, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае нельзя назвать неудачником. -- Откуда же такое недовольство? -- Просто существует определенная категория людей, понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются от представлений об этом большинства обывателей. -- Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем, а некоего г-на Ленина... Кстати, это настоящее имя? -- Его настоящее имя -- Владимир Ильич Ульянов, -- все также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на упрек, прозвучавший в словах принца крови. -- Вы определенно сочувствуете социал-демократам, князь, -- печально сказал Михаил. -- Я скорее интересуюсь их идеологией, -- уточнил Путятин. -- А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек дороги. -- Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь. -- Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова. -- А что в этом гороскопе особенного? -- Распространяться на сей счет не позволяет мне мой собственный гороскоп, -- ответил Путятин, и трудно было понять, -- говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа. -- А что ваш гороскоп?.. -- Он советует мне быть скромным, ваше высочество. -- Ну, а все-таки? -- А все-таки, давайте выпьем, мой принц! -- и Сергей Николаевич Путятин наполнил рюмки.  * 19-20 декабря 1905 года *  Дело было незадолго до Рождества, а точнее в понедельник, 19 декабря 1905 года, ровно в девять часов тридцать минут утра, в одном из просторных кабинетов Зимнего дворца. В это время полковник Бздилевич всегда приходил на службу. Он, вообще, императорствовал как какой-то канцелярский работник. Ежедневно приходил, как на службу, в половине десятого, заканчивал -- в два часа пополудни. В течение этого времени он иногда вызывал министров или председательствовал на собраниях, но чаще всего просто давал аудиенции лицам, записавшимся к нему на прием. Этому распорядку полковник изменял крайне редко, а зимой -- практически никогда. Заметим попутно, что зима, наконец, наступила. В тот год она пришла в Петербург гораздо позже обычного, лишь в начале второй декады декабря, и сразу, как по волшебству, земля и крыши домов укрылись белым, пока еще чистым покрывалом, Нева встала, каналы и небольшие речки также замерзли, синие от инея деревья стояли голые и некрасивые, и, вероятно, город имел бы совсем унылый вид, если бы не рождественские декорации и не предпраздничная веселость добрых горожан. Однако всенародное радостное оживление по поводу приближения двух самых любимых празников -- Рождества и Нового года -- никак не задело вечно угрюмого полковника Бздилевича. Последнему русскому императору постоянно сопутствовали какие-то мелкие неприятности, да и сам он любил создавать себе препятствия, чтобы затем их преодолевать. В то утро, явившись на "службу", император просмотрел список записавшихся на прием, удовлетворенно хмыкнул, увидев там нужное имя, и приказал немедленно просить генерала Барсукевича. Генерал вошел с самодовольным, даже слегка напыщенным видом, что однако не мешало ему усердно и униженно кланяться по мере приближения к императорскому столу. Противоречие это объяснялось тем, что с одной стороны Адольф Арнольдович успешно выполнил возложенное на него императором поручение, но с другой -- стал в результате этого обладателем некой страшной тайны, само владение которой грозило разрушить его холуйское благополучие. -- Входите, входите, генерал, -- нетерпеливо произнес полковник Бздилевич. -- Портвейна? -- император жестом указал на инкрустированный столик, на котором стояли две бутылки "Рубина" и несколько стаканов. Генерал послушно откупорил бутылку, наполнил стаканы, и вдруг, словно повинуясь некой колдовской силе, рубиновое вино, бывшее таким темным и безликим в запыленной зеленой бутылке, ожило, заиграло и заискрилось, смешавшись с дорогим богемским хрусталем. "Рубин" оживает в хорошем хрустале, как старый рубиновый камень -- в новой дорогой оправе", -- подумал полковник Бздилевич. Он наблюдал это таинство почти ежедневно, и почти ежедневно, наблюдая его, становился поэтом. Вот и сейчас полковник зажмурил глаза и с наслаждением выпил стакан этой излюбленной им красненькой и вонюченькой жидкости. Не без сожаления вернувшись к прозаической действительности, типичным голосом человека, только что принявшего стакан, император произнес: -- Ну-с, что новенького, генерал? Узнали что-либо про нового полковника Бздилевича? -- Ничего конкретного установить не удалось, и я по-прежнему придерживаюсь того мнения, что личность эта мифическая, и ваше величество напрасно беспокоится по сему ничтожному поводу. Настоящий полковник Бздилевич с сомнением покачал головой и задал новый вопрос: -- Ну а как у вас с генеалогией, Адольф Арнольдович? Да вы присаживайтесь! Что это вы сегодня такой робкий? Барсукевич и впрямь был в этот день явно не в своей тарелке, видимо от того, что знал то, что было для него весьма опасно знать, а также от того, что он прекрасно понимал как опасно демонстрировать эти свои знания самому императору. Неуверенно потоптавшись на месте и выпив при этом полстакана вина, он сел, наконец, напротив Бздилевича и положил перед собой черную кожаную папку. -- Что в этой папке? -- нетерпеливо спросил царь. -- Здесь то, что вы просили, ваше величество, -- ответил начальник охранного отделения и извлек из папки сложенный вдвое лист бумаги довольно большого формата. Николай взял бумагу из рук генерала и развернул ее. -- Что это такое? -- спросил он. -- Генеалогическое древо рода Ульяновых. -- И родоначальник его? -- Федор Кошка, ваше величество. -- Федор Кошка! -- воскликнул полковник Бздилевич. -- И эти Ульяновы являются потомками Петра III и графини Воронцовой? -- Да, ваше величество. -- Кто-нибудь посвящен в эту тайну? -- Ни одна живая душа, ваша величество! Я собственноручно копался в архивах, сопоставлял факты, выискивал необходимые доказательства; мне пришлось даже ненадолго отлучиться из Санкт-Петербурга, но я все сделал самостоятельно. -- Хорошо, -- сказал Бздилевич и углубился в изучение генеалогии. -- Как явствует из составленного вами документа, -- сказал он после непродолжительного молчания, -- истинным главой дома Романовых на сегодняшний день является некий Владимир Ильич Ульянов. -- Именно так, ваше величество. -- Знает ли он об этом? -- задумчиво спросил Николай, и непонятно было, адресуется этот вопрос генералу, или император просто размышляет вслух. -- Уверен, что он ничего не знает, ваше величество, -- высказал свое мнение Барсукевич. -- Откуда может быть такая уверенность, Адольф Арнольдович? Люди ведь обычно интересуются своими предками. -- Обычно -- да, но в данном случае мы имеем дело с не совсем обычным человеком. Я давно его знаю. -- Вот как? -- Дело в том, ваше величество, что этот Владимир Ульянов довольно-таки известная личность, и у нас в отделении на его имя имеется весьма объемистое досье. -- Кто же он? -- Адвокат по образованию и крайне опасный социалист. -- Ne nos inducas in tentationem, et libera nos ab advocatis, -- тихо произнес полковник Бздилевич. Не знавший латыни Барсукевич счел за благо промолчать. -- А известно ли вам, генерал, где сейчас находится этот г-н Ульянов, и чем он занимается? -- Повторяю, ваше величество, этот человек -- крайне опасный социалист. Десять лет назад он проходил у нас по делу о "Союзе борьбы за освобождение рабочего класса". Кстати, он возглавлял тогда эту организацию. Был арестован, провел в тюрьме четырнадцать месяцев, затем отправился в ссылку. После истечения срока ссылки Владимир Ульянов несколько лет прожил за границей, но сейчас он вновь в Петербурге. Время от времени в большевистских газетах появляются крайне вредные и опасные статьи, подписанные именем Николай Ленин. У меня есть подозрение, ваше величество, что Владимир Ульянов и Николай Ленин -- это одно и тоже лицо. -- А нет ли у вас подозрения, -- спросил император, -- что этот Ульянов и новоявленный полковник Бздилевич -- одно и тоже лицо? -- Убежден, что это не так, ваше величество. Владимир Ульянов -- непримиримый противник монархии. Его совершенно не интересует ни свое, ни чье-либо аристократическое происхождение. Это крайне опасный враг, но он безусловно не самозванец. Император несколько успокоился. -- Для нас, генерал, главное, чтобы этот Ульянов ничего не знал и не заявлял о своих правах. -- Думаю, что на этот счет ваше величество может не беспокоиться, но Ульянов опасен по другим причинам. -- Это уже совсем другая проблема, Адольф Арнольдович. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что революция на дворе, и я окружен массой врагов, но то, что одного из них зовут Владимир Ульянов, в сущности, ничего не меняет. В известной логике императору нельзя было отказать. Он заметно оживился, выпил еще один стакан портвейна, и, уже совсем успокоившись, осведомился разве что из чистого любопытства: -- Раз у вас имеется досье на этого человека, то у вас, вероятно, найдется и его фотография, генерал? Любопытно было бы взглянуть на отпрыска столь благородных кровей. -- Я захватил с собой фотографию, ваше величество, -- сказал Барсукевич и извлек карточку из той же черной кожаной папки. -- Любопытно! -- воскликнул полковник Бздилевич и взял фотокарточку из рук генерала. Внезапно выражение его лица изменилось, и ужасное богохульство сорвалось с его губ. -- Ебаны в рот! -- заорал полковник. -- Опять этот педераст на мою голову! -- Разве вы знаете этого человека, государь? -- удивился Барсукевич. Император позвонил и приказал камердинеру принести новую бутылку портвейна, да желательно покрепче. -- Вы правы, генерал! -- с искаженным от злобы лицом произнес Бздилевич. -- Это очень опасный человек... От него следует избавиться. -- Забрать и уничтожить этого человека в сегодняшней политической ситуации не совсем безопасно, -- сказал начальник охранного отделения. -- Взять его конечно можно, но расстрелять... Генерал с сомнением покачал головой. -- Есть ведь и другие, менее легальные, зато более надежные способы, -- сказал Николай. -- Действуйте, генерал! Барсукевич поклонился. -- И внимательно следите за появлением того полковника Бздилевича, -- добавил император. -- Вся жандармерия должна быть предупреждена. Барсукевич еще раз поклонился. -- Давайте еще по стаканчику, генерал, -- сказал Бздилевич, -- и за работу! x x x Пока узурпатор строил свои злобные планы, истинный наследник престола, даже не подозревавший о своих правах и вообще чихавший на всяческую геральдику, собирался с друзьями на зимнюю охоту. Последний поезд в сторону Ладоги отправлялся с Финляндского вокзала ровно в полночь. Охотники спланировали переночевать в трактире неподалеку от станции Бернгардовка и перед рассветом выйти на поиски лося, так как именно в такой час встреча с исполином северных лесов представлялась наиболее вероятной. По возвращении с охоты друзьям (всем, кроме Шаляпина) предстояло принять участие в заседании ЦК РСДРП, поэтому добыть свеженького мясца представлялось крайне заманчивым. Итак, вечером, 19 декабря подготовка к охоте шла полным ходом: Пятница начищал обрезы и тесаки, Федор методично набивал свой видавший виды рюкзак разнообразной снедью, Леха старательно намывал старые объемистые фляги, а Ульянов с Бени отправились к Каскаду, дабы было чем эти фляги наполнить. -- Я никогда тебя не спрашивал, Бени, -- обратился к приятелю Ульянов, едва они вышли на Невский, -- а случалось ли тебе в жизни охотиться? -- Никогда, -- признался итальянец. -- Так я и думал. Тебе, конечно, невдомек, что главное на охоте -- это фляга! -- Фляга? -- удивился Бени. -- Да, да, именно фляга! Я часто охотился в Сибири, когда был в ссылке, так что можешь мне поверить. Чего только не случается на охоте! Порой добрый глоток из фляги пуще ружья пригождается. -- А что может случиться? -- встревожился Бени. -- Да все, что угодно! Один мой знакомый барон как-то встретил в лесу волка. Страшный такой волчище, а барон, как назло, не вооружен и беспомощен. Что делать? К счастью, мой барон решителен, находчив и смел. Он засунул кулак волку в пасть, захватил его внутренности, крепко рванул и вывернул зверя, как рукавицу, наизнанку! -- Кажется, я читал про этого барона, -- неуверенно произнес Бени. -- Да, конечно, -- улыбнулся Ульянов. -- Разумеется, я шучу. Беседуя подобным образом, друзья бодро шагали по вечернему Невскому, а к Льву Абрамовичу тем временем заглянул Гришка Распутин, которого полковник Бздилевич отправил за портвейном. Случайно ли, или то были происки князя Путятина, но не успел Распутин упаковать бутылки в суму, как в магазин вломились два брата-атлета -- негр и еврей. Скорчив зверскую рожу, еврей железной ручищей схватил Гришку за шиворот, оторвал от пола и заорал: -- Этот!? Подпортив воздух, Распутин висел, болтая ногами и жалобно скуля. Негр подошел к нему вплотную, улыбнулся насмешливо (Гришке показалось -- дьявольски) и на довольно приличном русском языке осведомился: -- Последний раз вас спрашиваем: будете работать? -- Буду, -- быстро сказал Распутин, чтоб хоть что-то сказать. Тотчас могучая рука еврея опустила беднягу на пол. Лев Абрамович стоял за прилавком и молча наблюдал за этой сценой, благоразумно ни во что не вмешиваясь. В ту самую минуту, когда Гришка обрел свободу и начал, пятясь, продвигаться к выходу, в магазин вошли Ульянов и Бени. -- Лева! -- воскликнул наследник престола. -- Ты, я вижу, опять на мели и пытаешься отобрать бухло у этого бедняги... Это пижонство, Лев Давидович, чистой воды пижонство! -- Ульянов заговорил шутливо-наставительным тоном. -- Культурный молодой человек из хорошей еврейской семьи стремится отнять последний стакан пива у своего ближнего!.. -- Рад тебя видеть, Володя, -- сердечно сказал Лев Бронштейн, как только Распутин вышел из магазина. -- Мы тут разыгрывали небольшой спектакль с целью оказать маленькую любезность одному моему старинному знакомому. -- Вот как!? -- Да. Жаль только, что ты неосторожно произнес вслух мое имя. -- Неужели ты стал таким серьезным революционером, Лева, что даже упомянуть твое имя в присутствии какого-то вонючего оборванца небезопасно!? -- Этот вонючий оборванец не так прост, как ты думаешь, -- задумчиво произнес Лева. -- Особа, приближенная к императору! Ладно, черт с ним!.. Кстати, это мой друг Иван Абрамыч Ганнибал! -- сказал он уже совсем другим тоном. -- Прошу любить и жаловать. -- Вот как!? -- улыбнулся Ульянов. -- Бени, познакомься, это арап Петра Великого! -- Вы хотите сказать..? -- начал Бени, но не закончил. -- Лева, конечно, шутит, -- сказал негр. -- Меня зовут Абрагам. -- Очень приятно, -- сказал Ульянов и пожал арапу руку. -- Давай, Абраша, выпьем за знакомство... Лев Абрамович, упакуйте нам, пожалуйста, пять бутылок водки и две "Ерофеича", а одну бутылочку водочки откройте сейчас. x x x Вернувшись в Зимний дворец, Распутин занес узурпатору сумку с портвейном и, сославшись на нездоровье, уединился в отведенной ему комнате. Было от чего почувствовать себя нездоровым! Гришкина комната была, вообще говоря, очень большая, но для Зимнего дворца -- маленькая. По просьбе самого Гришки, не привычного к роскоши, обставили его комнату простой и грубоватой мебелишкой. Впрочем, стол был массивный и устойчивый, четыре дубовых стула -- под стать столу, а огромная кровать с клопами и тараканами вполне могла бы служить предметом гордости какого-нибудь уездного дворянчика. Какое-то время Гришка посидел за столом, нервно постукивая по нему жилистым кулачком, затем походил взад-вперед по комнате и, наконец, не выдержав, сбегал к полковнику Бздилевичу и попросил у него пару бутылок портвейна. Полковник, хоть и был скупердяй изрядный, одну бутылочку выделил. Вернувшись к себе, Распутин выпил два больших стакана темно-багрового вина и, обхватив руками свою лохматую башку, принялся думать. Положение было не из легких. Князь Путятин отнюдь не выглядел шутником, а мавр и, особенно, жид произвели на Гришку такое же ужасное впечатление, какое в эпоху великих географических открытий производили на голых и безобидных индейцев горячие испанские жеребцы и бледнолицые головорезы в тяжелых стальных доспехах. Индейцы при виде этих страшилищ, несмотря на свое численное превосходство, обычно теряли разум от страха и позорно покидали поле боя, оставляя завоевателям свои земли и богатства. Так и простой сибирский мужик Григорий Распутин, недавно столь успешно начавший свою карьеру при императорском дворе, теперь от страха готов был вступить в заговор против своего благодетеля. Задача не представлялась Гришке особенно сложной. Торча с проститутками в питерских кабаках, он постоянно слышал разглагольствования окосевших террористов-антимонархистов и даже бывало выпивал с некоторыми из них "на брудершафт". Выманить императора под каким-либо предлогом в город и подставить его там казалось Распутину делом вполне исполнимым. Проблема состояла не в этом. Страх! Животный страх мучил несчастного возжигателя царских лампад. Страх со всех сторон -- вот что было самым страшным в его теперешнем положении. Гришке и не хотелось участвовать в этом заговоре, он панически боялся его возможных последствий, но Путятина и его ужасных сподручных (особенно еврея!) он боялся еще больше. Распутин выпил еще один стакан, но в тот вечер алкоголь не помогал ему привести в порядок расстроенные нервы. Он решил попытаться заснуть, так как по опыту знал, что утром люди обычно смотрят на жизнь гораздо оптимистичнее. Гришка допил портвейн, задул свечи и лег в постель. В темноте комната его стала как будто просторнее, она словно бы расширилась, и в каждом углу ее как будто бы сидело по еврею. Бедный Гришка уже жалел, что загасил свечи, но вставать боялся. Ему казалось, что стоит ему подняться, как ужасный еврей каким-то непостижимым способом возникнет у него за спиной. Несчастный понимал всю абсурдность своих страхов, но побороть их все равно не мог. Спокойнее всего ему было лежать на спине. В этом положении он промучился около часа прежде чем, наконец, задремал. Однако стоило бедняге заснуть, как тяжелые шторы бесшумно раздвинулись, окно медленно растворилось, и в комнату влез еврей. Одним прыжком он пересек комнату и очутился возле кровати. В следующее мгновенье железная рука схватила несчастного Гришку за волосы, вытащила из постели, и громовый голос вопросил: -- Этот!? Где-то далеко часы мерно отбивали полночь... x x x Ровно в полночь с Финляндского вокзала отходил последний поезд в сторону Ладожского озера. Возглавляемые Ульяновым охотники прибыли на вокзал лишь в последнюю минуту. У них не оставалось времени даже на то, чтобы приобрести билеты. Пробормотав что-то типа: "Какие, в пизду, билеты?", наследник престола решительно влез в поезд, и друзья последовали его примеру. Заняв удобные места и разложив вещи, охотники вышли в тамбур покурить. Ульянов прихватил с собой рюкзак с запасами спиртного и предложил прямо в тамбуре наполнить фляги, чтобы потом не тратить на это драгоценное время. Ульянов, Шаляпин и Бени наполнили свои фляги водкой, а Максим Горький и Осип Пятницкий -- "Ерофеичем". После этого остались еще две бутылки водки, и наследник престола предложил "раздавить" их, чтобы не таскать с собой. Едва они успели принять по стакану, как в тамбур вышел контролер -- степенный мужичек лет пятидесяти -- и потребовал предъявить проездные билеты. -- Примите-ка лучше стаканчик, папаша, -- дружелюбно предложил Ульянов, -- да объясните нам заодно: почему вы тут въебываете, когда вся страна бастует! -- Я тебе покажу -- "папаша"! -- взвился контролер. -- Вы мне не тычьте! -- строго сказал Ульянов и выдал контролеру увесистый подзатыльник. Как назло, именно в этот момент в тамбур вышли четверо жандармов во главе с ротмистром. Это был полицейский ночной патруль. Ротмистр предъявил удостоверение и сказал: -- Железнодорожная полиция. Прошу всех предъявить документы. Это уже было серьезно. Бени мысленно поклялся, что если он выберется из этой передряги, то еще до Нового года обязательно уедет в Неаполь. Леха и Пятница почувствовали, что вновь "запахло" Петропавловкой, а то и вообще Сибирью, поскольку в Петропавловке Леха уже сидел. От перспективы очутиться в Сибири в самом начале зимы у Горького даже расстроился желудок. Федору не грозило ничего особенного, но излишне говорить, что арест в столь подозрительной компании мог неблагоприятно отразиться на карьере знаменитого певца. Ульянов -- единственный из друзей, не потерявший в этот момент присутствия духа -- прекрасно понимал, что столкновение с представителями властей не сулит ему ничего хорошего: революция в стране достигла апогея, а его имя достаточно широко известно. Перед лицом несомненной опасности Ульянов принял решение действовать смело и нахально. -- По какому праву, -- гремел тем временем ротмистр, -- вы позволяете себе хулиганские действия по отношению к должностному лицу, находящемуся при исполнении? -- Вы можете называть это хулиганскими действиями, -- ответил Ульянов, отвешивая контролеру еще один подзатыльник, -- а я называю это воспитательной работой в массах. -- А почему вы распиваете в тамбуре? -- Не ваше собачье дело! -- Что-о?.. Документы при себе имеете? -- Не носим с собой такого говна! -- Что-оо?.. Да не буду я ротмистр Фишер, если... -- Послушайте, ротмистр Фишер, -- строго сказал Ульянов, -- вас действительно скоро разжалуют в рядовые, если вы будете продолжать хамить полковнику императорской гвардии. -- Ах вы еще и полковник? -- насмешливо спросил ротмистр Фишер. -- Полковник, -- с достоинством ответил Ульянов. -- Как ваша фамилия, полковник? -- Бздилевич. "Полковник Бздилевич!" Несомненно, ротмистр Фишер слышал это имя. Слухи о таинственном полковнике продолжали бродить по городу. Ротмистр Фишер был, что называется далек от народа, и все же он где-то слышал это имя. Только вот где? На всякий случай ротмистр решил сбавить обороты. -- Прошу прощения, г-н полковник, я только исполняю свой долг. -- Конечно, конечно, ротмистр, -- также пошел на мировую Ульянов. -- Продолжайте, пожалуйста. -- Если у вас нет при себе никаких документов, г-н полковник, и вы не согласны уплатить штраф... -- Сколько? -- сразу спросил наследник престола. -- Пять рублей, -- слегка помявшись, запросил ротмистр Фишер. Довольный, что так дешево отделался, Ульянов сунул ротмистру мятую пятерку и похлопал его по плечу. -- Потрудитесь выдать квитанцию, ротмистр. И заберите с собой этого деятеля. Нам не нужны контролеры. Мы сами контролируем ситуацию. Ротмистр Фишер поклонился и положил руку на плечо несчастному контролеру... x x x ... Где-то далеко часы мерно отбивали полночь. Распутин проснулся и сел на кровати. Все было тихо. Даже в кромешной тьме он увидел, что шторы по-прежнему задернуты, и в комнате явно никого нет. Потный и обессиленный, Гришка опять лег на спину и впал в дремоту. В темноте сразу же засверкали белки глаз страшного негра. Вежливо, но грозно воду осведомился: -- Последний раз вас спрашиваем: будете работать? С криком "буду!" Распутин вновь проснулся, вскочил с постели и дрожащими руками зажег свечи. Теперь он стоял, прижавшись спиной к стене. Ему хотелось снова лечь и попытаться заснуть при свете, но он боялся отойти от стены и подставить таким образом спину коварному врагу. Наконец, он решился и быстро подошел к кровати. Он уже собирался лечь, когда новая мысль буквально парализовала его: он стоял спиной к дверям, и ему подумалось, что когда он обернется назад, то непременно увидит еврея. Несколько мгновений Распутин, скованный ужасом, простоял как вкопанный, а затем быстро оглянулся. В дверях стояла императрица. -- Что с тобой, отец Григорий? -- участливо спросила Шурочка. -- Ты кричал, как будто? У Распутина словно гора с плеч свалилась. И дело было даже не в том, что в дверях вместо ужасного Льва Давидовича стояла Шурочка, а скорее в том, что ему сейчас нужен был кто угодно, лишь бы не оставаться более одному. Наверное, если бы в дверях действительно оказался неистовый жидо-масон, то и это явилось бы для несчастного Гришки лишь спасением от невыносимого, сводящего с ума одиночества. -- Тяжкие сны мучают, матушка, -- дрожащим голосом пробормотал Распутин. -- Дурных людей вижу в снах... Безбожников. -- Так то ж только сны, батюшка, -- ласково произнесла царица. -- Сны -- это все пустое. В снах важно лишь, чтобы евреев не было. -- Есть там и еврей один. -- Вот это уже хуже, -- сказала царица участливо. -- Жиды, говорят, не к добру снятся. -- А сей жид еще и масон. Может тебе известно, матушка, кто такие масоны? Что за нация такая? -- Масоны -- это не нация, это такая секта -- масоны, -- пояснила Шурочка. -- Люди они дурные, но не слишком опасные. Императрица когда-то закончила Гейдельбергский университет и имела диплом бакалавра философских наук. И хотя сто лет назад все эти университеты и дипломы были такой же херней, как и теперь, в голове Шурочки все же засели названия кое-каких сект и секретных обществ. -- Снится мне еще один арап, -- продолжал плакаться Распутин. -- Арапы тоже люди нехорошие, -- покачала головой царица, -- но все же получше евреев. -- А что может случиться, коли еврей приснился? -- спросил суеверный Гришка. -- Люди говорят, что жиды снятся к беде. Я часто размышляла над тем, что бы это могло значить, и вот что выходит по-моему. Евреи склонны к воровству, и если еврей проник в твои сны, то он может украсть твои мозги, и ты станешь блаженным. -- Может и так, матушка, -- сказал Распутин, -- да только сдается мне, что не мозги мои нужны тому еврею. -- А ты почем знаешь, батюшка? -- осведомилась императрица. -- Евреи, они хитрые. -- Знаю, -- сказал Гришка. -- Видел я этого еврея наяву. И арапа видел. -- О, боже мой, да где же? -- В жидовском магазине. -- О, боже ты мой, у Каскада что ли? -- У Каскада! -- Успокойся, отец Григорий, -- сказала царица. -- Разберемся мы с этим Каскадом. Я давно говорила Никки, чтобы он не покупал вино у евреев. Можно подумать, что у православных людей вина нельзя купить. Да сколько угодно! А тут еще оказывается, что к этому жиду шляется всякая нечисть. Успокойся, батюшка, мы этому конец положим. Императрица просидела с Григорием часика два и удалилась в свои покои. Хотя разговор с ней несколько успокоил несчастного, ему тем не менее весь остаток ночи снились попеременно то еврей, то негр. Причем, подобно тому как большинство людей представляют себе Гамлета, лишь вопрошающим: "Быть или не быть?", так и Распутину ужасный воду мерещился, постоянно задающим один и тот же вопрос: "Последний раз вас спрашиваем: будете работать?" Утром Распутин проснулся с твердым убеждением, что "работать", пожалуй, придется. x x x В то же самое утро Ульянов, Бени, Леха, Федор и Пятница, до зубов вооруженные, с наполненными флягами, бодро входили в лес. Охота им в тот день выпала непродолжительная. Уже на лесной опушке зоркий глаз бывалого Пятницы обнаружил мелкие шарики лосиного дерьма, от которых в лес уходили свежие и четкие следы. Минут пять охотники шли по этим следам, пока Бени не угораздило провалиться в неглубокую прикрытую свежим снежком ямку. Чертыхаясь и отряхиваясь, юноша выбрался на поверхность, а следом за ним из ямы с яростным ревом вылез огромный, свирепого вида бурый медведь. -- Мама! -- закричал Бени и, выронив ружье, пустился наутек. Горький, Шаляпин и даже бывалый Пятница, отчаянно матерясь, попятились назад. Один лишь Ульянов сохранил присутствие духа и двинулся навстречу противнику. Разъяренный лесной великан, продолжая оглушительно реветь, поднялся на задние лапы, и уже в следующее мгновенье человек и зверь слились в яростном борцовском объятии. Как раз в эту минуту первые лучи восходящего зимнего солнца пробились сквозь жидкие кроны облезлых северных сосен, и через всю лесную поляну пролегли исполинские тени соперников... x x x Информационное сообщение Двадцатого декабря в 9 часов 15 минут московским экспрессом в СанктПетербург прибыл член ЦК РСДРП тов. М.Н. Лядов. На Николаевском вокзале тов. Лядова встречали Ник Буренин, Г.М. Кржижановский, И.В. Джугашвили и другие товарищи. Сразу по прибытии в столицу тов. Лядов посетил пивной бар на углу Невского проспекта и Знаменской улицы. Затем вышеперечисленные товарищи отправились на квартиру Александры Коллонтай, где вечером состоится чрезвычайное заседание ЦК РСДРП, на котором будет заслушан доклад тов. Лядова о ходе вооруженного восстания в Москве. x x x ...Не подозревая с каким человеком ему приходится иметь дело, медведь, естественно, рассчитывал на легкую победу. Он действовал прямолинейно: уповая на колоссальный перевес в массе тела, пытался повалить соперника навзничь. Однако Ульянов держался крепко. Взбешенный неожиданно упорным сопротивлением, медведь на какое-то мгновенье ослабил хватку. Воспользовавшись этим, Ульянов нагнулся, ухватил зверя за ноги и нанес ему мощный удар головой в брюхо. Медведь неуклюже повалился назад, на обе лопатки. Ульянов ловко запрыгнул на него сверху и, выхватив из ножен огромный охотничий нож, дважды глубоко всадил его зверю в левый бок. Яростное рычание тотчас перешло в жалобный вой, а еще через несколько секунд гигантский медведь испустил дух. Ульянов встал, отряхнул с себя снег, сделал пару хороших глотков из фляги и принялся шарить в карманах своей охотничьей куртки в поисках портсигара... x x x Увы, у нас нет времени любоваться тем, как г-н Ульянов снимает шкуру с убитого медведя. Мы бы и рады, но долг историка уже зовет автора, а с ним и любезного читателя, вернуться в Санкт-Петербург, дабы посмотреть, как Александра Коллонтай готовится принять у себя чрезвычайное заседание ЦК РСДРП. В то утро Аликс не слишком беспокоилась об охотниках. Она верила в Ульянова, и ей казалось, что охота, возглавляемая таким человеком, не может не быть успешной. С самого утра ее охватили воспоминания, что нередко случается с женщинами, перешагнувшими тридцатилетний рубеж. Аликс не могла бы с уверенностью сказать, было ли счастливым ее детство, но все же она не без грусти подумала о том, что годы, проведенные в Киеве и в Варшаве, уже никогда не вернутся назад. Затем она перебирала в памяти свои любовные приключения за границей: нестареющие венские вальсы, фрукты в шампанском в ночном кафе на Елисейских полях, упоительный запах дорогих сигар в фешенебельных женевских ресторанах. Потом она вдруг вспомнила, как Ульянов выпил бутылку водки без помощи рук, и поняла, как убоги и скучны были все ее прежние поклонники. В конце концов Аликс остановилась на том, что Санкт-Петербург куда прекраснее Вены, Женевы и Парижа, вместе взятых, и что тридцать два года -- это еще далеко не старость. Согласимся с этой женщиной, старость которой в ту пору была еще действительно за горами. Утешившись таким образом, Александра подумала о предстоящем заседании ЦК РСДРП и отправила Анжелику за водкой. Девушка поинтересовалась, не прикажет ли хозяйка прикупить легонького винца для этого глупого итальяшки, который водку и пить-то не умеет, повеселилась и ушла, вполне довольная возложенным на нее поручением. Александра посмотрела на часы и, решив, что время еще есть, прилегла на кушетку с томиком морских рассказов сэра Артура Конан Дойля. В пятнадцатый раз перечитав о том, как капитан Шарки и Стивен Крэддок перехитрили друг друга, она вновь взглянула на часы и забеспокоилась: Анжелике давно пора было вернуться. Александра выпила стаканчик лимонада со спиртиком и нервно закружила по комнате. Анжелика должна была обернуться минут за тридцать, самое большее -- сорок, а отсутствовала уже целый час. Она правда всегда любила посидеть у Льва Абрамовича, но сегодня Александра попросила ее не задерживаться. Наконец, Анжелика вернулась. Вид у нее был обеспокоенный, и известия она принесла довольно странные. -- Что-то случилось с Львом Абрамовичем! -- сказала она прямо с порога. -- Магазин закрыт, на двери замок... Ни записки, ни объявления... Не знаю, что и думать. -- Да, странно, -- согласилась Александра. -- Может он заболел? -- Надо узнать... Но вообще странно, никогда такого не было. Мне пришлось сходить в лавку на Литейном. Через полчаса обещали все доставить. -- Что именно? -- Водку, коньяк и "Ерофеича". -- А аперитив? -- Ой, забыла! Я так волновалась... -- Ну ладно, -- сказала Александра. -- Давай займемся салатами и холодными закусками. В эту минуту раздался звонок: пришел Лядов с товарищами. Лядов был серьезный мужчина -- большой, в каракулевой шапке, с усами и в калошах. Александра видела его впервые и рассматривала не без женского интереса. Всех остальных, за исключением маленького кривоногого грузинчика в идиотской вязаной шапке красного цвета, она знала ранее. -- Это что? -- тихо спросила Александра, обращаясь к Кржижановскому и указывая пальцем на грузинчика. -- Да так, -- неопределенно махнул рукой Глеб. -- Слышишь, ты! -- грубовато обратилась Александра к грузинчику. -- Сбегай-ка пока за аперитивом! -- и дала ему три рубля. -- Иди на угол Литейного. Купишь три бутылки итальянского вермута. Грузинчик поклонился и ушел с покорным, но недобрым видом. -- Чтобы он тут поменьше отсвечивал! -- пояснила Александра. -- Это товарищ Коба, -- сказал Зиновьев. -- Грузинский интернационалист. -- Знаем мы, Гриша, таких интернационалистов! -- возразила Александра. -- Только окажитесь у него в руках с вашим семитским носом! -- Зря вы так с ним, Александра Михайловна, -- поддержал Зиновьева Каменев. -- В конце концов, -- примирительно сказала Александра, -- ничего страшного не произойдет, если грузинский интернационалист принесет дамам пару бутылочек аперитива! Верно, Анжелика? Вопреки обыкновению, Анжелика не подыграла шутке: она была серьезно обеспокоена непонятным исчезновением Льва Абрамовича Каскада. Пять минут спустя раздался новый звонок, и явились охотники (кроме Шаляпина). Ульянов торжественно преподнес восхищенной Александре медвежью шкуру, а Бени, Леха и Пятница пронесли на кухню разрубленную на несколько частей и упакованную в холщевый мешок тушу. Анжелика решила незамедлительно поделиться с Ульяновым своими неприятностями. Выслушав ее, наследник престола с минуту ходил по комнате с крайне озабоченным видом. Затем сказал: -- Пойдем-ка, Бени, посмотрим... И вот они опять шли по Невскому проспекту. Маршрут был родной и знакомый, но по мере приближения к магазину Каскада Ульянов все больше мрачнел. Даже Бени, мало знавший Льва Абрамовича, молчал, насупившись. Дорога показалась обоим непривычно длинной. Наконец, они были у цели. Ульянов быстро осмотрел дверь. Ему нередко доводилось приходить сюда раньше открытия, и он прекрасно помнил, что тогда все здесь выглядело иначе. -- Пойдем, Бени, -- тихо сказал Ульянов. -- Нам здесь больше нечего делать. От этого чугунного замка веет подвалами инквизиции. Они двинулись в обратный путь. Минут пять шли молча. Затем Ульянов трагически севшим голосом произнес: -- Вероятно, Бени, мы никогда больше не увидим Льва Абрамовича Каскада. -- Неужели вы допускаете..? -- вскричал Бени. -- Я допускаю все, -- тихо ответил Ульянов. -- И вас арестовывали! -- Бывало. -- И что же? -- Это было до революции. -- Но ведь г-н Каскад не революционер! -- Г-н Каскад не революционер, -- согласился Ульянов. -- Он -- лакмусовая бумажка. -- Что-что? -- не понял Бени. -- Лакмусовая бумажка. Если забирают таких людей, значит в стране революция. -- Я не понимаю. -- Видишь ли, Бени, это трудно объяснить. Это надо почувствовать. -- Это нелегко, г-н Ульянов. Тем более, что мой учитель русского языка употреблял глагол "забирать" иначе, чем это делаете вы или Анжелика. -- Вот видишь, Бени, -- очень серьезно сказал Ульянов, -- русский язык ты уже почувствовал, а революцию еще нет... Ладно, завтра утром я съезжу на Лиговку и попытаюсь что-нибудь разузнать. Довольно о грустном, Бени. Расскажи мне лучше, как у тебя с Анжеликой. -- Никак, -- вздохнул Бени. -- Лопух ты! -- сказал Ульянов. -- Такая девушка! Может быть мне попробовать? Наследник престола даже потер руки от приятных предвкушений. Бени впервые недобро посмотрел на Ульянова. -- Ну-ну, шучу, -- попытался успокоить приятеля наследник престола, но Бени показалось, что Ульянов вовсе не шутил. -- Ничего хорошего, милая Анжелика, мы вам не сообщим, -- сказал Ульянов. -- Я вполне разделяю ваши опасения. -- Что же делать? -- спросила Анжелика. В тревоге она была даже прекраснее, чем обычно. Хотя куда уж дальше: изумрудные глаза, черные распущенные волосы, голливудская (как сказали бы теперь) грудь... "Да, хороша!" -- подумал Ульянов. -- Завтра утром попробую что-либо разузнать, -- сказал он вслух. -- А сейчас, Анжелика, займись медвежатиной, -- приказала Александра. -- Сегодня у нас заседание ЦК, а завтра утром г-н Ульянов обязательно все выяснит. Анжелика отправилась на кухню. Влюбленный Бени и хозяйственный Пятница вызвались ей помогать. Остальные деятели, включая саму Александру, разместились в гостиной, наполнили бокалы аперитивом и начали дебаты. -- Ну-с, товарищ Лядов, что новенького в Москве? -- Товарищи! -- начал Лядов. -- Как вам должно быть известно, еще в первые дни декабря Московский Совет, возглавляемый большевиками, учитывая настроения рабочих, вынес решение начать всеобщую политическую забастовку. В среду, 7 декабря, в двенадцать часов дня свыше ста тысяч человек прекратили работу. Власти применили силу, и мы вынуждены были взяться за оружие. К 10 декабря забастовка переросла в вооруженное восстание. Мы применяли новую тактику уличной борьбы, сочетая баррикадные бои с партизанскими действиями. Основной силой восставших были небольшие боевые группы, вооруженные револьверами, охотничьими ружьями и даже винтовками. Борьба носила исключительно упорный и ожесточенный характер. Нам удалось захватить целый ряд важных стратегических объектов в разных частях города, в том числе Пушкинскую харчевню, что неподалеку от Арбата. -- И чем же вы занимались в Пушкинской харчевне? -- оживился Ульянов. -- Там был организован склад оружия, Владимир Ильич. -- Это очень прискорбно, -- задумчиво произнес Ульянов. -- Я вас не понимаю, Владимир Ильич, -- сказал Лядов. -- Организация склада оружия в самом сердце Москвы... -- Явилась очень прискорбным фактом, -- заключил Ульянов. Лядов промолчал. Все в недоумении уставились на Ульянова. -- Я вспоминаю прекрасные пушкинские чтения в той харчевне в дни моего нелегального пребывания в Москве летом 1900 года, -- с печальной улыбкой произнес наследник престола. -- А теперь там выдавали обрезы. Действуя таким образом, вы отпугиваете от своего движения интеллектуалов. -- Интеллигенция и так не с нами, Владимир Ильич. -- Интеллигенция -- это говно! -- сказал Ульянов. -- Ей и пушкинские чтения ни к чему. Я говорю об интеллектуалах. Многие из них с нами, так не отталкивайте их от нашего движения. -- То же самое сказал и Плеханов, -- признался Лядов. -- Разумеется! -- Но еще он сказал, что раз мы оказались не готовы победить, то не следовало и выступать. -- Много он понимает! -- вставил свое мнение Коба. -- Не с вашими куриными мозгами критиковать Георгия Валентиновича Плеханова, -- строго сказал Ульянов, впервые обратив внимание на этого типчика. -- Лучше снимите свою кардинальскую шапку и пойдите помогите на кухне! -- Вопрос, между тем, отнюдь не праздный, -- заметил Лядов после ухода Кобы. -- Пролилась кровь, а конечной цели мы не достигли. Так стоило ли выступать? -- Когда-нибудь мы бы все равно выступили впервые, -- высказал свое мнение Зиновьев. -- Но победить с первой попытки едва ли возможно. -- Верно, -- сказал Ульянов. -- Теперь нам предстоит изучить уроки московского восстания. На мой взгляд оно наглядно показало, что только в решительной вооруженной борьбе пролетариат может одержать победу. Думаю, что выступить было необходимо, но мое несогласие с Плехановым еще не означает, что мы можем позволять себе пренебрежительно отзываться о нем. -- А по-моему мы должны быть предельно принципиальны в подобных вопросах, -- вступил в разговор Каменев. Ульянов с сомнением покачал головой. Вопрос был непростой. С точки зрения революционной теории вопрос был действительно очень принципиальный, но практические взаимоотношения с конкретными людьми порой требовали иного подхода. -- Главным критерием при оценке нами любого человека должно быть его отношение к режиму, -- сказал Ульянов. -- Георгий Валентинович является сторонником иных методов борьбы, но за его отношение к режиму я всегда спокоен. Здесь уместно вспомнить и всеми нами уважаемого Льва Абрамовича Каскада. Лев Абрамович и вовсе скептически относится к революционным идеям, однако его отношение к режиму делает честь всем нам, близко его знавшим! Давайте, друзья, принесем водки и выпьем за нашего дорогого Льва Абрамовича; я сильно опасаюсь, что он попал в переплет... В гостиную вошла Анжелика. -- Александра Михайловна, нужно сбегать за мясником. Мы не можем разделать медвежатину сами. -- Ну так и сбегай! -- ответила Александра. -- Это еще зачем!? -- воскликнул Ульянов, поднимаясь со стула и направляясь в кухню. Все последовали за ним. -- А этот здесь на что? -- добродушно осведомился Ульянов, снимая пиджак и одновременно отвешивая Кобе легкую затрещину. -- Сейчас я вам покажу класс, ребята! Ульянов засучил рукава рубашки, и обнажил до локтей свои толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки. Анжелика смотрела на него не отрываясь; Бени мучительно ревновал. Ульянов схватил длинный нож и принялся ловко разделывать сочащиеся кровью куски медвежатины. -- Вот это настоящая работа! -- приговаривал он. -- Тащите водку в гостиную, ребята. Медвежатина, считайте, уже готова... Короче говоря, к десяти часам все уже были в говно, а Бени вообще спал...  * В ночь с 20 на 21 декабря 1905 года *  Аликс мерно посапывала во сне; рядом с ней тревожно ворочался Ульянов. "... 2-5 сентября 1792 года народ стихийно расправился с заключенными в парижские тюрьмы роялистами. Это были дни опасности иностранного вторжения. Предатели, контрреволюционеры, заговорщики изнутри подвергали опасности Революцию, которой и без того угрожали извне. Париж был совсем не таким, каким мы его знаем. В те дни это был тревожный и униженный город, и ему еще долго предстояло оставаться таким. Станет даже хуже: коалиция внешних врагов еще пополнится Англией, Голландией и Испанией, впереди еще казнь 21 января 1793 года... В те тревожные ночи на пустынных улицах Парижа можно было видеть одинокого человека в грязных лохмотьях. Был он бородатый и загорелый, со смиренным лицом и продырявленными ладонями. Порой он выглядел растерянным, иногда -- смущенным, но пожалуй чаще всего -- расстроенным. Ни к кому не обращаясь, он риторически вопрошал: -- А хуй ли толку?" Ульянов неистовствовал во сне. "... Черные вороны расселись на вершинах гор в северной части Вест-Честера, словно зловещие часовые расположившейся здесь армии Вашингтона. Сильные отряды охраняли Гарлемские холмы, пушки стояли вдоль берегов Гудзона, а северные границы острова Манхаттен ощетинились штыками английских часовых. В те дни в этих краях часто можно было встретить одинокого полубезумного путника -- бородатого, загорелого, со смиренным лицом и продырявленными ладонями. Порой его видели неподалеку от нагорья, порой -- вблизи реки Гарлем шагающим легкой походкой, обратив лицо к заходящему солнцу. Время от времени, ни к кому не обращаясь, он риторически вопрошал: -- А хуй ли толку?" Ульянов сел на кровати и потер ладонью затылок. -- Что с тобой? -- спросила проснувшаяся Аликс. -- Чертовщина какая-то, -- пробормотал наследник престола. -- Контрреволюционные сны...  * 21 декабря 1905 года *  В северных широтах декабрьское утро приходит поздно. Было девять часов, пасмурно, сумрачно и тоскливо; петербургские старушки пророчили обильные снегопады. В сей ранний час Лев Абрамович Каскад еще мирно спал в своей камере на Шпалерной; Распутин маялся с императрицей в провонявшей потом постели; фабрикант Отто Кирхнер ("Это еще что за хрен?" -- "Сегодня познакомимся!") натягивал панталоны на свою жирную задницу, собираясь на переговоры с бастующими рабочими; полковник Бздилевич принимал последний перед службой стакан портвейна; Ульянов, только что отправивший супругу в Саблино, теперь жадно пил пиво в ресторане Витебского вокзала. В этот же самый час мы видим генерала Барсукевича, уже заступившим на трудовую вахту. По неизвестным нам причинам в тот день Адольф Арнольдович явился на службу чуть раньше обычного, не спеша выкурил папироску, хотел было пропустить стаканчик, но устоял перед соблазном, и вот теперь пил кофе и барабанил пальцами по столу в нетерпеливом ожидании одного из своих многочисленных агентов. Как только часы пробили девять, дверь отворилась. -- Агент Кавказец, -- доложил дежурный по отделению. Вошел агент Кавказец. Это был уже знакомый читателю Коба. Едва войдя, он сразу же низко поклонился, предварительно стянув с головы свою идиотскую вязаную шапку красного цвета. Затем прошел дальше. В почтительной, даже подобострастной позе он остановился перед генеральским столом, с вожделением поглядывая на лежавшую там коробку папирос "Герцеговина Флор". Коба всегда мечтал стать богатым и курить такие папиросы. Генерал устремил на него полный глубокого презрения взгляд, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил: -- Ну-с, что новенького, г-н Кавказец? -- Есть важные новости, ваше превосходительство, -- почтительно сказал Коба. -- Ну так выкладывай. -- Вчера в Питер приехал член ЦК партии большевиков Лядов. -- Так это его вы вчера встречали на вокзале? -- Значит вы знаете? -- удивился Коба. -- А вы полагаете, император зря платит мне жалованье? -- усмехнулся генерал. -- Впрочем, я не знал кого именно вы там встречали... Ну и что? -- Вчера на квартире Александры Коллонтай состоялось заседание ЦК большевистской партии под председательством Владимира Ильича Ульянова. -- Вы там были? -- спросил Барсукевич. Он заметно оживился: разговор принимал нужный ему оборот. -- Да, ваше превосходительство. -- О чем же там говорили? -- Лядов рассказывал о восстании в Москве. -- А кто еще там был? -- Кржижановский, Буренин, Воровский, Красин, Пятницкий, писатель Максим Горький и еще два еврея. -- Меня не интересует их национальность, -- сказал генерал. -- Мне нужны фамилии. -- Мне они знакомы как Зиновьев и Каменев, но я думаю, что это не настоящие фамилии. -- А не можете ли вы ответить на такой вопрос, Кавказец, -- спросил генерал. -- Владимир Ильич Ульянов и Николай Ленин -- это одно и тоже лицо? -- Я не знаю, ваше превосходительство, -- развел руками Коба. -- Я вижу, Кавказец, что большевики не слишком поверяют вас в свои тайны. -- Я многого не знаю, ваше превосходительство. Я ведь не член ЦК. -- А почему тогда вас пригласили участвовать в заседании? При этих словах генерал не удержался от насмешливой улыбки: он прекрасно знал, что Коба присутствовал на заседании в качестве шестерки. -- Максим Горький тоже не член ЦК, -- уклончиво ответил Коба. -- А этот Ульянов, по вашему мнению, очень опасный человек? -- Барсукевич вновь направил разговор в нужное ему русло. -- О, да, конечно! -- убежденно произнес Коба. -- Этот человек вчера на охоте голыми руками завалил медведя. -- Да ну! -- изумился генерал. -- И вы это видели? -- Нет, я на охоте той не был. -- А вечером на заседании ЦК вас, значит, медвежатиной потчевали? -- Так точно, ваше превосходительство. -- А запивали чем? -- осведомился Адольф Арнольдович с неподдельным интересом. -- Да кто чем, -- ответил Коба. -- Там всего было вдоволь. -- Да-а! -- сказал генерал. -- Я вижу господа большевики неплохо посиживают. Я бы тоже поучаствовал в этих заседаниях ЦК. Да, этот Ульянов -- парень не промах! Медведей убивает, с Коллонтай спит, бухает... -- Очень опасный человек, ваше превосходительство, -- подобострастно произнес Коба. -- Вы тоже так считаете, товарищ Коба? Агент вздрогнул: еще никогда генерал не называл его этим именем. Барсукевич очень много знал и по каким-то причинам сегодня не скрывал этого. Генерал пристально посмотрел на своего собеседника и решил, что пора переходить к делу. -- Охранное отделение не может привлечь г-на Ульянова к уголовной ответственности за убийство медведя, но отомстить за зверя необходимо, и это сделаете вы, Кавказец. -- Не понимаю... -- Вам надлежит убрать г-на Ульянова. -- Как убрать!? -- Как можно незаметнее! То есть, в случае необходимости мы, конечно, замнем дело, но вам, разумеется, важно не засветить себя перед большевиками. -- Но я не могу! -- взмолился Коба. -- Можете, можете, Кавказец, -- строго сказал Барсукевич. -- Вы просто боитесь. Вы самая грязная мандавошка, какую я когда-либо видел. Вы способны на любое преступление, но в данном случае вы боитесь. И все же вам придется это сделать. Другого выхода у вас нет. Я вам приказываю: убрать г-на Ульянова и об исполнении доложить! -- Не могу! -- Коба упал на колени и заплакал. -- Подумайте, товарищ Коба, чего стоит ваша презренная жизнь! Нам даже не придется пачкать руки. Мы просто передадим большевикам информацию о вашем сотрудничестве с нашим отделением. Коба теперь сидел на полу и плакал. Адольф Арнольдович тяжело вздохнул и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Порой он ненавидел свою службу. -- Встаньте, голубчик, -- сказал он устало и почти ласково. -- Вот, покурите, -- генерал открыл коробку "Герцеговины Флор" и протянул Кобе. -- Я понимаю, что порой бывает нелегко, но ведь мы все служим государю императору. Генерал достал из кармана носовой платок и протянул его Кобе. Коба высморкался, затем закурил и жалобно произнес: -- Но как это сделать?.. Это очень сильный человек... Непобедимый!.. -- А вы постарайтесь. Вам все объяснит капитан Жмуда. Вы ведь знакомы с Тадеушем Каллистратовичем?.. Вот он вам все и объяснит... А теперь, голубчик, откройте вон тот шкафчик... Вон тот, левее окна... Да, да... Достаньте оттуда бутылочку "Тифлиса" и два стакана... Устал я с вами... Наливайте, не стесняйтесь... Себе тоже... Они выпили. Затем Адольф Арнольдович позвонил и приказал дежурному позвать капитана Жмуду. x x x Похмелившись пивом на Витебском вокзале (как мы помним, он провожал там Крупскую в Саблино), Ульянов отправился на Лиговку, где уже добрую четверть века квартировался Лев Абрамович Каскад. Как и следовало ожидать, Ульянов никого там не застал, а швейцар в подъезде, воровато озираясь, по секрету сообщил ему, что Льва Абрамовича вроде как забрали, о чем домовладелец Полозов уведомлен соответствующими органами в законном порядке. Ульянов дал швейцару полтинник и вышел на улицу, думая о грустном. Он представил себе, как в эту минуту какой-нибудь пьяный ротмистр обрабатывает Льва Абрамовича, и подумал о том, как легко порой читать в газетах про массовые аресты незнакомых тебе людей в далекой Австро-Венгрии, и как бывает тяжело, когда внезапно забирают близкого тебе человека. Ульянов завернул в маленький немецкий ресторанчик, где заказал сардельки с кислой капустой и пиво. От щедрот заведения ему дополнительно поднесли рюмочку шнапса. Ресторанчик был хороший -- уютный и гостеприимный, с отменной кухней, но Ульянов в тот день ел и пил машинально -- мысли его были далеко. Он думал о бренности земного существования, о том, что жил вот неподалеку отсюда Лев Абрамович Каскад и, возможно, нередко приходил в этот ресторан, а теперь приходить не будет, и, вероятно, никто этого даже не заметит. Такова жизнь. А разве если мир был бы устроен по-ульяновски, то не забирали бы? Наверное, тоже забирали бы. Может еще и побольше! Разве он никогда не бывает резок и категоричен? Бывает и, пожалуй, даже слишком часто. Что же делать? Меняться? Становиться мягче, терпимее? Но ведь его гнев всегда справедлив! Тогда где же выход? Или его нет? Видимо человеку от природы свойственно жить ненавистью, быть врагом своему ближнему, а если держать людей в узде, то врагами рода человеческого неизбежно становятся сами держатели этой узды. Внезапно, новая тяжелая мысль поразила Ульянова. В последний раз у Каскада он встретил Леву Бронштейна, который тогда заявил, что Ульянов напрасно упомянул его имя в присутствии какого-то лохматого оборванца. Лева, помнится, уверял, что этот оборванец далеко не так прост... Так неужели?.. Ульянов допил пиво, расплатился и отправился к Александре. Дверь ему открыла Анжелика. В ответ на ее немой вопрос Ульянов мрачно кивнул головой. -- Узнали какие-либо подробности? -- спросила девушка. -- Швейцар в подъезде поведал мне только о самом факте ареста. За подробностями следует обращаться в полицию. -- Вы поедете туда? Ульянов отрицательно покачал головой. -- Вы разве нелегально в Петербурге, г-н Ульянов? -- спросила Анжелика. -- Нынче утром я выехал из "Сан-Ремо" и перешел на нелегальное положение, -- ответил наследник престола. -- К тому же, я слишком хорошо известен охранному отделению. -- Конечно! -- язвительно сказала Анжелика. -- Убить безоружного медведя -- это вы можете, а показаться в полиции, чтобы помочь ни в чем не повинному человеку -- это вам не по силам! -- Поверьте, Анжелика, мое появление в полиции лишь ухудшит положение Льва Абрамовича. -- Тогда в полицию поеду я! -- решительно сказала Анжелика. -- Это будет поистине благородный поступок! -- с чувством сказал Ульянов. -- Разумеется, сам я не имел права предлагать вам этого. Ему все больше и больше нравилась эта девушка. "У Бени неожиданно недурной вкус!" -- подумал Ульянов. -- Кстати, госпожа сегодня не одна, -- тихо промолвила Анжелика. -- Один жирный боров завалился к ней чуть не с самого утра. -- Кто такой будет? -- осведомился Ульянов. -- Знакомый. Давно уже к ней клеится, а сегодня пришел свататься. -- Вот как! -- удивился Ульянов. -- Ну что ж, посмотрим. Он прошел в гостиную. Александра радостно поднялась ему навстречу. За столом действительно сидел большой и толстый мужик со свиным рылом. Прямо перед ним на столе стояла миска тушеного картофеля с медвежьей грудинкой, чуть поодаль -- початая бутылка шнапса. Этот человек был Отто Кирхнер, владелец типографской фабрики, расположенной на Большой Пушкарской улице. Ульянов давно знал эту фабрику, но ее хозяина лицезрел впервые. Шутки ради Ульянов представился г-ном Бздилевичем. -- Добро пожаловать, молодой человек, -- с неискренней улыбкой произнес Кирхнер. -- В такое время дорог каждый русский человек. -- А вы разве русский? -- не очень дружелюбно спросил Ульянов. Его неприятно поразило столь откровенно черносотенное приветствие. Не понравился Ульянову и тон, которым Кирхнер к нему обратился. Было в этом тоне что-то хозяйское, фальшиво гостеприимное, словно не Ульянов, а этот боров являлся любовником Александры и своим человеком в этой квартире. -- Судя по вашему акценту, вы -- немец? -- высказал предположение наследник престола. -- Русские, немцы -- всё одно, -- сказал Кирхнер, заговорщически улыбаясь. -- Важно, что не еврей. -- Вот как? -- сухо произнес Ульянов. -- Да, г-н Бздилевич, -- тяжело вздохнул Кирхнер, наливая себе и Ульянову по рюмке шнапса. -- В наше смутное время, когда мужик распоясался не на шутку, евреи опасны вдвойне. Христиан мы еще можем призвать к смирению... Отто Кирхнер вылил шнапс себе в глотку и снова уткнулся в жаркое. Закипая от гнева, Ульянов сказал: -- Когда вы угнетаете мужика, вы призываете его к христианскому смирению; когда же он бьет вам морду, вы не уповаете на бога, а вызываете войска и полицию. -- Вы еще очень молоды, г-н Бздилевич, -- снисходительно улыбнулся Кирхнер. -- Ваш социализм идет от вашей неопытности. Собственно говоря, это даже не социализм, а юношеский максимализм. Ульянов сжал кулаки. Александра посматривала на Кирхнера с отвращением, а на Ульянова с тревогой. Она чувствовала, что Ульянов вот-вот сорвется. Кирхнер ничего не чувствовал. Не переставая жевать, он вновь заговорил: -- Разумеется и я во многом не согласен с политикой правительства, но это еще не значит, что нужно выступать против самих основ нашей государственности или оправдывать бастующих дармоедов. -- А позвольте поинтересоваться, г-н Кирхнер, -- с подчеркнутой вежливостью произнес Ульянов, -- с чем именно вы не согласны? -- Например с тем, что государь император слишком благоволит к евреям, -- с победной улыбкой изрек фабрикант. Отто Кирхнер имел все основания быть довольным собой. Уж теперь-то они с г-ном Бздилевичем найдут общий язык. В конце концов, г-н Бздилевич -- весьма симпатичный молодой человек. Пусть в чем-то их взгляды и расходятся, в главном они сойдутся. Что же касается Ульянова, то он уже не раз слышал подобные разговоры и прекрасно знал, что за этим последует. -- Многие ошибочно полагают, -- продолжал Кирхнер, -- что эта политика исходит не от государя императора, что она в значительной степени результат влияния крупной буржуазии... -- А чем, собственно, вы недовольны? -- спросил Ульянов. -- Ну... как? -- Кирхнер недоуменно развел руками и подозрительно посмотрел на своего собеседника. -- Что именно вам не нравится? -- повторил свой вопрос Ульянов. -- Прежде всего -- процентная политика! -- с лихорадочным возбуждением начал Кирхнер. Видно было, что он оседлал своего любимого конька. -- Эта политика наносит непоправимый ущерб российской промышленности. -- Каким образом? -- осведомился Ульянов. -- Сегодня наши университеты обязаны принимать определенный процент этих выпускников хедеров из самых темных и отсталых окраин. Прежде ряды отечественных инженеров пополнялись за счет наиболее одаренных представителей русской молодежи, а теперь в эти ряды проникают совершенно никчемные люди, способные лишь на воровство. А там, глядишь, завтра меня вынудят нанять к себе в качестве управляющего такого вот пейсатого "специалиста"... -- А известно ли вам, г-н Кирхнер, -- спросил Ульянов, одновременно медленно приподнимаясь со стула, -- что передовая европейская мысль осуждает антисемитизм, равно как и другие расовые и национальные предрассудки? -- Да помилуйте, г-н Бздилевич, я вовсе не антисемит! Я стою за справедливость и переживаю за российскую экономику. Ведь за державу обидно!.. Внезапно Ульянов выбросил вперед правую руку, схватил фабриканта за волосы и ткнул его мордой в миску с горячей и жирной подливкой. Александра и появившаяся в гостиной Анжелика с интересом следили за развитием событий. Взвыв от боли и ярости, Кирхнер вскочил и начал кружиться по комнате, беспорядочно размахивая жирными конечностями. В эту минуту он был похож на каратиста, только кружился слишком неуклюже, да в движениях рук и ног не чувствовалось никакой системы. Ярость Ульянова уже улеглась. Скорее в целях самозащиты он сделал короткий шаг вперед и небрежно, почти не целясь, ударил Кирхнера ногой по яйцам... x x x Ежедневно, в два часа пополудни, генерал Барсукевич имел обыкновение пить чай. По воскресеньям он занимался этим в кругу семьи, в собственной гостиной, а по будним дням -- в своем служебном кабинете. Подавать генералу чай, а заодно и свежий выпуск "Нового времени", входило в обязанности дежурного по отделению. Если за стаканом портвейна Адольф Арнольдович должен был казаться читателю человеком, в целом, приятным, то в минуты чаепития он бывал отвратительно режимен. И этот крепкий ароматный чай, и свежие сушки с маком, и вишневый пирог, и хрустальная вазочка с малиновым вареньем, и даже дорогой серебряный подстаканник -- все было чинно, благопристойно и гнилостно благородно. Излишне добавлять, что и чтение этой желтой газетки взамен серьезных антирежимных размышлений отнюдь не украшало генерала. Адольф Арнольдович расколол в кулаке сушку, отлил себе в блюдечко чайку и углубился в газету. Как царский генерал, он прекрасно знал цену газетным передовицам и политическим обзорам "Нового времени"; да и опыт старого следователя призывал его начинать просмотр газеты с раздела "Происшествия". В тот день происшествий было не так уж много, и внимание Барсукевича сразу же привлекла следующая заметка. ДЕБОШИР ЗАПЛАТИЛ ШТРАФ... Как уже сообщалось, Министерство путей сообщения усиливает борьбу с хулиганством на железной дороге. Прошлой ночью в поезде, следовавшем по маршруту С.-Петербург -- Ладожское озеро, органами железнодорожной полиции был задержан правонарушитель, не имевший при себе никаких документов, но представившийся полковником Бздилевичем. Нарушитель распивал в тамбуре спиртные напитки, нецензурно выражался, грубо обращался с государственным контролером. Задержанный был освобожден после того как уплатил штраф прямо на месте происшествия. -- Гм, интересно, -- пробормотал Адольф Арнольдович. Интерес, впрочем, был собачий. Барсукевич небезосновательно считал все опасения императора сущим идиотизмом. Ну в самом деле: если даже существует самозванец, претендующий на российский престол, зачем ему величать себя полковником Бздилевичем? Разве что он такой же болван, как и ныне здравствующий император. И кто же он в таком случае? Владимир Ульянов? Но Ульянов во всяком случае не болван. Это Барсукевич знал точно. Вместе с тем, эта заметка почти неопровержимо доказывала, что кто-то выдает себя за полковника Бздилевича. Кто же и зачем? Адольф Арнольдович был так ошарашен, что вместо чая ему захотелось портвейна. Он подавил искушение и продолжал размышлять. Император приказывал ему предупредить всех жандармов о возможном появлении полковника Бздилевича. Барсукевич ослушался этого приказа, так как считал его нелепым и бессмысленным. Теперь это представлялось ему в ином свете. Если эта заметка попадет на глаза императору, тот сразу же поймет, что генерал проигнорировал его приказ. Было от чего забеспокоиться. Генерал забыл про чай и даже про портвейн. Он сидел за столом, подперев обеими руками голову, и сосредоточенно размышлял. Вдруг он поднял голову, как человек на что-то решившийся, взглянул на огромные стенные часы, только что пробившие половину третьего, и дважды дернул колокольчик. Сразу же отворилась дверь, и на пороге показался дежурный по отделению. -- Попросите ко мне капитана Жмуду, -- приказал генерал. x x x А где же нынче Бени? Бени еще с утра обиделся на Ульянова, восхищенно отзывавшегося об Анжелике, и теперь сидел со своим новым приятелем Кобой в небольшом английском ресторанчике с футбольным названием "Корнер". Ресторанчик этот, расположенный на углу Невского и Надеждинской, в советское время будет переоборудован под безымянный пивной бар, но народная молва бережно сохранит старое английское название. Будучи вечным скитальцем, Бени тем не менее оставался приверженцем итальянской кухни, которая была достойно представлена в "Корнере" наряду с традиционной британской. Что же касается Кобы, то он любил есть и пить все, чем его угощали, причем его аппетит удваивался, если светила перспектива заложить угощающего охранке. Сам он в своей жизни натерпелся от легавых и теперь считал, что пора и другим помучиться. Поэтому, пока влюбленный и печальный Бени лениво ковырял вилкой в своей тарелке, Коба лихо уплетал спагетти и весело запивал их забористым итальянским винцом. Впрочем, по части вина Бени почти не отставал. Заметим попутно, что Коба уже вполне оправился после утреннего разговора с генералом Барсукевичем. Теперь он находил порученное ему дело почетным и даже весьма приятным. В самом деле: ведь это совсем нетрудно -- исподтишка убить человека. Ведь не в открытом же бою ему предстоит встретиться с Ульяновым. К тому же Ульянов непочтительно с ним обращался, а эта ульяновская сука гоняла Кобу за вермутом, как мальчишку. Накануне, в ходе заседания ЦК, Бени довольно быстро захмелел и отрубился, вследствие чего Коба не успел разобраться в политических взглядах своего нового приятеля. Само собой разумеется, Коба мог "вломить" человека и не располагая особо подробными о нем сведениями. Скажем больше: он частенько так и поступал. И все же, отдадим ему справедливость: в провокаторской деятельности его интересовал не только результат. Его захватывал процесс! Коба хорошо запомнил вчерашние разглагольствования г-на Ульянова о режиме, поэтому первая фраза, с которой он обратился к будущему основателю фашизма, была выверена, политически грамотна и современна. -- Давно хотел вас спросить, генацвале, -- сладким партийным тоном начал Коба, -- а как вы относитесь к режиму? В последние дни юный итальянец гораздо больше думал об Анжелике, нежели о революционных идеях, вследствие чего его ответ оказался теоретически не столь безупречным, как Кобин вопрос. -- Режим может и не так плох, -- отвечал Бени. -- Вот если бы еще убить царя! Коба навострил уши и наполнил стаканы. -- Убить царя -- задача, несомненно, благородная! -- сказал он и выпил. -- Несомненно! -- подтвердил Бени и тоже выпил. Коба засунул правую руку в карман, почесал яйца и спросил: -- Но как это сделать? -- Да, действительно, как? -- повторил Бени. -- Царя убить -- не яйца почесать! Коба поспешно вынул руку из кармана. Изрядно захмелев, они говорили довольно громко, так что их можно было слышать из-за соседних столиков. Неудивительно поэтому, что вскоре к ним подсел какой-то лохматый и вонючий мужик. -- Ежели господа желают облегчить народные страдания цареубийством, -- сказал этот косоглазый, похожий на попа, мужик, -- я могу помочь. "Господин" Коба оживился. Своим длинным щербатым носом он явственно учуял шанс заарканить еще одного простака. Бени подумал о другом. Ему казалось, что он уже не впервые видит этого человека, и он пытался вспомнить, где именно они встречались прежде. -- Но каким образом вы нам поможете? -- спросил итальянец, недоверчиво глядя на мужика. -- Я могу привести царя, куда вам будет угодно. Внезапно Бени вспомнил, где он видел этого человека. Это был тот самый мужик, у которого Лев Давидович Бронштейн пытался отобрать выпивку в магазине Каскада. "Помнится, Лева еще сказал тогда, что этот оборванец далеко не так прост. Вероятно это, действительно, особа, приближенная к императору, -- подумал Бени. -- Такой может помочь... Но не провокатор ли этот тип?" Все это действительно смахивало на провокацию. Бени решил сделать проверочный ход. -- Сможете ли вы привести царя сюда сегодня вечером, ну, или, скажем, завтра? -- спросил он. -- Ну, нет! -- воскликнул мужик. -- Не так скоро! Нынче вечером он может уже куда собрался! -- А сколько вам потребуется времени, чтобы подготовить такую встречу? -- спросил тогда Бени. -- Дней десять. "Это не провокатор, -- подумал Бени. -- Провокатор пообещал бы сегодня же вечером привести царя, а вместо этого привел бы жандармов." -- Хорошо! -- сказал он вслух. -- Пусть будет 30 декабря. Мужик кивнул головой. -- Итак, -- подвел итог Бени, -- 30 декабря, в десять часов вечера, в ресторане "Корнер". Идет? -- Идет! -- согласился Распутин. -- А если у вас не получится? -- Тогда я приду один, и мы передоговоримся на другой день. -- Логично, -- согласился Бени. Они обсудили еще кое-какие детали заговора, а затем оставили эту тему, заказали водки, селедку с молокой и как следует нажрались. x x x Мы оставили генерала Барсукевича в его кабинете в тот момент, когда он вызвал к себе капитана Жмуду. Читатель, лишенный возможности встретиться со старым знакомым (мы еще увидим Тадеуша Каллистратовича!), вероятно понимает, что нам пришлось поступить так, чтобы поприсутствовать при исключительно важном для всей этой истории (и для истории вообще!) разговоре в ресторане "Корнер". Возвращаясь в генеральский кабинет к четырем часам дня, мы вновь застаем Адольфа Арнольдовича в одиночестве. Причем одиночество это не гордое, а скорее озабоченное. Жмуду он отправил на Финляндскую железную дорогу с приказом разузнать все подробности встречи тамошней полиции с загадочным полковником, а сам отворил дверцы стенного шкафчика, извлек оттуда бутылку портвейна, зачем-то погладил ее и открыл. "Почему эти болваны его не арестовали, -- размышлял генерал, потягивая мутное багровое вино. -- Впрочем, почему его должны были арестовать? Подумаешь, распивал и матерился в тамбуре. Я, вон, каждый день пью портвейн и матерюсь в своем служебном кабинете!" Его размышления были внезапно прерваны появившимся на пороге комнаты дежурным. -- Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, -- почтительно произнес жандарм, -- г-н Кирхнер собственной персоной! -- Кто? -- переспросил генерал, медленно возвращаясь к действительности. -- Г-н Отто Кирхнер, бумажный фабрикант. "Вот именно, что бумажный! -- подумал Барсукевич. -- В наше время все фабриканты -- "бумажные." -- Ну что ж, просите! -- сказал он вслух. Сотрап щелкнул каблуками, отдал честь и вышел. Адольф Арнольдович спрятал под стол бутылку. Кирхнер вошел с крайне недовольным видом. Назревающие фингалы под обоими глазами и красный распухший нос делали его лицо похожим на маску, а образованный двумя кусками пластыря белый крест посреди низкого лба придавал фабриканту сходство с рыцарями таинственных средневековых орденов. Барсукевич давно недолюбливал Кирхнера и с удовольствием лицезрел его в столь жалком обличье. "Крестоносец" плюхнулся в стоявшее перед генеральским столом кресло и заявил: -- Возмутительные безобразия творятся во вверенном вашей охране городе, г-н генерал! -- Я не охраняю город, г-н Кирхнер. Я лишь охраняю порядок в городе, а это, согласитесь, отнюдь не одно и тоже. -- Возможно я не совсем удачно выразился, Адольф Арнольдович, но это не меняет сути. -- А в чем суть? -- А суть заключается в том, что этот охраняемый вами порядок оставляет желать много лучшего. -- Вы, я вижу, имели удовольствие получить пизды? -- сладким голосом осведомился генерал. -- Имел, -- угрюмо ответил фабрикант. -- Но это еще не дает вам право критиковать установленный порядок! -- сказал генерал, и в его голосе внезапно послышались грозные нотки. -- Боже упаси! -- перепугался Кирхнер. "Вот так-то лучше!" -- подумал Барсукевич, а вслух спросил: -- Где и когда вам дали? Кирхнер растерялся. В запарке он совсем не подготовился к этому естественному вопросу. Сказать правду он не мог: не хотел подводить Александру. -- Это случилось на углу Невского и Знаменской, -- пролепетал несчастный фабрикант. -- Возле магазина Каскада? -- спросил Барсукевич. Кирхнер понял, что соврал неудачно. Место он назвал слишком популярное, приметное, должны были быть свидетели. -- Не совсем, -- неуверенно промямлил он. -- Это было... это случилось уже за углом, на самой Знаменской, но неподалеку от Невского. "Врет! -- подумал Барсукевич. -- Только зачем?" -- Ну, а кто вам дал? -- спросил генерал. -- Некий г-н Бздилевич. -- Кто? -- генерал аж подпрыгнул на стуле. -- Какой-то наглец, назвавшийся г-ном Бздилевичем. Адольф Арнольдович встал и принялся медленно расхаживать по кабинету. Опытнейший следователь, он был уверен, что Кирхнер что-то привирает. В самом деле: ведь не представляется обычно человек прежде чем набить вам морду на улице! С другой стороны, морду этому болвану несомненно набили, и кто-то при этом назвался г-ном Бздилевичем. Если предположить, что Кирхнер по каким-то причинам скрывает место происшествия, то все будет выглядеть вполне правдоподобно. Чтобы выиграть время для обдумывания ситуации, Адольф Арнольдович снова залез в стенной шкаф и выставил на стол новую бутылку и два чистых стакана. -- Хотите портвейна? -- любезно предложил он. -- Это бодрит. -- Я не пью, -- сказал фабрикант. -- Непьющих портвейн особенно бодрит! -- веско произнес генерал и до краев наполнил стаканы. Взбодрились. Затем, приведя в порядок дыхание, Барсукевич спросил: -- Скажите, Отто Юльевич, а как выглядел этот ваш г-н Бздилевич? -- Гм-м... такой, знаете... маленький, лысый, рыжеватый... очень крепкий и ловкий... Генерал взволнованно походил по комнате. Затем опять сел, вынул из среднего ящика стола фотографию и протянул ее Кирхнеру. -- Этот? -- Этот! x x x В восемь часов вечера наследник престола и его любовница пили чай. -- Попробуйте вот это абрикосовое варенье, Вова, -- предложила Аликс. -Сегодня утром я получила его из Киева. -- Отличные новости! -- оживился Ульянов. -- Обожаю абрикосовое варенье! -- Давайте также дернем коньячку, мой друг, -- грустно сказала Аликс. -- Увы, не все новости столь хороши. Вместе с посылкой мне передали письмо. -- Что-нибудь случилось? -- Ульянов изобразил на лице беспокойство. -- Сестра моя очень плоха, и меня просят приехать. Завтра я уезжаю в Киев. -- Надолго? -- Надеюсь вернуться сразу после новогодних праздников, но не исключено, что придется подзадержаться. -- Анжелика тоже едет? -- Анжелика остается здесь. Ульянов мысленно потер руки. Анжелика -- лохматая юная ведьма с прекрасными, но мокрыми от слез, глазами -- воротилась в половине девятого. Новости она принесла ужасные: Лев Абрамович Каскад содержится в тюрьме на Шпалерной, обвиняется в антигосударственной деятельности, и никого к нему не пускают. Выслушав ее, Ульянов молча закурил. Комментарии были излишни. -- Что можно предпринять? -- спросила Анжелика. -- Ничего, -- ответил Ульянов. -- Разве что взять тюрьму штурмом. -- Может быть -- адвоката? -- предложила Аликс. Ульянов горько усмехнулся. -- Адвоката!? Неужели вы думаете, что его будут судить? Сегодня -- когда они убивают бастующих рабочих прямо на улицах, когда не щадят даже детей! -- Но кто это -- "они"? -- гневно спросила Анжелика. -- Они -- это те, кого нам предстоит уничтожить, как класс. В этом и заключается моя борьба. Этому я посвятил свою жизнь. -- Уничтожая их, вы им же и уподобляетесь! -- Анжелика, вы не правы, -- горячо возразил Ульянов. -- От ваших слов веет пацифизмом. -- Разве это плохо? -- Если бы все были пацифистами, общество бы не развивалось, и мы не были бы сейчас там, где мы есть. -- Этим доводом можно оправдать любое насилие! "Какая все-таки прекрасная девушка!" -- вновь подумал Ульянов. -- В любом случае, -- продолжала Анжелика, -- уничтожая друг друга, вы уничтожаете будущее. -- Мы дети своего века.  * 22-23 декабря 1905 года *  Рано утром Адольф Арнольдович Барсукевич ждал двух посетителей -агента Кавказца и капитана Жмуду: первого -- с надеждой, второго -- с любопытством. Кобе, в связи с его новым заданием, было велено докладывать, по возможности, каждое утро, а Жмуде предстояло отчитаться о своей вчерашней поездке в полицейское управление Финляндской железной дороги. В приемной они появились почти одновременно: помятый, воняющий перегаром Коба и щеголеватый голубоглазый капитан. Генерал обоих ждал с нетерпением, но, соблюдая субординацию, первым принял Тадеуша Каллистратовича. -- Ну-с, разнюхали чего-нибудь, капитан? -- спросил Барсукевич, одновременно закуривая, чтобы получше сконцентрироваться на работе и не думать о выпивке. -- Да, ваше превосходительство, -- четко, по-военному докладывал капитан. -- Я все узнал. Объект был задержан сразу после полуночи ротмистром Фишером. Объект ехал в поезде без билета, матерился, выдавал подзатыльники контролеру, пил водку. Документов при себе не имел, представился полковником Бздилевичем. Ротмистр Фишер оштрафовал его на пять рублей и отпустил. -- Этот Фишер, видимо, редкостный болван? -- предположил генерал. -- Так точно, ваше превосходительство! Но как вы догадались? -- Чувствуется. Вероятно он наклал в штаны, как только объект представился полковником. Фотографию показывали? -- Да, ваше превосходительство. Фишер подтвердил несомненное сходство, но полной уверенности у него нет, поскольку объект был в охотничьем костюме и меховой шапке. Барсукевич задумался. На днях, говоря императору, что расстрелять Ульянова было бы небезопасно, он кривил душой. Революция в стране была в самом разгаре. Только что Семеновский гвардейский полк жестоко расправился с восставшими в Москве рабочими. Заключенных расстреливали прямо в камерах, о пытках говорили почти в открытую. -- Позовите Кавказца, капитан, -- сказал наконец генерал. -- Посмотрим, что он нам принес. Коба вошел, униженно раскланиваясь и бормоча себе под нос какие-то приветствия. -- Судя по вашему угодливенькому видку, товарищ Коба, Ульянова вы не убили? -- презрительно сказал генерал. -- Еще нет, ваше превосходительство. -- А пытались? -- Еще нет, ваше превосходительство. Я был вчера очень занят, -- ответил Коба. И, опасаясь, что генерал сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был тем, что сидел в "Корнере" с Бенито Мусолини и Григорием Распутиным), Коба незамедлительно сообщил: -- Ваше превосходительство, я раскрыл злодейский заговор против его императорского величества. -- Да ну! -- недоверчиво воскликнул Барсукевич. -- Ей богу! -- поклялся Коба и поведал господам офицерам обо всем, что услышал накануне в "Корнере". -- Хорошо поработали, Кавказец, -- признал генерал. -- Так хорошо поработали, что я даже думаю, не повысить ли вам ставку! Ладно, идите -- задание у вас прежнее. Жду вас завтра в это же время. -- Не думаю, капитан, что от этого подонка будет много толку, -- сказал Барсукевич, сразу после того как довольный Коба закрыл за собой дверь. -- Поэтому потрудитесь довести до каждого жандарма приказ о том, что разыскивается Владимир Ильич Ульянов, называющий себя также Николаем Лениным или полковником Бздилевичем. При обнаружении этого человека где бы то ни было, его следует немедленно арестовать и доставить сюда живым или, в крайнем случае, мертвым. x x x Многочисленные исторические летописи уверяют нас, что полковник Бздилевич уважал Распутина безмерно и величал его не иначе как отцом Григорием. Эти же документы предполагают (а порой и утверждают!), что причиной сего явного царского расположения являлись Гришкины лекарские способности, позволявшие поддерживать драгоценное здоровье царевича Алексея. На самом же деле полковник Бздилевич отлично понимал, что если "отец Григорий" и мог кого и чем вылечить, так разве что простуженного спиртом. Впрочем, все это не слишком волновало доблестного полковника. Важно, что Гришка нравился императрице, любил портвейн и был добрым партнером в мудрой шашечной игре. Чего же боле? В два часа пополудни, расправившись со всеми "служебными" делами, узурпатор удалился в свою оружейную, где предался любимому времяпрепровождению: созерцанию своей -- богатейшей в Европе -- коллекции стаканов. Коллекция та едва умещалась в стенном гарнитуре из восьми секций. Эти сорок полок радовали глаз полковника Бздилевича, как библиотечные залы ласкают взор почтенного книголюба. Здесь в тесном соседстве уживались "граненые собратья" из разных эпох и земель: сверкали и переливались на свету богемские и ирландские презенты, медленно рассыхались вырезанные из бамбука заморские пришельцы, мутнели граненые стекляшки, похищенные в российских придорожных трактирах. Книголюбы обычно пользуются очками, чтобы лучше ориентироваться в дебрях накопленной веками человеческой премудрости. Полковник Бздилевич в оптике не нуждался. Он и без очков прекрасно ориентировался в своей коллекции и помнил, на каких полках стояли особо ценные экспонаты. Сколько тихих и счастливых часов провел последний русский император возле этих полок! Сколько усердия и таланта вложил он в создание столь блестящей коллекции! Добавим, что он не ограничивался одним созерцанием, но постоянно пользовался своими любимыми экспонатами. Увы! Сие уникальное собрание было разбито и разворовано после знаменитого взятия Зимнего дворца. Как много ценного безвозвратно уносят от нас революции! Как дорого обходится человечеству социальный прогресс! В тот день полковнику не удалось в одиночестве насладиться своим любимым детищем. Он только успел снять с полки два высоких красивых стакана, подаренных ему недавно черногорским королем, как в оружейную без стука вломился Распутин. -- Проходи, папаша! -- дружественно сказал Бздилевич. -- Винца выпьем, в шашки сыгранем! Они наполнили черногорские стаканы португальским портвейном и уселись за доску. Император выиграл первую партию. Торжествуя, он пробил Гришке щелбан, и они вновь расставили шашки в начальную позицию. Едва начали вторую, Распутин перешел к делу. -- Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна. -- Не может быть! -- воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может. -- Оно, конечно, от бабы не убудет, -- продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, -- но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь! -- Да что ты мелешь, папаша! -- воскликнул полковник. -- Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда! -- сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. -- И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в "Корнер" тридцатого вечером. -- Вечером в "Корнере", того и гляди, пизды получим! -- возразил император. -- Ну, коль боишься, так ничего и не узнаешь, -- резонно заметил Распутин. -- Тридцатого, говоришь, вечером... -- задумчиво произнес полковник Бздилевич. Он так разволновался, что даже не довел до логического завершения затеянную комбинацию, заключавшуюся в том, что он пожертвовал одной шашкой, чтобы затем "съесть" три и прорваться в дамки. Вместо этого венчающего комбинацию взятия полковник сделал совершенно другой, посторонний ход, и торжествующий Распутин моментально снял с доски императорскую шашку, подул на нее и положил в свою коробку. -- Это за фук, -- пояснил Гришка. x x x Проводив утром Александру, Ульянов отнюдь не чувствовал себя человеком, понесшим тяжелую утрату. Скорее наоборот. Во-первых, он проводил Аликс не в последний путь; во-вторых... Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: "О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду". Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл. Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в "Метрополе" и бодро диктовал официанту: -- Сто пятьдесят, осетринку, "Новое время" и самый лучший букет алых гвоздик! Ульянов частенько бывал в "Метрополе"; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ: -- Осетрина... Гвоздики от Рабиновича... -- Да-да, -- подтвердил Ульянов, -- непременно от Рабиновича! -- Что-нибудь еще, Владимир Ильич? -- В конце, как всегда, чашечку кофе. Час спустя, "остограммившийся" Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины. x x x Оставшись наконец один, полковник Бздилевич призадумался. Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка -- настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в "Корнере"! "Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! -- сообразил Бздилевич. -- Опасно, видите ли... Вот сука!" Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга. "В моем городе не может быть опасно!" -- подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться. Он взглянул на часы -- было шесть вечера -- и подошел к окну. Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост. Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться. x x x ... Ульянов был ошеломлен. Удар оказался неожиданным, и требовалось какое-то время, чтобы его по-настоящему ощутить. В первую минуту Ульянов даже не успел расстроиться. -- У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, -- продолжала Анжелика. -- В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл. "Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, -- подумал Ульянов. -- Надо забирать вещи и сматываться". -- Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, -- смягчилась Анжелика. -- Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное. "Следует оставаться джентльменом до конца", -- подумал Ульянов. -- Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить. -- Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя -- я еду на Шпалерную. -- Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? -- удивился Ульянов. -- Пока нет, -- тяжело вздохнула Анжелика, -- но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю. -- Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, -- сказал Ульянов. -- Думаю переехать в гостиницу. -- Как знаете, -- просто ответила Анжелика. Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской. -- Прощайте, Анжелика, -- с чувством сказал Ульянов. -- До свидания, г-н Ульянов, -- ответила Анжелика. -- Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича. "Есть в каждой женщине какая-то загадка, -- подумал Ульянов. -- Дался же ей этот Каскад!" -- Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом? -- Боюсь, -- просто ответила Анжелика, -- но что делать? Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился? Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу. Ульянов еще долго смотрел вслед удаляющейся карете и думал, что природа ошиблась, сделав эту девушку простой служанкой. Владимир Ульянов несомненно принадлежал к той категории людей, вся философия которых представляет собой некий иллюзорный мир, но в отличие от большинства подобных индивидуумов он не оставался подолгу в плену одних и тех же иллюзий. Едва карета свернула за угол, Ульянов поднял свой чемодан и направился в ближайшую рюмочную. x x x Узурпатор уже битый час разгуливал по городу, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Вечер выдался прекрасный -- ясный и морозный. Такие дни редко случаются в Петербурге в декабре. Неудивительно, что горожане в изобилии высыпали на улицы, чтобы пошуметь, попьянствовать, поприставать к девкам, а при случае и набить кому-нибудь морду -- словом, как следует прорепетировать предстоявшие рождественские празднества. Обстановка в городе не выглядела особо напряженной: после жестокого подавления московского восстания революция в стране пошла на убыль, а что до бесчисленных жертв среди московских рабочих, то петербуржцам по обыкновению не было до этого дела. Император шел по хорошо освещенным улицам, но никто его не узнавал. Если поначалу он боялся, что его признают, то теперь его раздражало всеобщее невнимание. "Проклятые холопы, -- думал полковник, -- хозяина не узнают!" На Марсовом поле два пьяных подростка встретили его вопросом: -- Папаша, закурить не найдется? "Черт знает что! -- подумал император, выдавая ребятам папиросы. -- Если уж меня не узнают, то хоть бы полковничий мундир уважили". Он закурил сам и поспешил к Невскому проспекту. Ему вдруг пришло в голову, что нет ничего удивительного в том факте, что прохожие не знают его в лицо. Его и раньше не знали! Десять лет назад он регулярно посещал бары и кабаки, причем инкогнито, а теперь эта шлюха нагнала на него совершенно необоснованных страхов. Он вышел на Невский и огляделся по сторонам. Огляделся уверенно, по-хозяйски. Теперь он был уверен, что ничего ему здесь не может угрожать. Едва он окончательно укрепился в этом мнении, как его ... узнали. -- Господин полковник! -- раздался радостный голос за спиной узурпатора. -- Сколько лет, сколько зим! Император обернулся. Перед ним стоял в жопу пьяный Ульянов с большим чемоданом в правой руке. -- Вот так встреча! -- весело вопил Ульянов. -- Десять лет не виделись! Что-то вы какой-то хилый, полковник. Когда вы последний раз занимались онанизмом? -- Здравствуйте, г-н Ульянов, -- испуганно пролепетал император. Он тут же понял, что допустил оплошность. Ульянов, однако, этого не заметил. Во-первых, он уже не помнил, под какими именами полковник знал его десять лет назад. Во-вторых, он был уже крепко поддат. Наконец, the last but not the least, Ульянов по-прежнему считал, что имеет дело с обыкновенным полковником, и не придавал этому знакомству серьезного значения. -- Ну, пойдемте выпьем за встречу, -- предложил он, -- а заодно поведаете мне, почему этот сучий потрох, которого вы, помнится, так любили, до сих пор не произвел вас в генералы. "В конце концов, выпить можно и с ним," -- подумал полковник Бздилевич. Он уже и сам собирался заглянуть куда-нибудь, снять напряжение. В этот момент император обратил внимание на какого-то низкорослого субъекта в идиотской красной шапке, стоявшего невдалеке и как-будто наблюдавшего за ним. Император, впрочем, отметил это про себя совершенно машинально и тут же об этом забыл. Ульянов переложил чемодан в левую руку, а под правую взял полковника и потащил его на Караванную, в любимую розливуху Воровского. Это была типичная петербургская винница с огромным залом в форме прямоугольника, две короткие стороны которого были выкрашены в зеленый цвет, а длинная утопала в бутылках, и вдоль нее тянулась дубовая неполированная стойка. Дым, стоявший коромыслом, не забивал аппетитный смешанный запах портвейнов, многочисленные посетители весело суетились за чрезмерно высокими и оттого крайне неудобными столиками, в углу спал какой-то интеллигент в дешевой шубе -- одним словом: было грязновато, хмыревато и славно. Истинный наследник престола предложил взять водки. Узурпатор изъявил желание ограничиться портвейном. Ульянов не стал спорить, поставил чемодан на пол и отправился к стойке, откуда вскоре вернулся с двумя полными стаканами "Дербента" и парой конфеток. Полковник держался несколько напряженно. Ульянов выпил (полковник, впрочем, тоже), закусил орешком в шоколаде, помял немного фантик и спросил: -- Разрешите осведомиться, дорогой полковник, а как вы относитесь к режиму? "Крайне подозрительный тип!" -- подумал император и ответил вопросом на вопрос: -- А это так важно? -- От этого зависит все! -- безапеляционно заявил Ульянов. -- Режим ниспослан нам богом, а посему мне крайне неприятны любые антирежимные настроения, -- нагловато и, в то же самое время, трусовато ответствовал российский самодержец. -- Когда я говорю с вашим братом -- я имею в виду аристократов, военных, судейских, купчишек, попов, псевдоинтеллигентов -- мне становится страшно за рассудок и нрав! -- с болью в голосе произнес Ульянов. -- На днях мне даже пришлось начистить рыло одному фабриканту. "Барсукевич прав, -- подумал узурпатор. -- Этот субъект действительно очень опасен. Похоже, правда, он не знает -- кто я такой, но все равно очень опасный тип. И почему он с чемоданом? Кто это ходит по городу с такими чемоданами!? Он, что, сумасшедший! Не похоже. Тогда что у него в чемодане? Может бумаги, подтверждающие его права? Это очень похоже на правду". -- Еще по одному? -- с энтузиазмом предложил Ульянов. -- Да-да! -- не без удовольствия поддержал полковник. Желание выпить пересиливало все его страхи. -- Только теперь разрешите мне вас угостить. -- Разрешаю! -- великодушно согласился Ульянов и похлопал полковника по щеке. -- Скоро у нас, вообще, все будет разрешено! "Что он имеет в виду? -- ужаснулся узурпатор. -- Очень, очень опасный человек!" У истинного наследника началась икота. По пути к стойке полковник Бздилевич внезапно сообразил, что в таком чемодане вполне могла быть бомба. И это было похоже на правду! Или все-таки бумаги? Полковник терялся в догадках, у него даже начали трястись руки, и на обратном пути он едва не расплескал вино. -- Что это вы взяли? -- спросил Ульянов. -- Это же "Рубин"! -- "Рубин", -- подтвердил император. -- С вами того и гляди блеванешь, полковник! -- недовольно сказал Ульянов. -- До того, как вас встретить, я пил водку, вы меня сбили с пути истинного, а теперь еще и вина мешаем. -- Я люблю мешать, -- сказал полковник Бздилевич и с удовольствием принял стакан. -- Я и в былые годы замечал за вами дурные наклонности, полковник. После смешения вин Ульянова сразу замутило, он замахал руками перед своим носом и поспешил в уборную. Полковник остался наедине с вожделенным чемоданом. Момент был решительный. Он колебался недолго. Да и некогда было колебаться. Опасливо озираясь по сторонам, император устремился к выходу, унося с собой чемодан и лишая тем самым Ульянова запасов чистого белья и носовых платков. Уходя, император с ужасом заметил того самого типчика в идиотской красной шапке. Типчик стоял за столиком в дальнем углу и пристально смотрел на узурпатора. "Неужели хвост!?" -- подумал император, выскакивая из винницы и бегом устремляясь к Невскому проспекту. Ульянов проблевался, вернулся, обнаружил пропажу и долго не мог поверить собственным глазам. Он даже выглянул на улицу -- посмотрел, не вышел ли полковник подышать свежи