Илья Менделевич Гилилов. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса --------------------------------------------------------------- Москва: издательство "Артист. Режиссер. Театр", 1997 OCR: А. Сипаренко, В. Распопин --------------------------------------------------------------- {КНИЖНЫЙ ТЕКСТ СОДЕРЖИТ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ: ПОДСТРАНИЧНЫЕ, НА ПОЛЯХ, В КОНЦЕ КНИГИ. ЗДЕСЬ В НЕИЗМЕННОМ ВИДЕ СОХРАНЕНЫ ТОЛЬКО ПРИМЕЧАНИЯ В КОНЦЕ КНИГИ, ПОМЕЧЕННЫЕ АРАБСКИМИ ЦИФРАМИ. ПОДСТРАНИЧНЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ, ОТМЕЧЕННЫЕ ЗНАКОМ *, ДАЮТСЯ НЕПОСРЕДСТВЕННО ПОД АБЗАЦЕМ, К КОТОРОМУ ОТНОСЯТСЯ, ИЛИ В РЯДЕ СЛУЧАЕВ - В СКОБКАХ ПО ОКОНЧАНИИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ. ТАК ЖЕ - ПРИМЕЧАНИЯ НА ПОЛЯХ (СМ. ГЛАВУ "ИНТЕРЛЮДИЯ"): ОНИ ПОМЕЧЕНЫ РИМСКИМИ ЦИФРАМИ И ЗНАКОМ ~.} ОГЛАВЛЕНИЕ А Липков КНИГА О НЕИЗВЕСТНОМ ШЕКСПИРЕ ОТ АВТОРА Глава первая ТАИНСТВЕННЫЕ ПТИЦЫ РОБЕРТА ЧЕСТЕРА Глава вторая ДОЛГИЙ СПОР ВОКРУГ ГОРОДА СТРАТФОРДА-НА-ЭЙВОНЕ Глава третья ЦЕЛОМУДРЕННЫЕ ХОЗЯЕВА ШЕРВУДСКОГО ЛЕСА Глава четвертая ВЕЛИЧАЙШИЙ ПЕШЕХОД МИРА, ОН ЖЕ КНЯЗЬ ПОЭТОВ ТОМАС КОРИЭТ ИЗ ОДКОМБА Интерлюдия ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ "КОРИЭТОВЫ НЕЛЕПОСТИ" Глава пятая СМЕРТЬ И КАНОНИЗАЦИЯ ЗА ЗАНАВЕСОМ Глава шестая ПО КОМ ЖЕ ЗВОНИЛ КОЛОКОЛ? ПРИМЕЧАНИЯ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН КНИГА О НЕИЗВЕСТНОМ ШЕКСПИРЕ Долгое время о великом споре вокруг Шекспира мы знали совсем немного. Правда, время от времени появлялись будоражащие публикации: кто-то там, за рубежом, утверждает, что Шекспир (тот, из Стратфорда-на-Эйвоне) на самом деле не настоящий Шекспир (то есть не автор всего, под этим именем напечатанного), а настоящий Шекспир-автор - кто-то совсем другой, только вот кто? Первой на моей памяти публикацией такого рода была статья в журнале "В защиту мира" (издававшийся в 50-е годы Ильeй Эренбургом, журнал этот был как бы замочной скважиной в "железном занавесе", отделявшем нас от мира) о каком-то занятном американце, предположившем, что настоящим Шекспиром был Кристофер Марло, и даже придумавшем свое объяснение тому, что главные шекспировские пьесы появились значительно позже смерти Марло: он-де не был убит, а просто скрывался от недругов и потому публиковался под чужим именем. Осталось только найти тому подтверждение. Подтверждения, как вскоре выяснилось, обнаружить не удалось. И все другие публикации касательно проблем шекспировского авторства, изредка появлявшиеся у нас, оставляли, в общем-то, ощущение любопытного казуса, материала для шестнадцатой полосы "Литгазеты": есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе - что нам до того? Работая над книгой "Шекспировский экран", я порой натыкался на какие-то материалы по "шекспировскому вопросу", - привычного рутинного представления об авторстве стратфордского Шекспира они не меняли. Ну, допустим, не верил Марк Твен в это авторство, называя Шекспира самым знаменитым из всех никогда не существовавших на свете людей. Остроумно. Так на то он и великий юморист, чтобы будоражить нашу заскорузлость парадоксальностью острого слова. А вот наш главный шекспировед А.А. Аникст тоже был человек замечательно остроумный (работая с ним в одном институте, я это прекрасно знал), но всякую критику традиционных представлений о личности Шекспира отвергал с порога. В декабре 1987 года, в начале перестроечной оттепели, в Институте искусствознания проходил советско-британский шекспировский коллоквиум. Мое внимание тогда привлек высокий человек с аккуратной седой шевелюрой, который в перерыве говорил английским коллегам о каком-то, похоже лишь ему ведомом, редчайшем поэтическом сборнике времен Шекспира; англичане активного интереса к теме не проявляли. Тогда казалось: ну что этот чудак пристает со своими антикварными раритетами; интерес к ним, наверное, тоже антикварный - что нового можно еще узнать о Шекспире? Человек этот, однако, уже знал, что именно в этой редчайшей книге - сборнике "Жертва Любви" - заключена разгадка великой тайны, и он не ошибся. Я познакомился с ним спустя пять лет: разыскал, прочитав о его работах статью Инны Шульженко "Логодедал, или Тайна замка Бельвуар" в журнале "Огонек". Оказалось, Илья Гилилов - ученый секретарь Шекспировской комиссии при Российской Академии Наук, составитель академического издания "Шекспировские чтения", автор публикаций по конкретным проблемам шекспирологии. Под впечатлением сделанного им открытия я нахожусь и по сей день. Немного в мировой истории загадок, столь же волнующих, принципиально важных для всей человеческой культуры. Иные из них уже раскрыты окончательно, другие разгаданы, но все равно продолжают дискутироваться, оспариваться, третьи еще только ждут своих Шлиманов. Тайна шекспировская сродни тайне Атлантиды: Шекспир - это огромная загадочная страна, терпеливо дожидающаяся извлечения на свет своих погребенных под океаном неизвестности сокровищ. Сейчас благодаря вот этой книге загадочная страна "Шекспир" начинает всплывать из подводных глубин. Человечество не может жить без мифов. Но есть время созидать мифы и время познавать истину о них. Для каждого, кто даст себе труд непредвзято прочитать книгу Гилилова, не останется сомнения в том, что на протяжении четырех веков человечество заставляли участвовать в гениальном розыгрыше, поклоняясь, как божеству, одиозной маске. На "вакантное место" Шекспира выдвигалось немало кандидатов. Но все это были фигуры предполагаемые, в различной степени допустимые, возможные: достаточного количества взаимосвязанных, объективных фактов, которые могли бы сделать их неоспоримыми, ни за одной из них не стояло. Авторам тех версий приходилось идти на натяжки, закрывать глаза на какие-то противоречия. Гилилов хорошо знает историю двухвекового спора, и он выбрал единственно верный, пусть и самый трудный, путь к истине - научный. Поэтому это уже не версия, а сама разгадка. Подтверждает ее такое количество фактов - и собранных прежними поколениями исследователей, и более всего самим Гилиловым, - что никакой другой ответ на вопрос об авторстве шекспировских произведений не представляется возможным. Нет смысла, конечно, утверждать (и Гилилов этого не делает), что все детали шекспировской тайны уже познаны, что белых пятен здесь не осталось, но главный путь проложен и любой иной ведет в тупик. При всей научности книги Гилилова, подкрепленности каждой фразы документами и фактами, читал я ее как увлекательный детектив, следуя за автором в его кропотливом расследовании, разгадывании, распутывании узлов изощренной, потрясающей по своей грандиозности, необъяснимости житейскими мотивами величайшей в истории мистификации. Почему человек, создавший гениальные творения, знавший цену им и себе как творческой личности, предпочел скрыть лицо под маской заурядного обывателя? Можно только поражаться этому уникальному, необъяснимому никакой прагматической логикой феномену самоотречения. Другого подобного прецедента нет. Впрочем, Гилилов считает, что прецедент все-таки есть, и еще более величественный. Это манящая без надежды быть разгаданной и понятой тайна творения Божьего: ясно, что весь мир вокруг и сами мы сотворены, но Творец упорно скрывает свой непостижимый Лик. Исследования Гилилова увенчались успехом еще и потому, что он искал ответ не только на вопрос "кто?": не меньше занимал его и вопрос "почему?". В поисках ответа он не втискивал хитроумные логические схемы в реалии далекой от нас страны и эпохи. Он сам шел в ту эпоху, проникался ее духом, системой ценностей, нравами, психологией людей разных социальных слоев, и сама эпоха часто подсказывала ему, где искать ответ. И Гилилов ведет исследования вроде бы в стороне от главной для многих проблемы, сравнивает полиграфические реалии, бумагу и водяные знаки в редчайших экземплярах сборника "Жертва Любви", где впервые напечатана шекспировская поэма "Феникс и Голубь", определяет подлинную дату его издания, причины мистификации, идентифицирует прототипов Голубя и Феникс - супружеской четы, чью смерть тайно оплакивают знаменитые поэты Англии. Реквием, услышанный через столетия... С неменьшей тщательностью исследуются содержание и обстоятельства появления нескольких книг, вышедших в шекспировское время под именем некоего Томаса Кориэта, объявленного при жизни "Величайшим Путешественником и Писателем Мира, Князем Поэтов". Якобы сей придворный шут не только пешком обошел в кратчайшие сроки всю Европу, но и добрался таким же способом до Индии - единственный случай в истории человечества! А поэтические "панегирики" в его честь на двенадцати (!) языках составили целый том. Опять дерзкая мистификация, розыгрыш... Так, вроде бы незаметно, эти и другие тропки приводят в один и тот же круг, к одним и тем же удивительным людям, связанным необыкновенными отношениями, духовной общностью, восприятием Бытия как Театра, разыгрывавшим спектакли, рассчитанные на столетия. Меня восхищает научная капитальность работ Гилилова, его беспощадная к себе требовательность. Он не признает самых авторитетнейших авторитетов, если каждая их строка не проверена и перепроверена (и нередко находит фактические ошибки). Он старается всегда добираться до первоисточников, полагается только на достоверные факты, применяя для их исследования методы научной истории, литературоведения, книговедения и даже науки о бумаге и водяных знаках на ней. В этой книге Гилилов ограничился изложением лишь неоспоримо подтвержденного, отказавшись почти везде от рассказа о своих рабочих гипотезах, совсем небезосновательных, но еще неопровержимыми фактами не подтвержденных. А жаль! Некоторые из этих гипотез могли бы сделать книгу еще интереснее, помочь приобщить читателя к творческому процессу исследования. Для меня большая честь писать это предисловие - книга Гилилова из тех, что остаются в мировой культуре надолго. Для убежденности в этом оснований более чем достаточно. Перечислю важнейшие из содержащихся в книге открытий. Установлена подлинная дата появления самой загадочной шекспировской поэмы "Феникс и Голубь" и поэтического сборника, где она была напечатана, идентифицированы ее герои, разгадан глубокий смысл этого потрясающего реквиема, связь с ним творчества Бена Джонсона, Джона Донна (знаменитая "Канонизация") и других поэтов и драматургов эпохи. Исследована мистификация вокруг придворного шута Томаса Кориэта, которого и сегодня британские биографы продолжают - хотя и с некоторым недоумением - причислять к великим путешественникам. Разгадана тайна Шекспира, раскрыт уникальный феномен - невиданных масштабов розыгрыш, радикально обогащающий наши представления и о всей культуре елизаветинско-якобианской Англии, и о самой природе и возможностях человеческого духа. Шекспировское наследие пополнилось несколькими десятками страниц великолепных стихов, которые теперь ждут своих издателей, читателей, исследователей, а у нас - переводчиков. Явлены подлинные - доселе неизвестные - портреты главных создателей и вдохновителей шекспировского мифа. Прочитав книгу, читатель сможет продолжить этот список, этот первый эскизный путеводитель по открывающейся нашим глазам новой Атлантиде. Для ее дальнейшего освоения предстоит еще многое сделать. Нужно время, чтобы неуничтожимую реальность истины осмыслили те, кто сделал из мифа ритуальную икону. Не буду предугадывать их реакцию на появление этой книги, на эти открытия. Укоренившиеся верования обладают, как показывает исторический опыт, особой устойчивостью. С фактами трудно спорить, но неудобные факты можно просто игнорировать. Однако, независимо от предстоящих дискуссионных перипетий (и у нас, и особенно на Западе), книга Гилилова ухе сейчас не может не оказать благотворного влияния на любые непредвзятые подходы к проблеме личности Шекспира, на биографические опусы о нем, на концепции изданий шекспировского наследия, на исследования, посвященные отдельным произведениям, и, конечно - на их сценическое и экранное воплощение. Радости открытия нередко сопутствует ощущение разочарования и пустоты. Что нам познанная, занесенная на сетку долгот и широт Атлантида? Разве не милее сердцу Атлантида неведомая, манящая и дразнящая своей тайной? Без таких тайн наш разум впал бы в дремотное оцепенение. Впрочем, в данном случае дело обстоит иначе. Аура прекрасной тайны неотделима от Великой Игры. Даже после ее постижения. Эта аура всегда будет окружать образ странной поэтической четы - Голубя и Феникс, для которой служение музам само заключало в себе высшую и единственно ценимую награду. Не сомневаюсь, что история их обращенного к вечности творческого подвига, их любви и трагического ухода займет свое место среди прекраснейших любовных мифов, дополнит их редчайшим типом любви, основанным на единении не телесном, но духовном, интеллектуальном. Поразительно, но перед силой его отступает и преграда смерти. Наверное, со временем сага о высокой любви Голубя и Феникс станет столь же привычной, как мифы о Ромео и Джульетте, Отелло и Дездемоне, Тристане и Изольде. Сегодня же перед читателями этой книги они откроют свои лица впервые - творцы великого духовного чуда, вошедшего в историю человечества под именем Уильяма Шекспира. Александр Липков, доктор искусствоведения ОТ АВТОРА Эта книга - результат длительных исследований литературных и исторических фактов, связанных с феноменом Шекспира. Начав когда-то изучать произведения Шекспира и его биографии, я довольно скоро обнаружил (подобно многим людям до меня), что никакими усилиями не могу совместить их воедино, не могу представить себе человека, о котором в этих биографиях шла речь, пишущим "Гамлета", "Лира", "Юлия Цезаря", сонеты. Сведения, сообщаемые биографами, чудовищно противоречили различным отпечаткам личности Великого Барда в его драмах, поэмах, сонетах. Достоверные биографические факты вновь и вновь говорили о человеке, которого от шекспировских творений отделяла настоящая пропасть, интеллектуальная и духовная. Нет даже никаких объективных подтверждений, что тот, кого принято считать величайшим писателем человечества, в действительности умел хотя бы читать и писать, и есть серьезные причины в этом сомневаться - иначе как мог он допустить, чтобы не только его жена, но и дети всю жизнь оставались неграмотными? А ведь шекспировскую эпоху отделяют от нас отнюдь не тысячелетия. Ничего похожего на такую невероятную ситуацию история мировой литературы не знает. Первое время, когда о жизни Шекспира ничего не было известно (да и в его произведениях разбирались достаточно поверхностно), оснований для сомнений в его личности было мало; они появились по мере извлечения документов из стратфордских архивов, с одной стороны, и проникновения в глубины шекспировского творческого наследия - с другой. И чем больше узнавали, тем больше появлялось недоумевающих и сомневающихся. Ряд авторитетных писателей и историков пришли к выводу, что имя "Шекспир" служило псевдонимом для подлинного автора, пожелавшего остаться неизвестным. С середины прошлого века продолжается ожесточенный и порядком запутанный спор о Шекспире, вовлекший в свою орбиту тысячи умов во всех концах света... Изучение материалов невиданной дискуссии убедило меня, что к разгадке шекспировской тайны могут привести только новые научные исследования конкретных исторических и литературных фактов, характер которых указывает на их близость к истокам шекспировского феномена. Первым - и важнейшим - объектом такого исследования стало для меня самое загадочное произведение Шекспира - поэма "Феникс и Голубь" - и поэтический сборник Роберта Честера "Жертва Любви", где поэма впервые появилась. Исследование привело к новой датировке поэмы и идентификации прототипов ее героев; эти результаты потом были подтверждены эмпирически, когда в экземплярах книги Честера, хранящихся в Вашингтоне и Лондоне, моими коллегами были обнаружены уникальные водяные знаки. Загадочное произведение оказалось (как и предчувствовал выдающийся американский мыслитель Р.У. Эмерсон) долгожданным ключом к тайне Шекспира. Были исследованы и другие странные и загадочные книги, а также некоторые остававшиеся неидентифицированными портреты. Многое дала мне работа с бесценными раритетами в Шекспировской библиотеке Фолджера в Вашингтоне и в Британской библиотеке в Лондоне. Биографам Шекспира всегда было очень трудно объяснить, почему смерть Великого Барда прошла совершенно незамеченной, никем в целой Англии не оплаканной, вопреки обычаям того времени. Прочитав эту книгу, читатель узнает, что дело обстояло не так, что лучшие английские поэты тайно простились со своим великим собратом, оплакав его уход из жизни в потрясающем реквиеме. Конечно, постижение гениальнейшего из шекспировских творений - Игры об Уильяме Шекспире - интересует не всех. Многим людям - и у нас, и на Западе - нелегко расстаться с таким привычным, впитанным еще со школьной скамьи образом простого подмастерья из провинции, каким-то чудом вдруг превратившегося в утонченного эрудита, блестящего поэта, гениального драматурга. Нередко в необоримом движении науки (в том числе и исторической) к истине видят лишь посягательство на вековые традиции и ценности, чуть ли не ущерб для мировой культуры. На самом деле речь здесь идет о ее обогащении прекрасной и трагической правдой. Книга рассчитана не только на специалистов в области шекспирологии, хотя впервые приводимые факты, доступные для научной проверки, и новые открытия, уже получившие эмпирическое подтверждение, могут представлять для них особый интерес, также как и недвусмысленное приглашение к научной дискуссии по конкретным проблемам. Прежде всего - о датировке книги Честера и идентификации его героев. Я надеюсь, что это приглашение будет услышано и принято англо-американскими учеными, в распоряжении которых находятся все оригиналы первоизданий, рукописные и иконографические материалы, и в ходе дискуссии они не ограничатся только повторением старых, давно показавших свою бесперспективность догадок. Мой приятный долг выразить глубокую признательность тем, кто после моих первых публикаций оказывал активное содействие в продолжении непростых исследований: М.Д. Литвиновой, И.С. Шульженко, А.И. Липкову, С.А. Макуренковой, Линн Виссон, И.Н. Кравченко. Я благодарен Фонду Сороса и Шекспировской библиотеке Фолджера в Вашингтоне за предоставление гранта для работы в этой сокровищнице знаний, а также московской галерее "Аз'Арт" и банку "Альба-Альянс", сделавшими возможной поездку в Англию и работу в ее замечательных библиотеках и музеях. Моя восхищенная благодарность редактору Л.А. Пичхадзе за ее непреклонную требовательность и квалифицированную помощь при работе над рукописью книги. Январь, 1996 Глава первая. ТАИНСТВЕННЫЕ ПТИЦЫ РОБЕРТА ЧЕСТЕРА Поэма-реквием. О ком? - Легенда о чудесной птице Феникс. - Всего три экземпляра книги - и все разные. - "Жертва Любви" - повесть о жизни и смерти Голубя и Феникс. - Песни Голубя и сонеты Шекспира. - Их оплакивает целый Хор Поэтов. - Джон Марстон видит Чудо Совершенства. - Бен Джонсон знал их хорошо. - За завесой тайны. - Пробуждение - первые догадки и гипотезы. - "Наслаждайтесь музыкой стихов..." - Датировку - под вопрос! - Странная "опечатка" в Британском музее. - Самый знаменитый издатель. - Мертвый Солсбэри приоткрывает завесу. - Другой такой пары в Англии не было. - Платонический брак. - Однокашник Гамлета Поэма-реквием. О ком? Огромен и неиссякаем поток книг и статей о шекспировских сонетах. Каждый год в мире появляется более сотни таких работ на различных языках. На этом фоне другие поэтические произведения Шекспира могут показаться обойденными вниманием исследователей, не говоря уже о широких читательских кругах. Это относится и к небольшой поэме, которая около двух столетий печатается под названием "The Phoenix and the Turtle", что на русский язык всегда ошибочно переводилось как "Феникс и Голубка". Но научная дискуссия об этой поэме, которую без преувеличения можно назвать самым загадочным произведением Шекспира, продолжается уже 120 лет, хотя она никогда не принимала таких широких масштабов и огласки, как знаменитый многоголосый спор о сонетах, о Белокуром друге и Смуглой леди, о любви и страданиях Великого Барда. В нашем шекспироведении дискуссия об этой поэме долгое время вообще не находила освещения, хотя ее проблематика только на первый, достаточно поверхностный взгляд выглядит узкоспециальной, стояшей в стороне от важнейших вопросов истории мировой художественной культуры. Надо сказать, что сложные и спорные проблемы датировки и идентификации прототипов в ряде произведений Шекспира и его современников разрабатывались нашими учеными довольно редко: ведь необходимые для подобных исследований первоисточники - старинные издания и рукописи - были доступны лишь британским и американским историкам английской литературы. Сегодня, однако, возможности для проведения таких конкретных исследований неизмеримо расширились: наши центральные библиотеки кроме большого количества работ зарубежных специалистов располагают и ценнейшими научными переизданиями многих первоисточников, в том числе так называемыми вариорумами, а также микрофильмокопиями оригиналов; приоткрылись для наших исследователей и двери американских и английских научных центров и библиотек с их бесценными собраниями и коллекциями... Поэма, о которой дальше пойдет речь, обычно помещается после всех других поэтических произведений Шекспира и часто завершает полные собрания его сочинений. Изучая творчество Шекспира, я давно уже обратил особое внимание на это странное произведение и потом снова и снова возвращался к нему, пытаясь понять его смысл. Потребовались, однако, годы напряженных исследований как самой поэмы, так и сборника "Жертва Любви", в котором она впервые появилась, творчества поэтов - современников Шекспира, ознакомления с трудами нескольких поколений западных ученых, пока первоначальные идеи и догадки, пройдя через процесс жесткого отбора и селекции на основе действительно достоверных исторических и литературных фактов, превратились в научную гипотезу, получившую в дальнейшем как теоретическое, так и эмпирическое подтверждение. Итак, поэма Шекспира. Вот как она выглядит в превосходном переводе В. Левика, помещенном в самом авторитетном Полном собрании сочинений Шекспира (1960)*, в последнем, восьмом, томе: _________________ *В дальнейшем все произведения Шекспира цитируются по этому собранию сочинений, за исключением подстрочников, сделанных автором книги. - Примеч. ред.) "ФЕНИКС и ГОЛУБКА Птица с голосом как гром, Житель важный пальм пустынных, Сбор труби для птиц невинных, Чистых сердцем и крылом! Ты же, хриплый нелюдим, Злобных демонов наместник, Смерти сумрачный предвестник, Прочь! не приближайся к ним! Кровопийца нам не брат, Хищных птиц сюда не нужно. Лишь орла мы просим дружно На торжественный обряд. Тот, кто знает свой черед, Час кончины неизбежной, - Дьякон в ризе белоснежной, Лебедь песню нам споет. Ты, чей трижды длинен путь, Чье дыханье - смерть надежде, Ворон в траурной одежде, Плачь и плакальщиком будь. Возглашаем антифон: Все - и страсть и верность - хрупко! Где ты, феникс, где голубка? Их огонь огнем спален. Так слились одна с другим, Душу так душа любила, Что любовь число убила - Двое сделались одним. Всюду врозь, но вместе всюду, Меж двоих исчез просвет. Не срослись, но щели нет, - Все дивились им, как чуду. Так сроднились их черты, Что себе себя же вскоре Он открыл в любимом взоре, - "Ты" - как "я", и "я" - как "ты". И смешались их права: Стало тождеством различье, Тот же лик в двойном обличье, Не один, а все ж не два! Ум с ума сходил на том, Что "не то" на деле - "то же", Сходно все и все несхоже, Сложность явлена в простом. Стало ясно: если два В единицу превратилось, Если разность совместилась, Ум неправ, любовь права. Славь же, смертный, и зови Две звезды с небес любви, Скорбно плача у гробницы Феникса и голубицы. ПЛАЧ Юность, верность, красота, Прелесть сердца, чистота Здесь лежат, сомкнув уста. Феникс умер, и она Отошла, ему верна, В царство вечности и сна. Не бесплоден был, о нет, Брак, бездетный столько лет, - То невинности обет. Если верность иль - увы! - Красоту найдете вы - То обман, они мертвы. Ты, кто верен и любим, Помолись на благо им Перед камнем гробовым". Перевод В. Левика выполнен на более высоком поэтическом уровне, чем переводы всех его предшественников, и содержит меньше фактических неточностей, отступлений от смысла и реалий оригинала. Однако, следуя за этими предшественниками, переводчик допускает грубую ошибку, изменив пол обеих птиц на противоположный. Дело в том, что в оригинале поэмы, в английском тексте, речь идет не о Фениксе и Голубке, а о Голубе и его подруге Феникс! Это легко обнаружить, так как в восьмой и девятой строфах к Голубю отнесено притяжательное местоимение мужского рода, а Феникс названа королевой. Кроме того, как мы увидим дальше, в произведениях других поэтов, опубликованных вместе с шекспировской поэмой в том же поэтическом сборнике и посвященных этим же таинственным "птицам". Феникс совершенно определенно и бесспорно является женщиной, а Голубь - мужчиной. Но переводчики поэмы на русский язык сами этого старинного сборника не читали, полу героев значения не придавали, тем паче, что заглавие "Феникс и Голубка" звучит благозвучней, чем наоборот. Так повелось с легкой руки П.А. Каншина, впервые переведшего поэму сто лет назад (1893). Более удивительно, что ошибку, искажающую текст поэмы и мешающую постижению ее смысла, не заметили в течение столетия несколько поколений научных редакторов и комментаторов. И только после того, как в статье, опубликованной в академических "Шекспировских чтениях 1984" я обратил внимание наших шекспироведов на эту ошибку, она была устранена в новом переводе Д. Щедровицкого. Прочитав поэму, мы убеждаемся, что в ней оплакивается уход из жизни удивительной четы, названной аллегорическими именами Голубя и Феникс. При жизни их связывал брак чисто духовного свойства, но они были настолько близки друг другу, что между ними трудно даже провести грань. И хотя каждый из них имел свое собственное сердце, их невозможно представить порознь, вернее, они существуют и как два существа, и как одно целое - это невиданное доселе, великое чудо света. Реквием исполняется в память о них обоих, но мы узнаем, что умерли они не одновременно, а один за другим. Первым уходит Голубь - сгорает в пламени на глазах своей подруги, после чего она следует за ним, исчезая в этом же пламени. Изумленные свидетели видят, как два существа окончательно становятся единым, носящим двойное имя. Здесь поэт создает образы крайне загадочные (и трудные для перевода), он несколько раз подчеркивает растерянность и удивление тех, кто ранее не был посвящен в эту тайну. Все в поэме заставляет задуматься над ее героями, над их необычными отношениями, над необычной панихидой. Вначале поэт обращается к чудесной громкоголосой птице, которая с одинокого аравийского дерева должна возвестить "честным крыльям" печальную весть. Далее туманно упоминаются враждебные силы из "крыла тирана" и "прорицатель гибели"*, которые не должны приближаться к праведным, собравшимся для печальной церемонии. Некой зловещей вороне, живущей три срока человеческой жизни, однако, тоже разрешено в ней участвовать. Лебедь - священник в белом стихаре - приглашается исполнить похоронный антифон. Торжественный тон, тщательный подбор и расположение глаголов с первых же строк подчеркивают особую значительность и глубоко скорбный характер свершающегося. _________________ *Эти выражения, отсутствующие в переводе В. Левика, даются мною в дословном переводе. Поэма начинается с императива: "Пусть эта громкоголосая птица..."; это же наклонение встречается в тексте несколько раз. Поэт здесь не просто описывает происходящее, он как бы распоряжается развертывающейся в медленном темпе траурной церемонией, указывая каждому участнику его место и роль. И вместе со словами мы слышим звуки органа, мелодию реквиема, льющуюся из-за строк. В заключение персонаж, носящий имя Разум (Ум), исполняет погребальный плач по обоим умершим, который поэт сравнивает с "хором на их трагической сцене" (это сравнение в переводе В. Левика исчезло). По форме "Плач" отличается от основной части поэмы - это пять трехстиший, помещенных в первом издании на отдельной странице с отдельным заголовком. Голубь и Феникс оплакиваются как редчайшие существа, когда-либо украшавшие этот мир, с их смертью на земле исчезли настоящие красота и истина. Третья строфа "Плача" специально указывает на необычные отношения между Голубем и Феникс при жизни. В подстрочнике эта очень важная строфа звучит так: "Они не оставили после себя потомства, Но это не признак их бессилия, Их брак был невинным (чистым)*". _______________ *"It was married chastitv". Итак, отношения этой четы, ставшей единым целым, были в то же время платоническими, и это добавляет еще одну загадочную черту к портрету героев поэмы. Загадочную, но вместе с другими помогающую увидеть, что поэт оплакивает не каких-то мифических птиц, а действительно живших на земле, среди своих современников людей, обладавших необыкновенными достоинствами мужчину и женщину, перед которыми он глубоко преклоняется. То, что за аллегорическими "птичьими" именами скрыты реально существовавшие личности, видно уже из самой поэмы, а произведения других участников "Жертвы Любви" не оставляет в этом никаких сомнений. Это хотелось бы подчеркнуть сразу, потому что имели и продолжают иметь место попытки отмахнуться от упорно не поддающейся упрощенным толкованиям поэмы, когда ее квалифицируют как сугубо аллегорическое произведение на традиционный сюжет о легендарной птице Феникс либо просто как образчик пресловутого "ренессансного неоплатонизма". Впрочем, упрощенный подход, пренебрежение конкретными, но трудно объяснимыми литературными и историческими фактами в шекспироведении вещь нередкая и, как мы увидим дальше, не случайная. А пока вернемся к Голубю и Феникс... Панихида... Погребальный плач... По ком? Чья смерть побудила поэта создать свою поэму? Кто эти двое - удивительная чета, "звезды любви", украшавшие землю, ушедшие из жизни почти одновременно, не оставив после себя потомства, но оставив двойное имя? Известно, что существенные пробелы в наших знаниях о жизни великого английского драматурга и поэта делают понимание его лирических произведений весьма трудной, порой неразрешимой задачей, и к поэме о Голубе и Феникс это относится в полной мере. Даже сегодня, четыре столетия спустя, биографы мало что определенного могут сказать о событиях и обстоятельствах, впечатления от которых нашли отражение в поэзии Шекспира. Мы не знаем, что именно в его лирике является выражением подлинных переживаний поэта, а что относится к области творческой фантазии или обусловлено влиянием литературной моды того времени. Отсюда чрезвычайные трудности, которые возникают при попытках идентификации лирических героев Шекспира с его реально существовавшими современниками. Мировое шекспироведение накопило большой и поучительный опыт интерпретации сонетов Великого Барда, поисков их реальных героев, в первую очередь - Смуглой леди и Белокурого друга. Существует колоссальная и с каждым годом пополняющаяся литература об этом знаменитом цикле из 154 стихотворений. Количество различных, часто взаимоисключающих одна другую гипотез исчисляется многими десятками. И хотя еще такие поэты, как Гете и Уордсворт, утверждали, что в сонетах Шекспира нет ни одной буквы не пережитой, не прочувствованной поэтом, что сонеты - ключ, отмыкающий Шекспирово сердце, сегодня, обозревая пирамиду написанных о них трудов, мы имеем мало оснований считать работу завершенной. Труднейшая литературоведческая задача со множеством неизвестных продолжает оставаться открытой и может остаться такой, пока ученые не будут располагать более достоверными представлениями не только о творческом и интимном окружении Шекспира, но и о нем самом. Что же, казалось бы, тогда говорить о "Феникс и Голубе" - поэтическом произведении, гораздо более трудном для понимания, чем сонеты, содержащем загадочные намеки чуть ли не в каждой строке? Что определенное могли бы мы надеяться узнать о ее героях, скрытых за аллегорическими именами, что нового могли бы установить из нее о самом Уильяме Шекспире после такого, почти обескураживающего опыта двухсотлетнего изучения сонетов? Можно добавить, что некоторые исследователи высказывали сомнения в действительной принадлежности поэмы Шекспиру, а крупнейший биограф Шекспира Сидни Ли, говоря в конце прошлого века о загадочности этого произведения, добавил такую фразу: "К счастью, Шекспир не написал больше ничего в таком же роде"1. Нет сомнения, что поэму ждала бы в лучшем случае участь сонетов, которые позволяют услышать биение сердца поэта, но не дают возможности увидеть его лицо, если бы она не являлась составной частью целого поэтического сборника, странного и необычного во многих отношениях и посвященного этим же таинственным Голубю и Феникс. Но прежде чем отправиться в странствие по лабиринтам старинного фолианта (где нитью Ариадны могут служить лишь научные методы и стремление к истине, а не упование на традиции и авторитеты), надо вспомнить о мифической птице Феникс, перешедшей из древней легенды в литературу шекспировской Англии. Легенда о чудесной птице Феникс По древнему преданию, отраженному в античной литературе, чудесная птица Феникс жила в полном одиночестве в сказочной Аравии; гнездо ее помешалось на одиноком дереве. Птица якобы доживала до пятисот лет, после чего сама готовила себе погребальный костер, в пламени которого сгорала, а из ее пепла чудесным образом рождался новый Феникс - и опять он был единственным в мире. Красивый миф мог бы символизировать бессмертие и беспрерывное возобновление чуда Бытия... В английской литературе образ Феникса появляется еще в Средневековье (VIII - IX вв.), сначала как аллегория Христа, умирающего и воскресающего по божественному предопределению. У елизаветинцев этот образ встречается часто, но, как правило, не ассоциируется с религиозными сюжетами; придя в Англию на этот раз вместе с другими дарами итальянского и французского Возрождения, он несет на себе черты петраркианской и ронсаровской трактовки легендарного образа. Петрарка, говоря о красоте и неземном очаровании своей Лауры, несколько раз уподобляет ее Фениксу, так же поступает Ронсар в своих "Сонетах к Елене". Английские поэты XVI - XVII веков чаще всего использовали это имя - Феникс - как синоним слова "чудо" для выражения уникальности, необыкновенных достоинств выдающихся личностей. Многократно Фениксом называли королеву Елизавету, и это было верноподданнейшей лестью, изысканным комплиментом монархине, так долго и "счастливо" правившей страной, победившей могущественных врагов, благополучно избежавшей стольких опасностей. Фениксами величали и других выдающихся людей эпохи, вкладывая в это имя высшую, самую лестную оценку их талантов и заслуг. Так, например, Фениксом часто называли великого поэта, кумира елизаветинцев Филипа Сидни, особенно в элегиях на его трагическую безвременную смерть. В элегии Мэтью Ройдона, помещенной в специальном поэтическом сборнике "Гнездо Феникса" (1593)2, Голубь, Соловей, Лебедь, Феникс и Орел оплакивают Астрофила - в этой поэтической аллегории много общего с шекспировской поэмой. Ранее, в 1591 году, в элегии, опубликованной в сборнике "Беседка отдохновения"3, поэт Николас Бретон упрекает смерть, которая, забрав Филипа Сидни, убила Феникса, но через несколько строк среди "птиц", скорбящих о невозвратимой утрате, мы видим и Феникса - это, как и у Ройдона, уже новый Феникс, восставший из пепла своего предшественника. Ибо этим именем нередко специально подчеркивалась преемственность или наследственность редких качеств, большого таланта. В каждом отдельном случае необходим тщательный анализ контекста, в котором встречается образ Феникса, чтобы определить, какие элементы древней легенды и позднейших традиций использовал автор, какой степени творческой трансформации эти элементы подверглись и какие новые черты добавлены им самим. При этом анализ текстов должен сочетать литературоведческий подход с научно-историческим, ибо только такое сочетание позволяет правильно определить возможность и допустимую степень отождествления тех или иных явлений и персонажей. Увлечение какой-то одной стороной анализа - узколитературоведческой или узкоисторической - и пренебрежение другой приводит к распространенным ошибкам: поспешной и необоснованной идентификации или, наоборот, сведению художественной образности произведения к пустой традиционной форме или к абстракциям, лишенным актуального для своего времени содержания. Шекспир упоминает имя "Феникс" в восьми пьесах: в первой и третьей частях "Генриха VI", в "Как вам это понравится", "Конец - делу венец", "Тимон Афинский", "Антоний и Клеопатра", "Цимбелин", "Буря", а также в сонете 19 и в "Жалобе влюбленного". В "Генрихе VI" Феникс - ожидаемый мститель, который восстанет из пепла погибших; в других пьесах это синомим таких черт, как уникальность, великолепие, величие. В "Буре" Себастьян, потрясенный звуками музыки, доносящейся с небес, и другими чудесами, открывшимися на пустынном острове, восклицает, что теперь он готов верить и в существование мифических единорогов, и в Феникса, живущего в Аравии и правящего в этот час на своем троне - одиноком дереве (запомним это соседство - Феникс и единорог, с ним нам предстоит еще встретиться). В сонете 19 "свирепое Время сжигает Феникса в его крови". В поэме о Голубе и Феникс присутствуют некоторые аксессуары древнего мифа: одинокое аравийское дерево, пламя, поглощающее обеих птиц. Но в целом Феникс здесь не укладывается в рамки традиционных представлений: это видно из того, что Феникс оказывается существом женского рода, и из ее отношений с отсутствующей в легенде (но присутствующей в элегии Ройдона на смерть Филипа Сидни) "птицей" - Голубем. Ведь легендарный Феникс - существо бесполое и не имеет друга или подруги. Поэтому любовь шекспировских Голубя и Феникс, пусть и платоническая, лишена корней в легенде, так же как и другие персонажи поэмы, участники траурной церемонии, как и весь ее глубоко реквиемный лейтмотив. Образ голубя и голубки - "неразлучной пары" - можно найти у Филипа Сидни в его "Аркадии графини Пембрук". У Шекспира голуби встречаются довольно часто - в двенадцати пьесах, в первой поэме "Венера и Адонис" и в "Страстном пилигриме", - олицетворяя обычно скромность, невинность, чистое служение Афродите, верность. Но в "Гамлете" мы можем услышать и более интимное звучание этого имени, когда безумная Офелия прерывает свою предсмертную песню неожиданным восклицанием: "Прощай, мой голубь!" Всего три экземпляра книги - и все разные Различного рода литературные сборники, песенники и книги арий стали входить в Англии в моду в середине XVI века. Поэтический сборник "Гнездо Феникса", содержащий в числе других стихотворений разных авторов несколько элегий на смерть Филипа Сидни, положил начало серии ценнейших изданий, связанных с поэтическим окружением Мэри Сидни (в замужестве - графиня Пембрук), сестры и наперсницы рано ушедшего из жизни поэта и воина. В 1600 году вышли "Английский Геликон" и "Английский Парнас", в 1602-м - "Поэтическая рапсодия"4. Несколько ранее появились "Государство Умов", "Сокровищница Умов", "Театр Умов", "Бельведер, или Сад муз". Многие обстоятельства появления этих изданий (включая подлинные имена некоторых составителей и авторов-участников) остаются невыясненными. Загадочным выглядит открывающее "Английский Геликон" обращение к некоему Джону Боденхэму как к главному инициатору и составителю большинства этих превосходных, оставивших глубокий след в истории английской литературы изданий; дело в том, что этот человек был членом Гильдии торговцев бакалеей и, насколько известно, никакого отношения к издательским делам или литературному творчеству не имел... Немало и других проблем ставят перед исследователями эти книги. Однако поэтический сборник Роберта Честера "Жертва Любви" справедливо считается самым загадочным изданием среди современных ему книг такого рода. Внимание к честеровскому сборнику определяется прежде всего тем, что в нем впервые была напечатана шекспировская поэма о Голубе и Феникс; к тому же это вообще единственный случай явно добровольного (в отличие от нескольких сомнительных случаев) участия Шекспира в коллективном литературном сборнике, да еще вместе с такими крупнейшими писателями эпохи, как Бен Джонсон, Джордж Чапмен, Джон Марстон! Ясно, что, поняв повод для такого сотрудничества и определив его характер, шекспироведы получили бы неоценимую возможность заполнить некоторые самые досадные лакуны в биографиях Шекспира. Тем не менее научного изучения книге Честера пришлось дожидаться более двух с половиной столетий - в шекспироведении время течет медленно. Только в 1878 году книга была впервые переиздана небольшим тиражом и прокомментирована Александром Гросартом для Нового Шекспировского общества5. Это переиздание остается единственным и на сегодня, представляя большую букинистическую редкость. Разумеется, на русский язык сборник никогда не переводился, из всех помещенных в нем поэм переводилась лишь шекспировская, да и то, как видим, с грубой ошибкой. Читатель, владеющий английским языком, может ознакомиться с книгой Честера и с переизданием Гросарта по микрофильмокопиям, имеющимся теперь в Российской Государственной библиотеке; стихотворения Марстона, Чапмена, Джонсона можно также найти в современных изданиях собраний сочинений этих поэтов на английском языке. Существует всего несколько экземпляров оригинала честеровско-го сборника. Один хранится в Библиотеке Джона Хантингтона (Сан-Марино, Калифорния), второй - в Шекспировской библиотеке Фолджера (Вашингтон), третий - в Британском музее в Лондоне. И титульные листы этих экземпляров отличаются один от другого. На хантингтонском экземпляре отсутствует дата. Некоторые ученые думали, что она обрезана переплетчиком, но более тщательное исследование показывает: даты не было с самого начала, вероятно, ее умышленно закрыли при оттиске с набора. О том, что дата вообще не указывалась, свидетельствует надпись давнего владельца. На фолджеровском экземпляре стоит дата - 1601. Наконец, на титульном листе экземпляра Британского музея (в дальнейшем я буду называть его лондонским) - совершенно другое и очень странное заглавие и другая дата - 1611. Сравнительно недавно обнаружен четвертый экземпляр, в котором вообще нет начальных (включая титул) и заключительных страниц; он хранится в Национальной библиотеке Уэльса. Никаких других экземпляров никто никогда не видел. Еще одно странное обстоятельство: абсолютное отсутствие любых упоминаний об этой книге в литературе эпохи, дневниках, письмах, документах современников, несмотря на участие в ней целой плеяды самых известных поэтов. Книга, в нарушение правил, не была зарегистрирована в Регистре Компании печатников и книгоиздателей. Формат книги - ин-кварто. На титульном листе хантингтонского и фолджеровского экземпляров заглавие: "Жертва Любви*, или Жалоба Розалинды, аллегорически затеняющая правду о любви и жестокой судьбе Феникс и Голубя. Поэма редкостно и разнообразно украшена; теперь впервые переведена с итальянского подлинника почтенного Торквато Челиано Робертом Честером. С подлинной легендой о славном короле Артуре, последнем из девяти знаменитостей. Первое произведение нового британского поэта. Взято из различных достоверных документов. Ко всему этому добавлены некоторые новые произведения нескольких современных писателей, чьи имена подписаны под их работами, посвященными первой теме, а именно Феникс и Голубю. Отпечатано для Э.Б. (Эдуард Блаунт. - И.Г.) 1601"6. Здесь же эпиграф из Марциала: "Важная книга не может сменить своего господина" - "Mutare dominum non potest liber notus"**. _____________________ * Точнее было бы перевести слово martyr как "мученик(ца)", но тогда пришлось бы определенно указать род, чего нет в оригинале, в то время как слово "жертва" может относиться и к мужчине, и к женшине. ** Есть в этой фразе и более интригующий намек. Если учесть, что Мута - имя нимфы, которую за ее болтливость Юпитер наказал немотой, то строка в переводе прозвучит так: "Важная книга не должна разболтать (разгласить) своего господина (автора, героя. - И.Г.)". Отметим, что Роберт Честер - имя доселе и после того не известное в английской поэзии, а итальянского писателя или поэта Торквато Челиано никогда не существовало. Заглавие на титульном листе лондонского экземпляра звучит совсем по-другому: "Ануалы Великой Британии, или Самый превосходный Памятник, в котором можно узреть все древности этого Королевства, к удовлетворению обоих университетов или других мест, возбужденных длительным соперничеством. Превосходно обрисованные в подобающей поэме. Лондон. Отпечатано для Мэтью Лаунза. 1611"7. К этому заглавию мы еще вернемся, пока же обратим внимание на первое - ключевое и очень странное - слово "Ануалы" ("Anuals"), отпечатанное крупным шрифтом. Поскольку такого слова в английском языке нет, исследователям книги приходится предполагать, что перед ними - опечатка в одной букве (наборщик-де перевернул вверх ногами вторую букву n, чего никто не заметил!), и они эту "опечатку" нередко исправляют, заменяя странное слово привычным "Анналы". Обратим внимание также на другое имя издателя и на другую дату. Ибо, несмотря на такое удивительное различие в титульных листах, все три экземпляра сборника отпечатаны, как заметили исследователи, с одного и того же набора (так же, как и четвертый - уэльский, лишенный титульного листа). "Жертва Любви" - повесть о жизни и смерти Голубя и Феникс Поэма Роберта Честера (ибо мы уже знаем, что итальянец Торквато Челиано - вымысел, и вообще никто еще не смог найти ни малейшего следа какого-то итальянского оригинала в этом бесспорно британском произведении) в книге помещена первой и занимает ее подавляющую часть - 168 страниц из 195. Поэме предшествуют три авторских обращения на страницах без пагинации. Первое - прозаическое - к сэру Джону Солсбэри (в прошлом веке установили, что это был джентльмен из графства Денбишир). "Благородный сэр, следуя указаниям мудрых друзей, закончив мою давно ожидавшуюся работу, зная, что этот мир полон зависти и каждый считает своего ребенка прекраснейшим, будь он даже похож на эфиопа, я осмелился представить миру детище своего ума под Вашей протекцией, полагаясь, что если Глупости, подобно вору, удастся тайком проникнуть в какую-то часть этих поэм, Ваше уважаемое имя закроет эти изъяны, а известный всем характер Ваших достоинств заставит молчать врагов добродетели". Далее Честер повторяет и развивает эту же мысль: "В мир я отпускаю свое дитя под сенью Вашего имени, которое закроет рты толпе и, как я надеюсь, побудит просвещенных и доброжелательных укачать это дитя на своей груди. Итак, с пожеланием Вам блаженства небесного и земного я заканчиваю. Ваш всецело Роберт Честер". Следующее обращение - поэтическое - к самой Феникс: "Феникс, прекраснейшая из прекрасных птиц, К тебе я обращаю все мои труды. В моих глазах ты драгоценнейшая из всех, Источник и покровитель всех высоких чувств. Прими мою скромную хвалу твоей любви И преклонение перед твоим Голубем. Другой поэт, более искушенный и ученый, Чьи строфы проникают и очаровывают умы, Сможет достойно воспеть твои совершенства и красоту, Повторяя твое знаменитое и прославленное имя. А я, последний и скромнейший изо всех, Доволен тем уже, что петь могу о Феникс". Заключительное, третье обращение Честера - "К доброжелательному читателю", которого он предупреждает, что тому предстоит читать не о кровавых войнах, не о гибели Трои или победах Цезаря, не о похищении Елены или насилии над Лукрецией - "О прекрасном, причудливом образе я пою". И заканчивает: "Я не могу взывать со своими восхвалениями к небесам, ибо в случае неудачи буду опозорен". Сама поэма Честера представляет собой смесь материалов различной степени обработки - от высоко поэтических строк, в которых чувствуется рука мастера, до рыхлых аллегорий с цветистыми и многословными отступлениями и зарифмованными компиляциями, не имеющими видимой связи с основным сюжетом, но для чего-то необходимыми автору. В поэме внешне можно различить три основные части - "Госпожа Природа перед богами", "Диалог между Госпожой Природой и Феникс", "Диалог между Голубем и Феникс" - и заключение. Первая треть поэмы имеет подзаголовок: "Жалоба Розалинды, метафорически обращенная через Госпожу Природу к Собранию богов (в Высокой Звездной Палате) о сохранении и продолжении прекраснейшей на земле Феникс". Имя Розалинды (известное нам по шекспировской пьесе "Как вам это понравится", где она не только является главной героиней, но и произносит авторский эпилог) упоминается только в этом подзаголовке и колонтитуле и только со словом "жалоба" и может быть отнесено или к Госпоже Природе, или к самой Феникс. "Однажды боги все собрались на совет, И высочайший был Парламент возглашен, Небесный Синод начал вершить свой суд, Внимая жалобам на беды и невзгоды...". Перед этим "Парламентом богов" выступает плачущая Госпожа Природа. Она бледна, носовой платок, которым она вытирает слезы, струящиеся по ее щекам, насквозь промок (интересные подробности для описания сцены на Олимпе!). Она преклоняет колена перед Юпитером, восседающим на золотом троне, и рассказывает ему об изумительной женщине Феникс, которую Природа воспитала и ввела в мир и которой теперь угрожает опасность остаться без потомства - и тогда пресечется род Фениксов. Описание внешности Феникс занимает целых пять страниц - прекрасны ее лицо, руки, шея, голова, украшенная "локонами, взятыми Природой у самого Аполлона". Ее лоб скрывает глубокие мысли и великолепные замыслы, ее губы - "ворота, через которые мир обретает чудную музыку, красноречие и поэзию". Просительница показывает богам портрет прекрасной Феникс, они восторгаются им и просят Юпитера помочь Госпоже Природе и ее воспитаннице. Грозный повелитель мира уступает их просьбам. Он приказывает Госпоже Природе взять колесницу Аполлона и доставить Феникс на некий остров Пафос, подлинный рай на земле. Там на высоком холме, возвышающемся над прекрасной долиной, они встретят "истинного Рыцаря Чести, чье сердце устремлено к бескорыстному служению, который поддерживает Прометеев огонь". Юпитер дает Госпоже Природе чудодейственный бальзам, его необходимо приложить к больной голове и больным ногам этого Рыцаря - "Это приведет его в постель к твоей Феникс, Когда он встретит ее на высоком холме, И пусть из их праха восстанет новый Феникс...". Боги приветствуют решение Юпитера, а Венера сочиняет для Феникс молитву о спасении души серебристого Голубя, ныне страдающего за свои грехи. Удивительно, что языческая богиня Венера, обращаясь к Юпитеру, называет его Иеговой, упоминает она и Христа. Судя по многим текстам в книге, Честер превосходно разбирался в разнице между языческой религией греков и римлян и христианством, и такое смешение явно носит преднамеренный характер, тем более, что эта молитва сопровождается специальным обращением автора "К легковерным читателям", которым он рекомендует постараться понять его замысел, хотя это и не просто. Итак, Госпожа Природа встречает Феникс, чья красота сочетается с "истинным красноречием и поэзией". Здесь и дальше у Честера героиня постоянно ассоциируется с поэзией, с ее божественным покровителем Аполлоном. Феникс жалуется, что ее жизнь исполнена страданий, что она уже не прежняя Феникс. Она опасается Зависти, преследующей ее, не дающей возможности отдаться своему чувству, она боится, что время любви для нее прошло: "Моя жизнь загублена, И на горах Аравии я умру И никогда не встречусь с бедным Голубем". Госпожа Природа убеждает Феникс, что не все потеряно, что любовь и материнство еще возможны для нее, несмотря на усталость от жизни, на "омертвевшую кровь". Природа обещает найти и жестоко наказать Зависть и совершить еще более великие дела. Феникс говорит о другой трудности, о "тусклой догорающей свече", которой она посвятила свою жизнь; ее красота и добродетель находятся в плену У "фальшивой любви". Природа сообщает, что Юпитер поручил ей доставить Феникс на благословенный остров Пафос, и Феникс выражает надежду, что это может оживить ее, ибо там находится гнездо Голубя. Колесница Аполлона возносит их к небесам, и они проносятся над планетой, над странами и городами, долинами, реками, высокими горами. Вот они уже над Британией, и Природа перечисляет названия городов и чем они прославлены. Вот и знаменитые университетские города - Оксфорд и Кембридж, вот Лейстер, Темза, Виндзор... Особо отмечена Шотландия, Эдинбург с его достопримечательностями. Попутно Госпожа Природа рассказывает о девяти знаменитых женщинах, чьи образы запечатлены в камне в эдинбургском Девичьем замке. Упоминание Виндзорского замка, по преданию воздвигнутого легендарным королем Артуром, служит поводом для появления заголовка: "Теперь следует история рождения, жизни и смерти благородного Артура, короля Британии" - эта зарифмованная "история" занимает целых 44 страницы, хотя и не имеет видимой связи с основным сюжетом. После этой многословной, изобилующей речами и посланиями "истории" Честер объявляет: "Теперь вернемся к нашему рассказу", и Госпожа Природа, как ни в чем не бывало, продолжает объяснять Феникс, что они пролетают над Лондоном. Наконец они достигают своей цели. Здесь Честер счел уместным вставить еще одно огромное отступление - целый каталог цветов, трав, деревьев, рыб, драгоценных камней, животных, змей, червей, птиц, занявший 43 страницы. Установлено, что Честер использовал (пересказал в стихотворной форме) известные тогда сочинения о растительном и животном мире. Этим отступлениям отведено в общей сложности более половины честеровской поэмы, и носят они явно преднамеренный характер - ни к Голубю, ни к Феникс они отношения не имеют, а "постороннего" читателя способны скорее отпугнуть, чем привлечь. Но похоже, что для этого они и нужны нашему автору... Другие, не столь циклопические отклонения - короткие исторические фрагменты, лирические стихотворения и песни - разбросаны по всей честеровской поэме. А сразу после нее (но до произведений других поэтов) нас ждет большое собрание стихотворений, написанных явно другой, более искусной рукой и представленных как "созданные Голубем для прекрасной Феникс". Об этих великолепных стихотворениях, многие из которых чрезвычайно близки шекспировским сонетам и являются подлинными шедеврами, - разговор впереди. Заметно, что образы Голубя и Феникс не сразу обрели у Честера окончательный характер. Сначала Природа говорит о героине как о "великолепном Фениксе исключительной красоты" - и сразу же после того - как о "молочно-белой Голубке". Голубь называет свою любимую то Фениксом, то Розой, Солнцем, Голубкой, "моей Королевой". Похоже, что Честер в процессе создания (или переработки, что более вероятно) поэмы "подгонял" образы героев под традиционные, но делал это не очень внимательно. Но возможно, что эти и другие "несовпадения" не случайны. В последней трети поэмы аллегория принимает неожиданный оборот. Госпожа Природа и Феникс прибывают на остров Пафос, подобие рая, "святой уголок", куда не смеют показываться силы зла, "крокодилы и шипящие змеи". Однако вместо любимого, который должен вдохнуть новую жизнь в Феникс, помочь ей обрести потомство, перед прибывшими на остров дамами предстает несчастное больное существо, скорбящая душа, "совершенная картина загнанного оленя, изнемогающего от горя", - образ, знакомый по шекспировской комедии "Как вам это понравится". Это и есть Рыцарь Чести и Великодушия, он же Голубь, к которому Феникс прибыла по велению самого Юпитера. Из их слов, однако, не следует, что эта встреча является для них первой. Феникс замечает, что его состояние хуже, нежели было раньше, а Голубь просит у нее прощения за свои "нечистые подозрения" - неясно, когда они высказывались и в чем заключались. Не совсем ясно также, какое отношение имеет Голубь к той "фальшивой любви", "догорающей свече", которой Феникс посвятила себя. Похоже все-таки, что больной Голубь на "острове Пафос" и есть эта самая "догорающая свеча", хотя образы у Честера, как мы уже заметили, не отличаются четкими контурами. Выполнив свою миссию, Госпожа Природа покидает остров Пафос, оставляя Голубя и Феникс вдвоем. Голубь преклоняет колена и просит Феникс поверить в его верность и преданность. Он говорит о своем печальном состоянии (действительно, у него, как замечает Феникс, такой вид, "будто его имя уже занесено в бледную Книгу Смерти"). Голубь в отчаянии: "Хоть я и хожу еще по земле, Но уже не живу, погребенный в могиле горя". Феникс утешает его, она пытается стереть слезы с его лица, но он уклоняется: он "нечист", он недостоин прикосновения ее прекрасной руки. Однако она настаивает, что должна остаться с ним: "Впредь не ты один, а мы вдвоем Этот нелегкий труд будем свершать. ........................................................ Для тебя я оставила Аравию. Те огни потеряли свою силу*, И я пришла к тебе сюда, Чтобы на вершине горы мы возвели Свой собственный пылающий алтарь..." __________________________________ **Буквально: "those fires have no working substance" Речь идет о совместном служении богу Аполлону - покровителю поэзии и других искусств. И они решают возвести горящий алтарь - жертвенник, посвященный их божественному покровителю. Но сначала Феникс задает Голубю несколько непростых вопросов: в чем разница между подлинной и фальшивой любовью, где граница между добром и злом, что есть знание; где искусство Апеллеса** (**Знаменитый древнегреческий живописец) и где благородная хитрость? К сожалению, Голубь успевает ответить лишь на первый вопрос: они отправляются собирать хворост для священного огня. Горение (burning) символизирует в поэме сначала служение Аполлону, а потом - смерть, желанную для обоих героев. Жертвенный огонь, посвященный Аполлону, поглотит их, чтобы "из их пепла восстало к жизни одно имя". Голубь говорит: "У меня на душе теперь светло: мысль о неизбежном роке Вытеснила печаль из моего сердца..." Они обращаются к Аполлону с просьбой принять эту добровольную жертву, послать искру, от которой возгорится пламя, призванное поглотить их. Тут Феникс замечает, что кто-то подсматривает за ними, но Голубь успокаивает ее: это некто Пеликан, их друг. "Пусть он будет свидетелем нашей трагедии И потом поведает об увиденном". Трагедии! Голубь собирается первым вступить в разгоревшееся пламя, когда Феникс задерживает его: "Стой, Голубь, стой, уступи мне это право, Ибо из моего праха новый Феникс восстанет. Твоя же хрупкая жизнь должна быть сохранена..." Она убеждает его остаться жить, чтобы "продолжать учить и просвещать этот грубый и лживый мир", но Голубь настаивает на своем праве умереть, быть "ее партнером, участником этой светлой трагедии". И тогда они взывают к пламени, зажженному Аполлоном: "Феникс О святое, чистое, совершенное пламя, Прими же в себя нас обоих, И из нашего праха пусть восстанет одно имя. Голубь О священный благоухающий Огонь, поглощающий Ветви, под которыми все девять муз слагали свои песни. Прими мое бренное тело как жертву, И из твоего пламени поднимется одно имя". Этот повторяющийся образ - некое загадочное имя, остающееся после обоих героев, возникающее, подобно Фениксу, из их пепла, явно несет важную смысловую нагрузку. Мы встречаем его и дальше, в стихотворениях других участников сборника; так, в поэме, с которой начался наш поиск и под которой стоит имя Шекспира, образ уточняется - "двойное имя"; у Марстона он обретает и другие, весьма многозначительные атрибуты, отсутствующие в легенде о чудесной птице. Голубь все-таки первым вступает в пламя, сгорая в нем, и рассказом Феникс о том, как стоически, даже с улыбкой, принял ее друг свое последнее испытание, заканчивается поэма Честера: "Посмотрите на насмешливое выражение его лица - Раскинув свои крылья повсюду, он продолжает смеяться! Учись, испорченный мир, учись слушать и видеть Дружбу незапятнанную и подлинную". И вот она уже спешит за ним: "Я лечу к тебе, милый Голубь, и своими крыльями Я обниму твой драгоценный пепел. И я надеюсь, что это восстающее Создание Будет владеть всем, сотворенным нами обоими. Но мне пора. О, приобщи меня к своей славе!" Обратим внимание на "Создание" (Creature), которое будет владеть всем, что сотворено обоими героями, - это, несомненно, тот же загадочный образ - "Имя, поднимающееся из их пепла", но есть и некоторое уточнение: речь идет о творческом наследии. Завеса тайны приоткрывается... Внимательному читателю могут показаться странными слова Феникс о том, что у ее мертвого (или умирающего) друга было насмешливое - или даже веселое (mirthfull) - выражение лица. Однако это не опечатка и не небрежность автора, ибо рядом с этим прилагательным мы видим глагол joyes - веселится. Он смеялся и на пороге Вечности... Под последней строкой монолога Феникс напечатано: "Конец. Р.Ч. (Роберт Честер. - И.Г.)"; несмотря на это, далее на трех страницах мы видим еще два стихотворения, не разделенные на строфы - строки рифмуются попарно. Первое озаглавлено "Пеликан" и содержит его свидетельство как о смерти Голубя, так и самой Феникс: "О, что за душераздирающий Спектакль, Подлинное Чудо Мира я видел..." Пеликан говорит о мужестве, с которым Голубь встретил смерть, потом рассказывает, как Феникс ("удочеренное дитя Природы") храбро последовала за своим другом, и оба сгорели в пламени Аполлона. "О, если редчайшие из земных существ Сгорают вместе, что может подняться из огня И предстать перед глазами изумленных смертных, Как не еще более совершенное Создание?" Это возникшее из пепла Голубя и Феникс "Создание" получило от них все дары благородных умов, устремленных к добру, любви, красоте. И вклад Феникс нельзя отделить от того, что дал "Созданию" Голубь, - эти двое благодаря Природе стали одним. Что касается Природы, то ясно: речь идет о Госпоже Природе, доставившей свою воспитанницу на этот остров, где служат Аполлону. Гораздо труднее постигнуть удивительнейшее и совершеннейшее "Создание", на которое Честер несколько раз намекал и раньше и к которому он обращает свой восторженный взор в последнем стихотворении, так и озаглавленном: "Заключение". "Заключение" начинается с извинения в слабости авторского таланта для того, чтобы говорить о столь важных событиях, о столь редкостном предмете; но ведь случается, что "самую тяжелую и ценную ношу доверяют тащить скромному ослу...". После этого извинения Честер сообщает, что другой царственный Феникс поднялся из пламени, и это блестящее создание будет долго удивлять мир. Честер выражает надежду, что "благородные умы" одобрят его старания и опять подписывается: "Конец. Р.Ч.". Песни Голубя и сонеты Шекспира Дальше на 34 страницах читатель может ознакомиться с большим собранием стихотворений ("кантос"), представленных как "созданные Пафосским Голубем для прекрасной Феникс"8. Такой подзаголовок, сам характер этих поэтических произведений, а также то обстоятельство, что Честер специально пометил их как чужие, цитируемые им, не позволяют рассматривать их в качестве простого продолжения честеровской поэмы. "Песни Голубя" по своей яркой поэтической образности, виртуозной поэтической технике превосходят не только произведение неизвестного в истории литературы Честера, но и таких выдающихся поэтов, участников сборника, как Чапмен, Джонсон, Марстон. Это целый каскад мастерских акростихов, удивительно близких по своим темам и образности шекспировским сонетам. Первая группа акростихов названа "алфавитными" - она состоит из 24 стихотворений (на семи страницах). Это семистишия с рифмой "аб абб ее", в которых первое слово каждой строки начинается с одной и той же буквы; стихотворения расположены в порядке английского алфавита - от "А" до "Z". Вторая - и значительно большая - по объему группа акростихов создавалась по другому принципу: начальные слова каждой строки, читаемые сверху вниз, образуют предложение, являющееся в свою очередь первой, ключевой строкой - или даже несколькими строками стихотворения. Здесь, в зависимости от количества слов в ключевом предложении, мы встречаемся со всем разнообразием строфики - от шестистиший до четырнадцатистрочных стихотворений (сонет) - и рифмовки. Адекватный перевод этих акростихов на другой язык невозможен, поэтому для читателей, владеющих английским, мы приводим некоторые из них в первозданном виде. "Песни Голубя" - труднейшие, филигранные акростихи - давно привлекли к себе восхищенное (а подчас и озадаченное) внимание западных специалистов по английской поэзии. Поражает обилие шекспировских сравнений, метафор, отдельных слов и целых фраз, как будто сошедших на эти страницы из поэм и сонетов Уильяма Шекспира. Как и в сонетах Шекспира, здесь доминирует тема нежной любви - дружбы, определяющей, наряду с творчеством, смысл жизни поэта. Высшее счастье - любить и знать, что ты любим. Прекрасная Феникс - "восхитительная комета", "ее красота цветет подобно розе". Любовь поэта к ней исполнена безмерной преданности, искренности, чистоты. Но их объединяет не страсть: их союз основан на духовном родстве, на радости "совместного служения Аполлону", чей огонь они бескорыстно поддерживают, веря в свое высокое предназначение. "Я сам и все мое всегда твое" - эту фразу образуют первые слова строк одного акростиха. Несравненная Феникс - Муза поэта, вселяющая в него "дух древнего Гомера". Их творческий союз неразделим: "Мои строки являются и твоими", "Я буду исполнять мои сонеты на твоей арфе", "Обратись ко мне, и я отвечу песней, с которой никто не сравняется..." Но безоблачная радость и счастье - не удел нашего Голубя. Многие строки исполнены горечи и боли, несправедливой судьбой он обречен на страдание; с ним, как можно понять из другого акростиха, произошло какое-то несчастье, он тяжко болен. Неоднократно он просит у нее прощения за свое состояние, взывает к ее сочувствию, помощи: "Если у тебя есть сострадание, прояви его, Ведь сострадание - лучшее украшение женщины... Яви свое милосердие, о Феникс, Помоги страдающему в его болезни... Никакие лекарства, никакие пластыри Не затянут раны, которые убивают мое тело... Смерть преследует меня по пятам, Лишь твоя любовь не дает ей остановить мое сердце". Неоднократное возвращение к этой теме, сам характер этих строк с их почти медицинской терминологией (болезнь, боли, лекарства, пластырь) оставляют мало сомнений в том, что речь идет не только - и не столько - о душевных, любовных страданиях, томлении и жалобах, где значительную роль может играть поэтическая традиция и мода, но и о страданиях физических, придающих отношениям этой необыкновенной четы трагический, даже жертвенный характер. Голубь передает Феникс свои знания, свое искусство. Но рядом с темой чистой, платонической любви, сострадания, преданности, поклонения Аполлону и музам неотступно следует тема тайны, секрета. Между Голубем и Феникс существует согласие не только о возвышенной чистоте их отношений и совместном служении искусствам, но и о тайне, которая должна их окружать, хотя читателю трудно понять, почему такие благородные отношения и занятия должны сохраняться в секрете. "...Я буду твоим неизвестным Голубем. ...О, будь моим Фениксом, а я буду твоим Голубем, И мы будем любить друг друга в тайне от всех. ...О, не разглашай мою любовь, ты, вестник дня! ...Свои чувства и занятия я скрою, Лишь эти строки могут открыть тайны моего сердца". Еще первого исследователя честеровского сборника Александра Гросарта заставило серьезно задуматься великое множество шекспировских мыслей, образов, метафор, эвфуистических изящнейших оборотов, сходство поэтической формы "Песен Голубя" и шекспировских поэм и сонетов. Некоторые ученые в нашем столетии в поисках объяснения этого феномена, отмечая, что о простых совпадениях здесь не приходится говорить, вынуждены предполагать, что Шекспир не только - по неизвестным причинам - дал в сборник свою поэму, но и мог принять участие в редактировании честеровского поэтического материала и при этом даже заново переписал какую-то его часть. Но что же связывает Шекспира с таинственным Голубем? Особенно тщательный анализ "Песен Голубя" произвел в своей книге "Обоюдное пламя" (1955) крупнейший специалист по английской поэзии Д.У. Найт9. Специально перечисляя и анализируя "шекспировские места" в этих "Песнях" на двадцати страницах своей книги, он то и дело замечает: "Очень близко к Шекспиру", "Все напоминает здесь Шекспира" и, наконец, - "Это же чистый Шекспир!" Можно отметить такую знаменитую метафору, как "этот беспощадный судебный пристав, смерть, производит арест без промедления" ("Гамлет", V, 2), повторенную в сонете 74 ("когда этот беспощадный арест без выкупа увлечет меня прочь..."); встречаем ее ("смерть - беспощадный арест") и у Голубя. "Карта печали" и "карта красоты" у Голубя напоминает о "карте дней" в сонете 68 и "карте чести" в "Ричарде II". Эвфуистический оборот "стыд пристыжен" находим не только у Голубя, но и в "Ромео и Джульетте"(II, 5), там же "мысли - герольды любви". Изящное выражение "sweet self" украшает не только 19-й алфавитный акростих Голубя, но и шекспировские сонеты 114 и 126. Список совпадений, причем уникальных, нигде больше в поэзии того времени не встречающихся, можно продолжить, и они не могут быть случайными или свидетельствовать о заимствовании - эти слова и выражения слишком органично вплетены в поэтическую ткань акростихов. Но не только отдельные неологизмы, метафоры, эвфуистические обороты напоминают о Шекспире. Опасности и пороки, о которых говорится в сонетах 69, 70, 94, 95, беспокоят и Голубя. Белокурый друг становится объектом клеветы и непристойных сплетен, и Шекспир горько переживает за него. Те же поползновения злоумышленников против драгоценной Феникс вызывают негодование и отпор Голубя, и он тоже грозит "выполоть эти сорняки". Схожи и многие другие проблемы и настроения автора сонетов и честеровского Голубя. И Найт пришел к заключению, что поэтический материал, так напоминающий шекспировские поэмы и сонеты, по своему высокому художественному уровню вполне достоин пера Великого Барда и нельзя исключить возможности того, что Шекспир действительно "приложил к нему руку". Во всяком случае, "Песни Голубя" никак не могли быть написаны Робертом Честером: уровень его поэтических текстов в сборнике, а также обнаруженных в домашней рукописи (о ней разговор позже) несопоставимо ниже. К этому выводу Найта я готов присоединиться, хотя считаю его неполным... Честер действительно такое написать не мог, но так ведь мог писать сам Голубь, то есть человек, скрытый за этим аллегорическим именем. Найт не мог не обратить внимание на странное смешение местоимений в некоторых акростихах: о Феникс говорится то "она", то "он", то же самое и о Голубе. Некоторые эпитеты, характеризующие Феникс, кажутся более подходящими для мужчины, и наоборот. Голубь временами обретает черты своей нежной подруги, становится Голубкой! По этому поводу Найт замечает, что смешения родов так часты и так органически вписаны в контекст, что кажутся преднамеренными, выполняющими какую-то важную функцию. Но какую? Насыщенные эрудицией рассуждения Найта о том, что в поэзии Ренессанса любовь часто рисовалась как великий властелин, самодовлеющая сущность, активное начало, даже если ее носителем выступала женщина, в данном случае не помогают найти хотя бы относительно убедительный ответ. Однако многие трудности снимаются, если понять, что некоторые акростихи второй группы представляют собой, по существу, диалоги между Голубем и Феникс и являются плодом их (то есть их прототипов) совместного творчества. Английский ученый завершает рассмотрение акростихов Голубя признанием, что они способны вызвать головокружение. "Похоже, здесь мы подходим к пределу, за которым любой анализ становится безуспешным. Возможно, здесь заключено гораздо больше, чем обычно предполагается". И действительно, как мы увидим дальше - гораздо больше! Их оплакивает целый Хор Поэтов Перевернув последнюю страницу "Песен Голубя", читатель видит второй титульный лист - шмуцтитул, открывающий раздел, в котором помещены поэтические произведения других участников сборника. На шмуцтитуле - заглавие: "После этого следуют различные поэтические эссе о том же предмете, а именно - о Голубе и Феникс. Созданные лучшими и самыми выдающимися из наших современных писателей, с их именами, подписанными под работами каждого из них; никогда прежде не печатавшиеся. И теперь впервые посвященные всеми ими любви и заслугам истинно благородного рыцаря сэра Джона Солсбэри. Dignum laude virum Musa vetat mori*". ___________________ * "Мужу, хвалы достойному,/ Муза не даст умереть" (то есть не даст умереть памяти о нем. - И.Г.). Гораций. Оды. IV, 8, 28. Ниже - типографский знак печатника Ричарда Филда, того самого, который в 1593 году напечатал первую шекспировскую поэму "Венера и Адонис". И дата- 1601. О том, что к поэме Честера будут добавлены "некоторые новые сочинения нескольких современных писателей с их именами, подписанными под их работами", сообщалось на титульном листе честеровского сборника. Заглавие на шмуцтитуле уточняет, что эти писатели "лучшие и самые выдающиеся", и повторяет обещание напечатать их имена. Однако первые четыре стихотворения этого раздела подписаны псевдонимами. Под двумя стоит многозначительная латинская подпись "Vatum Chorus" ("Хор Поэтов"). Сначала напечатан "Призыв", обращенный в Аполлону и музам. Хор Поэтов просит божественных покровителей искусства одарить умы поэтов такой силой и умением, чтобы они смогли достойно почтить благородного друга: "Научите нас, как нам возвысить свой голос И создать поэмы, исполненные смысла, Скрытого от непосвященной толпы. Будьте щедры к нашей жаждущей Музе, Чтобы мы смогли воспеть благородного друга С чашей, полной священной кастальской воды". Второе стихотворение Хора Поэтов продолжает мысль первого и развивает ее дальше, подчеркивая, что божественное покровительство даровано им, чтобы они достойно воспели своих необычайных и высоких героев - Голубя и Феникс. Однако заголовок второго стихотворения выглядит так: "К прославленному рыцарю сэру Джону Солсбэри*". _________________ *Джон Солсбэри был произведен в рыцари (то есть получил право именоваться "сэром") в июне 1601 г., следовательно, стихотворение написано не ранее этой даты. На этом основании некоторые исследователи предполагали, что образ Голубя аллегоризирует Джона Солсбэри. Но ни в одном из произведений сборника пока не удалось обнаружить присутствия этого джентльмена и его близких (в отличие от целомудренных Голубя и Феникс, чета Солсбэри дала жизнь не менее чем десяти отпрыскам). К содержанию книги, к трагической судьбе загадочной четы Джон Солсбэри явно не имеет прямого отношения. Поэтому другие ученые считают, что имя Солсбэри относится к приемам того самого "вуалирования" правды о Голубе и Феникс, о котором говорит ключевая фраза на титульном листе. Отметим - в начале книги Честер выражал надежду, что имя Солсбэри может защитить ее от любопытства и злоязычия толпы, цитатой же из Горация на шмуцтитуле поэты демонстрируют, что, обращаясь к этому имени. Муза оказывает сэру Джону высокую честь, приобщая его к бессмертию. Хор Поэтов представляет "благороднейшему из умов" (или "благороднейшим из умов") свои гимны, порожденные живительной струeй из источника поэтического вдохновения - источника муз. "Эта струя не похищена, не исчезла - ради вас Аполлон направил ее в наши умы, и теперь через наши перья она выливается здесь, в эти строки". Сначала поэты как будто бы обращаются к Солсбэри, но потом становится ясно, что их мысли и слова устремлены к честеровским героям - к обоим или к одному из них: "Оцените наши стихи по их достоинствам И по тому, во имя чего они созданы. Никакая меркантильность не могла бы породить их, Они не вступают в эти рабские ворота. Только беззаветное служение, рожденное в нашем духе, Подобающее вашим высоким заслугам, И хитроумная фантазия, свободная, как само время, Были крестными родителями этих строф, В которых и доброжелатели, и завистники могут увидеть, Что мы старались быть достойными и самих себя, и вас". Весьма многозначительна и сама подпись под каждым из этих двух стихотворений - "Хор Поэтов"! Мало того, что лучшие поэты Англии сочли необходимым присоединить к рыхлой поэме мало кому известного Честера свои произведения, посвященные его загадочным героям, скрытым за птичьими именами-масками. Их произведениям еще предшествуют гимны, исполненные целым поэтическим хором! Многозначительная подпись, торжественный тон обращения к самому Аполлону и музам, местоимение "мы", а также то обстоятельство, что эти обращения открывают вторую часть сборника, еще раз говорят о том, что за аллегорическими образами Голубя и Феникс скрываются обладатели необычных, выдающихся достоинств, платоническая чета, чья смерть глубоко потрясла поэтов, знавших о их тайном "служении Аполлону". Мир лишился лучшего украшения, оказывавшего высокое и очищающее влияние на все окружающее, и об этом поет Хор, не простой хор певчих, а Хор Поэтов, готовясь славить и оплакивать своих благородных друзей, поглощенных пламенем Аполлона. Следующие два коротких (шесть и восемь строк) стихотворения, помещенные на одной странице, подписаны псевдонимом "Ignoto" ("Неизвестный"). Поэт под этим псевдонимом - активный участник сборника "Английский Геликон". В первом стихотворении, озаглавленном "The first" ("Первый [ая]"), образно выражается мысль об уникальности Феникс. "Как серебряный свод небес имеет только один глаз - солнце; и как ночь, которая скрывает облака - белую книгу неба, имеет только одну луну - дрожащий, слабый свет; как сердце имеет только одно глубокое чувство, так и в мире существует только один Феникс...". Второе стихотворение - "Горение" - прямо продолжает первое. Снова речь идет о Феникс, имя "Голубь" опять не упоминается. "Представим себе, что здесь сгорает это чудо дыхания, в святом праведном пламени, как Музыка, которая увлекает себя к смерти... Пламя, которое пожирает ее, питает другую жизнь. Ее драгоценный пепел наполняет необычайную живую урну". Обратим внимание на "необычайную живую урну" - это явно то самое "Создание", о котором говорил Честер. За стихотворениями Неизвестного следует шекспировская поэма, с которой начинается интерес ученых к честеровскому сборнику и которая известна миру как "The Phoenix and the Turtle" или в традиционном переводе на русский язык - "Феникс и Голубка". Об ошибочности такого перевода читатель уже знает, тем более после ознакомления с честеровской поэмой. Но дело не только в правильном или неправильном переводе заглавия. Самое неожиданное заключается в том, что эта поэма в честе-ровском сборнике - единственная из всех помещенных там произведений напечатана вообще без всякого заглавия! Свое привычное сегодня для читателей заглавие поэма получила только в 1807 году, через два столетия после появления на свет. Именно в 1807 году редакторы американского (бостонского) издания сочинений Шекспира решили дать имя доселе безымянной поэме. Это нововведение привилось, и с тех пор заглавие "The Phoenix and the Turtle", кстати сказать вполне соответствующее содержанию поэмы - хотя, конечно, не исчерпывающее его, - стало ее неотъемлемой частью. Но в книге Роберта Честера его нет! Поэма занимает в книге три страницы. Первая ее часть - 13 четырехстиший - дана на двух страницах (170-171) без заголовка и без подписи. Эта часть заканчивается сообщением о том, что Разум создал (или исполнил) погребальную песнь по Голубю и Феникс - "как Хор в их трагической сцене". Собственно погребальная песнь - "Плач", пять трехстрочных строф - помещена на следующей, 172-й странице и имеет заголовок "Threnos", а под последней строкой напечатано: William Shake-speare. Кроме заголовка, текста и имени Уильяма Шекспира, транскрибированного так же, как и на титульном листе единственного прижизненного издания сонетов, - через дефис*, эта страница имеет еще и отдельное полиграфическое оформление: она окаймлена сверху и снизу орнаментальными рамками - бордюром. Таким образом, внешне две части поэмы выглядят как вполне самостоятельные произведения, отличающиеся к тому же одно от другого и поэтической формой строф; вторая часть имеет заголовок и подпись, в то время как первая лишена и того и другого! Исследователи пытались понять причину и смысл столь странного расположения и полиграфического оформления поэмы - если это действительно одна поэма. Предположение некоторых ученых, что перед нами два отдельных произведения, влечет за собой следующее: стихотворение на первых двух страницах могло быть написано другим автором, не пожелавшим ни подписать свое стихотворение хотя бы псевдонимом (по примеру Неизвестного), ни дать ему какой-то заголовок. _____________ *Писать собственные имена через дефис не было тогда принято, но для Шекспира, как видим, иногда делалось исключение. Последнему предположению как будто противоречит тот факт, что вторая часть - это погребальный плач, о создании которого объявляется в конце первой. Все авторы сборника (кроме Чапмена) представлены двумя - или четырьмя - стихотворениями, причем обычно второе стихотворение продолжает и развивает мысли и образы предыдущего. Тот же принцип парности можно с некоторой натяжкой считать примененным здесь (если отбросить указание на то, что "Плач" создан - или исполнен - персонажем по имени Разум, и не обратить внимание на различие в поэтическом языке). Но в любом случае, при любом подходе отсутствие заголовка перед всей поэмой - или перед ее первым стихотворением - именно в этой поэме, и только в ней, - представляет проблему, от которой нельзя просто отмахнуться. Бостонское "изобретение" снимает эту проблему для массового читателя, но не для исследователей. Может быть, текст первой части полностью занял две страницы, не оставив наборщику места для заголовка? Однако в аналогичных случаях составитель не опустил заголовки у стихотворения Марстона или Чапмена, хотя, чтобы их сохранить, ему пришлось перенести заключительные две строки Марстона на следующую страницу, где напечатано стихотворение Чапмена, использовать более мелкий шрифт для чапменовского заголовка и подписи и вообще "потеснить" прославленного поэта. Здесь же составителю было технически очень легко разместить заголовок (если таковой был у автора) за счет переноса заключительной строфы первой части на следующую страницу, убрав оттуда хотя бы один из декоративных орнаментов (например - верхний): ведь такие орнаменты обычно использовались печатниками для заполнения пустого пространства. Но составитель и наборщик этого не сделали только здесь. Почему? Остаются и другие вопросы. Действительно ли эти поэтические строки, заметно отличающиеся от других, бесспорно принадлежащих Шекспиру, написаны им? Во всяком случае, "Песни Голубя" гораздо ближе к сонетам, "Лукреции", "Венере и Адонису", чем эта поэма, следуя за которой мы оказались в окружении молчаливых сфинксов книги Честера... Замечено было и большое сходство "Плача" (поэтическая форма, язык) с поэтическими текстами двух пьес Джона Флетчера и высказано предположение о его авторстве. Что касается содержания, то именно здесь наиболее определенно указано: оба героя - и Голубь и Феникс - уже мертвы. Особо подчеркнуто, что они не оставили потомства, и специально оговорено: причина этого заключается не в их бессилии, а в обете целомудрия, которому был подчинен их брак. Насколько это согласуется с рассказанным о необыкновенных "птицах" другими поэтами? Джон Марстон видит Чудо Совершенства Поэту-сатирику и драматургу Джону Марстону в 1601 году было 26 лет, и до этого он еще не публиковал поэтических произведений под своим именем. В честеровском сборнике мы находим четыре его стихотворения. Первое помещено на развороте с шекспировским "Плачем" и озаглавлено: "Рассказ и описание самого удивительного Творения, поднимающегося из пепла Феникс и Голубя". Некоторые английские и американские исследователи сборника озадачены: такое название как будто бы противоречит словам из шекспировского "Плача" - "они не оставили потомства". Давайте, однако, посмотрим: "О, эта душераздирающая Погребальная Песнь! Может ли огонь, может ли время или злая судьба уничтожить Столь редчайшее Творение? Нет, это было бы противно смыслу: Никакая порча не осмелится тронуть это великолепие. Природа призовет справедливость, справедливость - судьбу. Нечто никогда не станет ничем. Смотри же, что за великолепное наследие, ярче, Чем чистейший огонь, белее света луны, Теперь возникает там из пламени? Я застываю на месте, онемев от изумления, Никогда еще глазам не открывалось такое поразительное Чудо, Как эта безмерная, чистейшая редкость. О, всмотрись: это экстракт божественной Сущности, Душа небесносотканной Квинтэссенции, Пеаны* для Аполлона из смерти любящих Образуют изумительное Творение... Что за странное явление возникает из пепла Голубя И принимает такую форму (чей ослепительный блеск Превосходит сияние самого Аполлона)? - скажи, благородная Муза" ____________ *Пеаны - песни, гимны Аполлону. Марстон просит божественных покровителей поэзии помочь ему увидеть и воспеть это изумительное творение, которое, по определению поэта, "метафизично - ибо оно не Божество, не мужчина, не женщина, но элексир всех этих начал!" И поэт чувствует, как "его Муза обретает необыкновенные крылья". Во втором стихотворении, озаглавленном "Описание этого Совершенства", Марстон называет это творение, это чудо безграничным Ens - так в схоластической философии обозначалась наивысшая, абстрактная форма Бытия. Было бы "дерзостью" отважиться точно определить такое творение: оно трансцендентно, хотя и осязаемо, и Муза поэта лишь пытается его восславить. Но и тогда поэту не хватает слов, не хватает поэтических средств. Это Совершенство выше всего, что можно себе представить; говоря о нем, нельзя впасть в преувеличение, никакая самая высокая хвала, никакие дифирамбы не будут гиперболичны; такому чуду ничто не способно польстить. И поэт замолкает - "это все, что может быть сказано". Интересно, что, говоря здесь об изумительном Совершенстве, Марстон употребляет глаголы в прошедшем времени. В третьем стихотворении - восемнадцатистрочном "сонете", названном "К Совершенству", - Марстон подчеркивает контраст между испорченным миром и незапятнанной чистотой Совершенства. Убогость, бесформенность, все телесные и умственные недостатки, присущие другим творениям, полагает поэт, можно объяснить тем, что природа долго собирала всевозможные достоинства, чтобы украсить ими это свое Совершенство, эту несравненную редкость. Последнее, четвертое стихотворение Марстона - "Гимн Совершенству". Поэт восклицает: "О, как я могу назвать это Творение, Которое теперь достигло своей зрелости?" Эта строка тоже вызывает недоумение некоторых ученых. Мало того что Марстон раньше говорил о появлении нового великолепного и совершенного во всех отношениях Создания то в настоящем, то в прошедшем времени, - теперь он прямо утверждает, что оно достигло своей зрелости, то есть появилось не сейчас, хотя страницей раньше поэт видел это Совершенство рождающимся из пепла Голубя. Можно посочувствовать добросовестным ученым: такая манера выражаться положительно может поставить в тупик. Чтобы выйти из этого тупика, стали искать чету, чей женский отпрыск к 1601 году достиг бы зрелости. От предупреждения Марстона, что речь идет не о человеческом отпрыске, пытались отмахнуться ссылкой на причуды платонизма. Не получилось... В последнем стихотворении поэт продолжает развивать мысль о недосягаемой высоте удивительного Совершенства, невозможности найти адекватные слова для его описания. Недостаточны даже такие эпитеты и сравнения, как "Небесное зеркало", "Чудо глубокой мудрости и размышлений", даже само выбранное поэтом слово "Совершенство" слишком слабо, к любому определению надо прибавлять превосходную степень - "наилучший", "наивысший". Это Совершенство поучает саму добродетель, оно служит примером всему земному, оно само по себе есть Высшее Абсолютное Бытие. Марстон прибегает к таким гиперболам, которые иногда иначе как ошеломляющими не назовешь. Но ведь сам поэт, предвидя недоумение читателей (в том числе и наше с вами), уже предупреждал, что, прославляя это Чудо, просто невозможно впасть в преувеличение... Но если Творение не является ни мужчиной, ни женщиной, ни божеством (хотя оно реально существует и даже достигло зрелости), то сам Голубь - аллегория определенной личности, смерть которой оплакивает и Марстон. И не случайно, что возникшее (или открывшееся) из пепла Голубя и Феникс Создание столь совершенно - таким был сам умерший Голубь. Что же это за таинственное Творение - экстракт человеческой и божественной сущности, влияющее на весь мир? Шекспировский "Плач", утверждающий, что брак Феникс и Голубя был платоническим и поэтому они не оставили потомства, не противоречит марстоновским стихотворениям о Совершенстве (как это может показаться при поверхностном чтении). Поэты дополняют друг друга, помогая нам понять их обоих. В свете свидетельств Хора Поэтов, Неизвестного, Шекспира и особенно Марстона, неоднократного упоминания Аполлона и муз, которым тайно служили герои сборника, становится ясным, что речь идет о творчестве Голубя и Феникс. Об этом же говорит и имя Гомера, и важнейшие слова Марстона о поэзии (пеаны для Аполлона), оставшейся после ухода героев из жизни, - вот то Совершенство, которое они завещали миру. Их творческое наследие к моменту смерти уже было значительным - этим объясняются кажущиеся непонятными слова Марстона о "зрелости" Творения и то, что поэт порой говорит о нем в прошедшем времени. Это наследие, оказывается, превосходило все доселе созданное и даже мыслимое! Иногда Марстон отзывается о великолепном Творении как об Идее, но это не абстрактная, а материализованная Идея; поэт хорошо знает и этого человека, и его подругу, и то творческое наследие, которое открылось после их смерти. Даже в поэзии того времени, когда чрезмерные восторги и сервильные восхваления были не в диковину, трудно найти что-либо подобное четырем марстоновским стихотворениям. К тому же в них не чувствуется ни преувеличенной экзальтации, ни тем более - сервилизма. Поэт глубоко искренен в своем преклонении перед чудом, современником и свидетелем которого он сподобился быть. Повторяю, что-либо подобное трудно найти. Но... Читая знаменитую оду Бена Джонсона в Великом фолио - первом посмертном собрании пьес Шекспира* - под заголовком "Памяти любимого мною автора мистера Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам", мы встречаем строки, почти буквально воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства - Творения, восставшего из пепла Голубя и Феникс. "Шекспир... я признаю, что ни человек, ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное тобой. Это истина, и с ней согласны все". Случайное совпадение? ________________ *Это издание принято обычно называть "Великим фолио" или "Первым фолио". В дальнейшем я буду пользоваться как тем, так и другим названием. Джордж Чапмен - единственный из всех участников честеровского сборника - представлен только одним стихотворением, "Peristeros, or Male Turtle". Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera - горлица, которое употреблялось только в женском роде. Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот, оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок, высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя "Феникс". Сердца Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт подчеркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность Феникс. "Ни время, ни перемены, поглощающие все на свете, кроме истины, увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от нее, чем ее от ее достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само мое существование, мой дух". Чапмен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с героями книги, не оставляя сомнения, что речь идет о конкретных личностях, его друзьях. Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы, насыщенный античной мифологией и философской терминологией язык, явно рассчитанный на узкий круг посвященных, скрывают не просто вычурную игру в абстракции, а определенных людей и определенные, хотя и непростые, жизненные ситуации, связанные к тому же с искусством, поэзией. Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня еще нет легко доступного, лежащего на поверхности ключа к ним. Бен Джонсон знал их хорошо Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя стихотворениями10. Первое - "Прелюдия". Поэт, готовясь петь о своих героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл, Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет! "Мы принесем наш собственный правдивый жар. Теперь наша мысль обретает крылья, И мы поем эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом". Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чем и о ком он собирается говорить. И далее следует "Эпос" - поэма, занимающая в сборнике четыре страницы и уступающая по объему лишь творению самого Честера. В центре поэмы - Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких указаний или намеков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущее ее герою. Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет желание, страсть. "То, что они зовут любовью, - не более, чем слепое желание". Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в божественый союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для них прошло; другие боятся за репутацию (за свое положение и имя), их чистота вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе или расчете. "Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь, украшенный любовью Феникс. Ее красота могла бы превратить ночь в день, она прогоняет печаль и рождает радость сердца". "О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет Эликсиром всех радостей, Более чистым, чем в райской обители, И нетленным, как ее цветы...". Кто же он, кто может подавить в себе желание, отказаться от такого счастья, от обладания той, которая любит его? "Но стой! Я слышу глупца, который кричит, что мы грезим, И клянется, что не может быть такой вещи, Как эта чистая любовь, о которой мы поем... Нет, глупец, узнай, Хотя твои неотесанные мысли имеют воробьиные крылья, Голуби могут до смерти оставаться целомудренными". Заключительные строки поэмы весьма многозначительны, но могут пониматься неоднозначно. Говоря о Феникс, поэт пишет, что только дикарь не побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. "И, конечно, не способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремленный к целомудрию и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины... К нему можно отнести эту фразу: "Человек может грешить беззаботно, но безопасно - никогда"* (*"Man may securely sin, but safely never"). Похоже, здесь Джонсон намекает на какие-то ставшие ему известными интимные обстоятельства, связанные с Голубем. Как бы то ни было, поэма тоже подтверждает духовный характер отношений Голубя и Феникс, исключающий физическую близость. Этим двум своим стихотворениям Джонсон, как видно, придавал большое значение. В 1616 году он выпустил "Труды" - собрание своих поэтических и драматических сочинений, именуемое в научном обиходе как "фолио 1616". Он лично отбирал и группировал для него произведения, редактировал, следил за типографскими работами. Отбор был тщательным - опубликовано здесь далеко не все, что было к тому времени написано. Но "Прелюдию" и "Эпос" из честеровского сборника Бен Джонсон не опустил; наоборот, напечатал их в самом важном, "программном" разделе книги - в поэтическом цикле "Лес", рядом с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до того, - о ней речь впереди. Третье стихотворение Джонсона в честеровском сборнике состоит всего из двух четверостиший и называется "Феникс постигнутая". В первой строфе поэт заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное существо Феникс оказалось женщиной. Вторая строфа призывает не удивляться тому, что она является только видимостью жены Голубя. Еще и еще раз - и вполне определенно - Джонсон указывает на целомудренный характер их отношений. Совершенно очевидно, что авторы честеровского сборника считали необычный, "чистый"