ался делу и своим отношением к нему как-то очень хорошо умел заражать всех своих сотрудников. - А теперь два слова о связи, - заключил Пронин. - Кажется, всех нас осенила одна и та же идея. Она возникла у Железнова, встретила ответный отклик у вас и нашла мое одобрение. Это идея устроить Железнова в качестве вашего шофера... Пронин не мог не заметить моего оживления, хотя я и старался быть сдержанным, - уж очень было приятно сознавать, что возле меня будет находиться верный товарищ, свой, близкий, родной человек. - Это, конечно, сопряжено со значительным риском и для него и для вас, но уж очень большие перспективы для его действий открывает положение вашего шофера, - объяснил Пронин. - Дело в том, что одна из функций Железнова - связь с латышскими партизанами, а шоферу Блейка, как вы понимаете, необходимо бывать в самых различных местах. Поэтому мы пойдем на такой риск. К вам явится сын небогатого русского фабриканта, бежавшего после Октябрьской революции из Ленинграда в Эстонию. Типичный представитель второго поколения русских эмигрантов, обнищавший неудачник, пробирающийся на запад, подальше от большевиков. Документы у него будут в порядке. Виктор Петрович Чарушин. Он явится к вам, и вы наймете его. Будет неплохо, если его заподозрят в том, что он англичанин: Железнов говорит по-английски безукоризненно. Пусть предполагают, что он тоже агент английской секретной службы. Этим, кстати, будет объясняться и ваше расположение к нему. Ну а в случае, если каким-нибудь образом Железнов провалится, вы сделаете большие глаза. Не вздумайте в таком случае открыто взять его под защиту, наоборот, чтобы не провалить себя, сразу же проявите беспокойство - не подослан ли он к вам; заботу о Железнове возьмут на себя другие. Покуда Железнов будет возле вас, связь будет поддерживаться через него. А в крайнем случае, если что случится, то же место и тот же пароль. С хозяином лавки о делах ни слова. Вы как-то встретились у него с господином Гашке, и тот обещал достать вам какие-то пикантные французские книжки... Пронин протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием, которое было многозначительнее и красноречивее всяких слов. - Все, - сказал он. - Желаю успеха. Поезжайте. Фельдфебелю Гашке тоже пора в город. Мы еще раз пожали друг другу руки, я сел в машину, и, как только отъехал, девушка тотчас направилась к Пронину. Я кивнул ей, проезжая мимо, но она мне не ответила. Когда я подъехал к дому, я увидел в воротах Марту, и не успел я вылезти из машины, как она подошла ко мне. - Господин Берзинь, - торопливо сказала она, - уезжайте отсюда поскорее. Вскоре после того как вы уехали, к нам явилось двое эсэсовцев. Они спросили вас. Я сказала, что вы вернетесь нескоро. Они ответили, что будут ждать вас, и сидят сейчас в гостиной. Уезжайте, прошу вас, пока не поздно. Я думаю, они пришли за вами. Глава IX. ПОД БЕЖЕВЫМ АБАЖУРОМ Нелепо было убегать от эсэсовцев: Ригу я знал недостаточно хорошо да и вообще почти никого не знал в городе, а тех немногих, кому я был известен, только поставил бы под удар своим появлением; в постоянной охоте на людей, проводимой нацистами в оккупированных местностях, редко кто мог уйти от этих охотников за черепами; и, наконец, у меня не было твердой уверенности в том, что эсэсовцы пришли за моей головой... Меня заинтересовало, как Марта могла выйти из дома, если там сидели эсэсовцы, и я спросил ее об этом. - Они сидят в гостиной и курят сигареты, - объяснила Марта. - В кухню они не заглядывали. Поэтому я решила выйти во двор и дождаться вас... Марта знала, что я не господин Берзинь, и все-таки почему-то жалела меня. Однако об этом некогда было раздумывать. - Возвращайтесь к себе и не волнуйтесь, - сказал я Марте, - Не так страшен черт, как его малюют. Я вошел в парадный подъезд, поднялся по лестнице, отпер дверь своим ключом и прямо прошел в гостиную. - Хелло! - сказал я. - Здравствуйте, ребята! Два молодых парня с отупевшими от своей работы лицами сидели в креслах и попыхивали сигаретами. При виде меня они вскочили. - Хайль! Хайлитль! "Хайлитль" значило то же, что "хайль Гитлер", это была жаргонная скороговорка. Нет, не похоже было на то, что они готовились забрать меня в тюрьму. - Очень хорошо, - сказал я. - Вы зашли отдохнуть или у вас есть ко мне дела? Один из них осклабился, другой остался серьезен. - Господин Август Берзинь? - осведомился тот, который оставался серьезным. - Нам приказано доставить вас в гестапо. - Может быть, доедем в моей машине? - предложил я. - Отлично, - согласился тот, который оставался серьезным, и царственным жестом пригласил меня идти вперед: - Прошу! Нет, так эсэсовцы не арестовывали... Когда мы подъехали к гестапо, спесь сразу сползла с моих провожатых; тот, что оставался серьезным, выскочил, козырнул и остался у машины, а тот, который улыбался, повел меня к Эдингеру. Я опять очутился в знакомом уже мне кабинете перед руководителем рижского гестапо. - Садитесь, - предложил он и для внушительности на минуту задумался. - Садитесь, капитан Блейк. У меня к вам два дела. Увы, Эдингер придерживался не столь уже выгодной политики кнута и пряника; если при первом свидании он манил меня пряником, на этот раз он пытался меня припугнуть. - Я хочу вас информировать. Получен приказ рейхслейтора Гиммлера, - торжественно произнес он. - Всех иностранных офицеров я обязан интернировать в лагеря особого назначения. Однако это относится только к офицерам, захваченным в форме, с оружием в руках... Он многозначительно посмотрел на меня своими бесцветными глазами. - Это не относится к шпионам, скрывающимся среди мирного населения, - принялся он перечислять. - Не относится к личностям, представляющим особую опасность для государства. Не относится к лицам, злоумышляющим против фюрера и германского народа. Не относится к задержанным, пытающимся бежать... Его крашеные усики зашевелились, как у таракана. Он ничего не добавил, но я отлично понял, что он хотел сказать. Я легко мог стать и скрывающимся шпионом, и личностью, представляющей особую опасность, и лицом злоумышляющим, и, наконец, меня просто могли пристрелить при попытке к бегству. Это-то я понял, но еще не вполне понимал, чего домогался Эдингер, а ему, разумеется, что-то было от меня нужно. - Вам не надо забывать, кому вы обязаны жизнью, - торжественно заявил Эдингер. - Когда рука советского агента настигла вас в собственной вашей квартире, мы сделали все, чтобы вырвать вас из объятий смерти. Эта версия происшедших событий, придуманная, вероятно, Янковской, мало соответствовала действительности, но мне следовало ее принять. Со всей прямолинейностью и самоуверенностью, которые особенно сильно проявлялись у немецких чиновников в ту пору, он не замедлил поставить передо мной категорический вопрос: - Вы умеете быть благодарным? Наш вы или не наш? Теперь, после полученных мною указаний, я мог пренебречь тем, что может подумать обергруппенфюрер Эдингер об английских офицерах, которых, по его мнению, я представлял сейчас перед ним. - Вы ставите меня в безвыходное положение, - ответил я с достаточной долей высокопарности, которая, впрочем, не могла не импонировать такому субъекту, как Эдингер. - Интересы Великобритании вынуждают меня разоружиться и вручить вам свою шпагу. - Хайль Гитлер! - в ответ на это крикнул Эдингер. Я не знал, ждет ли он от меня подобного вопля, но промолчал, считая, что английскому офицеру даже в таких обстоятельствах нельзя уподобляться гитлеровскому штурмовику. - Я рад, что мы нашли общий язык, - сказал Эдингер. - Потому что ваш выживший из ума Черчилль ничего не понимает в политике... Он вылил на голову Черчилля такой поток ругательств, который, по-моему, не мог бы понравиться даже противнику Черчилля, будь тот английским офицером; однако я дисциплинированно молчал, и это понравилось Эдингеру. - Вы не пожалеете о сегодняшнем дне! - патетически воскликнул Эдингер. - Германия позаботится о будущем Великобритании. Может показаться, что, изображая Эдингера, я рисую его слишком ходульным, слишком напыщенным, не таким, какими бывают люди в обыденной жизни, но я хочу здесь подчеркнуть, что Эдингер был именно таким. Затем он сразу перевел разговор на рельсы сугубого практицизма. - Я хочу вас обрадовать, капитан Блейк, - произнес он со снисходительной улыбкой. - Как только вы передадите нам свои дела в Риге, мы перебросим вас в Лондон. У нас есть соответствующие возможности. Вы сделаете вид, что вам грозил арест и вы бежали. Вы начнете работать на нас в Англии. - Но я не собираюсь в Лондон, - сказал я. - Мне полезнее находиться здесь. - Не хотите рисковать? - иронически спросил Эдингер. - Спокойнее оставаться с победителями? - Думаю, что здесь я буду полезнее, - уклончиво ответил я. - На мое место пришлют кого-нибудь другого, и еще неизвестно, захочет ли он сотрудничать с вами. - Хорошо, - великодушно сказал Эдингер. - Мы вернемся к этой проблеме, когда получим доказательства вашей лояльности. - Каких доказательств вы хотите? - настороженно спросил я. - Я уже обещал свое сотрудничество... - Вот мы и хотим доказательств этого сотрудничества! - воскликнул Эдингер. - Связи и агентура, агентура и связи! - вот что нужно от вас! Только это можем мы принять от вас в уплату за вашу жизнь и наше доверие. И здесь я совершил ошибку, посчитав Эдингера глупее, чем был он на самом деле: я пообещал познакомить гестапо со всеми своими агентами, имея в виду своих девиц, тем более что немцы имели о них, как я безошибочно предполагал, очень хорошее представление. - Когда? - строго спросил Эдингер. - Когда мы получим вашу сеть? Я мог составить список своих девиц за полчаса, но решил придать этой работе солидный характер. - Я дам список своих агентов... через три... нет, скажем, через четыре дня. - Хорошо, я буду ждать, - серьезно сказал Эдингер. - С этого дня двери моего дома открыты для вас. Сегодня двенадцатое... Тринадцатого, четырнадцатого, пятнадцатого... шестнадцатого я жду вас у себя. Эдингер нажал кнопку звонка. - Мюллера с документами, - приказал он появившемуся и тут же исчезнувшему адъютанту. Затем Эдингер загадочно посмотрел на меня. - Я хочу показать вам, что значит работать в германской разведке, - внушительно сказал он. - Нет людей великодушнее немцев! Мюллер не замедлил появиться. Это был весьма солидный господин с белесыми волосами, напомаженными бриллиантином, в роговых золотистых очках и в черном мундире, плотно облегавшем его упитанную фигуру и еле сходившемся на выпиравшем животе. - Господин Мюллер, наш главный кассир, - представил его Эдингер. Господина Мюллера сопровождал еще какой-то чиновник, но его господин Эдингер не нашел нужным представлять. - Вы принесли? - осведомился Эдингер, ласково взглянув на Мюллера. - О да, господин обергруппенфюрер, - почтительно ответил Мюллер. - Все, как было указано. - Мы хотим выплатить вам некоторую сумму, - сказал Эдингер, посматривая то на меня, то на Мюллера. - Мы умеем ценить людей, господин Блейк! Я сделал какое-то движение, которое Эдингер истолковал в двойном смысле. - Не смущайтесь, господин Блейк, мы верим, что вы оправдаете вложенные в вас средства, - убежденно произнес он. - И не смущайтесь, что я так открыто называю вас перед господином Мюллером. Тот, кто платит деньги, должен знать, кому он их платит. Господин Мюллер раскрыл принесенную с собой папку и подал мне деньги - тут были и рейхсмарки и фунты стерлингов. - Мы даем вам и марки и фунты, - пояснил Эдингер. - Марки на текущие расходы, фунты в копилку. Мюллер подобострастно рассмеялся. По-видимому, отказываться от этих денег не следовало. Я взял бумажки и со светской небрежностью, свойственной, как мне думалось, английскому аристократу, не считая, сунул их в карман. - Нет, нет, так не годится, - строго поправил меня Эдингер. - Прошу вас пересчитать деньги, обязательно пересчитать, и, увы, написать расписку: денежные расчеты требуют самого неуклонного педантизма. Чиновник, пришедший с Мюллером, засуетился, пододвинул ко мне лампу, указал на стол. Мне пришлось подчиниться, я достал деньги, пересчитал, написал расписку, передал Мюллеру. - Все готово? - спросил Эдингер, но почему-то не Мюллера, а его спутника. - О да! - сказал тот, и Эдингер кивком головы отпустил обоих своих чиновников. Затем он встал. Я полагал, что со мною все закончено, но оказалось, что Эдингер не мог отказать себе в удовольствии еще раз выступить передо мной в своем репертуаре. На прощание он произнес целую речь: "Раса господ, германский дух, карающий меч..." Это надо было послушать! "Новая империя должна следовать путями, проторенными рыцарями Тевтонского ордена. Германский плуг вонзится в русскую землю при помощи германского меча. Даже самый плохой германский рабочий в биологическом отношении и с расовой точки зрения в тысячу раз лучше русских, поляков, латышей и прочего сброда. Все они будут использованы для победы германского оружия. Местное население должно работать, работать и работать. Не обязательно его кормить. Оно вообще годно только на удобрение. В борьбе с большевизмом неуместны рыцарство и военная честь. Более сильная раса вытеснит более слабые и сломает нелепые барьеры гуманности. Карающим мечом уничтожим мы силы, пытающиеся воспрепятствовать нашему движению, будь то сегодня, через десять лет или через столетие..." Это был набор фраз из Гитлера, Гиммлера и Розенберга. Эдингер декламировал передо мной так, точно находился на многолюдном митинге. На следующий день появился, как и было условлено, Железнов. На этот раз он пришел с черного хода. - Вас спрашивает человек, с которым вы на днях куда-то ездили, - сообщила Марта. Железнов явился с документами на имя Виктора Петровича Чарушина. Это были отличные документы, возможно, даже подлинные, все опознавательные данные Чарушина соответствовали внешним приметам Железнова. Я позвал Марту и сообщил, что нанял шофера; меня интересовало, как она к этому отнесется. - Ночевать он будет у нас, - распорядился я. - Стелить постель будете ему в коридоре. Коридор мы с Железновым избрали для ночевки потому, что тогда в его распоряжении находились оба выхода из квартиры. Марта не отличалась общительностью, но к появлению нового жильца отнеслась довольно благосклонно. - Слушаю, господин Берзинь, - сказала она. - Для господина Чарушина мы вынесем из гостиной маленький диванчик, если вы разрешите. - Он вас не стеснит? - полюбопытствовал я. - Напротив, господин Берзинь, - сказала она. - Мне приятно ухаживать за таким симпатичным человеком... Она ушла, а я вопросительно посмотрел на Железнова. - Как это вам удалось завоевать ее сердце? - Она кое о чем догадывается, - признался Железнов. - Марта самая обыкновенная женщина, но она сильно пострадала от фашистов. Многие ее родственники отправлены в Германию, а один из братьев повешен. Марту хорошо знают товарищи ее брата, и это они посоветовали справиться у нее о вашем поведении. Она отзывается о вас неплохо, говорит, что вы порядочный человек. Ей понравилось, что вы не стали амурничать ни с Янковской, ни с кем-либо из прочих ваших посетительниц. А когда мы условились о поездке за город, она должна была предупредить меня на случай возможной засады. Железнов открывал мне глаза на Марту с такой стороны, с какой я ее еще не видел. А я-то подозревал, что она приставлена ко мне немцами. Еще больше меня интересовало, как отнесется к появлению Железнова Янковская. Она приехала под вечер, прошла в столовую, села у стола, закурила. - Вас можно поздравить, - сказала она. - Эдингер доволен вами. - А вы уже осведомлены об этом? - спросил я. - Я обо всем осведомлена, - сказала она. - Особенно, если это в какой-то степени касается меня. - У меня тоже есть для вас новость, - сообщил я. - Я нанял себе шофера. - Для чего? - резко сказала она. - Это лишнее! - Не могу же я постоянно злоупотреблять вашей любезностью, - спокойно возразил я. - Кроме того, он уже здесь. - А кто он такой? - поинтересовалась Янковская. - Русский эмигрант из Таллина, - объяснил я. - Виктор Петрович Чарушин. - Ах, Август, Август! - укоризненно заметила Янковская. - Вас еще легко обвести вокруг пальца. Я, разумеется, не согласился. - Вы преувеличиваете мою наивность. - Документы его вы по крайней мере видели? - осведомилась Янковская. - Вы можете их мне показать? - Разумеется, - сказал я и принес документы из кабинета. Она внимательно их пересмотрела. - К сожалению, ни к чему нельзя придраться, - недовольно сказала она. - Почему "к сожалению"? - удивленно спросил я. - Потому что всегда лучше, чтобы документы были чуточку не в порядке, - заметила она, поджимая губы. - У людей, которые выдают себя не за тех, кем они являются в действительности, всегда бывают слишком хорошие документы. Мы помолчали. - Может быть, он подослан немцами? - высказала она предположение. - Хотя с таким же успехом может оказаться и русским партизаном. Не исключено даже, что вы сами предложили ему убежище. - Она прищурила свои хитрые глаза. - Смотрите, Август, не вздумайте вести двойную игру, - предупредила она меня. - Во второй раз я уже не промахнусь. - У вас слишком развита профессиональная недоверчивость, - развязно сказал я. - Я во всем следую вашим советам, - а что касается шофера, по-моему, этот шофер всего-навсего только шофер. - Он здесь? - спросила Янковская. Я нажал звонок, вызвал Марту. - Если Виктор здесь, попросите его зайти, - сказал я. Железнов немедленно появился в столовой, очень вежливый, спокойный, независимый. Янковская долго, чересчур долго рассматривала Железнова, но он не проявил никакого нетерпения. - Как ваша настоящая фамилия? - внезапно спросила она. - Чарушин, - невозмутимо ответил Железнов. - Откуда вы сюда попали? - Из Таллина, - все так же безмятежно ответил он. Он говорил по-русски, но в его голосе звучало что-то чужеземное: у него были актерские способности. - Мне не нравятся ваши документы, - сказала она. Железнов только пожал плечами. Она отпустила его. - Мне он и сам не нравится, - сказала она, когда Железнов вышел. - Фальшивые люди умеют казаться симпатичными. - На его счет у меня другие соображения, - сказал я. - Вы заметили, как он говорит по-русски? По-английски он говорит гораздо лучше, без какого бы то ни было акцента. Янковская упрямо покачала головой. - Если бы Интеллидженс сервис понадобилось, чтобы он был русским, он бы не акцентировал, - уверенно возразила она. - Кстати, вы сами неплохо говорите по-английски. Она ушла и не показывалась два дня, она сердилась на меня за проявленную мною самостоятельность и хотела дать мне это почувствовать. Шестнадцатого днем ко мне заехал какой-то гауптштурмфюрер. - Господин обергруппенфюрер просил напомнить, что он ждет вас сегодня вечером у себя, - с изысканной вежливостью предупредил меня посланец. Я тут же взял свою телефонную книжку и за полчаса выписал для Эдингера имена всех сотрудниц покойного Блейка. Вечером Железнов отвез меня к Эдингеру. Начальник гестапо занимал просторный особняк. В подъезде дома дежурил эсэсовец, дверь открыл мне тоже эсэсовец. Навстречу вышел сам Эдингер и ввел меня в гостиную. Просторная комната казалась удивительно тесной - так она была заставлена мебелью. Тут были и столы, и столики, и этажерки, всякие горки и полочки, стулья, кресла, пуфы, везде было полно всякой посуды, хрусталя и фарфора, ваз и статуэток; все эти предметы были, несомненно, накрадены здесь же, в Риге, или, как выражались сами немцы, реквизированы. Но если мебель, посуда и безделушки были позаимствованы Эдингером в Риге, то великое множество салфеточек, накидочек и дорожек, по всей вероятности, были привезены из Дортмунда, где жил Эдингер до начала своей политической карьеры. Вышитые гладью красные и коричневые буквы старомодного готического шрифта сплетались в назидательные надписи и украшали диван, стены и этажерки: "У того хороший дом, кто все добыл своим трудом", "Того, кем труд не позабыт, господь всегда вознаградит", "Если женушка верна, то спокойно спит она"... На диване, загораживая широкой спиной одну из таких надписей, сидела та самая дама, которую я видел вместе с Эдингером у профессора Гренера. Эдингер подвел меня к ней. - Позволь, Лотта, представить тебе... - он на секунду задумался: - Пока что господина Августа Берзиня. Вероятно, ты его помнишь, он бывает у доктора Гренера. Она церемонно поздоровалась и устремила свой тусклый взгляд на круглый столик перед искусственным камином, явно привезенным сюда тоже из какого-то другого помещения. Столик был сервирован для кофе. На нем стояли крохотные кофейные чашечки, рюмки, вишневый ликер, печенье и бисквитный пирог. Перед столиком стояли обитые золотистые шелком низкие пуфы; и столик и пуфы освещал торшер с тусклым желтовато-бежевым абажуром, украшенным каким-то неясным синеватым рисунком. - Пригласи господина Берзиня выпить чашку кофе, - отдал Эдингер команду своей супруге. Мы сели за стол, эсэсовец, открывший мне наружную дверь и исполнявший здесь обязанности горничной, принес дымящийся кофейник, госпожа Эдингер разлила по чашкам кофе, а сам хозяин налил мне и себе ликеру. - Прозит! Эдингер бросил на жену снисходительный взгляд. - Что же ты не похвастаешься, Лотта? - сказал он. - Похвались перед господином -Берзинем своей обновкой! Лотта немедленно перевела свой взгляд на абажур. - Так трудно угнаться за модой, - послушно сказала она. - Я с большим трудом достала этот абажур. Я мельком посмотрел на торшер, абажур не привлек моего внимания, но госпожа Эдингер, кажется, сочла, что я разделяю ее восхищение. - Если бы вы знали, чего он мне стоил! - продолжала она. - Такие абажуры хотят иметь все! Взамен мне пришлось отдать свой лучший чайный сервиз, вывезенный Генрихом еще из Франции... Госпожа Эдингер вела обычный салонный разговор, которому я не придавал значения. От второй чашки я отказался. - Я не пью много кофе на ночь, господин обергруппенфюрер. - В таком случае займемся делами, - сказал Эдингер и кивнул жене. - Лотта, ты можешь идти спать. Мы раскланялись. - Давайте, господин Блейк, вашу сеть, - нетерпеливо произнес Эдингер, когда мы остались вдвоем. - Удовлетворите мое нетерпение. Я подал свой список. Он цепко схватил листок, просмотрел его, и я увидел, как багровеет его лицо и шевелятся его усики. - Что это? - спросил он меня зловещим шепотом. - Что это такое? - Моя агентура, - небрежно, но не без гордости объяснил я. - Мною охвачены все кафе, многие магазины и парикмахерские. Здесь указано, где кто работает... Но Эдингер не слушал меня. - Вы смеетесь надо мной? - прохрипел он. - На что мне нужны ваши девки? - Впрочем, он выразился хуже - Мы их давно знаем! Они обслуживают и вас, и нас, и всех, кто только этого пожелает! Вы считаете меня идиотом? Мне нужна настоящая агентура! По-видимому, он говорил о той самой агентуре, которую имел в виду Пронин, но я-то, увы, не знал никого, кроме этих девушек! - Господин обергруппефюрер... - сказал я, понимая, что переборщил... - Не валяйте со мной дурака! - закричал Эдингер. - Вы прячете свою агентуру, свою рацию, пытаетесь обвести нас вокруг пальца и воображаете, что это вам удастся! Капитан Блейк! Или вы разоружитесь, или мы сделаем абажур из вашей собственной кожи! В этот момент я его не понял, я думал, что это просто гипербола. Он впал в неистовство. Нужно было, как говорится, перестроиться на ходу; следовало осторожно спустить Эдингера на тормозах. - Господин обергруппенфюрер, не стоит меня пугать, - произнес я с чувством собственного достоинства. - Все-таки я британский офицер, а британский офицер боится лишь бога и своего короля... Эдингер на минуту замолчал, выпучил на меня свои оловянные глаза и неожиданно разразился смехом. - Интересно, что скажет ваш король, когда увидит это! Он торопливо полез в карман своего френча и выбросил на стол несколько фотографий. Несомненно, они заранее были приготовлены для меня. - Любуйтесь! - хрипло выкрикнул он. - Это будет отличным сюрпризом для короля! Я взял эти фотографии в руки. Собственно говоря, это была одна фотография. На ней был снят я собственной своей персоной, я сидел у стола Эдингера и пересчитывал полученные мною банкноты, позади меня виднелся Эдингер, и не требовалось большого труда, чтобы разобраться в смысле этого снимка. Самый настоящий уличающий документ, который мог скомпрометировать кого угодно... Теперь мне стало понятно присутствие чиновника, сопровождавшего щедрого господина Мюллера! Будь снят подлинный капитан Блейк и получи Интеллидженс сервис такой снимок, карьера Блейка быстро закончилась бы! - Что еще нужно для того, чтобы держать вас в руках? - вызывающе спросил Эдингер. Было необходимо как-то обезоружить этого господина. Я задумался, затем понурил голову и, пользуясь самыми мрачными гамлетовскими интонациями, уныло произнес: - Да, вы победили, господин Эдингер, я у вас в руках. Но я знаю, что теперь делать. Пуля в лоб - это единственное, что остается офицеру в моих обстоятельствах. Надеюсь, вы подарите мне эту ночь для того, чтобы я мог написать письма своим близким... И, представьте себе, мой трагический тон подействовал на этого гестаповца! Эдингер испугался, что я покончу с собой, сразу увял, переборол себя и еще раз показал, как важно было немцам заполучить агентурную сеть английской секретной службы - Хорошо, господин Блейк, - сказал Эдингер, понижая голос. - На этот раз я прощаю вам вашу шутку Но помните, второй раз подшутить над собой я не позволю. Если вы хотите любоваться луной, покажите мне свои звезды. - Вы их увидите, господин обергруппенфюрер, - меланхолично произнес я. - Но вы должны понимать, что агентов, которых вы хотите иметь, нельзя просто перечислить из одного ведомства в другое, их надо подготовить и предупредить, если вы хотите иметь от них какую-либо пользу. Одно дело - хористы и совсем другое - солисты, имеющие каждый свою неповторимую индивидуальность. Никто не может продать меня, кроме меня самого! - Ну, хорошо, Блейк, хорошо, - сказал Эдингер, уже окончательно смягчаясь. - Мы верим вам и подождем, но только бросьте свою английскую фанаберию и не считайте нас детьми. Эдингер отступал, и я мог сейчас что-нибудь от него потребовать. - Наоборот, господин обергруппенфюрер, я буду вполне откровенен, - с готовностью произнес я. - Я даже буду просить вас о помощи. Я знаком не со всеми своими агентами, некоторые из них перешли ко мне еще от моего предшественника. Мне нужно лично проверить всю сеть, предстоят поездки, нужен подходящий шофер... Эдингер благосклонно улыбнулся. - Мы найдем вам... - О, нет, благодарю вас, - поспешил я отказаться от его любезности. - Шофер у меня есть, нужно только ваше указание оформить без лишних придирок необходимые документы. - А кто он? - поинтересовался Эдингер. - Эмигрант из Эстонии, - сказал я. - Некто Виктор Петрович Чарушин. - Русский? - подозрительно спросил Эдингер. - Я вам скажу правду, - сказал я с таким видом, точно Эдингер принудил меня к признанию. - Это как раз один из тех агентов, которыми вы интересуетесь, он работал у нас по связи и принесет немало пользы, если будет находиться при мне. - Англичанин? - быстро спросил Эдингер. - Да, англичанин, - подтвердил я. - Но я не хотел бы... - Я вас понимаю, - благосклонно согласился Эдингер. - В таком случае я могу пойти вам навстречу... Он пообещал на следующий же день дать распоряжение без всяких проволочек оформить для моего шофера документы, и мы расстались, довольные друг другом. На другой день я рассказал Янковской о своем визите. Она интересовалась моим посещением Эдингера во всех подробностях, и я, делясь с ней своими впечатлениями, с шутливой иронией отозвался между прочим и о показной роскоши хозяев, и о самой госпоже Эдингер. - Мещанство в самой махровой его разновидности! - Как сказать! - зло возразила Янковская. - Чего стоит один их абажур! - А что в нем особенного? - спросил я с недоумением. - По-моему, абажур как абажур, хотя действительно госпожа Эдингер очень им хвасталась! - Да ведь он из человеческой кожи! - воскликнула Янковская. - Их изготовляют в каком-то из лагерей, и за ними сейчас в Германии гоняются все модницы из самого лучшего общества! Я не сразу поверил... - Да-да! - выразительно сказала Янковская. - А если попадется кожа с татуировкой, бюварам и абажурам нет цены! Вот когда я вполне понял, что представляют собой эти супруги... Шакалы! Самые настоящие шакалы! Но Янковская тут же забыла об абажуре и перешла К обычным делам. Согласие Эдингера выдать Чарушину документы ей явно не понравилось, она, кажется, снова начала подозревать, не подослан ли он самим Эдингером; его брань по адресу девушек вызвала у нее только усмешку, а требование Эдингера демаскировать агентурную сеть Интеллидженс сервис заставило серьезно задуматься. - Эдингер повторяет ту же ошибку, которую совершил Блейк, он хочет владеть тем, что предназначено совсем не для него, - задумчиво сказала она. - Что ж, он сам лезет в петлю, которую не так уж трудно затянуть. Глава X. "ПРАВЬ, БРИТАНИЯ!" На первый взгляд жизнь в городе шла своим чередом: жители ходили на работу, прохожие заполняли улицы, торговали по-прежнему магазины. И все же Рига, казалось, существовала только для немцев: лишь они непринужденно расхаживали по улицам, сидели в ресторанах и кафе, громко смеялись и разговаривали на всех углах. Тем временем в городе шла и другая, странная и страшная жизнь. Молодых латышей насильно отправляли в Германию. Транспорт за транспортом с девушками и подростками уходил из Латвии. В застенках гестапо казнили всех, кого подозревали в симпатиях к коммунистам. Евреев убивали и сжигали в газовых камерах. Десятки тысяч евреев были замучены, казнены, сожжены, а их продолжали ловить и "обезвреживать". Коммунисты были уничтожены все до одного - об этом не раз писалось в приказах и листовках. Но коммунисты появлялись вновь и вновь, точно они были бессмертны. Заводы не давали продукции. Поезда с немецкими солдатами шли под откос. Распространялись подпольные газеты. Самолеты взрывались на аэродромах. Гитлеровские офицеры боялись ходить вечерами по улицам... Рига жила двойной жизнью, одна была наружная, показная, сравнительно благополучная; другая была наполнена непрекращающейся борьбой, смертью, отчаянием и надеждой. Но самым непостижимым в этой двойственной Риге было для меня мое собственное существование. Впервые за все свои тридцать лет я вел образ жизни ничего не делающего рантье. Железнов, который находился рядом со мной, был поглощен бурной и опасной деятельностью. Он исчезал по ночам и не появлялся по нескольку дней, делал множество дел и при всем этом успевал играть роль моего шофера. В сложном механизме, каким являлось организованное антифашистское подполье, он был одним из тех, кто очень способствовал слаженной работе всего подполья. Не знаю, было ли это врожденной способностью или у него постепенно выработались профессиональные навыки, но конспиратором Железнов был необыкновенным! Он ускользал от гестаповских ищеек с удивительной ловкостью. Не скажу, что гестапо держало меня и мою квартиру под неослабным надзором, но интерес ко мне со стороны полиции, разумеется, не ослабевал никогда. Тем не менее Железнову удавалось создавать у нее впечатление, что он всецело поглощен лишь специфическими делами английского резидента Блейка. О том, что делал Пронин, я говорить не берусь. Но если Железнов изо дня в день участвовал в делах, требовавших от него исключительной смелости и ловкости, Пронин, я думаю, делал еще больше. А я в это время неторопливо вставал по утрам, пил кофе, встречался с Янковской, фланировал по улицам. Я старался поменьше привлекать к себе внимания, боялся выдать себя, и мне казалось, что я совсем не гожусь в актеры. Иногда мы с Янковской ездили в гости ко всяким негодяям, которых давно пора было расстрелять. Время от времени я принимал своих девушек, снабжавших меня недорогой информацией. Впрочем, девушки отсеивались, они заходили все реже и реже, я не проявлял большого интереса ни к их сообщениям, ни к ним самим. Да, такова была внешняя сторона жизни, и если бы рядом не находился Железнов, если бы я не сознавал, что где-то поблизости находится Пронин, если бы мне не была ясна вся шаткость и зыбкость собственного моего положения, я бы мог вообразить себя персонажем какого-нибудь мещанского романа, перенесенным волею автора в прошлый век. За этот год я крепко подружился с Железновым, стал называть его Виктором, а он меня Андреем; мы были погодки и в главных своих направлениях жизнь наша текла одинаково. Сын питерского рабочего, погибшего на фронте в бою против Юденича, Виктор Железнов еще подростком познакомился с Прониным. После гибели отца тот как бы взял над мальчиком шефство. Виктор учился, очень много учился - на этот счет Пронин был суров. Получив образование, Виктор, всегда чуточку влюбленный в своего опекуна, пошел на работу в органы государственной безопасности, и в ранней юности, и в последующие годы Пронин во всем был для него примером. Меня интересовала история появления Пронина в Риге, и Железнов, хоть и не очень подробно, рассказал мне об этом. Когда командование решило заслать Пронина в тыл к гитлеровцам, план переброски вырабатывал он сам В часть он прибыл под фамилией Гашке; о том, кто это на самом деле, знали только командир, комиссар полка да командир роты, в которую был назначен Гашке. Пронин ждал подходящего случая. Таким он посчитал день, когда осколком снаряда был убит начальник штаба полка. Так как на эти же дни был намечен отход группы наших войск на новые позиции, Пронин получил приказы, которые через два дня должны были устареть, хорошенько запомнил дислокацию войск, которая через два дня должна была измениться, и собрался в путь. Проводить "перебежчика" прибыл начальник разведотдела армии. На тот случай, если бы у немцев оказался на нашей стороне какой-нибудь осведомитель, в целях полной дезинформации был пущен слух, что Гашке проник в штаб полка, убил начальника штаба и похитил секретные документы. Выждав, когда в постоянной перестрелке между противными сторонами наступило недолгое затишье, начальник разведотдела и Пронин вышли на линию расположения роты. Они стали за кустами жимолости. Пронин в последний раз измерил глазами расстояние, которое ему предстояло пробежать, пожал своему провожатому руку - в его лице он прощался со всем тем, ради чего шел рисковать своей жизнью, - шагнул было из-за кустов, и в этот миг немцы снова открыли стрельбу. Нет, не по перебежчику, его они не успели еще увидеть, и, однако, один из выстрелов поразил Пронина. Он покачнулся и прислонился к ветвям жимолости, которые не могли служить никакой опорой. - Вы ранены? - тревожно воскликнул начальник разведотдела, хотя это было очевидно без слов. - Кажется, - сказал Пронин. - Где-то под ключицей... - Ну, что ж, в таком разе пошли в госпиталь, - предложил начальник разведотдела. - Операция отменяется. - Ни в коем случае! - возразил Пронин. - Надо идти. - А как же рана? - спросил начальник разведотдела. - А может, она и послужит мне лучшей рекомендацией, - сказал Пронин. - Вы сами видите, обстановка не для госпиталя! - Не советую, товарищ Пронин, - сказал начальник разведотдела. - Может, еще и кость задета... - Ничего, сегодня командую я, разведчик должен уметь пользоваться обстоятельствами, рискну, - сказал Пронин. - Кланяйтесь там... Он поморщился, отстранил от себя ветку с багровыми волчьими ягодами, рванулся и побежал в сторону противника. С нашей стороны по перебежчику, разумеется, открыли стрельбу; стреляли, как это заранее было приказано, холостыми патронами, хотя для Пронина риск все равно был большой: и с той и с другой стороны кто-нибудь всегда мог пустить настоящую пулю. Немцы сразу поняли, кто к ним устремился, и прекратили обстрел. Остальное было понятно. Пронину удалось осуществить свой замысел. Он упал перед самыми позициями немцев, обессиленный, истекающий кровью, счастливый, что добежал до "своих". В нем погиб талантливый актер, в этом я убедился, наблюдая его в госпитале. С самим Прониным за всю зиму я встретился всего лишь один раз, да и это свидание навряд ли состоялось бы, если бы Эдингер не поставил меня, что называется, в безвыходное положение. Да, Эдингер становился все настойчивее, все чаще и чаще требовал он от меня реальных доказательств моего сотрудничества с немцами. От меня ждали многого и поэтому относились ко мне с известной снисходительностью, но в конце концов я должен был предъявить свою агентурную сеть и свои средства связи, именно это и должно было быть моим вкладом в фирму, именовавшуюся "Германский рейх". Как и следовало ожидать, Эдингер припер меня к стене. - Милейший Блейк, вы злоупотребляете нашей снисходительностью, - сказал он, пригласив меня как-то к себе. - Но больше мы не намерены ждать. Мы понимаем, что вашу агентуру надо подготовить для новых задач, серьезных агентов не перебрасывают из рук в руки, точно мячик, но ваши связи с Лондоном мы хотим теперь же взять под свой контроль. Я желаю, чтобы вы предъявили нам свою рацию. В среду или, скажем, в четверг вы дадите нам это доказательство своего сотрудничества или мне придется переправить вас в Берлин... Вечером я сообщил об этом требовании Железнову. - На этот раз господин обергруппенфюрер от вас, пожалуй, не отвяжется, - сказал Виктор. - Доложу начальству, что-нибудь да придумаем. На следующий день Виктор передал, что Пронин хочет со мной встретиться и назначает свидание в кинотеатре "Сплендид". Я пришел в назначенный день на последний сеанс (в это время всегда бывало мало публики: для хождения по городу после десяти часов требовались специальные пропуска), взял билет - двадцатый ряд, справа, - и ряд и сторона были названы заранее. Зал погрузился в темноту, сеанс начался, минут через двадцать кто-то ко мне подсел. - Добрый вечер, - тихо сказал Пронин. Он крепко пожал мою руку. - Ну, что случилось? Какую еще там рацию требует от вас Эдингер? Я повторил все, о чем уже рассказывал Железнову, и со всей возможной точностью изложил свой разговор с Эдингером. - Н-да, - задумчиво протянул Пронин, выслушав мой рассказ. - Предлог для отлучки придуман неплохо, но нетрудно было предвидеть, что немцы заинтересуются рацией... Судя по его тону, мне показалось, что Пронин укоризненно покачал головой, хотя я и не видел его в темноте. - Однако вам нельзя выходить из игры, придется бросить им эту подачку, - проговорил он. - Надо тянуть с немцами как можно дольше и ждать, ждать... - Чего? - спросил я, подавляя возникающее раздражение. - Не кажется ли вам, что я напрасно провожу время? Вокруг меня все бурлит, я чувствую, какой интенсивной жизнью живет Железнов, в то время как меня держат в состоянии какого-то анабиоза. - Не тревожьтесь, анабиоз скоро кончится... Спрашиваете, чего ждать? Видите ли, терпение - одна из главных добродетелей разведчика, хотя терпеть бывает иногда ох как трудно! Это только в кино да в романах разведчики непременно участвуют в приключениях, на самом деле они иногда годами выжидают, пока узнают какую-нибудь тайну. - Но так можно ждать, ждать и ничего не дождаться, - возразил я. - Да, можно и не дождаться, - немедленно согласился Пронин. - Но это уже не ваша забота. Вам приказано ждать, и ваше дело - ждать. Будьте Блейком. Как можно лучше играйте роль Блейка. Проникните в его подноготную, изучите каждую книжку, каждую бумажку, каждую половицу в его квартире. Будьте Блейком и ждите. Это все, что я могу вам сказать. В один прекрасный день жизнь раскроет нам тайну Блейка. Это могло бы показаться случайностью, если бы мы не ждали этого случая в течение трехсот шестидесяти четырех дней. И возможно, в один из этих дней его агентура окажется в наших руках. Он еще раз пожал мне руку. - Так вот... - Даже здесь, в темноте, в отдалении от других зрителей, он не называл меня по имени. - Возвращайтесь - и побольше выдержки. Вы сами понимаете, что находитесь на острие ножа. Но приходится балансировать. Слишком велик выигрыш, чтобы стоило отказаться от борьбы. Наберитесь терпения, что-нибудь придумаем. Завтра Железнов передаст вам команду. Спокойной ночи! Он отодвинулся и исчез в темноте так же, как расплывались передо мной на экране кадры какого-то детективного фильма. Странное дело, хотя я в течение всей зимы совершенно не видел Пронина, если не считать этой пятиминутной встречи, у меня все время было ощущение, точно он находится где-то поблизости от меня. Впрочем, так оно и было в действительности; ощущение того, что в случае нужды, в исключительных обстоятельствах я всегда могу обратиться к нему за советом и получить от него помощь, делало меня самого более уверенным и решительным. На другой день Железнов велел мне сказать Эдингеру, что рацию тот получит; от меня требовалось только оттянуть встречу с Эдингером на неделю. Я так и поступил. - Господин обергруппенфюрер, вы получите то, что хотите иметь, - сказал я ему по телефону. - Но я не могу сейчас покинуть Ригу, я прошу отложить нашу поездку на неделю. - Хорошо, господин Берзинь, пусть будет по-вашему! - угрожающе ответил Эдингер. - Но помните, мое терпение истощается, больше вы не получите отсрочки ни на один день. Я передал ответ Эдингера Железнову, а тот удовлетворенно вздохнул. - Не беспокойтесь, Пронин не подведет! И действительно, через четыре дня после моего свидания с Прониным Виктор подошел ко мне и сказал: - Все в порядке, рацию можно предъявить. В воскресенье осмотрим ее сами, а в среду свезете Эдингера. В воскресенье мы поехали на взморье. Был серенький день, в небе клубились сизые тучи, с моря подувал неприятный холодный ветерок. Мы ехали по невеселой, заснеженной дороге, мимо необитаемых дач, хозяева которых были разметены ветром войны в разные стороны. - Кажется, за мной снова установлена слежка, - высказал я Железнову свое предположение. - Эдингер вот-вот готов сорваться. - Вы не ошибаетесь, хотя он никогда не обходил вас своим вниманием, - согласился Железнов. - Он боится, как бы вы вообще не замели следов к своей рации. - Значит, за нами следят? - спросил я. - Разумеется, - подтвердил Железнов. - Ну и пускай. Доставим немцам удовольствие перехитрить английского разведчика. Перед одной из самых унылых и невзрачных дач Железнов остановился. Вдалеке на дороге маячила неподвижная фигура какого-то долговязого субъекта. Железнов, не обращая на него внимания, распахнул незапертую калитку. - Входите и запоминайте все, запоминайте каждую мелочь, запоминайте как можно внимательнее! - предупредил он меня. - Эдингер должен сразу почувствовать, что все здесь для вас привычно. Мы подошли к веранде, Железнов достал из кармана ключи, отпер наружную дверь, потом дверь, ведущую с веранды в дом. Внутри Дача казалась не такой уж заброшенной: простая мебель аккуратно стояла по местам, словно комнаты были покинуты своими жильцами совсем недавно. Из кухни спустились в погреб. Железнов повернул выключатель, вспыхнула электрическая лампочка, он отодвинул от стены большую бочку, обнаружилась дверка, ведущая в соседнее помещение. Мы проникли туда, и на большом ящике, сколоченном из толстых досок, я увидел радиопередатчик. - А антенна? - поинтересовался я - Видели петуха над входом? - в свою очередь спросил меня Железнов. - Его хохолок из металлических прутьев, торчащих в разные стороны? - Слабая маскировка, - заметил я. - Как же это немцы не обнаружили ее до сих пор? - Они и не могли обнаружить, - объяснил Железнов. - Этот петух сидит на своей крыше всего второй день. - Так ведь немцы это тоже заметят? - Петуха заметили бы, но пустые крыши не запоминаются, - пояснил Железнов. - Эдингер, конечно, упрекнет своих сотрудников в ротозействе... - Он кивнул на рацию. - Умеете на ней работать? - Более или менее, - признался я. - Любительски. - Достаточно, - сказал Железнов. - Можете сообщить своему шефу, что с вами говорят дважды в месяц, каждое четырнадцатое и двадцать восьмое число, от четырнадцати до пятнадцати, на волне одиннадцать и шесть десятых. Ваши позывные: "Правь, Британия!", и в ответ продолжение. Знаете гимн англичан? "Британия, правь над волнами!" Иван Николаевич сказал: не надо оригинальничать, чем проще, тем достовернее. И не вздумайте сказать, что вы непосредственно связываетесь с Лондоном, вы говорите с резидентом Интеллидженс сервис, находящимся в Стокгольме. - Но ведь от меня потребуют код? - спросил я. - Будет и код, - согласился Железнов. - За три дня вам придется основательно его выучить. Уходя, Железнов извлек из кармана небольшой пульверизатор и распылил перед дверьми какой-то порошок. - Зачем это? - удивился я. - Пыль, цемент, - объяснил Железнов. - Вернувшись сюда, вы сразу узнаете, был ли здесь кто-нибудь после нас. Мы вышли. Ничто не нарушало унылого спокойствия зимнего дня в опустелом дачном поселке. Только долговязый субъект переместился поближе к нашей даче. Мы сели в машину, и Железнов с пренебрежительным равнодушием поехал прямо на незнакомца, заставив его поспешно отскочить в сторону. На следующий день я позвонил в гестапо. - Господин обергруппенфюрер, это Берзинь, - назвался я. - Вам угодно прогуляться со мной в среду за город? - В среду или в четверг? - почему-то переспросил Эдингер. - Мне кажется, среда более приятна для разговоров, - ответил я. - Хорошо, пусть будет в среду, - согласился он. Это был довольно торжественный выезд: впереди два мотоциклиста, затем лимузин Эдингера, в котором находились Эдингер, я и еще двое гестаповцев, как выяснилось в дальнейшем, инженер, специалист по связи, и радист, и, наконец, сзади открытая машина с охраной. В продолжение всей дороги Эдингер самодовольно молчал, но, подъезжая к даче, внезапно обратился ко мне: - Не указывайте мне местонахождения своей рации, Блейк... По всей вероятности, ему очень хотелось поразить меня. Утверждающим жестом он указал на дачу с железным петухом. - Здесь? Кажется, я неплохо разыграл свое изумление, потому что у Эдингера вырвался довольный смешок. - Видите, Блейк, нам все известно, - самодовольно произнес он. - Я лишь хотел проверить, насколько вы правдивы. - Он подошел к калитке и пригласил меня идти вперед. - Показывайте. Я открыл двери и посмотрел под ноги: не было никаких следов, но и не было пыли; кто-то, кто был здесь после Железнова и меня, подмел пыль, уничтожая свои следы. Мы прошли в кухню, спустились в погреб, я сдвинул бочку, и мы очутились перед передатчиком. Я слегка поклонился Эдингеру. - Прошу вас. - И не преминул слегка его упрекнуть: - А вы еще сомневались во мне! Эдингер обернулся к инженеру: - Ознакомьтесь, господин Штраус. Инженер наклонился, радист подал ему отвертку, он быстро отвинтил какую-то деталь, осмотрел, заглянул еще куда-то. Все это делалось очень быстро, квалифицированно, со всем знанием предмета. - Да, господин обергруппенфюрер, это английский аппарат, - подтвердил он. - Изготовлен на Острове. - Тем лучше, - одобрительно сказал Эдингер и обратился ко мне: - Когда вы на нем работаете? - Дважды в месяц, - объяснил я. - Четырнадцатого и двадцать восьмого, от четырнадцати до пятнадцати, одиннадцать и шесть десятых. - О, вы совсем молодец! - похвалил меня Эдингер. - Теперь я понимаю, почему среда приятнее четверга. Сегодня четырнадцатое. Он взглянул на часы, позвал радиста. - Пауль! Взглянул на меня. - Позывные? - "Правь, Британия!" - сказал я. - Отзыв? - "Британия, правь над волнами!" - Отлично, - сказал Эдингер. - Сейчас тринадцать сорок. Благодарю вас, господин Берзинь, за то, что вы выбрали такое подходящее время. Ганс, к аппарату! Слышали позывные... И затем переходите на прием. Потянулись минуты томительного ожидания. Ганс работал. Я, конечно, понимал, что в этот день все было предусмотрено с обеих сторон, но все же облегченно вздохнул, когда заметил, что Ганс услышал ответ... Эдингер властно указал мне на аппарат: - Говорите! Я стал вести разговор с помощью изученного мною кода, разговор от имени Блейка, о каких-то текущих делах, о положении в Риге, о всяких слухах, побранил немцев... Эдингер и его сотрудники напряженно прислушивались и всматривались в меня. - Это Лондон? - спросил Эдингер, когда я закончил разговор. - Нет, Стокгольм, майор Хавергам, - объяснил я. - Резидент нашей службы, через него я связываюсь с Лондоном. - Молодец, Берзинь! - еще раз похвалил меня Эдингер. - Порядка ради мы попытаемся запеленговать вашего Хавергама, но я вижу, вы ведете честную игру... В Риге он потребовал от меня код, и я по памяти написал у него в кабинете большинство условных обозначений, а затем, спустя день, привез ему аккуратно переписанную табличку. - Отлично, Блейк, - одобрил обергруппенфюрер. - Теперь мы сами будем связываться с вашим Хавергамом, очередь за агентурной сетью. Если она будет того стоить, вы получите Железный крест. "Или пулю в затылок, - подумал я. - Кто знает, захотите ли вы и дальше возиться с Дэвисом Блейком!" - Эту сеть не так просто подготовить к передаче, - уклончиво сказал я. - Но я постараюсь. Однако Эдингер был так доволен моим подарком, что я мог еще какое-то время тянуть с передачей агентуры. Что касается рации, мне больше не пришлось ее видеть; не знаю, что уж там передавали и принимали немцы, но, судя по тому, что Эдингер не высказывал мне никаких претензий, "майор Хавергам" находился на должной высоте. Тогда это меня даже слегка удивляло, и только впоследствии я убедился, что все, что ни делал Пронин, всегда делалось серьезно, основательно и так, чтобы никого и ни в чем нельзя было подвести. Но, пожалуй, за исключением этого эпизода моя личная жизнь в течение всей зимы текла на редкость монотонно. Я действительно пытался обнаружить тщательно законспирированную агентурную сеть Блейка, и мои усилия не могли ускользнуть от внимания гестапо. Эдингер, считая, что я работаю на него, набрался до поры до времени Терпения. Но мне тоже приходилось запастись терпением в ожидании благоприятного стечения обстоятельств, и если бы не вечера, которые я иногда проводил с Железновым, я бы ощущал свое одиночество очень остро. Что касается времени, проведенного мною в Риге вместе с Виктором, его мне не забыть никогда. Может быть, именно в Железнове наиболее полно отразилось все то, чем наделило людей наше советское общество: железная воля, непреклонность в достижении поставленной перед собой цели, необыкновенная скромность и пренебрежение своими личными интересами. По отношению ко мне он был внимателен, деликатен, заботлив, трудно было найти себе лучшего товарища. Помню, как-то сидели мы с Железновым вечером дома. Янковская только что ушла, поэтому Виктор мог без церемоний попить со мной чаю. Где-то шли бои, где-то лилась кровь наших братьев, в самой Риге ни на мгновение не прекращалась невидимая ожесточенная борьба с гитлеровцами, но в комнате, где мы находились, все было спокойно, тихо, уютно, все настраивало на мирный лад. И вдруг Виктор, закинув руки за голову, мечтательно сказал: - До чего же мне хочется побывать сейчас на партийном собрании, на самом обыкновенном собрании, где обсуждаются самые обыкновенные вопросы! С каким-то сыновним вниманием относился он к Марте; впрочем, привязался к Марте и я. Она была простой, хорошей женщиной, которая работала и у Блейка и у других, у кого служила еще до Блейка, просто из-за куски хлеба; всей своей жизнью была она связана с трудовой Ригой, и, так как многие ее близкие пострадали от гитлеровцев, она, догадываясь, что и я и Виктор не те, за кого мы себя выдаем, относилась к нам с симпатией и все больше и больше становилась для нас близким и родным человеком. Гораздо сложнее складывались мои отношения с Янковской. Можно сказать, что она относилась ко мне даже неплохо, оберегала меня, подсказывала, как вести себя с немцами, регулировала мои отношения с Эдингером и старалась сблизить с Гренером, - во всяком случае, делала все, чтобы никто не усомнился в том, что я Блейк. Многое, слишком многое связывало ее с этим человеком! Шпион, резидент английской разведки, Блейк собирал в Прибалтике военную информацию, собирал для того, чтобы в случае возникновения пожара, в случае столкновения Германии с Советским Союзом Великобритания могла бы таскать из огня каштаны. Свои обязанности он выполнял, должно быть, неплохо, судя по деньгам, которые перешли от него ко мне, но было, по-видимому, еще что-то, что он должен был сделать или делал и почему английская разведка решила законсервировать его в Риге на время войны и почему обхаживала его немецкая разведка; помимо текущей работы, он служил еще, если можно так выразиться, политике дальнего прицела. И должно быть, слишком выгодна была эта игра, если Янковская после смерти Блейка не хотела из нее выходить. Думаю, что именно поэтому она, с одной стороны, подогревала ко мне интерес нацистов, а с другой - подавляла возникавшее против меня раздражение. Но думаю также, что Янковская не ограничивалась тем, что играла роль моей помощницы; она, несомненно, была непосредственно связана с немецкой разведкой и выполняла какие-то ее поручения; об этом, несомненно, свидетельствовала ее близость с Гренером. Это был небезызвестный ученый, книги которого имели хождение за пределами Германии. По своему характеру он был экспериментатором и обладал непомерным честолюбием; ради его удовлетворения, ради внешнего блеска он готов был манипулировать фактами так, чтобы произвести наибольший эффект и поразить современников своей талантливостью. Ученый в нем сочетался с актером; вероятно, эта особенность его характера и сблизила его с нацистами. Гренер пользовался личным покровительством Гитлера; они должны были нравиться друг другу: и тот и другой были позерами и страдали неукротимым тщеславием. Что понесло Гренера из Берлина в Ригу, трудно было понять В Берлине он высокопарно заявил, что желает находиться на аванпостах германского духа; формально он числился всего лишь начальником громадного госпиталя, фактически был царьком всех лечебных учреждений в оккупированных областях на востоке Но и находясь на этих аванпостах, он похвалялся, что даже в Риге не прекращает своей научной работы. Он был самонадеян, сух и сентиментален, любил музыку и цветы и любил, чтобы его считали добрым. Он никогда не осуждал фашистских зверств, он как бы не слышал ничего ни о массовых расстрелах, ни о лагерях смерти; когда в его присутствии оправдывали жестокость немецких войск или истребление "низших" рас, он становился глухим, делая вид, что парит где-то в эмпиреях и интересуется только отвлеченной наукой. Но тем не менее в Риге упорно говорили о том, что профессор Гренер спас от уничтожения немало детей. Иногда среди приговоренных к смерти женщин появлялись сотрудники профессора Гренера и забирали у них детей. Самых здоровых и самых красивых... Что тут можно было сказать? Профессор Гренер не мог спасти всех. Красота часто спасала людей, на то она и красота! Слухи о том, что на даче Гренера устроен чуть ли не настоящий детский сад, ходили и среди нацистов, и среди их жертв. Нацисты снисходительно усмехались; старый чудак, прихоть ученого. Матери же детей, взятых у них сотрудниками Гренера, благословляли профессора; возможно, что его имя было последним словом надежды, которое они произносили перед смертью. Гренер был мне неприятен, уж слишком высоко поднимали его нацисты, но многое я был склонен ему извинить за этих детей: каким бы там он ни был честолюбцем, он все же оправдывал высокое звание врача. Янковская часто бывала у него и иногда брала меня с собой. Этот старый журавль был явно к ней неравнодушен; как только Янковская появлялась в его апартаментах, он начинал вышагивать вокруг нее на своих длинных ногах, предлагал ей ликеры и играл для нее на рояле. Помимо квартиры в городе, Гренеру была отведена большая дача, принадлежавшая в прошлом какому-то латвийскому богачу. Гренер говорил, что дата нужна ему для научной работы. Во всяком случае, он не только пользовался дачей сам, но и устроил там свой детский сад, и эта отдаленная дача действительно была, пожалуй, наилучшим местом для спасенных им сирот. Я на этой даче не бывал, но Янковская ездила иногда туда вместе с ним. Не знаю, насколько она была близка с Гренером, но, во всяком случае, вела она себя у него как хозяйка. Сама она жила в гостинице, и ее домашний быт походил на быт небогатой артистки, приехавшей на непродолжительные гастроли; она мало бывала дома, почти не имела вещей, жила так, словно вот-вот соберется и навсегда покинет свое временное обиталище. Иногда я находил возле ее дверей какого-то смуглого субъекта; в первый раз я не обратил на него внимания; мало ли всевозможных личностей околачивается в гостиничных коридорах, но когда увидел и во второй раз, и в третий, и в четвертый, я спросил Янковскую: - Что это за тип сторожит у ваших дверей? - Ах, этот... - Она кивнула, как бы указывая на него сквозь стену. - Это мой чичисбей: он оберегает и меня, и тех, кому я покровительствую. Ее ответ, как обычно, ничего не объяснил, но, во всяком случае, подтвердил, что у Янковской были какие-то дела и знакомства, о которых я не имел понятия. Я вообще мало что о ней знал. Я пытался ее расспрашивать, она скупо рассказывала. Отец ее был мелкий помещик, у них в деревне были только дом и сад, больше ничего. Отец кончил Краковский университет, по образованию он был филолог. Он служил в Варшаве учителем В имение ездил только летом, как на дачу Мать умерла, когда девочке исполнилось пять лет От горя отец осмелел, стал всюду ходить, выступать, стал заниматься политикой Он так много говорил о трудностях жизни, что к нему стали прислушиваться Принялся писать в газетах. Его стали читать. Он говорил о Польше, как о жене, не позволял сказать о ней ни одного плохого слова Он был безвреден и привлекал к себе внимание Такие люди нужны в каждом парламенте. Его выбрали в сейм. Тогда он стал говорить слишком много. Его следовало сделать министром или избавиться от него. Его сделали дипломатом. Ведь он был филолог и знал языки. Янковская объехала с отцом множество стран. Отец принялся изображать из себя аристократа. Стал играть в карты. Тут Янковская что-то не договаривала. Должно быть, он продал какой-то государственный секрет, сделался агентом какой-то иностранной разведки, вероятнее всего английской: Англия всегда интересовалась Польшей. Потом он как-то странно умер. Внезапно, не болея перед смертью. Янковской было тогда восемнадцать лет. Она осталась без денег, без дома, без единственного близкого ей человека. За границей среди знакомых отца было немало "друзей" Польши. Они посоветовали Янковской вернуться на родину и осведомлять их обо всем, что там происходит Они поддержали ее материально. Она была умна и смела и не дорожила собой. Она вела свободный и независимый образ жизни. Она нравилась мужчинам и расчетливо соглашалась сближаться с теми из них, от которых могла узнать что-либо интересующее ее друзей. После того, как в 1939 году Польша была порабощена гитлеровцами, Янковская эмигрировала в Лондон. В 1940 году она приехала в Ригу помогать Блейку... Связно о себе Янковская не рассказывала никогда, в жизни ее было много тайн, о которых она предпочитала ничего не говорить, многого не договаривала, но постепенно, от случая к случаю, от фразы к фразе, я представлял себе ее жизнь. Жизнь авантюристки! Впрочем, это жизнеописание, воссозданное мною по ее рассказам, вызывало у меня некоторые сомнения. Люди, подобные Янковской, умеют представляться кем угодно! С равным успехом она могла оказаться обруселой англичанкой, ополяченной француженкой или латвийской шведкой. В тот день, когда события, участником которых мне довелось быть, стали разворачиваться со стремительной быстротой, как в каком-нибудь приключенческом романе, Янковская напомнила мне о моих волосах: - Вы опять начинаете темнеть, - заметила она. - А вам не следует забывать о своей наружности. Пришлось, как обычно, прибегнуть к испытанному средству многих неотразимых блондинок. Когда я высох и порыжел, она пригласила меня поехать к Гренеру. Выполняя указания Пронина, я никогда не отказывался от таких посещений. У Гренера собиралось лучшее немецкое общество тогдашней Риги. На этот раз было не очень много народа. Кто-то играл в карты, кто-то закусывал, сам Гренер то музицировал, то ухаживал за Янковской. Время проходило спокойно и даже безмятежно. Все держались так, точно такая жизнь будет продолжаться вечно. Я стоял у рояля, перелистывал ноты и прислушивался к разговорам. Вдруг в гостиной появился эсэсовский офицер. Он подошел к хозяину дома и негромко что-то ему сказал. Гренер побледнел, я это сразу заметил. Он вообще был бледный, желтоватый, его лицо отсвечивало старческой желтизной и, несмотря на это, он заметно побледнел. Он как-то судорожно дернулся, приблизился к Янковской, взял за руку, отвел на середину комнаты и что-то прошептал... Мне показалось, что я разобрал слово "шеф". Потом Гренер подошел к авиационному генералу, сидевшему за картами, прошептал что-то ему. Тот немедленно поднялся и, не прощаясь, ничего не объясняя своим партнерам, тотчас пошел из комнаты. Гренер развел руками и улыбнулся гостям: - Извините, господа, но меня срочно вызывают к тяжелобольному... Он всех выпроводил очень скоро. Мы остались втроем - он, Янковская, я. Он вежливо обратился к Янковской: - Вы поедете со мной? Она утвердительно наклонила голову. - Я только переоденусь, - сказал он и пошел журавлиным своим шагом прочь из комнаты; через две минуты он появился в синем штатском пальто. - Что случилось? - спросил я Янковскую, воспользовавшись минутным отсутствием Гренера. - Хозяин! - серьезно сказала она. - Прилетел хозяин! Глава XI. ГОЛОС ИЗ ТЬМЫ От Гренера я вернулся домой один, Янковская куда-то уехала вместе с ним. Она появилась у меня на следующий день уже к вечеру. Вошла, поздоровалась, уселась в столовой, выпила даже чашку кофе, внешне вела себя, как всегда, но мысли ее витали где-то далеко. Против обыкновения она была на этот раз неразговорчива. Спустя час или два, скорее для того, чтобы нарушить ее сосредоточенное молчание, чем ради самого вопроса, я поинтересовался, собирается ли она к Гренеру; от меня она часто направлялась прямо к нему. Как бы проснувшись, она ответила, что профессора сегодня не застать ни дома, ни на работе. - Сегодня он на приеме... - Она недоговорила, прошла в гостиную, закрыла двери, прилегла на диван и закурила папиросу. Вид у нее был усталый. - Я переночую здесь, - просительно сказала она. - Не беспокойтесь, я не собираюсь вас совращать... Она курила торопливо, жадно, захлебываясь дымом. - Если хотите, я отвезу вас домой, - предложил я. - Не стоит, мне пришлось бы подняться слишком рано. Да, Август, пришло время и для вас. Тот, кто вчера прилетел, хочет вас видеть, он велел привезти вас завтра к шести часам утра. - А кто вчера прилетел? - спросил я. - Кто это такой? - Хозяин, - повторила она свое вчерашнее определение. Я, конечно, догадывался, что значит это слово, но все же не угадал, кто это мог быть. Скорее всего, думал я, это кто-нибудь из руководителей немецкой тайной полиции; я даже допускал, что это могли быть Гиммлер или Кальтенбруннер. - А нельзя яснее? - спросил я. Она было замялась, но потом - мне ведь все равно предстояла встреча с этим человеком - сказала: - Это один из видных деятелей заокеанской державы, который может там почти все. - Как, сюда явился президент? - иронически отозвался я. - Или государственный секретарь? - Нет, - сказала Янковская. - Это один из руководителей разведывательного управления. - И, по-вашему, он так могуществен? - Да, - сказала Янковская. - Волнами и молниями он, может быть, и не повелевает, но нет на земле человека, которого не могла бы подчинить его воля. - Однако! - воскликнул я. - Вы здорово его поэтизируете! - Я убедилась в его силе, - просто сказала она. - Впрочем, я выразилась неправильно. Это сама сила. - И с этой могущественной личностью мне предстоит завтра встретиться? - спросил я. - Да, - сказала Янковская. - Идите отдохните, я разбужу вас. Вам предстоит нелегкий разговор. - Еще один вопрос, если это, конечно, не секрет, - сказал я. - Каким образом эта могущественная личность очутилась в Риге? - Он прилетел из Норвегии, - сказала Янковская. - А в Норвегию прилетел из Англии. А до Англии был, кажется, в Испании... Он совершает инспекционную поездку по Европе. - Как же его зовут, если только это можно сказать? Янковская замялась. - Впрочем, поскольку он сам вами интересуется... Генерал Тейлор. - И его так свободно везде пропускают? - спросил я. - И немцы и англичане? - А почему бы им его не пропускать? - насмешливо возразила Янковская. - Господина Чезаре Барреса, крупного южноамериканского промышленника, убежденного нейтралиста, готового торговать со всеми, кто только этого пожелает? - Но позвольте, вы сказали, его зовут Тейлор? - перебил я свою собеседницу. - Да, для меня, для Гренера и даже для вас он Тейлор, но официально он негоциант Баррес, озабоченный лишь сбытом своих говяжьих консервов. В нем прекрасно сочетаются промышленник и генерал. Официально господин Баррес интересуется латвийской молочной промышленностью: заокеанские промышленники уже сейчас думают о захвате европейского рынка... - А неофициально? - А неофициально тоже беспокоится о рынках, только, конечно, генерал Тейлор действует несколько иными методами, нежели сеньор Баррес... - Все-таки он рискует, ваш генерал, - заметил я. - Вряд ли его визит не привлечет внимания гестаповцев! - Не будьте наивны, - упрекнула меня Янковская. - Был бы соблюден декорум! Одних обманывают, другие делают вид, что обманываются... У заокеанской державы везде свои люди. Не воображаете же вы, что шпионов рекрутируют только среди официантов и балерин? Министры и ученые считают за честь служить этой державе. - Но ведь не все же продаются! - возразил я. - Конечно, не все, - согласилась Янковская. - Но тех, кто не продается, обезвреживают те, кто продался. - А зачем он пожаловал в Ригу? - поинтересовался я. - Я уже сказала вам, сеньор Баррес интересуется молочной промышленностью. - А на самом деле? - На самом деле? Чтобы повидаться с вами! - насмешливо ответила Янковская. - А кроме... Неужели вы думаете, что я знаю что-либо о его делах и замыслах?.. Она вздохнула и пожелала мне спокойной ночи. Об этом разговоре следовало незамедлительно поставить в известность Железнова, но, как назло, он отсутствовал, и я понятия не имел, где его искать. В пять часов Янковская подняла меня на ноги. Она сама довезла меня до улицы Кришьяна Барона и указала на большой серый дом. - Минут пять нам придется подождать, - предупредила она. - Мистер Тейлор требует от своих сотрудников точности. Ровно в шесть мы вошли в подъезд серого дома, поднялись на третий этаж и позвонили в одну из квартир... Впрочем, я запомнил ее номер - в квартиру No 5. Дверь нам открыл человек в полувоенной форме, и я сразу подумал, что это офицер, хотя на нем не было никаких знаков различия. Он небрежно кивнул Янковской и вопросительно посмотрел на меня. - Август Берзинь, - назвала меня Янковская. - Входите, - сказал человек во френче, ввел нас в респектабельную гостиную, на минуту скрылся, вернулся обратно и, приоткрывая следующую дверь, жестом предложил нам пройти дальше. Мы очутились во мраке, но я тут же убедился, что это не так: на столе под темным абажуром горела маленькая лампочка вроде ночника, свет от нее падал только на стол, на котором она стояла. - Садитесь, - услышал я хрипловатый голос. - Садитесь у стола. Я подошел к столу, увидел низкое кресло, сел и точно утонул в нем, такое оно было мягкое. Я стал напряженно вглядываться в том направлении, откуда раздавался голос. Где-то я читал или слыхал, что имя руководителя Интеллидженс сервис известно в Англии только трем лицам - королю, премьер-министру и министру внутренних дел, - что принимает он своих сотрудников в темной комнате и для большинства людей является как бы невидимкой; вы можете находиться с ним где-нибудь бок о бок и не знать, что рядом с вами глава секретной службы Великобритании. Мне вспомнилась сейчас эта легенда; возможно, подумал я, что деятели заокеанской разведки действительно заимствовали эту манеру у своих британских коллег. Освоившись с темнотой или, вернее, с сумраком, царившим в комнате я, насколько мог, рассмотрел своего собеседника. Напротив сидел человек среднего или, вернее, ниже среднего роста, очень плотный, даже полный; он был в темном костюме, лицо его смутно белело, в полусвете оно казалось даже прозрачным. К концу разговора, когда я привык к темноте и рассмотрел лицо этого человека лучше, оно оказалось столь невыразительным, что я не смог бы его описать. - Я хочу с вами познакомиться, - произнес таинственный незнакомец. - Вас зовут... - Август Берзинь, - поспешил я назваться. - Оставьте это, - остановил меня незнакомец. Я усмехнулся. - В таком случае, к вашим услугам Дэвис Блейк. Незнакомец посмотрел в сторону Янковской. - Вы знаете этого человека? - спросил он ее. Я тоже обернулся в ее сторону; она села где-то у самой двери, но, едва этот человек к ней обратился, тотчас встала и почтительно вытянулась перед ним. - Так точно, - по-солдатски отрапортовала она. - Господин Август Берзинь, он же капитан Блейк, он же майор Макаров... Незнакомец отвел от нее свой взгляд и вновь повернулся ко мне. - Так вот... - В его голосе звучало легкое раздражение. - Меня зовут Клеменс Тейлор, для вас это должно быть достаточно. Для меня не существует тайн, и я не могу терять времени. - Госпожа Янковская советовала мне забыть, что я Макаров, - объяснил я. - Она настойчиво внушала мне, что я теперь только Дэвис Блейк, и никто больше. - Госпожа Янковская - только госпожа Янковская, - холодно произнес Тейлор... На одно мгновение он опять посмотрел в ее сторону. Должно быть, она понимала этого человека с одного взгляда. - Я могу быть свободна, генерал? - почему-то шепотом спросила она. Он ничего не ответил, и лишь по легкому шелесту открывшейся и тут же закрывшейся двери я понял, что Янковская выскользнула из комнаты. - Госпожа Янковская - способный агент, но, как у многих женщин, эмоциональная сторона преобладает у нее над рациональным мышлением, - снисходительно заметил Тейлор. - Она хотела поставить вас в ложное положение, а это никогда не приводит к добру. Вы Макаров и должны оставаться Макаровым. - Вы, что же, советуете мне вернуться к своим и снова стать майором Макаровым? - спросил я. - Да, - вполне определенно сказал Тейлор. - Только идиот Эдингер способен принять вас за англичанина, вы с таким же успехом можете сойти за египетского фараона. Ваша ценность в том и заключается, что вы Макаров. - Я рад это слышать, мистер Тейлор, - отозвался я. Но он тут же меня огорошил. - Но вернетесь вы в Россию уже в качестве нашего агента. С этого дня вы будете работать на нас. Он говорил об этом так, точно сообщал о решении, которое я и не подумаю оспаривать. - Я понимаю вас, - ответил я, делая вид, будто не понял его. - Мы все союзники и делаем одно дело, и у нас одна цель - разгромить фашизм. - Замолчите, - нетерпеливо перебил меня Тейлор. - На нас - это значит на нас, и фашизм тут ни при чем. Вы станете агентом нашей разведывательной службы и свяжете отныне свою судьбу с нами, а не с Россией. - Позвольте, но как может генерал союзной страны... - в моем голосе звучало негодование, хотя мне уже вполне стала ясна истинная сущность моего собеседника, - ...делать такое предложение русскому офицеру? - Бросьте, мы с вами не на банкете, майор! - оборвал меня Тейлор. - Вероятно, вы изучали историю? Это на банкетах говорят красивые слова, а мы с вами находимся на кухне, где именно и готовятся блюда, которые подаются на стол народам. В конце концов, каждому в мире дело только до себя. - Он зевнул. - Попробуем быть трезвыми, майор, - продолжал он. - Мы знаем цену людям. Штабной офицер, майор, коммунист - это неплохое сочетание. Вы многое можете сделать. Мы заключим с вами как бы контракт: переведем на ваш текущий счет пятьдесят тысяч долларов и, кроме того, будем еженедельно выплачивать двести долларов, не считая вознаграждения за каждое выполненное поручение. Я не говорю о таких вещах, как какая-нибудь часть мобилизационного плана. За такие вещи мы не пожалеем ничего. В случае каких-либо политических перемен мы обеспечим вас своей поддержкой, и вы сможете занять у себя в стране видный пост. Впрочем, при желании вы сможете достигнуть этого поста и не дожидаясь политических перемен. Если за десять лет ничего не изменится, во что я мало верю, и вы почувствуете, что устали, мы поможем вам уехать из России... Тейлор качнулся в мою сторону. - Вас устраивает это? - Нет, - сказал я. - У меня все-таки есть совесть. Я, конечно, понимал, что тут бесполезно говорить о таких предметах, как совесть. Но мне казалось, что следует поторговаться и порисоваться, и именно в плоскости моральных категорий. Это всегда производит впечатление. Кроме того, надо было оттянуть время; этот генерал свалился на меня, как снег на голову, и мне показалось очень важным как можно скорее поставить в известность о его появлении Пронина. - Вы перестали бы меня уважать, если бы я согласился на ваше предложение, - продекламировал я. - Конечно, я играю роль Блейка, к этому меня принудили обстоятельства. Но я не утратил веру в красоту, благородство и порядочность человека. Купить меня вам не удастся, я предпочту умереть, но предателем я не стану... И вдруг Тейлор засмеялся тоненьким добродушным смехом, как смеются над тем, что, безусловно, подлежит осмеянию. - Все это мне известно, - сказал он. - Патриотизм, благородство, честь! Все эти ценности котируются у интеллигентных людей, но есть нечто, перед чем блекнут и честь, и благородство, и любовь просто, и любовь к отечеству. Есть сила, выше которой нет ничего на свете... Я отрицательно покачал головой. - Не качайте головой, не изображайте из себя ребенка, - назидательно сказал Тейлор. - Я не открываю истин, об этом хорошо писал еще Бальзак. Деньги - вот единственная сила, которой ничто не противостоит в нашем мире - Вы полагаете, времена Бальзака еще не прошли? - спросил я не без иронии. - И никогда не пройдут, - уверенно произнес Тейлор и еще раз с явным удовольствием повторил: - Деньги, деньги и деньги! Ничто не может сравниться с могуществом золота. Я трезвый человек и не люблю бездоказательных суждений. Мы хотим и будем главенствовать в мире, потому что мы богаче всех. Слабость русских в том и заключается, что они воображают, будто миром движут какие-то идеи. Абсолютная чепуха! Миром движут деньги, а тот, у кого денег больше, тот и является хозяином жизни. Все это говорилось столь просто, с такой будничной непререкаемостью, что у меня не возникало никаких сомнений в том, что Тейлор высказывает свои истинные убеждения. - Коммунисты с презрением говорят о власти денег потому, - продолжал он, - что деньги не могут принадлежать всем, а тем, у кого их нет, не остается ничего другого, как их презирать. Но те, кому удается разбогатеть, быстро меняют свои убеждения. Я не хотел бы пользоваться трафаретными сравнениями, но он смотрел на меня, как удав на кролика. - Вы тоже измените своим убеждениям, как только разбогатеете, - убежденно сказал Тейлор. - А сделаться богатым помогу вам я, и не потому, что вы мне нравитесь, а потому, что мне это выгодно. Не думайте, что я щедр, это только дураки бросаются деньгами. Люди вообще дешевы, а низкие людишки дешевле всех остальных: стоимость рядового шпиона не превышает стоимости хорошей свиной туши. Но среди этого кордебалета есть примадонны, и им приходится платить дороже, иначе они будут танцевать у другого антрепренера. Офицер советского генерального штаба и коммунист, не имеющий в прошлом грешков перед своей партией... Такой товар стоит денег, и мы не постоим за ценой. - Мой собеседник добродушно рассмеялся. - У вас хорошие перспективы, майор! Домик на берегу моря в Калифорнии, красивая жена, апельсиновая роща, вечная песня моря... Он отодвинулся в тень, я почти перестал его видеть. - Ну как, майор Макаров? - спросил он. - Договорились? - А если я откажусь? - задал я вопрос в свою очередь. - Тогда мы вас ликвидируем, - деловито ответил он. - Вы знаете слишком много для того, чтобы вас можно было отпустить, да и вообще незачем отпускать кого бы то ни было, кто может стать нашим противником. Вас убьют и похоронят еще раз. Конечно, для нас не составило бы труда изобразить вас изменником и предателем. Ваше имя покрылось бы позором, а ваши близкие подверглись бы в России остракизму. Но мы не будем этого делать. Я противник излишней театральности. Вас уберут тихо и незаметно. Но если вы станете работать с нами, я гарантирую вам блестящее возвращение на родину. Вы будете заключены в какой-нибудь немецкий лагерь смерти, откуда вам будет предоставлена возможность совершить героический побег. Вы вернетесь в Советский Союз, и вам будет обеспечено успешное продолжение вашей карьеры. Мы не будем торопиться и лишь спустя некоторое время установим с вами связь... В общем, мой дальнейший жизненный путь был уже определен мистером Тейлором или кем-то из его помощников. - А что требуется от меня? - спросил я. - Ничего, - выразительно ответил Тейлор. - Мы сегодня же выдадим вам аккредитив на любой нейтральный банк, и все. Причем я рекомендовал бы вам выбрать Швейцарию или даже лучше Швецию. Ну а если вы вздумаете нас обмануть, вы в две минуты будете скомпрометированы. - Я должен подумать, - сказал я. - Это слишком ответственно. Дайте мне несколько дней... - Я вас понимаю, - с неожиданным для меня сочувствием отозвался Тейлор. - Бывают моменты, когда серьезному человеку нелегко сделать выбор между жизнью и смертью. Но я не могу дать вам даже одного дня. Сегодня после четырех я улетаю из Риги. В воздухе будет устроен специальный коридор... Поэтому... - Он прикинул в уме время. - Сейчас семь. В полдень вы явитесь обратно и скажете, какую команду мне отдать... Несмотря на всю категоричность тона, мне показалось, что этот прожженный циник далеко не уверен в моем ответе. - Идите, - сказал он. Все тот же человек в полувоенной форме проводил меня из передней на лестницу. Домой я, можно сказать, не шел, а бежал. Но Железнов еще не вернулся! Мне необходимо было встретиться с Гашке. Я искал предлога... И, как всегда, оказалось, что нет положения, из которого нельзя было бы найти выхода. "Под каким предлогом я могу встретиться с Гашке?.. Ну, под каким?" - думал я. Из немцев никто не знал о нашем знакомстве. И тут я вспомнил нашу встречу в букинистической лавке. Пронин отлично понимал характер этих "европейцев" в эсэсовских мундирах... Это был такой удобный предлог! Действительно, разведчику могут пригодиться самые странные вещи. Янковская была права. Даже скабрезные картинки могли, оказывается, сослужить полезную службу! Я кинулся к своему сейфу... Конверт с картинками лежал все на том же месте, куда его положила Янковская в начале нашего знакомства. На этот раз я внимательно пересмотрел снимки. Да, они могли понравиться любителям этого жанра. Я сунул конверт в карман, спустился во двор, вывел на улицу машину и помчался в гестапо. В комендатуре гестапо я был известен - время от времени господин Эдингер приглашал меня для назидательных бесед, - и, хотя в гестапо меня называли господином Берзинем, все, по-моему, знали, что на самом деле я Дэвис Блейк. - К господину обергруппенфюреру? - любезно обратился ко мне дежурный офицер. - На этот раз нет, - сказал я. - Мне нужен господин Гашке. - А что у вас за дела к Гашке? - спросил офицер уже гораздо строже. - Мне нужно совершить с ним некоторые обменные операции, - сказал я и высыпал на барьер, за которым сидели сотрудники комендатуры, свои карточки. Они вызвали целое ликование! От официального тона не осталось и следа. - Обер Гашке любит такие штучки! - воскликнул офицер. - Сейчас его вызовут, господин Берзинь! Он позвонил по телефону и попросил как можно скорее прислать Гашке. Пронин не замедлил появиться. Он шел с недовольным лицом, сдержанный, строгий. Он точно не заметил меня. - В чем дело? - спросил он дежурного офицера. - Этот господин спрашивает вас, Гашке, - сказал офицер, ухмыляясь и указывая на меня. - У него к вам коммерческое дельце. Пронин с невозмутимым видом приблизился ко мне. - Что за дело? - Видите ли... - пролепетал я, - я слышал, что у вас есть несколько книжек определенного содержания, приобретенных у здешних букинистов. Если бы вы могли со мной поменяться... И я с трогательной непосредственностью рассыпал перед ним свои картинки. - О! - сказал Пронин с оживлением. - Где вы это достали? С видом знатока он стал их рассматривать. - Что же вы хотите за свою коллекцию? - деловито спросил он. - Я слыхал, что у вас есть несколько французских книжек, - сказал я. - Если бы мы могли обменяться... - Пожалуй, я бы на это пошел, - задумчиво сказал Пронин. - Сегодня вечером, после службы... - Нет, мне нужны эти книжки именно сегодня, - настаивал я. - Я обещал достать их к одиннадцати. - Какой это барышне вы хотите дать урок, господин Берзинь? - заметил кто-то из присутствующих. - Хотел бы я на нее взглянуть! - А вы отлучитесь, Гашке, - посоветовал дежурный офицер. - Господин Берзинь на машине, вы слетаете с ним за полчаса, жалко упустить такой случай... Пронин колебался. - Если книжки мне подойдут, - добавил я, соблазняя Гашке, - я добавлю к карточкам несколько бутылок французского коньяка. - Валяйте, Гашке! - сказал офицер. - Вечером вы нас угостите, я давно не пил французского коньяка. Тогда Пронин как будто решился. - Ладно, - сказал он. - Поедем. Я живу в общежитии гестапо. Под общее одобрение мы покинули комендатуру и вышли на улицу. Но Пронин заговорил со мной только тогда, когда мы очутились в машине и тронулись с места. - Я бы сказал, вы довольно смело действуете, майор Макаров, - не слишком одобрительно заметил он. - Что там у вас стряслось? - В Риге находится кто-то из генералов заокеанской разведки, - объяснил я, полагая, что удивлю Пронина. - Я только что от него. Но Пронина, кажется, нельзя было удивить ничем. - Догадываюсь, - коротко отозвался он. - Сегодня у нас в гестапо черный день. Все в Риге говорят о приезде видного промышленника из Южной Америки. Эдингер, конечно, осведомлен, кто это такой, и пребывает в большом миноре. Во-первых, в этом деле обошлись без него, а во-вторых, дали, вероятно, понять, чтобы он вообще не совал своего носа. Тут действуют фюреры покрупнее и посильнее Эдингера. Поэтому громы и молнии в данном случае он может метать только против своих подчиненных Сам я, разумеется, не знал точно, кто прибыл, но можно было предположить... - Нет, он говорил вполне откровенно, - объяснил я. - Генерал Тейлор Мы неторопливо двигались по городу. - Ну а чего он хочет от вас? - насмешливо спросил Пронин. - Вербует в американскую разведку? - Конечно, - отозвался я. - Хочет послать обратно в Россию и обещает мне там высокий пост. - Нет, нет! - решительно сказал Пронин. - Вы еще нужны здесь. Соглашайтесь на все, но скажите, что на какое-то время задержитесь. Намекните на привязанность к Янковской... Он попросил меня подробно изложить разговор с Тейлором, и тут выяснилось, что рассказывать мне почти нечего - Он больше занимался философией, - объяснил я. - Наподобие бальзаковского Гобсека поэтизировал власть денег, а практически... - Я пожал плечами. - Практически ничего. Пронин усмехнулся. - Что ж, он может позволить себе такую роскошь, у него найдется кому заняться техникой. Понимает, что новичков нужно идейно подковать. Но учтите, философия философией, а палец в рот ему не клади... Мы доехали до общежития, Пронин скрылся на несколько минут в здании, вышел с книжками, бросил их на сиденье - ни он, ни я на них даже не взглянули, - и я повернул обратно. - Кажется, все ясно, - произнес Пронин. - Соглашайтесь. Но Ригу пока что вы покинуть не можете. Скажите, что вам нужно собрать здесь ценную информацию, сочините что-нибудь... Все это было ясно и мне самому, и я огорчился, что напрасно потревожил Пронина. - Выходит, беспокоил вас зря, - заметил я. - До всего того, что вы сказали, мне следовало додуматься самостоятельно. - Вы ошибаетесь, - ответил Пронин. - О таких вещах обязательно надо докладывать, я мог бы и не знать о приезде этого господина, а это очень важно. В нашей работе нельзя пренебрегать ничем. Этот случай надо использовать возможно лучше. Не исключено, что при втором посещении вы услышите что-нибудь конкретное... Я довез Пронина до гестапо и отдал ему картинки. - Ну а какой банк выбрать? - пошутил я на прощание. - Шведский или швейцарский? Пронин опять усмехнулся. - Я бы выбрал шведский, - шутливо посоветовал он в тон мне. - В данном случае я вполне солидарен с мистером Тейлором, шведский, по-моему, солиднее. Он вышел из машины, махнул на прощание рукой и скрылся в подъезде, а я прямым ходом помчался на улицу Кришьяна Барона. В знакомой передней сидело двое каких-то людей в синих комбинезонах, а тот, кто впускал меня в первый раз, вышел мне навстречу, улыбнулся как старому знакомому и повел в одну из комнат. - Ну, что вы решили? - весело спросил он меня. - Жить или умереть? - Если бы я решил умереть, я бы сюда не вернулся, - ответил я ему в том же веселом тоне. - Вы правы, - согласился со мной провожатый. - Садитесь, вам придется подождать, - сказал он. - Мистер Тейлор освободится не раньше чем через сорок минут. Но освободился он гораздо скорее. На этот раз меня не пригласили в темную комнату. Тейлор сам вышел ко мне. Больше он от меня не прятался. Да, плотный человек ниже среднего роста и с таким невыразительным лицом, которое могло бы озадачить любого художника. - Рад вас приветствовать, майор, - сказал Тейлор и даже протянул мне руку. - Теперь у нас будет деловой разговор. Он по-мальчишески сел верхом на стул - лицом к спинке - и положил на нее обе свои руки. - Идея госпожи Янковской превратить вас в англичанина годится только для немцев, - сказал он. - Я думаю, в данном случае госпожа Янковская руководствовалась личными соображениями. Ведь своей жизнью вы обязаны ей, это вы знаете. Но для нас Россия более трудна, чем Англия, и здесь мы не можем терять ни одной возможности. Мне кажется, вы можете стать отличным агентом. А пока что вы получите одно конкретное задание. Он покровительственно посмотрел на меня. - Вам понятно, чем занимался здесь Блейк? - спросил он и не дал мне ответить. - Все эти штучки с мелким шпионажем... Не в них дело! Он создал здесь агентурную сеть английской секретной службы, немногочисленную, глубоко законспирированную и способную выполнять любые ответственные задания. Эта сеть создана политикой дальнего прицела. Она особенно активизируется после войны. Если победят немцы, будет действовать против немцев, если победят Советы, значение ее будет еще важнее. Мы должны ее выявить и заставить работать на себя. Мы пытались купить этого несчастного Блейка, но в него слишком въелись дегенеративные предрассудки английской аристократии. Он отказался передать нам своих агентов, и его пришлось устранить. Но дело в том, что список, который он отправил в Лондон и который удалось достать для нас госпоже Янковской, не имеет реальной ценности. Несколько десятков распространенных фамилий. Людей с такими фамилиями тысячи, и мы не можем опросить тысячу человек для того, чтобы узнать, кто из них является агентом Интеллидженс сервис! К списку имеется какой-то ключ, но мы этого ключа не имеем. Госпожа Янковская вам поможет, и вы сделаете для нас эту сеть реальной... Он вдруг поднялся и с не свойственной ни его положению, ни его возрасту быстротой вышел из комнаты и через несколько минут вернулся. - Я вам тоже помогу, - сказал он. - Мы знаем фамилию одного из агентов Блейка. Этот агент был когда-то связан с нами. Он получит приказание явиться к резиденту английской секретной службы. Попробуйте при помощи этого человека поискать ключ. Мы вас не торопим. Но эта сеть нам нужна, и вы должны ее нам дать. А после этого отправим в Россию. В свое время мы поставим вас об этом в известность. - Неожиданно он перешел на специфический полицейский жаргон. - Но смотри не вздумай крутить хвостом, или мы шлепнем тебя с двадцатого этажа! - многозначительно пригрозил он, обращаясь ко мне на "ты". - Ничего, ничего, не бойся, я же вижу, ты свой парень, и ты хорошо у нас заработаешь... - Ну а на самом деле? - спросил я. - Какие гарантии я буду иметь в том, что в один прекрасный момент ваши люди не прижмут меня к стенке и не превратят в мокрое пятно? Тейлор чуть-чуть улыбнулся. - Я вижу, ты предусмотрительный парень, - с некоторым даже расположением промолвил он. - Что ж, это правильно... Мне показалось, что он колеблется. Затем он покопался в кармане своего пиджака и вдруг решительно подал мне пуговицу - довольно большую круглую медную пуговицу, на поверхности которой было вытиснено изображение трехлистного клевера. - Возьмите, - сказал он. - Потенциально вы представляете большую ценность, и я согласен дать вам некоторую гарантию. В прошлом такие пуговицы носили на своих куртках колорадские горняки, теперь их не делают. Мы скупили на складах остатки этих пуговиц и выдаем их некоторым своим агентам. Непонятно? Это, так сказать, символ, знак вашей неприкосновенности. Если наши парни прижмут вас при каких-нибудь обстоятельствах, покажите им эту штучку. Они оставят вас в покое и, может быть, даже помогут вам. Берегите этот талисман, он принесет вам счастье. Других гарантий я вам пока дать не могу. - Он приблизился ко мне и похлопал по плечу. - Идите, - весело сказал он. - Возможно, мы никогда уже больше не увидимся, но наша забота и благословение бога будут теперь с вами. Это было, конечно, достойное завершение нашего разговора. - Да, кстати, - спросил он уже в последний момент. - На какой же банк выдать вам аккредитив? - Я предпочитаю шведский, - сказал я. - Вы разумный человек, - похвалил меня Тейлор. - Я сам храню некоторую часть своих денег в шведских банках. Он пожал мне руку, и меня быстро выпроводили, хотя никакого аккредитива так и не дали. Я вышел на улицу, достал пуговицу, посмотрел на нее, старинную литую медную пуговицу, каких в наше время уже не делают ни в одной стране, и подумал, что мистер Тейлор чересчур экономен, - он так хвастался и своим и чужим богатством, что ему следовало бы делать свои пуговицы из золота. Глава XII. АЛЬБОМ ДЛЯ ОТКРЫТОК Не думаю, чтобы Янковская провожала мистера Тейлора при его отлете из Риги, но она, оказывается, видела его после моей встречи с ним. Она появилась, когда уже стемнело, легкой, танцующей походкой вошла в гостиную, покопалась у себя в сумочке и небрежно, двумя пальчиками, протянула мне заклеенный конверт. - Меня просили передать это вам. Я разорвал конверт. Напрасно я усомнился в честности мистера Тейлора. Он был точен в делах и выполнял взятые на себя обязательства: в конверте находился аккредитив на один из шведских банков, делавший меня обладателем пятидесяти тысяч долларов. - Вы довольны? - задорно спросила Янковская. - А вам известно, что находилось в конверте? - поинтересовался я. - Обеспеченное будущее, - уверенно произнесла она. - Я догадалась. Я не интересовалась суммой, но знаю, что мои заокеанские друзья умеют платить. Я пренебрежительно пожал плечами. - Ну, я думаю, они знают, за что платят... - Ого! - воскликнула Янковская. - Впрочем, это неплохо - знать себе цену... - Она испытующе посмотрела мне в глаза. - Но помните, Август, люди Тейлора требовательны, они дотянутся до вас, где бы вы... Я не был уверен, следовало ли сообщить ей о странном подарке, полученном мною от Тейлора, но я не вполне понимал его значение. Что действительно могла значить эта медная пуговица? Я почему-то не забывал о ней и время от времени нащупывал у себя в кармане. Пожалуй, никто, кроме Янковской, не сможет объяснить значение этого подарка. - Мистер Тейлор подарил мне странный сувенир, - сказал я и, разжав ладонь, показал пуговицу своей собеседнице. Она пытливо вскинула на меня глаза. - Он ведь объяснил вам что-нибудь? - Он сказал мне, что это знак моей неуязвимости. Что его парни, если даже я стану им поперек дороги, не посмеют меня тронуть... Янковская задумчиво посмотрела на меня. - Он вам не солгал. По-видимому, вы чем-то расположили его к себе. Это действительно нечто вроде талисмана. Если вы даже возбудите какие-либо подозрения, агенты заокеанской разведки не посмеют вас тронуть, увидав эту штучку. Теперь для того, чтобы вас ликвидировать, требуется санкция самого мистера Тейлора. - А может быть, здесь дело не только в расположении, - возразил я, - сколько в том, что даже самому мистеру Тейлору завербовать советского офицера потруднее, чем какого-либо короля? - Вы правы, - немедленно согласилась Янковская. - Вы для него клад! - Все с тем же задумчивым видом она повертела в руках пуговицу. - Несомненно, вы относитесь к числу тех драгоценных агентов, которых очень трудно заполучить даже заокеанской разведке, - продолжала она. - Слишком большие надежды возлагаются на вас, чтобы какие-нибудь резиденты могли распоряжаться вашей жизнью. - А у вас есть такая? - поинтересовался я. Она нахмурилась. По-видимому, мой вопрос был или бестактен, или обиден. - Нет, - сказала она не то с легким вызовом, не то с печалью. - Я могу обойтись без подобного талисмана. Мне не придется работать в такой сложной обстановке, как вам... Она с любопытством всматривалась в меня, точно мы виделись впервые. У меня появилось ощущение, будто я предстал перед Янковской в каком-то новом качестве после свидания с мистером Тейлором. Она как бы порхнула на диван и приветственно помахала мне рукой. Вообще она вела себя в этот вечер очень театрально, говорила с излишней аффектацией, принимала неестественные позы, никак не могла усидеть на месте. Думаю, что и приезд господина Тейлора и мое приобщение к его ведомству возбудили ее нервы необычной даже для нее остротой положения. - Кстати, я хочу дать вам один добрый совет, - дружелюбно произнесла Янковская. - Мне кажется, что вы все-таки недооцениваете значения своей пуговицы, а это, повторяю, могущественный талисман. Носите его всегда при себе. Всегда может случиться, что она выручит вас из большой беды. - Хорошо, - сказал я и сунул пуговицу в карман пиджака. Она улыбнулась. - Вы еще меня вспомните! - Вот что, Софья Викентьевна, - сказал я, переходя на сугубо деловой тон и стараясь по возможности делать вид, что инициатива по-прежнему остается за ней. - Этот самый Тейлор заявил, что вы поможете мне превратить в реальность какую-то фантастическую агентурную сеть. Не будем откладывать дело в долгий ящик. У вас есть список, к которому мы должны подобрать ключ... Она посмотрела на меня не без удивления. - Вы, кажется, действительно хотите оправдать полученные деньги? Каким-то балетным жестом она пригласила меня пройти в кабинет, подошла к стене, сняла одну из акварелей Блейка, вставленную в очень узенькую рамочку, шпилькой, вынутой из волос, вытолкнула из рамки какой-то шпенечек и вытряхнула на стол скатанный в тонкую трубочку листок. - Можно прочесть? - вежливо спросил я. Янковская не ответила. Я развернул листок. Это был список фамилий на английском языке. Позже я их пересчитал: двадцать шесть фамилий с инициалами. - Я не понимаю, что же здесь сложного? - удивился я. - По-моему, все ясно. Янковская снисходительно улыбнулась. - Если бы это было так. Попробуйте найдите в Латвии имеющегося в списке Клявиньша... Их тысячи! А инициалы означают что угодно, но только не имя и отчество... Я с любопытством держал в руке крохотный листок бумаги, еще раз перечел фамилии, и вдруг совсем другая мысль пронизала мое сознание. - Скажите, - спросил я Янковскую. - Неужели из-за этого листка и поплатился Блейк своей жизнью? - И не только Блейк, - ответила она. - Вы тоже могли поплатиться, хотя имели к этому листку совсем косвенное отношение. - Это так дорого? - спросил я, глядя на листок. - Очень, - сказала Янковская. - В Советском Союзе за него тоже дали бы немалые деньги. Кажется, это Наполеон сказал, что хороший шпион стоит целой армии? Она взяла листок и заботливо его расправила. - Это все первоклассные агенты... - Но почему же Блейк не пожелал продать этот список? - Noblesse oblige! - произнесла она с иронией. - Благородное происхождение обязывает! - И вы убили его, чтобы завладеть этим списком? Неужели для вас деньги дороже человека? - Ах, да при чем тут деньги! - с досадой ответила Янковская. - Просто те сильнее, они убрали бы и меня, как убирают всех, кто не желает с ними сотрудничать. - А вы не боитесь, что Интеллидженс сервис не простит вам этого? - А я и не собираюсь дразнить Интеллидженс сервис, - ответила Янковская. - В тот вечер, когда мы с вами познакомились, Блейк должен был переслать список в Лондон. В Англию возвращался крупный