Василий Шукшин. Живет такой парень




      © Copyright Василий Шукшин
      Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского


      Есть на Алтае тракт -- Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след бича, стеганувшего по горам.
      Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумы-вается о нем. Все удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды -- все с Чуйского тракта.
      Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души опасным ремеслом, сказка-ми, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут его шоферы) -- и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу поднебесной выси...
      И еще есть река на Алтае -- Катунь. Злая, белая от злос-ти, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет -- рвется из гор. А то вдруг присми-реет в долине -- тихо, слышно, как утка в затоне пьет за ост-ровом. Отдыхает река. Чистая, светлая -- каждую песчинку на дне видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда солнце всходит... Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами.
      И вот несутся они в горах рядом -- река и тракт. Когда глядишь на них, думается почему-то, что это брат и сестра, или что это -- влюбленные, или что это, наоборот, ненавидя-щие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи тяжкие закол-дованные злой силой быть вечно вместе... Хочется очелове-чить и дорогу, и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту земную словами.
      Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов едут... Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж луч-ше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не на-делать. Один другому может так рассказывать:
      -- Еду, говорит, и так спать захотел -- сил нет. И заснул. И заснул-то, наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом. Дал тормоз. Проснулся, смотрю -- правда, одним колесом повис. Сперва не испугал-ся, а вечером, дома, жутко стало...
      А зимой, бывает, заметет Симинский перевал -- по шесть, по восемь часов бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Пять метров разгребают лопатами снег, пять -- едут, снова пять -- разгребают, пять -- едут... В одних рубахах пластаются, матерят долю шофер-скую, и красота вокруг не красота. Одно спасение -- хоро-ший мотор. И любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае, разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе.
      Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души.
      Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продик-товать людям свои законы. Законы эти просты:
      Помоги товарищу в беде.
      Не ловчи за счет другого.
      Не трепись -- делай.
      Помяни добрым словом хорошего человека.
      Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют ха-рактеры людей. И они определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде всего. И глав-ным образом.

      В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины "ГАЗ-51". Одну вел молодой парень, дру-гую -- пожилой, угрюмый с виду человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами.
      Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит впе-ред -- это Пашка Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович.
      На тракте в сторонке стоит "козлик". Под "козликом" -- шофер, а рядом -- молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван Егорович.
      Надежды, что "козлик" побежит, нет. Прохоров "голоснул" одной машине, она пролетела мимо. Другая притормо-зила. Шофер откинул дверцу -- это Пашка.
      -- До Баклани подбрось.
      -- Ты один?
      -- Один.
      -- Садись.
      Прохоров крикнул своему шоферу:
      -- Прислать, что ль, кого-нибудь?!
      Шофер вылез из-под "козлика".
      -- Пришли Семена с тросом!
      Пашка с Прохоровым поехали.
      ...Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики...
      -- Ты куда едешь? -- поинтересовался Прохоров.
      -- В командировку.
      -- В колхоз, что ли?
      -- Мгм. Помочь мужичкам надо.
      -- А куда?
      -- Деревня Листвянка.
      Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, -- видно, в начальственной его голове зародилась какая-то "мысля".
      ...Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.
      ...Прохоров и Пашка продолжают разговор.
      -- Тебя как зовут-то? -- как бы между прочим спрашива-ет Прохоров.
      -- Меня-то? -- охотно отвечает Пашка. -- Павел Егорыч.
      -- Тезки с тобой, -- идет дальше Прохоров. -- Я по батьке тоже -- Егорыч. А фамилия моя -- Прохоров.
      -- Очень приятно, -- говорит Пашка любезно. -- А я -- Колокольников.
      -- Тоже приятно.
      Машина остановилась -- перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины.
      -- Что там? -- спросил Прохоров.
      -- Завал. Счас рвать будут.
      Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.
      -- Поехали ко мне, Егорыч? -- неожиданно предложил он.
      -- То есть как?
      -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я -- тоже председатель. Листвянка -- это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня...
      -- Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано...
      -- Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты от-работал у меня -- все честь по чести. А мы с тем председате-лем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.
      -- Я же не один.
      -- А кто еще?
      -- А он... -- Пашка показал на Кондрата, который про-шел мимо них. -- Старший мой.
      -- А ты поговори с ним. Пусть он -- в Листвянку, а ты -- ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А?
      -- Не знаю... Надо поговорить.
      -- Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает -- хоть Лазаря пой.
      -- Ладно, -- сказал Пашка.

      Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.
      -- Жена должна чувствовать, -- утверждал Пашка.
      -- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Прохоров, стаски-вая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, понимаешь, ко-торая не чувствует?
      -- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? Усталый, грязный, меня первым делом должна встречать энер-гичная жена. Я ей, например: "Привет, Маруся!" Она мне ве-село: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
      -- А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? -- замечала хозяйка.
      -- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: "Пирамидон!" -- и меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
      -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков "охальниками".

      В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно весе-лый, яркий, в белой рубахе с распахнутым воротом, в хромо-вых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб.
      -- Как здесь население... ничего? -- поинтересовался он у одного парня, а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на "местное население".
      -- Ничего, -- неохотно ответил парень.
      -- А ты, например, чего такой кислый?
      -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень.
      Пашка миролюбиво оскалился.
      -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
      -- Смотри, как бы тебе самому не навели здесь.
      -- Не наведут. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят.
      Его тоже рассматривали.
      Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое всегда волновало его.
      Танец кончился. Пары расходились по местам.
      -- Что это за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.
      Парень не пожелал больше с ним разговаривать, отвер-нулся.
      Заиграли фокстрот.
      Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился и громко сказал:
      -- Предлагаю на тур фокса.
      Все подивились изысканности Пашки -- на него уже смотрели с нескрываемым веселым интересом.
      Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо. Пашка, не мигая, ласково уставился на девушку. Тонкие ноздри его острого носа трепетно вздра-гивали.
      Настя была несколько тяжела в движениях. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже пере-стали танцевать -- смотрели на него. Пашка выпендривался, как только мог. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе -- и кружился, кружился...
      Настя весело спросила:
      -- Откуда ты такой?
      -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка.
      -- Все у вас там такие?
      -- Какие?
      -- Такие... воображалы.
      -- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных глаз Насти.
      Настя тихо засмеялась.
      Пашка сказал:
      -- Вы мне нравитесь. Я такой идеал давно искал.
      -- Быстрый ты. -- Настя в упор смотрела на Пашку.
      -- Я на полном серьезе!
      -- Ну, и что?
      -- Я вас провожаю сегодня до хаты? Если у вас, конечно, нет какого-нибудь хахаля. Договорились? Мм?
      Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой.
      Фокстрот окончился.
      Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло-нился и вышел покурить с парнями в фойе.
      Парни косились на него.
      -- Что, братцы, носы повесили? -- спросил Пашка.
      -- Тебе не кажется, что ты здесь развел слишком бурную деятельность? -- спросил тот самый парень, с которым Паш-ка беседовал до танца.
      -- Нет, не кажется.
      -- А мне кажется.
      -- Перекрестись, если кажется.
      Парень нехорошо прищурился.
      -- Выйдем на пару минут... потолкуем.
      Пашка улыбнулся.
      -- Не могу.
      -- Почему?
      -- Накостыляете ни за что... А вообще-то, чего вы на ме-ня надулись? Я, кажется, никому на мозоль не наступал.
      Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились.
      Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок... И тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок и прищурился.
      -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку. -- Я этих интеллигентов одной левой де-лаю.
      Танго кончилось.
      Пашка подошел к Насте.
      -- Вы мне не ответили на один вопрос.
      -- На какой вопрос?
      -- Я вас провожаю сегодня до хаты?
      -- Я одна пойду. Спасибо.
      Пашка сел рядом с девушкой. Круглые глаза его стали се-рьезны. Длинные тонкие пальцы незаметно дрожали.
      -- Поговорим, как жельтмены...
      -- Боже мой, -- вздохнула Настя и, поднявшись, напра-вилась в другой конец зала.
      Пашка смотрел ей вслед... Слышал, как вокруг него по-смеивались. Но не испытывал никакого стыда. Только стало горячо под ложечкой. Горячо и больно. Он встал и вышел из клуба.

      На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще преж-него. Попросил у Прохорова вышитую рубаху, надел свои диагоналевые галифе, бостоновый пиджак -- и появился такой в сельской библиотеке (Настя работала библиотека-рем).
      -- Здравствуйте! -- солидно сказал он, входя в простор-ную избу, служившую и библиотекой, и читальней.
      Настя улыбнулась ему, как старому знакомому.
      У стола сидел молодой человек интеллигентного вида, листал "Огонек".
      Пашка начал спокойно рассматривать книги, на Нас-тю -- ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огонь-ком" и есть тот самый инженер, жених.
      -- Хочешь почитать что-нибудь? -- спросила Настя, не-сколько удивленная поведением Пашки.
      -- Да, надо, знаете...
      -- Что хотите? -- Настя тоже невольно перешла на "вы".
      -- "Капитал" Карл Маркса. Я там одну главу не дочитал...
      Парень оторвался от "Огонька", взглянул на Пашку.
      Настя едва не прыснула, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержалась.
      -- Ваша фамилия?
      -- Колокольников Павел Егорыч. Год рождения 1937, во-дитель-механик второго класса. Холост.
      Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом посмотрел на парня... Тот наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка подмигнул.
      -- Кроссвордиками занимаемся?
      -- Да...
      -- Между прочим. Гена, он тоже из Москвы, -- объявила Настя.
      -- Ну, -- Гена искренне обрадовался. -- Вы давно оттуда? Расскажите, что там нового.
      Пашка излишне долго расписывался в абонементе, потом критически рассматривал том "Капитала", молчал.
      -- Спасибо, -- наконец сказал он Насте. Потом подошел к парню, протянул руку. -- Павел Егорыч Колокольников.
      -- Гена. Очень рад. Как Москва-то?
      -- Москва-то? -- переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. -- Шумит Москва, шумит. -- И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: -- Люблю смеш-ные журналы. Особенно про алкоголиков. Так разрисуют подчас...
      -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
      -- Из Москвы-то? -- Пашка перевернул страничку жур-нала. -- Я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
      -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя.
      Пашка глянул на нее, улыбнулся.
      -- Что-то не помню.
      Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку.
      Пашка разглядывал картинки.
      -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось.
      -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри-вать журнал. -- Вот, пожалуйста, -- красавец, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар!
      Гена взглянул на карикатуру, улыбнулся.
      -- Вы надолго к нам?
      -- Так точно. -- Пашка посмотрел на Настю, та улыбну-лась, глядя на него. Пашка отметил это. -- Сыграем в шаш-ки? -- предложил он инженеру.
      -- В шашки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы?
      -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах-маты). -- Думать надо. А в шашечки -- раз-два, и пирамидон.
      -- Можно в шашки, -- согласился Гена.
      Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
      -- За фук берем? -- спросил Пашка.
      -- Как это? -- не понял Гена.
      -- А это когда игрок прозевает бить, берут штрафную шашку, -- пояснила Настя.
      -- А-а. Можно брать. Берем.
      Пашка быстренько расставил шашки. Взял две, спрятал в кулаки за спиной.
      -- В какой?
      -- В левой.
      -- Ваша не пляшет. -- Белыми играл Пашка.
      -- Сделаем так, -- начал он игру, устраиваясь удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. -- Здесь курить, конечно, нельзя? -- спросил он Настю.
      -- Нет, конечно.
      -- Нельзя, так нельзя... -- Пашка пошел второй шаш-кой. -- Сделаем некоторый пирамидон, как говорят фран-цузы.
      Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал:
      -- Погоди! Ну также нельзя, слушай... зачем же подска-зывать?
      -- Ты же неверно ходишь.
      -- Ну и что! Играю-то я.
      -- Учиться надо.
      Пашка улыбнулся. Он ходил уверенно, быстро и с тол-ком.
      -- Вон той, Гена, крайней, -- снова не выдержала Настя.
      -- Нет, я не могу так! -- закипятился Гена. -- Я сам толь-ко что хотел этой, а теперь не пойду принципиально.
      -- А чего ты волнуешься? Вот чудак!
      -- Как же мне не волноваться?
      -- Волноваться вредно, -- вмешался в спор Пашка и под-мигнул Насте. Та покраснела и засмеялась.
      -- Ну и проиграешь сейчас. Принципиально.
      -- Нет, зачем? -- снисходительно сказал Пашка. -- Тут еще полно шансов меня сфотографировать... Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
      -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя.
      -- Занимайся своим делом! -- обиделся Гена по-настоя-щему. -- Нельзя же так, в самом деле. Отойди!
      -- А еще инженер. -- Настя встала.
      -- Это уже... не остроумно. При чем тут "инженер"?
      -- "Боюсь ему понравиться-а..." -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
      -- Женский пол, -- снисходительно заметил Пашка.
      Инженер смешал шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
      -- Я проиграл.
      -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка.
      -- Пойдем.
      На крыльце, закуривая, инженер пожаловался:
      -- Не понимаю, что за натура? Во все обязательно вмеша-ется.
      -- Ничего, -- сказал Пашка. -- Пройдет... Давно здесь?
      -- Что?
      -- Давно здесь живешь?
      -- Живу-то? Второй месяц.
      -- Жениться хочешь?
      Инженер с удивлением глянул на Пашку. Пашкин взгляд был прям и серьезен.
      -- На ней? Да. А что?
      -- Правильно. Хорошая девушка. Она любит тебя?
      Инженер вконец растерялся.
      -- Любит?.. По-моему, да.
      Пашка курил и сосредоточенно рассматривал сигарету. Инженер хмыкнул и спросил:
      -- Ты "Капитал" действительно читаешь?
      -- Нет, конечно. -- Тут Пашка увидел на улице автобус -- "Моды в село". -- Пойдем посмотрим, -- предложил он.
      -- А что там? -- спросил Гена.
      -- Костюмы показывают.
      -- "Дом моделей"? -- с удивлением прочитал Гена.
      -- Сходим вечерком, посмотрим? -- Пашка повернулся к Гене. -- Музыка играет...

      -- Здравствуйте, дорогие друзья! -- сказала приветливая женщина. -- Мы показываем вам моды осенне-зимнего сезо-на. Обратите внимание на удобство, простоту и красоту на-ших моделей. Мы показываем вам не только выходную одеж-ду, но и рабочую... Машенька, пожалуйста!
      Музыканты, стоявшие в глубине клубной сцены, заигра-ли что-то очень трогательное. На сцену вышла миленькая де-вушка в платьице с передничком и стала плавно ходить туда-сюда.
      -- Это -- Маша-птичница! -- пояснила приветливая жен-щина. -- Маша не только птичница, она учится заочно в сель-скохозяйственном техникуме.
      Маша-птичница улыбнулась в зал.
      -- На переднике, с правой стороны, предусмотрен кар-ман, куда Маша кладет книжку.
      Маша вынула из кармана книжку и показала, как это удобно.
      -- Читать ее Маша может тогда, когда кормит своих ма-леньких пушистых друзей. Маленькие пушистые друзья очень любят Машу и, едва завидев ее в этом простом краси-вом платьице, толпой бегут к ней навстречу. Им нисколько не мешает, что Маша читает книжку, когда они клюют свои зернышки.
      Настя, Гена и Пашка сидят в зале. Пашку меньше всего интересует Маша-птичница и ее маленькие пушистые дру-зья. Его интересует Настя. Он осторожненько взял ее за руку. Настя силой отняла руку, чуть наклонилась к Пашке и не-громко сказала:
      -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
      Пашка отодвинулся от нее.
      -- А вот костюм для полевых работ! -- возвестила старею-щая женщина.
      На сцену, под музыку (музыка уже другая -- быстрая, иг-ривая), вышла другая девушка -- в брюках, в сапожках и в курточке. Вся она сильно смахивает на девицу с улицы Горь-кого.
      -- Это -- Наташа, -- стала пояснять женщина. -- Ната-ша -- ударник коммунистического труда, член полеводчес-кой бригады. Я говорю условно, товарищи, вы меня, конеч-но, понимаете. -- Женщина обаятельно улыбнулась. -- Здесь традиционную фуфайку заменяет удобная современная курт-ка, -- продолжает она рассказывать. -- Подул холодный осенний ветер...
      Наташа увлеклась ходьбой под музыку -- не среагировала на последние слова.
      -- Наташа! -- Женщина строго и вместе с тем ласково по-смотрела на девушку. -- Подул ветер.
      Наташа подняла воротник.
      -- Подул холодный осенний ветер -- у куртки имеется глухой воротник.
      Музыканты играют, притопывают ногами. Особенно ста-рается ударник.
      -- Наташа передовая не только в труде, но и в быту. Поэ-тому все на ней опрятно и красиво.
      Наташа улыбнулась в зал, как будто несколько извиняясь за то, что она такая передовая в быту.
      -- Спасибо, Наташенька.
      Наташа ушла со сцены и стала переодеваться в очередное вечернее платье. А женщина стала рассказывать, как надо красиво одеваться, чтобы не было крикливо и в то же время модно. Упрекнула "некоторых молодых людей", которые лю-бят одеваться крикливо (ей очень нравилось это слово -- "крикливо").
      ...Пашка склонился к Насте и сказал:
      -- Я уже вторые сутки страдаю -- так? -- а вы мне -- ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
      Настя повернулась к Гене.
      -- Ген, дай я на твое место сяду.
      Пашка засуетился громко.
      -- Загораживают, да? -- спросил он Настю и постучал пальцем по голове впереди сидящего товарища. -- Эй, това-рищ! Убери свою голову.
      Товарищ "убрал" голову.
      Настя осталась сидеть на месте.
      -- ...Вот -- вечернее строгое платье простых линий. Оно дополнено шарфом на белой подкладке. Как видите, краси-во, просто и ничего лишнего. Каждой девушке приятно будет пойти в таком платье в театр, на банкет, на танцы... В этом сезоне очень модно сочетание цветов черного с белым.
      Пашка потянул к себе кофту, которая была у Насти на руке, как бы желая проверить, в каком отношении здесь цве-та черный и белый...
      -- Гена, сядь на мое место, -- попросила Настя.
      Гена с готовностью сел на место Насти.
      Пашка заскучал.
      А на сцене в это время демонстрировался "костюм для пляжа из трех деталей".
      -- Платье-халат. Спереди на кнопках.
      Кто-то из зрителей громко хохотнул. На него зашикали.
      -- Очень удобно, не правда ли? -- спросила женщина.
      ...Пашка встал и пошел из клуба.
      Опять сорвалось.

      Дома он не раздеваясь прилег на кровать.
      -- Ты чего такой грустный? -- спросил Прохоров.
      -- Да так... -- отозвался Пашка. Полежал несколько ми-нут и вдруг спросил: -- Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
      -- Как это? -- не понял Прохоров.
      -- Ну, как раньше... Раньше ведь воровали.
      -- А-а... А черт его знает. А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.
      -- Это, конечно. Я так просто, -- согласился Пашка. Еще немного помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет?
      -- Наверно. Я не знаю.
      Пашка поднялся с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.

      А в это время в ночной библиотеке ссорились Настя с Геной.
      -- Генка, это же так все смешно, -- пыталась урезонить Настя жениха.
      -- А мне не смешно, -- упорствовал тот. -- Мне больно. За тебя больно...
      -- Неужели ты серьезно думаешь, что...
      -- Думаю! Потому что -- вижу! Если ты можешь с первым встречным...
      -- Перестань!!! -- оборвала его Настя.
      -- А почему "перестань"? Если ты можешь...
      -- Перестань! -- опять властно сказала Настя.

      Стоит Пашка у окна, о чем-то крепко думает. И вдруг со-рвался с места и пошел вон из комнаты, пропел свое люби-мое:

      И за борт ее бросает
      В набежа-авшую волну...

      Хлопнула дверь.
      Гена тоже сорвался с места и без слов пошел вон из биб-лиотеки.
      Хлопнула дверь.
      Настя осталась одна.
      Горько ей.

      Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел движок.
      Во дворе РТС его окликнули.
      -- Свои, -- сказал Пашка.
      -- Кто -- свои?
      -- Колокольников.
      -- Командировочный, что ль?
      -- Да.
      В круг света вышел дедун -- сторож в тулупе, с берданкой.
      -- Ехать, что ль?
      -- Ехать.
      -- Закурить имеется?
      -- Есть. Закурили.
      -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и зевнул. -- Спать клонит в дождь.
      -- А ты спи, -- посоветовал Пашка.
      -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, да знаешь...
      Пашка прервал словоохотливого старика:
      -- Ладно, батя, я тороплюсь.
      -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул.
      Пашка завел машину и выехал со двора.
      На улицах в деревне никого не было. Даже парочки куда-то попрятались. Пашка ехал на малой скорости. У Настиного дома остановился. Вылез из кабины. Мотор не заглушил.
      -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: вол-новался.
      Света в доме не было. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Там, за этими окнами, -- Настя. Сердце Пашки громко колотилось.
      Он кашлянул, осторожно потряс забор -- во дворе молча-ние. Тишина. Каплет с крыши.
      Пашка тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал только приглушенное ворчанье своей вер-ной машины, свои шаги и громкую капель.
      Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последних два шага и стал в простенке. Перевел дух.
      Он вынул фонарик. Желтое пятно света поползло по сте-нам горницы, вырывая из тьмы отдельные предметы: печку-голландку, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову -- Настя. Не ис-пугалась. Легко вскочила и подошла к окну. Пашка выклю-чил фонарик.
      Настя откинула крючки и раскрыла раму.
      Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
      -- Ты что? -- спросила она негромко.
      "Неужели узнала?" -- подумал Пашка. Он хотел, чтоб его принимали пока за другого. Он молчал.
      Настя отошла от окна. Пашка снова включил фонарик. Настя направилась к двери, прикрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
      Настя склонилась над подоконником... Он отстранил ее и полез в горницу.
      -- Додумался? -- сказала Настя потеплевшим голосом. -- Ноги-то хоть вытри, Геннадий Николаевич.
      Пашка продолжал молчать. Сразу обнял ее, теплую, мяг-кую... Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке тесемка.
      -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя. -- Что же ты делаешь? Шальной...
      Пашка начал ее целовать... Настя вдруг вырвалась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.
      "Все. Конец". Пашка приготовился к худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его "фотографиро-вать". На всякий случай отошел к окну. Вспыхнул свет... Настя настолько была поражена, что поначалу не сообрази-ла, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье.
      Пашка ласково улыбнулся ей.
      -- Испугалась?
      Настя схватила со стула юбку, надела ее, подошла к Пашке...
      -- Здравствуйте, Павел Егорыч.
      Пашка "культурно" поклонился... И тотчас ощутил на левой щеке сухую звонкую пощечину. Он ласково посмотрел на Настю.
      -- Ну зачем же так, Настя?

      А Гена ходит, мучается по комнате. "Неужели все это серьезно?" -- думает он. Постоял у окна, подошел к столу, постоял... Взял журнал, прилег на диван.
      И тут вошел Пашка.
      -- Переживаешь? -- спросил он.
      Гена вскочил с дивана.
      -- Я не понимаю, слушай... -- начал он строго.
      -- Поймешь, -- прервал его Пашка. -- Любишь Настю?
      -- Что тебе нужно?! -- взорвался Гена.
      -- Любишь, -- продолжал Пашка. -- Иди -- она в маши-не сидит.
      -- Где сидит?
      -- В машине! На улице.
      Гена взял фонарик и пошел на улицу.
      -- А ко мне зря приревновал, -- грустно вслед ему сказал Пашка. -- Мне с хорошими бабами не везет.
      Настя сидела в кабине Пашкиной машины.
      Гена постоял рядом, помолчал... Сел тоже в кабину. Мол-чат. Чем нелепее ссора, тем труднее бывает примириться -- так повелось у влюбленных.

      А Пашка пошел на Катунь -- пожаловаться родной реке, что не везет ему с идеалом, никак не везет.
      Шумит, кипит в камнях река... Слушает Пашку, понима-ет и несется дальше, и уносит Пашкину тоску далеко-далеко. Жить все равно надо, даже если очень обидно.
      Утро ударило звонкое, синее. Земля умылась ночным дождиком, дышала всей грудью.

      Едет Пашка. Устал за ночь.
      У одной небольшой деревни подсадил хорошенькую круг-лолицую молодую женщину.
      Некоторое время ехали молча.
      Женщина поглядывала по сторонам.
      Пашка глянул на нее пару раз и спросил:
      -- По-французски не говорите?
      -- Нет, а что?
      -- Так, поболтали бы... -- Пашка закурил.
      -- А вы что, говорите по-французски?
      -- Манжерокинг!
      -- Что это?
      -- Значит, говорю.
      Женщина смотрела на него широко открытыми глазами.
      -- Как будет по-французски "женщина"?
      Пашка снисходительно улыбнулся.
      -- Это -- смотря какая женщина. Есть -- женщина, а есть -- элементарная баба.
      Женщина засмеялась.
      -- Не знаете вы французский.
      -- Я?
      -- Да, вы.
      -- Вы думаете, что вы говорите?
      Бежит машина. Блестит Катунь под нежарким осенним солнышком.
      -- ...А почему, как вы думаете? -- продолжается разговор в кабине.
      -- Скучно у нас, -- отвечает Пашка.
      -- Ну а кто виноват, как вы думаете?
      -- Где?
      -- Что скучно-то. Кто виноват?
      -- Начальство, конечно.
      Женщина заметно заволновалась.
      -- Да при чем же здесь начальство-то? Ведь мы сами иногда не умеем сделать свою жизнь интересной. Причем с мелочей начиная. Я уже не говорю о большем. Вы зайдите в квартиру к молодой женщине, посмотрите!.. Боже, чего там только нет! Думочки разные, подушечки, слоники дурацкие...
      Пашкиному взору представилась эта картина: думочки, сумочки, вышивки, слоники... Катя Лизунова вспомнилась (знакомая его).
      -- ...Кошечки, кисочки, -- продолжает женщина. -- Это же пошлость, элементарная пошлость. Неужели это трудно понять? Ведь это же в наших руках -- сделать жизнь интересной.
      -- Нет, если, допустим, хорошо вышито, то... почему? Бывает, вышивать не умеют, это действительно, -- вставил Пашка.
      -- Да все равно, все равно!.. -- загорячилась женщина. -- Поймите вы это, ради Бога! Неужели трудно поставить ка-кую-нибудь тахту вместо купеческой кровати, повесить на стенку три-четыре хорошие репродукции, на стол -- какую-нибудь современную вазу...
      Пашке опять представилась комната знакомой ему Кать-ки Лизуновой. Волшебством кинематографа высокая Катькина кровать сменяется низкой тахтой, срываются со стен вышивки и заменяются репродукциями картин больших мастеров, исчезают слоники...
      -- Поставить книжный шкаф, на стол бросить несколько журналов, торшер поставить, -- продолжает женщина.
      ...А в комнате Катьки Лизуновой (по команде женщины, под ее голос), продолжают происходить чудесные преобразо-вания...
      И вот -- кончилось преобразование. (Смолк голос жен-щины.)
      И сидит в комнате не то Катька, не то совсем другая жен-щина, скорей всего француженка какая-то, но похожая на Катьку. Читает.
      И входит в комнату сам Пашка -- в цилиндре, в черном фраке, с сигарой и с тросточкой. Раскланялся с Катькой, снял цилиндр, уселся в кресло и начали они с Катькой шпа-рить по-французски. Да так это у них все ловко получается! Пашка ей с улыбкой -- слово, она ему -- два, он ей -- слово, она ему -- два. Да все с прононсом, все в нос.
      -- ...Неужели все это трудно сделать? -- спрашивает жен-щина Пашку. -- Ведь я уверена, что денег для такой обста-новки потребуется не больше.
      Пашка с интересом посмотрел на женщину. Она ему явно нравится.
      -- Можно, наверно.
      -- Можно!.. Все можно. Сами виноваты. Это же в наших возможностях.
      А над русской землей встает огромное солнце. Парит пашня. Дымят далекие костры. Стелется туман.
      Едут Пашка с женщиной.
      Пашка заметил, что женщина что-то уж очень нетерпели-во стала посматривать вперед. Спросила:
      -- А долго нам еще ехать?
      -- Еще километров тридцать с гаком. Да гак -- километ-ров десять.
      -- Сколько? -- Женщина затосковала.
      Пашка понял: приспичило. Выбрал место, где тракт бли-же всего подходит к Катуни, остановил машину.
      -- Ну-ка, милая, возьми ведерко да сходи за водой. А я пока мотор посмотрю.
      -- С удовольствием! -- воскликнула женщина, взяла ведро и побежала через кустарник вниз, к реке. Пашка вни-мательно посмотрел ей вслед.

      Муж действительно ждал жену на тракте. Длинный, оп-рятный, с узким остроносым лицом. Очень обрадовался. Рас-терялся: не знал -- то ли целовать жену, то ли снимать чемо-даны с кузова. Запрыгнул в кузов.
      Женщина полезла в сумочку за деньгами.
      -- Сколько вам?
      -- Нисколько. Иди к мужу-то... поцелуйтесь хоть -- я от-вернусь. -- Пашка улыбнулся.
      Женщина засмеялась.
      -- Нет, правда, сколько?
      -- Да нисколько! -- заорал Пашка. -- Кошмар с этими... культурными. Другая давно бы уж поняла.
      Женщина пошла к мужу.
      Тот стал ей подавать чемоданы. Негромко стал выговари-вать:
      -- Почему все-таки одна приехала? Я же писал: не садись одна с шофером. Писал?
      -- А что тут особенного? -- тоже негромко возразила жен-щина. -- Он хороший парень.
      -- Откуда ты знаешь, хороший он или плохой? Что у него, на лбу написано? Хороший... Ты еще не знаешь их. Они тут не посмотрят...
      Пашка слышал этот разговор. Злая, мстительная сила вы-толкнула его из кабины.
      -- Ну-ка, плати за то, что я вез твою жену. Быстро!
      -- А она что, не заплатила? Ты разве не заплатила? -- Муж растерялся: глаза у Пашки были как у рассвирепевшей кошки.
      -- Он не взял... -- Женщина тоже растерялась.
      Пашка не смотрел на нее.
      -- Плати! -- рявкнул он.
      Муж поспешно сунулся в карман... Но тут же спохватился.
      -- А вы что кричите-то? Заплачу, конечно. Что вы кричи-те-то? Сколько?
      -- Два рубля.
      -- Что-о! Тут же только пятьдесят копеек берут!
      -- Два рубля!!!
      -- Олег! -- сказала женщина. -- Немедленно заплати ему... Заплати ему два рубля.
      -- Пожалуйста. -- Муж отдал Пашке два рубля.

      Машина рванула с места и поехала дальше.
      Пашка догнал Кондрата (напарника своего).
      Кондрат сидел со стариком хозяином, у которого он ос-тановился. Старики толковали про жизнь. Хозяин рассказы-вал:
      -- Да... вот так, значит. Вырастил я их, лоботрясов, шесть человек, а сейчас один остался, как гвоздь в старой плахе. Разъехались, значит, по городам. Ничего, вроде, живут, справно, а меня обида берет: для кого же я весь век горбатил-ся, для кого дом этот строил?
      -- Такая уж теперь наша жизнь пошла -- ничего не поде-лаешь.
      -- Жись эта меня не касается?
      -- Она всех касается, кум.
      -- Кхх!.. Мне вот надо бы крышу сейчас новую, а не мо-гу -- сил не хватает. А эта, лонись, приехал младший: поедем, говорит, тять, со мной. Продай, говорит, дом и поедем. Эх ты, говорю, сопля ты такая! Я сейчас кто? Хозяин. А без дома кто? Пес бездомный.
      -- Ты зря так... Зря.
      -- Нет, не зря.
      -- Зря.
      -- Ты, значит, никогда не крестьянствовал, если так рас-суждаешь.
      -- Я до тридцати пяти годов крестьянствовал, если хо-чешь знать. А опора сейчас -- не дом.
      -- А кто же? Тилифизоры ваши? Финтифлюшки разные?
      Тут вошел Пашка.
      -- Здорово, старички!
      Кондрат нахмурился.
      -- Подольше не мог?
      -- Все в порядке, дядя Кондрат.
      Кондрат хочет изобразить из себя -- перед хозяином -- наставника строгого, как бы отца.
      -- Шалапутничать начинаешь, Павел. Сма-атри! Я на сколько тебя отпускал?
      Пашка для приличия виновато наморщился.
      Пауза.
      -- Чего делал-то там? -- мягче спросил Кондрат.
      -- Лес возили. -- Пашка пошел переодеваться в другую комнату.
      -- Посиди с нами, -- пригласил хозяин. -- Мы тут как раз про вас, кобелей, разговариваем.
      -- Некогда, братцы, -- отказался Пашка. -- В гости иду.
      -- Далеко ли? -- поинтересовался Кондрат.
      -- К Лизуновым.
      -- Это кто такие?
      -- Тэ-э... знакомая одна...
      -- Расплодил ты этих знакомых!.. -- строго заметил Кон-драт. -- Переломают где-нибудь ноги-то.
      -- Искобелились все, -- согласно проворчал хозяин. -- А вот был бы при хозяйстве-то, небось не побежал бы сейчас к Катьке-разведенке, а копался бы дома.
      -- Свобода личности, чего вы хотите! -- возразил Пашка.
      -- Избаловала вас Советская власть, избаловала. Я бы вам показал личность! Встал бы у меня в пять часов и работал бы, сукин сын, допоздна, пока солнце не сядет. Вот тогда не до Катьки было бы.
      Тут вошла хозяйка. Закудахтала...
      -- Кум! Здравствуй, кум!
      -- Марфынька, -- заныл старик хозяин. -- Однако ж где-то было ведь у нас... кхэ...
      -- Чего "было"? Чего закряхтел?..
      -- Было же где-то... Нам бы с кумом -- по махонькой.
      -- Э-эх... Ладно, для кума...
      -- Давай, давай...

      Лизуновы ужинали.
      -- Приятного аппетита! -- сказал Пашка.
      -- Садись с нами, -- пригласил хозяин.
      -- Спасибо. -- Пашка присел на припечке. -- Только что из-за стола.
      Катя поспешно дохлебала, встала.
      Прошли в горницу.
      -- Ты что?
      Пашка смотрел на Катерину. Стоит -- молодая еще, а уже намучилась, накричалась на своем веку, устала.
      -- Так... зашел попроведать.
      Пашка натянуто улыбнулся, стало жалко Катьку.
      -- Опять в командировку, что ль? -- Катерина угасла.
      -- Ага.
      -- Надолго?
      -- Да нет.
      -- Ну, садись.
      Пашка присел на крашеный табурет.
      -- Как живешь-то? -- спросил он.
      -- Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. -- Катерина тоже присела на высокую свою кровать, невесело задумалась.
      -- Не сошлась с мужем-то?
      -- Не сошлась.
      -- Что он сейчас делает-то?
      -- Пьет. Что ему еще делать.
      -- Мдэ... На танцы пойдем вечером?
      Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась.
      -- Легко вам, ребятам: тридцать лет -- вы все еще по тан-цулькам бегаете. Даже завидки берут.
      -- А тебе кто запрещает?
      -- Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня?
      -- Серость, -- сказал Пашка.
      -- Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша.
      -- Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм?
      -- Зачем?
      -- В гости!
      -- Как же ты придешь? Что, я одна, что ль?
      -- А чего они тебе? Ты на них -- ноль внимания.
      -- Ноль внимания...
      -- Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм?
      -- А для чего?
      Пашка ответил не сразу. Действительно -- для чего?
      -- А я откуда знаю? Так просто. Тоскливо ж тебе одной-то. И мне тоскливо.
      -- Тоскливо, верно.
      -- Ну и вот!
      -- Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем?
      -- Не знаю. Не ручаюсь.
      -- Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу-дет веселее.
      -- Ну, ты сильно-то не унывай.
      -- Я и не унываю.
      -- Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело.
      Катерина усмехнулась.
      -- Бери. Пойду.
      -- Вот и выходи. Сегодня потолкуем. -- Пашка сам не ждал, что так брякнет.
      -- Перестань ты, болтало! -- рассердилась Катерина. -- Зачем пришел-то?
      -- Некультурная ты, Катерина. Темнота.
      -- Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал?
      -- Что это, например, такое? -- Пашка подошел к слони-кам, взял пару самых маленьких. -- Для чего, спрашивается? Для счастья? Или олень вот этот... -- Пашка презрительно прищурился на оленя. (Олень, кстати, ему нравился.) -- Это же... пошлость! В горнице как в магазине. Мой тебе совет: выкинь все это, пока не поздно.
      Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер-жимо повело.
      -- Вы сами, Катька, виноваты во всем: обвиняете ребят, что они за городскими начинают приударять, а вас забывают. А нет, чтобы подумать: а почему так? А потому, что город-ские интереснее вас. С ней же поговорить и то тянет. Наша деревенская -- она, может, в десять раз красивше ее, а как нарядится в какой-нибудь малахай -- черт не черт и дьявол не такой. Нет, чтобы подтянуть все на себе да пройтись по улице весело, станцевать, спеть... Нет, вы лучше будете се-мечки проклятые лузгать да сплетничать друг про дружку. Ммх, эти сплетни!.. -- Пашка, стиснув зубы, крутнул голо-вой. -- Бросать это надо к чертовой матери -- эти сплетни. Ты делай вид, что ничего не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает тебе про своих же подружек: ля-ля-ля... Все плохие, она одна хорошая. Бросать надо эту моду.
      -- Ты что, с цепи сорвался? -- спросила Катерина.
      -- Ну вот, пожалуйста, сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав-лик?"
      -- Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно.
      -- А ты перебори себя. Тебе тошно, а ты улыбайся. Вот тогда будешь интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна собака сроду не кусала: голову кверху, грудь вперед. И улыбайся. Но громко не хохочи -- это дурость. А когда ты идешь вся разнесчастная, то тебя жалко, и все. Никакой охоты нету к тебе подходить.
      -- Ну и не подходи. Я и не прошу никого, чтобы ко мне подходили, пошли вы все к чертям, кобели проклятые. Ты зачем приперся? Тебе чего от меня надо? Думаешь, не знаю? Знаю! А туда же -- "некультурная". Так иди к своим культур-ным. Или не шибко они тебя принимают, культурные-то?
      -- Никакого сдвига в человеке! -- горько воскликнул Пашка. -- Как была Катя Лизунова, так и осталась. Я ж тебе на полном серьезе все говорю. Ничего мне от тебя не надо!
      -- Я тебе тоже на полном серьезе: пошел к черту! Куль-турный нашелся. Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молча-ла. Культурный -- по чужим бабам шастать. Наверно, уж весь Чуйский тракт охватил?
      -- Я от тоски, -- возразил Пашка. -- Я нигде не могу идеал найти.
      -- Вот когда найдешь, тогда и читай ей свои нотации. По воскресеньям. А мне они не нужны. Ясно? Выметывайся от-сюда, культурный! Чего ты с некультурными разговарива-ешь?
      -- Знаешь, как я вас всех называю? -- сказал Пашка. -- "Дайте мужа Анне Заккео". Мне вас всех жалко, дурочка.
      -- От дурачка слышу. Уходи, а то огрею чем-нибудь по загривку-то -- враз жалеть перестанешь.
      -- Эхх, -- вздохнул Пашка. И вышел.
      Над деревней, в глухом теплом воздухе, висел несуетли-вый вечерний гомон: мычали коровы, скрипели колодцы, переговаривались через ограды люди. Где-то стыдливо всхлип-нула гармонь и смолкла.
      Пашка шел к дому, где они остановились с Кондратом на постой.

      Хозяин и Кондрат спали уже -- "нафилософствовались" давеча.
      Хозяйка ворожила на картах. И ее тоже беспокоила судь-ба сынов, которые разъехались по белому свету.
      -- Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете -- война-то будет или нет? -- спросила она.
      -- Не будет, -- уверенно сказал Пашка. -- Не дадут.
      -- Господи, хоть бы не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед войной-то всякие явления бывают.
      -- Какие явления? -- полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
      -- Вот перед той-то войной -- явление было.
      -- Какое?
      -- А вот едет шофер сверху откуда-то, с гор, и подъезжает к одному месту... А место это -- как выезжать в Долину Сво-боды...
      -- Знаю, -- сказал Пашка.
      -- Вот. Выезжает из лесочка-то, глянь: впереди баба сто-ит. Голая. Подняла руку. Шофер маленько оробел. Останав-ливается. Подходит она к нему и говорит: "На, говорит, тебе двадцать рублей..."
      -- По новым деньгам, что ли? -- встрял Пашка.
      -- По каким "по новым"? Дело-то до войны было, как раз перед войной.
      -- Так.
      -- "...На, говорит, тебе двадцать рублей и купи мне на платье белой материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри, говорит, купи -- вишь, я голая вся". Ну, шофер что, взял. "Ладно, говорит, куплю". -- "Толь-ко смотри -- не забудь", -- она-то ему еще раз. И ушла. В лес. Едет шофер. Приехал на свою базу какую-то...
      -- На автобазу.
      -- Ну. И расскажи этот случай товарищам своим. Те его -- на смех. "Пойдем, говорят, пропьем лучше эти день-ги". Тот шофер-то махнул рукой, пошел и пропил эти деньги. Да. А когда назад-то ехать стал -- струсил. "Боюсь, гово-рит, хоть убейте". Пошел к жене, рассказал ей все. Та -- ру-гать его. Ну, поругала, поругала, а деньги дала. Да. Купил шофер белую материю, опять заехал на свою базу. Ну, двое поехали с ним -- чтобы убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту, эти два шофера поснули убойным сном. Спят, и все. Уж тот шофер, который материю-то вез, толкал их, толкал их, бил даже -- ничего не помогает, спят. Делать нечего -- надо ехать. Поехал. Доезжа-ет до того места -- баба ждет его. "Купил?" -- спрашивает. "Купил". -- "Спасибо". Взяла материю. А потом поглядела на шофера и спрашивает: "Ты зачем же мои деньги-то про-пил?" Тот молчит. Она так тихонечко засмеялась и говорит: "Ну ладно, они ведь деньги-то не мои, а ваши. А вот этих за-чем с собой взял? -- показывает на двух сонных. -- Испугал-ся?" Опять засмеялась и ушла в лес. Отъехал шофер с пол-версты, те двое проснулись...
      Пашка крепко спит.
      -- Спит, -- сказала старуха. -- Рассказывай им.
      ...Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому месту, где тракт выходит из гор в Долину Свободы, глядь: впереди стоит какая-то женщина. Руку подняла. А сама вся в белом, в ка-кой-то простыне. Остановился он. Подходит женщина -- а это Настя Платонова.
      -- Здравствуй, Павлик.
      Пашка очень удивился.
      -- Ты чего тут?
      А она ему так грустно-грустно:
      -- Да вот тебя жду.
      -- Что, опять с инженером поругались?
      -- Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье -- вишь, я какая. -- А сама смотрит, смотрит на Пашку.
      -- А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
      -- Павел! А Павел, -- будит старушка Пашку. -- Павел!..
      Пашка проснулся.
      -- Я что, заснул, что ли?
      -- Заснул.
      -- Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
      -- А-а, интересно?
      -- Привез он ей материи-то?
      -- Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: "Зачем же ты, говорит, мои деньги-то пропил?.."
      -- Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
      -- Так разве ж это простая баба была! -- изумилась ста-рушка. -- Это же смерть по земле ходила -- саван себе иска-ла. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, ма-тушка, ходила...
      Пашка откровенно зевнул.
      -- Ну-ка, ложись спать, -- спохватилась старушка. -- Вам завтра вставать рано.
      Пашка лег и сразу уснул.

      И опять звонкое синее утро.
      Выехали с проселка на тракт две машины -- Кондрат и Пашка.
      Кондрат -- впереди.
      Едут.
      Кондрат задумчив.
      Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
      Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
      Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Паш-ка -- тоже.
      Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
      Пошли к камню.
      На камне написано: "Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.".
      Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (во-круг камня много валяется бутылок из-под пива), отпили.
      -- Сколько ему лет было? -- спросил Пашка.
      -- Ивану? Лет тридцать пять -- тридцать восемь. Хоро-ший был парень.
      Пауза.
      Еще отпили из бутылки.
      Молчат. Долго молчат. Думают.
      -- Слышь, Павел, -- сказал Кондрат, -- помнишь, ты го-ворил насчет этой...
      -- Тетки Анисьи?
      -- Ну.
      -- Надумал?
      -- Черт ее знает... -- Кондрат мучительно сморщился. -- Не знаю. Колебаюсь.
      -- А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолку-ем. Сколько бобылем-то жить!
      -- Надоело, вообще-то...
      -- А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки... Благодать!
      Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыба-ется. Но сдержанно.
      -- Ты хорошо ее знаешь?
      -- Два года к ней заезжаю.
      -- А вдруг она скажет: "Вы что!"
      -- Да она мне все уши прожужжала: "Найди, говорит, мне какого-нибудь пожилого одинокого, пускай, мол, здесь жи-вет... Вдвоем-то легче".
      -- Да?
      -- Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяй-ственная... Ты там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
      -- Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зараба-тываем как-никак. Потом... на книжке у меня малость имеет-ся... Так что...
      -- Вы будете как у Христа за пазухой жить!
      -- Черт ее... -- Кондрат опять мечтательно улыбнулся. -- Охота, действительно, так вот приехать, натопить баню, по-париться как следует. Шибко уж надоело по этим квартирам.
      -- Что ты! -- воскликнул Пашка, поддакивая.
      -- Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В дерев-не ведь... это... хорошо! Встанешь чуть свет -- еще петухи не орали, идешь на речку... Тихо. Спят все. А ты идешь и дума-ешь: "Спите, спите -- проспите все царство небесное: красо-та ж вокруг!" А от речки туман подымается. Я рыбачить ужас-но люблю. Купил бы лодку...
      -- Можно с мотором!
      -- Можно, ага.
      -- Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова, порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху, пузырек раздавили...
      Кондрат улыбается.
      -- Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты ле-жишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю.
      -- А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я то-же думать люблю.
      -- Речка шумит в камушках.
      -- Можно баб с собой взять!
      -- Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат, -- возразил Кондрат.
      -- Вообще -- правильно, -- легко согласился Пашка. -- И насчет пузырька -- не дадут.

      Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилис-тая, с молодыми хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе -- одернула, поправила, подвинула... И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
      -- Пашка-то... правда, однако, кого-то привез.
      Пашка вошел солидный.
      -- Здорово ночевала, тетка Анисья! -- сказал.
      -- Здрасте, -- скромно буркнул Кондрат.
      -- Здрасте, здрасте, -- приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама ненароком зыркнула на Кондрата. -- Давно чего-то не заезжал, Паша.
      -- Не случалось все... кхм! Вот познакомься, тетка Ани-сья. Это мой товарищ -- Кондрат Степанович.
      -- Мгм. -- Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек. (Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
      -- Вот, значит, приехали мы... -- продолжал Пашка, но тетка Анисья и Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро погнал дело... -- Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, -- сполз Пашка с торжест-венного тона.
      -- Милости просим, милости просим, -- застрекотала Анисья. -- Может, чайку?
      -- Можно, -- разрешил Пашка.
      Анисья начала ставить самовар.
      Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился. Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится "невеста", или оттого, что он неумело взялся за дело?
      -- Как живешь, тетка Анисья?
      -- Живем, Паша... ничего вроде бы.
      -- Одной-то небось тяжело? -- издалека начал Пашка.
      -- Хе-хе, -- неловко посмеялась Анисья. -- Знамо дело.
      Кондрат опять сморщился.
      Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спро-сил: "Что?"
      Кондрат безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни, все не нравится.
      -- Самогон есть, тетка Анисья? -- пошел он напрямик.
      Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
      -- Да вроде был где-то. Вы с машинами-то... ничего?
      -- Ничего. Мы по маленькой.
      Анисья вышла в сенцы. И, как по команде, сразу тороп-ливо заговорили Кондрат и Пашка.
      -- В чем дело, дядя Кондрат?
      -- Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты... давай посидим, по...
      -- Да чего с ней сидеть-то?
      -- Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты... давай поси-дим...
      -- А вообще-то, как она тебе? Ни...
      Вошла Анисья.
      -- Ведро-то какое стоит! Благодать Господня. В огороде так и прет, так и прет все. -- Анисья поставила на стол гра-фин с самогоном.
      -- Прет, говоришь? -- переспросил Пашка, трогая гра-фин.
      -- Прет, прямо сердце радуется.
      -- Садись, дядя Кондрат.
      -- Садитесь, садитесь... Давайте к столу. У меня, правда, на стол-то шибко нечего выставить.
      -- Ничего-о, -- сказал Кондрат. -- Что мы сюда, пиро-вать приехали?
      -- Счас огурчиков вам порежу, капустки... -- хлопотала Анисья, сама все нет-нет да глянет на Кондрата.
      -- Значит, хорошо живешь, тетя Анисья? -- опять спро-сил Пашка. -- Здоровьишко как?
      -- Бог милует, Паша.
      -- Самое главное. Так... Ну что, дядя Кондрат?.. Сфото-графируем по стаканчику?
      -- По стаканчику -- это можно, -- рассудил Кондрат.
      Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала ветчины. Присела с краешку сама.
      -- Тебе налить, тетка Анисья?
      -- Немного!.. С наперсток!
      Пашка разлил по стаканам.
      -- Ну... радехоньки будем!
      Выпили.
      Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое сало. Молчали.
      -- Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья? -- ляпнул Пашка.
      Анисья даже слегка покраснела.
      -- Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
      Теперь Пашка очень удивился.
      -- Привет! Так ты же сама говорила мне!
      Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
      -- Ну и балаболка ты, Павел, -- сказал он с укоризной. -- Ешь лучше.
      -- Жельтмены! -- воскликнул Пашка. -- Я вас не пони-маю! Мы же зачем приехали?
      -- Тьфу! -- Кондрат горько сморщился и растерянно по-глядел на Анисью.
      Анисье тоже было не по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась, как вывернуться из того трудного по-ложения, куда их загнал Пашка. Она глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
      -- Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде! -- И вылетела из избы.
      -- Все! -- Кондрат встал и бросил на стол вилку. -- По-ехали! Не могу больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
      -- Спокойно, дядя Кондрат! -- невозмутимо сказал Паш-ка. -- Я в этих делах опытный. Если мы разведем туг кани-тель, то будем три дня ездить и ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
      -- Да что же ты меня позоришь-то так на старости лет! Вить мне не тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.
      -- Ничего, -- успокоил Пашка, -- сперва неловко, потом пройдет. Спокойствие, только спокойствие. Нам нельзя ждать милости от природы. Садись. Давай еще по махонькой. Что тут позорного? Ты говоришь "позор". Мы же не воруем.
      -- По-другому как-то делают люди... Язви ее, прямо хоть со стула падай.
      -- Глянется она тебе?
      -- Да ничего вроде... -- Кондрат сел опять к столу. -- Живая вроде бабенка.
      -- Все! -- Пашка сделал жест рукой. -- Наша будет!
      -- Но ты все-таки полегче, Павел, ну тя к шутам.
      -- А ты посмеивайся надо мной, -- посоветовал Паш-ка. -- Вроде бы я -- дурачок. А с дурачка взятки гладки.
      -- Ну а как она-то? Как думаешь? Может, возьмет потом да скажет: "Вы что?"
      -- О-о, мне эти фраера! -- изумился Пашка. -- Да ты ви-дишь, она с тебя глаз не спускает.
      -- Ты хаханьки тут не разводи! -- разозлился Кондрат. -- Тебя дело спрашивают.
      -- А что ты спрашиваешь, я никак не пойму?
      -- Вот мы ей счас скажем, что... это... ну, мол, согласная? А она возьмет да скажет: "Вы что". Она же сказала тебе, что, мол, ты что, Павел, когда это я замуж собиралась?
      -- О-о, -- застонал Пашка, -- о наивняк! Ты же совсем не знаешь женщин! Женщины -- это сплошной кошмар. Давай, быстро хлопнули, потом, пока она выгоняет свиней, я тебе прочитаю лекцию про женщин.
      -- Хватит "хлопать", а то нахлопаешься.
      -- Начнем со свиней, -- заговорил Пашка, встал из-за стола и стал прохаживаться по избе -- ему так легче было по-дыскивать нужные слова. -- Вот она сейчас побежала выго-нять свиней. Так?
      -- Ну.
      -- Вопрос: каких свиней?
      -- Не выпендривайся, Пашка.
      -- Нет, нет, каких свиней?
      -- Ну... обыкновенных... белых. Грязные они бывают... Пошел ты к черту! Дурака ломает тут...
      -- Стопинг! Мы пришли к главному: она побежала выго-нять свиней, а... что?
      -- Что?
      -- Вопрос: она побежала...
      -- Тьфу! Трепач! Пирамидон проклятый!
      -- Внимание! Женщина побежала выгонять свиней из огорода, а никаких свиней нету! -- Пашка торжественно поднял руку. -- Что и требовалось доказать. Она притворилась, что в огороде свиньи. Значит, она притворилась, когда сказа-ла: "Что ты, Паша, я не собираюсь замуж". Потому что она мне самому говорила: "Найди, -- мол, -- какого-нибудь по-жилого". А когда я, как жельтмен, привез ей пожилого, она начинает ломаться, потому что она -- женщина, хоть и ста-рая. Женщина -- это стартер: когда-нибудь да подведет.
      -- Ни хрена ты сам не знаешь -- трепешься только.
      -- Я? Не знаю?
      -- Не знаешь.
      -- Я женский вопрос специально изучал, если хочешь знать. Когда в армии возил генерала, я спер у него из библи-отеки книгу: "Мужчина и женщина". И там есть целая глава: "Отношения полов среди отдельных наций". И там написа-но, что даже индусы, например...
      Вошла Анисья. Пожаловалась:
      -- Ограда вся прохудилась -- свиньи так и прут, так и прут в огород. Наказание Господнее.
      Пашка перестал ходить, постоял, подумал, что-то решил.
      -- Тетка Анисья...
      -- Аиньки, Паша.
      -- Выйдем с тобой на пару слов...
      -- Хе-хе, -- посмеялась Анисья, -- чудной ты парень, ей-Богу. Ну пойдем, пойдем...
      Вышли. Несколько минут их не было. Кондрат сидел не-подвижно за столом, смотрел в одну точку. Вошел Пашка.
      -- Дядя Кондрат, мы в полном порядке. Первое: она, ко-нечно, согласная. Хороший, говорит, мужик, сразу видно. Второе: я сейчас поеду, а вы останетесь тут... Потолкуйте. В совхозе я скажу, что ты стал на дороге -- подшипники ме-няешь. К вечеру, мол, будет. Вечером ты приедешь. Третье: налей мне семьдесят пять грамм, и я поеду.
      -- Ты ничего тут не... это... не придумал? -- спросил Кон-драт.
      -- Нет, нет.
      -- Что-то мне... страшновато, Павел, -- признался Кон-драт. -- Войдет, а чего я ей скажу?
      -- Она сама чего-нибудь скажет. Наливай ноль семьдесят пять килограмма...
      -- Пить хватит -- поедешь.
      Пашка подумал и согласился.
      -- Правильно. Мы лучше в совхозе наверстаем.
      -- Боязно мне, Пашка, -- опять сказал Кондрат, -- не по себе как-то.
      -- В общем, я поехал. Гудбай! -- Пашка решительно вы-шел.
      Через минуту вошла Анисья с тарелкой соленых помидо-ров.
      -- Ведро-то какое стоит! Благодать Господня! -- загово-рила она.
      -- Да-а, -- согласился Кондрат. -- Погода прямо как на заказ.

      На хмелесовхозе, куда приехал Пашка, он сперва потре-пался с бабами, собиравшими хмель... Потом нашел дирек-тора.
      -- А где другой? -- спросил тот, заглянув в Пашкину пу-тевку.
      -- У него подшипники поплавились -- меняет, -- сказал Пашка.
      -- А ты шибко устал?
      -- Нет. А что?
      -- Надо бы поехать на нефтебазу -- горючее получить. Я свои машины все раскидал, а у нас горючее кончается...
      -- Сфотографировано, -- сказал Пашка.
      -- Что? -- не понял директор.
      -- Будет сделано.

      День был тусклый, теплый. Дороги раскисли после дож-дя, колеса то и дело буксовали. Пашка, пока доехал до храни-лища, порядком умаялся.
      Бензохранилище -- целый городок, строгий, стройный, однообразный, даже красивый в своем однообразии. На пло-щади гектара в два аккуратными рядами стоят огромные се-ребристо-белые цистерны -- цилиндрические, квадратные.
      Пашка подъехал к конторе, поставил машину рядом с другими и пошел оформлять документы.
      И тут -- никто потом не мог сказать, как это случилось, почему, -- низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
      В конторе было человек шесть шоферов, две девушки за столами и толстый мужчина в очках (тоже сидел за столом). Он и оформлял бумаги.
      Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
      -- Пожар!
      Шарахнули из конторы...
      Горели бочки на одной из машин. Горели как-то злове-ще, бесшумно, ярко.
      Люди бежали от машин.
      Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только один толс-тый человек (тот, который оформлял бумаги), отбежав не-много, остановился.
      -- Давайте брезент! Э-э!.. -- заорал он. -- Куда вы?! Успе-ем же!.. Э-э!
      -- Бежи -- сейчас рванет! Бежи, дура толстая! -- крикнул кто-то из шоферов.
      Несколько человек остановились. Остановился и Пашка.
      -- Сча-ас... Ох и будет! -- послышался сзади чей-то голос.
      -- Добра пропадет сколько! -- ответил другой.
      Кто-то заматерился. Все ждали.
      -- Давайте брезент! -- непонятно кому кричал толстый мужчина, но сам не двигался с места.
      -- Уходи! -- опять крикнули ему. -- Вот ишак. Что тут брезентом сделаешь? "Брезент"...
      Пашку точно кто толкнул сзади. Он побежал к горящей машине. Ни о чем не думал. Видел, как впереди, над маши-ной, огромным винтом свивается белое пламя.
      Не помнил Пашка, как добежал он до машины, как включил зажигание, даванул стартер, "воткнул" скорость -- человеческий механизм сработал точно. Машина рванулась и, набирая скорость, понеслась прочь от цистерн и от других машин с горючим.
      ...Река была в полукилометре от хранилища! Пашка пра-вил туда, к реке.
      Машина летела по дороге, ревела... Горящие бочки гро-хотали в кузове, Пашка закусил до крови губу, почти лег на штурвал...

      В палате, куда попал Пашка, лежало еще человек семь. Большинство лежало, задрав кверху загипсованные ноги.
      Пашка тоже лежал, задрав кверху левую ногу.
      Около него сидел тот самый человек с нефтебазы, кото-рый предлагал брезентом погасить пламя.
      -- Сколько лежать-то придется? -- спросил толстый.
      -- Не знаю. С месяц, наверно, -- ответил Пашка.
      -- Перелом бедренной кости? -- спросил один белобры-сый паренек (он лежал, задрав сразу обе ноги. Лежал, видно, долго, озверел и был каждой бочке затычка). -- А сто суток не хочешь? Быстрые все какие...
      -- Ну, привет тебе от наших ребят, -- продолжал толс-тый. -- Хотели прийти сюда -- не пускают. Меня как проф-орга и то еле пропустили. Журналов вот тебе прислали... -- Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. -- Из газеты приходили, расспрашивали про тебя... А мы и знать не знаем, кто ты такой. Сказали, что придут сюда.
      -- Это ничего, -- сказал Пашка самодовольно. -- Я им тут речь скажу.
      -- "Речь"? Хэх!.. Ну, ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни -- я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай.
      -- Ничего.
      Профорг пожал Пашке руку, сказал всем "до свидания" и ушел.
      -- Ты что, герой, что ли? -- спросил Пашку один "ходя-чий", когда за профоргом закрылась дверь.
      Пашка некоторое время молчал.
      -- А вы разве ничего не слышали? -- спросил он серьез-но. -- Должны же были по радио передавать.
      -- У нас наушники не работают. -- Белобрысый щелкнул толстым пальцем по наушникам, висевшим у его изголовья.
      Пашка еще немного помолчал. И ляпнул:
      -- Меня же на Луну запускали.
      У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приот-крыл.
      -- Нет, серьезно?
      -- Конечно. Кха! -- Пашка смотрел в потолок с таким видом, как будто он на спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, -- как будто он нисколько не сомневался в этом.
      -- Врешь ведь? -- негромко сказал белобрысый.
      -- Не веришь -- не верь, -- сказал Пашка. -- Какой мне смысл врать?
      -- Ну и как же ты?
      -- Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыг-нул. И ногу вот сломал -- неточно приземлился.
      Первым очнулся человек с "самолетом".
      -- Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
      -- Трепло, -- сказал белобрысый разочарованно. -- Я ду-мал -- правда.
      -- А как это ты на парашюте летел, если там воздуха нету? -- спросил "ходячий".
      -- Затяжным.
      -- А кто это к тебе приходил сейчас? -- спросил человек с "самолетом". -- По-моему, я его где-то...
      Тут в палату вошли старичок доктор с сестрами и с ними молодая изящная женщина в брюках, маленькая, в громад-ном свитере -- "странная и прекрасная".
      Доктор подвел девушку к Пашке.
      -- Вот ваш герой. Прошу любить.
      -- Вы будете товарищ Колокольников?
      -- Я, -- ответил Пашка и попытался привстать.
      -- Лежите, лежите, что вы! -- воскликнула девушка, под-ходя к Пашкиной койке. -- Я вот здесь присяду немножко. Можно?
      -- Боже мой! -- сказал Пашка и опять попытался сдви-нуться на койке.
      Девушка села на краешек белой плоской койки.
      -- Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
      Белобрысый перестал хохотать, смотря то на Пашку, то на девушку.
      -- Это можно, -- сказал Пашка и мельком глянул на бе-лобрысого.
      Тот начал теперь икать.
      -- Как вы себя чувствуете? -- спросила девушка, раскла-дывая на коленях большой блокнот.
      -- Железно, -- сказал Пашка.
      Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела на него. Пашка тоже улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опустила глаза к блокноту.
      -- Для начала... такие... формальные вопросы: откуда ро-дом, сколько лет, где учились...
      -- Значит, так... -- начал Пашка, закуривая. -- А потом я речь скажу. Ладно?
      -- Речь?
      -- Да.
      -- Ну... хорошо... Я могу потом записать. В другой раз.
      -- Значит, так: родом я из Суртайки -- семьдесят пять ки-лометров отсюда. А вы сами откуда?
      Девушка весело посмотрела на Пашку, на других больных; все, притихнув, смотрели на нее и на Пашку, слушали. Белобрысый икал.
      -- Я из Ленинграда. А что?
      -- Видите ли, в чем дело, -- заговорил Пашка, -- я вам могу сказать следующее...
      Белобрысый неудержимо икал.
      -- Выпей воды! -- обозлился Пашка.
      -- Я только что пил -- не помогает, -- сказал белобры-сый, сконфузившись.
      -- Значит, так... -- продолжал Пашка, затягиваясь папи-роской. -- О чем мы с вами говорили?
      -- Где вы учились?
      -- Я волнуюсь, -- сказал Пашка (ему не хотелось гово-рить, что он окончил только пять классов). -- Мне трудно го-ворить.
      -- Вот уж никогда бы не думала! -- воскликнула девуш-ка. -- Неужели вести горящую машину легче?
      -- Видите ли... -- опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг поманил к себе девушку и негромко, так, чтобы другие не слышали, доверчиво спросил: -- Вообще-то, в чем дело? Вы только это не пишите. Я что, на самом деле подвиг совершил? Я боюсь, вы напишете, а мне стыдно будет перед людями. "Вон, -- скажут, -- герой пошел!" Народ же знаете какой... Или -- ничего, можно?
      Девушка тоже засмеялась... А когда перестала смеяться, некоторое время с интересом смотрела на Пашку.
      -- Нет, это ничего, можно.
      Пашка приободрился.
      -- Вы замужем? -- спросил он.
      Девушка растерялась.
      -- Нет... А, собственно, зачем вам это?
      -- Можно я вам письменно все опишу? А вы еще раз за-втра придете, и я вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
      -- Что я, виноват, что ли? -- сказал белобрысый и опять икнул.
      Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.
      -- Понимаете... я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы ко-ротко расскажите. Значит, вы из Суртайки. Так?
      -- Так. -- Пашка скис.
      -- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
      -- Я понимаю.
      -- Где вы учились?
      -- В школе.
      -- Где, в Суртайке же?
      -- Так точно.
      -- Сколько классов кончили?
      Пашка строго посмотрел на девушку.
      -- Пять. Неженатый. Не судился еще. Все?
      -- Что вас заставило броситься к горящей машине?
      -- Дурость.
      Девушка посмотрела на Пашку.
      -- Конечно. Я же мог подорваться, -- пояснил тот.
      Девушка задумалась.
      -- Хорошо, я завтра приду к вам, -- сказала она. -- Толь-ко я не знаю... завтра приемный день?
      -- Приемный день в пятницу, -- подсказал "ходячий".
      -- А мы сделаем! -- напористо заговорил Пашка. -- Тут доктор добрый такой старик, я его попрошу, он сделает. А? Скажем, что ты захворала, бюллетень выпишет.
      -- Приду. -- Девушка улыбнулась. -- Обязательно приду. Принести чего-нибудь?
      -- Ничего не надо! Меня профсоюз будет кормить.
      -- Тут хорошо кормят, -- вставил белобрысый. -- Я уж на что -- вон какой, и то мне хватает.
      -- Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
      -- Книжку -- это да, это можно. Желательно про любовь.
      -- Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к ма-шине?
      Пашка мучительно задумался.
      -- Не знаю, -- сказал он. И виновато посмотрел на де-вушку. -- Вы сами напишите что-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое...
      Пашка покрутил растопыренными пальцами.
      -- Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар распространится дальше -- на цистерны. Да?
      -- Конечно!
      Девушка записала.
      -- А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты при-едешь? -- спросил вдруг Пашка.
      -- Я как-нибудь сделаю.
      В палату вошел доктор.
      -- Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? -- спро-сил он.
      -- Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса... Вас зовут Павлом?
      -- Колокольников Павел Егорыч. -- Пашка взял руку де-вушки, посмотрел ей прямо в глаза. -- Приди, а?
      -- Приду. -- Девушка ободряюще улыбнулась. Огляну-лась на доктора, нагнулась к Пашке и шепнула: -- Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
      -- Хорошо. -- Пашка ласково, благодарно смотрел на де-вушку.
      -- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
      Девушку все проводили добрыми глазами.
      Доктор подошел к Пашке.
      -- Как дела, герой?
      -- Лучше всех.
      -- Дай-ка твою ногу.
      -- Доктор, пусть она придет завтра, -- попросил Пашка.
      -- Кто? -- спросил доктор. -- Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
      -- Не я, а она в меня.
      Смешливый доктор опять засмеялся.
      -- Ну, ну... Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
      Он посмотрел Пашкину ногу и ушел в другую палату.
      -- Думаешь, она придет? -- спросил белобрысый Пашку.
      -- Придет, -- уверенно сказал Пашка. -- За мной не та-кие бегали.
      -- Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспро-сить. Я в прошлом году сжал много, -- начал рассказывать белобрысый, -- так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. Я, говорит, не пьющий, то-се -- на-чал вилять.
      Пашка смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
      -- Слышь, друг! -- окликнул его белобрысый.
      -- Спит, -- сказал человек с "самолетом". -- Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
      -- Шебутной парень! -- похвалил белобрысый. -- В ар-мии с такими хорошо.

      Пашка долго лежал с открытыми глазами, потом дейст-вительно заснул. И приснился ему такой сон.
      Как будто он генерал. И входит он в ту самую палату, где лежал он сам... Но только в палате лежат женщины. Тут Катя Лизунова, корреспондентка, Маша-птичница, городская женщина, женщина с нефтебазы и даже тетка Анисья... И свита вокруг Пашки -- тоже из женщин.
      Вошел Пашка и громко поздоровался.
      Ему дружно ответили:
      -- Здравствуйте, товарищ генерал!
      -- Почему я не слышу аплодисментов? -- тихо, но строго спросил Пашка-генерал у свиты. Одна из свиты угодливо по-яснила:
      -- Дамская палата...
      И она же попыталась надеть на Пашку халат.
      -- Не нужно, -- сказал Пашка, -- я стерильный.
      И началось стремительное шествие генерала по палате -- обход.
      Первая -- Катя Лизунова.
      -- Что болит? -- спросил Пашка.
      -- Сердце.
      -- Желудочек?
      Катя смотрит на Пашку как на дурака.
      -- Сердце!
      Пашка повернулся к свите.
      -- Считается, что генерал -- ни бум-бум в медицине. -- И снисходительно пояснил Кате: -- Сердце тоже имеет не-сколько желудочков. Ма-аленьких.
      И дальше. Дальше -- корреспондентка, "странная и пре-красная".
      -- Что? -- ласково спросил Пашка.
      -- Сердце.
      -- Давно?
      -- С семнадцати лет.
      -- Ну, ничего, ничего...
      Пашка двинулся дальше. Маша-птичница.
      -- Тоже сердце? -- изумился Пашка.
      -- Сердце.
      -- Кошмар.
      Пашка идет дальше.
      Городская женщина.
      Пашка демонстративно прошел мимо.
      Тетя Анисья. Поет.
      Пашка остановился над ней.
      -- И у тебя сердце?
      -- А что же я, хуже других, что ли? -- обиделась Анисья. -- Смешной ты, Павел: как напялит человек мундир, так начинает корчить из себя...
      -- Выписать ей пирамидону! -- приказал Пашка. -- Пять-сот грамм. Трибуну.
      Принесли трибуну. Пашка взошел на нее.
      -- Я вам скажу небольшую речь, -- начал он, но обнару-жил непорядок. -- Где графин?!
      -- Несут, товарищ генерал.
      -- Ну, что?! -- Пашка обращался к женщинам, лежащим в палате. -- Допрыгались?! Докатились?! Доскакались?!.

      ...И тут засмеялся белобрысый. Пашка поднял голову.
      -- Ты чего?
      Белобрысый все смеялся.
      -- Это он во сне, -- пояснил один пожилой больной. Все другие уже спали. Была ночь.
      -- Вот жеребец, -- возмутился Пашка. -- Здесь же боль-ница все же.
      Он лег и крепко зажмурился... И снова он на трибуне.
      -- На чем я остановился? -- спросил он свиту.
      -- Вы сказали, что они доскакались...
      -- Куда доскакались? -- с начальственным раздражением переспросил Пашка. -- Работнички! Только форсить умеете!
      И опять его разбудил смех белобрысого.
      -- Вот паразит, -- сказал Пашка, поднимаясь. -- Что он ржет-то всю ночь?
      -- Выздоравливает он, -- опять сказал пожилой больной.
      -- Можно же потихоньку выздоравливать. Может, разбу-дить его, а? Сказать, что у него дом сгорел -- ему тогда не до смеха будет.
      -- Не надо, пусть смеется.
      Пашка опять крепко зажмурился, но больше не получа-лось, не спалось.
      -- А вы чего не спите? -- спросил он пожилого больного.
      -- Так... не хочется.
      Помолчали.
      -- Вот вы принадлежите к интеллигенции, -- заговорил Пашка.
      -- Ну, допустим.
      -- Книжек, наверно, много прочитали. Скажите: есть на свете счастливые люди?
      -- Есть.
      -- Нет, чтобы совсем счастливые.
      -- Есть.
      -- А я что-то не встречал. По-моему, нет таких. У каждо-го что-нибудь да не так...
      -- Вот хочешь, я прочитаю тебе...
      -- Что, письмо?
      -- Нет. -- Больной взял с тумбочки ученическую тетрад-ку. -- Сочинение одного молодого человека...
      -- Ну-ка, ну-ка... -- Пашка приготовился слушать.
      -- "С утра мы пошли с пацанами в лес, -- начал читать больной. -- Все были почти из нашего четвертого "б". По-шли мы сорок зорить. Ну, назорили яичек, испекли и съели. Потом Колька Докучаев рассказывал, как они волка с отцом видали. Мы маленько струсили. В лесу было хорошо. А по-том мы хохотали, как Серега Зиновьев из второго "а" петухом пел. В лесу было шибко хорошо. Потом мы пошли домой. Мне мама маленько всыпала, чтобы я не шлялся по лесам и не рвал последние штаны. А потом мы ели лапшу. Папка спросил меня: "Хорошо было в лесу?" Я сказал: "Ох, и хоро-шо!" Папка засмеялся. Вот и все. Больше я не знаю, чего".
      -- А для чего это вы? -- спросил Пашка.
      -- Это писал счастливый человек.
      -- Так какое же туг счастье-то? -- изумился Пашка.
      -- Самое обыкновенное: человек каждый день открывает для себя мир. Он умеет смеяться, плакать. И прощать умеет. И делает это от души. Это -- счастье.
      -- Так он же маленький еще!
      -- Ну, найдется кто-нибудь и большого его научит таким же быть.
      -- Каким?
      -- Добрым. Простым. Честным. Счастливых много... Ты тоже счастливый, только... учиться тебе надо. Хороший ты парень, врешь складно... А знаешь мало.
      -- Когда же мне учиться-то? Я же работаю.
      -- Вот поэтому и надо учиться.
      -- А вы -- учитель, да?
      -- Учитель.
      -- Значит, вы счастливый, если вы учите?
      -- Наверно. Позови-ка сестру.
      -- Что, плохо?
      -- Нет, просто устал.
      -- Лиля Александровна! -- позвал Пашка.
      Вошла сестра и сделала учителю укол.
      -- Ну, вот теперь уснем, -- сказал тот и выключил свет.
      Пашка долго еще лежал с открытыми глазами, думал о чем-то. А как только стал засыпать, услышал голос Насти:
      -- Павел, иди ко мне.
      ...И опять снится Пашке сон:
      Ждет его Настя на том самом месте, где встречала его во сне в первый раз.
      -- Здравствуй, Павел.
      -- Здравствуй.
      -- Как живешь?
      -- Ничего.
      -- Идеал-то не нашел еще?
      Пашка усмехнулся.
      -- Нет.
      -- Помнишь сказку? -- спросила вдруг Настя. -- Бабушка тебе рассказывала...
      -- Про голую бабу, что ли?
      -- Да.
      -- Помню.
      -- Так вот, ты не верь: это не смерть была, это любовь по земле ходит.
      -- Как это?
      -- Любовь. Ходит по земле.
      -- А чего она ходит?
      -- Чтобы люди знали ее, чтоб не забывали.
      -- Она, что, тоже голая?
      -- Она красивая-красивая.
      -- Хоть бы разок увидеть ее.
      -- Увидишь. Она придет к тебе.
      -- А если не придет? Ведь нельзя же сидеть и ждать, что придет кто-нибудь и научит, как добиться счастья. Будешь ждать, что придет, а он возьмет и не придет. Так и прожи-вешь дураком. Правильно я рассуждаю?
      -- Правильно. А учиться можно не только в школе. Жизнь -- это, брат, тоже школа, только лучше.
      -- И опять: если я буду сидеть и ждать...
      -- Зачем же ждать, -- перебивает его Настя. -- Надо ис-кать. Надо все время искать, Павел.
      -- Так вот я ищу. Но я же хочу идеал!

      Опять засмеялся белобрысый. Пашка проснулся. Утро. Еще спят все. Пашка огляделся по палате. И вдруг ему показалось...
      -- Братцы! -- заорал он.
      Повскакали больные.
      -- Ты чего, Пашка? -- спросил белобрысый.
      Пашка показал на учителя, который лежит недвижно.
      -- Няня! -- рявкнул белобрысый.
      Учитель приподнялся.
      -- Что такое? В чем дело?
      Все смотрят на него.
      -- Что случилось-то?
      Пашка негромко засмеялся.
      -- А мне показалось, ты помер, -- сказал он простодушно.
      Учитель досадливо сморщился.
      -- Первую ночь спокойно уснул... Надо же!
      Пашка лег и стал смотреть в потолок. На душе у него легко.
      -- Значит, будем жить, -- сказал он, отвечая своим мыс-лям.
      А за окнами больницы -- большой ясный день. Большая милая жизнь...


      2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского