Он  набрел  на  эту  штуковину  в  зарослях  ежевики,  когда  искал
отбившихся коров. Темнота  уже сеялась сквозь  кроны высоких тополей,  и
он не смог хорошенько все разглядеть.  Да, собственно, на  разглядывание
и времени-то не было: дядя Эйб ужасно злился, что потерялись две  телки,
и если их искать слишком долго,  то порки наверняка не миновать.   И без
того ему пришлось отправиться на  поиски без ужина, потому как  он забыл
сходить к роднику  за водой. Да  и тетя Эм  весь день ругала  его за то,
что он медленно и небрежно полол огород.
     -  В  жизни  не  видала  такого  никчемного  мальчишки!  - визгливо
начинала она и потом  заводила про то, что,  как ей думается, он  должен
бы век им с дядей Эйбом  руки целовать, раз они взяли его  из сиротского
приюта, но ведь нет - он ни вот на столько не испытывает  благодарности,
зато каждую  минуту того  и жди  от него  какой-нибудь шкоды,  на это он
мастер, а ленив - спасу нет, и она - вот как перед богом! - и  помыслить
боится, что же из него в конце концов выйдет.
     Телок он нашел  в дальнем конце  пастбища возле поросли  орешника и
опять, в который уже раз, задумался - а не удрать ли из дому, да  только
знал, что  никогда ему  на такое  не решиться,  потому что  идти некуда.
Хотя, сказал  он себе,  наверно, в  любом другом  месте будет лучше, чем
оставаться с тетей Эм  и дядей Эйбом, которые  на самом-то деле даже  не
были ему настоящими дядей и тетей, а просто взяли его из приюта.
     Когда,  гоня  перед  собой  телок,  он  вошел  в коровник, дядя Эйб
кончал дойку и все еще злился, что эти телки отбились от стада.
     - Вот и  выходит, - сказал  дядя Эйб, -  что из-за тебя,  паршивца,
мне пришлось доить за двоих, а  все потому, что ты не пересчитал  коров,
как я  тебе вечно  твержу, недоумок.  Так что  давай-ка выдои этих двух,
которых ты пригнал, это тебе будет уроком.
     Поэтому Джонни взял свою трехногую табуретку и подойник и  принялся
за дело.  Телок  доить - руки отмотаешь,  да и хлопотно, потому  что они
баловницы, и красная телка, к  примеру, лягнулаяь и сбросила и  сбросила
Джонни  с  табуретки  прямо  в  сток,  подойник  перевернулся,  и молоко
разлилось.
     Дядя Эйб, как увидел это,  снял из-за двери ремень и  врезал Джонни
пару раз, чтоб была ему  наука впредь быть осторожнее, поскольку  молоко
- оно денежек стоит. А после этого велел поскорей заканчивать дойку.
     Потом они  пошли домой,  и по  пути дядя  Эйб все  брюзжал, что  от
ребятишек больше беспокойства, чем пользы, а в дверях их встретила  тетя
Эм и  приказала Джонни  получше вымыть  ноги перед  сном, потому  как ей
вовсе не улыбается, чтобы он изгваздал ее чистые белые простыни.
     - Тетя Эм, мне есть хочется, - сказал Джонни.
     - Не дам, - отрезала  она, сурово сжав губы.- Походишь  голодным, у
тебя и с памятью лучше станет.
     - Ну хоть кусочек хлеба,  - попросил Джонни.- Без масла,  без всего
- просто кусочек хлеба...
     - Молодой человек,  - вмешался дядя  Эйб, - ты  слышал, что сказала
твоя тетя. Мой ноги и марш в постель!
     - Да чтоб как следует вымыл! - добавила тетя Эм.
     Ну, так  он и  сделал, и  улегся, и  уже в  постели вспомнил про ту
штуковину  в  зарослях  ежевики,  и  еще  вспомнил,  что  он  никому  не
заикнулся о находке,  потому что у  него времени на  это не было  - дядя
Эйб и тетя Эм то и дело шпыняют, да так, что и не вспомнишь ни о чем.
     И  тут  он  сразу  и  бесповоротно  решил  ни  за какие коврижки не
рассказывать им  о своей  находке, потому  что они  враз ее отберут, они
всегда все у него отбирают. А не отберут, так что-нибудь сделают  такое,
что не будет ему от этой штуковины ни радости, ни удовольствия.

                                - 2 -

     Единственное,  что  принадлежало   ему  безраздельно,  был   старый
перочинный  ножик  с  обломанным  маленьким  лезвием.  И больше всего на
свете он  хотел бы  иметь взамен  этого другой  ножик, только  целый, но
теперь ему и в голову не  приходило попросить об этом - он  хорошо знал,
чем это кончится.   Однажды он уже  заикнулся было, и  тогда дядя Эйб  и
тетя Эм пилили его, что вот  они, можно сказать, с улицы его  подняли, а
ему  все  мало,  и  теперь  вот  еще взбрело, чтобы они выкинули немалые
деньги на  какой-то там  перочинный нож...   Джонни долго  волновался  и
недоумевал насчет  того, что  они подняли  его с  улицы -  насколько ему
было известно, никогда он ни на какой улице не валялся.
     Лежа в постели и глядя в окошко на звезды, он принялся  вспоминать,
что  же  такое  привиделось  ему  в  зарослях  ежевики,  но никак не мог
представить  себе  хорошенько,  что  именно,  потому  что  в  торопях не
разглядел, а задержаться подольше времени  не было.  Но что-то  там было
не  так,  и  чем  больше  он  об  этом  думал,  тем сильнее ему хотелось
рассмотреть эту штуковину поосновательнее.
     "Завтра,  -  думал  он,  -  я  посмотрю  как следует.  Завтра - как
только выпадет случай".  Но потом он  понял, что никакого  такого случая
завтра не представится,  потому что с  самого утра тетя  Эм заставит его
полоть огород и все время будет за ним следить, и улизнуть не удастся.
     Он еще немного подумал обо всем  этом, и ему стало ясно, что,  коли
он хочет узнать, что же там такое, то идти туда надо нынче же ночью.
     По  доносившемуся  храпу  он  знал,  что  дядя  Эйб и тетя Эм спят,
поэтому встал  с постели,  быстро натянул  рубашку и  штаны и  крадучись
спустился по лестнице,  осторожно переступая через  скрипучие ступеньки.
На  кухне  он  взобрался  на  стул,  чтобы  достать  коробок  спичек   с
заплечника  старой  печки.  Сперва  он   взял  было  из  коробка   целую
пригоршню, но потом передумал и почти все положил обратно, оставив  себе
штук пять - боялся, что тетя Эм заметит, если он заберет слишком много.
     От  росы  трава  была  мокрая  и  холодная, и ему пришлось закатать
штанины,  чтобы  не  промочить  их,  и  после  этого  он наискосок через
пастбище направился к лесу.
     Идти лесом было страшновато  - там, говорят, водились  привидения -
но он не очень боялся, хотя, наверное, никто не смог бы идти по  ночному
лесу и не трусить ни капельки.
     В конце  концов он  добрался до  зарослей ежевики  и остановился  в
раздумье, как бы пробраться через  кусты, не изодрав в темноте  одежду и
не занозив  голые ного  колючками. И  все гадал,  лежит ли  на месте  та
штуковина,  но  почти  сразу  понял,  что  она  еще  здесь, ощутив вдруг
исходящее от  нее тепло  дружелюбия, как  будто она  ему говорила, что -
да, она еще здесь и бояться не надо.
     Ему уже и  не было страшно  - просто он  немного волновался, потому
что не привык к  дружелюбию.  У него  был единственный приятель -  Бенни
Смит, мальчик его же возраста, но с ним он виделся только в школе, да  и
то не каждый день, потому что Бенни часто болел и порой целыми  неделями
оставался  дома.   А  во  время  каникул  они  вообще  не   встречались,
поскольку Бенни жил на другом конце школьного округа.
     Глаза помаленьку  привыкали к  темноте зарослей,  и ему поверилось,
что он уже  может различить еще  более темные очертания  штуковины - вон
там,  чуть  подальше.   Он  стал  соображать,  как  же  это он нее может
исходить  дружелюбие,  ведь  он  был  совершенно  убежден, что перед ним
просто  какая-то  железная  вещь,  вроде  тачки  или силосопогрузчика, а
совсем не что-то живое.   Если бы он подумал,  что она живая, вот  тогда
бы испугался по настоящему.

                                - 3 -

     Штуковина по-прежнему продолжала излучать теплую волну  дружелюбия.
Он протянул руки  и стал сражаться  с кустами, чтобы  потрогать, ощупать
находку и понять, что же это такое.  "Подобраться бы поближе, -  подумал
он, - тогда можно чиркнуть спичкой и рассмотреть все как следует".
     "Остановись", - сказало Дружелюбие, и он замер, услышав это  слово,
хотя вовсе не был уверен, что это было слово.
     "Не  надо  нас  разглядывать",  -  сказало Дружелюбие, и Джонни это
несколько удивило, потому что он ни на что еще и не смотрел - во  всяком
случае не разглядывал.
     - Ладно, - сказал он.- Я  не стану на вас смотреть.- И  подумал про
себя, что, может, это какая-то игра,  вроде тех, в которые они играли  в
школе - прятки, например.
     "Когда мы подружимся,  - сказала штуковина,  обращаясь к Джонни,  -
то сможем глядеть  друг на друга,  и тогда уже  наша внешность не  будет
иметь  значения,  поскольку  нам  станет  известно,  что  каждый  из нас
представляет  собой  внутренне,  и  мы  не  станем  обращать внимание на
внешность".
     Джонни подумал:  "Как ужасно,  должно быть,  они выглядят,  если не
хотят,  чтобы  я  их  видел".  И  штуковина тотчас сказала ему: "На твой
взгляд мы ужасно уродливы. А ты нам тоже кажешься уродом".
     - Тогда, может,  это и хорошо,  что я не  вижу в темноте,  - сказал
Джонни.
     "Ты не видишь в темноте?" - спросили его, и Джонни подтвердил,  что
так оно и есть, и последовало молчание, хотя Джонни чувствовал, что  они
- там - удивляются:  как же это можно - не видеть в темноте.
     Затем  его  спросили,  в  состоянии  ли  он  сделать еще что-нибудь
такое...  Что  именно,  он  и  догадаться  не  мог,  хотя ему и пытались
втолковать.  В конце концов  они, похоже, сообразили, что ничего  такого
он тоже не умеет.
     "Тебе страшно,  - сказала  штуковина.- Но  ты совсем  не должен нас
бояться".
     Джонни объяснил,  что ничуть  не боится,  кем бы  они там  не были,
потому что они относятся к нему, как друзья, но только ему боязно -  что
будет, если дядя Эйб  и тетя Эм проведают,  что он потихоньку убежал  из
дому.   И тогда  они задали  ему целую  кучу вопросов  о тете  Эм и дяде
Эйбе, и он честно постарался объяснить, что к чему, но они, похоже,  так
ничего  и  не  поняли,  во  всяком  случае, они почему-то решили, что он
рассказывает им  о своих  взаимоотношениях с  правительством.   Он хотел
было  разобъяснить,  как  все  обстоит  на  самом  деле, но потом все же
уверился, что они так ничего в толк и не взяли.
     В конце концов, стараясь быть  как можно вежливее, чтобы никого  не
обидеть, он сказал им, что  ему пора, и поскольку он  задержался дольше,
чем рассчитывал, всю дорогу до дома ему пришлось бежать.
     Он благополучно проник в дом  и забрался в постель, но  наутро тетя
Эм нашарила у него в кармане спички и дала ему нагоняй по первое  число,
внушая, что баловаться  со спичками -  дело страшно опасное,  потому как
он того и гляди спалит им коровник.  Чтобы подкрепить свои  рассуждения,
она  хлестала  его  по  ногам  хворостиной,  и  как  Джонни  ни старался
держаться  мужчиной,  все  же  ему  пришлось  прыгать и кричать от боли,
потому как тетя Эм хлестала изо всех сил.
     До позднего вечера  он полол огород,  а перед сумерками  отправился
собирать коров.
     Ему никуда не  надо было сворачивать,  чтобы добраться до  зарослей
ежевики,  потому  что  коровы  как  раз  здесь  и  паслись, но он хорошо
понимал, что  все равно  свернул бы  сюда, потому  что весь  день прожил
воспоминаниями о Дружелюбии, которое здесь нашел.

                                - 4 -

     На этот раз было не так темно, вечер только-только собирался, и  он
мог разглядеть, что эта самая штуковина, чем бы она там ни была,  совсем
не живая, а просто кусок металла, похожий на две глубокие тарелки,  если
их сложить  вместе, с  острым краем  посередине, и  еще -  вид у нее был
такой,  будто  она  долго  валялась  под  открытым небом и потому успела
поржаветь,  как  это  всегда  бывает  с  железом, если его мочит и мочит
дождем.
     Штуковина прорубила целую просеку  в зарослях ежевики и  еще метрах
на  шести  пропахала  в  дерне  глубокую  борозду.  А проследив взглядом
направление, откуда  она прилетела,  Джонни увидел  тополь со  сломанной
верхушкой, которую штуковина, наверно, снесла, ударившись об нее.
     С  ним  снова  заговорили  без  слов,  как  и  вчера,  дружелюбно и
по-товарищески, хотя  Джонни и  не знал  такого слова,  поскольку еще ни
разу не встречал его в своих школьных книжках.
     "Теперь  ты  можешь  немножко  посмотреть  на  нас, - сказали Они.-
Быстро взгляни  и отведи  глаза.   Не смотри  на нас  пристально.   Один
взгляд  -  и   в  сторону.   Так   ты  сможешь  постепенно   привыкнуть.
Понемножку.
     - А где вы? - спросил Джонни.
     "Здесь, перед тобой", - был ответ.
     - Там, внутри? - спросил Джонни.
     "Да, здесь, внутри", - ответили Они.
     -  Тогда  мне  вас  не  увидеть,  -  сказал Джонни.- Я ведь не могу
видеть через железо.
     "Он не может видеть сквозь металлы", - сказал один из них.
     "И  он  ничего  не  видит,  когда  их звезда уходит за горизонт", -
сказал другой.
     "Значит, ему на нас не посмотреть..." - сказали они оба.
     - А вы могли бы выйти оттуда, - предолжил Джонни.
     "Мы не можем, - ответили Они.- Если мы выйдем, то умрем".
     - Значит, я никогда вас не увижу...
     "Ты никогда не увидишь нас, Джонни..."
     И вот он стоял там,  чувствуя себя ужасно одиноким, потому  что ему
никогда не доведется увидеть этих своих друзей.
     "Мы никак не можем  понять, кто ты, -  сказали Они.- Объясни нам  -
кто ты?"
     И потому что Они были так  добры к нему и дружелюбны, он  рассказал
им о себе и как  он был сиротой и был  взят на воспитание дядей Эйбом  и
тетей Эм, которые  на самом деле  никакие ему не  дядя и не  тетя. Он не
стал жаловаться, как его бьют и  ругают и отсылают в постель без  ужина,
но Те, внутри,  все это поняли  сами, и теперь  в их обращении  к Джонни
было  что-то  уже  куда  большее,  чем  просто  дружелюбие,  чем  просто
товарищество.  Появилось  еще  и  сочувствие,  и  еще что-то, что вполне
могло быть их эквивалентом материнской любви.
     "Да ведь это просто малыш", - говорили Они между собой.
     Они тянулись  к нему.   Казалось, что  они заключают  его в  нежные
объятия, крепко прижимают  к себе, и  Джонни, сам того  не заметив, упал
на  колени  и  протянул  руки  к  этой  штуковине,  которая лежала среди
измятых кустов, и плакал, как если  бы перед ним было что-то такое,  что
он мог обнять  и удержать -  немного ласки и  тепла, которых ему  всегда
недоставало, что-то  такое, к  чему он  всегда стремился  и вот  наконец
обрел.   Его сердце  плакало словами,  которых он  не уел произнести, он
умолял о чем-то застывшими губами, и ему ответили.
     "Нет,  Джонни,  мы  тебы  не  оставим.  Мы  не можем оставить тебя,
Джонни".

                                - 5 -

     - Правда?..
     Теперь их общий голос немного печален.
     "Это не просто  обещание, Джонни. Наша  машина сломалась, и  нам ее
не починить. Один из нас уже умирает, и такая же судьба скоро  постигнет
и другого".
     Джонни  стоял  на  коленях,  и  эти  слова медленно проникали в его
сознание.   Его охватывало  понимание неизбежности  свершающегося, и ему
казалось, что это больше, чем  он может вынести - найти  двоих настоящих
друзей, и вот теперь они умирают...
     "Джонни", - тихонько окликнули его.
     - Да, - отозвался Джонни, стараясь не заплакать.
     "Хочешь с нами меняться?"
     - Меняться?..
     "Так  у  нас  дружат.  Ты  даешь  нам  что-нибудь,  и  мы тебе тоже
что-нибудь подарим".
     - Но у меня ничего нет...- замялся Джонни.
     И сразу вспомнил. Ведь у  него есть перочинный ножик! Конечно,  это
не  бог  весть  что  и  лезвие  у  ножика  обломано, но это было все его
достояние.
     "Вот  и  прекрасно,  -  сказали  Они.-  Это  как  раз то, что надо.
Положи-ка его на землю, поближе к машине".
     Он достал ножик из  кармана и положил его  рядом с машиной. И  хотя
он глядел  во все  глаза, чтобы  ничего не  упустить, все  случилось так
стремительно, что он ничего  не смог разобрать, но,  как бы то ни  было,
его ножик изчез, и теперь какой-то предмет лежал на его месте.
     "Спасибо тебе, Джонни,  - сказали Они.-  Как славно, что  ты с нами
поменялся".
     Он  протянул  руку,  и  взял  вещь,  которую  Они подарили ему, и в
сумерках  она  сверкнула  скрытым  огнем.  Он  повернул  ее  в пальцах и
увидел, что это  был вроде драгоценный  камень - сияние  исходило у него
изнутри и переливалось роем разноцветных огней.
     И только  увидев, какой  свет исходил  из подарка,  он осознал, как
стало темно  и сколько  уже прошло  времени, и  когда он  понял это,  то
вскочил и сломя голову бросился бежать, даже не попрощавшись.
     Искать  коров  теперь  все  равно  уже  было  слишком  темно, и ему
оставалось только  надеяться, что  они сами  отправились домой  и что он
сможет нагнать их и сделать вид, что вроде привел их с собой. Он  скажет
дяде Эйбу, что две телки прорвали ограду и умотали с пастбища и что  ему
пришлось искать  их, чтобы  вернуть в  стадо. Он  скажет дяде Эйбу... он
скажет... он скажет...
     Джонни  задыхался  от  бега,  а  сердце  у  него  стучало так, что,
казалось, сотрясало все  его маленькое тело,  и страх сидел  в нем после
всего того, что было раньше, после того, как он забыл сходить к  роднику
за водой, после того, как он  потерял вчера двух телок, после того,  как
у него в кармане нашли спички...
     Коров он не догнал. Они были  уже в коровнике, и он понял,  что они
подоены, и  что там,  в кустах,  он пробыл  ужасно долго,  и что все это
куда хуже, чем ему представлялось.
     По  дорожке  он  поднялся  к  дому.  От страха его трясло. На кухне
горел свет, и он понял, что его дожидаются.
     Когда  он  вошел  в  кухню,  они  сидели  за столом, повернувшись к
двери, и ждали его. Свет лампы падал  на их лица, и лица эти были  столь
суровы, что походили на могильные камни.
     Дядя Эйб возвышался,  словно башня, голова  его доходила до  самого
потолка,  и  видно  было,  как  напряглись  мускулы  его рук, обнаженных
закатанными рукавами рубашки.

                                - 5 -

     Он потянулся  к Джонни,  и Джонни  нырком ушел  было в  сторону, но
сильные  пальцы  сомкнулись  у  него  на  шее,  оплели горло, и дядя Эйб
поднял его и встряхнул - молча и злобно.
     - Я тебе покажу, - прошипел  дядя Эйб сквозь зубы.- Я тебе  покажу!
Я тебе покажу...
     Что-то упало на  пол и покатилось  в угол, оставляя  за собой шлейф
огня.
     Дядя  Эйб  перестал  трясти  его  и секунду-другую стоял совершенно
неподвижно, держа мальчика в воздухе. Потом он бросил его на пол.
     - Это у тебя из кармана, - сказал дядя Эйб.- Это чего же такое?
     Джонни попятился, тряся головой.
     Он ни за что  не скажет им... Никогда!  Что бы ни делал  с ним дядя
Эйб, он ни за что не скажет! Даже пусть его убивают...
     Дядя Эйб  остановил ногой  катившийся камень,  быстро наклонился  и
поднял его.  Он принес камень  к столу, положил под лампу и  завороженно
стал глядеть на игру огней.
     Тетя  Эм,  приподнявшись  со  стула,  так  и подалась вперед, чтобы
разглядеть получше, что же там такое.
     - Господи ты боже мой, - прошептала она.
     С минуту  оба были  недвижны и  смотрели на  драгоценность, глаза у
них ярко блестели,  тела были напряжены,  и в тишине  было слышно только
их прерывистое  дыхание. Наступи  сейчас конец  света, они  бы этого  не
заметили.
     Затем они оба выпрямились  и посмотрели на Джонни,  отвернувшись от
камня, как  если бы  он их  больше совсем  не интересовал,  как если  бы
камень должен был  оказать на них  какое-то влияние и  вот выполнил свою
задачу и теперь уже не имел ровно никакого значения.
     - Ты, верно,  проголодался, малыш, -  сказала тетя Эм,  обращаясь к
Джонни.- Сейчас подогрею тебу ужин. Хочешь яичницу?
     Джонни поперхнулся и мог только кивнуть.
     Дядя  Эйб  уселся  на  стул,  не  обращая  на камень ровно никакого
внимания.
     - Вот, значит, дело  какое, - прогудел он.-  Я тут на днях  видел в
лавке как раз такой ножик, какой тебе хотелось...
     Джонни едва слушал его.
     Он стоял,  прислушиваясь к  дружелюбию и  Любви, которые, казалось,
тихонько пели в стенах этого дома.



                            Перевод с английского Евгения КУБИЧЕВА


Популярность: 24, Last-modified: Sat, 13 Jul 1996 15:35:40 GMT