С.Родионов. Криминальный талант --------------------------------- Родионов С. Криминальный талант: Повести. СПб.: Интерласт, 1994. - 592 с. с. 387-590. OCR: sad369 (г. Омск) --------------------------------- Часть первая Виктор Капличников слегка покачивался от радости. От жаркого, перемятого каблуками асфальта; от тихого горячего ветерка, в котором духов, казалось, больше, чем кислорода; от встречных огоньков, мельтешивших в густо-синих улицах; от встречной девушки в брючном костюме... Радость была всюду. Но шла она из внутреннего кармана пиджака. Там лежал жесткий типографский прямоугольник свежего диплома. Капличникову хотелось зайти в какую-нибудь парадную. И еще раз впиться в него глазами. Но он терпел, да в парадной и помешали бы. Два часа назад у Виктора было среднее образование, а теперь высшее. Два часа назад он был токарь, а теперь инженер. Неприятности можно переживать в одиночестве. Радость же рвется наружу, к людям. Этот диплом даже некому было показать: родители в отпуске, приятели в турпоходе. Он пожалел, что не пошел вспрыснуть это дело с малознакомыми заочниками. Конечно, можно взять бутылку хорошего вина, пойти домой, положить перед собой диплом и выпить всю емкость мелкими глотками. И сидеть в притихшей квартире перед телевизором - единственным живым существом. Но ему были нужны люди и тот городской шум, который так всем надоел. Капличников шел по проспекту длинным рабочим шагом. На него бежали желтые фары, реклама, витрины и фонари. Из скверика вырвался запах скошенной травы, первой в этом году, и сразу посвежело. Аромат духов показался жеманным и вроде бы лишним. У подземного перехода продавали белую сирень. Он купил большой дорогой букет, купил никому, себе. Хотел поискать в сирени цветочки с пятью лепестками и съесть на счастье, как это делал в детстве, но решил, что грех требовать у жизни еще счастья. На углу в глаза бросились большие голубоватые буквы ресторана "Молодежный": бросились, как откровение. Это было как раз то место, где крутилась бесконечная радость и не признавалось одиночество. Даже не раздумывая, Капличников направился к решетчатому неоновому козырьку. У широкой двери он одернул пиджак, трезво подмигнул швейцару и вошел в синеватый холл. В стеклянных дверях зала Капличников замешкался, не зная, как поступить с букетом. Ему почему-то захотелось сдать его гардеробщику и взять номерок - не входить же в ресторан с цветами и без женщины. И тут он увидел ее, женщину, которая стояла у зеркала и, видимо, ждала своего мужчину. Капличников зарыл лицо в сирень, вдохнул щемящий запах и двинулся к ней. - Это вам. От незнакомца. Просто так, - смело сказал он и протянул букет. Она вскинула голову и широко распахнула глаза, будто он щелкнул перед ее лицом зажигалкой. Но это была секунда - тут же девушка улыбнулась и взяла цветы просто, как кусок хлеба. - Спасибо. - Надеюсь, ваш знакомый по шее мне не съездит, - сказал Капличников и тут же спохватился: человеку с высшим образованием выражение "съездить по шее" можно и не употреблять. - Знакомого уже нет, - усмехнулась девушка. - Как нет? - удивился Капличников: он не представлял, что сегодня могло чего-то или кого-то не быть. - Час жду, а его нет. Придется уходить, - ответила девушка без капли грусти, как говорят женщины о досадной мелочи, вроде поехавшей петли на чулке. - Ну и знакомый! - удивился он. - Шапочный. Капличников глянул на нее иначе, словно отсутствие этого шапочного знакомого дало ему второе зрение, - девушка была симпатична и стройна, только, может, чуть широковата. Да при ее полных ногах не стоило бы носить такое короткое мини. - Послушайте! - воодушевленно начал он. Девушка спрятала нос в букет и вопросительно посмотрела из цветов. - Пойдемте со мной. У меня сегодня... невероятный день. - Почему невероятный? - Особенный, радостный день... Я вам все расскажу. Пойдемте, а? Она смотрела из букета весело, словно оценивала шутку - рассмеяться ли, улыбнуться. В другое время Капличников изобразил бы печаль, которая охватит его если она не пойдет. Но сейчас на печаль он не был способен - сиял, как чайник из нержавейки. Видимо радость действует на женщину не хуже печали, потому что девушка тряхнула головой и пошла к залу. Капличников бросился вперед, распахнул перед ней тяжелый прямоугольник стекла, подхватил под руку. Рука оказалась теплой и плотной, как утренняя подушка. Девушка пахла какими-то странными духами. Он никак не мог уловить этот волнистый запах: то ландышем томным, то клейкими тополиными почками, а то просто скошенной травой, как из того сквера. И ему вдруг пришла мысль: эта незнакомка станет его второй радостью. Почему бы к одной удаче не привалить второй, еще более крупной? Почему бы этой девушке не оказаться той невероятной женщиной, о которой он иногда мечтал? Виктор Капличников еще не знал, та ли это женщина, о которой думалось, но уже чувствовал, что она не похожа на тех девушек, с кем он работал, ходил в кино и стоял в парадных. Они пересекли зал и в самом углу обнаружили свободный столик на двоих. Это тоже была удача, пусть мелкая, но удача, которые должны сегодня сыпаться, как яблоки с дрожащего дерева - крупные и мелкие. - Я - Виктор, - представился он, как только они сели. - Ирина, - сказала она, подняв большие внимательные глаза. Конечно, Ирина, не Ира, а именно Ирина - чудесное имя, которое он любил всегда. - Какая же у вас радость? - улыбнулась она, не выпуская букет из рук, словно пришла на минутку. - Уже стало две. - Чего две? - не поняла она. - Две радости. Во-первых, получил диплом об окончании Политехнического института. Инженер-механик. Радость, а? Она кивнула. Ему показалось, что сильно своей радостью он ее не поразил. В конце концов, что такое он со стороны - еще один инженер, которых сейчас пруд пруди. - А во-вторых? - Во-вторых, встретился с вами. - Еще неизвестно, радость ли это, - усомнилась она и вдруг засмеялась довольно громко и весело. Он подхватил смех, как эхо подхватывает голос. И ему сразу стало спокойнее, ничего уж такого особенного: кончил институт и встретил хорошую девушку. Тысячи людей, десятки тысяч кончают институты и встречают милых женщин. Ему стало спокойнее, потому что очень сильная радость до сих пор сжигала его энергию. Официант налетел ветром, схватил сирень, тут же приспособил ее в вазу-кувшин из синего ребристого стекла и встал, выразив фигурой ожиданье, не согнув ее ни на сантиметр. - Что берем? - спросил было Капличников у Ирины, но тут же махнул рукой: - Сегодня я именинник. Итак, салат фирменный, цыплята табака, икра черная четыре порции... Он все диктовал и диктовал, пока она опять громко не рассмеялась: - Куда вы набираете?! - Много, да? А что вы пьете? - Только не коньяк, терпеть не могу. - Тогда водку? И шампанское. - Салат из свежих огурцов употребляете? - спросил официант. - Обязательно употребим, - заверил Капличников. Официант ушел, привычно ввинчиваясь меж столов. В полумраке под потолком медленно вращались громадные лопасти, разгоняя табачный дым по углам. Бра на деревянных панелях светились угарной синью, плывущей вверх и пропадающей над светильниками. Шумок стоял ровный, было еще рано, часов девять вечера. - А вы правда сегодня кончили институт? - спросила она. Капличников сначала растерялся, - ему всегда верили сразу. Он хотел тут же вытащить диплом, но опустил поднятую руку - надо ли доказывать. Да и не хотелось его доставать: не то все-таки место, где стоило размахивать дипломом, который дался не так-то легко. - Значит, вы решили, что я придумал такой предлог для знакомства? - Верю-верю, - улыбнулась она. - Впрочем, чтобы познакомиться с вами, можно придумать любой предлог, - улыбнулся и он. Официант ловко уставил белую до синевы скатерть мелькая руками, словно их было штук шесть. Но Капличников вовремя перехватил у него открытые бутылки - наливать он хотел сам. - Мне только шампанского, - предупредила Ирина. - Как?! - удивился Капличников. - Вы же просили водки. - Я сказала, что не терплю коньяка, даже запаха. - А-а-а, - понял он. - Может, рюмочку? - Нет-нет. Зато шампанского вот этот громадный фужер. Он налил ей вина, а себе большую рюмку водки. Официант сразу исчез. На том конце зала тихонько заиграл оркестрик, словно ждал их. Капличников взял рюмку и набрал воздуха для тоста... - Виктор, добудьте мне сигарету. Вы, я вижу, некурящий. - Сейчас официанту закажу, - выпустил он воздух и отставил рюмку. - Его теперь не найдешь. - Ну, пока стрельну. Он вскочил и шагнул к соседнему столику, но там сидел некурящий молодой парень в очках с тремя девушками, Капличников пошел к летчику, который уже был охвачен всеобщим ресторанным братством и чуть не засадил его за свой столик выпить по одной. Но от нераспечатанной пачки сигарет ему отбояриться не удалось, хотя просил он две штучки. Ирина кивнула и закурила с удовольствием, красиво, делая губы трубочкой. Виктор опять взялся за рюмку: - Тут ничего, кроме старого, доброго "за знакомство", не придумаешь. - Со свиданьицем, - усмехнулась она. И Капличников не понял - понравился ей тост или она его высмеяла. Он проглотил водку и тут же подумал, что коньяк прошел бы куда лучше. Холодная жидкость едко опустилась в желудок, но вдогонку поехал огурец - и сразу все там утихло, успокоилось, потеплело. Ирина пила шампанское медленно, отпивая и любуясь им на свет. Что-то в ней было легкое, благородное - в линии рук, в длинных отставленных пальцах, в широких глазах, точнее, в неспешном задумчивом взгляде. Виктор Капличников уставился в фирменный салат, мысленно обругав себя: брякнул дурацкий тост и залпом выжрал водку. Но тут та самая теплота, которая свернулась в желудке, как кошка в кресле, вдруг сразу оказалась в голове. - Я о вас ничего не знаю, - сказал он. - Вот я - вся тут. - Это верно, - засмеялся он. - Но все-таки? - Так и я о тебе ничего не знаю. "Тебе" он заметил сразу, как чиркнутую спичку в темноте. Выходило, что она только внешне чопорная, а вообще-то простая, как и все девчата в мире. - Я что, я уже о себе говорил. Работаю токарем, вот кончил институт. Теперь перейду на должность инженера. А может, не перейду, не очень хочется. Холост, двадцать восемь лет, жилплощадь имею, здоровье хорошее, вешу семьдесят килограммов, рост сто семьдесят пять, глаза карие, зубы все целы. Она рассмеялась. Капличников довольно схватил бутылку, налил себе рюмку и долил шампанским ее фужер. - А у меня двух зубов нет, - ответила она. - Я это переживу, - заверил он. - Но не переживу, если вы... если ты замужем. - Пока не собираюсь. - Тогда я скажу еще тост - выпьем за тебя. Чтобы ты была той, какой мне кажешься. И он вылил водку в рот, не дождавшись ее слов. Он знал, что она обязательно спросит, какой же ему кажется. Ирина выпила шампанское, взяла яблоко и ничего не спрашивала. Принесли цыплят табака. Она стала есть аккуратно и сосредоточенно. - Кто ты? - вырвалось у него после второй рюмки. - Откуда я знаю, - усмехнулась она. - Как? - опешил Капличников и бросил разрывать Цыпленка. - А ты кто? - спросила она. - Как кто? - не понял он. - Я же тебе сказал: токарь, окончил институт... - Это место работы и образование. А кто ты? Теперь она не улыбалась. Пышные, но короткие серебристо-белесые волосы, светлая челка, а под ней глаза - широкие, с неспешно-спокойным взглядом. Капличников подумал, что она похожа на француженку, хотя их, кроме кино, нигде не видел. - Вот ты о чем, - протянул он, взял ее руку и поцеловал. - Да ты умница! Она опять улыбнулась, но руки не отняла - так и осталась ее небольшая ладошка-лодочка в его широком бугристом кулаке. Он держал ее чуть касаясь, как вчера за городом скворчонка, прыгнувшего по глупости из гнезда. - Я научный работник, - сообщила она как-то между прочим. Как же он сразу не понял, когда у нее это на лбу написано... Наверное, кандидат наук или даже доктор - бывают в физике и математике молоденькие доктора наук со счетно-решающими машинами вместо мозгов. А он дипломом похвалялся... Капличников хотел опять поцеловать руку, но сильная зевота неожиданно схватила челюсти. Он даже выпустил ее ладонь, прикрывая свой полуоткрывшийся рот. Видимо, сказывалась усталость последних дней, да и сегодня он поволновался. - Ирина... Ты с кем-нибудь дружишь? Я хочу сказать, у вас... то есть у тебя... есть друг? Дурацкий вопрос, но по пьянке прощается. - Конечно, прощается. А зачем это тебе? - Как зачем?! - удивился он и до боли в скулах сцепил челюсти, которые хотели распахнуться в зевке. - Разве мы больше не встретимся? - Мы еще не расстались. - Я заглядываю вперед. - А ты хочешь встретиться? - Ирина, разве по мне не видно, хочу ли... Он поперхнулся, перехватив подкатившую зевоту, тугую, как капроновый жгут. Только бы она не заметила, что он совсем валенок - зевоты еще не хватает. Капличников согнул тот жгут челюстями. Надо было еще выпить, - водка на какое-то время снимала усталость. А усталость навалилась, будто он стоял в яме и земля осела на его голову и плечи. Он даже сейчас не знал, о чем и как с ней говорить, хотя вообще-то слыл парнем остроумным. - Выпьем, Ирина... - Я пропущу, - мягко сказала она. - А ты выпей, мужчина же. Он быстро налил рюмку и торопливо выпил, словно водку могли унести. Закусывать не стал, уже не хотелось. - Ирина, ты танцуешь? - Конечно. - Пойдем... когда заиграет оркестр... Он увидел в ее глазах легкую настороженность - значит, заметила, что ему не по себе. - Понимаешь... рано проснулся... экзамены... Капличников обвел взглядом зал. Бра потемнели, курились серым дымом, как вулканы. Оркестр слился в одного толстого многорукого человека, который дергался марионеткой. Летчик вроде бы ему улыбался одними губами, и они, эти губы, тянулись и тянулись, превращаясь в хобот. Официанты почему-то прыгали от стола к столу, как зайцы меж кустов. Он резко повернул голову к Ирине. Она курила, поглядывая на оркестр. Но ее струйка дыма тоже прыгала. - Ирина... Кажется, я люблю тебя... Она кивнула головой - он точно видел, как она согласно кивнула головой. Но тут сила, с которой он ничего не мог сделать, как с земным притяжением, ухватила его за голову. Ему захотелось на минутку, на секунду, может, на долю секунды, опереться лбом о стол. - Ирина... со мной какая-то чертовщина... - Бывает, - спокойно ответила она, стряхнула пепел и налила себе лимонаду. - Ирина. На секундочку... положу голову... Стол поехал на него, как земля на падающий самолет. Последнее, что он помнил, - это подскочивший в блюде фирменный салат, задетый его лбом. И что-то было после: или шел сам, или его вели, но этого он уже не помнил и не понимал, как бессвязный бредовый сон. Следователь прокуратуры Сергей Георгиевич Рябинин сидел перед вентилятором, почти уткнувшись лицом в лопасти, и ничего не делал, если не считать, что он думал про телепатию. Было уже одиннадцать часов. Вентилятор жужжал мягко, с легкими перепадами, но все-таки монотонно, дремотно. Воздушная струя не была холодной - только что духоту не подпускала. От десяти до двенадцати, на каждые полчаса, были повестками вызваны свидетели по старому заволокиченному делу, бесперспективному, как вечный двигатель. Но свидетели не шли. Рябинин знал, почему они не идут, - он этого не хотел. Проводить неинтересные допросы, да в такую жару... Странно, но так бывало не раз: если он очень хотел, чтобы вызванные не приходили, то они не шли. Рябинин это никак не объяснял - случайность, хотя где-то оставлял местечко для гипноза, телепатии и других подобных явлений, еще мало изученных наукой. Он мог бы кое-что порассказать из этой области... Размышления в струях вентилятора прервал следователь Юрков, в белых брюках, потемневший, опаленный, с прищуренными от солнца глазами, словно только что приехал с экватора. - Жарко, - сказал он, сел ближе к струе и расстегнул на рубашке еще одну пуговицу. - Юрков, я придумал восточную пословицу, послушай: потерял час - потерял день, потерял день - потерял месяц, потерял месяц - потерял год, а потерял год, сам понимаешь, - потерял жизнь. - Это к чему? - К тому, что я сегодня уже потерял полтора часа. - Жарко, - объяснил Юрков. Рябинин знал, что его сентенция о времени не направит разговор ни на восточную мудрость, ни на философскую вечность. Недавно в местной газете была статья о Юркове, где говорилось, что его жизнь - это следствие. Рябинин мог подписаться под этим. Юрков думал и говорил только о следствии. Правда, было небольшое исключение - садовый участок, но он шел после следствия. - Клубника-то у тебя не сгорела? - спросил Рябинин. - Поливаю, - нехотя ответил Юрков, потому что рябининские вопросы сочились иронией, как сосна смолой. - Слушай, посеял бы ты вместо клубники опийный мак, а? - Зачем? - Я никогда не вел дел по двести двадцать пятой статье. Ты бы посеял, а я бы вел против тебя следствие. Юрков даже не ответил - юмор пролетал мимо его ушей, ничего не задевая. Рябинин никак не мог понять, почему все-таки Юрков заходит к нему ежедневно, а то и несколько раз в день, словно его притягивали эти шпильки и насмешки. - Ну и жара, - повторил он, - допрашивать невозможно. - Да, - согласился Рябинин, - в жару допрашивать плохо. - Трудно дышится. - Плохо смотрится свидетель. - Очки потеют? - поинтересовался Юрков. - Нет, свидетели. Юрков посмотрел на него внимательно, словно спросил - опять шутка? - Опять шутка? - Вполне серьезно, - заверил Рябинин. - Ну и пусть потеют, - осторожно возразил Юрков, еще не совсем уверенный, что это не розыгрыш. Вот теперь Юрков усмехнулся. Это был второй парадокс, которого не мог понять Рябинин: когда он шутил - Юрков окостенело замолкал; когда он говорил серьезно - Юркова начинал одолевать смех. - Это твои штучки, - все-таки не согласился Юрков. - Почему же штучки... Я тебе сейчас объясню. Юрков подозрительно прищурился, словно Рябинин сказал ему не "я тебе сейчас объясню", а "я тебе сейчас устрою". - Ты видел когда-нибудь телевизор? Ах да, ты же смотришь футбол-хоккей. Так вот: изображение на экране, а образуется оно за ним - там целая куча винтиков, диодов и всяких триодов. Представь, помутнело стекло. И сразу плохо видно. Так и человек. Мозг, психика - это диоды-триоды. Лицо - это экран. И этот экран должен быть чист; чтобы я видел: покраснела кожа от волнения или побледнела, или вспотел человек, или стал иначе дышать... Я уж не говорю про более сложные движения. А в жару лицо пышет, как блин на сковороде. Какие уж тут движения. Откуда я знаю, отчего свидетель красен - от моего вопроса или от жары? Юрков молчал, собирая на лбу задумчивые складки. - Может, и верно говоришь, - наконец сказал он, - да уж больно ехидно. Рябинин пожал плечами: сколько раз он замечал, что людей чаще интересует не что говорят, а как говорят. - Тебе, лучшему следователю, про которого пишут газеты, объясняю такие элементарные вещи. Вот поэтому я ехидный. Юрков встал, хрустнув сильным телом, которое от работы в садоводстве еще больше стало походить на дубовый ствол с обрубленными ветками. И Рябинин подумал, что он сейчас телом сказал больше, чем словами. Но Юрков сказал и словами: - Вся эта физиономистика для рассказов девочкам. Вот писать жарко, пот со лба утираешь, мысли путаются, вопросы не так формулируешь. - Да, и следователь получается несимпатичный, - подсказал Рябинин. - При чем здесь симпатичный? Я не в театре выступаю, а на работе сижу. - Вот поэтому мы и должны быть симпатичными, культурными, умными, чтобы свидетели уходили от нас с хорошим впечатлением. - Мне плевать, что обо мне подумают свидетели. Я не артист, а следователь. - Следователь больше, чем артист. О плохом артисте подумают, что у него нет таланта. Он позорит театр. А плохой следователь позорит государство. - В твоем понимании следователь такая уж фигура! Да мы обыкновенные служащие, каких тысячи. - Нет, мы политические деятели. Посмотри, как замолкает зал, когда на трибуну выходит следователь. Как люди слушают, приходят советоваться, делятся, интересуются... Наша работа прежде всего политическая. - Прежде всего я должен изолировать преступника! - Если преступник будет изолирован, а у людей останется от следователя впечатление как от хама и дурака, то пусть лучше преступник ходит на свободе. Государству меньше вреда. Юрков онемел. Даже узкие глаза расширились насколько могли. Он смотрел на Рябинина и ждал следующего высказывания, еще более невероятного. Не дождавшись, он строго сказал, опять прищурив глаза: - Мы должны бороться с преступностью. - Нет, - возразил Рябинин, - мы должны по вечерам бегать трусцой. - Да ну тебя, - махнул рукой Юрков и вышел из кабинета. Он считался хорошим парнем - он и был хороший парень. Когда требовалась техническая помощь по делу или надо было перехватить пятерку на книги, поднять что-нибудь или сдвинуть сейф, Рябинин всегда шел к нему. Юрков помогал просто, между прочим, поэтому помощь не замечалась, а это - признак настоящей помощи. У него был спокойный, покладистый характер, который очень нравился начальству, да и весь их маленький коллектив ценил. Рябинин теперь думал не о телепатии, а об абстрактном хорошем парне. Что-то мешало принять его умом - рубаху-парня, доброго, компанейского, веселого и верного. Рябинин уже не мог отцепиться от этой мысли, пока нет ей объяснения, хотя и знал, что сразу его не найдешь. - По-твоему, - распахнул дверь Юрков, белея в проеме брюками, как дачник: только ракетки не хватало, - по-твоему, и преступник должен быть хорошего мнения о следователе? - А как же! - сказал Рябинин и выключил вентилятор, чтобы слышать Юркова. - Да какой преступник хорошо думает о следователе?! Они ненавидят нас, как лютых врагов. - Неправда, - сказал Рябинин и шагнул к двери, чувствуя, как в нем затлевает полемический пыл. - Хорошего следователя они уважают. - Какое там уважают?! Ты будто первый год работаешь... Спорят, ругаются, жалобы пишут... - Ты путаешь разные вещи: преступник борется со следователем. Следователь для него противник, но не враг. - Как это может быть: противник, но не враг? - усмехнулся Юрков какой-то косой улыбкой. Он тоже распалился, что бывало с ним редко, как ливень в пустыне. Что-то задело его - даже вернулся. И Рябинин подумал, так ли уж спокойны спокойные люди, да и можно ли быть спокойным на самой беспокойной в мире работе? - Действительно, оригинально, - согласился Рябинин. - Любой преступник знает, что следователь прав. И знает, что следователь в общем-то ему не враг, желает добра. Но преступник вынужден бороться со следователем, чтобы уйти от наказания или меньше получить. - И вот после этой борьбы, когда преступник схлопочет лет десять, он должен сохранить обо мне приятные воспоминания? Юрков даже кашлянул от прилившего к горлу недоумения. - А разве нельзя уважать сильного и честного противника? - Я его посадил, а он меня уважать? - не сдавался Юрков. - А ты ему обязан в процессе следствия доказать всем своим моральным преимуществом, что он сидит правильно. Он должен поехать в колонию с твердым убеждением - больше не повторять. Короче, он должен еще на следствии "завязать". - Ну что ты болтаешь, Сергей? Ведь такие бывают зеки, что их век не переубедишь. - А если не убедишь, значит, следствие проведено плохо. - Мое дело не его убеждать в виновности, а суд. Ясно?! - Конечно, суд, - согласился Рябинин. - Но все-таки главное - убедить преступника. Мы же за их души боремся... - Теперь я знаю, почему ты мало кончаешь дел, - заключил Юрков и неопределенно хихикнул, представляя это шуточкой. - Теперь я знаю, почему про тебя пишут в газетах, - сообщил Рябинин и тоже хотел издать смешок насчет своей шуточки, но вместо него вырвались короткие фыркающие звуки, которые издает лошадь от удовольствия. Юрков постоял, хотел, видимо, спросить про газету, а может, фыркнуть хотел в ответ, но только захлопнул дверь. И Рябинин сразу понял, почему его не восхищал просто хороший парень. Потому что выросло время, страна, люди, и усложнилось понятие "хорошего человека", как усложнились патефоны, аэропланы и "ундервуды". Потому что понять человека стало важнее, чем дать ему в долг пятерку или снять последнюю рубашку. Без хлеба и одежды можно перебиться, но трудно жить непонятым и уж совсем тяжело - непринятым. Зазвонил телефон. В жару даже он дребезжал лениво, словно размякли его чашечки. Рябинин нехотя взял трубку. - Привет, Сергей Георгиевич! Холода тебе, - услышал он настырный голос Вадима Петельникова. - Спасибо, тебе того же, - ответил Рябинин, сел на стол и благодушно вытянул ноги. - Как в жару ловится преступничек? - Нам жара не помеха, мы же не следователи, - сразу отреагировал Петельников, и Рябинин представил, какая стала мальчишеская физиономия у этого высокого двадцатидевятилетнего дяди. - Так я и думал, - невинно признался Рябинин. - Почему так думал? - подозрительно спросил Петельников, прыгая в ловушку. - Видишь ли, жара действует на мозговое вещество и размягчает его, поэтому следователь работать не может. А ноги у инспектора только вспотеют. Петельников молчал, бешено придумывая остроумный ответ. Рябинин это чувствовал по проводам и улыбался, - с Вадимом он говорил свободно, как с самим собой: любая шутка будет понята, острая шпилька парирована, брошенная перчатка поднята, а серьезная мысль замечена. - Есть ноги, Сергей Георгиевич, которые стоят любой головы. - Наверное, имеешь в виду стройные женские? - поинтересовался Рябинин. - Женские! - крикнул Петельников. - Да ты знаешь, сколько километров в день проходят обыкновенные кривоватые ноги инспектора уголовного розыска? - Чего ж они ко мне давненько не заворачивали? - спросил Рябинин. - Про это и звоню, - признался Петельников. - Давай сегодня, - сразу предложил Рябинин. - После обеда жди. Рябинин знал, как его ждать... Можно ждать машиниста с линии, летчика из рейса и капитана из плаванья, потому что они прибывают все-таки по расписанию. Но никогда не стоит ждать инспектора уголовного розыска - ни другу, ни жене, ни матери. У инспекторов нет рабочих дней и рабочих часов, нет графиков и расписаний, и слова твердого нет... Какое он может дать слово, если его время зависит от какой-нибудь пропившейся дряни, которая притихла в темной подворотне. И завыли сирены машин, и только успеет схватить инспектор электробритву и чистую рубашку. Тогда его можно ждать сутки, неделю или две. Тогда жена может днями напролет думать, почему, по какому закону она не имеет права видеть любимого человека и куда можно на это жаловаться. Только сынишка вздохнет в детском саду и загадочно скажет ребятам, что у папы опять "глухарь". Тогда и старая мать всплакнет, не от страха за сына, хотя всякое бывает на такой окаянной работе, а всплакнет просто так, потому что старые матери любят иногда плакать. Но инспектор не придет домой и его лучше не ждать: когда не ждешь - быстрей приходят. Он может появиться посреди ночи или дня; может выйти с соседней улицы, а может прилететь с другого конца Союза: заросший, несмотря на взятую электробритву, осунувшийся и веселый. Значит, та пропившаяся дрянь уже там, где она должна быть. Значит, нет больше "глухаря". А инспектор будет спать два дня, потом будет есть два дня, а потом - потом опять зазвонит телефон и екнет сердце у жены, испугается мать и насупится ребенок. Виктор Капличников открыл глаза. Сначала ему показалось, что над ним белый выгоревший шатер-палатка. Но этот шатер уходил вверх, в бесконечность. Его серая мглистая ширина была ровно посредине перечерчена нежно-розовой полосой, словно собранной из лепестков роз. И он понял, что перед ним раннее небо; что там, наверху, уже есть солнце, и оно коснулось следа реактивного самолета. И тут же в его уши ворвался скандальный гомон воробьев, которые дрались где-то рядом. Тело содрогнулось от раннего росного холода. Капличников уперся во что-то руками и резко сел. Он оказался на реечной скамейке в сквере, в том самом сквере, запах которого разносился вчера по проспекту. Смоченная росой, трава сейчас пахла терпким деревенским лугом. За аккуратной ниткой каких-то желтых цветов стоял игрушечный стожок первой травы, сочной и влажной, как нашинкованная капуста. По красноватым дорожкам бегали голуби. Было еще тихо, только где-то за углом шла поливальная машина. Капличников потер сухими руками лицо и встал, разминая тело. Сразу заныли правый бок и спина - видимо, отлежал на деревянных планках. Он стал ощупывать себя, как врач больного. И вдруг рванулся к карману пиджака - диплом был на месте. Капличников облегченно выругался в свой собственный адрес. Он сел на скамейку - надо было прийти в себя. Напиться в такой день, как мальчишка... Первый раз в жизни он ночевал подобным образом. Хорошо, что нет дома родителей. Он абсолютно все помнил, даже помнил подпрыгнувший от его лба фирменный салат, когда голова рухнула на стол. Помнил Иринины глаза, которые в ресторане смотрели на него укоризненно. Напиться в такой день, когда получил диплом и познакомился с девушкой, которая теперь исчезла в громадном городе, как запах цветка в атмосфере. Видимо, уж так устроена жизнь - с балансом, чтобы человек не лопнул от радости. В конце концов, он и мечтал-то о двух радостях - о дипломе и женщине. О дипломе инженера-механика, который он получил вчера. И о женщине, с которой бы он стеснялся, с которой не знал бы, как говорить, и которую невозможно было бы повести в парадную или на темную лестницу. Вчера он с этой женщиной познакомился. Конечно, она сразу же ушла, как только он заснул на столе. Капличников хотел еще раз выругаться, но представил Ирину и только вздохнул. Он потряс пиджак, почистил рукой брюки и стал шарить по карманам. Все документы были на месте, но денег не было - сто шестьдесят рублей как корова слизнула. Все-таки обчистили его, пока он спал, или выронил где. Но это не очень беспокоило: диплом цел, а деньги дело наживное. Он пошел по хрустящей кирпичной крошке и свернул на улицу. Город медленно просыпался, начиная где-то вдалеке тихонько шуметь. Пока на улице, кроме дворников и голубей, никого не было. Но через полчаса люди пойдут, да и сам бы он встал на работу через полчаса. Хорошо, что ему сегодня никуда не идти. Домой не хотелось, и он решил побродить до жары по свежим политым улицам. Виктор Капличников был человеком въедливым и дотошным. Только эти качества и помогли ему кончить заочно институт, что не так-то просто. Сейчас у него возникло такое ощущение, будто ему задали задачу, а он ее не решил. Он не понимал, откуда оно. Вроде никто и ничего не задавал. Память привычно побежала к сессиям и проектам, но там все было кончено, там все в порядке. Неужели этот сквер вопросом вмялся в сознание, как кнопка в подошву ботинка? Уже начали попадаться люди, и вовсю побежали трамваи и троллейбусы. Кто спал, кто просыпался. А кто не спал, вроде него, тот шел домой - с ночной смены, с вокзала... Он шел из сквера, потирая лоб, стараясь вспомнить, когда же последний раз напивался вот так, до скамеечки. Память вытащила только один факт - в восемнадцать лет на какой-то свадьбе. Но это было давно. Заметно потеплело, и сразу на асфальт легла сушь. Капличников ходил по тихим улицам, а потом стал бродить вдоль парка под громадными липами. Тут еще сохранялась свежесть, и легче перебирался в памяти вчерашний вечер. Одно обстоятельство не давало ему покоя, одно неизвестное. Он погладил небритую щеку и посмотрел на часы - девять. Капличников вышел из липовой тени и побрел к центральному проспекту. Жара уже распласталась по улицам, но асфальт пока был тверд. Капличников не понял - специально он шел к ресторану или случайно оказался в этом месте проспекта. Над ним висели стеклянные буквы. Потухшие, они не смотрелись, как любительница косметики после бани. Он побрел к толстым стеклянным дверям, оправленным в блестящую раму из нержавейки. С той стороны их натирал вчерашний швейцар. Капличников остановился. Швейцар раза два глянул на него и показал пальцем на табличку - ресторан работал с двенадцати дня. Тогда Капличников тихонько стукнул в дверь. Швейцар нехотя положил тряпку и приоткрыл дверь: - Чего тебе, парень? Закрыто еще. А выпить можешь вон там, в подвальчике. - Я не выпить. Был вчера у вас. Не помните меня? - Сказанул. Тут за день столько бывает, что голова от вашего брата дурится без всякого алкоголя. - А девушку видели? Беленькая, с челочкой... - Даешь, парень, - окончательно удивился швейцар. - Тут девушек проходит за вечер сотни две, а то и три. И беленькие, и серенькие, и синенькие ходят, и в брючках, и в максиях, а то и без юбок, считай. Ресторан, чего уж... Швейцар был в рабочем черном халате, без формы, с морщинистым загорелым лицом старого рабочего человека, - вечером будет стоять в белой куртке с блестящим позументом, улыбаться и открывать дверь. - А ты чего хотел, парень? Обсчитали? - Да нет. Хотел узнать, как я отсюда вышел, - улыбнулся Капличников. - Не помнишь? - Не помню. - Ничего, бывает. У меня работа, парень, такая: впустить трезвого, выпустить пьяного. А тебя не помню. Физиономия у тебя нормальная, как у всех. Капличников побрел дальше. Затем ускорил шаг и вскочил в троллейбус. Каждая задача должна быть решена. Этому его учили в школе и в институте. Возможно, он ошибается. Но тогда пусть ему объяснят, что никакой задачи нет или она не имеет решения. Старший инспектор уголовного розыска Вадим Петельников выглянул из кабинета, посмотрел, нет ли к нему людей, захлопнул дверь и закрылся на ключ. Сбросив пиджак, он достал из стола маленький квадратный коврик и положил на пол. Потом вздохнул, закрыл глаза и вдруг ловко встал на голову. Желтые с дырочками ботинки сорок третьего размера повисли там, где только что была голова. Оказавшись внизу, лицо покраснело, как инспекторское удостоверение. Сильно бы удивились сотрудники отдела уголовного розыска, увидев Петельникова, стоящего вверх ногами. Не прошло и минуты, как в дверь слабо постучали. Петельников внизу чертыхнулся, но вспомнил, что надо сохранять космическое спокойствие, а то простоишь без пользы. Стук повторился. - Сейчас! - крикнул Петельников, но голос увяз во рту, будто его накрыли подушкой. Он чертыхнулся еще раз и встал на ноги. Закатав рукава и поправив галстук, Петельников нехотя открыл дверь. В кабинет неуверенно вошел небритый парень с усталым лицом. Хороший коричневый костюм был в белесых длинных пятнах-полосах, словно его били палками. - Садитесь, - буркнул Петельников. - Я обратился к дежурному, а он послал к вам. Понимаете, я не жалуюсь... а просто поговорить. - Можно и поговорить, - согласился Петельников, - была бы тема интересной. Парень не улыбнулся - серьезно смотрел на инспектора. Петельников уже видел, как то, о чем он хочет поговорить, въелось в него до костей. - Как вас звать? - на всякий случай спросил инспектор. - Капличников Виктор Семенович. Понимаете, я вчера получил диплом. Знаете, радость и все такое прочее... Он стал рассказывать все по порядку, поглядывая на инспектора спрашивающими глазами - интересно ли тому. Но по лицу Петельникова еще никто ничего не смог определить. Слушал он внимательно. Капличников кончил говорить и помахал бортами пиджака, - было жарко. - А вы снимите его, - предложил инспектор. - Нет, спасибо. Он стеснялся. Тогда Петельников щелкнул выключателем вентилятора и направил струю воздуха на посетителя. - Все рассказали? - Все. - Бывает: выпили, закусили, ели мало, жара, - усмехнулся инспектор, сразу потеряв к нему интерес. - Вот я и пришел поговорить. - О чем? - Понимаете, выпил-то я всего три рюмки, это хорошо помню. - Только три? - Ровно три. Правда, рюмки немаленькие, но при моей комплекции... Да я и бутылку водки выпивал на спор... И до дому доходил, и соображал все. - Ну, это раз на раз не приходится, - возразил Петельников и пошарил в пиджаке трубку, но вспомнил, что не выдержал насмешек Рябинина и забросил ее дома в сервант. Он закурил сигарету, пуская дым поверх струи воздуха от вентилятора. - Я упал на стол, силы кончились, и больше почти ничего не помню. А как же дошел до сквера?.. Сам не мог. - Могла она благородно довести, а потом надоело. Эх, товарищ Капличников, мне бы ваши заботы. Заявление о краже писать не стоит: вытащили у вас деньги, сами потеряли - неизвестно. - Потом еще вот что... Перепьешь, на второй день состояние похабное. А тут проснулся - ничего, немного не по себе, но ничего. - Сам-то что подозреваешь? - перешел Петельников на "ты". - Не знаю, - признался Капличников. - Поэтому и пришел. - А я знаю, - весело сказал инспектор и встал. - Жара! Вчера днем стояло двадцать восемь. Для наших мест многовато. Капличников тоже поднялся - разговор был окончен. Оставалось только уйти. Он уже шагнул к двери, но она приоткрылась и заглянул моложавый седой майор с университетским значком. - Заходи, Иван Савелович. Вот кто большой специалист по алкоголизму - начальник медвытрезвителя, - представил его Петельников, довольный посещением. Подтянутый майор улыбнулся, четко шагнул в кабинет, пожал руку инспектору и коротко кивнул Капличникову. - Иван Савелович, от чего зависит опьянение7 Вот товарищ интересуется. Майор повернулся к Капличникову и серьезно, как на беседе в жилконторе, сообщил: - От количества выпитого, от крепости напитков, от привычки к алкоголю, от общего состояния здоровья, от желудка, от закуски, от температуры, от настроения... Но самое главное - от культуры человека. Чем культурнее человек, тем он меньше пьянеет. - Ну уж, - усомнился в последнем Петельников. - Потому что культурный человек много не пьет. И культурный человек пьет не для того, чтобы напиться. - Иван Савелович, а ты разве инженеров не вытрезвляешь? - засмеялся Петельников. - Бывают. Но ведь я говорю не о человеке с дипломом, а о культурном человеке, - хитро прищурился майор. Капличников понял, что весь этот разговор затеян для него. Не надо было ходить в милицию, не то это место, куда ходят с сомнениями. Он сделал шаг к двери, но майор вдруг спросил, повернувшись к нему: - А что случилось? - Да вот товарищ в недоумении, - ответил за него инспектор, - выпил в ресторане всего три рюмки, опьянел и ничего не помнит. - А пил один на один с женщиной, - уверенно сказал майор. - Точно, Иван Савелович. А откуда ты знаешь? - поинтересовался Петельников, и в его глазах блеснуло любопытство. - Пусть товарищ на минуточку выйдет, - попросил начальник вытрезвителя. Когда Капличников ушел, Иван Савелович сел к столу и расстегнул китель. Петельников сразу направил на него вентилятор. Майор блаженно сморщился, ворочая головой в струе воздуха. - Вадим... Ко мне поступила подобная жалоба на той неделе. - Какая жалоба? - От вытрезвляемого. Познакомился с девушкой, выпил буквально несколько рюмок... И все, как в мешок зашили, ничего не помнит. Я сначала не поверил, а потом даже записал его адрес. - Ну и что это, по-твоему? - Откуда я знаю. Ты же уголовный розыск. Петельников подошел к окну, потом прошагал к сейфу и вернулся к столу, к майору. Он хотел закурить, но вспомнил, что уже курил да и борется с этим делом, поскольку стоит на голове. - Деньги пропали? - Да, рублей сто двадцать. Иван Савелович достал из кителя записную книжку, полистал ее и вырвал клочок: - Возьми, может, пригодится. - А других случаев не было? - Вроде не слышал. Петельников одеревенело смотрел на майора, будто неожиданно проглотил что-то несъедобное. Была у него такая несимпатичная привычка: замрет, уставится на человека черными волглыми глазами и замолчит. И не знаешь - думает ли он, приступ ли у него какой или хочет сорваться с места, как бегун на старте. - Чего-то я расселся, - сказал Иван Савелович и застегнул китель, - мне же к начальству райотдела надо. Он встал, аккуратно надел фуражку и протянул руку ожившему инспектору. - Неужели пьют в такую жару? - поинтересовался Петельников. - Выпивают. Отдельные лица, - уточнил начальник медвытрезвителя и направился из кабинета своим широким спортивным шагом. Инспектор пошел за ним, выглянул в коридор и кивнул Капличникову. Тот поднялся нехотя, опасаясь, что будут читать мораль. Да и усталость вдруг появилась во всем теле, словно его ночь мочалили. Особенно помятой была спина - при глубоком вдохе она как-то задубевала и по ней словно рассыпались мелкие покалывающие стеклышки. Инспектор достал чистый лист бумаги и положил перед ним: - Опиши все подробно, каждую мелочь. Капличников молча начал писать, ничего не пропуская Инспектор поставил носок ботинка на торчавший ящик стола, сцепил руки на колене и замер, врезавшись взглядом в потерпевшего, теперь уже потерпевшего, только неизвестного от чего. Петельников разгребал в памяти уголовные дела, материалы, заявления и всякие случаи, которыми набита голова любого работника уголовного розыска, как судейский архив. Ничего подходящего не вспоминалось. Тогда он перешел к женщинам, которые были на примете, но ни одна из них не подходила к этой истории ни с какой стороны. - Кончил, - сказал Капличников и протянул бумагу. Инспектор внимательно пробежал объяснение: все описано, даже салат и цыплята. - Официанта опознаешь? - Маленький ростом... Нет, - решил Капличников. - А ее опознаешь? - прищурился инспектор. - Конечно, - сразу сказал Капличников, представил Ирину, и в памяти мелькнула белая челка и большие глаза, уплывающие в голубой мрак ресторана. Он попытался увидеть ее губы, нос, щеки, но они получались абстрактными, или он их лепил со знакомых и даже инспекторский крупный нос посадил под челку. Одна эта челка и осталась - белая, ровненькая, с желтоватым отливом, как искусственное волокно. Да замедленный взгляд... - Опознаю... может быть, - вздохнул Капличников. После обеда жара спала, сползла с людей, оставив подсыхать их липкие вялые тела. В раскрытое окно дунул свежий ветерок. Говорили, что он с Арктики. Где-то уже перекатывался гром. И сразу захотелось что-то делать. Рябинин открыл сейф, рассматривая полки, как турист завалы бурелома. Этот металлический ящик удивлял: сколько ни разбирай его нутро, через месяц там скапливались кипы бумаг, которые, казалось, самостоятельно проникали сквозь стальные стенки. Они откладывались толщами, как геологические формации. Старые бумаги уходили вниз, куда-нибудь в архей, а сверху ложились вчерашние-позавчерашние, а уж на самом верху тонким почвенным слоем залегли два уголовных дела и срочные документы. Они не проваливались в толщу и держались на поверхности, потому что были в работе. Раза два в год Рябинин принимался за эти полки. Он посмотрел на часы - Петельников не шел - и выдернул погребенную пачку, перевязанную шпагатом... Письма из колонии, штук десять. Рябинин взял одно и развернул тетрадный листок: "...а я к вам обязательно зайду, и даже приглашу вас к себе в гости, если, конечно, согласитесь. А почему не согласитесь? Ведь к вам придет не Витька-скуловорот, он же Хмырь-домушник, а придет Виктор Вершелев. Оно верно, что в колонии все завязывают. Но у меня другое. Вы мне говорили: хочешь быть человеком - больше думай. Вот позову я вас в гости через три года и открою тетрадку, толстую, куда пишу все вопросы, а за три года их скопится. Раньше-то я был что темная бутылка..." Рябинин вздохнул и отложил пачку в сторону - такие письма он не выбрасывал. Затем вытащил длинный лист бумаги, исписанный острым коленчатым почерком: "Товарищ следователь! Я уже обращался всюду - в исполком, в горздрав, в газету, к товарищу Клуникову и в санэпидстанцию. Все это равно нулю. Теперь обращаюсь к вам, как к следственному органу. Убедительно прошу определить причину зарождаемости воздуха в моей комнате..." Письмо полетело в корзину - проситель был уже в психиатрической больнице. Официальное письмо на бланке: "Следователю прокуратуры, юристу I класса, т. Рябинину. Напоминаю, что труп неизвестной женщины находится в холодильнике морга с восемнадцатого июля, то есть уже месяц. Прошу ускорить решение вопроса о захоронении. Зав. моргом". Он помнил это дело, которое и заключалось в опознании погибшей женщины. Тогда много было переписки, потому эта бумажка не попала в дело. Он порвал ее. Толстая папка вспухла, словно размокла. Этой папкой Рябинин частенько пользовался при опознании, потому что фотография преступника предъявлялась среди карточек других лиц. Он развязал ее, чтобы уложить фотографии ровнее, - и десятки физиономий, мужских и женских разных возрастов и национальностей замельтешили перед ним. Эту папку он пополнял всегда. Еще одна папка, объемистая, как чемодан. Здесь копии обвинительных заключений, которые Рябинин тщательно собирал. В ней лежала вся его следственная жизнь дело за делом, с самого первого обвинительного, короткого и смешного, как юмористический рассказ, до последнего, толстого, отпечатанного на ротаторе. Пять толстых, испещренных цифрами, конторских книг которые изучались, но не потребовались для последнего дела, надо отправить в бухгалтерию комбината. Узкий сверток, в котором оказалась самодельная финка с длинным, тускло блеснувшим клинком и тупой пластмассовой ручкой. У каждого следователя найдутся в сейфе один-два ножа, грубо выделанных рукой подростка какой-нибудь кастет с дырками-глазницами или заточенный ломик, которым можно и замок взломать, и калекой сделать. Рябинин не терпел этих орудий, больше ощущал их лопатками, чем видел взглядом. Эту финку он помнил хорошо - была целая история с подростком, любовью, местью и этим самым ножом. Да и любая вещь или бумага в сейфе когда-то имели свои истории, которые иначе назывались уголовными делами. Рябинин извлек бланк протокола допроса и хотел уже положить его в стол, но на свету сдвоенная бумага показалась темной, исписанной. Он разлепил листы. Они были заполнены отчеркнутыми фразами в кавычках - пером и шариком, синими чернилами и зеленой пастой, быстрые и тщательно выведенные, и даже одна напечатана на машинке. Таких листков, куда он писал кусочки из жалоб, заявлений и разных бумаг, в сейфе валялось много. Рябинин улыбнулся - эти фразы в официальном протоколе не смотрелись, как стихи на бланке: "...этим я не хочу сказать, что я ангел. Нет, я далеко не эта птица. Если мне выбьют один глаз, я стремлюсь выбить оба". "Он вставлял в разговор нецензурные слова, какие мужчины употребляют для связи слов". "Статья 140 Конституции гарантирует старость каждому человеку". "Товарищ прокурор! Прошу выйти мне навстречу". "Я решил высказать все за нетактичное поведение и, конечно, употребил мат, но не в смысле угрозы, а как есть на самом деле". "Прошу моего мужа простить и возвратить в семью в первобытном состоянии". Рябинин полез в правый угол сейфа - там еще лежали бумажки с подобными афоризмами. А Петельников не шел. Сейчас Петельников прийти не мог. Он уже съездил по адресу, который дал начальник медвытрезвителя, и привез гражданина Торбу, отыскав его на работе. Теперь инспектор сидел в углу, в громадном старом кресле, в котором по ночам научился спать сидя. В комнате стояла тишина, диковинная для кабинетов уголовного розыска. Торба писал объяснение - они уже часа полтора беседовали, если можно посчитать за беседу вопросы инспектора и телеграфные ответы вызванного, перемешанные с нечленораздельным мычанием. На тренированные нервы Петельникова это никак не действовало, хотя он уже поглядывал на хмурого парня острым черным взглядом. Тот писал долго, потея и задумываясь, словно сочинение на аттестат зрелости. - Ну все? - спросил Петельников и нетерпеливо встал. Торба молча протянул куцую бумагу. Инспектор прочел и задумчиво глянул на него. Торба уставился в пол. - Тебе что? - спросил Петельников. - Ни говорить, ни писать неохота? - Мне это дело ни к чему, - буркнул Торба, водя глазами по полу. - Нам к чему, - резко сказал инспектор. - Если вызвали, то надо отвечать, ясно? - Отвечаю ведь. Петельников еще раз посмотрел объяснение - куцый текст этого нелюдима лег на бумагу, как птичьи следы на снег. Одно утешение: если возбудят дело, то следователь допросит и запишет подробно. - Кроме белой челки ничего и не помнишь? - еще раз спросил инспектор, рассматривая красное пухлое лицо парня, завалившиеся внутрь глазки, волосы до плеч и несвежую сорочку. Торба подумал, не отрываясь от пола: - Такая... ногастая. - Ногастая, значит? - Ага... И грудастая. - Ну что ж, неплохо. Покажи-ка мне, где вы сидели? Петельников достал лист бумаги и быстро набросал план ресторана - он все их знал по долгу службы. Торба ткнул к входу, в уголок. Инспектор поставил красным карандашом жирный крест и спросил: - Ну о чем вы хоть говорили-то? - Об чем? - задумался Торба, натужно вспоминая тот вечер в ресторане. - Давай-давай, вспоминай. - Ни об чем, - вспомнил Торба. - Да не может этого быть, юный ты неандерталец, - ласково сказал Петельников, посмотрел на его лицо и подумал: вполне может быть. - Мы ж только познакомились... - Ну и молчали? - Сказала, звать Клава. Налили. Поехали. Закусили, значит. - Ну, а дальше? - Налили еще. Поехали. Закусили, как положено... Петельников вздохнул и прошелся по кабинету. У него хватило нервов слушать этого парня, но не хватало терпения - оно кончилось. Важна каждая мелочь, каждая деталь лица, каждое ее слово ценно, как в рукописи классика... Таких свидетелей давненько не встречалось. И Петельникову захотелось съездить его по шее, потому что в наше время за серость надо бить. - Может, ты ей стихи читал?! - гаркнул инспектор, и парень от неожиданности вздрогнул. - Зачем... стихи? - Надо! - орал Петельников. - Положено женщинам стихи читать! - Не читал. - Чего ж так?! - Какие... стихи? - Ну хотя бы прочел сонет "Шумел камыш, деревья гнулись..." Парень оживился и понимающе усмехнулся. - Подозреваю, что у тебя есть гитара, а? - спросил инспектор. - Есть, - подтвердил Торба. - И магнитофон, а? И телевизор, а? - Ага, - согласился парень. - Выбрось ты их, голубчик, не позорь наш просвещенный век. Не позорь ты наше всеобщее образование. И читай, для начала по капле на чайную ложку, то есть книжку в год. А потом по книжке в месяц. Иди милый. Еще вызову. Торба моментально вскочил и пошел из кабинета не простившись. Это был второй потерпевший, у которого пропало сто двадцать три рубля. Петельников чувствовал, что его любопытство до хорошего не доведет - добровольно вешать на себя сомнительное дело, по которому нет свидетелей, а оба потерпевших ничего не помнят и никого не смогут опознать. Верный добротный "глухарь"; будет висеть с годик, и будешь ходить больше к начальству оправдываться, чем вести оперативную работу. А ведь этих ребят просто было убедить, что с ними ничего не случилось. Да и сам Петельников не уверен - случилось ли что с ними... Он усмехнулся. Если бояться "глухарей", то не стоит работать в уголовном розыске. А если не быть любопытным, то кем же быть - службистом? Рябинин разобрал сейф и сложил в одну пачку разрозненные листки со смешными выписками. Он еще улыбался, когда, стукнув на всякий случай в дверь, в кабинет шагнул Вадим Петельников. - Вспомнил анекдот, Сергей Георгиевич? - спросил инспектор и тоже улыбнулся, погребая руку следователя в своей широкой ладони. - Зачем ты сразу раскрываешься? - печально вздохнул Рябинин. Петельников сел на стул и расстегнул пиджак, полыхнув длинным серебристо-оранжевым галстуком с толстенным модным узлом. Инспектор осторожно молчал, зная, что вопросом он нарвется на шпильку, как на неожиданную занозу в перилах. - Как это раскрываюсь? - все-таки спросил Петельников, чтобы узнать, какова она, эта шпилька. - Человек улыбается. А почему человек может улыбаться? Анекдот вспомнил, водки выпил, женщину увидел... Типичный ход мыслей работника уголовного розыска. - У нас не прокуратура, Сергей Георгиевич, улыбаться некогда. - Да?! - удивился Рябинин. - А я не доверяю людям, которые не улыбаются. - Да?! - теперь удивился Петельников. - Я вчера часа два беседовал с одним завмагом. Он мне всю дорогу улыбался. Рот открыл, губы растянуты - и сидит, как незастегнутый портфель. А почему? Недостача у него крупная. - Завмаг не улыбался, а ухмылялся. А ты у меня улыбнешься, - следователь протянул листки. Смех охватил инспектора сразу - он вообще легко поддавался веселью. Рябинин никогда не смог бы объяснить, что в этом не очень интеллигентном смехе инспектора особенного. Не смог бы объяснить, как он в этом смехе видит широту, силу и ясность души. А может быть, он просто хорошо знал Петельникова по оперативной работе. Рябинин поморщился - так сладко думать о человеке нельзя, да еще в его присутствии, да еще зная наперечет его недостатки. - Могу пополнить коллекцию, - перестал смеяться инспектор. - Вчера получил заявление. Как там... Ага... "Прошу соседа по моей жалобе не привлекать, так как вчера он попросил у меня прощения и три рубля". Рябинин усмехнулся, действительно записал и спросил: - А ты что такой нарядный? - По этому поводу и пришел. - Спросить, пойдет ли тебе жабо? Кстати, разрешается работникам уголовного розыска носить жабо? - Хоть корсет, лишь бы "глухарей" не было. Петельников не улыбался. Рябинин видел, что он уже думал о том, ради чего пришел. - Давай, Вадим, выкладывай. У тебя, я вижу, какая-то детективная история. - Сам знаешь, Сергей Георгиевич, что у нас детективных историй не бывает. - Это верно, - вздохнул Рябинин. - Сколько работаю, и ни одной детективной истории. Что такое уголовное преступление? Сложная жизненная ситуация, которая неправильно разрешается с нарушением уголовного Кодекса. Впрочем, иногда и несложная. - А писатели эту ситуацию придумывают. - Пожалуй, дело даже не в придумке, - медленно сказал Рябинин. - А в том, что они эту ситуацию ради занимательности безбожно усложняют, чего не бывает в жизни. Жизнь, как и природа, выбирает самые краткие и экономичные пути. Например, труп. Ведь чаще всего он лежит на месте убийства. А в детективах он в лифтах чемоданах, посылках... - Даже в сейфах, - вставил Петельников. - Даже в холодильнике, я читал. Кстати, у меня есть английский детективчик. - Ну?! - оживился инспектор, смахнув на миг заботы. - Можешь не просить, завтра принесу. Слушай, а почему мы любим детективы? Казалось, нам на работе уголовщины хватает... - Потому что закручено. - Это верно, - согласился Рябинин и тут же добавил: - Потому что детективы никакого отношения к уголовным делам не имеют. Это просто оригинальный жанр литературы. - Попадается и неоригинальный. А почему бы тебе, Сергей Георгиевич, не написать детективную повесть? - вдруг весело спросил Петельников и не то чтобы хитро посмотрел, а как-то слишком серьезно для такого легковесного вопроса. Рябинин замолчал, словно забыл, о чем они говорили. Ему стало слегка неприятно, будто он что-то тщательно спрятал, а оно, это спрятанное, оказалось торчащим на виду. Вот так шел он как-то по безлюдной улице, думал очень плохо об одном человеке, не собирался никого встретить, но повернул за угол, столкнулся с тем самым человеком нос к носу. Рябинин не успел изменить выражения лица и до сих пор убежден, что тот увидел его мысли. Здесь было проще - Петельников заметил, что он готовит материал впрок, как хозяйка осенью консервы. - Нет, Вадим, - вяло ответил Рябинин, - я плохо играю в шахматы, с математикой не в ладах... А чтобы написать детектив, надо рассчитать двадцать ходов вперед. - То-то и рассчитывают, - буркнул Петельников. - Прочел тут милицейский детектив известного автора, не одну книгу написал, кино ставили... И вот читаю, что инспектор уголовного розыска заезжает к прокурору взять ордер на арест. Здорово?! Как просто - заехал и взял. И неужели редактор не подсказал, что у нас нет ордеров на арест! Потом заезжает за ордером на обыск, у нас их тоже нет. Автор Сименона начитался. - Ну, бог с ними, с детективами. Что у тебя? Петельников начал рассказывать. Он сел поплотнее, выпрямился, застегнул пиджак и как-то подтянулся, словно на нем оказался китель капитана милиции, в котором Рябинин видел его только однажды. Видимо, так он докладывал розыскные дела начальнику уголовного розыска или в Управлении внутренних дел. - Ну вот, - заключил его рассказ Рябинин, - а ты говоришь, нет детективов. - По-моему, здесь больше телепатии, - пожал плечами инспектор. - Сегодня я уже телепатию вспоминал, - усмехнулся Рябинин. - Ну, начнем по порядку. У нас два потерпевших, два эпизода. Рябинин встал и пошел по кабинету. Инспектор, который уже расслабился, вынужден был подтянуть свои длинные ноги в матово-белых брюках и молочных ботинках. - Потерпевшие сидели в разных местах? - Один в углу, второй у входа - разные концы зала. - Обслуживал один и тот же официант? - Разные. - Так. Какой разрыв во времени между эпизодами? - Пять дней. - И оба потерпевшие отмечают сонное состояние? - Сначала. А потом теряли сознание. - Они просто заснули, - буркнул Рябинин. Он снял очки и стал протирать их, дыша на каждое стекло и засовывая его почти целиком в рот. Петельников ждал, наблюдая за этой процедурой. Рябинин посмотрел очки на свет, надел их, сел за стол и, взглянув на галстук инспектора, сообщил: - Сегодня было градусов двадцать восемь. - Ну? - удивился Петельников, уселся поудобнее и оглушительно хрустнул стулом. Они немо смотрели друг на друга, будто чего-то выжидая. Петельников слегка выкатил черные заблестевшие глаза - они у него всегда чуть выкатывались от недоумения или тихой злости. Сейчас наверняка от недоумения. Рябинин знал это и улыбнулся. - Ну, если нечего сказать, как выражаются, по интересующему нас вопросу, то и двадцать восемь градусов сойдет, - заключил инспектор и элегантным жестом поправил галстук. - Они наверняка пили водку, - вдруг сообщил Рябинин. - Водку, - подтвердил Петельников. - По ее предложению, - утвердил Рябинин. - Первый по ее предложению, а второго не спросил. - Можешь не сомневаться, - заверил Рябинин. - Ну и что? - пожал плечами инспектор. - Кто что любит. - Дело в том, что в коньяке есть букет, а в водке... Вадим! Рябинин театрально отпрянул от стола. Он тряхнул лохматой головой, сморщил нос, взбугрил щеки, прищурил глаза и стал водить стеклами по инспектору, что означало скептический взгляд. Петельников его перетерпел серьезно, как ненужную шутку. - Вадим! - все еще прищуриваясь, спросил Рябинин. - Ты меня не разыгрываешь? - Только за этим и пришел. - Я не верю, что у тебя нет никаких соображении. Петельников шевельнулся на стуле. Он переложил ноги из-под стола к стене. И уперся в нее, хрустнув теперь грудной клеткой, которой без движения было тесно под пиджаком. - Понятно, - заключил Рябинин. - Соображение есть, но ты в нем не уверен. И я знаю почему. Мы только что честили писателей, которые закручивают. Еще раз торжественно заявляю: природа, жизнь и преступник без нужды сложных путей не выбирают... - Думаешь, снотворное? - неуверенно спросил Петельников. - Разумеется. А посмотри, как все просто и, я бы сказал, красиво. Попробуй женщина обворовать мужчину. Нужно вести на квартиру, а он еще запомнит адрес. Надо напоить, да ведь не каждый напьется. Потом надо лезть в карман. А тут? Снотворное в бутылку - и веди в парадную или сквер. Просто и естественно. И редко кто пойдет жаловаться, не поймут или постесняются. Да и какие доказательства: пьяный, мог потерять, уронить... - А снотворное... так быстро и сильно действует? - Разное есть. Например, барбамил. Есть и посильней, надо в справочнике посмотреть. А с водкой его действие усиливается. - Почему-то я версию со снотворным отбросил, - задумчиво сказал инспектор. - А вот с коньяком действительно не уловил. - В водке горечь или примесь меньше заметна. Петельников мотнул головой, пытаясь ослабить узел галстука. Но Рябинин знал, что сейчас его давит не галстук, а чуть задетое самолюбие. Так бывало частенько: придет за советом, а получив его, начинает тихо злиться, что не мог додуматься сам. И было не понять - на себя ли он взъелся, на Рябинина ли. Инспектор еще раз криво вертанул головой, побарабанил пальцами по столу и уже спокойно спросил: - Сергей Георгиевич, возьмешь это дело? - Да оно же... - Знаю, - перебил Петельников, - не вашей подследственности. Но в порядке разгрузки, а? С начальством я утрясу... С начальством инспектор утрясет. Но добровольно просить дело, по которому нет ни доказательств, ни преступника, было мальчишеством. - А я по своей доброй воле заварил эту кашу, - как бы между прочим сообщил инспектор. - Уже зарегистрировал и завел розыскное дело... - Не хвались, - буркнул Рябинин. - Утрясай и приноси материал. Петельников шумно вздохнул, будто самое главное было сделано. Рябинин повернул недовольное лицо к окну - опять он влез в трухлявое дело, в котором ни славы не добудешь, ни удовольствия не получишь. - Только ты ее поймай, - предупредил он инспектора - Приметы описаны, где она промышляет, известно. Инспектор смотрел окостеневшим взглядом поверх рябининского плеча, набычившись, будто там, за плечом, увидел ее, белесую Иру-Клаву-снотворницу. Рябинин шелестнул бумагами. Петельников ожил, посмотрел теперь на следователя и заметил: - По-моему, преступность страшно нерентабельна, занятие для дураков. Выгоднее эту сотню заработать, чем так выламываться в ресторане на статью. - А ты это спроси у нее, - усмехнулся Рябинин хотя понял, что зря усмехнулся: неглупую мысль бросил Петельников. Инспектор встал, блеснул галстуком и засветился алюминиевым костюмом, как инопланетный пришелец. Рябинин завистливо смотрел на высокую литую фигуру к которой костюм, казалось, прилип. А на нем любая одежда, даже сшитая на заказ, сидела так, будто в пиджак всыпали мешок картошки. - Если придет, сегодня и спрошу, - отпарировал Петельников. - А-а, - понял Рябинин, - вот почему ты выглядишь киноартистом. Петельников протянул руку. Рябинин вышел из-за стола и легонько хлопнул его на прощание по плечу. - Хотя и ресторан, а все-таки операция, Вадим, - серьезно добавил он, - насчет снотворного пока предположение, версия. Впрочем, вряд ли она придет туда после вчерашнего. Завтра утром позвони. Петельников мог подключить к походу в ресторан - у него не поворачивался язык назвать это "операцией" - других инспекторов и даже негласных сотрудников. Он мог прийти и опросить о белой Ире-Клаве всех официантов, но что-то мешало ему двинуться по проторенному пути, может быть, необычность дела. Да и не было гарантии, что у нее нет соучастника среди работников ресторана. Инспектор из-за плеча стоявшего в дверях парня пошарил взглядом по залу - знакомые официанты не работали, значит, мешать никто не будет. И мест свободных пока нет, тоже к лучшему, можно в ожидании столика хорошенько осмотреться. Петельников прошелся между рядами, легонько посвистывая и ловя на ходу обрывки фраз и осколки слов. Пожалуй, его лицо сделалось сейчас самым заурядным и пошлым во всем ресторане, и только черные глаза, как чужие, светились любопытством на его игривой физиономии. Глаза инспектора уголовного розыска видят по-особому, по-ястребиному. В огромном зале, где больше сотни людей ели, пили и колыхались в пепельно-сером дыму, Петельников сразу охватил взглядом трех девиц и стал держать их в поле зрения, хотя сидели они в разных концах ресторана. Одна худенькая акселерированная девица с бледно-рыжими распущенными волосами... Вторая симпатичная, наверное небольшая, с черными косами, уложенными на голове, как удавы. А третья - беленькая, с короткой мальчишеской стрижкой и заметной грудью. Других одиноких женшин в ресторане не было. Они ждали не кого-то - они ждали вообще. Петельников не знал, как он это определил, но, кажется, только не умом. Он развернулся и прошел у самого столика, где сидела беленькая. Мелькнуло светлое лицо, редкая челка и большие блестящие глаза, чуть выпуклые, красиво выпуклые, отчего казались еще больше. Инспектор сразу почувствовал сжатость в мускулах, во всем теле, словно его кто стягивал. И сразу понял, что это все-таки операция, которая уже началась. Ему захотелось немедленно сеть к ней за столик, но он вовремя удержался - надо все увидеть со стороны. Инспектор направился к черной с косами, которая сидела ближе к беленькой. - У вас свободно? - спросил он и ослепительно улыбнулся от зубов до костюма. - Пожалуйста, - просто ответила девушка. - Одна скучаете? - поинтересовался инспектор. - Должен был прийти знакомый офицер. Наверное, задержался на учениях. Петельников и не сомневался, что тот на учениях. - Не огорчайтесь, - утешил он. - Я тоже офицер, только переодетый. - Да?! - задумчиво удивилась девушка. - Ага, - подтвердил инспектор, но, встретившись с ее серьезным и чуть грустным взглядом, подумал, что зря он так откровенно "лепит горбатого", - девчонка вроде не дура. - Не возражаете посидеть со мной? - спросил Петельников. - Если, конечно, не явится ваш офицер. - Да уж сижу, - усмехнулась она. - Чудесно! - бурно обрадовался инспектор. - Чур, выбираю я. На мой вкус, а? Она согласилась. Тут инспектор слегка хитрил: у него было маловато денег, и он хотел упредить ее желания, хотя знал, что эти девушки почти никогда сами не выбирают, не то у них положение. Заказал так, чтобы денег на всякий случай осталось. Даже коньяка не взял, а попросил полграфинчика водки, которую не любил. Беленькая пока сидела одна. Она ничего не заказывала. Но вот поманила официанта, что-то сказала, и тот через минуту принес сигареты. Она закурила. - Как вас зовут? - спросил Петельников. - Вера. А вас? - Гена, - признался инспектор. Вера ему нравилась. Тихая, нежеманная, с умным глубоким взглядом и косами-удавами, она сидела спокойно, закурила предложенную сигарету, выпила предложенного вина, но водку пить отказалась. К беленькой подошел немолодой мужчина, склонился и загородил ее лицо - видимо, спрашивал разрешения сесть. Когда он сел, беленькая сразу пропала за его спиной, как за стенкой. - Не возражаете, если я подвинусь к вам? - спросил Петельников. - Пожалуйста, - улыбнулась Вера. Инспектор пересел, и беленькая открылась. Ее сосед уже длинно заказывал официанту, а она красиво курила. Но вдруг беленькая встала и пошла к выходу. - Извините, Вера, знакомый парень мелькнул в вестибюле. Петельников шел, идиотски насвистывая. Беленькая спустилась вниз. Он тоже пошел по лестнице. Беленькая дала номерок и получила в гардеробе плащ. Инспектор подошел к швейцару и стал монотонно выяснять, не приходил ли тут его приятель с бородкой, фиксой и в коричневом берете. Она что-то взяла из плаща и пошла обратно. Петельников поблагодарил швейцара и тоже побежал вверх по ступенькам. - Выпьем, Вера, за начало, - предложил инспектор. - Начало... чего? - осторожно спросила Вера. Видимо, она случайно попала на этот пустой ресторанный конвейер, а может, зашла от одиночества. Сейчас ему выяснять некогда. - За начало всего, Вера. Какое прекрасное слово - начало. Все в жизни начинается с начала. Знакомство, любовь, человеческая жизнь... Беленькая со своим сотрапезником подняли по третьей рюмке... Петельников тоже налил, заставив Веру допить ее бокал. Инспектор не боялся охмелеть. Он мог опростать графинчик, а мог второй, не моргнув глазом, - только побледнел бы. Сам иногда удивлялся: стоило приказать организму не пьянеть, и тот слушался, как дрессированная собака. Дома же, в гостях, в праздники, в те редкие дни, когда его дрессированный организм расслаблялся, он пьянел обыкновенно, как и все. Беленькая пила вино или курила, пуская конусы дыма поверх головы своего партнера. На эстраде заиграл жидкий, но шумный оркестр. Беленькая сразу встала и грациозно положила руку на плечо своего нового друга. В третьей, акселерированной рыжей девице Петельников ошибся: оказалось, что она держала столик для шумной студенческой компании. - В какой области подвизаетесь, Вера? Или учитесь? - спросил инспектор и поднял третью рюмку. - В пищевой промышленности, - усмехнулась она и отпила полбокала терпкого рислинга. Петельников считал, что усмехаются только умные люди, вроде Рябинина, а глупые хохочут. Ему не нравилось, что она усмехалась. Можно провести удачно любую операцию, кроме одной - внушить женщине, что она тебе нравится. Но, по его расчетам, внушать осталось не больше часа. - Надеваете эскимо на палочку? - как можно интимнее спросил инспектор. - Нет, потрошу курей на птицефабрике. Разговор не клеился, но ему было не до разговора. Он налил себе четвертую рюмку, чтобы заняться ею и помолчать, скосив глаза к беленькой. Ее мужчина куда-то ушел. Она копошилась в сумочке, быстро вертя в ней руками, будто лепила там пирожки. Инспектор пил противную водку, не чувствуя вкуса. - Гена, вы кого-то ждете? - А? Беленькая что-то нашла в сумке. Но в это время вернулся мужчина и, садясь, загородил ее спиной. Петельников даже дернулся, расплескав остатки водки на подбородок. - Спрашиваю, вы кого-нибудь ждете? - Я? Когда мужчина сел, сумочка уже стояла на столе. Беленькая невозмутимо курила. Всыпала она свое зелье или ухажер помешал?.. - Что вы, Вера, кого мне еще ждать! - Какой-то вы странный. - Да что вы, Веруша, заурядный я, как килька. Он внимательно посмотрел на нее - не ушла бы разобиженная. Вера сидела, скучно уставившись в скатерть. - Давай еще пропустим, - предложил Петельников и вкусно зевнул, чем-то хрустнув во рту. Он налил ей сухого, взболтнул свой графин и выплеснул остатки водки в рюмку. И тут же опять зевнул с легким неприличным еком. - Пардон, - извинился инспектор, махом выпив безвкусную для него жидкость. Беленькая сидела спокойно, как курящая кукла. Но Петельников смотрел не на нее - теперь он смотрел на него, на мужчину. Тот вдруг как-то волнообразно зашевелил телом, завертелся хорошим штопором в сильных руках. Петельников напрягся, всматриваясь, что с этим мужиком будет дальше. Но тут и беленькая девица волнообразно вздрогнула, будто перед глазами инспектора неожиданно заклубился пар. Он решил, что они сейчас оба свалятся, но не дождался - сильная зевота схватила уже все лицо. Он зевнул несколько раз подряд, отключаясь, как при сладком чихе. Перестав, Петельников огляделся, но зевота опять подступала к челюсти. Зал гудел где-то вдалеке, словно за окном. Дым сгустился, или туман вдруг окутал людей... Сдвинуть бы два стола и лечь на них... Ему стало все равно, ни до чего теперь не было дела - только сдвинуть бы два стола, лечь на них и зевать, зевать... Он резко вскинул голову, которая ползла вниз, и посмотрел на Веру. И сразу уперся в тягуче-холодный медленный взгляд недрогнувших глаз. - Вера... работаешь на фабрике... - Да. Полупотрошу кур. Петельников собрал все силы, чтобы оторваться от этого взгляда: - Выйду... Сейчас вернусь... Он встал, звякнул посудой и пошел, шатаясь и взмахивая руками. Только бы добраться до телефона-автомата в вестибюле. Он даже попросил у швейцара две копейки и уже вроде бы набрал номер, но тут увидел перила. Петельникову пришла мысль положить голову на синтетическую ленту перил и так говорить по телефону - не помешает же. Он прильнул лбом к прохладной поверхности, сразу обмякнув телом. И тут же встретился с томно-напряженным взглядом Вериных глаз - она спускалась по лестнице. Петельников улегся грудью на перила, и ему стало на все наплевать. Перед Рябининым белел лист бумаги, чистый, как лесной снег. Юркову исполнялось сорок лет. По каким причинам, Рябинин и сам не понял, но местком поручил ему придумать поздравительный текст для открытки, желательно стихами. Вот поэтому лист бумаги и белел уже полчаса. Рябинин в очередной раз отвинтил ручку, потер виски, стараясь взбудоражить мысль, и аккуратно вывел: Наш Володя молодчина. Сорок стукнуло ему. Дальше нужна была рифма. Рябинин вздохнул, ухмыльнулся и добавил: Все такой же он детина, Дел кончает больше всех. Время тратилось явно зря. Рябинин стихи любил читать, но никогда их не писал, кроме зеленой молодости. Но те стихи были про любовь. А тут надо состряпать рифмованный панегирик, к которому не лежала душа. Он перевернул лист на обратную сторону и начал прозой: "Дорогой друг!" Дальше мысль замолкла, словно ее залили цементом: писать банальщину не хотелось, а для оригинальных слов нужны чувства. Дружеский шарж он сочинил бы скорее. В дверь вскочила секретарь Маша Гвоздикина с бумажками. Она бегала по коридору всегда с охапкой наблюдательных, надзорных, всяких исходящих и входящих. - Сергей Георгиевич, на вас жалоба гражданки. Рябинин с удовольствием отложил листок с "Дорогим Другом!". - Маша, а ты получала от граждан письма с благодарностью следователям? - Но таких жалоб я не видела. - А что там? - заинтересовался он. - Пишут, что вы присвоили гроб. Рябинин поднял голову - Маша не улыбалась, только еще больше заузила и без того узкие, словно замазанные синей краской, глаза. - Какой гроб? - Обыкновенный, человеческий. - Между нами говоря, - понизил голос Рябинин, - я присвоил и покойника. Маша фыркнула, бросила на стол жалобу и выскочила из кабинета. Рябинин сначала прочел резолюцию прокурора: "Тов. Рябинин С. Г. Напишите объяснение", а потом пробежал жалобу, написанную добротно и зло. И сразу понял, что выговор ему обеспечен. Три дня назад он делал эксгумацию трупа. С разрешения вдовы покойника извлекли из могилы и осмотрели. Вдова прислала новый гроб, чтобы при захоронении заменили. Теперь она писала, что покойника оставили в старом гробу, а новый исчез. В этом и была ошибка Рябинина: пошел дождь, он отправился писать протокол в кладбищенскую контору и при захоронении не присутствовал. Он догадался, что случилось дальше, - рабочие похоронили в старом, а новый продали и пропили. Рябинин вздохнул - ошибки следователя не зависят от опыта. Эксгумация - такое следственное действие, что труднее не придумаешь. Одна его организация во что обходится, один вид старого трупа чего стоит... Рябинин тогда все внимание бросил на ту рану, которую они искали с судебно-медицинским экспертом, а кто же мог подумать?.. - Говорят, ты гроб утратил? - спросил Юрков, вальяжно вплывая в кабинет. - Утратил. - Как же это случилось? В глазах Юркова была легкая строгость - он не верил, что Рябинин продал гроб, но при случае мог поверить. Рябинин взорвался, потому что Юрков работал с ним не один год. В человека, с которым вместе работаешь, нужно верить всегда. Иначе не стоит вместе работать. - Откровенно, между нами, по секрету говоря... Только не проговорись! Он у меня дома стоит. - Не трепись. - Так прокурору и сообщи: мол, Рябинин признался. Это было грубо, но не верить товарищу по работе, особенно по такой работе, где при желании можно подозревать на каждом шагу, - подло. Юрков набычился, склонив крупное загорелое лицо, словно он кивнул при встрече, да забыл поднять голову... Затрещал телефон. Рябинин взял трубку, решив, что не будет писать поздравление Юркову, пусть кто-нибудь другой. - Сергей Георгиевич, - послышался звонкий голос, - вытрезвитель тебя беспокоит. - А-а, Иван Савелович, привет, - узнал он моложавого майора. - Вроде бы моих подопечных в твоем богоугодном заведении нет. - У меня тут скользкий вопросик, - замялся майор. - Не можешь сейчас подъехать? - Ну, смотря зачем, - замялся и Рябинин. - В вытрезвитель попал в невменяемом состоянии инспектор Петельников. Рябинин почувствовал, как повлажнела телефонная трубка и сел его голос, хотя он еще ничего не сказал, - голос сел без звука, тихо, внутри. - Иван Савелович, - сипло произнес Рябинин, - выезжаю. Петельников спал в кабинете начальника медвытрезвителя на широком черном диване, лицом к спинке. Было десять часов утра. - Надо бы сообщить начальнику райотдела, - сказал майор. - Иван Савелович, даже если бы он не ходил на задание, я бы все равно не поверил, что Вадим может напиться, - возразил Рябинин. - Так-то оно так, - неуверенно согласился майор, - да ведь порядок такой. - В конце концов, я вас лично прошу. - Ладно, шут с вами, - согласился Иван Савелович и махнул рукой, - скрою этот факт. Они говорили вполголоса, словно боясь разбудить Петельникова, хотя как раз этого и ждали. - Вы... дружите? - спросил майор. - Скорее всего, так. Да и работаем по делам сообща. Петельников вдруг поднял голову, рассматривая черную спинку дивана. Потом повернулся к ним и сел так резко, что Рябинин, приткнувшийся в его ногах, отпрянул. Инспектор, как глухослепонемой, несколько секунд сидел недвижно, ничего не понимая. Мысль вместе с памятью возвращалась к нему медленно. Он вскочил зашагал по кабинету. Майор и Рябинин молчали. Петельников ходил по комнате, как волк по клетке поскрипывая зубами. - Вадим, успокойся, - сказал Рябинин. Инспектор вдруг сильно выругался и начал ощупывать карманы в своем серебристом костюме, который даже после бурной ночи не пострадал. - Удостоверение? - быстро спросил Рябинин. - Цело, - буркнул Петельников. - Где меня взяли? - Спал в парадной на полу, - сердито ответил майор. - А деньги? - еще раз спросил Рябинин. - Пустяки, сорок рублей было. Инспектор еще пошарил по карманам и опустился опять на диван. Он о чем-то сосредоточенно думал, хотя все знали - о чем. Иногда потирал лоб, или почесывал тело, или шевелил ногами, словно все у него зудело. - Вот так, Иван Савелович, - зло сказал Петельников, - теперь могу рассказать подробно, как обирают пьяных. И он опять скрипнул зубами. - Вадим, нам нужно срочно работать, - предупредил Рябинин. - Дайте мне электробритву, - попросил инспектор майора. - Пойду, умоюсь. - Вы тут, ребята, обсуждайте, а у меня свои дела. Иван Савелович дал бритву и ушел. Минут пятнадцать Петельникова не было, только где-то жужжал моторчик да долго лилась вода. Когда он вернулся, то был уже спокоен и свеж, лишь небольшая бледность да необъяснимый, но все-таки существующий беспорядок в костюме говорили о ночи. - Стыдно и обидно, Сергей Георгиевич, - признался Петельников и начал подробно, как это может работник уголовного розыска, рассказывать о вечере в ресторане. Рябинин слушал, ни разу не перебив. Да и случай был интересный, детективный. Он был вдвойне интересен тем, что произошел не с гражданином Капличниковым или гражданином Торбой, а с инспектором уголовного розыска. И втройне интересен, что этот самый инспектор пошел ловить ту самую преступницу. Петельников кончил говорить и буркнул: - Спрашивай. - Твое мнение? - Самый натуральный гипноз. Рябинин улыбнулся и даже поежился от удовольствия: - Жуткий случай, а? - Меня не тянет на юмор. - Вот его-то тебе сейчас и не хватает, - серьезно заметил Рябинин. - Пока тебя не потянет на юмор, мы ничего толком не сможем обсудить. Рябинин вскочил и пошел кругами вокруг стола, ероша и без того взбитые природой волосы. Петельников удивленно смотрел на него - следователь ходил и чему-то улыбался. - Тебе же повезло! И мне повезло. Да неужели не надоели эти однообразные дела, стандартные, как кирпичи?! "Будучи в нетрезвом состоянии... из хулиганских побуждений... Муж бьет жену... Ты меня уважаешь... Вынес с фабрики пару ботинок..." А тут? Какая женщина, а? Она же умница. Наконец перед нами достойный противник. Есть над чем поработать, есть с кем сразиться! - У меня болит правый бок, - мрачно вставил Петельников. - Сходи в баню, попарься березовым веничком. Иди сегодня, а завтра надо приступать. - К чему приступать? Рябинин сел на диван рядом с инспектором и уставился в его галстук, на котором серебро и киноварь бегали десятками оттенков. Теперь он видел его вблизи и думал, где это люди берут симпатичные вещи - в магазинах вроде не найдешь, а одеты все красиво. У Рябинина было три галстука: один черный и шершавый, под наждачную бумагу; второй ровно-полосатый вроде старых матрасов; а третий неопределенно-мутного цвета с зеленью, как огуречный рассол в плесени. На последнем был изображен знак, который он считал гербом какого-нибудь нового государства, пока однажды не увидел в нем обыкновенную обезьяну. Рябинин стал подозревать, что все время покупал уцененные галстуки. - Красиво, - заметил он. - Ну так что, Вадим, вся эта история значит? - Серьезно, Сергей Георгиевич, грешу на гипноз. В общем, какая-нибудь телепатия. - В принципе телепатию я не отвергаю. Но ты опять пошел по сложному пути, а я тебе, помнишь, говорил - природа и преступники выбирают самые краткие и экономичные дороги. - Девка-то совсем другая! Ничего общего с той, которую описали ребята... - Что ж, она изменила свой облик? - Я не знаю возможностей телепатии, - пожал плечами Петельников. Рябинин медленно поднял руку и как бы между прочим поднес ее ко рту. Инспектор покосился на следователя, который задумчиво обгрызал ноготь на большом пальце. Петельников не мешал, и в кабинете майора стало тихо, и в вытрезвителе было тихо, потому что утром пьяные не поступают. Инспектор смотрел выпуклыми черными глазами на руку следователя, а тот сосредоточенно разделывался уже с мизинцем. - Их работает двое, - вдруг сказал Петельников. Рябинин отрицательно помотал головой и медленно спросил: - Вадим, на первом курсе всегда рассказывают случай, как во время лекций на юрфаке вошел пьяный и начал приставать к профессору? - Помню, инсценировка. А потом студенты описывают, и каждый по-разному. А-а, вот ты к чему. Но показания наших ребят, в общем-то, совпали. - Совпали, - тягуче подтвердил Рябинин. Он говорил, будто ему страшно не хотелось выталкивать слова изо рта, будто они кончились. Для ясных слов нужна ясная мысль, а его мысль, почти ясную, нужно еще проверять. - Есть величины постоянные, а есть величины переменные. Если, конечно, такие понятия применимы к человеческому облику. Что мы отнесем к постоянным признакам? - Ну, рост, плюс-минус каблуки... Комплекцию, цвет глаз... - перечислил Петельников. - Вот и давай. Твоя Вера какого роста? - Чуть ниже среднего. Не полная, но плотная, с хорошими формами, такими, знаешь... - Инспектор изобразил руками волнистое движение. - Чудесно! Ира-Клава ведь тоже такая. Глаза, взгляд? - Ну, большие... Цвета не рассмотрел, но взгляд вроде задумчивого, смотрит и не спешит. - Прекрасно! Про такой взгляд говорил и Капличников, - обрадовался Рябинин. - Сергей Георгиевич, да не может быть! Черные косы вокруг головы, темные широкие брови, знаешь такие, как их называют... кустистые. - А это, Вадим, величины переменные. В наш век косметики, синтетики, париков, шиньонов и синхрофазотронов из белой стать черной не проблема. Теперь Петельников молчаливо вперился взглядом в следователя, оценивая сказанное. Рябинин, словно перевалив груз на чужие плечи, расслабился, встал с дивана и сел на край стола. Он молчал, давая инспектору время переварить эту мысль. - Ну, Вадим, как? - Не укладывается. - Подумай, поприменяй к ней. Оно и не должно укладываться. Ты был настроен на беленькую девушку, у тебя сложился определенный образ. Ты от нее уходил? - Да, за беленькой. - Ну, вот... Капличников и Торба тоже уходили. - Черт его знает, возможно, - задумчиво произнес Петельников, но было видно - он сейчас не здесь, а там, в шумном ресторане с черной Верой, вспоминает все, что только можно вспомнить. Его грызло битое самолюбие, грызло вместе с ноющим простуженным боком: девчонка разделалась со старшим инспектором уголовного розыска, капитаном милиции, как хоккеист с шайбой. Он пошел ее ловить, а она его ограбила. - Сергей Георгиевич... - начал Петельников, замолчал, согнулся и что-то поднял с пола. - Вот... кнопку нашел. - Вадим, об этом случае никто не узнает, - твердо заверил Рябинин. Петельников ничего не ответил, только глянул на следователя. Они частенько не нуждались в словах. Рябинин знал: человеку словами не выразить и половины того, что в нем есть. Дружба молчалива. Все истинное немногословно. Все сильное и настоящее лаконично. Все умное кратко. - Если ее не поймаю, то уйду из уголовного розыска, - мрачно заявил Петельников. - А я из прокуратуры, - улыбнулся Рябинин и подумал, что теперь уголовное дело в его производстве и провал инспектора - провал следователя. Следствие не началось, а провалы уже есть. Впрочем, он не знал ни одного серьезного дела, в котором не делались бы ошибки. Не было еще в природе штамповочной машины, выбрасывающей на стол прокурора новенькие блестящие дела. - А что с удостоверением? - переспросил Рябинин. - Его век никому не найти. - Очень хорошо, - довольно поежился следователь. - Думаешь, украла бы? - Спугнулась бы наверняка. Теперь мы знаем, где ее искать. Ну, Вадим, спать пойдешь? - Чего мне спать... Выспался, - усмехнулся инспектор. - Тогда поехали ко мне составлять план следственных и оперативных действий. А в баню вечером сходишь... Леопольд Поликарпович Курикин зашел в мебельный магазин, побродил среди диванов и что-то шепнул продавцу. Тот пропал за маленькой дверью и привел лысого, но все-таки удивительно черного человека - даже лысина была темная, словно закоптилась. Курикин отошел с ним в сторону и долго говорил вполголоса. Черный человек округлял большие глаза и раза два ударил себя в грудь. После третьего удара Курикин пожал ему руку и довольный вышел из магазина, - об импортном гарнитуре он договорился. Стоял тихий теплый вечер, который выдается после дневного сильного дождя. Асфальт прохладно сырел под ногами. Из скверов, из дворов, с подоконников пахло зеленью и задышавшей землей. Как-то мягче, по-вечернему, зашуршал городской транспорт, назойливый и неумолчный днем. В такой вечер идти домой не хотелось. Тем более грешно идти домой, если жена с ребенком уехала в отпуск. Курикин бесцельно шел по улице. К центру города все оживлялось: больше бежало троллейбусов, ярче светились рекламы, шире стали проспекты и чаше встречались девушки в брючках. Оказалось, что цель была давно, может быть, уже в час отъезда жены, а может, еще и до отъезда. Курикин вытер для приличия ноги о металлическую решетку и вошел в вестибюль ресторана "Молодежный", отвернувшись от швейцара, чтобы не видеть его приветствия и потом не давать чаевых. В ресторане Курикин решил сначала осмотреться. Не щей поесть пришел, а уж если тут, то программа должна вертеться на полную катушку. В вестибюле свободных "кадров" не было. Он поднялся по лестнице к залу и сразу смекнул, что здесь "клюнет". Одна девица в макси тосковала у зеркала, обиженно посматривая на часы, - эта ждала своего. Вторая, в мини, сидела развалясь и держала в пальцах незажженную сигарету. Курикин повертел головой и прошелся по холлу, как спортсмен перед стартом. Он рассматривал ее фигуру. Дело решили полные крутые бедра, чуть расплющенные сиденьем кресла. Он встал ближе, но девушка сразу спросила: - Спичек не найдется? Курикин элегантно щелкнул зажигалкой. Они перебросились словами, стертыми до бессмысленности. Потом он бросил ей пару слов уже со смыслом. Она откинула с лица метлу каштановых волос и посмотрела на него проникновенно, проникающе. Курикин на этот счет не беспокоился: он знал, что его крупные черты лица женщинам нравятся. - Как сказать, - задумчиво ответила девушка. - Такие мужчины на улице не валяются, - заявил Курикин, имея в виду себя. - Почему ж, - усмехнулась она. - Я у ларьков видела. - Вы меня оскорбили до глубины мозга костей, - шутливо надулся он, и она даже засмеялась: смешно, когда по-детски надувается человек, у которого могучие челюсти. - Чем могу искупить вину? - поинтересовалась она. - Выпить со мной рюмочку коньяка. - Только одну, - предупредила девушка, рассматривая его томно отрешенным взглядом. - И лучше водки, терпеть не могу коньяк. - С вами готов хоть рыбий жир, - подхватил ее под руку Курикин и подумал, что с женой так складно не говорилось. Они вошли в зал. Перед ними тут же вырос, как джинн из дыма, корректный метрдотель в очках, с белой пенистой бородкой. - Прошу вот сюда, прекрасное место, - повлек их метр к столику на четверых. - Лучше туда, - не согласилась она и показала в углу столик на троих. Метр пожал плечами, удивленный, что пренебрегли его советом. Они сели. Их стол оказался на отшибе. Третий стул Курикин потихоньку задвинул в угол. Пожилой официант сменил скатерть и начал ставить приборы. Курикин ждал молча. Но тут официант как-то перекинул неудачно руку и трехпредметный прибор с солью, перцем и горчицей, словно его долбанули снизу, подскочил и грохнулся на стол, обдав Курикина легкой темно-вишневой пыльцой. Курикин три раза оглушительно чихнул, опять взбив воздухом облако перца. Он чуть было не чихнул и в четвертый, но утерпел, вытер слезу и сказал официанту: - Это хамство, а не обслуживание! Метрдотель с бородкой уже стоял рядом: - Ради бога, извините его. Сейчас все будет сделано. Он повернулся к официанту и отчеканил: - Немедленно уйдите из зала, я вас отстраняю от работы. - Но у меня еще столики, - виновато возразил официант. - Закончите их обслуживать и уходите. Новых заказов не брать. Метр помахал рукой. Откуда-то из двери выскочил молодой рыжий официант, гибкий и энергичный, как гончая. - Саша, обслужи этот столик. Пожилой официант ушел к другим столикам. Метр тоже уплыл в зал, зорко поглядывая по сторонам. Рыжий парень сгреб скатерть, быстро все убрал, поставил новые приборы. Потом выдернул из кармана книжечку и склонился, как трактирный половой. Курикин сделал небольшой заказ, глянул на девушку и добавил, чтобы не посчитала скупым: - Пока. Для разгона. Она сидела молча, но когда рыжий парень хотел уходить, подняла руку. - Слушаю, - сказал он с придыханием на манер "слушаю-с!" - А ведь ты не официант, - вдруг сказала она. - Почему... не официант? - взвился рыжий, уставившись на нее нахальными желтыми глазами. - Скатерть не так постелил... Прибор не туда поставил... Пишут заказ не так... Да и манеры не те, киношные. - Извините, - смутился парень, - ученик я, на практике. - Учись-учись, только не обсчитывай, - засмеялся Курикин. Девушка тоже улыбнулась, кивнула головой, как бы разрешая официанту выполнять заказ. Парень сорвался с места и ринулся между столами - только рыжие длинные волосы заструились. Курикин шевельнул телом, ощутил боком мебельную пятисотрублевую пачку денег, лежавшую в таком кармане, каких ни у кого не было, и спросил: - Ну, как тебя зовут? Рябинин считал, что у следователя в производстве должно быть одно уголовное дело; мысль с волей должны сфокусироваться в одном преступлении. Во всем остальном он любил многоделие, чтобы его ждали разные начатые работы, как голодные дети по углам. Ему нравилось что-нибудь поделать и перейти к другой работе и в другое место. Он и книг читал сразу несколько. В восемь часов Рябинин пришел домой. Лиды не было - уехала в командировку. Наскоро выпив чаю и минут десять попыхтев с гантелями, он сел за письменный стол. По просьбе журнала "Следственная практика" Рябинин третий день писал статью о своем старом деле: расследование убийства при отсутствии трупа. Интересно устроена память следователя. У него она была в общем-то плохая: забывал адреса, фамилии людей, мог заблудиться где-нибудь в микрорайоне... Но когда он вел следствие - месяц, полгода ли, - то абсолютно все держал в голове; помнил всех свидетелей, будь их хоть сотня; все показания, даже путаные, каждую деталь - пятно крови на асфальте или слезу на допросе; и уж никогда не забывал места происшествий. Вот и сейчас писал статью по памяти, даже не заглядывая в старые записи. Зазвонил телефон. Рябинин сегодня не дежурил, да мало ли кто мог позвонить вечером? - Начинаем, - услышал он глуховато севший голос Петельникова. - Она здесь и взяла клиента. - Точно она? Не ошибся? - Теперь ее лицо до смерти буду помнить, - усмехнулся в трубку инспектор. - Осторожно, Вадим. Смотри, не покажись ей. - Все идет в норме. Я буду позванивать. - Обязательно. Задержание с понятыми проведу сам как и договорились. Может, мне уже выехать? - Я тогда позвоню. Петельников положил трубку. Наверное, звонил из кабинета директора ресторана. Рябинин отодвинул статью. Он не волновался, но пропало то спокойствие, которое необходимо для творчества. Сразу по-другому обернулся тихий домашний вечер - пропала уютность, иначе засветила большая бронзовая лампа, иначе затускнели книжные корешки на стенах и совсем лишним глянулся мягко-расслабленный диван. Мир изменился в секунду. Даже по Лиде заскучал меньше - обычно без нее места не находил. Рябинин посмотрел на свои вкрадчивые тапочки и понял, что он уже на дежурстве. Время сразу пошло медленнее. Есть у него такое качество, у времени: тягуче плестись, цепляясь стрелкой за стрелку, когда человек ждет не дождется... Вообще останавливаться, когда у человека горе... И нестись, как кванты света, когда выпало человеку счастье. Рябинин решил заняться другой работой. Он собирал все, что попадалось ему по психологии, - уже полка книг стояла. На журнальные статьи писались карточки. Еще завел картотеку на ту психологическую литературу, которой у него не было, но она существовала в других местах. Рябинин вытащил пачку журналов "Наука и жизнь" за прошлый год, при чтении которых выделил статьи и теперь размечал их по карточкам. Работа была кропотливая, но интересная тем, что копила мысли и духовный труд людей. Психология для следователя всегда будет... Звонок телефона оборвал его мысль резко, будто ток разомкнул. Рябинин снял трубку и посмотрел на часы - уже десять... - Они уходят, - тихо сообщил Петельников. - Прекрасно, сейчас я... - Они договорились к ней домой, - перебил инспектор - Он только пьян... - Кто-то ее спугнул, - решил Рябинин. - Некому. Только вот официант... - Кто он? - Инспектор Леденцов. Что будем делать? Они берут такси... - Следите и узнайте адрес. Еще и лучше. Рябинин хотел добавить, но трубка уже пищала. Что-то Ире-Клаве-Вере показалось там подозрительным, но не настолько, чтобы все бросить и уйти. Осторожничала снотворница. И все-таки при всей ее хитрости она действовала рискованно - ходила в один и тот же ресторан, да так часто. Он знал, что это сработал могучий стереотип, всесильный консерватизм: получилось раз-два - и она теперь будет промышлять в "Молодежном", пока не увидит серьезную опасность. Рябинин опять сел за карточки, чтобы вывести четким красивым почерком имя автора, название статьи, номер журнала и год издания. Особенно ему нравилось находить статьи для шифра "СП", что означило "Судебная психология". Теперь телефон зазвонил через полчаса. - Да? - почему-то тихо спросил Рябинин, хотя он мог кричать на всю квартиру. - Все, - сдерживая радость, хрипло сказал Петельников, - птичка в гнездышке. - Ну-у! - Вошли в квартиру. Теперь никуда не денется. - Вадим, надо не только поймать, но и доказать. - Так что? Будем задерживать? - Ни в коем случае! Войдешь ты в квартиру, они сидят, выпивают - и что? Здравствуйте, я насчет обмена? - Ну, а как? - Подождите, пока он выйдет. Тут же его опросить, прямо на улице. Теоретически он должен войти с деньгами, а выйти без них. Вот тогда сразу обыск. - Он может выйти под утро. - Скорее всего, так. А что делать?.. - Ну ладно, Сергей Георгиевич, спать не будешь? - Какой уж тут сон. А спать следовало бы: тот гражданин и верно мог выйти только под утро. С задержанием преступницы Петельников справился бы и без него, но Рябинин думал о доказательствах, которые можно получить сразу в квартире. Оба они делали одно дело, но делали его по-разному. Их работа была похожа на две прямые которые то идут параллельно, то пересекаются. Обычно, люди не отличали работника уголовного розыска от следователя - всех называли следователями. Даже в книгах и телевизионных передачах инспекторов уголовного розыска называли следователями. Все удивлялись, когда узнавали, что инспектор уголовного розыска не имеет права допрашивать - лишь опрашивает. Когда интересовались, чем же отличается инспектор от следователя, Рябинин объяснял на примере: вот человек выхватил у кассира деньги и побежал. За ним бросился инспектор уголовного розыска, задача которого поймать. Догнал, схватил, задержал, но преступник вдруг заявляет - а это не я украл. Вот тут и появляется следователь, который должен разобраться. Теперь, кажется, не прошло и получаса. Рябинин схватил трубку: - Сергей Георгиевич, полный ажур! У Петельникова даже голос изменился, работал на каких-то более высоких частотах. - Ну, давай-давай, не тяни. - Он моментально выкатился... - Это странно, - буркнул Рябинин. - Мы тут же с ним поговорили, - инспектор от радости не обратил внимания на слова Рябинина. - На пятьсот рублей наколола. Этот парень прямо при нас карман и вывернул... - Вадим! Постановление мое у тебя есть. Бери понятых и начинай обыск. А я выезжаю. Петельников позвонил коротко: пусть думает, что вернулся Курикин. Отстранив Леденцова, совсем молодого рыжего оперативника, который рвался вперед, надавил кнопку еще. За дверью зашаркали ленивые шаги. Петельников приготовил ответ, но ничего не спросили - звякнула цепочка и дверь распахнулась широко и свободно. В прихожей стояла невысокая девушка, миловидная, в цветастом зелено