Как мне выезжать со двора, так слезы. Вы тоже, мамо... Детей за меня поцелуйте. Ну, вернусь скоро. Цвиль вывел коня за ворота. Ночь была ясная, лунная. Во всех концах города слышался громкий свист, мимо ворот скакали всадники. У соседнего двора Цвиля поджидал Гусак. - С чего это вдруг? - спросил он. - Через три дня должны ж были выступать? Цвиль только пожал плечами. Они подъехали к майдану, пробрались на левую сторону, где всегда выстраивалась их сотня. Почти все казаки были в сборе. Где-то впереди покачивался над головами смоляной факел, во все стороны разбрызгивая искры. Цвиль остановился перед своей сотней, слез с коня. Казаки спешились, возле них стояли матери, жены, дети. Цвиль привязал коня к вербе, прошелся вдоль своей сотни, проверил, все ли собрались. Вернувшись, подтянул на коне подпругу, поправил сбрую. - Здесь он, - услыхал Цвиль за спиною голос Гусака. - Мать тебя ищет. Вдоль тына с узелком в руках пробиралась мать Цвиля. - Зачем вы, мамо? - спросил сотник. - На вот, положи в торока. Ты так спешил, что ничего и не взял с собой. Цвиль улыбнулся, обнял мать. - Стоило из-за этого итти среди ночи... - А как же, сынку? Какая б я была мать, если б тебя в дорогу не снарядила? - Готовься! - громко раздалось впереди. Цвиль поцеловал мать, вскочил в седло. - Сотни, трога-ай! Заплакали женщины, где-то закричал ребенок. - Береги себя, сынку, не забывай... Впереди над первой сотней вскинулась песня, заглушив слова матери. Ой, матусю, Ти не гай мене, В далекую дорiженьку Виряджай мене. Песню подхватило сразу несколько сотен, и она поплыла над городом, захлестнув, затопив и плач женщин, и бряцание оружия, и ржание коней. Ой, щось менi Та дрiмаэться, I кiнь пiдi мною Спотикаэться. Одна за другой проходили сотни. Мать Цвиля плакала, прислонившись к тыну, и вдруг заметила, что сын забыл взять узелок. - Нате, возьмите! - протянула она узелок. Какой-то казак подхватил его и, не прерывая песни, поблагодарил кивком головы. Ой, хоч коня займуть, То другий буде. Тебе зарубають, Менi жаль буде. Вот прошла последняя сотня, и в городе все стихло. Вытирая слезы, женщины расходились по домам, а где-то, удаляясь, все тише и тише звучала песня: Прощай, прощай, стара мати, Бiльше мене не видати. ...Только за городам Цвиль узнал, почему так спешно выступил полк. Ночью вернулся из разведки Мазан и доложил, что во вражеском лагере разлад. Палий решил выступить немедля, пока там не пришли к согласию, и разбить вражеские полки поодиночке. В полдень Палий разделил полк на четыре отряда: один повел Савва, второй - Зеленский, третий - Андрущенко, а четвертый - он сам. Отряды, не теряя между собой связи, медленно продвигались вперед. Против них под Коростышевом оказался полк Килияна. Палий послал туда Цвиля. Сотник взял с собой пять человек и направился прямо в расположение полка, который как раз готовился выступать из хутора, Цвиль, до этого ехавший шагом, в хутор влетел на всем скаку и, врезавшись в самую гущу казаков, поставил коня на дыбы. - Товарищество! - крикнул он и рванул с головы шапку. - Против кого идете? Против нас, побратимов своих, против батька казацкого, Палия? С кем вы идете - с панами? Вас обманули. В сотнях произошло замешательство. Все теснились поближе к Цвилю. Какой-то сотник выхватил пистолет, но его тут же выбил один из казаков Цвиля, ударив сотника по руке плашмя саблей. Цвиль продолжал говорить, размахивая высоко в воздухе шапкой. Из сотен слышались одобрительные выкрики. Килиян, выбежавший на крыльцо поповского дома, понял, к чему все это клонится. Боясь потерять власть, он вскочил на коня и сквозь густую толпу пробился к Цвилю. - Панове