Василий Шукшин. Живет такой парень
 ---------------------------------------------------------------
 © Copyright Василий Шукшин
 Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского ---------------------------------------------------------------

 Есть на Алтае тракт - Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след бича, стеганувшего по горам.
 Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумы-вается о нем. Все удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды - все с Чуйского тракта.
 Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души опасным ремеслом, сказка-ми, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут его шоферы) - и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу поднебесной выси...
 И еще есть река на Алтае - Катунь. Злая, белая от злос-ти, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет - рвется из гор. А то вдруг присми-реет в долине - тихо, слышно, как утка в затоне пьет за ост-ровом. Отдыхает река. Чистая, светлая - каждую песчинку на дне видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда солнце всходит... Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами.
 И вот несутся они в горах рядом - река и тракт. Когда глядишь на них, думается почему-то, что это брат и сестра, или что это - влюбленные, или что это, наоборот, ненавидя-щие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи тяжкие закол-дованные злой силой быть вечно вместе... Хочется очелове-чить и дорогу, и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту земную словами.
 Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов едут... Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж луч-ше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не на-делать. Один другому может так рассказывать:
 - Еду, говорит, и так спать захотел - сил нет. И заснул. И заснул-то, наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом. Дал тормоз. Проснулся, смотрю - правда, одним колесом повис. Сперва не испугал-ся, а вечером, дома, жутко стало...
 А зимой, бывает, заметет Симинский перевал - по шесть, по восемь часов бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Пять метров разгребают лопатами снег, пять - едут, снова пять - разгребают, пять - едут... В одних рубахах пластаются, матерят долю шофер-скую, и красота вокруг не красота. Одно спасение - хоро-ший мотор. И любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае, разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе.
 Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души.
 Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продик-товать людям свои законы. Законы эти просты:
 Помоги товарищу в беде.
 Не ловчи за счет другого.
 Не трепись - делай.
 Помяни добрым словом хорошего человека.
 Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют ха-рактеры людей. И они определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде всего. И глав-ным образом.

 В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины "ГАЗ-51". Одну вел молодой парень, дру-гую - пожилой, угрюмый с виду человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами.
 Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит впе-ред - это Пашка Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович.
 На тракте в сторонке стоит "козлик". Под "козликом" - шофер, а рядом - молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван Егорович.
 Надежды, что "козлик" побежит, нет. Прохоров "голоснул" одной машине, она пролетела мимо. Другая притормо-зила. Шофер откинул дверцу - это Пашка.
 - До Баклани подбрось.
 - Ты один?
 - Один.
 - Садись.
 Прохоров крикнул своему шоферу:
 - Прислать, что ль, кого-нибудь?!
 Шофер вылез из-под "козлика".
 - Пришли Семена с тросом!
 Пашка с Прохоровым поехали.
 ...Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики...
 - Ты куда едешь? - поинтересовался Прохоров.
 - В командировку.
 - В колхоз, что ли?
 - Мгм. Помочь мужичкам надо.
 - А куда?
 - Деревня Листвянка.
 Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, - видно, в начальственной его голове зародилась какая-то "мысля".
 ...Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.
 ...Прохоров и Пашка продолжают разговор.
 - Тебя как зовут-то? - как бы между прочим спрашива-ет Прохоров.
 - Меня-то? - охотно отвечает Пашка. - Павел Егорыч.
 - Тезки с тобой, - идет дальше Прохоров. - Я по батьке тоже - Егорыч. А фамилия моя - Прохоров.
 - Очень приятно, - говорит Пашка любезно. - А я - Колокольников.
 - Тоже приятно.
 Машина остановилась - перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины.
 - Что там? - спросил Прохоров.
 - Завал. Счас рвать будут.
 Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.
 - Поехали ко мне, Егорыч? - неожиданно предложил он.
 - То есть как?
 - Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я - тоже председатель. Листвянка - это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня...
 - Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано...
 - Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты от-работал у меня - все честь по чести. А мы с тем председате-лем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.
 - Я же не один.
 - А кто еще?
 - А он... - Пашка показал на Кондрата, который про-шел мимо них. - Старший мой.
 - А ты поговори с ним. Пусть он - в Листвянку, а ты - ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А?
 - Не знаю... Надо поговорить.
 - Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает - хоть Лазаря пой.
 - Ладно, - сказал Пашка.

 Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.
 - Жена должна чувствовать, - утверждал Пашка.
 - Правильно, Егорыч, - поддакивал Прохоров, стаски-вая с ноги тесный сапог. - Что это за жена, понимаешь, ко-торая не чувствует?
 - Если я прихожу домой, - продолжал Пашка, - так? Усталый, грязный, меня первым делом должна встречать энер-гичная жена. Я ей, например: "Привет, Маруся!" Она мне ве-село: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
 - А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? - замечала хозяйка.
 - Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: "Пирамидон!" - и меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
 - Абсолютно! - поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков "охальниками".

 В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно весе-лый, яркий, в белой рубахе с распахнутым воротом, в хромо-вых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб.
 - Как здесь население... ничего? - поинтересовался он у одного парня, а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на "местное население".
 - Ничего, - неохотно ответил парень.
 - А ты, например, чего такой кислый?
 - А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? - обиделся парень.
 Пашка миролюбиво оскалился.
 - Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
 - Смотри, как бы тебе самому не навели здесь.
 - Не наведут. - Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят.
 Его тоже рассматривали.
 Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое всегда волновало его.
 Танец кончился. Пары расходились по местам.
 - Что это за дивчина? - спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.
 Парень не пожелал больше с ним разговаривать, отвер-нулся.
 Заиграли фокстрот.
 Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился и громко сказал:
 - Предлагаю на тур фокса.
 Все подивились изысканности Пашки - на него уже смотрели с нескрываемым веселым интересом.
 Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо. Пашка, не мигая, ласково уставился на девушку. Тонкие ноздри его острого носа трепетно вздра-гивали.
 Настя была несколько тяжела в движениях. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже пере-стали танцевать - смотрели на него. Пашка выпендривался, как только мог. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе - и кружился, кружился...
 Настя весело спросила:
 - Откуда ты такой?
 - Из Москвы, - небрежно бросил Пашка.
 - Все у вас там такие?
 - Какие?
 - Такие... воображалы.
 - Ваша серость меня удивляет, - сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных глаз Насти.
 Настя тихо засмеялась.
 Пашка сказал:
 - Вы мне нравитесь. Я такой идеал давно искал.
 - Быстрый ты. - Настя в упор смотрела на Пашку.
 - Я на полном серьезе!
 - Ну, и что?
 - Я вас провожаю сегодня до хаты? Если у вас, конечно, нет какого-нибудь хахаля. Договорились? Мм?
 Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой.
 Фокстрот окончился.
 Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло-нился и вышел покурить с парнями в фойе.
 Парни косились на него.
 - Что, братцы, носы повесили? - спросил Пашка.
 - Тебе не кажется, что ты здесь развел слишком бурную деятельность? - спросил тот самый парень, с которым Паш-ка беседовал до танца.
 - Нет, не кажется.
 - А мне кажется.
 - Перекрестись, если кажется.
 Парень нехорошо прищурился.
 - Выйдем на пару минут... потолкуем.
 Пашка улыбнулся.
 - Не могу.
 - Почему?
 - Накостыляете ни за что... А вообще-то, чего вы на ме-ня надулись? Я, кажется, никому на мозоль не наступал.
 Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились.
 Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок... И тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок и прищурился.
 - Посмотрим, кто кого сфотографирует, - сказал он и поправил фуражку. - Я этих интеллигентов одной левой де-лаю.
 Танго кончилось.
 Пашка подошел к Насте.
 - Вы мне не ответили на один вопрос.
 - На какой вопрос?
 - Я вас провожаю сегодня до хаты?
 - Я одна пойду. Спасибо.
 Пашка сел рядом с девушкой. Круглые глаза его стали се-рьезны. Длинные тонкие пальцы незаметно дрожали.
 - Поговорим, как жельтмены...
 - Боже мой, - вздохнула Настя и, поднявшись, напра-вилась в другой конец зала.
 Пашка смотрел ей вслед... Слышал, как вокруг него по-смеивались. Но не испытывал никакого стыда. Только стало горячо под ложечкой. Горячо и больно. Он встал и вышел из клуба.

 На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще преж-него. Попросил у Прохорова вышитую рубаху, надел свои диагоналевые галифе, бостоновый пиджак - и появился такой в сельской библиотеке (Настя работала библиотека-рем).
 - Здравствуйте! - солидно сказал он, входя в простор-ную избу, служившую и библиотекой, и читальней.
 Настя улыбнулась ему, как старому знакомому.
 У стола сидел молодой человек интеллигентного вида, листал "Огонек".
 Пашка начал спокойно рассматривать книги, на Нас-тю - ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огонь-ком" и есть тот самый инженер, жених.
 - Хочешь почитать что-нибудь? - спросила Настя, не-сколько удивленная поведением Пашки.
 - Да, надо, знаете...
 - Что хотите? - Настя тоже невольно перешла на "вы".
 - "Капитал" Карл Маркса. Я там одну главу не дочитал...
 Парень оторвался от "Огонька", взглянул на Пашку.
 Настя едва не прыснула, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержалась.
 - Ваша фамилия?
 - Колокольников Павел Егорыч. Год рождения 1937, во-дитель-механик второго класса. Холост.
 Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом посмотрел на парня... Тот наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка подмигнул.
 - Кроссвордиками занимаемся?
 - Да...
 - Между прочим. Гена, он тоже из Москвы, - объявила Настя.
 - Ну, - Гена искренне обрадовался. - Вы давно оттуда? Расскажите, что там нового.
 Пашка излишне долго расписывался в абонементе, потом критически рассматривал том "Капитала", молчал.
 - Спасибо, - наконец сказал он Насте. Потом подошел к парню, протянул руку. - Павел Егорыч Колокольников.
 - Гена. Очень рад. Как Москва-то?
 - Москва-то? - переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. - Шумит Москва, шумит. - И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: - Люблю смеш-ные журналы. Особенно про алкоголиков. Так разрисуют подчас...
 - Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
 - Из Москвы-то? - Пашка перевернул страничку жур-нала. - Я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
 - Вы же мне вчера в клубе сами говорили! - изумилась Настя.
 Пашка глянул на нее, улыбнулся.
 - Что-то не помню.
 Настя посмотрела на Гену, Гена - на Пашку.
 Пашка разглядывал картинки.
 - Странно, - сказала Настя. - Значит, мне приснилось.
 - Бывает, - согласился Пашка, продолжая рассматри-вать журнал. - Вот, пожалуйста, - красавец, - сказал он, подавая журнал Гене. - Кошмар!
 Гена взглянул на карикатуру, улыбнулся.
 - Вы надолго к нам?
 - Так точно. - Пашка посмотрел на Настю, та улыбну-лась, глядя на него. Пашка отметил это. - Сыграем в шаш-ки? - предложил он инженеру.
 - В шашки? - удивился инженер. - Может, в шахматы?
 - В шахматы скучно, - сказал Пашка (он не умел в шах-маты). - Думать надо. А в шашечки - раз-два, и пирамидон.
 - Можно в шашки, - согласился Гена.
 Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
 - За фук берем? - спросил Пашка.
 - Как это? - не понял Гена.
 - А это когда игрок прозевает бить, берут штрафную шашку, - пояснила Настя.
 - А-а. Можно брать. Берем.
 Пашка быстренько расставил шашки. Взял две, спрятал в кулаки за спиной.
 - В какой?
 - В левой.
 - Ваша не пляшет. - Белыми играл Пашка.
 - Сделаем так, - начал он игру, устраиваясь удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. - Здесь курить, конечно, нельзя? - спросил он Настю.
 - Нет, конечно.
 - Нельзя, так нельзя... - Пашка пошел второй шаш-кой. - Сделаем некоторый пирамидон, как говорят фран-цузы.
 Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал:
 - Погоди! Ну также нельзя, слушай... зачем же подска-зывать?
 - Ты же неверно ходишь.
 - Ну и что! Играю-то я.
 - Учиться надо.
 Пашка улыбнулся. Он ходил уверенно, быстро и с тол-ком.
 - Вон той, Гена, крайней, - снова не выдержала Настя.
 - Нет, я не могу так! - закипятился Гена. - Я сам толь-ко что хотел этой, а теперь не пойду принципиально.
 - А чего ты волнуешься? Вот чудак!
 - Как же мне не волноваться?
 - Волноваться вредно, - вмешался в спор Пашка и под-мигнул Насте. Та покраснела и засмеялась.
 - Ну и проиграешь сейчас. Принципиально.
 - Нет, зачем? - снисходительно сказал Пашка. - Тут еще полно шансов меня сфотографировать... Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
 - Теперь проиграл, - с досадой сказала Настя.
 - Занимайся своим делом! - обиделся Гена по-настоя-щему. - Нельзя же так, в самом деле. Отойди!
 - А еще инженер. - Настя встала.
 - Это уже... не остроумно. При чем тут "инженер"?
 - "Боюсь ему понравиться-а..." - запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
 - Женский пол, - снисходительно заметил Пашка.
 Инженер смешал шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
 - Я проиграл.
 - Выйдем покурим? - предложил Пашка.
 - Пойдем.
 На крыльце, закуривая, инженер пожаловался:
 - Не понимаю, что за натура? Во все обязательно вмеша-ется.
 - Ничего, - сказал Пашка. - Пройдет... Давно здесь?
 - Что?
 - Давно здесь живешь?
 - Живу-то? Второй месяц.
 - Жениться хочешь?
 Инженер с удивлением глянул на Пашку. Пашкин взгляд был прям и серьезен.
 - На ней? Да. А что?
 - Правильно. Хорошая девушка. Она любит тебя?
 Инженер вконец растерялся.
 - Любит?.. По-моему, да.
 Пашка курил и сосредоточенно рассматривал сигарету. Инженер хмыкнул и спросил:
 - Ты "Капитал" действительно читаешь?
 - Нет, конечно. - Тут Пашка увидел на улице автобус - "Моды в село". - Пойдем посмотрим, - предложил он.
 - А что там? - спросил Гена.
 - Костюмы показывают.
 - "Дом моделей"? - с удивлением прочитал Гена.
 - Сходим вечерком, посмотрим? - Пашка повернулся к Гене. - Музыка играет...

 - Здравствуйте, дорогие друзья! - сказала приветливая женщина. - Мы показываем вам моды осенне-зимнего сезо-на. Обратите внимание на удобство, простоту и красоту на-ших моделей. Мы показываем вам не только выходную одеж-ду, но и рабочую... Машенька, пожалуйста!
 Музыканты, стоявшие в глубине клубной сцены, заигра-ли что-то очень трогательное. На сцену вышла миленькая де-вушка в платьице с передничком и стала плавно ходить туда-сюда.
 - Это - Маша-птичница! - пояснила приветливая жен-щина. - Маша не только птичница, она учится заочно в сель-скохозяйственном техникуме.
 Маша-птичница улыбнулась в зал.
 - На переднике, с правой стороны, предусмотрен кар-ман, куда Маша кладет книжку.
 Маша вынула из кармана книжку и показала, как это удобно.
 - Читать ее Маша может тогда, когда кормит своих ма-леньких пушистых друзей. Маленькие пушистые друзья очень любят Машу и, едва завидев ее в этом простом краси-вом платьице, толпой бегут к ней навстречу. Им нисколько не мешает, что Маша читает книжку, когда они клюют свои зернышки.
 Настя, Гена и Пашка сидят в зале. Пашку меньше всего интересует Маша-птичница и ее маленькие пушистые дру-зья. Его интересует Настя. Он осторожненько взял ее за руку. Настя силой отняла руку, чуть наклонилась к Пашке и не-громко сказала:
 - Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
 Пашка отодвинулся от нее.
 - А вот костюм для полевых работ! - возвестила старею-щая женщина.
 На сцену, под музыку (музыка уже другая - быстрая, иг-ривая), вышла другая девушка - в брюках, в сапожках и в курточке. Вся она сильно смахивает на девицу с улицы Горь-кого.
 - Это - Наташа, - стала пояснять женщина. - Ната-ша - ударник коммунистического труда, член полеводчес-кой бригады. Я говорю условно, товарищи, вы меня, конеч-но, понимаете. - Женщина обаятельно улыбнулась. - Здесь традиционную фуфайку заменяет удобная современная курт-ка, - продолжает она рассказывать. - Подул холодный осенний ветер...
 Наташа увлеклась ходьбой под музыку - не среагировала на последние слова.
 - Наташа! - Женщина строго и вместе с тем ласково по-смотрела на девушку. - Подул ветер.
 Наташа подняла воротник.
 - Подул холодный осенний ветер - у куртки имеется глухой воротник.
 Музыканты играют, притопывают ногами. Особенно ста-рается ударник.
 - Наташа передовая не только в труде, но и в быту. Поэ-тому все на ней опрятно и красиво.
 Наташа улыбнулась в зал, как будто несколько извиняясь за то, что она такая передовая в быту.
 - Спасибо, Наташенька.
 Наташа ушла со сцены и стала переодеваться в очередное вечернее платье. А женщина стала рассказывать, как надо красиво одеваться, чтобы не было крикливо и в то же время модно. Упрекнула "некоторых молодых людей", которые лю-бят одеваться крикливо (ей очень нравилось это слово - "крикливо").
 ...Пашка склонился к Насте и сказал:
 - Я уже вторые сутки страдаю - так? - а вы мне - ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
 Настя повернулась к Гене.
 - Ген, дай я на твое место сяду.
 Пашка засуетился громко.
 - Загораживают, да? - спросил он Настю и постучал пальцем по голове впереди сидящего товарища. - Эй, това-рищ! Убери свою голову.
 Товарищ "убрал" голову.
 Настя осталась сидеть на месте.
 - ...Вот - вечернее строгое платье простых линий. Оно дополнено шарфом на белой подкладке. Как видите, краси-во, просто и ничего лишнего. Каждой девушке приятно будет пойти в таком платье в театр, на банкет, на танцы... В этом сезоне очень модно сочетание цветов черного с белым.
 Пашка потянул к себе кофту, которая была у Насти на руке, как бы желая проверить, в каком отношении здесь цве-та черный и белый...
 - Гена, сядь на мое место, - попросила Настя.
 Гена с готовностью сел на место Насти.
 Пашка заскучал.
 А на сцене в это время демонстрировался "костюм для пляжа из трех деталей".
 - Платье-халат. Спереди на кнопках.
 Кто-то из зрителей громко хохотнул. На него зашикали.
 - Очень удобно, не правда ли? - спросила женщина.
 ...Пашка встал и пошел из клуба.
 Опять сорвалось.

 Дома он не раздеваясь прилег на кровать.
 - Ты чего такой грустный? - спросил Прохоров.
 - Да так... - отозвался Пашка. Полежал несколько ми-нут и вдруг спросил: - Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
 - Как это? - не понял Прохоров.
 - Ну, как раньше... Раньше ведь воровали.
 - А-а... А черт его знает. А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.
 - Это, конечно. Я так просто, - согласился Пашка. Еще немного помолчал. - И статьи, конечно, за это никакой нет?
 - Наверно. Я не знаю.
 Пашка поднялся с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.

 А в это время в ночной библиотеке ссорились Настя с Геной.
 - Генка, это же так все смешно, - пыталась урезонить Настя жениха.
 - А мне не смешно, - упорствовал тот. - Мне больно. За тебя больно...
 - Неужели ты серьезно думаешь, что...
 - Думаю! Потому что - вижу! Если ты можешь с первым встречным...
 - Перестань!!! - оборвала его Настя.
 - А почему "перестань"? Если ты можешь...
 - Перестань! - опять властно сказала Настя.

 Стоит Пашка у окна, о чем-то крепко думает. И вдруг со-рвался с места и пошел вон из комнаты, пропел свое люби-мое:

 И за борт ее бросает
 В набежа-авшую волну...

 Хлопнула дверь.
 Гена тоже сорвался с места и без слов пошел вон из биб-лиотеки.
 Хлопнула дверь.
 Настя осталась одна.
 Горько ей.

 Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел движок.
 Во дворе РТС его окликнули.
 - Свои, - сказал Пашка.
 - Кто - свои?
 - Колокольников.
 - Командировочный, что ль?
 - Да.
 В круг света вышел дедун - сторож в тулупе, с берданкой.
 - Ехать, что ль?
 - Ехать.
 - Закурить имеется?
 - Есть. Закурили.
 - Дождь, однако, ишо будет, - сказал дед и зевнул. - Спать клонит в дождь.
 - А ты спи, - посоветовал Пашка.
 - Нельзя. Я тут давеча соснул было, да знаешь...
 Пашка прервал словоохотливого старика:
 - Ладно, батя, я тороплюсь.
 - Давай, давай. - Старик опять зевнул.
 Пашка завел машину и выехал со двора.
 На улицах в деревне никого не было. Даже парочки куда-то попрятались. Пашка ехал на малой скорости. У Настиного дома остановился. Вылез из кабины. Мотор не заглушил.
 - Так, - негромко сказал он и потер ладонью грудь: вол-новался.
 Света в доме не было. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Там, за этими окнами, - Настя. Сердце Пашки громко колотилось.
 Он кашлянул, осторожно потряс забор - во дворе молча-ние. Тишина. Каплет с крыши.
 Пашка тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал только приглушенное ворчанье своей вер-ной машины, свои шаги и громкую капель.
 Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последних два шага и стал в простенке. Перевел дух.
 Он вынул фонарик. Желтое пятно света поползло по сте-нам горницы, вырывая из тьмы отдельные предметы: печку-голландку, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову - Настя. Не ис-пугалась. Легко вскочила и подошла к окну. Пашка выклю-чил фонарик.
 Настя откинула крючки и раскрыла раму.
 Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
 - Ты что? - спросила она негромко.
 "Неужели узнала?" - подумал Пашка. Он хотел, чтоб его принимали пока за другого. Он молчал.
 Настя отошла от окна. Пашка снова включил фонарик. Настя направилась к двери, прикрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
 Настя склонилась над подоконником... Он отстранил ее и полез в горницу.
 - Додумался? - сказала Настя потеплевшим голосом. - Ноги-то хоть вытри, Геннадий Николаевич.
 Пашка продолжал молчать. Сразу обнял ее, теплую, мяг-кую... Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке тесемка.
 - Ох, - глубоко вздохнула Настя. - Что же ты делаешь? Шальной...
 Пашка начал ее целовать... Настя вдруг вырвалась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.
 "Все. Конец". Пашка приготовился к худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его "фотографиро-вать". На всякий случай отошел к окну. Вспыхнул свет... Настя настолько была поражена, что поначалу не сообрази-ла, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье.
 Пашка ласково улыбнулся ей.
 - Испугалась?
 Настя схватила со стула юбку, надела ее, подошла к Пашке...
 - Здравствуйте, Павел Егорыч.
 Пашка "культурно" поклонился... И тотчас ощутил на левой щеке сухую звонкую пощечину. Он ласково посмотрел на Настю.
 - Ну зачем же так, Настя?

 А Гена ходит, мучается по комнате. "Неужели все это серьезно?" - думает он. Постоял у окна, подошел к столу, постоял... Взял журнал, прилег на диван.
 И тут вошел Пашка.
 - Переживаешь? - спросил он.
 Гена вскочил с дивана.
 - Я не понимаю, слушай... - начал он строго.
 - Поймешь, - прервал его Пашка. - Любишь Настю?
 - Что тебе нужно?! - взорвался Гена.
 - Любишь, - продолжал Пашка. - Иди - она в маши-не сидит.
 - Где сидит?
 - В машине! На улице.
 Гена взял фонарик и пошел на улицу.
 - А ко мне зря приревновал, - грустно вслед ему сказал Пашка. - Мне с хорошими бабами не везет.
 Настя сидела в кабине Пашкиной машины.
 Гена постоял рядом, помолчал... Сел тоже в кабину. Мол-чат. Чем нелепее ссора, тем труднее бывает примириться - так повелось у влюбленных.

 А Пашка пошел на Катунь - пожаловаться родной реке, что не везет ему с идеалом, никак не везет.
 Шумит, кипит в камнях река... Слушает Пашку, понима-ет и несется дальше, и уносит Пашкину тоску далеко-далеко. Жить все равно надо, даже если очень обидно.
 Утро ударило звонкое, синее. Земля умылась ночным дождиком, дышала всей грудью.

 Едет Пашка. Устал за ночь.
 У одной небольшой деревни подсадил хорошенькую круг-лолицую молодую женщину.
 Некоторое время ехали молча.
 Женщина поглядывала по сторонам.
 Пашка глянул на нее пару раз и спросил:
 - По-французски не говорите?
 - Нет, а что?
 - Так, поболтали бы... - Пашка закурил.
 - А вы что, говорите по-французски?
 - Манжерокинг!
 - Что это?
 - Значит, говорю.
 Женщина смотрела на него широко открытыми глазами.
 - Как будет по-французски "женщина"?
 Пашка снисходительно улыбнулся.
 - Это - смотря какая женщина. Есть - женщина, а есть - элементарная баба.
 Женщина засмеялась.
 - Не знаете вы французский.
 - Я?
 - Да, вы.
 - Вы думаете, что вы говорите?
 Бежит машина. Блестит Катунь под нежарким осенним солнышком.
 - ...А почему, как вы думаете? - продолжается разговор в кабине.
 - Скучно у нас, - отвечает Пашка.
 - Ну а кто виноват, как вы думаете?
 - Где?
 - Что скучно-то. Кто виноват?
 - Начальство, конечно.
 Женщина заметно заволновалась.
 - Да при чем же здесь начальство-то? Ведь мы сами иногда не умеем сделать свою жизнь интересной. Причем с мелочей начиная. Я уже не говорю о большем. Вы зайдите в квартиру к молодой женщине, посмотрите!.. Боже, чего там только нет! Думочки разные, подушечки, слоники дурацкие...
 Пашкиному взору представилась эта картина: думочки, сумочки, вышивки, слоники... Катя Лизунова вспомнилась (знакомая его).
 - ...Кошечки, кисочки, - продолжает женщина. - Это же пошлость, элементарная пошлость. Неужели это трудно понять? Ведь это же в наших руках - сделать жизнь интересной.
 - Нет, если, допустим, хорошо вышито, то... почему? Бывает, вышивать не умеют, это действительно, - вставил Пашка.
 - Да все равно, все равно!.. - загорячилась женщина. - Поймите вы это, ради Бога! Неужели трудно поставить ка-кую-нибудь тахту вместо купеческой кровати, повесить на стенку три-четыре хорошие репродукции, на стол - какую-нибудь современную вазу...
 Пашке опять представилась комната знакомой ему Кать-ки Лизуновой. Волшебством кинематографа высокая Катькина кровать сменяется низкой тахтой, срываются со стен вышивки и заменяются репродукциями картин больших мастеров, исчезают слоники...
 - Поставить книжный шкаф, на стол бросить несколько журналов, торшер поставить, - продолжает женщина.
 ...А в комнате Катьки Лизуновой (по команде женщины, под ее голос), продолжают происходить чудесные преобразо-вания...
 И вот - кончилось преобразование. (Смолк голос жен-щины.)
 И сидит в комнате не то Катька, не то совсем другая жен-щина, скорей всего француженка какая-то, но похожая на Катьку. Читает.
 И входит в комнату сам Пашка - в цилиндре, в черном фраке, с сигарой и с тросточкой. Раскланялся с Катькой, снял цилиндр, уселся в кресло и начали они с Катькой шпа-рить по-французски. Да так это у них все ловко получается! Пашка ей с улыбкой - слово, она ему - два, он ей - слово, она ему - два. Да все с прононсом, все в нос.
 - ...Неужели все это трудно сделать? - спрашивает жен-щина Пашку. - Ведь я уверена, что денег для такой обста-новки потребуется не больше.
 Пашка с интересом посмотрел на женщину. Она ему явно нравится.
 - Можно, наверно.
 - Можно!.. Все можно. Сами виноваты. Это же в наших возможностях.
 А над русской землей встает огромное солнце. Парит пашня. Дымят далекие костры. Стелется туман.
 Едут Пашка с женщиной.
 Пашка заметил, что женщина что-то уж очень нетерпели-во стала посматривать вперед. Спросила:
 - А долго нам еще ехать?
 - Еще километров тридцать с гаком. Да гак - километ-ров десять.
 - Сколько? - Женщина затосковала.
 Пашка понял: приспичило. Выбрал место, где тракт бли-же всего подходит к Катуни, остановил машину.
 - Ну-ка, милая, возьми ведерко да сходи за водой. А я пока мотор посмотрю.
 - С удовольствием! - воскликнула женщина, взяла ведро и побежала через кустарник вниз, к реке. Пашка вни-мательно посмотрел ей вслед.

 Муж действительно ждал жену на тракте. Длинный, оп-рятный, с узким остроносым лицом. Очень обрадовался. Рас-терялся: не знал - то ли целовать жену, то ли снимать чемо-даны с кузова. Запрыгнул в кузов.
 Женщина полезла в сумочку за деньгами.
 - Сколько вам?
 - Нисколько. Иди к мужу-то... поцелуйтесь хоть - я от-вернусь. - Пашка улыбнулся.
 Женщина засмеялась.
 - Нет, правда, сколько?
 - Да нисколько! - заорал Пашка. - Кошмар с этими... культурными. Другая давно бы уж поняла.
 Женщина пошла к мужу.
 Тот стал ей подавать чемоданы. Негромко стал выговари-вать:
 - Почему все-таки одна приехала? Я же писал: не садись одна с шофером. Писал?
 - А что тут особенного? - тоже негромко возразила жен-щина. - Он хороший парень.
 - Откуда ты знаешь, хороший он или плохой? Что у него, на лбу написано? Хороший... Ты еще не знаешь их. Они тут не посмотрят...
 Пашка слышал этот разговор. Злая, мстительная сила вы-толкнула его из кабины.
 - Ну-ка, плати за то, что я вез твою жену. Быстро!
 - А она что, не заплатила? Ты разве не заплатила? - Муж растерялся: глаза у Пашки были как у рассвирепевшей кошки.
 - Он не взял... - Женщина тоже растерялась.
 Пашка не смотрел на нее.
 - Плати! - рявкнул он.
 Муж поспешно сунулся в карман... Но тут же спохватился.
 - А вы что кричите-то? Заплачу, конечно. Что вы кричи-те-то? Сколько?
 - Два рубля.
 - Что-о! Тут же только пятьдесят копеек берут!
 - Два рубля!!!
 - Олег! - сказала женщина. - Немедленно заплати ему... Заплати ему два рубля.
 - Пожалуйста. - Муж отдал Пашке два рубля.

 Машина рванула с места и поехала дальше.
 Пашка догнал Кондрата (напарника своего).
 Кондрат сидел со стариком хозяином, у которого он ос-тановился. Старики толковали про жизнь. Хозяин рассказы-вал:
 - Да... вот так, значит. Вырастил я их, лоботрясов, шесть человек, а сейчас один остался, как гвоздь в старой плахе. Разъехались, значит, по городам. Ничего, вроде, живут, справно, а меня обида берет: для кого же я весь век горбатил-ся, для кого дом этот строил?
 - Такая уж теперь наша жизнь пошла - ничего не поде-лаешь.
 - Жись эта меня не касается?
 - Она всех касается, кум.
 - Кхх!.. Мне вот надо бы крышу сейчас новую, а не мо-гу - сил не хватает. А эта, лонись, приехал младший: поедем, говорит, тять, со мной. Продай, говорит, дом и поедем. Эх ты, говорю, сопля ты такая! Я сейчас кто? Хозяин. А без дома кто? Пес бездомный.
 - Ты зря так... Зря.
 - Нет, не зря.
 - Зря.
 - Ты, значит, никогда не крестьянствовал, если так рас-суждаешь.
 - Я до тридцати пяти годов крестьянствовал, если хо-чешь знать. А опора сейчас - не дом.
 - А кто же? Тилифизоры ваши? Финтифлюшки разные?
 Тут вошел Пашка.
 - Здорово, старички!
 Кондрат нахмурился.
 - Подольше не мог?
 - Все в порядке, дядя Кондрат.
 Кондрат хочет изобразить из себя - перед хозяином - наставника строгого, как бы отца.
 - Шалапутничать начинаешь, Павел. Сма-атри! Я на сколько тебя отпускал?
 Пашка для приличия виновато наморщился.
 Пауза.
 - Чего делал-то там? - мягче спросил Кондрат.
 - Лес возили. - Пашка пошел переодеваться в другую комнату.
 - Посиди с нами, - пригласил хозяин. - Мы тут как раз про вас, кобелей, разговариваем.
 - Некогда, братцы, - отказался Пашка. - В гости иду.
 - Далеко ли? - поинтересовался Кондрат.
 - К Лизуновым.
 - Это кто такие?
 - Тэ-э... знакомая одна...
 - Расплодил ты этих знакомых!.. - строго заметил Кон-драт. - Переломают где-нибудь ноги-то.
 - Искобелились все, - согласно проворчал хозяин. - А вот был бы при хозяйстве-то, небось не побежал бы сейчас к Катьке-разведенке, а копался бы дома.
 - Свобода личности, чего вы хотите! - возразил Пашка.
 - Избаловала вас Советская власть, избаловала. Я бы вам показал личность! Встал бы у меня в пять часов и работал бы, сукин сын, допоздна, пока солнце не сядет. Вот тогда не до Катьки было бы.
 Тут вошла хозяйка. Закудахтала...
 - Кум! Здравствуй, кум!
 - Марфынька, - заныл старик хозяин. - Однако ж где-то было ведь у нас... кхэ...
 - Чего "было"? Чего закряхтел?..
 - Было же где-то... Нам бы с кумом - по махонькой.
 - Э-эх... Ладно, для кума...
 - Давай, давай...

 Лизуновы ужинали.
 - Приятного аппетита! - сказал Пашка.
 - Садись с нами, - пригласил хозяин.
 - Спасибо. - Пашка присел на припечке. - Только что из-за стола.
 Катя поспешно дохлебала, встала.
 Прошли в горницу.
 - Ты что?
 Пашка смотрел на Катерину. Стоит - молодая еще, а уже намучилась, накричалась на своем веку, устала.
 - Так... зашел попроведать.
 Пашка натянуто улыбнулся, стало жалко Катьку.
 - Опять в командировку, что ль? - Катерина угасла.
 - Ага.
 - Надолго?
 - Да нет.
 - Ну, садись.
 Пашка присел на крашеный табурет.
 - Как живешь-то? - спросил он.
 - Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. - Катерина тоже присела на высокую свою кровать, невесело задумалась.
 - Не сошлась с мужем-то?
 - Не сошлась.
 - Что он сейчас делает-то?
 - Пьет. Что ему еще делать.
 - Мдэ... На танцы пойдем вечером?
 Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась.
 - Легко вам, ребятам: тридцать лет - вы все еще по тан-цулькам бегаете. Даже завидки берут.
 - А тебе кто запрещает?
 - Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня?
 - Серость, - сказал Пашка.
 - Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша.
 - Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм?
 - Зачем?
 - В гости!
 - Как же ты придешь? Что, я одна, что ль?
 - А чего они тебе? Ты на них - ноль внимания.
 - Ноль внимания...
 - Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм?
 - А для чего?
 Пашка ответил не сразу. Действительно - для чего?
 - А я откуда знаю? Так просто. Тоскливо ж тебе одной-то. И мне тоскливо.
 - Тоскливо, верно.
 - Ну и вот!
 - Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем?
 - Не знаю. Не ручаюсь.
 - Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу-дет веселее.
 - Ну, ты сильно-то не унывай.
 - Я и не унываю.
 - Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело.
 Катерина усмехнулась.
 - Бери. Пойду.
 - Вот и выходи. Сегодня потолкуем. - Пашка сам не ждал, что так брякнет.
 - Перестань ты, болтало! - рассердилась Катерина. - Зачем пришел-то?
 - Некультурная ты, Катерина. Темнота.
 - Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал?
 - Что это, например, такое? - Пашка подошел к слони-кам, взял пару самых маленьких. - Для чего, спрашивается? Для счастья? Или олень вот этот... - Пашка презрительно прищурился на оленя. (Олень, кстати, ему нравился.) - Это же... пошлость! В горнице как в магазине. Мой тебе совет: выкинь все это, пока не поздно.
 Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер-жимо повело.
 - Вы сами, Катька, виноваты во всем: обвиняете ребят, что они за городскими начинают приударять, а вас забывают. А нет, чтобы подумать: а почему так? А потому, что город-ские интереснее вас. С ней же поговорить и то тянет. Наша деревенская - она, может, в десять раз красивше ее, а как нарядится в какой-нибудь малахай - черт не черт и дьявол не такой. Нет, чтобы подтянуть все на себе да пройтись по улице весело, станцевать, спеть... Нет, вы лучше будете се-мечки проклятые лузгать да сплетничать друг про дружку. Ммх, эти сплетни!.. - Пашка, стиснув зубы, крутнул голо-вой. - Бросать это надо к чертовой матери - эти сплетни. Ты делай вид, что ничего не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает тебе про своих же подружек: ля-ля-ля... Все плохие, она одна хорошая. Бросать надо эту моду.
 - Ты что, с цепи сорвался? - спросила Катерина.
 - Ну вот, пожалуйста, сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав-лик?"
 - Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно.
 - А ты перебори себя. Тебе тошно, а ты улыбайся. Вот тогда будешь интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна собака сроду не кусала: голову кверху, грудь вперед. И улыбайся. Но громко не хохочи - это дурость. А когда ты идешь вся разнесчастная, то тебя жалко, и все. Никакой охоты нету к тебе подходить.
 - Ну и не подходи. Я и не прошу никого, чтобы ко мне подходили, пошли вы все к чертям, кобели проклятые. Ты зачем приперся? Тебе чего от меня надо? Думаешь, не знаю? Знаю! А туда же - "некультурная". Так иди к своим культур-ным. Или не шибко они тебя принимают, культурные-то?
 - Никакого сдвига в человеке! - горько воскликнул Пашка. - Как была Катя Лизунова, так и осталась. Я ж тебе на полном серьезе все говорю. Ничего мне от тебя не надо!
 - Я тебе тоже на полном серьезе: пошел к черту! Куль-турный нашелся. Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молча-ла. Культурный - по чужим бабам шастать. Наверно, уж весь Чуйский тракт охватил?
 - Я от тоски, - возразил Пашка. - Я нигде не могу идеал найти.
 - Вот когда найдешь, тогда и читай ей свои нотации. По воскресеньям. А мне они не нужны. Ясно? Выметывайся от-сюда, культурный! Чего ты с некультурными разговарива-ешь?
 - Знаешь, как я вас всех называю? - сказал Пашка. - "Дайте мужа Анне Заккео". Мне вас всех жалко, дурочка.
 - От дурачка слышу. Уходи, а то огрею чем-нибудь по загривку-то - враз жалеть перестанешь.
 - Эхх, - вздохнул Пашка. И вышел.
 Над деревней, в глухом теплом воздухе, висел несуетли-вый вечерний гомон: мычали коровы, скрипели колодцы, переговаривались через ограды люди. Где-то стыдливо всхлип-нула гармонь и смолкла.
 Пашка шел к дому, где они остановились с Кондратом на постой.

 Хозяин и Кондрат спали уже - "нафилософствовались" давеча.
 Хозяйка ворожила на картах. И ее тоже беспокоила судь-ба сынов, которые разъехались по белому свету.
 - Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете - война-то будет или нет? - спросила она.
 - Не будет, - уверенно сказал Пашка. - Не дадут.
 - Господи, хоть бы не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед войной-то всякие явления бывают.
 - Какие явления? - полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
 - Вот перед той-то войной - явление было.
 - Какое?
 - А вот едет шофер сверху откуда-то, с гор, и подъезжает к одному месту... А место это - как выезжать в Долину Сво-боды...
 - Знаю, - сказал Пашка.
 - Вот. Выезжает из лесочка-то, глянь: впереди баба сто-ит. Голая. Подняла руку. Шофер маленько оробел. Останав-ливается. Подходит она к нему и говорит: "На, говорит, тебе двадцать рублей..."
 - По новым деньгам, что ли? - встрял Пашка.
 - По каким "по новым"? Дело-то до войны было, как раз перед войной.
 - Так.
 - "...На, говорит, тебе двадцать рублей и купи мне на платье белой материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри, говорит, купи - вишь, я голая вся". Ну, шофер что, взял. "Ладно, говорит, куплю". - "Толь-ко смотри - не забудь", - она-то ему еще раз. И ушла. В лес. Едет шофер. Приехал на свою базу какую-то...
 - На автобазу.
 - Ну. И расскажи этот случай товарищам своим. Те его - на смех. "Пойдем, говорят, пропьем лучше эти день-ги". Тот шофер-то махнул рукой, пошел и пропил эти деньги. Да. А когда назад-то ехать стал - струсил. "Боюсь, гово-рит, хоть убейте". Пошел к жене, рассказал ей все. Та - ру-гать его. Ну, поругала, поругала, а деньги дала. Да. Купил шофер белую материю, опять заехал на свою базу. Ну, двое поехали с ним - чтобы убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту, эти два шофера поснули убойным сном. Спят, и все. Уж тот шофер, который материю-то вез, толкал их, толкал их, бил даже - ничего не помогает, спят. Делать нечего - надо ехать. Поехал. Доезжа-ет до того места - баба ждет его. "Купил?" - спрашивает. "Купил". - "Спасибо". Взяла материю. А потом поглядела на шофера и спрашивает: "Ты зачем же мои деньги-то про-пил?" Тот молчит. Она так тихонечко засмеялась и говорит: "Ну ладно, они ведь деньги-то не мои, а ваши. А вот этих за-чем с собой взял? - показывает на двух сонных. - Испугал-ся?" Опять засмеялась и ушла в лес. Отъехал шофер с пол-версты, те двое проснулись...
 Пашка крепко спит.
 - Спит, - сказала старуха. - Рассказывай им.
 ...Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому месту, где тракт выходит из гор в Долину Свободы, глядь: впереди стоит какая-то женщина. Руку подняла. А сама вся в белом, в ка-кой-то простыне. Остановился он. Подходит женщина - а это Настя Платонова.
 - Здравствуй, Павлик.
 Пашка очень удивился.
 - Ты чего тут?
 А она ему так грустно-грустно:
 - Да вот тебя жду.
 - Что, опять с инженером поругались?
 - Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье - вишь, я какая. - А сама смотрит, смотрит на Пашку.
 - А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
 - Павел! А Павел, - будит старушка Пашку. - Павел!..
 Пашка проснулся.
 - Я что, заснул, что ли?
 - Заснул.
 - Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
 - А-а, интересно?
 - Привез он ей материи-то?
 - Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: "Зачем же ты, говорит, мои деньги-то пропил?.."
 - Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
 - Так разве ж это простая баба была! - изумилась ста-рушка. - Это же смерть по земле ходила - саван себе иска-ла. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, ма-тушка, ходила...
 Пашка откровенно зевнул.
 - Ну-ка, ложись спать, - спохватилась старушка. - Вам завтра вставать рано.
 Пашка лег и сразу уснул.

 И опять звонкое синее утро.
 Выехали с проселка на тракт две машины - Кондрат и Пашка.
 Кондрат - впереди.
 Едут.
 Кондрат задумчив.
 Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
 Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
 Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Паш-ка - тоже.
 Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
 Пошли к камню.
 На камне написано: "Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.".
 Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (во-круг камня много валяется бутылок из-под пива), отпили.
 - Сколько ему лет было? - спросил Пашка.
 - Ивану? Лет тридцать пять - тридцать восемь. Хоро-ший был парень.
 Пауза.
 Еще отпили из бутылки.
 Молчат. Долго молчат. Думают.
 - Слышь, Павел, - сказал Кондрат, - помнишь, ты го-ворил насчет этой...
 - Тетки Анисьи?
 - Ну.
 - Надумал?
 - Черт ее знает... - Кондрат мучительно сморщился. - Не знаю. Колебаюсь.
 - А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолку-ем. Сколько бобылем-то жить!
 - Надоело, вообще-то...
 - А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки... Благодать!
 Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыба-ется. Но сдержанно.
 - Ты хорошо ее знаешь?
 - Два года к ней заезжаю.
 - А вдруг она скажет: "Вы что!"
 - Да она мне все уши прожужжала: "Найди, говорит, мне какого-нибудь пожилого одинокого, пускай, мол, здесь жи-вет... Вдвоем-то легче".
 - Да?
 - Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяй-ственная... Ты там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
 - Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зараба-тываем как-никак. Потом... на книжке у меня малость имеет-ся... Так что...
 - Вы будете как у Христа за пазухой жить!
 - Черт ее... - Кондрат опять мечтательно улыбнулся. - Охота, действительно, так вот приехать, натопить баню, по-париться как следует. Шибко уж надоело по этим квартирам.
 - Что ты! - воскликнул Пашка, поддакивая.
 - Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В дерев-не ведь... это... хорошо! Встанешь чуть свет - еще петухи не орали, идешь на речку... Тихо. Спят все. А ты идешь и дума-ешь: "Спите, спите - проспите все царство небесное: красо-та ж вокруг!" А от речки туман подымается. Я рыбачить ужас-но люблю. Купил бы лодку...
 - Можно с мотором!
 - Можно, ага.
 - Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова, порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху, пузырек раздавили...
 Кондрат улыбается.
 - Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты ле-жишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю.
 - А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я то-же думать люблю.
 - Речка шумит в камушках.
 - Можно баб с собой взять!
 - Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат, - возразил Кондрат.
 - Вообще - правильно, - легко согласился Пашка. - И насчет пузырька - не дадут.

 Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилис-тая, с молодыми хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе - одернула, поправила, подвинула... И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
 - Пашка-то... правда, однако, кого-то привез.
 Пашка вошел солидный.
 - Здорово ночевала, тетка Анисья! - сказал.
 - Здрасте, - скромно буркнул Кондрат.
 - Здрасте, здрасте, - приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама ненароком зыркнула на Кондрата. - Давно чего-то не заезжал, Паша.
 - Не случалось все... кхм! Вот познакомься, тетка Ани-сья. Это мой товарищ - Кондрат Степанович.
 - Мгм. - Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек. (Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
 - Вот, значит, приехали мы... - продолжал Пашка, но тетка Анисья и Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро погнал дело... - Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, - сполз Пашка с торжест-венного тона.
 - Милости просим, милости просим, - застрекотала Анисья. - Может, чайку?
 - Можно, - разрешил Пашка.
 Анисья начала ставить самовар.
 Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился. Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится "невеста", или оттого, что он неумело взялся за дело?
 - Как живешь, тетка Анисья?
 - Живем, Паша... ничего вроде бы.
 - Одной-то небось тяжело? - издалека начал Пашка.
 - Хе-хе, - неловко посмеялась Анисья. - Знамо дело.
 Кондрат опять сморщился.
 Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спро-сил: "Что?"
 Кондрат безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни, все не нравится.
 - Самогон есть, тетка Анисья? - пошел он напрямик.
 Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
 - Да вроде был где-то. Вы с машинами-то... ничего?
 - Ничего. Мы по маленькой.
 Анисья вышла в сенцы. И, как по команде, сразу тороп-ливо заговорили Кондрат и Пашка.
 - В чем дело, дядя Кондрат?
 - Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты... давай посидим, по...
 - Да чего с ней сидеть-то?
 - Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты... давай поси-дим...
 - А вообще-то, как она тебе? Ни...
 Вошла Анисья.
 - Ведро-то какое стоит! Благодать Господня. В огороде так и прет, так и прет все. - Анисья поставила на стол гра-фин с самогоном.
 - Прет, говоришь? - переспросил Пашка, трогая гра-фин.
 - Прет, прямо сердце радуется.
 - Садись, дядя Кондрат.
 - Садитесь, садитесь... Давайте к столу. У меня, правда, на стол-то шибко нечего выставить.
 - Ничего-о, - сказал Кондрат. - Что мы сюда, пиро-вать приехали?
 - Счас огурчиков вам порежу, капустки... - хлопотала Анисья, сама все нет-нет да глянет на Кондрата.
 - Значит, хорошо живешь, тетя Анисья? - опять спро-сил Пашка. - Здоровьишко как?
 - Бог милует, Паша.
 - Самое главное. Так... Ну что, дядя Кондрат?.. Сфото-графируем по стаканчику?
 - По стаканчику - это можно, - рассудил Кондрат.
 Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала ветчины. Присела с краешку сама.
 - Тебе налить, тетка Анисья?
 - Немного!.. С наперсток!
 Пашка разлил по стаканам.
 - Ну... радехоньки будем!
 Выпили.
 Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое сало. Молчали.
 - Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья? - ляпнул Пашка.
 Анисья даже слегка покраснела.
 - Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
 Теперь Пашка очень удивился.
 - Привет! Так ты же сама говорила мне!
 Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
 - Ну и балаболка ты, Павел, - сказал он с укоризной. - Ешь лучше.
 - Жельтмены! - воскликнул Пашка. - Я вас не пони-маю! Мы же зачем приехали?
 - Тьфу! - Кондрат горько сморщился и растерянно по-глядел на Анисью.
 Анисье тоже было не по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась, как вывернуться из того трудного по-ложения, куда их загнал Пашка. Она глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
 - Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде! - И вылетела из избы.
 - Все! - Кондрат встал и бросил на стол вилку. - По-ехали! Не могу больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
 - Спокойно, дядя Кондрат! - невозмутимо сказал Паш-ка. - Я в этих делах опытный. Если мы разведем туг кани-тель, то будем три дня ездить и ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
 - Да что же ты меня позоришь-то так на старости лет! Вить мне не тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.
 - Ничего, - успокоил Пашка, - сперва неловко, потом пройдет. Спокойствие, только спокойствие. Нам нельзя ждать милости от природы. Садись. Давай еще по махонькой. Что тут позорного? Ты говоришь "позор". Мы же не воруем.
 - По-другому как-то делают люди... Язви ее, прямо хоть со стула падай.
 - Глянется она тебе?
 - Да ничего вроде... - Кондрат сел опять к столу. - Живая вроде бабенка.
 - Все! - Пашка сделал жест рукой. - Наша будет!
 - Но ты все-таки полегче, Павел, ну тя к шутам.
 - А ты посмеивайся надо мной, - посоветовал Паш-ка. - Вроде бы я - дурачок. А с дурачка взятки гладки.
 - Ну а как она-то? Как думаешь? Может, возьмет потом да скажет: "Вы что?"
 - О-о, мне эти фраера! - изумился Пашка. - Да ты ви-дишь, она с тебя глаз не спускает.
 - Ты хаханьки тут не разводи! - разозлился Кондрат. - Тебя дело спрашивают.
 - А что ты спрашиваешь, я никак не пойму?
 - Вот мы ей счас скажем, что... это... ну, мол, согласная? А она возьмет да скажет: "Вы что". Она же сказала тебе, что, мол, ты что, Павел, когда это я замуж собиралась?
 - О-о, - застонал Пашка, - о наивняк! Ты же совсем не знаешь женщин! Женщины - это сплошной кошмар. Давай, быстро хлопнули, потом, пока она выгоняет свиней, я тебе прочитаю лекцию про женщин.
 - Хватит "хлопать", а то нахлопаешься.
 - Начнем со свиней, - заговорил Пашка, встал из-за стола и стал прохаживаться по избе - ему так легче было по-дыскивать нужные слова. - Вот она сейчас побежала выго-нять свиней. Так?
 - Ну.
 - Вопрос: каких свиней?
 - Не выпендривайся, Пашка.
 - Нет, нет, каких свиней?
 - Ну... обыкновенных... белых. Грязные они бывают... Пошел ты к черту! Дурака ломает тут...
 - Стопинг! Мы пришли к главному: она побежала выго-нять свиней, а... что?
 - Что?
 - Вопрос: она побежала...
 - Тьфу! Трепач! Пирамидон проклятый!
 - Внимание! Женщина побежала выгонять свиней из огорода, а никаких свиней нету! - Пашка торжественно поднял руку. - Что и требовалось доказать. Она притворилась, что в огороде свиньи. Значит, она притворилась, когда сказа-ла: "Что ты, Паша, я не собираюсь замуж". Потому что она мне самому говорила: "Найди, - мол, - какого-нибудь по-жилого". А когда я, как жельтмен, привез ей пожилого, она начинает ломаться, потому что она - женщина, хоть и ста-рая. Женщина - это стартер: когда-нибудь да подведет.
 - Ни хрена ты сам не знаешь - трепешься только.
 - Я? Не знаю?
 - Не знаешь.
 - Я женский вопрос специально изучал, если хочешь знать. Когда в армии возил генерала, я спер у него из библи-отеки книгу: "Мужчина и женщина". И там есть целая глава: "Отношения полов среди отдельных наций". И там написа-но, что даже индусы, например...
 Вошла Анисья. Пожаловалась:
 - Ограда вся прохудилась - свиньи так и прут, так и прут в огород. Наказание Господнее.
 Пашка перестал ходить, постоял, подумал, что-то решил.
 - Тетка Анисья...
 - Аиньки, Паша.
 - Выйдем с тобой на пару слов...
 - Хе-хе, - посмеялась Анисья, - чудной ты парень, ей-Богу. Ну пойдем, пойдем...
 Вышли. Несколько минут их не было. Кондрат сидел не-подвижно за столом, смотрел в одну точку. Вошел Пашка.
 - Дядя Кондрат, мы в полном порядке. Первое: она, ко-нечно, согласная. Хороший, говорит, мужик, сразу видно. Второе: я сейчас поеду, а вы останетесь тут... Потолкуйте. В совхозе я скажу, что ты стал на дороге - подшипники ме-няешь. К вечеру, мол, будет. Вечером ты приедешь. Третье: налей мне семьдесят пять грамм, и я поеду.
 - Ты ничего тут не... это... не придумал? - спросил Кон-драт.
 - Нет, нет.
 - Что-то мне... страшновато, Павел, - признался Кон-драт. - Войдет, а чего я ей скажу?
 - Она сама чего-нибудь скажет. Наливай ноль семьдесят пять килограмма...
 - Пить хватит - поедешь.
 Пашка подумал и согласился.
 - Правильно. Мы лучше в совхозе наверстаем.
 - Боязно мне, Пашка, - опять сказал Кондрат, - не по себе как-то.
 - В общем, я поехал. Гудбай! - Пашка решительно вы-шел.
 Через минуту вошла Анисья с тарелкой соленых помидо-ров.
 - Ведро-то какое стоит! Благодать Господня! - загово-рила она.
 - Да-а, - согласился Кондрат. - Погода прямо как на заказ.

 На хмелесовхозе, куда приехал Пашка, он сперва потре-пался с бабами, собиравшими хмель... Потом нашел дирек-тора.
 - А где другой? - спросил тот, заглянув в Пашкину пу-тевку.
 - У него подшипники поплавились - меняет, - сказал Пашка.
 - А ты шибко устал?
 - Нет. А что?
 - Надо бы поехать на нефтебазу - горючее получить. Я свои машины все раскидал, а у нас горючее кончается...
 - Сфотографировано, - сказал Пашка.
 - Что? - не понял директор.
 - Будет сделано.

 День был тусклый, теплый. Дороги раскисли после дож-дя, колеса то и дело буксовали. Пашка, пока доехал до храни-лища, порядком умаялся.
 Бензохранилище - целый городок, строгий, стройный, однообразный, даже красивый в своем однообразии. На пло-щади гектара в два аккуратными рядами стоят огромные се-ребристо-белые цистерны - цилиндрические, квадратные.
 Пашка подъехал к конторе, поставил машину рядом с другими и пошел оформлять документы.
 И тут - никто потом не мог сказать, как это случилось, почему, - низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
 В конторе было человек шесть шоферов, две девушки за столами и толстый мужчина в очках (тоже сидел за столом). Он и оформлял бумаги.
 Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
 - Пожар!
 Шарахнули из конторы...
 Горели бочки на одной из машин. Горели как-то злове-ще, бесшумно, ярко.
 Люди бежали от машин.
 Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только один толс-тый человек (тот, который оформлял бумаги), отбежав не-много, остановился.
 - Давайте брезент! Э-э!.. - заорал он. - Куда вы?! Успе-ем же!.. Э-э!
 - Бежи - сейчас рванет! Бежи, дура толстая! - крикнул кто-то из шоферов.
 Несколько человек остановились. Остановился и Пашка.
 - Сча-ас... Ох и будет! - послышался сзади чей-то голос.
 - Добра пропадет сколько! - ответил другой.
 Кто-то заматерился. Все ждали.
 - Давайте брезент! - непонятно кому кричал толстый мужчина, но сам не двигался с места.
 - Уходи! - опять крикнули ему. - Вот ишак. Что тут брезентом сделаешь? "Брезент"...
 Пашку точно кто толкнул сзади. Он побежал к горящей машине. Ни о чем не думал. Видел, как впереди, над маши-ной, огромным винтом свивается белое пламя.
 Не помнил Пашка, как добежал он до машины, как включил зажигание, даванул стартер, "воткнул" скорость - человеческий механизм сработал точно. Машина рванулась и, набирая скорость, понеслась прочь от цистерн и от других машин с горючим.
 ...Река была в полукилометре от хранилища! Пашка пра-вил туда, к реке.
 Машина летела по дороге, ревела... Горящие бочки гро-хотали в кузове, Пашка закусил до крови губу, почти лег на штурвал...

 В палате, куда попал Пашка, лежало еще человек семь. Большинство лежало, задрав кверху загипсованные ноги.
 Пашка тоже лежал, задрав кверху левую ногу.
 Около него сидел тот самый человек с нефтебазы, кото-рый предлагал брезентом погасить пламя.
 - Сколько лежать-то придется? - спросил толстый.
 - Не знаю. С месяц, наверно, - ответил Пашка.
 - Перелом бедренной кости? - спросил один белобры-сый паренек (он лежал, задрав сразу обе ноги. Лежал, видно, долго, озверел и был каждой бочке затычка). - А сто суток не хочешь? Быстрые все какие...
 - Ну, привет тебе от наших ребят, - продолжал толс-тый. - Хотели прийти сюда - не пускают. Меня как проф-орга и то еле пропустили. Журналов вот тебе прислали... - Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. - Из газеты приходили, расспрашивали про тебя... А мы и знать не знаем, кто ты такой. Сказали, что придут сюда.
 - Это ничего, - сказал Пашка самодовольно. - Я им тут речь скажу.
 - "Речь"? Хэх!.. Ну, ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни - я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай.
 - Ничего.
 Профорг пожал Пашке руку, сказал всем "до свидания" и ушел.
 - Ты что, герой, что ли? - спросил Пашку один "ходя-чий", когда за профоргом закрылась дверь.
 Пашка некоторое время молчал.
 - А вы разве ничего не слышали? - спросил он серьез-но. - Должны же были по радио передавать.
 - У нас наушники не работают. - Белобрысый щелкнул толстым пальцем по наушникам, висевшим у его изголовья.
 Пашка еще немного помолчал. И ляпнул:
 - Меня же на Луну запускали.
 У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приот-крыл.
 - Нет, серьезно?
 - Конечно. Кха! - Пашка смотрел в потолок с таким видом, как будто он на спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, - как будто он нисколько не сомневался в этом.
 - Врешь ведь? - негромко сказал белобрысый.
 - Не веришь - не верь, - сказал Пашка. - Какой мне смысл врать?
 - Ну и как же ты?
 - Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыг-нул. И ногу вот сломал - неточно приземлился.
 Первым очнулся человек с "самолетом".
 - Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.
 - Трепло, - сказал белобрысый разочарованно. - Я ду-мал - правда.
 - А как это ты на парашюте летел, если там воздуха нету? - спросил "ходячий".
 - Затяжным.
 - А кто это к тебе приходил сейчас? - спросил человек с "самолетом". - По-моему, я его где-то...
 Тут в палату вошли старичок доктор с сестрами и с ними молодая изящная женщина в брюках, маленькая, в громад-ном свитере - "странная и прекрасная".
 Доктор подвел девушку к Пашке.
 - Вот ваш герой. Прошу любить.
 - Вы будете товарищ Колокольников?
 - Я, - ответил Пашка и попытался привстать.
 - Лежите, лежите, что вы! - воскликнула девушка, под-ходя к Пашкиной койке. - Я вот здесь присяду немножко. Можно?
 - Боже мой! - сказал Пашка и опять попытался сдви-нуться на койке.
 Девушка села на краешек белой плоской койки.
 - Я из городской молодежной газеты. Хочу поговорить с вами.
 Белобрысый перестал хохотать, смотря то на Пашку, то на девушку.
 - Это можно, - сказал Пашка и мельком глянул на бе-лобрысого.
 Тот начал теперь икать.
 - Как вы себя чувствуете? - спросила девушка, раскла-дывая на коленях большой блокнот.
 - Железно, - сказал Пашка.
 Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела на него. Пашка тоже улыбнулся и подмигнул ей. Девушка опустила глаза к блокноту.
 - Для начала... такие... формальные вопросы: откуда ро-дом, сколько лет, где учились...
 - Значит, так... - начал Пашка, закуривая. - А потом я речь скажу. Ладно?
 - Речь?
 - Да.
 - Ну... хорошо... Я могу потом записать. В другой раз.
 - Значит, так: родом я из Суртайки - семьдесят пять ки-лометров отсюда. А вы сами откуда?
 Девушка весело посмотрела на Пашку, на других больных; все, притихнув, смотрели на нее и на Пашку, слушали. Белобрысый икал.
 - Я из Ленинграда. А что?
 - Видите ли, в чем дело, - заговорил Пашка, - я вам могу сказать следующее...
 Белобрысый неудержимо икал.
 - Выпей воды! - обозлился Пашка.
 - Я только что пил - не помогает, - сказал белобры-сый, сконфузившись.
 - Значит, так... - продолжал Пашка, затягиваясь папи-роской. - О чем мы с вами говорили?
 - Где вы учились?
 - Я волнуюсь, - сказал Пашка (ему не хотелось гово-рить, что он окончил только пять классов). - Мне трудно го-ворить.
 - Вот уж никогда бы не думала! - воскликнула девуш-ка. - Неужели вести горящую машину легче?
 - Видите ли... - опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг поманил к себе девушку и негромко, так, чтобы другие не слышали, доверчиво спросил: - Вообще-то, в чем дело? Вы только это не пишите. Я что, на самом деле подвиг совершил? Я боюсь, вы напишете, а мне стыдно будет перед людями. "Вон, - скажут, - герой пошел!" Народ же знаете какой... Или - ничего, можно?
 Девушка тоже засмеялась... А когда перестала смеяться, некоторое время с интересом смотрела на Пашку.
 - Нет, это ничего, можно.
 Пашка приободрился.
 - Вы замужем? - спросил он.
 Девушка растерялась.
 - Нет... А, собственно, зачем вам это?
 - Можно я вам письменно все опишу? А вы еще раз за-втра придете, и я вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
 - Что я, виноват, что ли? - сказал белобрысый и опять икнул.
 Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.
 - Понимаете... я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы ко-ротко расскажите. Значит, вы из Суртайки. Так?
 - Так. - Пашка скис.
 - Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
 - Я понимаю.
 - Где вы учились?
 - В школе.
 - Где, в Суртайке же?
 - Так точно.
 - Сколько классов кончили?
 Пашка строго посмотрел на девушку.
 - Пять. Неженатый. Не судился еще. Все?
 - Что вас заставило броситься к горящей машине?
 - Дурость.
 Девушка посмотрела на Пашку.
 - Конечно. Я же мог подорваться, - пояснил тот.
 Девушка задумалась.
 - Хорошо, я завтра приду к вам, - сказала она. - Толь-ко я не знаю... завтра приемный день?
 - Приемный день в пятницу, - подсказал "ходячий".
 - А мы сделаем! - напористо заговорил Пашка. - Тут доктор добрый такой старик, я его попрошу, он сделает. А? Скажем, что ты захворала, бюллетень выпишет.
 - Приду. - Девушка улыбнулась. - Обязательно приду. Принести чего-нибудь?
 - Ничего не надо! Меня профсоюз будет кормить.
 - Тут хорошо кормят, - вставил белобрысый. - Я уж на что - вон какой, и то мне хватает.
 - Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
 - Книжку - это да, это можно. Желательно про любовь.
 - Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к ма-шине?
 Пашка мучительно задумался.
 - Не знаю, - сказал он. И виновато посмотрел на де-вушку. - Вы сами напишите что-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое...
 Пашка покрутил растопыренными пальцами.
 - Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар распространится дальше - на цистерны. Да?
 - Конечно!
 Девушка записала.
 - А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты при-едешь? - спросил вдруг Пашка.
 - Я как-нибудь сделаю.
 В палату вошел доктор.
 - Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? - спро-сил он.
 - Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса... Вас зовут Павлом?
 - Колокольников Павел Егорыч. - Пашка взял руку де-вушки, посмотрел ей прямо в глаза. - Приди, а?
 - Приду. - Девушка ободряюще улыбнулась. Огляну-лась на доктора, нагнулась к Пашке и шепнула: - Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
 - Хорошо. - Пашка ласково, благодарно смотрел на де-вушку.
 - До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
 Девушку все проводили добрыми глазами.
 Доктор подошел к Пашке.
 - Как дела, герой?
 - Лучше всех.
 - Дай-ка твою ногу.
 - Доктор, пусть она придет завтра, - попросил Пашка.
 - Кто? - спросил доктор. - Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
 - Не я, а она в меня.
 Смешливый доктор опять засмеялся.
 - Ну, ну... Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
 Он посмотрел Пашкину ногу и ушел в другую палату.
 - Думаешь, она придет? - спросил белобрысый Пашку.
 - Придет, - уверенно сказал Пашка. - За мной не та-кие бегали.
 - Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспро-сить. Я в прошлом году сжал много, - начал рассказывать белобрысый, - так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. Я, говорит, не пьющий, то-се - на-чал вилять.
 Пашка смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
 - Слышь, друг! - окликнул его белобрысый.
 - Спит, - сказал человек с "самолетом". - Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
 - Шебутной парень! - похвалил белобрысый. - В ар-мии с такими хорошо.

 Пашка долго лежал с открытыми глазами, потом дейст-вительно заснул. И приснился ему такой сон.
 Как будто он генерал. И входит он в ту самую палату, где лежал он сам... Но только в палате лежат женщины. Тут Катя Лизунова, корреспондентка, Маша-птичница, городская женщина, женщина с нефтебазы и даже тетка Анисья... И свита вокруг Пашки - тоже из женщин.
 Вошел Пашка и громко поздоровался.
 Ему дружно ответили:
 - Здравствуйте, товарищ генерал!
 - Почему я не слышу аплодисментов? - тихо, но строго спросил Пашка-генерал у свиты. Одна из свиты угодливо по-яснила:
 - Дамская палата...
 И она же попыталась надеть на Пашку халат.
 - Не нужно, - сказал Пашка, - я стерильный.
 И началось стремительное шествие генерала по палате - обход.
 Первая - Катя Лизунова.
 - Что болит? - спросил Пашка.
 - Сердце.
 - Желудочек?
 Катя смотрит на Пашку как на дурака.
 - Сердце!
 Пашка повернулся к свите.
 - Считается, что генерал - ни бум-бум в медицине. - И снисходительно пояснил Кате: - Сердце тоже имеет не-сколько желудочков. Ма-аленьких.
 И дальше. Дальше - корреспондентка, "странная и пре-красная".
 - Что? - ласково спросил Пашка.
 - Сердце.
 - Давно?
 - С семнадцати лет.
 - Ну, ничего, ничего...
 Пашка двинулся дальше. Маша-птичница.
 - Тоже сердце? - изумился Пашка.
 - Сердце.
 - Кошмар.
 Пашка идет дальше.
 Городская женщина.
 Пашка демонстративно прошел мимо.
 Тетя Анисья. Поет.
 Пашка остановился над ней.
 - И у тебя сердце?
 - А что же я, хуже других, что ли? - обиделась Анисья. - Смешной ты, Павел: как напялит человек мундир, так начинает корчить из себя...
 - Выписать ей пирамидону! - приказал Пашка. - Пять-сот грамм. Трибуну.
 Принесли трибуну. Пашка взошел на нее.
 - Я вам скажу небольшую речь, - начал он, но обнару-жил непорядок. - Где графин?!
 - Несут, товарищ генерал.
 - Ну, что?! - Пашка обращался к женщинам, лежащим в палате. - Допрыгались?! Докатились?! Доскакались?!.

 ...И тут засмеялся белобрысый. Пашка поднял голову.
 - Ты чего?
 Белобрысый все смеялся.
 - Это он во сне, - пояснил один пожилой больной. Все другие уже спали. Была ночь.
 - Вот жеребец, - возмутился Пашка. - Здесь же боль-ница все же.
 Он лег и крепко зажмурился... И снова он на трибуне.
 - На чем я остановился? - спросил он свиту.
 - Вы сказали, что они доскакались...
 - Куда доскакались? - с начальственным раздражением переспросил Пашка. - Работнички! Только форсить умеете!
 И опять его разбудил смех белобрысого.
 - Вот паразит, - сказал Пашка, поднимаясь. - Что он ржет-то всю ночь?
 - Выздоравливает он, - опять сказал пожилой больной.
 - Можно же потихоньку выздоравливать. Может, разбу-дить его, а? Сказать, что у него дом сгорел - ему тогда не до смеха будет.
 - Не надо, пусть смеется.
 Пашка опять крепко зажмурился, но больше не получа-лось, не спалось.
 - А вы чего не спите? - спросил он пожилого больного.
 - Так... не хочется.
 Помолчали.
 - Вот вы принадлежите к интеллигенции, - заговорил Пашка.
 - Ну, допустим.
 - Книжек, наверно, много прочитали. Скажите: есть на свете счастливые люди?
 - Есть.
 - Нет, чтобы совсем счастливые.
 - Есть.
 - А я что-то не встречал. По-моему, нет таких. У каждо-го что-нибудь да не так...
 - Вот хочешь, я прочитаю тебе...
 - Что, письмо?
 - Нет. - Больной взял с тумбочки ученическую тетрад-ку. - Сочинение одного молодого человека...
 - Ну-ка, ну-ка... - Пашка приготовился слушать.
 - "С утра мы пошли с пацанами в лес, - начал читать больной. - Все были почти из нашего четвертого "б". По-шли мы сорок зорить. Ну, назорили яичек, испекли и съели. Потом Колька Докучаев рассказывал, как они волка с отцом видали. Мы маленько струсили. В лесу было хорошо. А по-том мы хохотали, как Серега Зиновьев из второго "а" петухом пел. В лесу было шибко хорошо. Потом мы пошли домой. Мне мама маленько всыпала, чтобы я не шлялся по лесам и не рвал последние штаны. А потом мы ели лапшу. Папка спросил меня: "Хорошо было в лесу?" Я сказал: "Ох, и хоро-шо!" Папка засмеялся. Вот и все. Больше я не знаю, чего".
 - А для чего это вы? - спросил Пашка.
 - Это писал счастливый человек.
 - Так какое же туг счастье-то? - изумился Пашка.
 - Самое обыкновенное: человек каждый день открывает для себя мир. Он умеет смеяться, плакать. И прощать умеет. И делает это от души. Это - счастье.
 - Так он же маленький еще!
 - Ну, найдется кто-нибудь и большого его научит таким же быть.
 - Каким?
 - Добрым. Простым. Честным. Счастливых много... Ты тоже счастливый, только... учиться тебе надо. Хороший ты парень, врешь складно... А знаешь мало.
 - Когда же мне учиться-то? Я же работаю.
 - Вот поэтому и надо учиться.
 - А вы - учитель, да?
 - Учитель.
 - Значит, вы счастливый, если вы учите?
 - Наверно. Позови-ка сестру.
 - Что, плохо?
 - Нет, просто устал.
 - Лиля Александровна! - позвал Пашка.
 Вошла сестра и сделала учителю укол.
 - Ну, вот теперь уснем, - сказал тот и выключил свет.
 Пашка долго еще лежал с открытыми глазами, думал о чем-то. А как только стал засыпать, услышал голос Насти:
 - Павел, иди ко мне.
 ...И опять снится Пашке сон:
 Ждет его Настя на том самом месте, где встречала его во сне в первый раз.
 - Здравствуй, Павел.
 - Здравствуй.
 - Как живешь?
 - Ничего.
 - Идеал-то не нашел еще?
 Пашка усмехнулся.
 - Нет.
 - Помнишь сказку? - спросила вдруг Настя. - Бабушка тебе рассказывала...
 - Про голую бабу, что ли?
 - Да.
 - Помню.
 - Так вот, ты не верь: это не смерть была, это любовь по земле ходит.
 - Как это?
 - Любовь. Ходит по земле.
 - А чего она ходит?
 - Чтобы люди знали ее, чтоб не забывали.
 - Она, что, тоже голая?
 - Она красивая-красивая.
 - Хоть бы разок увидеть ее.
 - Увидишь. Она придет к тебе.
 - А если не придет? Ведь нельзя же сидеть и ждать, что придет кто-нибудь и научит, как добиться счастья. Будешь ждать, что придет, а он возьмет и не придет. Так и прожи-вешь дураком. Правильно я рассуждаю?
 - Правильно. А учиться можно не только в школе. Жизнь - это, брат, тоже школа, только лучше.
 - И опять: если я буду сидеть и ждать...
 - Зачем же ждать, - перебивает его Настя. - Надо ис-кать. Надо все время искать, Павел.
 - Так вот я ищу. Но я же хочу идеал!

 Опять засмеялся белобрысый. Пашка проснулся. Утро. Еще спят все. Пашка огляделся по палате. И вдруг ему показалось...
 - Братцы! - заорал он.
 Повскакали больные.
 - Ты чего, Пашка? - спросил белобрысый.
 Пашка показал на учителя, который лежит недвижно.
 - Няня! - рявкнул белобрысый.
 Учитель приподнялся.
 - Что такое? В чем дело?
 Все смотрят на него.
 - Что случилось-то?
 Пашка негромко засмеялся.
 - А мне показалось, ты помер, - сказал он простодушно.
 Учитель досадливо сморщился.
 - Первую ночь спокойно уснул... Надо же!
 Пашка лег и стал смотреть в потолок. На душе у него легко.
 - Значит, будем жить, - сказал он, отвечая своим мыс-лям.
 А за окнами больницы - большой ясный день. Большая милая жизнь...


 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского