оря ни слова и не оглядываясь, открыла выходную дверь. Мы оказались на черной лестнице, спустились на улицу, миновали несколько домов, вошли в какие-то ворота и завернули за угол. Моя провожатая остановилась перед входом в какую-то полуподвальную квартиру, указала на дверь и пошла прочь, даже не поглядев на меня. Я секунду постоял перед дверью, дернул ручку звонка и услышал дребезжание колокольчика. Дверь тотчас отворилась, передо мной появился юноша, скорее даже подросток, в серой рабочей блузе. - Вы к кому? - спросил он довольно недружелюбно, готовый вот-вот захлопнуть передо мной дверь. - "И днем и ночью кот ученый..." - твердо сказал я. Подросток окинул меня внимательным взглядом и быстро пробормотал: - "Все ходит по цепи кругом". Он выскочил во двор и, полуобернувшись в мою сторону, небрежно кинул: - Пошли! По черной лестнице этого же дома мы поднялись на второй этаж; паренек, не стучась и не звоня, решительно открыл незапертую дверь чьей-то квартиры, миновал кухню, в которой у окна, спиной к нам, стоял какой-то мужчина, не обративший на нас внимания, остановился перед закрытой дверью, коротко сказал: "Стучите" - и сразу покинул меня. Дверь приоткрылась, из-за нее выглянула голубоглазая девушка. - Вам кого? - спросила она. - "Идет направо - песнь заводит", - сказал я. Но она не успела мне ответить. - "Налево - сказку говорит", - услышал я из-за двери знакомый голос... Девушка выскользнула в коридор, я вошел в комнату и увидел... Пронина! Неподалеку от него стоял Железнов. - Здравствуйте, - сказал Пронин; при встречах в Риге он никогда не называл меня по имени. - Прибыл в ваше распоряжение, - сказал я. - Ну, как дела? - спросил Пронин. - Рассказывайте. - Вероятно, вам уже докладывал товарищ Железнов. Можно сказать, успешно. С девятнадцатью познакомились лично, лицом к лицу, троих нет, исчезли неизвестно куда, с четырьмя еще не встречались. - Значит, можно домой? - спросил Пронин. - Это зависит от вас, товарищ майор, - сдержанно произнес я, хотя мое сердце сжалось от радостного предчувствия. - Да, домой, - повторил Пронин. - Вы сделали большое дело. И кроме того... - Ну, без Железнова я бы ничего не добился, - убежденно ответил я. - Он многому меня научил. - А ему и карты в руки, он специалист, - сказал Пронин, усмехнулся и кивнул в сторону Железнова. - Знаете, о чем он просит? - Догадываюсь. - А что скажете? - Поддерживаю просьбу капитана Железнова. Если только возможно что-нибудь... Пронин насупился. - Да... - неодобрительно произнес он. - Оба вы специалисты... На секунду воцарилось молчание. - Придвигайтесь ко мне, - прервал молчание Пронин. - Давайте подумаем. Кажется, это было единственное совещание, в котором мне пришлось участвовать за всю мою бытность в Риге. - Спасти детей... - задумчиво произнес Пронин. - Вывезти с дачи, фактически превращенной в крепость. Невозможное дело! Вывезти чуть ли не целый детский сад из города, находящегося во власти гитлеровцев... Пронин забарабанил пальцами по столу. Железнов и я молчали. В конце концов, решение зависело от Пронина. - Однако докладывай, - обратился он к Железнову. - Что имеешь предложить? - Самолет, - ответил Железнов. - Вызвать самолет. План такой. Самолет посадить у дома Гренера. Ведь это же аэродром! Засекреченный аэродром специального назначения. Среди наших летчиков найдутся такие, которые и захотят и сумеют это сделать. Прохоров, Столярчук... Товарищ Макаров выполнил задание, его все равно надо перебрасывать обратно. Гестапо вот-вот нацелится на него. Вместе с ним забрать детей. И кроме того... Сами понимаете, что будет... Посадка произойдет ночью. Все будет сделано в течение получаса... Пронин сосредоточенно рассматривал поверхность стола, точно на ней лежала карта или какие-нибудь чертежи. Мы с опасением посматривали на Пронина: согласится или нет? - Рискованное предприятие, - произнес он. - Аэродром или дача, как их там, охраняются. Крепко охраняются. Приземление самолета будет замечено. Эти стервятники кинутся туда в мгновение ока... - Он замолчал, а мы затаили дыхание. - Но рискнем... Мы облегченно вздохнули. - Риск - благородное дело, а в этом случае особенно благородное. Тем более что... Он быстро посмотрел на нас, и в глазах его загорелся огонек. Пронин жестом предложил нам сесть еще ближе. - Но помните, ребята, все рассчитать, как в аптеке. Надо проявить максимум самообладания и выдержки. Макарову узнать, какая на даче охрана. Железнову сегодня же связаться по рации с командованием. Лично я советую такой вариант. Когда наши бомбардировщики вылетят на задание, один из них, после того как сбросит бомбы, завернет на дачу. К тому времени надо быть уже там. На помощь Гашке особых надежд не возлагайте. Андрею Семеновичу подготовиться к возвращению. Захватите картотеку, открытки, список. Копию списка передадите мне: мало ли что может стрястись. Командовать операцией будет капитан Железнов. - Пронин строго посмотрел на меня. - Понятно, Андрей Семенович? Каждое слово Железнова - для вас закон. Он встал, пожал нам руки. - Идите, - сказал он мне. - Прямо во двор и на улицу. Виктор уйдет позже, вы еще его сегодня увидите. Я опять миновал кухню, все тот же мужчина по-прежнему стоял у окна, рука его была засунута в карман. Только сейчас я догадался, что он, вероятно, охранял Пронина. На улице, у ворот, тоже стоял какой-то человек - кто знает, свой или чужой. Я прошел мимо, он не последовал за мной. Дома я выбрал нужные открытки, проверил список, переписал, спрятал в сейф. К вечеру пришел Железнов. - Ну как? - спросил я. - Все в порядке, - сказал он как ни в чем не бывало. - Попробую связаться с людьми, к которым я возил вас в гости. - К утру вернетесь? - Навряд ли. Машину надо поберечь, - сказал Виктор. - А вы пока собирайтесь. Через час он ушел. Я поехал искать Янковскую. В гостинице ее не было, мне сказали, что она почти не бывает у себя. Я нашел ее по телефону у Гренера. - Я хотел бы вас повидать, - сказал я. - Приезжайте, - пригласила она. - А ваш жених не будет недоволен? - Он вернется не скоро, - объяснила она. В квартире Гренера она чувствовала себя полной хозяйкой. - Я готов к расчету, - сказал я. - Агентура Блейка у меня как на ладони. - Правда? - обрадовалась она. - Я все время колебалась, получится или не получится. - Кому же отдать список? - спросил я. - Польману? - Ни в коем случае! - воскликнула она. - Вы должны отдать Гренеру, но можете передать мне, я сама вручу ему. Мы привезем хороший подарок за океан. Но вдруг облако печали пробежало по ее лицу. - А может быть, повременить? - неожиданно предложила она. - Мне жаль вас. Как только вы отдадите список, вам предложат вернуться в Россию. Там все горит у Тейлора. Для вас найдется дело... - Чему быть, того не миновать, - философски ответил я. - Попадете за океан и быстро все забудете. - О нет! - сказала она. - Вас я не забуду. - Полетите на самолете? - спросил я. - Да. Сначала в Испанию. Но самолет пришлют из-за океана. - И полетите со своего аэродрома? - Да, Гренер сразу захватит свои книги и материалы. - А вам не помешают? - заботливо осведомился я. - Кто? - удивилась Янковская. - Дачу охраняют эсэсовцы, а они подчинены Польману. Я усмехнулся: - Дачу или аэродром? - И то и другое, - сказала Янковская. - О том, что там аэродром, почти никто не знает. Там всего десять эсэсовцев, и их еще ни разу не сменяли. Так что болтать было некому. А для того чтобы туда не проникли любопытные, достаточно и этого десятка... Я узнал то, что нужно было узнать, да Янковская и не пыталась что-либо скрыть: она считала меня своим человеком, и ее самоуверенность усилил еще скорый отъезд за океан - она строила большие планы насчет своего будущего. Она немного изменила себе только тогда, когда я уже собрался уходить. Сев за стол, она подперла голову ладонями, жалостливо на меня посмотрела и сказала: - Ох, Андрей, если вы все-таки попадете когда-нибудь за океан, разыщите меня, я сделаю для вас что могу... Распрощались мы очень церемонно. В передней, помимо Янковской, меня провожал один из гренеровских денщиков. И здесь, пожалуй, следует отметить, что все, что происходило со мной, с Железновым, с Прониным в течение этого года, не было следствием каких-либо случайностей - все было результатом правильных умозаключений, точного расчета, тщательной предусмотрительности и непоколебимой выдержки духа. У наших людей, с которыми мне приходилось общаться в оккупированной Риге, многому можно было научиться. Счастливый случай всего лишь один раз пришел к нам на помощь, и таким случаем на этот раз явилось отсутствие Железнова. Ночью ко мне на квартиру нагрянули гестаповцы. Польман не походил на Эдингера, ко мне в друзья он не набивался, не доверял мне, как и всем остальным, и предпочитал никого ни о чем не предупреждать. Гестаповцы искали Железнова. Если Эдингер говорил мне о том, что гестапо подозревает Железнова в связях с советскими партизанами, знать об этом должен был не один Эдингер! Его смерть приостановила на некоторое время преследование Железнова, но постепенно все должно было завертеться своим чередом. Со мной гестаповцы держались достаточно корректно. Они вломились в квартиру с обоих входов, но вели себя так, будто я их не интересую. Не найдя Железнова, они не стали делать обыска. Меня только спросили: - Где ваш шофер? Где господин Чарушин? Я сделал таинственное лицо. - Мне кажется, господа, - сказал я, - что он бежал! Думаю, что гестаповцы были согласны со мной. И то, что я был на месте, хотя Железнов исчез, выглядело как доказательство того, что я к его исчезновению не причастен. Гауптштурмфюрер, командовавший нагрянувшей ко мне бандой, даже попрощался со мной. Во всяком случае, было очевидно, что в отношении меня Польман никаких указаний не давал. Утром ненадолго заехала Янковская. - Где ваш Виктор? - прямо спросила она. Она, конечно, знала о ночном посещении. - Кажется, он удрал, - виновато сказал я. - Вот видите, - обрадовалась она. - Я вас предупреждала! Железнов должен был вернуться примерно через сутки. Во что бы то ни стало требовалось предупредить его о том, что в дом ему возвращаться нельзя. Когда Янковская уехала, я позвал Марту. - У меня к вам просьба, - сказал я. - Господин Чарушин только случайно избежал ареста. Если он и я, дорогая Марта, не совсем вам безразличны, я попрошу вас помочь мне предупредить Виктора об опасности. Вполне возможно, что за нашей квартирой установлено наблюдение. Если бы вы попытались встретить Виктора! Он появится со стороны Мельничной улицы. Объясните, что ему нельзя приближаться к нашему дому. Пусть он назначит мне свидание. Марта только молча кивнула и принялась одеваться. - А вы не боитесь, Марта? - спросил я. - Не наведете гестаповцев на след Виктора? - Не волнуйтесь, господин Берзинь, - рассудительно объяснила мне Марта. - Полиция поручает дворникам осведомлять ее обо всем, что происходит. Но ведь дворники-то в нашем городе латыши! У меня есть знакомый дворник, он поможет мне... Я не знаю, как Марта встретилась с Железновым, у меня не было времени расспросить ее об этом, знаю только, что в сумерки она вернулась домой и деловито сказала: - Господин Чарушин дожидается вас за углом, в воротах дома No 3, они просили захватить какой-то список. Я вышел из дому, вывел со двора машину, поставил ее у подъезда, точно собирался куда-то ехать, сам поднялся обратно в квартиру, снова спустился по черному ходу во двор, выскользнул в переулок и, обойдя квартал, очутился возле дома No 3, где и нашел за воротами Железнова. - Тебя ищут, - сказал я. - Что нам делать? - Уже стемнело, - ответил он. - Рискнем, пройдемся. Мы смешались с толпой и неторопливо пошли по улице. - Как дела? - спросил я. - Великолепно, - ответил он. - Послезавтра ночью самолет приземлится у дачи Гренера, Вы должны быть совершенно готовы часам к семи. Если до этого не получите от меня или Пронина каких-либо известий, выезжайте в половине восьмого; на углу, возле гостиницы "Даугава", задержитесь и заберете меня. Не смущайтесь, вероятно, я буду в эсэсовском мундире. Оттуда мы махнем прямо в Лиелупе. Если нас с вами и будут искать, то, во всяком случае, не на даче Гренера. - Пронин знает об этом? - спросил я. - Знает, - коротко сказал Железнов. - И недоволен, что вы забыли о подставных лошадях... Я ничего не понял. - Каких лошадях? - Читали "Три мушкетера"? - спросил Железнов. - Помните, д'Артаньян возвращается с бриллиантовой подвеской от герцога Бэкингема? Он не успел бы вернуться вовремя в Париж, если бы по дороге его не ждали подставные лошади. Пронин обещал о них позаботиться. - Машина не лошадь! - возразил я. - Да еще такая отличная машина, какая имеется у нас. Мы домчим с вами до Лиелупе за двадцать минут! - Не знаю, что практически имеет Пронин в виду, говоря о подставных лошадях, - отозвался Железнов. - Но можете быть уверены, говорит не зря. Вы еще не знаете этого человека! Мы прошли мимо кафе; из дверей доносилась веселая музыка. - Список у вас с собой? - осведомился Железнов. - Давайте, я передам копию. Я незаметно сунул ему листок в карман. - Значит, если ничего не произойдет, - повторил Железнов, - послезавтра, чуть позже половины восьмого, на углу, около гостиницы "Даугава". Он отстал от меня и тут же нагнал снова. - Еще два слова, - сказал он. - До своего отъезда отпустите Марту, пусть она куда-нибудь скроется, иначе ей не миновать гестапо. Он был верен себе: в эти тревожные минуты он не забыл и о Марте. Он опять отстал, а когда я спустя некоторое время повернул обратно, навстречу мне лилась обычная толпа прохожих, и среди них не мелькало ни одного знакомого лица. Глава XVIII. "ПЛЕМЯННИЦА" ГАУЛЕЙТЕРА В назначенный день я начал собираться в дорогу. Утром спустился во двор, осмотрел и заправил машину, до блеска протер ветровое стекло, чтобы как можно яснее был виден наклеенный на него пропуск. Проверил и зарядил пистолет. Побрился. Зашил в подкладку брюк документы, добытые в Риге. В последний раз обошел квартиру, в которой прожил больше года. В последний раз съел обед, приготовленный Мартой. Около трех часов я зашел к ней на кухню. - Дорогая Марта, сегодня я покидаю Ригу, - сказал я. - Меня будут искать и прежде всего будут допытываться у вас, куда я делся. Вам известно, что значат разговоры в гестапо. Мне кажется, вам надо уйти и не попадаться на глаза. Не сердитесь на меня за то, что я осложнил вашу жизнь... - Не стоит извиняться, господин Берзинь. Вы старались не для себя, - ответила Марта, не изменяя своему обычному спокойствию. - Я все понимаю. - Так уходите, Марта, - повторил я. - Хорошо, господин Берзинь, - вежливо согласилась Марта. - Я сейчас соберусь. Через полчаса она зашла попрощаться. В сейфе оставалось еще несколько золотых безделушек: девушки господина Блейка в последнее время совсем редко посещали меня. Я протянул их Марте. - Возьмите себе, это может вам пригодиться. - Что вы, господин Берзинь! - испуганно произнесла она. - Если госпожа Янковская узнает, мне несдобровать. - Она не узнает, - сказал я. - Берите, берите, все равно это мне уже ни к чему. Она взяла эти колечки и брошки с большой нерешительностью. Мы пожали друг другу руки, я проводил ее до дверей. - Счастливого пути вам, - сказала она уже в дверях. - Да сохранит вас господь! Я запер за ней дверь и остался один. В пятом часу я позвонил на квартиру Гренера Янковской. - Вы никуда не собираетесь вечером? - осведомился я. - Нет, мы дома, у нас соберется несколько друзей, - сказала она. - Будем рады вам, Август... - Я приду часам к десяти, - сказал я. - Кланяйтесь от меня профессору. Я хотел обезопасить себя от неожиданного вторжения Янковской. Вскоре после ухода Марты раздался звонок, я открыл дверь и увидел перед собой... Гашке! Пронин быстро вошел и торопливо закрыл дверь. Мы даже не поздоровались. - Что-нибудь изменилось? - спросил я. Он, не раздеваясь, прошел в гостиную. - Готовы? - спросил он. - Что собираетесь делать? - Железнов говорил, что он докладывал вам, - ответил я. - В половине восьмого заберу его у "Даугавы" и сразу же двинем в Лиелупе. - На чем? - нетерпеливо перебил меня Пронин. - На моей машине, - сказал я. - Все подготовлено, машина заправлена... - Далеко ли только уедете? - насмешливо спросил Пронин. Они-таки появились, непредвиденные обстоятельства, которые предвидел Пронин! - В связи с участившимися налетами советской авиации отдано распоряжение не выпускать из города ни одной машины без специального досмотра, - сказал Пронин. - И есть особое указание, касающееся вашей машины. Усилены контрольные посты, предупреждены полицейские. Вас задержат, как только вы очутитесь на окраине. - Что же делать? - воскликнул я. - Как вы это узнали? Пронин укоризненно на меня поглядел. - А для чего, вы думаете, находится Гашке в гестапо? Распоряжение было отдано еще вчера. Польман - хороший оперативный работник. Он приказал во что бы то ни стало найти Чарушина и установить наблюдение за вашей машиной. - Значит, все провалилось? - Нет, не значит, - сказал Пронин. - Укрыть вас, конечно, мы бы смогли, но самолет вызван, сделает посадку. Риск увеличился, людей подводить нельзя, надо добиваться успеха... И тут-то вступили в действие "подставные лошади" Пронина, о которых он обещал позаботиться! - Свободно передвигаться, да еще ночью, могут только военные машины и машины гестапо, - сказал Пронин. - Ни одной из таких машин у нас нет. Но вы получите машину, которую никто не посмеет остановить... Пронин на мгновение замолчал, прежде чем удивить меня своими словами. - Вы поедете в Лиелупе на машине гаулейтера, - сказал он. - На машине самого Розенберга! Она подойдет к вашему дому в половине восьмого, может быть, чуть позже. На шофера можете положиться. Захватите у "Даугавы" Железнова и поедете в Лиелупе. Самое трудное - достать машину, но, думаю, удастся. В машине будет находиться дама, она поедет вместе с вами. По дороге вы высадите даму по ее указанию. Шофера возьмете с собой. Рассчитывайте на него, как на самого себя... Пронин замолчал. Очевидно, он еще раз взвешивал принятое им решение. Я не видел Пронина таким. Дымка задумчивости пробежала по его лицу, затем он пристально глянул мне в глаза, точно еще раз взвешивая, чего я стою, и потом уже, отогнав от себя все сомнения, протянул мне руку. - Вот что, майор Макаров, слушайте внимательно, - тихо произнес он. - Есть еще одно дело. Не через Железнова, а лично хочу я вам дать это поручение. Вам доверяется задание особой государственной важности... Он достал из кармана небольшой сверток. Это был какой-то предмет, похожий на большой металлический портсигар, к которому проволокой был привязан плотный серый пакет. - Здесь документы исключительной важности, - объяснил Пронин. - Их содержание вам не должно быть известно, впрочем, как и мне. Я сам имею только очень приблизительное представление о бумагах, находящихся в пакете. Чем скорее они очутятся в Москве, тем лучше. Для их пересылки не жалко направить любого человека. Я остановил свой выбор на вас. Вы отдадите их в штабе армии, а оттуда они уже сами перешлют их. Но... Пронин осторожно протянул мне сверток, указал на запор портсигара, обычную металлическую кнопку, украшенную темным зеленоватым камешком. - Эта небольшая бомбочка имеет достаточно большую взрывную силу, - объяснил он. - Держите ее в кармане, не забывайте о ней ни на секунду. Могут произойти самые непредвиденные вещи, может возникнуть угроза, что вы попадетесь в руки противника. Так вот учтите: сверток в руки противника попасть не должен. Прежде чем это произойдет, вы нажмете кнопку, бросите сверток, и через секунду от документов не останется ничего. Он опять заглянул мне в глаза. - Понятно, майор Макаров? - Так точно, - сказал я. - Прежде чем меня задержат, нажать кнопку. - Так помните. Вам вверена государственная тайна, не говоря уже о многих жизнях... Теперь мне стали понятны некоторые недомолвки Пронина при разговоре о моем отъезде из Риги: должно быть, он и согласился на мой отъезд, имея в виду это поручение... - Есть, товарищ начальник, - сказал я. - Враг к этому пакету не прикоснется. - Ладно, - ответил Пронин. - Я вам верю. Но смотрите, берегите себя... Он заботливо посмотрел на мой карман, где очутился столь опасный и драгоценный сверток, и ободряюще кивнул. - И еще вот что, - сказал на прощание Пронин. - Запомните мой совет. В нашей работе излишняя торопливость погубила не одного хорошего человека. Все надо взвесить и обдумать. Но порой наступает момент, когда уже некогда оглядываться. Сейчас как раз такой момент. Теперь только вперед, все время вперед. Помните: темп, темп! Теперь это решает успех дела. Понятно? - Понятно, товарищ майор, - сказал я. Он еще раз кивнул и, что-то вспомнив, с любопытством взглянул на меня. - Да, а пуговицу свою вы не забыли? - с усмешкой спросил он. - Нет, она при мне, - сказал я. - Сувенир генерала Тейлора! - Ну, не совсем сувенир, - заметил Пронин. - Не возлагайте на нее больших надежд, но на всякий случай держите под рукой. Не зря же вам ее дали. Может статься, она сослужит свою службу. Пронин выглянул в окно. - Никого, - облегченно сказал он. - Пойду! - Все-таки вы рискуете, товарищ майор, - упрекнул я его. - Заметят - несдобровать. - Не волнуйтесь, я человек осторожный, - хладнокровно сказал Пронин. - С вашей квартиры снято наблюдение. Я немного в курсе оперативной деятельности гестапо. Все агенты брошены на поиски Чарушина. Немцы не слишком доверяют вам, но не подозревают того, что вы русский. Они убеждены, что после провала вашего шофера вы притаитесь и некоторое время носа не высунете на улицу... А что касается каких-нибудь случайных встреч, иногда приходится рисковать... Совсем не в соответствии с моментом Пронин добродушно засмеялся. - До свидания, - сказал он. - Кланяйтесь нашим. И ушел, пренебрегая всеми страхами жизни. Впоследствии, вспоминая о своих встречах с Прониным, я понял, что благоприятное стечение обстоятельств имеет, конечно, большое значение в таких делах, но еще большее значение имеет холодная и строгая предусмотрительность специально натренированного в этой области ума. А что значило пребывание Пронина в гестапо и какую пользу приносил он, находясь там, я, пожалуй, вполне понял, только непосредственно ощутив его помощь... Очень коротко я хочу рассказать о том, что происходило в течение двух часов, когда я ждал обещанной машины. Действительно, на всем нашем пути к цели предусмотрительным Прониным заранее были приготовлены "подставные лошади", не всеми ими пришлось воспользоваться, но если бы он о них не позаботился, нам не сносить бы голов. От меня Пронин отправился в один знакомый ему дом. В этом доме его ждала дама. Он проводил ее на вокзал, где ей предстояло действовать уже без чьей бы то ни было помощи. Находясь в самом волчьем логовище, Пронин был отлично осведомлен о всех обитателях этого логовища, знал всю их подноготную, все их семейные и дружеские связи. Нужно было вызвать машину гаулейтера, но сделать это было не так просто. Машиной пользовались только сам гаулейтер и его семья. Шофер не мог выехать без специального вызова. Да и рискни он самовольно покинуть гараж, это привлекло бы внимание, не говоря уже о том, что он мог понадобиться хозяевам. Вызов машины не должен был возбудить никаких подозрений. Сам барон находился в эти дни в Берлине, в его отсутствие машиной могла распоряжаться только баронесса. В гестапо многие знали, что баронесса ждет к себе в гости племянницу баронессу фон Третнов, и ее-то Пронин решил выпустить на сцену. Поезд из Кенигсберга только что пришел. Очень красивая и элегантно одетая женщина остановилась перед кабинетом начальника станции, открыла дверь и, не затворяя, подошла к сидевшему за столом начальнику, надменно на него поглядела и опустилась в кресло. - Господин начальник, соедините меня с домом барона Розенберга, - повелительно сказала она. Приказание было отдано столь уверенно, что начальник станции не осмелился ослушаться: дама, по-видимому, не терпела возражений. Он позвонил по телефону, правда, очень нерешительно: начальнику станции еще не приходилось тревожить гаулейтера. - Попросите баронессу! - приказала незнакомка. - Скажите, что просит баронесса фон Третнов. Она взяла у начальника телефонную трубку. - Тетя? - сказала она спустя мгновение. - Это Ильза... Как откуда? Меня уговорил дядя... Почему экстравагантно? Я была в гостях у фон Шенбергов и решила заехать к вам... Вы пришлете машину?.. Нет, нет, самой не надо, я на вас рассержусь, если поедете... Нет, багажа нет, он придет завтра... Шофер найдет меня в кабинете начальника станции... Если бы можно было представить, чего стоил этот семейно-светский разговор той, которая называла себя баронессой фон Третнов! Через четверть часа в кабинете начальника станции появился личный шофер гаулейтера Эрнст Штамм. Но не все обстоятельства удавалось предвидеть даже самому Пронину! Почти одновременно со Штаммом в кабинете появились господин Польман и какой-то хлыщеватый офицер из канцелярии гаулейтера. Пронин недаром хвалил деловые качества Польмана. Не успела баронесса фон Третнов закончить разговор со своей тетушкой, как господин Польман был поставлен в известность о том, что машина гаулейтера выезжает за гостьей. Баронесса фон Третнов была влиятельной особой в берлинском обществе, и господин Польман, дипломат по характеру и карьерист по природе, решил самолично проводить столичную гостью в резиденцию гаулейтера. Он и в канцелярию гаулейтера сообщил о прибытии баронессы и для большей импозантности захватил оттуда себе компаньона. Предполагалось, что Штамм встретит баронессу, заедет за мной, затем мы захватим Железнова и двинемся в Лиелупе. Появление Польмана, да еще не одного, спутало все карты. Теперь баронессе приходилось ехать к тетушке. Но гостья оказалась на должной высоте! Она любезно встретила Польмана и его спутника, позволила им приложиться к своей ручке и заторопилась к машине. Увы, Польман и его спутник собрались провожать ее до дома гаулейтера! Та, которая называла себя баронессой фон Третнов, знала и мой адрес и как меня зовут, - она же должна была за мной заехать, - и вследствие непредвиденного осложнения с ее стороны последовала импровизация, не предусмотренная никакими режиссерами. - Ах! - воскликнула она, когда машина отошла от вокзала. - Мне надо заехать по дороге в одно место! - Она кокетливо посмотрела на Польмана. - Господин обергруппенфюрер, вы не знаете здесь Августа Берзиня? Польман насторожился. - А вы откуда его знаете, баронесса? Баронесса подавила смешок: - Одна моя приятельница... Больше она не сказала ничего; перед господином Польманом открывалось широкое поле для догадок. Баронесса достала из сумочки какое-то письмо, пробежала его глазами, сделала вид, что нашла искомое место, назвала Штамму мой адрес. Штамм повел машину в указанном направлении и остановил ее перед моим домом. - Здесь! Баронесса фон Третнов поднялась было с сиденья. - Не беспокойтесь, баронесса, - любезно обратился к ней Польман. - Господина Берзиня может и не быть дома, я сейчас узнаю и передам, что его желают видеть... - Ах, нет, нет! - капризно воскликнула гостья. - Я не отпущу вас от себя! Мы попросим... - Она повернулась к шоферу. - Поднимитесь, пожалуйста, - обратилась она к Штамму. - Попросите господина Берзиня спуститься вниз, если, конечно, он дома... Штамм взбежал по лестнице, позвонил. С этой минуты я тоже вступил в игру. Я уже давно ждал звонка, открыл дверь и увидел перед собой плотного пожилого человека в форме немецкого фельдфебеля. Он взглянул в свою очередь на меня. Описание, по-видимому, совпало с оригиналом. - Это вас я должен отвезти в Лиелупе? - спросил фельдфебель. - Да, - ответил я. - Поторопимся? - Не спешите, - сказал он. - Знаете, кто меня послал? - С вами должна быть дама, - сказал я. - К сожалению, она не одна, - сказал шофер. - Кроме нее, в машине начальник гестапо и офицер из канцелярии гаулейтера: они увязались ее провожать. Мне велено передать, что баронесса фон Третнов просит вас спуститься. - Как же быть? - спросил я. - У вас, конечно, есть оружие? - спросил шофер. Я похлопал себя ладонью по карману. - И у меня есть, - сказал шофер. - Я передам, что вы просите господина Польмана и его спутника подняться. Полагаю, мы с ними справимся, другого выхода нет. Раздумывать было некогда. - Зовите, - согласился я. Штамм спустился и через минуту поднялся опять. - Его не проведешь, - с досадой сказал он. - Польман говорит, чтобы вы сами спустились. Заставлять даму ждать себя дольше было бы неприлично, я спустился. Штамм распахнул дверцу машины. Дама протянула мне руку. - Господин Берзинь? Я поцеловал ей руку и раскланялся с Польманом и незнакомым мне офицером. - К вашим услугам, баронесса! Мне показалось, что я ее где-то видел. Баронесса кокетливо посмотрела на своих спутников. - Господа, мне необходимо посекретничать с господином Берзинем. Моя приятельница... Польман неохотно вышел из машины, офицер последовал за ним. Они остановились неподалеку. Рвануть, дать газ и умчаться под носом у Польмана было невозможно, он тотчас же организовал бы погоню; пристрелить его на улице тоже было нельзя. - Как от него отвязаться? - вполголоса спросила меня та, которая называла себя баронессой фон Третнов. - Черт его знает! - пробормотал я. Положение, как говорится, было безвыходное, и тут я припомнил многочисленные намеки Янковской по поводу Польмана. Гренер был связан с заокеанской разведкой, а ведь именно Гренер добивался назначения Польмана в Ригу. Янковская все время называла его своим человеком. Вспомнил я и то, что говорил мне Тейлор, и решил воспользоваться своим талисманом. Янковская пророчила, что он выручит меня в трудную минуту. - У меня есть одно средство, - сказал я незнакомке и подошел к Польману. - Господин обергруппенфюрер, разрешите попросить вас на два слова. - Что вы хотите? - недоверчиво спросил Польман, идя за мной. Я остановился под фонарем, порылся в кармане и разжал ладонь со своей пуговицей. - Вам приходилось видеть подобную безделицу? Польман ничем не выразил своих чувств, но не думаю, чтобы вид этой медяшки привел его в восторг. - Откуда она у вас? - бесцеремонно спросил он. - Купил у одного оборванца, - невозмутимо ответил я. - Я ведь коллекционирую пуговицы, милейший Польман. - Сейчас не время шутить, - оборвал он меня. - Я слышал об этих трилистниках. Вы получили ее от этого... Однако он не осмелился произнести имя Тейлора. - От кого бы ни получил, трилистник, если мне не изменяет память, считается символом счастья. И я решил проверить свой талисман на вас! В ответ на это Польман криво улыбнулся. - Мне не все ясно в вашем поведении, капитан Блейк, но, судя по этой эмблеме, вам покровительствует... Он опять не договорил, кто мне покровительствует. Тогда я перешел в наступление. - У нас один покровитель, - грубо сказал я. - Генерал Тейлор. - Т-с-с-с! - зашипел на меня Польман. - Не называйте его! - Вы мне мешаете, Польман, - произнес я как можно небрежнее. - У меня с баронессой особые дела. - Подождите, войдем в подъезд, - остановил меня Польман и повернулся к своему спутнику. Тот стоял с баронессой у машины. - Кюнце, я поднимусь на несколько минут! - крикнул ему Польман. - А вы не отходите от машины... Я понял, что и гостья, до тех пор пока не будет сдана с рук на руки своей тетке, и с этого момента даже я сам находимся как бы под конвоем. Мы поднялись по лестнице и остановились на площадке перед моей дверью. - Говорите! - раздраженно обратился ко мне Польман. - Чего вы от меня хотите? Нет, убивать его не было расчета... Если бы даже удалось убить и самого Польмана, и его спутника, в лучшем случае через какие-нибудь полчаса поднялась бы такая паника, что вряд ли нам удалось бы ускользнуть от погони. Живого Польмана я еще мог нейтрализовать на какое-то время, но мертвый он принялся бы преследовать меня с места в карьер. - Слушайте внимательно, Польман, - сказал я возможно более спокойно и деловито. - Я выполняю особо ответственную операцию по личному указанию... Ладно, не будем его называть, вы знаете его имя! Попробуйте только ее сорвать! С нашим шефом шутки плохи... Несмотря на слабый свет на лестнице, я заметил, что Польман побледнел от волнения. - Вы хотите сказать, что вас решили... - Вас не должно интересовать, что там решили, если не сочли нужным поставить вас об этом в известность, - произнес я возможно более пренебрежительно. - Забудьте, что вы начальник гестапо. Сейчас я вижу в вас сотрудника другого ведомства... - А... список? - неуверенно спросил Польман. - До того как будет получен список... - Список передан по принадлежности, - ответил я. - Мне уже дано другое задание! - Гренеру?! - Польман с трудом сдержал свое волнение. - Он таки обошел меня! - Ну, это уж меня не касается, - примирительно заметил я. - А сейчас мне нужно, чтобы вы оставили меня с баронессой и захватили с собой своего фендрика... Польман угрюмо покачал головой: - А если я... Я сдержанно ему пригрозил: - Жалеть об этом придется не мне! Он отвел от меня свои глаза. - Хорошо, - неохотно согласился он. - Если резидент подтвердит ваши полномочия, я не буду мешать... Я не знал, кого он имел в виду, но подумал, что скорее всего это мог быть Гренер. После этого короткого, но выразительного разговора мы вернулись на улицу и подошли к машине. - Дорогая баронесса, господин обергруппенфюрер приносит вам тысячи извинений, - галантно произнес я. - У него возникла необходимость срочно побывать в своей канцелярии, но он надеется, что ни с вашей стороны, ни со стороны вашей тетушки не встретится возражений, если он завтра заедет засвидетельствовать вам свое почтение. Польман только молча поклонился. Баронесса милостиво пожала ему руку. - Пойдемте, Кюнце, - промолвил Польман своему спутнику. Я сел в машину, Штамм взялся за баранку, и мы поехали. Я наклонился к шоферу: - Я не знаю, как вас зовут... - Штамм, - сказал он. - Товарищ Штамм, - предупредил я его, - на минуту задержитесь у гостиницы "Даугава", а затем жмите изо всей мочи. - Я знаю, - ответил он. Та, которая называла себя баронессой фон Третнов, не вмешивалась в наш разговор и вообще не произносила больше ни слова. Минут через пять мы подъехали к "Даугаве". Можно сказать, мы даже не остановились. Железнов сел в машину почти что на ходу. Он был в мундире гауптштурмфюрера, и я бы не сразу его узнал, если бы не был предупрежден о маскараде. Я прекрасно понимал, что Польман не замедлит обратиться к Гренеру и что нам важен каждый час выигранного времени. Мы мчались по улицам Риги, и я напряженно соображал, какое препятствие можно воздвигнуть на пути наших преследователей. Дорога была каждая минута, но мне подумалось, что для задержки противника стоило пожертвовать даже десятком минут! - Товарищ Штамм, поезжайте к цирку, - приказал я. - Остановитесь неподалеку и ждите. Я вернусь самое большее через четверть часа. - Для чего это? - спросил Железнов. - Потом, потом! - бросил я ему. - Сейчас нет времени. Штамм затормозил перед цирком, и я бегом устремился к артистическому подъезду. - Где господин Гонзалес? - крикнул я на ходу какому-то цирковому служителю. - Проведите меня! Я не видел Гонзалеса с того памятного вечера, когда он исполнял свою серенаду под окнами госпожи Лебен. Он встретил меня в коридоре, одетый в темное пальто, накинутое поверх расшитого блестками камзола. Гонзалес почти не изменился, разве чуть обрюзг и стал еще мрачнее. - Добрый вечер, синьор Гонзалес, - поздоровался я. - Вы еще не отказались от госпожи Янковской? - Что вы хотите этим сказать? - мрачно спросил он, не отвечая на мое приветствие. - Мне некогда, но я решил оказать вам услугу, - сказал я, не обращая внимания на его тон. - Если вы еще не оставили намерения привести на свое ранчо госпожу Янковскую, вам следует что-то предпринять. Сегодня ночью Янковская и Гренер собираются покинуть Латвию, а господин Польман должен организовать их отъезд. Если вы поторопитесь, вы успеете еще ее задержать. Самое главное, помешайте Гренеру встретиться с Польманом! - Не знаю, что побудило вас сообщить мне об этом предательстве, - произнес он свистящим шепотом. - Возможно, она пыталась обмануть вас, как и меня, но у вас не хватает характера для мести... - Он протянул мне руку. - Можете рассчитывать на мою благодарность! И устремился к выходу, опережая меня. Кто-то закричал ему вслед: - Рамон, Рамон, а как же ваш выход?! Но Гонзалеса уже след простыл. Я не сомневался в том, что он не замедлит появиться в квартире Гренера и внесет немалую сумятицу. Появление Гонзалеса предвещало по крайней мере хороший скандал. Во всяком случае, он близко не подпустит Польмана к Гренеру, пока там разберутся что к чему. Я был убежден, что благодаря темпераменту техасца мы получим значительную фору во времени! Машина ждала неподалеку от цирка. Штамм коротко спросил: - Ехать? - И побыстрее, - ответил я. - Больше нам задерживаться нечего! Штамм прибавил газу, и мы понеслись через город. Вся Рига знала машину гаулейтера. Мы неслись с такой скоростью, что шуцманы не успевали нас приветствовать. - Однако вы заставили меня поволноваться, - упрекнул Железнов. - Если бы ты знал! - только и ответил я. Мы миновали пригороды Риги и вынеслись на шоссе. - Все-таки желательно было бы объехать контрольные посты, - проговорил Штамм. - Будет лучше, если никто не увидит, в каком направлении ушла наша машина. - А разве вы не знаете, где контрольные посты? - удивился Железнов. - В том-то и дело, что знаю, - сказал Штамм. - Я всегда езжу мимо контрольных постов и не знаю, как их объехать. - Вы ориентируетесь по карте? - спросил я Штамма. Я достал карту окрестностей Риги, которая имелась у Блейка, мы задержались на минуту, выбрали дорогу, на которой была наименьшая вероятность с кем-либо встретиться, и помчались опять. - Загляните под сиденье! - крикнул Штамм. Под сиденьем мы нашли автоматические пистолеты - это оружие было посерьезнее того, что лежало у меня в кармане, - ракетный пистолет и несколько ручных гранат. Мы тут же поделили между собой пистолеты и гранаты, и я как-то увереннее стал вглядываться в ночную тьму. Штамм вел машину на предельной скорости. Я посматривал на нашу спутницу. Наконец-то я ее узнал! Это была та самая девушка, которая сопровождала Пронина в Межапарке. За то время, что я ее не видел, она сильно похудела, а нарядный костюм очень изменил ее внешность. Я хотел ее спросить, помнит ли она меня, но она держалась столь отчужденно, что я так ее ни о чем и не спросил. Приблизительно на полдороге к Лиелупе наша "баронесса" обернулась ко мне и указала на окно. Я помнил слова Пронина. - Штамм! - крикнул я. - Стойте! Он тотчас остановился. Наша незнакомка открыла дверцу. Вокруг была сплошная ночь, машина тонула в темноте, лишь где-то вдалеке мерцал слабый огонек. - Прощайте, товарищи, - сказала наша спутница и выскочила из машины. - Как вы будете добираться в такой темноте? - участливо спросил ее Железнов. - Ничего, - ответила она. Мы услышали, как под ее ногами зашуршал гравий, ее фигура мелькнула, точно неясная тень, и тут же пропала. Мы сразу потеряли ее из виду. Я с опасением посмотрел в черную пустоту. Куда она пошла? Что ждет ее в этом мраке? Должно быть, у нас у всех было тревожно на душе. - Поехали, товарищ Штамм, - сказал Железнов. Мы опять понеслись вперед. Теперь, оставшись втроем, мы распределили наши роли, каждый должен был знать, что ему в том или ином случае придется делать. Стремглав миновали Лиелупе, свернули на знакомую дорогу, и перед нами появилась высокая каменная ограда. Над аркой горела лампочка, ворота были раскрыты. - Что за черт! - воскликнул я. - Почему раскрыты? - Ничего нет удивительного, нас ждут, - объяснил Железнов. - Надо полагать, Пронин позвонил и предупредил охрану, что на аэродром Гренера выехал гаулейтер. Штамм сбавил скорость, и мы въехали в ворота. Навстречу бежал начальник охраны, эсэсовский офицер, с поднятой для приветствия рукой. Глава XIX. ПОЛЕТ НА ЛУНУ Я так назвал эту главу потому, что полет, описанный здесь, совершить было столь же трудно, как лететь на Луну. Мы въехали в ворота, и они тотчас за нами захлопнулись. Штамм затормозил. Начальник охраны подбежал к машине. Занавески на ее окнах были задернуты, и нельзя было видеть, кто в ней находится. Железнов выскочил из машины и обменялся с начальником приветствиями. - Господин лейтенант, барон просит немедленно собрать всю охрану, - сказал Железнов. - Он лично передаст свои инструкции. - Где и когда? - лаконично спросил офицер. - Здесь, немедленно, - распорядился Железнов. - Господин гаулейтер торопится. По-видимому, такие внезапные приезды не были здесь редкостью: на аэродроме не один раз принимались самолеты с гостями, чьи посещения следовало хранить в тайне. Минуты через три возле машины выстроились эсэсовцы: вместе с офицером их было одиннадцать человек. - Все? - спросил Железнов. - Все, - подтвердил офицер. - А вон тот, на вышке? - указал Железнов. - Он на посту, - объяснил офицер. - На посту только один человек? - удивился Железнов. - Да, - объяснил офицер. - Ограда обтянута поверху проволокой, через которую пропущен электрический ток. - Позовите и часового, - распорядился Железнов. - Господин гаулейтер хочет лично проинструктировать все подразделение. Офицер послал к вышке одного из эсэсовцев. Затем все двенадцать человек выстроились прямо против машины. Железнов распахнул дверцу, и мы со Штаммом прошили их очередью из своих автоматов. Железнов остался у ворот, а мы поехали к аэродрому. По нашим расчетам, самолет должен был вскоре приземлиться. Все было тихо и безлюдно: в эту ночь, очевидно, не ждали никого. У края поля находилась какая-то будка. Мы вошли туда, повернули выключатель. В тесной комнатке стояли стол и стулья, на стене чернел рубильник. Мы рискнули его включить и выключить: на поле на мгновение вспыхнули сигнальные электрические лампочки. - Это удача, - сказал Штамм. - Я думал, придется сигналить ракетами. С аэродрома поехали к домикам, в которых находились дети. Там тоже было тихо. Мы зашли в одно из помещений. Стояли кроватки, в них спали дети. Их было что-то мало, часть из них уже успели куда-то деть. В одной из комнат мы нашли трех женщин, уж не знаю, как их назвать: няньками, сиделками или надсмотрщицами. Одна из них проснулась, когда мы вошли. Она стыдливо натянула одеяло до самого носа. - Господин офицер! - воскликнула она, хотя я был в штатском платье, а Штамм в солдатской форме: вероятно, большинство здешних посетителей, в штатской ли они были одежде или военной, являлись офицерами. Ее восклицание разбудило остальных. Женщины не понимали, зачем мы пришли. - Пойдите, Штамм, поглядите, - сказал я, - не найдется ли для них подходящего местечка. Штамм быстро отыскал какой-то чулан, в котором не было окон, но зато снаружи имелся большой крепкий засов. - Отличный бокс, - сказал он. - Как раз для таких, как эти. Мы заставили женщин подняться и загнали их в чулан. - Если будете сидеть тихо, с вами ничего не случится, - строго сказал Штамм. - Но если вздумаете орать и безобразничать, мы вас расстреляем. Одна из них принялась просить, чтобы их не запирали, клялась, что они ничего себе не позволят, но мы им не поверили. В соседнем доме не оказалось никого - ни детей, ни взрослых. На самой даче обнаружили двоих - кухарку и денщика; этих мы заперли в погреб. Вернулись к детям, принялись поднимать их с кроватей и отнесли в машину. Перевезли и поехали к Железнову. Он стоял возле вышки с автоматом в руках. - Самолет запаздывает, - с досадой сказал он. - Неспокойно что-то... Но тут мы услышали долгожданный рокот, и я со Штаммом поехал обратно на аэродром. Штамм подъехал к будке, вбежал в нее. Дети, сбившись кучкой, сидели в темноте, прижавшись друг к другу, как цыплята; кто-то плакал, кто-то спал, но большинство только сопело и молчало. Штамм включил рубильник - в поле загорелись огоньки, и несколько минут спустя большой, тяжелый самолет побежал по полю. Мы подъехали к нему на машине. Самолет содрогался: пилот не заглушал мотора. Он выскочил из кабинки, вгляделся в меня в темноте. - Беда с вами, - сказал он. - Товарищ Железнов? - Нет, я Макаров, - сказал я. - Железнов охраняет вход. - Ну, здравствуй, - сказал он и назвался: - Капитан Лунякин. - Видите ли, обстановка такова... - начал я. Но Лунякин закричал: - Какая там обстановка! Где ваш груз? Где груз? Давайте скорее, иначе все тут останемся! Штамм по-немецки сказал мне, что пойдет за детьми. Лунякин подозрительно на меня посмотрел. - А это что за немчура? - спросил он. - Это один товарищ, - сказал я. - Проверенный товарищ. Он идет за детьми. - Ладно, коли проверенный, - сказал Лунякин. - Все пойдем, давайте грузить побыстрее. Около него стояли уже два его помощника - штурман и радист. - Где они? - спросил кто-то из них, по-видимому, они знали, в чем дело. Мы все побежали к будке. Скажем прямо, в эту ночь мы обращались с детьми не так, как принято в детских учреждениях; не было времени ни уговаривать, ни нежничать с ними; мы хватали их под мышки, по двое и даже по трое, бегом тащили к самолету, запихивали в кабину и бежали за другими. В это время со стороны ворот раздался выстрел. - Это еще что? - спросил Лунякин. - Не знаю, - сказал я. - Но ясно, что ничего хорошего. - Поглядим! - сказал Лунякин. Он оставил возле самолета штурмана, и мы вчетвером - Лунякин, радист, Штамм и я - помчались к воротам. Железнов стоял на вышке. Мы подбежали к нему. - Что случилось, Виктор? - Приехали! - сказал он. - Первые гости! Оказалось, что к воротам подъехала было легковая машина, Железнов отогнал ее выстрелом. Теперь машина стояла поодалъ, в тени деревьев, и приехавшие пользовались ею, как прикрытием. Я всматривался, но людей различить было трудно. Прикоснулся к руке Железнова. - Как думаешь, кто это? Он усмехнулся. - Я же сказал: первые гости. Сейчас начнут прибывать! Люди у машины чего-то выжидали. И вдруг мы услышали женский крик. Я сразу узнал: кричала Янковская. - Август, Август! - кричала она. - Берзинь, откликнитесь! Даже здесь, даже этой ночью она была верна профессиональным навыкам и соблюдала правила конспирации, не назвав меня ни одним из других моих имен. Я поднялся на вышку. - Я вас слушаю! - крикнул я и пригнулся, опасаясь выстрела. - Не бойтесь, мы не будем стрелять! - крикнула Янковская. В темноте взметнулось что-то белое... Она привязала к обломанной ветке носовой платок и подняла его вместо белого флага. - Не стреляйте! - крикнула Янковская. - Я иду к воротам. Она решительно пошла по дороге. Этого у нее отнять было нельзя: она была смелая женщина. - Что вы хотите? - спросил я ее, когда она подошла к воротам. - Разве так разговаривают с парламентерами? - насмешливо сказала она. - Впустите меня. - Зачем? - спросил я. - Неужели вы боитесь безоружной женщины? - ответила она. - Мне необходимо с вами поговорить! - Впустим, - решил Железнов. Он не стал слезать с вышки, и мы со Штаммом впустили Янковскую. - Говорите, - сказал я. - Чего вы хотите? - Мне надо говорить лично с вами, - сказала она. - Отойдем в сторону. Она сошла с дорожки, и я невольно последовал за ней. - Зачем вы приехали? - спросил я. - Кто с вами? - Никого! - Она рассмеялась. - Кому же еще быть? Вы не представляете, какой спектакль устроил мой чичисбей. Вы здорово его растравили. Я приехала бы раньше, но Гонзалес никому не давал говорить, и я не могла понять, чего добивается Польман... Она потянула меня за руку. - Что вы собираетесь делать? - продолжала она. - Подозрения Польмана подтвердились. Гренер ни о чем не знал. Он не получал ни списка от вас, ни указаний от шефа... Мне об этом можно было не сообщать. - Для чего вы все это говорите? - остановил я ее. - Для вас! - воскликнула она. - В течение нескольких минут Польман установит, куда последовала ваша машина, и все станет ясно. С минуты на минуту сюда прибудут специальные войска. Я хочу вас спасти. Все равно вам не прорваться через линию фронта. Помогите обезоружить команду самолета, и вам обеспечено прощение. Вас не пошлют в Россию. У вас будут деньги, положение, свобода... Может быть, дорогой она еще воображала, что сможет меня уговорить, но, едва заговорив, я думаю, сразу поняла бесполезность затеянного разговора. Она торопливо повторяла фразу за фразой о красивой жизни, личной свободе и обеспеченном положении, но сама уже не верила в убедительность своих доводов. Она продолжала говорить, а в сознании ее зрело другое решение, потому что внезапно она отскочила от меня и выхватила из кармана пистолет. У меня мелькнула мысль, что на этот раз она не пощадит Макарова, но нет, она целилась в Лунякина! Не знаю, случайно она его выбрала или угадала в нем пилота, но этим выстрелом она могла погубить нас всех... Она умела принимать молниеносные решения! Одним прыжком я очутился возле нее и сбил с ног. Ко мне подбежал Лунякин, и ремнями, снятыми с мертвых эсэсовцев, мы скрутили ей руки и ноги. - Что там у вас, Андрей Семенович? - закричал Железнов. - Янковская хотела его застрелить! - объяснил я, указывая на Лунякина. Я приблизился к вышке и передал Железнову слова Янковской о том, что с минуты на минуту должны прибыть специальные части. - Чего же вы медлите? - сказал он. - Не пропадать же всем. - Он поискал глазами Штамма. - Товарищ Штамм! - подозвал его. - На два слова. Они перекинулись между собой несколькими отрывочными словами. - Так вот, товарищи, - внятно и не торопясь произнес Железнов. - Решение принято. Экипаж возвращается в самолет, и товарищ Макаров тоже, а мы с товарищем Штаммом постараемся вас прикрыть. - Ты можешь лететь с нами! - воскликнул я. Железнов указал на ограду. - Думаешь, эти не попытаются проникнуть сюда? А мы не знаем всех секретов здешнего аэродрома! Нельзя рисковать ни самолетом, ни людьми. Да и выезда мне никто не разрешал! Пока что мы не впустим тех, что за воротами, и будем задерживать тех, что прибудут... - Нет, - сказал я. - Я не согласен! Ты полетишь с нами! - Вы недостаточно дисциплинированны, товарищ Макаров, - сказал Железнов. - Но на этот раз номер не пройдет. Вас ждут в штабе армии. Понятно? Приказ командования! Посмейте ослушаться, и вас расстреляют за невыполнение боевого приказа! Он тотчас от меня отвернулся и пожал руку Лунякину. - Большое спасибо за помощь... - Голос его на мгновение перехватило, но он сейчас же оправился. - Передайте... Но так больше ничего и не сказал. - Майор Макаров, подмените шофера, - приказал он. - Садитесь. Он указал головой в сторону Янковской. - И заберите с собой эту особу, - сказал он. - Незачем оставлять ее здесь, сдадите в Особый отдел. Он опять обернулся к Лунякину. - Товарищ Лунякин, попрошу... Пилот и штурман подошли к Янковской, подняли ее, как мешок, и довольно бесцеремонно сунули в машину. - Товарищ Штамм, забирайте автомат и гранаты и лезьте на крышу, - сказал Железнов. - А я останусь на вышке. Штамм поднял автомат. - Пожми ему руку, - сказал Железнов. Я простился со Штаммом, и он пошел к сторожке. - А теперь торопись, - сказал Железнов. - Поцелуемся. Мы поцеловались, я отвернулся и, не оглядываясь, побежал к машине. И почти тут же услышал выстрелы. Сперва несколько одиночных выстрелов, а затем частую непрекращающуюся стрельбу. Стреляли где-то в отдалении, за оградой. Выстрелы раздавались со стороны поля, но потом стрельба послышалась и со стороны дороги. Я прислушался и вернулся к Железнову. - Слышишь? - спросил я. - Что это может значить? - Наши! - закричал Виктор. - Тут неподалеку действует одно партизанское соединение. Им послали приказ - подойти и обеспечить операцию. Следовательно, получили! Кажется, не было в этой войне момента, когда нельзя было бы ощутить плеча товарища! - Значит, порядок? - воскликнул я. - Теперь и ты можешь с нами... - Нет, не значит, никто не разрешал мне покидать Ригу, - сердито откликнулся Виктор. - И вообще, товарищ майор, почему вы нарушаете приказ? В машину, на самолет, и попрошу больше не задерживаться! Я не мог не подчиниться и побежал обратно к машине. Однако на сердце у меня стало как-то спокойнее... - Давай, давай, майор, теперь дорога каждая минута, - сказал Лунякин. - Что там за стрельба? - Партизаны! - объяснил я. - Специально, чтобы обеспечить нашу операцию. - Добро, - довольно сказал Лунякин. - Сейчас рванем! Мы проскочили аллею и помчались через луг к самолету. Стрельба становилась все ожесточеннее, видно, бой завязался всерьез... Специальные части напоролись на неожиданное сопротивление. Летчики очень спешили. Янковскую бросили внутрь. Подсадили меня. Через несколько минут мы оторвались от земли. Когда мы набирали высоту, до нас донесся глухой взрыв. Вскоре мы уже не слышали ничего. Впервые с момента выезда из Риги я взглянул на часы. Мне казалось, что прошло бесконечно много времени. На самом деле все наши перипетии заняли немногим более часа. Мотор рычал все яростнее: Лунякин набирал высоту. Я нащупал в кармане свой сверток и почувствовал, как во мне нарастает желание поскорей от него освободиться. Земля под нами пропала совсем, и мы взмыли в черное бездонное небо. Глава XX. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ То, что произошло в Риге после нашего отбытия, стало известно мне лишь со слов Пронина и много времени спустя. Расставшись со мною, Польман отправился к Гренеру, но Гонзалес, как я и рассчитывал, очутился там раньше. Из цирка он прямиком помчался на квартиру к Гренеру, где и узнал, что тот действительно женится на Янковской и готовится вместе с ней к отъезду, - об этом ему без всяких обиняков объявил сам Гренер и тут же приказал денщикам выбросить буянящего артиста вон. Гонзалес впал в неистовство. Тут как раз прибыл Польман, потребовал, чтобы Гонзалес его пропустил, но это только подлило масла в огонь. На шум появились Гренер и Янковская, снизу принеслась охрана. У входа в квартиру произошла форменная свалка. Обезумевший от ревности Гонзалес с ножом кинулся на Гренера, Польман попытался вмешаться. Гонзалес замахнулся на Польмана, и кто-то из эсэсовцев, спасая своего начальника, пристрелил незадачливого ковбоя. Во всяком случае, такова была версия, услышанная на следующий день Прониным, хотя он допускал, что Янковская сама могла воспользоваться возникшей сумятицей и собственноручно пристрелить Гонзалеса или же надоумить на это кого-либо из эсэсовцев. Ей была выгодна эта смерть: она разом избавлялась и от назойливого поклонника, и от свидетеля многих темных ее дел. Все же Гонзалес успел ранить Польмана; рана, как выяснилось во время перевязки, оказалась неопасной, но в первый момент растерялись все, начиная с самого Польмана. Гренер кинулся оказывать Польману помощь. Тот пытался еще во время перевязки узнать, насколько справедливы слова Блейка о передаче списка и новом задании, полученном от генерала Тейлора, но Гренер, поглощенный перевязкой, не сразу сообразил, чего добивается Польман, и, пока они дотолковались, прошло какое-то время. Зато Янковская моментально все поняла, ей вспомнились мои расспросы об аэродроме, она выскочила из комнаты, кинулась вниз к машине Польмана и от его имени приказала шоферу везти ее в Лиелупе. Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать моему отъезду, а может быть, и уничтожить меня: вырвавшись из-под ее опеки, я тоже превращался в лишнего и опасного свидетеля ее дел. Тем временем Польман выяснил наконец у Гренера все, что было нужно. Установить, куда проследовала машина гаулейтера Риги, не представляло труда, он немедленно отдал команду выслать к даче отряд специального назначения и тут же выехал сам. Но история с Гонзалесом отняла достаточно времени, и, когда Польман устремился в Лиелупе, мы уже собирались в путь-дорогу. О приземлении самолета Польман узнал уже на месте. Прибыв в Лиелупе в тот момент, когда мы набирали скорость, он сразу поднял на ноги противовоздушную оборону и приказал прибывшим одновременно с ним солдатам атаковать дачу и сбить поднимающийся самолет. Не их вина, что Лунякин ушел и от зенитного обстрела, и от высланных в погоню "мессершмиттов"! Эсэсовцы еще прежде, чем кинулись в атаку, были обстреляны партизанами со стороны шоссе, а Железнов и Штамм, один с вышки, а другой с крыши сторожки, взяли под перекрестный огонь тех, кто пытался проникнуть за ограду. И здесь о Штамме следует сказать особо. Кто он такой, я узнал после войны. Механик машиностроительного завода, рабочий, сочувствовавший социал-демократам, он по возможности старался держаться подальше от политики. Приход нацистов к власти его не слишком обрадовал, но и не вызвал с его стороны особого протеста: он хотел посмотреть, что из этого получится. А когда увидел, стал держаться от политики еще дальше: поддерживать политику нацистов честному человеку было стыдно, а бороться против нее опасно. Когда началась война и Штамма мобилизовали в армию, было установлено, что политикой он никогда не занимался, и его назначили шофером сперва в какую-то эсэсовскую часть, а потом в штаб охранных отрядов, и наконец он попал к гаулейтеру Риги. Однако во время войны оставаться нейтральным было нельзя, приходилось или самому участвовать в убийствах и бесчинствах, или стараться этому помешать. Неверно было бы сказать, что Пронин и Штамм случайно нашли друг друга. Гашке внимательно присматривался ко всем, с кем ему приходилось сталкиваться в немецком тылу. - Что должен делать в моих условиях честный человек? - спросил как-то Штамм у Гашке. - Ну, знаете ли, честный человек должен сам ответить себе на этот вопрос, - уклончиво отозвался Гашке. Постепенно они сблизились, и Штамм начал помогать Пронину сперва в мелочах, а затем и в серьезных делах. И поэтому, когда пришла трудная минута, Пронин обратился к нему. Пронин рассказывал, что, когда он пришел к Штамму и познакомил его с существом дела, тот ограничился немногими словами: - О чем говорить, товарищ Гашке? Каждый честный человек обязан бороться против фашизма. Я отвезу товарищей в Лиелупе. Подумаем, как нам это организовать. Однако он не только отвез нас, но и с оружием в руках прикрывал наш отъезд... Конечно, долго сопротивляться Железнов и Штамм не могли, но на какое-то время задержали эсэсовцев. В конце концов эсэсовские пули настигли обоих; раненые, они принялись отходить в глубину парка... Сами бы они оттуда не выбрались, но их нашли партизаны и, отступая, унесли с собой. Тем временем самолет, пилотируемый Лунякиным, избежав обстрела зенитных орудий и встреч с вражескими истребителями, приземлился в расположении нашей армии. Лунякин совершил посадку и пошел доложиться своему командиру. Мы со штурманом вывели из самолета голодных и перепуганных детей и вызвали санитарные машины. Медики опередили особистов: детей погрузили в машины - только мы их и видели. Потом из штаба армии пришел "виллис", мы со штурманом завезли Янковскую в Особый отдел, я сдал свой пакет, доложился о прибытии и отпросился спать. Меня вызвали в Особый отдел на следующий день и в течение трех дней допрашивали в качестве свидетеля по делу Янковской, а еще через день я был вызван на заседание военного трибунала. Я не буду подробно описывать этот суд, здесь не место для газетного отчета, скажу только, что суд шел по всем правилам и даже без обычной спешки, свойственной судам в военной обстановке. Янковская признала себя виновной в шпионаже. - Да, это моя профессия, - заявила она. - Да, моя деятельность была направлена против Советского Союза. В качестве свидетелей были вызваны Лунякин и я. Председатель суда предложил мне рассказать все, что я знаю о Янковской. В моем рассказе было много неясностей. Скорее я возбудил в членах суда любопытство, чем удовлетворил его. Гораздо больше своими показаниями я поразил Янковскую. Вероятно, она не ожидала, что я скажу всю правду, не скрывая собственных оплошностей и просчетов. - Может быть, вы все-таки сообщите нам все обстоятельства своего знакомства с Макаровым? - обратился к ней председатель. - Это послужит на пользу делу и даже вам. Янковская наклонила голову. - Хорошо, - сказала она. - Хотя вряд ли мне от этого будет польза. И она стала рассказывать. Нет нужды полностью пересказывать показания Янковской, но для того, чтобы многое наконец стало понятным, придется вкратце вернуться к событиям того памятного вечера, когда мы с нею познакомились. Да, собственно говоря, она с них и начала. Она коротко и в общем правильно охарактеризовала обстановку, сложившуюся тогда в Риге, и очень просто объяснила загадочные явления, так поразившие меня, когда я впервые увидел эту женщину. Буржуазная Рига всегда была сборищем шпионов; по своему географическому и политическому положению она занимала на западе такое же место, какое Шанхай, например, или Харбин занимали на востоке, Янковская была связана с тремя разведками: в капиталистическом мире один шпион нередко работает на две и даже на три разведки одновременно, их называют "двойниками" и "тройниками". Янковская и являлась таким "тройником", хорошо понимая, какой из трех спорящих богинь должен отдать предпочтение умный Парис. Блейк, разумеется, не знал всего этого о своей помощнице. Офицер английской секретной службы, он честно служил своему правительству: он и погиб потому, что принадлежал к тем англичанам, которые не хотели служить на побегушках у заокеанских дельцов. Собирая военную информацию и выполняя поручения, связанные с подготовкой к войне, Блейк думал не только о предстоящей войне, но и о том, что будет после войны; он уже готовился к деятельности, которая и после войны помогала бы капиталистам извлекать свои прибыли и которая в наше время именуется "холодной войной". Тревожная атмосфера, в которой действовали все эти крупные и мелкие агенты капиталистических держав, достигла особого накала в связи с появлением в Риге некоего господина Хэндшема, одного из представителей секретной службы Великобритании, который приехал в Ригу под видом богатого коммерсанта, путешествовавшего по Советскому Союзу вместе со своей супругой. Хэндшему необходимо было встретиться с Блейком, но так, чтобы не бросить на последнего никакой тени. Через Янковскую Блейку было передано поручение встретиться вечером с Хэндшемом в ресторане: сразу после свидания ночным рейсом Хэндшем должен был вылететь в Стокгольм. Янковской представилась единственная возможность перехватить сведения о подготовленной Блейком агентуре, на чем категорически настаивала заокеанская разведка, с которой к тому времени была основательно связана Янковская. Янковская отлично понимала, что приказание достать список равнозначно приказанию убить Блейка. У нее, в общем, было безвыходное положение: не выполнить приказание - значило быть наказанной, то есть попросту убитой, убийство же Блейка грозило преследованиями со стороны Интеллидженс сервис. Янковская предпочла не ссориться со своими заокеанскими начальниками. На помощь она взяла Смита, который был приставлен к ней для выполнения отдельных поручений и которому она откровенно сказала, что придется убить Блейка - в таких делах от Смита нечего было прятаться. Смиту на это было тем легче согласиться, что он ревновал Янковскую к Блейку, впрочем, как и ко всем, с кем она общалась. Но за деятельностью Блейка не менее тщательно наблюдали и немцы. После провозглашения в Прибалтийских республиках Советской власти немцам, жившим в Прибалтике, была предоставлена широкая возможность репатриироваться. В связи с этим из Германии понаехало множество всяких уполномоченных по репатриации, и среди них было достаточно шпионов. Немецкие разведчики даже опекали Блейка, имея, конечно, на него свои виды, и всячески оберегали от посягательств заокеанской разведки. События развивались в такой последовательности. Янковская передала Блейку, что его будут ждать вечером в ресторане отеля "Рим", а несколько позже предупредила Смита, что ей приказано убить Блейка. Вечером Янковская пришла к Блейку, между ними произошел неприятный разговор, и затем она его убила. В это время позвонил телефон. Янковская сказала, что господин Берзинь не может подойти и просит сказать, что от него нужно. Тот, кто звонил, не называя себя, сказал, что место свидания переносится, с господином Берзинем встретятся в назначенное время на набережной Даугавы. Янковская не узнала голоса Хэндшема, но она могла ошибиться. Если же это был не Хэндшем, то это могли быть только немцы. Янковская вышла из квартиры Блейка, дошла до здания, занимаемого штабом нашего военного округа, и дождалась моего появления. Еще впервые увидев меня, она обратила внимание на мое сходство с Блейком, и в тот вечер решила использовать это сходство в своих интересах. А обо мне ей стало известно вскоре после моего приезда в Ригу. Один из монтеров, обслуживавших здания нашего военного ведомства, сообщал ей о всех новых офицерах, появлявшихся в штабе. С целью выпытать от меня какие-либо военные секреты она была не прочь познакомиться со мной, а если возможно, то и влюбить в себя, но повода для знакомства найти не удавалось. Однако обстоятельства, в которых она запуталась вследствие своей сложной игры, заставили ее обратиться ко мне с просьбой проводить ее по набережной. Если бы нам повстречался Хэндшем, она отошла бы к нему, объяснив, что за мной идет слежка. Мельком увидев меня и получив от Янковской список, Хэндшем не усомнился бы в подлинности Блейка. Но едва появилась машина, как у Янковской исчезли всякие сомнения в том, что свидание на набережной назначено немцами, пронюхавшими о предстоящей встрече. Машина принадлежала одному из германских уполномоченных по репатриации. Немцы не могли не предположить, что Блейк передаст Хэндшему какие-то документы. Приняв меня за Блейка, они могли меня или захватить, или убить. Поэтому Янковская и изобразила из нас влюбленную пару. Немцы помчались дальше, а Янковская заторопилась на свидание с Хэндшемом. За Блейка принял меня Смит, который решил, что Янковской не удалось покушение. Они условились, что Смит пристрелит Блейка, если тот появится на улице. Смит предупредил свою сообщницу свистом, но Янковская предотвратила ненужное убийство. Когда мы дошли до угла, Смит, издали следовавший за нами, убедился в своей ошибке, но снова выстрелил, заметив, как ему показалось, мою попытку похитить сумку Янковской. На этом бы все и закончилось, не вздумай я отправиться в ресторан на поиски таинственной незнакомки. Янковская нашла Хэндшема за столиком и сказала, что Блейк подвергся нападению и тяжело ранен. Хэндшем встревожился, но она успокоила его, сказав, что убийцам список похитить не удалось, и отдала ему один экземпляр списка, умолчав, разумеется, о другом. Она высказала предположение, что это - дело рук советской разведки. В это время появился я и, увы, не сумел скрыть своего внимания к Янковской. Хэндшем заинтересовался мною. Янковская сказала, что я офицер советской разведки, давно интересуюсь Блейком и Янковской, что она только что встретила меня на набережной и вполне возможно, что это я и пытался убить Блейка. Хэндшем приказал меня убрать, предупредив, что еще до отъезда проверит, как выполнено его поручение. Янковской не оставалось ничего другого, как опередить меня и отправиться к моему дому. Она взяла с собой Смита, и они вдвоем притаились на лестнице. Смит и осветил меня сверху, когда я поднимался. Покушение на мою жизнь совпало с первой бомбардировкой Риги. Янковская сразу догадалась, что означают донесшиеся до нее взрывы, и с обычной для себя быстротой решила сохранить мне жизнь. В новой ситуации Блейк, послушный и ничего не знающий о ней новый Блейк, мог очень и очень ей пригодиться... Идея выдать меня за Блейка озарила ее в то самое мгновение, когда она хладнокровно выполняла приказание Хэндшема. Можно сказать, эта мысль отвела ее руку от моего сердца, но... не от груди; если я в этой ситуации и нужен был Янковской, то только в беспомощном состоянии. Она меня не убила, но тяжело ранила. Вытащить меня в бессознательном состоянии из дома с помощью Смита не представляло особого труда, они проделывали вещи и посложнее. Меня перевезли на квартиру Блейка, а труп Блейка забрал Смит. Утром этот труп, изуродованный настолько, чтобы не было заметно разницы между Блейком и Макаровым, был найден в одном из переулков под обломками дома, разрушенного немецкой бомбой. Одежда и документы подтверждали, что это Макаров. Макарова похоронили товарищи, а тяжело раненного Берзиня Янковская поместила в больницу. Покуда Берзинь находился между жизнью и смертью, Рига была оккупирована немцами. Они и сами знали, кто скрывается под именем Берзиня, и Янковская поставила их об этом в известность, тем более что по линии заокеанской разведки ее непосредственным начальником стал профессор Гренер, давно уже связанный с этой разведкой. В общем, все, о чем она рассказывала, было известно, и она мало отклонялась от истины. Судебное разбирательство шло к концу. Председатель суда, пожилой полковник в очках, бросил на меня вопросительный взгляд и больше для проформы спросил: - Имеете что-либо добавить? Я покачал головой: - Нет, что же... Все правильно... Да, все, что говорила Янковская, было правильно, и тем не менее она уходила от ответственности. Да, собирала информацию для одних, для других; мне даже спасла жизнь, во всяком случае, после ее рассказа могло создаться такое впечатление; и если бы не покушение на Лунякина, которое она склонна была объяснить своей экзальтированностью, она могла бы даже рассчитывать на снисходительный приговор. Но снисходительное отношение к таким преступникам - глубочайшая несправедливость по отношению к тысячам невинных людей, которыми играют и жертвуют себялюбивые и циничные личности вроде Янковской ради удовлетворения своих корыстных интересов! - Правильно, - повторил я. - Но... Председатель взглянул на меня. - Госпоже Янковской следовало бы сказать о своем сотрудничестве с профессором Гренером, - сказал я. - Это сотрудничество заслуживает внимания суда! - Суд не должен интересоваться моими отношениями с этим человеком! - запальчиво перебила меня Янковская. - Никто не имеет права касаться моей интимной жизни! Ей очень, очень хотелось скрыть некоторые стороны этой жизни! - А дети? - задал я ей вопрос. - Что - дети? - переспросила она. - Дети, которых вы доставляли профессору Гренеру для его преступных экспериментов? - Что, что? - переспросил председатель суда. И я рассказал суду обо всем, что мне довелось видеть в оккупированной Риге. И о повешенных на бульварах, и о подростках, угоняемых в Германию, и о детях на даче Гренера, и о том, что Янковская самолично отбирала детей для опытов своего ученого поклонника. Председатель суда склонился над столом и принялся заново перелистывать следственное дело. - Преступление против человечности, - сухо заметил он и повернулся к Янковской. - Что вы можете сказать по этому поводу? Но у Янковской хватило храбрости усмехнуться. - Макаров все это говорит из ревности, - сказала она, щуря свои дерзкие глаза. - Они с Гренером постоянно ревновали меня друг к другу... Тут Янковская внезапно поднялась, какими-то совершенно умоляющими глазами посмотрела на своих судей и протянула ко мне руку. - Андрей Семенович, ведь мы никогда уже с вами не увидимся. Не обижайтесь на меня. Но неужели вы способны забыть вечера, проведенные нами вместе?.. И я, правду сказать, смутился. Председатель пожал плечами, провел ладонью по залысине и поправил очки. Янковская не замедлила разъяснить смысл сказанного. - Как видите, майор Макаров не может отрицать нашей близости, - обратилась она к председателю суда, посматривая то на него, то на меня своими кошачьими глазами. - Только он спешит уйти от ответственности! Председатель строго посмотрел на Янковскую и опять поправил очки. - Что вы хотите этим сказать? - Только то, что Макаров - такой же шпион, как и я, - отчетливо произнесла она звенящим и чуть дрожащим голосом. - И даже чуть покрупнее! Янковская замолчала. - Мы вас слушаем, - поторопил ее председатель. - Говорите, говорите! - Он заслан сюда заокеанской разведкой, - с каким-то отчаянием произнесла Янковская... И принялась рассказывать о моем свидании с господином Тейлором, о том, что я им завербован, о том, что я снабжал его ведомство ценной информацией и что это я выдал гестаповцам коммуниста и партизана, скрывавшегося у меня под фамилией Чарушина... Да, она сказала все это, пытаясь утопить меня вместе с собой. - Чем вы это можете доказать? - холодно спросил председатель. - Спросите его! - с какой-то пронзительностью выкрикнула она, как бы нанося мне удар. - Почему он скрывает, что в Стокгольме на его текущем счету лежат пятьдесят тысяч долларов? Все-таки она была убеждена, что деньги - это самое главное в мире! Она привела факты и думала, что мне от них никуда не деться, но я даже не успел обратиться к суду. - Вы можете быть свободны, товарищ Макаров, - повторил председатель с неизменной холодностью в голосе, но в глазах его засветилась какая-то теплота. - Суду известно, кем санкционированы ваши переговоры с генералом Тейлором, а что касается денег, переведенных на ваше имя... - Председатель назвал даже банк, на который был получен аккредитив, слегка наклонился в сторону Янковской и продолжал уже как бы специально для нее: - Что касается денег, они были получены по поручению товарища Макарова и даже израсходованы, но только не на его надобности... Я посмотрел на председателя суда, и он кивнул мне, давая понять, что я могу удалиться. Я пошел к выходу. - Андрей Семенович! - внезапно услышал я за своей спиной дрожащий голос Янковской. - Все это неправда, неправда! Я все это говорила для того, чтобы вы разделили мою судьбу... Потому что... Да обернитесь же! Потому что я вас любила... Но я не обернулся. Я понимал, что ей хотелось исправить впечатление от своей лжи, но я хорошо знал, что и эти ее последние слова - такая же невозможная ложь, как и вся ее жизнь. ЭПИЛОГ Вот, пожалуй, и все. Сравнительно много времени прошло с тех пор, но из памяти никак не изгладятся события, описанные мною в этой рукописи. Окончилась война, я встретился с девушкой, которую любил. Получив известие о моей гибели, она не поверила в мою смерть, а если немного и поверила, в ее сердце не нашлось места другому. Она терпеливо ждала меня. С неизменным волнением слушает жена мои рассказы о Риге и только всегда хмурится, когда я называю имя Янковской. Разыскал меня после войны и Иван Николаевич Пронин, мы встретились с ним у меня дома. Естественно, что первым долгом я тотчас осведомился о Железнове. - Где он? Как он? Что с ним? Но Пронин уклонился от прямого ответа на мои расспросы. - Когда-нибудь после, - сказал он. - Это сложный вопрос... И так ничего больше мне не сказал, и я понял, что дальнейшая судьба Железнова - это, очевидно, целый роман, который еще не время опубликовывать. Потом мы коснулись нашей жизни в Риге, наших поисков, наших общих огорчений и удач. - Ну а что сталось с вашей агентурой, знаете? - спросил Пронин. - Со всеми этими "гиацинтами" и "тюльпанами"? - Те, кто уцелел, вероятно, арестованы? - высказал я догадку. - Да, большинство арестовано, - подтвердил Пронин и усмехнулся. - Но трех или четырех не стоило даже трогать, на всякий случай за ними присматривают, хотя оставили их на свободе. Мы еще договорили о том о сем. Я выразил и удивление и восхищение быстротой и тщательностью, с какой Пронин сумел оборудовать рацию капитана Блейка. Пронин снисходительно усмехнулся. - Обычная практика. В таких обстоятельствах мы не то что английский передатчик, черта бы из-под земли выкопали... Несколько лет спустя после этой встречи мне довелось проездом побывать в Риге, задержаться там я мог всего на один день. Я походил по городу; он был по-прежнему красив и наряден, зданий, разрушенных войной, я уже не нашел, на смену им поднялись другие. Подошел я и к дому, в котором квартировал у Цеплисов; дом сохранился, но жили в нем другие жильцы. Юноша, открывший мне дверь, сказал, что Цеплис работает в одном из сельских районов секретарем райкома партии. Мне хотелось его повидать, но я не располагал временем на разъезды. По возвращении в Москву я написал Мартыну Карловичу письмо, и теперь мы с ним обмениваемся иногда письмами. Попытался найти Марту, но я не знал, где ее искать, а в адресном столе Марта Яновна Круминьш не значилась. Потом мне пришла в голову мысль съездить на кладбище. Я прошелся по аллеям, побродил между памятников и крестов и, удивительное дело, нашел собственную могилу: памятник майору Макарову сохранился в неприкосновенности. Что еще остается сказать?.. По роду своей работы мне приходится следить за иностранной прессой, правда, я интересуюсь больше специальными вопросами, но попутно читаешь и о другом. Профессор Гренер перебрался-таки за океан, у него там свой институт, он там преуспевает. Мне пришлось как-то прочесть письмо нескольких ученых, опубликованное в крупной заокеанской газете, в котором они поддерживали венгерских контрреволюционеров и с нескрываемой злобой выступали против венгерских рабочих и крестьян, требуя обсуждения "венгерского вопроса" в Организации Объединенных Наций. В числе прочих под письмом стояла и подпись профессора Гренера. Ну, и в заключение еще об одной встрече с Прониным, которая имеет некоторое отношение к описанным событиям. После всего того, что я пережил в Риге, нерушимая дружба связала меня с латышами, навсегда запечатлелись в моем сердце образы мужественных латвийских патриотов, и все, что так или иначе касалось теперь Латвии, для меня не безразлично. Зимой 1955 года в Москве проходила декада латышского искусства и литературы, и Пронин пригласил меня посмотреть пьесу Райниса. Во время спектакля Пронин все время обращал внимание на одну актрису, называл ее, хвалил, подчеркнуто ей аплодировал, как это мы часто делаем по отношению к своим личным знакомым. Потом он слегка меня толкнул и спросил: - Неужели не узнаете? Какое-то смутное воспоминание мелькнуло передо мной и растаяло. - Нет, - сказал я. - Неужели не помните? - удивился Пронин. - Баронесса фон Третнов! - Так это была артистка! - воскликнул я. - Рижская работница, - поправил меня Пронин. - Она и не помышляла о театре. Это товарищи после ее выступления в роли баронессы фон Третнов натолкнули ее на мысль об артистической карьере. А в антракте Пронин велел мне посмотреть в правительственную ложу. Он указал на пожилого человека, беседовавшего в этот момент с одним из руководителей нашей партии. - Тоже не узнаете? - спросил Пронин. - Букинист из книжной лавки на Домской площади. Но я не узнал его даже после того, как Пронин сказал мне, кто это такой. Так познакомился я с судьбой еще двух действующих лиц этого, так сказать, приключенческого романа. И кажется, можно поставить точку. Кто-то это прочтет, переберет в памяти страницы собственной жизни, поверит мне, а может быть, и не поверит, а потом забудет. Только мне самому ничего, ничего не забыть! Осенью, обычно осенью, когда особенно часто дает себя знать простреленное легкое, я подхожу иногда к письменному столу, выдвигаю ящик, достаю большую медную пуговицу с вытисненным на ней листком клевера, какие в прошлом веке носили на своих куртках колорадские горняки, долго смотрю на эту реликвию, и в моей памяти вновь и вновь оживают описанные мною события и люди. 1941-1957 гг. Рига - Москва