английский коммерсант, находившийся со своей женой в России в качестве туриста. Ночью он улетал в Стокгольм. Блейк не подпускал меня к списку. Я знала, что он должен пойти в ресторан отеля "Рим" и через день этот список очутился бы в тайниках Интеллидженс сервис. Блейк собрался на свидание. Я видела, что у него имеется два экземпляра списка. Один он должен был отдать, второй, вероятно, хотел сохранить для себя. Я предложила ему продать дубликат. Он засмеялся. Я пригрозила ему, сказала, что он рискует жизнью. Он ударил меня. Я застрелила его и пошла на свидание вместо Блейка. Сказала, что его пытались убить, что это, по-видимому, дело рук советской разведки, что раненый Блейк поручил мне отдать список... - Таким образом, Интеллидженс сервис имеет список? - Да, этот турист успел улететь; еще несколько часов, и он застрял бы здесь, - подтвердила Янковская. - Иначе меня не оставили бы в покое. А ключ к списку или изобретен в Лондоне, или отправлен туда раньше. - Она указала на листок. - Эта бумажка очень важна, но пока что ею нельзя воспользоваться. - А что же мы с вами будем делать? - К вам пришлют одного из тех, кто перечислен Блейком. Единственного, кто известен заокеанской разведке. Может быть, с его помощью мы отыщем ключ. - Ну а скажите, на что заокеанской разведке английские агенты? - Как вы не понимаете? - удивилась Янковская. - Тейлор и его люди всегда таскают каштаны из огня чужими руками. Блейк потратил несколько лет для того, чтобы подобрать своих агентов, а они приберут сеть к своим рукам и будут ею пользоваться. - А тем все равно, кому служить? - В основном да, - подтвердила Янковская. - Конечно, агенты Блейка - тоже люди не без принципов, но, в общем, это один принцип - ненависть к Советам; с этой точки зрения им почти безразлично, кому служить. Кто заплатит больше, тот и будет их хозяином. - В таком случае вы тоже перепродались? Судя по вашей теории... - Конечно, - перебила меня Янковская. - Но что касается меня, я предпочитаю служить не столько тем, кто щедрее, сколько тем, кто сильнее. - Ну а если Интеллидженс сервис узнает о вашем предательстве? Вы не боитесь ее мести? - Во-первых, не узнает, - равнодушно ответила она. - А во-вторых, тот, кто не захочет подчиниться Тейлору, отправится вслед за Блейком. - Ну, а почему же вы служите немцам? Или это тоже реальная сила? - Немцы - сентиментальные дураки, - резко сказала Янковская. - Сила-то они сила, только не очень разумная. Пока что немцы выматывают Россию, и им позволяют это делать. Но помяните мое слово: они тоже таскают каштаны для кого-то другого. И тогда я задал ей один неосторожный вопрос: - А не думаете ли вы, поклонница непреодолимой силы, что настоящая сила на той стороне, откуда пришел я? - А вот этой силе я не подчинюсь никогда! - закричала она. - Сила, принадлежащая серому быдлу!.. Голос ее сорвался. Она бросилась в кресло и точно утонула в нем. - И если вы, Андрей Семенович... - Она почти никогда не называла меня этим именем... - Если я замечу, что вы снова поглядываете на восток, клянусь, я убью вас собственными руками! - Она тут же встала. - Прикажите Виктору отвезти меня домой. Я вызвал Железнова. - Отвезите Софью Викентьевну, - распорядился я. - Ей нездоровится, поэтому не торопитесь, пусть она подышит свежим воздухом. Железнов вернулся очень быстро. - Я не заметил, чтобы она была больна, - сказал он. - Она не захотела ехать домой и приказала отвезти ее к Гренеру.. - Ну и слава богу, - отозвался я. - Значит, мы можем спокойно поговорить. Я протянул ему аккредитив. - Это что? - спросил он. - Цена предательства, - пояснил я. - Мистер Тейлор решил, что в эту сумму я ценю Родину. Я подробно рассказал о своей встрече, показал список, открыл тайну убийства Блейка. - Да, поучительный разговор, - задумчиво заметил Железнов. - Теперь многое становится понятным: и почему тянут со вторым фронтом, и откуда у немцев нефть... Он попросил показать ему пуговицу, подержал на ладони и бережно вернул. - Береги, это может пригодиться, - посоветовал он и как бы спросил самого себя: - Хотел бы я знать, есть ли еще такие пуговицы в нашей стране... Затем он склонился над списком Блейка. - Война когда еще кончится, нам до Берлина еще идти да идти, а они уже о другой, о следующей войне думают, - продолжал он размышлять вслух. - Политика дальнего прицела, сверхдальнего... Он бережно скатал и спрятал драгоценный листок на прежнее место. - Помнишь, - спросил он меня и почти слово в слово повторил Янковскую, - по-моему, это Наполеон как-то выразился, что один хороший шпион стоит иногда целой армии, так что в тайной войне эти двадцать шесть человек - немалая сила. - Пока это только список, - заметил я. - К нему нет ключа. - Но ведь к тебе кого-то пришлют? - возразил Железнов. - Не может быть, чтобы мы не достигли цели! - А может быть, это псевдонимы? Может быть, этот список написан для отвода глаз? - Правильно, все может быть! - Железнов засмеялся. - Однако Блейк поплатился за него жизнью. Теперь, когда мы имеем что-то, мы обязаны взяться за работу, теперь есть над чем подумать, и мы обязаны решить эту задачу. Ту короткую летнюю ночь мне не забыть. За окном было темно, только в фиолетово-черном небе слабо мерцали редкие звезды, А у нас в комнате горел свет. Мы вспоминали Родину, говорили о нашей жизни, обдумывали свою работу, строили планы. Мечтательное наше настроение нарушил какой-то шелест, донесшийся до нас с улицы, точно мостовую скребли огромной щеткой. Мы выглянули в окно. Рассветало. Эсэсовцы с пистолетами в руках вели толпу женщин, подростков и стариков. Толпа была какая-то удивительно серая, безликая, призрачная; эсэсовцы в своих черных мундирах напоминали только что сработанных глянцевых оловянных солдатиков. Куда они вели этих людей? Мы смущенно посмотрели друг на друга... Наступил новый день, и у каждого из нас были свои обязанности. - Ну, я пойду, - сказал Железнов и вышел из кабинета. Через день Железнов сказал: - Видел Пронина. Доложил о твоей встрече с Тейлором. Просил передать ему копию списка. Говорит, это будет большой выигрыш, если удастся расшифровать... А еще через день Марта сказала, что меня спрашивает какой-то человек. Я с таким нетерпением ждал появления какого-либо незнакомца, что сразу поспешил к нему навстречу. Мы вопросительно поглядели друг на друга. - Господин Берзинь? - обратился ко мне посетитель. - Он самый... - Я вежливо наклонил голову. - С кем имею честь? Посетитель посмотрел на меня рыжими липкими глазами. - Арнольд Озолс, к вашим услугам. - Раздевайтесь, - пригласил я его, - Прошу в кабинет. Мы прошли в кабинет. Озолс неторопливо опустился в кресло, минуту помедлил, сунул руку во внутренний карман пиджака, достал оттуда почтовую открытку, на которой были изображены незабудки, посмотрел на рисунок, посмотрел на меня, еще раз посмотрел на цветы, положил открытку на стол и прикрыл ее ладонью. Разговор Озолс не начинал. - Чем обязан? - церемонно сказал я. - Скажите, у вас есть лошади? - неожиданно спросил он. - Выездные лошади? - Нет, - сказал я. - У меня нет лошадей. - А верховая лошадь? - Нет, нет, - сказал я. - У меня машина. - Может быть, у вас есть корова? - спросил Озолс. - Нет, - сказал я. - И коровы у меня нет. - Это плохо, - сказал Озолс. - Всегда лучше пить молоко от своей коровы. - Я согласен с вами, - сказал я. - Но как-то, знаете, не обзавелся. Озолс опять посмотрел на незабудки и перевел взгляд на меня. - А свиней вы не держите? - Не держу, - сказал я. - Это тоже плохо, - сказал он. - В каждом доме бывают отходы, домашняя ветчина вкуснее. - Хорошо, если вы считаете необходимым, - сказал я, - я постараюсь обзавестись поросенком. - А собаки у вас нет? - Спросил Озолс. - Вы не охотник? - Пожалуй, что охотник, - сказал я. - Но собаки у меня нет. - Очень жаль, - сказал Озолс. - И кошки нет? - Я не совсем вас понимаю, - ответил я ему тогда на вопрос о кошке. - Я не помню, какое количество животных описано Бремом, но смею вас заверить, что ни одного из них, к моему великому огорчению, у меня нет. - Дело в том, что я ветеринарный врач, - с достоинством ответил Озолс. - Мне сообщили, что у вас заболело какое-то домашнее животное. Он опять взял в руки свою открытку, с сожалением посмотрел на незабудки и задумчиво покачал головой. - Очень жаль, по-видимому, произошло недоразумение, не смею вас больше задерживать... И вдруг меня осенило! Я вспомнил, что где-то уже видел такую открытку с незабудками... Да ведь я видел ее у себя! В гостиной у Блейка валялось несколько альбомов для открыток... Я еще подивился, зачем этот эстет держал у себя такие мещанские альбомы с почтовыми карточками... В одном из них я видел точно такие же незабудки! И тут я вспомнил, что много месяцев назад ко мне приходил заведующий каким-то дровяным складом и тоже все время вертел перед моими глазами какую-то почтовую открытку... - Одну минуту, господин Озолс! - воскликнул я и пошел в гостиную... Я схватил альбом, перелистал, нашел открытку с незабудками и поспешил обратно в кабинет. - Посмотрите, господин Озолс, - сказал я. - Какое удивительное совпадение: у меня такая же открытка, как у вас! Озолс взял мою открытку, сличил со своей, затем выпрямился в кресле и с каменным лицом посмотрел на меня. - Я не понимаю, господин Берзинь, для чего вам нужна была эта комедия? - с достоинством спросил он. - У других тоже есть нервы. - Извините меня, Озолс, - непринужденно ответил я. - Но сперва у меня возникли сомнения... - Какие же могут быть сомнения? Посмотрите сами. Он подал мне обе открытки - не могло возникнуть сомнений в их идентичности. - В последнее время столько неожиданностей... - Я виновато посмотрел в рыжие глаза Озолса. - Так что некоторая предосторожность... - Какие неожиданности могут быть между нами! - Ироническая улыбка чуть тронула губы моего посетителя, он слегка вздохнул и выжидательно на меня посмотрел. - Я слушаю вас, господин Берзинь. - Вам кто передал, что нужно явиться ко мне? - деловито спросил я, как бы проверяя своего посетителя. Озолс приветливо улыбнулся. - Один мой старый друг из-за океана. Ведь я... В этом разговоре все следовало угадывать с одного слова. - Ведь вы... - Да, я провел там около восьми лет. - Вы там работали... - Тоже ветеринарным врачом... - Озолс самодовольно улыбнулся. - Но мне не один раз приходилось участвовать в подавлении забастовок сельскохозяйственных рабочих... - И вы по-прежнему поддерживаете связи? - К сожалению, нет. - Озолс опять улыбнулся. После того как я показал ему свою открытку, он превратился в воплощенную любезность: как-никак я являлся его начальником. - По возвращении в Латвию я все их растерял. Я тоже вежливо ему улыбнулся. - Но мы их восстановили... Озолс утвердительно кивнул. - Да, вы сумели найти меня. - А что вы делаете сейчас? - Как что? - удивился Озолс. - Лечу коров и собак. - Нет, не в том смысле. - А что же я могу сейчас делать? - еще больше удивился Озолс и неожиданно обнаружил проблески какого-то остроумия. - Мы будем ждать мирных весенних дней, когда опять возникнет нужда в агрономах и ветеринарах. И правда, чем мог быть полезен такой Озолс капиталистической разведке? Мне совсем неясна была его роль. Сообщать, какие военные части движутся мимо его дома? Трудно допустить, что такой шпион стоит целой армии. Однако надо было как-то оправдать посещение Озолса, и не только для себя, но и для него. - Видите, вы мне понадобились... - Я не знал, что ему сказать. - Наша служба проводит, так сказать, что-то вроде переучета. Кое-кто у нас выбыл, мы, так сказать, перестраиваем свои планы... Озолс внимательно слушал. - Поэтому хочется еще раз подумать, чем вы можете быть полезны. Озолс молчал. - Я обращаюсь к вам, господин Озолс, - повторил я. - Подумайте, чем вы можете быть полезны? Озолс заерзал в своем кресле. - Вряд ли я смогу быть вам полезен в чем-либо другом, кроме того, что уже было запланировано, - промолвил он с некоторой тревогой в голосе. - Ни стрелять, ни участвовать в каких-либо авантюрах... - Он покачал головой. - Нет, господин Берзинь, я узкий специалист, и вне своей специальности мне не хотелось бы участвовать ни в каких планах. Я задумчиво протянул: - А мы запланировали для вас... - Сибирскую язву, господин Берзинь, - напомнил мне мой посетитель тоном, ясно говорившим, что мне нечего делать вид, будто я этого не помню. - При получении соответствующего указания я и двое моих коллег, которых вы знаете не хуже меня, сможем вызвать эпидемию сибирской язвы у домашнего скота во всей Прибалтике, а в случае необходимости с помощью кисточек для бритья перенесем ее и на людей... Да, пожалуй, такой шпион стоил армии! - Да, да, Озолс, я помню об этом задании, - сказал я, с интересом разглядывая своего невзрачного собеседника, который вдруг предстал передо мной совсем в ином качестве. - Но я предполагал, что вы и до этого сможете оказать кое-какие услуги. - Нет, господин Берзинь, - решительно отозвался Озолс, не спрашивая даже, что я хотел ему предложить. - Я не умею ни убивать, ни похищать и не хотел бы за это браться. - Ну, хорошо, - сказал я ему. - Очень рад был с вами встретиться. - Отлично, - сказал тот и поднялся. Но я еще не хотел его отпускать. Мне надо было узнать его адрес. Надо было узнать еще что-нибудь, что перекинуло бы цепочку к другим. - Простите, Арнольд... Арнольд... - Янович, - подсказал Озолс. - Арнольд Янович, - повторил я. - Ваш адрес не изменился? - Врачи и аптекари не должны менять адресов, - назидательно ответил он. - Иначе легко растерять клиентуру. Как же узнать, где он живет? - Вам когда передали о моем желании видеть вас? - спросил я. - Это было три дня назад, - сказал он. - Но я не мог выехать сразу. Значит, он встретился со своим американским другом в день отъезда мистера Тейлора из Риги... - И долго вам пришлось добираться? - спросил я. - Нет, - сказал он. - Как обычно. - Отлично, - сказал я. - Я хочу только еще раз взглянуть на вашу открытку... Нет, в ней не было ничего особенного, открытка как открытка: надпись "Carte postale", место для марки, а на обороте - голубые незабудки. Я не знал, надо ли ему дать денег, но решил не давать. - Отлично, - сказал я еще раз, возвращая открытку. - Поезжайте домой. Желаю вам всего доброго. Если вы понадобитесь, мы поставим вас об этом в известность. Мы церемонно раскланялись, и я проводил его до входной двери. Затем вернулся в кабинет, взял открытку, извлеченную мной из альбома, и пошел в гостиную... Это был, оказывается, не простой альбом! В нем были открытки с изображением цветов. Астры, розы, жасмин, ландыши, гладиолусы. Я принялся рассматривать эти открытки. На некоторых из них были написаны карандашом цифры; на открытке с незабудками, которую я предъявил Озолсу, значилась цифра 3481. Индекс, под которым значился Озолс у Блейка? Я принялся рассматривать другие альбомы; там были репродукции с разных картин, много всяких пейзажей; в одном из альбомов были открытки с видами Латвии, улицы, площади, всякие достопримечательности... Возможно, для того чтобы отыскать ключ к списку, следовало узнать адрес Озолса, и это было не столь трудно: ветеринарного врача всегда можно отыскать в Латвии. Я снова открыл альбом, в котором находились открытки с цветами, затем достал список Блейка и положил его рядом с открыткой с незабудками. Озолс значился в этом списке восьмым по счету, Озолс Н.Е. Но нет, это был не тот Озолс. Тот который только что был у меня, - Арнольд Янович, а этот Н.Е. Я перевел взгляд на открытку с незабудками. Незабудки... Незабудки... Незабудки... Нет, товарищ Железнов, моя голова тоже кое-что варит. Незабудка... НЕзабудка... Н.Е.забудка... Н.Е. - Озолс Н.Е. Озолс - Н.Е.забудка. Озолс - незабудка... Озолс А.Я. - незабудка. Я отобрал все открытки, помеченные цифрами. Цифры не говорили мне ничего. Цветы были кличками, опознавательными кличками всех двадцати шести агентов Блейка, но что значили цифры, я не догадывался. Я опять взял список. Ципстиньш Н.А., Блюмс Ф.И., Клявиньш Р.О., Миезитис Л.А. Я перебрал открытки. Н.А.Настурция... Настурцией и был Ципстиньш... Но как его зовут на самом деле? Ципстиньш был настурцией, Блюмс - фиалкой, Клявиньш - розой, Миезитис - ландышем... Но каковы были их настоящие имена? Для ясности требуется сказать, что список был написан по-английски и названия цветов я тоже подставлял по-английски, и лишь для удобства читателей я показываю, как бы выглядел этот список на русском языке. Предстояла работа, и довольно-таки кропотливая, но игра стоила свеч. Теперь-то я понимал, что сидел в Риге не зря: с господином Озолсом необходимо было познакомиться. Он стоил наших усилий, невзрачный господин Озолс, он же незабудка, и, если это понадобится его хозяевам, он же сибирская язва! Глава XIII. ЖОНГЛЕР НА ЛОШАДИ Не стоит подробно рассказывать, как мы с Железновым работали над тем, чтобы дешифрировать список Блейка. Лишь постепенно все эти фиалки и ландыши стали превращаться в реальных людей, имеющих определенные адреса и профессии. Железнов согласился со мной, когда я высказал гипотезу о тождестве цветов и агентов Блейка; впрочем, это не было гипотезой, это было очевидно. Теперь следовало узнать адрес Озолса, а может быть, собрать и еще какие-то дополнительные данные для того, чтобы с помощью этих сведений найти и других людей, перечисленных в списке. Железнов взялся это сделать через товарищей, с которыми был связан, но для этого требовалось, конечно, время. Неожиданно на помощь пришла Янковская. Она заезжала ко мне обычно или поздно утром, или под вечер, а иногда даже два раза в день; она все время держала меня в поле своего зрения. В день посещения Озолса она появилась под вечер, хотя ее позднее появление не означало, что она не была осведомлена о визите Незабудки. Она следила за мной и вследствие профессиональной наблюдательности по незначительным деталям, обрывкам слов и незаметным вопросам создавала правильное представление о моем времяпрепровождении. Она вошла, села, закурила, с любопытством взглянула на меня, ожидая, что я скажу, но я молчал, и она первой нарушила молчание: - Был? - Кто? - Тот, кто должен был к вам явиться. Не было нужды прятать от нее Озолса, наоборот, она могла помочь обнаружить и других агентов Блейка. - Был. - Кто он? - Некий Озолс, ветеринарный врач. Она сама достала список и нашла в нем Озолса. - Вы узнали о нем какие-нибудь подробности? - Да, его кличка - Незабудка. Я показал ей открытку с незабудками и познакомил со своей догадкой. Ей понравились цветочные псевдонимы. Она оживилась и утвердительно кивнула. - Вы не узнали его адреса? - Это могло вызвать подозрения. - Правильно. По-видимому, это старый провокатор. Он сразу бы исчез. Но его адрес легко узнать. - Через адресный стол? - Конечно, нет. В адресном столе сейчас полная неразбериха, хотя немцы создали в нем видимость порядка. Вы должны использовать Эдингера. Попросите его узнать адрес. - Эдингера? - Разумеется. Он отыщет Озолса за несколько часов. Она была дерзка и трезва. Эдингер мог найти Озолса без труда, а скрывать Озолса от Эдингера тоже не было необходимости. Я тут же позвонил Эдингеру по телефону. - Господин обергруппенфюрер? Счастлив вас приветствовать. Вы могли бы меня принять? - Приходите завтра, Берзинь, - ответил он. - Вы мне тоже нужны. - О, на этот раз я удовлетворю ваше любопытство, господин обергруппенфюрер... - Хорошо, хорошо, - довольно сухо отозвался он. - Буду ждать. Он действительно меня ждал и с первой же секунды моего появления в кабинете устремил на меня пытливый неодобрительный взгляд. - Садитесь, Блейк, - сказал он. - Я слушаю вас, хотя вы мало чем оправдываете мое снисходительное отношение. - Не так просто передать моих агентов другому хозяину, - обиженно возразил я. - Я восстанавливаю утраченные связи, перепроверяю всю сеть. Вы получите людей, которые действительно многого стоят... - Но когда, когда? - нетерпеливо перебил Эдингер. - Вы злоупотребляете моим терпением, Блейк. - Не позже, как через две недели, - твердо сказал я. - Но мне нужно найти одного ветеринарного врача, некоего Озолса. - А он в Латвии? - спросил Эдингер. - Безусловно, - подтвердил я. - Озолс Арнольд Янович. - Это что, ваш агент? - спросил Эдингер. - Да. - Я свободно мог подарить Озолса Эдингеру. - Я утратил с ним связь, а запрашивать Лондон нецелесообразно. В современных условиях это может затянуться, я не рискую испытывать ваше терпение. Озолс поможет мне восстановить некоторые связи. - Я вижу, вы беретесь за ум, - похвалил меня Эдингер. - Я прикажу найти этого Озолса. Он по телефону вызвал гауптштурмфюрера Гаусса, и через минуту в кабинет вошел какой-то чиновник в черной эсэсовской форме, висевшей на нем мешком и явно обличавшей штатского человека. - Господин Гаусс, - сказал Эдингер, - мне нужно найти некоего Озолса... Эдингер вопросительно обернулся ко мне. - Арнольд Янович, - подсказал я. - Арнольд Янович, - повторил в свою очередь Эдингер. - Он служит где-то у нас в Латвии ветеринарным врачом. - Как срочно это нужно? - скрипучим, деревянным голосом осведомился господин Гаусс. - Задание особой важности, - сказал Эдингер. - Эти данные нужны лично мне. Господин Гаусс поклонился и ушел, не промолвив больше ни слова. - А теперь, Блейк, буду говорить я, - сказал Эдингер и зашевелил своими усиками, точно таракан перед неожиданным препятствием. Он хотел казаться внушительным и, пожалуй, казался таким, но на этот раз он выглядел больным, чувствовалось, что он не в своей тарелке, хотя по-прежнему старался говорить резко и угрожающе. - Я ценю вас, Блейк, - сердито сказал Эдингер. - Наша разведка наблюдает за вами вот уже шесть лет, и вы все время работали только на свою страну. Поэтому вы поймете меня, если я скажу, что пошел в полицию для того, чтобы служить Германии. Я уже видел, что мне придется стать свидетелем очередного словоизвержения на тему о величии германского рейха, но на этот раз мне показалось, что Эдингер говорил не ради рисовки, на этот раз он нуждался в самоутверждении... Увы, он был не из тех, кому можно было что-либо объяснить! Поэтому я молчал. И так же, как всегда, Эдингер внезапно спустился с заоблачных высот риторики на залитую кровью землю. - Как это ни печально, но я хочу огорчить вас, господин Блейк, - внезапно произнес он. - Вас окружают подозрительные люди, вы прикрываете коммунистов и партизан... Я похолодел. Так, кажется, говорится в романах? Во всяком случае, я испытывал весьма неприятное ощущение. Черт знает, что он мог узнать! Было бы глупо и обидно так просто, ни за понюшку табаку погибнуть в здешних застенках. - Вы уверены в своем шофере? - строго спросил меня Эдингер. - У нас о нем самые неблагоприятные сведения. И то, что я сейчас говорю об этом, - свидетельство доверия, которое я еще не утратил к вам... У меня немного отлегло от сердца, хотя я еще не знал, что нужно от меня Эдингеру. - Не знаю, как он сумел провести такого опытного разведчика, каким являетесь вы, капитан Блейк, - упрекнул меня Эдингер, - но у нас есть данные о том, что некий господин Чарушин или тот, кто скрывается под этим именем, связан с рижским коммунистическим подпольем... Но я уже взял себя в руки. В том, что говорил Эдингер, не заключалось ничего экстраординарного: всегда можно было ожидать, что гестапо нападет на след кого-нибудь из нас. Гораздо важнее было понять, почему он считает возможным или нужным сообщить мне о провале Железнова. Эдингер, как я полагал, играл со мной в доверие. Но поскольку он не сомневался в том, что я капитан Блейк, он пытался выяснить, не связан ли я, англичанин, с союзниками Англии по войне, с русскими партизанами и коммунистами, и, выдавая мне Железнова, давал возможность порвать эти связи, если они существовали. Для гестапо капитан Блейк был гораздо более значительной фигурой, чем шофер Чарушин; предоставляя мне возможность отмежеваться от своего шофера, тем самым гестапо пыталось сохранить меня для себя. Поэтому Эдингер пошел еще дальше. В его глазах, совсем как у хорька, когда тот настигает свою жертву, загорелись желтые искорки, он лег грудью на стол и негромко сказал: - Донесения о Чарушине лежат у меня в столе, и я совершенно доверительно скажу вам, что через день или два отдам приказ об аресте этого человека. Лично вы можете не беспокоиться: вас потревожат лишь на самое короткое время... Что мне оставалось делать? Высказать свое недоверие Чарушину? Усилить подозрения Эдингера? Это не было бы полезно. Решительно взять под свою защиту? Тоже вызвало бы подозрения. Следовало лишь удивляться и удивляться. - Удивительно! - воскликнул я. - Чарушин - отличный шофер, я очень им доволен. Он не вызывает подозрений даже у такой недоверчивой женщины, как госпожа Янковская! Как раз у Янковской-то Железнов и вызывал подозрения. Я приплел ее потому, что она пользовалась значительным влиянием в нацистских кругах, но ответ Эдингера поверг меня в изумление. - Госпожа Янковская! - насмешливо сказал он. - Хоть она и ваша сотрудница, знаете вы ее недостаточно. Кто вам сказал, что это не она направила наше внимание на вашего шофера? Если в этом была хоть доля правды, то налицо предательство. Она действовала вопреки мне и против меня. - Но позвольте, - возразил я. - Я наблюдал за Чарушиным достаточно тщательно. Он выполняет весьма серьезные поручения. Конечно, он не посвящен в мои отношения с вами, он убежден, что служит британским интересам... - Вы серьезный разведчик, Блейк, но в данном случае этот Чарушин играет на ваших английских чувствах, - укоризненно сказал Эдингер. - Его подослали к вам, и если он вас еще не убил, то только потому, что ему удобно прятаться в вашей тени. Мы давно к нему присматриваемся. Впрочем, не буду скрывать: так же, как и к вам. Но если вас не в чем упрекнуть, ваш шофер уличен... Вот когда я убедился, как был прав Пронин, удерживая меня от участия в каких бы то ни было делах Железнова, - он видел дальше и больше меня. Молодые бойцы часто ропщут, когда их держат в резерве, но опытные командиры лучше знают, кого и когда надо ввести в бой. - Не смею больше спорить, - холодно произнес я, показывая, однако, что я еще не вполне убежден Эдингером. - Я только прошу вас повременить с арестом: мне хочется самому убедиться в предосудительных связях Чарушина. - Своей защитой Чарушина вы компрометируете себя! - раздраженно ответил Эдингер. - Вас, как англичанина, волнует не существо, а форма. Я заверяю вас, что с вашим шофером будет поступлено по закону. Положитесь на нас, предоставьте его собственной судьбе, поймите, для вас это наилучший выход... Эдингера вообще трудно было переубедить, а в данном случае просто невозможно. По-видимому, он нацелился на Железнова очень основательно. А может быть, и не только на Железнова! Но все это могло быть и провокацией; прямых улик против меня не имелось. Выполняя приказание Пронина, я вел себя очень осмотрительно, но мне могли неспроста сообщить о предстоящем аресте Железнова: исчезни Железнов, будет очевидно, что это я предупредил его. Тут опять появился гауптштурмфюрер Гаусс. Вероятно, когда Эдингер говорил Гауссу о "задании особой важности", он хотел показать мне образец немецкой быстроты и аккуратности. - Разрешите, господин обергруппенфюрер? - спросил Гаусс деревянным голосом. - Да, да! - сказал Эдингер. - Узнали что-нибудь? Гаусс молча подал Эдингеру узкий листок бумаги. Эдингер взглянул на него и тотчас передал мне. На листке значилось: "Мадона, Стрельниеку, 14". - Это все? - спросил Эдингер. - Адрес ветеринарного врача Озолса, - ответил Гаусс. - Он живет в Мадоне. Возможно, подумал я, этот адрес и послужит ключом к списку. Я поблагодарил Эдингера и поспешил откланяться. Мне не хотелось возвращаться к скользкому разговору о Чарушине. - Помните, о том, что произойдет с вашим шофером, не знает никто, - предупредил меня на прощание Эдингер. - Вы еще будете мне благодарны. - Можете быть уверены, господин обергруппенфюрер, - заверил его я. - Хайлитль! Я отсалютовал Эдингеру поднятой рукой и заторопился вниз, в машину. - Давай! - сказал я. Железнов включил мотор и удивленно посмотрел на меня. - Что это ты как будто не в себе? - Плохи, брат, наши дела, - ответил я. - Гестаповцы собираются тебя арестовать. Нельзя было не заметить: Железнов встревожился, но тут же взял себя в руки. - Как так? - спросил он. - Предупредил сам Эдингер, - объяснил я. - Уж не знаю, донес кто-нибудь или они сами, но говорит, что гестапо располагает данными о твоих связях с рижским подпольем... Железнов задумчиво покачал головой. - Задача... - Какая же тут может быть задача? - возразил я. - Медлить нечего, придется скрыться. Железнов вздохну. - Не так это просто, и тем более непросто, что это может бросить тень на вас... Мы обращались друг к другу то на "вы", то на "ты"; в моменты, когда особенно остро ощущали нашу духовную близость, говорили "ты", а когда возвращались к служебным делам, переходили на "вы"; на этот раз "ты" и "вы" смешались в нашем разговоре. - Вы недооцениваете важности возложенного на вас задания, - укоризненно сказал Железнов. - Ради него можно многим пожертвовать. - Но ведь не тобой же? - перебил я его. - Что, если нам удрать вдвоем? - Вы понимаете, что говорите? - резко возразил Железнов. - Мы не имеем права уйти, пока не обнаружим всех этих агентов. Вы понимаете, чем это может грозить после нашей победы? Это все равно, что оставить грязь в ране. Рану можно вылечить за месяц, а можно лечить и десять лет. - Посоветоваться с Прониным? - предложил я. - Он подскажет. - Это конечно, - согласился Железнов. - Но, пожалуй, и Пронин здесь... - Он замолчал; видно было, что ему нелегко прийти к какому-нибудь решению. - Надо протянуть какое-то время и успеть... - Он не договорил и опять задумался. - Вот если бы удалось хоть на время отстранить Эдингера... Железнов резко повернул машину за угол. - Ну а как с адресом? - поинтересовался он. - Эдингер обещал узнать? - Адрес в кармане, - сказал я. - Можно браться за поиски. - Вот это здорово! - оживился Железнов. - Обидно будет, если меня возьмут... Но я-то понимал, что это просто невозможно. Задание, разумеется, должно быть выполнено, но и жертвовать Железновым тоже нельзя. Нам опять предстояло найти выход из безвыходного положения. И я подумал о Янковской. Почему бы не заставить эту даму послужить нам? Она недолюбливала Эдингера и была расположена ко мне; в ее расчетах я занимал не последнее место. Почему бы не бросить на чашу весов самого себя? Я повернулся к Железнову. - Поворачивай! - сказал я. - Двигай в гостиницу, к Янковской. - Зачем? - удивился Железнов. - Дорога каждая минута. - Пришла одна идея, - сказал я. - Попробуем побороться. - А мне нельзя познакомиться с этой идеей? - спросил Железнов. - Как говорится, ум хорошо, а два... Но я боялся, что он меня не одобрит, да и не был уверен, что сумею эту идею как следует изложить. - Двигай, двигай! - повторил я. - Авось рыбка и клюнет... Не могу сказать, чтобы Железнов чрезмерно доверчиво отнесся к моим словам, однако он подчинился и поехал к гостинице. Янковская не отозвалась на мой стук; я подумал, что ее нет дома, но дверь оказалась незапертой и, когда я ее толкнул, поддалась. Янковская спала на диване, поджав ноги. Она не услышала моего стука, но как только я, ничего еще не сказав, сел возле нее, она сразу открыла глаза. - У меня неприятности, - с места в карьер заявил я. - Только что был у Эдингера. Он сказал, что установлены мои связи с партизанами... Янковская сразу села, сон с нее как будто рукой смахнуло. - Какая глупость! - воскликнула она. - Они ничего не поняли. Этой фразой она выдала себя, но я не подал вида, что в чем-то ее подозреваю. - Чего не поняли? - спросил я. - Кто? - Ах, да ничего не поняли! - с досадой отозвалась она. - Ваш Чарушин в самом деле очень подозрителен, но вы-то, вы-то при чем? Самое ужасное в том, что, если этот маньяк вздумает привязаться, от него невозможно отцепиться, он ничего не захочет признавать... Она встала, прошлась по комнате, закурила. - А вы-то чего нервничаете? - спросил я. - Ну, арестуют меня, убьют, вам какая печаль? - В том-то и дело, что вас нельзя арестовывать! - воскликнула она. - Тейлор мне этого никогда не простит! Беспокоилась она, конечно, не столько обо мне, сколько о себе. - Вот что, поедем к Гренеру, - решительно сказала она. - Надо что-то предпринять... Она опять пришла в то деятельное состояние, когда трудно было ее остановить. Мы спустились вниз. Янковская раздраженно посмотрела на Железнова; сейчас она не пыталась скрыть своей неприязни к нему. - Ах, это вы? - враждебно сказала она и кивнула куда-то в сторону. - Вы нам не нужны! Железнов вопросительно взглянул на меня. - Вы нам не нужны! - вызывающе повторила она. - Выходите из машины! - Ладно, Виктор, - сказал я. - Не стоит спорить с капризной женщиной. Он вылез на тротуар. - Я пойду домой, - сказал он. - Куда хотите, - ответила Янковская. - У вас хватает дел и без господина Берзиня... Я не хотел ей перечить. Янковская была человеком действия, и, если бралась за дело, лучше было с нею не спорить. - Садитесь! - почти крикнула на меня Янковская и села сама за руль. Железнов пожал плечами и спокойно, как всегда, точно ему ничто не угрожало, пошел по улице. Янковская, злая и стремительная, с места повела машину на большой скорости. Мы нигде не могли настигнуть Гренера; его не было ни дома, ни в госпитале. Наконец мы узнали, что он находится в канцелярии гаулейтера. Нам пришлось ждать, когда он освободится. Мы вернулись к нему домой - Янковскую без разговоров впустили в квартиру - и принялись ожидать возвращения хозяина. Янковская обзвонила все места, где мог появиться Гренер. - Передайте господину профессору, чтобы он поскорее возвращался домой, - повсюду передавала она. - Скажите, что звонила госпожа Янковская. Однако господин профессор явился сравнительно поздно. - Что случилось, моя дорогая? - встревоженно спросил Гренер, войдя в гостиную и целуя Янковской руку. - Надеюсь, вы меня извините, меня задержал барон. Он поздоровался со мной, и я бы не сказал, что очень приветливо. - Мы разыскиваем вас уже часа четыре, - нетерпеливо сказала Янковская. - Надо срочно что-то сделать с Эдингером! Гренер бросил беглый взгляд на меня и опять повернулся к Янковской. - Может быть, вы разрешите предложить вам чашку кофе? - Ах, да какой там кофе, когда я говорю об Эдингере! - нервно воскликнула она. - Давайте говорить о делах, а не о кофе! Гренер опять неприязненно посмотрел на меня и вновь повернулся к Янковской. - Но я не знаю... - промямлил он. - Господин Берзинь... Удобно ли... - Ах, да ведь вы отлично знаете, что Берзинь - свой человек! - с досадой произнесла Янковская. - Генерал Тейлор заинтересован в нем не меньше, чем в вас! Мне показалось, что замечание о нашей равноценности не доставило Гренеру удовольствия. - Хорошо, дорогая! - послушно произнес он. - Если господин Берзинь осведомлен о ваших делах, давайте поговорим. Он больше не смотрел на меня, но мое присутствие, я не ошибался, было ему неприятно. - Эдингер начинает усердствовать сверх меры, - холодно сказала Янковская. - Вы как-то говорили, что хотели бы видеть на посту начальника рижского гестапо своего друга Польмана и что можете это сделать. Мне кажется, пришло время доказать, что вы хозяин своего слова. Гренер любезно улыбнулся. - Я действительно хотел бы видеть в Риге своего друга Польмана, - согласился он... - И у меня достаточно связей, чтобы он получил в Берлине такое назначение. Но только не вместо Эдингера... Он закивал своей птичьей головой. - Только не вместо Эдингера, - настойчиво повторил он. - Эдингеру лично покровительствует Гиммлер, и, пока Эдингер не получил какого-либо повышения, Польману здесь не бывать. - Ну а если Эдингера здесь не будет? - испытующе спросила Янковская. - Вы уверены, что на его место назначат Польмана? - Так же, как и в том, что вижу сейчас вас перед собой, - уверенно сказал Гренер. - Но я не вижу способа избавиться от Эдингера. Янковская холодно усмехнулась. - О, способ устроить для него повышение найдется!.. Гренер опять закивал своей птичьей головкой. - Я боюсь, вы переоцениваете свои возможности, дорогая... - А вы недооцениваете возможностей заокеанской разведки, профессор, - холодно возразила Янковская. - Стоит дать команду, и обергруппенфюрер Эдингер взлетит так высоко... - Увы! - не согласился с ней Гренер. - Ни на Гиммлера, ни на Гитлера генерал Тейлор не может повлиять! - Но зато он может повлиять на самого господа бога, - насмешливо произнесла Янковская. - Ни Гитлер, ни Гиммлер не помешают отправить вашего Эдингера к праотцам. - На это я не даю согласия! - крикнул Гренер. - Эдингер - честный человек, и я не хочу доставлять место Польману ценой человеческой жизни! - А я с вами не советуюсь, как поступить с Эдингером! - крикнула в свою очередь Янковская. - Я спрашиваю вас, гарантируете ли вы, что в случае исчезновения Эдингера на его пост назначат Польмана? - Что касается Польмана, я уверен, но повторяю, я не согласен на устранение Эдингера... - Гренер впервые повернулся ко мне за все время этого разговора. - Господин Берзинь, или как вас там! Я надеюсь, вы не возьметесь за такое дело... Он, кажется, решил, что это именно мне Янковская собирается поручить устранение Эдингера. Но Янковская не позволила мне ответить. - Да скажите же ему, что вы имеете особое поручение от Тейлора! - закричала она на меня. - Профессор все сводит к личным отношениям, но забывает, что есть интересы, ради которых приходится забывать о себе! - Нет, нет и нет! - закричал вдруг Гренер, приходя в необычайное возбуждение. - Я ничего не хочу делать для господина Блейка! Вы испытываете мое терпение! Я предупрежу Эдингера... И тут Янковская проявила всю свою волю. - Не орите! - прикрикнула она на Гренера. - Ревнивый журавль! И он не посмел ей ответить. - Слушайте, - медленно произнесла она сдавленным голосом. - Эдингер не ваша забота. Но если вы сейчас же не примете мер к тому, чтобы в Ригу был назначен Польман, я никогда - слышите? - никогда не уеду с вами за океан. Больше того, я наплюю на все, не побоюсь даже Тейлора - вы меня знаете! - и завтра же исчезну из Риги вместе с Дэвисом. Вместе с Дэвисом! Вы хотите этого? И вот этого Гренер не захотел! - Отто, Берндт! - взвизгнул он. - Где вы там? В гостиную влетел один из его денщиков. - Кофе! Где кофе? - визгливо забормотал он. - Сколько времени можно дожидаться? И госпожа Янковская, и господин Берзинь, и я, мы уже давно ждем... Денщик - уж не знаю, кто это был: Отто или Берндт, - ошалело взглянул на Гренера и через две минуты - это была уже магия дисциплины! - внес в гостиную поднос с кофе и ликерами. - Разрешите налить вам ликера? - обратился Гренер к Янковской. По-видимому, это значило, что зверь укрощен. - Налейте, - согласилась она и, совсем как кошка, лизнув кончиком языка краешек рюмки, безразлично спросила: - Вы когда будете звонить Польману? - Сегодня ночью, - буркнул Гренер и обратился ко мне: - Может быть, вы хотите коньяку? - Мы хотим ехать, - сказала Янковская. - У нас есть еще дела. - Опять с ним? - сердито спросил Гренер. - Да, с ним, - равнодушно ответила Янковская. - И еще тысячу раз буду с ним, если вы не оставите свою глупую ревность... Она направилась к выходу, и Гренер послушно пошел ее провожать. - Вы можете намекнуть своему Польману, - сказала она уже в передней, - что Эдингер чувствует себя очень плохо и вы, как врач, весьма тревожитесь за его здоровье. Мы опять очутились в машине. - А теперь куда? - поинтересовался я. - В цирк, - сказала Янковская. - Я хочу немного развлечься. К началу представления мы опоздали, на арене демонстрировался не то третий, не то четвертый номер, но это не огорчило мою спутницу. Мы сидели в ложе, и она снисходительно посматривала то на клоунов, то на акробатов. - Вот наш номер, - негромко заметила она, когда объявили выход жонглера на лошади Рамона Гонзалеса. Оркестр заиграл бравурный марш, и на вороной лошади в блестящем шелковом белом костюме тореадора на арену вылетел Гонзалес... Оказалось, я его знал! Это был тот самый смуглый субъект, который дежурил иногда в гостинице у дверей Янковской. Надо отдать справедливость, работал он великолепно. Ни на мгновение не давал он себе передышки. Лошадь обегала круг за кругом, а в это время он исполнял каскад разнообразных курбетов, сальто и прыжков. Ему бросали мячи, тарелки, шпаги, он ловил их на скаку и заставлял их кружиться, вертеться и взлетать, одновременно наигрывая какие-то мексиканские песенки на губной гармонике. Но самым удивительным было его умение стрелять. Это действительно был первоклассный - да какое там первоклассный - феноменальный снайпер! Гонзалес выхватил из-за пояса длинноствольный пистолет, и одновременно служители подали ему связку обручей, обтянутых цветной папиросной бумагой. Он взял их в левую руку, в правой держа пистолет. В цирке погасили свет, цветные лучи прожекторов упали на арену, и наездник становился попеременно то голубым, то розовым, то зеленым. В оркестре послышалась дробь барабана... Лошадь галопом помчалась по кругу, а Гонзалес, не выпуская пистолета, хватал правой рукой диски, бросал вверх перед собой и, когда цветные диски взлетали к куполу, стрелял в них; продырявленные диски быстро и плавно возвращались обратно, Гонзалес подхватывал их головой, и они повисали у него на плечах... Этот человек имел изумительный глазомер и выработал необыкновенную точность движений! Я с интересом наблюдал за его искусной работой. Не знаю почему, но мне вспомнился вечер на набережной Даугавы... - Да, этот Гонзалес неплохо владеет пистолетом, - сказал я. - У меня такое чувство, точно я уже сталкивался с его искусством... - Возможно, - согласилась Янковская. - Только это никакой не Гонзалес, а самый обыкновенный ковбой, и зовут его просто Кларенс Смит. Он еще несколько раз метнул свои диски, выстрелил в них, поймал и спрыгнул с лошади. Вспыхнул свет, прожектора погасли, Гонзалес, или, как его назвала Янковская, просто Смит, принялся раскланиваться перед публикой. Он остановил свой взгляд на Янковской, а она приложила кончики пальцев к губам и послала артисту воздушный поцелуй. Как только объявили номер каких-то эксцентриков, Янковская заторопилась к выходу. - Вы устали или надоело? - осведомился я. - Ни то и ни другое, - ответила она на ходу. - Не надо заставлять себя ждать человека, которому еще предстоит серьезная работа. Мы ожидали Гонзалеса у выхода минут пять, пока он, по всей вероятности, переодевался. Он быстро подошел к Янковской и схватил ее за руку. - О! - сказал он, бросая на меня неласковый взгляд. - Быстро, быстро! - крикнула она ему вместо ответа. Через минуту мы уже опять неслись по улицам сонной Риги, а еще через несколько минут сидели в номере Янковской. - Познакомьтесь, Кларенс, - сказала она, указывая на меня. - Это Блейк. - Нет! - резко сказал он. - Нет! - Что - нет? - спросила Янковская со своей обычной усмешечкой. - Я не хочу пожимать ему руку. Он мой враг! - Не валяй дурака, - примирительно сказала Янковская. - Никакой он тебе не враг. - Ладно, останемся каждый при своем мнении! - ворчливо пробормотал Смит. - Что тебе от меня нужно? - Поймать бешеную лошадку, - сказала Янковская. - Кого это еще требуется тебе заарканить? - спросил Смит. - Начальника гестапо Эдингера, - назвала Янковская. - Ну, нет, за такой дичью я не окочусь, - отказался Смит. - Потом мне не сносить головы. - Тебе ее не сносить, - сказала Янковская, - если Эдингер останется в гестапо. - Мне он не угрожает, - сказал Смит, посмотрел на меня прищуренными глазами и спросила: - Это вам он угрожает? - Хотя бы, - сказал я. - Я прошу вас о помощи. - Туда вам и дорога, - пробормотал Смит, придвинулся к Янковской и сказал: - Я бы перестрелял всех мужчин, которые вертятся возле твоей юбки. - Надо бы тебе поменьше ерепениться, - сказала Янковская. - Это шериф требует смерти Эдингера. Я не знал, кто подразумевается под этим именем, но вполне возможно, что это был все тот же генерал Тейлор. - Знаю я, какой это шериф! - мрачно проговорил Смит и указал на меня. - Гестапо небось собирается кинуть этого парня в душегубку, и тебе хочется его спасти. - Вот что, Кларенс... - Янковская вцепилась в его руку. - Если ты не сделаешь этого, тебе не видать меня в Техасе. Не будет ни дома на ранчо, ни холодильника, ни стиральной машины. Ищи себе другую жену! - Все равно ты меня обманешь! - пробормотал Смит и закричал: - Нет, нет и нет! Пусть они подохнут, все твои ухажеры, может, я только тогда тебя и получу, когда тебе не из кого будет выбирать! - Кларенс! - прикрикнула на него Янковская, - Ты замолчишь? - Как бы не так! - закричал он в ответ. - Ты что же, за дурака меня считаешь? Ты думаешь, я забыл тот вечер, когда ты помешала его задушить? Теперь я и рук марать об него не буду, пойду в гестапо и просто скажу, что твой Блейк, или Берзинь, или как он там еще называется, на самом деле русский офицер... Янковская стремительно вскочила и подбоченилась, совсем как уличная девка. - Пуговицу, Блейк, пуговицу! - крикнула она. - Нечего с ним церемониться! Покажите ему пуговицу! Я послушно достал пуговицу и разжал ладонь перед носом Смита. Янковская оказалась права, когда назвала эту пуговицу талисманом. Этот упрямый и разозленный субъект уставился на нее как завороженный. Он с сожалением посмотрел на нее, потом на меня и, точно укрощенный зверь, подавил вырвавшееся было у него рычание. - Ваша взяла, - выдавил он из себя. - Ладно, говорите. - Двадцать раз, что ли, говорить? - крикнула Янковская. - Тебе сказано: заарканить Эдингера, а иначе... - Ладно, ладно! - примирительно оборвал он ее. - Говори: где, как и когда? Глава XIV. НОЧНАЯ СЕРЕНАДА После вышеописанной драматической сцены последовал самый прозаический разговор. Янковская и Смит хладнокровно и обстоятельно обсуждали, как лучше убить Эдингера, изобретали всевозможные варианты, учитывали все обстоятельства и взвешивали детали. Проникнуть в гестапо было невозможно, и, кроме того, Эдингера окружал целый сонм сотрудников; напасть, когда он ехал в машине, было безнадежным предприятием; особняк, в котором он жил, охранялся не хуже городской тюрьмы. Всего уязвимее была квартира некой госпожи Лебен, у которой Эдингер проводил вечера. Этот мещанин, всеми правдами и неправдами выбившийся, так сказать, в люди, считал, кажется, хорошим тоном иметь любовницу, во всяком случае, он не только не делал из этого тайны, но даже афишировал свою связь. Сама госпожа Лебен была особой весьма незначительной, молва называла ее артисткой; возможно, она и на самом деле была маленькой актрисочкой, прилетевшей в оккупированную Ригу, как муха на запах меда, чтобы тоже поживиться чем можно из награбленных оккупантами богатств. Она занимала квартиру в большом многоэтажном доме и неплохо чувствовала себя под покровительством человека, внушавшего ужас местному населению. Охрана не докучала своему шефу, когда он предавался любовным утехам, и Смит считал, что организовать на него охоту лучше всего в это время. - Даже лошади глупеют от любви, - деловито констатировал Смит. - Завтра вечером я обработаю его за милую душу! На том они и порешили. На следующее утро я поинтересовался у Янковской: - Что это за тип? - Мой брави! - Она небрежно пожала плечами. - Он имеет на вас какие-то права? - Кто может иметь на меня какие-то права? Разве только чья-нибудь секретная служба... Она усмехнулась, но ей не было весело, я это отлично видел. - Ну а все-таки, что это за субъект? - настаивал я. - Что это за ковбой на службе у заокеанской разведки? - Натура малозагадочная, - пренебрежительно отозвалась она. - Каким вы его видели, такой он и есть. Пастух из Техаса, отличный наездник и стрелок, считает себя стопроцентным янки, хотя, вероятно, в его жилах все-таки течет мексиканская кровь. Его умение вольтижировать и стрелять привлекло внимание какого-то проезжего антрепренера, и тот сманил его в цирк. Те же качества привлекли к нему внимание разведки. Ему дали несколько поручений, он их успешно выполнил. Работает он исключительно из-за вознаграждения, копит деньги. Поручения ему даются самые несложные, для выполнения которых не требуется быть мыслителем. Поймать, отнять, убить... Гангстер! Смел, исполнителен, молчалив. Большего от него и не хотят. У него одна мечта: накопить денег, купить в Техасе ранчо, построить дом, с гаражом, с холодильником, со стиральной машиной, и привести туда меня в качестве хозяйки. Я испытующе взглянул на нее. - А как вы сами относитесь к такой перспективе? - Я его не разочаровываю, - призналась она. - Пусть надеется, так он будет послушнее. - А когда вы его обманете? - Тогда я буду для него недосягаема, - жестко сказала она. - Он уже не сможет меня убить. - Ну а если... - Догадается? - Янковская улыбнулась. - Тогда... Она щелкнула пальцами, и ее жест не оставлял никаких сомнений в том, что сама она не поколеблется пристрелить этого претендента на ее руку, если тот вздумает ей мешать. Мы помолчали. - Вы уверены, что все кончится успешно? - спросил я. - Конечно, - сказала она без какого бы то ни было колебания. - Все предусмотрено. Мне, пожалуй, не следовало бы присутствовать при расправе с Эдингером, но я хотел собственными глазами убедиться в том, что я и Железнов избавились от грозящей нам опасности. - Я хотел бы это видеть, - сказал я. - Не испугаетесь? - спросила она с легкой насмешкой. - Нет, - сказал я. - Я не из пугливых. - Вот это мне нравится, - одобрила она. - Вы входите во вкус нашей работы. - Что вы хотите этим сказать? - Сначала мы смотрим, а потом начинаем действовать сами. - А как же мне увидеть нашу работу? - Вы можете сидеть в сквере и наблюдать издали, но как только все произойдет, сейчас же удаляйтесь. Никто не знает, что последует дальше. Она передернула плечами. - Дайте мне рюмку водки. Все-таки она нервничала. - До вечера, - сказала она на прощание. - Вечером я провожу вас в театр. Она выпила водку и ушла. Да, все эти люди делали, в сущности, одно дело, служили одному хозяину, и в то же время как же они ненавидели друг друга! Если бы не Железнов, мне было бы горазда тяжелее переносить постоянное общение с этими людьми и притворяться, что я один из них. Близость Железнова позволяла мне в самых тяжелых обстоятельствах не утрачивать чувства локтя. Еще до утреннего разговора с Янковской мы провели вместе с Железновым почти всю ночь. Я рассказал ему о решении уничтожить Эдингера. - Оно неплохо бы, - согласился Железнов и неуверенно усмехнулся. - Однако об этом придется доложить. Тут можно и напортачить. Мы с тревогой спросили друг друга: даст ли наше начальство согласие на ликвидацию Эдингера, и захочет ли, в конце концов, и сумеет ли Смит устранить его - в какой-то степени от этого зависела наша судьба. Но не в характере Железнова было сидеть у моря и ждать погоды. Мы приступили к работе - следовало спешить, потому что, мы это чувствовали, над нами день ото дня сгущались тучи. Мы держали перед собой адрес Озолса и просматривали открытку за открыткой. На открытках с цветами были цифры, и на открытках с видами Латвии были цифры, но адрес и цифры нам никак не удавалось сочетать. Мы долго бились над расшифровкой этих цифр. Шифры в наше время стали очень сложны, и такой опытный работник разведки, каким являлся Блейк, должен был пользоваться самым изощренным шифром. Поэтому я не буду описывать наших попыток раскрыть тайну цифровых знаков Блейка, а только скажу, что, несмотря на все наши старания, мы так ничего и не добились. Когда мы почти уже совсем отчаялись, на Железнова вдруг снизошло вдохновение, - он принялся пересматривать открытки не с той стороны, где пишется текст и где написаны были цифры, а с лицевой, где напечатаны были картинки; он взглядывал время от времени на адрес и всматривался в улицы, площади и здания, изображенные на открытках... - Подожди-ка! - вдруг закричал он. - Эврика! Он схватил адрес, прочел: "Мадона, Стрелниеку, 14", - потом подал открытку мне. - Что здесь изображено? - спросил он. На открытке виднелась какая-то провинциальная улица; я посмотрел на обратную сторону и прочел надпись: "Мадона, Стрелниеку". Не был только указан номер дома, в котором жил Озолс... Вместо того чтобы записать местожительство Озолса, дом засняли на почтовой открытке... Незабудка жила на Стрелковой улице в Мадоне! Оставалось только разгадать тайну цифр, но к утру мы не успели это сделать. - Еще одна-две ночи, и все станет ясно, - сказал Железнов. - Если только раньше Эдингер или его преемник не отрубят нам головы. Потом мы решили поспать хотя бы несколько часов, потом Марта позвала нас завтракать, потом пришла Янковская, и день завертелся обычным колесом. Железнов с утра ушел из дома и вернулся только в сумерках. Я услышал на кухне его голос и пошел за ним, но не успел раскрыть рта, как Железнов оттопырил на руке большой палец: это без слов говорило, что все в порядке и что согласие на уничтожение Эдингера дано. Мы с Железновым заранее решили, что на место происшествия пойду я: рисковать обоим не следовало. Янковская появилась очень поздно, наступила уже ночь. - Пойдем пешком, - сказала она. - Машина будет только мешать. Мы не спеша дошли до дома, в котором жила госпожа Лебен. Везде было очень темно, редкие прохожие торопливо проходили мимо. Несколько наискось, шагах в двухстах от интересовавшего нас дома, находился сквер. Мы сели на скамейку, Янковская положила мне на плечо руку. Нас можно было принять за влюбленную парочку. - Это хоть и не кресло в партере, - сказала Янковская, - но отсюда все будет видно. Вы своими глазами убедитесь в том, что Эдингер больше не опасен. Над нашими головами мерцали звезды, шелестела листва деревьев, пахло душистым табаком; обстановка была очень поэтичная. - Я пойду, - сказала Янковская. - Я не слишком люблю цирковые номера... Она оставила меня в одиночестве. Я сидел и всматривался в громаду немого многоэтажного дома. Госпожа Лебен жила на пятом этаже, и мне было интересно, как сумеет забраться туда неподражаемый Гонзалес. Все, что затем последовало, было настолько необычно, дерзко и, я бы сказал, театрально, что, появись описание такого происшествия в приключенческом романе, обязательно нашлись бы критики, которые обвинили бы автора в неправдоподобии. Но тут уж ничего не поделаешь! Никакая фантазия не может угнаться за жизнью, а люди с ограниченным мышлением не верят ни в межпланетные путешествия, ни в необычные ситуации, в каких не так уж редко оказываются люди. Хотя и странно хвалить убийц, надо отдать справедливость Янковской и Смиту - они оказались мастерами своей профессии. Именно театральность, необычность и дерзость обеспечили успех покушения на Эдингера. В полночь, может быть, несколькими минутами позднее, появился, как это ему и положено, сам дьявол, потому что в той преисподней, какой являлось рижское гестапо, Эдингер, несомненно, был дьяволом. Он подъехал в машине в сопровождении нескольких эсэсовцев и тотчас скрылся в подъезде, один из эсэсовцев исчез в воротах, другой остался на улице, остальные шумно о чем-то посовещались и укатили обратно. Эсэсовец, оставшийся на улице, постоял перед домом и затем двинулся в сторону сквера. Напевая какую-то лирическую песенку, он медленно зашагал по дорожке и, хотя был, по-видимому, в очень благодушном настроении, скорее по привычке, чем в силу какой-то особой настороженности, внимательно посматривал по сторонам. Около часа ночи из-за угла появился какой-то человек в черном плаще, в каких обычно выходят на сцену оперные убийцы. То был ожидаемый мною Кларенс Смит, он же Рамон Гонзалес. В этом пастухе из Техаса была какая-то врожденная артистичность, и, если бы он тратил свои способности не на шпионаж и убийства, возможно, он остался бы в истории цирка как большой артист. Но - увы - он любил только деньги и госпожу Янковскую, впрочем, последнюю, как мне казалось, несколько меньше, чем деньги! Смит прошелся вдоль дома, посмотрел на окна верхнего этажа и поднес к губам какой-то темный предмет, - я сперва не разобрал, что это такое, - минуту стоял молча и вдруг издал нежный протяжный звук. Это была простая губная гармоника! Смит проиграл лишь одну музыкальную фразу и смолк, опять посмотрел вверх и скрылся в тени. И вдруг откуда-то из темноты полились звуки одновременно задорной и грустной песенки. Странная это была мелодия, вероятно, какая-нибудь мексиканская или индейская песня, давным-давно слышанная Смитом где-нибудь в пустынных, неприветливых прериях, и ее исполнение говорило о незаурядном таланте исполнителя. Нежная и жалобная мелодия лилась, как серебристый ручеек, разливалась вдоль улицы, поднималась вверх, таяла в ночном небе. Песенка звала, завораживала, призывала. Должно быть, так вот завораживают звуками своих дудочек укротители змей. Вероятно, это сравнение пришло ко мне позже: в тот момент я не думал ни о каких укротителях - меня самого околдовали эти звуки. Но было в этой мелодии и что-то раздражающее, что-то опасное. Кое-где осторожно хлопнули створки оконных рам, кто-то выглянул, распахнулись створки окна и на пятом этаже, и Эдингер - я не сомневался, что это он, - движимый, вероятно, еще и профессиональным любопытством, высунулся из окна... Дудочка сделала свое дело: змея высунула голову из корзины! Должно быть, еще внимательнее, чем я, следил за всем происходящим Кларенс Смит... Он вдруг появился из темноты; можно сказать, вступил на подмостки. Я не мастер описывать эффектные сцены, но все происходило, как в американских фильмах, - вероятно, Смит насмотрелся в своей жизни немало голливудских боевиков. И хотя для описания всего того, что произошло дальше, потребовалось бы не более минуты, на самом деле все произошло еще быстрее. Песенка приблизилась ко мне - ее исполнитель почти демонстративно продефилировал по мостовой перед домом, чем еще сильнее возбудил любопытство своих немногочисленных слушателей. Он даже как будто поклонился Эдингеру, снова поднес к губам гармонику и заиграл быстрый, веселый и, я бы сказал, даже насмешливый мотив. Вероятно, Эдингер рассердился, что кто-то посмел нарушить его покой. Он перегнулся через подоконник и что-то крикнул, всматриваясь в темноту. В этот момент Смит прислонился спиной к стволу дерева, вскинул руку, и я услышал сдавленный крик. Но выстрела я не услышал. Господин Гонзалес пользовался бесшумным пистолетом! Вот когда мне стали понятны некоторые таинственные обстоятельства моей прогулки с госпожой Янковской по набережной Даугавы. Вслед за выкриком Эдингера раздался женский вопль. Артисту следовало убегать со сцены. Он это и сделал. Я тоже поспешил покинуть сквер и скрыться в ближайшем переулке. Дома Железнов ожидал моего возвращения. - Ну что? - спросил он. - Порядок, - сказал я. Утром Железнов принес номер "Тевии" - газеты, выходившей в Риге в годы немецкой оккупации. В газете было напечатано короткое сообщение о том, что начальник гестапо обергруппенфюрер Эдингер мужественно погиб при исполнении служебных обязанностей. К вечеру вся Рига говорила, что Эдингер лично руководил захватом подпольного антифашистского центра и был убит некой Лилли Лебен, оказавшейся немецкой коммунисткой, специально засланной в Ригу для совершения террористических актов и под видом артистки варьете вкравшейся в доверие к обергруппенфюреру. Торжественные похороны состоялись два дня спустя. Впервые в жизни госпожа Эдингер плакала, не испросив на то разрешения своего мужа. Гиммлер прислал ей сочувственную телеграмму, а военный оркестр сыграл над могилой обергруппенфюрера "Стражу на Рейне". При первой же встрече Янковская спросила меня: - Вы довольны? - Я рад, конечно, что избавился от опасности, - ответил я. - Но еще неизвестно, что ждет меня впереди. - Все будет хорошо, - успокоила меня Янковская. - Скоро приедет Польман... - А каков этот? - спросил я. - Это наш человек, - сказала Янковская. - У него трезвый ум, и, главное, он умеет ценить друзей и оказывать им услуги. Глава XV. В ТЕНИ КАКТУСОВ Господин Вильгельм фон Польман не замедлил прибыть на освободившееся место: если профессор Гренер не имел возможности убрать Эдингера, то его влияния было достаточно, чтобы добиться назначения Польмана. В квартире Гренера я познакомился с новым начальником гестапо через день или два после его прибытия. Он не походил на своего предшественника ни внешне, ни внутренне. С виду он напоминал преуспевающего аптекаря или дантиста. Черные, коротко подстриженные, слегка вьющиеся волосы, большие, темные, немного навыкате глаза, крупный мясистый нос и пухлые, влажные губы. Он был спокоен, сдержан, невозмутим, вежливо посматривал на всех сквозь роговые очки, любезно всех выслушивал. Но не прошло и нескольких недель, как в своей деятельности Польман намного превзошел неуравновешенного Эдингера! Эдингер, как рассказывали о нем его сотрудники, легко мог взбеситься при допросе какого-нибудь чрезмерно упрямого и неразговорчивого заключенного и собственноручно наброситься на него с кулаками или, цитируя Гитлера, прийти в раж, закатить глаза и буквально забыть все на свете. Напротив, Польман никогда не выходил из себя и никогда не снисходил до того, чтобы лично прикоснуться к лицу арестованного, но зато он классифицировал все виды пыток, которые применялись эсэсовцами, и особой инструкцией точно определил их последовательность. Польман запретил избивать подследственных кому попало и как попало, но зато увеличил штат специальных инструкторов и ввел в практику применение специальных инструментов для развязывания языков. Словом, если Эдингер был, так сказать, воплощенная непосредственность, Польман был само хладнокровие и система. Кстати, следует сказать, что Польман вполне прилично играл на кларнете. Именно с музыки и началось наше знакомство при встрече у Гренера. Польман решил очаровать всех его гостей и исполнил на кларнете несколько старинных тирольских танцев. И пожалуй, именно в связи с приездом Польмана я был наконец удостоен приглашения на дачу к профессору Гренеру. - Дорогой Август, - проквакал он мне после ужина, - я буду искренне рад, если вы не откажетесь провести у меня за городом ближайшее воскресенье. К себе на дачу Гренер приглашал только близких друзей, и это приглашение я объяснил не столько его дружелюбием, сколько вниманием, проявленным ко мне генералом Тейлором. Однако я не угадал: он пригласил меня потому, что приготовил, как он воображал, ошеломляющий сюрприз... А сюрприз от господина Польмана я получил еще раньше. На четвертый или на пятый день после появления Польмана в Риге Марта вручила мне простой серый конверт, в котором оказалась обычная повестка, вызывающая господина Августа Берзиня в канцелярию гестапо к 13 часам 15 августа 1942 года. Конечно, вызов мог быть сделан и каким-нибудь мелким чиновником, не осведомленным о том, кем является господин Август Берзинь на самом деле, но, как затем оказалось, вызов был сделан вполне осведомленным лицом. Я явился к тринадцати часам. В комендатуре потребовали документ, хотя отлично знали меня по предыдущим визитам к Эдингеру. Господин Польман наводил порядок и в самом гестапо. Меня направили на второй этаж, там заставили подождать, переправили на четвертый, на четвертом снова заставили дожидаться, отправили на третий, на третьем отвели к кабинету Польмана и еще заставили подождать. Мне это не слишком понравилось, но поднимать бунт не было смысла - это было что-то вроде психической подготовки: мол, знай сверчок свой шесток. Наконец Польман пригласил меня к себе. Он был все так же спокоен и невозмутим, как и при встрече у Гренера. Он слегка улыбнулся и пытливо посмотрел на меня сквозь очки. - Если бы мы встретились до войны, я бы не заставил вас дожидаться, - произнес он. - Если бы вы были только британским офицером, я бы немедленно направил вас в лагерь. Но поскольку вы являетесь нашим сотрудником, я пригласил вас к себе и принял в порядке очереди. Он смотрел на меня, я сохранял полное спокойствие. - Можете сесть, - сказал Польман в тоне приказания. Я сел. - Я вас вызвал затем, чтобы сказать, что мы вами недовольны, - продолжал Польман. - Я ознакомился с докладами обергруппенфюрера Эдингера еще в Берлине. Вы должны были передать нам свою агентурную сеть еще... - он извлек из-под руки какую-то крохотную шпаргалку, - еще в прошлом году. Потом вам дважды предоставляли отсрочку. Вы слишком затянули это дело. Я даю вам еще месяц, капитан Блейк. Если через месяц вы не передадите нам агентурной сети, я отправлю вас в лагерь как британского шпиона, причем на вашем документе будет сделана пометка: "Возвращение нежелательно". - Его улыбка сделалась еще любезнее. - Я советую оправдать наше доверие и хочу предупредить, что при мне в полиции не может быть такого беспорядка, как при обергруппенфюрере Эдингере. Если я говорю месяц, это и значит месяц; если я говорю, что вы попадете в лагерь, вы в него попадете. Это было сюрпризом и в том смысле, что обещало мне скорое возвращение домой: в лагерь я попадать не собирался и, значит, за месяц необходимо было выполнить свое задание. Быть моим проводником на дачу к Гренеру взялась Янковская. - Виктора мы не возьмем, - категорически сказала она. - Он не пользуется моим доверием. Она появилась в воскресенье раньше обычного, оживленная, нарядная, в светлом летнем костюме какого-то блекло-фисташкового оттенка, в широкополой соломенной шляпе, украшенной фиалками. Она потребовала, чтобы и я надел светлый костюм. - Я хочу, чтобы сегодня все было очень празднично, - сказала она. - Может быть, это последний веселый день в моей жизни. - Предчувствие не обманывало ее: немного веселых дней оставалось у нее впереди. Мы выехали на шоссе. Свежий ветер бил нам прямо в лицо. Мелькали пригородные домики. - Куда мы едем? - спросил я. - В Лиелупе! - крикнула она. - Мы будем там через полчаса. Мы скоро расстанемся, - сказала она ни с того ни с сего. Я удивился. - Почему? Она не ответила. - Вы будете меня вспоминать? - вдруг спросила она. - Конечно, - сказал я. Янковская не пыталась со мной заигрывать; она вообще больше уже никогда не предпринимала никаких попыток сблизиться со мной, но в это утро она была сама нежность. Она смеялась, шутила, вела себя так, точно к ней опять вернулись ее семнадцать лет. Мы почти миновали Лиелупе, когда Янковская свернула в сторону, и вскоре поехали вдоль высокого кирпичного забора, из-за которого виднелись пышные купы деревьев. - Вот мы и на месте, - со вздохом промолвила Янковская. - Это дача Гренера? - удивился я. Мы остановились перед высокими тяжелыми чугунными воротами, плотно зашитыми изнутри досками, выкрашенными черной краской под цвет чугуна. Янковская попросила меня позвонить. Сбоку у калитки белела кнопка звонка. Я позвонил, из калитки тотчас вышел эсэсовец. Он намеревался было о чем-то меня спросить, но увидел Янковскую, поклонился и пошел открывать ворота. За воротами, когда мы уже въехали на территорию дачи, я увидел вышку, с которой просматривалась вся линия вдоль забора; на вышке стоял эсэсовец с автоматом. От ворот тянулась аллея, очень широкая и очень чистая, уходившая в глубину парка. Мы медленно ее проехали. Налево показался двухэтажный дом, построенный в ультрасовременном стиле - серый куб с изобилием стекла и со стеклянными верандами наверху, выступающими, точно крылья самолета, над окнами нижнего этажа; чуть поодаль от дома виднелись два флигеля - должно быть, для прислуги или гостей; направо, за деревьями, открывался просвет, там тоже стояли какие-то постройки, а за ними раскинулся просторный луг... Передо мной открылся самый настоящий аэродром! Меня вдруг осенило. - Скажите, Софья Викентьевна, - спросил я, - это и есть посадочная площадка, где приземлился наш босс? - Вы догадливы! - отозвалась она, сопровождая свои слова обычным ироническим смешком. - Не могли же немцы принять его на одном из своих военных аэродромов!.. - Вообще странная дача, - заметил я. - Охрана, аэродром... - Я указал на дом и флигеля. - А там какие-нибудь секретные лаборатории? Янковская опять усмехнулась. - Нет, дом действительно предназначен для Гренера, а во флигелях живут его питомцы. И в самом деле, возле одного из флигелей я увидел детей; одни из них копались в песке, другие бегали. Оказывается, молва не лгала: Гренер действительно устроил у себя на даче что-то вроде детского приюта. Этому чванному журавлю все же не чужды были человеческие чувства. - Он здесь работает, - сказала Янковская, явно имея в виду нынешнего хозяина дачи. - Он большой ученый и много экспериментирует... Она остановила машину перед домом - мы вышли; из подъезда опять показался какой-то эсэсовец, козырнул и повел машину куда-то за дом. Гренер спешил уже навстречу Янковской. - Мы ждали вас, дорогая... Он поцеловал ей руку, поздоровался со мной и повел нас наверх. В очень просторной и светлой гостиной, уставленной цветами, сидели Польман и еще двое господ, которые, как выяснилось позднее, были высокопоставленными чиновниками из канцелярии гаулейтера Розенберга. Оказалось, ждали только нас, чтобы приступить к завтраку. Разговор за столом соответствовал обстановке. Мимоходом коснулись каких-то новых стратегических планов германского командования, с незлобивой иронией отозвались о последней речи Геббельса, а затем принялись рассуждать об абстрактной скульптуре, о превосходстве немецкой музыки над итальянской, о каких-то новых открытиях самого Гренера. Да, все было очень мило, но меня не покидало ощущение того, что всех находящихся здесь за столом людей связывала не только общность общественного положения, но и какие-то тайные узы, точно все здесь принадлежали к какому-то тайному ордену. И у меня мелькнула мысль: не состоят ли все эти люди на службе у генерала Тейлора?.. За десертом подали шампанское, и, когда его разлили в бокалы, Гренер встал. Он обвел взглядом своих приятелей, остановился на мне, и, когда заговорил, я понял, что именно меня собирался он поразить своим сюрпризом. - Милые друзья! - сказал Гренер, сентиментально закатывая свои оловянные глаза. - Здесь, среди цветов, с освобожденной от всяких забот душой, я хочу обрадовать вас неожиданной вестью... Он поднес к губам руку Янковской, и сразу все стало ясно. - Я нашел себе подругу жизни, - сообщил он. - Госпожа Янковская оказала честь принять мое предложение, и скоро, очень скоро я смогу назвать ее своей супругой... Старый журавль таял от блаженства. Бесспорно, Гренер не мог найти себе лучшей женщины. Янковская тоже не смогла бы устроить свою судьбу лучше: вместе с Гренером она получала положение в обществе, материальное благополучие и, быть может, даже освобождение от своих бездушных господ. Сама Янковская ничего не сказала, непонятно усмехнулась и позволила всем нам по очереди поцеловать свою руку. Затем Гренер пожелал показать нам свою коллекцию кактусов. Все вышли на громадную застекленную веранду. Повсюду на специальных стеллажах стояли глиняные горшки со всевозможными кактусами. Здесь были растения, похожие на стоймя поставленное зеленое полено, и лежащие в горшках, точно груда серебристых колючих мячиков, и напоминающие растопыренную серую человеческую пятерню, и, наконец, столь бесформенные, что их уже ни с чем решительно нельзя было сравнить! Генерал вел нас от растения к растению, с увлечением рассказывая, чем отличается один вид от другого и каких трудов стоило каждый из них выходить и вырастить. Он коснулся пальцем одного из кактусов, вздохнул и не без кокетства указал на вторую дверь, выходившую на веранду. - Когда мой мозг требует там отдыха, я прихожу к этим существам... - Там ваш кабинет? - спросил один из гостей. - Нет, лаборатория, - объяснил Гренер. - Я не мог не откликнуться на призыв фюрера помочь рейху в освоении восточных земель, но и здесь я продолжаю служить науке. - А чем вы сейчас заняты, профессор? - поинтересовался гость. - На что устремлено ваше внимание? - Я работаю над животными белками, - сказал Гренер. - Некоторые исследования по консервации плазмы... Польман указал хозяину на закрытую дверь: - Было бы крайне любопытно увидеть алтарь, на котором вы приносите жертвы Эскулапу! Гренер снисходительно улыбнулся. - Вряд ли моя лаборатория представляет интерес для непосвященных, - отозвался он, распахивая, однако, перед нами дверь лаборатории. Большая светлая комната, ослепительная белизна, множество стеклянной посуды. Поодаль, у большого стола, стояли две женщины в белых накрахмаленных халатах; при виде нас они сдвинулись, выпрямились, как солдаты, и смущенно поклонились, хотя сам Гренер почти не обратил на них внимания. - Мои лаборантки, - сказал он, небрежно кивнув им головой. И вдруг я заметил, что эти женщины как будто пытаются что-то скрыть, заслоняют что-то собой. Позади них, вплотную придвинутый к большому столу, заставленному колбами, пробирками и пузырьками, стоял небольшой белый эмалированный столик на колесах, на каких в операционных раскладывают хирургические инструменты, а в лабораториях зоологов оперируют мелких животных. Мне стало любопытно, что может скрываться под простыней, наброшенной поверх столика. Гренер проследовал своим журавлиным шагом мимо лаборанток и взял со стола штатив с пробирками, наполненными бесцветной жидкостью. - С помощью этой плазмы мы сохраним жизнь многих достойных людей! - воскликнул он не без пафоса. - Нет ничего драгоценнее человеческой жизни! И в этот момент простыня, задетая Гренером, соскользнула со столика, одна из женщин тотчас подхватила ее и накинула обратно, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть, что скрывалось под простыней. На столе лежал ребенок. Гренер заметил мой взгляд; гримаса недовольства искривила его лицо. - Извините... - Гренер слегка поклонился в нашу сторону. - Госпожа Даймхен! - позвал он одну из женщин. - На два слова. Женщина постарше неуверенно приблизилась к Гренеру. Как и всегда в минуты своего возбуждения, он зашипел и сердито что-то пробормотал, слегка повизгивая, как это делают во время сна старые псы. Госпожа Даймхен побагровела. Ужасная догадка промелькнула у меня. - Простите, господин профессор, - обратился я к Гренеру. - Вы берете вашу плазму... Гренер любезно повернулся ко мне. - Да, мы экспериментируем с человеческой кровью, - согласился он. - Именно плазма человеческой крови дает богатейший материал для исследований... Я не ослышался: Гренер невозмутимо и деловито признал, что этот ребенок принесен в жертву какому-то эксперименту. Нет, мне никогда не забыть этого ребенка! Игрушечное фарфоровое личико, правильные черты лица, черные шелковистые кудряшки, доверчиво раскинутые ручонки. - Но позвольте... - Я не мог не возразить, пользуясь своей прерогативой свободолюбивого англичанина. - Английские врачи вряд ли одобрили бы вас! Приносить в жертву детей... Гренер метнул еще один выразительный взгляд в сторону госпожи Даймхен. - Вы чувствительны, как Гамлет, милейший Берзинь, - снисходительно произнес он. - Никто не собирался приносить этого ребенка в жертву, я только что сделал выговор госпоже Даймхен, это непростительная небрежность с ее стороны. Мы берем у детей немножко крови, но не собираемся их убивать. Наоборот, мы их отлично питаем, им даже выгодно находиться у меня. Эти дети принадлежат к низшей расе и все равно были бы сожжены или залиты известью. По крайней мере мы используем их гораздо целесообразнее. Все же он был раздосадован неожиданным инцидентом и быстро повел нас прочь из лаборатории, пытаясь снова обратить наше внимание на новые разновидности кактусов. Может быть, никогда в жизни мне не было так плохо. И я вспомнил все, что говорилось о гуманизме профессора Гренера, вспомнил матерей, которые перед смертью благословляли его за спасение своих детей. Должно быть, я недостаточно хорошо скрывал свое волнение. Польман снисходительно притронулся к моей руке. - Вы слишком сентиментальны для офицера, - назидательно упрекнул он меня. - Некоторые народы годятся только на удобрение. Ведь англичане обращались с индусами не лучше... Но на остальных все, что мы видели, не произвело особого впечатления. А мне чудилось, будто все кактусы на этой веранде приобрели какой-то розоватый оттенок. С веранды Гренер повел нас в гостиную, играл нам Брамса, потом был обед, потом мы пошли в парк. Однако мысль моя все время возвращалась к ребенку. Мы проходили мимо флигелей, неподалеку от дома Гренера. Это были чистенькие домики, обсаженные цветами. Около них играли дети, тоже очень чистенькие и веселые. Женщина в белом халате следила за порядком. - Как видите, они чувствуют себя превосходно, - заметил Гренер, кивая в сторону детей. - Я обеспечил им идеальный уход. Да, я собственными глазами созерцал этот "идеальный" уход! У многих детей руки на локтевых сгибах были перевязаны бинтами... Маленькие доноры играли и гуляли, и счастливый возраст избавлял их от печальных мыслей о неизбежной судьбе. - И много воспитанников в вашем детском саду? - спросил я. - Что-то около тридцати, - ответил Гренер. - Мне приятно, когда вокруг звенят детские голоса. Они так милы... - Тусклые его глаза влюбленно обратились к Янковской: - Вкусу госпожи Янковской мы обязаны тем, что можем любоваться этими прелестными крохотными существами, именно она привозила сюда наиболее красивых особей... Для характеристики Янковской не хватало только этого! Возвращение мое с Янковской в Ригу было далеко не таким приятным, как утренняя поездка. Я молчал, и ей тоже не хотелось говорить. Только в конце пути, точно оправдываясь, она спросила меня: - Вы не сердитесь, Андрей Семенович? - И еще через несколько минут добавила: - Мне не остается ничего другого. При въезде в город мы поменялись местами, я отвез ее в гостиницу и поспешил домой. Железнов уже спал, но я разбудил его. Я рассказал ему обо всем: о поездке, об этой странной даче, о Гренере и Польмане, о кактусах и детях. - Ты знаешь, когда фашистов называют людоедами, я думал, что это гипербола, - сказал он мне. - Но мы видим, что это буквально так... Всегда очень спокойный и сдержанный, он порывисто прошелся по комнате, остановился передо мной и твердо сказал: - Нет, этого ни забыть, ни простить нельзя. Глава XVI. СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ У Железнова в Риге было очень много дел, и я понимал, что работа его по связи рижских подпольщиков с партизанами могла прекратиться лишь одновременно с изгнанием гитлеровцев из Латвии. Зато с возложенным на меня заданием следовало спешить. Польман не хвастался, когда говорил, что не бросает слов на ветер, - в этом скоро убедилось все население Риги: там, где Эдингер пытался забрасывать удочки, Польман ставил непроходимые сети. Постепенно Железнов раскрыл секрет таинственных цифр, и тогда он показался нам столь простым, что мы долго недоумевали, почему нам так упорно не давалась разгадка. Для примера сошлюсь хотя бы на того же Озолса. На открытке с незабудками значилось число "3481", на открытке с видом Стрелковой улицы в Мадоне - "1843". Железнов всевозможным образом комбинировал эти цифры, пока не попытался извлечь из них число "14" - номер дома, в котором жил на Стрелковой улице Озолс. В числе "3481" это были вторая и четвертая цифры, причем читать число следовало справа налево; это же число значилось и на другой открытке, но только написанное в обратном порядке. Так мы, узнав сперва фамилии всех "незабудок" и "фиалок", установили затем, где эти "цветы" живут: город или поселок, улицу или площадь мы видели воочию, а номер дома заключался в обоих числах, которые связывали определенный "цветок" с определенным адресом. Нам оставалось только убедиться в реальности существования этих людей, так сказать, узнать их физически, узнать, как их полностью зовут и чем они занимаются. В связи с этим мы с Железновым много поездили по Латвии, выезжали в маленькие города, на железнодорожные станции, в дачные местечки, встречались с этими людьми и все больше понимали, чего стоил наш улов. Нет нужды подробно рассказывать о наших поисках и встречах, но о двух-трех стоит упомянуть, чтобы ясней стало, что это были за люди. На одной из открыток был напечатан снимок вокзала в Лиепае; цифры, написанные на снимке, повторялись на открытке с изображением двух желтых тюльпанов. В списке тюльпаном назывался некий Квятковский. Мы нашли его на вокзале в Лиепае, он оказался помощником начальника станции. Я подошел к нему будто бы с намерением что-то спросить, показал открытку с тюльпанами, и этот "тюльпан" сам потащил меня к себе домой. Дома он предъявил мне такую же открытку и спросил, что ему надо делать. Выяснилось, что может он очень многое: задержать или не принять поезд, что угодно и кого угодно отправить из Лиепаи и даже вызвать железнодорожное крушение. Я поблагодарил его и сказал, что хотел проверить его готовность к выполнению заданий, которые он, возможно, скоро получит. Действительно, по прошествии нескольких дней я представил ему Железнова, представил, разумеется, под другой фамилией, как своего помощника, от которого Квятковский будет непосредственно получать практические задания. Железнов в свою очередь связал Квятковского с одним из руководителей партизанского движения, и "тюльпан", который отнюдь не питал добрых чувств ни к русскому, ни к латышскому народу, принял участие в подготовке нескольких серьезных диверсий на железнодорожном транспорте, убежденный в том, что выполняет поручения британского командования. Еще более интересна была другая встреча. На открытке была изображена Мариинская улица, одна из самых больших и оживленных торговых улиц Риги. Адрес мы установили без труда: Мариинская, 39, Блюмс, и он же "фиалка". В Блюмсе я узнал того самого заведующего дровяным складом, который приходил ко мне с предложением купить дрова. Я помнил, что он показывал мне какую-то открытку с цветами, но тогда я не придал значения его визиту и не запомнил, какие цветы он показывал. Так вот, эта "фиалка" оказалась "цветком" куда более серьезным, чем "тюльпан" и, по-моему, даже чем "незабудка". Прежде всего этот маленький, кругленький человечек принялся меня экзаменовать, пока не убедился, что я действительно Блейк, - я уже достаточно вжился в этот образ, чтобы ни в ком не вызывать сомнений. Затем он стал упрекать меня в том, что я не хотел признать его, когда он ко мне являлся, - он запомнил все подробности своего посещения. Я сказал, что во время его посещения в соседней комнате у меня находился подозрительный человек, и я боялся подвести Блюмса. Кажется, я оправдал себя в его глазах. Выяснилось, что он приходил ко мне советоваться, как поступить с запасами бензина и керосина, находившимися тогда в городе: продать или уничтожить. И так как я не пожелал с ним разговаривать, предпочел, будучи коммерсантом, их продать. В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна "Ройял датч шелл" и связан со всеми топливными предприятиями в стране. С этой "фиалкой", от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза; он и при немцах, во всяком случае до окончания войны, предпочитал оставаться заведующим дровяным складом, но, на мой взгляд, в буржуазной Латвии смело мог бы стать министром топливной промышленности. По своим связям, влиянию и пронырливости он без особого труда мог вызвать если не кризис, то, во всяком случае, серьезные перебои в снабжении прибалтийских стран горючим. Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире было много дорогих ковров и хорошей посуды; немцы частенько захаживали к нему, и он занимался с ними какими-то коммерческими делами. Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить и, может быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага. Но о том, как Железнов подключился к замороженной английской агентуре, как сумел связать с нею деятелей антифашистского подполья, как удавалось иногда заставить ее работать на нас, я рассказывать не буду, хотя об этом можно было бы написать целую книгу. Из числа тех, кто значился в списке, мы не нашли троих; они не жили по адресам, указанным в картотеке Блейка. Когда-то жили, но уехали. Соседи не знали куда. Возможно, бежали куда-нибудь от войны: на запад или на восток, сказать было трудно. По четырем адресам мы с Железновым так и не успели побывать: неожиданный поворот событий помешал нам это сделать, - а после войны из этих четырех человек нашли лишь одного "гиацинта". К счастью, в нашу деятельность не вмешивались ни гестапо, ни Янковская. Гестапо не лишало нас своего внимания. Я не сомневаюсь, что после появления Польмана в Риге я все время находился под наблюдением, но, поскольку мною было получено приказание передать немцам свою агентурную сеть и я после этого принялся метаться по населенным пунктам Латвии, Польман должен был думать, что я спешу удовлетворить его требование. Что касается Янковской, то, после того как Гренер объявил об их помолвке, у нее прибавилось личных дел. Удовлетворение безграничного честолюбия Гренера должно было стать теперь и ее делом, и единственно, чего я мог опасаться, чтобы ей не пришла в голову идея каким-нибудь радикальным способом избавиться от меня как от лишнего свидетеля в ее жизни. Поэтому, когда она появилась после нескольких дней отсутствия, я встретил ее с некоторой опаской: кто знает, какая фантазия могла взбрести ей в голову! Она вошла и села на краешек стула. Я внимательно к ней присматривался. Она была в узком, плотно облегавшем ее зеленом суконном костюме, ее шляпка с петушиным пером была какой-то модификацией тирольской охотничьей шляпы. Она медленно стянула с пальцев узкие желтые лайковые перчатки и протянула мне руку. - Прощайте, Август. Она любила делать все шиворот-навыворот. - Странная манера здороваться, - сказал я. - Мы не виделись три... нет, уже четыре дня. - Вы скоро совсем забудете меня, - сказала она без особого ломанья. - Что я вам! - Неужели, став госпожой Гренер, вы лишите меня своего внимания? - спросил я, чуть-чуть ее поддразнивая. - Я не предполагал, что ваш супруг способен полностью завладеть вашей особой. - Не смейтесь, Август, - серьезно произнесла Янковская. - Очень скоро нас разделит целый океан. Я решил, что это - фигуральное выражение. - Мы с Гренером уезжаем за океан, - опровергла она мое предположение. - Мне жаль вас покидать, но... Она находилась в состоянии меланхолической умиротворенности. - Как так? - вполне искренне удивился я. - Как же это профессор Гренер отказывается от участия в продвижении на Восток? - Видите ли... - Она потупилась совсем так, как это делают девочки-подростки, когда в их присутствии заходит разговор на смущающие их темы. - Гренер внес свой вклад в дело национального возрождения Германии, - неуверенно произнесла она. - Но, как всякий большой ученый, он должен подумать и о своем месте в мире... Ее речь была что-то очень туманна! - Впрочем, лучше спросите его об этом сами, - сказала она. - Он заедет сюда за мной, в конце концов мне теперь остается только сопутствовать ему... Она выступала в новой роли. Действительно, Гренер появился очень скоро. Полагаю, он просто боялся оставлять надолго свою будущую жену наедине с Блейком, у которого с таким трудом ее, как он думал, отнял. Ученый-генерал на этот раз произвел на меня какое-то опереточное впечатление. Он порозовел и сделался еще длиннее, движения его стали еще более механическими, он двигался точно на шарнирах; вероятно, ему хотелось казаться и он казался себе моложе. - Дорогой Август! Он приветственно помахал мне рукой, подошел к Янковской, поцеловал ей руку повыше ладони. Мои гости пили чай так, что чем-то напоминали балетную пару, столь согласованны и пластичны были их движения. - Софья Викентьевна сообщила мне, что вы уезжаете, господин профессор, - сказал я. - Мне не совсем только понятно, кто же теперь будет опекать валькирий в их стремительном полете на Восток? - Ах, милый Август! - сентиментально ответил Гренер. - Ветер истории несет нас не туда, где нам приятнее, а где мы полезнее. - Что ж, желаю вам счастья, - сказал я. - Как же это вас отпускают? - Да, отпускают, - многозначительно заявил Гренер. - Я улечу в Испанию, потом в Португалию и уже оттуда за океан. - Мы получим там все, - подтвердила Янковская. - Нельзя увлекаться сегодняшним днем. Предоставим войну юношам. Работу профессора Гренера нельзя подвергать риску. За океаном у него будут лаборатории, больницы, животные... - Но позвольте, - сказал я, - заокеанская держава находится с Германией в состоянии войны! - Не будьте мальчиком, - остановила меня Янковская. - Воюют солдаты, для ученых не существует границ. - И вас там примут? - спросил я. - Меня там ждут, - ответил Гренер. - Мы не знаем, как это еще будет оформлено, - добавила Янковская. - Объявят ли профессора Гренера политическим эмигрантом или до окончания войны вообще не будет известно о его появлении, но, по существу, вопрос этот решен. Я посмотрел на Гренера; во всем его облике было что-то не только птичье, но и крысиное, взгляд его голубоватых бесцветных глаз был зорким и плотоядным. - Когда же вы собираетесь уезжать? - спросил я. - Недели через две-три, - сказала Янковская. - Не позже. - Но ведь перебраться не так просто, - заметил я. - Это ведь не уложить чемодан: у профессора Гренера лаборатории, сотрудники, библиотека... - Все предусмотрено, - самодовольно произнес Гренер. - За океаном я получу целый институт. А что касается сотрудников, за ними дело не станет. Но меня тревожил и другой вопрос, хотя он не имел прямого отношения к моим делам. - А что будет... с детьми? Все последние дни меня не оставляла мысль о детях, находившихся на даче Гренера. - С какими детьми? - удивился было Гренер и тут же догадался: - Ах, с детьми... О них позаботится наша гражданская администрация, - равнодушно ответил он. - Они будут возвращены туда, откуда были взяты. В конце концов, я не брал по отношению к ним никаких обязательств. Я промолчал. Было вполне понятно, какая участь ждет этих детей. - Может быть, вы еще передумаете и останетесь? - спросил я, хотя было совершенно очевидно, что все уже твердо решено. - Увы! - высокопарно, как он очень любил, ответил Гренер. - Муза истории влечет меня за океан. - Увы! - повторила за ним Янковская, хотя каждый из них вкладывал в это междометие разное содержание. - Мы не принадлежим себе. - Да, отныне вы будете полностью принадлежать заокеанской державе, - сказал я. - Мне только непонятно, чем это будет способствовать величию Германии. Гренер пожал плечами. - Наука не имеет границ... - Он посмотрел на часы и встал. - Моя дорогая... Янковская тоже поднялась. - Идите! - небрежно приказала она будущему супругу. - Я вас сейчас догоню! Гренер церемонно со мной раскланялся, я проводил его до дверей. - Так внезапно? - обратился я к Янковской, когда мы остались одни. - Что это значит? - Ах, Андрей Семенович, я загадывала иначе, - грустно ответила она. - Увы! Я ведь знаю, как много вы работали в последнее время. Для кого, вы думаете, старается Польман? Почему он вас щадил? Как только вы передадите свою сеть, вас отправят обратно в Россию. А я - я устала уже рисковать... Она протянула мне руку, и я задержал ее пальцы. - Мы еще увидимся? - спросил я. - Конечно! - Вы у меня в долгу, - упрекнул я ее. - Вы не открыли мне всех тайн, связанных с нашим знакомством. - Вы их узнаете, - пообещала она. - Это еще не последний наш разговор. Она задумчиво посмотрела на меня. - Поцеловать вас? Я покачал головой. Она вырвала свою руку из моей. - Как хотите... Она переступила порог и, не дав мне выйти на лестницу, резким толчком захлопнула за собой дверь. Не успел я вернуться в столовую, как передо мной появился Железнов. - Что это все значит? - нетерпеливо спросил он. - Очередная лирическая сцена, - пошутил я. - Госпожа Янковская в одной из ролей своего репертуара! - Марта сказала, что они уезжают? - Совершенно верно, - подтвердил я. - Господина Гренера сманили за океан жареным пирогом! - Каким еще там пирогом? - с досадой отозвался Железнов. - Сейчас не время шутить. - А я не шучу. Повторяется старая история. Совесть можно продать лишь один раз, а затем сколько ни одолжаться, придется рассчитываться. Действительно, подумал я, куда делись все патриотические речи Гренера, как только он услышал хозяйский оклик?! Но Железнов не склонен был заниматься отвлеченными рассуждениями. - Неужели ты не понимаешь, как осложнится твое положение после отъезда Янковской? - с упреком сказал он. - Оберегая себя, она в какой-то степени вынуждена была оберегать и тебя. Ты был ширмой, за которой ей удобно было прятаться. Один ты вряд ли сможешь нейтрализовать Польмана и попадешься как кур в ощип... - Мне кажется, ты сгущаешь краски. В конце концов я могу рискнуть... - Мы можем рисковать собой, но не вправе рисковать делом! - резко оборвал меня Железнов. - Свое поручение ты, можно сказать, выполнил. Мы обязаны спасти тебя, но, признаться, очень жаль детей. Их тоже хотелось бы спасти. А кроме того, есть, кажется, еще одно немаловажное обстоятельство, которое может ускорить твое возвращение домой. - Что же ты собираешься делать? - спросил я. - Говорить с Прониным, - ответил он. - На этот раз он очень-очень нам нужен! Глава XVII. У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ... Через день или два после визита Янковской и Гренера в тех кругах Риги, где волею судеб и своего начальства пришлось мне вращаться весь последний год, заговорили о предстоящем отъезде профессора в Испанию. Его научные исследования, которые он не прекращал, даже находясь, как выражался он сам, на аванпостах германского духа, вступили в такую фазу, что потребовали всех сил ученого. Поэтому он решил на некоторое время уехать в далекую от войны страну, которая на самом деле являлась как бы испытательным полигоном для ученых гитлеровского рейха. Такова была официальная версия. А неофициально в Риге, посмеиваясь, говорили, что просто-напросто Гренер решил провести свой медовый месяц в Мадриде. Истину знали немногие, знали, разумеется, в Берлине и два-три человека в Риге; мне о ней стало известно только в силу особых отношений, сложившихся между мной и Янковской. Что касается Железнова, он был озабочен предстоящим отъездом новоиспеченной четы, по-моему, больше самого Гренера. - В связи с этим отъездом ухудшается ваше положение, - говорил мне Железнов, - и очень хотелось бы как-нибудь помочь ребятишкам... Железнов находился на опаснейшей работе, приходилось все время думать, как бы сохранить на плечах собственную голову, но этот удивительный человек меньше всего думал о себе. - Пронин встретится сегодня с нами, - сказал мне через несколько дней Железнов. - Не уходите никуда, я слетаю в одно местечко... Он исчез и сравнительно скоро явился обратно. - Знаете Промышленную улицу? - спросил он меня. - По-латышски называется Рупниецибас, Запомните: Рупниецибас, дом 7, квартира 14. - А что дальше? - спросил я. - Сейчас запомните, а завтра забудьте. Ровно через час приходите по этому адресу. "Руслана и Людмилу" проходили в школе? - Разумеется... - Начало помните? - спросил Железнов. - Там, кажется, посвящение есть, - неуверенно произнес я. - Посвящения не помню. - Нет, нет! - нетерпеливо перебил меня Железнов. - То, что в школе учили: "У лукоморья дуб зеленый"? - "Златая цепь на дубе том"? - Вот и хорошо! - облегченно сказал Железнов. - А то сейчас было бы некогда заучивать стихи. Я уже условился. Вы позвоните и скажете первую строку, вам ответят второй, дальше вы третью, вам четвертую, вы пятую, а вам... Попятно? - Понятно, - ответил я. - Вот и ладно, - сказал он. - Помните: ровно через час! А я побегу... И он опять исчез. Ровно через час я поднимался по тихой и чистой лестнице дома No 7, а спустя минуту стоял у дверей квартиры No 14 и нажимал кнопку звонка. Дверь мне открыла какая-то пожилая, хорошо одетая и представительная дама. Она ничего не сказала и только вопросительно поглядела на меня. Я неуверенно посмотрел на нее и с довольно-таки глуповатым видом произнес: - "У лукоморья дуб зеленый"... Дама слегка улыбнулась и тихо ответила: - "Златая цепь на дубе том"... Затем открыла дверь пошире и пригласила: - Заходите, пожалуйста. Я очутился в просторной передней. Дама тотчас закрыла дверь и повела меня по коридору в кухню; там у плиты возилась какая-то женщина, одетая попроще. - Эльза, - сказала дама, - проводите этого господина... Эльза тотчас вытерла передником руки и, не гов