казаки, я согласен вести вас к Палию. Мы вместе пойдем на шляхту и разобьем ее. Кто со мной? Казаки громко, хотя и вразброд, откликнулись: "Слава!", "Слава полковнику Килияну!" Так, не вступая в бой, полк Килияна - при бунчуке и хоругвях - перешел к Палию. Однако в Демидовской и Бородянской волостях дела сложились хуже. Там Искрицкий и Гладкий, которые раздумали переходить к Палию, напали на Андрущенко и Зеленского, и те стали отводить свои отряды. Под Радомыслем Искрицкий и Гладкий столкнулись с отрядом Саввы. Они вывели полки из-за соснового бора и бросили на село, где стоял отряд Саввы. Хотя некоторые сотники и возражали, Савва все же принял бой. Он двинул казаков тоже лавой, только чуть поуже, чем у Искрицкого и Яремы Гладкого. Через двести-триста саженей его казаки сомкнулись в тесные ряды и ринулись в самый центр вражеской лавы. Искрицкий, увидев это, решил замкнуть их с флангов и сам с несколькими сотнями кинулся в обход вдоль стены густого жита. Однако, когда он сомкнул кольцо, оказалось, что отряд Саввы уже прорубился через полк Гладкого и, поворотив коней, ударил на Искрицкого. С толоки бой перешел на поле. Среди густого жита мелькали всадники, топча тяжелые созревшие колосья. Савва на скаку крикнул одному из казаков, чтобы тот ехал к Палию просить помощи. Силы были неравны: Савва шаг за шагом отступал к бору. Перестроившись в полукруг, его казаки отбивались от наседающих сотен Искрицкого и Гладкого. Лес был уже недалеко, но держаться больше не хватало сил. Ярема собрал рассеявшийся по полю полк и ударил отряду Саввы во фланг. Началось бегство. Тут из-за леса, откуда вышли Искрицкий с Яремой, галопом вынесся полк конницы. И бежавшие и преследовавшие придержали коней: кому подмога? Скоро все ясно увидели, что это полк Килияна. Ярема и Искрицкий облегченно вздохнули. Однако радость их была преждевременной. Полк Килияна с разгону врезался в их сотни. Увидев его, повернули своих коней и казаки Саввы. Бой разгорелся с новой силой. Цвиль прискакал с полком Килияна. На сером в яблоках жеребце, ронявшем клочья пены, мчался Цвиль среди ржи, догоняя огромного писаря из полка Яремы. Колосья хлестали по ногам сотника, застревали в стременах и под ремнями подпруги. Поняв, что ему не уйти, писарь резко осадил и круто повернул коня. Жеребец Цвиля на всем скаку ударил гнедого писарского коня грудью, и оба взвились на дыбы. Воздух рассекли сабли. Цвиль почувствовал, что писарь держит в руках саблю не хуже, чем перо. После нескольких стремительных ударов сотник, чтоб закончить бой, откинул руку на весь размах, поднялся в стременах и изо всех сил ударил по поднятому для защиты клинку писаря. Сабля в руках сотника стала на диво легкой - она сломалась почти у самого эфеса. Но сабля писаря тоже упала наземь. Цвиль высвободил ноги из стремян и прыгнул гнедому на шею, крепко вцепившись в кармазиновый воротник дорогого писарева кунтуша. Падая, сотник успел вытащить кинжал и, едва коснувшись спиной земли, всадил его в грудь писаря. Он сбросил с себя убитого и вскочил на ноги. Прикрыв глаза от солнца ладонью, он оглядел поле. Конь стоял невдалеке, ожидая хозяина. Цвиль шагнул к коню, но в это мгновение увидел, что прямо на него мчится Гладкий с несколькими казаками. Цвиль понял: до коня не добежать. Он кинулся к лесу, но едва успел сделать несколько шагов, как перед глазами промелькнула вся в пене конская морда и в лицо громыхнул пистольный выстрел. Цвиль рванулся вперед, словно пытаясь догнать убегающих врагов, и повалился в рожь. Падая, он схватился рукой за голову и прижал ко лбу налитой колос ржи. Сотник так и остался лежать, прижимая ко лбу