что мне здесь нечего бояться. Что это самый обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои дряхлые кости. - Хотите, чтобы я вас подождал? - спросил шофер. - Я ненадолго, - ответил я. - Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь щелкает. Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья. Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, изведется от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело дождаться меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается. Впрочем, подумал я, кто-то ведь закрыл окно, и сейчас оно может оказаться запертым. Но это меня не остановит. Меня уже ничто не могло остановить. Однако я сознавал, что, даже будь у меня время на размышление, все равно я не сумел бы объяснить, почему так рвался попасть в этот дом и зачем мне вдруг понадобилось встретиться с Этвудом. Интуиция? - спросил я себя. Джой что-то говорила о человеческой интуиции - или это говорил Этвуд? Я не мог вспомнить, кто из них. Я поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Едва я протянул палец, чтобы позвонить еще раз, за дверью в прихожей послышались шаги. Тут я вспомнил, что, когда я приезжал сюда прошлой ночью, звонок был испорчен. Он еле держался и завихлялся у меня под пальцем, когда я пытался звонить. Но сейчас он был в полной исправности, окно было закрыто, а в прихожей звучали шаги, направлявшиеся к двери. Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в строгом черно-белом одеянии горничной. Я прирос к месту, вытаращив на нее глаза. Горничная стояла неподвижно, выжидающе, с дерзким видом смотрела на меня. - Я надеялся увидеть мистера Этвуда, - наконец выдавил я. - Не будете ли вы так любезны войти в дом, сэр? - спросила она. Я вступил в вестибюль: тут тоже произошли большие перемены. Прошлой ночью дом казался заброшенным, везде лежал толстый слой пыли, а стоявшая здесь мебель была закрыта чехлами. Сейчас он приобрел вполне жилой вид. Пыль исчезла, деревянные панели и кафельные плитки пола сверкали чистотой. В сиротливом одиночестве стояла пустая старинная вешалка для одежды, а рядом с ней - зеркало в рост человека, блестевшее после недавнего мытья. - Позвольте вашу шляпу и пальто, сэр, - сказала горничная. - Мадам в кабинете. - Но этвуд? Ведь это Этвуд... - Мистера Этвуда здесь нет, сэр. Она взяла у меня из рук шляпу и приготовилась принять пальто. Я снял его и отдал ей. - Пожалуйте сюда, сэр, - пригласила она. Дверь была открыта, и, переступив порог, я очутился в комнате, вдоль стен, которой с пола до потолка сплошными рядами поднимались заставленные книгами полки. У окна за письменным столом сидела блондинка, с которой я познакомился в баре, та самая, что вручила мне карточку, на которой было написано: "Мы покупаем все". - Добрый день, мистер Грейвс, - произнесла она. - Рада вас видеть. - Этвуд сказал мне... - К сожалению, мистер Этвуд нас покинул. - И вы, конечно, замените его. Ледяное спокойствие и запах фиалок. Белокурая богиня отлично уживалась в ней с опытной секретаршей. И вдобавок она была еще существом из другого мира и крошечной, безупречно выполненной куколкой, которую я вчера держал в руках. - Вас это удивляет, мистер Грейвс? - Нет, - ответил я. - Сейчас нет. Возможно, раньше это меня поразило бы. Но не теперь. - Вы пришли поговорить с мистером Этвудом. Мы надеялись, что вы придете. Нам нужны такие люди, как вы. - Как рыбке зонтик, - заметил я. - Вы не присядете, мистер Грейвс? И прошу вас, оставьте этот шутливый тон. Я опустился на стул как раз напротив нее, по эту сторону стола. - Как же мне себя вести? - спросил я. - Что, по-вашему, я должен потерять самообладание и зарыдать? - От вас не требуется никакого особого поведения, - ответила она. - Пожалуйста, будьте самим собой, и только. Давайте побеседуем так, словно оба мы люди. - К которым вы, естественно, не относитесь. - Совершенно верно, мистер Грейвс. Мы сидели, глядя друг на друга, и мне было дьявольски неловко. На ее бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул: прекрасное каменное лицо идола. - Будь вы человеком иного склада, - произнесла она, - я попыталась бы заставить вас забыть, что я не принадлежу к человеческому роду. Но думаю, что с вами это не пройдет. Я покачал головой. - Мне тоже жаль, что это так, - сказал я. - Поверьте, я искренне сожалею об этом. Мне больше всего хотелось бы считать вас человеческим существом. - Мистер Грейвс, если бы я была человеком, то из всех, доставшихся на мою долю комплиментов этот был бы самым приятным. - А разве вы не человек? - Пожалуй, я все равно расцениваю это как комплимент. Я пристально посмотрел на нее. Меня озадачили не только ее слова, но и тон, которым она их произнесла. - А вдруг в вас все-таки есть что-то человеческое?.. - проговорил я. - Нет, - сказала она. - Не будем себя обманывать, ни вы, ни я. В сущности, вы должны меня ненавидеть, полагаю, что так оно и есть. Хотя, может статься, ваша ненависть не столь уж интенсивна. А мне, по идее, полагалось бы испытывать к вам глубочайшее презрение, однако я погрешу против истины, если скажу, что я вас презираю. И тем не менее я считаю, что в нашей беседе мы оба должны по возможности проявить некоторое благоразумие. - А к чему вам быть благоразумной по отношению ко мне? Есть же много других... - Но вы ведь знаете о нас, мистер Грейвс, - сказала она. - Вы и еще несколько человек. И таких людей очень, очень мало. Мы бы удивились, узнав, как мало их наберется во всем мире. - И я должен держать язык за зубами. - Право, мистер Грейвс, уж кто-кто, а вы на этом собаку съели. На сегодняшний день сколько нашлось человек, готовых выслушать вас? - Один-единственный, - признался я. И это наверняка девушка. Вы любите ее, а она любит вас. Я кивнул. - Вот видите, - сказала она. - Вам поверил только один человек - и то ваша возлюбленная. - Пожалуй, вы правы. Я чувствовал себя последним идиотом. - Тогда перейдем к делу, - сказала она. - Предположим, мы дадим вам возможность заключить наивыгоднейшую сделку. Если б вы о нас не знали, мы бы не обратились к вам с этим предложением, но, поскольку вы достаточно осведомлены, нам терять нечего. - Сделку? - тупо переспросил я. - Ну конечно, - подтвердила она. - Вы получите... как это у вас называется? Акции на правах с учредителями. Я правильно выразилась? - Но, может, в подобной сделке... - Послушайте, мистер Грейвс. У вас не должно быть никаких иллюзий. Я подозреваю, что они еще сохранились у вас, но вам необходимо с ними расстаться. У вас нет никакой возможности нас остановить. Нас ничто не может остановить. Просто потому, что операция слишком далеко продвинулась. Предположим, было время, когда вам удалось бы справиться с нами. Но оно прошло. Уверяю вас, мистер Грейвс, уже слишком поздно. - Но если уже слишком поздно, зачем вам тогда тратить на меня энергию? - Вы можете нам пригодиться, - ответила она. - Вы можете кое-что для нас сделать. Когда в один прекрасный день люди разберутся в том, что над ними сотворили, они возмутятся. Разве не так, мистер Грейвс? - Милочка, - сказал я, - ты и на половину не представляешь, что тогда поднимется. - Но, как вы понимаете, мы хотим избежать неприятностей. Или, по крайней мере, свести их до минимума. Что касается нравственной и правовой стороны вопроса, то мы чувствуем под собой твердую почву, неукоснительно соблюдая все законы, выработанные вашим собственным обществом. Мы не нарушили ни одного предписания, и нам не хотелось бы, чтобы нас вынудили прибегнуть к карательным мерам. Я уверена, что люди тоже предпочли бы без этого обойтись, потому что, должна вам сказать, это может принести им немало страданий. Мы хотим довести выполнение своего плана до конца и заняться чем-нибудь другим. И насколько это в нашей власти, мы хотим завершить операцию как можно спокойнее. В этом-то вы и можете быть нам полезны. - С какой это стати я буду вам помогать? - Мистер Грейвс, - произнесла она, - вы окажете этим услугу не только нам, но и всему человеческому роду, любые ваши действия, которые помогут сгладить трения во время завершения операции, пойдут на пользу не только нам, но и вашим соплеменникам. Потому что, как бы они себя ни вели, в конечном итоге судьба их от этого не изменится. А какой им смысл подвергать себя бесполезным мучениям, если они все равно обречены? Теперь рассмотрим следующий момент: вы специалист по распространению разного рода информации... - Не такой уж я специалист, как вам кажется, - перебил я. - Но вы знакомы с методами и технической стороной дела. Вы можете убедительно писать... - Есть люди, которые пишут гораздо более убедительно. - Но у нас в распоряжении именно вы, мистер Грейвс. Тон, которым это было сказано, мне не понравился. - Стало быть, вы хотите, чтобы я успокаивал людей, убаюкивал их колыбельными песенками. - Да, и еще в меру своих возможностей вы будете советовать нам, как следует реагировать на ту или иную ситуацию. Можете назвать это должностью консультанта. - Но вы ведь сами все знаете. Не хуже меня. - Вам, наверно, кажется, мистер Грейвс, что мы усвоили человеческие взгляды во всей их полноте. Что мы можем думать и действовать, как люди. А ведь дело обстоит совсем не так. Мы, конечно, разбираемся в том, что вы называете бизнесом. И мы изучили его весьма досконально. Мы отлично поднаторели в вашем законодательстве. Однако многое осталось неизученным из-за недостатка времени. Мы знаем только одну сторону человеческой натуры - то, как она реагирует на торговые сделки. А в остальном наши сведения о людях очень ограничены. Мы, к примеру, отчетливо не представляем себе реакцию людей, когда они узнают правду. - Что, страшновато, да? - спросил я. - Нет, мы ничего не боимся. Мы готовы при случае проявить необходимую жестокость. Но на это потребуется время. А мы хотим закончить все как можно быстрее. - О'кэй. Предположим, я буду писать для вас. А что это даст? Кто напечатает мои статьи? Каким образом они дойдут до людей? - Вы только пишите, - произнес этот белокурый айсберг. - А остальное мы берем на себя. Мы донесем ваши статьи до людей. Мы сумеем их распространить. Это уже не ваша забота. Меня охватил страх. Пожалуй, с легкой примесью злобы. Но в основном это был страх. Потому что только сейчас я по-настоящему осознал, насколько неумолимы и беспощадны эти пришельцы. Они не знали, что такое мстительность, они не знали ненависти. Едва ли их можно было считать врагами в нашем понимании этого слова. Они были губительной, злой силой, и их не могли пронять никакие мольбы. Просто-напросто их ничто не трогало. Земля для них была не более чем предметом собственности, а люди - пустым местом. - Вы предлагаете мне стать предателем своего племени, - сказал я. Впрочем, произнося эту фразу, я прекрасно сознавал, что слово "предатель" для них лишь бессмысленное сочетание звуков. И хотя, по всей вероятности, им известно, что оно означает, они абсолютно не способны понять его истинного смысла. Потому что их этика не может иметь ничего общего с этикой человеческого рода; возможно, что у них есть свои нравственные установки, но они так же недоступны нашему пониманию, как наши недоступны для них. - Давайте рассмотрим этот вопрос с практической точки зрения, - произнесла она. - Мы предлагаем вам выбрать одно из двух. Либо вы остаетесь с людьми и делите с ними их общую судьбу, либо вы переходите на нашу сторону с куда большей для себя выгодой. Если вы отклоните наше предложение, мы не очень от этого пострадаем. Если же вы его примете, вы в значительной степени облегчите существование самому себе и - правда, в несколько меньшей степени - своим соплеменникам. Лично вы от этого выиграете, а род человеческий, поверьте мне, ничего не потеряет. - А где гарантия, что вы не нарушите слова? - Сделка есть сделка, - отрезала она. - Полагаю, что вы отвалите мне за это солидную сумму. - Очень солидную, - сказала она. Откуда ни возьмись появился кегельный шар и покатился по полу. Он остановился футах в трех от стула, на котором я сидел. Девушка встала и вышла из-за письменного стола. Она остановилась у угла стола, устремив взгляд на кегельный шар. Шар вдруг стал полосатым - покрылся тончайшими, как на дифракционной решетке, полосками. Потом он начал по этим линиям расщепляться. Он расщепился и из черного стал зеленым - и вот вместо кегельного шара на полу уже лежала кучка банкнотов. Я не вымолвил ни слова, У меня язык прилип к гортани. Она нагнулась, подняла одну бумажку и подала ее мне. Я взглянул на нее. Девушка ждала. А я все разглядывал банкнот. - Что вы скажете, мистер Грейвс? - спросила она. - Это похоже на деньги, - ответил я. - Это и есть деньги. Откуда же еще, по-вашему, мы берем их? - И вы еще утверждаете, что соблюдаете наши законы, - заметил я. - Я вас не понимаю. - Вы нарушили один закон. Самый важный из всех. Деньги - это мерило человеческого труда: стоимость построенной человеком дороги, написанной им картины или количества часов, которые он проработал. - Это деньги, - сказала она. - А нам только это и нужно. Она снова наклонилась и сгребла всю кучу бумажек. Положила на стол и принялась складывать их стопками. Я понял, что дальнейшие объяснения бесполезны, она все равно ничего не поймет. Ее нельзя было обвинить в цинизме. Или в мошенничестве. Она просто не могла этого понять: пришельцы слабо разбирались в подобных вопросах. Деньги для них были не символом, а изделием. Только этим, и ничем больше. Она сложила деньги в аккуратные стопки. Потом нагнулась и подобрала несколько бумажек, отлетевших в сторону, когда она поднимала с пола ворох банкнот, положила их в одну из стопок. Бумажка, которую я держал в руке, была стоимостью в двадцать долларов, как и большинство остальных, насколько я мог судить; впрочем, там были и десятидолларовые билеты, и кое-где в стопках проглядывали пятидесятидолларовики. Она сложила все стопки в одну пачку и протянула ее мне. - Это ваше, - сказала она. - Но ведь я еще не дал... - Будете вы работать на нас или нет, они ваши. А вы хорошенько подумайте над тем, что я вам сказала. - Ладно, - согласился я. - Подумаю. Я встал и взял у нее деньги. Распихал их по карманам. Карманы от них раздулись. - Придет день, - сказал я, похлопывая себя по карманам, - когда от них не будет никакого проку. Наступит время, когда на них нечего будет купить. - Когда настанет этот день, - сказала она, - их заменит что-нибудь другое. Вы будете обеспечены всем, что вам тогда понадобится. Я стоял и думал, но почему-то думал я только о том, что теперь мне есть чем расплатиться с шофером такси. За исключением этой мысли, голова моя была абсолютно пуста. Безмерная гнусность этой беседы начисто выпотрошила меня - осталось лишь ощущение полного поражения и мысль, о том, что я теперь могу расплатиться с шофером. Я знал, что должен поскорее унести отсюда ноги. Должен покинуть этот дом прежде, чем меня захлестнет сокрушительный шквал эмоций. Должен уйти, пока во мне не взбунтовалось человеческое достоинство. Я должен уехать, выбрать место и время и все как следует обдумать. А пока пусть они считают, что я согласен стать их союзником. - Благодарю вас, мисс, - сказал я. - Сдается мне, что я не знаю вашего имени. - У меня нет имени, - сказала она. - Мне незачем было иметь имя. Имена нужны были только таким, как Этвуд. - Тогда благодарю вас еще раз, - произнес я. - Я обдумаю ваше предложение. Она повернулась и вышла в прихожую. Горничной нигде не было видно. Я заметил, что гостиная, расположенная по ту сторону прихожей, сверкала чистотой и была заставлена мебелью. Любопытно, подумал я, много ли тут настоящей мебели и какую часть ее составляют превратившиеся в предметы обстановки кегельные шары? Я взял с вешалки шляпу и пальто. Она открыла парадную дверь. - Хорошо, что вы зашли, - сказала она. - С вашей стороны это было очень разумно. Хочу верить, что это не последний ваш визит. Выйдя на крыльцо, я не увидел своего такси. На его месте стоял длинный белый "кадиллак". - Я приехал на такси, - сказал я. - Должно быть, оно ждет на дороге. - Мы расплатились с шофером, - сказала девушка, - и отослали машину. Такси вам больше не понадобится. Она прочла на моем лице недоумение. - Эта машина принадлежит вам, - объяснила она. - Если вы будете на нас работать... - А бомбу подложить не забили? - поинтересовался я. Она вздохнула. - Ну как мне заставить вас понять? Ладно, придется говорить прямо, без обиняков. Пока вы можете быть нам полезны, вам не грозит никакая опасность. Сослужите нам эту службу, и с вами никогда не случится ничего дурного. Вы будете под нашей опекой до конца ваших дней. - А Джой Кейн? - спросил я. - Если пожелаете, то и Джой Кейн тоже. Она в упор посмотрела на меня своими ледяными глазами. - Но только попробуйте помешать нам, только попробуйте нас обмануть... И она издала звук, напоминающий звук ножа, вонзающегося в горло. Я пошел к машине. 31 Я остановил машину на окраине города в местном торговом центре и направился в аптеку, чтобы купить газету. Меня интересовало, удалось ли Гэвину раздобыть какие-нибудь сведения об исчезнувших из банков деньгах. Я-то теперь мог бы раскрыть ему глаза на то, что с ними произошло. Но он, как и все остальные, не стал бы меня слушать. Я мог бы прийти в редакцию, сесть за свой стол и написать потрясающую статью, такую, какой еще не видывал мир. Но это было бы пустой тратой времени. Ее бы не напечатали. Для печати она была бы слишком экстравагантной. А даже если б ее все-таки опубликовали, ей никто бы не поверил. Или почти никто. Разве что горстка каких-нибудь душевнобольных. А это не в счет. Прежде чем выйти из машины, я в поисках десятидолларовой бумажки разворошил лежавшую в кармане пиджака пачку денег. Но оказалась, что в пачке нет даже пятидолларовых или долларовых купюр. И пока я рылся в этих бумажках, мне захотелось узнать, сколько у меня сейчас денег. Не потому, что это было так уж важно. Просто из чистого любопытства. Ведь через несколько недель, а может, даже и дней, деньги начнут терять ценность. А вскоре после этого обесценятся полностью. Они превратятся в бесполезные бумажки. Ими нельзя будет питаться, их нельзя будет носить вместо одежды, и они не укроют человека от ветра и непогоды. Ибо они были - и были таковыми испокон веков - всего лишь изобретенным человеком орудием, с помощью которого он строил свою своеобразную цивилизацию. По сути дела, они значили не больше, чем бороздки на рукоятке пистолета или бессмысленные закорючки, начерченные мелом на стене. Во все времена они были не более чем хитроумными фишками. Я вошел в аптеку, взял газету с пачки, лежавшей на табачном прилавке, - и с фотографии на первой странице на меня глянула улыбающаяся и счастливая морда Пса. Тут не могло быть никаких сомнений. Я узнал бы его при любых обстоятельствах. Он сидел перед объективом - само дружелюбие, - а за его спиной возвышалось здание Белого дома. Заголовок напечатанной под фотографией статьи окончательно подтвердил мою догадку. В нем сообщалось, что "говорящая собака хочет нанести визит Президенту". - Мистер, - спросил продавец, - вы купите эту газету? Я дал ему билет в десять долларов, и он недовольно хмыкнул. - А у вас не найдется денег помельче? Я ответил, что не найдется. Он отсчитал мне сдачу, я запихнул ее вместе с газетой в карман и пошел назад к машине. Я хотел прочесть статью, но по какой-то необъяснимой причине, которую я даже не пытался понять, мне хотелось прочесть ее, сидя в машине, где меня никто не побеспокоит. Статья была написана остроумно, пожалуй, даже чуточку остроумнее, чем следовало бы. В ней рассказывалось о псе, которому захотелось встретиться с Президентом. Прежде чем его успели остановить, он проскочил в ворота и попробовал проникнуть в Белый дом, но охранники выставили его за дверь. Уходил он неохотно, пытаясь по-своему, по-собачьи, объяснить, что в его намерения не входило учинять беспорядки, но он был бы весьма признателен, если бы ему дали возможность повидаться с Президентом. Он сделал еще две попытки пробраться в здание, и кончилось тем, что охранники вызвали по телефону собачника. Приехал собачник и забрал пса, который пошел с ним довольно охотно, без внешних признаков озлобления. А вскоре собачник вместе с псом вернулся. Он спросил охранников, а не устроить ли все-таки псу свидание с Президентом. По словам собачника, пес объяснил ему, что у него есть к главе государства дело чрезвычайной важности. После этого охранники снова отправились к телефону, и спустя немного за собачником приехали и отвезли его в больницу, где он в настоящее время находится под наблюдением врачей. Псу, однако, разрешили остаться, и один из охранников в предельно выразительной форме объяснил ему, насколько с его, пса, стороны смешно надеяться на встречу с Президентом. Пес, как сообщалось в статье, был вежлив и вел себя очень прилично. Он сидел перед Белым домом и не доставлял никаких хлопот, даже не гонял до газону за белками. "Автор этих строк, - писалось далее, - сделал попытку поговорить с ним. Мы задали ему несколько вопросов, но он молчал как убитый. Только улыбался". И вот он собственной персоной; как живой, глядел на меня с первой страницы - эдакий лохматый симпатичный бездельник, которого никому и в голову не придет принимать всерьез. Впрочем, и автор статьи, и все остальные не так уж виноваты, подумал я, - и впрямь, что может быть фантастичнее лохматого говорящего пса. А если призадуматься, этот пес своей безмерной нелепостью ничуть не уступает банде кегельных шаров, собравшихся завладеть Землей. Если б людям грозила опасность зримая, связанная, например, с кровопролитием, войной, ее бы поняли. Но нынешняя опасность не обладала этим качеством и именно поэтому была еще страшней. Стирлинг говорил о существе, которое не зависит от окружающих его условий, - именно такими и были эти пришельцы. Они могли приспособиться ко всему; они могли принять любую форму; они могли усвоить и использовать в своих интересах любой образ мышления; для достижения своих целей они могли извратить принципы любой экономической, политической или социальной системы. Они обладали безграничной гибкостью; они приспособились бы к любым условиям, которые могли быть созданы с целью их уничтожения. И вполне возможно, сказал я себе, что на Земле сейчас орудует не множество кегельных шаров, а одна гигантская особь, способная делиться на несметное количество частей и с той или иной целью принимать самые разнообразные формы, оставаясь при этом единым организмом, которому известно все, чем занимаются его отдельные составные элементы. Каким же способом можно уничтожить подобное существо? - спросил я себя. Как оказать ему сопротивление? Однако, если это действительно был единый исполинский организм, некоторые его аспекты не поддавались объяснению. Почему, скажем, в усадьбе "Белмонт" вместо Этвуда ждала меня девушка без имени? Мы о них ничего не знали, и у нас уже не осталось времени на их - или его - изучение. А человеку подобные сведения пошли бы на пользу, ибо не приходилось сомневаться, что цивилизация этого врага во многих отношениях так же сложна и своеобразна, как и цивилизация человечества. Они могли превращаться во что угодно. Они, наверное, могли - правда, в каких-то пределах - предвидеть будущее. Они затаились в засаде и будут сидеть в засаде до последнего. А вдруг, спросил я себя, человечество погибнет, так и не узнав причины своей гибели? А я - как мне следовало тогда себя повести? Швырнуть им в лицо их деньги, бросить им вызов - это было бы чисто человеческой реакцией. И возможно, сделать это было бы совсем не трудно. Но, как я помнил, в тот момент меня настолько сковал страх, что я просто неспособен был тогда на подобный поступок. Я вдруг с удивлением понял, что думаю о них, как о "них", а не как о "нем" или о "ней", не так, как об Этвуде или девушке, у которой не было имени, потому что она в нем никогда не нуждалась. А не значит ли это, спросил я себя, что их маскировка под людей не так уж совершенна, как это кажется с первого взгляда? Я сложил газету, бросил ее рядом с собой на сиденье и скользнул за руль. Сейчас не время для героических подвигов, подумал я. Сейчас человек должен делать все, что в его силах, как бы ни выглядели его поступки. Если я, прикинувшись их союзником, сумею выведать у них какие-нибудь сведения, хоть отчасти проникнуть в их сущность и эти сведения помогут человечеству - тогда есть смысл этим заняться. А если когда-нибудь дело дойдет до того, что мне придется писать для пришельцев пропагандистские статьи, не сумею ли я вставлять в эти статьи не предусмотренные ими фразы, на которые они не обратят внимания и не поймут, но которые будут кристально ясны для читателей - людей? Я завел мотор, включил передачу, и машина влилась в поток уличного движения. Это была прекрасная машина. Самая лучшая из всех, которые мне когда-либо случалось водить. И несмотря на ее происхождение, несмотря ни на что, я вел ее с гордостью. Подъехав к мотелю, я увидел, что машина Куинна по-прежнему стоит перед его блоком, но к ней сейчас прибавилось еще две - их припарковали около других блоков. Я понял, что вскоре мотель будет заселен полностью. Люди будут въезжать во двор и спрашивать у старожилов, как они сюда вселились. А те посоветуют вновь прибывшим воспользоваться ломом или молотком, а то и сами вынесут этот лом или молоток и помогут им взломать дверь. Люди - по крайней мере, на первых порах - будут держаться вместе. Будут помогать друг другу в беде. Это уже позже они разбредутся в разные стороны и каждый в одиночку пойдет своим собственным путем. А потом они, быть может, вновь объединятся, поняв, что сила людей - в их единстве. Когда я вылез из машины, на пороге своего блока показался Куинн и пошел мне навстречу. - Ну и машина же у вас, - сказал он. - Это машина одного моего приятеля, - объяснил я ему. - Хорошо выспались? Он улыбнулся. - Так мы не спали уже много недель. Жена очень довольна. Это, конечно, не бог весть что, но у нас давным-давно не было и такого жилья. - Я вижу, что мы обзавелись соседями. Он кивнул. - Они приехали и принялись меня расспрашивать. И я им все объяснил. А потом я вышел и по вашему совету купил оружие. Чувствовал себя несколько глупо, но ведь вреда от него не будет. Хотел купить винтовку, но удалось достать только дробовик. В общем-то один черт. Я ведь не снайпер. - Это все, что вам удалось достать? - спросил я. - Я заходил в три лавки. Ни в одной из них не нашлось никакого оружия. В четвертой оказался этот дробовик. Вот я и купил его. Итак, подумал я, люди уже начали скупать пистолеты. Перепуганные насмерть люди чувствуют себя в большей безопасности, имея под рукой оружие. Пожалуй, еще немного - и достать его будет совершенно невозможно. Он опустил глаза и стал чертить по земле носком ботинка. - Произошло что-то непонятное, - проговорил он. - Я не рассказал об этом жене, - к чему ей лишние переживания. Я тут поехал за продуктами и по дороге изменил маршрут, чтобы проехать мимо нашего дома - того, что мы продали. С тех пор как мы покинули его, я ни разу не проезжал по той улице. Ни я, ни моя жена. Она частенько говорила мне, что ей хочется взглянуть на дом, но так и не решилась туда съездить - это было бы для нее слишком тяжко. Так вот сегодня я все-таки проехал мимо него. И увидел, что он пуст, как в тот день, когда мы из него выехали. И хотя прошло совсем немного времени, он уже выглядит запущенным. С тех пор как они заставили нас съехать, прошел месяц, а в него еще никто не вселился. Они тогда заявили, что он им нужен позарез. Что им необходимо немедленно вступить во владение. А оказывается, он им совсем не нужен. Как, по-вашему, в чем тут дело? - Не знаю, - ответил я. Я-то сумел бы ему все объяснить. Возможно, так и следовало сделать. Мне очень хотелось с ним поделиться. Ведь он мог поверить моему рассказу. Его смягчили недели мытарств и невзгод, он был подготовлен к тому, чтобы поверить. И видит бог, как я нуждался в том, чтобы мне кто-нибудь поверил - кто-нибудь, кто смог бы разделить со мной тесную каморку страха и отчаяния. Но я не сказал ему ни слова - это ничего бы не дало. По крайней мере, на сегодняшний день для него было гораздо лучше не знать правды. У него еще была надежда - ведь он пока мог приписывать все эти события каким-то неполадкам в экономике. Неполадкам, природу которых он, конечно, не понимал, но которые, как ему казалось, не выходили за пределы нормы, а раз так, то человеку по силам было с ними справиться. Другое же - соответствующее истине - объяснение лишит его этой надежды, лицом к лицу столкнет с неведомым. И он ударится в панику. Вот если б мне удалось открыть глаза миллиону людей, среди этого миллиона наверняка нашлось бы несколько человек, способных спокойно и трезво оценить обстановку и стать во главе остальных. А сообщить такое небольшой группке жителей одного-единственного города было попросту бесцельно. - Это бессмысленно, - произнес Куинн. - Все это совершенно бессмысленно. Я не спал всю ночь, пытаясь найти какой-то ответ, но разобраться в этом невозможно. Однако я вышел к вам не из-за этого. Мы приглашаем вас и вашу жену с нами пообедать. Обед у нас не ахти какой, но есть жаркое и найдется что выпить. Посидим, поболтаем. - Мистер Куинн, - сказал я. - Джой мне не жена. Мы всего лишь двое людей, которых свела жизнь. - Вот как, - сказал он. - Прошу прощения. Я просто предположил, что это ваша жена. Право же, это ничего не значит. Надеюсь, я не смутил вас. - Нет, нисколько, - сказал я. - И вы с нами пообедаете? - Как-нибудь в другой раз, - ответил я. - Спасибо за приглашение. Но у меня масса дел. Он внимательно посмотрел на меня. - Грейвс, - произнес он, - вы что-то от меня скрываете. То, о чем вы намекнули прошлой ночью. Вы сказали, что повсюду одно и то же, что бежать некуда. Откуда вам это известно? - Я репортер, - объяснил я. - Собираю материал для статьи. - И вы кое-что знаете? - Не очень-то много. Он ждал, но я больше ничего не сказал. Он покраснел и повернулся, чтобы уйти. - До свидания, - буркнул он и двинулся к своему блоку. Я его за это не осудил. Я чувствовал себя последним подлецом. Я вошел в блок - он был пуст, Джой еще не вернулась из редакции. Видно, Гэвин всучил ей какую-нибудь работу. Я вытащил из карманов большую часть денег и засунул их под свой матрас. Тайник весьма примитивный и не слишком надежный, но об этих деньгах никто не знал, и я был спокоен за их сохранность. Все равно их нужно было куда-нибудь спрятать. Не мог же я оставить их на виду. Я взял винтовку и отнес ее в машину. Потом я занялся тем, что собирался сделать с того самого момента, когда отъезжал от усадьбы "Белмонт". Я осмотрел машину. Всю целиком. Я поднял капот и проверил мотор. Подлез под нее и тщательно изучил ее снизу. Я не пропустил ни единой мелочи. И когда я покончил с осмотром, у меня не осталось ни малейшего сомнения. Она была тем, чем ей и полагалось быть. Это была дорогая, но совершенно ординарная машина. Она ничем не отличалась от других машин ее класса. В ней не оказалось ни одной лишней детали, ни одна деталь не отсутствовала. Я не обнаружил ни бомбы, ни какой-нибудь явной неисправности. Я мог поклясться, что это не результат совместных усилий кучки кегельных шаров, слившихся воедино, чтобы создать из себя имитацию машины. Передо мной были самые настоящие сталь, стекло и хром. Я стоял рядом с машиной, похлопывая ее по крылу, и размышлял над тем, что мне делать дальше. А не позвонить ли сенатору Роджеру Хиллу еще раз? - подумал я. "Позвони мне, когда протрезвишься, - сказал тогда он. - Позвони завтра, если у тебя еще будет что рассказать". Я был трезв и по-прежнему мог ему кое-что рассказать. Я отлично знал, что он на это ответит, но тем не менее я должен был позвонить ему еще раз. И я отправился в тот маленький ресторан, чтобы заказать разговор с сенатором. 32 - Паркер, - сказал сенатор, - хорошо, что ты позвонил. - Так, может, ты теперь выслушаешь меня? - спросил я. - Разумеется, - своим приторным тоном промолвил сенатор, - если только ты не станешь опять нести околесицу о нашествии пришельцев. - Но, сенатор... - Могу поставить тебя в известность, - прервал меня сенатор, - что назревает большой скандал - ты, конечно, понимаешь, что это не подлежит оглашению. - Я так и предполагал, - сказал я. - Стоит тебе заговорить о каком-нибудь событии, представляющем интерес, как всегда оказывается, что это не для оглашения. - Так вот, скандал разразится в понедельник утром, когда откроется биржа. Мы не знаем, как это получилось, но в банках не хватает денег. И заметь, не в каком-нибудь одном банке, а почти во всех, черт их дери. Ни один из них не может свести баланс. Каждый банк собрал сегодня в сверхурочное время своих служащих, чтобы выяснить, куда делись все эти деньги. Но это еще не самое скверное. - А что же тогда самое скверное? - Это деньги, - сказал сенатор. - Вначале их было слишком много. Невероятно много. Если сложить все деньги, имевшиеся в банках в пятницу утром, то получится такая огромная сумма, которая вообще не имеет права на существование. Уверяю тебя, Паркер, что такого количества денег не наберется во всех Соединенных Штатах. - Но их там больше нет. - Верно, - согласился сенатор, - их там больше нет. Насколько нам известно, сумма оставшихся денег приблизилась к средней норме. Я ждал продолжения и в наступившей на секунду тишине услышал глубокий вздох, словно он боролся с удушьем. - И кое-что еще, - произнес он. - Слухи. Всевозможные слухи. Каждый час что-нибудь новое. А проверить их невозможно. - Что за слухи? Он заколебался, потом сказал: - Помни, что это строго между нами. - Можешь не сомневаться. - Прошел слушок, что кто-то - никто толком не знает, кто именно - захватил контроль над "Юнайтед стейтс стил" и несколькими другими корпорациями. - Одни и те же лица? - Ей-богу, не знаю, Паркер. И вообще не представляю, есть ли в этих слухах хоть капля правды. Выслушаешь одно, а через минуту тебе преподносят что-нибудь другое. Он помолчал и немного погодя спросил: - Паркер, а ты-то что об этом знаешь? Я мог бы ему кое-что рассказать из того, что я знал, но понимал, что этого делать нельзя. Он бы только обозлился и послал меня к черту - на этом бы все и кончилось. - Я могу дать тебе один совет, - сказал я. - Могу посоветовать, что ты должен сделать. - Надеюсь, это что-нибудь путное? - Издай закон. - Если б мы издавали каждый закон... - Закон, - продолжал я, - против частной собственности. Любой частной собственности. Составь его так, чтобы ни один человек не имел права владеть ни футом земли, ни промышленным предприятием, ни граммом руды, ни домом... - Ты что, спятил?! - взорвался сенатор. - Да разве можно издать подобный закон! Такого и в мыслях не должно быть. - А пока ты будешь разрабатывать его, придумай какой-нибудь заменитель денег. Сенатор что-то бессвязно пролепетал. - Потому что, - добавил я, - существующие законы дают возможность пришельцам купить Землю. Если вы оставите все, как есть, Земля перейдет в их полное владение. Сенатор обрел дар речи. - Паркер, - взвизгнул он, - ты свихнулся! Всякое мне приходилось выслушивать, но подобную белиберду я слышу впервые в жизни. - Если ты мне не веришь, пойди и спроси у Пса. - Какого еще пса? При чем тут пес, дьявол тебя побери? - Того, что сидит перед Белым домом. И ждет, когда его пустят к Президенту. - Паркер, - рявкнул он, - не смей мне больше звонить. У меня и без твоих бредней голова раскалывается. Не знаю, что у тебя на уме, но больше мне не звони. Если это шутка... - Это не шутка, - сказал я. - До свидания, Паркер, - сказал сенатор. - До свиданья, господин сенатор, - отозвался я. Я повесил трубку и, не выходя из будки, попытался собраться с мыслями. Я понял, что надеяться больше не на что. С самого начала сенатор был моей единственной надеждой. Из всех знакомых мне государственных деятелей только он был наделен воображением, но, видно, недостаточным, чтобы прислушаться к моим словам. Я сделал все, что в моих силах, подумал я, но ничего не добился. Быть может, если б я действовал по-другому, если б я прибегнул к какому-нибудь иному способу, мне повезло бы больше. Но человек может сказать такое о любом своем поступке. Наперед никогда не угадаешь. Дело сделано, и никто не может знать заранее, чем все обернется. Теперь уже ничто не остановит машину, пущенную в ход пришельцами. И видимо, все произойдет гораздо быстрее, чем я предполагал. Утро понедельника принесет с собой панику на Уолл-стрит, и вслед за этим начнет разваливаться экономика. Первую трещину в нашей финансовой системе даст торговля, а отсюда эта трещина быстро расползется в разные стороны, и за одну неделю мир будет ввергнут в хаос. А ведь скорей всего пришельцы уже знают о моем звонке сенатору, подумал я, и спину мне обдало холодом. Быть того не может, чтобы они тем или иным способом не контролировали системы связи. И несмотря на то, что я, по их расчетам, должен сейчас обдумывать их предложение, они все равно узнают, что я звонил сенатору. Этого я не учел. Голова была забита другими мыслями. Впрочем, если б я вспомнил об этом раньше, вероятно, я все равно позвонил бы ему. А вероятнее всего, это вообще не имело для них особого значения. Возможно, они предвидели, что, до того как я соглашусь на их предложение, я еще немного побарахтаюсь. А может быть, этот звонок, еще раз доказавший всю безнадежность моих попыток им помешать, по их понятиям, еще крепче меня с ними свяжет, окончательно убедив меня в том, что всякое сопротивление бесполезно. Оставались ли еще какие-нибудь неиспользованные возможности? Какой-нибудь иной подход к этим событиям, который дал бы лучшие результаты? И вообще, способен ли человек сделать хоть что-нибудь? Я мог, скажем, позвонить Президенту, вернее - мог попытаться позвонить ему. Но я не строил на этот счет иллюзий. Я понимал, как мало шансов на то, что мне удастся с ним переговорить. В особенности сейчас, когда на плечи Президента легло тягчайшее бремя: за всю историю страны ни один государственный деятель не сталкивался с подобными трудностями. Поговорите с Псом, сказал бы я ему, если б меня с ним соединили. Поговорите с Псом, который ждет вас на улице. Но это не пройдет. Хоть бейся головой об стену. Я сложил оружие. Мне не везло с самого начала. И не было на свете человека, которому бы в этом повезло. Я достал монету и опустил ее в прорезь. Набрал номер редакции и попросил к телефону Джой. - Все в порядке? - спросила она. - В полнейшем. Когда ты приедешь домой? - Не знаю, - сердито ответила она. - Этот зараза Гэвин все время находит для меня работу. - А ты возьми да уйди. - Ты же знаешь, что я не могу этого сделать. - Ну ладно. Где бы тебе хотелось сегодня поужинать? Можешь выбрать ресторан подороже. Я купаюсь в деньгах. - Откуда у тебя деньги? Ведь твой чек у меня. Я его получила для тебя. - Джой, поверь, у меня денег навалом. Где ты хочешь поужинать? - Давай останемся дома, - предложила она. - Приготовим себе что-нибудь поесть. В ресторанах сейчас такая давка. - Бифштексы? А еще что? Я пока выйду и все куплю. Она сказала, что купить. И я отправился за покупками. 33 Я шел к машине, прижимая к себе огромный бумажный пакет с продуктами, которые я купил, выполняя заказ Джой. Я оставил машину на другом конце стоянки при магазине самообслуживания, а пакет весил немало, да и продукты в нем были уложены кое-как, а две консервные банки - одна с кукурузой, другая с компотом из персиков - уже начали прорывать в днище дыру, норовя выскочить наружу. Я шел вдоль стоянки, стараясь шагать поосторожнее, чтобы уберечь пакет от лишних толчков, и, судорожно обхватив его обеими руками, честно пытался помешать ему развалиться окончательно. До машины я добрался благополучно, хотя был уже на грани катастрофы. Проделав акробатический этюд из репертуара "человека-змеи", я открыл дверцу и швырнул мешок на сиденье. Тут он наконец разорвался, вывалив на сиденье кучу всевозможных бакалейных товаров. Мне пришлось основательно поработать обеими руками, чтобы сдвинуть всю эту груду на другой конец сиденья и освободить себе место за рулем. Если б не возня с разорванным пакетом, я, наверное, заметил бы это сразу, но я увидел это только тогда, когда уже сидел в машине и протянул руку, чтобы вставить ключ в замок зажигания. И тут это бросилось мне в глаза - сложенный пополам в виде палатки листок бумаги, который стоял над приборным щитком, закрывая собой часть ветрового стекла. А на листке большими печатными буквами было написано одно-единственное слово: "ПОДЛЕЦ!" Чтобы вставить ключ в замок, я подался вперед, да так и остался, уставившись на эту бумажку с лаконичным посланием. Мне не пришлось ломать голову над тем, кто мог ее здесь оставить. У меня на этот счет не было никаких сомнений. Точно я это знал, точно я видел собственными глазами, как он клал ее сюда - некий псевдочеловек, некое скопление кегельных шаров, принявших человеческий облик и сообщавших мне, что они знали о моем звонке сенатору, знали, что я предам их при первом же удобном случае. Возможно, они не питали ко мне злобы, и мой поступок не особенно их встревожил, но не исключено, что он вызвал у них отвращение - а может, и разочарование. Короче, какие-то соображения заставили их поставить меня в известность, что они следят за мной и мне не удастся обвести их вокруг пальца. Я вставил ключ в замок и включил мотор. Потом протянул руку, взял эту бумажку, скомкал ее и выбросил в окошко. Если они следили за мной - а я полагал, что так оно и было, - этот жест дал им понять, что я о них думаю. Ребячество? Конечно. Ну и что? Плевать я на это хотел. Сейчас мне было наплевать на все. Проехав три квартала, я заметил позади себя машину. Это была самая заурядная машина, черная, не из дорогих. Даже не знаю, почему я обратил на нее внимание. В ней не было ничего особенного. Машины такого цвета, такой модели и степени изношенности видишь по сто раз на день. Вероятно, я заметил ее, потому что заметил бы любую машину, которая, идя сзади, замедлила бы ход одновременно с моей. Я проехал еще два квартала - она шла за мной как привязанная. Я сделал несколько поворотов - она не отставала. Теперь уже было ясно, что это слежка, и довольно-таки грубая. Я направил машину к окраине города, черная машина по-прежнему двигалась за мной, отстав на полквартала. Беззастенчиво, даже не пытаясь как-то скрыть, что она меня преследует. Возможно, умышленно действуя в открытую - только для того, чтобы держать меня в постоянном напряжении. И, продолжая путь, я спросил себя, стоит ли мне тратить усилия, чтобы отделаться от этого преследователя. Я не видел в этом особого смысла. Что с того, если даже я избавлюсь от него? Ведь я от этого мало что выиграю. Они подслушали мой разговор с сенатором. Они наверняка знали, где находится моя, с позволения - сказать, штаб-квартира. Для них не проблема меня найти, если я им когда-нибудь понадоблюсь. Но если б мне удалось внушить им, будто я ни о чем не догадываюсь, у меня, возможно, появилось бы некоторое преимущество. Незатейливый дешевый способ - на всякий случай прикинуться дурачком. Я выехал за городскую черту, пустил машину по одному из ведущих на запад шоссе и слегка прибавил скорость. Я оторвался от своего преследователя, но не намного. Впереди дорога, извиваясь, поднималась по склону холма и круто сворачивала на его вершине. Я вспомнил, что за поворотом вскоре начинался проселок. Движение там было небольшое, и, если б мне повезло, я, может быть, успел бы юркнуть на боковую дорогу и скрыться из виду до того, как черная машина одолеет этот поворот. Поднимаясь на холм, я снова выиграл какое-то расстояние и, когда та машина скрылась за поворотом, включил полную скорость. Впереди дорога была пуста, и, домчавшись до перекрестка, я с силой нажал на тормоз и резко крутанул руль. Машина прижалась к земле, как животное, готовящееся к прыжку. Задние колеса немного занесло, взвизгнули шины; через секунду я уже был на проселочной дороге, выровнял машину и дал газ. Дорога шла по холмам - один крутой склон за другим, а между ними лощины. И, уже поднявшись на вершину третьего холма, я в зеркальце заднего вида заметил на вершине второго черную машину. Это было как гром с ясного неба. Не потому, что это имело какое-то существенное значение - просто я был настолько убежден, что отделался от нее, что это здорово ударило по моей самоуверенности. И вывело из себя. Если эта ничтожная тварь... Тут я заметил тропинку. Видно, то была старая, давно заброшенная колея, проходившая через рощицу и сплошь заросшая сорняками, и, охраняя ее, низко свисали ветви деревьев, словно эти ветви пытались скрыть от людского глаза едва заметные следы проходившей здесь некогда дороги. Я резко довернул руль, и машина, содрогнувшись, перевалила через неглубокую канавку. Ветви тут же заслонили ветровое стекло и заскребли по металлической обшивке. Я ехал вслепую, колеса то и дело подскакивали на старой, почти стершейся колее. Наконец я затормозил и вылез из машины. Позади ветви деревьев свисали почти до земли, и машина вряд ли была видна с дороги. Я улыбнулся, поздравив себя с этой мизерной победой. Я был уверен, что на этот раз оставил преследователя с носом. Я ждал. Черная машина взлетела на вершину холма и с ревом ринулась по дороге вниз. В послеполуденной тишине ее мотор тарахтел на всю округу. Еще немного, и не миновать ей капитального ремонта. Она спустилась с холма; раздался резкий скрип тормозов. Они все скрипели и скрипели, пока наконец машина не остановилась. Меня опять уложили на обе лопатки, подумал я. Так или иначе, но они усекли, что я здесь. Судя по всему, они решили отбросить церемонии. Что ж, как аукнется, так и откликнется. Я открыл дверцу и достал с заднего сиденья винтовку. Взвесил на руке, и ее тяжесть вселила в меня уверенность. С секунду я соображал, насколько эффективна винтовка против подобных существ, потом вспомнил, как рассыпался Этвуд, когда я полез в карман за пистолетом, и как там, к северу от города, покатилась вниз по склону холма машина, стоило мне открыть по ней огонь. Сжимая в руке винтовку, я крадучись пошел вдоль колеи. Если мой преследователь отправится меня искать - а он обязательно так и сделает, - ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он нашел меня в том месте, где, по его расчетам, я должен находиться. Я двигался в притихшем, безмолвном мире, благоухавшем всеми ароматами осени. Над тропинкой переплелись унизанные багровыми листьями стебли ползучих растений, и нескончаемым дождем медленно и плавно падали расцвеченные холодом листья, струясь сквозь лабиринт ветвей. Я ступал почти бесшумно, только порой слегка похрустывали и шуршали под подошвами сухие листья. Образовавшийся за долгие годы многослойный ковер из опавших листьев и мха поглощал все звуки. Я вышел из рощицы и прокрался вдоль опушки на вершину холма. Я нашел там пламенеющий куст сумаха и присел за ним на корточки, Куст еще не расстался со своими глянцевитыми красными листьями, и я оказался в идеальной засаде. Склон подо мной спускался к крошечному ручейку - тоненькой струйке воды, которая бежала в ложбине между холмами. Роща, изогнувшись, отступала к дороге, и передо мной расстилалась бурая от засохшего сорняка поверхность склона с кое-где вкрапленными в нее пылающими факелами кустов сумаха. Вдоль ручья шел какой-то мужчина; потом он повернул и стал взбираться по склону, направляясь прямо ко мне, как будто он знал, что я прячусь за кустом. Это был невзрачного вида сутуловатый субъект в низко надвинутой на лоб старой фетровой шляпе и черном костюме, который даже на расстоянии выглядел сильно поношенным. Глядя себе под ноги, он шел прямо на меня. Словно хотел показать, что не видит меня, знать не знает, что я где-то поблизости. Не спеша, он неуклюжей походкой ковылял вверх до склону, не отрывая глаз от земли. Я поднял винтовку и просунул ствол сквозь занавес из алых листьев. Прижал приклад к плечу и взял на мушку опущенную голову взбиравшегося на холм человека. Он остановился. Словно знал, что на него нацелена винтовка; остановился, вскинул голову и завертел ею по сторонам. Потом он выпрямился, подобрался и, изменив направление, пошел по склону к маленькому, заросшему травой болотцу. Я опустил винтовку, и в этот миг моих ноздрей коснулась струя отвратительного зловония. Я принюхался, чтобы определить, что это за запах, и у меня не осталось никаких сомнений. Где-то поблизости, на склоне холма находился рассерженный скунс. Я усмехнулся. Так ему и надо, подумал я. Так ему и надо, этому проклятому кретину. Теперь он уже двигался быстрее, пробираясь к болоту через островок высокой, по пояс, травы, - и вдруг он исчез. Я протер глаза и снова взглянул в ту сторону - его не было. Он мог споткнуться и упасть в траву, рассудил я, однако меня не оставляло ощущение, что я вижу такое не впервые. То же самое произошло на моих глазах в подвале усадьбы "Белмонт". Этвуд сидел тогда передо мной на стуле, и в мгновение ока стул опустел, а по полу покатились кегельные шары. Я не заметил, как это произошло, хотя смотрел на него в упор. Я никак не мог пропустить это и тем не менее ничего не увидел. В какой-то момент Этвуд еще присутствовал, а в следующий - вместо него появились кегельные шары. Именно это и произошло сейчас, при ярком свете послеполуденного осеннего солнца. Только что по пояс в траве шел человек, и вдруг его не стало. Он бесследно исчез. Держа наготове винтовку, я осторожно встал во весь рост и окинул взглядом склон холма. Смотреть там было не на что, если не считать колыхавшейся травы, и она колыхалась только в одном месте - там, где исчез этот человек. Вся остальная растительность на склоне была недвижима. Запах скунса все настойчивее лез мне в ноздри, волной поднимаясь снизу до склону холма. А там творилось нечто дьявольски странное. Трава продолжала колыхаться, словно в том месте что-то бешено металось по земле, но не было слышно ни звука. Стояла мертвая тишина. Я двинулся вниз по склону, по-прежнему держа наготове винтовку. И внезапно у меня в кармане что-то закопошилось, пытаясь выбраться наружу. Как будто туда раньше забралась мышь или крыса и сейчас рвалась на свободу. Я инстинктивно схватился за карман, но эта штуковина уже вылезла из него. Она оказалась маленьким черным шариком, вроде тех мягких резиновых мячиков, которые дают играть малышам. Он высунулся из кармана, увильнул от моих пальцев, упал на землю и какими-то сумасшедшими зигзагами покатился к тому месту, где колыхалась трава. Я стоял как вкопанный, глядя ему вслед и пытаясь сообразить, - что это такое. И вдруг я понял. Это были деньги. Та их часть, что лежала у меня в кармане, часть тех денег, которые я получил в усадьбе "Белмонт". Теперь они вновь превратились в шар и мчались туда, где исчез тот, другой оборотень, на время принявший человеческий облик. Я издал вопль и, отбросив всякую осторожность, бегом бросился к островку колыхавшейся травы. Потому что там что-то происходило, и я должен был выяснить, что именно. Скунсом воняло нестерпимо, и я невольно начал уклоняться в сторону и тут краем глаза увидел, что там делается. Я остановился и стал смотреть, толком ничего не понимая. Там, в траве, как одержимые, в самозабвенном экстазе скакали кегельные шары. Они крутились волчком, катались взад и вперед, подпрыгивали в воздух. И с этого травянистого островка поднимался тошнотворный, слезоточивый, сводящий скулы запах, оставленный растревоженным скунсом. Я не выдержал. Давясь и отплевываясь, я пустился наутек. И на пути к машине я подумал - без особого, правда, душевного подъема, - что наконец нашел трещину в, казалось бы, неуязвимой броне кегельных шаров. 34 Пес говорил, что они питают слабость к запахам. Завладев Землей, они обменяют ее на партию каких-то запахов. Запахи - это их жизненный стимул, единственный источник наслаждения. Они их ценят превыше всего. И здесь, на Земле, у подножия разукрашенного осенью холма, на заросшем травой болотце, они нашли запах, который их пленил. Ведь только так можно было истолковать их исступленные прыжки. Запах, который, видимо, обладал для них такой притягательной силой, что заставил их отказаться от выполнения стоявшей перед ними задачи, какова бы ни была ее цель. Я сел в машину, дал задний ход, выехал на дорогу и поехал обратно в сторону главного шоссе. По-видимому, другие ароматы Земли не обладали для кегельных шаров особой привлекательностью, подумал я, но вонь скунса свела их с ума. И хотя лично мне это казалось бессмысленным, я вполне допускал, что в этом мог быть определенный смысл для кегельного шара. Должен быть какой-то способ, сказал я себе, который даст возможность человеческому роду использовать эту новую информацию в своих интересах, способ, с помощью которого мы сумеем извлечь выгоду из этой любовной интрижки кегельных шаров со скунсами. Я мысленно перенесся во вчерашний день, когда Гэвин поместил на первой странице газеты статью Джой о ферме, где разводят скунсов. Но в этом случае речь шла о других скунсах. Мои мысли разбегались кружками и каждый раз ни с чем возвращались к исходной точке. И, подводя итог этим бесплодным размышлениям, я подумал, что можно прийти в бешенство, если эту открытую мною слабость пришельцев не удастся обратить на пользу человечеству. Ибо, насколько я понимал, это был наш единственный шанс. Во всем остальном они взяли нас за горло мертвой хваткой, поставив в совершенно безвыходное положение. Но если и была какая-то возможность извлечь из этого пользу, мне она в голову не приходила. Если б нас было много, если б я не был так одинок, меня, быть может, осенила бы какая-нибудь идея. Но со мной была только Джой. Я въехал в пригород; боюсь, я не уделял должного внимания своим обязанностям водителя. Я остановился у светофора, задумался и не заметил, как красный свет сместился зеленым. До меня это дошло только тогда, когда мимо пролетело такси с высунувшимся из окошка взбешенным шофером. - Дубина! - крикнул он мне. Он прибавил еще кой-какие словечки, вероятно, позабористей, чем "дубина", но я их не расслышал - сзади раздраженно засигналили другие машины. Я поскорей оттуда убрался. Но зато теперь я кое-что знаю, подумал я. Есть одна возможность. Быть может, это пустой номер, но, по крайней мере, хоть какая-то идея. Всю дорогу до мотеля я рылся в памяти и в конце концов нашел это - имя того шофера такси, что с таким воодушевлением расписывал охоту на енотов. Я въехал во двор мотеля, поставил машину перед блоком и остался сидеть в ней, пытаясь как-то собраться с мыслями. Спустя несколько минут я вылез из машины и отправился в ресторан. Закрывшись в будке, я отыскал в телефонной книге имя Ларри Хиггинса и набрал номер. Мне ответил женский голос, и я попросил позвать к телефону Ларри. Потом я ждал, пока она ходила за ним. - Хиггинс слушает. - Быть может, вы помните меня, - сказал я, - а может, и нет. Я тот, кого вы подвезли вчера вечером к "Уэллингтон Армз". Вы еще рассказывали мне про охоту на енотов. - Мистер, про охоту на енотов я рассказываю всем, кто не затыкает уши. Что поделаешь, есть у меня такая страстишка. - Но говорили не только вы. Мы оба обсуждали это. Я рассказал вам, что иногда охочусь на уток и фазанов, и вы предложили мне как-нибудь вместе поохотиться на енотов. Вы сказали... - Погодите, - перебил он, - теперь я припоминаю. Конечно же, я вас помню. Я посадил вас у бара. Но сегодня с охотой ничего не выйдет. Мне сегодня в ночь работать. Вам повезло, что вы меня застали. Я уже уходил. - Но я не... - Можно же договориться на какой-нибудь другой день. Завтра воскресенье. Как насчет завтрашнего вечера? Или во вторник. Во вторник вечером я не работаю. Скажу вам, мистер, это куда веселее... - Но я звоню по другому вопросу. - Вы что, не хотите поохотиться? Уверяю вас, стоит вам только попробовать... - Как-нибудь вечерком мы это обязательно организуем, - сказал я. - В один из ближайших вечеров. Я вам позвоню, и мы назначим день. - О'кэй. Звоните в любое время. Он уже собрался положить трубку, и я поспешно проговорил: - Но у меня есть к вам еще одно дело. Вы тогда рассказали мне о старике, который приручает скунсов. - Ага, о том старикашке, что с большими вывихами. Даю вам честное слово... - Вы можете мне объяснить, как его найти? - Как его найти? - Да. Как мне до него добраться? - Хотите его навестить, так, что ли? - Да, я не прочь с ним повидаться. Хочу с ним потолковать. - О чем? - Да как вам сказать... - Послушайте, дело вот в чем. Может, я тогда сболтнул лишнего. Он добрый и безобидный старикан. Мне не хотелось бы, чтобы его беспокоили. Ведь над такими, как он, народ любит потешиться. - Вы говорили мне, - сказал я, - что он пытается написать книгу. - Ну, говорил. - И что ему это не по зубам. Вы же так сами сказали. Да еще пожалели, что он никогда эту книгу не напишет, не справится. Так вот, я писатель, и мне пришло в голову, что, может быть, если ему немного помочь... - Стало быть, вы собираетесь предложить ему помощь? - За некоторое вознаграждение, - сказал я. - Ему нечем вам платить. - Ему и не придется. Я мог бы написать для него эту книгу, если у него есть материал. А потом мы бы поделили гонорар. Хиггинс призадумался. - Ладно, пожалуй, это подойдет. Ведь при том, как он ее пишет, он вообще не выручит за эту книгу ни цента. Ему и впрямь нелишне помочь. - О'кэй, Так как же мне его найти? - Я мог бы вас как-нибудь вечерком свозить к нему. - Если можно, я бы хотел встретиться с ним сегодня. Завтра я уезжаю. - Ладно уж, будь по-вашему. Сдается мне, что худа от этого не будет. У вас там есть карандаш и бумага? Я ответил, что есть. - Его имя - Чарли Манз, но соседи зовут его Пустомелей. Вы выезжаете из города по двенадцатому шоссе и... Я записал под его диктовку адрес. Поблагодарил его, когда он кончил. - Как-нибудь позвоните мне, - сказал он, - и мы сообразим насчет охоты. Я пообещал. Я достал другую монету и позвонил в редакцию. Джой еще была там. - Ты купил продукты, Паркер? Я сказал, что купил, но мне придется снова уехать. - Я занесу все в блок, - добавил я. - Ты случайно не знаешь, работает ли холодильник? - Наверно, работает, - ответила она. И тут же спросила: - Куда это ты собрался, Паркер? Голос у тебя взволнованный. Что случилось? - Мне нужно встретиться с одним человеком по поводу скунсов. Ей показалось, что я решил подшутить над ее вчерашней статьей, и она обиделась. - Ничего подобного, - заверил я ее. - Это чистая правда. В долине, вверх по течению реки, живет один старик по имени Манз. Быть может, это единственный в мире человек, который приручает диких скунсов. - Ой, врешь. - А вот и нет, - сказал я. - Мне о нем прожужжал уши один разговорчивый шофер такси, которого зовут Ларри Хиггинс. - Паркер, - произнесла она, - ты что-то затеваешь. Ты ведь ездил в усадьбу "Белмонт". Там что-нибудь произошло? - Ничего особенного. Они сделали мне одно предложение, и я обещал подумать. - Какое предложение? - Предложили стать их агентом по печати и рекламе. Кажется, это так называется. - И ты собираешься его принять? - Не знаю, - ответил я. - Мне страшно, - проговорила она. - Еще страшней, чем прошлой ночью. Я хотела поговорить об этом с Гэвином, я хотела поговорить с Дау. Но у меня язык не повернулся. Что толку в таком разговоре? Нам ведь никто не поверит. - Ни одна душа на свете, - согласился я. - Я приеду домой. И очень скоро. Пусть Гэвин подсовывает мне какую угодно работу, все равно я сбегу отсюда. Ты ведь не надолго, правда? - Не надолго, - пообещал я. - Я отнесу продукты в блок, и ты сразу принимайся за готовку. Мы попрощались, и я пошел назад к машине. Я перетащил продукты в блок, поставил молоко, масло и еще кое-что в холодильник. Остальное разложил на столе. Потом я выгреб из-под матраса остаток денег и набил ими карманы. Покончив со всеми этими делами, я поехал к старику, чтобы побеседовать с ним о его скунсах. 35 По совету Хиггинса я поставил машину на задворках фермерской усадьбы, чуть в стороне от ворот, которые вели к сараям, чтобы она не загораживала проход, если кому-нибудь понадобится войти или выйти, Поблизости никого не было, только откуда-то выскочила, вилял хвостом, улыбающаяся деревенская дворняжка, чтобы неофициально поприветствовать меня радостными прыжками. Я похлопал ее по спине, сказал ей что-то, и она увязалась за мной, когда я вошел в ворота и зашагал через задний двор. Но у лаза в изгороди из колючей проволоки, за которой начиналось поле клевера, я остановился и попросил ее вернуться обратно. Мне не хотелось брать ее с собой к старику, чтобы не нарушить этим душевный покой теплой компании дружелюбных скунсов. Она подчинилась не сразу. Она убеждала меня, что нам лучше отправиться бродить по полю вдвоем, Но я настаивал на ее возвращении, я шлепнул ее по заду, чтобы придать больше веса своим словам, и в конце концов она побежала обратно, оглядываясь через плечо в надежде, что я смягчусь. Когда она скрылась из виду, я пошел через поле вдоль проложенной телегами колеи, которая едва проглядывала сквозь густой ковер клевера. Из-под ног у меня вылетали поздние осенние кузнечики и, сердито жужжа, скачками рассыпались по полю. Я добрался до конца поля, пролез через дыру в другой изгороди и, по-прежнему держась полустершейся колеи, зашагал дальше по заросшему молодыми деревцами пастбищу. Солнце клонилось к западу, и перелесок был исчерчен тенями, а в лощине самозабвенно веселились белки, кувыркаясь в опавшей листве и молнией взлетая на деревья. Дорога сбегала вниз по склону холма, пересекая лощину, взбиралась на другой холм и там, наверху, под широким выступом торчавшей из склона скалы я обнаружил хижину и человека, которого искал. Старик сидел в кресле-качалке, древнем расшатанном кресле-качалке, которое так скрипело и стонало, словно с минуты на минуту собиралось развалиться на части. Качалка стояла на небольшой площадке, вымощенной плитами местного известняка, которые старик, видно, собственноручно нарезал в высохшем русле некогда протекавшей в долине речки и втащил на холм. Через спинку кресла была переброшена грязная овечья шкура, и от качки передние ножки на шкуре мотались, как кисточки на попоне. - Добрый вечер, незнакомец, - произнес старик с таким невозмутимым спокойствием, как будто незнакомые люди заглядывали к нему в этот час ежедневно. Тут я сообразил, что, вероятно, не застал его врасплох, он видел, как я спускался по колее с холма и пересекал лощину. Возможно, он наблюдал за мной все время, пока я шел к нему, тогда как я даже не подозревал о его присутствии, не зная, где его нужно высматривать. Я только сейчас обратил внимание на то, как гармонировала эта хижина со склоном холма и окружавшими ее выходами скальных пород, словно она была такой же неотъемлемой частью этого лесистого пейзажа, как деревья и скалы. Домик был невелик и низок, а бревна, из которых он был сложен, под воздействием непогоды и солнца обесцветились и приобрели какой-то неопределенный оттенок. Рядом с дверью стоял умывальник. На скамье разместились оловянный таз и ведро с водой, из которого торчала ручка ковша. Позади скамьи высилась поленница дров и стояла колода с вонзенным в нее обоюдоострым топором. - Вы будете Чарли Манз? - спросил я. - Точно. Чарли Манз - это я, - ответил старик. - А как вам удалось меня найти? - Мне указал дорогу Ларри Хиггинс. Он покивал головой. - Хиггинс хороший человек. Если уж Ларри вас направил сюда, значит все в порядке. Когда-то он был крупным, рослым мужчиной, но его обглодали годы. Рубашка свободно болталась на его широких плечах, мятые брюки казались пустыми, что характерно для стариков. Голова его была не покрыта, но благодаря густым, стального цвета волосам создавалось впечатление, будто на нем надета шапка, а лицо заросло короткой и довольно неопрятной бородой. Я никак не мог решить, запускал ли он эту бороду сознательно или просто несколько недель не брился. Я представился и сказал, что меня интересуют скунсы и мне известно, что он пишет книгу. - Похоже, вы не прочь присесть, немного поработать языком, - сказал он. - Если вы не возражаете. Он встал с кресла и пошел к хижине. - Садитесь, - сказал он. - Если вы собираетесь у меня немного погостить, вам лучше сесть. Я огляделся - и боюсь, слишком выразительно, ища глазами, куда бы мне примоститься. - Садитесь в кресло, - сказал он. - Я его для вас согрел. Сам я устроюсь на полене. Мне это только на пользу. А то я тут нежусь, почитай, с самого полудня. Он исчез в хижине, и я опустился в кресло. И, рассевшись в нем, я почувствовал себя последней скотиной, хотя, не сделай я этого, он бы наверняка обиделся. Кресло оказалось удобным, я мог отсюда созерцать долину и холм напротив - и все это было прекрасно. Землю устилали опавшие, но пока не утратившие своих красок листья, а несколько деревьев еще щеголяло в лохмотьях летних нарядов. По упавшему стволу пробежала белка, остановилась у самого его края, присела и принялась меня разглядывать. Она подергала хвостом, но не выказала ни тени страха. Меня окружали красота, тишина и такой безмятежный покой, какого я не знал уже много лет. Я начинал понимать, что испытывал старик, коротая в этом кресле долгие часы золотистого послеполудня. Здесь было на что смотреть. Я почувствовал, как на меня нисходят покой и умиротворение, и я даже не вздрогнул, когда из-за угла хижины вразвалку вышел скунс. Скунс остановился и вытаращил на меня глаза, приподняв изящную переднюю лапу, но немного погодя степенной походкой неторопливо двинулся дальше через двор. Думаю, что он был не особенно велик, но мне он показался очень большим, и я приложил все усилия, чтобы случайно не шевельнуться; у меня не дрогнул ни один мускул. Из хижины вышел старик. В руке у него была бутылка. Он увидел скунса и восторженно закудахтал. - Бьюсь об заклад, что вы здорово струхнули! - Только в первый момент, - сказал я. - Но я сидел тихо, и он, видно, примирился с моим присутствием. - Это Феба, - сказал он. - Страсть какая назойливая особа. Шагу нельзя ступить, чтобы на нее не наткнуться. Он снял с поленницы полено и поставил его на попа. Тяжело опустился на него, откупорил бутылку и протянул ее мне. - От разговоров пересыхает горло, - сказал он, - а у меня давненько не было компаньона по части выпивки. Сдается мне, мистер Грейвс, что вы человек пьющий. Стыдно сказать, но я чуть было не облизнулся. За весь день у меня во рту не было ни капли спиртного, и я так закрутился, что у меня даже в мыслях не было пропустить стаканчик, и только сейчас я понял, как он мне необходим. - Мистер Манз, до сих пор меня знали как человека, который никогда не отказывается от выпивки, - сказал я. - Я не собираюсь опровергать это мнение. Я запрокинул голову и деликатно отхлебнул из бутылки. Виски было не первого класса, но приятное на вкус. Я обтер рукавом горлышко и передал ему бутылку. Он сделал умеренный глоток, потом вернул ее мне. Скунсиха Феба подошла к нему, поднялась на задние лапы и положила передние ему на бедро. Он опустил руку и помог ей взобраться к себе на колени. Там она и расположилась. Зачарованный этой сценой, я настолько забылся, что приложился к бутылке два раза подряд, тем самым опередив своего хозяина на один глоток. Я отдал старику бутылку, и он сидел теперь с бутылкой в одной руке, а другой почесывал скунса под подбородком. - По делу вы пришли или просто так, - сказал он, - я все равно рад вам. Я не из тех, кому в тягость одиночество, и на жизнь я не жалуюсь, однако для меня всегда праздник поглядеть на лицо ближнего. Но вас что-то гнетет. Неспроста вы пришли ко мне. Вам хочется снять с души эту тяжесть. С минуту я молча смотрел на него, и тут у меня в голове созрело важное решение. Ничем не обоснованное, оно шло вразрез со всеми моими планами. Сам не знаю, что меня толкнуло на это: умиротворяющая тишина, царившая на этом склоне, спокойствие старика и удобное кресло или это было вызвано целым комплексом различных причин. Потрать я какое-то время на размышление, едва ли я решился бы на этот шаг. Но некий внутренний импульс, нечто, таившееся в этом предвечернем часе, побудили меня поступить именно так. - Я обманул Хиггинса, чтобы вытянуть из него ваш адрес, - проговорил я. - Я сказал, что хочу помочь вам написать книгу. Но я больше не желаю лгать. Одной лжи достаточно. Я не стану вас обманывать. Я расскажу вам все, как есть. На лице старика отразилось легкое удивление. - Помочь мне написать книгу? Это какую, о скунсах? - Если захотите, я действительно помогу вам, когда со всем этим будет покончено. - Пожалуй, если уж говорить по справедливости, то кой-какая помощь мне не помешала бы. Но вы сюда пришли не за этим, так ведь? - Да, - подтвердил я. - Не за этим. Он сделал основательный глоток и протянул мне бутылку. Я тоже еще разок приложился к ней. - Порядок, друг, - сказал он. - Я зарядился и готов вас выслушать. Выкладывайте свое дело. - Только не перебивайте и не останавливайте меня, - попросил я. - Дайте мне договорить до конца. А потом уже задавайте вопросы. - Я умею слушать, - заметил старик, прижимая к себе бутылку, которую я отдал ему, и ласково поглаживая скунса. - Возможно, вам будет трудно в это поверить. - Это уже не ваша забота, - сказал он. - Давайте рассказывайте, а там видно будет. И я рассказал. Я призвал на помощь все свое красноречие, но при этом ни на шаг не отступил от истины. Я передал все так, как это было на самом деле, рассказал о том, что знал и что предполагал, о том, как ни один человек не согласился меня выслушать, за что я, впрочем, никого не винил. Я рассказал ему о Джой, о Стирлинге, о Старике и сенаторе, о вице-президенте страховой компании, который не мог разыскать для себя жилья. Я не пропустил ни малейшей подробности. Я рассказал ему все. Я умолк, и наступила тишина. Пока я говорил, закатилось солнце, и лесистые склоны подернулись сумеречной дымкой. Налетел легкий ветерок, повеяло холодом, и в воздухе повис тяжелый запах опавших листьев. Я сидел в кресле и размышлял о том, какого я свалял дурака. Я загробил свой последний шанс, выболтав ему правду. Я ведь мог иными путями добиться того, чтобы он выполнил мою просьбу. Так нет же, дернуло меня избрать самый трудный путь - честный и правдивый. Я сидел и ждал. Я выслушаю, что он мне скажет, потом встану и уйду. Поблагодарю его за виски, за то, что он уделил мне время, и в сгущающихся сумерках пройду через лесок и поле к тому месту, где оставил машину. Я вернусь в мотель, Джой будет ждать меня с обедом и надуется на меня за опоздание. А мир будет рушиться, словно никто никогда даже пальцем не шевельнул, чтобы его спасти. - Вы пришли ко мне за помощью, - раздался в полумраке голос старика. - Скажите же, чем я могу вам помочь. У меня перехватило дыхание. - Вы мне верите! - Послушайте, незнакомец, - произнес старик, - я еще кое-что соображаю. Да если б то, о чем вы рассказали, не было правдой, вы никогда бы не побеспокоились приехать ко мне. И потом, мне кажется, я чую, когда человек лжет. Я попытался что-то сказать, но не смог. Слова застряли у меня в горле. Еще немного, и я бы разрыдался - а такого за мной не водилось с незапамятных времен. Я почувствовал, как душу мне переполняют благодарность и надежда. И все потому, что мне кто-то поверил. Меня выслушало и мне поверило другое человеческое существо, и я перестал быть дураком или полоумным. Через это таинство веры я вновь полностью обрел человеческое достоинство, которое постепенно утрачивал. - Сколько скунсов, - спросил я, - вы можете собрать сразу? - Дюжину, - ответил старик. - А может, и полторы. Их тут видимо-невидимо в скалах у гребня холма. Они толкутся здесь всю ночь напролет, приходят, чтобы проведать меня и получить свой кусок. - А вы могли бы посадить их в ящик и как-нибудь перевезти в другое место? - Перевезти их в другое место? - В город, - сказал я. - В центр города. - У Тома - у хозяина той фермы, где вы оставили машину, - у него есть небольшой грузовичок. Он мог бы мне его одолжить. - И не стал бы вас ни о чем расспрашивать? - Ясное дело, что без вопросов тут не обойдешься. Но я найду что ответить. Он мог бы через лес подогнать грузовик поближе. - Тогда все в порядке, - сказал я, - об этом-то я и хотел вас просить. Вот как вы можете мне помочь... И я быстро изложил ему свою просьбу. - Но мои скунсы?! - испуганно воскликнул он. - Речь идет о будущем человечества, - ответил я. - Вы же помните, о чем я вам рассказал... - Но есть еще полицейские. Ведь они тут же схватят меня. Мне не удастся... - Пусть это вас не тревожит. У нас есть возможность уладить конфликт с полицией. Вот смотрите... Я полез в карман и вытащил пачку банкнотов. - Этого хватит на оплату любых штрафов, которые пожелает с вас содрать полиция, и сверх того еще останется немалая сумма. Он пристально посмотрел на деньги. - Это те самые бумажки, которые вы получили в усадьбе "Белмонт"! - Часть тех денег, - подтвердил я. - Кстати, вам лучше оставить их дома. Если вы возьмете их с собой, они могут исчезнуть. Могут превратиться в то, чем они были раньше. Он согнал с колен скунса и засунул деньги в карман. Потом встал и протянул мне бутылку. - Когда мне приступать? - Я могу позвонить этому Тому? - Само собой, в любое время. Немного погодя я поднимусь к нему и скажу, что жду звонка. А после того как вы позвоните, он уже сможет спуститься сюда поближе на своем грузовике. Я ему все объясню. Правды-то он от меня не услышит, конечно. Но рассчитывать на него можно. - Спасибо, - проговорил я. - Огромное за все спасибо. - Давайте угощайтесь, - сказал он. - И верните мне бутылку. Мне самому сейчас очень в жилу лишний глоток. Я выпил и отдал ему бутылку. Он, пыхтя, влил в себя свою порцию. - Я немедля принимаюсь за дело, - объявил он. - Через часок-другой скунсы будут собраны. - Я позвоню Тому, - сказал я. - Сперва вернусь в город и разведаю обстановку. А потом позвоню Тому - кстати, как его фамилия? - Андерсон, - ответил старик. - К тому времени я уже успею с ним поговорить. - Еще раз спасибо, старина. До скорого. - Хотите еще выпить? Я отрицательно потряс головой. - Мне работать. Я повернулся и зашагал вниз по окутанному сумерками склону, потом поднялся по едва различимой колее, которая привела меня к полю клевера. Когда я приблизился к тому месту, где оставил машину, в окнах фермерской усадьбы уже горел свет, но на заднем дворе было пустынно и тихо. Пока я шел к машине, из мрака вдруг раздалось рычание. Звук этот был настолько ужасен, что у меня на голове волосы стали дыбом. Меня точно молотом ударило, я похолодел, и тело мое как-то сразу обмякло. Страх и ненависть слышались в этом рычании, и к его звуку примешивался скрежет зубов. Я протянул руку к машине и схватился за ручку дверцы: рычание не стихало - безудержное, захлебывающееся рычание, яростное клокотание, которое рвалось из горла, почти не смолкая. Я распахнул дверцу машины, упал на сиденье и захлопнул ее за собой. Снаружи нескончаемыми руладами разливалось рычание. Я завел мотор и включил фары. Конус света выхватил из мрака исторгавшее рычание существо. Это была та самая приветливая деревенская дворняжка, которая так обрадовалась моему приезду и набивалась мне в попутчики. Но сейчас от ее приветливости не осталось и следа. Шерсть у нее на загривке ощетинилась, а морду рассекала белая полоса оскаленных зубов. В ярком свете фар глаза ее сверкали зеленым огнем. Выгнув спину и поджав хвост, она медленно попятилась в сторону, уступая мне дорогу. От ужаса у меня перехватило дыхание, и я с силой нажал на акселератор. Застонав, тронулись с места колеса, и, проскочив мимо собаки, машина рванулась вперед. 36 Когда я впервые увидел ее, она была приветливой и веселой собачонкой. В тот момент я ей пришелся по душе. Я тогда немало повозился, чтобы заставить ее остаться дома. Что же произошло с ней за несколько коротких часов? Или правильнее будет спросить, что произошло со мной? И пока я ломал себе голову над этой загадкой, по спине у меня прохаживались чьи-то влажные мохнатые лапы. Может, причиной этому была темнота, подумал я. При свете дня она оставалась дружелюбной дворнягой, а с наступлением ночи превращалась в свирепую сторожевую собаку, охранявшую хозяйское добро. Но такое объяснение было притянуто за уши. Я был уверен, что дело тут не только в этом. Я взглянул на приборный щиток - часы на нем показывали четверть седьмого. Сейчас я поеду в мотель и позвоню Гэвину и Дау, чтобы узнать последние новости. Не потому, что я ожидал услышать о каких-нибудь переменах, - просто мне нужно было убедиться, что все по-старому. После этого я позвоню Тому Андерсону, и колеса завертятся; дело сделано, а там будь что будет. Кролик перебежал дорогу перед самой машиной и нырнул в заросшую травой канаву у обочины. На западе, где небосклон блеклой зеленью расписало гаснущее зарево заката, летела стайка птиц, казавшихся на фоне высветленной полосы неба гонимыми ветром хлопьями сажи. Я подъехал к главному шоссе, приостановил машину, потом тронулся дальше, свернув направо, к городу. По моей спине больше не разгуливали существа влажными холодными лапами, и я уже начинал забывать о собаке. У меня вновь потеплело на душе от сознания того, что мне кто-то поверил - неважно, что это был всего-навсего чудаковатый старик-отшельник, похоронивший себя в лесной глуши. Впрочем, не исключено, что никто на свете не мог бы оказать мне большую помощь, чем этот чудаковатый старик отшельник. Возможно, от него будет гораздо больше толку, чем от сенатора, или Старика, или любого другого человека. В том случае, если план будет выполнен, если он преждевременно не сорвется. Холодные влажные лапы убрались с моей спины, но теперь у меня зачесалось ухо. Черт бы его побрал, с раздражением подумал я, вот уж некстати! Я захотел снять руку с руля, чтобы почесать ухо, - и не смог. Она точно приклеилась к нему, прилипла, и я не в состоянии был ее отодрать. Сперва я подумал, что либо мне это померещилось, либо я что-то недопонял: я собирался поднять руку, но мне это почему-то не удалось - произошла какая-то странная заминка в мозгу или отказали мышцы. Что само по себе, если оставить это без внимания, могло привести к страшным последствиям. И я сделал еще одну попытку. Мышцы руки напряглись до предела, но рука не сдвинулась с места, и меня обдало налетевшей из мрака волной ужаса. Я попробовал оторвать другую руку - она тоже не поддавалась. И тут я увидел, что у руля появились отростки, которые наручниками обхватили мне руки и приковали их к рулю. Я с силой надавил на тормозную педаль, сознавая при этом, что жму на нее слишком сильно. Никакого результата. Словно тормозов не было и в помине. Машина не дрогнула. Она продолжала нестись вперед, как будто я даже не коснулся тормозной педали. Я нажал снова - тормоза не работали. Но если они отказали, машина все равно должна была постепенно сбавить скорость, раз я снял ногу с акселератора - даже если б я не нажал на тормозную педаль. Но машина не замедлила хода. Она по-прежнему шла со скоростью шестьдесят миль в час. Я понял в чем дело. Я понял, что произошло. Как понял и то, почему рычала собака. Это была не машина; это была подделка, созданная пришельцами! Чужеродное сооружение, которое захватило меня в плен, которое могло стать для меня местом пожизненного заключения, которое по своему желанию могло завезти меня куда угодно, которое могло сотворить все, что ему заблагорассудится. Я яростно рванул к себе руль, пытаясь высвободить руки, и невольно крутанул колесо на сто восемьдесят градусов; я мгновенно вернул его в исходное положение, и меня прошиб пот при мысли о том, к чему мог привести такой поворот руля на скорости шестьдесят миль в час. Но тут до меня дошло, что руль-то я действительно повернул, а на ходе машины это не отразилось, и я понял, что теперь могу со спокойной душой вертеть руль и любую сторону. Потому что машина полностью вышла из-под моего контроля. Она не подчинялась ни тормозам, ни рулю, ни акселератору. А иначе и не могло быть. Это же была не машина. Не машина, а нечто иное, нечто иное и страшное. Но я был убежден, что раньше это была настоящая машина. Это сооружение было машиной еще сегодня к вечеру, когда преследовавшее меня существо рассыпалось на склоне холма от зловонной струи скунса. Оно-то рассыпалось, а машина уцелела; она не превратилась в сотню кегельных шаров, ринувшихся к болотцу, чтобы пуститься в пляс, упиваясь этим смрадом. Потом машину подменили - скорей всего, в те последние часы, которые я провел у хижины, рассказывая Чарли Манзу свою историю. Ведь когда я въехал во двор, собака не протестовала против машины; она рычала на нее уже в темноте, когда я вернулся. В мое отсутствие кто-то в этой машине въехал во двор фермерской усадьбы - не в машине, а в ловушке, в которую я сейчас попался, - оставил ее там и уехал в настоящей. Проделать это было несложно, ведь когда я вернулся, во дворе не было ни души. А если б даже в тот момент кто-нибудь находился поблизости, такая замена вполне могла пройти незамеченной или, самое большее, вызвать у этого свидетеля только легкое недоумение. Вначале машина была настоящей; конечно же, она была настоящей. Ведь они, вероятно, предвидели, что я тщательно осмотрю ее, и, возможно, боялись, что я сумею обнаружить какой-нибудь дефект в конструкции. А рискнуть они не решились - они непременно должны были обеспечить для меня ловушку. Но, видно, они рассудили, что после того, как я осмотрю машину, после того, как я удостоверюсь в ее подлинности, ее можно заменить безо всякой опаски, поскольку, удовлетворившись этим осмотром, я выброшу из головы все сомнения. Вполне вероятно, что их возможности были ограничены, и они это отлично понимали. Самое большее, на что они были способны, - это копировать внешний вид предметов. И возможно, что даже в этом у них случались кое-какие промашки. Взять хотя бы ту машину, которую я обстрелял на дороге, - ее единственная фара находилась в центре ветрового стекла. Но та машина была, конечно, сляпана наспех. Они могли работать гораздо лучше и, видимо, отдавали себе в этом отчет, но тем не менее, наверно, не были до конца уверены в своей компетентности или боялись, что существуют какие-нибудь неизвестные им способы, с помощью которых можно распознать подделку. Поэтому они действовали наверняка. И их осторожность окупилась сполна. Теперь я был в их власти. Я сидел беспомощный, объятый страхом перед этой своей беспомощностью, прекратив всякое сопротивление, потому что был убежден, что никакие физические усилия не освободят меня от этой машины. Для этого могли существовать иные пути, без применения силы, и я мысленно прикинул, что тут можно сделать. Я, скажем, мог бы попытаться завязать с машиной разговор - на первый взгляд это, конечно, бред, но все же не лишенный определенного смысла, поскольку это была не машина, а враг, который, несомненно, сознавал мое присутствие. Но я эту идею отверг, так как не был уверен в том, что машина, которая, возможно, услышит меня, снабжена говорящим устройством и сумеет мне ответить. А подобный односторонний разговор смахивал бы на мольбу; мне показалось бы, что мои слова с презрением игнорируются, и я почувствовал бы себя униженным. А я, невзирая на свое незавидное положение, был далек от того, чтобы о чем-то умолять или унижаться. Я, конечно, испытывал сожаление, но не по отношению к себе. Я жалел о том, что мой план провалился, что теперь все пойдет прахом и что мой выход из игры лишает меня единственного слабого шанса на победу над пришельцами. Нам встречались другие машины, и я криками пытался привлечь их внимание, но окна моей машины были закрыты, так же, видимо, как и окна тех, других, и меня никто не услышал. Так мы проехали несколько миль, потом машина снизила скорость и свернула на другую дорогу. Я попытался определить, где мы находимся, но я давно уже не следил за путевыми знаками и не смог сориентироваться. Дорога, узкая и извилистая, петляла в густом лесу, порой огибая огромные скалистые бугры, которые выпячивались из плоской равнины. Глядя на придорожный пейзаж, я не то чтобы понял - скорее догадался, куда мы держим путь. Я присмотрелся повнимательней и пришел к убеждению, что моя догадка правильна. Мы ехали к усадьбе "Белмонт", возвращались туда, где все это началось, где они поджидают меня, - наверное, разгневанные, со зловеще поджатыми губами, если подобные существа способны испытывать гнев и зловеще поджимать губы. Естественно, что это был конец всему. На этом можно было поставить точку. Если, конечно, где-то в другом месте над этой проблемой не бьется кто-нибудь еще - и бьется один на один, потому что этому человеку никто не верит. А ведь такое вполне возможно, сказал я себе. И ему может подвезти в том, в чем я окончательно потерпел неудачу. В глубине души я сознавал, как мало на это шансов, но то была моя единственная надежда, и в полете фантазии я ухватился за нее и попытался внушить себе, что это правда. Машина свернула за поворот, но недостаточно круто, и перед нами вдруг возник густой частокол деревьев. Колеса сошли с дороги, и мы устремились прямо на деревья. Передок машины ушел вниз, и она, задрав бампер, нырнула со склона. Внезапно она исчезла, и я оказался в воздухе один, без машины, окруженный тьмой с летящими навстречу мне деревьями. Я успел издать один-единственный вопль ужаса, прежде чем вмазался в дерево, которое, казалось, стремительно налетело на меня из мрака. 37 Я окоченел от холода. Мне в спину дул ледяной ветер, и кругом была непроглядная тьма, хоть глаз выколи. Я лежал на чем-то сыром и холодном, все тело у меня разрывалось от боли, а откуда-то из темноты неслись странные тоскливые звуки, похожие на плач. Я попытался шевельнуться, но от движения боль усилилась, и я больше не двигался - так и остался лежать в холоде и сырости. Меня не интересовало, кто я и где я нахожусь - не все ли равно. Я слишком устал и слишком страдал от боли, чтобы беспокоиться об этом. Немного погодя плач и сырость куда-то исчезли, и мое сознание заволокло тьмой, а потом спустя долгий период времени я вновь стал самим собой, вокруг по-прежнему было темно, а холод даже усилился. Я снова шевельнулся и снова ощутил боль, но я все-таки протянул руку с растопыренными пальцами, пытаясь до чего-то дотянуться, что-то отыскать, схватить. И когда пальцы сомкнулись, я зажал в кулаке что-то знакомое на ощупь, что-то мягкое и бесформенное. Мох и опавшие листья, подумал я. Я протянул руку, она выхватила из мрака мох и опавшие листья. Какое-то время я лежал, не двигаясь, проникаясь сознанием того, где я, ибо теперь я понял, что нахожусь в лесу. Заунывный плач был шумом ветра в верхушках деревьев, сырость подо мной - сыростью лесного мха, а запах - запахом осеннего леса. Если б не холод и боль, подумал я, было бы не так уж плохо. Место здесь приятное. А боль я чувствовал только при движении. Я начал припоминать машину, которая сошла у поворота с узкой дороги, и то, как она исчезла и оставила меня одного, летящего сквозь мрак. Я ведь жив, подумал я, и поразился этой мысли, вспомнив дерево, которое тогда увидел - или интуитивно почувствовал его присутствие - и которое, как мне показалось, мчалось на меня из тьмы. Я разжал пальцы, сжимавшие мох и листья, и потряс кистью, чтобы очистить от них руку. Потом вытянул обе руки и попробовал приподняться. Подтянул под себя ноги. И руки и ноги действовали, значит, обошлось без переломов, но к животу нельзя было притронуться, и острая боль расплескалась в грудной клетке. Значит, они все-таки просчитались, подумал я, эти Этвуды, кегельные шары или как их там зовут. Я еще был жив, я освободился от них, и, если б мне удалось добраться до телефона, я бы еще успел осуществить свой замысел. Я попробовал подняться, но не смог. Наконец я заставил себя встать на ноги и с минуту простоял так, захлестываемый волнами боли. Нервы мои не выдержали, колени подогнулись, и я мягко осел на землю, обхватив себя обеими руками, чтобы не выпустить боль, которая рвалась наружу. Я долго сидел так, и постепенно боль притупилась. Мучительным свинцовым комом она залегла где-то в глубине тела. Очевидно, я находился на крутом склоне какого-то холма, а дорога, должно быть, проходила выше, надо мной. Я понял, что мне необходимо выбраться на дорогу, потому что, если мне это удастся, появится шанс, что меня там кто-нибудь найдет. Я понятия не имел, какое расстояние отделяет меня от дороги, как далеко меня зашвырнуло, прежде чем я ударился о дерево, и далеко ли я откатился после падения на землю. Я должен был добраться до дороги - хоть на четвереньках, хоть ползком, если я не смогу идти. Дорогу я не видел; я вообще ничего не видел. Я существовал в мире абсолютной тьмы. Ни звезд. Ни огонька. Сплошной, беспросветный мрак. Я встал на четвереньки и пополз вверх по склону. Мне приходилось поминутно останавливаться. Казалось, у меня иссякли все силы. Боль вроде бы мучила меня меньше, но я ослабел до предела. Я продвигался медленно и с великим трудом. На пути мне попалось дерево, и пришлось ползком огибать его. Я запутался в кустарнике, который принял за заросли куманики, и вынужден был изменить направление и ползти вдоль этих зарослей, пока они не остались в стороне. Потом дорогу мне преградил полусгнивший ствол упавшего дерева, ценой невероятных усилий я перевалился через него и продолжал свой путь наверх. Мне захотелось узнать, который час, и я провел рукой по запястью, чтобы проверить, сохранились ли часы. Часы были на месте. Я порезал себе разбитым стеклом пальцы. Я поднес их к уху - они не тикали. Впрочем, что толку, если б они и шли, - я ведь все равно их не видел. Издалека до меня донеслось какое-то бормотание, не похожее на стон ветра в верхушках деревьев. Я замер и прислушался, пытаясь определить, что это за звук. Внезапно он стал громче, и я безошибочно узнал в нем рокот мотора. Этот звук подстегнул меня, и я как сумасшедший стал судорожно карабкаться вверх по склону, но это отчаянное карабканье в основном состояло из бесполезных телодвижений. Оно немногим ускорило мой подъем. Звук усилился, и налево от себя я увидел расплывчатое пятно света, отбрасываемого фарами приближавшейся машины. Свет куда-то нырнул и исчез, потом появился снова, теперь уже ближе. Я закричал - без слов, только чтобы привлечь внимание, - но машина как раз надо мной быстро свернула за поворот, и, судя по тому, что она даже не замедлила хода, меня никто не услышал. На секунду свет и корпус мчавшейся машины возникли на вершине холма, заполнив собой горизонт, и она исчезла, а я, оставшись в одиночестве, продолжал ползти вверх по склону. Я запретил себе думать о чем-либо, кроме подъема. Когда-нибудь на дороге появится другая машина или поедет обратно та, что сейчас проскочила мимо. Спустя какое-то время - мне оно показалось очень долгим - я наконец добрался до дороги. Я посидел на обочине, передохнул и осторожно поднялся на ноги. Боль еще не прошла, но мне показалось, что она несколько поутихла. Хоть я и не очень твердо держался на ногах, я все же сумел встать и стоять, не падая. Длинный же я прошел путь, подумал я. Длинный-предлинный путь с той ночи, когда обнаружил перед своей дверью капкан. Они полагали, что этой ночью игра будет закончена - я ведь должен был погибнуть. Пришельцы, несомненно, собирались меня убить и сейчас наверняка думают, что меня уже нет в живых. Но я выжил. Возможно, что, ударившись о дерево, я сломал себе пару ребер и ушиб диафрагму, но я был жив, стоял на ногах и пока что не сложил оружия. Стоит немного подождать, и по дороге проедет другая машина. Если судьба за меня, обязательно появится еще одна машина. У меня мелькнула ужасная мысль: "Что, если следующая машина, которая проедет по этой дороге, окажется новой подделкой из кегельных шаров?" Я пораскинул умом, и это показалось мне маловероятным. Они превращались во что-нибудь только с определенной целью, и, если рассудить здраво, едва ли им снова понадобится машина. Они ведь не нуждались в машине как средстве передвижения. Где бы они ни находились, они могли сквозь свои норы попасть в любое место на Земле и, по всей видимости, перемещались с их помощью по земной поверхности. Не нужно обладать чересчур богатым воображением, сказал я себе, чтобы представить, что пространство, занимаемое Землей, сплошь оплетено сложной системой этих нор. Впрочем, я понимал, что слово "нора", пожалуй, выбрано не совсем удачно. Я сделал один-два шага и убедился, что в состоянии идти. Быть может, вместо того чтобы ждать машину, мне лучше начать потихоньку двигаться по дороге в сторону главного шоссе. Там уж я обязательно дождусь какой-нибудь помощи. А по этой дороге, может, до самого утра больше не проедет ни одной машины. Прихрамывая, я заковылял по дороге, и все было бы ничего, только ныла грудь, и каждый мой шаг отзывался болью. Пока я так тащился, мне показалось, что ночной мрак немного рассеивается, словно в небе разорвался и стал расползаться тяжелый облачный покров. Я то и дело останавливался, чтобы передохнуть, и теперь, сделав очередную остановку, я оглянулся назад в ту сторону, откуда я шел, и мне стало ясно, почему так посветлело. Позади меня в лесу пылал пожар; внезапно на моих глазах пламя огненным фонтаном взметнулось к небу, и сквозь багровое зарево проступили контуры стропил. Я понял, что это была усадьба "Белмонт"; усадьба "Белмонт" горела! Я стоял, смотрел на пожар и страстно мечтал о том, чтобы хоть часть их сгорела вместе с домом. Но я знал, что они уцелеют, что они спасутся в своих норах, которые ведут в какой-то другой мир. В своем воображении я представил, как, подгоняемые пламенем, спешат они к этим дырам в стенах, как фальшивые люди, фальшивая мебель и прочие подделки превращаются в кегельные шары и катятся к черным отверстиям. Это было великолепно, но ровным счетом ничего не значило, потому что усадьба "Белмонт" была только одним из их лагерей. А по всему миру разбросано множество других таких же лагерей, соединенных туннелями с неким неведомым миром, родиной пришельцев. И возможно, что благодаря достижениям науки и таинственным свойствам туннелей эта их родина находится настолько близко, что попасть домой для них секундное дело. Из-за оставшегося позади поворота вынырнули две широко расставленные горящие фары и устремились прямо на меня. Я замахал руками, закричал, потом неловко отскочил в сторону, пропуская машину, которая пронеслась мимо. Вслед за этим тормозные огни прожгли в ночи две красные дыры и пронзительно взвизгнули шины. Машина дала задний ход и, быстро вернувшись, поравнялась со мной. Из окошка водителя высунулась голова, и чей-то голос произнес: - Что за черт?! А мы вас уже записали в покойники! Огибая машину, ко мне бежала рыдающая Джой, и Хиггинс заговорил снова. - Скажите ей что-нибудь, - попросил он. - Ради бога, поговорите с ней. Она совершенно ополоумела. Она подожгла дом. Джой стремительно налетела на меня. Она схватила меня за руки и изо всех сил стиснула их, словно желая удостовериться, что я не призрак. - Один из них позвонил, - проговорила она, захлебываясь от рыданий, - и сказал, что ты мертв. Они сказали, что никому не удастся безнаказанно вести с ними двойную игру. Они сказали, что ты попытался их обмануть и они тебя прикончили. Они сказали, что, если у меня есть что-нибудь на уме, мне лучше об этом забыть. Они сказали... - Что это она несет, мистер? - с отчаянием воскликнул Хиггинс. - Клянусь богом, она свихнулась. По мне, так это сущая бессмыслица. Она позвонила и стала выспрашивать про старого Пустомелю, прямо криком кричала - она и тогда уже была какая-то шальная... - Ты ранен? - спросила Джой. - Нет, разве что немного расшибся. Может, треснуло одно-два ребра. Но нам нужно спешить... - Она уговорила меня отвезти ее к Пустомеле, - продолжал Ларри Хиггинс, - и сказала ему, что вы погибли, но он все равно должен выполнить вашу просьбу. Так он загрузил скунсов... - Что?! - вскричал я, не веря своим ушам. - Набил грузовик этими самыми скунсами и потрюхал в город. - Я поступила неправильно? - спросила Джой. - Ты ведь тогда упомянул старика со скунсами и сказал, что говорил о нем с шофером такси, которого зовут Ларри Хиггинс, и я... - Нет, - прервал я ее, - ты сделала именно то, что нужно. Ты не могла поступить правильнее. Я обнял ее и привлек к себе. У меня от этого слегка заныла грудь, но мне было наплевать. -