м
воздухом, но в конце концов ему пришлось смириться с фактом,
что полковник сбежал и зачем-то прихватил его личные вещи.
Ульянов переживал нелегкую минуту. Как обычно -- после
рвоты опьянение пошло на убыль, причем исход хмеля из организма
сопровождался лихорадочным ознобом. Наследник престола
почувствовал себя очень одиноким и несчастным: жена в Саблино,
любовница на Украине, Анжелика отвергла его притязания, теперь
еще шмотки пропали.
Он вышел на улицу. В доме напротив располагались
меблированные комнаты "Париж". Ульянов хорошо знал это место,
поскольку ранее неоднократно посещал здесь Воровского. Теперь
он решил, что утро вечера мудреней, и лучшее, что он может
сделать, -- это переночевать пока в "Париже". Ему было
известно, что здесь никогда не требуют документов, и можно
вселиться под вымышленным именем, а именно этого требовало его
нелегальное, отныне, положение. Шутки ради Ульянов решил
представиться полковником Бздилевичем.
Он перешел темную и неширокую Караванную улицу и
отворил массивную входную дверь...
Следом за истинным наследником престола улицу перебежал
и низкорослый мужичонка в идиотской вязаной шапке красного
цвета. У дверей он однако замешкался: вероятно встреча с
Ульяновым возле стойки портье не входила в его планы. Пока он
пережидал, из под одинокого, тускло светившего фонаря ему
навстречу вышел высокий человек, одетый во все черное.
-- Добрый вечер, г-н Коба, -- ледяным тоном произнес
черный человек.
-- Здравствуйте, -- пробормотал Коба, -- но я вас не
знаю.
-- Зато я вас знаю, -- последовал ответ. -- И знаю -- с
какой целью вы стремитесь проникнуть в "Париж".
-- Я ищу там ночлег.
-- Вы лжете! Откажитесь от своего гнусного намерения --
вам все равно не одолеть этого человека.
-- Я знаю, -- покорно ответил Коба.
-- И еще! Не препятствуйте естественному ходу истории.
Он вам выгоден. Даже если вам придется пройти через Сибирь!
-- Но откуда вам это известно?
-- Так утверждают звезды!
-- Но кто вы? -- спросил изумленный Коба.
Ответа не последовало. Сергей Николаевич Путятин уже
исчез под аркой.
Обуреваемый страхами и сомнениями, Коба все же вошел в
"Париж". Ему повезло: прямо за дверью, еще оставаясь
незамеченным, он успел подслушать конец разговора Ульянова с
портье, из чего ему стало известно, что Ульянов вселился в
комнату No 16. Едва Ульянов удалился, Коба подошел к стойке и
осведомился -- свободна ли комната за номером семнадцать.
Молодой, нагловатого вида портье утвердительно кивнул и
спросил:
-- Ваше имя, сударь?
-- Князь Дадьян Мингрельский, -- отрекомендовался Коба.
Портье подозрительно оглядел видавший виды полушубок и
идиотскую красную шапку "князя", но ничего не сказал.
Получив ключ, Коба поднялся на второй этаж. Как он и
рассчитывал, семнадцатый номер располагался по соседству с
шестнадцатым. Коба вошел в свою комнату, сел за стол и
задумался.
Ему вспомнились недавние предостережения неизвестного
человека в черном, а также широкие плечи и толстые, поросшие
рыжеватой шерстью руки Ульянова. Даже длинный кавказский
кинжал, спрятанный под полой полушубка не добавлял Кобе
уверенности в себе.
Казалось бы, что может быть проще: постучаться посреди
ночи в комнату к Ульянову и вспороть ему брюхо кинжалом. Даже
приятно -- Коба всегда ненавидел русских! Конечно, может
подняться шум, но ведь Барсукевич обещал замять это дело в
случае необходимости. И наверняка замнет: начальник охранного
отделения отнюдь не заинтересован в огласке этого происшествия.
И все-таки Коба боялся. Боялся он прежде всего самого Ульянова.
Помыслив еще какое-то время, Коба разделся и лег в
постель. Он решил пока поспать, а делом заняться на рассвете.
Он даже придумал оправдание такому плану действий: утром из
"Парижа" будет легче уйти незамеченным. Конечно Ульянов может
проснуться раньше его и куда-нибудь уйти, но Кобу это не сильно
смущало. По правде говоря, в глубине души он этого даже хотел.
Коба лежал в темноте, с закрытыми глазами, но сон не
приходил. Тревожные мысли одолевали. Временами он задремывал,
но ненадолго и неспокойно. Порой ему казалось, что он еще
совсем не спал, порой -- он не был в этом уверен и думал, что
утро уже не за горами. Он ждал утра и одновременно боялся его
наступления.
Вдруг он услышал гром. "Должно быть -- сон", -- подумал
Коба. Он был уверен, что в декабре гроз не бывает. Но гром
продолжал греметь. Коба испугался. Ему припомнились картинки из
детства: во время тех южных гроз вечно пьяный отец всегда
жестоко избивал мать. Отец казался тогда Кобе страшным и
сильным, хотя, вероятно, старый пьяница просто боялся грозы. С
тех пор Коба тоже боялся гроз. Даже во сне! Гром продолжал
греметь. Затем сверкнула молния, да так ярко, что осветила
Кобину комнату.
Коба проснулся и сел на кровати.
Стена, разделявшая шестнадцатую и семнадцатую комнаты,
рухнула. Свет, зажженный соседом, теперь освещал и Кобин номер.
За обломками стены стоял невысокий, атлетически сложенный
человек с толстыми, поросшими рыжеватой шерстью руками.
x x x
Ранним утром, когда Адольф Арнольдович Барсукевич
явился на службу, его уже ждала агентурная записка следующего
содержания:
"Ваше Превосходительство,
Сегодня, около десяти часов вечера, в комнату No 16
вселился человек, назвавший себя полковником Бздилевичем.
Парижский декабря 22 года 1905 от Рождества Христова."
Ознакомившись с сиим посланием, Адольф Арнольдович
незамедлительно вызвал к себе в кабинет капитана Жмуду.
-- Тадеуш Каллистратович! -- распорядился Барсукевич.
-- Возьмите с собой столько человек, сколько считаете
необходимым, и немедленно отправляйтесь на Караванную в
меблированные комнаты "Париж". Там в шестнадцатом номере со
вчерашнего вечера проживает человек, назвавший себя полковником
Бздилевичем.
-- Слушаюсь, ваше превосходительство! -- вытянулся по
швам Жмуда.
-- Отправляйтесь туда немеленно, -- продолжал генерал.
-- Нельзя терять ни минуты. Если это окажется тот человек,
которого мы разыскиваем, вам надлежит доставить его сюда живым
или, в крайнем случае, мертвым.
-- Слушаюсь, ваше превосходительство! -- повторил
Тадеуш Каллистратович.
И через несколько минут шестерка верховых во главе с
капитаном Жмудой уже мчалась во весь опор по Петербургской
стороне в направлении Троицкого моста.
x x x
Конный отряд жандармов еще только переправлялся на
Городскую сторону, когда г-н Ульянов уже входил в популярное во
все времена невское кафе "Норд", чтобы позавтракать и в
спокойной обстановке спланировать свои дальнейшие действия.
Гладко выбритый (утром он пожертвовал своей излюбленной
бородкой ради конспирации), элегантно одетый, налегке (после
пропажи чемодана ему еще только предстояло обзавестись личными
вещами) -- Ульянов совсем не походил на нелегала. Он выглядел
респектабельно, держался уверенно и спокойно и скорее мог сойти
за университетского профессора, нежели за революционера.
Он занял небольшой столик у окна и попросил крабовый
салат, маринованную миногу, а также пару бутылок светлого
австрийского пива. Как много славных мест в Петербурге, подумал
он, и как жаль, что ему вновь предстоит разлука с любимым
городом. Он еще надеялся на лучшее, но уже предчувствовал
неизбежность новой эмиграции.
Ульянов вкусно ел и с удовольствием пил пиво, не
обращая особого внимания на окружающих. Незнакомому с
Петербургом читателю сообщим, что "Норд" -- очень большое и
оживленное кафе, где нетрудно разминуться со знакомым, а
назначая там встречу, лучше предварительно согласовать с
приятелем -- в какой части зала вы будете его ждать. Так и в то
утро некоторые из знакомых Ульянова завтракали в "Норде", но
"средь шумного бала" не разглядели нашего героя.
x x x
Как уже известно читателю, жандармы прибыли на
Караванную слишком поздно. Когда они ворвались в "Париж",
навстречу им по лестнице в вестибюль спускался портье. Он тащил
за ухо плачущего Кобу и изощренно матерился.
Капитан Жмуда знал в лицо агента Парижского и, не
мешкая, обратился прямо к нему.
-- Почему вместо того чтобы заниматься делом, вы водите
людей за уши?
-- А что мне его за хуй водить прикажете?
-- Что!? -- заорал Жмуда, с удовольствием ударяя портье
по морде. -- Докладывайте ситуацию, болван!
-- Осмелюсь доложить, г-н капитан, -- отвечал портье,
-- ваш полковник проломил стену и удрал!
-- Какую стену, идиот?
-- Стену, соединявшую его номер с номером вот этого
прохвоста.
-- Что здесь происходит, Кавказец? Может вы можете
объяснить?
-- Господин Ульянов занимался утренней гимнастикой и
случайно проломил при этом стену, -- плачущим голосом доложил
Коба. -- Потом он сказал, что надо сваливать и ушел.
-- Совершенно невозможно работать! -- воскликнул Тадеуш
Каллистратович. -- Два агента торчат здесь одновременно, а
толку чуть!
Портье с недоумением посмотрел на Кобу. Он не мог
поверить, что этот зверек тоже агент.
-- Он ушел с вещами? -- спросил Жмуда.
-- У него почему-то не было вещей, -- ответил Коба. --
Хотя вчера я его видел с чемоданом.
-- Странно, -- пробормотал Жмуда. -- Куда же он его
дел?.. Вы уверены, что у него не было вещей?
-- Он мне сам так сказал.
-- А что он вам еще сказал?
-- Что он идет завтракать в "Норд".
-- Что!? -- заорал капитан. -- С этого надо было
начинать, болван!.. За мно-ой!
Жандармы выбежали на улицу, вскочили на коней и
поскакали галопом к Невскому проспекту.
Как известно, к входным дверям кафе "Норд" ведет
широкая лестница с просторной площадкой наверху. Спешившись
прямо перед этой лестницей, жандармы устремились наверх, причем
капитан Жмуда бежал последним.
Случилось так, что в эту минуту на лестничной площадке,
прямо перед входными дверьми курили гашиш только что плотно
позавтракавшие в "Норде" уже знакомые читателю негр и еврей.
При виде представителей власти лицо еврея исказила гримаса
ненависти, и, с криком: "Легавые!", он сгреб в охапку двух
бежавших впереди жандармов и сбросил их с лестницы, словно
младенцев. Третий жандарм уже почти достиг верхней ступеньки,
но страшным ударом ногой прямо в лицо еврей опрокинул его вниз
на снег.
-- А, жидовская морда! -- закричал капитан Жмуда,
вытаскивая пистолет и прицеливаясь, но внезапный удар ногой в
живот заставил его изогнуться наподобие раздавленного червя, и,
разметав таким образом всех соперников, еврей и арап пустились
наутек.
В этот момент привлеченный шумом драки Ульянов, прервал
свой завтрак, выглянул в окно и, увидев корчащихся на снегу
жандармов, поспешно покинул кафе через служебный выход.
* 24-25 декабря 1905 года *
C праздником Рождества Христова, дорогие читатели!
Все прошло, как полагается.
На люстрах покачались, на бровях постояли, лбами об пол
постучались.
Поговаривали, что император будто бы выпил три бутылки
портвейна, почти не закусывая! Рассказывали, что при этом он
ругал императрицу, обзывал ее матерными словами и угрожал, что
тридцатого он наконец-то возьмет ее за жопу, и тогда ей мало не
покажется! Впрочем, чего только не болтает народ в
рождественские праздники!
А как же наши друзья?
Двадцать четвертого вечером Ульянов зашел за Бени,
который по-прежнему легально проживал в "Сан-Ремо", и оба
отвергнутых Ромео, накупив цветов и пирожных, отправились на
Николаевскую поздравлять прекрасную Анжелику.
Красавица была по-прежнему сильно обеспокоена
положением Льва Абрамовича, о котором ей толком ничего не
удавалось узнать. Тем не менее она явно обрадовалась своим
незадачливым поклонникам.
Они очень мило посидели -- шампанское, чай, пирожные.
Ульянов подумал, что наверное неплохо иногда для разнообразия
вот так спокойно отмечать праздники. Когда Анжелике требовалось
зачем-либо выйти на кухню, Бени неизменно вызывался ей
помогать, и Ульянов корректно позволял молодым людям побыть
наедине, а сам тем временем предавался не слишком приятным
мыслям о разнице в возрасте между ним и этими юными созданиями.
Впрочем, несмотря на подходящий возраст, любовные дела
итальянца также не клеились, и вскоре после полуночи Ульянов и
Бени откланялись и вышли побродить по украшенному праздничными
огнями ночному Невскому проспекту.
Бени пребывал в том счастливом возрасте, когда любовные
помыслы прекрасно сочетаются с любыми другими. Он не забывал об
Анжелике, даже готовясь к запланированному на 30 декабря
цареубийству.
Ульянов теперь нелегально снимал квартиру на
Надеждинской улице, неподалеку от "Корнера". Он больше не
представлялся ни полковником Бздилевичем, ни Николаем Ильиным.
Приходилось выдумывать новые, неизвестные властям имена.
Режим зверел, и было уже не до шуток.
* 27 декабря 1905 года *
-- Зря стараетесь, Адольф Арнольдович, -- убежденно
произнес Сергей Николаевич Путятин, подливая вина себе и
генералу. -- Вам все равно никогда не взять этого парня.
-- Мы чуть не взяли его на днях, -- пожал плечами
Барсукевич.
Старинные знакомые ужинали в тот вечер в уютном
полумраке ресторана "Вена". Черный Князь считал, что здесь
подают самых лучших цыплят в Санкт-Петербурге, а следовательно
и во всей Европе. Очевидно это было действительно так,
поскольку даже такой изощренный гурман, как г-н Ульянов,
неоднократно назначал здесь конспиративные встречи с партийными
работниками и работницами.
-- Это "чуть" не так случайно, как вам должно быть
кажется, -- сказал Астролог. -- Кстати, не случай ли в кафе
"Норд" вы имеете ввиду?
-- А вы откуда знаете? -- удивился Барсукевич.
-- Я там завтракал, и все произошло на моих глазах.
-- Вот как?! Нам помешал какой-то еврей. Судя по
описанию, это был видный большевик Лейб Бронштейн. Вы с ним
случайно не знакомы?
-- Шапочно, -- ответил Путятин. -- В тот день я его там
не видел.
-- Вот как?! -- снова произнес Барсукевич. -- Ну а
возвращаясь к Ульянову, почему вы считаете, что мне его никогда
не взять?
-- Так утверждают звезды.
Адольф Арнольдович недоверчиво хмыкнул, выпил рюмочку и
принялся тщательно намазывать французский пикантный соус на
золотистую куриную ножку.
Помолчали.
-- Послушать вас, князь, -- сказал наконец Барсукевич,
-- все очень просто. Посмотрел на небо, и все наперед известно.
Вы, наверное, и обо мне все знаете?
-- Извините, Адольф Арнольдович, но ваша судьба весьма
заурядна, и небесные светила не дают относительно вас
сколько-нибудь внятной информации.
-- Так я и думал, -- усмехнулся Барсукевич. -- Вся эта
астрология происходит от трудностей бытия. Человек устает от
превратностей судьбы, от неуверенности в завтрашнем дне. Ему
хочется ясности и спокойствия, и он изобретает фатализм,
астрологию...
-- И коммунизм, -- досказал Путятин.
-- О коммунизме я, признаться, сейчас не думал, --
сказал генерал. -- Хотя, может быть... Видите ли, князь, я тоже
не сомневаюсь, что большевики рано или поздно победят. По
крайней мере -- в России.
-- Что значит "тоже"?
-- Я знаю, что вы так думаете. Правда, я надеюсь не
дожить до этого дня. К сожалению, князь, времена меняются. В
годы моей молодости в России и речи не могло быть о Думе или о
чем-либо подобном, а сегодня уже даже г-н Ульянов скорее
политик, нежели заговорщик. По долгу моей службы, меня больше
заботят террористы, чем люди типа г-на Ульянова.
-- И все же вы пытаетесь его изловить?
-- Тому есть другие причины.
-- Не будете же вы утверждать, что охранному отделению
совсем нет дела до большевиков? -- спросил Путятин с несколько
даже презрительной иронией в голосе.
-- Разумеется мы занимаемся большевиками, но если из-за
какого-нибудь глупейшего террористического акта я могу лишиться
должности, то борьба с большевиками для меня не более, чем
рутина.
-- Хотите сигару? -- предложил Путятин.
-- Вы же знаете, я не люблю сигар, -- ответил
Барсукевич. -- Предпочитаю папиросы.
-- Угощайтесь, угощайтесь! После такого обеда нельзя
отказываться от сигары. А что касается вашего пренебрежения к
науке...
Возникла короткая пауза, в ходе которой собеседники
прикуривали.
-- Могу лишь предсказать, -- продолжал Астролог, -- что
еще до наступления нового года у вас могут возникнуть
неприятности по службе, или, по меньшей мере, вам предстоит
основательная служебная суета.
-- Гм! -- Адольф Арнольдович впервые в жизни посмотрел
на Путятина с некоторым подозрением. -- Вам что-нибудь известно
о готовящихся террористических актах, князь?
-- Мне ничего не известно, -- со свойственным ему
ледяным спокойствием ответил Путятин. -- Я опираюсь
исключительно на науку. Кроме того, я сказал только то, что я
сказал.
-- В этом вероятно и заключается разница между светским
человеком и служивым псом, -- заметил генерал. -- Не исключено,
что вы говорите банальным гороскопным языком, а мне уже
мерещатся заговорщики и террористы.
Путятин внимательно наблюдал за генералом. Он пытался
установить, не известно ли охранному отделению о готовящемся
покушении на императора.
Теперь старинные приятели сидели друг против друга,
откинувшись на спинки кресел, и непринужденно покуривали. В
полумраке почти пустого зала мимо них лишь изредка сновали
официанты, за стойкой дремал бармен, а в дальнем углу старый
китаец ненавязчиво играл на рояле.
В тот вечер Барсукевич не проболтался, но если бы за
этой идиллией мог наблюдать великий князь Михаил Александрович,
он вероятно бы понял, почему Сергей Николаевич Путятин так
часто бывает в курсе всех новостей.
* 30 декабря 1905 года *
В десять часов вечера г-ну Ульянову внезапно так
захотелось жареных грибов и водки, что он отправился ужинать в
"Корнер", даже невзирая на то, что листы белой бумаги
беспорядочно лежали на его рабочем столе, и статья "Уроки
московского восстания" настоятельно требовала своего
завершения.
При подходе к "Корнеру" Ульянова не охватывали никакие
предчувствия. Напротив: погода выдалась самая заурядная, и все
вокруг, не считая праздничных декораций, выглядело совершенно
обыкновенно. Собственно говоря, именно эту обыденность Ульянов
и собирался скрасить грибной селянкой да доброй пшеничной.
Случилось однако иначе, и события этого вечера по праву
нашли свое отражение в анналах истории, а точнее в секретных
государственных архивах, в которых нам и пришлось покопаться,
прежде чем написать эту повесть.
Неожиданности начались, едва Ульянов отдал гардеробщику
пальто. Это был плохой признак. Ульянов всегда считал, что ужин
в ресторане должен развиваться традиционно. В этом деле он
терпеть не мог сюрпризов, особенно если они начинались прямо в
вестибюле. В кругу питерских социал-демократов это считалось
нехорошей приметой. "В предбаннике свежие новости о том, что в
бане несвежее пиво", -- любил говорить Лев Бронштейн.
"Ресторан, как и театр, начинается с вешалки", -- вторил ему
Владимир Ульянов.
В тот вечер, едва отойдя от "вешалки", Ульянов нос к
носу столкнулся с Бени. Правильнее будет сказать: они увидели
друг друга, когда Бени выходил из уборной, а Ульянов стоял
перед зеркалом и приглаживал волосы на затылке.
-- Г-н Ульянов... блин... блин... г-н Ульянов, --
возбужденно забормотал итальянец.
У него был вид человека, с которым происходит нечто
экстраординарное.
-- Что стряслось, любезный друг? -- полюбопытствовал
Ульянов. -- Анжелика дала? Вы убили императора?
-- Еще нет, г-н Ульянов, -- торжественно изрек Бени, --
но он сидит за нашим столиком!
Самые противоречивые чувства охватили Ульянова при этом
известии.
-- Гм, ну, пошли посмотрим! -- деловито произнес он и
направился в зал.
Обстановка в зале была довольно странная. За двумя или
тремя столиками расположилась весьма нетипичная для невского
ресторана публика. Одеты эти люди были как рабочие, но манерами
походили скорее на мелких чиновников или производственных
мастеров. Ульянов машинально обратил внимание на этих людей и
даже подсознательно почувствовал в них легавых, но больше всего
в зале "Корнера" его поразило другое.
В центре зала за столиком, к которому направился Бени,
сидели три крайне мудацкого вида человека и ели сухое печенье,
предварительно макая его в портвейн. Одним из этих сладкоежек
был Коба. В другом Ульянов сразу узнал того самого грязного и
лохматого типа, которого Лева Бронштейн напугал до полусмерти в
лавке Каскада. Третьим членом сей странной компании был никто
иной, как недавний похититель ульяновского чемодана.
Император то ли не заметил вошедшего в зал Ульянова, то
ли не узнал его. Последнее было не так уж удивительно: сидевшие
в "Корнере" жандармы также не узнали Ульянова -- на имевшихся у
охранки фотографиях он был запечатлен с бородкой и усами.
-- Ну-с, и который здесь император? -- иронически
осведомился Ульянов.
-- Вон тот, прямо против нас, -- прошептал Бени.
-- Это вовсе не император! -- довольно громко сказал
Ульянов. -- Это полковник Бздилевич.
-- Как!? -- вырвалось у Бени.
-- Вы в этом уверены? -- неожиданно воскликнул один из
сидевших вокруг "рабочих".
-- Совершенно уверен, -- ответил Ульянов. -- Я уже
десять лет знаком с этим прохвостом.
Ульянов спокойно вытащил из кармана свой толстый
бумажник и, вручая мнимому рабочему (это был переодетый капитан
Жмуда) десятку, распорядился:
-- Друзья, набейте-ка ему морду, как следует!
Жандармов, услышавших имя разыскиваемого полковника,
два раза просить не пришлось. Двое из них уже через мгновенье
волокли упиравшегося императора к выходу.
-- И этому тоже! -- продолжал командовать Ульянов, и
капитан Жмуда с готовностью ударил Распутина по шее.
-- Да и этому заодно! -- добавил Ульянов, махнув рукой
в сторону Кобы.
Хотя жандармам было известно, что Коба их агент и в
некотором смысле даже участник данной операции, сейчас ему это
не помогло. Он уже, что называется, попал под горячую руку.
После того как всю почтенную троицу выволокли из зала,
Ульянов осмотрелся кругом и сказал:
-- Мне здесь сегодня не понравилось, Бени. Давай лучше
переберемся в "Метрополь" и спокойно поужинаем.
* C.-Петербургское время 0 часов 0 минут
(С 30 на 31 декабря 1905 года) *
За час до полуночи арестованных доставили в
Петербургское охранное отделение, а ровно в полночь в этот
залитый лунным светом красивый особняк у Биржевого моста прибыл
сам генерал.
Хотя Адольфа Арнольдовича уже известили по телефону об
успехе операции, особого кайфа он не испытывал. Во-первых, кому
охота в полночь являться на службу? Во-вторых, Барсукевич давно
уже клал на всю эту службу! Наконец, в-третьих, он был не
слишком высокого мнения о своих подчиненных, а потому
предпочитал увидеть все своими глазами, прежде чем радоваться.
Не без скептической мины генерал выслушал доклад
счастливого капитана Жмуды, а затем отправился самолично
взглянуть на арестованных. Приближаясь к отдельной камере, в
которой содержалась вся троица, Барсукевич уже был несколько
встревожен. В рассказе капитана ему показалось подозрительным,
что задержанный полковник Бздилевич даже будучи избитым величал
себя императором и угрожал жестоко расправиться со всеми
"оскорбляющими его величество евреями".
Адольф Арнольдович нашел наконец нужную камеру,
заглянул в глазок, и его худшие опасения сразу же
подтвердились: Коба с Распутиным, восседая на нарах,
ожесточенно резались в какую-то карточную игру, а на параше
сидел в жопу пьяный и избитый российский император.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул. Не то, чтобы он
боялся разноса. Разноса конечно в этой ситуации не миновать, но
за долгие годы он привык относиться к служебным неприятностям,
как к явлению приходящему и уходящему.
Генерал тупо смотрел в глазок камеры и думал о том,
какая противная суета ему теперь предстоит. А предстоит ему
давать объяснения императору по поводу случившегося и убеждать
его величество хранить в секрете события этой ночи, тайно
доставлять Николая II и Распутина в Зимний дворец и отправлять
наконец в Сибирь бестолкового и противного Кобу, преподносить в
каком-то виде суть происшедшего своим подчиненным и усиливать
охоту на Владимира Ульянова, и т. д., и т. д., и т. д.
Продолжая смотреть в глазок, Адольф Арнольдович
прошептал:
-- Жаль, что нельзя оставить все, как есть. Весьма
символичная коллекция болванов!..
* B новом 1906 году (вместо эпилога) *
Вернувшись в свой дворец, император получил нагоняй от
жены и признал ее правоту по всем пунктам. Помирившиеся супруги
заперлись в Царском Селе; при этом царственный полковник
пьянствовал жестоко, но гулять больше не выходил. И правильно
делал -- на улице ему могли и в лицо плюнуть!
Никто никогда больше не видел Льва Абрамовича Каскада.
Когда в середине января Анжелика в очередной раз наведалась на
Шпалерную, прыщавый писарь высоким голосом сообщил ей, что
гражданин Каскад переправлен в ведение МВД некой губернии N, и
дальнейшими сведениями о нем администрация не располагает.
После неудавшегося покушения на императора Бени совсем
приуныл. Прекрасная Анжелика была к нему по-прежнему холодна, и
юный итальянец окончательно разочаровался в прелестях северной
столицы. В первых числах февраля он собрался в Неаполь.
Его провожала Анжелика. По дороге на вокзал красавица
впервые задумалась, а не зря ли она так легко отвергла столь
пылкого и экзотического поклонника. Но менять что-либо было уже
поздно. Они обменялись двумя-тремя пустыми фразами, Бени
печально посмотрел ей в глаза, она растерянно улыбнулась, и
молодые люди расстались, чтобы встретиться вновь лишь двадцать
лет спустя.
После поражения Декабрьского вооруженного восстания
начался период постепенного спада революции. Да и не одной
революцией жил в те годы русский народ. Это было начало века
научно-технического прогресса. Даже в отсталой России новые
веяния ощущались на каждом шагу: развивались электричество и
телефонная связь, возросло число автомобилей. Да и в политике
грянули неслыханные для России перемены: в конце апреля 1906
года была созвана I Государственная дума! Все менялось, но
оставались прежними тюрьма на Шпалерной и знаменитые питерские
"Кресты". Их даже пришлось несколько расширить!
По всей стране свирепствовали карательные отряды,
беспощадно расправлявшиеся с рабочими и крестьянами. Были
арестованы и сосланы на каторгу многие большевики. Ульянов
оставался в России на нелегальном положении. Он жил по чужим
паспортам, выдавая себя то за В. Ильина, то за Иванова, а порой
и за Карпова. Ему часто приходилось менять квартиры, с тем
чтобы избежать ареста. Полиция несколько раз возбуждала дело о
его аресте и буквально охотилась за ним.
Однажды после совещания партийных работников в
ресторане "Вена", на котором Ульянов выступал с докладом, он,
выйдя на улицу, обнаружил за собой слежку. С трудом ему удалось
оторваться от преследователей. Не заходя домой, он уехал в
Финляндию.
Летом 1906 года Ульянова часто можно было видеть в
окружении бородатых чухонских крестьян на берегах живописных
карельских озер. Вместе с этими суровыми, но добрыми людьми на
лоне восхитительной северной природы Ульянов охотился, рыбачил,
пил ядреную финскую водку и варил крепкую тройную уху.
Вечерами, полулежа на травке, возле традиционного костра он
слушал бесконечные северные баллады, которые исполняли для него
эти бородачи, а сам делился с ними своими сомнениями о
настоящем и о будущем. Эти люди плохо понимали его, да он, по
правде сказать, и не нуждался в их понимании.
Он ни о чем не жалел в то лето, но ближе к зиме уехал в
Швейцарию.
Началась его вторая эмиграция.
Январь-август,
1996 год