колос, по которому стекала кровь. Крупные капли падали на землю, окрашивая в красный цвет белые лепестки примятой полевой ромашки. А высоко-высоко в небе заливался песней жаворонок. Гладкий и Искрицкий с остатками разбитых полков встретили полк Тимофея Кутисского-Барабаша и хотели было снова повернуть с ним на Савву, но казаки Барабаша не собирались драться и все перешли к Палию. Тогда Искрицкий и Ярема кинулись навстречу войскам региментария. По дороге их перехватил Зеленский. Искрицкому удалось уйти, а Ярему и несколько человек из старшины схватили и привели к Палию. Их подвели к нему в ту самую минуту, когда Савва на растянутой между двух коней попоне привез тело Цвиля. Палий снял шапку, подошел к мертвому сотнику и поцеловал его в лоб. Потом повернулся к Зеленскому. - Батько, я Ярему со старшиной привел, - сказал Зеленский. - Вижу. Казнить всех! - Нельзя, - откликнулся Проценко, который все время был возле Палия. - Именем гетмана запрещаю! - Изменников карать запрещаешь? - Они такие же казаки, как и все. - Нет, не такие. Этих я караю за измену. - Гетман меня прислал... Палий махнул рукой и пошел к коню. Легко вскочив в седло, Палий поехал к селу, у которого разбили свой лагерь утомленные боем казаки. Региментарий прибыл в Коростышев после этих событий. Узнав о происшедшем, он не рискнул наступать, возвел вокруг своего лагеря высокий вал, расставил сплошной стеною возы и приготовился к бою. Палий расположился напротив и разослал по селам отряды, чтобы не допустить туда шляхту. Однако в этом не было необходимости: посполитые обходились своими силами, не пускали шляхтичей в села и редко прибегали к помощи казаков. Оба лагеря простояли так до первых заморозков. Цинский снялся первым и повел свое войско на зимние квартиры. Глава 15 ЗАПОРОЖЦЫ Чаривнык облизал пересохшие губы и положил перед собой новый лист бумаги. Потом нетерпеливо расстегнул ворот вышитой сорочки, с минуту подумал, тряхнул головой, словно стараясь отогнать усталость, и обмакнул перо в чернильницу. На бумагу ложились четкие ряды букв: "Того же года божьего 1698 татары разрушили Ислам-Кермен. А гетман после сего приказал писать по всем полкам универсалы, дабы итти на басурман. В поход двинулись речным путем. Еще допрежь того наказал гетман по всем полкам строить чайки большие, а так как подобные мастера были только на Запорожье, то и призвали оттуда. Такие же суда строил государь на Руси, о чем гетману многократно доносили. Когда же государь узнал, что гетман строит байдары, то весьма тем был рад и доволен. Впереди нас выплыл Яков Лизогуб, а когда доплыли до Кизыкермена, нас встретил кошевой Яковенко с ватагой, которая прежде нас вышла. Гетман приказал быть всем в Кизыкермене и на Таванском, а еще приказал насыпать валы на Таванском и подкреплять стены. Наперво янычары показывались небольшим числом. А потом подошел хан с ордой и пешие янычары и орудия. Татары ударили на Таванск, в обход их не пустили. Тогда они встали в поле, а мы в крепостях, и не стало хлеба у нас, гетман оставил гарнизон в крепости, а сами мы поплыли вверх. Сзади нас плыл Яковенко с запорожцами. На выручку Таванска гетман послал несколько полтавских сотен и несколько сот стрельцов послал ближний князь Долгорукий. Татары делали подкопы и весьма немало время стреляли в крепость, да так ее и не взяли, только много трупов положили. А от крепостей тех нам нет никакой выгоды, кроме беды и разора, татары никогда по Днепру не плавают, а идут степью". Пот катился по высокому лбу писца. Чаривнык поднялся, чтоб открыть окно, и отшатнулся, изумленный: возле него стоял гетман. Мазепа даже не шелохнулся и продолжал читать. Дочитав, перевел взгляд на Чаривныка: - Это кто же тебе приказывал писать? Я или кто другой? Чаривнык молчал. - Смотри, умник нашелся, - вместо того чтоб делом заниматься, он глупости пишет. "Дописался, - подумал Чаривнык, - теперь вся спина расписана будет. Хорошо, если только этим кончится". Но Мазепа неожиданно переменил тон разговора: - Никто не говорит, что летопись не нужно писать. Гиштория - великое дело. Мало, мало у нас ученых мужей, которые бы про долю родной земли трактаты складывали. Только писать тоже нужно с толком, знать, как писать. Это же внуки читать будут, нужно, чтоб уважали они своих дедов!.. Слушай-ка: я эти листы с собою возьму. С сего дня ты универсалов переписывать не будешь. У тебя хороший слог, станешь писать только летопись, а я буду сам следить и исправлять, если что не так. Чаривнык попрежнему молчал. Гетман вышел и через сени прошел в горницу. У окна, прислонившись к стене, стоял Горленко. Он услыхал шаги гетмана, посмотрел на него и показал в окно пальцем. На лице Горленко играла улыбка. Мазепа посмотрел и тоже усмехнулся. Посреди двора широким кругом стояла челядь, а несколько мальчишек-казачков сводили козла и барана. Козел подогнул ноги, сбочился и застыл так, следя злыми упрямыми глазами за бараном, рыхлившим рогами землю. Мазепа не раз наблюдал эту забаву. Баран и козел были непримиримыми врагами. Побоища происходили почти ежедневно с переменным успехом. Со двора слышались выкрики: - Эге, шляхтич боится! - Нет, почему же? То Ислам не наступает, потому что сказано - турок. - Как бы не так! Турки вон и теперь на шляхту наскакивают, а те еле обороняются. Вот увидите: не я буду, если Ислам не свернет шляхтичу рога. На этот раз "шляхтич" двинулся первый. Он поднял голову и стал медленно подходить к козлу. Тот продолжал стоять, словно но высеченный из камня. Баран кинулся на него, однако козел ловко отскочил в сторону, и баран пробежал далеко вперед. Остановившись, он повернулся и снова кинулся на Ислама. Козел снова отскочил. Так повторилось несколько раз. Наконец козел прыгнул вдогонку барану и подсадил его рогами под бока. Баран брякнулся наземь, но сразу же вскочил и ударил козла прямо в лоб. Ислам жалобно бекнул и со всех ног помчался к конюшне. Челядь громко смеялась. Смеялись и Мазепа с Горленко. - А что, не думает ли шляхта в самом деле в поход на татар выступать? - Может... Откуда я знаю, - пожал плечами Мазепа и отошел от окна. - Давно у нас про короля никаких вестей нет. Мазепе было безразлично, верит или не верит ему Горленко. Гетман знал обо всех делах и даже о замыслах, что зрели не только в Москве и Варшаве, а и у молдавского господаря, и у турок, и в далеких Вене, Риме, Париже. Свои уши были у Мазепы не при королевском дворе (он хорошо знал, что от этого мало толку), а при Яблуновском. Всего несколько часов назад пришло от Михаила Степанова, доезжачего Яблуновсго-го, известие о том, что Польша собирается заключить мир с турками. Мазепа опустился в мягкое плисовое кресло. - Ты что-то хотел сказать? - Да. Надобен бы от тебя, пан гетман, универсал о подсоседках. - Каких подсоседках? - Да про тех лядащих казаков и посполитых, что не хотят платить налоги, а для того прикидываются, будто продают свою землю богатым хозяевам. Налог-то ведь с дыма берется. Теперь с каждым днем дымов все меньше становится. Они в самом-то деле есть, а в актах значится, что хозяин землю и хату продал. На это вся старшина жалуется. - Ладно, про то поразмыслю. Только и от вас строго потребую: не давайте своим людям торговать горилкой и тютюном; каждый день обозы в Московию идут, не дай бог английцы донесут царю - им же на откуп отдана торговля вином и табаком, - нам тяжко икнется. Не ставить же мне вдоль всей границы стражу! Так и скажи старшине: кто попадется - под суд!.. Горленко поднялся, собираясь итти, но остановился в раздумье, словно что-то припоминая: - Да, еще спросить хотел: неужто мы опять на татар выступаем? - Как это - неужто? Ты универсал получил? - У меня-то все готово, пятьдесят суден построено... Только как-то оно... Не успели из похода прийти, а тут опять. Домой я как гость наезжаю, не как хозяин. - Государь велит... Может, и еще куда-нибудь итти придется. Вон со шведом неспокойно... В дверь дважды постучали, и на пороге показался Кочубей. Горленко хотел выйти, но Кочубей обратился к нему: - Постой, я и тебе кое-что скажу. Только давай по порядку: сначала - гетману. Приглашаю тебя, пан гетман, ко мне Маковея справлять, бочку венгерского знакомый грек привез, такого, что в жизни не пил... А теперь и до тебя очередь дошла, приглашаю и тебя, пан полковник, приезжай в Ретик, в именье мое. Горленко поблагодарил и вышел. - Чего молчишь, пан гетман, или гневаешься на меня? За что, твоя милость? Мазепа поднялся с кресла и зашагал по комнате. Брови то сходились, то расходились у него на переносице, словно кто-то дергал их за невидимую ниточку. В груди закипала злость: только недавно гетман узнал, что Кочубей имеет тайное поручение наблюдать за ним, - поручение не от царя, а от Бориса Голицына. Не знал гетман лишь того, что приказчик Кочубея, свояк главного управляющего Мазепы, выведывает обо всем от управляющего и доносит Кочубею. Но и того, что знал гетман, было достаточно. Мазепа не мог больше сдерживать злость, он искал лишь повода. - Я долго молчал, утаить думал, а теперь люди сами доносят. Сколько раз тебе Петрик писал? Кочубей вздрогнул. - Петрик - мой родич, что ж в том такого? - То-то и есть, что родич. Ты с изменником переписывался. - Давно то было, года за два до его смерти. Он написал мне одно письмо, а только в том письме, опричь семейных дел, ничего не было. Я письмо помню. Он просил: "Передай жинке, что пусть делает, как знает, если ей без меня лучше, пусть забудет меня". А дальше говорилось про хозяйство. В конце мне приписка: "Живи, богатей, а я хоть тюрю есть буду, но за жизнь не буду бояться..." Не кроюсь, моя вина в том, что не принес я ту эпистолию в гетманскую канцелярию - и только. Теперь принесу. Мазепа еще несколько раз прошелся по комнате и заметно успокоился. Поглядев на полное лицо Кочубея, которому так не шло страдальческое выражение, гетман даже усмехнулся, сменив гнев на милость. - Ладно, не приноси, я его и так... я верю тебе. На ассамблею твою приеду. Не знаешь, начали закладывать Вознесенскую соборную церковь в Переяславе и пристройки к Лаврскому собору? На Лаврскую вели обозному отпустить от арендного сбора, - там двадцать тысяч осталось, - а на Вознесенскую - с индукторного... Эй, хлопче, скажи карету подавать, к обедне поеду. Мазепа слушал обедню не в своей замковой церкви, а в городе. Он стоял в церкви, когда по Батурину гнали двух колодников. До города их везли на телеге, а здесь ссадили и погнали пешком. Глотая пыль, они тяжело переставляли ноги. Наконец их привели во двор замка Мазепы ждать гетманского повеления. Обедня тянулась долго, колодники стояли, обливаясь потом. Но вот ворота с грохотом распахнулись, и во двор цугом влетел шестерик серых в яблоках лошадей. Мазепа легко выскочил из кареты. Есаул подал ему пакет. Гетман дочитал бумагу и поднял глаза на колодников. - Опять на меня наветы... - и уже к окружающим: - Их на Москве в Тайном приказе допытывали и про все дознались. Сусла по своей