 Василий Шукшин. Позови меня в даль светлую...
 ---------------------------------------------------------------
 &copy; Copyright Василий Шукшин
 Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского ---------------------------------------------------------------

 В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше - за пустырем - виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво - Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту - Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Иг-натьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.
 Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пле-мяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты приво-зил, деньжонок иногда.
 И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.
 - Ну сладу нет - не слушается, и все, - жаловалась мать. - Совсем парень выпрягся...
 - Что же это ты, Витька? - гудел большой дядя Нико-лай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по кле-енке. - Не годится так, не годится. А что же дальше-то бу-дет, если ты уже счас... черт-те чего вытворяешь? Ведь мате-ри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..
 - Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил...
 - Глаз? - удивился дядя Николай.
 - Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый - не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело!
 - Зачем же ты ей глаз-то выбил? - спросил дядя.
 Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал.
 - Витьк!
 - Ну?
 - Зачем глаз-то свинье выбил?
 - Я нечаянно, - буркнул Витька.
 - "Нечаянно"! - воскликнула мать. - Знаю я, как неча-янно... Нечаянно. - И повернулась к брату - рассказать: - Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навер-но, нет... Бери, мол, пример - приглядывайся. А он его и не-взлюбил...
 - При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!
 - Ну?
 - Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?
 Витька молчал.
 - Папа родимый - набычится, и не сдвинешь с места, - заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: - Где он счас? Не слышно?
 - "Где"! - горько воскликнула мать. - У него дорог много, и все - веселые.
 - Алименты-то шлет?
 - Шлет.
 - Эх, Витька, Витька... - вздохнул дядя Николай. - Что ж ты так живешь-то? А?
 Витька молчал.
 - Витьк!
 - Ну?
 - Чего молчишь?
 - Я читаю.
 - Что ты мне очки втираешь! - осердился дядя Нико-лай. - Читает он!.. - Потянулся, взял у Витьки книгу. - Что ты читаешь? То ж - задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!
 - Вот так он меня все время обманывает, - сказала мать. - Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вы-учил, где выучил - ничего не выучил, одна улица на уме...
 - Ты эту улицу брось, Витька, - резонно стал убеждать дядя Николай. - Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не уку-сишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
 Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
 Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном - мирно, несколько удивленно:
 - Так что, здесь тоже свиней держут?
 - Держут, - откликнулась мать. - А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка - с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
 - Витька, - повернулся дядя к Витьке, - иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
 Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в дру-гую комнату. Накачка кончилась.
 - Я вот о чем с тобой, - заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. - Помнишь, я тебе говорил про мужи-ка-то?
 - Ну, помню.
 - Это... видал я его в пятницу, говорил с ним...
 Груша насторожилась. Заинтересовалась.
 - Ну?
 - Он придет сегодня... - Николай опять глянул на ча-сы, - через десять минут.
 - Батюшки! - испугалась Груша. - Чего же ты мол-чишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
 - А что у тебя?.. Нормально и так...
 Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять.
 - Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
 - Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе...
 - Так это когда было-то!
 - Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну - как, мол, жи-вешь? То-се... Одинокий он счас - разошлись тоже, двое детей было...
 - А чего разошлись-то?
 - Пил тоже...
 - Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять?
 - Да погоди ты! Пил, счас не пьет - лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, се-стра - одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет...
 Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
 - Страшно, Коля, - говорила мать. - С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была - простительно, а теперь-то - это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь...
 - А не торопись, никто тебя силком не гонит, - отвечал на это Николай. - Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здо-ровые дерут...
 - Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой...
 - Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись - тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда...
 - Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
 Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
 - Ну? - кивком показал на дверь Николай - отклик-нись, мол.
 Груша чего-то растерялась...
 Помолчали и вместе сказали:
 - Да!
 - Войдите!
 Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид чело-век лет этак сорока трех - сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
 - Ну вот, не заблудился, - сказал он. - Здравствуйте.
 Николай поднялся ему навстречу.
 Поздоровались за руку.
 - Сестра моя... Груша - знакомьтесь, - представил Ни-колай.
 Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже подня-лась, подала руку.
 - Владимир Николаевич, - назвался гость.
 - Груша.
 - Груша - это... Графена?
 - Агриппина, - сказал Николай. - Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий. - Николай мелко, насильственно посмеялся. - У нас был в деревне один Евлампий...
 - Он потом переменил имя, - сказала Груша.
 - Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то?
 - Владимир.
 - Тезки, значит. - Владимир Николаевич тоже искусст-венно посмеялся.
 - Садитесь, - пригласила Груша.
 - Спасибо. Я бы разделся...
 - О Господи! - спохватилась Груша. И покраснела. - Раздевайтесь, пожалуйста!
 Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румя-нец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
 Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
 - Витька! - громко позвал дядя Коля. - Иди-ка сюда.
 Вошел Витька.
 - Познакомься с... дядей Володей, - сказал дядя Коля.
 Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
 - Ну, герой!.. - добренько сказал дядя Володя. И поис-кал в карманах у себя... - На-ка - пиратом будешь. - Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто - чакал.
 Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз...
 - Это - для первачей только.
 Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодар-ный. Она опять покраснела.
 - Ну, Витька!.. - сказала она. И засмеялась, и опять до-верчиво и ясно засмеялись ее глаза.
 - Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты та-кой большой, - пришел на выручку дядя Коля. - В следую-щий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
 - Садитесь, Владимир Николаевич, - пригласила мать.
 Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
 - Тепло как на улице-то; - сказал он. - Все же - сен-тябрь месяц, должно уже чувствоваться...
 - Ну что, Витька? - спросил дядя Коля. - Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
 Витька вопросительно глянул на мать.
 - Иди, поиграй, - разрешила мать.
 Витька ушел.
 Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушев-ный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Нау-ма Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.
 У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках - мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десяти-летку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Един-ственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учит-ся, - это Юрка.

 Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
 Раз в месяц - с пенсии - старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.
 - Как черти копытьями толкут! - слабо удивлялся ста-рик на печке. - О! О! Что делают!..
 Юрка учил уроки.
 - Кончаюсь, Юрка, - возвестил старик. - Все.
 - Не надо было напиваться, - жестко сказал Юрка; ста-рик мешал ему.
 - Молодой ишо рассуждать про это - надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!
 Юрка ниже нагнулся к книге.
 - А что же мне делать, если не выпить? - Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. - Все ученые ста-ли! - Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по бе-лому свету; старик остался один и винит в этом только уче-ние. - В собаку кинь - в ученого попадешь.
 Юрка молчит. Шевелит губами.
 Вошел Витька.
 - Здорово, Витька! - сказал старик. - Хвораю.
 - Опять? - спросил Витька.
 - Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться.
 - Зачем? - спросил Юрка, откинувшись на спинку сту-ла и подмигнув Витьке на старика. - Зачем напиваться-то?
 - Что я, не человек, что ли?
 - Хм... - Юрка качнул головой. - Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек дол-жен обязательно пить.
 - А ты откуда знаешь про крепостное время-то? - Ста-рик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. - От-куда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а си-дит, рассуждает...
 Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.
 Витька подсел к нему.
 - Как дела? - спросил Юрка негромко.
 - Ничего!
 - Все знают! - разошелся старик. - Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?
 "Ученые" переглянулись...
 - Отравление организма, - отчеканил Юрка. - Отрав-ление сивушным маслом.
 - Где масло? В водке?
 - Так точно, ваше благородие! - Юрка с Витькой хихик-нули.
 - Доучились! - Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. - А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!..
 - Хочешь, я тебе формулу покажу? - вскочил Юрка. - Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формулка...
 - Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается!
 - Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то?
 Старик никак не реагирует на это предложение.
 Витька заговорщически наклонился близко к другу и ска-зал тихо:
 - Денег жалко. На похмелку-то.
 Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол.
 - Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил.
 - Дядька приехал?
 Витька кивнул.
 - Еще какой-то гусь пришел - к маме. Володя какой-то.
 - Зачем?
 Витька пожал плечами.
 - Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил.
 - Ну-ка? Ой, ну и пистолет!
 - Он думал, я еще маленький.
 - Витька, отец-то пишет? - спросил старик. - Где он счас?
 - Не знаю, - неохотно сказал Витька.
 - Помогает вот он вам?
 - Не знаю. Помогает.
 - Носит нынче людей по белому свету... - сказал ста-рик. - И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то!
 - Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит, - заметил Юрка.
 Старик приподнялся на локте.
 - Сколько тебе лет учиться до хирурга?
 - Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском ин-ституте.
 - Так, - зловеще гнул старик. - А сколько ты будешь получать?
 - Не в этом дело...
 - Нет, сколько?
 - Я не интересуюсь зарплатой.
 - А-а - завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зар-платой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают.
 - Что, у тебя денег, что ль, нету?
 - Есть. Не про вашу честь.
 - Ну и вот.
 - Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля - деньги. И матери бы по-мог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом - хвост трубой и завьесся в большой город.
 - Не твое дело.
 - Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей - живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?..
 - Проживем! - резко сказал Юрка. - Никому до этого... Нечего! Жили и проживем.
 - Сбили вас с толку этим ученьем - вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? - сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь.
 - Если дома нет десятилетки, что я теперь?
 - Во-от! "Десятилетки", "пятилетки"... Жили раньше без всякого ученья - ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели.
 - У вас только одно на уме - "раньше"!
 - А то... ирапла-анов наделали - дерьма-то.
 - А тебе больше глянется на телеге?
 - А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно - доеду. А ты навернесся с этого свое-го ираплана - костей не соберут.
 Юрка махнул рукой.
 - Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.
 - А космос? - значительно спросил Витька старика.
 - Что "космос"?
 - Космос. Куда наши космонавты летают...
 - Летают, - поправил Юрка.
 - Летают, - поправился Витька.
 - Гагарин-то?
 - Не один Гагарин. Много уже.
 - А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что тол-ку-то?
 - Во дает! - воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.
 - Понял? - сказал Витька. - А что, им лучше на печке лежать?
 - Чего вы привязались с этой печкой? - обиделся ста-рик. - Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только спе-рва доживите.
 - Я же не в обиду тебе говорю, - продолжал Витька. - Но спрашивать, зачем люди в космос летают, - это, я тебе доложу...
 - Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь - знаю потому что, а в космос - не знаю, доложи, сделай милость.
 Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.
 - Ну, во-первых: основание космоса - это... надо. При-дет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время - долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди жи-вут...
 - На Марсе, - поправил Юрка.
 - Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?
 - Они такие же, как мы?
 Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами.
 - Этого я точно не знаю, - честно сказал Витька. - Мо-жет, маленько пострашней, потому что там атмосфера не та-кая - больше давит.
 - Ишо драться кинутся, - сказал старик.
 - За что?
 - Ну, скажут: зачем прилетели? - Старик явно заинте-ресовался Витькиным рассказом. - Незваный гость хуже та-тарина.
 - Не кинутся. Они тоже обрадуются.
 - Еще неизвестно, кто из нас умнее, - включился в раз-говор Юрка. - Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим... - Юр-ку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. - Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И полу-чится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые.
 - Жениться, что ли, друг на дружке будете?
 - Я говорю - в смысле образования! "Жениться"...
 - У них одно на уме - жениться, - недовольно заметил Витька.
 - Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки - пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определен-ную волну - они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста - ста двадца-ти лет жить...
 - Ну, это уж ты... приврал.
 - Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двад-цать лет - это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике.
 - А сами-то не можете - чтоб сто двадцать?
 - Сами пока не можем. Это медленный процесс... - Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. - Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.
 - Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
 - Ты не захочешь, а другие - с радостью. Будет такое средство...
 - "Средство"... Открыли бы лучше какое-нибудь средст-во от похмелья. А то башка, как...
 - Не надо пить.
 - Пошел ты!..
 Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.
 - У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" - опять начал старик. - Трепачи. Ты вот - шешнадцать-то лет бу-дешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?
 Юрка не намерен больше болтать. Молчит.
 - Вырежет ему чего-нибудь, - сказал Витька.
 - Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выре-жешь?
 Витька не знал.
 - Я на такие... темные вопросы не отвечаю.
 - Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши го-ловушки... только мякиной набиты.
 - Нечего? - опять вскочил Юрка. - А вот эти люди?.. - сгреб кучу книг и показал. - Вот этим людям тоже нечего от-вечать?! Ты хоть одну прочитал?
 - Там читать нечего - вранье одно. У меня на квартире жил один...
 - Во дает?! - сказал Витька.
 - Ладно! - Юрка опять начал ходить по избе. - Чума раньше была?
 - Была. У нас в двадцать...
 - Где она теперь? Есть?
 - Не приведи, Господи! Может, будет...
 - В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная со-бака, что бы с тобой было?
 - Сбесился бы.
 - И помер бы. А сейчас - сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас - пожалуйста: полгода - и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.
 Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
 - Так. Ладно. Собака - это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет - и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.
 - Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.
 - Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет...
 - Пожалуйста! Я до этого укол сделаю - и пусть кусает, сколько влезет, - я только улыбнусь.
 - Хвастунишка.
 - Да вот же они, во-от! - Юрка опять показал на книги. - Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает...
 - Как это? - очень заинтересовался старик.
 Витька тоже не слышал про это.
 - Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги - пи-шите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись".
 - А они пишут?
 - Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. - У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.
 - Ну?
 - И помер. И до последней минуты все рассказывал, по-тому что это надо было для науки. А вы с этими вашими баб-ками еще бы... триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше? - Юра подошел и включил радио. Пела певица. Не-много все послушали ее. - Где она? - спросил Юрка.
 - Кто?
 - Певица-то. Ее же нет здесь, а - поет.
 - Так это по провода-ам.
 - Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам - это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленин-граде поет - что, туда провода протянуты?
 - Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?
 Юрка махнул рукой.
 - Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.
 - Ну и учи.
 - А вы отрываете. - Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.
 Долго в избе было тихо.
 - Витька, а ты на кого хочешь учиться? - спросил ста-рик.
 Витьку этот вопрос застал врасплох.
 - Я пока выбираю, - сказал он.
 - На кого он будет учиться! - оторвался от книги Юр-ка. - У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?
 - Не...
 - Что ж ты?
 - Знаешь, на кого учись? На судью, - посоветовал ста-рик.
 - О-о! - удивились ребятишки. - Чего это?
 - Люди будут бояться. Скажут: вон, вон - судья идет! Большое дело.
 - Тогда уж - на прокурора, - сказал Витька. - Он пострашней.
 - Прокурор - это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
 Еще помолчали.
 - Он есть на карточке? - спросил вдруг старик.
 - Кто?
 - Тот ученый, помирал-то который.
 - Академик Павлов? Вот он.
 Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
 - Старенький уж был, - сказал Евстигнеич жалостливо.
 - Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. - Юрка отнял книгу. - И не валялся потом на печке, не матерился...
 - Чего вы взъелись-то на меня?! - вскричал больной старик. - Ты гляди что - житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу - только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.
 Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книж-ку с портретами ученых.
 - Ох, мать ты моя-а!.. - закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
 - Куда это он? - спросил Витька.
 Юрка пожал плечами.
 - Ну, и что этот гусь? - спросил Юрка. - Наверно, от-цом твоим станет?
 Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
 - Отцом? - переспросил он.
 - Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бу-дет.
 Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.
 - Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, - загнетесь.
 - Зачем? У меня есть - мне Витька принес...
 - Ешьте! "Витька принес"... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базар-ное.
 - Нам дядя Коля привез из деревни - тоже доброе, - вступился Витька за свое сало.
 - В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. - Старик опять полез на печку. - Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
 - Давай, мы сбегаем за четвертинкой? - еще раз предло-жил Юрка.
 Старик помолчал.
 - Не надо, - сказал. - Перемаюсь как-нибудь.
 Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
 - Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? - спро-сил Витька негромко.
 Юрка пожал плечами.
 - К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
 - И я помню.
 - Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Ста-рый?
 - Старый, - сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой".
 - А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? - спросил старик с печки.
 - У кого? - не понял Юрка.
 - У того академика-то. Одни студенты стояли?
 - У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
 - Дети-то были, поди?
 - Наверно. Завтра узнаю.
 - Были, конечно. Никого если б не было родных-то, не-много надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Гос-поди!

 ...Мать Витькина громко засмеялась.
 - Не знаю, - сказала она. - Я так не думаю.
 - Уверяю вас! - тоже улыбаясь, воскликнул слегка за-алевший Владимир Николаевич.
 И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
 - А не спеть ли нам?! - догадался дядя Николай. - А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
 - Хорошо играет? - спросил Владимир Николаевич.
 - Мой подарок, - не удержался, похвастал дядя Нико-лай. - На день рождения ему отвалил - пускай учится.
 - Люблю музыкальных детей, - сказал Владимир Нико-лаевич.
 - Так споем, что ли!
 - Какую? - спросила Груша.
 - Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
 - Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
 И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пе-тушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

 Небо, небо, небо, небо-о!..

 Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Влади-мир Николаич - будто он хотел пошутить.
 - Давай, Груша! - попросил опять Николай. - По-мнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...
 Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:

 Что стоишь, качаясь,
 То-онкая рябина-а?
 Го-оловой склоняясь
 До самого тына...

 Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:

 ...Го-оловой склоняясь
 До самого-о тына.

 Они, видно, певали раньше - славно у них вышло.

 Там через дорогу... --

 повела дальше Груша, --

 За-а рекой-ой широкой
 Та-ак же о-одиноко
 Дуб стоит высокий.

 Владимир Николаич заблеял было:

 Та-ак же одиноко-о...

 Но - смолк. Не умел он. Стал слушать.
 Брат с сестрой пели:

 Как бы мне, рябине,
 К ду-убу перебраться,
 Я-а б тогда не стала
 Гнуться и качаться-а!..
 Ох, я-а б тогда не стала...

 Тут вошел Витька.
 Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон по-явился.
 - Сынок пришел! Поесть хочешь?
 - Нет, - сказал Витька. - Я у Юрки поел...
 - Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...
 - Нам дед Ефим сала дал.
 - Витьк, ну-ка сыграй нам! - сказал дядя Коля. - А?
 - Я уроки не выучил, - сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
 - Ну, сыграл бы... - попросила и мать.
 - Хо!.. Говорю же: уроки не выучил...
 - Что ж ты до сих пор не выучил? - обиделся дядя Ко-ля. - Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.
 Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
 - Ну, иди, иди - учи, - тоже сказала она.
 Витька ушел в горницу.
 Дядя Володя поднялся...
 - Ну, пора и честь знать, как говорят.
 - Да посиди еще! - воскликнул Николай. - Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
 - Посидите, - сказала и Груша.
 - Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телеви-зор, постановку какую-нибудь посмотрю.
 Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Во-лодю.
 - Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах... Гусь-Хрустальный.
 - Ну, приходите... Не забывайте, - слышалось из боль-шой комнаты. Мать говорила.
 - Ладно, ладно - приду, - опять изобразил Витька не-навистного ему гостя. - В воскресенье приду. Может, в суб-боту... Явлюсь, так сказать.
 И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресе-ньям.
 Раз явился:
 - Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствует-ся. Лист уже пожелтел.
 Два явился:
 - Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро - конец. Лист только до первого ветра: слетит.
 Три явился:
 - Слетел. Голенькие стоят. Пора...
 Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
 - Уроки выучил?
 - Выучил.
 - Ну-ка, сядь - поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
 Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
 - Что? - спросила мать.
 - Ничего...
 - Не глянется?
 Витька опять пожал плечами.
 Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
 - Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
 Витька моментально осмелел, затараторил:
 - Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
 - Руль, - коротко определила мать. - Но... Витька... дружок: нам не до жиру - быть бы живу. Так, сына. Дело на-ше... неважнецкое.
 - Да что, с голоду, что ль, помираем?
 Мать засмеялась.
 - Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, - выби-рать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко... - Мать вздохнула. - Десять бы годков назад - этот бы дядя Володя... - И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое - может, себя убеждала:
 - Да он неплохой - так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.
 - Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
 - Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет - это не страшно.
 - С бутылочки все и начинается, - стал тоже рассуждать Витька.
 Мать опять засмеялась.
 - Нет, у него тоже уж теперь - не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...
 - Какой уж там витязь - гусь!
 - Не надо так! - строго велела мать. - Разговорился! Малой еще - так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.

 И опять пришел дядя Володя.
 Витька увидел его раньше, в окно.
 - Идет! - крикнул он.
 - Кто?
 - Ну, кто?.. Хрустальный!
 - Витька! - сердито сказала мать. - Ну-ка, отойди отту-да, не торчи.
 Витька отошел от окна.
 - Играть, что ли?
 - Играй, какую-нибудь... поновей.
 - Какую? Может, марш?
 - Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, ка-кую-то недавно учил...
 - "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смеш-ное сердце"?
 - Играй. Она грустная?
 - Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
 Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
 - Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит..." Куда уж грустней - зареветь можно.
 - Да уж...
 Витька заиграл "Смешное сердце".
 Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у по-рога и тогда только сказал:
 - Здравствуйте.
 - Здравствуйте, Владимир Николаич, - приветливо от-кликнулась мать.
 Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
 - Дождик, Владимир Николаич?
 - Сеет. Пора уж ему и сеять.
 Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоя-тельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмот-рит - переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения - когда слушают.
 - Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня - октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
 - Лист облетел? - спросил Витька.
 - Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.
 Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
 - Все играешь, Витя?
 - Играет! - встряла мать. - Приходит из школы и начи-нает - надоело уж... В ушах звенит.
 Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Во-обще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.
 - Хорошее дело, - похвалил дядя Володя. - В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты - в Красном уголке на баяне трениро-ваться.
 - На баяне не тренируются, - сказал Витька. - Трени-руются на турнике.
 - А на баяне что же делают?
 - Репетируют.
 Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.
 - Все знают.
 - Ну, они нынче...
 Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце".
 - Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.
 - Если талант есть - большое дело, - продолжал дядя Володя, сев за стол. - С талантом люди крепко живут.
 - Наоборот, - опять не выдержал Витька. - Юрка гово-рит: талантливым всегда первым попадает.
 - Витя!..
 - Какой Юрка?
 - Да мальчик тут один... по соседству, - пояснила мать. - Давайте, Владимир Николаич...
 - С плохими товарищами не знайся, - сказал дядя Во-лодя.
 - Да он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.
 - Играю.
 - Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам - этим попадает, верно. А талант... - это талант. Ну, и учиться, конечно, надо - само собой.
 - Вот учиться-то... - Мать строго посмотрела на Вить-ку. - Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.
 Витька поддал на баяне.
 - Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.
 - Плохо с учебой, Виктор?
 - Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают!
 - Отец-то пишет, Виктор?
 - А чего ему писать? - отвечала мать. - Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.
 - Алименты - это удовольствие ниже среднего, - заме-тил дядя Володя. - Двадцать пять?
 - Двадцать пять.
 - Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.
 - Понимали бы они...
 - Ты пришел из школы, сразу раз - за уроки. Уроки приготовил - поиграл на баяне. На баяне поиграл - пошел погулял.
 Мать вздохнула.
 Витька играл "Смешное сердце".
 Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.
 - Как она у нас - пук! - засмеялся он, довольный.
 - Надо наклонять, - встрял Витька, - тогда и "пук" не будет.
 - Шампанское должно пу... стрелять, - авторитетно сказал дядя Володя. - Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. - И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.
 - Х-у-у, - сказал он и поморгал маленькими глазами, - в нос дает.
 Витька захохотал.
 Мать с укоризной поглядела на него.
 - Держите, Агриппина Игнатьевна.
 Мать тоже выпила... И долго улыбалась и вздрагивала.
 - Стремиться надо, Витя, - продолжал дядя Володя, на-ливая еще два фужера.
 - Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька..."
 - Говорить мало. Что говорить!
 - Как же воспитывать-то?
 Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опроки-нуть фужерчик.
 - Ху-у-у, - опять сказал он. - Все: пропустили по пово-ду воскресенья, и будет. - Дядя Володя закурил. - Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял...
 - Вы уже рассказывали. Счастливый человек - сократи-лись... Взяли себя в руки.
 - Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от цикло-на, - на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахер-скую - не бриться, ничего - откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить - кладешь пять.
 - Гляди-ка!
 - Да. В голове - дымовая завеса, - обстоятельно рас-сказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. - А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить - пот гра-дом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допус-тим, написано: "Такому-то на руки семьдесят пять рублей". А ты думаешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?!" Хе-хе... И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно!
 - До чего можно дойти! - сочувственно заметила мать. - Ай-яй!
 - Гораздо дальше идут. У меня приятель был - тот все по ночам шанец искал...
 - Что это?
 - Шанс. Он его называл - шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона - и все, не вернулся.
 - Разбился?
 - Ну, с девятого этажа... Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: "Эй, вы что?!"
 - Сердешный, - вздохнула мать.
 Дядя Володя посмотрел на Витьку.
 - Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Запол-ним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай - заполним.
 Витька посмотрел на мать.
 Мать улыбнулась.
 - Ну отдохни, сынок.
 Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
 Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
 - В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-ни-будь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты - раз - за шахматы: "Желаете?" К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
 - Трояк.
 - Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: "Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейс-тер". А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Дви-гай.
 Витька походил пешкой.
 - А зачем говорить-то: "Е-два, Е-четыре..."? - спросила мать, наблюдая за игрой.
 - А - шутят, - пояснил дядя Володя. - Шутят так. А люди уже понимают: "Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор.
 Витька походил фигурой.
 - А вот пили-то, - поинтересовалась мать, - жена-то как же?
 - Жена-то? - Дядя Володя задумался над доской: Вить-ка сделал неожиданно каверзный ход. - Реагировала-то?
 - Да, реагировала-то?
 - Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно ска-зать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! - Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. - Из-за этого и горшок об горшок у нас полу-чился.
 - Как это? - не понял Витька.
 - Горшок об горшок-то? - Дядя Володя снисходительно посмеялся. - Горшок об горшок - и кто дальше.
 Мать тоже засмеялась.
 - Еще рюмаху, Владимир Николаич?
 - Нет, - твердо сказал дядя Володя. - Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения, и будет. Раньше не отказал-ся бы. Я ведь злоупотреблял...
 - Вы говорили уже. Не думаете сходиться-то? - вдруг спросила мать.
 - С кем, с ней? Нет, - твердо сказал дядя Володя. - Де-ло принципа: она мне параллельно с выпивкой таких... ве-щей наговорила... Я, по ее мнению, оказываюсь - "тоскливый дятел".
 Мать и Витька засмеялись. Но мать тотчас спохватилась.
 - Что же это она так? - сказала она якобы с осуждением той, которая так образно выразилась.
 - Сильно умная! - в сердцах сказал дядя Володя. - Пускай теперь...
 Пока дядя Володя волновался, Витька опять сделал удач-ный ход.
 - Ну, Виктор!.. - изумился дядя Володя.
 Мать незаметно дернула Витьку за штанину - уступи, мол. Витька протестующе дрыгнул ногой - он вошел в азарт.
 - Так, Витенька... - Дядя Володя думал, сморщившись. - Ты так? А мы - вот так!
 Теперь Витька задумался.
 - Детей-то проведуете? - расспрашивала мать.
 - Проведую. - Дядя Володя закурил. - Дети есть дети. Я детей люблю.
 - Жалеет сейчас небось?
 - Жена-то? Тайно, конечно, жалеет. У меня сейчас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь - тридцать восемь метров, обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей - любо глядеть. Домой придешь - сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь. Хочу еще софу ку-пить.
 - Ходите, - сказал Витька.
 Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, по-трогал в задумчивости свой большой, слегка подкрашенный нос.
 - Так, Витька... Ты так? А мы - так! Шахович. Софы есть чешские... Раздвижные - превосходные. Отпускные по-лучу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу...
 - Сколько же шкура станет?
 - Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник час-то в командировку в Сибирь ездит, закажу ему, он привезет.
 - А волчья хуже? - спросил Витька.
 - Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Витя.
 Дождик перестал, за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.
 Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глу-хие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.
 - Скоро зима, - вздохнула мать.
 - Это уж - как положено. У вас батареи не за... Хотя у вас же печное! Нет, у меня паровое. С пятнадцатого затопят. Ну, пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
 Дядя Володя надел у порога плащ, шляпу, взял портфель...
 - Ну, до свиданья.
 - До свиданья.
 - Виктор, а кубинский марш не умеешь?
 - Нет, - сказал Витька.
 - Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать. Ну, до свиданья.
 - До свиданья.
 Дядя Володя вышел.
 Через две минуты он шея под окнами по тротуару, осто-рожно обшагивая отставшие доски, - серьезный, сутулова-тый, положительный.
 Мать и Витька проводили его взглядами... И долго мол-чали.
 - Так это что же, - не скрывая изумления, заговорила мать, - он так и будет ходить теперь? Чего же ходить-то?
 - Тоже ж... один кукует, - сказал Витька. - Вот и ходит. Гнать его в три шеи!
 - А?
 - Так и будет ходить. А чего ему?
 Мать все никак не могла понять:
 - Нет, так чего же тогда ходить? Нечего и ходить тогда.
 Витька о чем-то вдруг задумался.

 Дня через два они с Юркой решали одну хитроумную за-дачу. Волновались, спорили.
 Тут же, в избе, у порожка, старик Наум налаживал улей.
 - Если тут вот подпилить, он здесь наступит - она толь-ко вон где сработает. Она же не достанет его. - Так рассуж-дал умный Юрка.
 - Пошто не достанет?
 - А рычаг-то вот где! Вот - нога наступила, а вот - ры-чаг, а вот аж где голова.
 - Ну, а как?
 - Надо рычаг ближе... И под тротуаром маленько под-рыть...
 - Кого эт там пилить-то собираетесь? - спросил старик.
 - Кто собирается? - поспешно сказал Витька. - Никто не собирается.
 - Пакостить чего-нибудь надумали?
 - Одно на уме! - воскликнул Витька.
 - Это у вас одно на уме: где бы напакостить.
 - Дед, - вступил Юрка, - надо сперва доказать, потом уж говорить. Чего же зря-то говорить?
 - Да ну его, - прошептал Витька. - Я понял: надо доску короче выбрать. Эти, другие, все маленько с виду подпор-тить, а эту нарочно сверху подновить - чтоб он на нее и на-ступил. Понял? Он наступит... Понял?
 - А вдруг другой кто-нибудь пойдет и наступит?
 Витька об этом не подумал.
 - А знаешь как? Как ему выходить, я выскочу и незамет-но чурбак вытащу. А до этого чурбачок будет подпирать, чтоб никто не провалился. У нас там ходят-то - в день три человека. Я это все там сделаю.

 И опять было воскресенье. Опять приходил дядя Володя. Приносил бутылку шампанского... Опять играли с Витькой в шахматы, опять говорили с матерью о сервантах, коврах и... алкоголиках. Долго, нудно...
 А теперь дядя Володя стоял у порога и обстоятельно, нудно прощался.
 - Ну, до свиданья.
 - До свиданья, до свиданья, - говорила мать.
 - Виктор, сейчас в моду входит летка-енка. Не умеешь?
 - Не умею.
 - Красивый танец.
 - Все равно не умею.
 - А вы, Агриппина Игнатьевна?.. Не умеете?
 - Не умею.
 - Вообще-то... это... я бы на вашем месте научился. По-пробуйте.
 - Кто, я, что ли? - удивилась мать.
 - Да.
 - Танцевать?.. Или на баяне?
 - Нет, танцевать. Есть одно обстоятельство... Ну, ладно, потом. До свиданья.
 - До свиданья.
 - У меня тут родственники... У нас один диссертацию за-щищает... Ну, ладно, потом. До свиданья.
 - До свиданья.
 Дядя Володя вышел.
 Мать не знала, сердиться ей или смеяться.
 - Так и не отелился. Мычал, мычал - и никак. Вот же смешной человек!
 - Сейчас он у нас... захохочет, - тихонько сказал Вить-ка, глядя в окно.
 В окне показался дядя Володя - серьезный, даже не-сколько важный...
 Вдруг дядя Володя делает руками - так, и его по шляпе хлопает доска...

 - Хватить миндальничать! - сказал дядя Коля. Они раз-говаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой го-ренке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. - Дальше еще хуже будет. Испортим парня... Завтра по-едет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.
 Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.
 - Жалко, Коля... Сердце запеклось, ничего тебе и ска-зать-то путем не могу... Жалко...
 - Да что, насовсем, что ли! - убеждал брат. - Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст - эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь... До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик...
 - Да больно уж он какой-то...
 - Какой? А тебе что, красавца кудрявого...
 - Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.
 - Ну и что, хорошее дело.
 - Да что же - все об одном да об одном.
 - Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей сторо-ны себя показать. Вот - мебель покупает. Бабам же нынче что - лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.
 - У тебя у самого там тесно...
 - Ничего.
 - Да Нюра бы не осердилась. Скажет - во-от, еще пле-мянника привез. Своих мало!
 - Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сро-ду - поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так - мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть... Давай, собирай его - прямо счас и поедем. Чего тя-нуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться... Давай. Где он?
 - Там.
 Дядя Коля заглянул в комнату.
 - Да где?
 - Нету?! - испугалась мать. - Мать пресвятая Богоро-дица!.. Здесь был!
 Дядя Коля подошел к окну, тронул створки - они рас-пахнулись.
 - Не пужайся - здесь он где-нибудь. В окно вылез.

 Мать кинулась сразу к Юрке.
 Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так - погреться залез. Мол-чали.
 Быстро вошла встревоженная мать.
 - Витька... Здравствуйте! Ох, Витька... - Мать успокои-лась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. - Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет...
 Витька, Юрка и старик молчали.
 - Пойдем домой. - Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.
 - Что, Витька... в ссылку ссылают? - сказал старик.
 - В какую ссылку?! - вспыхнула мать. - Что ты, дедуш-ка, говоришь-то!
 - Да я шутейно, - успокоил старик. - Так я... болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.
 - Пойдем, Витя, - опять сказала мать.
 Витька сидел. Молчал.
 - Я не в осуждение говорю, - продолжал старик. - Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила... И вот, кто поум-ней был - отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не от-пускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что - не укрепился, не окреп дома, не пустил ко-решки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства... А потому до семнадцати, что надо полю-бить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте - дома, так тебе это и будет - родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь...
 - Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! - осердилась мать. - "Полюбил", "не полюбил"... Чего попало! Пойдем, Витька.
 Витька встал... Подал Юрке руку.
 - Пока.
 - До свиданья. Пиши.
 - Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.
 - До свиданья, Витька. Не забывай нас.
 - Господи, прямо как на войну провожают... - не могла скрыть удивления мать. - Или, правда, - на заработки куда. Он едет-то - двадцать верст отсюда! К дяде родному.
 - Это хорошо, - опять сказал старик. - Чего же?
 Потом, когда шли по улице, мать сказала:
 - Тебе там хорошо будет, Вить.
 Витька молчал.
 - Неохота?
 Витька молчал.
 Мать тоже замолчала.
 Зато дома мать выпряглась.
 - Никуда он не поедет, - заявила она брату с порога. - Не пущу. Вот.
 Дядя засмеялся.
 - Ну, конечно, не надо: а то он там... потеряется. Заблу-дится. Волки его съедят... Витька, а ты-то чего? Тоже, как ба-ба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..

 Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессо-рах.
 - Витька, почему ты не учишься, как все люди, - хорошо?
 - Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоеч-ников.
 - А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?
 Витька промолчал на это.
 - И все семь - мальчишки? Или и девчонки есть?
 - Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бес-толковая.
 Дядя захохотал.
 - Дак а себя-то... ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее - такие же двоечники, как она. А? Витьк?
 - Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.
 - Во-он вы куда-а!.. - понял дядя. - Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.
 - Шофером.
 Дядя даже сплюнул в огорчении.
 - Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали - с работой-то?
 - Сами.
 - Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?
 - Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим...
 - Тьфу! - расстроился дядя. - Хоть поворачивай и вы-давай всю эту... шайку. Ты думаешь, шофером - хитрое де-ло? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шо-фером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет - ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе... Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь - на удивление всем.
 А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пуга-ла. Витьке было интересно... И грустно.

 Ох, то-о... --

 запел вдруг дядя негромко, задумчиво, --

 ...То не ве-ете-ер ве-етку клонит,
 Ох, да не дубра-авушка-а шумит:
 То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,
 Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит...

 И замолчал. И задумался.
 - Эх, Витька-а, - сказал дядя невесело, - махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы - не глядя! Я б - не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только... Но нам, Витька, война дорогу пере-ехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а... А ты учиться не хочешь. Глупыш ты та-кой.
 - Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.
 - Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь... Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.
 ...Приехали в деревню затемно.
 Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.
 - Ну, пойдем знакомиться... Не робей, там все свои.
 В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.
 - Знакомьтесь, брат с сестрой, - сказал дядя Коля.
 - Это Витя? - радостно спросила девушка.
 - Витя. Собственной персоной. - Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. - Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать...
 - Телевизор у Баевых смотрят.
 - А наш чего же?
 - Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помо-гу. Ну?.. Меня Ольгой зовут... - Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то про-стая и приветливая. Витьке она очень понравилась.
 - Надо же: такие глаза, и парню достались! - засмеялась Ольга.
 Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.
 - Ты сперва не глаза разглядывай, - строго сказал отец, - а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разгляды-вай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок - три ме-сяца.

 В городке дела хоть медленно, но подвигались к заверше-нию.
 В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Гру-шу к себе домой.
 Шли принаряженные по улицам городка.
 - Меня тут... некоторые знают... - предупредил Владимир Николаич, - могут окликнуть или позвать... куда-ни-будь.
 - Куда позвать?
 - В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внима-ния. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал... Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень - лезут!..
 - А самого-то не тянет больше к ним?
 - К ним?! Я их презираю всех до одного!
 - Хорошо, - искренне похвалила Груша. - Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.
 - Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.
 - А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?
 - Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок... Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что - неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже при-няли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.
 Пошли через городской парк.
 Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей - смотрели.
 Владимир Николаич и Груша остановились тоже, по-смотрели...
 - Делать нечего, - негромко сказал Владимир Никола-ич, трогаясь опять в путь.
 - А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут?
 - Здесь! - почему-то воскликнул Владимир Никола-ич. - Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я - отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и... намети-лось такое охлаждение. - Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". - Но они об этом еще круп-но пожалеют. Я им не... это... не мальчик, понимаешь, кото-рого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, до-пустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то - все же боятся. Как выез-жаю куда с ревизией... А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана под-сунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф... Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем... Мо-жет, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейску-ранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз - вот так вот - изогнули, изогнули... Раза в три слой получился.
 - Как бурки?
 - Как бурки, только это не бурки, а нормальные вален-ки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалки-ваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: це-на?! Полная стоимость по прейскуранту! И - развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..
 Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них - Вла-димир Николаич всерьез кричал.
 - Потише, Владимир Николаич, - попросила Груша. - А то оглядываются.
 - Да, да, - спохватился Владимир Николаич. - Это не очень интеллигентно. Горячность чертова...

 И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.
 Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге... Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.
 - Ну-те-с... вот здесь мы и обитаем! - оживленно сказал хозяин.
 И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками - с журнального столика на гнутых ножках... Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.
 - Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как нахо-дите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? - журналишка... Есть любопыт-ные картинки. Как находите квартирку?
 - Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, - успела сказать Груша.
 - Нет, до хорошего тут еще... Нет, это еще не называется хорошо. - Владимир Николаевич налаживал стол: появи-лась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты - тоже в хрустальной вазочке. - Хо-рошо здесь будет... при известных, так сказать, обстоятельст-вах.
 - Холодильник-то как? В очереди стояли?
 - В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда ра-зошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес - на себя. Она даже не знает - ждет, наверно. - Владимир Николаич посмеялся. - Ругает, наверно, советскую власть... Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим... - Владимир Нико-лаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!
 И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая ме-лодия.
 Владимир Николаевич вышел довольный.
 - Как находите? - спросил.
 - Хорошо, - сказала Груша. - Грустная музыка.
 - Грустная, - согласился Владимир Николаич. - Иной раз включишь один, плакать охота...
 Груша глянула на него... И что-то в лице ее дрогнуло - не то жалость, не то уважение за слезы, а может, - кто зна-ет? - может, это любовь озарила на миг лицо женщины.
 - Прошу! - опять сказал Владимир Николаич.
 Груша села за стол.
 - Нет, жить можно! - воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. - Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.
 - Как же? Вы говорите, умеете.
 - В практическом смысле - да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце вол-нуется, Груша... А? - Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. - Груша!
 - А?
 - Я волнуюсь, как... пионер. Честное слово.
 Груша смутилась.
 - Да чего же вы волнуетесь?
 - А я не знаю. Я откуда знаю? - Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. - Выпьем на брудершафт?
 - Как это? - не поняла Груша.
 - А вот так вот берутся... Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, - Владимир Николаич показал как, - и вы-пивают. Вместе. М-м?
 Груша покраснела.
 - Господи!.. Да для чего же так-то?
 - А вот - происходит... тесное знакомство. М-м?
 - Да что-то я... это... Давайте уж прямо выпьем?
 - Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образу-ется кольцо.
 - Да неловко ведь так-то.
 - Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет... даже жалко. Неужели у вас не волнуется серд-це? Не волнуется?
 - Да нет, волнуется... Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?
 - Да об этом целые книги пишут! - взволнованно вос-кликнул Владимир Николаич. - Поэмы целые пишут.
 Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.
 - Ну?.. - торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, неза-вершенные. - Ну? А то шампанское выдыхается.
 - Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем ко-собочиться-то?
 - Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".
 - Ну и перейдем на "ты"... без этих фокусов.
 - Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку... - Владимира Николаича даже слегка трясло. - Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.
 - Вот наказание-то! - воскликнула Груша. И засмеялась.

 Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отлични-цы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девуш-ки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.
 - Ну! - скомандовала Оля. - Повторим домашнее зада-ние.
 - Хоть уж в воскресенье-то... - попробовал было увиль-нуть Витька. Но Оля была непреклонна:
 - Никаких воскресений! Ты у нас будешь... Циолков-ским.
 - Нет, он у нас будет Жолио Кюри. - Лидок погладила Витьку по голове. - Верно, Витя?
 - Да иди ты! - Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.
 Девушки засмеялись.
 - Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?
 - Золотарем.
 Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.
 - Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири - там хо-лодно.
 Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объ-яснять невестам, кто есть золотарь.
 Сели за стол.
 - Ты таблицу умножения знаешь, конечно? - начала Лидок.
 - Знаю, конечно.
 - Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.
 Витька умножил скучное число на число еще более скуч-ное, получил скучнейший результат.
 - На.
 - Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.
 - Ну и дура ты! - не выдержал Витька.
 Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.
 - Витя, да ты что?! - изумилась сестра Оля. - Разве так можно?
 - А чего она?..
 - Чего она?
 - "Тренируйся"... Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.
 - А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.
 - А еще - городской! - вставила Валя.
 - Они, городские-то, хуже наших, - заметила Лидок. - Получают там раннее развитие... и начинают. - Она опять принялась сосать конфетку. - Давай дальше. Умножь от это на это.
 Витька стал умножать.
 Лидок склонилась над ним сзади и следила.
 - Непра-ально, - сказала она. - Семью осемь - сколь-ко?
 - Пятьдесят шесть.
 - Ну... А ты сколько пишешь?
 - Шесть пишем... А!
 - Ну, о-от.
 Витька принялся снова вычислять.
 Лидок стояла над ним.
 - Та-ак, та-ак...
 - Перестань сосать свои конфеты! - взорвался Витька.
 Лидок толкнула ладошкой Витьку - носом к тетрадке.
 - Умножай.
 - Дура, - сказал Витька.
 - Папа! - позвала сестра Оля.
 Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он со-ставлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох вся-ких ведомостей.
 - Как же ему помогать? - пожаловалась Оля. - Он на нас говорит - "дуры".
 - Зайди ко мне, - велел дядя Коля.
 Витька без робости зашел к дяде в горницу.
 - Вот что, дорогой племянничек, - заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, - если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?
 - Понял.
 - Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые не-весты уж, а ты... Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь... Иди.
 Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него.
 - Попало? - спросила Лидок.
 Витька взял чистый лист бумаги... подумал, глядя на крупную Лидок... И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок.
 Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написа-ла. И показала Витьке.
 "ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ" - было написано на листе.
 Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и напи-сал: "СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА".
 Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: "ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС".
 Витька долго думал, потом написал в ответ: "СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ".
 Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И по-шла было с ним в горницу.
 - Ну давай умножать-то?! - воскликнул Витька. - Чего ты бегаешь-то туда-сюда?

 Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.
 Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.
 Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.
 - Я вот этого знаю, - негромко сказал Владимир Нико-лаич. - Только не оглядывайся! Попозже оглянись.
 Груша прошла несколько шагов и оглянулась.
 - Ну? И что?
 - Он раньше в Заготконторе работал... Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: "У меня тут при-ятель в доме отдыха, пойдем к нему". Ну, пошли к прияте-лю... Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь "Не шей ты мне матушка". Потом идет в прыгательный бассейн... А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком - и поет.
 - Да он что?!
 - И что характерно: даже когда летел, он умудрялся иг-рать на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь.
 - В воде-то? Как же?
 - Ногами работал... Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: "Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался".
 - Ну, и ты что?
 - Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал... Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать.
 - Ну, выгнали? С работы-то?
 - Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, вы-гнали. Таких спортсменов долго не держат.
 - Вот дурак-то!
 - Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...
 - Под стол?
 - Не специально, конечно, лез, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре.
 В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.
 Приглашенные, некоторые, уже сидели за столом. Сиде-ли чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали...
 Играла музыка, низенький, толстый человек пел ита-льянскую песню.
 - Гордо, но - с уважением, - учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу. - Станут интересоваться, где работаешь, - фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем - неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье... Да вон, вон!.. - зашипел Владимир Николаич, показывая глазами. - Возле самовара-то!
 - Ну?
 - Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница, - загрызет...
 - За что?
 - Все. - Владимир Николаич широко заулыбался, полу-поклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно.
 Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже по-дозрительно. Груша очень смущалась.
 Наконец они сели на отведенное им место. Получи-лось - напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи рес-торанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.
 Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это - весь этот шум, гам, бестолковые раз-говоры.
 - А накурено-то! Неужели не проветривается?
 - Дело же в том, что туг специально одурманивают себя. Зачем же проветривать?
 - А вон та, молоденькая... Вон-он, хохочет... Заливается!
 - С офицером-то?
 - Да. Вы посмотрите, как хохочет! - будущая мать.
 - Почему будущая? У них сейчас это рано...
 - Это уж вы меня спросите! - воскликнула женщина в голубом. - Я как раз наблюдаю... результат этого хохота.
 - А где наш диссертант-то? - спросил Владимир Николаич.
 - За руководителем поехал.
 - За генералом, так сказать?
 - За каким генералом?
 - Ну, за руководителем... Я имею в виду Чехова, - пояс-нил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: - У него руководитель - какой-то известный профессор.
 - А ты говоришь, генерал.
 - Ну, генерал - в переносном смысле, - даже рассер-дился Владимир Николаич. Но говорил он негромко. - Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь... Состри чего-ни-будь. Чего сидишь, как...
 Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха... И ничего не сказала.
 - Немножко будь оживленнее, - уже мягче сказал Вла-димир Николаич. - Не теряйся, я с тобой. Покритикуй ал-коголиков, например.
 Груша молчала.
 А вокруг говорили. Подходили еще родственники и зна-комые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор.
 - Кузьма Егорыч, - потянулся через стол Владимир Ни-колаич к пожилому, крепкому человеку, - не находишь, что он слишком близко к микрофону поет?
 - Нахожу, - кивнул пожилой, крепкий. - По-моему, он его сейчас съест.
 - Кого? - не поняли со стороны.
 - Микрофон.
 Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
 - Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода.
 - Ходит с микрофоном! Ходит и поет.
 - Шаляпин без микрофона пел...
 - Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом, - ска-зал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично зна-вал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.
 - А вот и диссертант наш! - сказали родные.
 К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним - пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно, профессор.
 Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окину-ла презрительным взглядом танцующих бездельников.
 - Прошу садиться, - сказал диссертант.
 - А фасонит-то! - тихо воскликнул Владимир Никола-ич. - Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом попо-лам натянул. Фраер.
 - Откуда ты такие слова знаешь? - удивилась Груша.
 - Боже мой! - в свою очередь удивился Владимир Ни-колаич. - Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахва-тался, так сказать.
 Захлопали бутылки шампанского.
 - Салют! - весело сказал один курносый, в очках. - В честь свежеиспеченного кандидата.
 - Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?
 Профессор вежливо улыбнулся.
 - За здоровье нового кандидата! - зашумели.
 Кандидат встал.
 - За здоровье наших дам! - сказал он.
 Это всем очень понравилось.
 Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.
 - Огурчики соленые или в маринаде?
 - Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?
 - В маринаде.
 - А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.
 - Тебе подать в маринаде? - спросил Владимир Нико-лаич Грушу.
 - Подай.
 - Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..
 - А танцуют ничего. А?
 - Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: "Танцуют ничего". Засмеялись.
 - Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
 - Можно. А что?
 - Неисправимый человек, этот Сергей!
 Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в са-лат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.
 Поднялся курносый в очках.
 - Позвольте?!
 - Тише, товарищи!
 - Дайте тост сказать! Двинь, Саша.
 - Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...
 - Да, не из-за их красивых глаз.
 - Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
 Посмеялись, но недружно.
 Курносый посерьезнел.
 - Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не под-ведешь в своей дальнейшей деятельности.
 Захлопали. Курносый сел было... Но тут же вскочил.
 - И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, ко-торый направлял, так сказать, и всячески помогал, и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профес-сор!
 Опять захлопали. Дружно захлопали.
 Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.
 Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
 - Что не звонишь? - спросил Кузьма Егорыч.
 - А?
 - Не звонишь, мол, почему?!
 - А ты?
 - Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.
 - А я виноват, что меня нет на месте?
 - Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.
 - А я звонил вам, Кузьма Егорыч, - хотел влезть в раз-говор Владимир Николаич.
 - А? - не расслышал Кузьма Егорыч.
 - Я, говорю, звонил вам!
 - Ну и что? А чего звонил-то?
 - Да так. Хотел... это...
 Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.
 - А где бываешь-то? В командировках, что ли? - опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.
 - В командировках, - откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал ни танцующих.
 - Ну, как? - спросил Владимир Николаич Грушу. - Ничего?
 - Ничего, - сказала Груша. - Долго тут будем?
 - А что?
 - Да ничего, просто спросила.
 - Не нравится, что ли?
 - Нравится.
 - Я уж думал, тебя перевели куда! - кричал Кузьма Его-рыч.
 - Никуда меня не перевели.
 - Думаю, повысили его, что ли?!
 - Дожидайся, повысят! Скорей повесят.
 - Ха-ха-ха-ха!..
 - Ну, что, Таисья Григорьевна? - обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом по-стучала вилкой по графину и сказала всем:
 - Товарищи, давайте предложим им нормальный, хоро-ший вальс! Ну что они... честное слово, неприятно же смот-реть!
 - В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим ус-тавом не ходят.
 - Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Да-вайте попросим сыграть вальс.
 - Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.
 - А вот это... очень неправильное суждение! В корне не-правильное!
 - Да хорошо танцуют, чего вы? - сказал человек с золо-тыми зубами. - Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.
 - Именно - подергался. Разве в этом смысл танца?
 - А в чем?
 - В кра-со-те, - отчеканила Таисья Григорьевна.
 - А что такое красота? - все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. - А, Таисья Григорьевна? Если вы на-ходите, что, допустим, вот этот виноград...
 - Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?
 - Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, - сказал че-ловек с золотыми зубами. - Конечно, в красоте. В чем же еще?
 Владимир Николаич помрачнел.
 - Пойдем домой? - предложила Груша.
 - Подожди. Неловко. Поймут как позу.
 - Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? - разговаривали за столом.
 - Был. Позавчера.
 - Ну, как он?
 - Он в порядке!
 - Да? Устроился?
 - Да.
 - Довольный?
 - Что ты!..
 - Пойдем, Володя, - еще сказала Груша.
 Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.
 - Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...
 - Да что они вам?! - вконец рассердился человек с золо-тыми зубами. - Люди танцуют - нет, надо помешать.
 Владимир Николаич сел.
 Помолчал и сказал негромко:
 - Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..
 Взял фужер с шампанским и выпил один.
 - Володя, ты что это? - встревожилась Груша.
 - Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные! - не мог успокоиться Владимир Николаич. - Зубы даже из-за этого потеряли.
 Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом - никто с ними не общался, никому не было до них дела.
 - Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! - повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. - Воспитанные, но слегка нервные. Точно?
 Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него.
 - Нервные, говорю, все!.. - Владимир Николаич на-сильственно посмеялся.
 - Что, опять? - спросила Таисья Григорьевна.
 - А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?
 К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.
 Владимир Николаич встал.
 - Пойдем! - велел Груше.
 И они вышли из-за стола... И пошли...
 За столом замолчали. Смотрели вслед им.
 Пробрались через танцующих...
 Надели в гардеробе плащи...
 И вышли из ресторана.
 - Что с тобой? - спросила Груша.
 Владимир Николаич молчал.
 - Зачем надо было так уходить?..
 - Помолчи! - резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что - резко... Взял Грушу под руку. - Не сер-дись.
 - Чего ты на них так?
 - В гробу я их всех видел! - зло и громко сказал Влади-мир Николаич. И еще добавил: - В белых тапочках!

 Витька ходил по избе и учил наизусть.

 ...Вот и солнце встает,
 Из-за пашен блестит,
 За морями ночлег свой покинуло,
 На поля, на луга, на макушки ракит
 Золотыми потоками хлынуло.
 Едет пахарь с сохой, едет - песню поет,
 По плечу молодцу все тяжелое...
 Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
 Здравствуй, солнце да утро веселое!

 Витька передохнул и еще повторил:

 Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
 Здравствуй, солнце да утро веселое!

 Подошел к окну и засмотрелся на улицу.
 По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.
 Вошла сестра Оля.
 - Что не учишь? - спросила.
 - Я выучил. - Витька был настроен грустно.
 - Проверим, - сказала Оля. Взяла учебник... - Какое задавали?
 - "Утро".
 - Давай. С выражением.
 Витька стал читать:

 Звезды меркнут и гаснут.
 В огне облака,
 Белый пар по лугам расстилается.
 По зеркальной воде, по кудрям лозняка
 От зари алый свет разливается.
 Птички солнышка ждут, птички песни поют,
 И стоит себе лес...

 - Здравствуй! - воскликнула Оля. - Поехал.
 - Что?
 - Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш...".
 - А-а!

 Дремлет чуткий камыш. Тишь - безлюдье
 вокруг.
 Чуть приметна тропинка росистая...

 - Ладно. Еще что?
 - Составить описание вечера в деревне.
 - Составил?
 - Составил.
 - Читай.
 Витька прочитал:
 - "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше".
 - И все?
 - Все.
 Оля засмеялась.
 - Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длин-ные жердочки". - Оля опять засмеялась. - На - письмо тебе от мамки.
 Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал чи-тать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его ру-ках...
 Пришел дядя Коля с работы.
 - Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там?
 Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу...
 - Ну! - сказал он огорченно. - Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж?
 Дядя Коля посмотрел на Витьку.
 Витька пожал плечами. Промолчал.
 - Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она - женщина, а ты - мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не бла-жи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди та-кими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позо-вем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька?
 Витька кивнул головой - ладно.
 - Не расстраивайся, - сказал дядя Коля. И ушел в гор-ницу.
 Витька посидел немного у окна... И вышел из избы.

 ...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть и степь.
 Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и простор-но. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее не-яркий светло-розовый блеск делал общую картину еще пе-чальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери...
 Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами - с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: "Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам - приведи нас скорей домой". Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: "Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскаприз-ничалась-то? Барыня какая". Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: "Учись ты ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая те-перь жизнь пошла - ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого". Этим ветеринаром, соседом, она все глаза протыка-ла Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: "Вот живет человек, Витька! Вот это - живет". Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогат-кой...
 - Матушка степь, помоги мне, пожалуйста, - попросил Витька.
 А в чем помочь, он сам хорошо не знал. Он хотел бы быть сейчас дома. А как это сделать?
 Он незаметно заснул.

 ...Разбудил его дядя Коля.
 Когда Витька проснулся, дядя Коля стоял над ним и сни-мал с себя брезентовый плащ. Все сеялся нехолодный мел-кий дождик. Было совсем темно.
 - Замерз? - спросил дядя Коля.
 - Не...
 - Нет... - Дядя Коля поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел. - Ох, Витька, Витька... обормот ты мой милый... - Он взял Витьку на руки и понес. Тут только увидел Витька, что рядом стоит конь. - Садись.
 Витька устроился на теплой конской спине. Дядя Коля сел впереди в седло.
 - Ну, что? - спросил он, когда поехали.
 - Ничего.
 - Тоскуешь без мамки?
 Витька промолчал.
 - Что мне с вами делать? - вздохнул дядя Коля. - Охота помочь, и не знаю как. Вот же судьба, черт ее!.. Выпала. Стрел бы где-нибудь папу твово... родимого, я бы ему сказал пару ласковых. Дурак. Себе жизнь загробил и другим... Ду-рак, - еще раз крепко сказал дядя Коля. - Нашел радость в жизни. Пьют же люди, но не так же, чтобы все за ее, гадину, отдавать. Все, самое дорогое...
 Дядя Коля закурил и долго молчал.
 Ехали шагом.
 Дождик перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. По селу лаяли собаки. Разговаривали невидимые лю-ди, слышался молодой беспечный смех. Близко где-то били палкой по чему-то мягкому, по перине, наверно, и пригова-ривали:
 - Ты гляди, что делается - пыли-то! Пыли-то!
 - Ничего, Витька... - заговорил дядя Коля. - Этот дядя Володя-то, он неплохой мужик. Пить хоть не будет. Не ви-тязь, конечно... но уж... что теперь? Черт его бей - уж хоть такой: все хоть поможет вам. Все мужик в доме...
 Витька представил почему-то, как дядя Володя танцует в их доме летку-енку. За него - сзади - держалась мать и тоже подпрыгивала. А за матерью подпрыгивали дед Наум, Юрка, разные молодые тети, подружки материны...

 ...Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.
 У ворог дядя Коля соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.
 - Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси - дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раз-девайся и лезь сразу на печку.
 Дядя Коля пошел от ворот и сразу пропал из виду, рас-творился в чернильной темноте.
 Витька подождал, когда совсем затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул коня...
 Мерин разохотился в беге, нес ровно, быстро. Витька сперва ждал, что он где-нибудь споткнется, потом успокоил-ся. Дорогу конь находил сам.

 ...К рассвету Витька приехал домой.
 Мать спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук копыт, вскочила. Прильнула лицом к окну.
 Витька соскочил с коня, набросил повод на штакетину, постучал в дверь.
 - Кто там? - Мать не на шутку испугалась.
 - Я, - сказал Витька.
 - Витя?! - Мать трясущимися руками долго отодвигала засов и все повторяла: - Господи, да что же это?.. Господи!.. Витенька, родной ты мой-то! - Она обняла сына, прижала к себе. - Господи!.. Да ты как? А дядя Коля где?
 - Я один.
 - Оди-ин?! - От испуга мать даже запела. - Да ты что? Да как же? Да говори ты скорей, Господи!.. Не случилось ли чего с вами дорогой-то?!
 - Нет. - Витька прошел в комнату, дождался, когда мать включит свет. Огляделся - искал, видно, признаки присутствия в доме чужого человека.
 Мать во все глаза смотрела на сына.
 - Да что случилось-то, Витька?!
 - Ничего. - Витька присел на краешек кровати, долго молчал. И мать молчала, смотрела на Витьку... Какой-то он был странный, повзрослевший, что ли.
 - Мам... - Голос у Витьки чуть дрогнул. - Ты... замуж-то не выходи. Не надо. Я теперь послушный буду. Учиться... ладно уж - хорошо буду. Мне только захотеть - я сумею... - Витька говорил негромко, с трудом. Смотрел куда-то в сторону.
 Мать вспыхнула горячим румянцем, посмеялась - со-всем некстати...
 Заговорила торопливо, фальшиво как-то - она что-то вдруг растерялась.
 - Да тебе кто сказал, что я замуж-то выхожу? Во!.. Ты от-куда взял-то? Ты что?
 - Пойду коня расседлаю, - сказал Витька.
 Когда он вышел, мать скоро натянула платьишко, покру-жилась по комнате, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... так и пройдет теперь.
 Когда Витька вошел, она еще плакала.
 Витька сел напротив матери... Неловко, бережно тронул ее по волосам - погладил.
 - Не надо, мам.
 - Я ничего, сынок. Я - так. Чаю хочешь?
 - Я насовсем приехал...
 - Ну и хорошо! Это хорошо, сынок. Я бы в субботу сама за тобой приехала. Плохо мне без тебя... Не могу.
 ...Когда Витька засыпал уже в своей маленькой горенке, в своей родной кровати, он слышал неясно: приехал дядя Ко-ля. Обрывки разговора слышал.
 - Да уж вижу, вижу - конь-то стоит. Отлегло от сердца... Чуток не рехнулся, ей-Богу, - гудел дядя Коля. - Ладно бы свой... А тут - вдвойне...
 - Утром... не рассвело хорошо, слышу: стук - воротца стукнули...
 - Да, главное, пришел домой, разделся, лег уж - я-то! Ну, спит, думаю. И мои - тоже - не хватились. А потом вспомнил: а чего же конь-то не заржал? А он у меня всегда: как прихожу откуда ночью, потихоньку всегда заржет. Со-скочил да в сарай - нет коня...
 - Я-то думала: вы вместе ехали-то. Думаю, задержался где...
 - Думали, думали, - сказал полусонный Витька. - Я ду-мал, ты думал, он думал... Мы думали.
 Потом, совсем уж сквозь сон, едва-едва - слышал:
 - Да почему? Почему? Ты можешь толком мне объяс-нить?
 - Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала - не могу. Лучше век одна буду жить, только... Нет! Нет, нет и нет!
 - Во! - удивился дядя Коля. - Это даже суметь надо - так опротиветь за короткий срок. Чем уж он так насолил-то?
 - Да, наоборот, все хорошо. Ни одного грубого слова... Нет, все хорошо. Только - нет, и все тут.
 - Ну, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь, не зря говорят. Ладно... Я думал, у вас выйдет что-нибудь... Ладно...
 Дальше Витька не слышал. Заснул.

 Проснувшись, Витька маленько поперебирал свое хозяй-ство: бильярдные шары, подковы, покрышку футбольного мяча, лампочку от автомобильной фары, зеркальце автомо-бильное... Все было на месте.
 В прихожей комнате, на столе, лежала записка:
 "Витя! Я поехала на базар. Поешь молоко и хлеб. Все в шкафу, скоро приду".
 Витька открыл шкаф... Но есть не хотелось... Он вышел из дому.
 Пошел к Юрке.
 Старик и Юрка были дома. Очень обрадовались, увидев Витьку.
 - О!.. Кто к нам пришел-то!
 - Витька?.. Эгей! - смешно обрадовался старик. - На побывку, что ли?
 - Совсем, - сказал Витька.
 - Совсем? - удивился Юрка.
 - Совсем. - Витька тоже был очень рад. Но он радость свою никогда особо-то не показывал. - Чего делаете?
 - Чего делаем? - переспросил старик. - Мы тут, брат Витька, с разных сторон жизнь окружаем: я - сзади, он - спереду. Я себе гроб вот строгаю, вроде того, что досвиданькаюсь с ей, с жизней-то, а Юрка в лоб ей метит - переделать норовит. - Старик и правда строгал какие-то доски, но вид у него был вовсе не печальный. - Вот чем мы тут занимаемся, Витька.
 Витька посмотрел на Юрку: правда ли, мол, что гроб-то?! Юрка кивнул, что правда.
 - Я уж тут убеждал, убеждал его - бесполезно, - сказал он.
 - Нет, тут вы меня не убедите. В своем гробике буду ле-жать... Своими руками сделанный.
 - Во дает! - сказал Витька.
 - Я ее, каждую тесиночку-то, с лаской обделаю, аккуратно... Как жених в ем буду лежать!
 - Да зачем?! - загорячился было Юрка. - Что за... дикость такая?
 - Это не дикость. Какая дикость? У нас в деревне все старики так: кто мог, завсегда сам себе гроб делал. Что я, не знаю, какой мне гроб сделают? Тяп-ляп - и готово. Лежи потом... в хреновом гробу. Там сук вылезет, там трещина... На кой мне это надо? Я лучше сам... все тут по-людски сделаю.
 - А что, заболел, что ли?
 - Ничего подобного. С пенсии - опять заболею. А так - ни одно ребрушко еще не ноет. А гроб... Сделаю - пусть стоит, места-то не простоит. Вот так, ребятушки, так, орелики мои... Ничего тут удивительного нет: все помрем! Я уж, слава Богу, пожил. Да ишо поживем! Пенсия вон скоро... масла опять купим в магазине... - Старик искренне засмеял-ся. - По Юркиному учению - это масло. Потом хворать по-лезу на печку...
 - Вот логика! - сказал Юрка, тоже улыбаясь. - Желез-ная. А чего ты приехал, Вить?
 - Да этот гусь-то... он больше не будет ходить. Мама не велела больше.
 - Да?
 - Да.
 - Давайте чай пить, раз такое дело! - весело сказал ста-рик. Отложил рубанок, стряхнул с рубахи и со штанов струж-ки. - Счас медку принесем, яблоков... Заварим чай с пара-ми. Слыхали такой - чай с парами?
 - Нет. А как это?
 - А вот счас сделаем. Это меня один сибиряк научил... У их там холода страшенные, вот они и выдумали чай с пара-ми. Подмети пока, Юрка, а я за медом схожу. Подмети, чтоб и мы в чистоте посиживали и чаек попивали. Будем чаек по-пивать и беседовать.
 Старик вышел, а Юрка взял веник и стал подметать.
 - Хорошо в деревне? - спросил он.
 - Хорошо. Только скучно.
 - Ну, это ты... не понимаешь. Разве там скучно? Это ты один там оказался, поэтому тебе показалось скучно. А так-то там не скучно.
 - Может быть. Мне здесь больше нравится.
 - Ну, конечно, - согласился Юрка. - Хорошо, что ты приехал.
 - Я там скучал без вас, - признался и Витька.
 - Мы тоже тебя тут вспоминали...
 Вошел старик.
 - Вот и медок. Счас... загуляем, запьем и ворота запрем. Не журись, ребяты, - не пропадем!


 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского